Игра об Уильяме Шекспире продолжается, или Слова, слова, слова...

Могут ли ошибаться в Оксфорде?

Кроме привычных ссылок на «бесспорную Истину» для «опровержения» гипотезы Гилилова применяются и другие «проверенные» методы: главные аргументы оппонента просто игнорируются, остальные искажаются до пародии. Вот возьмём для начала заглавие честеровского сборника — «Love's Martyr». Как это перевести на русский язык? В английском оригинале нельзя точно определить, к кому именно относится слово «Martyr» — к мужчине или женщине (к Голубю или к Феникс); дело в том, что есть основания и для первого, и для второго варианта. Эта важная неопределённость теряется при переводе слова «Martyr» на русский язык как «мученик» или «мученица». Поэтому практически все российские комментаторы, упоминавшие в нескольких фразах о честеровском сборнике, переводили его заглавие как «Жертва Любви»; так поступил и А.А. Аникст в самом авторитетном русском издании Шекспира — 1960 года. Другого выхода просто нет, поэтому я следовал за своими предшественниками, но при этом (впервые в российском шекспироведении) специально объяснил в примечании оптимальность этого традиционного перевода заглавия.

Казалось бы, с переводом заглавия всё ясно, российский читатель впервые получил об этой (не самой значительной) проблеме полную информацию. Но не тут-то было! Академик полагает, что заглавие сборника относится только к Эссексу, а потому на русский язык должно обязательно переводиться как «Мученик Любви», всякий иной перевод не просто ошибка, но и результат злого умысла! Гилилов (он один) обвиняется в том, что умышленно переименовал «Мученика Любви» в «Жертву Любви»! Вот несколько цитат: «Гилилов превосходно понимал, что заглавие сборника… нельзя (!) переводить как «Жертва Любви»; «В сомнительности такого переименования И.М. [Гилилов] сам признаётся в примечании на с. 23» (!!) (первого издания). «Гилилов понимал, что переводит заглавие сборника как «Жертва Любви» заведомо неверно, чтобы не назвать мужской пол жертвы» (!!!). Учитывая общеизвестный факт, что этот (совершенно правильный) перевод вообще выдуман не Гилиловым, а применялся практически всеми русскими переводчиками и комментаторами, подобные более чем странные обвинения какому-то рациональному объяснению не поддаются.

Или возьмём проблему датировки честеровского сборника. Ну разумеется, никакой такой проблемы для Н.Б. не существует и существовать не может: раз на титульном листе напечатано 1601, значит, книга появилась именно в этом году, и говорить тут не о чем. На то, что эта дата ничем не подтверждается, в то время как целый ряд фактов ей противоречит, можно вообще не обращать внимания. Каково, например, мнение оппонента о том, что эта книга в нарушение правил не была зарегистрирована в Компании издателей и печатников? Особенно после того, как мною было установлено, что оба издателя, чьи имена стоят на титульных листах сборника (Блаунт и Лаунз), всегда строго соблюдали правило регистрации, а печатники Филд и Оллд именно в 1612—1613 годах сотрудничали ещё в одной мистификации! Оказывается, Н.Б. ничего об этом не думает, он этих фактов в «Игре об Уильяме Шекспире» вообще не заметил, то есть попросту не понял их значения. Так же обстоит дело и с другими фактами, в своей совокупности указывающими на 1612—1613 годы как на наиболее вероятное время появления честеровского сборника. Если рецензент Г. «пропустил» две трети этих важнейших фактов, то у академика этот показатель зашкаливает за 90 процентов. Не замечены ни «война поэтов», ни верноподданническая аллюзия в адрес Иакова Стюарта, ставшего английским королём лишь в 1603 году, ни книга Деккера, ни связь стихотворений Бена Джонсона в честеровском сборнике с Елизаветой Сидни-Рэтленд, ни многое другое.

