Игра против всех

ГЛАВА IX

Куйбышев Мазину не понравился. День стоял слякотный, противоположный берег Волги едва темнел за пеленой дождя. Только памятник чапаевцам — устремленные вперед железные люди и лошади — задержал его внимание. Игорь прошел мимо конструктивистских, построенных перед войной зданий, пересек трамвайную линию и зашагал по старому самарскому булыжнику мимо непривычных южанину деревянных домов с резными наличниками. В одном из них жила мать Дианы Филиной. Мазин поднялся по скрипучей лесенке на второй этаж.

— Кто здесь? — спросил молодой голос из-за двери.

— Я хотел бы повидать Ангелину Гавриловну.

— Мамы нет дома. Вы по какому делу?

Дверь приотворилась. За ней в темной прихожей стояла женщина лет тридцати в домашнем халатике. Волосы ее были повязаны косынкой.

«Сестра, наверно», — подумал Мазин.

— Я из милиции.

Женщина отступила от порога:

— Заходите, Игорь Николаевич.

Мазину захотелось протереть глаза. Слишком уж отличалась супруга профессора от этой простушки в халате.

Она заметила его изумление и усмехнулась невесело:

— Что, непохожа?

Игорь не стал скрывать:

— Удивили вы меня, Диана Тимофеевна.

— Вы меня тоже. Быстро разыскали. Ну, да все равно не нашли. Вы Диану ищите, а я — Дуня, по паспорту Евдокия.

Мазин вспомнил Филину, какой видел в институте, и ее снимки: за рулем машины, на пляже в купальнике, в горах в брюках и куртке с капюшоном… А тут Дуня в косынке!

Он оглядел комнату, обыкновенную городскую комнату, в каких живут люди скромного достатка и не очень высокого культурного уровня — с никелированной кроватью, взбитыми подушками, картинками в багетных рамках, цветным шелковым абажуром.

Евдокия достала из кармана халата пачку сигарет и привычно, умелым и красивым движением зажгла спичку. «Все-таки она!» — мелькнуло у Мазина с невольным облегчением.

— Так вы не скрываетесь?

— А зачем?

— Мы звонили… Ваша мама сказала, что вас нет.

— Меня и не было. У подружки сначала остановилась. Как-то неудобно сразу… из грязи в князи… то есть, наоборот. А потом думаю, чего уж стесняться в своем отечестве. Да и подружка матери разболтала. Вот и вернулась домой. Да вы присаживайтесь. Пальто снимайте.

Не стоила труда заметить, что, несмотря на бодрый тон, она волнуется.

— Вы приехали про Вадима расспросить или и меня подозреваете? — и отрезала категорично: — Если меня — зря! Вины перед законом у меня нет. А вообще-то вины много. И перед Валентином Викентьевичем, и перед Вадимом. Но за это я перед своей совестью отвечать буду.

Профессора она назвала по имени-отчеству и сказала о нем, как о чужом, далеком.

— Кое-что мне нужно у вас узнать.

— Мне скрывать нечего.

— Вы знали, что Зайцев собирается украсть деньги?

— Шутите! Да разве б я допустила!

— А вы могли не допустить?

— Могла, — сказала Диана уверенно.

Мазин оглядел ее внимательно — сочные губы, высокая грудь, крепкие полные ноги, — она, конечно, знала себе цену.

— У нас с Вадимом старая любовь была. Сначала я за ним бегала, а потом он ко мне присох, как банный лист. Целая история. Мы с ним познакомились задолго до Валентина Викентьевича. А вы выпить не хотите? — прервалась она вдруг. — На душе тошно.

Диана достала из буфета бутылку «Московской». На дне плавали лимонные корочки.

— Берите помидор малосольный. От балыков отвыкать приходится.

И налила стопки до краев.

— В общем, история моя такая. Отца на фронте убили, школу не кончила, пошла в кооперативный техникум. Мать меня к сытному куску пристроить хотела, потому что жили не густо. Но мне торговля не по душе пришлась. Вот машины люблю, хотя дело, строго говоря, не для женского здоровья. Ну, я-то здоровая, и тогда кровь с молоком была. Многие мужчины заглядывались, хотя после войны баб и избыток получился. А я не жаловалась. В восемнадцать лет замуж в первый раз вышла. Жили, правда, недолго. К мирной жизни мой супруг никак не мог приловчиться. Все геройствовал. То в милицию попадет, то в вытрезвитель. Впрочем, это к вашему делу касательства ни малейшего не имеет. Разошлись мы с ним, как в море корабли. Бросила я и мужа и торговлю, переехала в ваш город. К теплу поближе. Не люблю мерзнуть…

Говорила Евдокия вроде полушутя, поглядывая на Мазина почти насмешливо. А он смотрел на нее и, смущаясь, понимал, что мучается она, а может, и опасается его.

