Игра в саботаж

Глава 2

К уголовникам Анатолия Нуна перевели в конце декабря, перед самым Новым годом. До этого долгое время он был один – после того, как забрали его сокамерника. В камере он ужасно мерз – там было невыносимо холодно. В декабре Одесса оделась в белые одежды – в роскошный белый наряд, который всегда носила с аристократическим вкусом и грациозностью. Под снегом она была похожа на королеву в роскошных белых мехах. И для каждого одессита, знающего, какая роскошь – этот редкий снег в городе, появление белого пушистого вихря становилось настоящим праздником в душе.

В детстве, стоило выпасть первому снегу, вся детвора вываливала во двор – играть в снежки, лепить снеговиков, бросаться в сугробы да и просто беситься и орать, вываливаясь с головы до ног в белоснежной холодной пыли. Снежки летели со всех сторон, но, белые, попадая под воротник, превращались в растаявшие грязные струйки.

Так стало и с этой радостью во взрослой жизни – попав под воротник, она растаяла, растеклась и сползла по коже грязными струйками. Видимо, взрослые разучиваются испытывать радость. Никому из них и в голову не придет так сильно радоваться первому снегу, чтобы прыгнуть с головой в сугроб и вываляться в снегу полностью… Взрослые так не делают. Так и приходит взрослость. Похоже, взрослость – это насильственное лишение себя радости. К сожалению, Нун понял это слишком поздно.

Но те детские воспоминания о первом снеге остались в его душе крошечной цветной точкой, каким-то драгоценным сердечком, спрятанном в укромном уголке. И когда ему становилось совсем худо, а хуже тюрьмы в его жизни не было ничего, он мысленно доставал из укромного уголка этот разноцветный осколок счастья и пытался отогреть в застывших ладонях.

Здесь, в тюрьме, он тоже испытал радость от того, что пошел первый снег. Под потолком камеры было совсем крошечное окошко без стекла, забранное решеткой. Нун давно уже приладил уступы из нескольких кирпичей для того, чтобы подниматься наверх. Стоило приложить немного усилий, подтянуться на цепенеющих пальцах, и можно было схватиться за решетку и выглянуть в это крошечное окошко.

А там – о драгоценный дар! Там был кусочек настоящего неба. И на него можно было смотреть. Правда, всего несколько минут, потому что тяжело было висеть так, между каменным полом и окном, повторяя свою собственную судьбу – висеть между жизнью и смертью.

И когда пошел снег, Нун так и висел на стене, как жалкий, раздавленный паук – вернее жалкая копия паука. И вдруг в глаза ему попала острая снежная пыль – да так сильно, что он засмеялся, а потом запел… Впервые нарушив странный обет тюремного, застывшего молчания, своими каменными стенами подавляющий любые звуки.

Но радость от первого снега длилась не долго – слишком уж сильна была взрослость Анатолия, слишком долго он лишал себя радости. Вместе со снегом к ночи пришел холод, и тогда Нун стал цепенеть. И так, цепенея, все ходил и ходил по камере. Он больше не читал стихи. Пребывание в тюрьме научило его молчанию.

К Новому году возобновились допросы. Сначала они были абсолютно бессмысленные, похожие друг на друга как две капли воды – такие же, как были раньше.

Но потом вдруг все изменилось. Анатолий очень хорошо запомнил момент, когда допрос стал другим. И интуицией, каким-то мистическим шестым чувством понял, что и в жизни его произойдут серьезные изменения, что все будет по-другому. Интуиция узников развивается и крепнет сама собой.

В тот день его повели на допрос с утра, но не на второй этаж, где обычно допрашивали все эти месяцы, а перевели через двор в совершенно другой корпус. Это было странно: идти по двору, по выпавшему снегу, который уже стал подтаивать и чернеть – белая роскошь не сохраняется в Одессе долго. И он чуть не опьянел от свежего воздуха, ударившего в голову, как молодое вино. Он шел бы так и шел – часами, сутками, до конца жизни! Но все перемещение длилось меньше пяти минут.