Впрочем, один факт, связанный с Беном Джонсоном, Н.Б. в «Игре об Уильяме Шекспире» всё-таки заметил, но понять, увы, не смог и его. В первой главе своей книги я сообщаю, что Джонсона с 1612-го до лета 1613 года не было в Англии. Значит, торжествует Н.Б., в это время Джонсон вообще не мог принимать участие в честеровском сборнике, то есть датировка Гилилова не подходит! Однако на той же странице «Игры» мой оппонент мог бы потрудиться прочитать, что помещённые в честеровском сборнике стихотворения Джонсона (как и почти вся поэма Честера) написаны ранее, ещё при жизни Рэтлендов, поэтому-то он — единственный — ничего не говорит об их смерти. Составители сборника (круг графини Бедфорд) напечатали находившиеся у них стихотворения Джонсона в его отсутствие, чем, кстати, наконец-то объясняется и нетерпимая им транскрипция его фамилии. Академик не понял, что эти и другие факты, связанные с Джонсоном и его отношениями с Рэтлендами, не только не противоречат моей гипотезе, но, наоборот, относятся к наиболее веским её подтверждениям.

Н.Б. считает мистификацию с датами на 12 лет невероятной. Он не считал бы так, если бы обратил внимание на историю с мистификацией Джаггарда — Пэвиера 1619 года, напечатавших на титульных листах изданных ими шекспировских пьес даты, отстоявшие от подлинной от одного года до девятнадцати лет, и сделали они это неспроста.

Ещё один факт был замечен — и, разумеется, искажён — академиком: эпиграф из Горация с упоминанием о смерти, помещённый на шмуцтитуле сразу после имени Джона Солсбэри, ушедшего из жизни одновременно с Рэтлендами летом 1612 года. После того как ряд факторов показал, что сборник в окончательном виде появился не ранее 1611 года, этот эпиграф, как говорится в «Игре», «явился штрихом, позволившим нам приблизиться ещё на один шаг к более точной — 1612 год — датировке сборника». Н.Б. же приписывает мне утверждение, будто этот эпиграф явился главным, «исходным толчком» (а поскольку Н.Б. о всех важнейших основаниях для передатировки умолчал, то, выходит, — и единственным подтверждением) для новой гипотезы! Разумеется, академик приводит тот же довод, что и рецензент Г.: стихотворение Горация, из которого взята строка для эпиграфа, было обращено к здравствовавшему современнику римского поэта. Я уже говорил, что отдельно взятая и перенесённая в качестве эпиграфа в другую книгу строка (фраза) может приобретать здесь новый смысловой оттенок; именно так обстоит дело со шмуцтитулом честеровского сборника (где, кстати, само имя Горация не указано). Вообще обращение к имени Солсбэри в сборнике носит иронический, насмешливый, мистификационный характер; прямо говорится, что это имя нужно для того, чтобы не дать непосвящённым возможность проникнуть в смысл произведений сборника, понять, о ком и о чём в них идёт речь. Не понимая (и даже не допуская возможности) мистификационного характера всего «внешнего оформления» сборника, академик бурно возмущается тем, что Гилилов выставил Честера и издателей «рассеянными безумцами, доходящими до богохульства» (!). Нашему возмущённому оппоненту полезно, наверное, было бы посмотреть, как обыгрывали авторы «Кориэтовых Нелепостей» не только имя покойного отца Кориэта, но и имена самых знатных лордов (тоже покойных).

Кстати, стоит выслушать мнение Н.Б. о грандиозном раблезианском фарсе, разыгрывавшемся вокруг придворного шута Томаса Кориэта, объявленного величайшим в мире писателем и путешественником, превзошедшим Гомера и Одиссея. В российском литературоведении это имя (как и имя его напарника по фарсу Джона Тэйлора — «Водного Поэта») вообще появилось впервые, а определение всей Кориэтовой истории как театрализованной Игры, действие которой всё время переходит с книжных страниц на сцену реальной жизни, произведено впервые в мировом литературоведении. Исследование показало, что этот удивительный, беспрецедентный Фарс в Жизни родился в том же кругу Рэтлендов — Пембруков — Сидни, что и трагедии о короле Лире и Гамлете, принце Датском, и это позволяет несравненно полнее, глубже, чем ранее, постигнуть уникальность интеллектуальной жизни и художественной культуры шекспировской эпохи.

