Игры арийцев, или Группенфюрер Луи XVI

ПОРОЧНАЯ ГЕРЦОГИНЯ, 3 июля 1953 года

Бертран прогуливался по парку, когда вновь встретил женщину, обратившую на себя внимание во время бала. Она была старше его, но в женщине крылась какая-то порочная привлекательность, заставлявшая Бертрана Гюльзенхирна вновь и вновь бросать взгляды на нее. Женщина была в платье, скрывавшем ее формы, невозможно было понять, какие у нее ноги, но вместе с тем легко оценить ее грудь, круглыми упругими мячиками выпирающую из корсета. Женщина стояла под деревом с местным плодом в руке — зеленоватым и бугристым, чем-то сразу напомнившим Бертрану русскую гранату «лимонку». Матовое лицо ее было привлекательным, если не сказать больше, похожие на крупный чернослив глаза разглядывали принца с порочным оживлением, словно женщина ожидала от него каких-то действий и была разочарована тем, что он этих действий по каким-то причинам не предпринимал. Бертрану вновь бросилась в глаза чувственная мушка над полными улыбающимися губами.

Да, эта женщина была значительно старше его. И все-таки она вызывала в Бертране желание. Как уже говорилось, в жизни Гюльзенхирна было не слишком много женщин. Связываться с падшими женщинами Бертран не хотел, в сиротском доме ему преподавали любовь как нечто возвышенное. Бертран, конечно, знал, что детей отнюдь не находят в капусте и аисты их тоже не приносят. Что и говорить, незнакомка волновала Бертрана, хотя он пытался не признаваться самому себе в причинах этого волнения.

— Принц, хотите? — с некоторой двусмысленностью сказала незнакомка, протягивая Бертрану загадочный плод. У нее был чувственный хрипловатый голос, от которого Бертрана бросило в жар, а потом в холод. Именно такой женский голос производил на юношу впечатление.

— Вы… вы гуляете здесь? — выдавил Бертран.

Женщина засмеялась.

— Удивительная проницательность, принц, — сказала она. — От вас не укроется ни одна загадка. Конечно же, я здесь гуляю. Не думает же вы, что я работаю здесь садовницей?

— Извините, — сказал Бертран, — не знаю вашего имени… Вам не кажется, что все происходящее здесь имеет несомненный безумный оттенок?

— Ах, принц, — женщина засмеялась и подбросила плод на ладони. У нее была узкая ладонь с длинными породистыми пальцами, которые от ухоженных, покрытых розовым лаком ногтей казались еще длиннее. — Вы слишком серьезно воспринимаете происходящее. Надо ко всему относиться проще. Разве нельзя воспринимать все как игру, в которую увлеченно играет весь город?

Она игриво коснулась щеки Бертрана.

— Боже, как вы серьезны! Вам это совершенно не идет. Кстати, пора бы и познакомиться. Меня зовут Изабелла, а здесь еще называют герцогиней де Клико.

— У вас есть муж? — осторожно поинтересовался Бертран.

— Был, — беззаботно сказала герцогиня. — Вот уже второй год как я стала вдовой. Дуэль, знаете ли, он был большой поклонник дуэлей, ему довольно часто приходилось на них драться… Увы! Это был день, когда он столкнулся с более умелым соперником, который нанизал его на шпагу, словно куропатку на вертел.

— Вы так неуважительно отзываетесь о муже? — порозовев лицом, спросил Бертран.

— Ах, принц, — герцогиня захохотала. — Сразу видно, что вы здесь совсем недавно и ничегошеньки не знаете! Вы курите?

— Иногда, — сказал Бертран.

— Прекрасно! — герцогиня еще раз подбросила плод на руке. — У меня дома прекрасные сигары из испанских колоний. Не желаете? Заодно я кое в чем постараюсь просветить вас, хотите?

Бертран огляделся.

— Кого вы боитесь, принц? — весело сказала герцогиня. — Возьмите меня под руку, так принято.

Увлекаемый женщиной Бертран чувствовал все растущее желание и стыд.

Постель у герцогини была роскошная.

Ноги у нее, как Бертран и ожидал, были великолепными. И страстной она была, очень страстной. Ее ухоженные ногти оставили память о себе на спине Бертрана.

— Здесь все как при настоящем французском дворе, — сказала герцогиня, глядя в потолок. — Все упиваются своими любовными победами и изменами. Неудивительно — большинство женщин начинали карьеру в публичных домах, только теперь они стыдятся признаться в этом. А ты думал, что король где-то набрал настоящих дворянок? Все мы играем свою роль. Одни роли у мужчин, другие у женщин, но все заключается в том, что мы не принадлежим себе. Марионетки, которые кто-то дергает за ниточки. И невозможно выйти из роли, потому что тогда тебя ожидает смерть.

— Зачем же вы поехали сюда? — накрывшись по горло атласным одеялом, спросил Бертран.

Юноша стыдился своей наготы.

— Зачем поехали… — женщина улыбнулась. — В публичном доме не принадлежишь себе, нас оттуда выкупил новый хозяин, поэтому решать, куда и когда ехать, мог только он. А потом… понимаешь, милый принц, все казалось невероятным, почти сказочным — подняться из грязи к вершинам и стать блестящей дамой света… купаться в роскоши… пить настоящее шампанское и есть изысканные блюда… Тогда это казалось не просто забавным, это давало надежду…

Женщина села, спуская с постели длинные ноги, потянулась к столику, взяла с него пачку сигарет и закурила. По спальне поплыл голубоватый дым.

— Сначала тебе кажется все прекрасно, только потом начинаешь понимать, что ты ничем не отличаешься от мухи, попавшей в паутину, из которой уже не вырвешься. И что тебе остается? Только бесплатно делать то, за что ты раньше получала деньги.

— Королевство Паризия, — сказал Бертран. — И я в роли инфанта. Бред!

— Игра, — сказала Изабелла. — Воспринимай все происходящее как игру, и тебе сразу же станет легче. Смысл игры заключается в самой игре, когда играешь, не задумываешься о смысле жизни и о том, чем все закончится. Если тебе суждено будет стать следующим королем — стань им.

Она резко, почти по-мужски затушила окурок в серебряной пепельнице.

— А теперь я покажу тебе что-то новое, — дразнящее улыбаясь, сказала Изабелла. — Ты готов или хочешь еще немного отдохнуть?

Бертран не хотел отдыхать.

В конце концов, все вопросы, которые у тебя возникают, не столь уж и насущны, ответы на них можно получить и потом.

Опыт герцогини пьянил и заражал.

Наверное, и Бертран оказался достойным любовником. Иначе с чего бы герцогиня хвалила молодого человека на следующий день в салоне мадам Шампольон?

— Вынослив как немец, галантен как француз, изобретателен как еврей, темпераментен как испанец, жаден до всего словно русский, — охарактеризовала подружкам герцогиня своего нового юного любовника.

— Напрасно ты так неосторожна в словах, — сказала ее близкая подружка Нана.

— Ты о том, что я помянула евреев? — удивилась герцогиня.

— Нет… немцев, — вздохнула Нана. — В Паризии не стоит их поминать. Впрочем, о русских и евреях тоже было бы лучше промолчать. Значит, ты говоришь, что парень не обделен любовными талантами?

— Думаю, тебе надо попробовать это самой, — засмеялась герцогиня. — В противном случае ты мне не поверишь.

— Молодец, — сказал Ришелье, выслушав донесения агентесс. — Угодить этой опытной стерве в постели трудно, легче выиграть войну против Испании, уж она-то знает толк в мужских достоинствах! Будем надеяться, что постоянные любовные упражнения отобьют у нашего наследника желания предаваться философствованиям и анализу реальности. А это она хорошо подметила — конечно же игра! По мне так лучше играть, чем стоять обвиняемым перед трибуналом!

— Не играйся словами, — предупредил его герцог де Роган. — У меня испарина выступает, когда я вспоминаю сообщения из Нюрнберга.

Да, в сорок шестом они следили за работой Международного трибунала, невзирая на запреты короля. В подвале одного из замков стоял мощный приемник, который ловил сообщения. Борман исчез, Геринг покончил с собой, Риббентропа, Кейтеля, Функа и некоторых других повесили, фон Шираха приговорили к двадцати годам, а Гесса — к пожизненному заключению. Но готовились новые процессы — над теми, кто стоял в иерархии ниже. Хорошего в этом было мало, каждый представлял себя на скамье подсудимых, и ночами им снилась веревка, жестко перехлестывающая горло. Уж лучше играть верного слугу короля в дикой сельве, да что говорить, лучше было жить среди голозадых обезьян, чем находиться в это время в Европе, чьи территории напоминали раскаленную сковородку. Оживились евреи. Какая-то группа недобитых иудеев развязала охоту на тех, кого по собственному разумению причислила к военным преступникам. Растерзанная, расчлененная на четыре части Германия агонизировала, надежды на то, что однажды она восстанет из пепла, становились призрачными, поэтому здесь, в сельве, многие все охотнее и охотнее вживались в шкуры псевдодворян, стараясь не вспоминать свое прошлое, и не желая, чтобы это прошлое им напоминали.

Надежду внушил лишь текущий год — в марте сообщили, что восточный деспот умер, смерть эта обещала изменения и, быть может, возможный возврат в Большой мир, оставленный ими сразу после войны.

Время рождало надежды.

СВЯТЫЕ КИНОМЕХАНИКИ, 7 августа 1953 года

Праздная жизнь довольно быстро надоела Бертрану.

— Послушайте, герцог, — обратился он к де Рогану. — Это ведь так тоскливо — ничего не делать неделями!

— Хотите, организуем охоту? — предложил герцог. — Есть, конечно, еще более веселые занятия, но боюсь, что король не одобрит вашего участия в них. Он не разрешит подвергать жизнь возможного наследника опасности.

— Что вы имеете в виду? — разглядывая разгуливающих по парку людей, поинтересовался Бертран.

— Время от времени молодежь отправляется в джунгли, чтобы присоединить к королевству вашего дяди парочку-другую деревень. К сожалению, это невозможно сделать без определенного риска, поэтому ваше участие в подобных мероприятиях исключено.

— И что, жители деревень добровольно подчиняются Паризии? — поинтересовался Бертран.

— Что вы, принц, — осклабился де Роган. — Чаще всего этого приходится добиваться огнем и мечом, причем в буквальном смысле этих слов. Но что поделать, Паризия нуждается в рабочей силе, а местные племена черномазых не отличаются особой жизнестойкостью. Так что мы выберем? Охоту?

— Не знаю, — с растерянной запинкой отозвался Бертран. — Честно говоря, охота не слишком привлекала меня.

— Тогда у вас остается еще одна забава, — с легкой усмешкой сказал герцог. — Кстати, это тоже своего рода охота, хотя и приятная во всех отношениях.

Бертран вопросительно посмотрел на него.

— Женщины, — сказал герцог. — Вы молоды, принц, а охота на девиц всегда привилегия молодости. Слышали о графе Д' Арманьяке? Однажды ему задали вопрос: какое вино он предпочитает — белое или красное. Знаете, что он ответил? Он сказал, что когда пьет белое вино, ему хочется красного, а когда он пьет красное, ему хочется белого. Тогда его спросили, каких женщин он предпочитает — блондинок или брюнеток….

— Думаю, ответ графа легко предугадать, — сказал Бертран. — Он сказал, что когда лежит с блондинкой, мечтает о брюнетке, а когда имеет дело с брюнеткой, хочет блондинку. Верно?

— Вы проницательны, принц, — с улыбкой сказал де Роган. — Возможно, когда-нибудь из вас получится великолепный король!

Бертран кивнул. Не то, чтобы он соглашался с герцогом, ему просто не хотелось спорить.

Нелепая средневековая одежда уже не стесняла его, он привык облачаться в нее и носить с достоинством подлинного дворянина. Да и шпага уже казалась естественным продолжением руки — ежедневные занятия с учителем фехтования принесли свои плоды. Но он никак не мог привыкнуть к происходящему, ему постоянно казалось, что он играет в скверной любительской пьесе, написанной дилетантом и графоманом. Даже реплики казались ему фальшивыми. Иногда ему казалось, что его окружает толпа буйнопомешанных, населяющих сумасшедшие дома, которые здесь почему-то называли замками. Более всего не давало Бертрану покоя то, что происходящее нельзя было ни обсудить с кем-либо, ни осудить. И то и другое было чревато наказанием, герцог де Роган предупредил Бертрана, что это правило действует на всех и даже для него, принца крови, исключения не будет сделано.

— Многие уже пострадали за свою несдержанность, — неторопливо объяснял герцог. — Лемонье скормили аллигаторам, которых здесь называют щуками, так как река, несомненно, является Сеной. Барону Дариньону повезло — на нем испробовали действие гильотины. Что же, она сработала вполне удовлетворительно, барон даже не успел особо испугаться. Слова опасны, принц, они имеет оборотную сторону, которая не всегда известна людям и истинность слов, а также последствия неосторожных высказываний они, к сожалению, узнают слишком поздно. Одно время было модно охотиться на ведьм среди черномазых, населяющих местные деревни. Церковники любили выносить им свои приговоры. Знаете, принц, к моему удивлению эти приговоры не отличались разнообразием — чаще всего уличенных в колдовстве приказывали сжигать на костре. Одно время мне казалось, что Монфокон пропахла горелым мясом. Скажу прямо — я этого не одобрял.

— Я знаю, — сказал Бертран. — У вас свой взгляд на женщин.

Герцог де Роган замахал руками, стеснительно улыбаясь и близоруко щурясь, отчего стал похож на безобидного старичка, признающегося в старческих грешках. Впечатление было обманчивым, Бертран помнил его другим — упругим, как пружина, и безжалостным, словно охотящаяся анаконда.

