Их было семеро… - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Виктор Владимирович Левашов (Глава первая. Мой сын будет Президентом России, или Террорист во фраке от «Бриана») #4

Глава первая. Мой сын будет Президентом России, или Террорист во фраке от «Бриана»

В 1996 году праздник католической Троицы пришелся на воскресенье 26 мая. С самого утра ко всем кирхам и костелам Германии начали съезжаться крытые яркими разноцветными тентами грузовики, до отказа набитые березовыми ветками. Привезенные из специальных лесопитомников, они предназначены были для украшения храмов в этот день. Береза, как известно, символ Святой Троицы. Грузовики уже поджидали десятки прихожан со всеми чадами и домочадцами; они втаскивали охапки пахучих веток в притворы, а потом под руководством священнослужителей украшали ими соборные залы, где вечером должны были пройти торжественные богослужения. Работа шла споро, немного не по-немецки суматошно, но суматоха эта была какой-то особенной, праздничной — такая царит обычно, когда наряжают рождественские елки.

Как и во всей Германии, праздничное оживление было в то утро и в одном из самых старинных соборов Гамбурга — костеле святого Михаила, Михаэлискирхе. Построенный в стиле классического барокко, «Большой Михель» по странной исторической случайности возвышался своей статридцатиметровой башней между двумя районами Гамбурга: фешенебельным Альтштадтом и развеселым Санкт-Паули, где (как деликатно отмечалось в путеводителях и туристских проспектах) не существует никаких табу.

День этот выдался не по-майски хмурым, откуда-то нагнало туч, с Эльбы тянул несильный, но пронизывающий, как на набережной Невы, ветер; красный кирпич старых, построенных еще в середине восемнадцатого века домов, окружавших Михаэлискирхе и чудом уцелевших после бомбежек союзнической авиации в конце второй мировой войны, казался почти черным; медные, позеленевшие от вечной сырости крыши, веселившие взгляд в погожие дни, сейчас выглядели уныло-тусклыми.

Ближе к полудню, когда праздничная суета в соборе святого Михаила была в самом разгаре, в один из многочисленных рукавов Эльбы вошла белоснежная, новейшей постройки крейсерская яхта. Она стала на якорь в районе Альтштадта, метрах в семидесяти от берега — швартовка непосредственно у набережных Гамбурга, да и то краткосрочная, разрешается лишь шлюпкам и легким прогулочным катерам.

Яхта была под английским флагом; на борту ее значилось название — «Анна» и порт приписки — Ливерпуль. На фоне огромных плавучих доков, сухогрузов, лесовозов она выглядела детской нарядной игрушкой, но любому человеку, хоть что-то понимающему в морских делах (а таким в древнем ганзейском Гамбурге был едва ли не каждый второй), с одного взгляда было ясно, что изящные обводы этой игрушки в сочетании с мощным современным двигателем таят возможности яхты развивать едва ли не скорость торпедных катеров, остойчивость и мореходные качества таковы, что даже кругосветное путешествие для нее не проблема. И даже уж совсем профану без пояснений было понятно, что такая яхта может принадлежать только богатому человеку. И не просто богатому — очень богатому.

Однако двое мужчин, доставленных с яхты на белом, похожем на глиссер катере, совершенно не походили на богатых людей. Один — высокий, плотный, лет пятидесяти — был в заурядной кожаной куртке, потертой на сгибах, в темной вязаной шапочке, натянутой из-за пронизывающего ветра чуть ли не на глаза. Он был похож на шкипера, в крайнем случае — на капитана, но уж никак не на владельца этой роскошной яхты. А второй и на шкипера не тянул: тоже высокий, сухощавый, лет двадцати семи, в джинсах, в китайской ветровке с капюшоном. Моторист? Стюард?

Лишь подобострастная услужливость, с которой матрос, сидевший за рулем глиссера, попытался помочь пассажирам подняться на набережную, могли бы подсказать внимательному наблюдателю, что доставленные — отнюдь не простые члены команды.

И такой наблюдатель, между прочим, был.

Как только эти двое оказались на набережной, из темно-серого «фольксвагена-пассат», далеко не последней модели, припаркованного неподалеку, вышла молодая женщина в длинном синем плаще и изящной фетровой шляпке и подошла к мужчинам.

