Императорский безумец

Второе действие

Тимо. …В Тевтобургском лесу Херуск Арминий разбивает Квинтилия Вара… (бежит) и Вар бросается на собственный меч. на меч…так же, как его отец в битве при Филлипинах…Семейная слабость Варов-стыд… (бежит) Чем Романовы не страдают… стыдом не страдают… (бежит)Выдержать, дальше…выдержать… (бежит)Последние годы Августа…Умирая, велит объявить себя Богом… (бежит) Власть-безумие…потому что дозволено все… (бежит) Человек не готов-чтоб дозволено все… (бежит) Германик покарал восставших херусков…Е го триумфальное шествие…По ревущему Риму волокут женщину… (бежит) Туснельда, супруга Арминия… и мальчик, их сын… (бежит) Их двухлетний сын…родившийся в римской темнице… (спотыкается, падает, тяжело дышит, стоя на коленях). (Грубые окрики из-за двери. Прекратить беготню, не положено! Прекратить!)

Якоб (ходит взад-вперед, останавливается). А почему деяние отца могут коснуться Риетты? Они ведь ее не касаются! (ходит. Останавливается). Но смогу ли я всегда пережить свои сомнения?…Риетта в первый же раз спросила меня о декабрьском мятеже и в самом деле Тимо безумен ли…Спросила же? Эти вопросы не могли не заинтересовать ее отца. (ходит. Останавливается)Но я люблю ее. Насколько старый сорокалетний кот способен любить… (ходит. Останавливается. Кричит). Нет!

Утро. Входит Риетта.

Якоб. Милая девочка, мне жаль, что ты уезжаешь…

Риетта. Я ведь могла бы и не уезжать…

Якоб. Как так? Если твой отец того хочет…

Риетта (тихо). Но если бы ты не хотел…

Якоб (после паузы). Риетта, я хочу, чтобы ты уехала вместе с отцом. Как положено.

Риетта (тихо). Я знаю, из-за чего ты хочешь меня оставить. Из-за того, что ты слышал о моем отце.

Якоб. Нет. Не потому…

Риетта (ломая руки, приглушенно). То, что ты слышал, это правда. Отцу дал такое поручение губернатор. Но я в этом не виновата. В единственной вине перед тобой я признаюсь. в первый раз я пришла к тебе по воле отца. И спросила о том, что ему надо было узнать. О петербургском мятеже и о здоровье господина Бока. Больше ничего. А потом всегда я приходила ради тебя. Теперь ты знаешь все (шепотом). И я надеюсь, что ты спасешь меня…и мне не придется уехать вместе с отцом…

Якоб. (берет ее руки в свои, прохладно). Риетта, отец ждет. Иди. И пусть тебе в жизни всегда будет хорошо.

Якоб закрывает дверь на ключ.

Посреди каземата фортепиано.

Обнажённый по пояс Тимо бежит вокруг инструмента.

Тимо (поднимается и продолжает бег) Овидий умирает в изгнании… (бежит) Распяли Христа… (бежит) Сенека убивает себя по приказу императора… (бежит) Лукан убивает себя по приказу императора… (пораженный, внезапно останавливается, переводит дух) Почему они все….такие слабые?….Почему повинуются?…Нежное тело, высокая душа… Да… больно…. (бежит) Нерон убивает себя…. (останавливается) По чьему приказу?… (без сил оседает на пол) Как же я устал, Боже…. Две тысячи помпейцев задушены пеплом… Везувий…тысячи спасаются бегством…и только один… с жилистой шеей…пробивается против, сквозь…Он верховный вождь… Он Плиний старший… Ему никто не приказывал…

Якоб закрыв дверь на ключ, задергивает шторы, открывает ящик стола и кладет на стол во внезапно освещенной комнате рукописи Тимо.

Якоб. Это копия письма Тимо к императору. Из-за которого произошло все то, что произошло. Господи, до чего же доверчивы были мы все эти годы! Только в первый момент от ужаса нам показалось, что письмо к императору содержит очень серьезные обвинения. Но вскоре его родственники, собратья по сословию и я в том числе привыкли к уверенности, что его письмо к императору было делом чести. И все же…Где бы я не открыл письмо…

Тимо. Наша армия не нуждается в похвалах. Пусть французы скажут, что они они о ней думают. Однако за все, что есть в ней возмутительного, вина ложится на нашего императора. Ибо он подвластен злосчастной иллюзии считать себя воином, как это было с его отцом и дедом. И они возвращались с парадов, разыгрываемых перед иностранными послами и собственными адъютантами, делая вид, что вернулись с победного сражения

Якоб. Безумец! Безумец из безумцев…

Тимо. …Или разве вам никогда не доводилось слышать, что говорят о Сперанском? Или о Беке? Или об известных профессорах? Не говоря о тысячах безымянных, убитых нашими так называемыми трибуналами?

Якоб. Господи… (перелистывает письмо)

Тимо. Император любит произносить красиво звучащие повеления. Ибо он хочет, чтобы его превозносили как христианина и законодателя, как героя, как освободителя, как покровителя искусств и наук, как основателя национального благополучия. Но когда дело доходит до осуществления звонких фраз, тогда начинают придумывать мундиры и создавать комитеты. А осуществление решений доверяется угодникам и авантюристам. Ибо честные и талантливые люди могут затмить его величество! В результате начинания Александра только усугубляют абсурды твоего отца и мы, в сущности, доведены до полной анархии.

Якоб. Абсурд!

Тимо. Или скажи, Александр, как могло случиться, чтобы блудница с помощью императора родила «Священный союз»? (ходит взад-вперед, останавливается)

Якоб. А что, если Тимо в самом деле… просто такой глупец, такой ребенок, что написал все это потому, что император действительно взял с него клятву говорить правду?…

Тимо. Итак, дворянство требует созвать всеобщее Учредительное собрание. Оно требует этого для того, чтобы вместе с другими сословиями издать необходимые законы. Ибо законов у нас еще нет. Указы, издаваемые то тираном, то помешанным. То истопником фаворитом, то комедианткой. То турецким брадобреем, то курляндским спарем, то Аракчеевым, то Розегнкампфом — это не законы. Поэтому нам необходимы настоящие законы, которые положили бы конец нашему скандальному и нетерпимому положению и в то же время предостерегли бы от непредвиденных грядущих опасностей. А законы, которые я считаю необходимыми…

Якоб. Я же говорю. надо быть безумцем, чтобы объявить это императору. Хотя…

Латроб. Мои милые, мне крайне неловко, но…

Тимо. Дорогой господин Латроб, кто-то ведь должен арендовать Выйсику. А что вы взяли это на себя, нам это даже желательно. Не правда ли? (смотрит на других).

Ээва. Это несомненно самое лучшее решение.

Якоб кивает.

Тимо. Пеэтер Мантейфель сказал нам, возможно, вы останетесь здесь временно. Что в дальнейшем, вероятно, вместо вас будет он. Видите ли, поскольку я безумен, мне дозволяется говорить правду. Пеэтер нравился бы мне на этом месте гораздо меньше (улыбается с облегчением и по-детски) — хотя бы уже потому, что он умеет только дуть в охотничий рожок, а вы так прекрасно играете на фортепиано!

Латроб. Благодарю вас. И если позволите (встает, берет жену под локоть), спокойной ночи! (оба уходят).

Якоб (подходит к окну). Над Лундрусааре большая грозовая туча.

Ээва. Что сегодня было с господином Латробом?

Тимо (подходит к окну, смотрит на тучу). Ничего. За исключением того, что у него нет основания особенно хорошо себя чувствовать. В его положении вынужденного арендатора.

