Игра Реальностей. Эра и Кайд. Книга 2

Глава 3

Бернарда. Нордейл.

(Sara Bareilles – If I Dare)

«Вахтер-Вертер» в серебристой форме, стоящий у контрольно-пропускного пункта Реактора, сообщил мне, что Дрейк находится в аудитории 6С2. Значит, шестой этаж.

Шагая по бесконечным коридорам мимо многочисленных закрытых дверей, я размышляла о том, когда же эти чудики додумаются начать украшать Реактор к Новому году? Когда женятся? Или раньше? И сильно ли мой любимый будет ругаться, если я самолично закажу сюда грузовик мишуры? В общем, об этом стоило подумать.

Дверь с нужной табличкой, как и другие, оказалась закрытой – середина паутинных ходов этажа номер шесть. За ней кто-то негромко говорил.

Я тактично постучала.

Сегодня Великий и Ужасный не ночевал дома, я от души надеялась, что и теперь не отвлекаю его от важных занятий.

– Я не вовремя? – спросила, когда мне открыл тот, кого я искала. – Могу подождать в коридоре…

– Проходи. Мы заканчиваем.

Дрейк, вопреки моим опасениям, пребывал в благодушном расположении духа – выглядел бодрым и энергичным… Может, занимался не чрезвычайными происшествиями, а всю ночь готовил волшебные сюрпризы горожанам, типа летящего вверх снега, как в прошлом году?

Я вошла.

Оказалось, что помимо него в кабинете за столом сидели четверо мужчин. Крупных, рослых, неуловимо знакомых. Точнее, знакомым был только один – Кардо… Макс Кардо? Не успела я сформулировать верную мысль, как Дрейк подтвердил за меня:

– Знакомься, это «верхний» отряд в полном составе.

У меня отчего-то глухо забилось сердце. Еще никогда до этого я с ними не встречалась – Кардо не в счет. Да и его я видела только один раз и мельком.

– Кайд Дварт, – жест рукой на самого правого человека с темно-русыми волосами. Ответный кивок красивого лица, на которое я, ввиду моментально сбрендившего от волнения сознания, старалась не смотреть.

– С Максом ты уже знакома. Далее Аид Санара…

Тот, кого только что представили, смотрел не на меня, а в окно. И поворачиваться, судя по всему, не собирался.

– Последний из присутствующих, – на выходку Санары Дрейк не обратил ровным счетом никакого внимания, наверное, таким «фрикам» было разрешено все, – Ллен Эйдан.

Сверкнула в ответ белоснежная улыбка на приятном и очень располагающем лице с усами и бородой.

– Очень приятно, – пробормотала я негромко.

– А это, – Дрейк положил свою руку на мой локоть собственническим жестом, – Бернарда. Моя женщина.

В этот момент на меня заинтересовано взглянули все, но я уже искала стул, силясь понять, зачем меня позвали сюда в момент совещания. Лучше бы в коридоре, честное слово.

Стул действительно нашелся у стены. Я не первый раз поражалась реакторным кабинетам – в них всегда находилось ровно столько мебели, сколько требовалось на данный момент. Ни стулом больше, ни столом меньше. И никто их на моей памяти не вносил и не выносил – чудеса.

– Подождешь? Мы скоро закончим.

– Конечно.

Я расположилась за спиной кресла Дрейка – лицом к остальным. Прямо как в амфитеатре: мне видно их, им – меня.

– Итак, господа, – беседа, стоило Начальнику занять свое место, продолжилась с прерванного места, – ввиду того, что ситуация с дополнительным лучом изменилась, за ним стоит понаблюдать. Посмотреть, как много идет гамматроичного излучения…

(Hidden Citizens – I Ran (So Far Away))

Они – точнее Дрейк – говорили о совершенно непонятных мне вещах: статистике неких химических элементов, их взаимодействии, нужности нейтрализации в случае повышения «квант-джи» огибающих, необходимости проверки их проникновения в «нижние» слои…

Для меня – полностью незнакомый язык. Все равно, что сидеть среди Мойгашей и слушать байки местных рыбаков.

Какое-то время я рассматривала собственные ногти, сегодня накрашенные светлым перламутровым лаком. Я так и не привыкла к ним длинным, еще с тех времен, когда работала в агентстве переводов и часто стучала по клавишам. Но мне нравились и такие.

Здесь, в компании тех, кто находился в кабинете, было сложно дышать. Я не могла этого никак объяснить – воздух есть, но в легкие словно попадает всего десять процентов. Душно, сложно – нет ни места, ни пространства, много чужой энергии.

Но вместе с тем интересно: какой он – верхний отряд? Может, один шанс на миллион вот так запросто увидеть их всех, сидящих за одним столом. Грех не воспользоваться, не рассмотреть.

И начала я с Кайда: лицо на удивление красивое, только очень жесткое; глаза необыкновенного синего оттенка; очень острый взгляд, прямой.

«Какой ты?»

И он, почувствовав, посмотрел в ответ.

Меня тут же припечатало к стулу на месте – внутрь просочился чужеродный газ. Автоматический ответ к чужому вниманию: «Не влезай, убьет!» Почти сразу парализовало волю – не полностью, но ровно настолько, чтобы ему хватило времени понять, что мое любопытство из разряда «просто так».

И он отвел взгляд.

Боже, всего секунда…

«Эра, как ты его… терпишь?» Это же просто сгусток агрессии, мужественности и неуправляемости. Дварт был не просто дерзким, он был абсолютно «себе на уме». Вселенная во вселенной; точило и камень. В глазах такая глубина – Космос и переходы между мирами. Очевидная мужественность совершенно не добавляла мягкости, скорее наоборот… Чтобы получить подобный концентрированный эликсир на Земле, пришлось бы выстроить в шеренгу парней двести-триста (если не пару тысяч), а после выдавить и спрессовать из них «суть».

Я сглотнула. Полный «конец обеда». Теперь мне стало ясно на собственной шкуре, что это такое – его внимание. Особенно пристальное.

Лучше дальше… Кардо.

