Империум человечества: Омнибус

Глава первая

Члены культа Машины из Адептус Механикус не подвержены сильным эмоциям — даже те ордены Механикус, которые не заинтересованы напрямую в физической механике и постепенном преображении собственных тел в кибернетические конструкции, считают идеальную холодность Машины образцом для почитания и подражания. Генетор-магос Кайнез Санджа принадлежал к ордену Биологис и обладал большим пониманием плотских эмоций, чем иные, но в этот вечер его слабо утешала способность точно каталогизировать вспышки мозговых нейротрансмиттеров, их реакции и взаимодействие мыслей и стимулов, не говоря уже о писаниях и псалмах культа Машины, восхваляющих чистый интеллект. Здесь, в своих собственных владениях, в самом святилище Адептус Механикус в округе Адептус, в том, что предположительно являлось наибезопаснейшим анклавом в столичном улье мира-крепости Гидрафур, Кайнез Санджа оказался под осадой. Он чувствовал неудовольствие, он был раздражен и — к собственному смятению — зол.

Сквозь стены проникал шум от беспорядков, творящихся снаружи. Санджа стоял в тамбуре за огромными адамантитовыми вратами святилища и прислушивался, наклонив голову и закрыв глаза. Получасом ранее он прервал связь с внешними оптиконами, не желая более взирать на то, что там происходило, но сейчас из вокодера, встроенного в горло его ассистента, брата-кандидата Хаима, раздалась четырехсекундная очередь ультразвукового машинного кода. Санджа неохотно распаковал и просканировал ее, и в мозгу аккуратно развернулись доклады и расшифровки сообщений.

И были они неприятны. Улицы, ведущие к башням Администратума, были перекрыты, дом учета и общежитие ординатов окружены. Мост над плавучими садами, что вел к Скрипториям, оказался отрезан, об отважной группе адептов из башни генерала-прокуратора, которая пыталась прорваться по безнадежно утраченной улице Перьев, никто ничего не слышал. Похоже, что Квартал Адептус более не принадлежал Адептус.

Словно для того, чтобы подчеркнуть все это, раздался громкий глухой стук, который как будто доносился и из-за стен, и из-под пола одновременно. Санджа нахмурился и прогнал через встроенные в череп тончайшие слои аугметики ряд точных изменений настроек, но стены все равно приглушали звуки настолько, что нельзя было разобрать ничего, кроме ритмичных, сотрясающих здание ударов и очень слабых отзвуков грубых криков. Он снова задумался, почему же никто не счел необходимым поднять пустотные щиты.

Жрец открыл глаза и посмотрел вокруг, чтобы найти покой — насколько это было возможно — в том, что его окружало. Тамбур представлял собой укороченный четырехугольник, чьи измерения были высчитаны с точностью до миллионной доли миллиметра, чтобы воспроизводить пропорции, если не сам размер, тамбура в святилище высшего генетора на Марсе — в мире-средоточии Механикус. Пол из черной стали был инкрустирован золотом и рубинами, что образовывали залитые светом узоры электрических цепей и алхимические фигуры. Бордюры на стенах состояли из рядов поршней и клапанов из полированной латуни, чье постоянное беззвучное гидравлическое движение переносило туда и обратно записанные двоичным языком катехизисы, восхваляющие Бога-Машину. Откинув глухой капюшон на плечи и запрокинув голову, генетор-магос созерцал механизмы над собой: множество слоев сцепленных друг с другом шестеренок, простейших, но при том наиболее святых символов жречества Механикус, которые невесомо парили и медленно вращались в воздухе, скрывая собой потолок.

Санджа пробормотал молитву и ощутил, как дрогнули электросхемы, вытатуированные вокруг глазниц, когда он соединил свое зрение с оптиконом, встроенным в стальную горгулью на стене, и осмотрел самого себя глазами духа машины.

Пышное алое облачение техножреца, в которое он был одет, как будто сверкало даже в тусклом свете, озаряющем тамбур. Позади, обрамленные очертаниями вторых огромных врат, что вели в центральный клуатр святилища, виднелись члены его свиты, с достоинством выстроившись в церемониальном порядке и ожидая его приказов. Хаим стоял в двух шагах за правым плечом Санджи. За ними находилось четверо скитариев, преданных воинов-храмовников культа Машины, в отполированных до блеска панцирях, пронизанных кибернетическими кабелями и проводами, с силовыми секирами в руках. По бокам каждого скитария окружало двое стражников-сервиторов, неразумных, выращенных в чанах автоматов, вооруженных собственными механизированными имплантатами. Они держались рядом, сдержанно опустив стволы орудий. Два светящихся черепа, каждый из которых был наполовину окован листовым золотом и снабжен гроздьями воспринимающих устройств и мехадендритов, парили в воздухе над плечами Санджи.

Тамбур был невелик, но его высокий свод терялся в тени над слоями незакрепленных шестеренок. Хоть свита и была мала, ее строй тянулся на всю ширину помещения.

Генетор-магос издал негромкий звук одобрения, почувствовав себя сильнее благодаря этому мигу созерцания. Его не запугать здесь, в его собственном храме. Что бы не происходило там, снаружи, они встретят это, как подобает их статусу.

— Пора, магос, — на сей раз слова Хаима донеслись из его собственного горла, а не пластины вокодера. — Вы просили, чтобы вас оповестили.

Санджа не ответил, что было совершенно правильно для официального лица, но просто отключился от горгульи, помедлил мгновение, чтобы перестроиться на обычное зрение, а затем сделал шаг вперед и при помощи передатчика над правым виском приказал вратам открыться.

Первым, что ворвалось внутрь, была лавина шума, и Санджу едва не передернуло, прежде чем он успел притупить свои чувства и поставить фильтры. То, что при закрытых дверях казалось глухим стуком, оказалось оглушительным грохотом, который был физически ощутим — как будто кто-то быстро постукивал его в грудь и дергал за одежду. Сквозь этот грохот можно было различить крики, вопли, визг и, периодически, звук бьющегося стекла или разлетающейся в куски пластмассы. Воздух полнился дымом и испарениями, так что бесчисленные толпы, кишащие у подножия ступеней, становились неразличимыми на расстоянии пятидесяти метров, а на сотне превращались в невидимый источник гвалта.

Санджа и не пытался гадать, сколько же их набилось на площадь, но он видел, как на ней размещались тысячи людей, когда крестные ходы Адептус собирались в этом полукилометровом круге из покрытых гравировкой плит. То было вдохновляющее зрелище — идущие ряд за рядом избранные слуги Императора, озаренные щедрым золотом гидрафурского солнца — но это… Фактически, это выглядело почти как намеренное издевательство над теми процессиями. Санджа мог разглядеть отсюда ряд кричаще ярких грузовиков и платформ, которые явно съехались на собственный дьявольский парад. Они были покрыты нелепыми конструкциями из фольги и пластика, которые неубедительно придавали им облик «Лэндрейдеров» Астартес, махин-«Левиафанов», повозок с реликвиями Экклезиархии и каких-то других машин. В кузовах и на крышах толпились танцоры и клоуны, разбрасывающие всякие безделушки и сладости. Санджа не испытывал ни малейшего желания отрегулировать имплантаты в коре мозга, чтобы разглядеть их более четко: двигаясь вперед вместе со своими спутниками торжественным церемониальным шагом и медленно ступая в унисон, он видел более чем достаточно.

У подножия рампы, ведущей к дверям святилища, возвышались два обелиска из алмазного стекла, каждый — на металлическом пьедестале высотой по пояс. На левом пьедестале стоял пухлый молодой человек со светлыми волосами, забранными в хвост, одетый в подобие комиссарской униформы с фуражкой, сбившейся на ухо. Он выгребал из карманов засахаренные нугаты или какую-то стимулирующую жвачку и швырял в радостно вопящую кругом толпу. Другой, тоже полный паренек в неубедительном подобии молитвенного платка Экклезиархии пытался вскарабкаться на пьедестал, схватившись за его лодыжки, но был слишком пьян, чтобы подняться. Подножие правой колонны кишело телами в одеждах разных оттенков зеленого цвета — пародиях на флотскую униформу или мантии Схоластии Псайкана. Женщина, одетая в то, что, как она скорее всего думала, было униформой имперского легата, вытащила бутылку, отщелкнула пальцем крышку и облила содержимым своих весело визжащих и теперь к тому же липких товарок. Крепкий мужчина в мантии писца Администратума схватил ее за талию и впился ртом в ее губы.

В море тел не было ничего вселяющего надежду: повсюду виднелись отвратные, чрезмерно украшенные попытки воспроизвести одеяния Сестринства, шлемы арбитров, униформы военных и служителей Администратума самого разного толка. Несмотря на твердое намерение оставаться спокойным, Санджа вознегодовал, увидев быстро мелькнувшую в толпе щеголеватую, расшитую блестками пародию на его собственное алое кимоно Адептус Механикус с печатями и значками, уродливо налепленными не на те места. А его гостьи все не было. Уже пора, или еще нет? Хаим просчитался, и Санджа не одобрял перспективу стоять тут и созерцать это зрелище хотя бы на секунду дольше, чем необходимо.

Один-два человека внизу заметили, что двери открылись. Они еще были не настолько пьяны, чтобы вознамериться подняться по рампе, но начали улюлюкать и приветственно кричать. Санджа собирался уже вернуться внутрь, когда увидел тех, с кем, судя по всему, должен был встретиться — сквозь стену блесток и шума проталкивался клин из дюжины Адептус Арбитрес в черных униформах, слишком строгих, чтобы быть бутафорией. Всего в нескольких шагах от нижней ступени они вдруг остановились. Сандже потребовался момент, чтобы сконцентрировать слух и понять, в чем проблема.

— Отойдите в сторону, — прозвучал голос главного арбитратора — она была на голову ниже своих спутников, а ее броню украшали знаки почета, которые Санджа без колебания счел подлинными.

— Ууу! Есть, мадам! Дорогу ее справедливости!

Хихиканье. Другая женщина, гораздо моложе и значительно более пьяная. Санджа решил, что это была та, что стояла спиной к нему, с высоко взбитыми и выкрашенными светящейся краской волосами, одетая в аляповатое подобие форменного мундира, какой носит префект Администратума. Одежда была маловата на размер.

— Это не шутка, и я не в настроении шутить. В сторону, черт побери!

Санджа рефлекторно напрягся — его сенсоры уловили гудение заряжающегося силового оружия.

— О, настоящая? Где взяла? Это же натуральная штуковина арбитров, как ее там, ну… силовая палка, короче. А я — одна из этих, Администр… из Администратума, ну этот… Преф… перф… Хороший штришок, кстати.

Снова хихиканье. Кто-то другой невнятно повторял «Арестуй ее! Арестуй!». Девушка схватила какую-то склянку.

— Давайте-ка выпьем за эту арбитскую штуку и за мою новую подружку, хоть у нее, надо сказать, очень скучный костюм. Ну, ты знаешь… не, дай закончу, ты очень, ты вообще реально вошла в роль.

— Я не играю никакую «роль», женщина. Это — печать арбитра-сеньорис Гидрафура. Отойди в сто…

— Слушай, это, арбитр се… как тебя там, утомляешь уже. Надо те выпить и…

Хрясь. Санджа невольно поморщился.

Не обращая внимания на причитания людей позади, арбитр пошла, печатая шаг, по лестнице, к ожидающему наверху Сандже; отделение двигалось следом, в руке у нее шипела силовая дубинка. На верхней ступени женщина движением большого пальца отключила поле и с видимым усилием расслабилась; оба сделали шаг вперед, приветствуя друг друга. Санджа вытянул одну руку из рукава и сделал жест Великого Двигателя, а его гостья щелкнула каблуками и прикоснулась дубинкой ко лбу, после чего переместила правую ногу на полшага назад и совершила легкий поклон — то был краткий салют старшему по званию Адептус.

— Именем искусного и непреходящего Бога-Машины я приветствую вас в его храме и под сенью его благодати. Да хранит вас чудо Машины, — Сандже пришлось повысить голос, чтобы преодолеть гвалт. — Я приветствую вас и собственным именем, именем Кайнеза Санджи, магоса и генетора великого культа Механикус, и клянусь в своем благоволении во имя Императора-Омниссии.

— Я принимаю и возвращаю ваше приветствие и скромно выражаю свое уважение к Механикус, — ответила гостья. — Шира Кальпурния Люцина, арбитр-сеньорис из Адептус Арбитрес, приветствует вас, служа Имперскому Закону и Богу-Императору Земли. Император хранит.

— Благодарю. Я полагаю, вы согласитесь с тем, что это не место для высоких церемоний. Не соблаговолите ли вы пойти со мной?

Санджа с нетерпением ждал, когда же врата храма снова отделят его от толпы. Арбитр наверняка чувствовала себя так же. Санджа вежливо отступил назад, пока она раздавала какие-то краткие инструкции своим подчиненным. Те разошлись полукругом, повернувшись спинами к вратам, и стояли на карауле, пока свита Механикус не вернулась в святилище. Арбитр-сеньорис прошла следом, когда он величаво проплыл между створками.

Когда адамантитовые плиты начали сдвигаться, Санджа ненадолго рискнул достоинством, бросив взгляд через плечо: примерно дюжина гуляк столпилась вокруг распростертого тела девушки со светящимися волосами. По большей части они пялились вверх, на храм, или заламывали руки. Санджа высокомерно повернулся к ним спиной и позволил створкам с грохотом закрыться.

Зиккурат Механикус, выстроенный в точных геометрических пропорциях, поднимался над их головами, а подножием зарывался в стену Босфорского улья, но все, что Санджа хотел обсудить со своей гостьей, находилось в верхних залах.