Евдокия выпила стопку и налила снова:

— Не пьете? Ну, дело ваше… А мне что терять? Семь бед — один ответ! Мне бы, дуре, в вуз тянуть. А меня понесло в автошколу. Захотела такси гонять — и точка. Блажь пришла. И обошлась дорого. Обоих я их через эту технику узнала. С Вадимом учились вместе. Он все жаловался на свой финансовый. Но для него машина так — очередное увлечение. Руки тонкие, пальцы длинные, интеллигентные. Короче, влюбилась я. Ну, а он на меня свысока в то время поглядывал. За стильными девочками ухаживал. Назло ему и замуж вышла.

Она выпила:

— Вы меня не осуждайте. Поймите. Конечно, Валентина Викентьевича по-настоящему я не любила. Двадцать восемь лет разницы — не шуточка. А главное, из другого круга он. Познакомились мы случайно. Везла его по вызову. Говорили, как водится. Вопросы у всех одни и те же. Трудно ли женщине на машине? Потом попросил подождать его, долго ездили… Потом нашел меня. Ну, и все остальное. Когда он мне предложение сделал, я испугалась. Потом думаю: года-то идут! А тут возможность жизнь устроить. На машине-то женщине в самом деле не мед. И мужики пристают, особенно пьяные. А пьяных на такси, знаете, сколько раскатывает! Короче, решилась. Думаю, тянуться к культуре буду, постараюсь соответствовать. И получалось. Нельзя сказать, чтобы я его позорила. С дочкой подружилась. Юлька — славная. Мужа бы ей хорошего. Все ничего шло. Да Вадька остервенел. Как увидел меня принаряженной да подкрашенной, будто подменили ему меня. Проходу не давал. Звонит по телефону, на улице караулит…

— Он уже был женат?

Евдокия махнула рукой пренебрежительно:

— С женой они плохо жили.

— А вы?

Она ответила серьезно:

— Как вам сказать? По части тряпок и вообще материального уровня не каждой так удается. Но тяжело. Я, конечно, уважала Валентина Викентьевича. Да этого ж мало. Никогда мне с ним весело не было, не смешно. Все думаю, как бы дурой при гостях не показаться. Я себя дурой не считаю, но у него интересы, дело в руках, уважение… А у меня, — она провела руками по бокам сверху вниз, — фигура одна. Вот я соответствую, соответствую, а потом не выдержу — и к Вадьке, а он простой был и веселый.

— Мне он показался невеселым, желчным.

— Это тоже правда. Повеселится-повеселится и загрустит. «Паршивая у меня жизнь, говорит, Диночка. Работа нелюбимая, жена нелюбимая, с тобой только мне хорошо. Был бы я в жизни лучше устроен, увел бы тебя от костоправа». А я всерьез над его словами не думала. Ну какой он муж! Хорошо мне с ним было — и все. Подло жила, — отрубила она резко. — Но за все нам наказание полагается. Видите, что сочинил, ненормальный! Украл деньги. Да как!

— Он один это сделал?

— Один. Всем доказать хотел.

Лена Хохлова тоже говорила это слово «доказать».

— Да вы что ж считаете, я его научила? Деньги-то мне зачем?

— Но вывезли их из института вы!

— Я! — Она даже хлопнула ладонью по столу с досады. — Я! Если б не это, может, Вадим живой бы сейчас был.

— Когда вы узнали, что Зайцев украл деньги?

Евдокия выпила еще немножко:

— Вечером, перед тем, как погиб он.

— Вы собирались вместе на юг?

— Собирались. Тоже нехорошо задумали… Выезжать решили утром. Машина стояла на даче. Я туда ночевать приехала. А Вадим должен был зайти утром. Но он пришел вечером. Я приехала, машину даже в гараж не завела, оставила во дворе. Вижу: дверь открыта. У него ключ был. Я ему дала, понимаете?

— Вы встречались на даче?

Она кивнула:

— Ну да. Больше там.

— Продолжайте.

— Вхожу — он. Раньше меня приехал. И вижу: выпил. «Что это ты?» — спрашиваю. А он мрачный такой и решительный. Говорит: «Давно хочу сказать, все не решался. Но теперь тянуть ни к чему. Деньги, что из сейфа пропали, я взял». Я помертвела: «Что ты наделал, Вадька!»— «Нужно ж когда-то мужчиной стать. Сколько ты мне будешь шарфиков покупать!» Я ему недавно шарф подарила. «Уедем и, начнем новую жизнь». «Так Ведь поймают!» — «Не поймают». — «Три месяца ловят, а что, поймали? Теперь уже не страшно». Я ему по-хорошему: «Давай вернем деньги, Вадик». Он и слушать не хочет: «Сначала я их сам тратить не хотел, хотел только рискнуть, доказать, что могу, что не боюсь, а теперь зачем возвращать?» Вы себе представить не можете, что я пережила!