Под надзором двух вооруженных конвоиров Нун быстро пересек двор. Его ввели в двухэтажное, по виду – административное здание, завели в какой-то коридор. И очень скоро он оказался в комнате, ничем не напоминающей прежние помещения для допросов. Скорей, это был рабочий кабинет, уставленный строгой рабочей мебелью.

В кабинете были двое. С удивлением Анатолий увидел того самого следователя, который был на обыске в его квартире, допрашивал в самый первый раз и даже кормил бутербродами с чаем. Этот следователь сидел за столом и что-то писал.

В кресле у окна сидел еще один – высокий мужчина в штатском. Этого человека Нун видел первый раз в своей жизни.

– Садитесь, Анатолий Львович, – любезно сказал следователь, указав на стул. – Рад сообщить вам, что документы по вашему делу скоро пойдут в суд. Следствие закончено.

– Это радость? – Нун опустился на стул, не в силах сдержать ухмылку.

– Понимаю вашу иронию, – вздохнул следователь. – Может быть, у вас есть какие-то вопросы?

– Есть. Один, – мгновенно насторожился Анатолий – тюрьма выбила из него все иллюзии и доверчивость, и он прекрасно теперь знал: когда следователь проявляет любезность, это всегда не к добру. – Почему мне не разрешают свидания? Почему меня не может навестить моя родная сестра, Роза Львовна Нун?

– Свидания вам запрещены, – следователь отвел глаза в сторону, – вы проходите по такой статье…

– По какой? Убийство, изнасилование? Я кого-то ограбил, убил? Может, задушил маленького ребенка? – Нун никогда не умел вовремя остановиться, не собирался и теперь. – Какая у меня статья? Умышленное убийство при отягощающих обстоятельствах?

– Хуже. Антисоветская деятельность, – резко ответил следователь, – вы и без меня это знаете. Скажите спасибо, что ваша сестра не находится в соседнем, женском отделении.

Это была уже прямая угроза, и Анатолий замолчал. Он понял: теперь следовало молчать, и так наговорил лишнего.

– Но я вас вызвал совсем по-другому поводу, – следователь сложил бумажки в папку и встал из-за стола. – Вот этот товарищ хочет задать вам несколько вопросов.

С этими словами он быстро вышел из кабинета. Анатолий уставился на мужчину в штатском.

– Да вы не волнуйтесь так, Анатолий Львович, – улыбнулся тот, – я хочу просто познакомиться с вами, по-дружески побеседовать.

– Кто вы? – Голос Нуна сел.

– Сотрудник госбезопасности. Моя фамилия Печерский. И я недавно видел вашу сестру. Хочу сообщить, что у нее все в полном порядке.

– Роза арестована? – Он подался вперед.

– Что вы, нет! Она на свободе. И вы тоже скоро будете. Если, конечно, поведете себя правильно.

– Правильно – это как? – Анатолий почувствовал подвох.

– Будете выполнять все мои указания.

– Хотите сделать из меня стукача? – мгновенно среагировал он.

– Зачем же так грубо? Просто хочу наладить с вами сотрудничество, чтобы вы рассказывали мне разные интересные вещи, которые с вами происходят.

– Нет, – Нун так занервничал, что даже подался вперед, – нет. Сделать из меня вашего сексота – ничего не получится.

– Зря вы так, – мужчина укоризненно покачал головой. – А я только хотел сообщить радостную новость, что могу хоть завтра освободить вас из тюрьмы. И даже помочь перебраться туда, куда вы так хотите добраться, то есть за границу.

– В обмен на что?

– В обмен на информацию. Вы будете знать очень много интересующей нас информации – в Израиле. Сможете помочь бывшей любимой родине.

– Нет, – Анатолий повернулся к окну, но оно было задернуто шторами, и ничего не было видно.

– Ну, как хотите. – Мужчина встал, демонстрируя отлично сшитый, дорогой костюм. – Тогда хочу вас предупредить: принято решение перевести вас в другую камеру. Вы больше не будете один.

– Так это же хорошо! – воскликнул Нун абсолютно искренне.

– Рано радуетесь. Вас переведут в камеру к уголовникам. Вы ведь еще не видели здесь уголовников, правда? Сразу скажу: у них есть своя собственная иерархия, и вы им не понравитесь.

