Император Диоклетиан и конец античного мира

Новая система императорской власти

Приход к власти Диоклетиана подвел черту в политической эволюции императорской власти. Давно обветшавшая система Принципата официально окончательно ликвидируется в первые же годы его правления. Абсолютная монархия по существу становится таковой и по форме. Рождается новая политическая терминология, отражающая собою новую политическую систему во главе с обожествленным императором, Навсегда покончено с остатками былой "республиканской свободы". Монарх более не желает признавать над собою даже формальное верховенство народа в лице римского сената. "Он не есть теперь princeps или республиканский магистрат, он теперь не первый между равными, а господин, dominus "божьей милостью"; "граждане" — cives — превращаются в подданных — subiecti"[124].

Во всех мероприятиях Диоклетиана четко прослеживается постоянное стремление подчеркнуть божественный характер императорской власти, божественность самой особы владыки империи. Действительно, "выставка величия была первым принципом новой системы, введенной Диоклетианом"[125].

Единодушно отмечают римские историки[126] столь нарочитую пышность императорского двора, мало похожего на окружение былых "августов", но зато сильно напоминающего собою дворцовую обстановку великих империй Востока — в первую очередь дворцовый быт "Новой Персидской монархии".

Император не желает ни в чем уподобляться простому смертному. Он "Dominus et Deus" — "господин и бог" всего населения Римской империи. Даже внешний облик владыки Рима не должен походить на внешность его подданных. Повелитель "вечного города" носит особые золототканные одежды, обувь, изукрашенную драгоценными камнями, он появляется перед народом только в особо торжественных случаях, и это появление выглядит подобно священнодействию. Подданные должны видеть непреодолимую грань между императором и любым другим человеком. Только так, по мнению Диоклетиана, их можно заставить осознать незыблемости императорской власти, воплощенную отныне в величии повелителя империи, которому все обязаны поклоняться как земному божеству.

Диоклетиан не похож на предшествующих монархов. Это видели его современники.

Сходным образом повествует о Диоклетиане и другой римский историк:

Аврелий Виктор верно подмечает тот факт, что вновь введенная царственная пышность императорского двора, поразившая непривычных к подобным вещам римлян, не имела решающего значения в сравнении с прочими мероприятиями Диоклетиана. Много более выделяет историк открытое обожествление монарха, официальное признание его "господином" своих подданных, что и определяло сущность новой политической организации империи. Это уже не являлось просто прихотью того или иного правителя, как это было при Калигуле и Домициане, а стало одним из краеугольных камней новой политической системы — Домината. В дальнейшем все императоры поздней Римской империи именовались господами и божествами и никто не смел подвергнуть это сомнению.

То, что было некогда прихотью и ненормальностью отдельных не в меру тщеславных цезарей (как цезарь Калигула), стало юридическим статусом новых "августов",

В эпоху Домината обожествление императора воспринималось римскими гражданами как нечто само собой разумеющееся, "…Как только император принял имя Августа, ему как истинному и воплощенному богу должно оказывать верность и повиновение, ему должно воздавать свое внимательное служение. И частный человек, и воин, служат богу, когда он верно чтит того, кто правит с божьего соизволения"[129] — так пишет поздний римский историк военного дела Вегеций.

Мероприятия Диоклетиана ни в коей мере нельзя рассматривать как проявление просто личной прихоти, как удовлетворение честолюбивых устремлений властителя. Вряд ли они имели бы успех в подобном случае. Прочность установленной Диоклетианом политической системы, ее приемлемость для господствующего класса Римской империи в дальнейшем следует объяснить тем, что она диктовалась самой тактической обстановкой, Борьба за восстановление единства огромной Римской державы, отражение варварских вторжений, подавление брожения и зачастую и восставания масс низших слоев населения (колонов и рабов) могли быть успешными только при наличии в государстве твердой и независимой верховной власти, способной объединить все силы господствующего класса Римской империи и направить их на выход из тяжелейшего за всю предшествующую историю кризиса.

И обожествление личности главы государства, и новый придворный церемониал, столь напоминающий обычаи, царившие при дворе Сассанидов, что отмечают некоторые исследователи[130], все это было направлено на создание нового юридического статуса императора, должно было определить "его отношение к другим органам управления, наконец, подданных вообще"[131], установить неограниченность высшей власти, дав божественное объяснение ее происхождению, обеспечить ее полную независимость и тем самым дать свободу рук в решении всех государственных вопросов.