Нет, не лучше. Все то же ощущение зубов у загривка и чужого выжидания. Будто рядом стоит тот, кто хребет тебе сломает одной левой, хотя на вид почти обычный мужчина. Волосы темные, вьются, глаза с зеленоватым оттенком, плечи широкие. Расслаблен, будто даже отвлечен…

Теперь я понимала, что именно их объединяло – выражение лица. Они все были «здесь»; все являлись настолько осознанными, что их луч внимания никогда не скакал хаотично и произвольно, только прицельно и направленно. А это высочайшее умение и жесткий контроль. Никто не размышлял о том, что будет сегодня на обед, о кем-то брошенных вчера словах, чужом мнении – они вообще не размышляли в прямом смысле без дела, они сосредоточенно и постоянно висели здесь и в тонком мире. Слушали Дрейка, анализировали.

Кардо в ответ на мое внимание улыбнулся почти незаметно – и словно тень сзади прошелестела. «Я здесь, я везде» – да-да, я помню, неприятное чувство. Спасибо, следующий…

А следующий выглядел… блаженным? Не в плохом смысле этого слова. Совершенно беспечное, даже безмятежное выражение лица, какое может быть только у Бога, который уже давно все создал, а теперь лишь наслаждается. Аид? Странное имя для мужчины с расслабленным взглядом в окно, светло-русыми волосами и мягчайшей улыбкой на губах. Так пьют наилюбимейший виски, с такой нежностью смотрят на самый последний в жизни снег – самый красивый, самый пушистый и невесомый. Так выглядят, когда уже везде успел, все познал и попробовал, давно завершил испытания и ушел на покой.

«Санара…»

Может, потому что я произнесла его фамилию мысленно, третий из отряда – тот самый, безмятежный на вид, – на меня посмотрел.

И это был самый страшный взгляд, который я когда-либо видела.

Нет, в нем не было смерти – в очень светлых, почти белых зрачках, мне отчетливо виделось «ничто». Первозданный свет, в котором еще ничего не успело родиться. И эта анестезирующая улыбка – «все хорошо, все уже хорошо…»

Впервые в жизни меня накрыла паника, и я едва удерживалась от того, чтобы броситься и прижаться к Дрейку.

Он будет мне сниться ночами, этот Аид. И его беспечность, когда уже не страшно; анальгин в ауре, свет ламп в операционной, растворяющийся в ушах звук аппарата, измеряющего пульс. «Все уже хорошо»… «Нож всажен, ранение получено, тебе пора к источнику – я провожу»… Вот что означал его взгляд.

– Нет…

Кажется, я даже произнесла это вслух, потому что Дрейк повернулся, посмотрел на меня внимательно, а после прочистил горло и вернулся к беседе.

Никогда больше не посмотрю в глаза этому Аиду. Упаси Господи, как говорится.

Но остался еще четвертый…

А вот он радовал глаза: вихрастый, бородатый, кудлатый. Удивительно теплый, большой и «родной» – Ллен Эйдан. В нем ничто не выдавало опасности, наоборот, казалось, он залетел сюда случайно. Откуда-нибудь с пасеки или леса, где собирал грибы. Эдакий накачанный «лесоруб» в клетчатой рубахе, с веселыми глазами и удивительно приятным голосом, который я пока услышала дважды – при ответах: «Ясно, шеф» и «Это должно сработать, будем следить».

Как этот самый Ллен Эйдан, от которого не исходило ровным счетом никакого фона, мог оказаться среди других? В этой самой клетчатой рубахе, плотных штанах с лямками и высоких сапогах. Это у него стиль такой?

В ответ на мое внимание Ллен лишь подмигнул – мол, все отлично, тоже рад с тобой познакомиться.

Я мотнула головой. «Этому» тут не место однозначно – не среди «волков».

«Волки» к тому моменту закончили совещание.

И лишь когда они покинули кабинет, я вдруг ощутила, что в первый раз за долгое время могу нормально и глубоко вдохнуть. Как водолаз, который вынырнул из глубины водоема, ей-богу.

– Зачем ты меня с ними познакомил?

– А тебе разве не интересно было?

Было. Но кто же знал, что они… такие.

– Этот Аид… Он мне ночами сниться теперь будет!

– А, Санара… Он прирожденный Стиратель, каких мало. Способен перекроить твою историю так, будто ты вообще не рождалась на свет. Убрать любой пласт информации из пространства, заменить его другим, поменять в твоем рождении родственников или друзей, например…

Какой славный парень! И почему мне не хочется с ним «водиться»?

– Он – ужасный!

Я сделала то, о чем мечтала – обняла Дрейка. Прижалась к нему в поисках защиты, вспомнила бьющий в нос запах невидимого анальгетика и зарылась носом в серебристую форму.

– Все хорошо, – успокоили меня тихо, – я здесь, я никогда не дам тебя в обиду. Ты ведь помнишь, что я многократно сильнее их всех вместе взятых?

– Иногда сложно об этом помнить, когда от них так «фонит», а от тебя нет.

– Ты просто ко мне привыкла.

– Они – выпендрежники. А ты нет.

– Они не выпендрежники. Просто щиты – это непросто. И может, это плохо, что я не такой? Больше впечатления производил бы?

На меня не нужно было производить впечатление – не Дрейку точно.

Хорошо, что мы остались в кабинете одни. Мой мир быстро оттаивал в знакомых руках, отогревался. Меня держал тот, кто стер бы любого «за свою женщину» в порошок; расслаблялось сердце. А вместе с ним проснулось и любопытство.

– Слушай, а этот Ллен? Как он мог попасть сюда – в отряд? От него совсем ничего не исходит…

– Высокий уровень мастерства.

– И выглядит он, как…

– Как кто?

– Как… родственник из «Кукушкино». Как дровосек, что ли, не знаю.

– Он – Хамелеон. Он всегда выглядит для тебя так, каким ты меньше всего будешь его бояться, и потому подпустишь близко.

У меня отвисла челюсть.

– Значит, этот Ллен на самом деле выглядит не так?

– Для каждого по-разному. Его вид – иллюзия.

Непривычно стоять с ковшом для экскаватора вместо рта.

– А какой он на самом деле?

– Ну, может, увидишь когда-нибудь.

