Идолы острова Пасхи. Гибель великой цивилизации

Праздник Птиц

Птицы почитались на острове с незапамятных времен. Из поколения в поколение передавалась легенда о том, как первые поселенцы, после того как Сын Солнца покинул их, в тоске от своей незащищенности обратились с просьбой о покровительстве к Большой Птице – богине всех птиц острова. Большая Птица благосклонно приняла их просьбу и последовавшее за тем жертвоприношение: она стала оберегать людей.

В честь этого события на острове каждый год проводился Праздник Птиц. На прибрежных скалах строили святилище – площадку круглой формы с алтарем, обнесенную деревянной изгородью. В первый день праздника люди надевали свои лучшие наряды и шли к этому святилищу. Там верховный жрец возносил благодарственную молитву, обращаясь сначала, по обычаю, к Сыну Солнца, а затем к главной героине сегодняшнего дня – Большей Птице. Жрец напоминал Птице, как ее любят островитяне, и просил не оставлять их без покровительства и впредь. Затем он разбрасывал на алтаре корм богине, – на следующее утро по остаткам пищи можно было судить, благосклонно ли относится Большая Птица к островитянам или гневается на них: если она съела пищу, значит, благожелательно настроена к людям; если богиня поела плохо, значит, за что-то сердится на них.

В последнем случае, надо было принимать особые меры для того чтобы умилостивить Большую Птицу. Что это за меры – знал верховный жрец, носящий гордое имя Баира: на древнем языке первых поселенцев «Ба-и-раа-а» означало «Любимец богов, знающий все». Баира, действительно, знал все на свете; когда его избирали верховным жрецом, он клялся, что заставит солнце сиять, тучи – давать дождь, реки – течь, а землю – в изобилии приносить плоды. Вскоре Баира обрел такую святость, что стихии, действительно, во всем повиновались ему: от его воли зависела погода.

Обязанности Баиры были тяжелыми и многообразными: помимо того, что он был посредником между богами и людьми, помимо того, что он должен был следить за погодой, не допуская отклонений от нормы, – верховный жрец являлся одновременно предсказателем будущего, врачевателем человеческих душ и тел, лекарем домашней птицы, и прочее, прочее, прочее.

В своей жизни верховный жрец был связан строгими правилами воздержания, но в праздничные дни, ознаменованные пирами и танцами, Баира напивался допьяна. Так как в этом состоянии он не принадлежал ни небу, ни земле, и не мог осквернить святость, к нему приводили красивейшую молодую девственницу. Если она через положенный срок после этого рожала сына, он впоследствии становился желанным женихом для любой девушки острова, а занятие выбирал себе по душе, какое пожелает; если рождалась дочь, то она давала обет служения богам, что подразумевало безбрачие.

После того как на Празднике Птиц верховный жрец произносил молитвы и оставлял на алтаре пищу для богини, начиналась вторая часть действия. Самые храбрые, самые ловкие, самые сильные юноши, собравшиеся со всего острова, вступали в борьбу за право добыть яйцо из гнезда морского орла.

Для того чтобы достичь гнезда орла, надо было спуститься по скалам к морю, пересечь бурлящие воды залива, подняться на каменную гряду одного из его трех островов; а потом, с яйцом морского орла в руках, проделать весь этот путь обратно. Смельчаков, решившихся на такой подвиг, ждало множество опасностей: можно было сорваться со скалы, утонуть в море или погибнуть от ударов клюва орла, – ведь эти птицы яростно защищают свои гнезда. Но зато победителя в нелегком соревновании чествовали как героя и прославляли его имя целый год.

Понятно, что каждый молодой человек на острове мечтал победить на Празднике Птиц. В этом году двое из них могли всерьез рассчитывать на удачу: Тлалок – сын вождя, и Кане – сирота, сын рыбака. У Кане был друг Капуна: они держались вместе, – а Тлалок стоял поодаль от юношей, готовившихся к испытанию, и поглядывал на них с презрением. Он был уверен, что ему нет равных, потому что никто не мог противостоять ему в поединке, опередить в беге, в плавании или в лазанье по горам.

Капуна, между тем, сильно волновался. Он решился участвовать в борьбе за яйцо морского орла за компанию со своим другом, но в глубине души чувствовал, что не готов к этому.

– Как ты думаешь, скалы высохли после дождя? Они не очень скользкие? – спрашивал он Кане.

– Скоро узнаем, – отвечал тот.

– Да, скоро мы узнаем, – повторил Капуна, переминаясь с ноги на ногу.

– А как ты полагаешь, морские орлы уже вернулись к своим гнездам? – продолжал он вопрошать.

– Скоро мы выясним и это, – сказал Кане. – Смотри, твоя Мауна пришла на праздник.

– Где она? – оживился Капуна.

– Вон там, около святилища. Вместе с другими девушками.

– Вижу, – довольно улыбнулся Капуна. – А говорила, что не придет. Мы с ней вчера поссорились.

– Опять? Вы с ней ссоритесь по десять раз на дню.

– Это она со мной ссорится. Я с ней не ссорюсь. Хорошо тебе, Кане, у тебя нет девушки, и ты не знаешь, что это за штука – любовь.

– Да, любовь – пустое и бесполезное чувство, – согласился Кане. – Когда придет время жениться, я просто выберу себе крепкую девушку с большой грудью и крупными бедрами, которая нарожает мне много детей, выкормит их и вырастит здоровыми. Ну, и конечно, чтобы она могла вести хозяйство и выполнять все работы, которые обычно выполняет женщина. Причем здесь любовь?.. Боги велят мужчине создать семью, а любовь посылают нам демоны, стараясь сбить нас с истинного пути. Если хочешь быть настоящим мужчиной, Капуна, гони любовь прочь!

– Попробуй, прогони ее, – пробормотал Капуна. Слова его были услышаны теми юношами, которые стояли рядом, и показались им очень забавными. Они громко рассмеялись; тогда Тлалок, сын вождя, прокричал:

– Эй, вы, не забывайте, что находитесь на священном Празднике Птиц, а не на сельской вечеринке! Я не понимаю, зачем вы вообще сюда пришли, и какой вам прок участвовать в этом соревновании, но уж коли пришли, стойте тихо, не гогочите и не издавайте диких воплей!

Кане задрожал от ярости; Капуна схватил его за руку и прошептал:

– Сейчас нельзя задевать драку. Молчи, прошу тебя!

Кане несколько раз глубоко вздохнул, чтобы справиться с гневом, а после проговорил:

– Каков наглец! Он забыл, что он такое. Впрочем, так же как и его отец Аравак. Можно подумать, что вождь выбирает себе народ, а не народ – вождя. В древние времена Аравака уже давно убили бы за подобное поведение. Народ имеет право убить вождя, если вождь плохо обходится с народом. Мы многое даем вождю и многое ему позволяем, но и спрос с него особый.

– Молчи, молчи, прошу тебя, молчи, – шептал Капуна. – Ты накличешь на нас беду.

– Все беды мы вызываем сами, учил нас великий Сын Солнца.

– Молчи, прошу тебя… Гляди, уже показались носилки с верховным жрецом…

На поле перед святилищем установилась полная тишина. Баире помогли спуститься на землю, устланную пальмовыми листьями, а возле него встал Аравак. Вождь был в праздничном одеянии, с ног до головы в разноцветных перьях, но лицо его было грозным. Люди боялись смотреть ему в глаза: взгляд Аравака был тяжелым.

Баира сказал:

– О, народ острова! Только что я говорил с Большой Птицей перед ее алтарем.

По толпе прошел благоговейный трепет.

– Дух Большой Птицы явился мне. Он был грозен и прекрасен, – продолжал Баира. – Он поведал, что богиня птиц довольна нами: мы чтим ее, как должно. Она готова защищать нас, как защищала до сих пор… Так вознесем же благодарственную молитву Большой Птице, все вместе, сообща, – Баира воздел руки к небесам. – О, величайшая богиня птиц! Мы, твой народ, взываем к тебе. Будь милостива к нам, защити и спаси нас; прости народ твой, если по неразумению он творил недоброе. Даруй нам пищу повседневную и отврати от нас несчастья; а мы клянемся любить и уважать тебя, и никогда не выходить из твоей воли, – да пребудет она над нами вечно!

