Иероглифы Сихотэ-Алиня

На рыбалке

Пока люди были на линии, Почуйко твердо взял в свои руки хозяйственные дела гарнизона. Утром Пряхин хотел было распорядиться продуктами, но нашел их так тщательно и любовно рассортированными и прибранными, что даже позавидовал Почуйко. Он хотел было сказать об этом Андрею, да его не оказалось на месте.

Солдаты и Вася пошли к реке умываться, и старшина спросил у Лазарева:

— Куда это Почуйко делся?

— Фазанов ловит.

— То есть как?

— А мы тут от нечего делать наплели с ним силков и расставили по обочинам дороги и тропок. Вот он и пошел проверять.

Тут уж, кажется, стоило не хвалить, а ругать. Как это так? Без спроса занялся силками, без разрешения отправился гулять! Старшине не нравилась такая чрезмерная самостоятельность и в то же время… В то же время она ему нравилась, как Пряхин ни убеждал себя, что Почуйко не прав. Нравилось, что Андрей, не ожидая распоряжений, делал то, что считал нужным сделать не для себя, а для всех, для поста. Ругать его за это?.. Нет, ругать Пряхин не мог. Да ведь и распускать тоже нельзя! Дисциплина есть дисциплина.

Минут через десять из кустарника вышел хромающий Почуйко. Юн тяжело опирался на палку, но, увидев Пряхина, пошел бодрее, далеко, как на прогулке, выбрасывая палку. В левой руке он держал за ноги трех связанных фазанов — двух курочек и одного красавца петуха. Фазаны задирали головы и покорно хлопали большими светлыми веками.

— Вы что ж это, Почуйко, никому не доложили об отлучке? — как можно доброжелательней спросил старшина.

— Здрасте! — удивился Почуйко. — Я ж Лазареву сказал. Шо он, вам не передавал?

Так убежденно звучали слова Почуйко, что старшина не мог не отметить: учитель включен в гарнизон поста, и у него с таким хозяйственником, как Андрей, наверное, появились свои обязанности. Это открытие вначале рассмешило Пряхина, однако поразмыслив как следует, он понял, что оба Лазаревы незаметно вошли в гарнизонную семью. Ведь племянник по-настоящему нес линейную службу, дядя сам занимал оборону… Интересно, чем он занимается сейчас?

— Ну как, товарищ лейтенант? — озабоченно спросил Почуйко, укладывая фазанов возле стола. — Понаделали?

— Заготовил, — ответил Лазарев. — Теперь остановка за рукоятками.

— Ну это мы сейчас… Зараз команду дадим. — Андрей озабоченно обратился к старшине: — Тут как вы сказали, что малость отдыхать будем, так мы вот с товарищем лейтенантом подумали, что хорошо бы рыбки набить. Она зараз валом идет, можно сказать, дуриком. А упустишь — не увидишь. Так вот требуется ваше разрешение.

— А чем же вы ее бить будете? — настороженно спросил Пряхин, полагая, грешным делом, что Почуйко попросит тола для глушения.

— А вот… острогами. Товарищ лейтенант…

— Слушайте, Почуйко, не называйте вы меня лейтенантом. Во-первых, я человек гражданский, а во-вторых… то же, что во-первых, — попросил Лазарев.

— Ага, ну ладно. Так вот… Николай Иванович говорит, что Васька покажет. А мы тут со штырей наконечники наделали. Так как, можно?

— Я не совсем понимаю, зачем это?

— Ну як это «зачем»? — искренне удивился Почуйко. — Чего ж мы государственные харчи будем переводить, если они тут кругом бегают? И обратно — они же свежие. А мы, выходит, как дурные будем на консервах сидеть. Верно ж, товарищ старшина?

Не согласиться с Андреем было нельзя, и Пряхин опять отметил, что почуйкинский хозяйственный азарт направлен на общую пользу и видит Почуйко гораздо дальше, чем можно подумать, глядя на его добродушно-хитроватое, круглое, уже обветренное лицо.

Но что-то не нравилось Пряхину в этой затее, и он долго молчал, пока наконец не понял, что именно ему не нравится.

— Все это хорошо, товарищ Почуйко, да ведь то, что вы предлагаете, браконьерство.

— Чего, чего? — искренне удивился Андрей.

— Острожить рыбу запрещено законом. А тем более рыбу, идущую на нерест. Так что придется отставить.

Андрей беззвучно пошевелил губами и с мольбой уставился на Лазарева.