Когда они шли через тамбур, где встроенные в притолоки внутренних дверей сервиторы-часовые пели благословения на двоичном языке, Санджа увидел, что его гостья сняла шлем и удивленно созерцала технические таинства вокруг себя. Он одобрительно кивнул: она была впечатлена и платила ему ответным комплиментом, демонстрируя свои чувства. Когда песнь закончилась, и они поднялись на лестницу с более ярким освещением, он рассмотрел ее немного подробнее.

Она была на голову ниже его и двигалась непринужденно и уверенно. Черты лица были правильными, зеленые глаза отдавали холодом, но ярко светились интеллектом. Темно-золотистые волосы, выбившиеся из-под шлема, ниспадали чуть ниже ушей, вокруг рта и глаз виднелись первые намеки на морщинки. Выражение ее лица было суровым, и Санджа подумал: то, что вызвало эти морщины, наверняка было недобрым. Три параллельных шрама, давно затянувшихся и ставших не более чем прямыми аккуратными розовыми линиями, тянулись от левой брови и исчезали под волосами.

Они прошли сквозь внутренние двери в широкий клуатр, который уходил в центр башни. По обеим сторонам от него ответвлялись лестницы. Стены и пол здесь были из грубого серого рокрита, и контраст с богато украшенным тамбуром, похоже, слегка обеспокоил женщину. Она немного отстала, когда они прошли по длинному лестничному пролету и повернули в коридор, ведущий к девоторию генетора. Она выглядела сдержанной и полной почтительности, и он понял, что арбитр не уверена, можно ли ей говорить. Решив побыть гостеприимным хозяином, Санджа тоже замедлил шаг и пошел рядом с ней.

— Мы подготовили церемонию, еще когда вы только выехали, поэтому можно начинать, как только скажете. Однако ваша поездка сюда оказалась… несколько менее безмятежной, чем обычно бывает в этом квартале. Если пожелаете очистить свой разум и подготовить себя, прежде чем мы начнем, мой помощник покажет вам, как пройти к келье. Она маленькая, но тихая.

— Благодарю, мастер генетор, но я готова. То, что произошло снаружи, вызвало раздражение, но не нарушило равновесие, как я думаю.

— Достоинство и сдержанность — похвальные качества. Я это одобряю, арбитр Люцина. Сюда.

— Кальпурния.

— Прошу прощения?

— Арбитр Кальпурния. Извините, мастер Санджа. Я не подумала об этом. В формальных приветствиях я использую протокол Ультрамара. Фамилия идет второй, личное имя третьим. Здесь я — Шира Кальпурния, так же, как вы — Кайнез Санджа, — она с извиняющимся видом улыбнулась. — Простите еще раз. Я не хотела обидеть вас.

— Я не обижен, арбитр Кальпурния.

Он увидел, что она расслабилась, а потом, к его тайному веселью, опять напряглась, проследовав за ним в двойные лакированные двери девотория. Это была небольшая узкая комната со стенами, покрытыми красными панелями, и потолком, на котором танцевали голографические скульптуры молекул аминокислот. Ее подготовили именно так, как приказал Санджа — два ряда сервиторов с медицинскими флягами формировали коридор, ведущий к подушечке-подставке для коленей, лежащей перед святилищем. Реликвии на алом алтарном покрывале — центрифуга, инъекторная перчатка, геномы святых Механикус, высеченные на свитках из тонкой, как бумага, стали — отражали мягкий золотистый свет ламп.

Кальпурния с порога отдала честь алтарю и немедленно пошла к подушечке, снимая на ходу свой полупанцирь. Санджа встал лицом к ней у другого края алтаря, Хаим взял у нее броню. Она расстегнула верх форменного обтягивающего комбинезона, не дойдя до груди, но оголив плечи и спину. Она все еще сохраняла хладнокровный вид, но Санджа теперь смотрел на нее глазами люминантов вдобавок к собственным, и в мозаике образов, льющихся в аугментированную кору головного мозга, он видел опасение, демонстрируемое температурой тела, кислотностью кожи, мозговыми волнами. Люминанты полетели вдоль ряда сервиторов, щелкая дендритами, забирая и загружая сосуды биотической жидкости, вытянули инъекторы, а потом безмолвно подплыли к алтарю и повисли за плечами Кальпурнии, выставив из дендритов сверкающие веера иголок.

Санджа пробормотал короткое благословение на высоком готике, потом переключился на машинный код и приказал люминантам действовать. Кальпурния на миг задержала дыхание, когда иглы вошли под кожу, а потом люминанты снова поднялись в воздух, и дело было сделано.

— Идите за мной.

Санджа спустился с алтарного возвышения, но Кальпурния к тому времени уже встала и снова натянула комбинезон. Хаим подошел с панцирем в руках. Она повернулась, втиснулась в броню и застегнула ее, едва поморщившись, потом снова пошла в ногу за Санджей, который вывел ее обратно в тамбур и в галерею, которая окружала центральный зал храма.

— Немного походим, — сказал он. — Движение поможет елею впитаться быстрее. Хаим должен был дать вам амулеты… — она подняла их. — Хорошо. Железное Колесо и Спираль Кадуцея — сильные талисманы Механикус. Сожмите их как следует, и они сделают благословение воистину могущественным.

Несколько минут они шли в молчании: покинули девоторий, минули лестницу, по которой поднялись, обошли круглый зал, полный дверей, где с одной стены взирал непостижимый получереп-полушестеренка Механикус, снова мимо ступеней к дверям девотория и так далее. Скитарии и сервиторы следовали за ними первый круг, потом Санджа приказал им уйти. Периодически Кальпурния украдкой дергала исколотыми плечами, пытаясь более комфортно расположиться в броне. Хаим безмолвно волочился следом с ее шлемом. Они наполовину прошли третий круг, когда Санджа заговорил:

— Рискну предположить, арбитр Кальпурния, что вы не в первый раз проходите ритуал вакцинации. Вы, похоже, знаете свою роль в нем так же хорошо, как я.

Она улыбнулась.

— В ходе карьеры меня назначали на разные посты по всему сегментуму Ультима, а теперь перевели сюда, магос. По большей части все эти переезды были на значительные расстояния, поэтому мне нужно было укреплять иммунитет перед новым местом работы, хотя настолько сложные церемонии никогда не проводились. Обычно это делал на борту корабля арбитров кто-нибудь из наших собственных медиков под присмотром младшего генетора, и они не использовали этих… — она кивнула назад.

— Люминанты? Это реликвии и слуги одновременно, вероятно, редкие на меньших мирах с менее выраженными традициями Механикус. Продолжать служение Богу-Машине после органической смерти — возможность, которая выпадает не каждому, — он показал рукой позади себя. — Это — череп Клайда Менкиса, который был верховным адептом этого святилища сразу после свержения Кардинала-Отступника. Другой принадлежал Бахон Сул-лейе, моей непосредственной предшественнице и наставнице. Я имел немалую честь лично подготовить ее череп к механизации.

Кальпурния бросила на люминантов еще один, несколько менее спокойный взгляд.

— Они могут действовать сами по себе?

— Я назначен их инструктором, ибо я — инструктор сервиторов. Эта привилегия соответствует моему рангу. Люминанты помогают мне в работе и исследованиях. Их точность и чувства весьма тонки, как и следует ожидать от идолов Бога-Машины. Обычно ритуал требует лишь одного из них, но вы прибыли из такой дали, а на мир, подобный Гидрафуру, попадают штаммы бактерий и вирусов со всего сегментума, поэтому вы нуждались в гораздо более тщательной процедуре, и я призвал обоих своих люминантов.

— А также они отслеживают мой химический след и поведение, чтобы убедиться в том, что я — та, кем себя называю, и что во мне нет никакой психической или гипнотической скверны, которая могла бы вызвать сомнения в безопасности моего визита.

Санджа резко повернул голову и уставился на нее, а она громко рассмеялась.

— Я сказала, что процедуры отличались, магос, а не что я никогда раньше не имела дела со жречеством Механикус. Доступ в ваше святилище — большая честь, которая внушает смирение, но когда я прошла вовнутрь без обысков, без проверки на наличие оружия или осмотра охраной, то задумалась, как же вы удостоверитесь, что я не представляю опасности. Помните, я Адептус Арбитрес. Мы осуществляем закон Императора, творим правосудие Императора и храним Его мир. Нам привычно думать о таких вещах. Вам не нужно подтверждать это, если не хотите.

— Ваш ум так же остер, как иглы моих собственных люминантов, ваша справедливость, — Санджа не был уверен, следует ли ему чувствовать гнев или веселье. — Я уверен, что арбитр-майоре не пожалеет о том, что послал вас из самого… Ультрамара, так ведь? Долгое путешествие. Это делает вам честь.

— Я выросла в Ультрамаре, да. Но последняя моя служба была на Эфеде, к северо-западу отсюда. Все равно это большое расстояние. Я далеко от дома.

В ее голос вкралась нота печали, и еще несколько минут они шли в тишине. Периодически какой-нибудь биоавгур на одном из люминантов издавал жужжание или щелчок, фиксируя новую деталь реакции организма. Прошло немного времени, прежде чем Санджа удовлетворился и повел арбитра обратно к дверям, ведущим в тамбур.

— Значит, все? Люминанты сказали свое слово?

— Сказали, и я подтвердил это, посредством их глаз и духа. У вас не было отрицательной реакции на умащение, а их глаза показывают, что ваше тело приняло вакцины. Заблаговременные ритуалы и лечение, которое вы проходили до прибытия, заложили хороший фундамент. Мое искусство сложнее, чем у медиков, и процесс завершится сам собой через день или два. Мое доверенное лицо посетит вас сегодня вечером и проинструктирует, какие именно молитвы и тексты читать на закате дня и утром, чтобы удостовериться в этом. Вряд ли что-то помешает вам, арбитр, занять свое место в Мессе Балронаса и Сангвинале.

— Хорошо. Я жду их с нетерпением. По дороге сюда я читала «Записки пилигрима» Галимета, и он описывает мессу как нечто необычайное. Я, разумеется, ожидаю, что она будет несколько более душеполезной, чем это! — она кивнула на внешние двери. — Галимет создал у меня впечатление, что период до мессы посвящен самоотрицанию и покаянию. Досье, которое мне прислали, говорили о том же, — будто в ответ на ее слова, сквозь стены пронесся быстрый синкопированный грохот баса. — Но я должна сказать, магос, что если это представление снаружи — то, что на Гидрафуре называют покаянными раздумьями, то я дальше от дома, чем думала.

Санджа безрадостно улыбнулся.

— Ваш первый урок в поведении гидрафурцев, леди арбитр. В наши дни это уже часть ритуала. Министорум с плачевными успехами пытается навязать аристократии более общепринятый идеал благочестивого поведения, но когда высокородные собираются и достигают определенной критической массы, как это произошло здесь, они подчиняются лишь своим нормам. Я так понимаю, что в менее утонченных кругах строже чтят поведенческие догмы Экклезиархии, если это вас утешит. Все это сдуется само собой через пару часов.

— Я бы предпочла, чтобы площадь расчистилась раньше, — Кальпурния нахмурилась. — Я застряла в центре треклятой толпы, когда все они начали сбиваться в этот район, было уже поздно, чтобы вернуться и взять транспорт, но, уверена, со Стены уже вызваны отряды для подавления беспорядков … Что?

Санджа смотрел на нее.

— Извините, магос. Я вас перебила?

— Говоря откровенно, арбитр Кальпурния, хоть я и из ордена, который известен своей отстраненностью от повседневных дел Империума, не могу удержаться от мысли, что Гидрафур устроен лишь самую чуточку не так прямолинейно, как вы, вероятно, считаете.

Прежде чем она успела спросить, что он имел в виду, двери широко распахнулись, и снова внутрь хлынул шум праздника.

Туман стал гуще. Неподвижный теплый вечерний воздух наполняла каша из разноцветных декоративных дымов, духов, какой-то отражающей дымки, из-за которой свет и все цвета неестественно блестели. Кальпурния поспешно вернула свой шлем на место, а Санджа опустил на лицо фильтр-вуаль. Никаких признаков девушки, которую ударила Кальпурния, не осталось, все остальные гуляки виднелись лишь как размытые движения в тумане. Судя по звукам, накал вечеринки не угас.

— Есть проблемы, Баннон?

— Нет.

Кальпурнии и ее помощнику пришлось перекрикивать шум. Где-то позади рампы, сквозь туман засверкала пиротехника: дожди светящегося конфетти, миниатюрные шутихи, которые блестели и трещали над головами толпы, оставляя за собой размытые следы и клубы горячего дыма. Кальпурния пошла к своему отряду, потом повернулась, чтобы козырнуть Сандже на прощание.

Первая пуля врезалась в ее плечо под косым углом, с гудением срикошетила от панциря и ушла в стену храма. Крохотный осколок черного керамита искрой отлетел в сторону и обжег подбородок арбитра, стоявшего рядом.

Рефлексы вступили в дело, прежде чем Кальпурния поняла, что происходит. Она бросилась вниз и в сторону по рампе. Вторая пуля попала в шлем над правым глазом, не пробив броню, но оставила на ней трещину и заставила арбитра отшатнуться и временно потерять ориентацию. Третья пролетела мимо уха. Отделение помчалось за ней по ступеням, отцепляя дробовики и щиты и выпуская громкие залпы над головами людей.

Толпа начала волноваться, как трава под сильным ветром. Ближайшие весельчаки завизжали и ринулись на тех, кто стоял дальше, пока толпа не уплотнилась настолько, что уже никто не мог пробиться сквозь нее. Люди отпрянули, наталкиваясь друг на друга, и бросились в три разные стороны, в то время как арбитры разделились на две группы и сомкнулись вокруг Кальпурнии. Она с трудом поднялась на ноги, пошатываясь и мотая головой. Щиты дрогнули, когда в них ударили еще две пули, одного арбитра отбросило назад — третий снаряд разбил ему часть шлема, прикрывающую щеку.