До нашего времени дошла полная титулатура Диоклетиана, Его пышный титул известен из почетной надписи от 290 г., обнаруженной на территории римского города Августа Венделиков в Германии (современный Аугсбург):

Что же касается заимствований при дворе Диоклетиана персидских традиций, то это вовсе не представляется случайным. Дело в том, что идеологической основой Сассанидского государства была религия зороастризма, реформированная в сторону большего деспотизма. Важнейшую роль играл культ огня. При этом складывался и культ сассанидского царя[133]. Последнее должно было импонировать Диоклетиану.

Восточное влияние на Рим началось с самого его соприкосновения с эллинистическим Востоком. Отсюда, по мнению о. Александра Шмемана и "постепенное перерастание римского принципата в теократическую монархию, где император становится связующим звеном между Богом и миром, а государство — земным отображением небесного закона. Уже культ непобедимого солнца, который император Аврелиан в середине третьего века сделал правительственной религией, был тесно связан с этим новым религиозным переживанием монархии: император в мире то же, что солнце на небе, он участник его природы, представитель его на земле. Монарх отделен от простых смертных, он "священен" и потому священно все, что его окружает. Ему воздается религиозное поклонение в "имперской литургии", в священном ритуале, в который отныне облечена вся жизнь царя, символизируется божественная природа государства, как небесного строя, отраженного в мире"[134].

В то же время, говоря об обожествлении римских императоров под влиянием восточных культов и традиций, отмечая заимствование ряда обычаев, форм и церемониалов из Персии при Диоклетиане, "следует строго различать античные явления и подобные же внешне похожие восточные"[135]. Культ императора был последним религиозным созданием античных народов, сформировавшимся еще тогда, когда античное самосознание еще не было сломлено восточными элементами[136]. Он естественным образом вырос из собственно античного сознания. "От обожествления предмета, рощи, источника, наконец, статуи, изображающей бога, — вспомним грубое впечатление, произведенное святотатством над гермами на афинский народ и влияние этого события на окончание Пелопоннесской войны — для обожествления выдающегося человека, сначала героя, а затем бога — только один шаг"[137]. Уже в Греции Солон, Лисандр, затем Александр Великий не просто превозносились льстецами, но признавались в качестве богов в определенном смысле и народом. Знаменитый ответ спартанцев на провозглашение божественности Александра Македонского после его паломничества к святилищу Амона — Ра в Египте: "Если Александр хочет быть богом, то пусть будет им" — не только образец лаконичной иронии, искони присущей лакедемонянам, но и свидетельство того, что ничего слишком уж удивительного в обожествлении смертного человека греки не видели.

Обожествление римских императоров уходит своими корнями в республиканскую эпоху, когда в день триумфа консул облачался в одеяние Юпитера Капитолийского. При этом его лицо и руки были выкрашены красной краской, чтобы увеличить сходство с терракотовой статуей бога, "numen" которого он воплощал в эти мгновения[138]. Диоклетиан — Иовий, Юпитер — естественное логическое завершение древней традиции.

Что же касается восточных элементов, то они естественным образом постепенно инкорпорировались в римскую цивилизацию с самого начала политического господства Рима на Востоке. Синкретизм — важнейшая черта римской культуры, что, собственно, аксиоматично. По сакральному праву при овладении чужой страной вся масса религиозных обязанностей, которые были связаны с этой областью, переходили к Риму[139]. По мере постепенного возобладания Востока над Западом, в империи ориентализм во всех сферах римской жизни возрастал. Когда в 217 г. Каракалла, пятью годами ранее даровавший гражданские права всему свободному населению империи, упразднил также сакрально-правовые различия между римскими и прочими богами, то фактически первым божеством Рима стала Исида и, по мнению О. Шпенглера, Рим сделался частью Востока, находящейся в религиозной зависимости от Сирии[140]. В III в. в империи распространялся митраизм — почитание божества иранского происхождения Митры.