— Все это правильно, товарищ старшина, — вмешался Лазарев. — Острожить рыбу действительно запрещено законам. Но… Но должен вам сказать, что есть и еще один закон, который разрешает поисковым партиям, охотничьим и другим экспедициям, находящимся далеко от баз, не только остроженье рыбы, но даже отстрел охраняемых законом животных. И иначе нельзя. Ведь все, что живет в тайге, все, что растет на земле, охраняется для того, чтобы надежней служить человеку. Не человеку-хищнику, убивающему ради забавы или для обогащения, а советскому человеку-строителю…

Учитель говорил долго, и спорить с ним было трудно. В конце концов самым важным для Пряхина была не сама рыба, хотя он и понимал, что свежая рыба гораздо важнее для здоровья солдат, чем любые консервы, а прежде всего сами солдаты. Он понимал, что нужно поддержать и бескорыстное хозяйственное рвение Почуйко — со, временем из него может выйти хороший старшина. Кроме того, Пряхин был уверен, что необычная охота поможет скорее и надежнее втянуть горожан Сенникова и Губкина в нелегкую жизнь далекого таежного гарнизона.

И старшина согласился. В тот же день под руководством Лазарева сделали три остроги. Губкин, Сенников и Вася пошли на рыбалку, а Пряхин остался на посту — ему хотелось послушать, что делается на линии, наметить места для обороны поста. И, самое главное, еще раз по-своему проверить подчиненных.

Рыба шла из океана в места нереста. Шла той самой дорогой, которой ходила тысячи лет. Шла упрямо, самоотверженно и смело, преодолевая и встречное течение, и водопады, и завалы, стремясь к речным истокам, к чистым гравийным перекатам, чтобы выметать икру и погибнуть.

Переходя по мостику на дальний, более обрывистый берег, Губкин, Вася Лазарев и хмурый, молчаливый Сенников увидели плывущих то парами, то в одиночку, чаще группами больших, темных рыб. Напряженно работая хвостовыми плавниками, они двигались против течения медленно, но упрямо.

Иногда одиночки приближались к парам. Тогда плывущий сзади самец переворачивался на бок и, сверкнув на солнце серебристой чешуей, бросался на одиночку. Приоткрыв большие, усеянные боевыми зубами тяжелые челюсти, самцы кружились в воде, норовя схватить друг друга либо снизу, за нежное, набитое молоками, розовеющее брюхо, либо вцепиться в черный, вспухший от жира затылок. Иногда одиночка побеждал, и тогда он занимал отбитое место позади самки. Иногда отставал и плыл медленно, как бы отдыхая перед новой схваткой.

Высокое чистое небо, прозрачная стремительная вода речушки, расписные стены лесов и эти могучие, воинственные, но явно усталые рыбины были так необычны, что и солдаты, и даже привыкший ко всему этому Вася забыли обо всем на свете. Ими овладел охотничий азарт.

Перемахнув реку по висячему мостику, они побежали вдоль берега, мимо той самой ели, под которой Почуйко убил медведя. Ни останков медведя, ни пойманной им рыбы уже не было: кто-то из ночных обитателей тайги попользовался чужой бедой.

За кустарником открылась гряда больших валунов, вывалившихся чуть ли не на середину реки. Связисты сразу поняли, почему медведь рыбачил на этом месте. Здесь река как бы распадалась на струйки. Им навстречу, проплывая между камнями, пробивалась горбуша. Склоняясь над водой, медведь мог быстро поддеть лапой уставшую рыбину и выбросить ее на берег.

Рыболовы решили остановиться на мишкином месте. Каждый выбрал себе валун, положил оружие и, чтобы было удобней размахиваться, снял ремень. Высоко подняв острогу, они замерли над протоками, ожидая добычи.

Первым метнул острогу Сенников. Большая горбуша бросилась в сторону и, усиленно работая хвостом и плавниками, топорща жабры, серебряной стрелой прорвалась вперед. Аркадий выругался, вновь поднял острогу и вдруг услышал восклицание Саши Губкина:

— Вот черт!

— Подцепил? — почему-то тревожно, с замирающим сердцем спросил Сенников и опустил острогу.

— Да нет! Промазал. Рядом прошла…

Аркадий облегченно вздохнул и рассмеялся: таким обиженным и растерянным было лицо у промазавшего Губкина. Они переглянулись и оба посмотрели на Васю, который стоял лицом к ним, как маленькое изваяние, выставив вперед левую ногу, слегка склонившись над протокой.

