Игра или страсть?

Глава 1

Лондон, май 1816 года

Это была, конечно, мелочь, по крайней мере тогда так казалось, но спустя годы Брэнд будет смеяться и говорить, что с того момента его жизнь необратимо изменилась. Это случилось в тот вечер, когда леди Марион Дейн ушибла ногу.

Брэнд пригласил ее с сестрой в свою театральную ложу. С Марион он был знаком недолго, всего лишь месяц, но знал о ней гораздо больше, чем она думала. Брэнд дружил с ее покойной тетей, Эдвиной Ганн, и время от времени Эдвина упоминала о семье сестры, которая жила близ Кесвика в Озерном крае. В течение последних недель он пытался узнать о леди Марион Дейн как можно больше.

Дочь графа, она никогда не проводила сезон в Лондоне, не была представлена ко двору и не присутствовала на светских раутах и пикниках, обычных для молодых женщин ее класса. Если бы не смерть ее отца, она бы по-прежнему тихо и спокойно жила в Озерном крае, и ему не было бы нужды присматривать за ней.

Несмотря на имеющиеся у него краткие сведения о ее прошлом, он не мог раскусить ее. Она была человеком крайне скрытным и редко показывала свои чувства. Но в театре, когда огни были притушены, она подумала, что никто на нее не смотрит, и дала волю своим эмоциям.

Они смотрели «Много шума из ничего», и по ее лицу он мог сказать, какие персонажи ей нравились, а какие – нет. Было куда интереснее наблюдать за лицом Марион, чем за происходящим на сцене.

Занавес опустился, аплодисменты стихли, и зрители начали подниматься. Леди Марион продолжала сидеть в кресле, словно не могла заставить себя уйти. Ее восемнадцатилетняя сестра, леди Эмили, напропалую кокетничающая со всеми подряд, строила глазки юному Генри Кавендишу; друг Брэнда Эш Денисон прикрывал рукой зевок. Для соблюдения приличий в таких случаях требовалась одна или две дуэньи, и побыть в этой роли сегодняшним вечером согласились бабушка Эша, вдовствующая графиня, и ее подруга леди Бетьюн. Вечер еще не окончился. Брэнд заказал поздний ужин в отеле «Кларендон», где к ним должны были присоединиться кузина Марион Фанни со своим мужем Реджи Райтом.

Все бурно выражали свой восторг по поводу спектакля, но Брэнду хотелось услышать, что скажет Марион. Когда он подошел к ее креслу, она подняла на него глаза, в которых все еще светились искорки веселья. Затем вздохнула и сказала:

– Спасибо, что пригласили нас, мистер Гамильтон. – Она говорила официальным тоном, и он нашел это слегка раздражающим. – В будущем, – продолжала она, – когда я стану думать об этом спектакле, то буду вспоминать актрису, которая играла Беатриче. Она поистине незабываема.

Она встала, светловолосая, изящная женщина с холодной улыбкой и таким же холодным взглядом. Какой-то демон дернул его за язык.

– В будущем, когда вы станете думать об этом спектакле, я надеюсь, вы будете вспоминать меня.

Промелькнувшее в ее серых глазах замешательство доставило ему огромное удовольствие. С самого первого момента их знакомства она относилась к нему с таким почтением, словно он был восьмидесятилетним старцем. Он не страдал чрезмерным тщеславием, но все же был мужчиной. Становилось все труднее устоять перед соблазном заставить ее признать это.

Овладев собой, она рассеянно улыбнулась и подошла к своей сестре. Тактика Марион не могла не восхитить его: она отвлекла внимание молодого Кавендиша на кого-то в другой ложе, взяла сестру под руку и решительно вывела девушку в двери. Маневр был проведен безупречно.

Эмили – хорошенькая, с огромными темными глазами, густыми шелковистыми кудрями и улыбкой, которая, по мнению Брэнда, была слишком завлекающей для таких нежных лет. За ней постоянно увивалась толпа молодых щеголей, соперничающих за ее внимание.

У Марион была еще одна сестра, Феба, десятилетняя девчушка, которая ужасно нравилась Брэнду. Несмотря на хромоту, она была бойкой и энергичной.

В мыслях он называл леди Дейн просто Марион. Если не поостережется, то однажды назовет ее так и на людях, и что тогда подумает холодная и выдержанная графская дочь?

– Из нее получается отличная дуэнья, не так ли? – вполголоса заметил Эш Денисон, друг Брэнда со школьных дней в Итоне. – Для полноты картины не хватает только кружевного чепца. Тогда всем мужчинам станет ясно, что она убежденная старая дева и лучше держаться от нее подальше.

Мысль о Марион в кружевном чепце испортила Брэнду настроение. Тем не менее он тоже видел, что этот день не за горами. Хотя сейчас ей только двадцать семь, она, похоже, примирилась с положением незамужней девицы. Нет, правильнее было бы сказать, что она была довольна таким положением. Все, что она хотела от мужчины и что позволяла, – это платоническая дружба.