Дрейк улыбнулся. Кажется, он куда-то собирался, потому что даже не дал собраться с мыслями, спросил:

– А ты с какой целью к нам присоединилась?

Ну да, зачем пришла…

– Затем, чтобы спросить, могу ли я запросить в Лаборатории новые документы для Мака Аллертона на имя одного человека из моего мира.

– Ну, ты же моя леди. У тебя есть голова, чувство ответственности и ум – можешь делать все, что захочешь. Могла бы не спрашивать.

Блин. Зачем, спрашивается, отсидела чужое совещание. Зато эмоций нахваталась.

Серо-голубые глаза моего спутника смеялись.

– Смотрю, парни произвели на тебя впечатление.

Не то слово.

– Я почти ревную.

Пустые слова. Просто Дрейк научился шутить.

– Хочешь, я тоже стану таким?

– «Выпендрежником»?

– Разок.

– И как это будет выглядеть?

А так. Дрейк довольно комично и неожиданно топнул по полу ногой.

Топнул, может, и комично, а вот здание начало трясти, как при землетрясении, совсем не комично. Вдруг заходили ходуном перекрытия, начала крошиться штукатурка на потолке, натужно загудел арматурой каркас. От танцующего под ногами пола я завизжала, хотела во всю мочь заорать «бежии-и-и-им!», но все закончилось так же быстро, как и началось…

Меня прижимали к груди, смеялись и гладили по спине.

– Что это было?! – в голове еще пока ноль понимания, – нас все еще трясет или уже нет? Бежать или стоять? Чему верить?

– Прости, я выпендрился.

У меня пульс под двести, в коленях вата, а в голове развалилась вся мебель. Даже голос осип от ужаса.

– Начал разрушать здание?

– Нет, на пару секунд перенес нас туда, где оно сейчас разрушается.

– Что-о-о-о?

Кажется, мне в это утро хватило их всех – и благодушного Дрейка, и его «верхнего» отряда.

– С меня… хватит…

Аудиторию 6С2 я покидала с притаившейся на задворках сознания паникой – все ждала, что сейчас тряхнет еще раз. По коридору шла на полусогнутых ногах и быстрым шагом, после спуска на лифте с «Вертером» даже не попрощалась.

Кайд.

(Johan Skugge & Jukka Rintamaki – Battlefield 3 Main Theme)

Он так и не понял, зачем Дрейк на следующие десять дней официально снял троих «верхних» с основной работы, но в последующие несколько часов был вынужден управляться с нарушителями в одиночку. «Ментальные» криминалы – ладно, их Дварт щелкал по носу, не сдвигаясь с места, мысленно. К тому же они – малочисленная каста. Кто-то решил вторгнуться в поле соседа без разрешения, кто-то использовал «кодовые» слова Уровней не по назначению, кто-то пытался считать то, что не разрешено. Блокировать их легко – все равно, что душить всплески активности невидимой рукой. Почти как в компьютерной игре.

С «физиками» сложнее – к ним приходилось перемещаться. Его никогда не учили ставить порталы – он еще с пребывания в родном мире умел сам. Чувствовал ткань бытия, налаживал в ней проходы, соединял их коридорами. Да, не так, как это делали Комиссионеры, но Дрейк не запрещал. Кайд этим пользовался.

За последний только час он оббегал четыре верхних уровня – предотвратил одно убийство, не позволил взять в заложники десяток горожан. На двадцать втором пятерых нашел мертвыми – доставил виновного Комиссионерам; одного «деактивировал» сам – стер на месте, вышвырнул прочь. Метался невидимой тенью, орудовал смертоносной рукой. Не устал, но заскучал от монотонности, потому что хотел заняться другим.

И вот, наконец, к трем был дома. Поел, заварил себе кофе; полил два цветка.

Сел в кресло, еще раз мысленно отследил активность пространства – пока спокойно. Можно подумать о своем.

(Sleeping At Last – Algeria)

Эра…Он вспоминал ее энергию и погружался в ощущение бархатной невесомости, нежности, удивительной мягкости.

Они будут сближаться медленно – так он решил. Потому что торопливость – признак беспокойства, а он не беспокоился, знал, что они полностью соединятся. И пусть процесс течет медленно и без лишних слов – так интереснее. Легкие пути требуются тому, кто не сумел оценить красоту бытия любой из ситуаций, кто не различает уникальность полутонов. Кайд их различал отлично.

Он не будет говорить ей лишнего, хоть она ждет. Он будет показывать и делать. Позволять ей ощущать все больше, все яснее и глубже. Слова – удел людей, забывших о том, как общаться, не открывая рта. У Эры развиты сенсоры, ей придется улавливать важное молча.

Ее полное доверие – вот чего он теперь хотел. Безоговорочное, добровольное. Да, оно придет не сразу, через страх и первоначальное сопротивление, но придет. Сегодня он еще раз внимательно пересмотрит воспоминания, которые выудил тогда из ее головы, соткет еще один сложный проход, сделает ей первый подарок.

При мысли об этом Кайд улыбался. После будет пить ее эмоции каждой клеткой, будет дышать ими. Когда-нибудь они вместе будут открывать для себя новое ощущение за ощущением, любоваться их гранями.

Кружка в его ладонях постепенно остывала; кофе Дварт заварил крепкий.

«Придется только сегодня что-то сделать с Уровнями». Скорее всего, он ненадолго нарушит Комиссионный закон, накинет на верхние уровни сеть страха – тонкую и почти невесомую. Под ее воздействием никто не решится творить криминал. Дрейк, конечно, учует, будет против – «свобода воли» и все такое… Скорее всего, даже сделает выговор. Но вечер Кайду нужен свободный.

Дрейк, Дрейк… Всевидящее око, изумительная метаморфная система с видом «под человека», идеальная завершенная галактика, безграничная сила. То, насколько тонко он управлялся с собственным могуществом, восхищало: всегда филигранно, всегда до нанометра точно, ни левее, ни правее – в яблочко.