Люди хором повторяли за верховным жрецом эту знакомую всем молитву. Окончив ее, Баира опустил руки, повернулся к юношам, выстроившимся в ряд около святилища, и торжественно сказал:

– А теперь пусть лучшие из лучших отправятся за яйцом морского орла. Их состязание угодно Большой Птице, которая благоволит смелым и сильным. Самому достойному она дарует победу, и мы воздадим должное храбрецу… Готовы ли вы, молодые герои?

– Да, мы готовы, – отвечали юноши.

– Тогда приступаем. Пусть бросят вверх копье, и как только оно коснется земли, отправляйтесь в путь.

Копье было брошено; вот оно упало на землю, и юноши побежали к прибрежным скалам. Народ бросился за ними: встав на краю обрыва, люди кричали и размахивали руками, поощряя смельчаков. Баира и Аравак поднялись на специально сооруженный для них помост, и оттуда наблюдали за состязанием.

Многие хотели, чтобы победил Тлалок. Он с самого начала обогнал своих соперников: Тлалок быстро спустился к морю, ни разу не оступившись, в то время как один из юношей сорвался со склона горы и погиб, разбившись о камни. В море погиб еще один из молодых людей; он вдруг вскрикнул и скрылся под водой, – возможно, попал в водоворот, которые часто возникали в этом месте.

Достигнув маленького острова, Тлалок стал ловко карабкаться наверх, туда, где были гнезда орлов, но в этот момент люди увидели, что его настигает другой юноша: он полз по скале чуть в стороне от Тлалока.

– Кто это? Что за человек? Откуда он? – раздались возгласы в толпе.

– Он из нашей деревни, – сказал кто-то. – Сын рыбака, Кане.

– О-о-о! Сын рыбака! Он, что, хочет победить Тлалока? Лишь напрасно погубит свою жизнь. Но пусть попытается. Увидим, чем все закончится, – говорили люди.

Тлалок подобрался к гнезду, и Кане подобрался к гнезду; Тлалок схватил яйцо морского орла, и Кане схватил яйцо орла; Тлалок пустился в обратный путь, и Кане пустился в обратный путь. Один из этих двух юношей должен был победить – это было ясно; все теперь зависело от того, кто скорее вернется назад.

На берегу послышались изумленные возгласы: сын рыбака явно опережал сына вождя. Симпатии людей мгновенно перешли к Кане:

– Что за молодец! Вот так сын рыбака! Его избрала Большая Птица, он победит, можно не сомневаться!.. Кане, быстрее! Ты почти уже победил! – кричали в толпе.

Когда Кане поднялся на плато, – мокрый, грязный, с ободранной кожей на локтях, коленях и животе, – десятки рук подхватили его и понесли к помосту, где стояли Баира и Аравак. Там Кане поставили на землю, и он, окруженный плотным кольцом ликующих людей, поднял над головой яйцо орла и показал верховному жрецу.

Баира покосился на Аравака; вождю, конечно, не понравилось, что его сын проиграл, но по виду Аравака этого нельзя было понять: он растянул губы в улыбке и ласково кивнул Кане. Тогда Баира громко произнес:

– Слава победителю! Объявляю его Сыном Большой Птицы, и до следующего Праздника Птиц пусть он прибавляет это имя к своему собственному имени!.. Как тебя зовут юноша? Кане?.. Слава Кане, Сыну Большой Птицы, победителю на Празднике Птиц!

– Слава победителю! Слава Кане! – подхватили в народе.

– Слава Кане, – повторил Аравак, глядя поверх толпы на своего сына Тлалока, который появился на краю обрыва. Услышав, как люди славят Кане, Тлалок бросил с таким трудом добытое яйцо в море. Аравак нахмурился и чуть качнул головой, предостерегая сына от ненужных действий. Тлалок развернулся и побежал прочь, – благо, его никто не видел: все с нетерпением ждали, когда появится прекраснейшая из девушек, посвятивших себя богам, и возложит на голову победителя убор из драгоценных перьев гигантской птицы Моа.

Ударили звонкие барабаны, раздался трубный рев больших морских раковин, и из ворот святилища вышла Парэ – любимая дочь Баиры. Толпа восторженно выдохнула: Парэ, без сомнения, была самой красивой девушкой острова. Красота ее была столь ослепительна, что, случалось, люди на время теряли зрение, завидев Парэ. Голос ее был нежен, как журчание тихой реки; походка так легка, что ноги Парэ не мяли траву, по которой она шла; тело было гибким и стройным, как молодой бамбук.

В белых одеждах, с венцом на черных волосах, Парэ была похожа на юную богиню, прекрасную, как далекое розовое облако над морем на закатном синем небе. Она подошла к юноше-победителю и улыбнулась ему, показав жемчужное ожерелье своих белоснежных зубов. Кане застыл и перестал дышать; яйцо орла выпало бы из его руки, если бы не молодой жрец, успевший перехватить этот почетный трофей.

Парэ возложила на голову юноши убор из перьев птицы Моа и поклонилась победителю. Толпа взревела и возликовала пуще прежнего, один лишь Кане продолжал стоять безмолвно и неподвижно.

Вечером Кане вел Капуну домой, в деревню. Капуну был сильно пьян, перебрав хмельного напитка на пиру в честь победителя.

– Кане, ты лучший мой друг, – говорил он. – Ты лучший из всех друзей, которые только есть на свете. Я горжусь, что ты мой друг… Нет, неправильно, – я не могу гордиться, сказав «мой» друг. При слове «мой» мне становится стыдно: все, что относится ко мне, оскверняется мною. Да, да, не спорь, для тебя позор иметь такого друга, как я.

Обряд, мифологический рисунок

Капуна всхлипнул.

– Перестань, – Кане потряс его за плечо. – Хорошо, что нас не видят.

– А если бы и видели, пусть знают, какой я нехороший! – ударил себя в грудь кулаком Капуна. – Баба я, а не мужчина! Ведь тебе не известно главное – я бросил тебя во время состязания. Мне самому нечего было и думать о победе, но я обязан был помочь тебе. Вместо этого я спрятался в камнях у моря, – я даже не входил в воду. Никто этого не заметил, все были увлечены состязанием, а после я вылез, облился водой и поднялся наверх, будто бы отстав от остальных. В опасном соревновании тот, кто вернулся живым, уже достоин уважения; если бы ты видел, как меня встретила Мауна! Она повисла у меня на шее, плакала и шептала трогательные слова. А я, сын стервятника, куриный помет, – принимал все это как должное… Кане, прошу тебя, не дружи со мною больше, брось меня одного здесь, в темноте, на растерзание злым демонам! А лучше убей меня… Хотя нет, не оскверняй своих рук убийством такого ничтожного червя.

Капуна совсем расстроился и залился горькими слезами. Кане, посмеиваясь, утешал его:

– Ты просто выпил лишнего, и от этого несешь невесть что. Ну, какой ты куриный помет, и разве ты похож на стервятника? Да и какая ты баба – если тебе сегодня не хватило мужества, это еще не значит, что ты не мужчина.

– Но я бросил тебя, моего лучшего друга, – сквозь рыдания произнес Капуна.

– Я не просил тебя о помощи. Потом, ты сам сказал, что я, как и другие, не заметил твоего отсутствия. Меня тоже можно обвинить в том, что я тебя бросил.

– Но Мауна, Мауна! Как я мог обмануть ее! – продолжал плакать Капуна.

– Ты ее не обманул: ты вернулся живым. Это для Мауны важнее твоей победы в состязании. Ты должен радоваться, что она так любит тебя.

Кане вдруг тяжело вздохнул. Капуна сквозь слезы посмотрел на него; в лице Кане было что-то странное.