Нун молчал. Теперь он понял все. Его пытались сломать другим образом. Липкая струя ледяного пота скатилась вдоль позвоночника. Было даже страшно представить, что его ждет…

– Хочу дать вам один совет, – кагэбист обернулся уже в дверях, – вы ведь писатель? Вы должны хорошо подбирать слова, так? Как вы думаете, с каким словом ассоциируется тюрьма? Что самое главное в тюрьме?

– Я не знаю, – Нун смело выдержал его взгляд, – это два разных вопроса. Я никогда об этом не думал.

– На самом деле слово одно. Молчание, – веско сказал кагэбист. – Тюрьма – это молчание. Запомните это, Анатолий Львович. Если хотите выжить.

На следующее утро, около 6 утра, еще даже не рассвело, в его камере появился конвойный.

– Нун, собирай манатки! – крикнул. – Да побыстрей. Тебя переводят.

У Анатолия почти не было вещей. Все они легко поместились в сетчатой авоське – то, что он успел собрать дома, во время ареста. Поэтому через десять минут он уже шагал по длинному коридору следом за конвойным, а сзади его сопровождал еще один, появившийся из ниоткуда, вооруженный конвоир, демонстративно держащий руку на кобуре и дышащий в затылок.

Нуна снова провели через двор, но в этот раз в сторону, противоположную от административного здания, к выходу. Он успел разглядеть кованые ворота и стоящий за ними микрофургон. Возле ворот ему сковали руки сзади наручниками.

– Такое правило, – даже как-то любезно сказал конвоир.

– Куда меня везут? – Анатолий не сильно рассчитывал на ответ, однако конвоир неожиданно ответил, возможно, потому что Нун вдруг пробудил в нем что-то человеческое:

– В тюрьму на Люстдорфскую дорогу.

Анатолий похолодел. Об этой тюрьме рассказывали настоящие ужасы – о невыносимых условиях содержания, о жестоких порядках… Да и близость кладбища играла на руку любителям распространять страшные слухи…

Пожалуй, это было самое мистическое место города – между кладбищем и тюрьмой, дорога ужасов… И вот теперь ему предстояло отправиться в этот ад, в самую страшную неизвестность, точно по этой дороге – между кладбищем и тюрьмой… Между смертью и жизнью…

Лестница была извилистой, стены – выщерблены, и пока Нуна вели наверх, он все время думал о тех, чьи ноги истерли эти шаткие ступеньки. Сколько уголовников ходило по этим узким проходам, сколько судеб навсегда оборвалось в этих ужасных стенах? И вот теперь он в самой страшной уголовной тюрьме – кошмар, который не мог привидеться и во сне, потому что не снились ему такие сны. Его сны всегда были счастливыми.

Наконец, где-то в районе третьего этажа, где совсем извилистый лестничный пролет оборвался, не сменяясь другим, его вывели в длинный коридор с рядами одинаковых металлических дверей. В каждой из них было окошечко, забранное густой железной решеткой. Остановились где-то посередине. Конвоир глухо скомандовал:

– Руки за спину, лицом к стене.

Про руки было излишне, так как едва заключенного привезли в тюрьму, руки ему опять сковали наручниками. Нун повернулся так, как ему приказали. Щелкнул замок двери. С него сняли наручники и втолкнули внутрь камеры.

Он остановился на пороге, не зная, как себя вести, присматриваясь к новой для него обстановке. Самым первым и самым ужасным, что поразило его здесь, был запах. На него мгновенно пахнýло каким-то смрадным гнильем, и эти гнилые миазмы моментально забили ему ноздри.

Анатолий был очень утонченным, чувствительным и брезгливым человеком. Сколько себя помнил, всегда остро реагировал на запах. Плохо пахнущую еду ни за что не стал бы есть. Но здесь казалось, что эта камера гниет изнутри. И он не знал, даже не мог определить, что смешалось в этом ужасающем запахе: вонючие носки, человеческие испражнения, пот, запах несвежей пищи, застоявшийся воздух никогда не проветриваемого помещения… Страшно было даже представить, что отныне вся его жизнь будет проходить в этом аду.

