Император и шут

1

Как всегда, в начале плавания Инос донимала морская болезнь. Но малопомалу она привыкла к качке, и к тому времени, когда «Звезда восторга» зашла в Брогок, Иносолан уже могла подниматься с постели. А когда корабль обогнул Угол Зарка и вышел в Летние моря, Инос настолько оправилась, что начала интересоваться своими спутниками.

Кар, Азаков прихвостень, остался командовать шакалами. Кого же еще мог султан сделать своим наместником?

Присутствие Заны было вполне уместно. Султан не мог не позаботиться о достойной компаньонке для своей жены. А единокровной сестре Азак доверял безгранично — ведь она вырастила его. Тогда, в пустыне, он пару раз упомянул о ней: и больше ничего не рассказывал Инос о своем детстве или, юности. Вероятно, султан с радостью бы умер ради старухи, и уж безусловно с еще большим восторгом убил бы ради нее, кого угодно. С точки зрения Инос, Зана вполне годилась в компаньонки, впрочем как и любая другая женщина из многочисленного придворного штата. Конечно, Зана — совсем не то, что Кэйд, и случись выбирать, благополучие брата затмит для Заны даже ее собственные интересы…

Отряд Азака состоял из двенадцати воинов, не считая его самого. Инос не знала никого из них, кроме Гаттараза. Присутствие грузного пожилого принца тоже удивляло Инос. Впрочем, любой брат Азака, ухитрившийся достичь зрелого возраста, обязан был проявить редкое отсутствие честолюбия и исключительный дар к выживанию.

Остальные восемнадцать джиннов оказались молодыми ариями, пугающими огненным взором и пышными рыжими усами. Но в Империи с брезгливостью относились к волосам да лице, поэтому в Торкаге Азак беспрекословно позволил парикмахеру избавить его и от усов, и от бороды. То же самое пришлось сделать и его воинам. Так что, прежде чем «Звезда восторга» снялась с якоря со следующим приливом, лица джиннов, избавленные от растительности, алели густым румянцем, но от этого казались еще ужаснее прежнего.

Каюты на корабле своими размерами напоминали скорее собачью конуру. Азак и Инос с трудом втискивались в эту крохотную каморку. Конечно, в пустыне они тоже делили одну палатку и провели в ней не один месяц, но там все было иначе. Рядом с Инос находилась Кэйд, а Азак целыми днями рыскал по пустыне вместе с Охотниками на львов. Когда он возвращался, Инос уже погружалась в зачарованный сон, да и утром султан часто уходил до того, как она просыпалась. Там, в пустыне, они никогда не встречались при свете дня.

Через двое суток по выходе из Торкага «Звезда восторга» попала в полосу штиля. Солнце глядело с небосвода разъяренным оком, в неподвижном воздухе паруса свисали бесполезными тряпками, а тросы и концы — длинными сосульками. Меж досками палубы, пузырясь, вскипала смола. Команда и пассажиры изнывали от безделья и удушающей жары. Инос спустилась в каюту. То же самое сделал и Азак.

Супруги растянулись каждый на своей откидной койке. Их разделяло пространство едва ли в локоть шириной. Инос накрылась простыней, а султан разделся до набедренной повязки. Возможно, ему доставляло удовольствие будить ее девическое любопытство относительно мужского телосложения. Или же он хвастался… впрочем, Азак никогда ничем не хвастался, он просто грубо утверждал желаемое, как очевидное. Скорее всего, он пытался соединить полезное с максимально приятным, демонстрируя жене себя и грезя о любовных утехах, коль уж нельзя было заняться ими на деле.

Султан не умещался на койке ни в длину, ни в ширину — меднокожий гигант, воплощенная женская мечта. Бедняга Азак! Страшные ожоги на ее лице все еще болели. Теперь изпод струпьев сочилась сукровица. Несокрушимая уверенность в собственной непогрешимости трещала у Азака по всем швам при взгляде на Инос.

Он почувствовал на себе ее испытующий взгляд и лениво повернул голову:

— Как ты, любовь моя?

— Едва дышу.

— Да, жарко, — равнодушно произнес он и опять уставился в потолок.

Прежде она никогда не слышала от него бесполезной болтовни.

— Когданибудь и я смогу сказать «любовь моя». Знаешь ли ты, что это будет значить? — прошептала она. — Нет, не знаешь, хоть наверняка не раз слышал.

Азак продолжал сосредоточенно изучать деревянный потолок.

— Если бы не проклятие, я позаботился бы о том, чтобы эти слова не сходили с твоих губ, а ты бы на деле испытала, что значит быть любимой.

— Не сомневаюсь в этом, поверь мне. Как бы я хотела, чтобы проклятие спало.

А действительно, хотела ли она этого? В удушающей жаре мысли текли медленно, и от них не хотелось прятаться. Приятное слово «любовь». Еще приятнее и нежнее «мой дорогой любимый». Таинственное «любовник».

Почему нет? Мужа дает судьба, значит, нужно научиться любить его. В Пандемии множество браков заключается по расчету: не она первая, не она последняя. Подобно всем прочим, и она привыкнет к мужу. У нее завидный супруг…

Доверяй любви!

Ктото наверху прошагал по палубе и спугнул ее мысли. Корабль едва заметно покачивался на зыби. Тоскливая тишина: ни шума волн, ни треска деревянной обшивки, ни визга трущихся снастей. Не было даже чаек, чтобы пронзительными криками тревожить густое марево разгоряченного воздуха.

Она задумалась о Рэпе. Он остался там, в Араккаране.

«Наверно, шагает взадвперед по темному каземату, честный, добрый, неловкий Рэп. Попробовать убедить Азака написать!.. Нет, еще слишком рано бередить его гордость; время — хороший целитель, разумнее подождать. — Инос не считала Азака мстительным. — Горяч, ужасен в гневе, но способен мыслить здраво. Жаль, конечно, что он безумно ревнив, но уж таковы все джинны. После этого злосчастного поцелуя в брачную ночь Азак во всем обвинял себя и собственное недомыслие. Другой, менее благородный человек клял бы жену, Богов или даже Рэпа…» Молчать не было сил, говорить — жарко и больно.

— Азак? — окликнула Инос.

— Ммм?

— Каким образом мы будем путешествовать по Империи? Мы будем скрывать наши имена? Какое имя и титул ты выбрал для себя?

— Кар! — Ухмыльнувшись, он пояснил: — Имя как имя, не хуже и не лучше других. Своим именем нельзя называться, разгадают, я ведь личность известная. Мы станем изображать сыновей султана Шуггарана. Сей шелудивый пес лижет пятки Империи, так что его именем и попользуемся..

— Но… но как же? А твоя просьба к Четверке?

Азак сдвинул брови:

— Никакой… просьбы к Хранителям не будет. Мы — юные принцы, странствуем в поисках знаний и приключений. Вообщето заркианцам такое не свойственно, но импы не усмотрят ничего необычного в том, что богатые бездельники шляются по свету.

— Послушай, Азак, — сказала Инос, приподнявшись на локте чтобы лучше видеть мужа, — если ты намеревался взять в жены гаремную игрушку, тебе бы следовало крепко подумать перед свадебной церемонией! Так получилось, что у меня есть мозги, а теперь ты возбудил мое любопытство.

Он снова повернул голову к жене и даже снизошел до мимолетной улыбки.

— Так я не выбил из тебя эту блажь? Забавно! Хорошо, моя королева, но учти, об этом никто ничего знать не должен, не исключая Зану. Мой драгоценный брат и остальная чернь уверены, что мы проводим шпионский рейд, а тебя я везу только для того, чтобы не навлекать на нас подозрения. Тебе понятно?

От улыбки не осталось и следа, красные глаза горели как раскаленные угли.

— Разумеется, — спокойно ответила Инос.

Проклятие превратило султана в кастрата, горше и позорней положения для Азака не существовало. При заркианском дворе, возможно, ктото о чемто догадывался, но вслух этот вопрос никто не рисковал обсуждать.

— Я должен найти колдуна — шумно вздохнул Азак. — Это нелегко. Только Хранители известны всем и каждому. Остальные колдуны не рискуют себя афишировать. Поэтому мне ничего другого не остается, как обратиться к Хранителю. Колдунья Севера не годится, нет… Только колдун…

«Чем его не устраивает Блестящая Вода? — недоумевала Инос. — Ааа, она женщина! Пусть ей три сотни лет, но кланяться женщине ниже его достоинства. Просить помощи у женщины — вовсе невыносимо».

— Тогда кто? — допытывалась Инос. — Ведь не Олибино же?

— И не Литриан.

— Почему не эльф?.. О, ты считаешь его непригодным, потому что он послал Рэпа? — Инос содрогнулась под взглядом Азака, несмотря на то что изнывала от жары.

— Именно, — согласился Азак. — Остается Зиниксо — последний. Правда, он слишком юн и, вероятно, красив.

Бедный Азак! Ну что тут скажешь? Ей до слез стало жаль его. Захотелось коснуться его больших рук, спрятать в его ладони свои пальцы. Инос откинулась на подушку и скрылась под простыню, подальше от его бешеных глаз, и задумалась. «С ума можно сойти, как поразительно мало я знаю об этих таинственных Хранителях!» Тема занимала Инос так сильно, что молчать не было сил, и она спросила:

— А он не противник Олибино?

— Вроде бы. Так болтают. Обычно, когда Хранитель Востока чтото затевает, другие Хранители должны объединиться против Востока. Восток, так сложилось исторически, поддерживает армию, также как и император. Остальные трое склонны артачиться, противодействуя любым замыслам этих двух. Вот то немногое, что мне известно о Хранителях, но это лучше, чем ничего.

Инос стерла ручеек пота, текший по виску, и поправила влажную простыню.

«Пожалуй, мы раньше сваримся, чем достигнем какогонибудь берега. Это разом решит все наши проблемы».

— Азак, — осторожно спросила она вновь, — почему ты не хочешь обратиться к Четверке официально? Это обяжет Империю позаботиться о твоей безопасности в пути.

— Нет! Готовится война. В такое время глупо рисковать и самому соваться в имперские когти. Раша мертва, чем теперь я могу припугнуть Империю? — Он чуть ли не рычал от ярости.

— Монарху нужны наследники… — с мягкой настойчивостью попыталась заговорить Инос, но Азак оборвал ее резким? «Нет!» И опять в душной каюте повисло молчание.

«Гордец! — вздыхала про себя Инос. — Его пугает огласка. Но будет ли прок от тайной встречи с одним из колдунов?»

Эта мысль заставила ее вновь нарушить молчание:

— Как насчет меня? Меня с помощью колдовства похитили из моего же собственного королевства. У меня есть веские причины взывать к Четверке. А ты сопровождаешь меня…

— Нет!!! Я сказал — нет!

Что подбросило Азака с койки — его собственный вопль или последние слова жены, Инос выяснять не стала. Она поспешно отвернулась лицом к стене и тихо выжидала, пока он, сгорбившись, сидел на койке и возился с одеждой.

Насколько Инос знала, вопрос с Краснегаром улажен, или, что скорее всего, закрыт. Азак не хочет рисковать собой, вмешиваясь в чужую свару. Найти султана для Араккарана было легко — слишком легко, — в то время как она могла показаться единственным приемлемым правителем для Краснегара…

«Если Четверка сочтет выгодным отдать мне мое королевство, — мечтала Инос, — то они, естественно, будут рассчитывать, что я останусь в нем править. Когдато Азак обещал перебраться в Краснегар и жить там со мной. Пустые, ничего не значащие слова!»

Теперь Иносолан не сомневалась: призыва к Четверке не будет, пока Азак в силах помешать этому.

2

В прошлом году он не возражал против «Тори». Теперь заважничал и меньше чем на полное имя — Эмторо не соглашается. Шанди это не понравилось — ведь так звали папу. Поэтому они сошлись на Тороге — так звали любимого героя кузена. Правда, книжку, где описывались его подвиги, отобрала тетя Ороси. Наверно, потому, что Торог из книжки вечно; торчал на женской половине, а кузен Торог во всем старательно подражал своему герою. Вот и теперь он хвастливо: рассказывал о разных услугах, которые он оказывал дамам, и — что невероятнее всего — о ласках, которыми дамы одаривали его.

Говорил кузен больше намеками и с таинственным видом; Шанди стало скучно и противно до тошноты. Для мальчика давно уже не было тайной, что именно взрослые делают ночью в постели. С его точки зрения, занятия эти были однообразны и достаточно глупы. Инос дело Торог из книжки — вот у кого была феерическая жизнь!

Кузену минуло тринадцать лет, и поэтому он уверял, что знает жизнь гораздо лучше, чем Шанди. Скорее всего, врал. В этом Шанди убеждали многочисленные прыщи кузена, его раскосые глаза и тонюсенькие ножки. Вряд ли нашлась бы в Империи девочка, которая захотела бы с ним целоваться, даже несмотря на то, что он сын герцога Лисофтского и такой же рослый, как его отец. Конечно, и для Шанди придет время познать радости поцелуев и всего прочего, а пока ему хватало и того, что он сумел подсмотреть в часы, когда предполагалось, что он безмятежно спит.

К своему искреннему изумлению, Шанди обнаружил, что они наедине с кузеном — вокруг вообще ни одного взрослого!

Мальчики были в комнате Торога — кузен как раз заканчивал одеваться. Собственного слуги у него еще не было… У Шанди был! Конечно, свадьба — торжество официальное, и аз вырядиться нужно соответственно, но по крайней мере не в церемониальные тоги! Торжественный наряд устарел всего лишь на сотню лет, а не на пару тысяч. Так что никаких тог!

Торог всей душой рвался обратно в Лисофт, хотя только что приехал в Хаб. Он все время твердил, что пропустит охотничий сезон.

— Почему бы тебе не остаться на мой день рождения? — с надеждой спросил Шанди.

— Нет. Только ты не обижайся. Я здесь не для того, чтобы веселиться, я представляю нашу семью на этой свадьбе. Папа сказал, что, как только торжества закончатся, я могу вернуться, и мне вовсе не хочется пропускать большую охоту на оленей.

— На улице дождь! — Шанди кивнул на окно, по которому хлестали потоки воды. Мальчик наблюдал за извивающимися по стеклу струйками и тоскливо размышлял о том, как это здорово — охота или хотя бы скачка на лошади. Ему хотелось и того и другого, но он даже не был уверен, что получит праздник дня рождения. Разве что угодит маме и Итбену своим примерным поведением на их свадьбе. В конце концов, они, должно быть, будут в хорошем настроении. Потом он стал гадать, знает ли он когонибудь из тех мальчиков, которых пригласят…

— Дома погода что надо! Это в Хабе вечно льет, а в Лисофте — нет.

— Откуда ты знаешь?

— Так сказал папа!

Возразить было нечего, и Шанди отступил перед таким авторитетом, как «папа». Кузен уже справился с костюмом, осталось лишь натянуть чулки.

— А на кого ты, кроме оленей, охотился? — тоскливо спросил Шанди. Список возможной дичи оказался невелик и вскоре иссяк. Пришлось изобретать чтонибудь еще. — А верхом ты каждый день ездишь? — снова попытался поддержать беседу принц.

Изумленный Торог даже про чулки забыл. Кузен был выше Шанди, и, естественно, ноги у него были длиннее, чем принца, но такие же тонкие. Шанди даже немного неловко стало за мизерную толщину икр кузена.

— А ты разве нет? — ахнул Торог…

От одной мысли оказаться в седле после вчерашнего официального церемониала Шанди стало страшно.

— Я никогда… почти никогда не езжу верхом.

— Неужели? — недоверчиво протянул Торог. — Ты что, лошадей боишься?

— Вот еще! Конечно нет!

— Уверен? — Оскорбительное подозрение прочно засело в глазах Торога.

— Абсолютно!..

— Тогда почему нет?

— Со временем туго, — как можно с большим равнодушием — пожал плечами Шанди. — Слишком много официальных церемоний. Зато теперь, когда наконецто дедушкин день рождения окончился, — радостно воскликнул Шанди, — с оффициальными церемониями тоже покончено и свободного времени у меня будет побольше.

— Что ты делаешь на этих цере… сборищах? — спросил Торог, засовывая ноги в башмаки, даже не расстегнув серебряные пряжки.

— Стою рядом с троном. Просто стою.

«И „ерзаю“. Всегда „ерзаю“. Сколько бы ни старался не „ерзать“, все равно не получается. Но свадьба — не протокольный церемониал, а семейное торжество. Так что порки сегодня не будет. Очень надеюсь, что не будет». Это Шанди не рискнул произнести.

— Шанди, — воровато оглядев пустую комнату, спросил Торог, — дедушка теперь говорит хоть чтонибудь?

— Нет, — качнул головой Шанди. — Неделями молчит. А что?

— Мама просила тебя спросить. Никому не скажешь?

— Конечно нет, — снова кивнул головой принц.

— Еще вот что. Когда они собираются объявить регентство?

— В этом месяце. Сначала они со свадьбой хотят покончить. Слушай! А почему мы шепчемся? Обо всем этом весь двор знает.

— Ууу! — Разочарование и удивление, отразившиеся на лице Торога, рассмешили Шанди.

Разговор иссяк както сам собой. Шанди показалось, что теперь самое время попробовать выпытать то, ради чего он пришел к кузену. Эта проблема давно мучила Шанди. Мальчику до смерти хотелось отыскать когонибудь, кто ответил бы ему прямо и без обиняков. В книгах — туманные недомолвки, слова придворного учителя — верх изворотливости. Поэтому Шанди решил рискнуть поинтересоваться у кузена.

— Торог… — глубоко вздохнув, принц выпалил: — Что ты знаешь о половом созревании?

— Все, — гордо выпрямился Торог. — Я, к примеру, в процессе полового созревания. — Он озабоченно крутился перед зеркалом, поправляя галстук.

— Ты имеешь в виду порчу галстука? — расхохотался Шанди.

— Нет, — важно ответил кузен, — я имею в виду пробивающиеся на верхней губе волоски, — и, понизив голос до шепота, с таинственным. видом добавил: — И в других местах тоже…

— Какие такие волоски на губе?

— Такие, — с нажимом произнес Торог. — Папа говорит, раз началось, то все быстро закрутится. А у меня это началось! — Гордость и таинственность распирала Торога.

— Где началось?..

— Внизу.

Наконецто Шанди подобрался к вопросу, который с некоторых пор изводил его:

— Торог, какого они цвета?

Кузен на минуту запнулся, а потом буркнул:

— Коричневого… Какого они еще могут быть?

— Значит, они не… голубые, не так ли?

Лицо Торога превратилось в неподвижную маску. Потом он медленно повернулся к торцу кровати, на которой сидел Шанди, и переспросил:

— Чточто?..

Удивленный и немного обескураженный Шанди пробормотал:

— Ну, они ведь могут быть голубыми или нет? Волосы… там, внизу?