Понимает ли она, что тем самым бросает вызов? Он прокрутил эту мысль в голове и улыбнулся.

– Осторожнее, Брэнд, – сказал Эш. – Ты опять улыбаешься. У тебя это скоро войдет в привычку.

Брэнд повернулся к другу и состроил кислую гримасу, наткнувшись на его изучающий взгляд. Никто, глядя на Эша, не поверил бы, что он много лет посвятил службе в королевской армии и участвовал в Испанской кампании. Брэнд знал, что то были непростые годы, но Эш всегда отзывался о них легкомысленно. Сейчас, когдадаойна закончилась, он, казалось, стремился насладиться всеми радостями жизни. Он был денди и душа общества.

У Брэнда же никогда не было ни терпения, ни желания стать душой общества. Он знал, как оно непостоянно. Как незаконнорожденный сын герцога, он в свое время сталкивался с предрассудками, но это было до того, как он приобрел ряд газет во всех крупных городах Юга Англии, включая Лондон. Теперь, когда он одним росчерком пера мог разжаловать любого высокопоставленного чиновника и обанкротить любого магната, его уважали, его дружбы искали.

Он знал, люди говорят, что им движет желание проявить себя, доказать, на что он способен. Это была правда. Но он никогда не забывал друзей и тех, кто делал ему добро тогда, когда ему нечего было предложить взамен. Эдвина Ганн была одной из них. Именно для того, чтобы оплатить свой долг перед ней, он и взял Марион и ее сестер под свое крыло.

Эш ждал ответа.

– Вид красивой женщины всегда вызывает у меня улыбку.

– Я полагаю, мы говорим о леди Марион Дейн? Ты весь вечер не сводил с нее глаз.

Это дружеское поддразнивание было встречено молчанием.

– А разве она красива? – подначил Эш.

– Не в общепринятом смысле, но в ней есть шик.

– М-м… – задумчиво протянул Эш. – Если бы она позволила мне заняться ее внешностью, я мог бы сделать из нее первую красавицу. Начал бы с того, что укоротил волосы. Нам бы пришлось, разумеется, углубить вырезы ее платьев и приподнять подолы. Думаю, лучше всего она бы смотрелась в прозрачном газе. А ты как думаешь?

Эш был известным знатоком моды, и многие высокородные дамы искали его советов. На взгляд Брэнда, обретенный ими шик не всегда был улучшением.

– Ну ты же знаешь, что говорят. – Брэнд двинулся к выходу.

– А что говорят?

На театральной лестнице столпились люди, и Брэнд ощутил мимолетное беспокойство, отыскивая глазами Марион. Он расслабился, когда заметил светлые волосы леди Дейн, отливающие золотом в свете канделябров. Темная шапка кудрей Эмили мерцала, словно шелк. Затем он снова потерял их в толпе.

– Так что говорят? – повторил Эш.

– Что полезно одному…

Конец предложения повис в воздухе. Пронзительно закричала какая-то женщина. В толпе раздались испуганные возгласы. В ту же секунду Брэнд ринулся к лестнице.

Он отталкивал с дороги людей, сбегая вниз по мраморным ступеням. Марион сидела внизу, на полу, положив голову на колени. Эмили была с ней.

– Отойдите назад! – рявкнул он на обступивших ее людей. Они беспрекословно подчинились.

Он опустился на колени и дотронулся до ее плеча дрожащей рукой.

– Марион? Что случилось? Скажите что-нибудь!

Она подняла голову и посмотрела на него глазами, полными слез боли.

– Я споткнулась, – сердито проговорила она. – Не из-за чего поднимать шум.

И потеряла сознание.

Марион выплыла из окутывавшего ее тумана.

– Кто-то толкнул меня локтем в спину, – жалобно сказала она.

Мужской голос спросил:

– Кто же хотел причинить вам вред, Марион?

– Дэвид.

От одного этого имени ее голова прояснилась. Она подняла ресницы и заморгала, прогоняя пелену с глаз. Прямо перед ней было встревоженное лицо Эмили. Затем она отметила присутствие Гамильтона и, наконец, болезненную пульсацию в пальцах ноги.

Она с трудом села. Карета Гамильтона сворачивала на улицу, выходящую на Ганновер-сквер, к дому кузины Фанни.

– Вы везете меня домой? Гамильтон кивнул.

– Помимо всего прочего, вы сильно ударились головой. Когда приедем домой, я пошлю за доктором. Я уже отправил записку вашим кузенам в «Кларендон».

– В этом нет необходимости. Это только понапрасну обеспокоит Фанни и Реджи. Я всего лишь ушибла пальцы на ноге.