– Помнишь, что я говорил тебе перед состязанием? Я смеялся над любовью, – сказал Кане. – Богиня любви отомстила мне. Я наказан за гордыню, – я полюбил.

– Кого? – спросил Капуна, сразу забыв о своих бедах.

Кане еще раз вздохнул и коротко ответил:

– Парэ.

– О, боги! – испугался Капуна. – Выбрось из головы мысль о ней! Любая девушка с радостью примет твою любовь, а мало ли красивых девушек на нашем острове.

– Но мне не нужна любая. Только Парэ.

– Забудь, забудь о ней, Кане! Она посвящена богам; ты хочешь отнять ее у них? Боги покарают тебя за святотатство! – закричал Капуна.

– Тише, – зажал ему рот Кане. – Я все знаю сам. Но я люблю ее, и все остальное – ничто по сравнению с моей любовью… А боги велики и мудры, они не станут карать за то чувство, которое сами даровали людям. Но если даже боги думают иначе, я все равно не отступлю; или Парэ станет моей женой, или я погибну.

– Ох, ох, ох! От твоих слов у меня ноги отнялись, – причитал Капуна. – Не могу идти, хоть убей.

– А может быть, это хмельной напиток подкосил тебя? – с усмешкой спросил Кане, прогоняя прочь мрачные мысли.

– Хмельной напиток? Хе-хе! Когда он сбивал меня с ног? – возмутился Капуна. – Вспомни, как на Празднике Урожая в прошлом году я выпил большой кувшин, который едва могли поднять два человека. И после этого я еще танцевал в честь великой Матери-Земли. Вся деревня видела, как я танцевал.

– Да, вся деревня видела это, – подтвердил Кане.

– А, ты помнишь? – обрадовался Капуна, не заметив подвоха. – Я и говорю, хмельной напиток не способен свалить меня с ног, – а значит, я потерял способность ходить из-за твоих слов… Мне не дойти до дома. Давай, заночуем здесь, под кустами, ибо дух этих кустов добр и охраняет путников, – а утром пойдем в деревню.

– Но нас ждут. Они наверняка уже прослышали о моей победе. Нехорошо заставлять людей ждать, – сказал Кане.

– О, не беспокойся! Они решат, что после пира ты остался ночевать в Священном поселке. Сейчас уже ночь, они легли спать. И нам надо спать. Да, спать, спать… – Капуна широко зевнул и улегся под кустом.

Кане в нерешительности постоял немного, а потом лег рядом с другом и скоро заснул.

Сон Кане оказался, однако, недолгим. Присутствие посторонней силы разбудило юношу. Он открыл глаза и осмотрелся. Странное сияние озарило темный луг за кустами: присмотревшись, Кане разглядел белую фигуру, которая приближалась сюда. Его сердце дрогнуло – то была Парэ. Она не шла, а летела над травой, не касаясь земли. Парэ была прекрасна, – прекраснее, чем днем, когда он видел ее, – и она светилась, как звезда на небе.

Кане было известно, что девы, посвятившие себя богам, могут совершать всякие необыкновенные вещи, но, с другой стороны, он знал также о проделках демонов, смущающих людей призрачными видениями. Кане прочел заклинание, прогоняющее призраков, однако девушка не исчезла: стало быть, это действительно была она.

Парэ приблизилась к нему, и Кане ощутил, что она излучает тепло, которое было приятнее тепла солнца. Тело Кане согрелось, но еще больше согрелась его душа, – так хорошо ему никогда не было. Тут Парэ заговорила, и он почувствовал внеземное блаженство.

– Ты полюбил меня, Кане, а я полюбила тебя, – сказала девушка. – Для любви нет преград, и вот я здесь. Мы будем счастливы, Кане. Мы будем счастливы, но прежде нас ждут тяжелые испытания. Не спрашивай меня ни о чем, я не смогу ответить… Я расскажу тебе историю, которая случилась давно. Жила на свете прекрасная девушка по имени Парэ. Она полюбила юношу, но затем отвергла его. Глубоко уязвленный ее отказом, он убежал прочь. Когда Парэ поняла свою потерю, она умерла от горя. Парэ спустилась в страну ночи, где находятся мертвые и где правит Хина, первая женщина на земле. А юноша тосковал о Парэ и с помощью Хины последовал за Парэ в подземный мир. Почему Хина помогла ему? Потому, что она тоже познала муки любви.

Но Парэ затерялась среди множества духов мертвых, и юноша не мог разыскать ее. Наконец, он привлек к себе ее внимание, согнув молодое деревце и подпрыгнув высоко вверх. Так Парэ увидела своего любимого и стала играть вместе с ним. Они раскачивались на дереве, взлетая все выше и выше, и, наконец, смогли ухватиться за корни растений, спускавшиеся из верхнего земного мира. Так они смогли выбраться из страны мертвых.

Но никто не может жить в земном мире без души – за исключением времени сумерек, когда день встречается с ночью, или ночь сменяется днем. Только вечером или на рассвете влюбленные были счастливы; однако юноша сумел вернуть душу Парэ в ее тело, – когда же тело девушки ожило, Парэ и юноша поженились и стали родоначальниками большого племени… Откуда у юноши взялась волшебная сила, чтобы заставить душу Парэ войти в ее тело? Просто любовь сильнее смерти.

– Как звали юношу? – спросил Кане, не слыша своего голоса.

Парэ вместо ответа взглянула на него, и он зажмурилась от ее лучистого взгляда. Открыв глаза, Кане уже не увидел Парэ, – она исчезла. Но в небесах бесчисленными огнями воссияли звезды, и Кане возрадовался их свету. Он понял, что пока на небе не угаснут звезды, на земле не исчезнет любовь.

В Священном поселке праздничный пир продолжался до утра. По обычаю, еды и питья было заготовлено столько, что хватило бы всем жителям острова, вздумай они прийти сюда. Такое расточительство оправдывалось заботой о единстве островитян – ведь на праздниках люди сближаются. И действительно, раньше на пирах в Священном поселке собиралось много людей: здесь совершались примирения, здесь отказывались от мести; здесь делили имущество и договаривались о женитьбе. Немощных стариков – и тех привозили в Священный поселок их родственники, дабы они порадовались напоследок, глядя на веселящийся народ.

Но теперь на пирах было немноголюдно, жители острова предпочитали справлять праздники в своих деревнях: страх перед великим вождем Араваком заставлял их сидеть дома. Помимо тяжелого, непереносимого взгляда, Аравак пугал людей свирепостью нрава и неимоверной силой. Был случай, когда вождь своим взглядом вогнал человека в землю по самые плечи; был случай, когда он в гневе разметал все дома в деревне, – а один раз случилось поспорить с вождем некоему жителю острова, так Аравак закинул его на вершину горы, и бедняге пришлось два дня спускаться с нее.

Мало того что вождь был самым могущественным человеком на острове, – он был еще и святым. Взять, к примеру, верховного жреца Баиру, – уж кто свят, как не он, однако и Баира признавал святость Аравака и относился к вождю с неизменным уважением. А если вспомнить, как Аравак умел предугадывать будущее, как он управлял жизнью островитян, и многое, многое, многое другое, – то отпадали последние сомнения в его богоизбранности. Еще и поэтому люди избегали посещать Священный поселок без особой надобности: святость вызывает трепет, ведь неизвестно, чем она обернется для соприкоснувшегося с ней, – добром или худом.

В ночь после Праздника Птиц на пиру в Священном поселке остались лишь те, кто был приближен к Араваку. Вождь был строг и с ними, но не через меру; во всяком случае, никого из них он не вгонял в землю взглядом и не забрасывал на гору. Уже само по себе это свидетельствовало о милости вождя: они знали, что он мог сделать с ними такое, но не делал, – значит, был милостив. А сегодня они особенно ценили его доброту, потому что вождь был в плохом настроении: его сын Тлалок проиграл в состязании сыну рыбака.