Евдокия вынула вторую сигарету.

— Вы не спрашивали, как удалось Зайцеву подобрать ключ?

— Ключ? Он говорил. Снял слепок на пластилин. Хохлова ключ на столе оставила.

— А потом?

— Потом подобрал похожий ключ у старьевщика на толчке, подпилил его немного. Сначала в шутку этим занялся…

— Значит, ключ сделал не Живых? — спросил Мазин.

— Какой Живых? Морфинист этот? Что вы! Разве б Вадим ему доверился?

Мазин вздохнул только. Целое здание рушилось. А сколько труда стоило собрать его, кирпич за кирпичом! Но может быть, Зайцев не сказал ей правды!

— Вы уверены, что все так и было?

— Конечно. Он же мне рассказал. Шутил, шутил и дошутился. Вынул деньги и спрятал в приемник. А Устинов приемник домой попросил. Вадим решил, что все провалилось. Да тут я подвернулась и увезла.

— И Зайцев счел вас сообщницей?

Ей не хотелось говорить об этом. Мазин видел.

— Да. Он меня долго уговаривал ехать на море, но я, нет, конечно. Говорю: «Последнее мое слово. Придумай, как вернуть деньги». Он тогда побелел весь и спрашивает: «А если не верну, донесешь?» Ну что мне сказать? Говорю: «Не знаю, донесу или нет, но у нас с тобой все кончено будет». Тут он расхохотался, как в истерике: «Нет, не кончено! Начинается только. Ты ж моя сообщница. Деньги-то вместе вывозили!»

Она замолчала.

— Что ж вы ответили?

— Я? Выгнала я его.

— И он ушел?

— А что ему было делать?

Мазин подошел к самому главному:

— А вы?

— Что — я?

— Что вы делали после ухода Зайцева?

— Хлебнула вина какого-то. Потом села письмо писать.

— Письмо? Кому?

— Мужу. Дура, конечно. Но струсила я жутко. Во всем призналась, умоляла простить, спасти. Он ведь добрый.

Дело усложнялось. Значит, Филин знал о Зайцеве еще до того, как была найдена машина!

— Что вы сделали с письмом?

— Не дописала я его. Бросила на столе, лежала, ревела, потом приняла снотворное. Иначе заснуть не могла.

— И заснули?

— Крепко. Выпила больше нормы.

— Так. И ничего не слышали?

— Ничего.

— Что же тем временем произошло?

— Разве вы не знаете? Вадим вернулся, вошел в комнату, прочитал письмо на столе.

— Прочитал?

— Утром письма не было. Значит, он взял его с собой.

— И машину заодно?

— Да, и машину. И пропал. Остальное вы знаете.

— Положим, — ответил Мазин не совсем определенно. — А вы признались во всем Валентину Викентьевичу?

— Не сразу…

«Не сразу». Это совпадало со словами профессора.

— Поймите меня только. Не могла я ни вам на него заявить, ни мужу сказать. Вам — потому что выдать его не могла, предать, а ему и не знаю… понимала же, что не скроешь…

— Вы сразу решили, что машину угнал Зайцев? С какой же целью?

— Бежать хотел.

— Глупо!

— Вадим такой был. Я в судьбу верю. У каждого своя судьба. Он к гибели шел. Письмо прочитал, решил, что пропал. Что оставалось делать? Бежать только! Все из-за меня. Как же вы хотите, чтоб я на него доносила?

Мазин не говорил этого.

— Мог Зайцев еще кому-нибудь довериться?

— Навряд ли.

— Вы знаете доктора Васина? Их видели вместе, садящихся в машину.

— Когда?

— Рано утром. Возле дома Зайцева.

Но ее это не заинтересовало.

— Не знаю. Я пережила страшно. Не боялась, нет. Что сообщница — это ерунда. За него боялась. Пока не приехал ваш начальник за Валентином Викентьевичем. Я сразу поняла: нашли. Хоть бы живого, думаю. А он мертвый. Я тогда все рассказала Валентину Викентьевичу — и отрубила!

— Вы сказали и про деньги?

— Нет. Денег же не нашли. Зачем мертвого позорить?

«Вот как!»

— У вас еще вопросы будут?

— Только один. Мне не совсем ясно, как Зайцев вынул деньги из приемника.

— Это просто. Он со мной на машине поехал и попросил к нему заскочить, чтобы сменить лампу. Сказал, что для проверки включить нужно в сеть, а меня подождать попросил.

«Пожалуй, она сказала все». И хотя деньги до сих пор не были найдены, Мазин не думал, что Евдокия знает о них больше, чем он.

— Желаю вам всего наилучшего, — сказал Игорь и протянул ей руку. Она пожала ее крепко.

— Между прочим. Когда вы летели сюда, вы не на своем месте сидели?

— Нет, уступила попутчице. У окна ей лучше было.