А его женщина – человек. Правда, очень необычный: частично состоящий из «себя», частично из света атомарного пространства без искажений (где она его приобрела?), частично из энергии самого Дрейка. Очень любопытно. Если бы она сегодня не проявила внимание, Дварту было бы запрещено сканирование, а так он успел. После ее «касания» моментально провел инспекцию, неглубоко проник внутрь, увидел, что хотел – то, каким образом человек легко взаимодействует с полным «не человеком».

С Эрой собирался теперь сделать то же самое – он будет постепенно (очень и очень медленно) напитывать ее собой. Чтобы происходил безболезненный или почти безболезненный процесс адаптации. Она выдержит. Будет, правда, сопротивляться, именно поэтому ему так важно уловить ее «да». До всех обещаний, до любых пояснений и уверений. Пусть она еще слишком «человек», но уже должна понимать, что слова легко подменить, что они пусты, как фантики из под конфет, набитые воздухом. Эмоции же подменить невозможно.

Сегодня случится первый шаг.

И он лично открутит головы всем, кто будет ему мешать.

Бернарда. Нордейл.

(Heartfelt Recess I–I Am Waiting For You Last Summer)

Четыре пополудни; я сидела на крыше. Как когда-то давно… Смотрела, как Нордейл заметает снег, как порошит улицы метель. Все белое с темными проплешинами и полутонами серого – зима редко разбавляется другими цветами. Разве что зелеными от хвойных, но их в районе многоэтажки, наверху которой я находилась, мало. Куртка теплая; ноги с карниза вниз. Если упаду, то только на балкон этажом ниже – не страшно.

Да и вообще не до страха – царила внутри после сегодняшнего утра грусть. Понятное дело, что Дрейк не хотел меня намеренно пугать, но испугал, и я повела себя, как полный трус. Забыла все – собственное имя, о том, что хотела зайти в Лабораторию, и даже тот факт, что умею телепортироваться. Потому что Реактор для меня всегда являлся самым стабильным зданием во всех мирах – его попросту не могло трясти.

Выпендрился…

Конечно, позже я отошла и вернулась, заказала Маку документы, которые пообещали сделать к пяти, а вот чувство обиды, как у ребенка, осталось. Глупое, неуместное, совсем не взрослое, но раз пришло – куда денешь? И я спряталась здесь на крыше, где пусто и тихо, где между антеннами ветер, где тучи так близко, хоть трогай рукой.

Все наладится, я оттаю, горечь растворится – вечер пройдет хорошо. Дурацкая шутка однажды не вспомнится или вспомнится не так – легко, светло. Но я не настолько мудра, чтобы сразу…

Но вдруг он пришел.

Дрейк.

Я всегда улавливала его присутствие рядом – уловила и теперь, несмотря на ветер, снег.

Бросил дела, почувствовал неладное, и теперь стоял какое-то время за спиной, затем позвал негромко:

– Ди…

Я повернулась. Не сразу, через паузу. Свесила ноги уже с этой стороны парапета, взглянула с упреком.

– А если я возьму и напугаю тебя так же, как ты меня сегодня? Просто так?

В отместку.

Великого и Ужасного мало чем можно напугать – наверное, только тем, что со мной вдруг что-нибудь случится.

Он шагнул вперед – скрипнул под подошвами легких туфель снег, – опустился на корточки. В волосах снег, на плечах поверх серебристой формы тоже. Смотрел долго, глубоко. И сквозила во взгляде непривычная печаль.

– Прости.

Он совсем не должен извиняться, не за что. Ведь не хотел обижать, хотел просто пошутить. Это я как ребенок… А что поделать?

– Юмор – сложная вещь, – произнес тихо, – ему долго учатся. Где один рассмеется, другой обидится, где один обидится – другой рассмеется. Я не хотел пугать.

Я это знала.

Он не мерз на ветру, но я все равно зачем-то убирала со щек и ушей талый снег – воду. А глаза родные, глубокие.

«Ты пришел сюда, чтобы поговорить со мной?»

«Чтобы поговорить…»

«Отложил важные дела?»

«Нет дел важнее тебя».

– А если я… вот так, понимаешь?

– Не вздумай. У меня чувства юмора еще меньше, чем у всех. Разрушу половину вселенной, прежде чем начну разбираться в причинах. Понимаешь?

«Веришь?»

Верю – он сотрет. И с юмором у этого странного мужчины всегда был напряг, но он учился. Подумаешь, не рассчитал сегодня, переборщил, делов-то. Зато теперь пришел.

– Просто я думала, что Реактор… Стабилен, понимаешь? И стыдно, что сбежала как трус.

– Ты не трус. – Мне было невыразимо приятно оттого, что он, забыв про обязанности, про правление миром, просто сидел рядом. Нашел на этой самой крыше, не стал искать теплую одежду, вышел… Это напомнило что-то из далекой юности, когда грелись в подъезде на батареях друг о друга, и комфорт не важен – важно, что вместе. – Землетрясение вызвало бы панику у любого человека. Любого. Я забыл…

– …что я человек?

«Чуть-чуть…»

– Что ты не помнишь, что ни у одной Игры нет конца – всегда есть продолжение.

– Мне это еще постигать и постигать.

Теперь я гладила его по волосам. Как хорошо вдруг становится там, где ты оказываешься «вдвоем», и совсем не важно, что метель.

– Как я могу исправить свой… проступок?

«Родной ты мой, не было проступка, и ты это знаешь. И исправлять ничего не нужно». Но ведь такой повод осуществить задуманное утром!

– Исполни три моих желания.

– Диктуй.

Я прикидывалась хмурой Королевой, он – холопом.

– Первое – сделай так, чтобы на Новый год на Уровнях опять танцевал снег.

– Хорошо.

Он действительно танцевал в прошлом году – кружил местами вальс, хороводы, сгущался в маленькие волшебные фигуры и веселился – народ на улице наблюдал часами. Очень хотелось повторения.

– Второе?

– Закажи грузовик с мишурой.

– Куда доставить?

– В Реактор. Укрась уже эти унылые коридоры и кабинеты.

Он смеялся одними глазами. Вид сохранял торжественный и серьезный.

– Третье?