— У кого голубые волосы там? — допытывался Торог. — Я никому не скажу, честно. Если только маме. Ей все можно сказать, ты же знаешь! Так у кого?

— Откуда я знаю? — отмахнулся Шанди, чувствуя, что ляпнул что не следовало.

Торог снова напустил на себя таинственный вид и зашептал:

— Единственные люди с голубой шевелюрой — это морской народ: русалы и русалки. Все их волосы голубого цвета, точнее, бледноголубого. Сам я не видел, но говорят, что и брови тоже голубые. Руки, ноги, грудь и спина у них безволосые, но там, я полагаю, волосы есть, как и у всех взрослых людей. Если в человеке русалочья кровь, ему не миновать краситься, иначе все увидят, что он — русал. Но кому взбредет, в голову беспокоиться о небольшом клочке там, верно?

Шанди благодарно кивнул. Теперь все встало на свои места. Принца лишь удивило, что Торог так много знает о морском народе, но этим стоило воспользоваться.

— Послушай, что плохого в том, чтобы принадлежать к морскому народу? Разве они хуже, чем тролли или эльфы?

— Хуже… не хуже… — раздраженно бурчал Торог. — Немного эльфийской крови в роду не во вред. Папа говорит, что и джотуннская — не слишком плохо. Что касается русалов… Ты знаешь, парень, почему дедушка не правит архипелагом Керит?

— Потому что они нечестно дерутся, — заученно, как на уроке, продекламировал. Шанди. — Русалы не выстраиваются в легионы. Они трусливо прячутся и из темноты отстреливают наших солдат, по одному за раз. Это случилось…

— Честно драться? — фыркнул Торог и опять повернулся к зеркалу. Видимо, он остался доволен узлом на своем галстуке, так как принялся гребенкой и щеткой приглаживать волосы. — Представь, если ктото вторгся в твою страну, то что, станешь расшаркиваться перед ним?

Шанди поразился, почему он сам не додумался до этого.

— Теперь солдаты. Чем заняты центурионы, если легионеры о дисциплине забыли? И в войне с гномами в Двонише, и во время сражений с эльфами в Илрейне дисциплина оставалась на высоте, никто не бегал из лагерей, потомуто и убивать было некого. Ты, говорят, много читаешь. В твоих книгах чтонибудь написано, как сражались с русалами?

— Нет, — тихим голосом промолвил Шанди.

— Ну так вот: русалки песнями и танцами заманивали легионеров в засады. Никому не устоять. И армия потихонечку распадалась. Ты видел, как псы крутятся вокруг суки?

— Нет.

— А как роятся пчелы?

— Нет!

— Ойойой! — закатил глаза Торог. — Хы совсем заплесневел, друг мой! Читаешь, шляешься по протокольным церемониям… выбирайся ты на солнышко да оглядись вокруг! Не быть тебе императором Керита, и знаешь почему, Шанди? Секс! — драматически прошептал кузен. — Мужчины с ума сходят!

— О! — вытаращил глаза Шанди.

— Потомуто русалы нигде не желанны. Где они — там ссоры. Как ты думаешь, почему джотунны не торгуют рабынямирусалками?

Шанди почесал в голове, пожал плечами и спросил:

— Почему?

— Потому что расстаться с русалкой — все равно что сердце вынуть. Такто, — триумфально возвестил Торог. — А теперь — кого ты знаешь с голубыми волосами там?

— Никого! — безмятежно ответил Шанди. — Послушай, не возражаешь, если я на минуточку смотаюсь к себе?

Теперь у Шанди была своя комната. Он больше не оставался на ночь в маминой спальне. Большая новая комната вся принадлежала ему, и его лекарство находилось там. Как только он чувствовал, что невидимые кошки гдето внутри вонзают свои когти в его тело, он спешил глотнуть чудесного зелья. Только оно могло унять когтистых тварей. Вот и сейчас ему срочно понадобилось отхлебнуть из флакона. Шанди направился к двери.

— Зачем тебе туда? — вытаращил глаза Торог.

— Затем, что я обделался на твоей кровати, — разозлился Шанди и исчез за дверью прежде, чем кузен убедился, что ему наврали.

3

По меньшей мере в семистах лигах к западу от Хаба мглистым холодом занимался рассвет.

Под таинственным пологом тумана море тяжко вздыхало стылыми свинцовыми волнами. Стоя на палубе имперской галеры, посол Крушор, даже закутавшись в меха, ежился на морозце. В кожаном мешке на поясе посла хранились важные документы, свитки превосходного пергамента, украшенные тяжелыми восковыми печатями: охранный эдикт, дарующий безопасность путешествующему по Империи нежно любимому кузену, и приветственное послание Города Богов тану Гарка. Писари, собаку съевшие в своем лицемерном ремесле, ругались последними словами, когда составляли тексты.

Если джотунна пробирало от холода, то импы понастоящему замерзали. Все на галере, начиная с гребцов и кончая капитаном, дробно стучали зубами. Смуглая кожа импов в неверном свете мглистого утра выглядела мертвеннобледной. Промозглая сырость окропила мелким жемчугом доски корабля, такелаж и людей, поблескивая на доспехах и оружии.

Обе стороны заранее готовились к взаимному предательству. Тан Калкор указал множество мест и наметил разные сроки возможной встречи с имперским посланцем. Где и когда он появится, чтобы получить ответ на свое самонадеянное требование, не знал никто. Впрочем, оно и к лучшему. Колеса имперской бюрократии проворачивались с невероятной медлительностью. Даже намерение посла лично доставить ответ императора не спасло от задержки — теперь уже изза сквернейшей погоды.

Так что сюда, на одно из условленных мест встречи, галера прибыла не к первому из назначенных дней. Крушор стоял на палубе и, задрав голову вверх, обозревал небо, прикидывая время и высоту прилива. В конце концов он решил еще с полчасика послоняться по палубе в надежде, что промозглая сырость наградит какогонибудь импа хотя бы насморком, а то и горячкой. Посол был зол на собственную беспомощность, он знал то, что сопровождавшая его свита могла лишь подозревать, — документы, хранящиеся в его мешке, являлись пустой фикцией. Они должны быть переданы из рук посла в руки тана в официальной обстановке, только тогда слова на пергаменте обретут силу закона. Хитро сформулировали текст охранной грамоты крючкотворы Опалового дворца; но, безусловно, его дорогой племянник Калкор не угодит в расставленный для него силок.

Далеко к югу в еще более густом тумане мерцал костерок. Потрескивая, он устилал дымом плес у скалистых круч. На расстоянии полета стрелы от берега морское дно вздыбилось скальным массивом, заметным и хорошо узнаваемым ориентиром места встречи. Сейчас скалы скрывал плотный туман. Неторопливые волны, украшенные белопенными коронами, лениво накатывались на прибрежную гальку и, шипя, отползали. Чайки, как белые игрушечные кораблики, покачивались на воде, едва различимые сквозь туман. Неподвижный воздух пропитался тяжелым запахом водорослей.

Вздрагивая от тумана и приплясывая на месте в надежде согреться, жался к огню пожилой джотунн Виргорек, смачно проклиная свою несчастливую звезду и Богов, забывших о нем. Он родился и вырос в далекой Нордландии. Как и все джотунны, он был голубоглазым блондином, но в отличие от прочих любил спокойную жизнь. И надо же было случиться, что в четырнадцатилетнем возрасте ему пришлось убить человека, надругавшегося над честью его сестры, и конечно же саму девушку — за то, что подчинилась насильнику. Инцидент обеспечил бы ему громкую славу, если бы не многочисленная семья покойного, в которой воинов было много больше, чем родичей Виргорека. Обнаружив, что жизнь его не стоит и выеденного яйца, парень сбежал из дому искать счастья в Империи. Давно это было. Вдоволь намотавшись по городам, он обосновался в столице, нанявшись в штат постоянного посольства Нордландии.

Тогда сгоряча Виргорек вообразил, что ему повезло: платили служащим отлично, так как среди джотуннов охотников торчать в душных помещениях не водилось. Те же, кого удавалось сманить звонкой монетой, скоро чахли на нудной работе вдали от соленых океанских волн и, как правило, сбегали. Виргорек рассчитывал за пару лет поднакопить деньжат и обзавестись собственным кораблем. Это — как он планировал — позволит ему вернуться в море к рыбной ловле, скандалам в прибрежных кабаках и контрабанде: всему тому, что являлось по понятиям джотунна респектабельным образом жизни. Наивный чужак не учел одного: он был пришлым. А не случалось еще такого чуда, чтобы джотунн умудрился обогатиться в имперском городе.

Через пять лет унизительного труда Виргорек стал мудрее, старше и беднее, а от его надежд не осталось и следа. В самом деле, развязавшись с долгами и домашним скарбом, он не смог придумать ни одной разумной причины, зачем ему уезжать из Хаба.

Но пока он еще состоял на службе и обязан был торчать на островке по два часа на рассвете, приплясывая на прибрежной гальке в слабой надежде, что Калкор вздумает воспользоваться именно этим местом прибрежья из всех названных и выберет какоенибудь утро из одиннадцати условленных дней, чтобы принять послание. Виргорек не имел ни малейшего понятия, что за документы у него в сумке: оригиналы или одна из многочисленных копий. Уже седьмой день подряд танцевал он у костра на бережку, и единственной его радостью здесь был туман. На этом южном море стояла настоящая джотуннская погода.

Юркая рыбацкая лодчонка подобралась к берегу на расстояние окрика, прежде чем Виргорек заметил ее. Раздосадованный неуместным любопытством рыбака, джотунн уставился на лодочку, гадая, что ему делать со свидетелями. Затем, его внимание привлекли золотистые волосы одинокого гребца, и, наконец, Виргорек углядел, что лодочник обнажен до пояса. Ни один здравомыслящий рыбак в такую погоду не разденется. У джотунна аж сердце захолонуло, и он срочно начал вспоминать условные слова пароля.

Незнакомец, похоже, не собирался выбираться на берег. Он умело развернул лодочку и, удерживая ее веслами на мелководье, стал молча выжидать.

— Каков улов, приятель? — крикнул Виргорек.

Ответа пришлось ждать так долго, что помощник посла затосковал, опасаясь, что ошибся и лодочник не тот, кого он ждет. Но гость просто желал убедиться, что туман, обволакивавший человека у костра, не таит в себе никакого подвоха.

— Лучше, чем ты думаешь, — пришел долгожданный ответ.

Виргорек снял с пояса кожаный мешочек со свитками и, высоко вскинув руку, помахал им.

— Принеси его! — приказал вновь прибывший.

Неохотно помощник посла ступил в ледяную воду. Он брел вперед к лодке, разгоняя перед собой невысокие волны, пока не оказался в воде чуть ли не по пояс. Джотунн промерз до костей, его челюсти клацали, как капканы.

— Всякая кровь алая, — произнес помощник посла вторую часть пароля, полагая, что его собственная в данный момент посинела.

— И красивая, — ответил гребец.

Губы гребца заметно побледнели от холода: видимо, одних кожаных штанов все же недостаточно для такой промозглой погоды. Но пряди тяжелых золотистольняных волос, даже намокнув, не потемнели. Темносиние, как сапфиры, глаза блестели высокомерием. Странно, но обветренное лицо джотунна было чисто выбрито. Впрочем, его внешность ничем сверхъестественным не отличалась.

Радуясь, что слова пароля верны, и с чувством огромного облегчения, что утренние бдения на захолустном мыске окончены и ему не понадобится сюда возвращаться, Виргорек мял, в руках мешочек.

— Забирайся, — велел незнакомец, указав пальцами на нос лодочки.

Джотунн не оченьто жаждал плыть невесть с кем, но, как только пальцы молодца сомкнулись на рукоятке торчащего изза пояса кинжала, быстро вскарабкался на борт.

Несколькими мощными гребками джотунн вывел суденышко на глубокую воду. Затем вытащил весла и оставил челнок плясать на волнах. Не без труда поднявшись с банки, он отступил на корму, лаконично бросив:

— Греби ты. Согрейся.

«Трясясь и от холода и от страха, Виргорек бочком пробрался на освободившееся место на банке. Находясь нос к носу с этим пиратом, помощник посла не переставал спрашивать себя, точно ли Хаб — худший в мире город и действительно ли дипломатическая карьера — неподходящая судьба для уроженца Нордландии?»

— Передай мне мешок, — приказал незнакомец.

— Я могу передать его лишь лично тану.

Ледяной сапфировый взгляд пронзил Виргорека, как удар копья.

— Я ему передам, — пообещал незнакомец.

«Ктонибудь из приближенных Калкора, и из самых доверенных, — предположил Виргорек. — А коли так, убьет не моргнув глазом».

Беспрекословно передав мешок с документами в руки лодочника, бедолага взялся за весла. Немало воды утекло с тех пор, как он последний раз сидел в лодке, но недаром считается, что джотунн учится грести прежде, чем драться, а драться — прежде, чем говорить. Желая покрасоваться перед спесивым юнцом, Виргорек лихо взялся за дело и вскоре почувствовал, как кровь быстрее побежала по жилам, и он стал согреваться.

Пират, напротив, должен был бы окоченеть на промозглом ветру, но он словно не замечал холода. Странный незнакомец устроился на корме и в течение нескольких минут молча сверлил новоявленного гребца ледяным взглядом. Затем статуя железных мускулов наклонилась и извлекла третье весло. Компаса у пирата не было, но он вставил свое весло в рулевое управление и стал править в непроглядном тумане. Куда ни глянь, мир заканчивался гдето не более чем в кабельтове от лодки, но и это не поколебало хладнокровия джотунна. Он вообще выглядел так, будто вовсе не способен был о чемлибо беспокоиться.

Скоро Виргореку стало жарко. За годы столичной жизни он позволил себе изнежиться, и теперь уставшие лопатки возмущенно ныли, мозоли и содранные ладони саднили, а руки, ходившие как рычаги, налились тяжестью… Но самосохранение подсказывало ему не сбавлять темпа.

— Сколько еще? — не выдержав, выдохнул Виргорек.

— Прилично, — усмехнулся незнакомец.

Свободной рукой пират дернул шнурок мешочка и стал пальцами вылавливать из него свитки. Не вскрывая писем, он пристально разглядывал восковые печати, словно читая надписи на них. Редко кто из джотуннов знал буквы и мог складывать их в слова, глаза моряков не были приспособлены к столь кропотливой работе.

«Менято зачем дурачить? — недоумевал Виргорек, наблюдая странное поведение незнакомца. — Смотрит, словно читает, а губами не шевелит. Ладно, промолчу, пусть лучше думает, что обманул». Выбрав из всех свитков один — охранную грамоту, пират спрятал ее в мешочек, а письмо императора выбросил за борт, не распечатывая. Виргорек дернулся было протестовать, но — передумал. Однако когда третий свиток — письмо посла — отправился за вторым, джотунн не выдержал.

— Эй! — выкрикнул Виргорек, перестав грести. Он с тревогой следил за качающимися на воде свитками пергамента и гадал, успеют ли смыться чернила, если документы побыстрее вытащить.

— Что «эй»? — вонзились в помощника посла сапфировые глаза незнакомца.

— Это важно!

— Нет. Здесь всего лишь предупреждения Калкору о ловушке, которую устраивает ему Империя. Это он и сам знает.

Неожиданно пират улыбнулся.

Виргорека мороз по коже продрал; не понравилась ему эта улыбка. Джотунн погрузил весла в воду и вновь начал торопливо грести. Годами живя среди импов, он привык чувствовать себя человеком значительным, но, оказавшись наедине со странным незнакомцем в маленькой, укутанной в туман лодочке посреди бескрайнего океана, Виргорек задался вопросом — не окажется ли он вскоре сам в роли очередного ненужного свитка? Такие мысли навевали тоску и быстро лишали самоуверенности.

— Зачем он это делает?

— Делает что? — Голубые глаза расширились, а улыбка стала еще ласковее.

— Едет в Хаб! Добровольно лезет в когти Империи! Они же никогда не позволят ему уйти просто так!

— Кто знает?.. — попрежнему улыбался пират. — Послушай, я еще ни разу не встречал храбреца, который бы спросил об этом.

Весла скрипели. Вода за бортом шипела. Ветер в ушах свистел. Виргорек измучился, махая веслами, и искренне жалел о былом энтузиазме.

Незнакомец шевельнул рулевым веслом, лодочка юркнула вбок, но и при новом курсе их обволакивал все тот же вездесущий туман.

— Почему бы тебе не спросить его? — с милой улыбкой поинтересовался пират. — Скоро мы поднимемся на корабль.

У Виргорека от ужаса даже в глазах потемнело. Впервые в жизни он почувствовал настоящий страх.

— Нет! — прохрипел джотунн. — Не думаю, что я это сделаю.

— Тогда ты даже, возможно, снова увидишь землю, — любезно пообещал тан Калкор, — но только если будешь грести порезвее, чем сейчас.

4

С осенними дождями к Экке всегда возвращался ревматизм. В этом году боли были исключительно сильными и на редкость мучительными. Как ни крепилась Экка, но недуг уложил ее в постель. И теперь она скучала под теплым одеялом, откинувшись на гору подушек, и грела ноющие суставы горячими кирпичами, завернутыми во фланель. Утром она имела глупость потребовать зеркало. Одного взгляда хватило, чтобы отравить ей настроение на целый день: янтарные зубы определенно не сочетались с серым цветом увядающей кожи.

И как последняя капля… в ногах кровати маячила фигура ее глупого, безобразно толстого, на редкость неуклюжего сыночка. Он стоял, сияя лакированными туфлями, теребил отвисшую нижнюю губу и переминался с ноги на ногу. Сегодня он был еще невыносимей, чем всегда.

«Безупречно разряженный кретин!» Одна мысль об Анджилки, пытающемся самостоятельно править Кинвэйлом, повергала ее в, ярость и отчаяние.

— Это от императора! — взвыл он снова.

— Вижу, болван! — Даже ее ослабевшие от старости глаза узнали печать.

Больше того, Экка сумела в достаточной мере разобрать витиеватый почерк писца, чтобы понять смысл послания.

— Он зовет в Хаб!

— Итак?

— Что «итак»?

— Ну и чего ты ждешь? Или ты собрался отказаться?

И без того бледное лицо Анджилки вовсе посерело. Возможно, бедняга надеялся, что мать отделается извинительной запиской, но его надежды не сбылись. Еще ни разу в жизни герцог не удалялся от дома больше чем на расстояние двух дней пути.

— Но почему? Почему я?

«Потому, идиот, что император изволит даровать тебе свое милостивое позволение титуловаться королем Краснегара, а бюрократы из секретариата отыскали серьезную причину или выкопали какойнибудь закон — эти две вещи редко бывали совместимы: чтобы пешка передвигалась с периферии к центру. Для чего? Об этом знают лишь Боги. Возможно, его ждет какаянибудь ерунда типа почтительного подношения дани или обвинение в государственной измене и публичная казнь. Если бы я могла объяснить все это, сынок, тебе! — чуть не всхлипнула Экка. — Но чем меньше ты знаешь — тем счастливее будешь. Ясно лишь одно: мой кретин вовлечен в имперскую политику и должен выполнять то, что ему прикажут».

