Империи норманнов: Создатели Европы, завоеватели Азии

19 Шотландия: почетные гости, 1072–1153

Приступив к описанию успехов своего друга, короля Шотландии Давида I, Элред – настоятель аббатства Риво и выдающийся хронист – естественно, стал петь ему дифирамбы. Давид был святым и благочестивым – кротким, справедливым, скромным и смиренным. Он был лучшим из людей и лучшим из королей. И величайшее его достижение заключалось в реформе шотландского королевства. Давид смягчил варварство своего народа, укротив его природную свирепость ради общего блага. Именно при Давиде шотландцы склонили головы перед верховенством закона, ибо король установил мир и наказал неправедных. Когда он основал королевство, в нем было всего три или четыре епископа, а после Давида осталось девять. Он также превратил Шотландию из голодной страны в землю изобилия, которая гордилась своими портами, замками и городами. И наконец, Давид обуздал дикость своего народа с помощью христианской религии. Именно он ввел целомудрие в браке и целибат священников{291}.

Возможно, это выглядит набором клише, и в значительной степени так оно и есть. Но Элред был хорошо информирован, состоя при дворе короля, и его замечания в какой-то степени передают суть правления Давида – по крайней мере, как ее понимал сам король. В эти годы Шотландия открылась культурному и политическому влиянию Англии и континентальной Европы – из-за большого количества англо-нормандской знати, стекавшейся ко двору Давида. Во многом эти процессы были схожи с теми, что наблюдались в эти же годы в Уэльсе и Ирландии. Однако есть и принципиальная разница. Нормандцы пришли в Шотландию, чтобы поддержать местный политический порядок, а не уничтожить его. Это была нормандизация по собственному желанию.

После 1066 года вдоль шотландских рубежей обосновалась новая нормандская правящая элита. Как и в Уэльсе, существовала опасность, что она не остановится на границе. Однако имелись важные различия, из-за которых влияние нормандцев к северу от залива Солуэй-Ферт приняло другие формы. Наиболее очевидным был характер королевской власти в Англии. Вильгельм завоевал королевство, которое правители Уэссекса создали на юге. Королевские указы лучше всего действовали к югу от Темзы, но ослабевали по мере продвижения на север. Мидлендс и Восточная Англия находились под надежным контролем, а вот к северу от Хамбера влияние короля было в значительной степени опосредованным{292}. Можно также увидеть разницу между старым графством Йорк (современный Йоркшир и части Ланкашира) и графством Бамборо к северу. Первое по-прежнему входило в ядро английского королевства, и им владел граф, подчинявшийся королю. В то же время в Бамборо правили местные династии. Здесь английский монарх был скорее сюзереном, нежели королем{293}.

Эти различия отражены в «Книге Страшного суда», в которую включены Йоркшир и некоторые части Ланкашира, однако на Тисе она останавливается. Современные графства Нортумберленд и Дарем, очевидно, считались больше похожими на Уэльс и Шотландию, чем на собственно Англию. Это также следует из хартии Вильгельма Руфуса для церкви Тайнмута, которая подтверждает ее владения «к северу от Тайна, к югу от Тайна и в Англии». Хотя сам документ является более поздней подделкой, он демонстрирует местную точку зрения на политическую географию{294}. Первые указанные территории являются областями английского сюзеренитета и влияния, а не прямого управления.

Поскольку королевская власть ослабевала по мере продвижения на север, прямая интервенция в этих регионах встречалась редко: сохранилось мало свидетельств вторжения англичан в Шотландию, как это было в Уэльсе до нормандского завоевания. Конфликты по-прежнему были хотя и частыми, но в основном локальными. К тому же самые северные части Англии были гораздо менее урбанизированы и меньше использовали монеты, нежели юг и восток (или даже Йоркшир, если уж на то пошло), – в социальном и экономическом плане Англия здесь плавно сливалась с Шотландией, а не сталкивалась с ней. Со своей стороны, регион Лотиан на юго-востоке Шотландии видел немало английских поселений еще в ранний англосаксонский период и по-прежнему был связан с социально-экономическим миром юга сильнее, нежели большая часть Уэльса или Хайленда (Северо-Шотландского нагорья). Действительно, одно из первых зарегистрированных употреблений названия England (древнеанглийское: engla lond) относится к Лотиану, а не к современной стране.