Тлалок тоже был на пиру, и все замечали, как он злится. Сын вождя сидел насупленный, то и дело стискивая кулаки и бормоча что-то сквозь зубы. Еда, стоявшая перед ним, оставалась нетронутой.

Аравак хмурился, глядя на сына, и, наконец, не выдержал и сказал ему:

– Очень плохо, что ты проиграл состязание, но еще хуже показывать всем, как это плохо. О твоем поведении на пиру станет известно завтра всему острову, и тогда считай, что ты проиграл во второй раз. Но ты сын вождя, и то, что прощается другим, не простится тебе. Два проигрыша за один день – это слишком много для тебя. Люди начнут терять веру в Тлалока, а если они потеряют веру, как ты будешь править, когда меня уже не будет на свете?

– Проклятый сын рыбака, – процедил Тлалок. – Ему просто повезло, а болтают, что он сильнее меня, и Большая Птица покровительствует ему.

– Пусть болтают, – отвечал Аравак. – Рано или поздно мы заткнем рот болтунам. Они пожалеют о том, что распустили языки. Но пока смирись с их болтовней; если не можешь покарать болтунов, сделай вид, что согласен с ними. Да, в этом году Большая Птица выбрала сына рыбака, – что же, в том ее воля, а возможно, ее каприз. Но в следующем году победителем будешь ты, в чем нет никаких сомнений. Так и говори всем, и не будь мрачен. Я могу быть мрачным, переживая за тебя, но не ты, Тлалок. Ты проиграл, но обязан выглядеть как победитель. Не серди меня, Тлалок, ешь и пей, как подобает на пиру.

– Хорошо, отец, – Тлалок взял кусок куриного мяса и принялся жевать.

– Баира, верховный жрец, расскажи нам что-нибудь о богах. В день святого праздника следует не только веселиться, но и помнить о божественном, – сказал Аравак.

Баира вздохнул и начал говорить, нараспев и заунывно:

– Наш мир – часть вселенной, а вселенная была всегда. Когда-то она являлась просто большим Хаосом, сущим, но не существующим, а потом разделилась на две половины, и стала существовать. Одна ее половина – свет, Небо-Отец, мужское начало; другая – тьма, Мать-Земля, женское начало.

Боги родились от союза Неба-Отца и Матери-Земли, чей брак был счастливым: они породили семьдесят детей-богов. Но тогда еще не было места, чтобы эти дети могли расти, потому что земля и небо еще не отделились друг от друга.

Один из богов, Бог Войны, предложил своим братьям и сестрам убить отца. Другие боги пришли в ужас от этого предложения. Но Бог Войны ничем не отличался от тех жестоких людей, которые считают, что убийство – решение любой проблемы.

Ласковый Бог Лесов предложил более разумную мысль, – как и полагалось тому, кому хватает терпения, чтобы дождаться, пока крошечные семена прорастут и превратятся в огромные деревья, достающие до небес. Он предложил своим младшим братьям и сестрам просто разъединить Отца-Небо и Мать-Землю. Это предложение понравилось всем богам, кроме Бога Ветра, который заревел громким голосом в знак несогласия.

Бог Земледелия попытался отделить небо от земли, но смог отдалить их друг от друга лишь на высоту растения таро. Этого было недостаточно. Бог Моря тоже попытался, но поднял небо от земли лишь на высоту волны, но и этого было мало. Потом за дело взялся Бог Диких Плодовых Деревьев, но расстояние от земли до неба получилось не больше высоты бананового дерева.

Терпеливый Бог Лесов смотрел на тщетные усилия своих братьев. Наконец, он решил отделить небо от земли, встав на голову и оттолкнув небо ногами. Медленно и неторопливо Бог Лесов начал отталкивать небо от земли. Именно так деревья до сих пор разделяют небо и землю.

Родители богов закричали и застонали, отделяясь друг от друга. Но когда пространство между ними стало больше, тьма и свет разделились. Теперь стало достаточно места для богов, людей и животных. Но Отец-Небо до сих пор печалится о разлуке с Матерью-Землей, и его слезы каждое утро падают на землю росой, а иногда проливаются дождем.

– Твой рассказ очень хорош, Баира, верховный жрец, – произнес Аравак. – Он показывает, что и у людей те же мысли, которые посещают богов. Сыновья завидуют своим отцам, им тесно вместе. Когда я вошел в силу, мне нестерпима стала власть моего отца. Когда мой сын войдет в силу, ему станет нестерпима моя власть. Отец должен уйти, чтобы освободить место своим сыновьям, – так велят боги.

– Но я не хочу, чтобы ты уходил! – воскликнул Тлалок.

– Пока ты слаб, ты этого не хочешь. Но придет время…

– Но отец!..

– Мой сын Тлалок будет сильнее всех на этом острове! – не слушая его, закричал Аравак.

– Да, он будет сильнее всех! Он будет сильнее всех на острове! – подхватили пирующие.

– И тогда он станет вождем, – резким не терпящим возражений тоном проговорил Аравак и обвел людей своим невыносимым, тяжелым взглядом. Сидящие за столом потупились и съежились, а Баира пробормотал:

– Кому же еще и быть вождем, как не самому сильному…

– Проклятый Кане, – сжал кулаки Тлалок, а глаза его налились кровью.

– Молчи, – прошептал Аравак. – Боги помогут нам восстановить справедливость.

Небольшая деревня, в которой жили Кане и его друг Капуна, находилась в двух часах ходьбы от Священного поселка. Мужчины деревни охотились на птиц в дремучих лесах, которыми была покрыта значительная часть острова, и ловили рыбу в озерах и в море; женщины занимались выращиванием батата, – и даже те из них, которые имели грудных детей, выходили работать на поля. Под палящими лучами солнца, положив детей в котомки за спиной, женщины засеивали, пропалывали и собирали батат. Так было надо, ведь женщины сами умеют рожать и знают, как сделать, чтобы семя принесло плоды; в этом деле мужчинам с ними не сравняться.

Кроме того, женщины разводили птиц для продажи и для еды, а также ради перьев, чтобы делать свои нарядные одежды. Женщины также ткали и пряли, и расплачивались этими работами друг с другом, причем, ткать и прясть было удовольствием для них, потому что за этими занятиями можно было всласть поговорить, посмеяться и посплетничать.

В деревне строго соблюдались все старинные обычаи, и за этим следили опять-таки женщины, ибо мужчины, по своему легкомыслию и привычке ломать и переделывать старое, могли нарушить привычный порядок, и тогда наступил бы хаос. Женщины были набожны и религиозны, они почитали идолов, возжигая им курения и принося в дар одежду, кушанья и напитки; но при всем этом женщины не имели права проливать кровь в жертву богам и никогда не делали этого.

На праздничных пирах женщины пили хмельной напиток, подобно мужчинам, но не в таком количестве, – и скоро уходили с пиршества, покидая мужское общество. Вообще, с мужчинами следовало вести себя осторожно, потому что от них исходил соблазн: чтобы устоять перед мужскими чарами, женщины держали себя строго и целомудренно. Они поворачивались спиной к мужчинам, когда встречали их в каком-либо месте, и уступали дорогу, чтобы дать им пройти; то же самое, когда они давали мужчинам пить, пока те не оканчивали пить.

В семейной жизни женщины острова были благоразумны, но подвержены ревности: они не могли вытерпеть, когда мужчина, поддавшись искушению демонов, начинал домогаться другой женщины. Случалось, что жены налагали руки на тех, кто вызвал ревность, – и часто замужние женщины были столь гневны и раздражительны, хотя вообще достаточно кротки, что некоторые имели обыкновение драть за волосы мужей, делая это, впрочем, с ними изредка.

Мауна, которая по праву считалась невестой Капуны, была из лучших девушек деревни: она отличалась крепким телосложением, неутомимостью в работе, выносливостью и зычным голосом. Все деревенские парни завидовали Капуне, и сам он не понимал, почему Мауна полюбила именно его, а не Кане, например, – но то, что творится в девичьих сердцах, всегда было неизъяснимой тайной.

