Идеи в масках

Мудрый Чарудатта

После многоопытной жизни и многократного проникновенного чтения Вед Чарудатта, достопочтенный брахман, удалился в пещеру между скал для углубления в себя и в великое Ничто, Амтман, составляющий все и граничащий с ничем.

Подолгу сидел Чарудатта, голодный и изможденный самобичеванием, во тьме своей пещеры, неподвижный и важный, и Все-Ничто обволакивало его, как бездонная ночь, весь мир расплывался, все смешивалось, и только глухое пространство держало на своем лоне маленькую искру, которой имя — душа Чарудатты. Но вот и пространство свертывалось в точку, ибо там, где нет окружности, нет и центра, где нет конца, нет и начала. Черная точка, — Амтман, — совпадала с светлой точкой, — душой Чарудатты, — и гасила ее в безразличии… После этого уже ничего не существовало… А ручьи бежали в горах, извивались серебристыми змеями на лучах горячего солнца, тремя шагами проходящего равнину небес; ручьи падали с шумом с уступов, журчали по камням, они поили горных козочек, которые иногда пугливо подбегали к темной дыре между скал, нюхая воздух хорошенькими мордочками, и заглядывали в темноту; там белелась борода бесчувственного Чарудатты, который осязал Амтман, Все-Ничто. Козочки не думали, что они ничто, и резво бежали дальше со скалы на скалу, Чарудатта же сидел на месте и ничуть не становился мудрее.

Чарудатта сказал себе все это и, заметив, что он сильно утомлен, прилег прямо на камень под лучами горячего солнца и забылся — было сном.

Но кто-то сейчас же тронул брахмана за пушистую его бороду и сказал ясным голосом: «Вставай, Чарудатта, я хочу что-то показать тебе».

Чарудатта открыл глаза и поднял голову: перед ним стоял Ганеза. Ноги его были подобны луне, все тело сияло чем выше, тем ярче, лицо же было как солнце, — трудно было различить его черты: широкие висящие уши, ярко — белые, как языки чистейшего пламени, клыки, изумрудные глаза и длинный хобот великого бога мудрости. В своих четырех руках Ганеза держал ключ, открывающий двери тайн, перо, которое дает бессмертие и плоть бесплотному, мгновенному слову, воздушной маске, светозарной мысли, обоюдовогнутое стекло, усиливающее зрение глаза, и лампу, освещающую путь во тьме. В хоботе же Ганеза держал какие-то таблицы.

Чарудатта быстро поднялся и поклонился:

— Привет тебе, Ганеза, сын Лакшмы, — сказал он.

— И тебе привет, любезный Чарудатта. Я люблю умных людей. Мне понравилось, что прозрел ты ничтожество Амтмана. Вам даны глаза, уши, пальцы, ноги и язык, мыслящая голова, чтобы видеть, слышать, осязать, обонять, вкушать и обсуждать, но, конечно, когда не делаешь ничего этого, тогда все кажется одним или даже ничем. Это неудивительно, любезный Чарудатта: мир — не Амтман, это — сила, расколотая на много сил и обратившаяся против себя от века. Демоны и камни, растения и животные, люди и боги, — все — сочетание сил, все борется друг с другом и заключает союзы; это великий танец сил с превращением одних в другие. Бог становится камнем и камень богом… Демон делается человеком, а человек превращается порою в демона… Но превращение это, не правда ли, не безразлично? Почетно для раджи стать брахманом, и стоит ли для того преодолеть труды, но не обратно, Чарудатта, не прав ли я? Итак, силы превращаются, — вверх и вниз, — борясь, сочетаясь в вечном танце, повсюду… И мудрый, знающий все силы мира и направление их, может предвидеть все столкновения, победы и поражения, и все будущее ему открыто, ибо оно дано в настоящем, как точка пересечения двух прямых линий дана их направлением. Я дам тебе ключ к составлению таблиц, перо, чтобы ты записал их; я дам тебе обоюдовогнутое стекло, чтобы ты видел дальнее и малое как близкое и большое, я дам тебе свет, и ты просветишься, Чарудатта.

Много, много дней провел Чарудатта за составлением таблиц по данным бога Ганезы.

И когда они были готовы, он стал проверять их.

И вот предсказал сам себе Чарудатта выпадение дождей и засуху, войны радж с их исходом, падеж и приплод коров, смерть и рождение людей, знамения небес и удачу купцов, — и все это на один год.

И все исполнилось, как предсказал мудрый Чарудатта.

Тогда составил Чарудатта новые таблицы на следующий год и величаво сошел с гор в долины. Торжественно и гордо было на его сердце, ибо оно познало все. И грустно и тоскливо было ему, ибо, идя, он думал: «Все будет так, как будет, и желание сердца — пустой обман».