— Вы есть мистер Назаров? — обратилась она к старшему.

— Да, это я, — подтвердил тот.

— Я есть очень рада. Я остерегалась, что у вас что-то может задержаться в пути. Я хочу себя представить. Я называюсь Эльза Рост, я работаю в нашем бюро по туризму как гид, и на русском языке тоже. Если я скажу что-то не так, заранее извините меня, потому что из вашей страны сначала было очень мало туристов и я не могла иметь практики после университета, а теперь здесь очень много русских, но мало кто может оплатить услуги гида. Итак, я в вашем полном распоряжении, господа, и мой автомобиль также, если, конечно, он вас устроит.

Она показала на свой «фольксваген». Мужчины переглянулись и почему-то засмеялись. Потом старший сказал:

— Мы, конечно, привыкли к «роллс-ройсам», но для разнообразия сойдет и этот.

И двинулись к машине. Эльза села за руль и включила двигатель…

* * *

Из протокола допроса гражданки Федеративной Республики Германии Эльзы Рост, урожденной Фогельштерн, 28 лет, замужней, постоянно проживающей в г. Гамбурге. Допрос проведен инспектором гамбургской криминальной полиции Францем Шмидтом. (Приводится в переводе с немецкого):

«Рост. 24 мая, в пятницу, около десяти часов вечера мне домой позвонил шеф нашего туристического агентства господин Крамер и спросил, не смогу ли я в воскресенье 26 мая поработать в качестве гида и переводчика с какими-то важными русскими господами. Он извинился за столь поздний звонок и объяснил его срочностью и важностью дела. Я не являюсь постоянным сотрудником агентства, сотрудничаю с туристическим бюро мистера Крамера в свободные дни, поскольку не могу позволить себе упустить возможность дополнительного заработка. Господин Крамер сказал, что мой гонорар будет удвоен, так как работать с русскими мне придется в воскресенье и к тому же — в праздник Троицы. Я согласилась, но напомнила, что русским языком владею гораздо хуже, чем английским, и среди нештатных сотрудников агентства сейчас немало русских немцев. Господин Крамер ответил, что именно этот вариант он и предложил человеку, с которым вел переговоры, но тот самым категорическим образом потребовал, чтобы в роли гида и переводчика выступало лицо, ни малейшим образом не связанное с эмигрантами из России, — лучше всего женщина, коренная жительница Гамбурга.

Шмидт. Сказал ли господин Крамер, с кем именно он вел переговоры? И как — лично или по телефону?

Рост. Нет. А сама я не спросила, меня это не интересовало. Я уточнила только, когда и где я должна встретиться с этими русскими господами и в чем будут заключаться мои обязанности. Господин Крамер объяснил, что 26 мая в десять утра я должна быть на набережной Нордер-Эльбы в районе Альтштадта и ждать появления яхты „Анна“, порт приписки Ливерпуль. Имя моего клиента, который прибудет на этой яхте, господин Назаров. Я должна буду провести экскурсию с ним и с людьми, которые будут его сопровождать, экскурсию по городу в том объеме, в каком они пожелают, а вечером выполнять роль переводчицы во время праздничного приема, который господин Назаров намерен устроить на борту своей яхты для друзей и деловых партнеров.

Шмидт. Итак, вы дождались прибытия яхты „Анна“. Когда она пришла?

Рост. Около полудня. Я ждала почти два часа и уже начала беспокоиться.

Шмидт. Сколько человек сошло с борта яхты?

Рост. Всего двое. Сам господин Назаров и его сын Александр, аспирант из Гарварда. Он попросил называть себя просто Алекс.

Шмидт. У вас не возникло сомнений, что Алекс действительно сын господина Назарова?

Рост. Ни малейших. Во-первых, они были очень похожи. Оба высокие. И еще что-то в выражении лица, глаз. Глаза у обоих такие, знаете, серые, жесткие. А когда они смотрели друг на друга, это выражение жесткости исчезало. И общались они так, как отец с сыном после долгой разлуки.

Шмидт. Они много разговаривали между собой?