Ээва. Не знаю. Мне показалось, что у него еще что-то на душе…

Сверкает молния, вдали раздаются раскаты грома.

Тимо. Я сам удивляюсь… Я ведь немало бывал среди свиста ружейных пуль и взрывов картечи. И я всегда испытывал только какое-то, ну… опьянение и несколько болезненное любопытство. заденет или не заденет? А теперь пред обыкновенной грозой мне так душно и скверно, что только немного не достает, чтобы сказать — страшно…

Раскаты грома приближаются, падают капли дождя, переходящего в ливень. Раздается сильный стук в прихожей. Дверь открывается и появляется мокрый от дождя Латроб.

Латроб (несколько торопливо). Простите! Неожиданный ливень… Я уложил Альвине. Она устала с дороги… О-о, господь бог играет Бетховена… Видите-ли… мне хотелось бы с вами поговорить (смотрит на Ээву и Тимо).

Тимо. Прошу вас, между нами троими тайн нет.

Латроб (обращает взгляд на Якоба). Все равно… (присаживается, неожиданно исступленно). Видите ли, я пошел на это! Поймите, ведь я в сущности даже не дворянин. Я же иностранец, которого можно выслать из страны, если он не согласится… Теперь, когда я несу ответственность за жену и детей. Я говорю детей. Потому, что у нас должен родиться второй… Я согласился! Но только при одном условии.

Тимо. Я знаю. Только при условии, что вы будете самым корректным арендатором во всей Лифляндии.

Латроб (почти до неприличия громко). Я говорю не о поместье, я говорю о вас. Я согласился писать по поводу вас донесения. Понимаете. Два раза в месяц. Генерал-губернатору или кому-то еще. Не знаю, кому. У них там теперь есть какое-то Третье отделение с Бенкендорфом во главе. Но только при одном условии!

Тимо (с некоторым удивлением, похожем на иронию). И они приняли ваше условие?

Латроб. Господи Боже, да не им же я поставил это условие! Себе самому!

Тимо. И вы решили сказать нам, что это за условие?

Латроб. Да-да! Именно! Непременно!

Тимо. Какое же?

Латроб. Условие, что вы будете предварительно читать каждое мое донесение. Зачеркивать все, что не годится. И сами добавлять, что найдете нужным. Понимаете, я решил, что ведь все равно кого-то поставят их писать. И какой модус был бы для вас лучше (к Ээве). Скажите, мадам, какой модус был бы для вашего супруга лучше?!

Ээва (медленно). … Это в самом деле был бы великолепный выход. Я представляю себе… Только…

Тимо (очень тихо). Только я не могу на это согласиться.

Латроб (испуганно). Вы… не можете?

Тимо. К сожалению — это было бы недоверием к вам. Во-вторых, я не скрываю, что считаю важной и другую сторону — это была бы не только помощь, но и обман. По отношению к присутственному месту, которому я не желаю помогать, но которое не хочу обманывать.

Латроб. А… как же тогда я?..

Тимо (мягко). Вы будете писать то, что вам подскажет совесть. Когда человек пишет то, что ему велит совесть, то не возникает никаких нравственных проблем. И мы спокойны, что наши интересы в руках честного человека.

Латроб. Нет-нет-нет… Господин Бок… О боже… Это очень просто. Но все гораздо сложнее… Поверьте мне! Вы с вашим опытом, вы же должны это знать… (встает, подносит руки к шейному платку, упавшим голосом). Господин Бок, прошу вас… Иначе… Госпожа Ээва, может быть, вы…

Тимо (с металлом в голосе). Нет! Ни я, ни она! (более спокойно) Господин Латроб, не причиняйте себе лишнего беспокойства. Мы совершенно уверены, что вы будете писать о нас донесения насколько возможно благоприятные. Но я знаю, если бы мне нужно было вам помогать, (его голос стихает, потом снова усиливается, очевидно, ищет убедительный аргумент) — я знаю, это взвешивание, что можно и чего нельзя, это связи настоящего с прошлым и будущим — скверно отразились на моем здоровье. Может быть, даже фатально. Вы как врач…

Латроб. Боже упаси, господин Бок, я — просто осел! Как же я об этом не подумал… Я понял. Простите! (всем) Простите! Спокойной ночи! (откланиваясь, уходит).

Пауза.

Ээва. Якоб, я считаю, ты должен побывать в Пярну и посмотреть, как там обстоят дела с кораблями.

Гремит «Марсельеза». Каземат, Тимофей Бок за фортепиано. Стиснув зубы, бьёт по клавишам. Грубые окрики из-за двери. «Прекратить! Запрещено! Прекратить! Запрещено!»… Тимофей резко, вдруг, обрывает, сидит, стиснув руками голову. И вдруг говорит то, что думает.

Тимо. Христианская религия есть краеугольный камень нашего основного порядка. Вследствие этого сохраняется полная терпимость. Но сегодня религия стоит в стороне от всех земных страстей и интересов. /Встаёт./ Любовь к отечеству должна стать таким же нравственным принципом, как почитание религии. Однако искусства и науки должны елико возможно поощряться как главная опора образования и тем самым и религии. Высшим законом должно стать общественное благо.

Грубый окрик из-за двери? «Разговорчики!»

Суверен правит, повинуясь закону, который стоит над ним. Суверен есть правый слуга государства, личность его священна, но он ответствен за свои поступки. Если же он поддаётся постыдным страстям, забывает свой долг, совершает ложные шаги, то его должно взять под стражу!

Грубый окрик. «Молчать, разговорчики! Молчать!»

Не истязатели, не оковы, но ЗНАНИЯ должны обеспечивать право на занимаемую должность! Различия между сословиями должны быть пропорциональны их нравственности! Все судьи должны быть избираемы, и правосудие должно быть неограниченно гласным! Любое тайное государственное действие должно рассматриваться как насилие! В любом нарушении закона следует усматривать преступление против государства!..

Дверь со скрежетом отворяется, в камеру врываются охранники, в сумрачном свете подземелья они представляются существами ирреальными, опрокидывают заключённого на пол и зверски избивают

(Извиваясь, хрипит и выкрикивает.) Каждый вправе делать всё, что не нарушает общественного порядка!.. Каждый имеет право думать… следуя своим убеждениям!.. И говорить то, что думает!.. Наказуемы должны быть только…ложь, клевета, мятеж!.. России нужны граждане… рабов у неё более чем достаточно!..

Входит Ээва. Ставит подсвечник на фортепиано, торопится к мужу. Тимоей Бок разметался на ложе в ночном кошмаре, придушённо выкрикивает.

России нужны граждане!.. Рабов у неё более чем достаточно!.. России нужны граждане!..

Ээва. Здравствуй. Скажи, как ты съездил в Пярну.

Якоб. Садись, (Ээва садится) Ну, я нашел капитана, который согласился помочь. Один голландец по фамилии Снидер. Он спрячет вас в грузе льна. За приличную плату, конечно.

Ээва. Когда?

Якоб. Осенью. Не раньше октября.

Ээва. Конечно, раньше не успеть. Ты не знаешь. Юри завтра должен уехать. Я должна его отправить в Царское, в лицей. Личный приказ императора.

Пауза.

Якоб. И..Ты решила?…

Ээва. Мы обсудили это с Тимо. Неповиновение закроет Юри навсегда все пути.

Якоб. Да, наверняка. А осенью, когда вы…

Ээва. К этому времени я привезу его домой.

Ээва и Якоб слушают его игру. Входит Пеэтер.