Но для Н.Б. всё это не имеет значения, ибо он считает себя призванным «оборонять Шекспира», а «извлекаемые» из Кориэтовых книг «зыбкие параллели топят в шутовской игре и не только чернят великие шекспировские произведения… чернят и их аристократических квазиавторов, будь это даже не кто-то из четырёх графов, но и сама Её Величество — добрая королева Бесс» (!!). Перевести всё это на человеческий язык не просто. При чём тут королева Елизавета (которая к началу Кориэтова Фарса уже восемь лет как была в могиле), и как может блестяще сыгранный, не имеющий себе равных фарс кого-то и что-то (особенно «гордость Британии») чернить?! «Очернительство»! Какая терминология, какие воспоминания она навевает! Для кого какие, разумеется...

Проигнорировав практически все важнейшие факты, подтверждающие датировку честеровского сборника 1612—1613 годами, Н.Б. раз двадцать по случаю и без случая объявляет, что новая датировка якобы произвольна, недоказуема, выведена «конъюнктурно, только по догадкам» и т.п. Так же голословно отвергается и основанная на многих исторических и литературных фактах идентификация Голубя и Феникс с четой Рэтлендов. Например, Н.Б. утверждает, что Елизавета Сидни-Рэтленд «не могла» быть названа поэтами именем «Феникс». Почему? Не могла — и всё! На самом же деле, если и была в Англии женщина, которую поэты могли так назвать, так это именно она, единственный отпрыск Филипа Сидни — общепризнанного «Феникса Англии».

Подобно рецензенту Г., академик «с порога» отбрасывает даже возможность трактовки странного заглавия лондонского экземпляра (Anuals) не как простой опечатки, а как сознательной дерзкой игры со словом. Обоим оппонентам явно не хватает знания исторического и литературного контекста; отсюда и непонимание вполне возможной направленности этого выпада в сторону Рэтленда, которого (справедливо или несправедливо) подозревали в гомосексуализме.

Также не понял Н.Б. характера и значения сделанного российскими исследователями в Вашингтоне и Лондоне важного открытия — одинаковых (и притом уникальных) водяных знаков в разных экземплярах честеровского сборника, что не мешает ему пространно рассуждать о единорогах вообще, их изображениях на коврах и гобеленах и тому подобных не имеющих отношения к уникальным водяным знакам материях.

Возьмём такой вопрос, как следует понимать и переводить трудную строку из «Плача» — «It was married chastity». И первый (1893 г.) русский переводчик П. Каншин, и последний (1960 г.), В. Левик, при переводе этой строки (и всей строфы) обращаются к слову «брак». П. Каншин: «Брак их остался целомудренным». В. Левик: «Не бесплоден был, о нет /Брак бездетный столько лет/ То невинности обет». В обоих случаях смысл оригинала передан достаточно адекватно. В «Игре об Уильяме Шекспире» с самого начала приведена вся поэма о Голубе и Феникс в переводе Левика. Но то ли вообще не прочитав текст поэмы, о которой в книге идёт речь, то ли по какой-то другой неведомой причине Н.Б. разражается гневом: «Гилилов от себя придумывает "твердокаменное" определение "их брак"».

Разумеется, вместо существительного «брак» можно употребить «союз» или «связь» (хотя Каншин и Левик не посчитали такой перевод оптимальным, и я с ними согласен). Но считать — вопреки мнению и практике авторитетных переводчиков — такой вариант единственно правильным нет ни малейшего основания. И совсем уж странно и дико звучит обвинение, что «брак» якобы «от себя придумал» Гилилов! Опять мы стоим перед невозможностью рационального объяснения...

Важный момент — трактовка последней строфы «Плача». В «Игре об Уильяме Шекспире» даются три возможных объяснения смысла этой строфы и подписи под ней, причём последний вариант объяснения вполне приемлем и для стратфордианцев. Однако Н.Б. обрушивается только на первый вариант, ничего не говоря о двух других. Совершенно не привлекли внимания академика «Песни Голубя», близость которых к шекспировским сонетам, давно ставившая в тупик английских учёных, получила наконец убедительное объяснение.