Иные выдающиеся мыслители эпохи Поздней империи проявляли глубочайший интерес к Востоку. Так, Нумений придавал большое значение учениям индийских брахманов, иранских магов, египетских жрецов[141]. Филострат в биографии Аполлония Тианского постоянно подчеркивает его интерес к восточной мудрости. Об иранских магах Аполлоний говорит: "Они мудры, однако не во всем"[142]. Более же всего привлекает греческого философа мудрость индийцев: "Цель, к которой я стремлюсь в моем странствии — индийцы"[143]. Плотин, по словам его биографа Порфирия, собирался принять участие в походе Гордиана III (238–244 гг.) на восток, надеясь побывать в Персии и Индии, для ознакомления с учением тамошних магов и брахманов[144].

Тем не мисс, как полагает Е. М. Штаерман, "Все это, однако не подтверждает распространенное представление о решающем и всеобъемлющем влиянии Востока па культуру поздней античности. В основе увлечения Востоком, видимо, лежало не действительно серьезное и глубокое изучение сущности его культуры, а погоня за некоей экзотикой, исключительностью, за санкцией тем более почитаемых, чем менее понятных авторитетов"[145].

В таких условиях малопонятный, непривычный, а в силу таковых качеств как раз и вызывающий особое почтение персидский придворный церемониал был, что называется, к месту.

В свете всего этого простое заимствование внешних форм персидского двора не было чем-то из ряда вон выходящим. Римляне достаточно охотно заимствовали многое не только из греческого, но и из варварского быта. Достаточно вспомнить многочисленные шутки времен первых десятилетий Принципата по поводу распространения в Риме галльских штанов. Диоклетиан же, сочтя популярный императорский плащ (мантию), который ранее служил единственным отличием императорского одеяния, прочими деталями оно от одежд и иных знатных римлян не отличалось[146], решил добавить к нему обильные драгоценности на персидский манер. Каковыми теперь щедро украшались не только одежда, но и обувь правителя Римской империи[147].

Сам императорский пурпур, сохраненный впоследствии и в Византии как сугубо царская принадлежность и не только в мантии — последний византийский император Константин XII, погибший в 1453 г. при взятии турками Константинополя был опознан по пурпурным сапогам — выходил к почитанию Юпитера.

Завершая тему сакрализации императора, достигшей при Диоклетиане своего апогея, должно отметить, что таковая привела к окончательному отходу граждан империи от общественной жизни[148]. Отмирание гражданских чувств у населения Римской империи означало и постепенное угасание античной цивилизации.

Установление абсолютной монархии являлось для Диоклетиана необходимым условием для проведения в жизнь задуманных им преобразований. Только в такой ситуации, когда "император признается выше всех законов или, лучше сказать, он воплощение закона"[149], он получал возможность единолично решать все проблемы, стоявшие перед римским государством.

Установление абсолютизма в правление Диоклетиана подвело окончательный итог длительной эволюции императорской власти. Ее неограниченность была окончательно юридически оформлена.

Законодательно закрепленный абсолютизм означал установление новой политической системы в Римской империи. Этой системе суждено было просуществовать до самого падения Западной империи и оказать огромное влияние на становление государственного строя Византии. Император стал высшим гражданским правителем империи, верховным главнокомандующим, законодателем и высшей судебной инстанцией[151].

Одним из важнейших мероприятий Диоклетиана следует считать установление им тетрархии, Впервые осуществлено разделение высшей власти. В Римской империи стали управлять четыре императора: два августа — Диоклетиан и Максимиан, два цезаря — Галерий и Констанций Хлор, которые были подчинены августам и повиновались им.

Тетрархии предшествовала диархия. I апреля 285 г. Диоклетиан официально объявил о том, что берет себе соправителя, что для империи последних столетий отнюдь не было внове. Соправителем с титулом цезаря стал Максимиан. При этом Диоклетиан сразу объявил, что через 20 лет они с Максимианом добровольно сложат с себя власть и передадут ее другим избранникам. Таким образом, Диоклетиан впервые в римской имперской истории установил предельный срок правления — 20 лет и возложил на царствующих императоров-соправителей прямую обязанность избрать себе преемников.