Кальпурния попыталась усилием воли избавиться от звона в ушах. Перед глазами все плыло. Понадобилась целая вечность, чтобы заставить ноги двигаться, и еще одна, чтобы убраться в строй, под щиты охранников. Они защищали подножие рампы, выстроившись образцовой стрелковой шеренгой Арбитрес: те, что в первом ряду, стояли на одном колене, выставив в бойницы на щитах дробовики и ведя непрерывный огонь на подавление, второй ряд стоял позади, стреляя более точно и целясь поверх голов. Сейчас они стреляли высоко, стараясь оттеснить толпу, но в ответ продолжали лететь пули.

— Баннон! Видишь что-нибудь? Укажи цель!

Гул вокс-рожков затих, а уж шум толпы арбитрам перекрикивать было куда привычней.

— Ничего! Ни стрелков, ни оружия, ни звука, ни вспышек! — в голосе Баннона послышался оттенок страха.

Какой-то гуляка, скаля зубы и спотыкаясь от ужаса, попер на них, и двое бойцов умелыми толчками щитов сбили его с ног. Они разделились всего на долю секунды, но в этот миг третья пуля пронеслась между щитами и оцарапала панцирь Кальпурнии. Удар отдался по всей грудной клетке. Она выругалась и притормозила. Стреляли по горизонтали, где-то на уровне земли, не снайпер на высоте. Никто из тех, кого она видела, не мог стрелять с такого угла. Они…

Слева раздался грохот — повалилась курильница с благовониями. Она бросила на нее взгляд, но заметила лишь пару перепуганных безоружных людей, удирающих прочь. Пригнувшись, Кальпурния продолжила спускаться по рампе к обелиску по левой стороне. Арбитры разомкнули строй щитов для большей подвижности в перестрелке, двое остались охранять упавшего товарища, остальные прикрывали Кальпурнию. Пуля врезалась в броню на плече, пустив трещину, и она снова пошатнулась и выругалась. Эти ублюдки были повсюду. Она пробежала последнюю пару шагов до пьедестала…

Но там никого не было. Пули были мелкокалиберные, пистолетные. Но в радиусе поражения пистолета не было ни одного человека.

Площадь ревела. Вечеринка перешла в суматоху, и люди метались туда-сюда, пытаясь выбраться из-под огня. Но слева их не было, там, где упала курильни…

Баннон высунулся из-за пьедестала, чтобы быстро оценить ситуацию. Пуля врезалась в край его щита и срикошетила рядом с ухом Кальпурнии, так что даже сквозь шлем с подкладкой она услышала ее визг. Она схватила Баннона за плечо и рывком вернула его назад. Вторая пуля выбила кусок из ободка щита.

Нет. Невозможно. Никто не мог рассчитать такой рикошет. Не мог же?

Надо двигаться.

— Идем. К той перевернутой курильнице. Прикрываться со всех возможных сторон. Считать, что враг может скрываться где угодно. Сейчас!

Они обогнули пьедестал и побежали вперед. Пространство перед ними было пусто, люди толклись по сторонам.

— Ничего! — она покрутилась на месте, пытаясь…

Что это? Движение?

Она уклонилась в сторону, вместо того, чтобы выпрямиться и стрелять, и это спасло ей жизнь. Пуля пробороздила бок шлема и сбила его набок — секундой раньше, и она вонзилась бы в верхнюю губу. Она сорвала шлем и боком, как краб, поспешила удалиться от остальных. Кто бы это ни был, движущаяся цель не усложняла ему задачу.

Без поляризующих фильтров над глазами все источники света в отражающем тумане мерцали и искрились. Она сузила глаза и почти увидела… но тут ей пришлось отбежать на два шага вбок и перепрыгнуть через перевернутый стол, когда две пули пронизали воздух позади нее. Третья ударила в твердую древесину, и Кальпурния выпустила три громоподобных залпа туда, где ей померещились звуки выстрелов. Она неправильно поставила ноги, поэтому отдачей ее развернуло почти на четверть оборота. Попятившись, чтобы сохранить равновесие, она услышала рев еще трех дробовиков, открывших поддерживающий огонь.

Ничего. Туман, слабое эхо, хныканье гуляк, распростертых на земле. Голова гудела — один из этих выстрелов в голову сделал свое дело, несмотря на шлем, и это ослабляло ее. Усилием воли она заставила себя остаться на ногах.

Во мгле что-то завихрилось. Она послала туда пулю, как раз когда ее догнало отделение. Кальпурния держала пистолет высоко, двигая им туда-сюда перед лицом. Хотелось бы, чтобы это был дробовик, но она хорошо понимала, чего будет стоить мгновение, которое уйдет на обмен оружием с одним из охранников. Стабпистолет гигантского калибра, который ей выдали, был оружием командира, наводящим шок и трепет. Из него арбитры-сеньорис могли производить мощные, разрушительные выстрелы в самые приоритетные цели, чтобы запугать бунтующую толпу и грубо продемонстрировать данную Империумом власть, в то время как другие арбитраторы и снайперы ведут настоящий огневой бой. Постепенно к Кальпурнии приходило неприятное осознание того, насколько ограниченны возможности этого оружия в реальной перестрелке. Отсутствие шлема заставляло ее нервничать почти до тошноты.

Какая-то женщина, лежащая на спине неподалеку, резко вдохнула и дернулась, и Кальпурния едва не застрелила ее, подчинившись рефлексу. Понадобилось мгновение, чтобы понять: это вызвано не паникой, но физической болью, как будто на нее кто-то наступил. Арбитр съежилась в позе эмбриона, прижавшись к самой земле, прицелилась повыше и дважды выстрелила над распростертой женщиной, изо всех сил надеясь, что пули пройдут над любыми случайными встречными, которые могут оказаться рядом. От отдачи она перекатилась и поднялась обратно на ноги. Долю секунды спустя Баннон выпустил очередь в то же место, и вот тогда этой маленькой темноволосой девушке, похоже, пришло в голову, что пора что-то делать. Она завизжала и вскочила на ноги, напугав людей вокруг, которые тоже принялись кричать, и вдруг из дыма поднялось два десятка человек и побежало кто куда, спасая свои жизни. Туман между ними клубился, как будто…

Как будто там был еще один человек, силуэт, пробивающийся сквозь толпу, расталкивая воздух и тела. Кальпурния быстро побежала в ту сторону. Звон в ушах превратился в вой, борющийся с воплями толпы. В отдалении раздался треск: рухнула одна из парадных платформ. Арбитр искала признаки врага и почти что уже могла их увидеть. Там дым двинулся не так, как должно, здесь толпа дрогнула и отхлынула, наткнувшись на нечто невидимое. Оно двигалось вдоль края отступающей массы людей, и Кальпурния практически чувствовала, как по телу ползет его прицел.

Отделение металось, отчаянно ища цель. Времени раздавать им инструкции не было — пока она объяснит, ее уже убьют. Надо положиться на то, что они откроют огонь следом, когда она заметит противника. Он мог сейчас двигаться на новую позицию или…

Теперь она знала, что ищет, и держала пистолет наготове. Люди, бегущие перед ней, заколебались, толпа расступилась, и один мужчина наткнулся на нечто незримое. Теперь. На одних только нервах и рефлексах, прицелившись едва на миг, Шира Кальпурния выпустила пулю, которая промчалась сквозь пустое пространство и вонзилась прямо в сердце убийцы.

Седьмой день Септисты

Одиннадцать дней до Мессы святого Балронаса.

Празднество святой Рапанны и святого Скея.

Поминовение Второго жертвоприношения колхан. Первая Конгрегация просителей.

В эти дни перед вигилией имперские храмы размещают священников за каждой уличной кафедрой, чтобы те читали проповеди на рассвете и закате. Никто и ни под каким видом не должен на них отсутствовать, кроме как в тягчайших обстоятельствах или из-за вмешательства свыше, ибо эти проповеди нисходят от самого епарха гидрафурского, дабы усилить ум, тело и душу для предстоящих физических и духовных трудов.

В это время Экклезиархия прислушивается к особым молитвам и прошениям. Все те, кому следует просить отпущения грехов, должны были уже обсудить это с местными проповедниками, и сейчас они готовы предстать либо в назначенном им святилище, либо в одной из имперских капелл на склонах Босфорского улья, либо на Высокой Месе, либо у врат Собора.

Также это первый день, в который пилигримы, остановившиеся ниже Собора, движутся через Августеум к пику улья. Следует оказывать подобающее уважение всем, кто носит коричневую мантию паломника. Те, кто направляется к Августеуму через ворота Пилигримов или Аквилы, могут взять с собой небольшое подношение в виде простой пищи или дистиллированной воды, чтобы предложить его пилигримам, идущим мимо по пути к Кварталу Мастеров или по Хиросийской дороге. Если пилигрим подберет еду, положенную кем-либо на обочине, это традиционно считается благим знаком, приносящим счастье. Небольшие сувениры и религиозные предметы, выставленные в Квартале Мастеров, предназначены для той же цели. Как-либо повреждать или перекладывать их считается постыдным и запретным делом.

Участники служб в память о Втором жертвоприношении должны носить на шее или талии маленький камень на шнурке. Образ святой Рапанны могут носить все, кто желает ей поклониться, но образ святого Скея в этот день священен, и к нему имеют право прикасаться и носить его только представители Адептус Министорум.

Глава вторая

Куча инфопланшетов наконец обрушилась с пуфа и рассыпалась по полу, постукивая друг о друга, потом раздался глухой удар, с которым упала груда факсовой бумаги, а затем в маленькой квартирке, три дня как новом доме Кальпурнии, снова воцарилась тишина. Она даже не стала убирать руки, прикрывающие глаза. Всего полчаса назад она пообещала себе, что поспит — лучше заняться всем этим утром на свежую голову, чем загонять себя ночью.

Кальпурния приоткрыла глаз ровно на столько времени, чтобы взять с пуфа бокал и осушить последний глоток выдержанного красного вина. Все еще полулежа в глубоком кресле, она ощутила, как вкус наполнил рот и постепенно перешел в послевкусие, затем нехотя поднялась и отставила бокал в сторону, чтобы его убрали коридорные. Сама идея наличия слуг все еще казалась непривычной, но сегодня вечером арбитр лишь радовалась избавлению от обязанностей. Она чувствовала себя выжатой, как лимон. Формальные обязанности, раны, оставшиеся со вчерашнего — все утро над ней тряслись личные медики арбитра-майоре, — неотступная тошнота от вакцин Санджи. Она вспомнила, что не посоветовалась с генетором насчет вина, и задумалась, не могло ли оно как-то взаимодействовать с прививками. Это раздражало — она обычно не забывала такие вещи. Наконец она вздохнула, глянула в большое окно, где последний дневной свет постепенно покидал небо, рухнула обратно в кресло и потянулась за следующим планшетом.

Это были заметки с первой полной, формальной, рабочей встречи с новыми коллегами в качестве новопосвященного в должность арбитра-сеньорис Гидрафура. Они встретились в богато украшенных покоях арбитра-майоре на одном из верхних этажей самой высокой башни великой крепости Арбитрес под названием Стена. Сидеть за столом с тремя верховными арбитрами, вероятно, самой знаменитой системы в целом сегментуме и без того было нелегко, но вот чего она и не представляла, так это то, что темой встречи будет исключительно она сама. Или, если точнее, подумала она, снова пролистывая свои заметки, темой был тот человек, который очень упорно и почти успешно пытался убить ее предыдущим вечером.

— Давайте устраним наиболее очевидный вариант первым, — начал Дворов, откинув назад спинку кресла и вытянув перед собой ноги в сапогах. Арбитр-майоре Криг Дворов, гранд-маршал и великий судебный претор Гидрафура, был человеком с длинным, изборожденным морщинами лицом и сухой отстраненной манерой речи. Почему-то Кальпурния ожидала другого. — Первым же делом я — как и вы, я уверен — предположил, что эта атака была просто местью за то, что наша коллега отправила в нокаут ту юную леди, которая не собиралась уступать ей дорогу. Как ее там звали?

— Кета Мерколи-Баллайн, — подсказал мужчина, сидящий за маленьким круглым столом напротив Кальпурнии. — Или, как она бы наверняка предпочла, благородная леди Кета из досточтимых Мерколи высокого дома Баллайн. Конечно, если бы она не настояла на полном церемониале и использовала краткую форму. Но, впрочем, поведение леди Кеты до того, как наша новоприбывшая коллега попыталась сделать ее чуть цивилизованней, говорит мне, что эта милая дамочка из высшего общества не отличается формальным складом ума.

На последней фразе Кальпурния бросила на него резкий взгляд, но, насколько она могла сказать, в ней не крылось никаких насмешек. Иногда судить об этом было сложно: арбитр-сеньорис Нестор Леандро, первый из троих помощников Дворова, имел утонченные повадки и любил приукрасить свою речь, в чем, по ее мнению, порой перегибал палку. Эта театральная манера хорошо сочеталась с раскатистым резонирующим голосом и красивыми волнистыми волосами серебристого цвета. Кальпурния не удивилась, когда узнала, что Леандро — завсегдатай театров и опер, а также владеет целой библиотекой речей известных имперских ораторов.