Как и рецензент Г., академик не видит ничего особенного в том, что в последнем, оксфордском (академического типа) собрании сочинений Шекспира его редакторы — шекспироведы С. Уэллс и Г. Тэйлор — без каких-либо оговорок выбросили из текста знаменитой поэмы Бена Джонсона «Памяти автора, любимого мною Уильяма Шекспира и о том, что он оставил нам» важную запятую, лишив текст поэмы заложенной в него Джонсоном двусмысленности. Не исключено (будем надеяться), что утрата злополучного знака приключилась не намеренно, а по чьему-то прискорбному недосмотру. Но для Н.Б. никаких проблем здесь нет: раз так напечатали в Оксфорде, значит, так и нужно. И академик заполняет несколько страниц многословными, не имеющими отношения к делу рассуждениями о системах пунктуации и правилах грамматики, посмеиваясь над «удивительной самоуверенностью» Гилилова, вообразившего себе, что «видные оксфордские шекспироведы» могут ошибаться! Короче говоря, нам вполне серьёзно внушают, что сегодняшний редактор (особенно если он «из видных») волен по своему усмотрению исправлять в академических изданиях древние тексты, причём без всяких оговорок или объяснений. Как возрадовался бы, услышав такое, пионер «специфического» редактирования, «непонятый» в XIX веке Джон Пейн Кольер!

Разные исследователи честеровского сборника по-разному идентифицировали прототипов его героев, даже по-разному его датировали (от 1586 до 1612—1613 гг.), по-разному определяли круг, из которого он вышел (вдохновители, участники, издатели, печатники и др., их связь с содержанием книги). Но академику не до дотошных деталей: старой гипотезе А. Гросарта (но без упоминания слова «гипотеза» и имени англичанина) придаются «теоретические» аксессуары единственно верного, окончательно всё объясняющего Учения. «Пафос сборника в тоске о неосуществлённом национальном примирении». «Сборник порождён не семейным кризисом Роджера Ретленда и его жены и их гибелью, а наступлением национального кризиса…» И даже так: «Шекспировское стихотворение указало на приближение конца эпохи Возрождения» (!). И все эти и другие в том же духе декларации о книге, которую, судя по всему, Н.Б. и в глаза не видел...

Безапелляционность многих, в том числе и достаточно странных, суждений Н.Б. по различным спорным вопросам проистекает прежде всего из непонимания самого процесса научного познания. До оконнательного признания, основанного на бесспорных, проверенных фактах, все предлагаемые (обоснованные) решения проблемы должны рассматриваться как гипотезы. Ценность, научная состоятельность, перспективность гипотезы определяются её соответствием уже известным достоверным фактам и способностью предвидеть, открывать новые. В процессе научного состязания (дискуссии) гипотезы не только сравниваются, но в известном смысле и взаимообогащаются. Но научная гипотеза не может быть отвергнута только на том основании, что она противоречит другой гипотезе; в ходе дискуссии их статус одинаков и критерием оценок могут служить только факты. Это относится и к проблеме личности Шекспира («шекспировскому вопросу»), и к частным проблемам шекспироведения, таким как тайна честеровского сборника.

Но для Н.Б. эта важная фаза научного процесса — фаза состязательного сосуществования различных гипотез по одной и той же проблеме — просто непостижима. Полюбившаяся ему (или имеющая сегодня официозный статус) гипотеза сразу перестаёт быть таковой, она уже не рабочий инструмент научного поиска Истины, а сама объявленная окончательной и само собой разумеющейся Истиной, за несоответствие и тем более за противоречие которой всякие другие решения проблемы, другие гипотезы отвергаются или просто игнорируются. Игнорируются или неузнаваемо искажаются даже достоверные, но нежеланные или непонятные факты и тексты.