Мазин отпустил руку Дианы. Но у него был еще один, самый важный вопрос…

В поезде Мазин спал плохо. Полночи он пролежал на верхней полке, разглядывая голубой потолок с матовыми плафонами и вспоминал разговор с бывшей Дианой. Новая догадка долго мешала одолеть бессонницу. Заснул он перед утром, а проснувшись, как часто бывает, взглянул на ночные домыслы скептически и решил не говорить о них начальству. Прямо с вокзала он поехал в управление.

Шеф встретил его приветливо, поблагодарил за собранные сведения и сказал:

— В целом это соответствует версии о том, что Зайцев убит Васиным, своим сообщником. Впрочем, возможно, что и не сообщником. Возможно, он просто ограбил Зайцева. Неясна и его роль в убийстве Живых. Однако поработаем, разберемся.

— Васин арестован?

— Да. Но сознался только в том, что доставал морфий для Живых.

После слов полковника ночные просветления показались Мазину окончательно смутными и неправдоподобными.

— Чем же подтверждают эту версию показания Филиной?

— Хотя бы тем, что машину похитил Зайцев.

— Она утверждает, что Живых не делал ключа, а следовательно…

— Не будем торопиться с выводами, — уклонился Дед. — Послушаем Бориса Михайловича.

Действительно, в кабинет заглянул Сосновский. Он откровенно сиял.

— Заходи, заходи. Что сверкаешь, как новая копейка?

— Привет, старик, — кивнул Боб небрежно Игорю. — Удача, Петр Данилович! Васин признал, что был у Зайцева утром, что они вместе отправились на машине.

— И что спустил Зайцева в карьер?

— В этом пока запирается. Говорит, забежал попрощаться. Зайцев якобы довез его до больницы, а сам поехал к Диане. Но он уже дрогнул. Еще натиск — и выложит все!

Последние слова Игорю не понравились.

— Его не удивило, что Зайцев едет на чужой машине?

— Почему же? Ведь он был в курсе. Как там, кстати, эта Мария-Магдалина?

— Переквалифицируется в управдомы.

Боб захохотал.

Представь только, как ведет себя доктор! Прямо по учебнику. Отступает шаг за шагом, признавая то, что уже невозможно отрицать. Классический случай. Сначала Гаджиева приперла его к стенке с морфием. Деваться было некуда. Но встречу с Зайцевым отрицал. Пришлось пригласить Калерию. Она опознала его по всем правилам. Мы тут десяток всевозможных личностей в кепках проводили мимо нее на расстоянии тридцати метров, и она выбрала Васина!

— Тогда он сознался?

— Еще бы! А что тебя смущает?

— Мы нашли на квартире Зайцева чемодан с вещами.

— Ну и что?

— Если чемодан остался, он не мог ехать за Дианой.

— Разумеется! Васин наверняка врет. Он придумал какой-то предлог, чтобы выманить Зайцева из дому и шлепнуть его по пути. Это мы узнаем на очередном этапе.

— Васин должен объяснить, почему чемодан остался.

Борис сморщился:

— Хорошо, старик, что ты не преступник. Намучились бы мы с тобой! Да он просто забыл про чемодан.

Полковник вступился за Мазина:

— Игорь Николаевич старается не допустить ошибки и правильно делает. Он привез из Куйбышева много любопытного. И думаю, что заслужил несколько часов отдыха.

— Разрешите мне поговорить с Васиным? — попросил Мазин.

— Конечно. Отдохнешь и приходи, займешься…

Первый раз Мазин видел франтоватого врача в больнице, когда они с Сосновским разыскивали следы фальшивого бюллетеня. Сейчас Игорь просто не узнал Васина. Доктор как-то моментально опустился: толстые его щеки обросли рыжей клочковатой щетиной, волосы свалялись, заметно было, что причесывается он в лучшем случае пятерней.

Усевшись напротив Мазина, он почти выкрикнул заранее, видно, подготовленную фразу:

— Вы не добьетесь от меня добровольного признания, несмотря на все ваши пытки!

— Разве вас пытают?

Мазин посмотрел в напряженные, бегающие, красные глазки Васина.

— А что же со мной делают? Арестовать невиновного человека, разве не пытка? По-вашему, пытка — это когда руки ломают? А нравственное издевательство? Вы мне конвейер устроили. Вы меняетесь один за другим, а меня допрашиваете непрерывно!

— Почему — непрерывно? Ночью вы спали?

— Спал? По-вашему, в моем положении можно заснуть?

— Я тоже не спал.

Васин моргнул близоруко:

— Ну, это ваше личное дело.

— Служебное, — вздохнул Мазин. — Я думал, а вдруг вы невиновны.

— Да? — ошалел как-то доктор.

— Однако получается, что виновны.

— Приемчики применяете? Психологические? Не выйдет!