— Что касается ее, — продолжал Леандро, — то нет причин, по которым вы должны были бы слышать о Мерколи или о самой леди Кете. Месса и связанные с ней празднества пришлись как раз на то время, когда Баллайнам действительно хотелось бы привлечь к себе внимание, чтобы компенсировать эффект, произведенный их недавним выходом из соревнования за контракты, связанные с перелетами на Контоскалион. Но среди Баллайнов было много споров по поводу того, как для них обернется значительное присутствие на Мессе — подорвет ли оно их усилия в этом аспекте или же уверит их союзников, что они сильны и держат ситуацию под контролем, чтобы те продолжали в них вкладываться. Все это было не более чем закулисным шепотом, вы понимаете, это то, что я открыл, содрав несколько слоев безразличия и незаинтересованности. Суть, впрочем, в том, что если бы даже Мерколи-Баллайн имели возможность организовать столь профессиональную попытку убийства, и даже если бы они были настолько глупы, чтобы выдать себя, подстроив ее, и даже если бы они проявили еще большую глупость, избрав целью агента Имперских Адептус, нет никакой логики в том, чтобы делать все это ради никому не нужной дальней родственницы, вертихвостки вроде леди Кеты, которая, насколько я могу сказать, заработала привилегию съездить сюда на Мессу только потому, что семья не знает, что с ней делать, кроме как попытаться свести ее с относительно приличным местным пареньком в надежде на более-менее полезный политический брак. Принимая во внимание все обстоятельства, я подозреваю, что шлепок силовой дубинкой по носу должен быть наиболее интересным событием, которое произошло в ее семье за весь сезон.

— Вы бы, Нестор, время от времени останавливались да переводили дух. К тому времени, как вы заканчиваете некоторые фразы, у меня уже голова кружится, — Дворов повернулся к четвертому сидящему за столом. — Итак, мы все поняли, кто не мог подослать убийцу. Есть идеи, кто мог?

— Нет.

На роль полной противоположности Леандро едва ли можно было подобрать более подходящего человека, чем арбитр-сеньорис Рё Накаяма. Он был коренаст, а Леандро — высок, и голос у него был грубый и хриплый, в то время как у Леандро — гладкий и медоточивый.

— Нестор прав, на это дело понадобилась куча ресурсов. Не только денег. Связи, доступ к редкому оборудованию и совершенно нелегальным лицам, — он перевел взгляд на Кальпурнию. — Вы помните, как передали труп генетору после того, как убили это существо?

Она кивнула. Воспоминания о вчерашнем вечере были несколько разрознены из-за легкого сотрясения мозга, нанесенного пулями, ударившими по шлему, но это она помнила. Пространство между участниками празднества, заполненное лишь дымом и искрами, превратилось в бледное размытое пятно, оно, в свою очередь, стало серо-бурым силуэтом, тот — шатающимся контуром в дымке, а контур — падающим телом. Она смутно помнила, как поковыляла вперед и всадила еще две пули ему в спину, а следующим воспоминанием было, как она полулежала на инкрустированном полу святилища Механикус, а Санджа и Хаим созывали сервиторов.

— Механикус раньше уже помогали нам с подобными проблемами, — продолжил Накаяма, — хотя и нечасто. Их магосы-генеторы владеют наилучшими инструментами и умениями для того, чтобы извлекать знания из имеющихся улик. В этом их никто не превзойдет, даже наша собственная лаборатория-вериспекс. На этот раз мастер Санджа взял останки и отдал на работу своим адептам, не дожидаясь, пока его попросят. Даже до того, как мы успели попросить его выдать тело нам. Думаю, он считает это происшествие вроде как личным оскорблением, поскольку оно произошло прямо перед его храмом, и хочет это исправить. Я читал его доклад — он спрашивал насчет вас, Шира, но вы были на встрече с Кальфус-Меделлом.

Кальпурния на миг позволила себе надежду, прежде чем Накаяма загасил ее.

— Конечно, они ничего не добились. Они, очевидно, были в ярости, или, по крайней мере, так близко к ярости, насколько это для них возможно. Санджа сначала был уверен, что адепты что-то упустили, но они изучили нашего приятеля при помощи лучших авгуров и инструментов, и все равно сказать им практически нечего. Это мутант? Да. Тренированный псайкер. Так он и не давал себя увидеть. Аугментированный? Конечно. Глаза и моторные области мозга очень усилены, это чтобы сделать из него специалиста по быстрой стрельбе. Можно ли отследить его происхождение? Шансов ноль. После смерти активировался токсический имплантат в пояснице, который нанес огромный ущерб тканям. Когда я попытался докопаться до деталей, Санджа довольно быстро воспользовался своей прерогативой секретности, но ясно как день, что мы уже не получим годного генетического отпечатка. Подобные меры против отслеживания требуют огромных ресурсов и умений, да к тому же незаконны. Псайкерская натура убийцы в любом случае гарантировала ему смертный приговор. Чертовски большие вложения в одного-единственного агента и одну-единственную атаку.

— Удивите меня, Рё, — сказал Дворов, глядя в потолок. — Скажите, что нам удастся отследить оружие.

— Мы попытаемся, но они, судя по всему, не соответствуют ни одному установленному архишаблону Механикус. Пока что, по крайней мере, так. У магоса Санджи есть довольно продвинутый медицинский кабинет, но это святилище, в конечном счете, не более чем дипломатический пост. Они хотели отослать эти вещи в один из более крупных цехов в улье Константа, но я решил, что не надо позволять им снова помахать своими прерогативами и оставить бионику себе. Не думаю, что мы получим ее обратно, как она есть.

— Нам, наверное, лучше не давить. Будь с ними полегче, Рё, просто поблагодари их за помощь и вырази надежду, что они найдут бионику интересной. Оформи это так, будто мы делаем им услугу в обмен на быстрое исследование тела. Делегация четвертого уровня, — Дворов побарабанил пальцами по столу. — Рё прав. Мне становится дурно от одной мысли о том, сколько сил ушло на подготовку этого человека, на то, чтобы мы не могли его идентифицировать. Шира, если бы напали на любого из нас троих, то мы бы сразу пошли листать досье врагов, и у нас были бы какие-то идеи по поводу того, что могло сподвигнуть их на такие усилия. Но вы в системе всего — сколько там — две недели? А на самом Гидрафуре — считанные дни.

— Которые я провела здесь, в Стене, — добавила Кальпурния. — Вчера я, можно сказать, буквально впервые вдохнула гидрафурский воздух. Я прокрутила в уме все свои действия и не нашла ни одной вещи, которая могла бы вызвать нечто подобное.

— Тогда я положусь на ваше суждение, — сказал Дворов. — Мы не можем исключить ни одну версию, но пока что следует в первую очередь ориентироваться на вариант оппортунистической атаки против нашего порядка в целом. Также мы не можем считать это делом исключительно ульевого или планетарного уровня. Месса святого Балронаса привлекает зрителей со всей системы и еще, насколько я могу сказать, дюжины других систем этого субсектора. Если учитывать все, что нам известно, это вполне может быть какой-нибудь минеральный барон со Шталь-Тэта, который мстит за конфискацию имущества, совершенную по приказу одного из наших коллег за четыре системы отсюда. Просто предположение, Шира, вот и все, — он заметил, что Кальпурния сделала заметку. — Вести уже разошлись. Я получил дюжину запросов на аудиенции от самых разных сторон, которые хотят знать, что происходит, или желают провернуть какое-то дело в связи с этим. Кальфус-Меделл, пожалуй, пока самый важный из них, но определенно не единственный.

— С этим нам, коллеги, придется вести себя изобретательно.

Дворов закончил собрание такими словами:

— Думаю, мы все согласны, что это прерогатива Ширы — руководить расследованием собственного неудавшегося убийства. Не надо говорить, Шира, что вам надо будет тесно сотрудничать с этими двоими. Я уверен, что ваша репутация оправдана, но это будет не совсем рутинное расследование.

— Знание местности, сэр. Я понимаю, — так она ему ответила.

И она понимала. Она начала подозревать, что карьера, подобная ее собственной, неразрывно связана с невозможностью привыкнуть к постоянным кочевьям с одного мира на другой. Переехать с одной точки в другую на той же планете было просто, как и перемещаться в пределах одной зоны: ее родители оба занимали высокие должности в органах власти Ультрамара, и до того, как пойти в арбитры, она путешествовала чаще, чем большинство людей. Тренировочная станция на Мачиуне была терпима, потому что там было еще семьсот девяносто девять других напуганных новобранцев, но на первом посту, в гарнизоне на Дрейд-73, жилось куда хуже. Она не могла привыкнуть к запаху, к постоянному шуму глыб пемзы, которые несло по каналам, к грубым местным манерам и вечной копоти и пеплу.

МГ-Диэл, Хазим, Дон-Круа, Эфеда. Она была уверена, что полностью прочитала все книги в их библиотеках к тому времени, как ее переводили в другое место, но не могла припомнить ни одного трактата об этом мучительном состоянии, когда тебя забрасывают на незнакомый мир, где нельзя принимать как должное твои самые фундаментальные представления обо всем на свете. Может быть, она как-нибудь напишет об этом сама.

И вот на что она кровь из носу потратит целую главу, пообещала она себе, протянув руку за следующим планшетом, так это на культурный шок. «Факт, на который я хотела бы обратить внимание читателя, — мысленно написала она, — состоит в том, что, несмотря на то, что вера и преданность Адептус Арбитрес так же несгибаема, как сам свет Императора, вы, путешествуя по мирам Империума, можете обнаружить, что наш орден относится к своим обязанностям незнакомым вам образом, и вам надо быть готовыми к этому. Приведу в пример мой собственный опыт перехода с Эфеды на мир Гидрафур…»

Кальпурния скорчила гримасу, постучала по новому планшету и стала смотреть, как на него вытекает текст — заметки с двух других сегодняшних встреч. Две фамилии, двойные, как предпочитает аристократия Гидрафура: Таймон-Пер, Кальфус-Меделл. Один ответственен за катастрофу на площади Адептус, другой — распорядитель великого религиозного фестиваля, одного из основных праздников гидрафурского года.

Она нажала на запись о Таймон-Пере и скривилась, когда увидела, что оставила пустое место наверху страницы, чтобы записать там, в какой камере будет происходить допрос.

— Культурный шок, — повторила она про себя. Для «допроса» вообще не использовалась камера. Леандро провел ее в гостеприимную комнату для аудиенций, где молодой человек, которого она ожидала увидеть в цепях, сидел на кушетке и вдыхал травяные испарения. Первым же импульсом было выбить этому щенку зубы, потом, когда Леандро поприветствовал парня, гнев перешел в изумление, и она поняла, что это будет совсем не похоже на те допросы, к которым она привыкла.

Атиан Таймон-Пер стоял за парадом-карнавалом «Адептус», и оба арбитра быстро поняли, что ему нечего им рассказать — все заметки Кальпурнии были помечены отрицательными ответами. Нет, никто не подговаривал его к захвату площадей Адептус для проведения праздника. («Это была моя идея, понимаете, тему Адептус никто не поднимал уже годы, и я подумал, ну, это будет оригинально и дерзко, но к тому же и весело, а еще это будет, ну, вы знаете, смело… не правда ли…» — и его голос постепенно затих, пока оба просто молча смотрели на него). Нет, никто не подходил к нему узнать о времени или маршруте парада. Нет, никто не говорил ему, что через квартал Адептус будет двигаться высокопоставленный арбитр. Нет, он не проверял личные данные, и участников карнавала никто не регистрировал, если не считать чьей-то несерьезной попытки сделать список для конкурса на лучший костюм. Нет, он не знал, что атака была нацелена на саму арбитра Кальпурнию. Нет, нет, все нет.

— Ни повинной, ни помощи, ни подсказок, — шепотом выразила она свое мнение, когда они удалились посовещаться.

— Согласен, но час мы потратили не зря. Весь улей в это время года вечно пребывает в брожении, и, как правило, наступает момент, когда нам надо зримо проявить свою власть. Слух об этом к вечеру распространится везде и всюду, и, независимо от ценности для расследования, известия о том, что мы подвергли молодого аристократа столь резкому допросу, покажет людям, что мы говорили совершенно серьезно, когда вводили комендантский час на время вигилии.

Кальпурния посмотрела мимо него, на Атиана, который нервно ковырял в носу и вытирал палец о нижнюю сторону кушетки.

— Это… со всем уважением, арбитр Леандро, но мне упорно кажется, что такие известия просто покажут, что мы относимся к этому делу, как к игре в шарады! Если люди позабыли, что Адептус, слуги самого Императора, обладают абсолютным авторитетом, тогда я посоветовала бы набрать побольше карателей и арестовать всех, кто присутствовал на вечеринке. Это бы куда эффективнее донесло мысль. Никому не помешает, что столько потенциальных разжигателей беспорядков пару дней посидят за решеткой. Кажется, некоторым из этих людей очень нужен подобный урок, — она почувствовала гордость, что ей удалось сохранить голос столь же тихим, как у Леандро.

— В теории ваш совет совершенно рационален, арбитр Кальпурния, — мягко ответил тот. — Что же касается практического применения, что ж… видимо, положение дел на Гидрафуре более сложное и тонкое, чем на ваших предыдущих местах службы, и Арбитрес вынуждены быть более деликатными и осторожными. Мы подгоняем свои действия под обстоятельства, — добавил он, увидев выражение ее лица, — и наших действий здесь вполне довольно. Мы уже продемонстрировали свои намерения, когда арбитраторы разогнали этот парад анархии, которым этот молодой человек, как ему казалось, руководил, а теперь мы еще и освежили их заново. Элита Гидрафура привыкла, что арбитры приглашают их на дипломатическую аудиенцию через герольда, с большим вниманием и отдавая должное их рангу, и все вопросы смягчают, завернув в дюжину слоев протокола. А то, что мы привезли этого паренька сюда и напрямую допрашивали без присутствия каких-либо слуг, будет иметь тот же психологический эффект, как и предложенные вами массовые аресты. Но при этом — без побочного эффекта в виде повышения враждебности со стороны нобилитета и других Адептус, что наверняка сотрет все следы тех, кто на вас напал.