Рост. Как раз нет. В том-то и дело. Нет, они разговаривали, конечно: о каких-то знакомых, об учебе Алекса, об Анне. Как я поняла, Анна — это жена или очень близкий человек господина Назарова, но не мать Алекса, иначе он называл бы ее иначе, не по имени. Я поняла, Анна чем-то болела и лечилась в Швейцарии. Но больше они молчали. Они как будто и затеяли эту экскурсию, чтобы побыть вдвоем. Я в этом уверена. И знаете почему? Я показала им театр, ратушу, кунстхалле, потом подвезла к Катариненкирхе. Когда я начала рассказывать о ней, господин Назаров вдруг прервал меня и спросил, сколько я получу за работу с ними. Я ответила: триста шестьдесят марок. Тогда он достал портмоне — это был „Монблан“, господин инспектор! — и протянул мне триста долларов в трех купюрах. Он сказал: это вам за то, что мы изменим правила — вы будете говорить только тогда, когда мы вас о чем-нибудь спросим. Деньги я, разумеется, взяла, но это меня, буду откровенна, обидело, и я спросила, не желают ли господа осмотреть Репербан, если им неинтересна наша замечательная Катариненкирхе. Я объяснила: все русские туристы просят показать Санкт-Паули и Репербан, самую злачную улицу в мире. Они согласились, но так, будто им было все равно. Я оставила машину неподалеку от Михаэлискирхе, туда как раз подъехали автобусы телевизионщиков — они уже начали готовиться к трансляции вечерней мессы; мы пешком прошли по Репербану, туда и обратно. Вы сами знаете, господин инспектор, каков он в это время дня: вся ночная грязь и дрянь еще не убрана, почти все закрыто, работают только редкие стрип-бары и секс-шопы. У одного из открытых стрип-баров господин Назаров спросил сына: не хочешь зайти? На что Алекс Назаров ответил фразой, которую я запомнила из-за не вполне ясного мне семантического значения: „Этого говна сейчас и в Москве навалом“. Единственное, что их почему-то развеселило и чему они долго смеялись, — это когда я сказала, отвечая на вопрос господина Назарова, что здание на другой стороне Репербана — это главное управление полиции Гамбурга, вот это самое здание, где мы сейчас с вами разговариваем. Я так и не поняла, что их рассмешило.

Шмидт. Многих моих русских коллег это тоже смешит. Им кажется несуразным, что главное управление полиции находится в центре самого злачного района города.

Рост. А где же ему быть — на Кайзерштрассе?

Шмидт. Им это показалось бы более естественным. Но мы отвлеклись. Продолжайте, пожалуйста, госпожа Рост.

Рост. Потом мы вернулись к кирхе святого Михаила. По просьбе Алекса я перевела надпись на стене: „''Гот руф дих'' — Господь призывает тебя“. Господин Назаров предложил сыну зайти в храм. Алекс спросил: „Ты уверен, что этот призыв обращен к тебе?“ Господин Назаров ответил: „Как знать“. И мы вошли…»

* * *

Они вошли под высокие своды костела, когда уже почти все березовые ветки были развешаны по стенам, в простенках, на спинках длинных дубовых лавок, а на остатках веток в проходе с визгом и криками барахтались веселые немецкие дети. По залу метался, проверяя расстановку камер, молодой взъерошенный телережиссер, звукооператоры пристраивали микрофоны. Эльза отметила, что при входе Алекс сбросил с головы капюшон ветровки, а Назаров-старший стащил свою вязаную шапчонку и пригладил рукой такие же русые, как у сына, но заметно поредевшие волосы.

Эльза объяснила, что вон там — пульт органиста, на тех вон подмостках будет стоять хор, а белая, слегка изогнутая лестница, заканчивающаяся небольшой огороженной площадкой, вознесенной очень высоко, почти в центр зала, — это кафедра, с которой будет произносить свою проповедь епископ.

Среди резвящихся детей и занятых каждый своим делом взрослых Назаровы и Эльза были в кирхе единственными праздными людьми. Вероятно, именно поэтому режиссер неожиданно подбежал к ним и стал что-то быстро говорить по-немецки, обращаясь к Назарову-старшему.