Проигнорировав важнейшие факты и тексты, подтверждающие новую датировку и идентификацию прототипов героев честеровского сборника, академик вдруг разыграл целую сцену вокруг хантингтонского экземпляра, где дата на титульном листе отсутствует (не пропечатана или срезана ещё в типографии или позже). Этот интересный факт я в «Игре об Уильяме Шекспире» просто констатировал наряду с другими, не делая из него каких-то определённых выводов. Однако Н.Б. уверяет читателей: «Гилилов делает вывод, что на титуле была какая-то другая дата, а именно 1613 год!» Но и это, оказывается, не всё. Развивая и раскрашивая свою выдумку, бросаясь такими словами, как «подделка» и «фальшь», Н.Б. поведал читателям, что факсимильное изображение этого титульного листа в моей книге якобы намеренно дано «в другом масштабе», чтобы запутать читателя! В действительности в «Игре об Уильяме Шекспире» воспроизведены (многие — впервые в мире) с самых разных ксеро-, фото- и микрофильмокопий более двух десятков титульных и рядовых страниц из дюжины разноформатных (кварто, октаво и др.) изданий шекспировской эпохи. Все эти иллюстрации издательство печатало в одном формате, в чём легко убедиться. Никаких исключений не делалось, да и зачем бы?!

Недостойные и нелепые инсинуации нашего оппонента выходят за рамки научной дискуссии и свидетельствуют, что, по его мнению, такая провозглашённая им благая цель, как «оборона Шекспира», оправдывает все средства, включая и неблаговидные. Но случилось так, что ложь и некомпетентность сами себя наказали, выставившись на всеобщее посмеяние. В обвинительском азарте академик приписал мне ещё и преднамеренное сокрытие от читателей «Игры» даты «1601» на шмуцтитуле всех экземпляров честеровского сборника. Опять странная выдумка. Об этой дате на шмуцтитуле не только сказано на странице 70[5] моей книги, но на странице 440 (первое издание) помещено и факсимиле шмуцтитула с датой и моей разъясняющей подписью: «Так он выглядит во всех трёх экземплярах». По иронии судьбы и по чьему-то недосмотру это факсимиле шмуцтитула (да ещё вместе с разъясняющей подписью!) было воспроизведено из моей книги в тексте газетного интервью академика, причём прямо над его словами, обвиняющими меня в утаивании даты шмуцтитула! Какой заслуженный конфуз...

Очень странные заявления, прямые ошибки, вымыслы, грубые искажения фактов и текстов, нелепые обвинения как в статье-брошюре Н.Б., так и в его газетном интервью — на каждом шагу, я насчитал их более полусотни. Здесь я коротко остановился только на некоторых, так как детальное рассмотрение всех образчиков аргументации Н.Б. может составить целую книгу; в этом нет нужды. То, с чем мы ознакомились выше, убедительно демонстрирует ненаучность доводов даже самых воинственных охранителей стратфордской веры. Им не на что опереться, кроме упования на привычную традицию, да ещё на «чудо гениальности», которое противопоставляется научному анализу достоверных фактов. Поэтому хотя разбор доводов, подобных вышеприведённым, может показаться утомительным, дискуссия безусловно полезна, ибо никто лучше самих сторонников Шакспера не может продемонстрировать слабость их позиции, всю глубину непонимания ими Великого Барда и Великой Игры, в которой они, не сознавая того, тоже принимают участие.

В своей борьбе с «антишекспиризмом» академик Н.Б. не ограничился только большой статьей и газетным интервью. После того, как в газете «Известия» осенью 1998 года я отметил некоторые из самых удивительных утверждений Н.Б., он добился специального заседания Президиума Российской академии наук для заслушивания его сообщения о проблеме шекспировского авторства в связи с выходом в 1997 году книги Гилилова «Игра об Уильяме Шекспире». О том, что такое мероприятие имело место, я узнал через полгода из случайно попавшей мне в руки академической газеты. Выступая перед аудиторией, состоявшей из учёных совсем других специальностей, в большинстве своём «Игру об Уильяме Шекспире» не читавших, Н.Б. «опровергал» содержавшиеся в этой книге факты и гипотезы; как можно было понять из рассказа посетившего заседание корреспондента газеты, «опровергающие» доводы были те самые, что приведены выше. Присутствие автора обсуждаемой книги, который мог бы осложнить гладкое протекание запланированной процедуры, академик счёл нежелательным и в список приглашаемых его не включил! Качество и объективность полученной почтенной аудиторией информации понятны. Не исключено, что инициатор мероприятия надеялся завершить его принятием достаточно эффективной, если не «разгромной», резолюции.