С этими словами Леандро дал сигнал открывать двери. Трое молодых аристократов кинулись внутрь и, галдя, облепили Атиана, который покачивался в театральном волнении и шептал им что-то в ответ, пока не вмешался Леандро.

— Расследование более не требует вашего присутствия, мой досточтимый юноша из рода Пер. Однако никогда нельзя сказать наверняка, куда занесут нас повороты и изгибы судьбы. Вы должны быть доступны для нас в любое время, так же, как и сегодня, пока мы не сообщим обратное. А пока что, со всем уважением, прощайте.

Эти речи показались ей непривычно мягкими, однако аристократы тут же зашелестели между собой и прекратили, только когда Кальпурния, не в силах сдержаться, легонько постучала дубинкой по краю кушетки.

— Прежде чем вы уйдете, Таймон-Пер, я была бы очень благодарна, если бы вы вытерли свои сопли из-под нашей мебели.

Все четверо удивленно таращились на нее, пока Атиан, наконец, не понял, что она не шутит, и наклонился с платком в руке и белым от негодования и унижения лицом. По крайней мере, Кальпурния почувствовала себя немного лучше.

Всему свое время и срок, подумала она, потянувшись за очередным файлом. Все должно было происходить гораздо медленнее. Изначально Дворов описал ей четко распределенный по времени период адаптации. Некоторое время, чтобы приспособиться к окружению, полная медицинская подготовка с помощью Санджи, где-то неделя на знакомство с городом, формальное присутствие на Мессе, которое будет означать официальное вступление в должность, время узнать побольше о Гидрафуре и своем новом положении. Она фыркнула и включила новый планшет. Узнать, что подозреваемых тут гостеприимно встречают на галантных официальных аудиенциях и позволяют им держать руки свободными, пока их допрашивают. Понадобится ко многому привыкнуть.

Записки о втором слушании за день ссылались на одно из досье, которые ей выдали по прибытии. Первый экран был полностью занят титулами и почетными званиями, которые ей ни о чем не говорили, пока не было времени поискать, что они значат — и Кальпурния подозревала, что и тогда у них особого смысла не окажется. Страницу венчало имя: лорд Халлиан Кальфус-Меделл, властью епарха гидрафурского назначенный Распорядителем Вигилии.

Они с Дворовым встретились с лордом в одной из церемониальных галерей над Вратами Справедливости через два часа после того, как выгнали Таймон-Пера. Он был не из десятого сорта, как тот же Таймон-Пер или леди Кета, но обладал таким могуществом, каким только могло обладать гражданское лицо в системе Гидрафур, где доминировал Флот, и это была достаточно весомая сила. Поэтому требовалось вести себя иначе и с несколько большей официальностью: Дворов оделся в старомодную формальную мантию и высокий головной убор судьи и восседал на кафедре, окруженной стражей из младших преторов и герольдов с посохами, на которые были прикреплены стальные таблички с выгравированными на них поучениями из Заповедей Справедливости. Протокол позволял Кальпурнии оставаться в простой черно-серой униформе арбитратора, но, когда она шла к кафедре и отдала честь, одежда показалась страшно неудобной. Дворов кивнул в ответ, а затем двое служителей широко распахнули двери.

Тут же широкими шагами вошел Кальфус-Меделл, крупный мужчина в расцвете лет, с первыми зачатками ожирения на талии и подбородке и профилем, похожим на носовой таран одного из крейсеров линейного флота Пацификус, что кружились на орбите высоко в небесах. Весь в синих и пурпурных шелках, он двинулся прямо к кафедре, не переставая говорить пронзительным голосом:

— Мои дорогие Арбитрес! Самые ранние вести, которые я получил, гласили, что офицер, ставший мишенью этого злодеяния, выжил. Прекрасная новость, самое то, чтобы смягчить ужасающие известия о том, что такое нападение вообще произошло. Я ехал в улей Константа, когда услышал об этом, и прибыл ради аудиенции с вами, как только смог. Прошу прощения, что это заняло столько времени.

Это мы позволили тебе прийти на аудиенцию, хотела сказать Кальпурния. Кальфус-Меделл остановился, поставив одну ногу на край кафедры, но Дворов, похоже, решил это проигнорировать.

— Атака оказалась безуспешна, многоуважаемый Кальфус из Меделлов. Арбитр-сеньорис Кальпурния получила легкие травмы, но, как видите, уже выздоровела и вернулась к активной деятельности.

Кальпурния кивнула. Она заметила удивление на лице аристократа и поняла, что тот, увидев ее должностную форму, принял ее за охранницу Дворова. Потом удивленное выражение сменилось на одобрительное. Глаза у Халлиана были зоркие, глубоко посаженные, и явно оценивали ее, подтверждая мнение, которое у Кальпурнии уже сложилось на основании данных из досье. Кальфус-Меделл мог быть помпезен, но не глуп.

— Арбитр-сеньорис, — он поклонился. — Позвольте мне выразить свое облегчение. Я не был связан с тем… беспокойством, которое совпало с нападением, но, будучи Распорядителем Вигилии в Босфорском улье, я чувствовал ответственность за полученные вами раны.

— Ценю ваше участие, сэр, но эти раны были несерьезны и быстро прошли. Неудавшийся убийца погиб от моей руки, и мы идем по его следу. Кто бы ни стоял за нападением, он будет найден, в этом я могу вас заверить, и Арбитрес не потерпят никаких новых «беспокойств».

— По пути сюда я заметил перемены, — сказал Халлиан, когда Дворов спустился с кафедры. Несколько удивленная Кальпурния пошла следом за ними к дверям, отставая на шаг. — На каждом подходе к Августеуму — пост Арбитрес, по всем улицам — патрули. Надеюсь, это не подорвало вашу способность контролировать остальной улей и область вокруг самого Собора?

— Специфика нашей оперативной деятельности должна оставаться делом Арбитрес, господин посол от Меделлов, — ответил Дворов. Двое мужчин слегка свернули в сторону от дверей. Кальпурния повернулась и ускорила шаг, чтобы догнать их. — Но я бы не стал предпринимать никаких действий, которые поставили бы под вопрос нашу возможность защитить закон и порядок Императора и святой Мессы. Установлением контроля над ульем лично руководит арбитр-сеньорис Накаяма, а он имеет превосходные навыки в данной области. Для большей бдительности во все края системы, что находятся под юрисдикцией Арбитрес, разосланы делегации. А арбитр Кальпурния, нисколько не замедленная травмами, приступила к службе на неделю раньше, чтобы возглавить охоту на тех, кто спланировал нападение. Она еще незнакома с нашей системой и ее обычаями, но обладает безупречными репутацией и послужным списком, а кроме того, поддержкой от меня и арбитра Леандро. Не думаю, что охота будет долгой, уважаемый Кальфус из Меделлов.

Они замедлились у выхода на лестницу. Халлиан бросил на нее еще один цепкий взгляд.

— Одна добрая весть тянет за собой другие. Вы живы, достойная леди арбитр, да к тому же здоровы, да и ко всему прочему преследуете своего врага с рвением, которым я могу лишь восхититься.

Они с Дворовым повернулись и двинулись прогулочным шагом под новым углом, и дезориентированной Кальпурнии опять пришлось догонять их.

— Мне неудобно поднимать эту тему, достойная леди арбитр, — сказал Халлиан, — но плечи мои обременены обязанностями, которые требуют этого, — он прервался, чтобы дать Кальпурнии время ответить, но когда та просто молча посмотрела на него, лорд нахмурился и продолжил. — Несмотря на то впечатление, которое вы — и я вас вполне понимаю — получили за свое краткое пребывание здесь, время перед Мессой святого Балронаса и Сангвиналой свято и обладает большим значением. И, как я понимаю, Судьи Адептус могут преследовать свою добычу таким образом, который, как бы это выразить… — Кажется, я понимаю, куда вы клоните, лорд Кальфус-Меделл. Я знаю, что я совсем новичок в этой системе и не знаю многих деталей местного протокола. Уверена, что уже сделала дюжину небольших нарушений, просто разговаривая с вами, — она заметила, как на лице лорда мелькнуло довольное, самоуверенное выражение, прежде чем он спохватился и стер его. — Но я знаю и то, что вы пропустите их, так же, как я сделаю все, чтобы выследить убийц без всяких беспорядков, которые могли бы нарушить ход фестиваля. У нас одна цель, сэр. Празднование веры в нашего Императора и уничтожение любых угроз его единым и законопослушным владениям. В чем мы можем друг другу противоречить?

При этом Халлиан улыбнулся, и Кальпурния немного расслабилась.

— Мне почти стыдно признаться, что я в чем-то сомневался, многоуважаемая арбитр, — сказал он. — Я невероятно рад возможности насладиться вашим приятнейшим обществом даже на столь краткое время, которое позволяет довлеющий над нами обоими долг. Вы облегчили мне душу, заверив, что ничто нас более не потревожит. Если все будет мирно и спокойно, то я гарантирую, что Сангвинала продемонстрирует вам настоящее гостеприимство вашего нового дома самой великолепной церемонией, которую вы когда-либо видели!

Он начал поворачивать к выходу. Дворов остался на месте и едва заметно кивнул, сигнализируя Кальпурнии следовать за ним. Дальнейший этикет был ей знаком: важного гостя надо эскортировать к выходу, чтобы у него не возникло ни малейшего чувства, что его отсылают. Она прошла рядом с лордом Халлианом мимо двойного ряда стражников в униформе, а потом увидела то, что ожидало их в холле, и встала как вкопанная. Рука метнулась к оружию и остановилась, когда Халлиан спокойно подошел к чудовищу, которое возвышалось среди колонн густо-желтого дневного света, льющегося из высоких окон.

Сервитор-телохранитель был на голову выше Халлиана, а Кальпурния, даже со шлемом и всем прочим, едва достигла бы ростом семейного герба, изображенного на его нагруднике. Плоть, виднеющаяся между аугметическими пластинами и кабелями, имела болезненно-бледный, неестественный вид, характерный для мышц, выращенных в чане и усиленных генетическими и гормональными стимулами, а не тренировками и реальным использованием. Клонированная кожа и покрытая филигранью броня скользко блестели от благоуханного масла. Но, когда Кальпурния заставила себя приблизиться, то почувствовала под пряным ароматом тот же запах, который издавали почти все сервиторы — запах свежевымытого больничного коридора, обеззараженного и все же отчего-то вызывающего тошноту. Щель для обзора в его вычурно украшенном золотом забрале была затемнена, поэтому нельзя было сказать, куда оно смотрит.

Халлиан наблюдал, как она разглядывает это существо, и выражение его лица опять приобрело неуловимо самодовольное выражение. Больше они не сказали друг другу ни слова. Он выдал короткую рубленую фразу, сервитор крутанулся и побрел следом за ним. Его стопы были подбиты мягкими синтетическими подушечками, поэтому единственным звуком, который он издавал, постепенно удаляясь из виду по пятам хозяина, был тихий шорох, как от мантий, волочащихся по полу.

Кальпурния едва сознавала, насколько повлиял на нее вид твари, пока через пару минут не поняла, что плотно стиснутые зубы уже болят.

«Больше похоже на бойца, чем на стрелка, — было написано в ее заметках. — Многочисленные адаптации для схватки, мощная аугметическая лапа с когтями, дендриты с лезвиями в панцире? Какое-то стрелковое орудие, вероятно, замаскированное и отключенное, чтобы дозволить доступ к нам. Голосовой триггер, странно — слабость. Продолжить наблюдение».

— Продолжить наблюдение, — сказала она вслух, уронила планшет на ковер и со стоном поднялась. Узел грубой шрамовой ткани, который скрутил кожу на ее правом бедре, отвердел и ныл, как было всякий раз, когда она уставала, мерзла или слишком долго сидела без движения. Она подвигала ногой, чтобы размять его, подошла к охладительной плите у двери и налила воды из кувшина, стоящего на ней.

Пока она стояла там, сзади шеи чувствовалось легкое покалывание от энергетических щитов по ту сторону окна. Нельзя, чтобы весь улей видел, что арбитр-сеньорис вынужден прятаться, это была бы катастрофа. Поэтому, несмотря на все просьбы каптенармуса Текира, не могло быть и речи о том, чтобы установить бронированный заслон. На самом деле ей все еще было непривычно, что ее покои окружены энергетическим занавесом — до Гидрафура она видела пустотный щит ровно один раз, во время путча на Дон-Круа, где элитные отряды силовиков вышли с самым лучшим снаряжением из всего арсенала, чтобы заблокировать улицы, ведущие к Горе Капитолий. И все равно она не сможет чувствовать себя полностью в своей тарелке, поворачиваясь спиной к окну, пока организатор нападений не будет пойман.

Организатор. Отвратительно. Организатор, инициатор, идейный вдохновитель. Неловко говорить и неприятно думать об этом, но Дворов прав. Они даже не в состоянии узнать имя того трупа, что лежит сейчас в святилище Санджи. Она все еще не может догадаться, что могла сделать, чтобы на нее устроили подобное покушение, а Леандро, эксперт в политике и дипломатии, не знает никаких текущих интриг, которые выиграли бы от ее смерти. Конечно, учитывая, какое сейчас время года, делать выводы о нынешнем состоянии ульевого общества было не так уж легко. В куче распечаток рядом с ней была масса докладов от участков со всего улья и огромной городской агломерации, которая простиралась от него к побережью, и более подробных сообщений из Августеума, изолированного роскошного района, фактически города в городе на вершине Босфорского улья. От картины, которая из них складывалась, кружилась голова, а надежда на какое-либо упорядоченное расследование таяла. Кальпурния взяла наугад несколько листов и начала их просматривать, время от времени бросая взгляд на карты, которые свисали с дальнего подлокотника дивана.