Ровно через год Диоклетиан возвысил Максимиана до титула августа и произвел первый раздел империи, отдав соправителю Запад-Италию, Галлию, Британию, Испанию, Африку, себе же оставив Восток — Грецию с Македонией, Фракию, Малую Азию, Сирию, Египет. Резиденцией Максимиана первоначально был Медиолан, затем стала Равенна. Сам же Диоклетиан облюбовал бывшую столицу царства Вифинии Никомедию, расположенную на восточном побережье Мраморного моря. Вифиния была знаменита самоубийством в ее пределах Ганнибала в 183 г. до н. э., когда славный карфагенянин предпочел смерть от собственных рук позорной выдаче злейшему врагу своему Риму, кою под римским давлением и замыслил тогдашний вифинский царь Пруссии, ранее великодушно Ганнибала приютивший. Позже Никомедия "прославилась" как место постыдной связи Гая Юлия Цезаря с царем Вифинии Никомедом, по поводу чего его легионеры даже во время триумфа покорителя Галлии пели про него:

В 293 г., за 12 лет до истечения назначенного срока правления августов, Диоклетиан объявил о назначении их преемников, получивших титул цезарей. Максимиану должен был помогать Констанций Хлор, в чьем ведении были Галлия, Британия и Испания (Италией, Африкой управлял сам Максимиан), помощником Диоклетиана стал цезарь Галерий, которому старший Август вверил балканские провинции империи вплоть до опасной дунайской границы, Фракию, азиатские владения и Египет Диоклетиан оставил за собой.

Констанций Хлор сделал своей резиденцией Августу Треверов (современный Трир в Германии), Галерий — придунайский Сирмий (территория современной Сербии).

Суть взаимоотношений между августами и цезарями, распределение их полномочий предельно четко описал Лактанций: "Duo sint in republica maiores, qui summam rerum teneant duo minores, qui sint adjunmento" — Двое должно быть в государстве старших, кто всю полноту дел держит, двое младших, кои им помогают.

Очевидно, что maiores — это, безусловно, augusti, августы, т. е. Диоклетиан и Максимиан, minores — это cesares, цезари Галерий и Констанций Хлор, как прямо подчиненные своим августам.

Дабы укрепить содружество четырех императоров, Диоклетиан решил соединить соправителей между собою родственными узами. Констанций Хлор, получив в 293 г. титул цезаря, принужден был развестись с первою своею женою Еленой — матерью будущего императора Константина Великого, одиннадцатилетний Константин после развода Елены и Констанция был отправлен в Никомедию ко двору Диоклетиана. Новой его супругой стала Феодора, падчерица Максимиана, дочь его супруги Евтропы от предыдущего брака. Цезарь Галерий женился на дочери самого Диоклетиана Валерии. Таким образом, новые цезари стали зятьями своих августов. Этим родственные связи правителей империи не ограничивались. Сын Максимиана Максенций женился на Максимилле, дочери Галерия.

Постоянно роднились между собой соправители империи и после Диоклетиана, что, однако, не уберегало державу от смут.

Исторически раздел власти практиковался в Риме и ранее. Можно вспомнить Марка Аврелия и Луция Вера, незадолго до прихода к власти Диоклетиана император Кар провозгласил себя августом, а своих сыновей Карина и Нумериана сделал цезарями. Идея раздела власти была не новой сама по себе, но Диоклетиан назначил себе не просто соправителей, они являлись еще и правителями выделенных им территорий, империя была разделена на четыре части.

Установление тетрархии, раздел территории империи между императорами диктовался опять-таки суровой необходимостью. Как справедливо отмечает Гиббон[153], Диоклетиан прекрасно сознавал, что один человек будет не в состоянии выправлять положение, сложившееся в Римской империи, которое настоятельно требовало личного присутствия императора во многих провинциях империи одновременно. Напомним, что уже в самом начале своего правления Диоклетиан направляет в Галлию, охваченную восстанием багаудов, своего ближайшего друга — военачальника Максимиана, сделав его своим соправителем. "Он направил туда с неограниченной военной властью друга своего Максимиана, человека хотя и малообразованного, но зато хорошего и умного воина. Впоследствии ему, ввиду его преклонения перед Геркулесом, было дано прозвище Геркулий"[154].

По сообщению Евтропия, этого оказалось недостаточно.

Однако учреждение тетрархии отнюдь не означало распада империи или же ослабления верховной власти самого Диоклетиана.

Старший август практически сохранил всю полноту власти в своих руках, сделав соправителей лишь своими верными помощниками в деле обороны империи и подавления восстаний, преобразования всей системы государственного управления.

Еще раз отметим, что территориальный раздел, как сообщает Аврелий Виктор, был проведен сообразно с требованиями стратегической и административной целесообразности.