Гремят огромные барабаны, трубы криками меди наполняют воздух, охает земля под бегом боевых коней, слонов и маршем бесчисленных ног. По широкой дороге идет войско магараджи Пурушри, сверкая яркостью красок. Слоны одеты в пурпур, а в крепких золоченых башнях сидят на их. спинах воинственные раджи в белых тюрбанах с бриллиантовыми перьями, в золотых шлемах, осыпанных жемчугом, и потрясают длинными легкими копьями наконечники которых режут воздух и жаждут крови как жала. У ног слонов смуглые воины в цветных одеждах ведут на цепях рыкающих тигров, приученных бросаться на врага… Скачет на чудных гордых конях молодежь в шитых золотом плащах, и солнце смотрится в клинки их сабель как красавица в зеркало.

И на белом слоне, завешанном коврами и тончайшими шалями, сверкающий алмазами, в короне, сотканной как — будто из лучей луны и солнца, горделиво опираясь на аметистовый жезл, движется повелитель этого великолепия, этой стремительной. силы, сам магараджа Пурушри, спокойный и уверенный как Индра.

И встал перед ним Чарудатта. В лохмотьях его одежды нагая грудь покрыта пушистым снегом его почтенной бороды… Лицо его как темная бронза от лучей, лоб его, подобный выпуклой башне, увенчан запыленным тюрбаном, глаза сияют мудростью и скорбью, и жестом более важным, чем повелительный знак царя, Чарудатта остановил поток воинов и сказал:

— Злосчастный раджа Пурушри, знай, обманутый, что ты и все твои ляжете грудой белых костей в ущелье Нур, ибо там подстережет тебя твой враг и, кинувшись справа и слева, будет рубить и рубить… Они будут как тигры, вы — как напуганные овцы, ваши слоны будут реветь, поднимая хоботы к небу, и топтать вас среди темной ночи… Смерть будет клокотать в ущелье, а над ним не видно будет ни одной звезды… Ты будешь лежать на дне ущелья, слушать замирающий вой и лязг боя и тщетно станешь пытаться слабеющей рукой зажать рану, из которой будет бить твоя кровь… И черное небо над тобою… И помощи нет… И ты исчезнешь, раджа Пурушри.

— В ущелье Нур, говоришь ты, достопочтенный брахман?

— Да, я знаю и минуту, и пядь земли, на которой ты будешь стоять, когда кинжал поразит тебя.

— Благодарю тебя, мудрый, дарю тебе 25 коров белых как снег. Я не пойду в ущелье Нур, но изберу другую дорогу. А, коварный Датханада! Я знаю теперь, где ты подстерегаешь меня; твой замысел обрушится на твою же голову.

— Но ты не можешь не идти в ущелье Нур, раджа, — сказал брахман.

— Почему же, досточтимый?

— Потому что этого нет в моих таблицах.

— Ну, это меня не касается, — ответил раджа.

И войско повернуло назад по мановению его жезла.

Раджа Пурушри победил своих врагов.

Мудрый Чарудатта вернулся в пещеру и долго проверял свои таблицы. Однако, он не мог отыскать в них никакой ошибки. Тогда он решил еще раз проверить себя и еще раз отправился в мир.

И вот он проходил возле небогатого дома.

В немногих шагах от него, под купой пальм был раскинут шатер: там стояло ложе, и на нем вытянулся бедный больной. Когда-то он был, наверное, красавец, но губы его иссохли, кожа обтянула лицо, глаза полупотухли и волосы прилипли к влажному лбу.

Над ним склонилась, его ласкала цветущая жена его и покрывала его грудь ароматными волосами, целуя его губы, веяла на него опахалом и улыбалась и пела:

Печальный и гневный стоял Чарудатта у шатра, наконец, он сказал:

— Горе, горе!

— О, Магадева, кто это? Зачем возвещаешь ты горе, брахман?

— Горе над тобою женщина.

— Умрет супруг мой? — спросила она, задыхаясь, и сделала шаг к нему. Огонь сверкнул в ее прелестных глазах.

— Нет, не пройдет и луны, как он будет здоров…

— О, тогда нет горя на свете!

— Но не пройдет и двух лун после этого, как ты станешь украдкой целовать другого, изменница!

— Ты лжешь, брахман! — вся вспыхнув, крикнула красавица, а больной, подняв голову, смотрел на высокого старика.

— Я не лгу, клянусь тебе этой бородой, клянусь небесами, клянусь тебе Варуной — всевидцем, что ты изменишь своему мужу… Исследуй глубину твоего сердца. Лишь его болезнь распалила снова и нежность твою, и твою страсть, а раньше? Не думалось ли тебе иногда: ласки моего мужа всегда одинаковы, и не спрашивала ли ты себя при виде красавца: как-то он ласкал бы? И не думала ли, что приятно впервые обнажить свои прелести и впервые давать новые наслаждения и что этого уже не будет с мужем?