Так и не дождавшись никаких разъяснений от матери, он обиженно поинтересовался:

— А как же мой западный портик? Его фундамент…

— О Бог Преисподней! Дай мне силы! — шепотом взмолилась старуха. — Иди! — повысив голос, властно велела она. — Собирайся в дорогу и прикажи закладывать карету. И еще, перед отъездом пообедай.

— Как, один обед? Но в дороге я буду много дней, а может, недель!

Экка в отчаянии закрыла глаза и нетерпеливо ждала стука закрываемой двери…

5

Побережье Зарка давнымдавно скрылось за кормой на западе. «Непокоренный» весело скользил под безоблачным небом, энергично подгоняемый ровным свежим ветром. В туманной дымке зеленели холмы побережья. Салютуя приближающейся земле, капитан приказал приспустить флаг.

Никто из моряков не подозревал, насколько на самом деле далеко в океане они находились. Все были довольны, команда — необременительными вахтами, Рэп — возможностью более или менее безопасно попрактиковаться в применении магии. Похоже, ни один из колдунов не обратил внимания на всплески магической энергии далеко в Весеннем море или не захотел тратить время на выяснение причин вибрации, если даже и засек колдовство. Фавн учился. Теперь он до некоторой степени мог менять погоду и действовал так мягко, что почти полностью устранил мерцающую пульсацию пространства. Поскольку его раны уже окончательно исцелились, Рэпу не требовалось больше накладывать на себя заклятие сна, и ему почти удалось отоспаться. Хотя редкая ночь обходилась без очередного кошмара: похоже, от этого ему никогда не избавиться.

Будь Джалон и Гатмор его единственными спутниками, Рэп воспользовался бы лодкой Хранителя. Но он не решился предложить Кэйд плыть на север в утлой скорлупке. Впрочем, нет худа без добра — лодка колдуна могла оказаться с сюрпризом. Вряд ли Литриан отказал бы себе в удовольствии следить за ее передвижением и иметь возможность при желании в любой момент вернуть ее.

По слухам, Литриан коварен. Склонный пакостить, иногда лишь ради забавы, эльф, видимо, родился плутом; став колдуном, он и вовсе перестал чураться предательства.

Высокая волна разбилась о бушприт пылью сверкающих брызг, но капли обогнули Рэпа. Фавн вцепился в поручни, когда «Непокоренный» задрал нос к небу. Его захлестывал восторг от изумрудного сияния прозрачной волны, от упругого скрипа такелажа, от стремительного броска альбатроса, взмывшего ввысь после недолгого скольжения над водой. Внизу кружили рыбы. Мириады их косяками мчались кудато; гораздо реже он ощущал там, в темном холоде глубин, присутствие неторопливых громадин, вероятно китов.

«Какое счастье — плыть в океане. Жаль, что нельзя остаться здесь навсегда, — вздохнул Рэп. — Берег — это опять обязательства, неприятности и опасности».

На корабле, как и в океане, текла своя жизнь: капитан Мигритт дремал на койке в своей каюте; повар трудился на камбузе; Пух ловил крыс.

Лавируя в лабиринте такелажа в трюмном кубрике, Пух подкрадывался к крысе. Неказистый карлик был, наверное, самым занимательным лицом на борту — Рэпу нравилось коротать с ним время. Малютка знал кучу анекдотов и, рассказывая, уснащал свою речь забавным сквернословием. Фавн от души смеялся, слушая его. Как правило, никто никогда не водил дружбу с карликами, и все же они были добродушным народом — если только уметь не обращать внимания на их странные привычки и исходящее от них зловоние, а также дождаться, пока они сами преодолеют удивление и свойственную их расе подозрительность. Так Рэп подружился с Пухом.

Особенно утомляли фавна голоса: они звучали по всему кораблю назойливой какофонией. На многие он научился не обращать внимания, приглушая их, но о себе он не мог не слушать, даже против своей воли. Эти разговоры Рэп слышал так отчетливо, словно они велись у него за спиной, независимо от того, в какой части корабля находились болтуны. Поэтомуто не обращать внимания было невозможно.

«Сейчас все трое в каюте герцогини. И опять перемывают мои косточки», — обреченно вздохнул Рэп.

— Да, он изменился, — звучал резкий голос Гатмора. — Ему так крепко досталось, что он не мог не измениться. Любой бы изменился.

— Не в этом дело, — проскрипел презрительный голосок Сагорна. — Когда он очнулся, он таким не был. Его изменило то, что он увидел. Его изменило это нечто.

— Тогда наша прямая обязанность — постараться выяснить, что именно он видел, и придумать, как мы можем помочь ему, — озабоченно внушала Кэйд.

Оба мужских голоса хором и наперебой заверяли Кэйд, что они старались, но…

«О Боги! — тяжко вздохнул Рэп. — Как они старались! Всеми силами, и Гатмор, и все пятеро по очереди! Проклятые любители лезть в чужие дела!»

Он вовсе не собирался становиться магом. Оставь ему герцогиня выбор и будь он в состоянии соображать там, в темнице, он бы отказался от третьего слова. Он и вправду хотел умереть.

«Я никогда не стремился играть оккультными силами. Нет, для себя — никогда, лишь для блага Инос. Только поэтому я стал адептом, поймав Сагорна в ловушку с драконом. — Это воспоминание не доставляло Рэпу радости. — Поделом мне! Чего я добился? Королевства для Инос? Она и без меня его заимела, а в придачу — царственного красавца мужа. Может быть, этого ей будет достаточно? Навряд ли. Иносолан — женщина, и брак ей нужен истинный. Фальшивка ее не устроит. А какой же брак без детей и… без любви… Боги! И зачем только вы даровали людям любовь? — Он стукнул кулаком по борту судна и даже не почувствовал боли. — Ну почему деревенщина влюбляется в принцессу, а потом не может вовремя сообразить, что влюбился, и сказать ей об этом? Это бы рассмешило Инос. Она бы поблагодарила глупца и разом рассеяла бы его иллюзии».

Внутренний голос услужливо шепнул: «И остался бы ты: в Краснегаре кучером, а Инос вышла бы за Андора».

«Возможно, ну и что? — не сдавался фавн. — Много ли сейчас я могу сделать для нее? Ожоги вылечить? Пожалуйста, это легко. Не труднее, чем было вывезти ее тетушку из Алакарны. Никаких проблем. Но проклятие с джинна мне не снять, и отвоевать королевство я тоже не в силах. Рядовой маг никогда не посмеет бросить вызов Четверке. В любом случае мне не долго оставаться с ней рядом. Да она, скорее всего, уже примирилась с потерей Краснегара, иначе не согласилась бы на брак с гигантом варваром… Настоящий дикарь! Приковать человека к полу и раздробить его кости, надо же такое удумать! Кэйд уверяет, что Инос не знала об этом. Охотно верю, Кэйд никогда не лжет. Если истина представляет для нее неудобство, она умело обходит правду».

Маг видит пространство особым зрением, хочет он того или нет. Рэп не оборачиваясь знал, что Кэйд, завернувшись в самый теплый меховой плащ, выбралась на палубу и идет разговаривать с ним. Свежий морской ветер трепал ее седые волосы, словно белый флаг, а щеки разрумянились до красноты.

«Итак, сейчас, похоже, очередь умудренной жизнью герцогини утешать захандрившего фавна», — попытался пошутить Рэп.

— Выбралась на ветерок? — спросил Рэп, словно только что увидел Кэйд.

— Да, мастер Рэп. — Ее глаза лучились удовольствием. Она явно наслаждалась плаванием. — Великолепная погода! Твоя работа?

— В какойто мере. Совсем чутьчуть.

Горсть водяной пыли взметнулась изза борта, и Рэп отразил холодные брызги от них обоих. Заметив колдовство, Кэйд нервно засмеялась.

— О, — воскликнула она, — превосходно! В путешествии ты исключительно полезный спутник!

— Боюсь, что на берегу от меня мало будет проку. Там я не осмелюсь без особой надобности пользоваться магией. Особенно когда мы приблизимся к Хабу.

— Конечно, я понимаю, очень хорошо понимаю, но я так взволнована! Сколько себя помню, я всегда мечтала побывать в столице. Но я и представить себе не могла, что сопровождать меня будет маг. Совсем как в поэмах и романсах!

Ее поблекшие голубые глаза излучали восторг, но за этой сияющей маской крылось беспокойство и невысказанный вопрос.

Рэпу не хотелось не только говорить, но даже думать о Хабе. Молчание затягивалось.

— Вчера вечером за обедом мы долго разговаривали с капитаном Мигриттом, — промолвила Кэйд. — Шимлундок — самая восточная провинция Империи, не так ли? Знаешь, она ведь огромна, более тысячи лиг. Нам придется пересечь это пространство.

Каюту, где вчера Рэп обедал с Пухом, от каюткомпании отделяла всего лишь тонкая переборка, но даже находись маг в другом конце корабля, он все равно бы слышал большую часть разговора.

— Что он тебе посоветовал, мэм? — вежливо спросил фавн.

— Ну, он предложил, чтобы мы поднялись вверх по реке Виннипаго. Благодаря новым шлюзам она теперь судоходна, как сказал капитан. Вообщето шлюзы далеко не новые, их ввели еще при императрице Абниле…

«А также капитан признал, что это долгий, окольный путь даже при благоприятном стечении обстоятельств, — уточнил про себя Рэп. — А если военным понадобится перебросить грузы и легионеров, то и вовсе закрытый для гражданского транспорта».

— …доктор Сагорн справедливо указал, что Виннипаго — очень извилистая река…

Трудно придумать чтолибо нелепее, чем морское судно, плывущее по длиннющей извилистой реке; а лодка Литриана осталась в Алакарне. К тому же понадобится вызывать нужный ветер, и магия привлечет внимание колдуна, скорее всего, Олибино, а обычным путешественникам непредсказуемые порывы ветра станут серьезной помехой. Для рядового мага любой колдун опасен, тем более Хранитель. Рэп напрочь отбросил реку как возможный вариант маршрута; в любом случае судно не годилось, а лодки не было.

Наконец Кэйд закончила пересказывать то, что узнала о Виннипаго.

— Поэтому доктор Сагорн предложил купить повозку и лошадей. Он надеется, что ты сможешь… согласишься стать нашим кучером.

— Это будет истинное наслаждение. С удовольствием.

— О, великолепно! Как ты думаешь, Гатмор захочет и дальше оставаться в нашей… твоей компании?

Странное желание джотунна отомстить Калкору затягивало его в пучину более смертоносную, чем он мог себе представить.

— Пожалуй, мы уговорим его выкрасить волосы и лицо, — сказал Рэп, — а если к тому же Дарад подержит его достаточно долго, я успею сбрить ему усы.

— Что? — растерялась Кэйд, но потом сообразила, что фавн шутит, и рассмеялась немного громче, чем следовало. — Его можно назначить нашим форейтером. — Смущенно улыбнувшись, она засмеялась, но затем спросила: — Рэп, ты простишь мне личный вопрос?

— Конечно.

— Эти отметины… татуировки вокруг глаз… я понимаю, ты не хотел…

Темные узоры вокруг глаз Рэпа исчезли, словно их никогда не было. Кэйдолан вздрогнула и нервно рассмеялась.

— Позволь заметить, без них ты выглядишь гораздо лучше.

«Никогда мне не выглядеть лучше кого бы то ни было, разве что тролля, так что какая разница? — мелькнула мысль. — Кэйд упорно пытается представить меня рядом с Инос, да еще на троне, а этого не будет».

— Понастоящему я не в состоянии убрать их. Как только я засну или забуду о них, татуировки вновь появятся. К тому же чары может засечь колдун.

Кивнув, она извинилась, но корабль плыл по бескрайнему океану, и фавн оставил татуировки пока что невидимыми.

— Меня всегда удивляло, — торопливо заговорила Кэйд, — почему султанша Раша просто не превратила себя в молодую, красивую женщину и не осталась такой навсегда.

— Видимо, не хотела, но я уверен, что сил на это у нее бы хватило. Вот и меня удивляла Блестящая Вода. Безусловно, колдовством она могла бы омолодить себя, и это было бы более надежно, чем чары магии. Но вдруг ей понадобится стать прежней или вовсе сменить облик? Что тогда, новое, колдовство? И так каждая перемена будет добавлять к прежним чарам новые — покрывало на покрывало — целая груда.

— И что же? — допытывалась Кэйд с некоторым беспокойством. — Что произойдет?

— Не имею ни малейшего представления, мэм, — устало произнес Рэп. Он не выносил разговора о колдовстве, но тем не менее терпеливо продолжал объяснять. — Нельзя безнаказанно переделывать платье в пальто, а затем… в пижаму, ну и так далее. В конце концов одежда на тебе расползется по ниточкам. Поэтомто колдуны предпочитают пользоваться магией, а не колдовством. Магия — вещь временная, не более чем иллюзия; как исчезнувшие татуировки на моем лице.

Кэйд весело рассмеялась, уверенная, что привела фавна в отличное настроение.

— Скоро ли мы обогнем мыс и выйдем в Утреннее море?

— Не позже чем через пару дней.

— А сколько после этого до Оллиона?

— Неделя по меньшей мере, но если со стоянками, то гораздо дольше.

После минутного молчания Кэйд спросила:

— Это точное предвидение или приблизительная оценка?

— Оценка. Предвидение — вещь сложная.

— И какая же?..

Назойливость герцогини злила фавна, но он подавил раздражение, напомнив себе, что Кэйд рисковала ради него жизнью и что не стоит сердиться на старую женщину за любопытство.

— Предчувствие и предвидение различаются по сути. — Словами трудно объяснить мир магии, но Рэп попытался: — Способность к предчувствию я обрел, получив второе слово, хотя это необычно; а с третьим словом пришло предвидение. Отказавшись гнаться за Инос до Гобля, я пользовался предчувствием. Теперь мы никогда не узнаем, что произошло бы, отправься мы на запад, но случилось бы чтото очень плохое. Предвидение… им гораздо сложнее пользоваться даже колдуну, не то что магу. Самое сложное — предвидеть свою судьбу, потому что чем больше хочешь знать, тем сильнее волнуешься, а то и начинаешь подгонять под желаемое… Не получается из меня рассказчик, хотел бы, но…

— О нет! Рассказывай, это завораживает!!

Корабль взлетел на волну, открыв панораму белопенных гребешков, рассыпанных по бесконечному океану.

«Ну почему я не могу остаться здесь навсегда! — вздохнул Рэп. — Ясное, чистое море! Кому нужен берег?»

— Два Хранителя пытались предвидеть мою судьбу, — вдруг сообщил Рэп. — У них ничего не вышло. — Он не собирался произносить этих слов — возможно, изза пронырливого любопытства старого Сагорна. Но было бы нечестно просить Кэйд утаивать чтото от остальных. — Помнишь, что показало волшебное окно, когда к нему шагнул я? Белое сияние! — выкрикнул он, крепко сжимая руками поручень. Заметив это, юноша воспользовался магией, чтобы успокоиться.

— Конечно, помню…

— Так вот, оно жжет, сильно жжет. — Когдато Ишист говорил то же самое. — Я предвидел, что прибуду в Оллион. Затем карета, в которой, как мне кажется, мы будем путешествовать… большая зеленая карета. Дальше, похоже, я уловил отблеск Хаба — не могу сказать точно. А потом… — вопреки своей воле фавн содрогнулся, — белое как раскаленное солнце… пожалуйста, я не хочу говорить об этом.

Рэп дрожал, а кулаки его опять были сжаты. Кэйд накрыла мокрой от соленых брызг рукой его побелевшие пальцы и промолвила:

— Конечно, не надо! Извини за неуместную настойчивость. Я никому ничего не стану рассказывать.

«Черт побери! Только материнской опеки мне не хватало!» — возмутился фавн. Герцогиня выглядела до крайности озабоченной и страшно расстроенной.

— Все в порядке. От судьбы не уйдешь. Чтото ужасное случится в Хабе… Боюсь, вам придется обойтись без провидца. Я неоднократно пытался заглядывать вперед, уже здесь, на корабле, но каждый раз я вижу лишь одно — ослепительно белое сияние.

Рэпа мучило дурное предчувствие, но об этом он сообщать не стал.

— Тогда тебе лучше держаться подальше от Хаба, Рэп!

Искренность Кэйд не подлежала сомнению.

Фавн выдавил улыбку:

— Вряд ли я смогу избежать уготованного. Судьбу не обманешь. Думаю, я так же беспомощен, как… как камешек в курином зобу.

Тем временем в трюме крыса почуяла опасность и стремительно метнулась в сторону. Рэп шутя дотянулся до зверька и развернул беглеца, а Пух схватил добычу, когда она вознамерилась прошмыгнуть мимо. Рэп громко рассмеялся. Ошеломленная Кэйд странно взглянула на него.

6

Гавань Элмаса располагалась в устье реки, между высокими холмами, поросшими лесом. Крутые склоны с поразительной четкостью отражались в зеркальной глади лагуны, на поверхности которой отдыхали, стоя на якорях, с полдюжины кораблей. Вокруг них легко и бесшумно сновали легкие весельные лодки. Несколько лодочек стояло на приколе у берега. По берегу медленно ползли воловьи упряжки, волоча баржи против течения реки. Инос выбралась на палубу и изпод покрывала обозревала окружающий ландшафт. Илрейн разочаровал девушку. Горб одного холма загораживал обзор вверх по реке, а долина мешала любоваться морем. Чувствовалось, что выбор места для гавани не случаен. Инос обернулась к стоящей позади нее Зане и, кивнув в направлении города, сказала:

— Словно нарочно загородили.

— Скрытные люди, — согласилась Зана, одобрительно покачивая головой.

Скоро и вокруг «Прекрасной дамы» тоже замельтешили лодочки. Их владельцы ловко карабкались на палубу по спущенным с бортов канатам и веревочным лесенкам. Теперь к джиннам и джотуннам присоединилась куча эльфов. По сравнению с пассажирами и командой новоприбывшие казались миниатюрными куколками, крайне юными и восторженными, как дети. Веселый, задорный гомон их голосов очень напоминал птичьи трели в весеннем лесу, а разноцветные одежды — порхающих бабочек. Они словно осветили палубу радостью жизни. К одежде эльфы относились с заметным равнодушием: большинство мужчин ограничивались набедренной повязкой, на женщинах было немногим больше, и все без исключения бегали босиком. То и дело ктонибудь прыгал за борт освежиться и вскоре взбирался назад по канату или якорной цепи, рассыпая во все стороны брызги и заразительный смех. Загорелые, в пышном ореоле золотистых кудрей, с огромными, лучистыми, как бриллианты, глазами, эти дети света и неба едва ли вообще принадлежали земле.