— Принц, зачем же вы меня ниже пояса! — почти радостно вскричал герцог. — Что поделать, я считаю, что подлинное удовлетворение можно получить, лишь оставшись с женщиной наедине, когда она целиком и полностью в твоей власти, когда ты способен воплотить в жизнь любые, даже самые безумные фантазии. Но что поделать — меня окружают дилетанты.

Бертран промолчал.

Ему любовные похождения начинали надоедать. Доступность никогда не бывает увлекательной, женщины быстро надоедают, если не обладают флером недоступности. Среди особ женского пола, населяющих столицу, таковых не наблюдалось, напротив — сам принц Бертран являлся той самой дичью, на которую охотилась прекрасная половина, женщины вожделенно добивались его внимания, и герцогиня де Клико была лишь первой, давшей ему определенный любовный опыт, но отнюдь не последней. Впрочем, устав от женского внимания, Бертран предпочитал отсиживаться именно у герцогини, которая относилась к принцу с почти материнской нежностью, но только до того момента, когда они оказывались в постели. В постели герцогиня оказывалась ненасытной тигрицей, это немало утомляло, хотя и привносило в жизнь Бертрана некую пряность и остроту.

— Я хотел бы съездить в Испанию, — выдерживая правила игры, сказал Бертран.

— Увы, принц, это невозможно, — улыбнулся герцог. — Вам нельзя покидать столицу, так распорядился ваш дядя. Кроме того, вам не окажут там почестей, достойных вашего положения.

Бертран был узником, птицей, посаженной в золоченую клетку, стены этой клетки надежно отгораживали его от свободы, а привратником был этот маленький человечек, который под внешней безликостью хранил невероятный ужас, который только мог существовать в человеческой душе.

— Если вы желаете, принц, — сказал герцог, — вы могли бы принять участие в одной забаве, не знаю, покажется ли она вам интересной…

Нет, у Бертрана не было никакого желания принимать участия в чудовищных забавах своего собеседника, о чем он не преминул сообщить, хотя и в весьма осторожных выражениях, чтобы не обидеть герцога. Но тот лишь усмехнулся:

— Что вы, принц, я бы никогда не осмелился предложить вам ничего подобного. В конце концов, то, что интересно одному, весьма вероятно, окажется безразличным другому. Нет, я имел в виду совсем иное. Вы любите кино?

— Ну, что ж, — согласился Бертран, — увлечение кинематографом не хуже любого иного занятия. Надеюсь, мы с вами не станем смотреть «Девушку моей мечты»?

— Принц! — укоризненно вскричат герцог де Роган. — Вы постоянно стараетесь меня уязвить. А ведь я очень и очень благорасположен к вам, зачем же вы пытаетесь разрушить взаимное доверие? У каждого человека есть свои слабости, что поделать, если на мою долю выпали именно эти?

Сеанс киномагии был назначен на ночное время и проходил в подвале замка герцога.

— Почему такая таинственность? — удивился Бертран. — Разве король против развлечений подобного рода?

— Вы все увидите сами, принц, — загадочно улыбаясь, сказал герцог. — Вы даже быстро поймете, что вся прелесть происходящего заключается даже не в самом действе, а в отношении к нему окружающих.

Перед небольшим белым экраном стоял проектор, около которого к удивлению Бертрана возились архиепископ Паризии Франсуа Лавиньон и кардинал де Сутерне, сменившие сутаны на городскую одежду. Еще три часа назад Бертран слушал, как архиепископ читает проповедь на темы нравственности в храме, сейчас же Лавиньон готовился к показу кинофильма редким и, видимо, избранным зрителям, которых в зале не набралось и двух десятков. Среди присутствующих выделялся статью и ростом барон Шато де Боливьен, который пытался сейчас говорить вполголоса, только это ему удавалось с трудом — голос барона трубно гудел под сводами подземелья, и его постоянно одергивали, пока, наконец, де Боливьен не угомонился, усевшись верхом на один из стульев в заднем ряду. Некоторые зрители были в черных полумасках, из чего Бертран сделал вывод, что его дядя не разделяет тайных увлечений своего дворянства.

— О да, — согласился с его мнением герцог де Роган. — Этот аппарат со всеми предосторожностями привезен из Монтевидео, как и пленки, которые нам предстоит посмотреть. Будьте осторожны в беседах с его величеством, он и в самом деле не одобряет подобных занятий!

— Начнем? — буднично спросил архиепископ, поднимая от кинопроектора бледное лицо.

— Да, да, — послышались голоса из зрительских рядов.

Застрекотал проектор, белый экран усеяли царапины и пятна, потом экран потемнел, и на нем появились надписи, которые, впрочем, сменились изображением раньше, чем Бертран их прочитал. Изображения шокировали Бертрана, ибо представляли собой обнаженные тела мужчины и женщины, которые сплелись в весьма натуралистически снятом акте совокупления. Из зрительского ряда послышался одобрительный свист и довольные возгласы.

Пленка оказалась порнографической. Зрители смотрели ее с одобрительным гоготом и задорными комментариями каждого совокупления, в особо забористых местах аудитория принималась топать сапогами и подсказывать актерам дальнейшие действия, что на взгляд Бертрана было совершенно бессмысленным. Остроносый кардинал де Сутерне переводил реплики актеров — фильм шел на английском языке, и уже одно это являлось государственным преступлением. Бертран начинал понимать, что именно собрало сюда людей. Не порнография, нет — иные события при дворе были куда более свободными от морали и нравственности, нежели происходящее на экране. В подземелье зрителей собрало именно чувство освобожденности от кем-то установленных и уже надоевших правил, более зажигало не действо, а тот факт, что фильм демонстрировался и комментировался представителями паризийской церкви, осознание того, что само нахождение в этом кинозале было уголовно наказуемым и запретным. Участие в просмотре порнухи рождало в зрителях чувство освобождения, некоторые сцены будили воспоминания о прошлом, а у каждого за спиной было что-то недостойное, которого они стыдились и которым вместе с тем тайно восхищались.

— Порви меня! — комментировал кардинал. — Сделай так, чтобы я не пожалела о том, что легла с тобой в постель! Проткни меня!

Садомазохизм, которым были наполнены сцены фильма, возбуждал зрителей, заставлял их трепетать, возвращаться к своему недавнему прошлому.

— Ганс! — громко сказал барон де Боливьен. — Ну точь-в-точь Ганс Кугель! Помнится, именно так он накинулся на ту еврейку у рва. Без стыда и стеснения трахнул ее прямо при всех и столкнул в ров, когда эта тварь еще нежилась, переживая оргазм!

Зрители взвизгнули от восторга.

— Что и говорить, — согласился кто-то из зрителей, — помнится, мы неплохо развлекались во Франции!

— Нет, на Украине мы оторвались больше, — возразил кто-то. — Если бы не партизаны, можно было бы считать, что мы попали в рай.

А просмотр постепенно превращался в оргию, скрипели нещадно стулья, кто-то уже постанывал, кто-то хрипловато кричал:

— Где эти обезьяны, где?

— Господа, — сказал кардинал. — Как священник, я просто должен подготовить вас к будущим исповедям. Прошлые грехи прощены, только новые грехи дадут вам возможность покаяться, это говорю вам я, кардинал Сутерне!

В помещении появились две девушки-мулатки, почти подростки, они затравленно озирались по сторонам, а вокруг них незримо, но осязаемо сгущалась похоть, и по взглядам присутствующих мужчин можно было догадаться, к чему склоняется дело. Возбужденные мужчины окружили мулаток.

— Ну, дальнейшее не так уж и интересно, — склонился к уху Бертрана герцог де Роган. — Свальный грех — это не для меня. Вы останетесь, мой принц, или мы с вами покинем этот вертеп?

— Гнусность, — искренне сказал Бертран, вдохнув свежий воздух темного в ночи парка. — Противно!

— Не стоит судить так категорично, — возразил де Роган. — Думаете, им и в самом деле нужны эти черномазые шлюшки? Ошибаетесь, принц! Иногда они опускаются до настоящих обезьян. Вот где потеха! Им необходимо ощутить свою власть над всем живым. Когда каждый день склоняешься в угодливых поклонах перед сильными мира сего, хочется ощутить и собственное всесилие, почувствовать, что кто-то всецело зависит от твоей воли. Раб всегда хочет стать господином. А эти… Они жили рабами раньше, живут ими и сейчас, потому и проявляют потуги на властность, а эта властность всегда оказывается жестокой. В конце концов, кем они были там? Архиепископ в той жизни был шофером гестапо Гансом Шеффертом. А кардинал — интендантом в хозяйственном управлении СС. Возил золотые зубы и оправы очков в Имперский банк. Они хотят власти и только. Только не говорите, что вам жалко этих черномазых сучек, это дурной тон, принц! Ну, что? Хотите, посидим у меня? Я угощу вас великолепным перно, если захотите, мы можем сыграть в шахматы, а? Не привлекает такая перспектива?

Честно говоря, Бертрану хотелось остаться в одиночестве. Его охватывал ужас, когда он пытался представить, что происходит сейчас в подвале. Но страшнее всего было то, что к этому ужасу странно примыкало тайное желание, которое будоражило душу Бертрана. Быть может, — вдруг подумал он, — так и рождается в человеке свинство — почувствовать в себе тайное желание насилия? А потом достаточно обрасти толстой шкурой, чтобы не дать просочиться к глубинам души сочувствию и состраданию. И готова еще одна скотина, готовая на все.

— Какой из меня игрок, — вслух сказал он. — Но вот от рюмки хорошего перно я бы не отказался, господин герцог.

— Вам нехорошо? — участливо заглянул в его глаза герцог.

— Немного, — признался Бертран. — Наверное, мой дорогой герцог, я еще слишком молод, чтобы играть в подобные игры. И не хочется. В этих играх слишком много животного начала.

— Вы на правильном пути, — со смехом заметил герцог. — Еще немного и вы начнете понимать меня. Главное — понять человека, после этого в мотивах его поступков легко разобраться. Всегда пытайтесь понять человеческую суть. Это главное, мой принц! Честно говоря, все эти игры немного утомляют и меня. Спектакль, в котором режиссурой занят один человек. Остается только сожалеть, что этот человек не я.

ФАЛЬШИВАЯ ЖИЗНЬ ПРИ ДВОРЕ, 10 августа 1953 года

Король сидел на троне, покачивая ногой в красном башмаке.

Прищурясь, он некоторое время разглядывал Бертрана, потом невесело усмехнулся:

— Ты ничего не понял. Да, все они ненавидят меня. Но не потому, что я король, хотя каждый из них в душе совсем не прочь занять мое место. Деньги, малыш, все упирается в ливры и луидоры, которыми они жаждут обладать. Они мечтали бы добраться до сокровищницы, но понимают, насколько коротки их руки. Они терпят меня, потому что без меня они просто прах прошлого, обломки бывшего величия. Идиоты не понимают, что именно я их тяну к подлинному величию. Господи, Бертран, как мне хочется, чтобы не только я, чтобы они все забыли о своей прошлой жизни. Кем они были? Они ведь были рабами системы, которую создал Адольф. Да, старик был велик, он кое-что понимал в истинных целях. Но я создал мир, в то время, как он просто переделывал окружающее под себя. А эти… — король пренебрежительно взмахнул рукой. — У них нет воображения, они не могут постигнуть величия моих замыслов. Мне постоянно приходится беспощадно давить их, чтобы из них не лезли прошлые тени. Теперь они жалуются, что я не даю им дышать, что я слишком деспотичен. Запомни, Бертран, король должен быть деспотом, он обязан быть беспощадным к поданным, в противном случае власть его недолго продлится. Поверь, я знаю, что говорю.

— Но герцог, — пробормотал Бертран.

— Герцог! — король встал, подошел к ломбардному столику, на котором грудой лежали письма. — Знаешь, что это такое? Это доносы, которые они каждый день пишут друг на друга. Кардинал пишет на маркизов и архиепископов. Герцог де Роган пишет на кардинала. Ему хочется надеть на себя кардинальскую митру и стать наместником Господа, тогда его грехи и постыдные желания перестанут быть таковыми и обретут статус освященности.

— Дядя, отпустите меня, — сказал Бертран. — Я не способен управлять вашими людьми. Я не гожусь в короли.

— Поздно, — хмуро отозвался король. — Теперь ты принадлежишь королевству.

— Безумному королевству, — уточнил новоявленный инфант.

— А эти слова ты говоришь в последний раз, — нахмурился король. — Во мне еще достаточно сил и решимости, чтобы управлять твердой рукой. Могу и наказать. Развлекайся, Бертран, привыкай к королевству и власти, воспринимай происходящее игрой, в которую затеялись сыграть взрослые. Да, у тебя недостает многих качеств, необходимых правителю. Но поверь, это дело наживное.

Он встал.

— И еще одно, — решительно сказал Луи, не глядя на племянника. — Забудь, что ты когда-то был Гюзельхирном, теперь ты Андегавен, и к этому надо привыкнуть, это надо помнить всегда и везде. Так решил король, менять его решения некому. Ты никуда не уедешь, ты останешься здесь, чтобы ты ни вообразил себе.

Бертран остался в своей комнате в полном одиночестве.

Но вот и оправдалась старая немецкая поговорка, что в мышеловках никогда не бывает бесплатного сыра. Ты хотел богатства? Но в придачу к нему выдавалась неволя. Ты получил и то и другое.

— Мой дорогой, — сказала герцогиня Клико. — Король дал тебе правильный совет. Развлекайся. Кстати, маркиза де Монпансье уже не раз поглядывала на тебя. Что ж, я не ревнива. Опасайся только мадам Помпадур, она фаворитка короля, а Луи, как я знаю, очень и очень ревнив. Вряд ли он захочет делить маркизу даже с инфантом.