Вдруг он неуловимым и, кажется, несильным движением кисти метнул острогу. Едва она достигла воды, как рванулась и, склоняясь, понеслась вверх по течению. Вася дернул ее за шнурок, которым она была привязана к запястью, подтащил к себе и сейчас же приподнял так, как приподнимают тяжело нагруженные вилы. Над водой блеснул изогнутый, обессиленный лосось. Мальчик снял его с остроги, забросил в кусты и вернулся на валун. Солдаты подошли к нему.

— Как это у тебя получается?

— Это ты первую? — с плохо скрываемой завистью спросил Аркадий, забывший все свои неприятности.

— Нет, третью, — со слегка наивным мальчишеским достоинством ответил ему Вася. — А вы мажете потому, что даже не спросили, как это делается. Думаете, все так просто?

Сенников недовольно взглянул на Васю и процедил:

— Не думаю, чтобы было очень уж сложно.

— Ну, если несложно… — начал было Вася, отворачиваясь от Аркадия, но его перебил Губкин:

— Ты не сердись. Ты объясни.

— Так вот он и так все знает, — сердито сказал Вася и кивнул на Сенникова. — Умнее всех себя ставит. Пусть ловит…

— Па-адумаешь, учитель какой нашелся! — разозлился Сенников, круто повернулся и пошел вдоль реки.

Он был оскорблен, возмущен и не заметил, как Губкин осуждающе покачал головой. Гордости у него, однако, хватило ненадолго. Прямо под его ногами плыли большие рыбины, а он не мог их поймать.

«Сейчас научит Губкина, а я ничего не добуду», — подумал он, скрипнув зубами.

И вразвалку, словно нехотя, подошел к Васе.

— Ну, что у тебя за наука?

Вася, разговаривая с Губкиным, даже не посмотрел на него.

— Вы становитесь спиной к солнцу и не замечаете, что ваша тень падает на дно речки и шевелится. Рыба настораживается. Только вы взмахнете острогой, как она сейчас же дергается в сторону. Острога проходит мимо…

— Рыба не тени боится, — перебил Сенников, — а шума.

— Если вы так хорошо все знаете, тогда незачем было и спрашивать, — все так же не глядя ответил Вася. — Только здесь рыба шума не боится — сама река камнями все время стучит, и рыба к этому привыкла. Пойдем, Саша…

Они прошли вверх по течению и заняли свои валуны.

Рыба шла не часто, но все-таки через каждые десять-пятнадцать минут она появлялась в протоке, и Саша Губкин, точно следуя Васиным советам, сильным движением кисти посылал острогу в воду и, подхватывая ее, ощущал трепет живой, могучей рыбины. Поднять ее, снять с остроги и забросить подальше в кусты было почти таким же наслаждением, таким же торжеством, какое Губкин испытывал, глядя на убегающего тигра, на убитую рысь. Было в этом и нечто другое. Там, у городища, он побеждал скорее случайно, подчиняясь событиям. Здесь действовали его умение, расчет, ловкость. С каждой новой добытой им горбушей в нем нарастал прилив душевных сил, и он уже не только не чувствовал себя нерешительным, побаивающимся таежной неизвестности, скорее наоборот, был почти уверен, что здесь, в тайге, он не пропадет и наверняка научится справляться с собой. Он еще не знал, что уже стал другим, более сильным и собранным, чем несколько дней назад, и потому, увлекаясь, потрясая острогой, весело и почему-то злорадно, точно грозясь какому-то другому Губкину, шептал:

— Ага, Сашка! Держись! Я тебя заставлю быть другим. Держись!

Сенников не слышал этих слов. Охотничий азарт оставлял его, и он опять не только ощущал, но и понимал свое одиночество. Ему было грустно, а разбираться в собственном поведении он побаивался — он и так знал, что оно неважное, и инстинктивно, как все слабые люди, охранял себя даже от собственных неприятных мыслей.

«Обойдется, — думал он. — Ведь обошлось же один раз. Ведь я же доказал, что не боюсь змей. Докажу и теперь».

Рыбалка опять приобрела смысл, и он спустился ниже по течению, надеясь, что здесь будет побольше рыбы. То ли он не совсем правильно понял Васины уроки, то ли слишком часто посматривал на орудующих острогами Сашу и Васю, добыча у него была невелика: четыре горбуши, причем одна из них так ободрана в схватках, что и смотреть на нее было неприятно. А в кустах, неподалеку от Губкина и Васи, лежала груда трепещущей рыбы. И Сенников решил: «У них там, конечно, место хорошее. Вот и бьют. Нужно найти и себе местечко».