Мазин разозлился. Он не готовил хирургу ловушек. Ловушек он не любил и устраивать их не умел, хотя почти каждый следователь гордится каким-нибудь хитрым приемом разоблачения преступников. Как ни странно, но, сталкиваясь с далеко не лучшими представителями рода человеческого, Мазин постоянно удивлялся в душе, что люди эти, внешне ничем не отличающиеся от остальных, оказываются убийцами, насильниками или растратчиками. И до последнего момента, пока собранные факты не обращали неотвратимо вниз чашу весов, он не мог заставить себя увидеть в самом подозрительном обвиняемом преступника, которого следует разоблачить. Он видел лишь человека, который в силу сложившихся обстоятельств должен выдержать проверку. И почти всегда ему хотелось, чтобы проверка была выдержана.

— Слушайте, Михаил Матвеевич, ну что вы ведете себя как баба?

— Я не позволю себя оскорблять.

— Да никто вас не оскорбляет. Вам хочется отсюда выйти?

Тот даже не ответил.

— Хочется, — сказал за негр Мазин. — А это трудно. И если вы в самом деле невиновны, вам нужно взять себя в руки, мобилизоваться полностью, убедить нас в том, что мы ошиблись, а не истерики устраивать.

Васин смотрел удивленно:

— Вы посложнее своего приятеля. Разделили функции? Тот напирал, а вы играетесь?

— Почему Зайцев не взял с собой чемодан с вещами, когда вы вместе вышли из его квартиры?

— Какой чемодан?

— Я же сказал: с вещами, нужными в поездке на юг. Вот вы показали, — Мазин перевернул несколько страниц протокола допроса, — что вышли вместе. Зайцев отправился к Филиной, чтобы уехать в Сухуми, а вас подвез до больницы. Почему же он не взял с собой чемодан с вещами?

— Он все взял, что нужно.

— Врете! Чемодан с вещами остался на кровати. Как же вы не обратили на это внимания, если были у Зайцева? Да и в больницу вам ехать было слишком рано!

— Это тоже прием?

— Это факт, Васин. А где лежал мундштук, который вы подбросили в машину?

— Я не видел никакого мундштука.

— А у Зайцева вы были?

Васин молчал.

— Впрочем, это вы уже показали.

— Я там не был! — выкрикнул он.

— Протокол вами подписан.

— Что я мог сделать? Гнусная тетка меня узнала.

— Значит, были?

— Нет, нет! Но мне же никто не верит, а ей верят. Она в меня одного из целого десятка пальцем ткнула.

Глаза его по-детски налились слезами.

— Ну и личность же вы, Васин, — сказал Игорь брезгливо. — Морфий воровали, махинациями разными занимались, то на скачках, то с бюллетенями, всю жизнь боком, боком, а теперь реветь хотите!

На этот раз врач не оскорбился. Слезы показались в уголках его глаз, и он старался стряхнуть их незаметно, но только растирал по небритому лицу.

— Я не убийца…

— Возможно. Чтоб человека убить, нужно, знаете, характер иметь, а у вас сопли одни. Впрочем, иногда и такие убивают. Протрите-ка глаза и перестаньте морочить нам голову. Были вы у Зайцева?

— Не был.

— Знали, что он украл деньги?

— Никогда б не подумал! Он, правда, любил говорить, что преступить нужно… ну, как Раскольников, но все считали, что он представляется. Он любил пыль в глаза пускать. А чтоб на самом деле… не думал я.

— Предположим. А что он мог убить Живых, вы думали?

— Нет. Он его случайно раздавил.

— Зы это точно знаете?

Слезы на глазах Васина высохли.

— Откуда мне знать! Прочитайте в протоколе. Я только сказал, что Диана давала Вадиму машину иногда, и он ездил по тихим дорогам. Он плохо водил машину.

Факт этот показался Мазину важным. Он посмотрел на доктора поприветливее:

— Ну что, пришли в форму? Давайте поговорим спокойно. Так сказать, по-джентльменски. Я постараюсь поверить вам, а вы попробуйте помочь мне.

— Я не подлец, — выпалил Васин неожиданно. — Если вы думаете, что я стану кого-то запутывать, чтобы спасти свою шкуру…

— Нет, не думаю.

— Тогда чем же я смогу вам помочь?! Я ничего не знаю. В этом моя трагедия.

Негромко звякнул внутренний телефон. Мазин узнал голос Пустовойтова:

— Игорь Николаевич, с доктором занимаешься?

— Да.

— Эксперты тебе штуку одну подбросили. На карточке план помнишь? Его рука, доктора.

— Да ну? — спросил Мазин, хотя в словах капитана сомневаться не приходилось.

— Точно. Отпечатки его и почерк, вероятно, тоже… Сейчас занесу.

Мазин опустил трубку.

— Судя по односложным ответам, речь шла обо мне? — спросил Васин.

— Не нервничайте раньше времени.

— Но я не ошибся?