Однако, насколько мне известно, до принятия какого-то «решения» по «шекспировскому вопросу» и по «Игре об Уильяме Шекспире» дело не дошло (не те всё-таки времена), и о «шекспироведческом» заседании (кстати, организованном Н.Б. в обход имеющейся при Академии шекспировской комиссии) стали быстро забывать. Хотя некоторые из непримиримых энтузиастов «борьбы с антишекспиризмом» сначала сгоряча и приняли это невинное мероприятие за сигнал об осуждении «антишекспиристов» и очередном официальном «закрытии» «шекспировского вопроса». Не скоро ещё переведутся у нас любители «закрывать» мировые научные проблемы испытанными в лихие для иных наук десятилетия «методами»...

Замолчать развернувшуюся дискуссию на этот раз не удалось. Идеи «Игры об Уильяме Шекспире» получили признание у ряда выдающихся мастеров культуры; открыто заявили об этом Юрий Любимов, Майя Плисецкая, Евгений Кисин, Александр Белинский. Продолжались выступления в журналах и газетах, в специальных изданиях, в дискуссию включались не только литературоведы и театроведы, но и историки, философы. Интересные наблюдения и выводы социокультурного характера относительно шекспировского и постшекспировского периодов истории английской культуры содержатся в работе В.Е. Семенкова «Шекспир как репрезентация английской культуры»[6]. Новый подход к изданию шекспировских произведений ярко проявился в подготовленном С. Макуренковой однотомнике «Шекспир. Лирика». Несколько передач о проблеме шекспировской личности, о честеровском сборнике и его героях прошли по разным каналам телевидения; режиссёр Александр Гордон снял документальный фильм о Шекспире, Шакспере и Рэтленде, и наши телезрители увидели Стратфорд, Бельвуар, услышали переводы «Песен Голубя», замечательное стихотворение Владимира Набокова, которым заканчивается «Игра об Уильяме Шекспире».

Как и на Западе, среди российских нестратфордианцев, естественно, объявились сторонники различных гипотез о том, кто же конкретно скрывался за маской «Потрясающего Копьём». В работе В. Германа поддерживается бэконианская гипотеза, М. Литвинова в ряде статей приводит аргументы о соавторстве Бэкона и Рэтленда. В. Новомирова использует факты о Мэри Сидни-Пембрук и её окружении (почерпнутые как из «Игры об Уильяме Шекспире», так и из работ англо-американских исследователей) для обоснования гипотезы о коллективном авторстве; в круг этих авторов она включает кроме самой Мэри Сидни-Пембрук Бена Джонсона, Сэмюэла Дэниела, а также обоих сыновей Мэри — графов Уильяма Пембрука и Филипа Монтгомери; доказательства в пользу последней кандидатуры выглядят недостаточными. Сторонник гипотезы «Шекспир — это Кристофер Марло» А. Барков продемонстрировал остроумный, но весьма спорный метод «реконструкции» и толкования всего текста шекспировского «Гамлета». Два автора под псевдонимами «о. Козминиус» и «о. Мелехций» изложили своё видение «тайной истории Шекспира» в рамках проповедуемой ими теории полного пересмотра всей хронологии Всемирной человеческой истории. Новые переводы шекспировских сонетов опубликовал С. Степанов; в своих комментариях к сонетам он даёт им совершенно новое истолкование, доказывая, что они в основном отражают отношения в треугольнике Рэтленд — Елизавета Сидни — Уильям Пембрук. Б. Моцохейн в своей книге подробно осветил историю «шекспировского вопроса» и основные гипотезы, предложенные для его решения.