— Господи, — вздохнул Бертран, вытягиваясь на прохладном атласе простынь. — Да способна ты о чем-нибудь ином думать? Изабелла, иногда мне кажется, что все твои жизненные интересы сосредоточены ниже пояса.

— Ну почему же, — сказала женщина рассудительно. — В мире много иных радостей. Дорогой, тебе не кажется, что жульен, поданный на сегодняшнем обеде, был просто восхитителен?

Бертран некоторое время неподвижно лежал на спине, разглядывая украшенной лепниной потолки будуара. Ангелочки с крылышками, лукавые купидоны с луками, девы и кавалеры парили над огромной постелью. В раскрытое окно доносились страстные крики обезьян, предающихся похоти в джунглях. Крики раздражали и будили желание.

— Глупенький, — сказала любовница, которая вполне могла быть его матерью. — Ты опять думаешь? Хорошо же, мог друг, я покажу тебе один изумительный прием, меня ему научил один мулат в Буэнос-Айресе.

— Господи, Иза, я едва шевелюсь, — с некоторым раздражением сказал Бертран. — Разве нельзя меня оставить в покое?

Герцогиня вытянула вверх длинную стройную ногу в шелковом чулке, вызывающее и похотливо огладила ее.

— Это невозможно, — сказала она. — И запомни, дурачок, все что делается, делается исключительно для твоей пользы.

Ласки ее утомляли, окончание их Бертран воспринял с невероятным облегчением, словно перенес пытку изощренного палача. Он уже готов был погрузиться в сон, но герцогиня бесцеремонно растолкала его.

— Не спи, не спи, — сказала она, награждая любовника тумаками. — Через час у тебя рыцарский обед в тронном зале короля.

— Какое мне дело до этого, — злобно сказал Бертран, садясь на постели. — Я всем уже сыт по горло. Я хочу выспаться. Мне надоело это вечно продолжающееся безумное веселье. Плевать я хотел на обеды, пусть даже их устраивает мой дядя.

— На рыцарские обеды плевать нельзя, — строго сказала герцогиня. — Рыцарские обеды — это не просто столование у короля, это общение с теми, кто управляет государством, с самыми доверенными лицами короля.

Если бы Бертран знал, во что обойдется ему этот обед, он бы, конечно, даже не сделал попытки встать с постели, злобно послал бы Изабеллу и остался среди шелкового и пухового изобилия.

Но серьезность тона Изабеллы де Клико сделала свое дело. Он сел на постели и, ворча, принялся натягивать панталоны и сапоги. Герцогиня, беззастенчиво открывшись во всей своей наготе, одобрительно наблюдала за ним.

— Поступок мужчины, — одобрила она. — Что ж, если ты устал, то я, пожалуй, не стану досаждать тебе этим вечером. Меня беспокоит лишь одно — поймет ли тебя маркиза?

Она проводила принца Бертрана чарующим взглядом и лукавой улыбкой, выждала, когда за ним закроются двери и, перевернувшись на живот, наваливаясь роскошной грудью на мягкую подушку, пробормотала:

— И все-таки в постели этот красавчик оказался не ахти каким крепким. Впору приглашать на десерт лакея.

Полежала немного в задумчивости, протянула руку к шнурку сигнального колокольчика и позвонила.

В тесном дворике яростно фехтовали два гвардейца и два мушкетера. Они со сдавленными выкриками обменивались хлесткими ударами шпаг, выпадами, демонстрируя свое умение владеть шпагами. При появлении Бертрана они остановили свою схватку, вложили шпаги в ножны и продемонстрировали прохожему взаимное расположение улыбками и рукопожатиями. Но затишье оказалось мнимым, едва Бертран шагнул на улицу, звон шпаг и сдавленные проклятия опять наполнили воздух, а короткий крик одного из дуэлянтов показал, что некоторые удары все-таки достигают намеченной цели.

Все опять всколыхнулось в душе Бертрана, безумие мира, в который он так опрометчиво ступил, угнетало его. Бертрану казалось, что он является героем глупой комедии, поставленной каким-то скверным любителем. Оставалась одна надежда — дядя увидит, дядя поймет, что Бертран не пригоден к исполнению назначенной ему роли, и в один прекрасный день отправит его обратно, пусть нищего, пусть без денег, но в Европу. Хотелось в это верить, пусть даже в глубине души Бертран понимал, что никуда ему не деться, никто и никогда не отпустит его из этих чертовых джунглей, и, возможно, остаток дней ему придется провести среди обезумевших от страха вояк, которые ушли в чужое прошлое, чтобы казаться нормальными.

Неожиданная мысль пришла ему в голову: если самому притвориться безумным, то, возможно, безумный мир тебя оставит в покое. Мысль эта показалась Бертрану спасительной, он ухватился за нее, как хватается за соломинку утопающий.

Безумие личное спасет от безумия окружающего. Надо только понять, что живешь во сне, что тебя окружают персонажи твоего воображения, и все станет на свои места. С этой мыслью, все более утверждаясь в ней, Бертран шел мимо уличных торговок, мидинеток, смуглых до красноты долговязых негров, на чьих плечах лежали процветание и успехи Паризии.

Да, именно так и должно быть: безумному королевству должен быть явлен безумный наследник!

КОРОЛЕВСКИЙ ОБЕД, вторая половина дня 10 августа 1953 года

Что вы знаете о королевских столах?

Если вы никогда не были представлены ко двору, если не приглашались на королевские пиршества, вы ничего не можете представить о великолепии королевского стола. Особенно в том случае, если за столом сидят не природные маркизы и графы, бароны и маршалы, виконты и герцоги, а всего лишь башенные стрелки танковых армад, следователи и шоферы гестапо, тучные хозяйственники, на которых когда-то зиждилось могущество рейха, начальники зондеркоманд, огнем и мечом утверждавшие это могущество, а ныне, обрядившись в платья времен французской монархии, жаждали подлинности происходящего, ибо это поднимало их в собственных глазах.

Паштеты и заливные, изысканные салаты, тонко нарезанная ветчина и колбасы подавались на сервизных тарелках, украшенных лилиями. В хрустальных чашах на столе разноцветно светились фрукты. Пузатились бутылки с бургундскими и гасконскими винами, хлопали пробки, освобождая из темных бутылок пузырящееся янтарное шампанское, но большинство прикладывались к толстым фужерам, в которые был налит коньяк. Никого не смущало, что коньяк следовало пить мелкими глотками из позолоченных коньячных рюмок, желание ощутить хмельной удар в голову был выше установленных застольных процедур.

Велись однообразные разговоры.

— Граф, не передадите ли мне вот этот паштет со свежими шампиньонами? Благодарю вас, любезный граф!

— Не стоит благодарностей, маркиз!

— Не желаете ли еще добрый глоток коньяка, виконт? Коньяк превосходный.

— Благодарю, маршал. Скажу откровенно, в этом году я впервые пью коньяк такого качества. Поставщики Его величества радуют. Что-то вас давно не было видно при дворе? Где вы пропадали, маршал?

— Пустое. Пришлось усмирить одну деревеньку, проклятые негры не желали выделять женщин в дворцовую обслугу.

— Теперь они изменили свое решение?

— О да! Теперь, я думаю, они охотно отдают своих баб для дьявольских застолий. Мы стерли деревню с лица земли.

— Достойный подвиг, дорогой маршал. Я думаю, он найдет свое отражение в королевской хронике.

— Пустое, виконт. Передайте мне вон тот салат с раковыми шейками. Мне кажется, он недурен.

Одни из сидящих за столом бледнели. Другие — напротив — наливались апоплексической краснотой, речи постепенно становились все развязнее и крикливее. За столом царил гам, в котором трудно было разобрать отдельные слова.

С краю стола взялись рассказывать анекдоты.

— И вот маркиз возвращается домой, влетает в опочивальню маркизы и застает ее голой. Он, естественно, бросается к настенному шкафу, распахивает дверцы, и за платьями маркизы видит своего соперника виконта. Совершенно голого.

— Что вы здесь делаете, виконт? — кричит маркиз.

— Ищу свою шпагу, — отвечает тот.

— Виконт, зачем вам шпага, если природа наделила вас таким великолепным мечом? — удивился маркиз, разглядывая соперника.

— Вот этот меч и заставляет меня искать шпагу, — признается виконт.

— Ха-ха-ха! Неплохо!

За столом, где сидело духовенство, велись свои разговоры.

— И тогда кюре взял жареного каплуна, — рассказывал кардинал Сутерне, — с сожалением оглядел его и сказал:

— Ничего не поделать, идет пост. А раз так, — он перекрестил каплуна, — нарекаю тебя карпом!

— И это означает, что для сообразительного человека нет запретов, — тонко усмехнулся Ришелье. — Умный человек всегда найдет возможность обойти заслоны, воздвигнутые крючкотворами.

Слуги-мулаты внесли на нескольких блюдах запеченных на вертелах кабанов, украшенных зеленью и овощами. Король оживился. Взяв в руки позолоченную вилку, он постучал ею по полупустой бутылке, привлекая внимание к своей особе.

— Кабан! — звучно сказал король. — Один из символов государственности Паризии! Наши предки охотились на кабанов в лесах Бургундии и Руссильона. Кабан подавался воинам на пиршественном столе, когда приходило время отметить победу. Кабан подавался во время печальных тризн. Кабан подавался перед битвами, чтобы воины Паризии прониклись его яростным духом и не щадили врага, как это делает кабан. В маленькой древней деревушке, которую не смог сокрушить даже римский цезарь, издавна уважали кабана за храбрость и всесокрушающую ярость. Выпьем, господа, на кабаньей крови, окажем уважение непобедимым предкам и их символу — кабану.

— Ха, — в наступившей тишине вдруг сказал Бертран, с головой бросаясь в омут вседозволенности. — Только я не вижу кабана, я вижу пекари — болотную свинью, которой кто-то смеха ради приделал клыки.

— Бертран! — ровным голосом, в котором слышался рождающийся гнев, сказал король.

— Но, дядя! — Бертран залпом выпил еще полстакана коньяка, на мгновение прояснившего голову и заставившего принца ужаснуться собственному поступку. — Нас обманули! Под видом кабана нам подсунули болотную свинью. Разве можно поверить в подобное надувательство?

— Принц, опомнитесь! — воззвал с другого стола Ришелье. — Ваши речи граничат с богохульством и святотатством. Другие из-за меньшего кончали свою жизнь на костре!

— Бертран, замолчи! — злобно краснея лицом, приказал король.

— Фальшь, опять фальшь, — грустно сказал Бертран, отрезая кинжалом заднюю ногу фальшивого кабана. — Если ставится спектакль, то и актеры должны играть достойно, и декорации соответствовать спектаклю. А что это? Из этой ножки не приготовить приличного айсбанна!

— Бертран! — прогремел король.

Он встал, нависая над столом и яростно комкая салфетку.

— Что вы сердитесь, дядя? — кротко удивился Бертран. — Я всего лишь говорю истины, все остальные ежесекундно изрекают ложь. Есть люди, которым нравится жить миражами, грубых реалий жизни они просто не выдержат, реалии жизни чреваты для них петлей. Будет ли думать об истине тот, кто стремится убежать от петли? Но разве это так важно? В конце концов, французское жаркое от датского отличается не только рецептом, но и ингредиентами. Вы знаете, как приготовить человека? Рецептов великое множество, например, приготовления цыпленка. Возьмите его и замените основной ингредиент — цыпленка человеком. А далее строго следуйте рецепту.

Король швырнул салфетку на стол, некоторое время он бешено вглядывался в племянника, словно выискивая наиболее уязвимое место на его лице, потом выругался и покинул зал.

За столами стояла тишина. Все прислушивались к твердым удаляющимся шагам, словно надеялись, что король повернет обратно. Никто не ел, о кабанах забыли, хотя перед каждым из присутствующих лежали роскошные куски.

Потом взгляды присутствующих обратились на Бертрана.

— Зачем же оскорблять Его величество? — спросил Ришелье. — Никто не смеет подвергать оскорблениям помазанника Божьего, небо покарает любого неразумного человека быстрее, чем он думает.

Бертран оглядел присутствующих.

— Запах, — сказал он. — Здесь давно уже запах мертвецкой, только вы еще не сообразили, что смердите вы сами.

— Смелый юноша, — одобрительно сказал кардинал Ришелье. — Сразу видно, что он не верует в Господа нашего, с чьего одобрения происходит все в мире.

— Да что с ним разговаривать? — грубо поинтересовался граф де Монбарон. — Посметь назвать нас падалью! Да прежде он сдохнет сам, а я буду утешать короля на его могиле!

— Граф! — сказал Ришелье. — Не торопите события!

Бертран сделал несколько глотков из кубка. В кубке оказался коньяк.

— Пресмыкающиеся! — радостно нашел он слово, чувствуя, что хмель все более и более одолевает его. — Вы властны лишь перед слугами и дрожите при одном слове короля. И раньше вы тоже дрожали! Дрожали перед начальством, я знаю. Невелика честь править сборищем трусов! С большим удовольствием я бы вернулся назад, пусть там меня и ждут американские солдаты. Да я бы согласился жить среди русских, которых вы так неистово боитесь! Ну, кто из вас скажет королю, что меня следует отправить обратно, кто скажет, что я не оправдал ваших глупых надежд?

— Маленький наглец! — изумленно и тонко сказал кардинал Сутерне. — Щенок, требующий урока!

— Не знаю, как все вы, — крикнул со своего места де Монбарон, — но я не собираясь спускать щенку его наглость.

С этими словами он запустил в Бертрана кусок жирной свинины. Кусок со смачным звуком ударился о камзол Бертрана в районе груди.

— Забавно! — крикнул маршал де Тревиль, в свою очередь запуская в ослушника обглоданной костью.