Мне было невыразимо тепло оттого, что я могу сейчас продиктовать и третье, и трехсотое, и трехтысячное – и он все запомнит, все исполнит. Не потому, что заглаживает вину, не чтобы убедить в любви, а потому, что бесконечно сильно любит сам. И как же прекрасно иметь счастье чувствовать себя рядом со своим мужчиной ребенком. Да, иногда надутым и капризным. А после вновь превращаться в счастливую женщину. И очень любопытную.

– Расскажи, как на самом деле выглядит Ллен?

Брови вверх от удивления.

– И не тряси этот дом от ревности! Мне правда интересно!

Улыбка Дрейка – это как радуга среди снегов – явление редкое и чудесное. Хвала Создателю, что редкое не для меня.

– Ллен? Давай я тебе когда-нибудь покажу. Тихо и незаметно для него.

– Давай! – Так даже интереснее, чем описывать.

Мы долго смотрели друг на друга молча; он обнимал мои колени, я аккуратно стряхивала с промокших волос снежинки. И были только глаза напротив и эта самая уютная в мире вьюга.

«Как хорошо, что ты есть».

«Я буду для тебя всегда».

«А я для тебя».

«И помни, что чувства юмора у меня нет».

«Я не буду пугать».

– А Реактор украшать помогать будешь?

Спросил вслух.

– Нет уж, сам! – я хохотнула. – Хочу войти в следующий раз и удивиться!

Ненужной стала вдруг крыша и одиночество, захотелось в тепло и к людям. И еще выпить чего-нибудь горячего.

– Хочешь, я отнесу тебя отсюда на руках?

Заботливый, внимательный, галантный и нежный до бесконечности.

– Хочу. – Сегодня я, как ребенок, хотела всего. – На руки и сразу в какую-нибудь кофейню, ладно?

– Как пожелает моя прекрасная леди.

Эра. Нордейл.

(Paul Cardall – Father in Heaven)

Я не подозревала, как сильно соскучилась по ним – своим клиентам, пока под вечер в дверь не позвонила молодая, но очень усталая женщина. Судя по форме, почтальонша. Нет, она не прочитала рекламу в газете, но заприметила щит-стрелку у забора, указывающую на агентство. Теперь стояла в дверях; с разношенных пимов на новый коврик стекала вода, на плече громоздкая сумка; в глазах растерянность.

– А вы… правда, помогаете?

– Правда.

Боже, как же легко и приятно встречать людей не в теле Айрини, а в собственном.

– Дорого берете?

– Нет, не дорого.

С нее много не возьмешь. Собственно, к разряду «нуждающихся» после выплаченных Комиссией бонусов я не относилась.

Гостья же сомневалась в собственном решении, все искала взглядом не то чучело сов, не то магический шар на столе – не нашла, расслабилась.

– Наверное, я дурочка, да? Но скоро праздник, понимаете, всем хочется чуда. И мне. Хотя, говорят, за чудеса надо платить… Вот не знаю, правильно сделала или нет…

– Вы проходите.

Ей было жарко в неудобном тулупе, с тяжелой сумкой.

– Хотите чаю или кофе?

Этой женщине, на вид чуть за тридцать, давно никто ничего не предлагал. И она стеснялась.

– Кофе… можно, правда? Это… как в дорогих отелях.

«ОтелЯх» – вот, как она это произнесла.

Шагая к кухне, я улыбалась.

– Работу бы мне другую, только как?

Ее звали Натали. Спутанные вьющиеся русые волосы, лицо малоприметное, нижняя губа вперед.

– Начальство все строже ругается – раньше хоть посылки можно было без документов брать, разносить, деньги за это получать дополнительные, а теперь опись, строго. И зарплата все меньше. Ну как быть?

Она напоминала мне не клиентку, а залетевшую в гости бесхитростную подружку, которой куда важнее было поговорить, нежели что-либо изменить в собственной жизни. На диван для клиентов она, забывшись, забралась с ногами, чашку держала двумя руками, пришвыркивала, когда отпивала кофе. И смотрела все время мимо. Глаза стеклянные, почти пустые, как у загнанной лошади, а в голове ноль целых ноль десятых процентов веры в улучшение. И все же почему-то зашла. Значит, не все потеряно.

– … еще новеньких двух взяли операторами, очереди выросли в три раза. Мне выходить, а они орут – помогай! Какой помогай? Как помогать, если газеты тоннами в подсобке ждут? В каждый ящик положить, это же время…

Начало седьмого вечера – за окнами стемнело, снегопад. Такой нежный, такой воздушный, что хотелось выйти и стоять под фонарем, пока не защиплет нос, пока не заноет от запрокинутой головы шея. Ловить снежинки языком, варежками, разглядывать их на рукаве. Хотелось просто прогуляться…

«Уйдет – прогуляюсь».

Натали плакалась мне, как пастору: на то, что устают ноги, что часто не ценят, что взваливают все больше, а ей уже невмоготу…

Как такой помочь? Залезть в голову, успокоить? Не поможет. Излишне много ограничивающих убеждений, стойких, как сосульки в морозы. «Никто не говорил, что будет легко», «без работы – еще хуже!», «а кому сейчас просто?» – бесполезно. Такие формируются годами.

– А какую работу вы бы хотели? – перебила я ее в какой-то момент.

– Какую? Ну, не такую, как сейчас… Чтобы не дергали по пустяками, чтобы не…

«Не-не-не». Когда желаете перевернуть реальность с той, которую не хотите, на ту, которую хотите, не используйте негативные высказывания. И с «не хочу, чтобы» полностью переключитесь на «я хочу, чтобы…»

И понимайте разницу между фразами: «хочу свободу от…» и «хочу свободу для…». Обе работают безотказно, но вторая вершит вам на пользу и в удовольствие.

– Чтобы не урезали зарплату, – неслось параллельно моим думам, – чтобы не гнобили за внешний вид…

– В общем, хотите зарплату выше?

Натали моргнула. Пауза – мол, я же так и сказала? Нет, милочка, ты сказала не так.

– Да.

– И коллектив, который бы вас ценил и уважал?

– Ага.

Ей постепенно делалось теплее – внимание переключалось от неказистого помещения, в котором царили сквозняки и раздор, на комнату, полную взаимопонимания, поддержки, улыбок и радости.