— Нет. Положение осложнилось.

Паника захватывала врача стремительно. Он снова задвигался, заерзал, захрустел пальцами.

— Курить хотите? — предложил Мазин, чтобы занять его руки.

— Сами курите.

— Я некурящий. Сигареты держу для посетителей.

— А я не посетитель…

Пустовойтов бесшумно пересек кабинет и положил на стол конверт с фотоснимком и заключениями экспертов.

— Спасибо, Илья Васильевич.

Капитан молча вышел.

Васин уставился на конверт, но Игорь отодвинул его в сторону.

— Где вы живете, Михаил Матвеевич?

— В центре.

— А на Шоссейной бывали?

— Шоссейная большая.

— В доме научных работников.

— Никогда в жизни.

— Где он находится, знаете?

— Вадим показывал из автобуса.

— Так…

Мазин думал, зачем мог Васин рисовать схему для Федора Живых, но ничего логичного не приходило в голову.

— В чем вы меня еще уличили?

— Посмотрите.

Васин схватил снимок, едва не разорвав его, и рассматривал с минуту с обеих сторон. Потом бросил на стол, прижал ладони к вискам и не то зарыдал, не то расхохотался. Игорь ждал, когда закончится очередная выходка.

— Поясните, Михаил Матвеевич.

— Как я поясню? Это ж нелепо, нелепо! Вы не поверите! Получится выдумка. Вы не поверите.

— Попытайтесь!

Он немного успокоился:

— Даю вам честное слово… Было так. Я пришел к Зайцеву, а он сушит снимки. Бухгалтера портрет и этот, с Ленкиной матерью. Говорит: «Хочу сделать старухе приятное, ей нравилось фото в стенгазете». Я ему: «Осел! Это ж веревка в доме повешенного! Сейф с ключом запечатлел!» Вадька почесал затылок: «Ты прав». Разорвал снимок и бросил на пол. Ну, посидели мы с полчаса, он за бутылкой решил сбегать. Я остался, жду. Тут Федька стучится, у Фатимы отирался, как всегда. «Миша, — спрашивает, — а где институтский дом находится?» — «На Шоссейной. А тебе зачем?» — «Дело у меня, Миша». Чтоб побыстрее его спровадить, пока морфий клянчить не начал, я и нарисовал на клочке схемку. Да разве вы поверите?

— Предположим. — Эксперт отмечал четкость отпечатков на фотографии, и это согласовывалось с тем, что Васин держал в руках недосушенный снимок. — Предположим, — вздохнул Мазин и придавил заключение пресс-папье. Из форточки дуло, и бумага подрагивала, готовая сорваться и улететь. — Что вы мне ни скажете, Васин, всему я верю. Фотография ключа попала к Живых случайно… Допустим. О том, что ваш друг Вадим Зайцев похитил деньги, вы не знали. Предположим. Я даже поверил, что вы не были с ним в машине, когда Зайцев отправился в, так сказать, последний путь, хотя своей подписью в протоколе вы и утвердили обратное. Однако есть вещь, которую вы должны знать наверняка. Как друг и как врач особенно. Скажите, Васин, болел ли Зайцев эпилепсией?

Мазин не собирался удивлять доктора, но тот посмотрел на него почти с восхищением:

— Об этом никто не знал!

— Кроме вас и Зайцева?

— Мы тоже не были уверены. Я надеялся, что это временное, нервное… У него только начиналось.

— Когда появились симптомы болезни?

— С год…

— И Зайцев поделился с вами? Что вы ему сказали?

— Видите ли, я не психиатр, не невропатолог. Я не был уверен, и пытался его успокоить, считал, что это еще не наверняка.

— Он обращался к специалисту?

— Думаю, что нет.

— Почему?

— Он стыдился. Он всегда боялся неполноценности. Надеялся, что пройдет, что это от переутомления. Никому не говорил. И просил меня тоже молчать…

Устинов был в фартуке, в руке у него Мазин увидел головку луку и вспомнил, что бухгалтер — старый холостяк.

— Константин Иннокентьевич, я, кажется, не вовремя…

— Если вы согласны расположиться на кухне, я смогу закончить свое дело и ответить на ваши очередные вопросы.

— Охотно расположусь на кухне, — сказал Игорь, искренне обрадовавшись, что Устинов встретил его без бурчания.

«И к нам люди привыкают», — подумал он.

— Пахнет у вас завлекательно.

— Пельменями решил побаловаться. Магазинных, простите, не признаю. Коренной сибиряк. Грех мне полуфабрикатами пользоваться.

Говорил он спокойно, без тревоги.

— Визит мой аппетита вам не испортит?

— Зачем же? Я уже имел честь доложить вам, уважаемый Игорь Николаевич, что ведомство ваше заподозрило меня совершенно напрасно. Так что тревожиться не вижу оснований.