Полюбив Капуну, Мауна быстро прибрала его к рукам, и он подчинялся ей не меньше, чем подчинялся своей матери и своему отцу. Когда после Праздника Птиц он не вернулся ночевать в деревню, а заявился лишь на следующее утро, Мауна встретила Капуну с грозным видом, который не предвещал ничего хорошего.

Она как раз несла воду из родника, и Капуна робко попросил, чтобы она дала ему напиться. Не глядя на него, Мауна молча протянула ему кувшин. Капуна отпил глоток и попытался взглянуть ей в лицо; Мауна отвернулась. Тогда Капуна зашел с другой стороны и повторил свою попытку; Мауна снова отвернулась.

– Мауна! – позвал он.

Она не ответила.

– Мауна, – сказал он и тяжело вздохнул.

Ответа не было.

– Мауна… – произнес Капуна уже безнадежно.

– Разве ты не знаешь, что девушке неприлично разговаривать с мужчиной наедине, и тем более, на улице, – строго проговорила Мауна, выдержав паузу.

Услышав ее голос, Капуна обрадовался.

– Я знаю это, – выпалил он, – но мы с тобой… мы – жених и невеста!

– Кто тебе сказал такое? – холодно спросила Мауна.

– То есть как? – опешил Капуна. – Но ведь наши родители уже сговорились, а вчера, на празднике, ты сказала мне…

– Я?! – перебила его Мауна. – Я ничего не говорила.

Капуна открыл рот от удивления.

– Но как же? Когда я вернулся после состязания, ты плакала и шептала мне на ухо…

Женское украшение

– Зачем сейчас об этом вспоминать? – опять перебила его Мауна. – Ты бы еще вспомнил, что было десять лет назад! Сегодня все переменилось.

– Но почему? – с отчаянием воскликнул Капуна.

– Тебе лучше знать! – отрезала она.

– Так ты сердишься на меня за то, что я не вернулся вчера? Но мы с Кане были на пиру, а после заночевали в поле, потому что уже поздно было возвращаться, – поспешно принялся объяснять Капуна. – А утром Кане отправился назад, в Священный поселок, а я сразу домой, к тебе, – я так соскучился!

– Уши вянут от твоего вранья! – Мауна выхватила кувшин из его рук, так что вода пролилась Капуне на грудь. – Вы должны были прийти вчера. Я бежала всю дорогу от Священного поселка, чтобы рассказать нашим деревенским о победе Кане и о том, что он и ты вот-вот придете. Вас так ждали, но вы не пришли, – а теперь ты являешься один, на другое утро, пристаешь ко мне с какими-то глупыми воспоминаниями и кормишь небылицами!

– Клянусь богами, что все было так, как я сказал! – закричал Капуна, для пущей убедительности обращаясь к небесам. – Ни одного слова лжи не вышло из моих уст!

– Не кощунствуй! – сурово проговорила Мауна. – Не призывай богов в свидетели твоего обмана. Подумай сам, можно ли тебе верить: ты говоришь, что вы заночевали в поле? Ха-ха… Зачем это понадобилось вам? Никто не ночует в поле без крайней нужды; ночью злые духи рыскают по полям, и демоны тьмы так и норовят овладеть неприкаянными людскими душами… Зачем вам надо было ночевать в поле? Уж, наверное, вы нашли себе приют в Священном поселке; слышала я о бесстыдстве тамошних женщин!

– Клянусь, что мы ночевали в поле, под кустами, – ну, ты знаешь те кусты на повороте дороги, – под защитой доброго духа этих кустов, – Капуна умоляюще смотрел на Мауну.

– Вы, что же, решили вознести духу кустов ночную молитву? – ехидно спросила она.

– Нет, тут дело в другом… – замялся Капуна.

– В чем же?

– Ладно, я скажу тебе правду…

– Давно пора.

– Клянусь, я не обманываю тебя…

– Не беспокойся, я отличу правду от обмана.

– Так вот, дело в том…

– Что ты тянешь?

– Я признаюсь тебе…

– Тебе придется признаться.

– Я был…

– С кем ты был?

– Я был… Я был… Я был сильно пьян, – сказал Капуна, закрыв лицо рукой от позора.

Мауна внимательно посмотрела на него, и взгляд ее смягчился.

– Значит, ты напился на пиру, – напился настолько, что не смог дойти до деревни? – протянула она, и в глазах ее промелькнули искорки смеха.

– Да, – понурившись, отвечал Капуна.

– Хорошо, – продолжала допрос Мауна. – Предположим, что ты говоришь правду… Но почему Кане не вернулся с тобой в деревню? Он, что, по-прежнему сидит под кустами?

– Нет, он пошел назад в Священный поселок.

– Это еще зачем?

– Понимаешь, Мауна… Нет, я не могу тебе сказать.

– Как я могу верить тебе, если ты от меня что-то скрываешь?

– Кане – мой друг. Я не имею права открыть его тайну.

– Тайну? У тебя есть тайны от меня?!

– Но это не моя тайна! Это тайна Кане! Моего лучшего друга! – вскричал Капуна.

– Ладно. Если твой друг ближе тебе, чем я, здесь и говорить не о чем, – Мауна подняла кувшин, делая вид, что собирается уйти.

– Подожди! Подожди, Мауна! Не уходи! – Капуна схватил ее за руку, которую она немедленно отдернула. – Ладно, так и быть, я скажу. Но поклянись, что никто не узнает об этом.

– Клянусь всеми богами, какие только есть в мире! – Мауна поставила кувшин на землю и легонько коснулась ладонью щеки Капуны. – Говори же, я слушаю.

– Кане… Он… Понимаешь, он пошел к Парэ, – со вздохом пробормотал Капуна.

– К Парэ? – переспросила Мауна. – Уж не к дочери ли верховного жреца?

– Да, к ней.

– Зачем?

– Он полюбил ее, – шепотом произнес Капуна, оглядываясь по сторонам.

Мауна так и подпрыгнула на месте, чуть не опрокинув кувшин с водой.

– Да ты что?!

– Увы, это так, – горестно подтвердил Капуна.

– Вот так Кане! – Мауна всплеснула руками. – Нашел кого полюбить! Дочь верховного жреца, посвятившую себя богам! Разве у нас мало хороших девушек, которые с радостью пошли бы за Кане замуж!

– Вот, вот! Я ему так и сказал, слово в слово! Но он, будто одержимый, только о Парэ и говорит, то и дело повторяя ее имя. Едва мы проснулись, он побежал в Священный поселок; я пытался было его удержать, но куда там! – развел руками Капуна.

– Сумасшедший Кане! Что же теперь будет? Такого святотатства наши люди не прощают никому, – а главное, он навлечет на себя гнев богов… Не вселился ли в него демон? Не овладела ли им нечистая сила? О, боги, спасите нас от беды! – Мауна поцеловала священный амулет, висевший у нее на шее. – Что ты стоишь? – обратилась она затем к Капуне. – Пошли в деревню. Там и так уже судачат о вашем отсутствии.

Кане второй день ждал, когда Парэ выйдет из дома Посвятивших Себя Богам. Этот дом находился между домом верховного жреца и храмом Бога Лесов в Священном поселке, и был виден издалека. Его окружал высокий забор, а над забором поднималась крыша, устланная пальмовыми листьями.

Забор был покрыт густой оранжево-коричневой краской и расписан яркими пестрыми картинками из жизни богов. Тут были изображены Отец-Небо и Мать-Земля, Бог Земледелия и Бог Лесов, Бог Ветра, Бог Моря и Бог Плодовых Деревьев; была здесь, конечно, и Большая Птица, а также много других божеств и духов, – только изображения свирепого Бога Войны не было на заборе, потому что на острове не было войн.

Каждый из богов обладал своей характерной внешностью: Бог Моря имел клешни и хвост, а с головы его свисали щупальца вместо волос; у Бога Ветра были огромные раздутые щеки, за спиной его росли большие крылья, а ноги были тощими и голенастыми, отставленными назад; Бог Диких Плодовых Деревьев походил на ящерицу, лазающую по деревьям, только личина была человеческая. Много было удивительных признаков, отличающих богов от людей, – ведь если бы боги имели человеческие черты, что было бы в них божественного?..