Конечно, всё это, несмотря на различия во взглядах на «шекспировский вопрос», способствует несравненно более глубокому пониманию феномена Шекспира, его произведений, его Театра, его роли в мировой культуре. Не будет большим преувеличением сказать, что в России начинается новый, интереснейший и многообещающий этап постижения Шекспира, многообещающий не только для нас. Англия — родина Шекспира, и язык Шекспира — английский. Но сегодня это отнюдь не означает, что новые перспективные идеи и концепции феномена Великого Барда, направленность и методики конкретных исследований могут приходить только оттуда, как это было в течение долгого времени. Связанность большинства англо-американских учёных четырёхвековой традицией — фактор достаточно серьёзный, и его тормозящего влияния нельзя не учитывать, оценивая возможности глобального осмысления огромной массы больших и малых фактов, пришедших в шекспироведение в XX веке.

Дискуссия о Великом Барде, инициированная «Игрой об Уильяме Шекспире», расширяется вопреки усилиям «закрывателей» и начальным опасениям, что проблема слишком сложна и будет непонятна для неспециалистов. Великая Игра — это Театр, открытый каждому, кто неравнодушен к Прекрасному, к поиску Истины.

В 2003 году «Игра об Уильяме Шекспире» была переведена и издана в Болгарии; свидетельства понимания сложных проблем шекспироведения, конкретные замечания и вопросы читателей продолжают поступать оттуда и сегодня.

В том же 2003 году книгу перевели на английский язык и издали в США (издательство «Алгора Паблишинг»). Как и ожидалось, для американских сторонников стратфордской веры (а к ним принадлежит практически вся университетская литературоведческая профессура) не только идеи, но и многие приведённые в книге факты оказались неприемлемыми; еретиков, тем паче чужестранных, в этом истеблишменте не жалуют. Недаром Владимир Набоков, долгие годы живя в США и преподавая в университете, своё замечательное, написанное ещё в 1924 году стихотворение «Шекспир» (которым я заканчиваю «Игру об Уильяме Шекспире») воздержался переводить на английский язык и публиковать. Набоков!

Что касается американских (и английских) нестратфордианцев, то сегодня большинство из них придерживается оксфордианской («Шекспир — это граф Оксфорд») гипотезы, не дающей, к сожалению, убедительного ответа на самые трудные вопросы, связанные с проблемой шекспировского авторства. Следует, однако, отметить, что в последнее время очень активно и целеустремлённо действует английское общество «The Shakespearean Authorship Trust», специально занимающееся этой проблемой проблем. Общество, председателем которого является известный режиссёр Марк Райленс, ежегодно устраивает в Лондоне в возрождённом знаменитом театре «Глобус» конференции и выставки книг и экспонатов, где объективно представлены различные нестратфордианские идеи и гипотезы. Участники этих конференций, посетители «Глобуса» имели возможность ознакомиться с материалами о Бэконе, Оксфорде, Дерби, Марло, о Мэри, графине Пембрук. Очередь за четой Рэтленд: материалы о необыкновенной чете, о «поэтах Бельвуарской долины» нами уже посланы в Лондон.

Что касается нескольких рецензий на английский перевод «Игры об Уильяме Шекспире», появившихся в Америке, то надо сказать, что их авторы каких-то знаний о Рэтлендах-Пембруках, Томасе Кориэте, честеровском сборнике и других тому подобных материях и личностях пока не продемонстрировали. Так, в рецензии, опубликованной в «Библиотечном журнале» («Library Journal»), коротко сказано, что Гилилов пытается доказать, будто появление и содержание честеровского сборника, где впервые была напечатана шекспировская поэма «Голубь и Феникс», окружено какой-то тайной, обманом. На страницах рецензируемой книги рецензент мог бы прочитать, что о тайне честеровской книги задолго до Гилилова писали знаменитый американский философ Р.У. Эмерсон, американский же знаменитый учёный-шекспировед Х.Э. Роллинз и многие другие учёные, пытавшиеся эту тайну раскрыть. Х.Э. Роллинз в 1938 году даже выразил серьёзное сомнение, что учёным когда-нибудь удастся решить эту загадку. А вот рецензент никакой тайны тут не видит; и вообще, что это за разговоры о каких-то тайнах при наличии стольких хрестоматий, справочников, диссертаций!