– Вы сказали, вас толкнул Дэвид. Она ощутила тревожный укол.

– Ничего такого я не говорила. – Затем с находчивостью, которая удивила ее саму, добавила: – А кто такой Дэвид?

Когда Гамильтон взглянул на Эмили, та покачала головой. К огромному облегчению Марион, тема Дэвида была закрыта, но Гамильтон еще не закончил расспросы.

– Вы хорошо рассмотрели человека, который толкнул вас?

– Нет. Все произошло слишком быстро. И меня не толкнули, а ткнули локтем. – Пальцы болели ужасно, поэтому у нее вышла лишь слабая улыбка. – Это все Лондон. Опасность на каждом шагу. Люди постоянно куда-то спешат. Все время приходится уклоняться от толпящихся торговцев или карет, несущихся неизвестно куда. И в театре не лучше. А пожилые лtди – это просто напасть. Бабушка лорда Денисона машет тростью так, словно погоняет коров.

Ее попытка пошутить вызвала усмешку Эмили, но лицо мистера Гамильтона оставалось каменным.

– Тут ты права, – ответила сестра. – Я видела, как она размахивает тростью. Но насчет своего падения ты ошибаешься. Я не говорю, что тебя специально толкнули, но кто-то тяжело навалился на тебя. Марион, мы держались под руки, и тебя буквально вырвали у меня. К счастью, перед тобой оказался крупный мужчина. Он задержал твое падение.

– Я не помню. – И это было правдой. В данный момент все, чего ей хотелось, – это поскорее добраться домой и получить от домоправительницы Фанни один из ее волшебных порошков, способных притупить боль в пальцах. – Не могу понять, – сказала она, – почему так болят ушибленные пальцы.

– Радуйтесь, что не сломали себе шею. – Это был Гамильтон.

– Как бедная тетя Эдвина… – Это Эмили. Сообразив, что сказанное было не к месту, она поспешно продолжила: – Прошу прошения. Не следовало мне говорить об этом в такой момент.

В карете повисла тишина. Марион пыталась не показать, как подействовали на нее слова Эмили. Чувство вины тяжелым грузом лежало на душе. Она почти не знала свою тетю, которая оставила племянницам все: Тисовый коттедж в Лонгбери, все личное движимое имущество и незначительные сбережения. Все их общение заключалось в редкой переписке. Мать Марион с Эдвиной были сестрами, но они поссорились, когда Эдвина и младшая сестра Ханна приезжали в Озерный край, и так окончательно и не помирились.

Без оставленного тетей Эдвиной наследства Марион пришлось бы туго. Когда отец умер, титул и наследство перешли к кузену Морли, а она с сестрами переехала в оставленный им в качестве приданого дом. Вскоре, однако, кузен Морли завладел и им. Он понадобился ему для тещи, которая загостилась в Холле.

«Каждая из вас имеет ежегодную ренту с отцовского имения, – отметил он. – Этого должно быть достаточно».

Марион казалось неправильным, что чья-то беда обернулась спасением для ее маленькой семьи.

Гамильтон пошевелился:

– Итак, когда сезон закончится, вы уезжаете в Лонгбери, чтобы начать новую жизнь?

– Таков план, – ответила Марион.

– А чем плоха старая?

Марион не дала Эмили ответить. В присутствии Брэнда Гамильтона следовало быть осторожнее. Он газетчик и умеет заставить людей сказать больше, чем они хотят.

– Видите ли, – поспешно пояснила она, – старая жизнь закончилась со смертью отца. Кузену Морли достался наш дом. В общем… вы понимаете.

– Да, – сказал он, – но вы наверняка будете скучать по своим друзьям. Озерный край довольно большой. Вы могли бы продать коттедж Эдвины и поселиться в одной из живописных деревень близ Кесвика. Таким образом, могли бы не общаться с кузеном Морли и поддерживать отношения с друзьями.

– Лонгбери тоже по-своему красив, – ответила Марион, – и я уверена, мы заведем там новых друзей.

– О? Вы помните деревню? Окрестные леса и холмы? Они уже говорили об этом раньше, и его настойчивые попытки оживить ее память озадачивали Марион.

– Разумеется, помню, но только смутно. Я уже говорила, что была ребенком, когда мы с мамой приезжали в Лонгбери. – Марион полагала, что тот визит был безуспешной попыткой примирения между мамой и Эдвиной. – Но если нас что-то не устроит, если начнем скучать по Озерному краю, мы воспользуемся вашим советом.

– Марион, нет! – воскликнула Эмили. – Кесвик так далеко! Лонгбери ближе к Лондону. – Умерив пыл, чтобы не показаться слишком ветреной, она продолжила: – В Лондоне интереснее, ты сама говорила. Да и как же кузина Фанни? Мы же обещали приехать к ней на Рождество.