Существовало, однако, исключение: Мать-Земля обладала человеческой внешностью (поэтому в ее детях-богах тоже были человеческие черты). Мать-Земля была покровительницей женщин: она помогала им при родах и защищала от женских болезней, – но благоволила также и непорочным девам, отдавших всю свою любовь богам, ибо такая возвышенная любовь одухотворяла людей и была для них не менее важна, чем любовь земная.

Именно Матери-Земле и посвящали себя юные девственницы, решившие отречься от мирской жизни. В числе их была и Парэ, дочь верховного жреца, – первая среди первых. Сердце Кане сгорало от любви к ней, и жар был такой палящий, что не только жег Кане изнутри, но перекидывался наружу: прибыв в Священный поселок, Кане совершил молитву в храме Бога Лесов, и это едва не закончилось пожаром: деревянный алтарь, около которого стоял юноша, начал тлеть и дымиться – хорошо, что успели залить водой. Это случай, впрочем, был истолкован в том смысле, что Кане, победитель на Празднике Птиц, Сын Большой Птицы, носит в своей душе божественный огонь.

Пребывание Кане в Священном поселке было встречено с пониманием: юноше следовало, конечно, отблагодарить богов за свою победу на Празднике Птиц. Но в какой ужас пришли бы люди, узнай они, что Кане полюбил дочь верховного жреца, посвятившую себя богам!..

Два дня, томимый страстью Кане ждал Парэ, – и вот она вышла из Дома Посвятивших Себя Богам. Она была одна; Парэ шла, видимо, к своему отцу. Как красива она была! Кане даже испугался: он вдруг почувствовал свою незначительность по сравнению с этой божественной девушкой.

Преодолевая робость, юноша приблизился к ней и сказал:

– Пусть боги будут добры к тебе, о Парэ, дочь верховного жреца!

– И к тебе пусть будут они добры, Кане, сын рыбака, победитель на Празднике Птиц, Сын Большой Птицы, – ответила ему девушка. Голос ее был звучен и мелодичен, и слышать его было приятнее, чем лучшую музыку, – а взгляд ее был ласковым и лучистым, как сияние солнца в небесной синеве.

Страх Кане пропал, и он сказал то, что было у него на душе:

– Прекраснейшая Парэ, я видел красоту земли, я видел красоту неба, я видел красоту моря, но я не видел настоящей красоты. Как мне смотреть теперь на землю, как смотреть на небо и море, если повсюду вижу только тебя, и все остальное меркнет перед тобою! Твои чудесные глаза, твои дивные губы, твои роскошные волосы, – ты овладела мною. Моя душа стремится к твоей душе, без которой она погибнет. Ты для меня – воздух, которым я дышу; ты для меня – глоток чистой воды, утоляющий невыносимую жажду; ты для меня – живительный сок земли, дающий силы. Я не могу жить без тебя, прекрасная Парэ; я люблю тебя, как не любил еще никто и никого на этом свете! Ответь же мне, есть ли у меня надежда жить, или мне суждено умереть, – но да станет тебе известно, что если я умру от любви к тебе, то смерть моя будет сладостна. Умереть от любви к такой девушке, как ты, великое счастье.

– Когда ты успел полюбить меня, Кане? Мы виделись с тобою только один раз, – улыбнулась Парэ, но взгляд ее был серьезен.

– А сколько раз надо видеться, чтобы полюбить? – живо спросил Кане. – Сколько времени нужно для того, чтобы возникла любовь? То, что приходит со временем, со временем и уходит; то, что не требует времени – не подвластно ему. Я полюбил тебя с первого мгновения, моя прекрасная Парэ; любовь вспыхнула, как молния, но не погасла: она будет гореть во мне, пока я жив.

– Ты забыл, что я посвятила себя богам, – сказала Парэ.

– Но разве не боги даруют нам любовь? – возразил Кане. – Любовь – божественное чувство, и если боги позволяют нам любить, то могут ли люди противиться этому? Есть другие посвятившие себя богам девушки, которым не суждено познать земную любовь. Их боги оставили для себя, но ты предназначена для земной жизни.

– О, Кане, твои речи полны лукавства! – с укором произнесла Парэ. – Ты смущаешь мое сердце. Я не должна слушать тебя.

– Но ты не уходишь. Значит… Значит, и в твоей душе есть искра любви? – Кане взял девушку за руки.

– Пусти, увидят люди, – Парэ сделала слабую попытку освободиться.

– Только это тебя беспокоит? Только это? – горячо воскликнул Кане. – Так ты любишь меня? Отвечай, заклинаю тебя всеми великими богами!

– Да, Кане, да! Я люблю тебя. Я боролась, я пыталась бороться с любовью, но больше не могу. Как и ты, я полюбила сразу, лишь только завидев тебя, – последние слова Парэ произнесла еле слышно.

– Парэ! Любимая моя! Сегодня в небе зажжется еще одна звезда – звезда нашей любви, – Кане прикоснулся губами к рукам девушки, а руки ее пахли цветами.

Где-то скрипнула калитка. Парэ вздрогнула и отстранилась от Кане.

– Ах, Кане, Кане! – вздохнула она. – Ты не представляешь, что нас ожидает. Еще не было случая, чтобы девушка, посвятившая себя богам, стала принадлежать мужчине.

– Значит, ты будешь первой, – сказал Кане. – Кто-то всегда идет первым по дороге в будущее.

– Ты говоришь, как мудрец, – засмеялась она.

– Это любовь сделала меня мудрым.

– Ты умный, Кане. Умный, сильный и красивый…

– Как сладки твои слова, моя Парэ! О, боги, благодарю вас за счастье, которое вы мне дали!

При упоминании о богах на лице девушки промелькнула тревога.

– Мне нужно поговорить с отцом, – сказала Парэ. – Он верховный жрец, он ближе всех к богам, он рассудит, как нам быть. Иди, Кане, и не приходи сюда ни сегодня, ни завтра. Нет, нет, не возражай! Я знаю, что ты будешь скучать…

– Скучать? – перебил ее Кане. – Да я не смогу прожить без тебя два дня, клянусь Матерью-Землей и Отцом-Небом!

– И мне будет плохо без тебя, но так надо. Пусть мой отец рассудит, как нам быть и примет решение. Нельзя допустить, чтобы боги прогневались на нас.

Парэ прижалась своей щекой к щеке Кане, а потом повернулась и быстро пошла к дому верховного жреца.

– Парэ! Парэ! Оглянись! Дай посмотреть на тебя еще один разочек! – взмолился Кане.

Парэ повела плечами, и он понял, что она вот-вот заплачет. Кане ударил себя в грудь кулаком и вскричал:

– Почему мы не можем быть вместе, когда мы любим друг друга! О, боги, смилуйтесь над нами!

Баира уже сорок лет был верховный жрецом. За это время ему открылось столько тайн, что он более не удивлялся ничему. В первые годы своего пребывания жрецом он поддавался глухой тоске, одолевавшей его по мере проникновения в секреты людской души: однажды Баира даже хотел от отчаяния броситься со скалы в море, но не смог. После еще двух-трех подобных неудачных попыток он смирился, и постепенно безразличие овладело им.

С тех пор все события Баира делил на три группы. Первую составляли радостные события, – и они были более всего неприятны. Из своего большого опыта Баира знал, что радость – это приходящее, скоротечное и обманчивое явление. Вслед за радостью всегда следовало разочарование, вдвойне горькое от того, что ему предшествовала радость.

Во вторую группу входили события не радостные, но и не печальные. Они давали успокоение, вызывая уверенность в том, что все идет как надо, ибо жизнь преимущественно и состоит из событий не радостных и не печальных.