Пеэтер. Доброе утро (садится). Друзья мои, вы знаете, что я теперь представляю полицейскую власть в Вийсику. И я люблю открытые карты. Во всем. Тимо, мне говорили, что ты будто бы что-то пишешь. Нет, я не собираюсь тебе запрещать. Пиши, если хочешь. Если ты иначе не можешь. Но я хочу прочитать, что ты пишешь.

Тимо (глухо). Как это понимать?

Пеэтер. А что тут понимать! Да будет тебе известно, что я пишу про тебя донесения генерал-губернатору, как ты живешь, что говоришь, что делаешь. Я же не стану просто указывать, что ты занимаешься бумагомаранием, не поинтересовавшись, что именно ты пишешь.

Тимо. А почему бы тебе не писать именно так? Кстати, разве ты не нарушаешь предписания? Когда во всеуслышание объявляешь нам, что тебя обязали писать обо мне донесения? Тебе же поручен тайный надзор!

Пеэтер. Слушай, фон Бок, тебе бы следовало это понимать, хотя ты и лишен понимания. фон Мантейфель — не доносчик. Во-первых. Во-вторых, какой может быть толк от тайного надзора?

Ээва. А от гласного может?

Пеэтер. Во всяком случае не исключен. При условии, что ты настолько разумен, что оставишь свое бумагомарание. Если оно подозрительно и если ты знаешь, что с тебя не спускают глаз. (Тимо) Дай мне ключ от твоего письменного стола.

Тимо (без аффекта, спокойно). Добровольно никогда.

Пеэтер (податливо). Кхм… Ну, насилия я не стану применять. Нет так нет. (переводит разговор). Помните, как вы обиделись, когда я велел переселить вас из господского дома сюда? А чем вам здесь плохо? Сухо, аж звенит. А за окнами… я представляю себе, какой здесь весной будет запах — ммм…

Ээва (встает). Кяспер подал лошадей. Мы едем кататься. (Тимо) Пойдем!

Тимо (встает, Якобу). До свидания! (Тимо и Ээва уходят).

Пеэтер. Ну что же… До свидания (уходит).

Пауза. Якоб встает и подходит к фортепиано, призадумывается, потом садится за него и одним пальцем начинает наигрывать «Марсельезу». Возвращается Пеэтер.

Пеэтер. Они уехали (Якобу). Идемте со мной.

Якоб (продолжая сидеть). Куда именно?

Пеэтер (вынимает из кармана маленький ключ). Видите, вот ключ от письменного стола вашего зятя. Я пойду смотреть его бумаги. Конечно, я не буду от него скрывать, что ходил. Однако, я не хочу, чтобы он вмешался. Потом пусть протестует сколько вздумывается. Но он знает, что в его юридическом положении поднимать крик — напрасный труд.

Якоб. А мне зачем идти вместе с вами?

Пеэтер. А затем, что будете у меня свидетелем, если начнет протестовать ваша сестра. Ибо в какой-то мере она тоже попечительница своего мужа. Со стороны властей это был необдуманный шаг. Но он сделан. А потом вы сами. Вы могли бы увидеть, что я пришел к нему в кабинет. Пойти за мной и потребовать объяснений. Так уж лучше идемте сразу вместе.

Якоб. Но комната Тимо на замке…

Пеэтер. В господском доме имеется комплект ключей от всего Кивиялга. (вынимает из кармана большой ключ).

Якоб. Господин Мантейфель, вы здесь сами же сказали ему, что не будете применять насилия…

Пеэтер. Конечно! Но он уехал. Ну, Если вы не хотите видеть, что я там буду делать, не ходите.

Якоб. Хорошо. Но я пойду с вами только для того, чтобы, если потребуется, свидетельствовать против вас.

Пеэтер (оборачивается к Якобу, разглядывает его). Кхм… (идет дальше, Якоб за ним).

Пеэтер открывает дверь в комнату Тимо, впускает Якоба. Письменный стол Тимо расположен у окна за плотными черными шторами. Пеэтер открывает штору. Свет падает на стол. Пеэтер открывает ключем стол и вытаскивает ящики. Первый ящик.

Пеэтер. Ну, что здесь?

Якоб. Вы же видите. Две пряжки, шпора, трубки, огниво.

Пеэтер (берется за другой ящик, вынимает целую стопку книг, открывает их и перелистывает). А это что за книги?

Якоб (стоит за спиной у Пеэтера). Поваренные книги.

Пеэтер (изумленно). И все поваренные?

Якоб. Все. Немецкие, французские, польские, эстонские.

Пеэтер. Что это значит? Он же никакой не гурман. Скорее аскет. И почему они не стоят на полке? Почему он держит их под замком?

Якоб. Я не знаю.

Пеэтер (роется в предпоследнем ящике). Чистая бумага. Совсем чистая. (пропускает бумагу сквозь пальцы. Внезапно). Стоп-стоп — здесь что-то промелькнуло (вытаскивает письмо). Что это?

Якоб. Это не мое дело.

Пеэтер. Это письмо. Его почерк. Так ведь?

Якоб. Возможно.

Пеэтер. Кому это письмо?

Якоб. Читайте сами.

Пеэтер. Вы без очков видите лучше. (читает). «Высокопочтимый господин фельдмаршал, ваше сиятельство Бурхард Кристофорович!..» А подпись? Это же его подпись — Тимотей Бок?

Якоб. Нет, посмотрите повнимательней.

Пеэтер. Его!

Якоб. Не Тимотей, а Тимоти. Английское имя Тимоти. И не Бок. Смотрите внимательнее. Шок.

Пеэтер. И что это значит?

Якоб. Я не знаю.

Пеэтер. Ммм. А что в этом письме? Вы без очков видите лучше, чем я.

Якоб. Я чужих писем не читаю.

Пеэтер. Ах так… (читает с трудом). …«Прошу вашу светлость позаботиться, чтобы мое письмо с насущно необходимыми государству предложениями незамедлительно попало в руки высших авторитетов. Самая сферическая добродетель моего самого верного друга Ивана Диаволовича» — кто это? — «есть лишь ему одному присущее» — кхм… — «умение засевать Фукидидов» — Фукитидов — черт — органной музыкой. «И если вашему сиятельству потребуется назначить Высшего имперского арбитрата Честности на соответственно несомненно сверхдоходную должность, то было бы инфамно забыть нашего дорогого дядюшку Петра Павловича. Ибо кто же еще заслуживает большего уважения, чем наши сверхмилые родственники». Что за черт Петр Павлович — … ах, да… Кхм… А кто такой фельдмаршал Бурхард Кристофорович?

Якоб. Думаю, что Миних.

Пеэтер. Но ведь Миних умер.

Якоб. Ну, лет семьдесят назад.

Пеэтер. Кхм… (кладет письмо между чистыми листами назад. Открывает последний ящик. Вынимает связку бубенчиков). А это что такое?

Якоб. Бубенчики.

Пеэтер рассматривает бубенчики.

Якоб. Давайте, подчитаем, сколько их.

Пеэтер. Зачем?

Якоб. Чтобы знать, на сколько шутовских шапок их хватит.

Пеэтер (кладет вещи назад в ящик, закрывает на замок ящики и письменный стол). Ну, будете им говорить или нет — ваше дело. Только, если не станете рассказывать, то…

Якоб. Не беспокойтесь. Я расскажу в любом случае.

Сегодня ночью видел сон. Я на этих страницах стараюсь не писать о совсем личном. Но это сноведение. каким оно не было бы глупым, в какой то мере порождено обстоятельствами нашей старинной жизни.