Марион тепло улыбнулась сестре. Восемнадцатилетней девушке можно простить стремление к блеску и роскоши городской жизни с ее бесконечными вечерами и балами, особенно если в последние несколько лет у нее было так мало развлечений из-за траура по родителям. Устоять перед приглашением кузины Фанни до переезда в Лонгбери провести сезон в Лондоне было невозможно. Ее сестры заслуживали того, чтобы с радостью смотреть в будущее.

Наверное, Гамильтон считает, что она портит Эмили, но ей было все равно, что он думает. Он не знает, какими тяжелыми были эти последние несколько лет, и она не хочет, чтобы знал. Во-первых, они не настолько хорошо знакомы, а во-вторых, люди, которые упиваются своими горестями, очень скоро оказываются без друзей. Ее сестры снова научились улыбаться, и это главное.

Она заставила себя отвлечься от тупой боли в пальцах и найти убедительное объяснение желанию начать новую жизнь.

– Семья важна для нас, мистер Гамильтон, а кузина Фанни – единственная оставшаяся у нас родня. Мы хотим быть поближе друг к другу. Озерный край так далеко, что за последние десять лет мы виделись всего один раз.

Он понимающе кивнул, а спустя мгновение беззаботно заметил:

– Помню, Эдвина говорила то же самое. Вы были ее единственными родственниками, но путешествие в Озерный край казалось ей слишком тяжелым.

Услышав в его голосе укор, Марион искоса взглянула на Брэнда. В его глазах не отражалось ничего, кроме вежливого интереса.

Иногда она просто не знала, как понять этого человека. Он объявился на пороге дома Фанни на следующий день после их приезда в Лондон. Как оказалось, они с Реджи, мужем Фанни, были хорошими друзьями, посещали одни и те же клубы, оба интересовались политикой. Реджи был членом парламента от избирательного округа на севере Лондона и питал надежды убедить мистера Гамильтона выдвинуть свою кандидатуру на следующих дополнительных выборах. Мистер Гамильтон, говорил он, в свои тридцать три года уже так многого добился, причем совершенно самостоятельно. Фанни же была более откровенна. Мистер Гамильтон, говорила она, сын герцога, но незаконнорожденный. И она, и Реджи соглашались, что с его амбициями и влиянием он может далеко пойти в политике.

Было, однако, в визитах Гамильтона нечто большее, чем просто дружба с Реджи. Сам он говорил, что навещает сестру Дейн потому, что когда-то жил в Лонгбери и хорошо знал их тетю. Должно быть, он действительно хорошо ее знал, думала Марион, ибо никогда не называл тетушку мисс Ганн, а только по имени – Эдвина.

Как бы то ни было, он живо интересовался племянницами Эдвины и изо всех сил старался, чтобы они получили максимум удовольствия от своего светского сезона в Лондоне. Но тот факт, что он газетчик, нельзя было не принимать во внимание. В силу своей профессии он слишком любопытен, и это заставляло Марион быть осторожной.

Когда карета остановилась возле дома, Гамильтон вышел первым и протянул руки Марион:

– Я понесу вас.

Она хотела было воспротивиться, но не потому, что была жеманной, а оттого, что была крайне независимой и вполне могла сама о себе позаботиться. Потом она вспомнила, что упала в обморок, а он, должно быть, нес ее до кареты. Слишком поздно самоутверждаться.

– Марион, – сдержанно-терпеливо проговорил он, – вы же босиком. Нам пришлось снять с вас туфли, чтобы осмотреть пальцы.

– Туфли здесь, у меня, – сообщила Эмили.

– Вы хотите войти в дом в чулках?

Ее улыбка была слегка натянутой, но она любезно уступила. Он взял ее на руки, а Эмили побежала, чтобы позвонить в дверь. Гамильтон не сводил взгляда с двери, а Марион тайком разглядывала его. Черты его лица были чересчур резкими, чтобы называться классическими, но яркие голубые глаза порой смотрели так пристально, что это не давало ей покоя. Роскошные каштановые волосы доставали до воротника, а тонкий серебристый шрам, который пересекал одну бровь, придавал ему вид бесшабашности.

Этот шрам зачаровывал ее. Она знала, что он получил его, когда вызвал на дуэль прославленного французского фехтовальщика. Гамильтон был расчетливым дельцом; этим он вызывал у всех уважение и восхищение. Так почему же такой человек рисковал жизнью на дуэли?

– Надеюсь, вам нравится то, что вы видите.

Ее поймали за разглядыванием. При звуке его голоса она поспешно отвела глаза от шрама. Не растерявшись, холодно сказала:

– Вам повезло, что вы не потеряли глаз. Белые зубы блеснули в свете фонаря.

– Верно, но вы вовсе не об этом думали, Марион. Дворецкий открыл парадную дверь, и онемевшая Марион была избавлена от необходимости что-либо отвечать.