Кухня у Устинова была небольшая, но уютная, похожая на хорошо обжитую комнату. Хозяин, видимо, проводил здесь немало времени и следил за порядком. Все было беленькое, чистенькое, посуда расставлена на полках, и даже решетка вентиляционного отверстия над газовой плиткой тщательно протерта.

Мазин уселся на круглый табурет, наблюдая, как ловко бухгалтер закатывает в тесто комочки фарша.

— Да, многое прояснилось, Константин Иннокентьевич. Однако еще не все.

— Что ж, ищите! Вы молоды, голова у вас светлая, производите впечатление человека порядочного, вдумчивого. Значит, доберетесь до истины. А ошибка не грех. Лишь бы в ней не упорствовать.

— И вам случалось ошибаться?

— Бухгалтерское дело сложное.

— Я не о деньгах, о людях. В людях вы не ошибались?

Устинов чихнул: мука попала ему в нос. Он вытерся тыльной стороной ладони.

— Как вам сказать? В плохое я всегда с трудом верю.

— И с Кранцем так было? Или вы сразу поверили, что Кранц предатель?

— Мысли вашей еще не уловил, но отвечу: тяжко мне было разочаровываться в Леониде Федоровиче. Однако факты сильны оказались.

— Зачем он, по-вашему, в город вернулся?

Устинов пожал плечами:

— Много передумал, но разобраться не могу.

— Получается неувязка, Константин Иннокентьевич. Если Кранц выдал сокровище, почему он не был отмечен оккупантами?

— Как — не был? Да ведь газета…

— Газета газетой, а попал он сразу после этого в немецкий концлагерь. Эти сведения я в Комитете Государственной Безопасности получил. Второе. Зачем приехал к Федору, если сам его выдал? Третье. Почему выдал одного Федора, а о вас ни слова?

Устинов закачал шумовкой.

— Нет-нет, Константин Иннокентьевич, вас я не подозреваю. Больше того, именно потому, что я уверен в вашей непричастности к предательству, я и пришел.

Главбух поднял крышку с кипящей кастрюли:

— Не знал я, что Кранц был в концлагере. Иными словами, клад мог выдать и не он? Кто ж тогда? Федор?

— Возможно. Не выдержав пыток, например.

— А газета?

— Фашистов не устраивало, что фольксдойч Кранц оказался советским патриотом. Вот и оболгали его. Чтобы люди не узнали правду. Самого в лагерь, а имя его — к позорному столбу!

— Да, они на такое мастаки были, — вздохнул Устинов и начал вынимать пельмени. — Вкусно пахнет? — спросил он с гордостью, втягивая носом воздух.

— Отлично.

— Сейчас попробуем, с вашего позволения… Итак, если я правильно понял, Федор Живых вызывает наибольшие подозрения?

— Нет, не Федор, — покачал головой Мазин. — Кранц знал настоящего предателя. Но раз он пришел к Живых и даже отправился с ним на футбол, предатель не Федор…

— Остаюсь я, — проговорил Устинов.

Мазин решился:

— О кладе знал Филин.

Устинов поставил на скатерть чистую тарелку.

— Я, Игорь Николаевич, в юридических науках не искушен, но, помнится, было такое древнее, и на мой взгляд, неглупое изречение: ищи того, кому выгодно.

— Вы уверены, что Филину не было выгодно?

— Абсолютно. Вспомните, когда был выдан клад? После ликвидации госпиталя. Зачем мог понадобиться Валентину Викентьевичу такой акт?

— Люди изменяют Родине по разным причинам.

— Вот именно — из-ме-ня-ют! — проскандировал главбух. — Изменяют. А профессор Филин оставался советским человеком до конца. Он сделал все, что мог. И только после ликвидации госпиталя, когда фашисты убили последних раненых, инвалидов, он ушел из госпиталя, и — заметьте! — ушел к партизанам, а оттуда уже перебрался через линию фронта! Что-то мало похоже на измену! Даже невероятное невозможно!

— Что вы считаете невероятным?

— Позвольте, скажу. Пришло мне в голову и такое: а что, если Валентин Викентьевич, видя неминуемую опасность для раненых, угрозу их существованию, решил пожертвовать сокровищами… Купить за эту цену, так сказать, жизнь раненым. Но и такое предположение критики не выдерживает. Клад обнаружен после расправы над ранеными…

Действительно, получалась ерунда. Не мог же Филин, с трудом спасшийся во время ликвидации госпиталя, добравшийся до своих, вдруг ни с того ни с сего преподнести немцам такой подарок!

«Старик прав, концы не вяжутся», — сказал себе Игорь, когда бухгалтер затворил за ним дверь.

Он медленно спускался по лестнице, невесело обдумывая все, что слышал, и уже добрался до самого низа, когда вспомнил, что в подъезде этом у него был намечен еще один визит. «Может быть, не стоит?» — мелькнуло у Игоря, однако внутренняя дисциплина перевесила, и он повернул назад, в квартиру Коломийцева.