Инос была очарована. В Кинвэйле ей приходилось встречаться с полукровками, но сравнения с чистокровными эльфийками тамошние девушки не выдерживали. Импская кровь сильнее эльфийской. Оставалось только позавидовать этим ребячливым золотистым проказникам. На них так радостно было смотреть — особенно после того, как угрюмые джинны и суровые джотунны столь долго являлись ее единственными спутниками.

«Похоже, Илрейн мне очень понравится», — решила Инос. Для сухого жара пустыни длинное платье и плотное покрывало было достаточно удобным одеянием, но в удушливом и соленом морском воздухе тряпичная масса становилась серьезной помехой. Инос, закутанная в чадру так, что сверкали только ее глаза, уже почти сварилась.

— Зана?

— Что, моя госпожа?

— Взгляни на этих девочек. Что, если и мне последовать их примеру, сбросить все лишнее и прыгнуть за борт? Что бы сказал Азак?

Зана вытаращила свои рубиновые глаза так, что они стали раза в два крупнее, и произнесла:

— Сомневаюсь, что он вообще разрешит тебе вернуться на корабль.

— Верно! — вздохнула Инос.

Не только гнев Азака помешал Инос сбросить покрывало, но и ее лицо. Представив, как ее станут разглядывать, она предпочла и дальше париться под чадрой. Возможно, ей ничего другого не останется, как примириться с покрывалом.

На палубе суетились джотунны и эльфы, а джинны, постоянно путаясь у них под ногами, злились, что им негде пройти. Азак только что нанял эльфа и долго чтото втолковывал ему. Паренек принял монету и направился к берегу самым прямым путем — прыгнув за борт. Наверное, он и вправду был юн, потому что двигался в воде так быстро и энергично, что позади него оставалась кильватерная струя, а руки взлетали над водой как птичьи крылья. Облокотившись на поручень, Азак смотрел ему вслед равнодушным взором. Инос сочла момент самым подходящим и, приблизившись, помахала письмом перед его носом, а для большей надежности позвала:

— Дорогой!

Обращение уже не казалось ей таким странным. Инос задумала взрастить в своем сердце любовь с помощью самовнушения. Начала она с нежного, но наиболее нейтрального слова, впоследствии собираясь разработать более страстные термины. Привычка — великая вещь; возможно, частое использование специальных слов сделает иллюзорное естественным.

— Любовь моя? — Азак одобрительно улыбался: он знал, что она задумала, и, повидимому, ценил ее старания.

— Ты отправляешь послание Кару. Мне бы тоже хотелось отослать письмо тете Кэйд.

— Конечно, — согласился Азак, взяв письмо в свои громадные руки воина. — Но ты его запечатала! Я должен прочесть.

Повисло молчание. Инос вдумывалась в то, что только что услышала. Она с трудом верила своим ушам. Но поверить пришлось.

— Муж не доверяет жене?

— Всему свое время, а тебе мое доверие еще надо заслужить, дорогая, — мягко улыбаясь, сообщил Азак. — Мужчины моей страны никогда не были легковерны.

«Когда ты отдашь мне свое сердце, я поделюсь с тобой доверием», — словно говорили его прищуренные глаза.

Тяжко вздохнув, Инос сказала самым сладеньким голоском, на который только была способна:

— Если так, то читай, конечно.

Азак незамедлительно сорвал печать. Привалившись спиной к поручням, джинн стал внимательно читать. Вдруг он переменился в лице.

— Ты говорила с матросом? — прохрипел Азак, хмуря брови.

— Там была Зана, — поторопилась оправдаться Инос.

— А! Прости, — буркнул джинн и вернулся к письму.

Буря пронеслась стороной, но надолго ли, этого Инос не знала. Так же как не представляла себе, чем подкупить Зану, чтобы согласилась солгать брату.

Дочитав, Азак кивнул, сложил письмо, сунул в карман и милостиво пообещал:

— Оно будет послано. Я рад, что ты проявила разумную осторожность. Я думаю, ты представляешь, насколько у нас мало шансов надеяться, что пакет всетаки попадет во дворец Алакарны?..

— Да, представляю.

— Хорошо, — кивнул он. — И не утруждай себя мольбами за своего малявку любовника. Все кончено! — рявкнул Азак.

Чтобы не взорваться в тот же миг, Инос сделала глубокий вдох, положила руки на поручни и уставилась на вздымавшийся зелеными холмами берег. Усилием воли заставив свой голос остаться тихим и ровным, она заявила:

— Ты несправедлив ко мне, супруг мой. Фавн никогда не был моим любовником. У меня никогда никаких любовников не было в прошлом, в будущем… я поклялась быть верной тебе. Твои слова оскорбили меня.

— Мы не будем больше обсуждать это, — прорычал Азак.

Инос повернулась и ушла, пока не успела ляпнуть чтолибо неподходящее.

В каюте было удушающе жарко, но разобиженная Инос долго просидела на своей койке. Она не могла понять, почему Азак не желает слушать разумные доводы. Почему не хочет принять тот факт, что власть обязана награждать верность? Почему не верит, что Рэп — всего лишь марионетка и бросать его в тюрьму по меньшей мере глупо и конечно же чрезвычайно жестоко? Почему не хочет на деле убедиться, что убрать фавна из жизни Инос проще простого? Достаточно посадить парня на первый же корабль и выслать из страны.

«Безумная ревность — единственное объяснение, — подытожила Инос. — Очевидно, изза проклятия Азак свихнулся. Когда дело хоть както касается меня, он не способен рассуждать. А вот мне надо научиться следить за каждым своим шагом».

Между тем шум и гам на палубе не утихали. Эльфы трудились сноровисто, быстро опустошая трюмы судна и освобождая место для товаров, экспортируемых Илрейном, воды и продуктов питания на долгий срок плавания. Шкивы и ворота визжали, перекрывая смех. Отсутствие причалов, естественных для любого нормального порта, поражало до изумления. Неужели эльфы так уж сильно боялись шпионов? Вряд ли, скорее всего, им нравилось искусственно создавать себе дополнительные трудности.

В конце концов Инос услышала, что голос Азака практически перекрывает всеобщий гомон, и поняла, что должна появиться на палубе. На верху лестницы, по которой поднималась Инос, стояла Зана и внимательно наблюдала за спором. Все на корабле следили за этим спором. Только эльфы с усмешкой, а пассажиры и команда — насупившись. Эльфов забавляла буйная ярость Азака, метавшего громы и молнии в надежде запугать стройную девушку вдвое меньше его по габаритам и внешне много моложе джинна. Бедный Азак, его не боялись!

— Кто это? — спросила Инос.

Девушка была потрясающе красива, даже для эльфийки. Она явно приплыла не на лодке: ее мокрая кожа сверкала на солнце, а волосы, даже намокнув, окружали ее головку пышным ореолом золотых кудрей. Как на мальчишке, на ней красовались синие шортики, и все — другой одежды на эльфийке не было, но мальчишкой никто бы ее не назвал. Подбоченившись и гордо вскинув голову, девушка агрессивно наступала на Азака. Ее небольшие упругие груди, украшенные парой темных ореолов с сосками меднокрасного цвета, торчали вперед. От этих огненных звезд ни один мужчина на корабле не в силах был отвести взоры. Глаза эльфийки, огромные, переливающиеся многоцветьем сверкающих под солнцем драгоценных камней, с вызывающим весельем улыбались в ответ на ярость Азака. Сейчас султан был не в том настроении, чтобы не почувствовать себя униженным.

— Ктото из местной администрации, — злым голосом сообщила Зана. Ее лицо под чадрой пылало не только от жары. — Она запрещает нам сходить на берег.

Корабль отплывал в Гобль, это Инос помнила. Но куда бы ни направлялась вонючая посудина, дольше оставаться на ней Иносолан не собиралась, и уж тем более она не желала возвращаться в Гобль и угодить прямиком в имперскую тюрьму вместе с остальными джиннами.

— Какой историей он ее потчует?

— Очередной и далеко не первой, — сердито буркнула Зана. — Сначала он назвался путешественником, катается, мол, от скуки. Эта… тут же отказала ему в разрешении на въезд. Он сразу же заявил, что нуждается в совете колдуна, а она назвала его лжецом. Ох, моя госпожа, плохо он справляется! — прозвучало странное признание из уст преданной Заны.

Похоже, эльфийка сочла дискуссию оконченной. Пожав плечами с истинно царственным величием абсолютного безразличия, она начала отворачиваться от Азака. Султан едва не схватился своей лапищей за ее великолепное плечико, но в последний момент спохватился и замер с протянутой рукой. На меднокрасном, чисто выбритом лице джинна читалась смесь отчаяния и ярости.

Инос сорвала с себя покрывало, стянула с головы платок и вытащила из волос все шпильки.

— Стой! — крикнул Азак, приказывая неизвестно кому.

Эльфийка повернулась обратно и ошеломленно уставилась на шагнувшую вперед Инос.

— Убирайся! — прорычал Азак.

Полностью игнорируя разъяренного джинна, девушка приблизилась к эльфийке и представилась:

— Я — Иносолан, королева Краснегара. — Рубиновые губки удивленно надулись. Перламутровые глаза замерцали золотыми, розовыми и бледноголубыми искрами. Видимо, эльфийка оценила чистую зелень глаз Инос, золотые волосы королевы и ужасные шрамы на ее лице.

— Я — Амиэль’стор, помощник администратора Элмасского магистрата и член городского самоуправления от рода Стор, — в свою очередь представилась она.

«Ну, была не была…»

— Я лишилась своего королевства изза колдовства. Я намерена воззвать к Четверке, поэтому я направляюсь в Хаб.

Амиэль’стор бросила на Азака рассеянный взгляд, а затем снова обратилась к Инос:

— Ты с ним?

— Он мой муж. Прости ему уклончивые слова. Он пытался сохранить в тайне мои беды.

Азак зарычал, но на него не обратили внимания.

— Очередная выдумка? — скептически вскинула бровь эльфийка.

— Я готова поклясться любыми Богами, какими пожелаешь, — я говорю правду, — заверила Инос.

Казалось, Амиэль заколебалась, к тому же она была не в: силах отвести взгляд от ожогов.

— А твое лицо? — в замешательстве прошептала она.

— Колдовство. Проклятие, — отчеканила Инос.

Амиэль оглянулась на Азака:

— Это так?

Азак молча кивнул. Джинн пылал от злости, его щеки условно полыхали огнем.

— Это меняет дело! — Эльфийка все еще колебалась. — Красота всегда… — и нахмурилась, едва лишь наткнулась взглядом на шрамы Инос. — Корабль отчалит с утренним приливом. Приглашаю вас двоих сегодня вечером на обед ко мне. Ваше дело я изложу более высокой инстанции, стражу порта, моему сыну Илмасу.

— Ты очень добра, — ласково поблагодарила ошеломленная Инос. Она никак не предполагала, что эта девчушка, внешне кажущаяся подростком, имеет взрослого сына. Машинально Инос стала скалывать шпильками свои волосы, готовясь упрятать их вновь под платок и покрывало.

Амиэль вежливо кивнула, повернулась и ловко вспрыгнула на парапет борта. Подняв над головой руки, эльфийка прогнулась и, мощно оттолкнувшись ногами, грациозно спикировала вниз, словно морская птица. Она исчезла в хрустальной воде без малейшего всплеска.

Инос подняла глаза, готовясь встретить ярость Азака.

— Думаю, я спасла положение, не так ли? — поспешила она опередить мужа.

— Ты, стерва, вмешалась не в свое дело!

— И не зря, супруг мой, — процедила она сквозь зубы. Инос твердо решила, что не позволит себя запугать.

Его пудовые кулаки, учитывая проклятие, представляли для женщины особую опасность. Клокочущий гнев тряс Азака, как тропическая лихорадка. Джинн сдерживал себя неимоверным усилием.

— Не стоит ребячиться, дорогой, — произнесла Инос, едва удерживаясь, чтобы не задрожать самой, но уже от страха. — Женщина с женщиной всегда договорятся. И ведь отлично сработало!

— Но только потому, что это была женщина! Закрой лицо! Зана поведала мне правду, ее не было рядом, когда ты разговаривала с матросом; она даже не знала, что ты отправилась у моряка просить перо! Запомни и никогда не забывай: если ты еще когдалибо осмелишься заговорить с мужчиной, когда меня не будет рядом, я прикажу тебя высечь!

Джотуннская кровь в жилах Инос вскипела, долготерпение ее кончилось. Памятуя о зрителях, она понизила голос и по возможности тихо прошипела:

— Амбициозный кретин! Спесивый ублюдок! Да не вмешайся я вовремя, мы бы уже сейчас плыли назад в Гобль! Брак — это партнерство, и чем скорее ты это поймешь, тем лучше, Азак ак’Азакар!

— Но не там, откуда я родом!

— Но здесь тебе придется со мной считаться. И поскольку я только что оказала тебе немаловажную услугу, ты коечто должен мне..

— Опять ты печешься о своем любовнике? Не трудись…

— Никакой он не любовник!

— Он мертв!

— Что? — отшатнулась Инос. Судя по лицу Азака, сомневаться в его искренности не приходилось.

— Мертв! — смаковал слово султан.

— Ты же обещал, что кровопролития больше не будет!

Он шагнул к жене вплотную, нависая над ней с перекошенным, дергающимся ртом и кровавокрасными, вылезающими из орбит глазами.

— Его и не было. Чтобы убить человека, не обязательно проливать его кровь! Если не поняла ты, то мои люди прекрасно меня поняли. Не хочешь послушать, что они с ним делали? — любезно предложил джинн. — Они…

— Нет! — зажимая ладонями уши, крикнула Инос.

— Как хочешь, — сразу успокоился Азак. — Он оказался удивительно живучим, но в любом случае сейчас он, несомненно, уже мертв.

Внезапно нахлынувшее отвращение к самоуверенному дикарю стерло ее гнев. Инос корила себя за недогадливость — ей следовало понять, почему Азак не желает говорить о Рэпе.

Принимая ее молчание за испуг, джинн с отвратительным удовлетворением кивнул.

— И предупреждаю, султанша! Лишь улыбнись какомулибо мужчине, и ты подпишешь ему смертный приговор! Ты поняла теперь? — закреплял достигнутое джинн.

7

Шанди развлекался, тихонечко похихикивая. Снова и снова он шевелил своей головой то так, то эдак, и комната в ответ тоже двигалась то эдак, то так. До чего же забавно! И даже когда Шанди держал голову неподвижно, комната ходуном ходила то вверх, то вниз, а иногда начинала неторопливый бег по кругу. Мальчику нравилось приятное дурманное состояние, в котором все плыло.

Он лежал в своей комнате поперек кровати, свесив голые ноги через край и широко раскинув руки. Муки успел надеть на Шанди тунику, но на тогу слуги уже не хватило. Принц то ронял ее, то падал сам. В конце концов Муки сдался. Он стоял перед кроватью, смотрел на Шанди и плакал.

«Сюда… и туда… а теперь опять сюда… нет, кругом… хихихихихи! — Шанди блаженно плавал в волшебном дурмане. — Глупая туника! Не нужна туника. И тога тоже… Муки глупый, хотел завернуть меня в тогу. Разве можно двигаться в обертке? И зачем двигаться, если комната движется сама? Тога не двигается, она лежит на полу… мятая бесформенная куча. Так гораздо лучше. Бедный Муки старался, старался… и все зря. Я уплыл, а он плачет. Это неправильно, плакать… Это не входит в их обязанность! Плакать? Зачем, когда так весело?.. Тудасюда…»

Слуга ушел, но скоро вернулся, уже не один.

«Опять. Муки… надоедать пришел. — Комната, покачиваясь, продолжала вращаться вокруг Шанди. Мальчик глупо ухмыльнулся и вдруг сообразил, что смотрит на мать. — О Боги! Мама не смеется, ей совсем не весело… Но почему?..»

Мама схватила Шанди за плечи… и комната дико встала на дыбы. Стены, вещи, пол заметались во все стороны! Так играть было занятнее, и Шанди хохотал и хохотал не переставая. Принцу очень хотелось, чтобы мама повеселилась вместе с ним. Лицо у нее было такое расстроенное! Шанди попытался объяснить маме про комнату, но упрямый язык никак не хотел правильно поворачиваться и все время запутывался в звуках. Совсем как ненавистная тога. Шанди снова стало весело, очень весело. Он смеялся до колик и так и не мог остановиться, даже не хотел останавливаться.

«Я плыву… нет, комната плывет… вокруг меня плывет. Маме не нравится. Может быть, понравится Хранителям? Сегодня я увижу Хранителей, — вспомнил Шанди. — Я расскажу им о комнате, и мы будем смеяться вместе. Хихихихихи…»

— Идем смотреть колдунов… Идем смотреть Хранителей… — Голос матери долетал до Шанди откудато издалека.

Мальчик собрался было встать, но вспомнил, что, когда появятся Хранители, нельзя будет двигаться, — и смотреть на них сразу расхотелось.

Появление Итбена не помешало Шанди развлекаться. Пусть Итбен противный и всегда дерется палкой, сегодня, Шанди его не боится.

«Бей сколько влезет. Хихихихихи… — хохотал принц. — Ничегото я не почувствую! Хихихихихи…»

— Что с ним? — раздался мерзкий голос консула.

— Лекарство. — Досада в голосе матери огорчила Шанди. — Он опять накачался.

— Боги всемогущие! Одноединственное утро! Неужели нельзя было удержать его?

— Как, если он хитрит? Спрячет, а сам скажет «разлил» или «кончилось» и просит еще…

— Но он должен быть там! Попробуй крепкий кофе или еще чтонибудь. Безмозглый мальчишка!

— Ты! Оставь нас!

Таким высокомерным голосом мама разговаривала только со слугами. Шанди опечалился: «Бедный Муки! Теперь и у него неприятности!»

— Слушай меня, Ит…

«Слуга Ит? Еще слуга? — недоумевал Шанди. — Ит! Итбен — слуга?!»

— Это все твоя работа! — Мамин голос звучал не просто высокомерно, но разгневанно. — Да простят меня Боги за мою слепоту! Как я могла довериться тебе с этим лекарством? Тверди что хочешь, но это зелье — опий, что же еще? Ты превратил моего сына в…

— Глупости! Никакой это не опий. Не сходи с ума, женщина! Это нежный эльфийский эликсир. Разве ты забыла, как сильно наше будущее зависит от… соответствующего настроения?..

Слова мешали Шанди плыть. Принц тонул в словах. Пустил лучше кружится комната. Шанди не хотел слов.

— Но ты делаешь из него…

— Не это сейчас важно. Церемония введения в должность начинается в…

— Хорошо, пусть это не опий, мне все равно, как оно называется! Но я хочу, чтобы он перестал принимать эту дрянь…

Слова матери повергли Шанди в ужас.