— Этого не будет, не будет, старик, — шептала она.

— Это будет, и ничто не спасет тебя.

— Ты лжешь, ты лжешь, хотя ты и ясновидец. Свято чту я мою любовь к супругу, и, если подлое, глупое сердце самки порождает те низкие думы, о которых говоришь ты, если оно ведет меня к позору измены, смотри же, недопеченный мудрец, как расправляется любовь с глупым сердцем, и знай, что не будет того, о чем ты каркаешь нам, седой ворон, не будет, не будет!..

И она быстрее мысли вонзила тонкий нож в свое сердце и упала, обливаясь кровью. Страшно вскрикнул выздоравливающий, поднялся и грянулся мертвый на ее труп.

Мрачный и смятенный, униженный и разбитый, торопливо шел Чарудатта к пещере уединения. И страннее всего было ему, что где — то на дне сердца пела новая песня, тихо, словно трещала цикада.

Долго проверял таблицы Чарудатта и нигде не отыскал ошибки. Тогда он громко вскричал: «Ганеза, злой дух, обманщик, одурачивший старика, да падет проклятие на твою лживую голову, ибо под почтенным черепом слона ты носишь ум змеи!»

И в тот самый миг, как он произнес эти богохульные слова, перед ним явился божественнейший, великий мудрый и благосклонный Ганеза.

При виде блистательного бога Чарудатта смирился и с ожиданием вперил в него свои взоры.

— Досточтимый Чарудатта, — сказал бог — слон, сияя своими изумрудными глазами, — ты напрасно сердишься на Ганезу. Вот человек идет ночью по дороге, и на пути его яма: ясно, что он упадет в яму. Но вот знающий кричит ему: «Стой, яма у ног у твоих!» Тогда человек, если он тверд как раджа Пурушри, свернет немного и все — же пойдет к своей цели, хотя и другим путем. Иной, быть — может, вернется вспять, если ты не крикнешь ему: «Яма не велика, есть исход!» Иной, слабый духом, вздрогнет от твоих слов и в страхе перед невольным падением низвергнется в пропасть сам… Такого бы надо нежно взять за руку и вывести его на дорогу, миновав все опасности. В твои таблицы ты не включил себя, познающего, а познание неизбежного будущего своего и людей окружающих само есть новая сила, опираясь на которую, можно победить мнимую неизбежность, ибо, выясняя ее, ты брал лишь окружающее, но не свое познание.

Чарудатта был пристыжен, но цикада, начавшая стрекотать в его сердце после трагедии любви, им вызванной, стала петь теперь как птичка.

— Итак, человек свободен? — вырвалось у него.

— В чем свобода человека? — ласково ответил Ганеза. — Не в возможности ли исполнять желания сердца? Где другая свобода, как понять и определить ее? Но этого мало, — само желание сердца должно быть постигнуто как благо, ибо бывают неразумные желания, которые по достижении оказываются злом. Малыя желания пересекают дорогу большому и увлекают людей в сторону, — это не свобода еще, малые холмы вблизи заслоняют большие горы вдали; так бывает у иных людей и с желаниями сердца, — это еще не свобода, но понять все желания и установить главенство главного, важность важного, незначительность малого, все привести в созвучие и желания, искажающие общий строй сердечной музыки, суметь подавить познанием, — вот что значит через познание добиться свободы. Познать же неизбежный ход вещей и, познав, изменить его в сторону желаний — значит свободно творить. Не прав ли я, Чарудатта?

— Но ведь можно составить такие таблицы, — сказал Чарудатта, — где и познание познающего заняло бы свое место. Тогда все будущее, как оно будет, выйдя уже из рук человека, было бы нам открыто?

— Да! И тогда уж нельзя было бы ни надеяться, ни познавать, да и бороться стало бы много скучнее, как скучно актеру в сотый раз играть давно известную роль.

— Но ты-то, ты-то, Ганеза, знаешь все будущее? Не равнодушен ли ты ко всему чрез чрезмерное познание?

— Человеку — прекрасное человеческое. Что же касается твоего вопроса, то это тайна.

Сказав это, Ганеза улыбнулся и… расплылся. Одно горячее солнце на месте его лица сверкало в проснувшиеся глаза брахмана.

И после раздумья сказал мудрый Чарудатта:

— Стыдно человеку, которому приснился такой сон, сидеть в пещере и не идти к людям для завоевания человечески — прекрасного на земле.

Он встал и пошел, прямой и величавый, этот пушистобородый Чарудатта, а в сердце его звонко пела птичка радости.