Страшным смехом засмеялись за столами, и в Бертрана полетели куски мяса, сахарные фигурки, что являлись украшением столов, даже сервизные чашки и тарелки неслись в его сторону, рассыпая на лету остатки салатов и мясной нарезки. Бертран едва избегал метких бросков, в которых дворянство состязалось с духовенством. Лицо и камзол покрылись жирными пятнами, белокурый тщательно завитой парик слетел на пол. Бертран в отчаянии метнулся к двери, за которой скрылся король. Но дверь оказалась запертой, и он застыл, принимая удары и уворачиваясь от самых опасных, что грозили серьезными травмами. Сальные шутки сопровождали броски и рождали в Бертране Гюзельхирне отчаяние. Теперь он понимал, как опрометчиво поступил, разворошив и разозлив осиное гнездо псевдоаристократов. Они отбросили свои аристократические замашки, явив свету подлинно свиные рыла, но, может, именно так выглядит настоящий аристократ, получивший возможность унизить равного себе и даже стоящего выше. Привыкшие не церемониться с лакеями, присутствующие за столами люди дали волю своим поступкам, уверенные в том, что на них их благословил сам король, в недовольстве и гневе покинувший стол. Сейчас они мстили Бертрану за вчерашнее превосходство.

— Ха-ха-ха! — разражался маршал де Тревиль при виде того, как брошенный кусок мяса сплющился о голову несчастного принца.

— Хо-хо-хо! — вторил ему кардинал Сутерне, в восторге оттого, что зеленый горошек и раковые шейки из салата «оливье» усыпали камзол принца, задерживаясь в его мелких складках.

— Прекратить! — пронзительно приказал кто-то.

Поток летящих в сторону Бертрана кусков прекратился.

— Как вам не стыдно, господа! — укоризненно сказал в наступившей недовольной тишине герцог де Роган. Его не было на обеде, сказали, что де Роган задерживается, и вот он вошел в зал, стремительный и опасный, словно взведенная пружина. — Перед вами принц! Прерогатива короля наказывать его за прегрешения. И кто вам сказал, что король что-то имеет против принца? Да, сегодня он высказал свое недовольство, как завтра окажет ему свое расположение. Будете ли вы тогда просить у принца прощения? И простит ли он вас? Ваше преосвященство, вы поступили неосмотрительно, не остановив этот жуткий произвол!

Пока герцог вел подобные речи, скользнувшие в зал лакеи торопливо убирали следы безумства толпы.

— Благодарю вас, герцог, — виновато сказал Бертран, подставляя лицо мокрой салфетке, которую держал в руках краснолицый лакей. — Кажется, я сильно перепил!

Герцог де Роган кивнул.

— Что и говорить, — сказал он, — пьяный всегда швырнет камнем, который трезвый человек держит за пазухой. Полагаю, вы получили достаточный урок за свою несдержанность. Теперь вы понимаете, что в свинарнике не стоит заливаться соловьем? Идемте со мной, принц! И не обращайте внимания на остальных, выпито было слишком много, чтобы они осознали глупость своего поступка. Кстати, кто первым бросил в вас чем-то со стола?

— Я не заметил, мой дорогой друг, — сказал Бертран. — Все произошло так неожиданно…

— Оно и к лучшему, — кивнул герцог де Роган, не оборачиваясь. — Простить толпу несравненно легче, чем единственно виноватого человека.

РАЗВЛЕЧЕНИЯ ДВОРЯН, 13 августа 1953 года

Разговор не клеился.

Бертран ощущал скованность, находясь в одной комнате с людьми, о которых он знал только дурное. Тем не менее, он не мог не признать, что именно герцог де Роган выручил его из неприятной ситуации совсем недавно. Бертран еще не отошел от недавнего потрясения. Скандал, случившийся на королевском обеде, выбил его из колеи.

— Мой принц, — укоризненно сказал де Роган. — Надо сказать, что последнее время вы ведете себя на редкость неблагоразумно. Стоило ли дразнить короля? Поверьте, я отношусь к вам с полным благорасположением, но стоит ли дразнить гусей? Вы накличете неприятности на собственную голову.

— Изъясняйтесь прямее, герцог, — сказал второй из собеседников Бертрана — маркиз Гранлон, тучный и усатый хозяин дома, достигший шестидесятилетия, но сохранивший гладкость лица и черную густоту волос. Он тоже был одним из немногих, не принявших участия в унижении принца. — Современная молодежь не понимает изысканного слога, они изъясняются прямее. Принц, — он повернулся к Бертрану. — Вы ищете приключений на собственную задницу. Поверьте, я хорошо знаю нашего короля, он никогда не отличался особым терпением. Он предпочтет лишиться наследника, но сохранить порядки, установленные им в королевстве. Никто и никогда уже не отпустит вас обратно, тайна Паризии должна сохраняться, а вы ведь не будете молчать.

— Я мог бы поклясться, — устало возразил Бертран. — Я чувствую себя лишним здесь, мне претят установленные порядки, я никогда не испытывал желания править огнем и мечом, этому невозможно научиться, с этим нужно родиться в крови. Я не Нибелунг!

— Тс-с, — прижал сухой палец к тонким змеевидным губам герцог де Роган. — Подобные слова в королевстве под запретом. Некоторые расставались с жизнью и за меньшие грехи. То, что произошло с вами на королевском званом обеде, должно открыть вам глаза на многое. Хорошо, что я пришел вовремя и обладал достаточной властью, чтобы вразумить скотов. Но вы заметили, что даже духовенство не вмешивалось. Вам хотели преподать урок, король этого хотел, и согласитесь, что урок получился весьма и весьма наглядным.

Бертран вздохнул.

— Поверьте, — сказал он, — я сожалею о случившемся. Не могу даже сообразить, что на меня нашло. Во всяком случае, я согласен, что урок был достаточно действенным. Думается, что я никогда его не забуду. Я сожалею о случившемся!

— Ах, принц, — сказал с видимым сожалением и сочувствием на тучном обрюзгшем лице маркиз Гранлон. — Что вы знаете о сожалениях? Вы молоды, в ваши годы утраты выглядят незначительными, всегда кажется, что будущие обретения будут больше. В той жизни, — выделил он голосом, — у меня была лучшая в Европе коллекция канареек. Вы не представляете, какой желтизны пера сумел я добиться, сидя в Маутхаузене, этом забытом Богом и фюрером месте! А как они пели?

У меня был пройдоха капо, он постоянно говорил мне, что канарейки лучше поют, если их кормить свежим человеческим мясом. Однажды я попробовал. Можете представить мое удивление, принц, но они и в самом деле запели! Они даже растеряли обретенные за колючей проволокой уныние и печаль, они словно заново вылупились из яиц. Как они пели, принц, как они пели! Вы не поверите, даже у заключенных оживали лица, когда они слышали щебетание моих канареек. А им трудно было угодить, вы уж поверьте старику, положившему жизнь на выращивании птиц.

— Очень любопытно, — встрепенулся герцог де Роган, — и какие же части э-э-э… ваши птахи предпочитали более всего?

— Печень и сердце, — сказал маркиз. — Кроме мозгов, разумеется.

— Протеины, — авторитетно сказал герцог. — Все дело в протеинах.

Он поднялся, стариковски кряхтя, потянулся так, что явственно хрустнули суставы его небольшого скелета.

— Жаль покидать вас, — сказал он, добро и лучисто улыбаясь, так что лицо его покрылось многочисленными морщинками. — Коньяк, сигары, прекрасные собеседники — чего еще желать в тихий и спокойный вечер? Но дела призывают меня.

— Новый эксперимент? — спросил маркиз. — Вы не жалеете себя, герцог, разве можно работать на износ?

— Это просто необходимо, — возразил де Роган. — Если ты желаешь что-то оставить потомкам… Кроме того, это мне дает необходимую психологическую разгрузку.

— Это я понимаю, — закивал маркиз. — Я всегда говорил, что без развлечений в наших местах жить трудно. Бабы надоедают, вылазки в сельву слишком безопасны, чтобы добавить в кровь адреналин… Хорошая выпивка? Пожалуй, но, в конечном счете, надо признать, что интенсивное употребление алкоголя может разрушить любой организм. Кстати, мы давно не играли в шахматы. Не хотите ли маленький турнир из десятка партий?

— Возможно, — снимая шляпу и раскланиваясь, сказал де Роган. — Но пока я вас все-таки покину. Негоже заставлять прелестную пациентку ждать слишком долго.

Проводив герцога понимающим и прощающим взглядом, маркиз вновь повернулся к Бертрану.

— Выпьете? — поинтересовался он и, не дожидаясь ответа, налил в бокалы вина.

— Честно говоря, — пожаловался он, — я бы с большим удовольствием выпил старого доброго шнапса, однако стараниями лизоблюдов короля он у нас вне закона.

— Да, — мечтательно сказал он, сделав несколько глотков. — Мои добрые милые канарейки… Вы знаете, принц, некоторые увлекались сторожевыми собаками. Но согласитесь, мое увлечение было куда более безобидным. Вы не представляете, канарейки похожи на желтые цветки. Поющие цветки. Вы не находите, что это сравнение достойно Гете?

Бертран думал о другом.

Он не знал, куда направился де Роган, но прекрасно понимал, зачем тот ушел в душную ночь, полную криков и стрекотания, которое издавали живущие в сельве существа. Трудно было вообразить, что произойдет, когда он войдет в дом, где расположена лаборатория герцога, в которой его ожидала жертва. Слова маркиза Гранлона заставляли содрогаться все его существо. Кормить канареек свежим мясом, чтобы они лучше пели. «Не просто мясом, — поправил он себя. — Свежим человеческим мясом». Занятие не из приятных. Он посмотрел на пухлые мясистые короткопалые руки маркиза, еще хранящего память о времени, когда он был комендантом третьего блока концлагеря Маутхаузен. После войны победители в голос заговорили о крематориях и печах, в которых сжигали людей, но Бертран никогда не верил слухам, они предназначались для того, чтобы еще больше унизить и оскорбить побежденный германский народ. А теперь оказывалось, что все рассказанное в Нюрнберге было лишь толикой правды, в противном случае, откуда бы коменданту взять свежее человеческое мясо? Вот этими пухлыми пальцами, поросшими рыжими волосками, он резал мясо на мелкие кусочки. Очень и очень мелкие, ведь у канареек такие маленькие клювики, что следовало очень сильно измельчить чью-то плоть, чтобы птицы ощутили наслаждение и получили свой протеин, делающий их голос красивее и звучнее.

Голова раскалывалась.

Бертран залпом выпил вино.

— У вас нет пирамидона? — спросил он и пожаловался. — Ужасно болит голова.

— Конечно, конечно, мой принц, — сказал маркиз. — Сейчас я кликну слугу.

И, приблизившись, доверительно прошептал:

— Я сам порой испытываю ужас, когда пытаюсь представить, чем наш дорогой герцог занимается в своих подвалах. Не могу понять, почему его привлекают в качестве материала исключительно женщины? Ищет ведьм?

— Пожалуй, я пойду, — сказал Бертран, поднимаясь и чувствуя, что ноги плохо повинуются ему.

— Да, да, конечно, — расшаркался маркиз. — Вы плохо выглядите, принц. Поверьте, к некоторым сторонам жизни лучше привыкнуть. Помнится, я тоже с трудом преодолевал некоторые неприятные стороны жизни. Человек ко всему привыкает, спустя некоторое время он уже находит удовольствие там, где вчера испытывал отвращение. Милый принц, можете поверить на слово, я знаю, о чем говорю.

Бертран вышел на улицу.

Мимо него неторопливо прошел наряд городской стражи, прошмыгнул некто малоразличимый и незаметный в черной широкополой шляпе и в плаще, под которым в лучах луны на мгновение тускло сверкнул полупанцирь.

Некоторое время Бертран размышлял, куда пойти. Так и не решив ничего для себя, побрел наугад по булыжной мостовой и пришел в себя лишь у дома герцогини де Клико, с хмурым удивлением отметив, что это последнее место, где он желал бы в этот вечер оказаться.

Между тем герцог де Роган вернулся домой. Переодевшись, он прошел в кабинет, куда безмолвный слуга принес ему чай и бутылку вина. Некоторое время хозяин дома дегустировал мелкими глотками вина, насмешливо и внимательно осматривая дрожащие от нетерпения руки.

— Ганс, Ганс, — упрекнул он себя. — Ты словно собираешься сделать это впервые!

На стене висел портрет женщины, написанный не слишком искусным художником, но достаточно мастеровитый, чтобы понять, чей портрет изображен на холсте.

— Ах, Марика, — вздохнул герцог, поднимая бокал вина и приветствуя им властительницу души. — Не стоит томить себя, верно? Нам предстоит еще одна первая встреча!

Допив вино, он нажал потайную кнопку. Открылась дверь, и дрожащий от нетерпения де Роган медленно спустился в подвал по винтовой лестнице.

В маленькой комнатке он сбросил домашний халат, переоделся в длинную рубаху, поверх которой надел кожаный передник, шапочку, скрывшую его седые волосы, и, весь трепеща, открыл дверь в самую тайную комнату своего дома, где на длинном топчане, крепко привязанная за руки и за ноги, его ждала белокурая пленница, доставленная последним караваном из Сальты.

Герцогу хотелось думать, что его тайные помощники не ошиблись и привезенная женщина действительно окажется похожей на незабвенную Марику Рёкк.

ЗАГОВОР ЗРЕЕТ, 15 августа 1953 года

В ночи звуки слышны как никогда отчетливо. Кажется, что все происходит рядом, хотя источник звуков был отдален от дворца на много лье. Где-то в джунглях стучали автоматные очереди. Гвардейцы кардинала и мушкетеры короля наводили священный конституционный порядок в одной из деревень, приводя под руку короля ее жителей, отчего-то посчитавших, что они живут свободными.