– Чтобы график стал более гибким? – это вместо «уже не могу работать по двадцать четыре часа в сутки».

– А кто не хочет?

Я спокойно перебирала варианты:

– Идем дальше. Желаете работать в помещении или с возможностью прогулок по городу, как сейчас?

– С прогулками.

Она начинала скрипеть шестернями. Вот так потихоньку каждый становится творцом, когда начинает рисовать новые светлые картины в собственной голове.

– Отлично.

– Но только в дневное время.

– Пусть так.

– И чтобы… хватало на подарки, да? Ну… после того, как купишь еду…

А она молодец. Уловила «разворот».

– Так и случится, – отозвалась я мягко, – через два-три дня вам предложат именно то, что вы хотите.

– Правда?!

Имелось у моей гостьи в качестве плюса одно замечательное качество – она допускала мысль о том, что чудеса возможны. Действительно допускала. И я в этот предновогодний период собиралась помочь ей его ощутить. Как? Придумаю чуть позже – время есть, желание тоже.

Не успела я ничего добавить, как пропищал полученным текстовым сообщением телефон:

«Приду в семь. Ничего не планируй. К.»

Я зависла.

Время половина седьмого – раньше предупредить не мог? С утра, например? И вообще, что за привычка так ультимативно? Я бы соврала, если бы сказала, что испытала исключительно возмущение. Нет, восхищение тоже, потому что настойчивым и уверенным в себе мужчиной не восхищаться невозможно. Особенно, когда его любишь. Плюс, я просто по нему соскучилась и после прошлой ночи понимала, что переделать его все равно не получится.

Отвечать не стала тоже – ему и не требовалось. Но пришлось поторопить к выходу клиентку.

– Скорее всего, не завтра, но через два-три дня, помните.

Говорила я уже у дверей.

– Я помню!

Она мне не верила. Ей хватило того, что выговорилась, что не прогнали.

– Сколько я вам должна?

– Тридцать пять долларов.

– О-о-о… – прозвучало неопределенно, но довольно. Мол, не помогли, но и не разорилась – уже праздник. Купюры мне протянули мятые.

– Спасибо вам. За кофе.

С сумкой на плече Натали моментально стала «старой доброй» почтальоншей – забыла про планы что-то менять, «успеть бы письма разнести», вынеслась под небо, не замечая снегопада.

А я, не закрывая дверь, какое-то время стояла, глядя на присыпанную белоснежным блестящим порошком, подъездную дорожку.

Интересно, что сегодня скажет Кайд?

Предложит поесть пасту? Соглашусь или отвечу ему, что у меня новый холодильник?

До его прихода пятнадцать минут – успею выдохнуть и очистить голову.

(Phil Rey – See you on the other side)

Это был первый раз на моей памяти, когда Кайд куда-то спешил.

Бодро поднялся в гостиную по лестнице, не поздоровался, сразу бросил из-за спины – пойдем!

И мы пошли в зимний сад к Порталу. Думала, шагнем в него, но нет – «сосед» меня остановил. Придирчиво осмотрел место слева через проход, принялся вдруг кропотливо создавать из небытия новую дверь; я впервые наблюдала этот процесс с самого начала.

«Куда? Зачем?»

Выглядел он при этом собранным, непривычно жестким, донельзя «занятым» – мне же нравилось его рассматривать. Обычно Кайд держал на крючке взглядом, потому что смотрел мне в глаза, но сегодня выпал шанс полюбоваться им со стороны. Мощь, облеченная в красивое совершенное тело, чуть хмурые брови, притягательный профиль. Безудержно хотелось приблизиться еще, вдохнуть запах кожи… Я себя сдержала. Не время и не место, но Дварт напоминал магнит для безвольных мошек, одной из которых мне хотелось сейчас стать.

– Обуйся во что-нибудь без каблуков, – скомандовали мне, когда рябящее пространство воздуха соткалось в осязаемый прямоугольник.

Обуйся? А одеваться не нужно, мы не на улицу?

Ладно, сейчас узнаю. В коридорном шкафу отыскала светлые теннисные туфли, вернулась, успела подумать о том, что для зимы на мне слишком легкие штаны и туника.

– Идем.

Мне протянули руку – я не торопилась ее касаться. Помнила, как сильно меня обожгло тогда, когда взялась за нее в последний раз в родном мире.

– Перетерпи. Это того стоит.

Он закрыл все щиты – я чувствовала.

Ладно, может, в этот раз не «долбанет»?

Больно почти не было, скорее электрическая дуга по телу – неприятно, но терпимо. К тому же отпустил он сразу, стоило нам оказаться… в ином измерении.

А как еще назвать столь разительную смену пейзажа, простора, освещения и климата? Была чуть влажная от разбрызгивателей комната – тесная и довольно маленькая, а теперь ни одной стены до самого горизонта, потому что перед нами… океан. Песчаная коса, влажный соленый бриз, бескрайнее, разрисованное закатными всполохами, небо. Лето.

(Paul Cardall – Father in Heaven)

Мы пришли на берег? Для чего?

Другой уровень?

Будь это подобием свидания, Кайд бы не торопился, но сейчас он выглядел настороженным, заставил меня посмотреть на часы.

– У тебя есть час. Не больше. На установку межмировых порталов требуется разрешение, но за пятьдесят минут они не придут – я отчитаюсь.

– Кто?

Его напряжение передалось мне.

– Комиссионеры.

«Межмировых?»

– Где мы?

Он не ответил. Пояснил другое:

– Вернешься сюда же, дверь будет здесь, никто другой ее не увидит.

– А ты?

Спросила зачем-то, слушая, как шумит совсем рядом прибой – непривычно после зимы слушать шуршание накатывающих на песок волн. И что «ты»? Что именно хотела этим вопросом прояснить?

– Вернись вовремя. – «Иначе подставишь меня». – А теперь иди. Тебе туда.

И мне указали в сторону вползшего на побережье и отгородившего эту часть живой стеной от посторонних глаз тропического дерева.

Я не понимала, где я и зачем мне идти «туда». Но пошла.