Я видел утро, будто Риетта пришла ко мне в спальню сюда, в Кивиялг. После ее отъезда, а с него прошло уже полтора месяца, я стараюсь о ней не думать, и, против ожиданий мне это удавалось. Я не написал ей ни одной строчки (я даже не знаю, куда я мог бы ей написать)И она, хотя ей известно, где я нахожусь мне не писала. и так лучше.

Сегодня под утро она вошла в мою спальню. Точно такая, какая она есть. какой бывала в радостные минуты. В руке у нее был белый узелок, и ее бело-голубое, в черных точечках платье оставляло дразнящее открытыми стройную шею и полные плечи. С милой улыбкой она развязала узелок. Но то что она вынула из белого платка-вздрогнув от ужаса, я заранее это почувствовал, — не была половинка миндального кекса. Это была голова императора Александра с очень бледным, почти белым лицом, может быть, из гипса, но с кровоточащей шеей… Риетта сказала.

— Видишь, Якоб, мой отец мёртв. Теперь уже нет ничего, что могло бы тебе препятствовать.

Она поставила ни то императорскую, ни то отцовскую голову на овальный столик перед диваном, и я подумал. Теперь она запачкает мой стол кровью, и если кто-нибудь это заметит, то только один Бог знает, что может произойти… Когда я повернулся, чтобы высказать ей упрёк, я тут же умолк от радостного испуга. Именно от радостного испуга, помню. Потому что Риетта высокого перешагнула через ворох упавших с неё одежд. Она была ослепительна обнажена и в воздухе между нами держала белый платок, чтоб я не видел её лица, она подошла ко мне и бестыже села на меня верхом… Какой бред!

Пеэтер. А а, к нам соизволила зайти госпожа Ээва… Ну, как идут дела у нашего философа?

Ээва. Нормально.

Пеэтер. Надо же, у безумцев дела идут нормально. Интересно… Эльси, я уезжаю к Лилиенфельду и приеду вечером (целует жену в лоб и уходит). Ээва закрывает за ним дверь.

Ээва. Эльси, я хочу с вами поговорить (садится рядом на диван). Эльси, вы все еще почитаете Тимо? Вы же любите его?

Эльси. Конечно! Пусть они говорят, что он, простите, позор семьи. Но он же был гордостью семьи! И он мой брат!

Ээва. И вы из-за него страдаете?..

Эльси. О господи, Ээва, вы же знаете это лучше других… Сказать по правде — я вами восхищаюсь все эти годы. Ваши поездки к Жуковскому, к министрам, к матери императора — особенно теперь…

Ээва. И вы страдаете вдвойне, Эльси — я ведь вижу. Ведь вы любите и своего Пеэтера…

Эльси. Он ведь мой муж…

Ээва. А тиранство Пеэтера над Тимо причиняют вам страдания… И донесения, которые он пишет на Тимо…

Эльси. Он во сяком случае не делает из этого тайны! Для этого он слишком честный!

Ээва. И все же все удары по Тимо — половину он даже не замечает — ударяют и по вас. При вашей гордости это очень страшно!

Эльси (рыдает). Ах, Ээва, вы единственная, кто это понимает… Поверьте, мое положение ужаснее чем ваше, потому что вы знаете по крайней мере, где вы стоите…

Ээва. Эльси, мы все можем этого избежать.

Эльси (плачет). Как?

Ээва. Если вы нам поможете.

Эльси. … Каким образом?

Ээва. Я не прошу, чтобы вы поклялись мне, что будете молчать. Вы будете молчать так или иначе. Ведь вы урожденная фон Бок. И это вопрос жизни, спокойствия и счастья нас всех — вашего и нашего. Мы решили бежать за границу. Тимо, Юри и я. Представьте. если мы уедем, мы приобретем спокойствие и вы тоже. Тимо освободится от слежки и грубости Пеэтера, получит приличное лечение, почувствует себя свободным. А вы не будете молча осуждать Пеэтера…

Эльси (после паузы). Но боже упаси, я не выдам вас Пеэтеру! Если Тимо так решил…

Ээва. Я знаю. Но вы должны нам помочь.

Эльси. Как?

Ээва. Мы скажем, что уезжаем в Харьюмаа к в гости к Радингам. Но Пеэтер нам не даст согласия. Он скажет, что только в его сопровождении. Постарайтесь увезти его осенью отсюда на неделю.

Эльси. Как вы себе это представляете… его…

Ээва. Вы уезжаете к родственникам в Таллинн или все равно куда — чем дальше, тем лучше. Вам же Пеэтер разрешает. И тогда извещаете его, что тяжело заболели. Или како-нибудь врач известит об этом. Вы совершенно ослаблены, почти при смерти. Кровотечение или еще что-нибудь — каждая женщина сумеет сыграть на этом, если на карту поставлено все — ваше спокойствие, судьба вашего брата, репутация вашего мужа в ваших собственных глазах. И Пеэтер — он же заботится о вас — помчится прямо к вам, и вы продержите его там неделю. А когда вернетесь назад — нас уже не будет… Представьте, какое это освобождение…

Пауза.

Эльси. Скажите мне, когда.

Анна (встает из-за стола). Дорогие гости, прошу теперь всех встать и разомнуться, пока накроют стол к кофе.

Все встают. Появляется Латроб с букетом цветов.

Латроб. Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте! Дорогие молодожены! Я ведь теперь живу в Тарту, приехал случайно и узнал — я ведь тут чужой — der ungeladene Gast — но не смог не зайти (передает невесте цветы и целует Анне руку). От всего сердца желаю счастья, от всего сердца — счастья! Но половина цветов (подходит к Ээве) — в знак особого уважения — восхитительной госпоже Бок (отдает ей цветы, целует руку). И разрешите мне сказать несколько слов всем присутствующим (его слушают кто где). Дорогие молодожены, дорогие друзья! Желаю жениху, землемеру в прошлом и, как мы знаем, желающего продолжать свое дело, как говорится, самых ровных дорог жизни! А его невесте — солнечных прогулок рядом со своим дорогим мужем по этим ровным дорогам жизни. И так далее. А теперь я хочу сказать словечко о сестре жениха (поклоняется Ээве). Дорогие гости! Знаете ли вы эту женщину? Она, она… eine vom Himmel gegebene Ersheinung — дарованное небом явление, дама, которая могла бы родиться повсюду, где того пожелал бы господь. Совершенно исключительная женщины! И народ, из которого она вышла, если бы он только лучше осознавал себя, должен был бы считать ее своей героиней… воплощением нежности и непреклонности… (обращается к Тимо) И в этом славном низеньком домике мы имеем честь сидеть рядом с человеком, который в свое время стоял настолько близко к самым сияющим звездам, что никто из нас даже вообразить не может. И поэтому я имею особую часть и счастье пожелать господину Боку, пестуемому заботами очаровательной супруги, наилучшим образом поправиться.

Кто-то выкрикивает. Какая красивая речь! Раздаются жидкие аплодисменты. Гости расходятся от стола. Ээва и Маали хлопочут за столом. Пожилая чета Мяттликов выходят на передний план и садятся в уголке. Старик потягивает трубку. Тимо подходит к ним, кладет руки им на плечи.

Тимо. Отец, а сапоги, которые Ээва прислала мне туда, ты их сшил?

Мяттлик. … Да ведь я не знаю, те ли… Кое-какие я для тебя сшил, это так… пары три небось за эти годы.

Тимо. И овечек, что на подкладку для них пошли, ты их, матушка, выкормила?