С конца IX века в Шотландии доминировало королевство Альба, расположенное на севере и востоке, которое в течение XI столетия подчинило себе старое британское королевство Стратклайд/Камбрия{295}. Получившееся в результате государство стало составным. Уже в XII веке слово «Шотландия» в строгом смысле обозначало только регион к северу от залива Ферт-оф-Форт, причем это была единственная территория под властью короля Альбы. Мори на севере и Галлоуэй на юго-западе оставались в значительной степени независимыми{296}. Тем не менее Альба была могущественным государством. Хотя его ресурсы не могли сравниться с ресурсами английских королей, его правители – их все чаще называли королями шотландцев – значительно превосходили богатством валлийских правителей. Поэтому возможные конфликты грозили новым нормандских лордам приграничных земель значительно большими рисками.

Со своей стороны, Вильгельм и его преемники интересовались Шотландией не больше, чем Уэльсом. Регион был слишком беден и слишком далек от Нормандии, чтобы оправдать затраты на настоящее завоевание. Однако, как и в Уэльсе, англо-нормандские монархи стремились сохранить определенную гегемонию над этими землями{297}. При этом после 1068 года их интерес подогревался местонахождением Эдгара Этелинга, последнего оставшегося отпрыска английской династии.

Малькольм (Маэл Колуим) III, тогдашний король, был счастлив предоставить убежище Эдгару. Если бы тот утвердился в Англии, то оказался бы в долгу перед своими шотландскими союзниками, а если нет, то его можно было бы использовать для расшатывания новой нормандской власти на юге. И вскоре Малькольм укрепил этот союз, женившись на сестре Эдгара Маргарите. Это не только связало его с одной из самых почтенных династий Европы, но и дало Малькольму и его наследникам возможность притязать на английский престол. Малькольм и Маргарита подчеркивали это, выбирая имена для своих детей: Эдуард, Эдмунд, Этельред, Эдгар, Александр, Давид, Эдита и Мария. Все эти имена, кроме Александра, Давида и Марии, принадлежавших младшим детям, носили прежние английские короли и королевы{298}. Естественно, такая заинтересованность привлекла Малькольма на сторону местного сопротивления. Во время потрясений конца 1060-х годов он неоднократно поддерживал группы восставших на севере. А после «Опустошения Севера» воспользовался случаем и сам нанес удар по Северной Англии.

Однако о прямом вызове Завоевателю не могло быть и речи. Когда в 1072 году тот явился в Шотландию с большой армией, Малькольм быстро с ним сговорился. Он встретился с Вильгельмом в Абернети – стратегически важном пункте в шотландских королевских землях – и принес ему присягу. Такая прагматичная договоренность устраивала обе стороны: главенство Вильгельма было подтверждено, но в то же время Малькольм мог продолжать действовать независимо. Однако шотландский двор по-прежнему поддерживал Эдгара, так что отношения с Вильгельмом оставались прохладными. Когда в 1081 году вспыхнули беспорядки, тот отправил на север своего старшего сына Роберта Куртгёза. Результат был практически таким же – прагматичный мир, но не более того; теперь Малькольм договорился с Робертом – во многом так же, как это было в Абернети{299}. Но напряженность оставалась, и Малькольм встретил свою смерть во время похода на английскую территорию в 1093 году.

Установлению хороших отношений способствовали перемены во власти. Первоначально Малькольму наследовал его брат Дональд (Домналл) III. Одним из первых известных действий Дональда стало изгнание «всех англичан», которые пришли на север вместе с Эдгаром и Маргаритой, – явный разрыв с англофильской политикой его брата. Хотя это может казаться примирительным жестом по отношению к нормандскому двору, в значительной степени такой шаг был направлен на то, чтобы отделить Дональда от племянников (сыновей Малькольма), многие из которых хорошо устроились при англо-нормандском дворе и имели собственные амбиции в отношении шотландского престола. Не прошло и года, как Вильгельм Руфус сделал королем одного из них – вместо Дональда. Дункан (Доннхад) II был сыном Малькольма от первого брака и в этом качестве являлся одновременно и соперником, и союзником для многих сыновей Маргариты, все еще ожидавших своего часа. В любом случае в 1094 году Дональд вернул себе престол. Но три года спустя Руфусу удалось посадить на трон другого отпрыска Малькольма – Эдгара, старшего сына от Маргариты, названного в честь ее брата – изгнанного Этелинга. Ключевую роль в установлении власти племянника сыграл сам Этелинг, примирившийся с англо-нормандским правлением в Англии. Вильгельм Руфус убил тем самым сразу двух зайцев. Он обезопасил северную границу и устранил угрозу своему правлению со стороны многочисленных сыновей Малькольма. Отныне их энергия направлялась на укрепление собственного положения в шотландском королевстве.