«Не забирайте лекарство! — кричал мальчик, но, похоже, его не слышали. — Нет, только не лекарство! Иначе кошки проснутся и вцепятся в меня. Острыми, царапучими когтями, они раздерут меня изнутри на мелкие кусочки, и ничто их не остановит, только лекарство. Оставьте лекарство! С ним уходит тошнота и приходит веселье. С ним тяжелая голова становится: легкой, как перышко. С ним я летаю, а без него мне плохо… плохо… плохо…»

Шанди очень старался доказать маме, что без лекарства ему никак… Он даже летать перестал и попытался сесть. Мальчик услышал невнятные звуки и понял, что это его голос.

— Похоже, он немного оклемался и, надеюсь, сможет сидеть. Пусть его побыстрее оденут, и мы поставим ему стул в сторонке. Может быть, никто ничего не заметит.

— Но он всегда теперь такой! Большую часть суток! Не важно, церемония или нет, и…

— Любимая!

— Э… да?

«Гроза прошла, а лекарство осталось. Хорошо. Итбен снова сюсюкает своим сладеньким голоском, маму успокаивает. Интересно, они на этой кровати устроятся? Слишком маленькая для троих». Шанди плыл в легком дурмане.

— Я непростительно пренебрегал тобой, дорогая моя. Но ты же понимаешь, как я занят! Очень занят. Теперь я регент, и отныне все будет прекрасно, — твердил Итбен. — Наши отношения станут еще крепче и доверительнее. Сегодня ты — жена регента — вернешь себе статус первой леди. И что важнее всего, у нас будет много свободного времени для нежности и страсти. Я торжественно обещаю тебе — после пира… нет, не дожидаясь конца пира, мы ускользнем… ты и я…

Ласковый, завораживающий голос журчал не переставая. Шанди уже не слышал слова, зато воспринимал интонацию и умилялся. Когда его позвали смотреть Хранителей, он уже не противился.

Официальная церемония на этот раз не так уж и страшна. Шанди будет сидеть. Мама даже двигаться позволила, если захочет, только чтобы не сильно «ерзал». Они сядут рядом на Золотой скамье, он и мама, и, если он очень уж «заерзает», она толкнет его локтем. Приятный дурман все еще окутывал Шанди, и ему было хорошо, очень хорошо.

Мальчику захотелось зевнуть. Шанди тут же одернул себя: нельзя зевать в Круглом зале.

Лекарство тут помогло или широкая скамья, но принц сегодня практически совсем не дрожал.

Но это, похоже, было не важно, на Шанди никто особого внимания не обращал. Сегодня был день Севера, а скамья стояла невдалеке от восточного входа. Шанди это устраивало, он мог видеть почти весь Круглый зал, а не только его половину. Важный день. Сенаторские места северной стороны забиты до отказа. Принц слышал за своей спиной старческое сопение, покашливание, хрипы, болтовню. Южная сторона тоже была заполнена до предела знатью, богачами, важными чиновниками. Предыдущие несколько недель двор гудел как улей, обсуждая, кто сможет, а кто нет выклянчить или урвать приглашение на торжественную церемонию.

Важнейшее событие — появление Хранителей!

Постепенно гомон затихает. Очень некстати за спиной Шанди уселся болтливый сенатор. У него глухой, хриплый голос, и он не умеет говорить тихо. Хорошо, что рядом с ним есть добрая душа, неустанно урезонивающая крикуна.

— …чистый позор, сплошная дьявольщина, вот что это! Всем известно, что он полукровка. Русалья кровь… Мм? Да все же знают! На троне Эмина — полукровка? Стыд! Стыд и есть. Мм! Понять не могу, о чем думал Эмшандар, назначая его консулом! Я говорил… Хорошо, пусть только намекнул. Что? Говори громче!

Шанди чутьчуть выгнулся, подавляя зевок.

Досадно было оказаться ниже на целую ступеньку, на полу, но видеть он мог немало: Золотой трон и за ним Опаловый и всю середину, если только люди там не толпились. Заканчивая последние приготовления, суетились слуги. А дедушку еще не внесли в Круглый зал. Сегодня явятся Хранители! Официальная церемония исключительной важности. Потомуто в Круглом зале нет ни одного свободного места, а люди все входят и входят. Шанди удивился, куда же они втискиваются! Взглянув на Белый трон справа и Голубой напротив, принц вздрогнул от непонятного страха, хоть троны были еще пусты. Жаль, что, сидя у прохода, мальчик видел лишь спинку Золотого трона.

Площадка в середине Круглого зала заполнялась министрами, советниками и лордами. Маршала Ити принц узнал издали по золоту на мундире и красному гребню на шлеме.

Счастье, что сегодня пасмурно и дождь накрапывает. Вот выйдет солнце, в Круглом зале станет исключительно жарко. Даже сейчас дышать нечем. Это изза людей. Очень уж их много. Ах, как хочется зевнуть! Нет, нельзя.

— Думаешь, Хранители придут? — бурчал старый сенатор. — Не удивлюсь, если они не явятся. Будет знать, поделом ему! Да и нам тоже! Подлое дело. Ох, сколько льстецов набилось, и не счесть! Мм? Что? — В тихое, невнятное бормотанье Шанди не стал вслушиваться. Потом сенатор заговорил вновь, но гораздо тише, чем раньше. — Что с того, что вынесена резолюция? Должно соблюдать порядок: сначала законопроект, потом его троекратное обсуждение и, наконец, поименное голосование. — Ответный выговор строптивцу принц пропустил мимо ушей. — Да, прецедент, но слишком давний, две династии тому назад. Эмшандар всегда ратовал за упразднение оного; он бы это не одобрил. В любом случае — «следующий в роду», а не лакейвыскочка, да к тому же полукровка.

Центральная часть Круглого зала расчищалась. Знать спешила к выходу, чтобы потом вновь войти церемониальной процессией. Беспорядочно блуждая взглядом по Круглому залу, Шанди заприметил большой стол перед Опаловым троном. На нем лежали какието медные предметы. Принц догадался, что это бронзовый щит и меч Эмина. Мальчик никогда прежде не видел этих реликвий, и сейчас острое любопытство заглушило все остальные чувства. Забыв обо всем, Шанди приподнялся, чтобы быть повыше и рассмотреть получше. Тычок в бок вернул мальчика к действительности. Мама хмурилась. Она метнула на него сердитый взгляд, и Шанди быстро опустился на прежнее место. «Попозже посмотрю», — решил принц.

— Проныра обстряпал свое дельце прежде, чем добрая половина Сената успела уразуметь, что происходит, — фыркая, возмущался говорливый старик. — Затолкать свой законопроект в кучу текущих отчетов и походя получить резолюцию! Вот змей!!! О, думаю, Четверка его не примет, предпочтет Ороси. Вот подождите…

Громкие звуки фанфар заглушили хриплый голос сенатора, а заодно прекратили и гомон толпы. Все поднялись со своих мест. Шанди тоже встал, но лучше видно ему не стало, ведь он оказался внизу.

Процессия вступала в Круглый зал через южный вход, разделяясь, обтекала Голубой трон и, обходя троны по внешнему кругу, вновь соединялась. Прежде Шанди не доводилось со стороны видеть шествие Совета, потому что принц сам являлся частью этой колонны. Теперь он стал зрителем, как и прочие приглашенные. Шанди слышал шелест одежд и шарканье медленно ползущей череды людей, проходивших мимо него. Эти важные господа мальчика не интересовали. Он даже глаз не поднял посмотреть на их лица. Принц встрепенулся лишь однажды, когда мимо шествовал маршал в сияющем мундире. Шанди привлек запах новой кожи, и он вспомнил, как Ити всегда охотно рассказывал принцу о военных подвигах и былых сражениях.

— …Хороший человек, — хрипел сзади старый сенатор. — На редкость надежный, заркийской закваски… Эх, времечко — бежит, не догонишь! Показали мы тогда этим красноглазым, ох, показали… — Он сдавленно хохотнул. — Их снова стоит побеспокоить… да, стоит. Мм? Что такое? Разве дань не источник дохода?

Энергичное «сс»… больно резануло Шанди по ушам.

Процессия снова соединилась в одну колонну северного сектора и двинулась к центру Круглого зала, Опаловому трону. Итбен вошел в Круглый зал в белой тоге с пурпурной полосой по краю и широкими шагами уверенно пересек зал. Стариксенатор даже застонал от отвращения и поморщился, словно ему наступили на любимую мозоль. Шанди таращился на шествие, с трудом понимая, зачем изменен привычный порядок. Обычно его мама была последней в левом углу, как раз сзади Итбена, а Шанди — последний в другом ряду, позади консула Юкилпи. В день Севера Шанди делал петлю, продвигаясь вдоль восточной стороны, прежде чем поворачивал к центру, к трону, на котором сидел император. Сегодня император спал в своем переносном кресле рядом с Опаловым троном.

«Он спит, теперь все время спит. О Боги! Он выгладит таким больным и старым», — грустил Шанди.

Позади принца беспокойный сенатор опять раздраженно зафыркал.

— Дьявольщина! Стыд и позор… на десять лет моложе меня, понимаешь?.. При Эгмоне мы были радом, бились с ним плечом к плечу. Прекрасный человек… и такой печальный финал! Тяжко видеть… — Сенатор умолк, продолжая огорченно сопеть. На трон спящего императора сажать не собирались. Переносное кресло поставили рядом с помостом, и носильщики удалились. Шанди глазам своим не верил. Говорливый сенатор не преминул возмутиться, по Круглому залу пробежал жиденький ропоток — на том все и кончилось. Вскоре приглашенные вновь расселись по местам. Шанди вскарабкался на скамью радом с мамой. Она отсутствующе взглянула на него и кивком подтвердила правильность действий принца.

Перед троном собралась группа людей. Самые старые из них, трое или четверо, сидели в креслах. Старейшего из сенаторов под руки вывели вперед. Шанди вспомнил, что маршал Ити говорил както, что этот старик — самый древний в Империи и уступает в возрасте только Блестящей Воде. Что сделал старейший, Шанди не углядел, но миссию свою старик выполнил, и его отвели обратно на место. Герольд начал нудно читать совместную резолюцию, то и дело «принимая во внимание» и «делая соответствующие выводы».

Громкий хлопок заставил Шанди вздрогнуть. Итбен только что чтото припечатал Большой Императорской Печатью. Должно быть, резолюцию. Потом он произнес привычную фразу, что дедушка, мол, принимает. Что именно принял дедушка, Шанди не уразумел. Мальчик уставился на Итбена.

Консул раздевался.

— Сучье охвостье! — пророкотал шумливый сенатор сверху. — Похоже, стервец прокручивает всю церемонию коронации. Только этого не хватало!

Консульской тоги на Итбене уже не было. Шанди покосился на маму, она выглядела вполне довольной, хотя Итбен стоял посреди Круглого зала в одной тунике, как простой слуга. К полуголому консулу приблизился Юкилпи с чемто алым, развернул это… и Шанди ахнул. На Итбена надевали пурпурную тогу. Такую же, как дедушкина! Все приняли это как должное.

Нет, не все. Строптивый сенатор тоже не считал переодевание Итбена правильным. Старик громко стенал о поруганной императорской чести. Зато мама улыбалась, а раз так, то все должно было быть в порядке.

Вот и настал величайший миг. Предчувствие необычного вырвало Шанди из дурмана. Дрожа от возбуждения, мальчик представил, как однажды сам сделает это — вызовет Хранителей, чтобы те признали его августейшим властителем, императором. Придет срок, и Шанди просунет левую руку в ремни Эминова щита, а правой рукой поднимет легендарный меч. Потом он обойдет вокруг Опалового трона, демонстрируя реликвии… Странно, что щит в выбоинах, а меч какойто короткий; ни то ни другое даже не блестит, потому что из бронзы. Шанди не понимал, почему столь великий император, как Эмин, не обзавелся добрым стальным мечом. Мальчик почувствовал себя обманутым.

Итбен отшагал ритуальный круг вокруг императорского трона и… Шанди чуть не взвыл — слишком уж крепко вцепилась мама в его руку. Принц испуганно глянул на нее. Закусив губу чуть ли не до крови, она впилась в Итбена взглядом.

Тишина казалась звенящей. Все чегото ждали. И в этой глубокой тиши, как охотничий рог на рассвете, пророкотал шепот шумливого сенатора:

— Пять против одного, они не появятся.

Больше не раздалось ни единого звука. Итбен поднялся на нижнюю ступень императорского помоста.

— Не удостоят полукровку, — рычал упрямый сенатор.

Еще шаг — и Итбен перед Опаловым троном.

Консул в императорской багрянице повернулся лицом к Белому трону.

«Почему он ждет? Боится, что ли?» — устало — подумал Шанди. Итбен с силой ударил мечом по щиту. Звук оказался глухой и неинтересный. Шанди чуть не расплакался от разочарования. Он ожидал звона, от которого задрожит весь Круглый зал… звона, который долгим эхом будет летать под сводами, а вовсе не глухого стука упавшего подсвечника. Впрочем, Итбен старался добросовестно; если и другие императоры действовали столь же энергично, то неудивительно, что за три:! тысячи лет щит и меч так попортились.

Громкий вздох то ли удивления, то ли удовлетворения облетел весь Круглый зал. На Белом троне восседала дама.

Еще одно разочарование — Хранительница Севера оказалась не такой уж и старой. Мама выглядела куда старше ее. Гоблинша даже зеленой не была. Цвет лица как у Шанди, если не желтее. Ее длинные черные волосы были собраны пучок и завязаны узлом на макушке. Красавицей ее, конечно, не назовешь, но и безобразной тоже. Вот одежда ее действительно смотрелась както странно — хитон светился, а его складки струились, как туман. У Шанди голова пошла кругом, когда он попробовал представить себе одежду из спрессованной текучей мглы, поэтому он отвел взгляд.

Зря он это сделал, потому что когда Итбен отсалютовал мечом, то Шанди не успел разглядеть, как ответила на это Блестящая Вода. Белый трон вновь опустел, и смотреть на него теперь было бесполезно.

Нестройный хор возмущенных возгласов с сенаторских мест отзвучал довольно быстро. И вновь воцарилась тишина.

Теперь Итбен повернулся к востоку. Шанди поддался общему настроению и напряженно замер. Он не рассуждал, он просто ждал, хотя в любом случае мог видеть лишь спинку Золотого трона.

Снова раздался глухой удар бронзового меча о помятый бронзовый щит… и Олибино немедленно явился на вызов. Шанди удалось разглядеть лишь шлем с золотым гребнем торчащий над спинкой трона. Мама вздохнула с облегчением и выпустила его руку. Шанди вспомнил — двух достаточно. Отныне Итбен утвержден Четверкой как регент Империи. В очередной раз Шанди почувствовал себя обманутым: церемония оказалась не ахти какой.

— Отвратительно! — ворчал неугомонный сенатор. — Полукровка! И о чем только думают Хранители!

Шанди удивило, что старый сенатор не знал таких простых вещей: Хранителей заботит только магия. Все, за чем они следят, это чтобы Опаловый трон не занял колдун и чтобы претендент на престол не пробирался туда с помощью колдовства. Они и появляютсято лишь затем, чтобы показать, что власть захвачена мирскими средствами, безразлично какими — армией, ядом или интригами. Главное — претендент держал меч и щит Эмина и не был колдуном, вот и все. Придворный учитель еще упоминал, что случаи отказа Четверки признать нового императора или регента во всей многовековой истории можно пересчитать по пальцам.

Итбен опять отсалютовал мечом. Колдун поднялся с трона, качнул шлемам, снова сел и исчез. Шанди протер глаза. С трудом верилось, что ктото был, когда никого уже не осталось, но хуже всего то, что Шанди не в силах был объяснить себе, они исчезали.

Теперь Итбен обошел Опаловый трон и встал за его спиной напротив юга. Стражем Юга был эльф. Шанди попробовал сообразить, как давно при дворе не было эльфов. Смутно помнились юные танцоры и певцы, но это было давно, слишком давно. К тому же взрослых эльфов, кроме лорда Фаэлнильса, придворного поэта, Шанди никогда не видел. Впрочем, и Фаэлнильс старым не выглядел.

Осталось появиться еще двум Хранителям, и тогда признание Итбена регентом будет единогласным — так Шанди объясняли учителя. Говорили они и другое, Шанди это хорошо запомнил: двум последним появляться необязательно. Итбен уже регент, а бедный дедушка почти покойник. Губы мальчика задрожали, но он сдержался.

«Я не заплачу, — убеждал себя принц. — Императоры не плачут, даже будущие. Никогда и нигде, тем более на публике. И я не хочу порки, к тому же особенной, да вдобавок заслуженной».

Шанди изумленно таращился на Голубой трон. Там сидел… мальчик…

Он выглядел не сильно старше и никак не выше Торога. Принц никак не мог поверить, что это сам Литриан. Неужели эльфы с возрастом не меняются? Скорее Шанди примирился бы с тем, что это внук колдуна. Но судя по лазурной тоге цвета высокого летнего неба, солнечному сиянию локонов, а также золотистой коже и лучистой улыбке, это был несомненно Хранитель. На ясном лице Литриана загадочно мерцали громадные глаза. Странные глаза, эльфийские. У Торога глаза тоже довольно странные. Но они не загадочные, а просто раскосые, и большими их не назовешь. Совсем не то, что глаза эльфа. Раньше Шанди както не думал о таких сравнениях.

«С золотой кожей и такими шелковистыми волосами эльфу больше всего подходит быть Хранителем Востока. На Золотом троне — золото. Вот какой трон для него нужен, — грезил Шанди. — Это забавная идея! Красноглазый и краснорожий джинн — для Запада, там красные пески пустыни. На Севере, где белые льды в океане, — джотунн. Очень кстати, что у них бледная кожа. Юг голубой, так кого же туда? С голубой кожей людей нет, зато есть голубые волосы — русал сгодится. Здорово! Каждый Хранитель — под цвет своего трона. Так я и сделаю, как только стану Эмшандаром Пятым».

Итбен отсалютовал мечом эльфу. Юноша поднялся и с элегантным изяществом раскланялся. Его тога мерцала не менее таинственно, чем хитон Блестящей Воды. Шанди невольно вспомнился учитель придворных манер, и мальчик пожалел, что его здесь не было.

«Так вот как следует носить тогу», — тоскливо вздохнул принц.

Зрителям тоже эльф понравился, они одобрительно гудели, а минутой позже начали удивленно перешептываться. Хранитель не исчез. Он опустился на свой трон и всем своим видом показывал, что устроился надолго.

Регент колебался. Нахальная улыбка Литриана беспокоила его. Эльф сделал знак продолжать церемонию. Затем он скрестил руки и ноги, продолжая совершенно непринужденно улыбаться.

«Почему бы и нет? — развеселился Шанди. — Кто рискнет побить колдуна, даже если он нарушает Протокол? Литриан шалит, как выскочкапаж. Поделом Итбену!»