— Он просит вас подняться на кафедру епископа и что-нибудь сказать, — перевела Эльза.

— Я? — изумился Назаров. — Что я могу сказать с епископской кафедры? Да еще по-русски!

— Не имеет значения. Четыре-пять фраз. Любых. Ему нужно проверить, как работают микрофоны, — объяснила Эльза.

Назаров-старший повернулся к сыну:

— Вот пойди и скажи. Надеюсь, тебе уже есть что сказать городу и миру.

— Найн! Найн! — запротестовал режиссер. Эльза перевела:

— Ему не нужен молодой голос. Ему нужен голос человека ваших лет. Тут большое значение имеют обертоны.

Назаров-старший чуть помедлил, усмехнулся и неторопливо двинулся к лестнице. И по мере того как он уверенно-неспешно, без всякого видимого напряжения одолевал довольно крутые ступени, зал затихал, а когда он оказался на площадке кафедры, все и вовсе побросали свои дела и даже прикрикнули на шумящих детей: настолько значительной, источающей силу и уверенность была фигура этого человека.

— Говорите, пожалуйста! — по-немецки крикнул ему снизу режиссер.

— Даже не знаю, что и сказать…

— Гут! Нох айнмаль! Hyp филе, битте!

— Просит еще раз, только побольше, — перевела Эльза.

Назаров положил руки на перильца кафедры, немного подумал и произнес несколько фраз.

— Зер гут! Данке шён! — поблагодарил его режиссер и занялся другими делами.

Только два человека в кирхе — Эльза и Алекс — поняли, что сказал Назаров-старший.

А сказал он вот что:

— С этого места нельзя произносить пустых слов. Отсюда можно только провозглашать. И я говорю всем: пройдет не так уж много лет, и мой сын будет Президентом России!

Вот это он и сказал.

* * *

Из стенограммы допроса Эльзы Рост инспектором Ф. Шмидтом:

«Шмидт. Что было дальше?

Рост. Господин Назаров сказал, что времени больше нет и нам нужно ехать на яхту, чтобы успеть переодеться и приготовиться к приему гостей. Мы вернулись на набережную, на маленьком белом катере подплыли к яхте „Анна“ и поднялись на борт.

Шмидт. Опишите, пожалуйста, яхту.

Рост. Господин инспектор, я не могу этого сделать. Такое я видела только в фильмах об американских миллионерах.

Шмидт. Когда вы поднялись на яхту, гости уже были там?

Рост. Нет, только команда. Пять или шесть человек. Минут через сорок приехали музыканты — струнное трио из оперного театра, двое мужчин и женщина. Потом появились официанты из ресторана „Четыре времени года“, они привезли коробки с напитками и закусками для приема а-ля фуршет. И только позже, часам к шести, начали съезжаться гости.

Шмидт. Сколько было официантов?

Рост. Пять человек.

Шмидт. Пять? Вы уверены в этом?

Рост. Абсолютно.

Шмидт. Но менеджер ресторана „Четыре времени года“, которого я допрашивал перед вами, утверждает, что посылал на яхту только четырех официантов.

Рост. Не знаю, почему он так говорит. Я постоянно передавала им распоряжения господина Назарова и его русских гостей и совершенно точно знаю: их было пятеро. Четыре молоденьких, прекрасно обученных официанта и бармен, постарше, лет тридцати.

Шмидт. В чем они были?

Рост. В черных фраках.

Шмидт. А гости?

Рост. Мужчины — в белых смокингах, а женщины — в вечерних платьях.

Шмидт. Сколько было гостей?

Рост. Человек двенадцать. Кроме самого господина Назарова и его сына. Как я поняла, в основном русские друзья господина Назарова. Только один из них хорошо говорил по-немецки. Он почти не вынимал изо рта сигару. Господин Назаров обращался к нему на „ты“ и по имени — Борис, они были примерно ровесниками. Двое из гостей были немцами. Один пожилой, лет шестидесяти. Судя по акценту — местный, из Гамбурга. Второй, помоложе, лет сорока пяти, — откуда-то из Баварии, возможно — из Мюнхена.

Шмидт. Какие женщины были на приеме?