Характерно, что земли, наиболее часто подвергавшиеся вражеским нападениям — Рейнская и дунайская границы — были выделены в управление обоим цезарям, августы же оставили за собой более спокойные области империи. Такой раздел позволял августам (Диоклетиану и Максимиану) лучше контролировать внутреннее положение, не оставляя без внимания границы державы. Надо отдать должное соправителям Диоклетиана, они успешно справились со своими труднейшими задачами. Аврелий Виктор следующим образом характеризует их деятельность: "Все они происходили из Иллирии[157] и хотя были малообразованными людьми, но хорошо знали нищету сельской жизни и военной службы и были с достаточной мере прекрасными деятелями государства"[158].

Большой интерес представляет собою то обстоятельство, что в личных взаимоотношениях правителей все обходилось без острых трений или открытой вражды. Это можно объяснить исключительно авторитетом старшего августа — Диоклетиана, что подчеркивает Аврелий Виктор:

"…На Валерия они смотрели с уважением, как на отца или даже великого бога; насколько прекрасно это и какое значение имеет для нас, доказывается на примерах братоубийств, начиная с основания города и до наших дней"[159].

Время от времени Диоклетиан считал нужным напоминать соправителям о том, кто является истинным повелителем империи. Когда Галерий, отправленный Диоклетианом в поход против персов, потерпел тяжкое поражение под Каррами и с большими потерями был вынужден очистить Месопотамию, то разгневанный Диоклетиан вызвал его к себе и заставил Галерия более мили бежать за своими носилками в полном императорском облачении и лишь после этого "милостливо" согласился выслушать объяснения неудачливого командующего[160]. Однако подобное унижение соправителя было случаем исключительным. Как правило, трое младших "императоров" успешно справлялись с возложенными на них обязанностями. Поэтому между правителями империи царило полное согласие, которое современники сравнивали с "хором, в котором единство и гармония поддерживаются искусством главного артиста"[161].

Панегиристы не жалели слов для восхваления "трогательного единства" четырех императоров, находя всевозможнейшие объяснения божественного происхождения тетрархии.

"В этом счастливом числе, которое радует и поддерживает все, как это видно в четырех стихиях, четырех временах года, в четырех частях мира, четырех сторонах неба, в соединении Венеры и Луцифера со всеми звездами луны и солнца"[162], - восторженно пишет о диоклетиановой тетрархии панегирист Евмен. А художники стремились в своих произведениях отражать "любовь и согласие правителей"[163]. До настоящего времени сохранилась в Венеции скульптурная группа, изображающая четырех императоров, обнимающих друг друга.

Но система оказалась очень непрочной и рухнула после… Надежды на вечную прочность столь добрых отношений между правителями не оправдались. Жестокая борьба, начавшаяся между соправителями после ухода Диоклетиана с политической сцены (306 г.), подтверждает, что лишь его железная рука могла держать в строгом подчинении всех трех соправителей, сдерживая их честолюбивые порывы, нашедших себе выход при первой же возможности. В то время как в его правление единство империи казалось прочным как никогда. Его основная политическая линия была направлена прежде всего на укрепление единства империи, усиление обороноспособности римской державы как в борьбе с внешними врагами, так и для подавления угнетенной массы низших слоев населения римской империи.

Действительно, "All this measures of division were directed towards a more efficient assertion of power against internal rivals and forcing enemies"[164].

Вопреки внешнему территориальному разделу, внутреннее единство империи было восстановлено и тетрархия только укрепила римское государство, империя по-прежнему все еще оставалась единым организмом[165].

В системе гражданского управления все четыре императора пользовались равными правами. Законодательство осуществлялось от имени всех четырех. Эдикты принимались во всех провинциях империи как обнародованные с общего согласия императоров и в силу их общего авторитета[166].

Таким образом, система тетрархии явилась средством укрепления внутреннего единства империи. Она же успешно обеспечила и повышение внешней обороноспособности.

В то же время основывалась прочность тетрархии на сугубо личностном факторе. Диоклетиан, будучи не просто старшим по статусу августом, но и куда более сильной личностью, нежели им же подобранные соправители, умел обеспечивать единство среди носителей высшей власти. Но ведь личностный фактор является непрочным как никакой другой…. Отсюда монолитность тетрархии не могла не быть иллюзорной.