Потом в глаза бросились нары. Камера была достаточно узкой и тесной, поэтому нары были устроены в три этажа. И – люди. Со всех нар на него смотрели люди с внимательными волчьими глазами, как будто они ощетинились, словно им подали сигнал опасности… Эти глаза были здесь повсюду. На мгновение у него мелькнуло страшное видение – даже в стенах и потолке, везде – только глаза. Он не понимал, как себя вести. Поэтому молча застыл на пороге.

Только позже Анатолий узнал, почему в камере было так много глаз. Тюрьма была переполнена, и в камеру, рассчитанную на шесть человек, забивали человек тридцать. Страшная скученность, антисанитария – все это создавало чудовищные условия, выжить в которых было настоящим подвигом. И еще он узнал (потóм, потóм – все было потóм!), что в тот самый первый момент он повел себя исключительно правильно. В тюрьме не выносили паникеров и болтунов. Правильным поступком было молчать.

– Принимай новенького! – крикнул конвоир ему в спину, и дверь захлопнулась.

К Анатолию подошел какой-то невысокий лысый мужчина средних лет.

– Статья? – прищурившись, спросил он.

Анатолий ответил. Мужичок презрительно скривился. Ткнул рукой в левый угол камеры:

– Последние нары возле стены видишь? На третий этаж полезай, наверх.

Нун подошел к нарам. Третий этаж был очень высоко, почти под потолком. Он закинул наверх котомку с вещами. Сердце на мгновение кольнуло – как же он заберется туда? Он никогда не занимался спортом, да и по жизни был тучным. Как же теперь? Однако выхода не было. Он уже собирался карабкаться наверх, но какой-то парень вдруг схватил сверху его котомку, причем с самым нахальным видом. Не растерявшись, Анатолий вырвал свои вещи из его рук.

– Посмотреть дашь, что там у тебя? Вдруг мне чего надо? – нагло прищурился парень.

– Нет, – твердо сказал Нун, бросая вещи обратно наверх.

Он был уверен, что парень полезет в драку. Однако тот, к его огромному удивлению, отошел. Сзади он услышал:

– Подойти сюда.

Анатолий пошел на голос. По самому центру камеры, на первом этаже, скрестив ноги по-турецки, сидел мужчина явно восточной внешности. Было ему не меньше пятидесяти. Коротко стриженные волосы были совсем седыми. Глаза выделялись жесткостью. Одет он был в теплый, очень приличный спортивный костюм, да и сзади него виднелось довольно дорогое новое стеганое одеяло. Оно очень отличалось от тех ветхих тряпок, которые были наброшены на все остальные нары, в том числе и на место Анатолия.

– Садись, – мужчина небрежно хлопнул ладонью по койке. – Меня зовут Эльмир. Как тебя величать?

Нун назвался. Мужчина кивнул, затем спросил:

– Из-за чего в политику влез? Чем зарабатываешь на жизнь?

– Ничем, – Анатолий старался отвечать спокойно, не показывать дрожи в голосе. – Я писатель.

– Писатель, правда? – оживился Эльмир. – Что же ты написал?

– Роман, – Анатолий отвел глаза в сторону, – о Моисее.

– Значит, хорошо знаешь Библию?

– Нет. Меня интересовало другое.

– Писатель… Писателя у нас еще не было. А я вот стихи пишу. Плохие, конечно.

– Ну, это не вам судить. Тем, кто читать будет.

– Правильный ответ, – Эльмир кивнул. – Ты вот что, писатель. Слушай сюда внимательно. Я тут главный. Если вопросы какие – сразу ко мне. Сам держишься тише воды, ниже травы. На рожон не лезь, со своим уставом не пробуксовывай. Никого трогать не будешь – и тебя оставят в покое. Я сказал.

– Я понял, – кивнул Анатолий.

– Это верно, понимай, – Эльмир вперил в него тяжелый взгляд неподвижных темных глаз. – Ну, лезь наверх. Понадобишься, позову.

Нуну не надо было повторять дважды. Кое-как он вскарабкался под потолок. На удивление, продавленная сетка нар оказалась удобной, а матрас – мягким. Он закрыл глаза и не заметил, как заснул.