Легко было представить, что творилось в этой деревне, но воображение собравшихся было захвачено совсем иным.

Заговор был неизбежен. Свиньи мечтают о хлеве, поэтому они всегда будут стремиться к побегу. Даже если их посадят в золотую клетку с кормушкой, наполненной апельсинами, они будут мечтать о помоях и грязи, в которой можно отлично вываляться.

— Не понимаю, — сухо и неприязненно сказал кардинал Сутерне. — Вначале чудовищные траты, теперь этот инфант… Король пустит нас по миру.

— Меня это тоже волнует, — признался Ришелье. — Особенно в последнее время.

— Луи должен понимать, что у него имеются наследники среди друзей, — сказал Монбарон.

— Вам ли не знать, граф, у нашего короля нет друзей, только подданные, — возразил Сутерне. — Не понимаю, зачем все эти великолепные застолья. В свое время мы чаще обходились сухим пайком и украинским салом…

— Что мы имеем? — перебил собравшихся Ришелье. — Учтите, господа, время требует немедленных действий, у нас просто нет времени на раскачку. Если с королем что-то случится и к власти придет этот щенок-принц, ничего хорошего нам ждать не придется. Он просто вступит в наследство, переведет капиталы в Испанию и улизнет, оставив нас на пустой брюквенной похлебке. Мы слишком долго медлили раньше, поэтому должны торопиться теперь. Какими силами мы располагаем на этот раз?

— Среди гвардейцев мы имеем немало сторонников, Ваше преосвященство, — сказал Монбарон, — но среди мушкетеров их значительно меньше. Король слишком балует их, поэтому неудивительно, что мушкетеры его боготворят.

— Они боготворят его не поэтому, — недовольно сказал Ришелье. — Все очень просто — среди гвардейцев немало бывших сослуживцев короля, вот они и хранят ему верность. Их ведь учили, что верность является обязательным качеством воина.

— Поэтому я и отправил большую часть с маршалами в сельву, Ваше преосвященство, — сказал Монбарон, который являлся командующим армией Паризии. — Вернувшись, они примут случившееся за данность. Впрочем, нас это не должно волновать, к их возвращению мы сами окажемся вдали от этих проклятых мест. Мне надоели комары и пиявки, мне надоела сельва с ее лихорадкой. Деньгам можно было найти более правильное применение.

— Да, — мечтательно улыбнулся кардинал Сутерне. — Уж я бы точно нашел. Мне тоже надоели эти службы, приходится давиться религиозной отравой каждый день; иногда мне кажется, что Бог и в самом деле существует, что это он нас покарал, загнав в этот проклятый уголок Земли.

— Кардинал, не богохульствуйте, — призвал Ришелье. — Друзья, мне хочется сообщить вам о том, что в нашем комплоте отныне принимает участие еще один человек, без которого трудно надеяться на успех. Мне нет нужды представлять этого человека, вы его прекрасно знаете.

В комнату, где собрались заговорщики, вошел начальник дворцовой стражи, бывший танкист из дивизии «Мертвая голова». Левая щека его несла следы ожогов. В прежней жизни этот человек не раз горел в своем танке, выказывая истинное мужество и непоколебимую храбрость.

Возгласы удивления заставили его улыбнуться.

— Что ж, — сказал граф Монбарон, — если в деле принимает участие начальник дворцовой стражи, оно просто обречено на успех.

— Итак, — сказал кардинал Сутерне, — король должен умереть. Возникает вопрос: что делать с инфантом?

— Мне кажется, здесь нет никакого вопроса, — громко сказал Монбарон и красноречиво взмахнул рукой. — Решение очевидно. Лес рубят — щепки летят. Я прав, кардинал?

— Безумный принц, — задумчиво сказал Ришелье. — Он может пригодиться.

— На кой черт он нам сдался, Ваше преосвященство? — удивился Монбарон. — Помнится, мы никогда не церемонились со свидетелями, а этот может претендовать на возмездие. Неизвестно, как сложатся наши дела.

— Именно об этом я и говорю, — задумчиво тронул бородку Ришелье. — Будет правильнее, если мы оставим его в живых после смерти короля. Разумеется, надежно изолировав от толпы. Решить вопрос окончательно мы всегда успеем.

— Помнится, вот также не торопился добрый Генрих, — сказал кардинал Сутерне. — И что же? Проклятые жиды расплодились, они даже устроили охоту на преданных сынов рейха. А всему причиной неторопливость начальства. Ему всегда казалось, что перед нами вечность!

— Да, несомненно, — согласился Ришелье. — Надо поторапливаться. Но есть еще одна заноза, которая терзает мне душу. Что нам делать с Виландом?

— С герцогом? — хмыкнул Монбарон. — С ним следует поговорить перед часом «X». Либо он примкнет к нам, Ваше преосвященство, либо мы его похороним на его кладбище среди тех, кого он каждое утро оплакивает.

Любой секрет в королевстве — секрет Полишинеля, если оно касается высших должностных лиц этого королевства. Здесь было известно о каждом абсолютно все — даже прошлые и уже навсегда забытые биографии. О любимом кладбище герцога де Рогана не знал, пожалуй, лишь сам король.

— Похоронить не проблема, — согласился кардинал Ришелье. — Я побаиваюсь, что в последний момент он может напакостить нам.

— Но глупо расправляться с возможным союзником, Ваше преосвященство, — не согласился маркиз Д'Аршиньяк. — У герцога обширные связи за пределами королевства. Он может помочь нам.

— Вам не терпится вновь стать немцем? — вздернул бородку кардинал Ришелье.

— Ваше преосвященство, — добродушно засмеялся Д'Аршиньяк. — Более всего, как и всем нам, мне хочется запустить руки в сокровищницу и самому посчитать, сколько и в какой валюте достанется на душу каждого из нас.

— Вас устроят даже луидоры с изображением нашего короля?

— Меня устроит все, — засмеялся ДАршиньяк. — Даже луидоры, лишь бы их оказалось много и они были изготовлены из полновесного серебра.

— Разумеется, — вмешался в разговор Монбарон, — все должно быть поделено честно и по справедливости. А именно — поровну!

— К столу, к столу, господа, — пригласил Ришелье. — Мы ведь не хотим, чтобы у наших слуг появилось поле для невероятных предположений? Основа успеха — в секретности начинаний, дружеская попойка всегда выглядит невиннее собрания кавалеров, что-то обсуждающих с постными физиономиями. Кстати, мой повар сегодня приготовил превосходное рагу из обезьян. А казна выделила два ящика превосходного арманьяка.

— Но позвольте, Ваше преосвященство, — возразил де Монбарон. — А детали? Каждый должен знать, что ему делать в том или ином случае!

— Граф, — ласково сказал Ришелье, в то же время окидывая де Монбарона пронзительным взглядом. — Вы суетитесь, как шпион, пытающийся узнать все детали, необходимые для доклада. — Будет день, и у вас не будет необходимости чистить уши, вы все узнаете из первых рук.

— Пожалуй, я и в самом деле не прочь перекусить, — севшим голосом отозвался граф де Монбарон. — А еще больше мне хочется сделать несколько добрых глотков вина. От вашего взгляда, Ваше преосвященство, у меня пересохло в горле.

ЛЮБИМЫЙ ПОГОСТ ГЕРЦОГА ДЕ РОГАНА, 17 августа 1953 года

Утро было серым.

С юга пришли тяжелые облака, они низко повисли над крепостными стенами, клочьями тумана расползаясь по узким улицам, но солнце быстро выпарило из облаков влагу, заставив их растаять и уступить место синеве дня.

— Да, мой принц, вы поступили весьма опрометчиво, — внушал Бертрану герцог де Роган. В это утро он был необыкновенно благостный, умиротворенный, почти как тогда в поезде. — Необдуманными речами вы снискали себе разом множество врагов. Ну, разве можно ссориться с его преосвященством? И весьма неразумно ссориться с церемониймейстром, ведь именно он определяет, кто и где именно сидит за столом, кто и в каком порядке следует за королем и сидит подле него. И с теми, кто ведает снабжением Паризии, тоже ругаться не стоит, иначе ты рискуешь остаток дней прожить без вестфальской ветчины и нежных французских сыров. Мой друг, вы вообразили себе глупость. Никто и никогда не выпустит вас отныне за пределы крепостных стен, своим поведением вы создаете угрозу самому существованию королевства. Король не может этого потерпеть, он слишком много своего вложил в создание королевства. Да, вероятно, в юности он начитался Карла Мея и Дюма, много и не слишком внимательно читал бульварные романы, но ведь хорошо, что он хоть что-то читал, многие за жизнь даже не держали книжки в руке. Вы можете представить себе нашего Ришелье с книжкой в руке? Я — нет. Он тупой, как обезьяны, которых он иногда пользует, чтобы заглушить приступы собственной похоти. Так вот, я уже говорил вам, любезный принц, что никто и никогда не позволит вам вернуться в свой прежний мир. Неужели вы хотите прожить остаток дней в положении юродивого?

— Нет, — сказал Бертран. — Это было бы слишком жутко.

— Но тогда вам следует привыкать к местным порядкам, — сказал герцог. — Перенимать обычаи, слушаться во всем короля, а главное — воспитывать в себе властность. Ваш дядя властный человек, он железной рукой сдерживает порывы окружающего его стада, которым порою хочется казаться куда более монархичными, чем он им позволяет. Ваш дядя постоянно балансирует на грани обожания и недовольства, и надо сказать, эта эквилибристика ему удается.

— Боюсь, граф, мне это будет не по силам, — вздохнул Бертран. — Верьте мне, я не могу без ужаса смотреть на вас, остальные внушают мне не страх, а отвращение.

— Ну-ну, милый Бертран, — с усмешкой прервал принца собеседник. — Что же ужасного вы видите во мне? Стареющий человек с небольшими странностями, которые он уже не может оставить. Забудьте об этой странности, и вы увидите обыкновенного человека. Есть люди, которые собирают марки, я знал одного чудака, который собирал использованные кондомы и хранил их в особых коробочках, снабжая этикетками, на которых обязательно указывал, кто именно и когда имел сношение в том или ином кондоме. У обычного человека это увлечение вызовет приступ брезгливости, но собиратель обязательно найдет понимание у человека увлеченного, переполненного страстями. Кардинал Ришелье постоянно поминает сакраментальную фразу: не согрешишь — не покаешься. Маленький человечек всегда кается в мелких грехах, от грехов великого человека захватывает дух и останавливается воображение. Хотите, я покажу вам свое собрание?

— В виде содранной с женщин кожи? — спросил Бертран. — Или вы коллекционируете что-то иное?

— Вам постоянно хочется обидеть меня, — смиренно сказал де Роган. — Поверьте, моя коллекция вызовет у вас противоречивые чувства.

— Не хочу, — сказал Бертран. — Вы опять потащите меня куда-то.

— Это недалеко, — признался собеседник. — Я крикну слуг, они доставят нас туда в паланкине.

Дорога и в самом деле оказалась не слишком длинной — до парка Тюильри, за которым открывалась поляна, на которой росли ухоженные деревца. Из зеленой травы торчали белые камни, напоминающие своей правильной постановкой человеческие зубы, усаженные в землю правильными рядами.

— Вот место, куда всегда стремится моя душа, — сказал герцог де Роган, покидая паланкин и протягивая руку Бертрану Гюзельхирну. — Прощу вас, принц!

— Что это? — с любопытством спросил Бертран.

— Это погост, мой друг, — сказал де Роган, ставший вдруг сентиментальным до слезливости.

Присмотревшись, Бертран понял, что и в самом деле стоит на кладбище. Белые камни оказались надгробиями, на которых были выбиты надписи. Опустив глаза, Бертран скользнул взглядом по надписям, и невольный холодок пробежал по спине. На каждом камне была почти одна и та же над пись. «Марика Рёкк» — гласила она. Разнились только даты.

— Сами понимаете, — объяснил герцог, поймав недоуменный взгляд Бертрана Гюзельхирна. — Я не знал дат их рождения, но прекрасно знал день, в который каждая из них умрет.

Бертран попытался мысленно посчитать камни, но вскоре сбился со счета.

— Двести десять, — подсказал герцог. — Разумеется, не все они лежат здесь, некоторые камни представляют собой кенотафы. Сами понимаете, иногда я был вынужден оставлять тела на чужбине. Но большая часть остается со мной, — он наклонился и любовно возложил цветы к одному из холмиков, который, судя по влажной земле, появился на этом жутком кладбище совсем недавно. — Это место, к которому вечно стремится моя душа, Бертран. Однажды настанет день, и я упокоюсь здесь. Прекрасное окружение, не так ли?

И это двуногое еще говорило о душе? Бертран вонзил ногти и ладони, чтобы прийти в себя. Волею случая у него в этом жутком мире был лишь один союзник, неглупо рассуждающее чудовище, чьими стараниями было устроено это странное и жуткое захоронение.

— Иногда они разговаривают со мной, — сказал герцог, — увы, чаще всего это женские стенания или угрозы мести. Но есть и разумные особы, с которыми хочется пообщаться.

— Но почему одно и то же имя? — недоуменно спросил Бертран.

— Я увековечиваю свою память о них, — объяснил сановный убийца. — Зачем же мне их имена? Для меня все они Марики, Марики Рёкк. Я прихожу сюда и молюсь о загубленных душах. Знаете, в этом есть какое-то болезненное наслаждение, недоступное другому смертному. Я сажусь здесь с бутылкой хорошего вина и вспоминаю, как они вели себя в последние минуты жизни. Поверьте, принц, люди по-разному ведут себя перед ликом безносой. Мне больше нравятся те, кто вел себя достойно. Увы! Такие женщины редкость в нашем мире.

— Давайте уйдем отсюда, — решительно сказал Бертран. — Мне кажется, я слышу голоса.

