Идеи в масках

Элементы души

Вот что слышал я в один тихий вечер, безмолвно стоя над мягким болотом.

В ясном вечернем небе красиво сверкала лучистая звезда. С ее лучами тихо слетело на землю грациозное существо, нежно — голубое, эфирное, трепетное. Оно повисло на ветвях раскидистого дуба.

Галопом примчался усталый олень и едва не упал у подножия дуба. Бока его тяжело раздувались, пена текла по изящной морде, в глазах его горел ужас.

За рога откинутой назад головы ухватилась наездница, сияющая в своей наготе, с вихрем рыжих волос вокруг ужасного лица. Что за пара глаз горячих и торжествующих, что за горделивое дыхание и какая божественно — жестокая усмешка пурпуровых уст!

А из вспенившегося и забулькавшего болота поднялся до пояса зеленый полубог со спокойными как омут глазами. Полубог покосился на дикую наездницу и сказал с ленивой усмешкой дочери звезды:

— Эка непоседа! Все — то она суетится! Достойно ли это божественности нашего существа? Божественность заключается в безмятежном покое… Я всегда спокоен. Лежу и дремлю…

Иногда потянусь и зевну так сладко… Шуршат мои камыши, тихая жизнь зарождается, снует в моих водах… Всюду жизнь, но молчаливая. Приходили люди, — хлоп — хлоп! — напустили огня, дыму и вони, закрасили мою воду кровью моих уток… О, звери!.. А у меня на дне мягко, зелено, тепло и уютно. Удивляюсь, какой у меня запас усталости: отдыхаю, отдыхаю, — и вечно отдых мне сладок, а я никогда и не работал, никогда и не суетился.

— Вот видишь, — сказала с хохотом наездница, — а я никогда не отдыхала, и однако все мое тело просит движения, пляски, скачки, исступления, страсти!

И она вдруг крикнула страшно и звонко с таким призывом и такой ярой удалью, что эхо дрогнуло, откликаясь многократно, хищные звери подали голос, жвачные затрепетали…

— Ох, — поморщился сын болот, — что ты кричишь? Какой у тебя во всем дурной вкус… Нет, что хорошо в жизни, так это сон. Не полное забвение, а несокрушимый покой, — и он сладко, сладко потянулся. — Каждый вечер, — продолжал он, — я вижу над собою звезды. Я люблю их. Они горят в тихом небе и в моем болоте. Я сержусь на бекасов и лягушек, если они мутят болотное отражение моих небесных красавиц. Ведь это подаренные мне из симпатии портреты их. У нас много родственного. Мы — боги, мы — спокойны. Не правда ли, посланница звезды?

— Я не знаю, — прошептала та, — я родилась от звездного луча и чистого воздуха, я земная.

Как отражение звезд в твоем болоте. Я не знаю…

— Мм… Так ты не с неба?

— Но неба нет…

— Та — та — та! Так и ты не знаешь ничего про нравы звезд? Однако несомненно одно: они тихи, как и я.

— Кто знает? Быть — может, это необъятные миры из кипящего, взрывающего, воющего огня, может — быть, самый страшный земной хаос — тишина и мир перед бешенством звезд. Я не знаю… Луч, отец мой, родился, быть — может, среди чудовищных вихрей, пламенного смятения, но он мчался долго — долго холодной пустыней и все забыл. Я родилась от него и легкого пара земли: я ничего не знаю.

— Сомневаюсь, чтобы звезды безумствовали. Продолжаю считать их за милые, скромные, лучистые существа, которых обладаю очень похожими портретами… Может — быть, я ограничен. Но ограниченность — великая сила и большое достоинство. Слишком пытливый ум — явление болезненное, как и такая непоседливость, как у этой дикарки.

Женщина на олене захохотала.

— А! — крикнула она. — Как я хочу кого-нибудь мучить! Сжать кого — нибудь в объятьях так, чтобы кости захрустели, поцеловать так, чтобы выпить из него душу. Не знаю, куда деть себя. О, куда мне деть себя!.. Хочу умчаться, хочу кинуться в пропасть, хочу брызгаться, летя стремглав в пене водопада!

Она раскрыла свои белые объятья.

Все схватить и задушить!.. У меня судорога в каждом мускуле: вопли и стоны толпятся в груди моей… Любить и ненавидеть! Целовать и терзать!.. Тосковать, наслаждаться, страдать!.. Что вы можете понимать в этом, — ты, воздушная, и ты, водяной?..

— Ты просто — напросто истеричка! — сказал болотный бог. — У меня флегматический темперамент, божественный, ровный, прекрасно уравновешенный, а ты сангвинична до невозможности, вечно в нездоровом возбуждении.

— Зачем я? — зашептала звездная женщина, — К чему я? Мне грустно. Я ничего не знаю… Мои источники возвышенны и пламенны, я — дитя лучезарных миров… но они так далеки. Зачем они уронили меня сюда? Здесь тяжко. Мне нехорошо здесь. Я рвусь к свету, но у меня нет сил. Зачем это призрачное тело? Я не хочу жить.

— Ты меланхолична, — зевнув, сказал болотный бог, — ты тоже неуравновешенна. Только я счастлив.

— Поди ты! — сказала амазонка. — Лучше сгинуть, чем так валяться в иле! Ты-то бог? Ты — животное, большая лягушка. Холодный… Брр! Противный!

— А ты — жестокая, безжалостная, — сказала эфирная богиня, — грубая, ненасытная, кровожадная, сладострастная, низменная.

— А ты — пустая тень, бесплотная тоска, никому не нужный порыв в высь, никому, никому ненужный и тщетный. Ты — тень тени, ты — светящееся ничто.

— Да, мне тяжело с вами… Я из другого мира.

— А знаете, кумушки, говорят, мы втроем смахиваем на человеческую душу?

— Вздор! — крикнула наездница.

— Может — быть, — шепнула светящаяся сиротка.

— Но все это метафизика… И лучше всего пойти мне спать, — закончил болотный бог.