После смерти Руфуса и восшествия на престол Генриха I отношения стали еще более теплыми. Стремясь надежно обезвредить любую потенциальную угрозу со стороны старой западносаксонской династии, Генрих женился на сестре Эдгара Эдите (которая взяла для этого надлежащее нормандское имя Матильда). Это означало, что шотландский король стал шурином англо-нормандского монарха (как и его братья и будущие преемники Александр I и Давид I). Теперь шотландские правители вращались в тех же кругах, что и нормандские, и Александр женился на Сибилле Нормандской, незаконнорожденной дочери Генриха I. (Всего у короля имелось больше 20 незаконнорожденных детей.){300} Младший брат Александра Давид женился на внучатой племяннице Завоевателя Матильде Хантингдонской (троюродной сестре Сибиллы). Союз был удачным, поскольку Матильда как наследница Вальтеофа принесла с собой в брак богатое графство Хантингдон.

В результате этих союзов шотландская королевская семья прочно интегрировалась в англо-нормандский аристократический мир. Однако это еще не все. Женившись на Матильде, Давид превратился во владельца обширных земель к югу от границы. И когда в 1124 году он стал королем после Александра I, то сделал это не только как шотландский правитель (Давид владел Камбрией), но и как англо-нормандский граф. Неудивительно, что при нем влияние нормандцев на шотландский двор росло, о чем свидетельствует текст Элреда. Давид имел нормандские вкусы, а старшего сына назвал Генрихом в честь правившего английского короля. Этот Генрих впоследствии женился на Аде де Варенн, представительнице высшей англо-нормандской аристократии и двоюродной прабабушке графа Джона, который так гордо носил ржавый меч своего деда в конце XIII века.

Для правления Давида в Шотландии характерен приток англо-нормандских аристократов. Большинство из них прошли через английский двор, где они часто впервые знакомились с Давидом. В итоге сформировалась некая общая англо-шотландско-нормандская элита. Наиболее привилегированными аристократами при дворе Давида стали люди нормандского (или, по крайней мере, французского) происхождения, и на протяжении XII и XIII веков их численность только увеличивалась. В результате произошло не полное вытеснение местной аристократии, но скорее смешение ее (а иногда и толкание локтями) с англо-нормандскими пришельцами. Однако не всем нравились такие перемены, и на протяжении большей части XII века можно наблюдать признаки напряженности. Недовольные сплотились вокруг других ветвей королевской семьи, поддержав в первые годы правления Давида незаконнорожденного сына Александра – Малькольма (названного в честь деда). И такие оппозиционные настроения наберут силу после смерти Давида.

Но при этом никакого вооруженного завоевания не было. Происходило в целом мирное заселение, поощряемое шотландскими королями, а также отдельными представителями местной аристократии. XII и XIII века стали важным периодом перемен в шотландском королевстве, когда возникли первые формальные структуры бюрократического правления. Появление нормандских аристократов было частью этих перемен, а главным их результатом оказалось укрепление власти короля и феодальной верхушки{301}.

В имеющихся у нас преимущественно английских источниках эти перемены рассматриваются одобрительно. Мы уже знаем, как Элред восхвалял короля Давида, укротившего варварские нравы своего народа. Здесь мы замечаем те же мотивы, что и в Валлийской марке: англо-нормандцы – это силы порядка, стремящиеся смягчить природное варварство Шотландии. И все же есть важное отличие. Элред говорил, что шотландцы приняли этот мир{302}. Нечто подобное высказывал и Уильям Мальмсберийский в середине 1120-х годов. Он посвятил свою монументальную «Историю английских королей» королеве Матильде (дочери Генриха I и Эдиты (Матильды) Шотландской – и, следовательно, племяннице Давида). И там он также описывает, как Давид избавил свою землю от варварства и как при нем жизнь, одежда и пища людей стали лучше{303}.