— Отец дома?

Худенький, выглядевший моложе своих четырнадцати лет паренек ответил:

— Нету. Не пришел с работы.

Он крутил ручку-самописку. Пальцы мальчика были выпачканы фиолетовыми чернилами.

— Тогда я подожду.

— А вы кто?

— Из милиции, — сказал Игорь и перешагнул порог.

— Ого!

— Испугался?

— Чего мне бояться? — ответил Женька Коломийцев, явно храбрясь.

Мазин огляделся:

— У тебя своя комната? Богато живешь! Ну, приглашай в гости.

На столике у окна лежали учебники, тетрадки.

— Уроки готовишь?

— Ага.

— Двоек много?

— Бывают.

— Отец бьет?

— Ругается…

— Зря. Бить надо.

— Зачем это?

— Ума прибавится.

— Прямо!

— Криво! Зачем анонимки пишешь?

— Какие анонимки?

— Сам знаешь.

Женька растерялся. И перепугался. Но Игорь говорил не страшно. Добродушно скорее. Встреча с Коломийцевым-младшим в планы его не входила. Ему нужен был отец.

— Ну, так как, сознаешься?

— А что мне будет? — промямлил Женька.

— Ты, брат, как опытный преступник себя ведешь, сразу торговаться начинаешь. Посмотрим, что будет. Для начала следует чистосердечно сознаться. Зачем писал?

— Я хотел помочь…

— Помогать нужно честно. Прийти и сказать, что видел. А так, из кустов, некрасиво. Оказалось-то все чепуха. А мы расследовали, время тратили, невиновного человека подозревали. Видишь, как некругло получилось?

— Отцу будете говорить?

— Не собирался. К отцу у меня дело другое. Хотел с ним насчет фотографии потолковать.

— Какой фотографии?

— Много знать будешь — скоро состаришься.

— Я и не допытываюсь. Просто карточки-то ему я печатаю. Вот и увеличитель мой.

Женька показал в угол, где на другом, специальном столике стояли увеличитель и ванночки для проявителя и закрепителя.

— Печатаешь для газеты? А негативы выбрасываешь?

— Что вы! Отец все сберегает. По коробочкам раскладывает и надписи пишет, когда снято. Он аккуратный, — словоохотливо рассказывал младший Коломийцев.

— А ну, дай поглядеть…

Коробочки с проявленными пленками содержались в образцовом порядке. Мазин прочитал надписи: «Сотрудники института во время выезда на Большое озеро», «Фотографии для юбилейного номера стенгазеты к годовщине Великой Октябрьской социалистической революции», «Портреты передовиков института».

Одну из коробочек он открыл и растянул пленку перед окном. Тут было много снимков людей, некоторых он, наверно, встречал в институте, но на негативе их трудно было узнать. Однако характерный негатив Хохловой, протянувшей руку с ключом, узнать было легко. Мазин свернул пленку. «Значит, возвратилась на круги своя…

А Коломийцева не было.

— Отец задерживается?

— Да вы у меня спросите! Я все про фотографии знаю, — просил Женька. Ему отчаянно хотелось пригодиться и загладить вину.

— Скажи-ка лучше, Федор Живых у вас часто бывал?

— Каких?

Игорь видел, что паренек не притворяется.

— Так звать человека — Живых. В Сибири такие фамилии бывают — Живых, Седых, Конопатых…

— И Конопатых? — засмеялся Женька.

— И Конопатых. Не бывал Живых у вас?

— Не знаю. Такую я фамилию не слыхал, — ответил мальчик огорченно.

— Возможно, Женя, ты его видел, но не знаешь фамилию. Я покажу тебе снимок, а ты вспомни, видел его или нет.

Игорь достал фотокарточку:

— Только уговор: не знаешь — не фантазируй! А то опять навредишь.

Он протянул карточку. Женька впился в нее глазами. Мазин наблюдал внимательно и заметил, что паренек борется с собой.

— Рассказывай!

— Нечего рассказывать. Раз позвонил он к нам. Я один был. Он позвонил, я и вышел…

— Что же он сказал?

— Да ничего. Он подъездом ошибся.

— И ты его запомнил? — усомнился Мазин.

— Запомнил. У него рожа такая желтая, страшная. Я даже испугался. Думаю, как стукнет… А он спрашивает: «Профессор дома?»

— Какой профессор?

— Да Филин. Филины на нашем этаже живут, только в соседнем подъезде.

— И ты решил, что он спрашивает Филина?

— Ну да. Я так и сказал: «Вам, наверно, Валентин Викентьевич нужен?» А он, да, говорит. Я ему и объяснил, что это в соседнем подъезде…

«В соседнем подъезде! Так вот почему я его потерял. Он не выходил на улицу, он просто зашел в соседний подъезд!»