— Да, похоже, они просыпаются, — согласился герцог. — Но не бойтесь, они безобидны и безопасны.

— Хорошо, — сказал Бертран. — Пусть вы не боитесь их, но разве не страшит вас небесная кара?

Де Роган остановился и резко расхохотался.

— Небесная кара? — переспросил он. — Мой милый принц, поверьте, это самое невинное занятие, которым я занимался с тех пор, как пришел в «Анненэрбе» и получил чин гауптштурмфюрера СС. Разве может испугать небесная кара того, кто прошел по всем кругам ада? И это было не просто экскурсией, я получил урок.

Весь обратный путь они молчали.

— Я знаю, — сказал наконец герцог. — Вы не обманываете старика. Мне дано видеть будущее, Бертран, готовьтесь. Очень скоро вы взойдете на трон, станете помазанником, если вам это будет угодно. Готовьтесь быть решительным и жестоким. Впрочем, — он стариковски, лучась глазами, добро усмехнулся, — если у вас не хватит решимости или жестокости, я вам их займу.

И тут же он покачал головой.

— Только не вздумайте обмануть меня. От меня вам не отмахнуться. Обманов я не прощаю даже королям. Теперь вы понимаете, почему я показал вам свой любимый погост?

СЕРЬЕЗНЫЙ РАЗГОВОР В ЛЕГКОМЫСЛЕННОМ АЛЬКОВЕ, 21 августа 1953 года

Бежать! Бежать!

Бертран не раздеваясь, прямо в сапогах рухнул на постель, охватил голову руками. Ужас и отчаяние охватывали его, он бы закричал, но крик ничем бы не помог делу. Монстры, жуткие монстры окружали его. Оказалось, что он ничего не знал о войне и о людях, совсем недавно олицетворявших Германию. Он не знал ничего, все, чем его пичкали, было беспардонным враньем, от которого теперь хотелось выть.

Бежать!

Но куда и как? Не к кому было обратиться за помощью, не с кем было посоветоваться. Его окружали волки, готовые порвать любого, кто покусится на их благополучие в темной и неприветливой чаще. Он был один. Против него было все и всё. Один единственный возможный союзник, да и тот со сдвигом, преследующий свои собственные цели. Бертрану было наплевать на эти цели, но все заключалось в том, что в сложившейся обстановке он не мог пренебрегать этим союзником.

Надо было во что бы то ни стало выбраться за пределы крепостных стен и добраться до местных представителей власти, которые обязательно помогут ему. Вся беда заключалась в том, что Бертран не знал, как это сделать. Он ничего не знал: ни маршрута патрулей, ни тайных ходов, даже обратного пути, который мог привести его в цивилизованный мир, он не представлял. И все-таки он должен был предпринять что-то для собственного спасения, в противном случае однажды он упокоится на местном кладбище, хорошо, если это не будет любимый погост герцога де Рогана, Ганса-Карла Мюллера, Йоганна Виланда, или как там его зовут на самом деле?

«Пророк! Он, понимаете ли, видит меня королем. Да на кой черт мне сдалось это проклятое королевство. Да и дядюшка отличается завидным здоровьем. И это хорошо, похоже, он единственный заступник в этом глухом захолустье ада. Пожалуй, я был неправ, когда своими речами обидел старика. А во всем виновато его окружение. На них отвратно смотреть. Господи, ну зачем я покинул милый и привычный Гамбург, зачем послушал этого гнусного старика?»

Взбудораженному человеку трудно усидеть, а не то чтобы лежать. Прошло совсем немного времени, и Бертран уже бегал по комнате, не находя себе места.

Попросить аудиенции у короля? Броситься ему в ноги и просить прощения? А там — будь что будет. Бертран вспомнил, как в него совсем недавно швыряли обглоданные кости и объедки со сгола, к его удивлению, он ощутил раздражение и гнев. Возникло желание отомстить. Подобное желание было непривычным, впервые Бертран ощущал подобное. Впрочем, нет, злобу и желание отомстить он уже испытывал в детском доме, когда Фридрих Дитмайер избрал его объектом насмешек и издевательств, которые не выходили за рамки детской игры, но все-таки казались Бертрану непереносимыми.

Гюзельхирн ощутил желание поговорить с кем-нибудь о чувствах, которые его обуревали. Но возвращаться к герцогу де Рогану ему не хотелось, видеть герцога было свыше его сил, а иных собеседников у Бертрана не было. Не к королю же и в самом деле идти?

Ощущение, что его неожиданно обложили со всех сторон, поставив в безвыходное положение, не покидало Бертрана.

«Изабелла!» — вдруг вспомнил он.

Герцогиня де Клико не любила, когда он приходил к ней, заранее не уговорившись о свидании.

— Мой милый, — говорила она. — Вы ведь не единственный претендент на мое тело. Я бы не хотела ставить в неловкое положение ни вас, ни возможного гостя лишь из-за того, что вы явились неожиданно, повинуясь единственно капризу своей души или зову плоти.

Но сейчас Бертрану было наплевать на счастливых соперников. Он ворвался в будуар герцогини без стука. Герцогиня была одна. Как всегда, она была полуодета.

— Изабелла, — Бертран уткнулся в мягкие податливые груди, от которых пахло духами и женским потом. — Спаси меня, Изабелла!

— Ну что ты, малыш, что ты, — сказала опытная проститутка, которая немало повидала на своем нелегком веку. — Ты снова накручиваешь себя? В конце концов, неудачное застолье совсем не повод, чтобы впадать в отчаяние. Король погорячился, а остальные… Можно ли требовать галантности от тех, кто всю жизнь носил сапоги и даже любовью чаще всего занимался, их не снимая? Что случилось? Откуда такой надрыв? Ты ранишь мне сердце своим отчаянием, малыш!

— Мне страшно, — сказал Бертран. — У меня ощущение, что они вот-вот набросятся на меня и растерзают. Господи, ну зачем я сюда поехал? Польстился на дядины марки? Так мне они не достанутся, все равно отнимут.

Изабелла гладила его по голове. Словно несмышленого ребенка утешала.

— Все будет хорошо, — сказала она. — Тебе просто надо усвоить правила, которые позволяют человеку выжить в любом обществе. Разве тебе не говорили о существовании таких правил?

Первое правило: держись сильного, он и сам не пропадет, и тебя в обиду не даст. Второе, не менее важное правило — грызи слабого, если ты этого не сделаешь, слабый окрепнет и однажды загрызет тебя. Третье правило: копи любовь и ненависть, и то и другое нельзя расплескивать без причин, однажды эти чувства могут понадобиться, и тогда будет обидно, что ты растратил их преждевременно. Еще надо всегда помнить, что ни друзей, ни врагов нельзя подпускать слишком близко к себе. У врага появляется соблазн воспользоваться этим, а сегодняшний друг может обратиться завтрашним врагом. Если проблему нельзя решить, лучше от нее отмахнуться — всегда есть шанс, что все рассосется естественным путем.

— Ты словно сказку рассказываешь, — тихо вздохнул Бертран.

— Я учу тебя жизни, дурачок, — сказала бывшая проститутка, которой волею случая досталась роль герцогини в странной и запутанной пьесе, написанной литератором из СС. — Все в жизни уже происходило, жизнь имеет универсальные законы, для того, чтобы все было хорошо, надо придерживаться этих законов.

— Я хочу убежать отсюда, — сказал Бертран. — Хочешь, мы сбежим вместе?

— И куда я пойду? — грустно улыбнулась герцогиня. — Вернусь в публичный дом, отсасывать морячкам за десять долларов? Лучше уж я доживу жизнь здесь, пусть липовой, но герцогиней. Впрочем, почему липовой? У меня есть зажиточный дом, у меня есть рента, у меня есть слуги. Разве кто-нибудь даст это мне в том мире?

— Тогда помоги мне, — жарко сказал Бертран.

— Это невозможно, — сказала герцогиня де Клико. — Никто не знает дорог назад, кроме самых доверенных слуг короля. А сельва не любит незнаек, от них в ней очень скоро не остается даже следов. Если с тобой не покончат хищники, то твою кровь выпьют древесные пиявки. Ускользнешь от них и попадешь в лапы к индейцам, которые очень не любят белых людей за все, что они сделали с ними. Знаешь, что они сделают с тобой?

Герцогиня встала, прошлась к туалетному столику, с тускло отблескивающим зеркалом на нем, и вернулась в постель с двумя бокалами и бутылкой вина.

— Выпей, мой мальчик, — сказала она. — И поверь, что в этом доме ты всегда найдешь сочувствие и понимание.

— Но почему? — не сдержался Бертран.

Герцогиня поняла его по-своему.

— Потому что я люблю маленьких несмышленых петушков, которые воображают, что все усвоили в этой жизни, — сказала она. — Однажды кому-то приходится объяснять им, что все это совершенно не так.

Странно, но эти слова почему-то успокоили Бертрана, а может быть, причиной тому было выпитое вино или мягкая постель герцогини — Бертран уснул. Некоторое время Изабелла де Клико, уже давно забывшая свое настоящее имя, печально улыбаясь, разглядывала его юношеское лицо, пальцем оглаживая брови и краешки губ. Мальчик был прав, ему здесь не место. Сама она прекрасно знала мир, укрывшийся за зубчатой крепостной стеной. Мир этот был фальшив, и сама крепостная стена со сторожевыми башнями выглядела декорацией, а все они произносили реплики, кем-то обозначенные в пьесе. Но никакая игра не смогла бы вернуть жителям фальшивого королевства того, что они безвозвратно утратили, — свободы. Можно достойно сыграть любую роль, кроме единственной — невозможно сыграть свободного человека. Впрочем, подобные мысли Изабеллу де Клико не очень-то донимали. Сама она не была свободной ни одного из прожитых дней.

ЗАГОВОР СОЗРЕЛ, 29 августа 1953 года

За окном где-то далеко пронзительно и злобно кричали обезьяны.

Они не давали спать королю, и Луи подумал, что всю эту вопящую дрянь следует истребить, послав в сельву экспедиционный отряд. Некоторое время он лежал, глядя на яркие звезды в небе за окном. Мыслей не было, однако в душе проснулась и росла какая-то тревога. Король верил предчувствиям, они не раз выручали его в безвыходных ситуациях, что складывались в той, прежней жизни, которую он старался забыть.

Лязгнул засов двери, заставив короля оторвать седую, коротко остриженную голову от подушки.

— Кто? — король Луи потянулся за короной, лежащей на резном столике рядом с постелью. — Кто, черт возьми?

Королевские покои наполнялись людьми.

Первым вошел в алой митре и красной шапочке кардинал Ришелье, сопровождаемый начальником дворцовой стражи. За ним в узкую дверь, сопя, протиснулся церемониймейстер Шатонеф дю Папа, мелькнула острая крысиная мордочка кардинала Сутерне, с решительным видом вошел дюк де Солиньяк. Четырнадцать заговорщиков упрямо решили осуществить комплот до конца. Комната заполнялась людьми.

Людьми?

Комната заполнялась тенями прошлого. Не кардинал Ришелье, с бледным решительным лицом, стоял во главе заговорщиков — водитель гестапо Ганс Мерер пришел свести счеты с начальством. Не кардинал Сутерне в нетерпении жевал тонкие синие губы — интендант имперского хозяйственного управления Ганс Шернгросс дрожал в ожидании королевских сокровищ.

— Все кончено, Таудлиц, — сказал церемониймейстер Шатонеф дю Папа, бывший когда-то начальником караула в Освенциме.

— Вон! — багровея лицом, закричал король. — Вон, неблагодарные твари!

На лицах заговорщиков мелькнул мимолетный испуг, но сейчас в королевских покоях стояла стая, которая в силу своей численности уже не боялась вожака.

Короля связали. Корона мягко и беззвучно покатилась по полу.

— Ключ! — решительно сказал кардинал, выставляя узкую маленькую ладошку. — Ключ, группенфюрер!

— Свиньи! — сказал король, цепенея от бешенства. — Неблагодарные свиньи!

Связка ключей оказалась висящей у него на волосатой груди. Ее сорвали, причинив королю боль.

Луи XVI засмеялся.

Заговорщики удивленно смотрели на него.

Король и группенфюрер смеялся.

— Он сошел с ума, — высказал предположение Ганс Шарнгросс. — Не стоит терять времени на безумца!

— Как всегда, ты прав, — Ганс Мерер открыл замок первого сундука.

Окованный огромный сундук был пуст.

— Ничего не понимаю! — пробормотал кардинал, возясь с ключами.

Второй сундук тоже был пуст.

Смех короля звучал громко, он сотрясал его опочивальню. Группенфюрер Луи XVI смеялся над бывшими коллегами и камрадами.

Щелкали замки, откидывались крышки, обнажая пустоту сундуков.

— Заткнись! — закричал Ганс Мерер, дрожащими руками открывая последний сундук. В нем были деньги, достаточно много денег, чтобы удовлетворить желание одного, но недостаточно, чтобы сделать счастливыми всех заговорщиков.

— Где деньги, группенфюрер? — поднял голову Ганс Мерер. — Это… все?

— Это совсем ничего, — сказал фон Таудлиц. — Посмотри внимательнее, камрад, деньги фальшивые! Все, все было вложено в королевство…

— Сволочь! — прошипел Ганс Шефферт. — Все это время ты просто дурил нас?

Король опять засмеялся.

Заговорщики окружили его, с ненавистью разглядывая своего благодетеля, деньгами которого они мечтали завладеть. Начиная переворот, они твердо решили убить фон Таудлица, чтобы не допустить расплаты, ведь властность и жестокость группенфюрера были им прекрасно известны, никто бы и ни за что не решился оставить короля в живых. Но теперь их снедала ненависть. Они соблазнились несуществующими сокровищами, поэтому их решимость избавиться от короля возрастала с каждой минутой, она кипела в каждом из заговорщиков и, наконец, выплеснулась криками злобы и ненависти.