Конечно, не все англичане были настолько благожелательны, как Элред и Уильям (и даже те при случае прибегали к суровой критике). Тем не менее мы видим все признаки наступления настоящих перемен. Наиболее ярко это проявилось в методах ведения войны. Шотландские обычаи весьма походили на валлийские и английские до нормандского завоевания: убийство или порабощение побежденных в битве (а также мирного населения). Так было и в конце XI века, когда хронист Симеон Даремский с ужасом сообщал о набегах Малькольма III на Северную Англию. Для нормандского общества, привыкшего к милосердию в среде аристократов на войне, массовое порабощение шотландцами побежденных врагов выходило за пределы допустимого{304}. Вторжение Давида в 1138 году было во многом схожим: тогда в рабство продали множество пленников. И все же перемены ощущались. В ряде документов проводится различие между отдельными составляющими армии Давида – нормандцами, англичанами с равнин, шотландцами и жителями Галлоуэя («пиктами»), при этом самые ужасные зверства приписываются последним группам. Это выглядит так, словно силы Давида были варварскими только наполовину. Более того, сообщается, что сам Давид вернул свою долю рабов в качестве благочестивого поступка. Очевидно, он стремился играть по нормандским правилам{305}.

Различия еще больше стерлись к 1173–1174 годам, когда в Северную Англию вторгся внук Давида Вильгельм I Лев. Вся разница между личным окружением Вильгельма и его английскими врагами заключалась в том, кому они присягали на верность, – по крайней мере, так уверяет англо-нормандский поэт Джордан Фантосм. Конечно, изменилось не все. Джордан отмечает, что населению областей, разоренных людьми Вильгельма (по сути, фламандскими наемниками), повезло, поскольку среди нападавших не было шотландцев (их «заклятых врагов»), не склонных проявлять пощаду. А хронист Вильям Ньюбургский, писавший на латыни, и вовсе описывает эту армию как «орду варваров», называя их «более свирепыми, чем звери». (Хотя даже Вильям обмолвился, что шотландский король принял английских нападавших за своих людей – явный признак того, что англо-нормандская элита при обоих дворах была почти неразличима.){306}

Грань между рыцарством и варварством всегда оставалась зыбкой. Для нормандских захватчиков в 1066 году местные англичане были нецивилизованными людьми. К 1120-м годам, когда свою хронику писал Симеон Даремский, они начали походить на нормандцев в «любезной учтивости». Теперь же – по мере роста числа нормандцев (и англичан) при дворе – в том же направлении двигалась Шотландия. Однако эти изменения не охватывали всю ее в равной мере. Нормандцы чаще оседали в преимущественно англоязычных регионах Лотиана, а также в низинной части (Лоуленде) – в районах Файф, Гоури, Ангус и Мернс{307}. Уже в сообщениях о Битве Штандартов (1138 год) мы видим намеки на различие между горцами-хайлендерами и жителями низин, причем нормы англо-нормандского двора с готовностью переняли только последние. Такое разделение, ставшее главным культурным расколом в более позднем шотландском обществе, с энтузиазмом продвигали и клерикальные авторы из Лоуленда, которые подчеркивали варварство горцев так же, как более ранние английские авторы подчеркивали варварство всех шотландцев{308}.

Шотландский двор вливался в европейский мейнстрим, о чем ярко свидетельствует и тот факт, что его королей и принцев посвящали в рыцари континентальные герцоги и монархи. Дункан получил в 1087 году герб от сына Завоевателя Роберта Куртгёза, а Давида I в рыцарское достоинство возвел Генрих I, король Франции. В 1159 году Генрих II посвятил в рыцари Малькольма IV, а несколько позже и его брата Давида; будущему Александру II рыцарское звание в 1212 году в Лондоне присвоил печально известный «плохой король Иоанн» (Иоанн Безземельный). Ритуал посвящения – один из архетипических символов рыцарской культуры – хорошо подходил для отношений между шотландским и английским монархами. Он символизировал определенную степень иерархичности, но, подобно оммажу, представлял собой почетную форму подчиненности. В каком-то смысле шотландцы были на равных с англо-нормандскими правителями, поскольку и они могли делать то же самое: например, Давид I посвятил в рыцари молодого претендента на английский престол Генриха Плантагенета (будущего Генриха II){309}.