Командир участка на отроге Вастенер, что в Квартале Аристократов, доложил о ссоре между двумя семьями-картелями из заводских ульев на дальнем побережье, которая произошла из-за размещения в башне, снятой ими обеими. Диспут происходил по большей части в форме замысловатых подначек, которые никто из присутствующих арбитров откровенно не понимал. Вчера после полудня двое молодых парней из этих семейств убедили себя в том, что были взаимно оскорблены, и настояли на проведении формальной дуэли. Они приехали к участку, каждый с хвостом из сочувствующих родственников, и начали громко требовать присутствия судьи, чтобы тот санкционировал всю затею. Когда Арбитрес отказали, оскорбились уже оба семейства и вообразили, что могут подать запрос на снятие полномочий с командира участка.

Семейство Риос-Каутир начало социальный сезон церемонией обручения одного из их сыновей с популярной дочерью уважаемой флотской династии. Молодой человек повел невесту осматривать фицелиновую фабрику его семьи, расположенную в подножье улья, а там некая впечатлительная личность увидела ее униформу, и пошел слух, что вот-вот придут насильно загонять людей на флот. В результате произошло массовое бегство, которое вызвало беспорядки на двух основных транспортных артериях, а прибывшие восстанавливать порядок отделения арбитров только способствовали укреплению слуха. Местные командиры считали за удачу, что им удалось в течение дня вернуть район под контроль, но в лабиринте подземных туннелей и каналов еще только разгоралась охота за последними бунтовщиками и мародерами.

Произошла даже неприятность, в которую оказался вовлечен сам Собор Восходящего Императора. Во внучке вольного торговца Ранньера Квана, судя по всему, пробудилась вера, и она постриглась в монахини ордена Священной Розы. Кван впервые услышал об этом, когда спустя четыре года отсутствия вернулся в систему ради Мессы, и заявился в Собор, где настаивал, что девушку удерживают силой, и требовал, чтобы Сестры отдали ему дитя. Теперь Кван продолжал попытки припарковать воздушные сани над Собором в нарушение законов, регулирующих воздушное пространство, а канонисса Феоктиста непреклонно стояла на своем, заявляя, что они из чистого принципа не позволят Квану отвлекать девушку от религиозного долга хотя бы визитом.

И это только три случая, о которых сочли нужным доложить арбитру-сеньорис. Должны быть более повседневные заговоры и раздоры, отдельные случаи насилия или крамолы, с которыми судьи из каждой судейской крепости могли разобраться и сами. Самые мелкие из преступников: вандалы, портящие имперскую собственность, симулянты, пьяницы, нарушители общественного спокойствия, участники убийств и избиений. Все это происходило в гигантских жилкомплексах, куда изредка заходили патрули арбитраторов и в случае надобности использовали простейшие уличные наказания без всяких разбирательств. Заговорщики здесь просто не выделялись на общем фоне, как это было бы на процветающей и благочестивой Эфеде.

Она начинала понимать, насколько сложно все будет. В своем трактате Галимет концентрировался на экклезиархальных церемониях и затрагивал их историю. Он рассказывал, как народ Гидрафура годами жил в стыде за то, что их система сдалась Кардиналу-Отступнику, как Кай Балронас, проведя двадцать лет на Земле, вернулся на родину Понтификом Мунди и основал традицию ежегодного бдения, поста и покаяния, чтобы объединить всю систему искуплением и духовным очищением, и как кульминацией вигилии стала месса накануне великого празднества Сангвиналы, когда граждане прекращали свой долгий пост и оканчивали покаяние радостным чествованием Господа Ангела.

Также Галимет записал, что есть такой обычай, когда сильнейшие и богатейшие жители Гидрафура собираются на Мессу в грандиозном соборе улья-столицы. Она помнила, как сочла это событие совершенно обычным и продолжила чтение. Тогда она решила, что, будучи арбитром, сможет разобраться, что там к чему. За месяц до Мессы улей оказался битком набит всяческими сановниками: всеми ответвлениями Адептус, вольными торговцами, могущественными негоциантами, офицерами выдающихся флотских династий со своими космическими поместьями и ленными флотами.

И, естественно, для религиозного собрания нашлись и другие цели. Ей уже предоставили показательный пример того, как улей лихорадило в месяц перед Мессой — манерной, изысканной, безупречно разыгранной лихорадкой, окутанной столькими слоями протокола, что даже половина коренных жителей не могла сквозь них проникнуть, и все же — лихорадкой. В эти три-четыре недели элита всей системы упаковывала такое количество насыщенных интриг, какого хватило бы на год. Семьи, владеющие богатством, сравнимым с валовым продуктом целой планеты, торговались и обменивались услугами ради малейшего изменения рассадки на одном из банкетов Кафизмы; правильный поворот беседы на утренней прогулке мог означать союз, способный устраивать и разрушать жизни. С другой стороны, был и этот почти спонтанный вольный пьяный разгул, в который она вчера угодила. Кто бы мог воспользоваться всей этой суматохой, чтобы убить арбитра? Кальпурния глотнула воды и снова вздохнула. Кто знал, сколько там неизвестных, что они думают, что скрывают? Кровь Жиллимана, как снизить количество подозреваемых хотя бы до тысячи?

Она снова подобралась к окну и выглянула, не обращая внимания на гудение в основании черепа, которое было вызвано силовым полем. Ее покои выходили на сторону, противоположную Собору, на склон улья, который ниспадал к огромной плоской городской равнине. Кальпурния была знакома с огромными рукотворными ульями, которые порождали имперские миры, когда их население становилось слишком большим и плотным, чтобы жить в обычных городах. В Ультрамаре ульев не было, но вокруг орбитальных шахт для запуска грузов на Хазиме выросло два таких мегаполиса, а Дон-Круа, благодаря расположению между тремя довольно загруженными варп-течениями, обладал таким населением, что для его размещения понадобилось приличная дюжина ульев, торчащих подобно опухолям над его изрезанной пропастями поверхностью.

По сравнению с головокружительными громадами ульев Некромунды или Ванахейма Босфорский улей был скромным и мелким. Технически, он на самом деле едва имел право называться ульем — скорее, это было место, где беспорядочная застройка, покрывающая всю аллювиальную равнину внизу, добралась до отрога горного хребта и вскарабкалась по нему вверх. Он стоял на скальной породе, а не на искусственной основе, пустой и набитой людьми, как настоящий улей. И все же вид был достаточно впечатляющ — огромный лес шпилей и башен, тянущийся по изгибам горного склона в более темные и скромные глубины города на равнине.

Под самым окном Кальпурнии вниз отвесно уходила высокая и широкая Стена, просторным башням и бастионам которой достало бы места, чтобы вместить целый город, и прочности, чтобы отбить нападение целой армии. Она соединялась со стеной Августеума у монументальных Врат Правосудия, местами расширялась огромными укреплениями, где находились дома и покои командиров и высшие суды, потом переходила в гребень из рокрита и адамантия с тридцатиэтажный дом, поднималась башнями, которые сами по себе были отдельными крепостями, и опускалась до самого подножия улья, где завершалась одинокой монолитной цитаделью и вратами.

В Стене находились залы суда, комнаты для допросов, камеры для казней и заключения, оружейные, казармы, тренировочные площадки, часовни, трансляционные вышки, генераториумы, ангары, полные БТР «Носорог» и танков для подавления беспорядков «Репрессор», библиотеки с бумажными книгами и инфоковчегами, настолько обширные, что можно было потратить целую жизнь, разыскивая одну-единственную старую запись. Вокруг каждых ворот мерцали огни лагерей, где просители ждали неделями, месяцами, годами — сколько бы времени не понадобилось махине Адептус Арбитрес, чтобы выдать решение или передать весть о судьбе близкого, угодившего за эти стены. Охранники ворот в столь огромных крепостях-участках обязаны были регулярно прекращать войны, разгорающиеся из-за мест в очереди. Кальпурния даже знавала арбитров, которые родились и провели первые годы жизни рядом с воротами судов, где стали работать, когда выросли. В большинстве гарнизонов считалось, что такие люди приносят удачу своему отделению.

Ей понадобится месяц, а то и больше, чтобы научиться ориентироваться в районе Врат Справедливости и среди верхних башен. Но она научится, подумала Кальпурния, понемногу избавляясь от мрачного настроения. Она это уже проходила. Каким бы чужим сейчас не казался Гидрафур, вскоре все эти названия обретут смысл. Люди перестанут быть лицами, которые проходили мимо, и именами, которые надо было напоминать. Она начнет понимать, кто педантичен, а кто небрежен, кто может представить широкую перспективу, а кто теряется среди деталей. Она будет знать, кто преступно пренебрегает догмами священного Лекс Империа, а кто, ударившись в противоположность, прячет ущербность собственных суждений за буквой закона и сам себя связывает по рукам и ногам. Она узнает, кто истинно верует и действительно понимает доктрины, которым они следует, а для кого «За Императора» — не более чем пустая фраза, выкрикиваемая перед тем, как обрушить силовую дубинку на череп какого-нибудь случайного прохожего. Она работала со всеми этими типами людей и хорошо справлялась. Это доказывали Венок Провоста и три печати почета, что висели на стене позади нее. Здесь она тоже справится.

Кальпурния повернулась, прислонилась спиной к стене и потерла шрамы на лбу, осматривая комнату. Главный эконом и его слуги посчитали, что человеку ее положения не подобает жить в столь простых покоях, но ей хотелось, чтобы хоть что-то вокруг было уже знакомым, и предпочла богато обставленной башне, где жил ее предшественник, маленькие свободные комнаты. Всего их было три, и имелись там только кровать, книги, небольшой алтарь Императора, икона Жиллимана, бюст судьи Траггата в нише над письменным столом, сундук для одежды и маленький личный арсенал. Стены были из ничем не украшенного темного камня, и она наслаждалась, чувствуя его холодную твердую поверхность сквозь мундир — камень напоминал о ее комнате в казармах Эфеды.

Там она тоже поразила всех тем, что оставила себе эту комнатушку даже после того, как ей доверили командование гарнизоном. Она часто проводила там совещания, сидя на кровати или прямо на каменном полу, скрестив ноги, и пыталась собственным примером донести до них урок: их долг — хранить закон и мир Императора, а не наслаждаться собственной важностью ради нее же самой. Хотя, отметила про себя Кальпурния с печальной улыбкой, там у нее не было привычки оставлять кучи планшетов и распечаток раскиданными по половине комнаты. Но мгновение она задумалась, не оставить ли и их слугам, а потом мысленно дала себе пинка за лень. Понадобилось еще полчаса, чтобы все собрать и разложить по порядку на столе, и к тому времени глаза уже болели от усталости, а старая рана на бедре опять начала пульсировать. В краткой молитве у алтаря она попросила лишь отдыха и покоя, так как уже понимала, что завтрашний день будет утомителен.

Восьмой день Септисты

Десять дней до Мессы святого Балронаса.

Вторая Конгрегация просителей.

Вигилия Икон Осиянных. Первое слушание Карминной Ассамблеи (Флот).

Этот день зеркалом отражает предыдущий. Традиционно, после того, как завершены все молитвы и прошения к Министоруму, он посвящается поиску милости от равных по рангу и призванию. В этот день начальники, друзья, официальные лица на службе Монократа и те, что принадлежат к благословенным Адептус, как ожидается, благосклонно принимают прошения и ходатайства в обмен на молитвы и благодарность. Те, кто ищет милости, обычно сигнализируют об этом, дуя в маленький бронзовый рожок у ворот или двери того, у кого желают ее получить, но также приемлемо запланировать встречу заранее. Однако никакие дела Меньших Просителей не должны мешать покаянию или обрядам, назначенным представителями Адептус Министорум в предыдущий день. Те, кому предстоит особый долг поклонения, может свершить его у храмов и кафедр Экклезиархии, и прохожим уместно будет остановиться и вслух помолиться за них.

В течение этого дня из Квартала Мастеров приносят портреты, иконы и статуи для Шествия Дальних Святых и расставляют их вдоль дороги, идущей под юго-западной стеной Собора. Раздумывая о том, отправиться ли посмотреть на них, следует помнить, что Дальние Святые — те, чья жизнь прошла вдали от Гидрафура и самого сегментума Пацификус, и это возможность проявить уважение и преклониться перед теми благословенными служителями Императора, которых в иное время сложно увидеть. На самой дороге любой, кто считает определенного святого своим покровителем, может заботиться о его образе, поддерживая ночью свет фонарей и свечей, молясь и читая вслух соответствующие писания. Также есть обычай раздавать карточки с текстами молитв и религиозные памфлеты, и это считается уместным. Не стоит поощрять раздачу конфет, сладостей и безделушек.

В этот день высокопоставленные должностные лица всех эскадронов Флота, находящихся в доках системы, собираются на космической станции, известной как "Врата Буколеона", чтобы произвести церемониальное закрытие долгов, по традиции проводящееся в форме переговоров, обменов почестями и церемониальных поединков. Сегодня с офицерами Флота на самом Гидрафуре следует вести себя тактично и предусмотрительно, имея в виду, что эти церемонии могут повлечь различные особые обстоятельства.

Те, кто избран для проведения служб на Святом Пути, проводимых на следующий день, должны поститься, начиная с пятнадцатого часа, а перед тем, как покинуть дом и отправиться к Усыпальнице, прочитать вторую молитву Маклопина.

Глава третья

— Я просто хочу, чтобы вы еще раз объяснили мне эту штуку с хождением, — попросила Кальпурния.