— Грязный пес! — Ганс Мерер пнул короля ногой. — Грязный пес, ты обманывал нас!

Некоторое время заговорщики били своего короля. По небритому лицу фон Таудлица текла кровь и, как это обычно бывает, лишь усиливала звериные чувства, без того переполняющие заговорщиков.

— Баварская свинья! — носок сапога попал в подбородок короля.

Некоторое время его яростно били, рыча грязные ругательства. Шелуха мнимой цивилизованности оставила заговорщиков, придворные исчезли, уступив место яростной своре концлагерных поваров и гестаповских шоферов, заплечных дел мастерам, для которых чужая человеческая жизнь была не дороже свиной крови, пролитой на сельской бойне.

— Грязный вонючий член! — тонко вопил Ганс Мерер.

— Членосос! — ревел маркиз Д'Аршиньяк.

— Еврейская обрезь! — неистовствовал Ганс Шернгросс.

Этими криками они подбадривали себя, взвинчивая злобу в душах и поднимая ненависть к бывшему повелителю до немыслимых высот.

Ганс Мерер выхватил из глубин сутаны шнурок от тяжелого ботинка немецкого армейского сапога, умело и привычно накинул удавку на жилистую шею короля. За шнурок сразу же ухватилось несколько нетерпеливых рук, рванули концы шнура в разные стороны, и тело фон Таудлица забилось в конвульсиях на истоптанном и впитавшем человеческую кровь ковре. Глаза короля вылезли из орбит, из приоткрытого рта высунулся прикушенный язык. Кровь окрасила губы короля в красный цвет.

— Кончено! — прохрипел Мерер. — Сдохни, собака! Сдохни, поганый пес!

Наступила тишина.

Убийцы медленно успокаивались, переглядываясь друг с другом. С пола поднимались и занимали свои места на головах сброшенные вгорячах парики, исчезали волчьи взгляды, становились спокойными лица, выравнивалось дыхание. Эсэсовские и гестаповские замашки опять уходили в прошлое, которое выглянуло на минуту, оскалилось на короля, и вдруг обнаружило, что пока ему еще нечего делать в мире.

— Итак, господа, — сказал, возвращаясь в настоящее, кардинал Сутерне, — дело сделано! Тиран мертв!

— Мы сделали это, — подтвердил маркиз дю Папа, нервно вытирая руки о шелковые простыни постели короля. — Но что дальше? Он обманул нас!

— Пока мы еще ничего не проиграли, — тонко усмехнулся кардинал Ришелье. — Слава Богу, тиран умер, но королевство живо!

Подойдя к покойнику, он прикрыл его глаза веками, однако те упрямо вздернулись. Король укоризненно смотрел на своих убийц. Присутствующим было не по себе. Теперь они понимали, что смерть короля Луи ничего, ровным счетом ничего не решала. Все заключалось в существовании королевства. Оно, и только оно, было способно спасти их всех от жестоких превратностей жизни. Игру предстояло продолжить. Фон Таудлиц связал их по рукам и ногам, деньги оказались фальшивыми, всем участникам заговора было не с чем, а главное, незачем убегать. Оставалось лишь продолжить однажды начатую игру.

— Позвольте, маркиз, — сказал кардинал Ришелье, и маркиз де Кюсти пропустил его в центр собравшихся.

— Что ж, — сказал кардинал. — Как говорится, король умер, и да здравствует король!

— Да здравствует король Ришелье! — с облегчением воскликнул де Монбарон.

Кардинал Ришелье покачал головой.

— Нет, нет, господа, — сказал он. — Святость моего положения не позволяет мне занять этот пост.

— Так давайте выберем его! — басовито предложил де Солиньяк. — Думаю, среди нас есть немало достойных кандидатур.

— Слава Богу, у нас есть наследник, — не согласился кардинал.

— Я лучше буду вечно жариться в аду, нежели подчинюсь какому-то сопляку, — не согласился маркиз.

— Это вы сгоряча, — заметил Ришелье. — Подумав немного, вы сами поймете, что это наилучший выход для нас всех. По крайней мере, пока мы не пополним казну королевства. Не забывайте, что все владения были оформлены на фон Таудлица.

— Черт возьми! — ухватил его мысль барон де Дюрвиль. — А ведь вы говорите верно! Какое счастье, что мы не добрались до него прошлым вечером. Это породило бы много трудностей, друзья! Кардинал, вы, как всегда, мудры и дальновидны.

— Это от Бога, — смиренно сказал Ришелье.

— Капитан, — сказал де Монбарон, обращаясь к начальнику дворцовой стражи. — Вызовите кого-нибудь. Сами понимаете, здесь пора немного прибраться.

— И все-таки я не понимаю, — сказал де Дюрвиль.

— Безумие короля защитит королевство, — усаживаясь в старинное кресло, объяснил Ришелье. — Если поместье принадлежит безумцу, то он вправе играть в свои игры, кто может запретить ему это? Лучше проследите, чтобы этот Бертран как можно скорее вступил в права наследования.

— А если он начнет свою игру? — не сдавался барон.

— Надеюсь, мы пока еще достаточно влиятельны и могущественны, чтобы у нового короля никогда не возникло подобных мыслей, — тонко усмехнулся Ришелье. — Все по-прежнему в наших руках, господа.

— Кроме денег, — мрачно заметил кардинал Сутерне.

— А об этом надо было думать значительно раньше, — кивнул Ришелье. — Но игра продолжается, никто не знает, какие карты придут при следующей сдаче.

ПОСОЛ ЗАГОВОРЩИКОВ, 30 августа 1953 года

Герцог де Роган появился в доме любовницы принца ранним утром, когда все еще спали. Небрежно оттолкнув лакеев, он вошел в альков и остановился посредине комнаты, с нетерпеливой нервной улыбкой разглядывая спящих.

— Принц, — негромко позвал он. — Проснитесь, любезный друг! Совсем не время спать.

— А, это вы, — герцогиня села в постели, не стыдясь наготы. — Зачем вам понадобился, мальчик? У него и так несладкая жизнь.

— Не преувеличивайте, герцогиня, — по-прежнему улыбаясь, сказал де Роган. — Быть наследником, обладать такой великолепной женщиной, как вы… Все не так уж и плохо!

— Льстите, Жюль? — усмехнулся женщина. — Так что вас привело в такой ранний час.

— Пора делать короля, — сказал герцог де Роган. — Это произошло сегодня ночью, мадам.

— Боже! — испуганно выдохнула женщина. — Это точно? Никакой ошибки?

— Они сами пришли ко мне и все рассказали. В данном случае я выступаю как бы послом.

— Бедный мальчик! — вздохнула женщина, жалостливо глядя на спящего молодого человека.

— Отнюдь, — сказал граф де Роган. — Пэры предлагают ему корону. Отказываться нельзя.

— Но почему? — обнаженная герцогиня встала и принялась одеваться. — Не для того же они определились со стариком, чтобы вручить власть губошлепу и молокососу?

— У меня есть определенные соображения на этот счет, — сказал старый царедворец. — Но я пока воздержусь от комментариев. Будите принца. Я хочу, чтобы он побеседовал с одним человеком, прежде чем встретится с пэрами.

— А я уже не сплю, — сказал Бертран и открыл глаза. — Насколько я понял из вашего разговора, наше королевство постигла жестокая утрата. Солнце, которым жило королевство, погасло?

— Не ерничайте, принц, — строго сказал герцог. — И было бы хорошо, если бы вы оделись. Неудобно разговаривать с человеком о государственных делах, когда он неглиже.

— Корону можно надеть и на голого человека, — сказал Бертран, спуская ноги с постели.

— Боюсь, вы слишком быстро усваиваете уроки, — с легкой укоризной сказал герцог. — Вас уже ищут. Но я бы хотел, чтобы вы немедленно встретились с маршалом де Ре, он вчера поздно вечером вернулся из экспедиции. Это союзник, без которого нам не обойтись. Вы ведь не хотите царствовать, сидя на троне, над которым висит незримая, но осязаемая петля?

— Не пугайте мальчика, — сказала герцогиня, натягивая панталоны на глазах у мужчин. — Все-таки вы разговариваете с будущим королем.

— Поэтому меня и беспокоит его будущее, — сухо сказал герцог де Роган.

Одевшись, Бертран спустился вниз.

В гостиной его ждал молодой белокурый великан в походном снаряжении. Завидев Бертрана, он сделал навстречу ему несколько шагов, опустился на одно колено и, склонив голову, протянул Бертрану свою шпагу.

— Располагайте мною, Ваше величество, — густым басом гказал маршал де Ре. — Моя шпага к вашим услугам, сир!

— Оставьте, — сказал спустившийся следом за Бертраном герцог. — Не время для театральных жестов и разной мишуры, Густав. Нам предстоит серьезный и содержательный разговор. Герцогиня, — повернулся он к спускающейся по лестнице женщине. — Я был бы вам благодарен, если бы вы удалили из дома все лишние уши.

— Господи! — Изабелла де Клико беззастенчиво зевнула, показывая присутствующим коронки коренных зубов. — От вашей немецкой предусмотрительности меня тошнит. Вы думаете, что в вашем доме разговор был бы более безопасным?

Некоторое время граф де Роган смотрел на нее.

— Несомненно, — сказал он. — В отличие от вас я не боюсь слуг, хотя бы потому, что сразу же при вступлении в дом вырезаю им языки. Самый ценный слуга — молчаливый и неграмотный. От них не приходиться ждать неприятностей.

— Я сделаю распоряжения по дому, — сказала герцогиня.

Бертран, герцог и маршал сели за стол.

— Итак, — сказал герцог де Роган. — Король мертв. Заговорщики добились своего.

— Весьма многообещающее начало, — громыхнул маршал.

— Они просчитались, — сказал герцог. — Они хотели денег и не получили их. Казна практически пуста. Теперь им осталось одно — держаться за власть. Они попросили выступить меня посредником между ними и принцем. Все они согласны признать его королем, но принц должен пообещать им не мстить за смерть дяди.

Вернулась герцогиня с бутылкой золотистого руанского вина.

— Нет-нет, — герцог категорическим жестом отверг вино. — Судьбоносные решения должны приниматься на трезвую голову. Итак, принц, вы примете корону, — жестом руки он остановил Бертрана. — Другого варианта не может быть. Что же касается прощения заговорщиков…

— Нельзя сказать, что смерть дядюшки потрясла меня, — сказал Бертран, — и пробудила во мне низменное желание мстить. Желание повесить многих из моих здешних знакомых родилось еще до того, как король был убит… Если, конечно, он действительно убит.

— Увы, он мертв, — сказал герцог, — я сам видел его холодное тело. Короля удавили.

— Надеюсь, и мертвым он выглядел достойно, — с солдатской прямотой лязгнул голосом маршал.

— Достаточно, чтобы похоронных дел мастера придали ему величие и достоинство большого государственного мужа, — цинично отозвался герцог. — Но, друзья, сейчас речь идет о другом…

Оставим их на этом.

Вмешиваться в подобные разговоры, а тем более подслушивать их, все равно, что, ворвавшись в спальню к влюбленным, предложить им групповую оргию — и то и другое просто бестактно и безнравственно. В нашем случае это вообще недопустимо, ибо, продолжая присутствовать при разговоре, мы бестактно вмешиваемся в сюжет и лишаем себя удовольствия его неожиданного развития.

Гораздо интереснее нам сейчас, что происходило во дворце, где по-прежнему находились заговорщики.

Короля уже перенесли на постель. Лицо его омыли, следы побоев перестали быть видимыми, прикушенный и распухший язык надежно упрятали в глотку, глаза прикрыли монетами с изображением короля на аверсе. Заговорщики сидели за столом. Предводительствовал, разумеется, кардинал Ришелье. Церемониймейстер Шатонеф дю Папа был уже в достаточной степени пьян, вином и коньяком он старался заглушить страх. Впрочем, голоса остальных тоже свидетельствовали, что в эту ночь никто из них не придерживался трезвого образа жизни.

— Щенок побоится выступить против нас, — сказал Ришелье. — К тому же он не чувствует поддержки. Виланд слаб, он тоже не станет настаивать на нашей ответственности. У нас развязаны руки.

— И что же дальше? — спросил кардинал Сутерне.

— Все просто, старина, — улыбнулся Ришелье. — Мы сажаем щенка на трон, он оформляет надлежащим образом наследство, спустя некоторое время мы заставляем переписать все имущество на кого-нибудь из нас, а дальше я предоставляю вам простор для фантазий — валяйте, прикидывайте, каким образом новоявленный король покинет этот свет.

— Меня смущает некоторая неопределенность, — сказал Сутерне. — Переписать имущество на кого-нибудь из нас… Нельзя ли уточнить, на кого именно имущество будет переписано?

— Можно и на тебя, Ганс, — сказал Ришелье. — Поверь, это не имеет никакого значения, никто не сможет распорядиться имуществом единолично.

— Будем надеяться, — пробормотал Сутерне и нетерпеливо зашевелился в кресле. — Однако де Роган задерживается. Неужели щенок противится?

В коридоре послышались шаги.

Шаги приближались.

— А вот и герцог, — сказал Ришелье. — Полагаю, он не слишком задержался.

Кардинал поднялся навстречу вошедшему герцогу де Рогану. Тот выглядел торжественно и был серьезен, словно и в самом деле выполнял обязанности посла, но теперь уже другой стороны.

Гул голосов за столом стих. Все напряженно смотрели на посланца принца Бертрана.

— Ну, любезный герцог, — громко спросил Ришелье. — Что вы нам принесли — мир или войну?

— Я пришел сказать вам, что принц согласен, — объявил де Роган.