Среди нормандских родов, отправившихся на север во времена Давида, мало кто мог потягаться славой и влиятельностью с семейством Роберта де Брюса. В 1120-х годах Роберт уже был заметной фигурой в Англии и Нормандии. Он принадлежал к сторонникам Генриха I, во время правления которого отношения с шотландским двором заметно улучшились. За верность его вознаградили несколькими поместьями в Йоркшире{310}. Именно при англо-нормандском дворе Роберт впервые встретил Давида, тогда еще графа Хантингдона. Сам Давид впервые появляется в документах в 1103 году в указе короля Генриха, подтверждающем права Роберта, и, возможно, они вместе служили в Котантене{311}. Конечно, когда Давид утвердился на шотландском троне, Роберт стал одним из первых нормандских соратников, оказавшихся рядом.

Появление Роберта в Шотландии зафиксировано в хартии 1124 года, изданной в Скуне – традиционном месте коронации монархов. Это первый документ, подписанный Давидом в качестве короля, и во многих отношениях он символизирует его правление. В нем Давид в обмен на расплывчато определенную службу предоставляет Роберту Аннандейл – большую территорию на юге страны. Цель явно состояла в том, чтобы обрести верность перспективного англо-нормандского барона (и давнего соратника), знания и связи которого могли оказаться очень кстати, если Шотландия желала жить и процветать как независимая нация. Вероятно, Давид передал Роберту эти земли несколько раньше, когда был представителем своего старшего брата в Камбрии, а цель хартии – закрепить уже существовавшее соглашение. Список заверителей показывает Давида в своей стихии – в обществе нового поколения англо-нормандских владетелей, которых он привел на север (все восемь заверителей хартии – пришлые). Даже сам текст обращен только к французским и английским подданным Давида, то есть нормандцам и жителям Лотиана, и игнорирует жителей северных и западных районов Шотландии и Галлоуэя. Это показывает, на кого был рассчитан такой акт: на небольшую группу новых фаворитов при дворе. Не менее примечательна и сама передача земли. Она не только обеспечила службу полезного союзника, но и создала новое владение для присмотра над Галлоуэем – в значительной степени автономным регионом, где у короля Шотландии часто возникали проблемы с утверждением власти{312}.

От Роберта произошла линия Брюсов – одного из великих дворянских родов средневековой Шотландии. Другой род основал Бернард де Баллиол, происходивший из англо-пикардийской дворянской семьи. И Роберт, и Бернард оставались в первую очередь англо-нормандскими баронами. При возникновении конфликтов в 1138-м, а позже в 1173–1174 годах они и их наследники поддерживали английскую корону против своих новых шотландских лордов (именно младший сын Бернарда, как сообщается, захватил Вильгельма Льва в 1174 году). Однако это не мешало Брюсам и Баллиолам делать карьеру при шотландском дворе, и в конце концов оба семейства побывали даже на троне: Иоанн (II) Баллиол (сын основателя Баллиол-колледжа в Оксфорде) в конце XIII века стал королем Иоанном I Шотландским, а вскоре на престол взошли и Брюсы: сначала Роберт (VII) Брюс как король Роберт I, а затем его сын Давид II. Последний не имел детей, и в 1371 году линия Брюсов прекратила существование, а королевская власть перешла к Стюартам – еще одному шотландско-нормандскому роду, утвердившемуся при Давиде I{313}. Позже, слегка облагородив имя (Stuarts вместо Stewarts), они займут также и английский престол – в 1603 году. Благодаря таким поворотам и завихрениям династической судьбы нормандское расселение в Шотландии заложило основу для союза шотландской и английской корон – для Великобритании. И это не единственный случай его проявления.