Рост. Три пожилых дамы. Одна русская, жена Бориса. Две других — жены немецких господ. И еще четыре очень красивые девушки — топ-модели из ателье Люмберта. Их пригласили, как я понимаю, чтобы развлекать гостей.

Шмидт. Где проходил прием — на верхней палубе или в каюте?

Рост. Внизу, в кают-компании. На улице было очень холодно, дул ветер. Поэтому господин Назаров даже отменил прогулку на яхте по Эльбе, которую сначала планировал.

Шмидт. Откуда вы это знаете?

Рост. Из разговора господина Назарова с капитаном яхты. Они говорили по-английски, у господина Назарова очень приличный английский. Капитан сказал господину Назарову: раз прогулка отменяется, нельзя ли команде сойти на берег, чтобы послушать в каком-нибудь из костелов вечернюю праздничную мессу. Господин Назаров усмехнулся и сказал: знаю, где они будут слушать мессу — на Репербане. Но отпустил всех, в том числе и капитана. Приказал вернуться не позже полуночи. Оставил лишь одного матроса, который управлял катером.

Шмидт. Как проходил прием?

Рост. В высшей степени благопристойно. Светский раут. Хотя, признаюсь, раньше на светских раутах мне бывать не приходилось. Трио играло Гайдна, Вивальди, иногда танцевальную музыку — танго, вальсы. Гости разговаривали, смеялись, танцевали с девушками и пожилыми дамами. Пили мало, в основном шампанское и сухой мартини. В половине десятого вечера уже начали разъезжаться. Весь прием длился не больше трех часов.

Шмидт. И все это время гости находились в кают-компании?

Рост. Нет. Примерно через час после начала приема господин Назаров, Борис и оба немецких господина уединились в одной из кают. Их не было около часа. Потом они вернулись и присоединились к гостям.

Шмидт. Давайте еще немного поговорим об официантах. Они были немцами?

Рост. Да, все пятеро. И говорили только по-немецки. Лишь бармен, его звали Карл, немного понимал по-русски. На мой вопрос, где он изучал этот язык, сказал, что его дед несколько лет после войны провел в русском плену, научился там хорошо говорить по-русски и учил Карла.

Шмидт. Не заметили ли вы чего-нибудь странного в поведении официантов?

Рост. Совершенно ничего. Все безукоризненно справлялись с работой. Особенно Карл, гости очень хвалили его мартини. Единственное, на что я обратила внимание… Впрочем, вряд ли это важно.

Шмидт. И все-таки?

Рост. Мне показалось, что фрак у Карла немного не такой, как у других официантов.

Шмидт. Что значит — не такой? Плохо сшит? Не по росту?

Рост. Наоборот. Он был лучше, чем у других. Как будто от другого портного, гораздо выше классом. Не могу сказать ничего конкретного, но мы, женщины, такие вещи очень хорошо чувствуем.

Шмидт. Вы сказали, что в половине десятого гости начали разъезжаться…

Рост. Да. Сначала катер отвез на набережную немецких господ с их женами, потом других гостей. На набережной их ждали машины. Потом уехали музыканты со своими инструментами. Потом отправили официантов.

Шмидт. Всех пятерых?

Рост. Нет, сначала молодых — в катере всего четыре места для пассажиров. Следующим рейсом должны были уехать я и Карл. Мы стояли уже одетыми на палубе, когда господин Назаров сказал Карлу: „Задержись, ты мне еще понадобишься“. Карл попытался возразить: он живет на другом конце Гамбурга, автобусы перестанут ходить, а такси он не может себе позволить. Господин Назаров сказал: получишь на такси. Карл продолжал настаивать: его жена будет беспокоиться, а предупредить ее он не может, так как дома у них нет телефона. На что господин Назаров ответил: ничего, перебьется. Он поблагодарил меня за работу, галантно помог спуститься в катер. Последнее, что я слышала, были слова господина Назарова, обращенные к Карлу: принеси-ка нам с сыном водки, мы будем в капитанской рубке. И чего-нибудь зажевать. Он повторил: просто водки, а не этих твоих мартини, да поживей!..

Шмидт. Почему в капитанской рубке?

Рост. Не знаю. Может быть, потому, что из рубки прекрасный вид на город и порт.