— Какие гарантии он готов представить? — нетерпеливо поинтересовался Шатонеф дю Папа, на щеках церемониймейстера горел лихорадочный румянец. — Что вы скажете о гарантиях?

— Они со мной, — сказал герцог де Роган. — Вот заключение личного врача короля, между прочим, испанца по происхождению.

Он поднял руку, в которой была зажата бумага.

— Король скончался от апоплексического удара!

КОРОЛЬ УМЕР; ДА ЗДРАВСТВУЕТ КОРОЛЬ, 4 сентября 1953 года

Пламя свечей трепетало от дыхания людей, столпившихся в часовне около гробницы, в которой предстояло упокоиться королю. Отблески пламени плясали на лицах.

Главный церемониймейстер Шатонеф дю Папа в сопровождении придворных приблизился к могиле, куда уже опустили короля, и бросил в ее чернеющий рот резной жезл, являющийся знаком его достоинства. Вчера еще жезл был украшен драгоценными камнями, за ночь изумруды и рубины заменили стеклянными стразами. Шатонеф дю Папа резонно полагал, что от символа власти можно избавиться, но не следует расставаться с богатством, ведь камни, украшающие жезл, стоили недешево. Теперь ему легче было произнести установленные слова:

— Король умер, да здравствует король!

Слова его были подхвачены людьми, собравшимися в часовне и вокруг нее.

Пять раз жезлы маршалов и царедворцев летели в могилу, и пять раз оживали все те же вопли:

— Король умер! Да здравствует король!

Отправленная священниками панихида не заняла много времени.

Бертран встал на краю могилы, оглядел присутствующих и не увидел человеческих лиц. Волчьи морды, крысиные морды, свиные рыла окружали его, полные жадного любопытства, они взирали на происходящее, ожидая слов нового короля.

— Я беру на себя всю тяжесть королевской власти, — сказал Бертран. — Я беру власть и приложу все усилия, чтобы Паризия процветала. Надеюсь, что мои подданные будут служить мне также истово и беззаветно, как они служили прежнему королю.

— Да здравствует король! — завопил кто-то пронзительно в первых рядах.

Принца проводили в тронную залу, где Шатонеф дю Папа возложил на него корону. Кардинал Ришелье от имени римского папы благословил нового короля на долгое и счастливое правление.

А потом началась тризна.

Все происходящее в замке было всего лишь жалкой пародией на далекие обряды, когда-то существовавшие во французском королевстве, но присутствующие не знали иных обрядов, поэтому происходившее во дворце казалось им эталоном, образцом для подражания.

Рекою лились вина и коньяк, вереницами проносились перемены блюд за столом, воздавалась хвала королю умершему и славословия королю, вступившему во власть.

Рядом с Бертраном сидел герцог де Роган, далее по обеим сторонам стола восседали пэры королевства, за столом, где сидели священники, постоянно мелькала красная кардинальская шапочка Ришелье, который словно манипулировал общественным сознанием, заставляя пирующих горестно вздыхать по покойному королю и неистово аплодировать королю действующему. Пусть все это было лишь фарсом, в душе Бертрана жило какое-то воодушевление, он словно жил происходящим, чувствуя себя настоящим королем, и в глубине души своей надеялся, что однажды все-таки сможет то, что не сумел его предшественник — сделать Паризию настоящим королевством.

— Ваше величество довольно? — негромко спросил герцог де Роган.

— Дорогой герцог, это все слишком красиво и величественно, чтобы быть правдой, — сказал Бертран. — Это сон, сон, еще предстоит проснуться.

— Ваше величество, — сказал герцог еще тише. — Не задумывайтесь о будущем, думайте о завтрашнем дне. Будущее будет блистательным, для этого надо всего лишь правильно распорядиться своим завтра.

Он озабоченно оглядел зал.

— И не ночуйте в королевских покоях. По крайней мере, сегодня. Я договорился с герцогиней де Клико, она обещала устроить вам ночь настоящей любви.

— А что, в предыдущих было что-то фальшивое? — пьяно удивился Бертран.

— Я бы так не сказал, — покачал головой де Роган. — Однако иной раз для короля делают то, что никогда не делали для принца.

— Вы редкая сволочь, министр. Умеете портить настроение, — сказал Бертран. — Я бы с удовольствием отправил вас на виселицу. Вы ведь не будете отрицать, что вполне ее заслужили?

— Как каждый из нас, сир, — серьезно отозвался де Роган. — Но вы должны понимать, что я вам нужен, без меня вы не обойдетесь. Исполним план, а потом будем думать о будущем. Каждый о своем. Я прав?

— Черт с вами, — согласился Бертран.

— Помянем покойного короля, — поднял чашу герцог. — С его смертью закончилась целая эра существования Паризии. С вашим восхождением на престол начинается очищение, ведь вы ни в чем не виновны.

Он медленно выцедил содержимое чаши и многозначительно улыбнулся своему королю.

— Думается, никто не помешает вашему царствованию, сир!

ЗВОН КОПЫТ ПО ЧЕРЕПАМ ДУРАКОВ, 5 сентября 1953 года

Так что вы знаете о королевских обедах?

Ровным счетом ничего, если не приглашались к такому столу. Но даже если когда-то вы к нему приглашались, испытывали великолепие и изысканность столового убранства и поданных блюд, вы ровным счетом ничего не знаете о королевских обедах. Порою за такими обедами решались судьбы империй. А уж судьбы отдельных людей решаются почти за каждым таким столом.

Челядь не ударила лицом в грязь. Паштеты и заливные, изысканные салаты, тонко нарезанная ветчина и колбасы подавались на сервизных тарелках, украшенных лилиями. В хрустальных чашах на столе разноцветно светились фрукты. Пузатились бутылки с прекрасными винами, шампанским и коньяком.

— А обезьянки? Будут обезьянки? — волновался кардинал Сутерне. — Их давно уже не подавали к столу.

— К столу? — раскатился густым смехом маршал де Ре. — Разве они надоели кардиналу в постели?

— Граф! Не забывайтесь! — пронзительно завопил Сутерне. — В моем лице вы оскорбляете не меня, но Бога!

— Сомневаюсь, что Бог занимался гнусными делишками вроде ваших, — расхохотался пьяный маршал.

— Прекратите, господа, — сказал Бертран. — Разве можно собачиться в присутствии короля? Маршал, извинитесь перед кардиналом!

— Слушаюсь, Ваше высочество, — склонился в поклоне маршал. — Прошу прошения, Ваше святейшество, это все коньяк, он лишает людей благоразумия.

Между тем гуляние шло своим чередом, медленно пьянели люди и уставали лакеи, суетящиеся у стола.

— Вообще-то ты неплохой парень, Бертран, — фамильярно сказал Монбарон, хлопая короля по спине. — Я всегда знал, что из тебя получится неплохой королек. Луи был слишком жестким монархом, из него постоянно пер группенфюрер СС. А с тобой мы столкуемся. Ты далеко пойдешь, парень, если будешь держаться нас. Ей-богу, я чувствую к тебе искреннюю симпатию.

— Спасибо, — сказал Бертран и повернулся к герцогу де Рогану.

Тот едва заметно кивнул.

— Господа! — крикнул король, вставая. — Минуточку внимания, господа!

— Скажи им, парень, — сказал Монбарон. — Скажи им, пусть проникнутся… Как ты мне нравишься!

Лица сидящих за столом людей повернулись к королю. Смотрели, впрочем, с брезгливым любопытством: что важного может сказать сопляк, посаженный ими на трон вместо покойного родного дяди и не способный отомстить за него?

— Вы уверены? — тихо спросил Бертран.

— Не волнуйтесь, сир, говорите все, что задумали, — так же тихо отозвался герцог де Роган.

— Господа, — вновь поднял бокал король. — Я очень рад, что иы все здесь собрались, а потому можете услышать меня. Как вы помните, я обещал не мстить вам за смерть короля. Разумеется, я никогда не нарушу данной мною клятвы. Это было бы не по-королевски. Но три недели назад я стоял здесь перед вами беззащитный и открытый, а вы швыряли в меня объедками. Вот этого я вам простить не могу! — неожиданно рявкнул он, и сам удивился силе своего голоса. — Маршал де Ре! Перед вами люди, оскорбившие короля! Король приказывает вам — действуйте!

Все было словно отрепетировано: люди маршала де Ре, в основном крепкие среднего возраста и с неистребимой военной выправкой возникали перед креслами, в которых сидели сановники, подхватывали их под руки и уносили из зала.

— Предательство! — пискнул кардинал Ришелье.

— Воздание по заслугам, — поправил его Бертран.

Прошло всего несколько минут, а у стола остались лишь король и его союзник, да маршал де Ре стоял подле них, громадой своей и статью внушая уверенность в том, что задуманное обязательно будет удачным.

— Сир, вы желаете справедливого суда над этими негодяями?

— Глупости, — сказал Бертран. — В конце концов, с королем они покончили без суда.

— Удавите всех, — приказал герцог де Роган незаметному человечку, возникшему перед ним по почти неслышимому щелчку пальцев. — И не откладывайте этой работы!

Человечек кивнул и исчез в темном проеме, в котором отсвечивали рыцарские доспехи.

— Ну вот и все, — довольно сказал герцог де Роган, щелкая суставами пальцев. — Не ожидали, что все произойдет так буднично и просто? В свое время маршал служил в ведомстве Кальтенбруннера, там умели проводить аресты. Итак?

— Да, Ваше преосвященство, — сказал Бертран.

— Замечательно, — отозвался кардинал де Роган, занявший место, к которому так долго и безуспешно стремился.

— Вы мне нужны, Ваше преосвященство, — сказал король Бертран. И уточнил: — Пока нужны! — Мечтательно улыбнулся и пообещал: — Но когда-нибудь я вас обязательно повешу.

— Слава Богу, — сказал кардинал де Роган, чьи желания так неожиданно исполнились. Лицо его покрылось лучинками морщин. — Утешили старика. Когда-нибудь — это полная неопределенность. Это состояние может длиться вечно. Благодарю вас, сир. Скажу вам честно, мне нравится, как вы быстро привыкаете к своему новому положению.

— У меня не было иного выхода, — согласился Бертран. — Сработал инстинкт самосохранения.

— Иной выход есть всегда, — не согласился кардинал. — Просто иногда его не хотят видеть.

— Сир, — сказал маршал де Ре. — Мы получили сообщения от внешней стражи. Завтра у нас будут гости. Прикажете не пускать их в пределы Паризии?

— Кто это?

— Испанские воины, — сказал маршал. — Обычный патруль: лейтенант и четыре рядовых.

— Предпримите что-нибудь, — утомленный событиями дня приказал король.

— Это не патруль, сир, — сказал кардинал де Роган.

— Кто же это, Ваше преосвященство? — не поворачиваясь, с надменным недоумением поинтересовался Бертран.

— Разумеется, это испанские послы, — сказал новоявленный кардинал. — Пусть едут спокойно.

— Мы отрубим им головы?

— Не обязательно, сир, — сказал де Роган. — Смею заметить, вы слишком быстро привыкаете к крови. Но все будет зависеть от обстоятельств. А пока мы будем готовиться к встрече. Как вы думаете, в гардеробах бывшего Его преосвященства Ришелье найдется что-нибудь моего размера?

ВМЕСТО ЭПИЛОГА Встреча миров, без даты

Жаркое солнце сушило траву и камень.

Произошло именно то, что и должно было произойти — на каменный город, огороженный зубчатой стеной, наткнулся конный патруль аргентинских полицейских. Выскочив на своих лошадях к замку, полицейские ошеломленно остановились, с изумлением глядя на открывающийся им вид. Город был грандиозен.

— Матерь Божия, — сказал старший патруля лейтенант Алонсо Скорса. — Пресвятая дева Мария, откуда эго здесь?

— Чудо! — выдохом отозвался один из патрульных, машинально лапая кольт в расшитой кобуре. — Признаться, я слышал сказки индейцев, но никогда особо не верил им. Ущипните меня, действительно ли я вижу настоящий замок?

— Оказалось, что это не сказки, — бросил небрежно лейтенант. — И это действительно замок.

Неторопливо патрульные подъехали ко рву, отделяющему крепостные стены от остального мира. Усталые лошади фыркали и тянулись мордами к траве.

— Эй, кто там? — крикнул лейтенант. — Это полиция! Опустите мост, мы хотим въехать в город.

Выцветшие пустые небеса с любопытством наблюдали за происходящим.

Со стен замка тоже заметили полицейских. За зубчатыми крепостными стенами царила непонятная постороннему взгляду суматоха.

Заскрипели медленные барабаны, отпуская тяжелые лязгающие цепи, на которых крепился подвесной мост. Мост медленно и тяжело опускался, раскачиваясь на цепях и перекрывая своим бревенчатым телом пространство рва, наполненного застоявшейся водой. Сейчас мост напоминал огромный насмешливый язык, который королевство Паризия показывало всему миру.

Мост опускался.

Несколько конных полицейских в помятых светлых хлопчатобумажных мундирах с темными заломленными шляпами за спинами ошеломленно взирали стражей в полупанцирях и кольчугах. Стражи сжимали в руках алебарды и, казалось, не менее полицейских были изумлены происходящим. На полицейских они смотрели как на выходцев из потустороннего мира. Да собственно это и была встреча двух миров, противоположных по своему духу и целям, две части одного невероятного уравнения, призванных обеспечить неожиданное объяснение всему происходящему.

Королевство Паризия неохотно открывалось окружающему миру.

С адским скрежетом начали подниматься решетки у городских ворот, еще разделяя два мира, но уже готовые слить их в единое целое, каким бы жутким оно ни казалось представителями той и другой стороны.

На площади перед королевским замком царила суматоха, в которой, впрочем, проглядывал уже определенный порядок — король Бертран и его свита готовились встретить испанских послов и при этом надеялись обойтись без каких-либо объяснений.