Проснулся он от странного шума, который раздавался сразу со всех сторон. Несмотря на то что было три часа ночи, в камере никто не спал. Люди переговаривались, группками ходили туда-сюда, зачем-то стягивали с кроватей одеяла. Анатолий догадался, что именно ночью начинается настоящая жизнь.

Говорили все на каком-то странном жаргоне, которого он абсолютно не понимал. А потом, плюнув про себя, перестал даже прислушиваться. Прикрыл глаза, стараясь снова уснуть. Но дальше произошло невообразимое.

Со второго этажа за ноги сдернули какого-то мужчину, бросили на пол. На мгновение в воздухе мелькнули черные взъерошенные волосы, Анатолий это увидел. Затем на него начали набрасывать одеяла. А потом…

Били его ногами со всех сторон сразу. Из-под одеял были слышны сдавленные хрипы и приглушенные вопли. Единственными понятными Анатолию словами были «меси суку». От ужаса ему захотелось завыть. Но он молчал. Избиение несчастного длилось долго. Наконец жертву просто оставили на полу. Было видно, как сквозь тонкие одеяла щедро проступает кровь.

Утром в камере появились охранники и вынесли труп. Нун прекрасно понимал, что это труп – только мертвое тело могло пролежать на холодном цементном полу без единого звука.

Где-то через час после этого начался шмон. Всех заключенных выгнали в коридор и вверх дном перерыли всю камеру. Появилось тюремное начальство.

Два человека в форме страшно орали матом, выясняя, что произошло ночью. Все заключенные как один отвечали, что человек упал со второго этажа, а больше никто ничего не видел. Подошли к Анатолию.

– Ты, новенький… – Начальник тюрьмы крепко выругался сквозь зубы, – говори правду, иначе пойдешь в яму.

Нун не знал, что такое яма, но, прямо глядя начальству в глаза, сказал:

– Я спал, мало что видел. Знаю, что он упал на пол с койки. Сверху. И все.

– С койки… – Начальник тюрьмы сжал кулаки и расхохотался: – Койки у него здесь, санаторий, бл… Интеллигент хренов, где ж ты взялся на мою голову!

Схватив Анатолия обеими руками за грудь, он швырнул его в стену. Спина моментально отозвалась резкой болью.

– Говори правду! Замочу, сука! – продолжал неистовствовать начальник.

– Он упал со второго этажа. Это правда… – повторил Нун.

Начальник со злостью отшвырнул его от себя в сторону. Всех заключенных загнали обратно в камеру. Постепенно они угомонились.

– Писатель, подойди, – скомандовал негромко Эльмир через время.

Анатолий подошел, молча сел на нары.

– Почему не сказал правду?

– Это не мое дело.

– Почему? Ты же писатель, гуманист. А здесь ночью на твоих глазах убили человека.

– Значит, было за что.

– Было, – губы Эльмира иронично скривились, – стукачом он был. Сукой. Двоих моих людей из-за него в яму спустили.

– В яму? – переспросил Нун.

– Это карцер. Наказание такое. А ты молодец. Вот что я тебе скажу… – Эльмир сделал паузу, потом произнес со всей серьезностью: – Мне тебя на воспитание дали. Временно. О чем я, ты понял? Вижу, понял. Но я тебя трогать не буду. И никто не тронет. Живи себе спокойно. Только не долго ты здесь проживешь.

– Что это значит? – против воли вздрогнул Анатолий.

– У мусоров на тебя свои планы. Заберут тебя скоро отсюда. Временный ты, понял? Не знаю, что они задумали, но то, что ты выйдешь отсюда, это точно.

– Хотелось бы, – грустно усмехнулся Нун.

– Не на волю, – покачал головой Эльмир, – но бояться не нужно. Не впадай в панику раньше времени. Время все покажет… писатель. Ну, иди.

Снова забираясь наверх, Анатолий обдумывал слова Эльмира. Что ждет его здесь? Что еще приготовила ему судьба? И временно – это сколько? Ему стало страшно. Неопределенность была страшней боли. Сейчас уже конец декабря. Сколько же еще он пробудет здесь?