Шмидт. Что было дальше?

Рост. Я высадилась на набережной, села в свой автомобиль и уехала домой. Что после моего отъезда происходило на яхте, не имею ни малейшего представления. О том, что случилось, я узнала только на следующий день из газет…»

* * *

Расшифровка разговора Аркадия Назарова с сыном с помощью подслушивающего устройства, установленного на яхте «Анна»:

«Алекс. Ну и как, отец, удалось тебе уболтать этих банкиров?

Назаров. В общем, да. Подписали договор о намерениях.

Алекс. Для них ты и устроил всю эту бодягу с белыми смокингами, оркестром и фотомоделями?

Назаров. Такие вещи на них действуют.

Алекс. И яхту для этого купил?

Назаров. В том числе.

Алекс. Так и не расскажешь, что это за дело?

Назаров. Очень крупное дело. Может быть, самое крупное из всех, что я проводил. И самое необычное. Нефть, сынок.

Алекс. Чего же тут необычного? Ты всю жизнь занимался лесом, золотом и нефтью.

Назаров. Это была мелочь: купля, продажа. Самотлор — это название тебе что-нибудь говорит?

Алекс. Какое-то богатейшее месторождение в Тюмени. Которое оказалось на таким уж богатым.

Назаров. Его загубили. Выкачивали нефть без всякой меры и совести. Доллары были нужны. И заводнили горизонты. Из Самотлора взяли не больше пятнадцати процентов запасов. И так — по всей Сибири. И не только по Сибири.

Алекс. В чем же твой план?

Назаров. Один техасский инженер-нефтяник, работавший у нас в Сибири по контракту, изобрел установку для разработки таких вот загубленных и истощенных месторождений. Нечто подобное уже было — так называемые установки „газ-лифт“. Но эта проще и эффективнее. Если ими оснастить наших нефтяников, можно получать сотни миллионов тонн дополнительной нефти в год. Куда же этот чертов Карл запропастился?

Алекс. Не боишься, что тебя обойдут?

Назаров. Нет. Я купил у техасца этот патент. Еще год назад. Он обошелся мне, ну, скажем, не дешевле этой яхты.

Алекс. А твои московские друзья? Не попытаются подставить подножку?

Назаров. А я с ними договорюсь. Или уничтожу. Ну, не физически, конечно. Но политическими трупами они станут — я ведь знаю обо всех их делах больше, чем они могут представить себе в самых кошмарных снах.

Алекс. Ты сказал, что купил патент год назад. Почему же начинаешь дело только сейчас?

Назаров. Нужно дождаться результатов президентских выборов в России.

Алекс. Не вижу связи. Ну, победит Ельцин…

Назаров. Я предпочел бы, чтобы победил он.

Алекс. Несмотря на то что он предал тебя?

Назаров. „Предал“ — это из области морали. А в политике, сынок, нет морали. Есть один критерий: политическая целесообразность. Если президентом станет Зюганов, иностранных инвесторов кнутом в Россию не загонишь.

Алекс. А ты сам не можешь финансировать свой проект?

Назаров. Нужны очень крупные первоначальные вложения. Построить завод для серийного производства этих установок, смонтировать их на скважинах. Это сотни миллионов долларов. Как говорят мои друзья-англичане: глупо нести яйца в одной корзине… Да что это с Карлом? Сходи-ка поторопи этого засранца! Заснул он там, что ли?

Пауза.

Алекс (приглушенно, с палубы). Отец! Он свалился в воду!

Назаров. Как — свалился?!

Алекс. Не знаю! Вон он, метрах в двадцати! Плывет на спасательном круге!

Очень короткая пауза.

Назаров. Немедленно прыгай за борт! Слышишь? Немедленно пры…»

Связь прервана.

* * *

Заголовки утренних немецких газет:

«Гамбургер беобахтер».

«МОЩНЫЙ ВЗРЫВ УНИЧТОЖИЛ БРИТАНСКУЮ ЯХТУ В ГАМБУРГСКОМ ПОРТУ».

«Франкфуртер альгемайне».

«ПРИ ВЗРЫВЕ ЯХТЫ „АННА“ В ГАМБУРГСКОМ ПОРТУ ПОГИБЛИ ВЛАДЕЛЕЦ ЯХТЫ И ЕГО СЫН».