Августеум, угнездившийся среди стен на пике Босфорского улья, не был ровным — его склоны тянулись вверх к Высокой Месе, широкой улице, которая проходила через самую вершину улья. Отряд арбитров, который продвигался по крутым запутанным улочкам Квартала Мастеров, находился уже достаточно высоко, чтобы можно было заглянуть за стену Августеума и увидеть верхние этажи башен на более низких откосах улья. Слева возвышался Собор Восходящего Императора, копьем пронзающий медное небо Гидрафура. До его шпиля было двадцать минут ходьбы, но Кальпурнии уже приходилось задирать голову, чтобы разглядеть его. Они уже подошли достаточно близко, чтобы можно было увидеть огромные статуи имперских святых, которые подобно колоннам поддерживали верхние ярусы. Каждая статуя была в пятьдесят метров высотой и высечена из чистого белого мрамора, который сиял словно золото в густом, масляно-желтом свете гидрафурского солнца.

Кальпурния и Леандро шли по узким улочкам между мастерскими с плоскими крышами, стиснутыми между изысканным Кварталом Адептус позади и бараками для пилигримов впереди. Вокруг суетились люди в строгих серых и коричневых одеяниях, многие с аквамариновой отделкой, отмечающей ремесленников, которым покровительствовали гильдии. Почти все прохожие щеголяли соответствующей их призванию аугметикой из полированной латуни на руках или глазах. Кальпурния искала глазами хотя бы следы религиозных предметов, которые предполагалось расставить по всему кварталу, но пилигримы, видимо, забрали их все до последнего, оставив лишь пустые полки или козлы, там и сям разбросанные по улице или поставленные перед мастерскими. Металлический рев церемониального рога заставил ее подскочить.

— Традиция аристократов, — сказал Леандро, неспешно шагавший рядом. Он нес под мышкой увенчанный гребнем судейский шлем, а в другой руке держал посох, которым легко постукивал о мостовую. — То, как эволюционировал этикет и социальные нормы элиты, подробно описывается Дервиком и Понном в трехтомнике, который, несмотря на то, что последний раз его обновляли более пятнадцати лет тому назад, устарел незначительно. Похоже, что эта традиция уходит корнями в период, когда… — он поймал взгляд Кальпурнии. — А, понял. Буду краток. Дела не самой критической важности на Гидрафуре зачастую решаются в ходе прогулки по залу, или садам, или где бы то ни было еще, и легкие изменения в направлении и темпе шага несут определенный смысл. Движение к выходу означает, что дело неважно, а тот, кто обращается — ниже по статусу. Движение в сторону сидений показывает, что дело сложное и запутанное, или, возможно, это предложение дружбы, что зависит от контекста и некоторых других действий. Если человек задержался перед произведением искусства или направился к таковому, то говорящая сторона предполагает доверительные рабочие отношения — но, как вы понимаете, необязательно дружбу. Хотя это, опять же, может иметь множество нюансов, как-то вид украшения, что именно говорится, интонация, язык тела, и все это составляет другой уровень методов, которыми можно интерпретировать сигналы движения.

— Я, значит, «дело не самой критической важности», да? — фраза оказалась резче, чем намеревалась Кальпурния.

— Ни на секунду, арбитр, и вы это знаете. Но представьте себя гидрафурским аристократом. Вы спешите на переговоры с Арбитрес, которых только что атаковали убийцы, время сейчас такое, что решается ваше будущее. Как они смогут успокоить страхи, наполняющие ваше разгоряченное воображение, если, несмотря на все свои беззаботные уверения, что все под контролем, посадят вас за стол для конференций, как это делается при обсуждении самых серьезных и важных дел? Также, арбитр, постарайтесь, пожалуйста, убедить себя в том, что включение аварийной тревоги в Стене не имеет никаких реальных последствий, даже если увидите, как отделения арбитраторов в полном боевом облачении берут оружие и распевают псалом битвы. Арбитр-майоре просто удостоверяется, что все в порядке.

— Я так понимаю, что местный этикет — такая вещь, что мне понадобится вечность, чтоб его перенять, — сказала Кальпурния. Ответная улыбка Леандро имела оттенок жалости.

— Моя дорогая арбитр-сеньорис, «вечность» — это именно столько, сколько вам понадобится. Я провел почти всю свою службу на Гидрафуре, и вы еще заметите, что лорд-маршал предпочитает выводить меня на передний план, когда ситуация взывает к дипломатическому, а не к силовому решению. И тем не менее, я знаю, что меня считают комично ущербным и неуклюжим в том, что касается этикета и манер. Уверяю, мне приходится использовать силу, данную моим положением, чтобы компенсировать эту неуклюжесть, и куда чаще, чем вы можете подумать.

— Я лично думаю, арбитр Леандро, что сила, данная нам Императором вместе с нашим положением, это все, что нам вообще может понадобиться, и единственная причина, по которой эти люди должны нас уважать. Я не какой-нибудь бандит, для которого побои — первый способ решить проблему, но я все-таки удивляюсь количеству усилий, затрачиваемых на умасливание людей, которые должны подчиняться нам по закону. Но… — вскинула она руку, едва Леандро открыл рот, — …мы уже об этом говорили. Давайте на этом закончим.

Идти пешком предложила сама Кальпурния, по той же причине, по которой отказалась закрывать броней окна в своем жилище — чтобы показать, что нового арбитра так просто в бункер не загонишь. Но теперь она обнаружила, что пытается разглядеть всю толпу со всех углов одновременно и постоянно выискивает то подозрительные движения, то блеск оружия, пытаясь при этом сохранять подобающее достоинство. Она поддалась на уговоры Леандро и позволила ему взять небольшой эскорт — с каждой стороны в ряд шли пятеро арбитраторов, а впереди маршировал проктор, расчищая путь — но все равно оставалась напряженной.

Улицы пересекались под острыми углами, образуя клинья, выдающиеся из склона горы. Это был один из самых крутых откосов улья, и дорожное движение здесь состояло из пешеходов и маленьких грузовых повозок, которые со стуком ездили по рельсам, проложенным в середине каждой дороги. Кальпурния и Леандро остановились у перекрестка и оценили то, что увидели: на центральном рокритовом островке размещался контрольно-пропускной пункт, тяжелый стаббер с лентой патронов стоял, задрав ствол, а по бокам от него дежурили операторы кибермастифов, готовые атаковать под прикрытием орудия. На обеих дорогах небольшие группы арбитраторов наблюдали за движением и останавливали случайных путников для расспроса и проверки бумаг. Эта сцена повторялась на каждом пересечении, мимо которого они прошли с тех пор, как покинули Врата Справедливости, как и на каждом проспекте и в крупном общественном месте по всему улью, и то, что пока успела увидеть Кальпурния, ей нравилось. Арбитр Накаяма быстро и умело установил контроль над улицами. Дежурные арбитры отдали честь двум старшим по званию и с некоторым смущением вернулись к работе, когда Кальпурния и Леандро пошли дальше.

— Может быть, эта тема будет полегче, — наконец нарушила молчание Кальпурния. — Почему семье лорда Халлиана так важно, чтобы во время мессы не произошло никаких неприятностей? Не буду притворяться, что у меня было время прочесть все досье от корки до корки, но в истории этого человека не нашлось ничего, что объясняло бы, откуда у него внезапно появилась связь с праздником. Не то что бы, конечно, подданному Императора не подобало беспокоиться о сохранении порядка, — совестливо добавила она.

— Что ж, как говорят в Константе, мост строится с обеих сторон реки, — улыбнулся Леандро. — Ответ кроется скорее в самой организации мессы, чем в личности этого человека. Думаю, вам стоит немного расширить спектр изучаемого. Вам дали планшет с введением в саму мессу? Я уверен, мы обсуждали ее с широкой перспективы.

— Арбитр Леандро, давайте просто предположим, что у меня есть пробелы в обучении из-за недавних покушений на мою жизнь, — сказала уязвленная Кальпурния. — На что мне обратить внимание в файле о мессе, если у меня будет время изучить его сегодня вечером?

— Итак, месса, — весело ответил Леандро, нимало не задетый. — Ее ввел святой Кай Балронас через двадцать лет после того, как Гидрафур был освобожден от Чумы Безверия. Она… а, вы знаете эту часть? Прекрасно. Что ж, это входило в его план объединения системы верой в Императора. Святейший понтифик провозгласил, что месса не будет принадлежать какой-то одной части гидрафурского общества. Важно было, чтобы люди не сочли ее всего лишь еще одним пустым и напыщенным парадом, который никто из них не собирается посещать. Поэтому он объявил, что Вигилией не будет распоряжаться одна только Экклезиархия, и что всем составляющим общества до единой достанется своя доля в ней. В то время как Адептус Министорум всегда официально присутствует на мессе и всех формальных ритуалах, саму Вигилию и многие празднества Сангвиналы планирует назначенный Распорядитель, который также присматривает за их воплощением в жизнь. Он вообще не относится к Экклезиархии. Порядок, согласно которому должность передается из года в год, — вещь, назвать которую сложной значит сильно преуменьшить, хотя у нас есть небольшая контора, которая посвящена слежке за этим процессом и отчитывается лично передо мной — случается, хотя и редко, что для того, чтобы подтолкнуть выбор почтенного Министорума в ту или иную сторону, используются криминальные методы.

Вверх по улице, по которой они шли, вдруг раздались громкие крики. Кальпурния напряглась и положила руку на пистолет. Подойдя, они увидели, что пара плотных седобородых мужчин с блестящими аквамариновыми кушаками спорила с арбитраторами, очевидно, из-за того, что те перекрыли улицу. Спутники арбитров-сеньорис перестроились клином, чтобы лучше защищать своих командиров, но потом один из спорщиков зашел слишком далеко, и Арбитрес накинулись на него. Двое из них сбили его с ног ловкими ударами дубинок и прижали к земле, еще двое ногами повалили платформу и начали взламывать их ящики. Кальпурния и Леандро остановились, где стояли, и Леандро продолжил рассказ.

— Назначенный Распорядитель Вигилии имеет определенную свободу действий в том, что касается празднеств, возможность поставить, некоторым образом, свою печать на них. Соответственно, ни один фестиваль не похож на предыдущий, потому что это, можно сказать, бесчестье — устроить плохой или слишком похожий на прошлогодний праздник. Это также важнейшее событие гидрафурского года после Сретения, поэтому, как понимаете, соревнование за титул идет довольно напряженное.

— Начинаю понимать, почему лорд Меделл боится, что может что-то пойти не так, — заметила Кальпурния. — Итак, в этом году Вигилией распоряжается Меделл…

— Кальфус-Меделл. Кальфус — фамилия, Меделл — приставка синдиката.

— Кальфус-Меделл, хорошо. В досье Халлиана говорилось, что у него довольно неудобная позиция в семье: поздний ребенок, родившийся меж двух поколений и не имеющий сверстников. Назначение Распорядителем Вигилии для него должно быть огромным достижением.

— Как и для его семьи, не то что бы она в этом нуждалась. Кальфус-Меделлы — один из сильнейших союзов семьи и синдиката в системе.

Они снова двинулись с места. Кальпурния чувствовала себя немного не в своей тарелке с эскортом впереди: у нее не было времени поговорить хоть с кем-то из них, а она привыкла знать членов своего отделения по именам. Двое мужчин на площади уже были закутаны в тяжелые смирительные плащи, которые закрывали головы и прижимали руки к талиям, и их утаскивали прочь. Четверо других арестантов, два мужчины и две женщины, были прикованы друг за другом и, молча и дрожа, шли следом под прицелом дробовика. Они были в таких же одеждах и головных уборах, но без поясов, и Кальпурния решила, что они — слуги или помощники незадачливых спорщиков.

Она перевела взгляд на груз, раскиданный по мостовой. Узлы были развернуты, и молодой арбитратор помечал их зеленой краской, означавшей, что их уже проверили на яды. В большей части пластиковых мешков находились поблескивающие серо-бурые комья, которые напомнили Кальпурнии подтаявшие конфеты-яйца. В одном-другом была яркая металлическая стружка или нечто, похожее на минеральные соли. Она повернулась к арбитратору, который прошел позади нее.

— Изложите, в чем проблема, пожалуйста.

— Эти двое — из сообщества фабрикаторов, которое базируется ниже, у стены Августеума. Не знаю, чем конкретно они занимаются, но, как я думаю, они спешили…

— Изложите проблему, пожалуйста, — повторила Кальпурния. Тот сглотнул. Наверное, он никогда раньше не разговаривал с арбитром-сеньорис, не говоря уже о двоих, стоящих плечом к плечу.

— Да, мэм. Эти люди возражали против закрытия улицы и требовали, чтоб их пропустили. Они не отступили, когда им приказали, и не убрали свои вещи. Э… свой багаж. Мэм.

— Вы видели, что мы поднимаемся. Вы понимаете, что на одну из этих повозок можно было нагрузить сколько угодно смертоносных устройств и скатить их на нас?

— Да, мэм.

— И при этом вы дозволили, чтобы владельцы подвели их к началу улицы, сохраняя управление, и мы должны были пройти мимо них. Вместо того, чтобы остановить или приказать направить их в другое место.

Повисла пауза.

— Да, мэм.

— Кто вы?

— Ведущий арбитр Мадулла, мэм. Эшелон Зеленый-четыре, участок Холдарк.

— Благодарю, ведущий арбитр. Пожалуйста, приложите больше усилий к работе. Можете продолжать.

Покраснев, Мадулла распорядился, чтобы двух арестантов разместили на «Носороге», прицепив за кольца на спинах смирительных плащей к крюкам на ходовой части танка так, что ноги не касались земли. До приезда на Гидрафур Кальпурния не видела, чтобы узников перевозили и демонстрировали подобным образом. Слуги сидели жалкой кучкой в нескольких метрах в стороне под прицелом арбитров, и те немногие пешеходы, которые оставались на перекрестке, поспешно разбежались и попрятались. Кальпурния одобрительно кивнула. Всегда полезно показать пример.