Шанди едва не рассмеялся во весь голос, видя растерянность Итбена, но он сдержался, даже не захихикал.

Поколебавшись с минуту, регент передвинулся к Западному трону. Удар меча о щит прозвучал в полной тишине и остался без ответа. Тишина звенела… Молчание угнетало…

— Но троихто он всетаки получил, — проворчал на весь Круглый зал строптивый сенатор. Итбен продолжал стоять напротив Алого трона и ждать. Но напрасно… Трон упорно оставался пустым. Колдун Литриан прикрыл рот ладонью и устало вздохнул, словно подавляя зевок.

— Небо и преисподняя! Это не русал, это эльф, ххх! — заквохтал говорливый сенатор.

Итбен сдался. Испытывая явное раздражение, он вернулся к Опаловому трону и сел. Шанди во все глаза смотрел на Литриана. Исчезновение этого колдуна он не собирался пропускать. Принц заметил, что Хранитель исчез в то самое мгновение, когда Итбен опустился на трон. Круглый зал зашумел, зрители все как один вставали приветствовать нового регента.

После общего приветствия начались речи… долгие… много…

Шанди маялся на скамье. С непривычки он измучился сидеть неподвижно, но это было не самое страшное. Его лекарство было слишком далеко, вот что приводило его в ужас. Острые когти ненавистных кошек уже начинали царапать его внутренности. Шанди мечтал поскорее добраться до зелья и сделать большущий глоток из флакона.

8

На вершине плотного зеленого склона передовые всадники придерживали лошадей. Тропа вынырнула изза деревьев и устремилась на гребень перевала. Инос пустила гнедую шагом, а потом и вовсе натянула поводья, заставив лошадь остановиться. Дыхание животного, вылетев из ноздрей, повисло белым облачком в прохладе разреженного воздуха высокогорья, приятно освежавшего разгоряченные тела. Внизу, по другую сторону склона, мирно дремал фруктовый сад, еще дальше расстилались поля, фермы и озеро. В лучах заходящего солнца вода блестела червонным золотом. Весь Илрейн казался одной огромной книгой с яркими картинками.

В сопровождении императорской армии Инос довелось повидать и мрачные хвойные леса, и зимнюю тундру. Позже, жарким летом, на верблюде она пересекла Срединную пустыню, а потом, на ребристом, как бочка, муле — горы Прогисты. Она с полным правом могла называть себя бывалой путешественницей, однако прогулки, подобной этой, у нее еще никогда не было. Четыре дня почти непрерывного галопа… на каждой станции уже ждет свежая подстава… и так с лошади на лошадь… еда в седле и краткий ночной отдых. Слишком краткий. Инос в изнеможении падала на солому или влезала под одеяло на пропахшем кедром чердаке и проваливалась в сон, как камень в воду. Каждая жилка у нее болела, каждая косточка ныла; с непривычки к седлу Инос стерла в кровь бедра до самых лодыжек, но молчала и не жаловалась. Да, эльфы ничего не делали наполовину.

Приглядевшись, Инос поняла причину остановки. Там, за холмами, сиял округлый серебряный контур, словно изза гор выглядывала сосновая шишка, ярко искрившаяся с одной стороны и подернутая голубоватой дымкой с другой, неосвещенной. Инос видела его довольно отчетливо: впервые она оказалась так близко от Небесного дерева. Еще дальше, почти на границе видимости, вырисовывались на фоне голубого неба островерхие снежные пики; должно быть, горы Нефер.

— Валъдоскан, — произнес голос за спиной Инос.

Это была Лиа, проводник и начальник их стремительной экспедиции. В серебристой, ладно сидящей кожаной одежде эльфийка выглядела не старше самой Инос, но это было далеко не так. Пару ночей назад Лиа вскользь упомянула о своих внуках, к тому же после многочасовой скачки она заметно уставала — все это указывало на ее истинный возраст. Инос вспомнила, что полное ее имя — Лиа’скан.

— Твои родные края?

— Родные края? Пожалуй, хоть родилась я совсем не здесь, но изредка я приезжала сюда… — задумчиво улыбаясь, говорила эта похожая на девочку бабушка, разглядывая изпод руки расстилавшийся перед путниками пейзаж. — Каждый эльф принадлежит Небесному дереву, как пчела своему улью.

— Небесное дерево. Как бы мне хотелось посмотреть на него поближе!

— Редко кто из чужаков приближался к Небесному дереву. Но если ты действительно желаешь, Иносолан, это можно устроить.

Такая предупредительность изумила Инос и заставила ее задуматься. Она оглянулась на остальных спутников. В Элмасе эльфы в конце концов согласились помогать ей, но только ей. Гости получили и право проезда, и эскорт. Зато от отряда Азаку пришлось отказаться. Ему позволили взять с собой лишь трех воинов. Султан выбрал Чара, Варруна и Джаркима; всех остальных во главе с Гаттаразом, а также Зану, он отослал обратно в Зарк.

Ни Инос, ни четверке джиннов оружия не оставили, в то время как эльфы буквально обвесили себя сверкающими клинками. Мечи, безусловно, были очень легкими — тяжелый меч эльфу не поднять, но скорость, с какой двигались юные воины, превращала игрушки в смертоносные жала. Половину эскорта составляли женщины. На быстроногих лошадях они летели как ласточки на ветру, Азак был мрачнее тучи, а при таком угрюмом настроении нет места для благодарности.

— Госпожа, — произнесла Инос, — может, я чегото не понимаю? Я полагала, мы направляемся в Империю, не так ли?

— Прокатимся немного, — предложила Лиа, оглянувшись на приближающегося Азака. Ударив пятками лошадь, она заставила ее двинуться шагом. — Лошадям нельзя застаиваться после долгой скачки, они могут простудиться.

Инос тронула кобылу и нагнала Лиа, весьма заинтригованная.

— Ты правильно полагала, вы направляетесь в Империю, — подтвердила Лиа. — Завтра до полудня вы будете на границе. Мы проведем вас нехожеными тропами, снабдим соответствующими документами. Уверяю тебя, никто, кроме пограничного таможенника, в глаза не видел настоящих паспортов. Так что до самой столицы сможете ехать спокойно. Оружие мы тоже вернем, хотя вам разумней было бы припрятать его получше, но это уже ваше дело. Все будет сделано так, как обещано.

— И это все, что ты хотела мне сказать? — спросила Инос. Девушке не понадобилось оглядываться, чтобы понять, что эта беседа была тщательно подготовлена. Трое эльфов пристроились позади обеих женщин, напрочь отрезав джиннам возможность приблизиться к Инос и Лиа.

— Хочешь знать, дитя? Действительно хочешь? — Эльфийка смотрела на Инос настороженно и с вызовом. Наконец она промолвила: — Есть и другой вариант.

— Какой?

— Для эльфов нет ничего в мире важнее красоты — в любой ее форме. Шрамы на твоем лице вызвали у Амиэль горячее сострадание и острое желание помочь вам, а через нее обеспечили благосклонность… других важных людей.

— Уверена, что и ты сама не «пустое место», госпожа.

— Не важно, кто я, — улыбнулась Лиа. Эльфам нравятся причудливые титулы, но они смеются над ними с той же легкостью, с какой ими наслаждаются. — Хранитель Юга — эльф, вот что важно. Наш народ высоко чтит его. Конечно, мы трепещем перед Литрианом, но также и восхищаемся им и его делами.

Тропа опять свернула к деревьям, и обе женщины обернулись бросить последний взгляд на радужное великолепие, которое называлось Вальдосканом. Ветви скрыли чарующий пейзаж.

— Литриан редко покидает Вальдориан. Это на противоположной окраине Илрейна, но все же ближе, чем Хаб. Не желаешь сменить направление?

— Он исцелит меня?

— Несомненно. — Глаза эльфийки мерцали, как опалы, но, больше зеленым и кобальтовосиним.

— А с моего мужа снимут проклятие?

Юное лицо Лиа будто одеревенело, а голос звучал с холодным безразличием:

— Было решено что предположение касается только тебя.

— Понятно, — обронила Инос. Ее искушали, но победит ли она в этом испытании? А главное, кого или что ей нужно, побеждать?..

— Азак не из тех, кто с ходу может снискать симпатию эльфа, — ехидно заметила Лиа.

— Он прекрасный человек, — убеждала Инос, — и превосходный правитель для суровой страны.

— А также подходящий муж для августейшей особы, не так ли?

— Ты далеко заходишь.

Лиа грустно усмехнулась.

— Прости мою несдержанность. Но мы не понимаем тебя, Инос. Почему ты вообще стала женой этого вульгарного дикаря? Ведь не альковные ласки приворожили тебя, если он огнем опаляет любую женщину, которой коснется. Ты не похожа на глупышку, очарованную игрой мускулов и демонстрацией грубой силы. Так почему? Трон здесь тоже ни при чем, султанша — не властительница, а не более чем домоправительница. — Подождав и не получив ответа, эльфийка безжалостно продолжила: — Говорят, Бог Любви частенько подшучивает над нашими сердцами. Ты любишь Азака ак’Азарака, Иносолан?

«Нет!» — крикнула душа Инос, но губы ее не дрогнули. Она вспомнила Рэпа: «Почему я не осмелилась правильно понять Бога?»

«Слишком поздно! Слишком поздно!» Инос казалось, что она слышит эти слова.

— Он варвар, Инос.

«Знаю, он до смерти замучил человека, которого я любила и который любил меня. Он убил человека, который пересек полмира, чтобы помочь мне». Она задыхалась от этих мыслей; ее переполняла горечь.

— Если я соглашусь на твое предложение и направлюсь к Литриану, что ждет Азака?

— У него будет выбор — вернуться туда, откуда пришел, или продолжить путь в Империю. Но я сильно подозреваю, что его выдадут легионерам.

— Ты безжалостна, госпожа, — пристально всматриваясь в спутницу, укорила Инос.

— Эльфийский характер, — печально кивнула Лиа. — Иногда это удивляет даже нас, не только других людей. Я ведь сразу сказала: помощь окажут только тебе. А теперь я жду ответа.

— Еще один вопрос: мое королевство, оно вернется ко мне?

— Понятия не имею. У нас самих проблем хватает, так какое же дело эльфам до чужой политики?

Инос оглянулась. Азак пожирал ее свирепым взглядом. Судя по всему, Азак пытался пробить блокаду эльфов, но у него ничего путного не получилось.

«Убийца! Он убил человека только за то, что тот любил меня. А Кэйд осталась заложницей моего возвращения в Алакарну», — не могла прогнать назойливой мысли Инос.

Она представила себя во дворце Азака в роли султанши, но тут же вспомнила о Рэпе и возможной жизни с ним. Ее горло судорожно сжалось, а веки задрожали. Она чуть не расплакалась. «Слишком поздно, дура, слишком поздно!» — вздохнула Инос.

Могло ли ее волшебное слово заинтересовать колдуна? Кто знает…

Клялась ли она в верности Азаку? Да, она торжественно обещала Богам стать его женой.

Отцу она тоже торжественно пообещала… но Империя вышвырнула ее и из королевства, и из политики, как ненужного котенка.

Старалась ли она поступать по чести и совести? Очень старалась, а что получилось?

Инос не знала, что ответить эльфийке. Она вспомнила отца, Рэпа и представила, что бы могли ответить они.

— Я жена Азака. Я не предам его. — Слова вылетели сами собой; в голове была пустота.

— Слова глупца или эльфа, — печально покачала головой Лиа. — Или королевы, я полагаю? Иного я и не ждала. Может быть, Боги наградят тебя за это.

9

— Тебя чтото беспокоит, дядя?

— Беспокоит? Меня? Нет, вовсе нет! С чего мне беспокоиться? Абсурд! Полный абсурд. — Посол Крушор резко встряхнул серебряной гривой развевавшихся по ветру волос и, скрестив на груди руки, облокотился на поручень, всем своим видом доказывая, что он совершенно спокоен.

Джотунн на галере — то есть в своей родной стихии — так же беззаботен, как гном на алмазных копях или карлик на помойке. Иначе и быть не может.

Для джотуннапирата безумие — абсолютно нормальное состояние. Неудивительно, что его племянник, тан Калкор, сумасшедший. Все великие таны были не в своем уме, как морские львы в брачный период, иначе им бы не добиться успеха. Здравомыслие — серьезная помеха, когда меч жаждет крови. Насилие и жестокость всегда неразлучны и не приемлют логики, а также не ищут причины — они сами в себе и для себя. «Кровавая волна», пятидесятивесельная галера, поднималась вверх по медленным водам Эмбли, а Крушор явился на борт с визитом вежливости, и в его обязанности входило провести ближайшие несколько часов в компании тана, И гость и хозяин были людьми крупными, матрос на руле — и вовсе великан, тогда как сама рулевая надстройка кормы имела вполне разумные и довольно ограниченные размеры. У Крушора же не было ни малейшего желания случайно толкнуть своего непредсказуемого племянника.

Сей племянник улыбался дядюшке нечеловечески яркими, сапфировыми глазами с таким видом, будто легко читал мысли Крушора. Когда Калкор двигался то обозреть суда эскорта, то бросая рассеянный вид на толпящийся по берегам народ, он — казалось, специально — на шаг или полшага приближался к дяде. А если столкновение всетаки произойдет, что тогда?

Солнце радостно сияло. Река струилась серебром, закручиваясь в водоворотах и дробясь на перекатах. Две имперские военные галеры кортежа шли в авангарде, и четыре держались за кормой корабля джотуннов. Каждый поворот реки заставлял корабли жаться к берегу, туда, где течение послабее, что вызывало бурный восторг населения, кишевшего повсюду. Беготня и приветственные вопли относились исключительно к имперским галерам, демонстративно напичканным оружием и картинно щеголявшим чистотой и элегантностью такелажа и палубных надстроек, но далеко не столь боеспособным и быстроходным, как корабль наглого пирата.

Калкор развлекался на свой манер. Время от времени он резким выкриком приказывал ускорить ход, и «Кровавая волна» легко, как птица, вырывалась вперед, будто намереваясь избавиться от сопровождения. Суда импов панически дергались, пытаясь заблокировать галеру, гребцы сбивались с ритма, корабли мешали друг другу. Затем Калкор снижал скорость и позволял имперскому флоту вновь выровняться. Джотуннам нравились эти забавы. Похоже, они могли грести, описывая восьмерки вокруг судов эскорта, пожелай этого их капитан. Вчера излишне вспыльчивый имперский адмирал рискнул изменить расположение каравана, попытавшись добавить в авангард еще два корабля из арьергарда. Калкор не пожелал плестись в хвосте имперских галер и за час опередил флотилию на несколько миль.

Никогда еще на протяжении многих столетий ни одна пиратская галера не поднималась так далеко вверх по Эмбли. Летописи не отмечали ничего подобного даже в смутные времена седьмой или тринадцатой династий. Вдоль берегов стояли торговые и грузовые суда — баржи, лодки, галеры и гондолы, — всех их оттеснили, чтобы освободить путь правительственной флотилии. Их экипажи взирали на процессию в угрюмом молчании. Ранняя осень вызолотила все вокруг: фруктовые сады, поля хмеля, жнецов с серпами, склонившихся над спелыми колосьями.

Как и большинство юношей Нордландии, Крушор начал свою карьеру гребцом на галере. С годами он достаточно поднаторел, чтобы претендовать на звание тана. Навербовав кучу многообещающей молодежи, дабы закалить их в насилиях и грабежах по традициям предков, он совершил несколько очень удачных вылазок, набив галеры добычей под завязку и тем самым обеспечив себе уважение команды. Джотунны с колыбели помнили, что, если они вырастут мягкотелыми, Империя сядет им на шею.

Он все еще считался таном Гуртвиста, и, пока он служил за границей, его землями управлял Круг танов. Чтобы стать таном, требовалась не только личная доблесть, но и благородное происхождение. Шутники говаривали: без родословной, кровожадности и сделки с дьяволом таном не стать; итак, тан — это кровь, кровь и еще раз кровь. Крушор соответствовал всем трем критериям, и все было бы в порядке, если бы и он сам стремился лишь к грабежам и набегам. Но, возмужав, тан Гуртвиста вздумал покончить с пиратством, а на прощанье захватить громадный торговый корабль. В этой стычке ему крупно не повезло: его задело мечом в пах. Он успел вернуться домой в Гуртвист вовремя, чтобы выжить, хоть пару месяцев казалось, Боги сомневались, не забрать ли его душу.

В конце концов Крушор выздоровел, но ранение оставило по себе досадную память, навсегда ополовинив его образ жизни. Если бы дефект тана получил всеобщую огласку, он стал бы конченым человеком, а будучи правящим таном, долго скрывать свою ущербность Крушор не смог бы и, вероятнее всего, вскоре был бы убит. Тут удивительно кстати подвернулась необходимость в новом после Нордландии в Империи, Крушор проявил редкую изворотливость, организовав собственное назначение и одновременно продемонстрировав нежелание уезжать за границу. Он отправился в стан врага с должным смирением и унынием на лице. В Хабе некому было обращать внимание на его личную жизнь, так что безопасность в Империи ему была обеспечена.

Таким образом, неожиданная прогулка на галере возвращала его к дням далекой юности, страстной и задорной. Однако по сравнению с Калкором Крушора можно было назвать не более чем любителем, а отнюдь не профессионалом. Впрочем, времена нынче стали совсем другими, более мирными, если можно так сказать. Пираты позволяли бежать тем из мужчин, кто цеплялся за материальные ценности и стремился сохранить лишь бренную жизнь, да и покладистых женщин тоже щадили. Калкор был отголоском ушедших великих дней, напоминавших о таких незабвенных воинах, как Каменное Сердце, Пожиратель Топоров или Тысяча Девственниц.

Если следование общепринятым нормам поведения гарантирует здравомыслие, то Калкор, несомненно, был сумасшедшим. Но безумие безумию рознь, идиотом он не был. Потомуто Крушор и не мог понять, зачем Калкор тащит себя и команду галеры в явную западню? Получив первое письмо племянника, Крушор склонен был счесть его забавной шуткой или в лучшем случае искусным ходом, ловкой уверткой. Однако посол пришел в ужас, убедившись, что Калкор принял за чистую монету гарантию императора — охранную грамоту — и отдал себя во власть врага. Старику очень хотелось узнать, почему племянник поступил именно так и чего следует ожидать лично от Калкора. Но всякий раз, когда он так или иначе подводил разговор к волнующей его теме, тан начинал загадочно улыбаться. На борту касатки Калкор безусловно был единственным, кто знал ответ. Команда всегда беспрекословно подчинялась приказам капитана, никогда не обременяя свои головы раздумьями.

Была и другая странность, которую не понимал Крушор: наличие на борту гоблина. Гоблин греб наравне с остальными пиратами. Его черные волосы и кожа цвета болотной осоки резко выделяли его среди светловолосых джотуннов. По сравнению с ними гоблин казался малюткой, и все же он ворочал веслом с очевидной легкостью.