К третьей группе Баира относил трагические события. Они были неприятны, как и радостные события, но не в такой степени. Случившаяся беда уже случилась, ушла в прошлое, что само по себе было неплохо, – но этого нельзя было сказать об ушедшей в прошлое радости. От беды оставались воспоминания, но они блекли, растворялись в реке времени, и, в конце концов, плохие воспоминания уже нисколько не отличались от хороших. Изредка происходили, правда, такие трагические события, которые не сразу уходили в прошлое, но имели влияние на настоящее и будущее, – но и они в конечном итоге теряли силу и переставали иметь какие-либо значение.

В общем же получалось, что в мире не было ничего, что заслуживало душевного волнения. К тому же, за долгие годы своего священства Баира почти перестал различать границу между миром сущим и миром потусторонним. Совершая молитвы и обряды, верховный жрец должен был входить в особое состояние для общения с высшими силами, что не проходило даром для его существования в человеческом мире. Часто общаясь с богами, духами и демонами, Баира начинал принимать их за людей, а людей – за них. Так, вождя Аравака он считал то обычным человеком, то Богом Войны, кровожадным и жестоким, то божком торговли и обмена, хитрым и лукавым; а сына Аравака, Тлалока, он принимал за куриного демона, вселявшегося иногда в этих птиц и заставлявшего их истошно кричать и носиться по двору.

Свою дочь Парэ, – а он помнил ее единственную из всех своих детей, – Баира считал воплощением Матери-Земли. Совершенно забыв ту женщину, с которой он зачал Парэ после одного из пиров, и которая выносила и родила ее, Баира, преисполнившись гордыни, полагал свою дочь родившейся от его связи с женским Духом Озера. Но Дух Озера была, в свою очередь, одной из младших дочерей Матери-Земли и Отца-Неба, – значит, в жилах Парэ текла божественная кровь. Это обстоятельство ставило Парэ выше своего отца, который, хотя и был верховным жрецом, но в родстве с богами не состоял. Неудивительно, что в разговорах с дочерью Баира был почтителен и выказывал ей уважение; впрочем, случались моменты, когда он забывался и начинал относиться к ней по-отцовски, то есть строго и требовательно.

Рассказ Парэ о ее любви был воспринят Баирой с учетом отношения к жизненным явлениям. Любовь, безусловно, относилась к событиям второй группы: она была не хорошим, но и не трагическим событием – в сущности, обыденным житейским явлением. Далее, если исходить из божественного происхождения Парэ, то эта девушка, без всякого сомнения, могла выбрать себе возлюбленного из числа простых смертных, – опять-таки, ничего трагического тут не было. Но внезапное озарение, постигшее Баиру, высветило и другую мысль: любовь посвятившей себя богам девушки к земному юноше была неслыханным и ужасным святотатством, что можно было отнести к событиям третьей, трагической группы, причем, к таким, которые не сразу становятся прошлым.

Это нарушало спокойствие мира, а главное, нарушало спокойствие души верховного жреца, поэтому он сделал то, что всегда делал в подобных случаях – обратился к отвлеченным предметам.

– Пять эпох Солнца было на земле, – глубокомысленно изрек Баира, – и первая из них – Солнце Демонов. Мир тогда был окутан тьмой, а людьми владели звериные инстинкты. В итоге демоны вошли в этот мир и съели всех людей. Так закончилась первая эпоха солнца – Солнца Демонов.

Второе солнце было Солнцем Воздуха. Это была эпоха духов и прозрачных существ, которые могут однажды вернуться на землю. Но люди в то время не понимали, что должны платить за свои грехи, и боги превратили их в обезьян. В результате люди потеряли разум и стали дикими и грязными животными.

Третьим было Солнце Огня. В это время люди снова забыли о богах. Тогда все реки пересохли, и все живое погибло в огне, кроме птиц, которым удалось улететь и спастись.

Четвертым было Солнце Воды, и люди снова грешили, и боги снова уничтожили их, наслав потоп.

Пятый период – тот, в котором живем мы. В нашем пятом Солнце объединились и уравновесились все признаки прежних эпох – животная энергия, воздух, огонь и вода.

Мы не можем утверждать, что наше солнце просуществует вечно; продолжение нашего существования зависит от того, будем ли мы следовать по лестнице искупления, и соблюдать ритуалы. Если боги снова будут забыты, наше солнце тоже погибнет, а вместе с ним – и все мы.

– Твоя мудрость велика, отец. Тебе известны тайны людей и богов, – сказала Парэ, привычная к таким речам Баиры. – Но что мне делать? Я люблю Кане, а он любит меня, – мы не можем жить друг без друга. Посоветуй, как нам быть?

Солнце, мифологическое изображение

Баира вздохнул и, глядя куда-то вдаль, произнес:

– Имя «Кане» означает «человек». Созданный богами Кане – первый человек на земле в эпоху пятого Солнца – был вначале совсем диким: он вел себя как обезьяна и совокуплялся со множеством существ. Но он хотел, чтобы у него родился ребенок, похожий на него, поэтому он взял немного красной глины и слепил женщину. Кане придал ей те черты, которые хотел в ней видеть: грудь, которую приятно ласкать и которой можно выкормить ребенка; лоно, которое является одновременно обителью любви и колыбелью новой жизни.

Женщина, слепленная Кане, была так прекрасна, что он вознес молитву богам, прося, чтобы они оживили ее. Боги долго сомневались и спорили, надо ли это делать, – ведь пока Кане жил один, без женщины, он был свободным и по-своему счастливым. После длительных раздумий боги все-таки решили оживить женщину: пусть человек получит, что хочет; к тому же, им было интересно, каков будет теперь род людской: таким же, как прежде, в четвертую эпоху Солнца, или, все-таки, лучше?

Ожила слепленная из глины женщина, и Кане сделал ее своей супругой. От детей, родившихся у них, родились свои дети, а от тех – свои, а после еще и еще. Чем дальше отдалялись они по родству, тем сильнее становились и плодовитее, – но тем больше не любили друг друга. И тут снова в мир вошли демоны, а боги ужаснулись содеянному и хотели опять уничтожить человеческий род, но, полные сострадания к нему, решили дать возможность людям исправиться, искупить грехи, пройти по лестнице искупления.

– Да, отец, ты уже говорил о лестнице искупления. Но что значат твои слова? Суждено ли нам с Кане быть счастливыми или мы погибнем? – спросила Парэ, с тревогой глядя на Баиру.

– После дождя образуются лужи. В них тоже возникает жизнь. Маленькие лягушата резвятся и прыгают там, как будто они живут в огромном озере, которое не пересохнет никогда. Но пройдет день, пройдет другой, и солнце высушит лужи. Лягушата погибнут, их существование закончится, но мир даже не заметит этого. Что такое маленькая лужа для большого мира?.. – хмуро сказал Баира.

– Твоя мудрость безгранична, отец, – повторила Парэ, – но скажи, могу ли я нарушить обет, данный богам? И как объяснить это людям?

– Тот, кто носит в своей душе божественное, сам подобен богу. Можешь ли ты нарушить обет, данный самой себе? Спроси себя, – проговорил Баира.

– Я думала об этом, но я не знаю, зачем боги послали мне любовь? Может быть, для того чтобы я отказалась от своего обета? А может быть, они хотят проверить прочность его? Ну, посоветуй же, отец, что мне делать?! – воскликнула Парэ со слезами на глазах.

– Перестань хныкать! – строго сказал Баира, вдруг вспомнив о своих отцовских обязанностях. – Ты не ребенок, ты прошла обряд посвящения во взрослые… Что ты от меня хочешь? Я не могу запретить тебе любить, но я не могу и разрешить тебе предать богов, которым ты поклялась в верности. Тебе нужен мой совет? Вот он: тебе и твоему юноше надо пройти через испытания. Они покажут, что овладело вашими душами – божественная любовь или демоническая страсть. Если это любовь, то она угодна богам. Боги не стали бы проверять прочность твоего обета любовью. Любовь – не средство для достижения цели, она – сущность сущего. Если боги даровали тебе любовь, я сниму с тебя обет безбрачия и благословлю на супружество с твоим Кане. Но если это страсть, с ней следует бороться, дабы не отдать душу в цепкие лапы демонов. Возможно, демоны искушают тебя, не желая, чтобы ты принадлежала богам… Мы это выясним.