«Берлинер цайтунг».

«ВЗРЫВ ЯХТЫ В ГАМБУРГЕ: ТРАГИЧЕСКАЯ СЛУЧАЙНОСТЬ ИЛИ ТЕРРОРИСТИЧЕСКИЙ АКТ?»

Из дневного сообщения радио Гамбурга:

«По уточненным данным, во время вчерашнего взрыва яхты „Анна“ погибли не только ее владелец, известный русский бизнесмен и политический деятель господин Назаров и его сын, аспирант Гарвардского университета Александр Назаров, но и один из членов команды, находившийся во время взрыва в радиорубке. Кроме того, сегодня утром возле набережной обнаружен труп человека примерно тридцати лет, одетого в черный фрак. Как предполагает полиция, это один из официантов ресторана „Четыре времени года“, обслуживавших праздничный прием, устроенный господином Назаровым на борту своей яхты. Труп владельца яхты до сих пор не обнаружен. Водолазы и спасательные команды ведут поиски в акватории Нордер-Эльбы. Полиция продолжает расследование…»

* * *

Из протокола допроса менеджера ресторана «Четыре времени года» гражданина Германии А. Кугельмана, сорока восьми лет, женатого, постоянно проживающего в Гамбурге. Допрос проведен инспектором криминальной полиции Ф. Шмидтом:

«Шмидт. Господин Кугельман, я вызвал вас на повторный допрос в связи с выявлением новых обстоятельств взрыва яхты „Анна“. Вам был предъявлен для опознания труп человека, который, по нашим сведениям, выполнял обязанности бармена во время приема на борту яхты. Вы по-прежнему настаиваете на том, что не знаете этого человека и никогда раньше его не видели?

Кугельман. Да, господин инспектор. И я по-прежнему с полной ответственностью утверждаю, что мы посылали на яхту только четырех официантов, а не пятерых, как утверждаете вы.

Шмидт. Их было пятеро, это установлено бесспорно. Не могло так случиться, что бармена для обслуживания приема пригласили из какого-нибудь другого ресторана?

Кугельман. Не могу отрицать такой возможности, но совершенно не понимаю, для чего это могло понадобиться. Наш ресторан считается лучшим в Гамбурге и одним из лучших во всей Германии. К тому же русский господин Петров по имени Борис, который делал и оплачивал заказ, сказал, что поручает нам все дела, связанные с обслуживанием приема.

Шмидт. В каком ателье вы заказываете фраки для своих официантов?

Кугельман. У Люнсдорфа.

Шмидт. На фраке человека, о котором мы говорили, была обнаружена этикетка ателье Бриана.

Кугельман. Бриана? Вот вам, господин инспектор, самое убедительное доказательство, что этот человек не был нашим официантом. Ни один ресторан в мире не может позволить себе заказывать для своих служащих фраки у Бриана. Это не Карден, конечно, и не Сен-Лоран, но это очень-очень дорогое ателье. Возможно, этот человек вообще не был официантом или барменом.

Шмидт. Тогда кем же он был?

Кугельман. Полагаю, господин инспектор, ответ на этот вопрос вам придется искать самому…»

* * *

На следующий день крупнейшие газеты всего мира вышли с пространными статьями и комментариями, связанными со взрывом яхты «Анна» в Гамбурге.

Французская «Фигаро»:

«Аркадий Назаров, погибший в минувшее воскресенье при взрыве его яхты в Гамбурге, был, несомненно, звездой далеко не последней величины на экономическом и политическом небосводе демократической России. Широко образованный человек, талантливый предприниматель, он начал свою деятельность еще во времена Брежнева, заметно расширил ее в период горбачевской перестройки и был, как не без оснований полагают эксперты, одним из инициаторов закона о кооперативах и отмены запрета на частнопредпринимательскую деятельность, что явилось первым решительным шагом перевода экономики бывшего СССР, а затем России на рельсы рыночного хозяйства…»

Лондонская «Таймc» :

