Идет ли богатство немногих на пользу всем прочим?

2. Почему мы миримся с неравенством?

В своей работе, посвященной неравенству, ее проявлениям и причинам, Дэниэл Дорлинг подчеркивает, что «социальное неравенство в богатых странах сохраняется из-за упорной веры в принципы несправедливости; людей может шокировать осознание того, насколько сомнительна идеологическая основа общества, в котором мы живем» [11, р. 13]. Эти «принципы несправедливости» представляют собой скрытую (неявную) предпосылку, служащую фундаментом для громко провозглашаемых (явных) убеждений и якобы «наделяющую их смыслом», но при этом почти никогда не анализируемую и не подвергаемую проверке; речь идет о неизменно подразумеваемых, но обычно не проговариваемых представлениях, которые направляют наше мышление — но о которых мы не думаем, когда у нас складываются мнения, не имеющие иной, сколько-нибудь материальной опоры.

Например, можно вслед за Дорлингом сослаться на заявление, сделанное в 1970 г., во время визита в США, Маргарет Тэтчер, известной своим умением превращать в политический капитал всеобщие предубеждения, на которые у нее был уникальный и безошибочный нюх:

Отметим, что ключевая предпосылка, благодаря которой заявление Тэтчер кажется почти самоочевидным, — идея о том, что «обществу в целом» выгодно, когда каждый гражданин трудится «на благо себе» — не выражена в явном виде и подается как нечто само собой разумеющееся. Как едко отмечает Дорлинг, Тэтчер предполагает, что «потенциальные способности — это что-то вроде роста» (то есть нечто, неподвластное нашим усилиям), а также считает, опять же не имея к тому никаких оснований, что разные индивидуумы обладают разными способностями от природы, а не потому, что имели разные возможности к развитию своего потенциала в силу существования в разных социальных условиях. Иными словами, Тэтчер принимает как нечто само собой разумеющееся и самоочевидное, что наши способности, как и наш рост, определены от рождения, и тем самым «нормализует» вытекающее из этой идеи следствие, согласно которому едва ли в силах человека изменить вердикт, вынесенный ему судьбой. Это одна из причин, почему к концу прошлого столетия «получила признание странная идея о том, что наши эгоистичные поступки каким-то образом идут на пользу другим людям» [11, р. 197] .

Однако это не единственный из «принципов несправедливости», которые, по мнению Дорлинга, обеспечивают сохранение неравенства и служат для него опорой. Он перечисляет несколько других неявных и латентных убеждений, которые не выдержали ни одной проверки реальностью или никогда не имели шанса на такую проверку, но все равно упорно оказывают решающее влияние на массовые представления, настроения и поступки. В числе таких «принципов несправедливости» Дорлинг называет веру в то, что: 1) элитарность наделяет экономику эффективностью (потому что для увеличения числа благ, достающихся обществу, необходимо содействовать развитию способностей, которыми по определению обладают лишь немногие); 2) исключенность — нормальное состояние, необходимое для здоровья общества, в то время как алчность полезна для повышения качества жизни; 3) порождаемая всем этим безысходность неизбежна и неотвратима. Именно благодаря этой сумме ложных убеждений сохраняются и фактически самовоспроизво-дятся наши коллективные несчастья, вызванные тем, что мы добровольно миримся с социальным неравенством, едва ли задумываясь над ним и не придавая ему значения:

Короче говоря, большинство из нас в большинстве случаев с готовностью (иногда — с радостью, иногда — неохотно, бранясь и скрежеща зубами) принимает предложение и взваливает на себя пожизненную обязанность получать от этого по максимуму. Однако достаточно ли изменить образ мысли для изменения образа жизни, и достаточно ли изменить образ жизни для изменения окружающей реальности и ее жестких требований, диктующих наши поступки?

Несомненно то, что, нравится нам это или нет, мы принадлежим к виду homo eligens — существам, делающим выбор; и даже самому грубому, жестокому и беспощадному нажиму еще никогда не удавалось и вряд ли когда-либо удастся полностью лишить нас свободы выбора и тем самым недвусмысленно и неизбежно определять наше поведение. Мы не бильярдные шары, летящие по столу туда, куда нас пошлет кий в руке игрока; мы, так сказать, обречены на свободу — и как бы страстно мы ни желали освободиться от мук выбора, нам всегда будет доступен более чем один вариант. Существуют два более-менее независимых фактора, между собой определяющих наш выбор, наш образ жизни и наш жизненный путь. Первый из них — «судьба», класс обстоятельств, на которые мы никак не можем повлиять: это то, что «случается с нами» помимо нашей воли (сюда относятся место и время нашего рождения, а также позиция в обществе, получаемая нами при рождении). Второй фактор — наша личность, на которую мы, по крайней мере в принципе, способны воздействовать, работая над ней, тренируя ее и воспитывая. Спектр реально доступных нам возможностей определяет «судьба», но в конечном счете выбор между ними делает наша личность.

Разумеется, « реальные» возможности, определяемые «судьбой», отличаются друг от друга — порой весьма существенно — степенью своей реальности. Одни из этих возможностей, по крайней мере на первый взгляд, легче выбрать и выполнить, чем другие, поскольку они являются или кажутся более надежными, менее рискованными и/или более привлекательными; соответственно, их шансы быть выбранными более высоки, чем у альтернативных, в данный момент непопулярных (и потому считающихся нежелательными) вариантов, внушающих подозрение в том, что для их осуществления понадобится больше времени и более значительные усилия, либо требующих более серьезных жертв или сопряженных с риском общественного осуждения и потери престижа—как в большинстве случаев и происходит. Поэтому вероятность выбора тех или иных «реальных» вариантов тоже принадлежит к сфере «судьбы»: в конце концов, мы живем в «структурированном» социальном окружении, а это «структурирование» состоит именно в манипулировании вероятностями. Оно сводится к такому распределению и перераспределению наград и наказаний, которое резко повышает вероятность выбора одних вариантов и резко снижает вероятность выбора других вариантов. В конце концов, «реальность» — это не более чем внешнее сопротивление нашим внутренним желаниям... И чем сильнее это сопротивление, тем более «реальными» кажутся препятствия.

Чем выше социальные издержки данного выбора, тем ниже вероятность того, что он будет сделан. А издержки отказа сделать то, что заставляют делать производящих выбор, так же, как и награда за подчинение в процессе выбора, выплачиваются в первую очередь в драгоценной валюте социального признания, позиции и престижа. В нашем обществе эти издержки устроены таким образом, что сопротивление неравенству и его последствиям (как публичным, так и частным) становится крайне затруднительным, и это делает его маловероятным по сравнению с альтернативными вариантами: тихим и безропотным подчинением или готовностью к сотрудничеству. А колода, которую нам, обитателям капиталистического, индивидуализированного общества потребителей, снова и снова сдают во всех или почти во всех играх, из которых состоит наша жизнь, устроена так, что козыри в большинстве случаев достаются тем, кто наживается или надеется нажиться на неравенстве...