Но, может быть, рецензент случайно заметил, что не так давно приехавшие из Москвы исследователи обнаружили (впервые за четыре столетия!) в экземплярах честеровского сборника, датированных по-разному, одинаковые, причём уникальные, водяные знаки, никем до этого не зафиксированные? И где обнаружили — в центре Вашингтона, и через океан — в центре Лондона! Всё-таки открытие… Но нет, американский рецензент на этот факт внимания не обратил и ни одним словом не отреагировал; неизвестно, понял ли вообще, о чём речь.

Впрочем, в конце своей сверхкраткой «рецензии» её автор (представленный как сотрудник университета штата Джорджия) снисходительно отметил, что некоторые факты в «Игре об Уильяме Шекспире» интересны «сами по себе». Но тут же добавил, что этими фактами построения (теории, гипотезы) Гилилова не доказываются, ибо они «ведут в никуда». К сожалению, какие именно факты (или хотя бы один из них) показались рецензенту «интересными», он не раскрывает. Может быть, на него, как, например, на режиссёра Марка Райленса, произвёл впечатление впервые объяснённый великолепный дерзкий фарс вокруг «Князя Поэтов, Величайшего Пешехода Мира» — придворного шута Томаса Кориэта из Одкомба? Ведь этой истории в «Игре об Уильяме Шекспире» посвящены целые две главы! Нет, о Кориэте, о других участниках фарса — ни слова; даже на призыв известного многим шекспироведам Хью Холланда «К идиотам-читателям» рецензент не откликнулся, не прореагировал...

Или его заинтересовала идентификация такой важной фигуры, как Галлио из «Возвращения с Парнаса»? Или идентификация образа Чарис — героини одной из важнейших поэм Бена Джонсона, или факты о связи Джонсона с «поэтами Бельвуарской долины», с молодой поэтессой — дочерью Филипа Сидни, или страница шекспировского текста, написанного рукой Рэтленда, или… Впрочем, остановимся: ни эти, ни какие-либо другие важные факты — даже впервые открытые и публикуемые — заокеанского рецензента не заинтересовали, он их, похоже, вообще не заметил, ибо они не укладываются в его школярски-нехитрые, однажды и навсегда выученные тезисы и представления о елизаветинско-якобианской Англии, её культуре, её людях.

Насчёт того, что и куда ведёт… В науке принято считать, что поиск и исследование фактов ведут к постижению Истины, хотя процесс этот далеко не простой и не лёгкий. А вот куда ведёт игнорирование новых фактов, подмена науки слепой верой в «традиции», можно, наверное, и не уточнять. Примеры перед нами. Другая рецензия (в «Publishers Weekly», похоже, у неё несколько авторов) такого же небольшого (два десятка строк) объёма и сходного уровня конкретности замечаний. Здесь Гилилова просто обвиняют в том, что он «занизил» образованность стратфордца; рецензенты уверены: если бы стратфордец был малограмотным, он не смог бы подняться до положения пайщика самого популярного лондонского театра. Такой аргумент представляется им вполне достаточным, поэтому важнейшие конкретные факты, приводимые в «Игре об Уильяме Шекспире», такие, как неграмотность всей семьи Шакспера, включая даже его детей (!), во внимание не принимаются. Полностью игнорируются также давно установленные наукой факты о высочайшей образованности, разносторонней эрудиции подлинного Великого Барда, о его гигантском, ни с кем из современников даже отдалённо не сравнимом активном словарном запасе и др. Игнорирование конкретных фактов является для таких рецензентов нормой, правилом, и это ставит под вопрос саму возможность научной дискуссии с ними по сложнейшим проблемам шекспироведения.

Но появилось немало и других откликов и рецензий (особенно в Интернете), авторы которых соглашаются или не соглашаются с идеями и гипотезами «Игры об Уильяме Шекспире», но делают это, оперируя конкретными фактами, в том числе и почерпнутыми из «Игры».