— Как соблазнительно! — вздохнул Калкор, пристально рассматривая заливной луг, на котором толпились тысячи любопытных импов.

Для Крушора соблазн представлял большой город, крыши и стены которого возвышались чуть в отдалении от толпы зрителей. Как это принято в сердце Империи, стен у города не было.

— Ты имеешь в виду, что город остался без охраны?

В ответ на реплику его племянник вздернул белесые брови и издевательски ухмыльнулся:

— Ну что ты, дядя, имперские города всегда без охраны, или ты забыл? Чтобы чтото охранять, требуется, как минимум, храбрость, помнишь? Нет, я подумал о другом. Представь, что было бы, затей мы веселую шутку — имитацию нападения. Уверен, причаль мы к берегу и выхвати мечи, эти недоноски в панике ринулись бы прочь. Нам и корабль покидать не понадобилось бы. Не хочешь поспорить, скольких затопчут в таком бегстве?

В его глазах плясали чертики веселья. Казалось, пара недель без запаха крови лишили его последних крох разума.

— Имперские стрелы превратят нас в неочищенных кур. И мы же окажемся виноваты: нарушение перемирия.

Глаза тана засияли ярче прежнего.

— Но Нордландия не поверит ни единому слову Империи. Думаешь, они отважатся на войну?

— Да, — признал Крушор с самым безмятежным видом.

Калкор вздохнул и снова откинулся на поручень, постаравшись оказаться поближе к дядюшке, чтобы подтолкнуть его к краю рулевой надстройки кормы.

— И я лишусь моей главной цели, — огорченно произнес тан.

— Какой? — Вопрос сам собой сорвался с языка старика.

— То есть как это «какой»? Узреть Город Богов, дядя! — ехидно улыбнулся Калкор. — Кажется, у импов есть поговорка: «Увидеть Хаб и умереть!» Не так ли?

«Если он возжаждал смерти, они охотно удовлетворят его желание, — раздраженно подумал Крушор. — Знать бы, что еще он задумал».

10

Железо подков стучало по каменистой дороге.

Менее года назад вершиной мечтаний Рэпа были вожжи и облучок фургона, но пределом его возможностей — скрипучая подвода, груженная прессованным торфом и бочками с солониной. Ему не грезился экипаж даже на четверть столь великолепный, как эта карета на рессорах из гномьей стали, с позолоченными украшениями, стеклянными окнами и фонарями. И уж безусловно, ему и не снилась шестерка гнедых, вихрем мчащихся по имперскому тракту.

И вот сиротка стал магом, и юношеские грезы утратили былое очарование. Да, они осуществились; но если бы это хотя бы защищало от мрачных мыслей!

Обычно Гатмор ехал на козлах рядом с кучером, но ближе к вечеру перебирался на запятки, изображая лакея, что подтверждала напяленная на него ливрея. Ради мечты отомстить Калкору джотунн был согласен на все, что угодно. Он выкрасил волосы и изменил цвет лица, даже сбрил усы, являющиеся для джотуннов предметом особой гордости. Благодаря невысокому росту и принятым мерам Гатмор мог вполне сойти за импа. Рэп, пожелай он только, мог бы на несколько часов попридержать моряка в Оллионе и оставить одного у моря, но фавн не посмел воспользоваться своим превосходством для того, чтобы помешать другу совершить явную глупость. Рэп ненавидел себя за подобную щепетильность, но столкнуться с Калкором в столице Империи представлялось ему более чем невероятным.

Багряная лепешка закатного солнца висела над дорогой, ослепительным пятном, принуждая Рэпа править шестеркой у с закрытыми глазами. Широкий Восточный тракт тянулся к горизонту прямой, как стрела, ниточкой, окаймленной с двух сторон аккуратными загородками загонов для скота.

В прошлом ему довелось повидать лес, полупустыню, безлюдье непролазных топей и маячившие далеко на юге заснеженные вершины гор Гобля. Сейчас местность тоже была холмистая, но другого цвета — яркозеленого. Листвы на деревьях уже не осталось, да и поля в основном стали голыми, и все же стада, бродившие по жнивью и пасшиеся на лугах, наедались досыта. Краснегарцу это казалось очень странным. Вдоль тракта мелькали ухоженные фермы, огромные белые особняки, чистенькие деревни и города, наглядно демонстрируя всеобщий достаток. Глазам путешественников предстала Империя: богатая, нескончаемая и могущественная.

И все же… вдали от случайного взора путешественников, за ближайшими же холмами, драгоценное платье Империи менялось на драную залатанную дерюгу. Сельский пейзаж заполняли кривобокие лачуги, набитые нищими. В городах же на задворках великолепных дворцов прятались жалкие трущобы. Провидцу открыты были оба лика Империи, ее величие и ее низость. Ничего подобного фавну прежде и не снилось. За одинединственный год мир Рэпа стал неизмеримо огромней.

Каким бы показался ему теперь скромный маленький Краснегар?

На роскошных, обитых мягким бархатом подушках кареты Кэйд и доктор Сагорн мило болтали, о ничего не значащих пустяках. Однако когда они доберутся до очередного ночлега, спутником герцогини станет Андор.

В начале пути помощи этого щеголя не требовалось, тем более что придорожные гостиницы особыми удобствами не грешат. Но чем дальше от Оллиона, тем чаще герцогиня отыскивала знакомых, живущих поблизости от тракта. Всю свою жизнь Кэйд провела, развлекая гостей в Кинвэйле, а туда приезжало немало знати из самых разных уголков Империи. Кэйд смело обращалась не только к тем, кого хорошо знала, но и к родне своих приятельниц. Ее приветствовали как давнюю и долгожданную родственницу. Хозяева дворцов и вилл всеми силами старались угодить ей и убеждали не торопиться с отъездом. Так как уговоры не помогали, они слали вперед курьеров с уведомлением своим родичам или друзьям и снабжали Кэйд рекомендательными письмами. Так что от поместья к поместью Кэйд продвигалась быстро, прямотаки покоролевски. Соломенные тюфяки и глиняные миски трактиров уступили место простыням и золотой посуде.

Кучер и лакей герцогини, конечно, обедали вместе с хозяйскими слугами, и это их полностью устраивало. Относительно Гатмора у Кэйд сомнений не было, но что касается Рэпа, она упорно пыталась убедить фавна избрать себе другую роль. Кэйд предлагала Рэпу изображать либо ее секретаря, либо юного путешествующего принца, хотя бы сайсанасского, а кучера и форейтеров брать вместе с лошадьми на почтовых станциях, где они меняли лошадей. Хотя Кэйд и убедилась теперь, что Рэп способен одурачить кого угодно, она все еще лелеяла мечты прибрать его к рукам и отшлифовать до такой кондиции, чтобы он выглядел подходящим супругом для Инос. Рэп неизменно вежливо отклонял все подобные предложения, а когда герцогиня уж слишком надоедала, упрямо повторял, что его, мол, предчувствие не позволит ему стать счастливым и он просит дать ему возможность быть менее несчастным, оставаясь как можно ближе к своей истинной сущности.

Курьер императорской почты галопом проскакал мимо и исчез в зареве заката. Рэп легко обогнал пару громыхающих фургонов. Чем ближе к Хабу подъезжали путешественники, тем интенсивнее становилось движение на тракте. Сегодня утром навстречу карете прошагал целый легион, пять тысяч крупных молодых парней, направляющихся к восточной границе. Они топали под пение бравурного марша, гордо вскинув вверх головы и дерзко сверкая глазами.

Рэп спросил себя, сколько из них вернется живыми и задумывались ли они сами о том, что их могут убить.

Какоето время Рэп развлекался, гадая, как это — быть легионером? Что должен чувствовать человек, становясь воином императорской армии? Собственную значимость или полную ничтожность маленького винтика? Возросшую силу или, наоборот, уязвимость? Гордость, стыд, страх или чтонибудь! Он вспомнил, что изгои на Драконьем полуострове твердили ему о свободе. Но давал ли меч желанную свободу?

Работа кучера не мешала думать, а времени для того, чтобы вспоминать и раскладывать по полочкам все хорошее и плохое, было предостаточно — весь солнечный день.

Почтовая служба в Империи действовала превосходно. Через каждые восемь лиг располагалась станция, обычно возле нее возникала деревушка или городок с рыночной площадью. Задержек изза смены лошадей Рэп не допускал. Надменные станционные смотрители старались запугать новичка, пророча всяческие беды, если путники не наймут почтовых форейтеров. Начиналось с того, что конюхи хором вопили, что с облучка, мол, с шестеркой даже фавн не справится, а кончалось тем, что Рэп применял малую толику чар и получал все, что желал, хоть и презирал себя за то, что делал это. Однако с чистой совестью фавн пресекал любую попытку имперского чиновника подсунуть ему слабую или хромую лошадь.

Но пользовался чарами Рэп с величайшей осторожностью. Как древние руины, так и многие уютные домики хранили на себе слабые признаки волшебных щитов; то люди, то предметы мерцали в ореоле слабого тумана, что свидетельствовало, что они вовсе не те, за кого себя выдают. В городах, через которые проезжали путешественники, Рэп часто чувствовал, волны магии. Ночами он не мог отделаться от того, что ощущал Сагорна, роющегося в библиотеке дома, и всех, кто сменял старика: и Андора, соблазнявшего очередную служанку, и Тинала, шнырявшего по комнатам в поисках приглянувшейся вещички, и…

Готовясь к побегу из Алакарны, Кэйд запаслась коекакими безделушками: брошками, пряжками, цепочками, ожерельями. В дороге она неизменно требовала, чтобы Андор продавал ее камушки и жемчуг, но Кэйд явно не представляла их реальную стоимость, еще более смутно понимала цену билетов первого класса на лучшем корабле и уж абсолютно не сознавала размера расходов, необходимых для продвижения по Восточному тракту.

Однако жизненный опыт конечно же подсказывал Кэйд, что дело с деньгами нечисто, и, когда Андор отправлялся на рынок, она становилась угрюмой и раздражительной. Ей не сообщали, что целью Андора были ломбарды, так же как не упоминали, что ее друзья, хозяева домов, где останавливалась карета герцогини, сами того не подозревая, оказывались источниками финансирования экспедиции, жертвуя от щедрот своих стараниями Тинала. Гатмора веселила ловкость вора, а Рэпа печалила. Фавн не раз задавался вопросом, сочтет ли Инос их способ путешествовать забавным, и сильно сомневался в этом.

Но если герцогиня и догадывалась, что фактически ворует, она оправдывала себя тем, что делает это ради Инос.

Закат еще не догорел, когда карета свернула с тракта. Фавн не сомневался в правильности направления — магу не нужны подробные указания. Экипаж остановился перед внушительного вида воротами, из сторожки выбежал привратник. Униженно кланяясь, он снял засов и распахнул створки ворот. Рэп стронул с места упряжку и легким галопом послал лошадей вдоль по длинной подъездной аллее, посыпанной гравием. С обеих сторон кареты простирался роскошный парк, а высокие шпили дворца сияли над вершинами деревьев в лучах заходящего солнца.

Сагорна сменил Андор, а Кэйд посмотрелась в зеркальце и выбрала наиболее подходящую улыбку для встречи с друзьями. Сегодня путешественники осилили только двадцать две лиги; меньше, чем обычно, так что завтра надо постараться наверстать упущенное. А предчувствие Рэпа с зарей ляжет на него еще более тяжким грузом, впиваясь в его волю острым жалом и принуждая вернуться назад… повернуть назад… назад…

Их путешествию когданибудь да придет конец. Воды Сенмера и шпили Хаба, безусловно, выползут изза горизонта, конечно если он позаботится о своем здравомыслии и не позволит свести его с ума. Тогда он сможет узнать, какая судьба ждет его за порогом страшного белого сияния его предвидения. Волшебное окно предрекало три события, два из которых еще не произошли. И все же какимто образом он ощущал, что белое сияние превалирует над этими пророчествами. Рэпу очень хотелось узнать о своем будущем поподробнее, но он не осмеливался сейчас колыхать пространство рябью чар.

Кэйдолан почти уверила себя, что в Хабе, когда они туда прибудут, окажется Инос. Возможно, она действительно будет в столице, Рэп всей душой надеялся на это. Ему хотелось еще разок повидать Инос, избавить ее от уродливых шрамов, и уверить, что он не желал зла. Впрочем, какое ей дело да прощения какогото конюха? Кем он был, чтобы прощать?

Прощать было нечего.

Машинально бросив приказ лошадям, он мягко остановил карету перед широкими ступенями с массивным арочным сводом наверху, густо увитым столетним плющом.

Еще до того, как Гатмор спрыгнул с запяток, огромная дворцовая дверь распахнулась. Как стало уже привычным с давних пор, вечер начинался с шумного приветствия в очередном из дворцов: гостеприимно распахивалась дверь, и богато одетая моложавая дама средних лет спешила навстречу с распростертыми объятиями и возгласами: «Кэйд! Тетя Кэйд!»…

11

Левое переднее колесо отыскало рытвину, карету энергично встряхнуло и сильно перекосило; с громким хрустом сломалась рессора. Испуганные лошади пронзительно заржали и взвились на дыбы, обрывая постромки, но карета только несколько раз дернулась, а из колдобины не выползла, даже чуть было не перевернулась.

Несколько мгновений Одлпэр сидел и молча прислушивался к дробному стуку дождя по крыше и стенкам кареты. Потом приподнял занавеску окна, но за стеклами была непроглядная чернота и слякоть.

Наверняка здесь, на расстоянии ста лиг от Хаба, дорога порядочно изрыта, но даже будь эта яма единственной на тракте, королевская карета нашла бы ее. Это так же однозначно, как весеннее возвращение ласточки в прошлогоднее гнездо.

— Что случилось? — проворчал Анджилки.

С самого отъезда из дворца с толстого желеобразного лица бедняги не сходило выражение угрюмой обиды, а пухлые губы так и остались капризно надутыми. В сером вечернем полумраке его было почти не видно.

— Боюсь, ваше величество, сломалась рессора.

— Как некстати, Одлпэр.

Секретаря поразило, что король сумел вспомнить его имя. Первые несколько недель это венценосцу оказывалось не под силу.

— Да, сир, некстати. До Хаба нам сегодня не доехать.

Его величество король Анджилки I Краснегарский, герцог Кинвэйлский надеялся, что находится от столицы на расстоянии одного дня пути. Переубедить его в этой ошибке не представлялось возможным, он желал доказать свою правоту, и все тут. Да и кто такой Одлпэр, чтобы указывать венценосцу, что Хаб, вероятно, значительно крупнее Кинфорда или даже Шалдокана? То, что они могли добраться до крайних предместий, в этот час ничего не решало.

— Некстати? Это скверно, очень скверно! Не думаешь ли ты, что я проторчу всю ночь в этом перекошенном гробу, не так ли?

— Я уверен, сир, что поблизости есть подходящая гостиница.

Везучесть толстяка, однако, подсказывала, что ночное пристанище окажется еще менее комфортабельным убежищем, чем карета. Даже после вечерних петухов кретин требовал ехать вперед. Невезение Анджилки было фатальным, но король неизменно полагался на судьбу, несмотря ни на какие шишки, которые получал сверх меры. Таков уж был Анджилки Неправящий, король Анджилки Последний. Всю дорогу от Кинвэйла их сопровождал дождь. Останавливаясь на ночлег, они каждый раз слышали, что ктото от души сожалел о неожиданно кончившейся великолепной погоде; Анджилки словно нес с собой зиму. Вполне возможно, что солнышко выглядывало изза туч сразу же, как только злополучный герцог отъезжал.

Сколько ни жди, а комуто нужно выйти под этот ливень…

Грозная герцогиня призвала Одлпэра к своему скорбному ложу и предписала отправиться в это проклятое путешествие.

— Без надлежащего руководства, — сказала она, — мой сын скорее окажется в Краснегаре, чем прибудет в Хаб. Тут и решать нечего — ты единственный из его окружения, кто способен отличить восток от севера.

Одлпэр с честью оправдал надежды на свое здравомыслие и отказался от назначения тут же и наотрез.

Экка подкупила его, посулив сказочное вознаграждение, равное десятилетнему жалованью. Одлпэр не растерялся, подсчитал каждую минутку тех десяти лет и… просчитался. За короткие шесть недель он постарел минимум лет на двадцать: разнообразные неприятности, вспышки беспричинного гнева, фатальная рассеянность, бесконечные рассуждения о намеченном этапе реконструкции в Кинвэйле и так далее и тому подобное до бесконечности. И это были только первые шесть недель!

— Бог Жадности, прости меня! — стенал придворный.

Стук в дверцу кареты вывел секретаря из задумчивости.

Одлпэр опустил окно и отпрянул, получив плевок ледяных струй дождя прямо в лицо.

— Докладывай! — пробурчал он.

— Сломана рессора, — пожаловался форейтор.

— Его величество предположил то же самое. Послушай, пока мы двигались, ты не заметил по пути или поблизости какуюнибудь гостиницу или приличный домишко?

Любой мелкопоместный дворянчик счел бы для себя честью оказать гостеприимство застигнутому тьмой королю — по крайней мере, пока не обнаружит, насколько сей венценосец погружен во тьму невежества. Одлпэр с удовольствием убедился, что раз уж форейтору мокрее не стать — на парне и сухой нитки не осталось, — то самому сановнику нет необходимости идти на разведку.

— Конечно, мастер, заметил, — охотно сообщил форейтор. — Как раз через дорогу гостиный двор.

Одлпэр содрогнулся. Дела принимали скверный оборот.

— Я и название разглядел: «Голова солдата», — с надеждой добавил форейтор.

— Подозреваю, что воняет там соответственно вывеске. Не худо бы послать когонибудь посчитать клопов.

Ответом на его шутку был мрачный взгляд, напомнивший придворному, что он все предыдущие часы отдыхал в теплой и сухой карете, а кучер, форейтор и слуга мерзли на ветру и мокли под ледяными струями. Повернувшись к королю, Одлпэр произнес:

— Через дорогу есть постоялый двор, ваше величество.

— Отлично. Где зонтик?

— Осмелюсь рекомендовать накинуть плащ, ваше величество… — вслух сказал Одлпэр, а про себя добавил: «Чтобы такая жирная задница не промокла под дождем, не только зонтика, плаща не хватит».

Анджилки умудрился использовать все внутреннее пространство кареты, чтобы набросить на плечи огромную, подбитую собольим мехом черную хламиду. Зажатый в угол Одлпэр держал в руках зонтик. Двое слуг открыли дверцу кареты и помогли своему господину выбраться из нее, в то время как Одлпэр раскрыл над королем зонт. Сам Одлпэр не стал тратить время, разыскивая свой собственный плащ, а выпрыгнул из кареты на землю в том, в чем был, и без посторонней помощи.