– Я уверена, что это любовь, – радостно ответила Парэ, – и я готова пройти через любые испытания.

– Так и решим… О, не надо падать предо мною на колени! Я простой смертный, а ты… ты – совсем иное. Когда на шестой день после создания мира…

– Хорошо, отец, – поспешно перебила его Парэ, видя, что он опять возвращается к высоким материям, – я благодарна тебе, однако мне пора возвращаться в Дом Посвященных. Скоро вечерняя молитва.

– Ступай, ступай, – согласно закивал Баира.

– Когда на шестой после создания мира… – услышала его бормотание Парэ, выходя из комнаты.

Если верховный жрец Баира был посредником между богами и людьми, то вождь Аравак был главным среди людей острова. Баира заставлял светить солнце, идти дождь, плодоносить землю, предсказывал будущее, врачевал души и тела; Аравак распоряжался полевыми работами, распределял обязанности, делил доходы, разбирал ссоры и назначал кару за преступления.

Аравак правил жестко, и не было никого, кто осмелился бы перечить ему, – но этого было мало. Он знал, что придет пора, когда люди захотят избрать себе другого правителя: раньше они убивали вождя, заметив в нем признаки старческой немощи, теперь оставляли ему жизнь, – но что такое жизнь без власти? Видя в своем сыне Тлалоке продолжение себя, Аравак готов был передать власть ему, – однако и в этом не было уверенности. Пока Тлалок еще не стал вождем, любой мог бросить ему вызов и попытаться занять его место: случай на Празднике Птиц показал, что такое вполне возможно.

Нужно было укрепить власть, укрепить ее настолько, чтобы никто не смел покушаться на нее и оспаривать ее решения, а для этого был единственный способ – кровь. Как боги не могут обходиться без нее и не принимают жертвоприношение, не скрепленное кровью, так и люди не верят в силу власти, если она не замешана на крови: Аравак уже многие годы был вождем, и хорошо понял это.

Беда заключалась, однако, в том, что на острове проливалось мало людской крови. Случались иногда убийства, за которыми следовали казни, но это не укрепляло власть вождя: он всего лишь проливал кровь за кровь, не являясь зачинщиком кровопролития. В редких, исключительных случаях островитяне приносили богам человеческие жертвы, однако и здесь вождь оказывался в стороне, ибо жертву приносили жрецы, а вождь лишь наблюдал за порядком во время жертвоприношения.

На старой земле, откуда Сын Солнца привел когда-то людей на остров, часто происходили войны, – и там власть вождя была крепкой и нерушимой. Но на острове до сих пор не было ни одной войны, если не считать мелких столкновений между жителями соседних деревень. Островитянам нечего было делить, всего у них было вдоволь: земля дважды в год приносила урожай, леса изобиловали дичью, озера и море – рыбой; домашняя птица отличались редкой плодовитостью. Не от кого было и защищаться: безбрежный океан отделял остров от старой земли, и за многие века сюда каким-то чудом пришли всего две лодки с чужаками, но и эти пришельцы быстро растворились среди островитян.

Другой человек на месте Аравака впал бы в отчаяние и решил, что власть вождя навсегда останется слабой, но Аравак недаром столько лет управлял людьми. Он узнал важную вещь, – он узнал, что сытость, довольство, покой и мирная жизнь претят людской натуре. Боги даровали людям блаженную жизнь на острове, но люди томятся от такой жизни. Они готовы встать на опасный путь, на который зовут их темные призраки души. Следует только подтолкнуть людей, заставить сделать первый шаг, а дальше они пойдут сами все быстрее и быстрее.

Итак, надо было лишь придумать, каким будет этот первый шаг. Аравак ждал, что судьба придет ему на помощь, – и она пришла. Вождь понял это, когда Баира рассказал ему о любви Кане и Парэ. Верховный жрец был обязан доложить о подобном происшествии вождю, так оно могло нарушить порядок на острове.

Баира говорил сухо и беспристрастно, однако Аравак сразу почувствовал, что речь идет о таком событии, которое может перевернуть жизнь островитян. Жадно внимал он каждому слову верховного жреца, а когда тот произнес «будут назначены испытания» и вслед за тем закрыл глаза, скрывая их выражение, Аравак не смог сдержать довольную улыбку.

Впрочем, он тут же согнал ее со своего лица и в том же сухом тоне, в котором говорил жрец, спросил:

– Знает ли еще кто-нибудь об этой истории? Кроме тебя, меня, твоей дочери и этого юнца?

– Если она дойдет до женского слуха, о ней узнает весь остров, – ответил Баира, не открывая глаз.

– Женский слух чуткий; женщины слышат даже то, что не сказано. К тому же, Парэ, ведь, предстоят испытания, – бесстрастно произнес Аравак.

Баира приоткрыл глаза.

– Если островитяне прознают про любовь Парэ, между ними возникнут ссоры. Будет смута, и, может быть, раскол, – проговорил верховный жрец, сквозь полуопущенные веки наблюдая за Араваком. – Нашим людям не хватает впечатлений, не хватает ярких событий. А любовь Парэ – это яркое событие; одни станут говорить, что душой Парэ овладели демоны, другие скажут, что боги даровали ей любовь. И тогда испытания, которые предстоят Парэ, станут бессмысленными, – более того, вредными: они только подольют масла в огонь.

– Но мы же не можем нарушать обычаи и бросать вызов богам, – все так же бесстрастно возразил Аравак. – Твое решение мудрое, ты поступаешь так, как должен был поступить. Воистину, ты великий жрец и духовный отец народа! Твое величие безгранично, твой дух витает так высоко, что его не могут смутить волнения людского моря. Подобно богам, тебя не сотрясают бури, бушующие внизу; и подобно богам, тебя всегда будут чтить люди. Никогда не иссякнет поток желающих поклониться твоей святости; никогда не уменьшится число страждущих твоей мудрости.

Баира закрыл глаза. Аравак терпеливо ждал, что он ответит.

– Однако Парэ – моя дочь, – пробормотал Баира через некоторое время. – Любимая дочь…

– Что может случиться с дочерью верховного жреца? Каковы бы ни были результаты испытаний, Парэ не перестанет быть твоей дочерью, верно?.. Однако если найдутся такие люди, которые замыслят что-либо недоброе против Парэ, они горько пожалеют об этом, – твердо и внушительно сказал вождь. – Я сам отец, и понимаю твои отцовские чувства. Ты хочешь, чтобы твоя дочь была счастлива, а я хочу того же для моего сына. Ты хочешь, чтобы твоя дочь служила богам, как служишь им ты; я хочу, чтобы мой сын служил людям, как служу им я.

Баира приоткрыл один глаз и бросил быстрый взгляд на Аравака, а затем, зажмурившись, проговорил:

– Пусть все будет так, как велят нам боги. Да свершится их воля.

– Да свершится их воля, – повторил за ним Аравак и после паузы сказал: – Большая Птица благосклонна к нам, – ведь пища, оставленная ей на алтаре, съедена?

Баира молча кивнул.

– Это хороший знак, Праздник Птиц удался на славу. Надо объявить об этом по острову, а в Священном поселке устроить еще один пир. Первый пир был скучен, второй будет веселее, – сказал Аравак, усмехнувшись. – Ты давно не давал себе роздыху, о, верховный жрец! Наполни радостью свое сердце, а телу предоставь удовольствия. Мы пригласим красивейших девушек, и они будут танцевать перед нами. А после, по обычаю, любую из них ты выберешь себе в наложницы. В такой большой праздник верховному жрецу дозволяется все.

– Я стар, вождь. Пусть молодые веселятся, а я буду молиться богам, – Баира пожевал губами и погладил морщинистой рукой свою седую голову.