«Стремительная карьера господина А. Назарова, выдвинувшегося в число одного их крупнейших бизнесменов России, взявшей курс на экономическую свободу, не была вместе с тем прямолинейной и безоблачной. Один из создателей и руководителей Союза объединенных кооперативов России, человек, оказывавший заметное влияние на политику правительства Гайдара, Назаров, несмотря на это, постоянно подвергался нападкам со стороны антидемократических сил. Эти нападки обострились после того, как А. Назаров после путча 1991 года стал выступать с резкими публичными заявлениями в адрес президента Ельцина, критикуя его за нерешительность в проведении глубоких экономических преобразований. Замеченное в политических кругах России охлаждение президента к своему давнему и верному союзнику превратило эти нападки в травлю. Была даже сделана попытка возбудить против А. Назарова уголовное преследование за якобы допущенные им злоупотребления в тот период, когда он, еще при Горбачеве, возглавлял крупнейший в России многопрофильный кооператив „Практика“. Возможно, эта травля и заставила А. Назарова покинуть пределы России. Обосновавшись в Лондоне и осуществляя оттуда руководство деятельностью сети фирм, ассоциаций и банковских структур, созданных им в Москве, А. Назаров успешно ведет бизнес в Европе, использует свое влияние для привлечения иностранных инвестиций в экономику России. Вместе с тем он не скрывает своего резко критического отношения к аморфной и даже деструктивной политике президента Ельцина и правительства Черномырдина, ведущей к стагнации экономики России. Он выступает с этими заявлениями на крупнейших международных симпозиумах. Ходили слухи, что после одного из таких выступлений на А. Назарова было совершено покушение и он некоторое время находился на излечении в Австрии. Слухи эти, к счастью, не подтвердились. Но известие, поступившее из Гамбурга о гибели А. Назарова во время взрыва его яхты, — это уже не слухи (хотя тело Назарова до сих пор не найдено), а факт, наводящий на очень серьезные размышления…»

Американская «Вашингтон пост»:

«Смерть мистера Аркадия Назарова, одного из лидеров движения за экономическое обновление России, наступившая при весьма загадочных и требующих самого тщательного расследования обстоятельствах, — это весьма болезненный удар для всех истинных сторонников декларируемой правительством Ельцина политики, направленной на расширение и углубление проходящих в России реформ…»

Но глубже всех копнули газетчики из «Гамбургского обозревателя» («Гамбургер беобахтер»). Их репортаж не был насыщен анализом ситуации в России и деятельности Аркадия Назарова, но им каким-то образом удалось узнать о посещении Назаровым и его сыном собора святого Михаила, они нашли, расшифровали и перевели на немецкий язык техническую запись слов, произнесенных Аркадием Назаровым с епископской кафедры. Газета полностью привела в репортаже эти слова, а сам репортаж снабдила аршинной «шапкой»:

ЕГО СЫН НЕ БУДЕТ ПРЕЗИДЕНТОМ РОССИИ!

* * *

Четыре дня поиски тела Аркадия Назарова велись в русле Нордер-Эльбы, затем были перенесены в устье самой Эльбы. Десятки катеров береговой охраны днем и ночью тщетно бороздили акваторию устья и прилегающего к ней участка Северного моря в надежде обнаружить вынесенный сюда течением труп Назарова.

На десятый день поисковые работы были прекращены.

Тело аспиранта Гарвардского университета Александра Назарова было перевезено друзьями его отца в Париж и погребено на кладбище Сен-Жер-мен-де-Пре.

В этот день — день святого великомученика Иоанна Нового — во всех православных храмах России читали из Премудростей Соломона, глава 4, стих 7-15:

«А праведник, если и рановременно умер, будет в покое, ибо не в долговечности честная старость, и не числом лет измеряется. Мудрость есть седина для людей, и беспорочная жизнь — возраст старости.

Как благоугодивший Богу, он возлюблен и, как живший среди грешников, преставлен, восхищен, чтобы злоба не изменила разума его, или коварство не прельстило души его. Ибо упражнение в нечестии помрачает доброе, и волнение похоти развращает ум незлобивый…»

После официального запроса правительства России копии всех материалов, собранных гамбургской криминальной полицией в ходе расследования обстоятельств взрыва яхты «Анна», были переданы Москве.