А через минуту показался вдалеке дом, который я никогда не видела с этой стороны.

Дом… отца и матери.

Я на Литайе.

Меня «обрушило» прямо на песок коленями, ворвалось внутрь ощущение свершившегося. Волны, соленый воздух – мой родной мир. Тепло, потому что это Сантафия – восточный берег Эргерского моря. Потому что эти ракушки – мои ракушки, потому что под этим песком – глубоко-глубоко – скрыт огромный кристалл Литаниума.

Дома.

Я плакала, как маленькая девчонка, и сама не знала почему – то ли от горя, то ли от счастья, то ли от обиды, что все это не происходило так долго. А после поднялась, наспех отряхнула колени и побежала. У меня пятьдесят минут.

На веранде, кажется, фигура, нет, даже две…

– Мама-а-а, – орала я, как в детстве, – маа-а-ам-а-а-а!

«Это я-я-я!»

А вслед мне невидимый тягучий взгляд – непривычно ласковый и недолгий.

– Как так можно было! Ну как?! – отец ругался по-настоящему. Но выглядел не злым, а держался за сердце. – Она билеты собиралась покупать к тебе, все нервы мне извела. Ну, хоть позвонить можно было?

А я обнимала мать так крепко, как только могла. Она плакала не слышно – вздрагивали плечи. Деревянный пол внешней веранды залит розовым светом; качались в кадках цветы.

– Мама…

Она не могла даже ответить. Лишь отец, как заведенный, все ворчал, что так не делается, что так можно раньше времени в гроб, что «телефон ведь никто не отменял»… и выглядел очень обиженным. Сам как ребенок.

– Папа…

И прятал глаза, когда следом я обняла его.

– Дочь, не делай так больше.

– Ты прости… Вы простите, что я так долго не звонила. И еще за то… (сложно это говорить), что у меня всего пятьдесят минут. Я проездом.

Стол внутри накрыли наспех, снесли на него все, что есть – чай, вазочки с печеньем, шоколад, остатки утреннего пирога. Суетились, что не успеют, а потому выспрашивали главное – жива, здорова? Почему не писала, нашла кого-то? По глазам видели – нашла. «Не болеешь, денег хватает? Когда приедешь снова?»

Потихоньку отпускало маму, отлегло на сердце у отца: «Вернулась, живая». Все остальное можно было пережить, забыть и простить. Собственно, они и не сердились, но волновались сильно. Больше года – это как же…

А я сидела в просторном зале за столом напротив широкого окна, откуда открывался удивительный вид на безбрежный водный простор, и не знала, что запоминать. Как пахнет эта комната? Морщинки вокруг глаз мамы, ее улыбку? Поседевшую шевелюру и бороду отца? Шум волн, запах корицы от пирога, ощущение того, что где-то за спиной в одной из спален спрятана шкатулка с моими детскими вещами?

Литайя. Кайд привел меня на Литайю – просто пришел, взял за руку и отвел в проход.

Я, как ребенок, которого впервые привели в магазин сладостей, буду судорожно пытаться запомнить и утащить с собой в памяти все, что увидела, хоть на деле не смогу впитать и десяти процентов запахов. Буду корить себя потом за это – что не рассмотрела все спокойно, не позволила атмосфере проникнуть в кожу, слишком волновалась.

И пусть. Унесу, сколько смогу.

Я здесь… Полчаса до «выхода».

У них все хорошо, пенсию назначили достойную – не зря потратили годы на преподавание; сестра приезжает часто, а с ней племянники и племянницы – тогда в доме шумно. Но места, хвала Агнессе, много, а уж шум моря под окнами и вовсе круглосуточная благодать. Что? Нет, купаются не часто, сейчас не сезон, а вот гуляют по побережью каждый вечер.

– …такие рестораны здесь, такие улочки красивые… Ты приедешь в следующий раз, сходишь с нами?

– Конечно, схожу.

Они радовались. А внутри меня все дрожало от хрустальной благодарности – самые ценные пятьдесят минут.

И я впервые здесь после собственной смерти. Где-то далеко отсюда так и живет Рори, ищет, наверное, других Мен – выслуживает погоны. Сволочь. Но не буду о нем, на плохое настроение нет ни времени, ни желания.

– Недавно построили музей морских животных и рыб, мы ходили на открытие…

Они рассказывали, что вспоминалось и приходило на ум; я же смотрела на забытую на кресле открытую книгу, которую в обед читала мама, потертый футляр от очков отца, висящую на стене картину-пейзаж, которую раньше никогда не видела.

Он много для меня сделал. Кайд. Сам не знал, насколько.

Отчаянно сильно хотелось задержаться, провести здесь ночь и следующее утро. Даже неделю.

Когда-нибудь.

– Мне пора.

Их речь как обрубило. И теперь мой образ впитывали они – уже более спокойные, расслабленные. Завтра займутся своими делами мирно, без дергающей внутри иглы – мысли о срочной покупке билетов в столицу.

– Я приеду, как только смогу.

– А звонить? – маме очень хотелось хоть иногда разговаривать.

– Я… что-нибудь придумаю.

«Попрошу Бернарду, упаду в ноги Кайду…»

Мне просто здорово знать, что у них все хорошо. Дальше придумаю, как быть.

– Я побежала. Меня… ждут.

Обнимали меня долго. Отпускали неохотно; кричали над берегом чайки.

(Sleeping at last – Already Gone)

Почему я думала, что он сидит там – на песке возле двери?

Кайда не было – ушел.

И бежать больше не имело смысла – запинаться, нестись, чтобы не опоздать. В запасе еще шесть минут, я успела. Никого не подвела, запихнула в собственную память, как в трюм корабля, столько «добра», сколько сумела. Позволила себе одну долгую минуту любоваться прогорающим закатом, удивительным свежим воздухом, отсутствием снега. Смотрела, как кружат над волнами птицы, как полыхает раскрашенное розовыми и оранжевыми полосами небо.

Один из самых счастливых моментов жизни – такой останется со мной до конца. Не потускнеет, не потеряет важность, за десятки лет не выцветет.

Все, три минуты… Пора.