Старушка Мяттлик. Ну да, само собой… Да много ли ягнятам корму-то надо…

Тимо. Я еще не успел сказать вам спасибо. Это были самые любимые мои сапоги. Зимою. Там, кажется, с любым человеком случается то, что со мной случалось — душа другой раз в пятки уходила. А когда на ногах у меня твои сапоги были, на душе сразу там тепло становилось, что она снова на место возвращалась (пожимает руки Мяттликам и в свете луча направляется в центр сцены).

Швальбе. (разливает пиво и протягивает Тимо кружку). Господин Бок, прошу вас…

Тимо. Спасибо, я не пью.

Швальбе. (слегка подвыпивший). Вот как, ну да, не потому ли… (пьет сам) Господин Бок, а как там все-таки было? В Шлиссельбурге? Это же безумно интересно…

Тимо. Самое интересное, что я сделал там одно научное медицинское открытие (вокруг Тимо собираются гости). знаете, память человека и его зубы неожиданно между собой связаны. Да-да. Кто неким образом остался без зубов, у того не осталось и памяти. (Эльсе). Ну, дорогой охранник, скоро начнем собираться домой?

Эльси . Как пожелаешь.

Мальм. Ой-ой-ой… Ваша госпожа сестра…

Тимо. Да. Она моя милая охранник. Вы же знаете, что я на привязи. Господин Мантейфель запретил мне приезжать сюда. А госпожа Эльси отвоевала меня. С условием, что мы вернемся вместе.

Эльси . Ой, Тимо, зачем…

Тимо. А почему бы и нет?! Если я писал. всякое тайное государственное действо — это насилие?!

Свет направлен в сторону кладовой справа на переднем плане. Ээва и Якоб встречаются здесь в ходе сервировки стола.

Ээва. Значит все, что ты в Пярну услышал, это то, что капитан Снидер этой осенью не прибудет?

Якоб. Да. Его осенью не будет на Балтике вообще.

Ээва. Тогда весной?

Якоб. Он просил передать, что весной неприменно.

Ээва. (подходит к Якобу). А ты сможешь помочь нам весной? Тебе, наверное, уже надоело ездить в Пярну туда-сюда?

Якоб. Ну знаешь… Помогу. Столько, сколько смогу.

Ээва. Спасибо! (уходит)

В кладовую заглядывает подвыпившая Маали.

Маали. Смотри, зятек… Что ты тут шатаешься? Не сообразишь быть возле своей молодухи? (берет с полки стакан). Знаешь, налей мне капелек смородинного вина (Якоб наливает). Нет, я не пьяница. Мой старик — вильяндиский бончарь Вахтер, если ты слышал, он был пьяницей. Ради бога — … а я… — у меня одна дочь — только на свадьбе… И иногда, когда внутри что-нибудь болит и в доме холодно… Но жену ты получишь, сынок, замечательную! Ты и сам поймешь!

Якоб. (немного устало). Маали, ты же многое видела в жизни. И я удивляюсь, что ты не знаешь. я живу с Анной уже полтора года и знаю ее прелести от низа до верха.

Маали. (выпивает стакан до конца). И все равно ты не знаешь… Так что будь и сам чего-нибудь достоин… (уходит).

Свет направляется на Тимо.

Госпожа Мальм. Господин фон Бок, позвольте мне проявить любопытство. в одно время в Тарту и Риге поговаривали, что в начале двадцатых годов видели вас в Германии — в Берлине и в других местах.

Тимо. Да, я слышал об этом. Это произошло потому, что меня путают с моим братом Георгом.

Госпожа Мальм (немного разочаровано). Ах вот как… А мы уже подумали, как это романтично…

Госпожа Мальм. Ах так… Так что вы все эти годы были в России?

Тимо. Да, возможно. Я не знаю, где. Во всяком случае небо там было настолько низким, что чрезвычайно трудно было подняться…

Ээва. Тимо…

Тимо. Достаточно…

Ээва. Милый, проснись, милый…

Тимо. Достаточно рабов!..

Ээва. Это я, я… Я, Кити, я с тобой…

Тимо. Достаточно… достаточно…

Появляется Юрик. Испуганно глядит на отца

Ээва. Юрик! Дядю Якоба! Скорее зови!

Юрик исчезает

Тимо… Да что же это, Тимо… Тимо…

А он уже очнулся от сна, с удивлением озирается. Вдруг очень внимательно смотрит на жену

Тимо, что с тобой, Тимо? Это я, Кити… твоя Кити…

Тимо. Кити…

Ээва (обнимает его). Милый, милый… Господи, и не верится, что ещё немного времени, и весь этот кошмар закончится… Что это у тебя?

Тимо. Рябина.

Ээва. Та, что мы сорвали в лесу? Ты так с нею и уснул? (Смеётся, пробует ягоду) Ой, горькая какая, Тимо…

Тимо. Да…

Ээва. Едем, одевайся. Всё готово. лошади, бричка, вещи… Пора. Хорошо бы уехать, пока не рассвело.

Возникает Якоб. Следом — Юрик, который опять застывает на пороге

Якоб. Ну где вы, сколько надо ждать?! Чего тут ещё стряслось?

Ээва. Ничего, Якоб, всё хорошо. Извини. Слава богу. Просто мне показалось… Ничего, чего-то вдруг испугалась и послала Юрика за тобой. Извини.

Якоб. Пора трогаться. У меня всё готово.

Ээва. Да, сейчас…сейчас (смотрит на мужа)

Тимо сидит понуро, низко опустив голову, и молчит

Якоб. Так вы идёте?

Ээва. Да, Якоб, идём… конечно… Ты иди, мы сейчас… скоро…

Озираясь, оглядываясь, Меттик уходит

Тимо. Якоб!

Меттик возвращается

Якоб, Кити… Друзья, не торопитесь… (Встаёт, руки у горла, слова трудно дышать… наверное, и трудно…) Друзья… дело в том… мне смертельно стыдно… что я раньше… когда это было нужно, не сумел выяснить для себя…

Якоб. Чего ты ещё не сумел выяснить?

Тимо. Всё. Теперь, слава Богу, я пришёл к решению. (Опускает руки и уже решительно смотрит в глаза Ээве, Якобу) Слава Богу. Я не могу уехать. Слава Богу.

Якоб. Как не можешь?… Это невозможно!..

Ээва без сил опускается на чемодан и закрывает глаза

Ты чего? Ты того?.. совсем, что ли, уже того?..

Тимо. Мне очень стыдно. Я сказал. И Кити, и ты… так долго занимались этим… побегом… А я допускал… хотя, вероятно, не должен был… Я был слаб. Я не знаю, как объяснить… Когда человек стоит под огнём… и стоит не один… в смертельной опасности с ним жена и ребёнок… Да, по-человечески понятно его желание уйти с поля боя… Но человек участвует в сражении. А я точно знаю, что бежать с поля боя недопустимо. Не могу я, поймите. Не могу.

Все молчат

Кити, ты помнишь письмо… однажды я писал тебе из крепости… о том же, помнишь? Что не допустимо.

Якоб. А отомстить? Разве твой час отомстить не пробил ещё?

Тимо. (жестом словно отметает слова Меттика в сторону) Якоб… Ты помнишь… ты должен… Пален сказал. «Кто хочет чего-то более значительного, тот остаётся дома».

Якоб (взрывается). Я помню, ещё он говорил, он бы без колебаний приветствовал твоё бегство, окажись ты в том же положении, что он!

Тимо. Но я сейчас…

Якоб. Ты сейчас в сто раз худшем! И не один! (Тычет пальцем в Ээву, Юрика) Она! Он!.. Ей чего стоило и стоит — неужели не видишь?! А то, что твоего единственного сына превращают в столп, который ты хотел сломать?!