Он обогнул кусты и остановился на берегу заводи. В глубине кристально чистого омута, пошевеливая плавниками, отдыхала большая рыбья стая. Темные, как тени, рыбины стояли друг подле друга так тесно, что промахнуться, казалось, было невозможно. Аркадий изо всех сил метнул острогу. Она быстро потеряла скорость, но все-таки ударила одну рыбину. Горбуша дернулась, сбила соседку, и по всей стае прошло движение. Потом острога сама всплыла на поверхность. Аркадий метнул ее еще раз, но с тем же результатом.

«Глубоко… — подумал он. — Нужно их выгнать на протоки и там бить».

Он бросился было на розыски камней, потом остановился, поняв, что вспугнутая им рыбья стая поплывет как раз к валунам, на которых охотились Вася и Саша.

«Что ж это? Я буду рыбу гнать, а они — бить? Не-ет, не выйдет. Пусть лучше кто-нибудь из них погоняет. — И как всегда, сейчас же оправдал и укрепил свое решение: — Я нашел эту стаю, значит, мне и добивать ее».

Он прибежал к Губкину и рассказал о своей находке.

— Это кета стоит, — сразу определил Вася. — Она только ночью идет, а днем — отдыхает.

— Ну, раз ты все знаешь, пойди шугани ее как следует.

Вася промолчал, отвернулся и перепрыгнул на дальний валун. Сенникову уже не было грустно, как несколько минут назад. Он злился потому что был уверен — кем-кем, а Васей, мальчишкой, он может распоряжаться как хочет — ведь он же старше и он — солдат… А Вася не обращал на него внимания. Он притаился, метнул острогу и, положив локоть на бедро, стал вытаскивать добычу. Над рекой показались сразу две рыбины. Это было так необычно, что даже Аркадий растерялся: бить острогой сразу по две горбуши — настоящее искусство. Но едва Вася занес острогу над валунами, как один из лососей оторвался и шлепнулся в воду.

— Ты понимаешь? — крикнул Вася. — Это они дрались и так сцепились, что оторваться не могли.

— Просто каши еще мало ел, — сердито сказал Аркадий: — Вытащить не смог. Иди-ка гоняй кету, довольно с нас этой горбуши.

— Нужно — так идите, — упрямо наклонив голову, буркнул Вася.

— Слушай, друг, — насмешливо протянул Сенников. — Ты не забывай, что мы все-таки постарше тебя, и у нас, дружок, дисциплина.

— А я не забываю, — дерзко ответил Вася. — Только вы не командир, и я вам не подчиненный.

— Вот как, — проговорил Сенников. — Придется научить тебя дисциплине…

Он хотел было перепрыгнуть к пареньку, но Губкин схватил его за руку и рассмеялся:

— Постой, постой. Почуйко, оказывается, правильно говорит, что ты на сержанта дуешься.

— Ну, знаешь ли, — вспыхнул Сенников и вырвал руку.

— Слушай, Аркадий, не стоит, а? — сказал Губкин.

То ли в самом спокойствии чуть похудевшего и словно бы сжавшегося для броска Губкина, то ли в прищуре его обычно широко открытых и слегка восторженных, а теперь острых и холодных глаз, то ли в голосе, но Сенников уловил неизвестное даже для самого Саши возмужание, почувствовал, что Губкин чем-то старше и, главное, крепче, сильнее его. Это поразило Аркадия. Когда и где это случилось? И впервые Аркадий почувствовал новую — не злую, нервную, а какую-то светлую, немного грустную зависть. Чему он завидовал, Аркадий не знал, потому что не знал причин губкинских перемен. Что-то очень хорошее шевельнулось в нем, и он совсем тихо произнес:

— Как хотите… Я думал как лучше… для всех.

И покраснел, потому что первый раз сам поймал себя на лжи. Он действительно думал, как сделать лучше, но не для всех, а для себя. И эта ложь его оскорбила.

Губкин молчал, хотя глаза у него добрели. Он хотел сказать что-то ободряющее и не успел — с горы донесся голос Пряхина:

— Тревога! Тревога, товарищи!

Секунда оцепенения прошла. Все трое побежали к мостику. Аркадий остановился и крикнул:

— А рыба, товарищи!

Ему никто не ответил, и он опять почувствовал недоумение: что же неправильного было в его словах? Ведь на этот раз он как будто подумал обо всех.