В портал, неспособная оторвать взгляд от Литайи, я шагнула спиной.

Вновь тихая стеклянная комната – зимний сад. И всего одна оставшаяся дверь. Кайда в моей квартире нет, его присутствие я бы почувствовала сквозь стены.

Ушел.

На теннисных туфлях песок – их теперь хотелось поставить на отдельную полку и иногда касаться, перетирать на подушечках пальцев воспоминания, как песчинки. Позволять врываться в голову шуму побережья, слушать размеренный крик сытых птиц. Запах родного дома, матери и отца.

За этот подарок я его поцелую. Если смогу.

Обувь я снимала аккуратно, как сапер. Понимала, что глупо пытаться что-то сохранить, но не могла отказать моменту в трепетности. Спрятала ее, как планировала, на отдельной полке. Теперь чайки изредка будут кричать из моего коридорного шкафа.

(Paolo Vivaldi – Last Love)

В квартиру на бульваре Аттика я шагнула босой – знала, что ступлю на ковер. Снова Уровни, Лоррейн, снег за окном.

Тот, кого я искала, стоял у спинки развернутого лицом к телевизору дивана, оперся на нее ягодицами, о чем-то думал. Лежали на бархатной ткани его ладони; плечи расслаблены, лицо спокойно. На мое появление Кайд отреагировал лишь взглядом – смотрел, как я приближаюсь, как встаю близко-близко.

А я впервые сократила между нами дистанцию настолько. До десятка сантиметров, до возможного близкого касания – хотела уловить запах. И уловила. Пахла парфюмом тонкая шерсть водолазки, пахла чрезвычайно сексуальным мужчиной кожа на мощной шее – и я пропала. Стояла и балдела, как наркоман, вдыхала и не могла надышаться, понимала, что буду грезить о постели с Двартом всю оставшуюся жизнь. Но сегодня другой день, не такой, как все – сегодня мне все можно.

– Ты помнишь, – послышалось тихо как раз тогда, когда я раздумывала, можно ли коснуться губами щеки, – что я все еще многократно сильнее тебя?

Да, он же держит щиты на максимальных мощностях, чтобы меня не упаковало в стальную клетку прессом.

– Помню.

«Прости…»

И отступила на шаг.

«Боже, этим ароматом я буду дышать всю оставшуюся ночь».

И плевать, что все мои чувства на лице написаны.

– Я хотела… как-нибудь тебя отблагодарить. За подарок.

Кайд смотрел, и я путалась в его взгляде, как в лабиринте из вельветовых полотен. Вдруг поняла «как».

– Ты хотел слияния… Я готова. Сейчас.

«Согласна на полное, до самой глубины…» Ведь, если быть честной, оно приятно и мне.

А он все так же смотрел. Не оживился, как когда-то, не выдал заинтересованности, которой, похоже, не испытывал.

– Хотел.

Взгляд не расшифровать.

– Больше не хочешь?

Вопреки логике царапнуло. Сейчас я открыта, искренна и ранима – мягкая девчонка, которой просто хочется выразить спасибо.

Обидно, если не хочет – это придется пережить, как когда-то остальное. Просто захлопнется где-то в глубине еще одна дверь.

– Теперь я хочу от тебя другого, Эра.

«Не все потеряно?»

– Чего?

– Доверия.

Ответ меня не удивил даже, потряс. Это все равно, что за сорванный с клумбы цветок попросить вдруг душу.

– Доверия?

– Да. Полного. Безоговорочного.

Я ушам своим не верила.

– Зачем оно тебе?

«Тело, я еще понимаю…»

– Почувствуй сама.

– Не хочу, извини… Не буду. – Полное доверие, это когда падаешь в космос без страха, когда летишь и знаешь, что поймают, когда везде «мягкие борта». А меня в моем падении не поймают, я была уверена. – Ты прекрасно подделываешь любые чувства, я в них больше не верю.

Жаль, что не вышло отблагодарить по-человечески, что всплыло на поверхность нечто такое, чего я не могу… не готова дать.

Взгляд синих глаз напрягся, потяжелел. Кайд почти незаметно сжал челюсти – получил «отпихивание» в грудь, «обиделся».

– Спасибо тебе… еще раз.

Я развернулась и зашагала к проходу. Чертовски жаль было почему-то уходить. А позади шла откровенная борьба – я чувствовала ее каждой клеткой. Напрягшемуся Дварту хотелось применить силу. Догнать, остановить, уложить на лопатки, зажать запястья. И каким-то непостижимым образом втолковать мне, глупой девчонке, что-то важное. Щиты частично сорвало – меня повело так, что едва не подкосились колени; он держался. Я тоже.

Просто магнитное поле, которому невозможно не подчиняться. Главное, выйти из зоны действия…

Благодарность – да. Доверие – нет.

Потому что, когда проваливаешься в кого-то, есть шанс потерять себя. А этого мне не хотелось.

У самого полотна мерцающего воздуха двери мне вдруг стало ясно – он сдерживает себя, чтобы не причинить мне боли, чтобы не обидеть. А внутри лава; я помнила, как трудно ее сдерживать.

Вопреки всему разочарованию в таком окончании вечера, ощутила, что люблю его. Сильного, безудержного, сложного.

Просто не готова… отдать душу. Сделать то, что мне на самом деле больше всего хочется сделать и то, чего я больше всего боюсь.

Зачем обернулась перед уходом, не знаю.

Потемневший взгляд синих глаз шпилит. Однажды этот мужчина настигнет меня как шторм, запеленает в свои облака, свяжет руки и ноги, и тогда путь к свободе действительно только один – через доверие.

«Я убегу от тебя до этого. Или после. Тебе меня не получить».

«Найду в любом из миров».

«Отыщу способ».

«Нет».

«Да».

«Нет».

Он сломит любой из моих способов. Но я все равно отыщу путь к победе, даже если в конце.

Зачем тебе мое доверие – можно спросить еще раз?

Почувствуй – ответит снова.

И мы зайдем на круг.

– Спокойной ночи.

Меня в свои объятья принял влажный, пахнущий цветами и тугими зелеными листьями, зимний сад.