Юрик (взволнованный, бледный, дрожащий выбегает на середину комнаты). Папа! Папа!.. Они… он… хотят, чтобы мы бежали?.. Чтобы мы убежали? Папа… но мы ведь не убежим? Правда? Это было бы позорно, папа?..

Ээва. Юрик, ради бога — замолчи!..

Якоб. Видишь, как научили думать твоего сына!

Юрик. Папа!..

Якоб. Супротив императорской воли — позор!

Ээва. Якоб!..

Якоб. Родному отцу супротив — не позор, а супротив императору…

Ээва. Будь великодушнее, Якоб, прошу!

Якоб. Глупец он, глупец твой муж! Мы так все придумали, столько сил, денег, времени, риска… Ты глупец!! Не хочу быть великодушным с сумасшедшим!

Ээва. Якоб! Якоб!

Якоб. К чему более значительному можно стремиться в этой тюрьме? Чего можно достигнуть?! Глупец! Все к чертям подите! И делайте что хотите, но без меня! Без меня, слышите!! (Уходит)

Тимо, Ээва, Юрик молчат. Тимо подходит к окну, задумчиво глядит в сад

Юрик. Мама… мама… я хочу вам рассказать… Я не успел. месяц назад государь император посетил наш корпус. Вместе с наследником. Наследнику тоже четырнадцать. Государь же при всех, и при наследнике сказал, что я самый молодой и самый исполнительный мичман во всё корпусе. Что я самый молодой и уже мичман. И что со временем, чем чёрт не шутит, сказал государь, я смогу стать морским министром империи. Папа…

Ээва. Юрик…

Юрик. Мама, подожди. Папа, если государь при всех так сказал — значит, так оно и будет? Слово государя — он что-то значит! И мы опять сможем с честью носить фамилию фон Бок!

Ээва. Юрик, ступай к себе!

Юрик. Я не хочу никуда бежать. И я хочу, чтобы вы знали?. если всё же решитесь…

Ээва. Что ты такое говоришь, Юрик?!

Юрик. Если вы решитесь бежать…

Ээва. Я тебя прощу. ступай! Я тебя прощу. ступай! Прокляну!

Юрик уходит. Ээва медленно приближается к мужу. Становится рядом. И тоже глядит в сад. Молчат.

Тимо. Это моя битва с императором… с империей… с той, что у нас…

Ээва (очень тихо). Да…

Тимо. Ты должна меня понять.

Ээва. Я понимаю.

Тимо. Что бы я стал делать в чужой стране?..

Ээва. Да…

Тимо. У меня нет денег, чтобы что-нибудь печатать.

Ээва. Да…

Тимо. И даже бы я нашёл их там… слово моё не дошло бы сюда… всё равно…

Ээва молчит.

А если даже и дошло, то слишком для многих это было бы словом изменника…

Ээва. Да…

Тимо. Уж если куда и ехать, то не в Швейцарию. Скорее туда — за Иркутск… где уже другие…

Молчат.

Может, стоило их дождаться… Только я не мог ждать…

Молчат.

Ты пойми, для меня единственно правильно находиться там, где меня вынуждают находиться. Только там. Тут. Я — железный гвоздь в теле империи. Тут.

Ээва. Да, да, да, Тимо, да…

Тимо. Ты прости меня, если можешь.

Ээва. Я понимаю, я всё понимаю. и мотивы твои, и решение, и… Ты прав, ты прав. Наверное.

Тимо. /берёт её руки в свои/. Я столько всего передумал… Вчера, и сейчас, и давно уже не идёт из головы Пален. Помнишь его слова? Что в своей тюрьме он, возможно, остался из любви к своим померанцам… может быть, самым северным во своей Европе… с особым своим горьковатым вкусом…

Ээва. Всё помню, он прав… был прав…

Тимо. Вчера сорвал куст рябины… безотчетно набил рот ягодой… вдруг во рту и во всём теле ощутил ожидаемую сладость и невероятную горечь… У рябины, вероятно, вкус, что у померанев, только ещё горче… (Подносит гроздь к её рту) Ещё из-за ягод этих не могу никуда уехать… (Он кладёт ягоды в рот и, странно откинув голову назад, медленно, с наслаждением жует их)

И она, на него глядя, отправляет в рот целую горсть. И так они молча стоят и жуют горькие плоды рябины…

Якоб (сидит на скамейке у изголовья). Так что Анна не смогла оставить малышку Ээву и я приехал один…

Маали. А пастора не привел?..

Якоб. Я был в пасторате, но мне сказали, что пастор уехал по делам в Ригу.

Маали. Якоб, тогда я сейчас скажу это тебе… Может быть, так даже и лучше… То, о чем я хочу сказать, мой позор… а твоя радость. Знаешь, мой Аадам, бочар Вахтер, которого ты своими глазами не видел… я не могу о нем сказать иначе… даже на смертном одре… он был тупой и грубый человек… Никогда в жизни он сразу не мог понять. А когда начинал что-то понимать, то большей частью сразу же злился, все равно, что бы это ни было… Когда пастор Шредер, он был в то время пастором церкви Яана, повенчал нас с Аадамом, то сделал это просто потому, что никто получше не подвернулся. Я была на третьем месяце — ты понимаешь… Ну… пасторская горничная Маали — и вдруг такая история… (Маали ощупью нашла бутылку у кровати, Якоб помогает ей сделать глоток). Ты уж, наверное, подумал, что приставала к пастору… О нет, такого не было. В пасторате в ту весну шла большая перестройка, и в гостинице против сада… жил привезенный Шредером строительный мастер… Красивый и обходительный молодой человек, немец. И с первой минуты он стал открыто на меня заглядываться. Я, конечно, как полагается, смотрела в пол, но когда он не видел, я не могла от него глаз отвести… И очень скоро он затащил меня в свою комнату… Там все было устроено по его вкусу, картины и трубки на стене и цветы на столе… комната как табакерка… Сперва я противилась, но когда он наобещал мне с три короба, я перестала сопротивляться. Господи, прости меня… Так что не Аадам, а этот немецкий барин в той настоящий тесть…

Якоб. Маали, ты ведь знаешь, что права давать отпущение грехов у пастыря, у меня нет. Но я верю, что господь кажет тебе. «Ты достаточно за это настрадалась — так приди с миром…» А что касается моей раджости по поводу того, что твой Аадам был плохим человеком…

Маали (строго, полушепотом). Был!

Якоб. И если тот немец был человек порядочный — я не знаю, насколько порядочный, если бросил тебя в таком положении…

Маали. Он оставил для меня господину Шредеру тридцать рублей перед тем, как уехать… и этот комод красного дерева. Уж как я не бедствовала, все продала, что осталось от Аадама, но он останется от меня Анне.

Якоб. Так что если тот человек был все же порядочный, то я могу порадоваться за Анну и нашего ребенка…

Маали (шепотом). Да, он был хороший человек… И ты его знаешь… Это тот самый господин Ламинг… который потом у вас в Выйсику много лет был управляющим…

Пауза.

Якоб (в полном замешательстве). Маали, ты не бредишь?!

Маали (с укором). Почему ты мне не веришь… Я же была самой видной девушкой во всем пасторате… И я говорю, что мне было бы легче перед господом богом…

Пауза.

Якоб. А Анна знает?

Маали. Я хотела сказать ей перед смертью.

