Игра на выживание

7 Немой

Тело я оставляю у ручья, но не слишком близко, чтобы, если скатится, не отравило воду. Чистая вода бесценна. По эту сторону границы маленькую речку называют ручей, по другую – протока. Еще одна мелочь, которая на деле вовсе не мелочь. Когда я выйду к первой протоке, то буду в Шотландии.

Наполняю флягу свежей водой. Эту металлическую бутылку с закручивающейся крышкой я научилась беречь как зеницу ока. Оказавшись рядом с источником воды, всегда наполняю ее заново – это давно вошло в привычку. Вода в этой части Англии часто стекает с торфяных холмов, и поэтому ручьи кажутся коричневыми, но, когда набираешь воду в ладони, она прозрачная, холодная и восхитительно вкусная. Думаю, вода навсегда останется для меня чудом. Меня не мучает жажда, но я все равно набираю воду в ладони и пью.

Кто испытал настоящую жажду, тот ее не забудет.

Потом поднимаюсь обратно на холм. Мальчик наблюдает за мной, сидя в треугольнике, который образовывает самое большое поваленное ураганом дерево. Мое дерево. То самое, под которым я планировала заночевать.

Северу приходится платить за повышение глобальной температуры, и ураганы входят в цену. Но ураганы сошли на нет. В отличие от жары в экваториальном поясе. Тот, который повалил мое дерево, видимо, был особенно сильным. Дерево похоже на гигантский гриб, ствол – ножка, а мохнатый диск из корней и земли – шляпка.

Подойдя ближе, я вижу, что мальчик расчистил место под стволом: убрал ветки, и большие, и самые тонкие. Сразу видно – научился находить укрытие в любой обстановке. Он даже камни убрал, хотя тут я могу ошибаться.

Получается теперь мое место – его место.

Только меньше. Ровно для одного мальчика.

В Прошлом я бы рассмеялась.

Но сейчас я становлюсь на колени и начинаю расширять очищенное мальчиком место. Он наблюдает. Я раскидываю крупные ветки, выметаю место ветками поменьше, потом проверяю, нет ли камней. Если хочешь ночью спать, избавься от камней, даже от самых мелких. С наступлением ночи мелкие камни увеличиваются в размерах.

Вот так. Порядок.

Похоже, ночь мы проведем вместе. В этом нет ничего страшного. Завтра так и так наступит, от нас это не зависит. И утром я пойду дальше.

Пойду быстрее, чем он.

Наконец я сажусь и развязываю свой узелок с едой. Платок когда-то был белым, но сейчас он серый. Сыр, немного покрошившийся, и горбушка хлеба. Запах какой-то горьковатый. Сначала меня это удивляет, но потом я понимаю: это не сыр так пахнет, а мальчик. Я принюхиваюсь. От него пахнет немытым телом, это такая смесь запахов рыбы, мочи, пота и плесени. Думаю, от меня пахнет так же.

Мальчик смотрит на мой хлеб.

Смотрит на мой сыр.

Он мне никто, я за него не отвечаю. Завтра уйду и не оглянусь на него. Он не сможет за мной угнаться, а если и сможет, границу ему не перейти. Он не доберется до безопасного места. Глупо делиться ресурсами с теми, кто так и так не выживет.

Откусываю кусочек хлеба. Маленький кусочек. Съедаю. Потом – кусочек сыра.

Мальчик смотрит на мой рот. Смотрит, как я жую.

Но молчит.

– Как тебя зовут? – спрашиваю я.

Тишина.

Есть еще вопросы, которые я могла бы ему задать.

Куда ты идешь?

Откуда ты?

Что видел?

Толку от этих вопросов – ноль. Все идут на север, все идут от экваториального пояса. Все на пути повидали немало. Любому с лихвой хватает историй о собственных лишениях.

– Меня зовут Мари, – показываю на себя пальцем.

Потом повторяю:

– Мари.

Вообще странно, что я решила назвать свое имя. Если представляешься кому-то, значит собираешься продолжить с этим человеком общаться. Но я не собираюсь общаться с этим мальчиком. Так было с Мохаммедом, и эту ошибку я больше не повторю. Хотя, если быть честной, я с ним и не знакомилась. Зачем знакомиться с сыном шофера родителей? Ты с кем-то знакомишься, а потом получается так, что ты за него отвечаешь. Так получилось у меня с Мохаммедом. Только потому, что я была старше, мои четырнадцать против его десяти. Эту ошибку я больше не повторю.

А мальчик все молчит.

И глаза его ничего не выражают.

Тут мне в голову приходит одна мысль.

Я говорю:

– Открой рот.

Он открывает рот. Я вижу его язык – маленький, бледно-розовый.

– Покажи, – говорю я. – Покажи язык.

Мальчик показывает язык.

– Хорошо. Так хватит.

В пустыне рассказывали, что солдаты иногда отрезают у детей языки. Я сама такого не видела, так что не знаю, правда это или нет. Правда в том, что мальчик молчит не потому, что ему отрезали язык, он, скорее всего, молчит, потому что не хочет говорить. Когда захочет, тогда и заговорит.

А он так и сидит с высунутым языком.

Я кладу ему на язык маленький-маленький кусочек сыра.

А потом завязываю остатки еды в платок и прячу.