Завернутый в плащ, как в кулек, Анджилки раскачивался под порывами ветра. Обычно король общался лишь с Одлпэром и никогда не обращался к другим слугам, а уж тем более не помнил их имен, но даже в полной темноте форейтора легко было опознать по железному кольцу на правой ноге. Это помогло Анджилки определить, кто перед ним, и он выплеснул на беднягу скопившееся раздражение. Впрочем, большую часть его гнева унес ветер, добрая половина раздражения застряла в высоком воротнике плаща, а на долю слуги остался лишь жирный королевский палец, мелькавший перед носом, да неясное бормотание из меховых недр.

— Преступная небрежность! — мычал толстяк. — Грубая ошибка… причинено беспокойство… уволить немедленно… без рекламаций… лентяй… недосмотрел… опасности…

Промокший и промерзший, Одлпэр наслаждался, глядя на ковыляющего короля. В сопровождении форейтора и слуги толстяк скользил по грязи, продолжая ругаться. Одлпэр впервые видел венценосного дурака таким возбужденным. Придворный настороженно следил, не отплатит ли разжалованный форейтор капризному господину добрым ударом кулака или хотя бы тычком, который можно было бы классифицировать как оскорбление монарха. Но нет, увы!

«Современной молодежи печально не хватает благородных добродетелей, — вздохнул Одлпэр на долготерпение форейтора. — Человек измельчал, если стал способен беспрекословно принимать любой, даже самый несправедливый приговор. Какое разочарование!»

Тем временем Анджилки окончил тираду и промычав: «Одлпэр!» — резво развернулся на каблуках, пронесся, подталкиваемый ветром, позади неподвижной кареты и угодил прямиком в канаву. Невероятно объемная масса как короля, так и его платья мигом вытеснила не только воду, но и тухлую жижу из колдобины, бросив ледяной потоп вонючей мерзости на ни в чем не повинного секретаря.

12

— Как рьяно ты о себе заботишься, дядя! — ухмыльнулся вновь прибывший, оглядываясь.

Крушор лишь плечами передернул. У него было что ответить на сарказм племянника — например, что особняк по хабским меркам довольно скромный, но пират, скорее всего, предпочтет ему не поверить.

— Посольство представляет Нордландию! Ты что же, хотел бы, чтобы Империя видела в нас варваров?

— Да, — не колеблясь подтвердил Калкор. — От этой пышности разит тухлятиной! Она мне отвратительна. — Он хмуро взирал на мраморные колонны, пушистые ковры, узорчатую обивку стульев.

— Таков здешний обычай, — неуклюже настаивал Крушор.

— Мерзость это, — рыкнул тан.

Он попрежнему не обременял себя одеждой — лишь кожаные штаны и грубые башмаки и конечно же оружие: палаш и кинжал на поясе. Ледяные струи дождя должны были бы проморозить пирата до мозга костей, но, похоже, Калкор не замечал ни воды, ни ветра. Наметанным на ценности глазом он выбрал самый дорогой ковер и вытер о него грязные башмаки.

Штат посольства выстроился в холле в одну шеренгу, чтобы достойно принять благородного гостя. Большинство были, естественно, джотуннами, но и импов хватало. И если земляки пирата пребывали в тревоге, то импы и вовсе довели себя до ужаса.

Крушор уже в который раз пожалел, что расфрантился на местный манер для встречи с племянником. Вероятно, Калкор и в одежде видел упадок или даже разложение личности.

«Жаль, что он не понимает, что в Хабе иное рукопожатие стоит сотни тумаков», — огорчался посол.

— Не желаешь принять ванну? — предложил он племяннику.

— Нет.

— Тогда позволь представить тебе наш посольский штат…

— Не надо. Во всяком случае, большинство из них мне ни к чему. Пусть поторопятся с едой: мясо с кровью и вино покрепче. Мне нужна комната с добрым соломенным тюфяком. И… — пират еще раз осмотрел представителей посольства, — среди этих женщин есть твои дочери, дядя?

— Нет. — Крушор чувствовал себя как на иголках, но надеялся, что вспыльчивый племянник не заметит его нервозности.

Калкор заметил, но понял посвоему. Сапфировые глаза весело блеснули.

— Ты умнее, чем кажешься на первый взгляд, дядя. Очень хорошо — я возьму вот эту и вот эту.

— Но…

— Да?

— Уверен, они будут польщены, — проглотив комок в горле, промямлил Крушор, — и оценят оказанную им честь.

— Мне плевать на их чувства, — фыркнул Калкор. — Поторопись с едой и пришли, как только будет готова; а вино и девок — сейчас.

Хозяин постоялого двора упорствовал до тех пор, пока Азак не заплатил за семь тюфяков, хотя на полу комнаты поместилось всего пять. Единственная лампа свешивалась с потолка, дымя и истекая жиром, так что воняла хуже груды промокших и пропитавшихся конским потом тряпок, сваленных кучей у двери. Кроме набитых душистым луговым сеном тюфяков, никакой другой мебели в комнате не было. Инос давно уже застелила свой и теперь сидела, с отвращением разглядывая крысиные норы, зиявшие в противоположной стене. Дождь мерно стучал в оконные ставни, гдето тревожно ржала ломовая лошадь, общий зал внизу медленно наполнялся завсегдатаями таверны, и первые возгласы предвещали накал будущего веселья.

Стремительная езда через Илрейн была тяжким испытанием на выносливость. Оказавшись в пределах Империи, Азак не снизил скорости передвижения, словно жестокий курьерский темп избавлял малочисленный отряд джиннов от опасного любопытства посторонних. После каждого перегона Азаку приходилось платить штраф за загнанных лошадей и доплачивать смотрителю за новую пятерку лучших коней.

Поля, леса, фермы, города и селения — Империя мчалась, мокрая и унылая — на такую и смотретьто не хотелось. К избранному Азаком способу передвижения привыкнуть было нельзя. Эта пытка, выматывающая силы, выламывающая кости и по капле высасывающая рассудок, медленно убивала.

Каждый вечер Инос опускалась на тюфяк очередной таверны в полном убеждении, что больше не выдержит. И каждое утро какимто чудом она находила в себе силы вскарабкаться на коня и проехать еще одну лигу…

Затем еще одну… И еще…

Азак, однако, знал, что делает. Везде только и болтали, что о войне: судачили о зверствах джиннов, о том, сколько бед причиняют их набеги импам, о притеснениях живущих в Зарке неджиннов, о похищениях девушек и продаже их в серали. Получалось, что весь мир нуждается в спасении от джиннов. Никого не заботило, что то же самое, что болтают о джиннах, сотни раз говаривалось относительно гномов и эльфов, смотря кого имперским политиканам требовалось облить грязью. Империя изыскивала тысячи способов, чтобы оправдать бойню с кем угодно — и с фавнами, и с троллями, и с русалами, и с дикарямилюдоедами. Основа клеветы была стандартна, менялись лишь детали, и будущие враги приобретали жуткий облик. Легионы двинутся лишь весной, но деньги требовались уже сейчас, и, чтобы собрать повышенные налоги, людей основательно запугивали, готовя к будущим жертвам.

Азак был рослым даже для Зарка, в Империи он и вовсе выглядел гигантом. Джинн мог выкрасить волосы, загримироваться, но поменять цвет глаз он не мог. Агитация среди населения уже принесла свои плоды — ненависть прочно вселилась в сердца людей. Не раз отряд Азака подвергался оскорблениям, их забрасывали камнями, выгоняли из таверн, а легионеры реагировали на джиннов, как собаки на кошек. Часто кавалькаду выручала лишь резвость их лошадей, а почтмейстеры отказывались иметь дело с врагом без разрешения центуриона или, по крайней мере помощника центуриона; тогда положение спасало лишь золото Азака.

По шестьсемь раз на день их останавливали для проверки документов. Инос смотрела изпод покрывала на полыхающие ненавистью глаза легионеров, чьи руки так и тянулись к мечам, и у нее замирало сердце. Но до сих пор с документами эльфов считались. Что было на самом деле в этой внушительной фальшивке, Азак не считал нужным сообщать жене, но одного взгляда на документы оказывалось достаточно, чтобы усмирить самого грозного центуриона. Бумага действовала как драконий дых, но не на всех; и чем ближе к Хабу, тем подозрительнее становились проверяющие. Впрочем, поблизости от столицы даже простой воин, вероятно, был более искушен в житейских делах, чем важный чиновник в провинции. Рано или поздно какойнибудь рубака захватит пятерку чужаков, махнув рукой на документы, и устроит допрос с пристрастием.

Постоялые дворы на почтовых станциях предлагали богатый выбор обслуживания, от нищенского до королевского, и Азак выбирал неизменно самое дешевое, да при этом исступленно торговался, словно отрывал от себя последний золотой. Джинн лгал намеренно: золота у него было предостаточно, но он стремился остаться по возможности в тени. В сложившейся ситуации он поступал разумно, всеобщая враждебность к джиннам навлекла бы на отряд крупные неприятности. Каждый вечер Азак выбирал одну большую комнату и нанимал ее для всей компании, потом покупал еду и держал своих людей по возможности подальше от посторонних глаз. Для самих джиннов подобный способ путешествия был, видимо, идеален. Для джиннов — да, но не для Инос — жалкие условия существования практически убивали ее.

— …пара дней до Хаба. — Голос Азака заставил Инос подпрыгнуть. Она захлопала глазами и поняла, что заснула сидя.

Другие трое мужчин переглянулись. Затем Чар медленно сел.

— Ваше величество… — начал Чар и осекся, натолкнувшись на яростный взгляд султана. — Простите, Кар.

— Такто лучше! — проворчал Азак. — Нахальство тебе идет. Что замолчал, продолжай!

Чар вздрогнул и оглянулся на остальных двух товарищей, словно хотел убедиться, что они все еще заодно с ним.

— Мы бы хотели знать… почему мы не свернем с тракта? В глуши народу меньше… некому было бы нас подозревать, если бы мы…

— …тащились по лесам и полям? — закончил Азак. — Ты хочешь пробираться по окраинам городов и обходить стороной селения?

— Да… Кар.

— Дурак! Чужестранцы, передвигаясь по Империи, пользуются трактами, — наставительно пояснил Азак. — Вне тракта шныряют только шпионы. Лишь на дорогах стоят почтовые станции, где можно сменить лошадей. Купи мы своих собственных, они сдохли бы после первого же перегона — наш темп ни один конь не выдержит. А сбавлять скорость мы не можем — времени в обрез. Еще вопросы будут?

Чар потряс головой.

— Где твои мозги, кретин? — продолжал Азак, потягиваясь, словно ему места не хватало. — Подбери объедки и выброси, чтобы крысы ими не занялись и не будили бы нас своей возней. — Повернувшись к Инос, он спросил: — Любимая, ты ведь не хочешь выйти?

— Нет, — буркнула Инос.

Алые глазки Азака метнулись обратно к его людям. Все трое, кряхтя, поднялись на ноги и направились к двери. Дверь за джиннами захлопнулась. Азак опустился на свой тюфяк, сев спиной к жене. Даже этот силач двигался медленно, как старик.

Усталая Инос подтащила к себе седельную сумку и, покопавшись, извлекла баночку с эльфийской мазью. Изо всех сил стараясь не стонать, девушка сняла платье и стала смазывать синяки и ссадины. Она нежно массировала каждый мускул… каждую косточку… казалось, на ней нет живого места. Поневоле обмазывание эльфийской мазью стало ее ежевечерним ритуалом, но Инос предпочла бы горячую ванну. Каждый вечер Азак неизменно поворачивался к жене спиной. Инос предпочитала думать, что он ведет себя так из вежливости, но более вероятно, что джинн избегал видеть красоту, которой не мог обладать. Если так, то он сильно ошибался, ожидая, что после убийственной дорога тело Инос осталось столь же нежным и привлекательным.

Она не предполагала, что ванна и чистая одежда могут быть столь желанны. Занимаясь обработкой ран и волдырей, Инос спрашивала себя, существует ли Бог Гибкости, дабы услышать страждущую калеку. Она не принадлежала к расе джиннов и могла бы пойти в баню, но Азак непременно попрется туда вслед за ней, а вспыльчивый джинн, болтающийся в предбаннике, вполне способен спровоцировать беспорядки. Но вымыться Инос очень хотелось, и она дала зарок завтра же обеспечить себе эту возможность.

— Азак? — позвала она.

— Да, любовь моя?

— Мы уже почти в столице. Но не думаешь же ты, что стоит тебе явиться в Алый дворец, и колдун сразу радушно пригласит тебя на чашку чая! Переговоры с Хранителем потребуют времени…

— Найдется какаянибудь неприметная гостиница…

— Есть предложение получше, дорогой. В Хабе у меня достаточно друзей и родственников. Хотя бы сенатор Ипоксаг…

— Нет!

— Кэйд всегда очень высоко ценила его дочь, и…

— Нет, я сказал!!!

С тупым буйволом не поспоришь, и Инос умолкла. Ей казалось, что ее голова, отяжелев, наполняется камнями, и они давят и на виски, и на глаза, мешая ясно различать предметы.

«Может быть, утром, отдохнув, он сможет мыслить здраво», — тоскливо размышляла девушка.

— Инос, я хочу, чтобы ты мне коечто пообещала. — Нарушая им же самим установленные правила, Азак обернулся и смотрел на обнаженную женщину.

У Инос не осталось сил даже на смущение. Кроме того, джинн являлся ее мужем и вправе был видеть жену голой. Она продолжала массировать синяки, никак не отреагировав на его требование.

— Что именно? — вздохнула она.

Взглянув ему в лицо, Инос чуть было не застонала вслух.

Из тени плохо освещенной комнаты на девушку смотрели глаза безумного ревнивца.

— Я хочу, чтобы ты обещала, что ни на шаг не приблизишься к этим… своим… друзьям… или родственникам…

— Боги, дайте мне силы! — пробормотала Инос. Завинтив крышкой банку с мазью, она затолкала ее в седельную сумку. — Похоже, ты боишься, что я тебя брошу, не так ли?

— Ты моя жена! — рявкнул он.

«Да, он боится, и в этом все дело», — убедилась Инос. Ей вспомнились эльфы и предложение Литриана. Сам Хранитель предлагал ей остаться с эльфами. На то, чтобы догадаться, ушло несколько дней, и момент был упущен. «Кто бы осмелился говорить вместо Хранителя или от его имени, но без его ведома? — Инос могла встретить его и не узнать — ведь он способен скрываться под любой личиной, воспользоваться любым обликом, возможно быть самой Лиаскан. — Ну и дура же я, что отказалась!»

Инос попробовала представить себе, что бы произошло, прими она предложение эльфа, и чуть не заплакала. Она не превратилась бы в уродину, а осталась бы красавицей, кружилась бы на балах в Хабе, и пусть бы Азак гнил в имперской тюрьме.

«Там тебе и место, зверь, — неожиданно ожесточилась Инос. — Бедняга Рэп встретил более злую судьбу в заркианском застенке».

С отвращением натянула Инос грязную рубашку, а мозг сверлила горькая мысль:

«Вся моя жизнь — сплошное нагромождение ошибок, и эта гора в конце концов погребет меня, несчастную».

— Так ты дашь слово? — гневно требовал Азак.

— Слово? — повторила Инос. Она не говорила джинну о предложении Литриана и не собиралась это делать. Натягивая на себя одеяло, она все же не сдержалась и застонала, но сострадания в глазах Азака не блеснуло. — Я твоя жена. Я уже давала клятву и тебе и Богам. Зачем мне бросать тебя теперь?

— Мы в Империи, и мне нужна уверенность. Мало ли что тебе придет в голову! — Его глаза сияли как раскаленные угли. Вряд ли он сейчас был в здравом рассудке.

Инос блаженно распростерлась на тюфяке. Но лежать, запрокинув голову, было не очень удобно, и она вновь приподнялась на локте, чтобы подтащить к себе седельную сумку и сделать из нее подушку. Даже это усилие стоило ей неимоверного труда. Устроившись поудобнее, она произнесла:

— Я дала тебе торжественный обет, муж мой. Мое слово твердо, большего же ни от кого нельзя требовать. — Со вздохом натянув до подбородка жесткое от пота и грязи шерстяное покрывало, Инос предложила: — Если хочешь, можешь позвать своих трех добродетельных убийц. Я в приличном виде.

Он подобрался поближе, остановился рядом с ней, но с колен не поднялся. Нависая над женой, зловеще глядел сверху вниз, как взбесившийся верблюдсамец во время гона. Но, может быть, его неуверенность происходила от того, что прежде он привык к роли хозяина положения, а теперь ситуация ускользала из его рук?

— Ты устал, дорогой, — спокойно сказала Инос. — Не увлекайся.

— Ты дашь обещание! Поклянешься, что не…

Инос не смогла подавить зевок.

— Азак! Да захоти я только бросить тебя, вернуться к друзьям и сдать тебя Империи как шпиона… думаешь, это было бы сложно?

Он оскалился от ярости и схватился за кинжал. Инос рассмеялась бы, не будь она так измучена.

— Клянись, или я скручу тебя в бараний рог… привяжу к седлу…

— Перестань дурить! Ты мой муж, и эта связь неразрывна. Вот что: если бы я хотела обрести свободу, мне достаточно лишь закричать. Не здесь, в закрытой комнате, а в другом месте… Хотя бы на дворе почтовой станции или на улице. — Она снова сладко зевнула. — Пойми, достаточно завопить: «Помогите! Меня выкрали злые джинны и волокут в свое логово разврата…» И что бы от вас осталось? Я не сделала этого, не так ли? И не собираюсь делать. Теперь могу я поспать? Пожалуйста!

Азак откликнулся моментально, но его голос прозвучал как будто издалека, словно она уже погружалась в сон. Ей пришлось сделать усилие, чтобы выскользнуть в реальность.

— Ты абсолютно права, дорогая, а я не прав. Прости меня.

— Ммм? — Ответ удивил Инос, но не настолько, чтобы разбудить. Внезапный проблеск рассудка у султана не мог продолжаться долго. — Спать… — прошептала Инос.

— Послушай! Этот сенатор?.. Он действительно станет помогать или сдаст нас императорским палачам? — упорно допытывался Азак.

— Не слышала, что у него есть палачи, — пробормотала Инос, путая сенатора с императором. — Конечно, Ипоксаг поможет, но, разумеется, неофициально. Я ему родственница.

— Но ято с ним не в родстве, — буркнул Азак.

— В самом непосредственном родстве — ты мой муж, — объясняла Инос, мечтая поскорее уснуть. — Они придут в восторг, обнаружив, что у них в семье султан. Не забывай, в любой стране знать всегда стоит друг за друга. Пока они не уличат тебя в измене… Да, они помогут.

— Тогда завтра пошли письмо сенатору и организуй нашу встречу.

— Да, дорогой, конечно. Завтра сделаю… завтра. Теперь можно мне поспать?