Свет сгущается, комната приобретает очертания тюремной камеры. Дверь со скрежетом отворяется, входит… человек с капюшоном на голове, со свечой. Он медленно приближается к Тимофею, внимательно его разглядывает. Подходит к фортепиано, пальцем пробует клавиши. Ставит подсвечник. Садится, снимает капюшон, оборачивается к заключённому — Ламинг в императорских одеждах. Или император, подобный Ламингу. Чертовщина какая-то… Улыбаясь, император наигрывает Марсельезу. Шутливо… Встаёт, подходит к заляпанному окошку. Поднимает кверху глаза, молитвенно складывает руки на грудь.

Император. Господи, молю тебя за этого слепого ближнего моего… и за самого себя. Господи, за этого строптивого брата… который идёт против тебя, Господи, когда творит о своём помазанном правителе неслыханные доселе дерзости…

Тимо (резко садится). Не уподобляйся лицемерам, молящимся на всех углах и трубным гласом, возвещающим о том, раздают подаяния! Бери пример с детей, им принадлежит царствие небесное!

Император. (оборачивается, будто и ожидал того) Тимотеус, я говорил искренне. (и снова отворачивается, сложив молитвенно руки на груди) Господи, ты же видишь насквозь мою душу, так же как все его мысли. И тебе известно, я их знаю.

Тимо. Я ничего не скрывал. Я надеялся, ты услышишь. И, может быть, поймёшь, что я написал правду. Ты же хотел правды.

Император. (не оборачиваясь) Во многом он прав, Господи, не во всём, но во многом. Благодарю тебя, Боже, что ты помог мне это понять.

Тимофей с удивлением смотрит на царя, медленно поднимается

Тебе, Господи, одному обязан я, что гнев мой и испуг созрели до понимания. И я благодарю тебя, благодарю, я всё понял.

Тимо. Ваше величество…

Император. Однако я благодарю тебя также, что твоей божественной мудростью ты даровал мне ясное понимание того, что я не смею признать его правоту! Ибо, признав её, я служил бы не тебе, Господи, а Демону хаоса…

Тимо. Что ты называешь хаосом? Свободу и человеческие права, которых нет у твоего народа?

Император (не оборачиваясь). Боже, о чём он? Одному тебе, пожалуй, известно, что это такое — права и свобода…

Тимо. Права и свобода — это законы, которые касаются всех. Неукоснительно. От лавочника — до царя.

Император (с большим удивлением, наконец, оборачивается). Да полно, мой милый, уж мы ли без законов? Да мы ими завалены. Да исследуем… по мере сил, разумеется… Ну, не без того, действительно. Случается… кто-то, когда-то, где-то случится нарушит их… Но, во-первых, чего не бывает?.. А потом, да стоит ли?..

Тимо. Нельзя считать законными указы, издаваемые тираном или помешанным. Комедианткой или истопником — фаворитом. И вас ни у кого нет моральных обязательств. Живёте по принципу — лучше убить, чем быть убитым.

Император. А разве лучше быть убитым?

Тимо. Лучше умереть, чем терпеть беззаконие.

Император. Ну, это ты, мой друг, перегнул. Всё на этом свете поправимо, кроме смерти. Брось. Оставь. Помнится, мы с тобой толковали и не раз. Во всяком деле случаются издержки. Неизбежные, как говорится. В ту, в другую сторону… Это при любом образе… Вспомни Рим.

Тимо. Узурпаторы погубили Рим!

Император. (вдруг резко) Люди! (молчат) Человек слаб. А цель не ясна. И даже если верить в предназначение и следовать ему… Всё равно, сомнение слишком велико. О, Тимотеус, о, бремя власти. Если кто на миг его испытал…

Тимо. Откажись.

Император. Как?

Тимо. Уйди.

Император. Да куда же? Да как?.. Думаешь легко?

Тимо. Не цепляйся сам — будет легко.

Император. А как не цепляться? Тимотеус, трон всё же…

Тимо. Уйди.

Император. А народ?

Тимо. Народ благословит твоё имя, как спасителя, только уйди.

Император. О, Тимофей, о… (широко улыбается) Ты хорошо не подумал, этот народ не сумеет без меня. Этот народ сегодня проклянет и прогонит, а завтра из-под земли достанет и на место. Ибо затоскует. Без царя народ, как без рук, без головы и без шеи… Кто-то должен брать на себя решения.

Тимо. Тебе только так кажется, будто что-то решаешь ты сам. На деле же все решают шельмы, подонки, угодники и авантюристы.

Император. Не все, конечно, решают. Но кое-что и решают. Тут, пожалуй, ты прав. Ты прав. А потом все сваливают на меня. Да, ты прав.

Тимо. Тупица Аракчеев изображает из себя визиря. Сводник Голицын — министр народного образования и духовных дел. Паяц Лобанов — министр юстиции. Лопухин, продавший собственную дочь, председатель государственного совета! Ваше величество, неужели вы не видите, что достаточно обладать характером и талантом, чтобы тебя удалили от двора. Разве же это нормально?

Император. Разумеется нет! Все мерзавцы, и каждый достоин быть повешенным! И не по одному разу! Но… Тимофеус, пойми одну вещь. Весьма существенную вещь. Эта вещь… Ну как тебе сказать, чтобы ты понял… Короче. с этими людьми — то, лишь мерзавцами — я могу работать, а с этими, быть может, замечательными и прекрасными — я даже не спорю. Нет. Не могу я с ними, не могу! Что же прикажешь мне?.. Ты помнишь, я тебя сватал к княгине Нарышкиной? Ты наотрез отказался, сказал, что не любишь её. Вот так вот. грубо и не ласково. И тут же уехал и женился на крепостной. Я на тебя обиделся, но пытался понять. ну не любит. Не любит. Бывает. А ты меня и понять не желаешь. Молчи. Ещё я тогда отметил. мой Тимофеус явно неразумный человек. Он очень умён, мой Тимофеус, но неразумен, увы. Кто же так поступает, как он? Из людей разумных? Молчи. Никто. В любви и в политике — никто. Из разумных.

Тимо. Не будем сейчас об этом. То, что касается меня, то касается только меня. Что же касается всех… Вот об этом я вам тогда писал и повторяю. народ не может и не должен быть принадлежностью одного лица. Поэтому я требую создать Всеобщее Учредительское собрание.

Император. (устало) И это мой бывший друг…

Тимо. Суеверен тот, кто полагается на льстецов и предается страстям, он не может и не должен оставаться руководителем отечества. Уйдите, уйдите, прошу вас.

Император. (с сожалением разглядывает арестанта, отворачивается к замазанному окошку, как к иконе, молитвенно складывает руки) Молю тебя, Господи, сделай так, чтобы этот Тимофеус Бок образумился и попросил и своего короля прощение за свои неслыханные дерзости. Чтобы я мог простить его и снять со своей души бремя и не держать его узником…

Тимо. Ваше величество, уйдите. Уйдите пока не поздно. Я любил вас когда-то, а сейчас мне жаль вас. Неужели вы не видите? Не чувствуете? Скоро придут другие, они сметут вас. Сметут, как пыль, как тлен. Пока не поздно, пока не поздно.

Император. …Но Будде же ты порешил иначе, я скажу тебе те самые слова, которые сын твой сказал тебе в Гефсиманском саду. Отец мой! Если возможно, да минует меня чаша сия. впрочем, не как я хочу, но как ты!..

Тимо. Тартюф!!!

Император. Боже! Боже! Боже!.. (растворяется во мраке)

Пеэтер. Как это случилось? Якоб, говорите!

Якоб. Ээва уехала в Тарту и попросила меня с Анной на это время приехать сюда. А вы были в Адавере.

Пеэтер. Знаю, знаю. А Тимотей?

Якоб. Вчера утром он тренировался в парке с пистолетом. Около десяти вернулся в дом, чтобы зарядить пистолет…

Пеэтер. Почему вы думаете, что зарядить?..

Якоб. Я видел его в коридоре. Он так сказал.

Пеэтер. Хм… А потом?

Якоб. А потом… (зовет) Лийзо! (входит заплаканная Лийзо). Расскажи господам, что тебе известно.

Лийзо. А потом… господин Тимо приказал принести ему завтрак. А когда я с подносом подошла к двери его комнаты, раздался выстрел… Но я не была уверена… Я постучалась, но мне не открыли. Тогда я толкнула дверь…

Судья. Почему его дверь была закрыта на ключ?

Пеэтер. У него б такая привычка, понимаете (Лийзо). А дальше?

Лийзо. Я побежала за господином Якобом…

Якоб. И тогда мы постучались снова, потом я обежал дом, заглянул в его окно и увидел, что господин фон Бок лежит на полу. Мы позвали слесаря и отмычкой открыли замок. Мы оставили в комнате все, как было.

Входят заплаканная Эльси и Кяспер.

Пеэтер (вынимает из кармана ключ, всовывает его в замок). Крайне прискорбно, что произошло такое несчастье! При всеё его тиёиё странностяё он был весьма симпатичный человек…

Открывает дверкомнату. Занавес открывается. Комната Тимо. Тимо лежит на полу. Эльси начинает рыдать, хочет подойти к Тимо, но Пеэтер преграждает ей дорогу.

Пеэтер . Госпожа Мятлик, проводите, пожалуйста, госпожу Эльси в господский дом. Ей не стоит…

Эльси и Анна уходят.

Врач (наклонившись над покойником). Заряд дроби. Выстрел с весьма близкого расстояния. В район правого глаза.

Маркиз (поднимает с пола пистолет, проверяет). Пустой.

Якоб и Кяспер укладывают Тимо на диван.

Писарь (за письменным столом Тимо). Господин маркиз, что протоколировать?

Маркиз (проверяет пистолеты на столе). Все пустые.

Пеэтер (приказывает писарю). Подождите!

Маркиз. Возможно это самоубийство?

Пеэтер. О самоубийстве не может быть и речи!. Тот, кто знал полковника, не может в этом сомневаться.

Маркиз. Мы всё же не можем считать исключённой возможность самоубийства.

Пеэтер. Нет-нет-нет. Якоб, а вы считаете, что можно допустить самоубийство?

Якоб. Думаю, что вопрос не в допустимости, а в правдоподобии. По-моему, самоубийство фактически допустимо, но оно не правдоподобно.

Маркиз (писарю). Пишите! (диктует). Проживавший в поместье Выйсику Вильяндиского уезда Лифляндской губернии и долгие годы страдавший помрачнением рассудка дворянин, полковник в отставке, Тимотей фон Бок скончался 11 апреля 1836 года между десятью и одиннадцатью часами утра от выстрелившего в его руке пистолета, причём за отсутствием свидетелей невозможно с абсолютной уверенностью сказать, был ли то несчастный случай или самоубийство, хотя последнее, учитывая склад ума полковника, абсолютно правдоподобно…

Писарь (молодой человек в овальных очках). Но, господа, если господин Бок вернулся после стрельбы по цели и, очевидно, собирался снова идти стрелять в цель, зачем же ему было заряжать свои пистолеты дробью.

Пеэтер. Прикажите считать, молодой человек, что у вас воробьиная память? Вы же пять минут назад собственной рукой писали. «долгие годы страдавший помрачнением рассудка отставной полковник фон Бок»! Писали ведь, так?

Писарь краснеет и испуганно кивает.

Пеэтер. А как же мы объясним то, что в распоряжении господина фон Бока находились пистолеты?

Маркиз. А-а… (писарю) Занесите в протокол. господин Бок неведомыми путями получил пистолеты, пользуясь отлучками своей супруги, которая их всегда тщательно прятала.

Якоб. Но… Ах… (машет рукой)

Маркиз. Мы заберём его бумаги с собой (выдвигает ящики письменного стола, опрокидывает бумаги в мешок и запечатывает его сургучом, растопив его на свече, принесённой Лийзо).

Врач. А покойник?

Маркиз. Мы отправим донесения в Ригу и Петербург и будем ждать распоряжений и разрешения на похороны.

Пеэтер. Покойника можно положить в старый ледник за господским домом. Возьмите из прихожей стол, поставьте цветы на пол и внесите стол сюда.

Якоб и Кяспер вносят длинный стол. Покойника перекладывают на стол. Кяспер и Якоб начинают его выносить.

Лийзо. Погодите… (берет с дивана подушку, подкладывает ее под голову покойника).

Якоб. Лийзо, наволочка пропитается кровью…

Лийзо. Пропади все наволочки… (плачет).

Покойника выносят. Господа заканчивают составлять протокол и уходят. Пеэтер вынимает из кармана ключ и запирает двери на замок.

Светлеет. За дверью Тимо появляется Якоб, вынимает из кармана ключ.

Якоб. Это тот ключ, что был у Тимо изнутри замка и упал на пол, когда мы взламывали дверь. Он всю ночь жег мне карман.

Открывает дверь, входит в комнату. Стоит. Размышляет. Выходит в коридор и зовет.

Якоб (вполголоса). Кяспер! (появляется Кяспер). Иди сюда, будешь свидетелем.

Входят в комнату. Якоб подходит к окну. Открывает его. Окно открывается во двор.

Якоб. Ты видел? Это окно было не заперто.

Кяспер. Да, не заперто.

Якоб. Почему?

Кяспер. Господин Тимо, видимо, забыл закрыть. Он же все время проветривал комнату. Второе окно закрыто крепко.

Якоб. А где его утиное ружье?

Кяспер. Ну, должно быть на месте (подходит к окну, раздвигает шторы). Вот оно висит тут.

Якоб (берет ружье, осматривает замки, дует в дуло). Видишь, левое дуло заряжено, а правое нет.

Кяспер (смотрит). Ну да… И что из этого?

Якоб. Ну ладно. Теперь уходи (Кяспер уходит).

Якоб (запирает дверь изнутри). Я же видел господина Ламинга. Не здесь, В доме управляющего. Позавчера. Я же говорил с ним. Не о чем другом мы не говорили, как о Риетте. Риетта все еще была замужем и два месяца назад родила второго ребенка. Сам же Ламинг перебрался в Ригу, а в Выйсику приехал за какими-то долговыми бумагами времен его правления. И хотел дождаться господина Маннтейфеля… А эта комната здесь была ему знакома — когда-то это была его спальней… Нет-нет… Я ничего не знаю… Но на всем этом я должен построить гипотезу.

Меттик встаёт, пожимает плечами, уходит.

Тимо достает из ящика стола пистолет, заряжает его, садится на стул, задумчиво разглядывает. Дуло вдруг приставляет к груди…Задумывается, опускает. В окно заглядывает Ламинг с ружьём. Тимо его не замечает. Ламинг прицеливается. Тимо опять приставляет пистолет к груди. Ламинг опускает ружьё, с любопытством наблюдает. Но Тимо опять опускает оружие. Выглядит он в эту минуту скорее задумчивым, нежели испуганным. Тогда Ламинг поднимает ружьё и, тщательно прицелившись, стреляет. И сразу — мрак. И крик Ээвы во мраке, полный боли, горя, отчаянья. «Тимо-о-о!!!»