— Правильно ли я догадываюсь, что если Вигилия будет нарушена, в то время как Халлиан начальствует над ней, это будет для него большим позором и отразится на семье и синдикате? — спросила она, когда они снова пошли. — И, предположим далее, попытка убийства старшего офицера Арбитрес может быть неплохим способом устроить проблемы, которые общественное мнение может счесть его виной, как бы нелогично это ни звучало?

— Отлично, арбитр-сеньорис! Вы начинаете думать, как местная.

Кальпурния заворчала и шлепнула себя по лбу рукой в перчатке.

— Уф, надеюсь, что нет. Эти люди безумны! Они празднуют Вигилию, посвященную искуплению грехов, погрязая в пьянках и политике, относятся к священной мессе как к очередному карнавальному спектаклю и интерпретируют все, что им говоришь, по тому, сделал ли ты несколько шагов во время речи! Не думаю, что я готова к этому месту, Нестор, — она пожалела о последней фразе в тот же момент, как она сорвалась с губ.

— Лорд-маршал Дворов думает, что вы готовы, моя сеньорис, — возразил Леандро, когда они начали взбираться по другой улице. — И, поверьте, лорд-маршал знает, что делает.

Кальпурния бросила последний взгляд на перекресток позади и пошла за ним.

Еще два перекрестка, потом последний отрезок, где улица стала настолько крута, что перешла в ступени. Они поднялись мимо покрытых гравировкой железных плит, разделенных фризами работы знаменитых и давно умерших гидрафурских мастеров, мимо шестиметрового промежутка между ними и стенами мастерских, потом слева потянулись их крыши, а там и просто пустота. Кальпурния все восхождение думала только о том, какую отличную цель здесь собой представляет, и корила себя за то, что сочла хорошей идею идти пешком, порожденную исключительно бравадой. Так себя ведут любители, говорила она себе, так ошибаются новички и дети. Она отвлеклась от этих мыслей, сконцентрировавшись на словах Леандро. Тот говорил о Квартале Мастеров, который получил привилегированное место в Августеуме благодаря покровительству Собора и изготовлению ритуальных материалов и предметов религиозного искусства, раскупаемых просителями и верующими по всему субсектору. Те невезучие арестанты, что остались где-то позади, везли раковины фио, смолистые коконы прибрежной амфибии, чьи едкие соки использовались для придания мягким металлам высоко ценимого блеска. Металлические опилки и соли, вероятно, нужны были для улучшения цвета, более гладкой полировки и лоска, как объяснил Леандро. Кальпурния мрачно кивнула и сосредоточилась на том, чтобы переставлять ноги и стараться не глядеть на пропасть справа.

Ступени изогнулись и устремились вверх через несколько ярусов с лестничными площадками к широкой мостовой у толстого обелиска. Внезапно арбитры снова оказались среди людей и на благословенно плоской земле. Сопровождающие разошлись в стороны. Миновав обелиск, они вышли на Высокую Месу.

Это был самый гребень Босфорского улья, мощеный проспект, который шел от врат дворца Монократа на востоке до Собора на западе. Он возвышался над каменными джунглями, как лезвие топора — или, скорее, цепного меча, поправила себя Кальпурния, глядя на парные обелиски, стоящие на равных расстояниях вдоль его краев. Отсюда, сверху, можно было увидеть всю широко раскинувшуюся столицу: башни и крыши Босфорского улья, промышленный город, который ковром покрывал равнину, горы за Собором и огромный охряный простор неба. Даже при дневном свете можно было поднять голову и увидеть, что небо искрится от пересекающих друг друга огней звездолетов и великого Кольца Гидрафура.

Здесь уже не было вечно спешащих ремесленников или извозчиков. По высокой пешеходной улице фланировали представители гидрафурской элиты, принимая элегантные позы, тихо переговариваясь за веерами из медного кружева, кланяясь, флиртуя или созерцая размытый от смога горизонт. Людей здесь было меньше, они двигались медленнее, и небольшие группы сохраняли большее расстояние меж собой, но от многообразия их одеяний и движений все равно рябило в глазах. Замкнутая группа Арбитрес двигалась меж них, как черный жук среди бабочек.

Кальпурнии не понадобилось много времени, чтобы начать отмечать некоторые тенденции. То распространенный стиль юбки и шали, то повторяющийся жест. Она увидела и запомнила некий особенный, более глубокий поклон, который, видимо, сопровождал приветствие, обращенное к человеку в верхней одежде определенного покроя, и тип ювелирных украшений, который носили только люди, сопровождающие офицеров Флота в их искусно сделанных зеленых униформах. (От них она ожидала обнадеживающе знакомого вида, поскольку знала о флотских традициях от старших членов своей семьи, но Линейный флот Пацификус в сравнении с Линейным флотом Ультима использовал куда более пышные и сложные знаки отличия и медали, которые она даже не узнавала). Некоторые были экстравагантнее прочих: Кальпурния увидала людей, на чьей коже красовались драгоценные камни или сверкающие электротату, а дважды их путь пересекали стайки молодежи, вышагивающей в обуви с подпорками из скрученных полос металла, которая придавала им пружинистую, лихо гарцующую походку.

Она заметила особые ритуалы в том, как некоторые группы здоровались с другими, игнорировали их или перемещались, чтобы сохранить определенное расстояние. Наверняка это все было частью некоего головокружительно сложного социального механизма, который, как она решила, ей совершенно неинтересно было изучать — пока не оказалось, что этот малозаметный танец распространяется и на Арбитрес. Периодически одна из прогуливающихся групп поворачивалась и приветствовала их или позволяла себе замешкаться на их пути, чтобы потом можно было устроить показную суету, убираясь в сторону. После четвертой такой встречи, когда им вслед усиленно помахала руками группа мужчин среднего возраста в разноцветных плащах, растянутых на запоминающей проволоке, словно изгибающиеся крылья, Леандро подтвердил подозрения коллеги.

— Похоже, дорогая арбитр Кальпурния, разговоры о вас распространились везде и всюду.

Молодой аристократ впереди, одетый в зеленый обтягивающий костюм и белую меховую мантию, жестом приказал остановиться своей свите — трем закутанным сервиторам и служанке, которая несла в сложенных чашей руках синюю свечу — и демонстративно шагнул назад, уходя с их пути.

— Я собиралась спросить, что вы имеете в виду, но у меня такое неприятное чувство, что я уже знаю.

— Удивит ли вас, моя Кальпурния из Ультрамара, тот факт, что удар, нанесенный вами некоему юному наследнику — хотя вернее будет сказать «наследнице» — произвел, в некотором роде, шумиху в высшем обществе Босфорского улья?

Кальпурния осмотрелась. Каждая пара глаз, с которой она встречалась взглядом, смотрела так же оценивающе, как Халлиан вчера. Или, может, ей просто казалось.

— Не слишком, полагаю. Я слегка удивлена, что все так перепугались за такую как-вы-там-ее-назвали.

— «Никому не нужная вертихвостка», как мне припоминается. Пусть это услышат любые подслушивающие устройства, которые только могут быть сейчас на нас направлены, — сказал Леандро, и Кальпурния подавила улыбку. — Они, моя леди арбитр, противоречивая порода: готовы приложить откровенно шокирующие по масштабу усилия, чтобы уничтожать друг друга самым беспринципным образом, и так же готовы встать единым фронтом, если почувствуют, что кто-то обидел одного из их числа, — он на миг задумался. — Хотя, на самом деле, я могу преувеличивать. Есть все шансы, что эта реакция — обычная осторожность. Вы старший офицер Адептус, занявший место, связанное с большой властью и полномочиями. Вчера вы подтвердили, что провели здесь очень мало времени и никак не контактировали с гидрафурским обществом. Поэтому многие здесь впервые присматриваются к неизвестному и потенциально важному новому игроку. Вероятно, они просто хотят узнать, что вы собираетесь делать.

Кальпурния поморщилась.

— Игрок. Значит, вот кто я для них, — она дотронулась до орденских планок на груди и шлема над тем местом, где был шрам. — Это я, стало быть, получила за игры?

— Такова их точка зрения, и ничего больше, — Леандро оставался столь же невозмутим. — Ну? — сказал он потом, указав вперед посохом, — что вы думаете?

Они прибыли.

Перед ними поднималась огромная рампа, ведущая к дверям Собора. Она была сложена из того же серого камня, как и мостовая, на которой они стояли, но он был весь покрыт полированными барельефами, изображавшими деяния героев Экклезиархии: Урия Якобус, сокрушающий генокрадов на Солнцевороте, мастер Рейнард, возглавляющий Травианское Возжигание, другие, незнакомые Кальпурнии. Резные картины выглядели слишком ценными, чтобы ходить по ним, и она на миг-другой замешкалась. Впрочем, проктор, возглавляющий процессию, уверенно зашагал вперед, поэтому она, мысленно пожав плечами, пошла следом, стараясь не наступать на святых. Хотя камень и выглядел отполированным до скользкости, идти по нему было легко. Она подняла взгляд на отвесный фасад Собора, возносящийся в облака, и пожалела об этом: стена поднималась от рампы к самому острию шпиля, и от вида всего этого резного камня, нависающего над ней, у Кальпурнии закружилась голова, как будто она заглянула в перевернутую пропасть.

Врата Собора представляли собой стрельчатую арку в пятнадцать метров высотой, в отличие от аналогичных сооружений в Ультрамаре, чьи строители предпочитали более гладкие изгибы. Кальпурния предположила, что внутри должны быть взрывозащитные заслонки и бронированные двери — Адептус Министорум были воинствующей церковью, и священные здания строились так, чтобы служить и военными крепостями — но все это, видимо, было убрано в пазы и запечатано, поэтому перед ними возвышалась пустая арка.

Арбитраторы вокруг встали смирно, и проктор трижды постучал посохом по камню.

— Достопочтенный Нестор Леандро, претор и арбитр-сеньорис Высшего участка Гидрафура, и достопочтенная Шира Кальпурния, арбитратор и арбитр-сеньорис Высшего участка Гидрафура.

Он обращался к облаченным в латы фигурам, которые стояли шеренгой, перегораживая арку. То были воительницы соборной стражи, Адепта Сороритас, члены боевого сестринства из Ордена Священной Розы, которые стояли прямо и горделиво в своих гладких белых силовых доспехах и черных сюрко с золотой вышивкой, изображающей флер-де-лис Экклезиархии. Их болтеры были направлены на Арбитрес, столь же непоколебимые, как и их взгляды. Старшая сестра с лицом, скрытым капюшоном, вышла из-за спин своего отделения и жестом приказала им опустить оружие. Они приняли стойку смирно с грохотом керамитовых сапог о камень, который эхом отозвался во внешнем вестибюле Собора, и расступились, затем повернулись кругом и снова застыли. Старшая сестра сжала золотую аквилу под горлом, поклонилась, сделала жест младшему дьякону, который появился из ворот позади нее, и шагнула в сторону, влившись в ряд своих сестер. Кальпурния и Леандро прошли мимо стражниц внутрь Собора, проктор и другие арбитраторы отступили назад, ко входу. После того, как их представили, не было произнесено ни слова.

Дьякон был молодой, коренастый и беспокойный — постоянно нервно потирал свою тонзуру. Он провел их по длинным коридорам, полным ниш с резными изображениями внутри, мимо стен, освещенных лампами и покрытым выгравированными именами имперских мучеников. Кальпурния отметила про себя еще одну особенность Гидрафура: официальные здания здесь, как правило, располагали множеством тамбуров между входом и центром. Коричневато-золотистый дневной свет постепенно уступал место каменным стенам, лесам затейливых колонн и прохладному серому полумраку, статуям, строго наблюдавшим за ними с постаментов, и высоким галереям. Где-то в глубине здания слышался хор, репетирующий отдельные фразы и ноты, и отдаленные фрагменты церковного хорала мягко витали в воздухе. Кальпурния осознала, что пытается идти на цыпочках, чтобы приглушить шум от шагов.

Преодолев ряд вестибюлей и преддверий, Кальпурния наконец мельком увидела огромные, уходящие в небо пространства основной части Собора, от чего у нее перехватило дыхание. Но уже через миг их безымянный проводник повернул в длинный узкий зал, завешенный темными гобеленами, подвел их под витражную мозаику, изображающую святую Саббат, и ушел, попросив подождать. Леандро сел на деревянную скамью и принялся любоваться витражом, а Кальпурния расхаживала взад-вперед.

— Все это часть обучения, я уверена, — сказала она чуть погодя. — Я прохожу ценный скоростной курс на тему прихожих и залов аудиенций в зданиях Адептус по всему улью. Интересно, когда я отсюда выйду, в меня тоже будут стрелять?

— Первая пара недель службы всегда проходит примерно так, моя арбитр. Такой центр деятельности Адептус просто не может быть одним из тех миров, где горстка Арбитрес выполняет свою работу, заперевшись в крепости-участке и выбираясь, только чтобы подавить бунт. Подождите, вас еще начнут представлять флотским властям. Их здесь великое множество — Гидрафур, в конце концов, фактически принадлежит им. Если это хоть сколько-то успокоит вас, убедите себя, что та работа, которую мы сегодня проведем с кюре Дженнером, несомненно, будет весьма ценна для идентификации вашего убийцы.

— Он не стал моим убийцей.

Леандро отмахнулся от едкого замечания и продолжил:

— Сколько там осталось до Вигилии Балронаса, неделя? Даже меньше. Считанные дни до того, как прозвонят к началу, и весь Гидрафур будет связан ограничениями Вигилии. И если мы, арбитр Кальпурния, собираемся продолжать охоту, то нам тогда будет жизненно важно располагать благоволением Экклезиархии. Их эдикты распространяются даже на других Адептус, и если они дадут нам послабление, то у нас будет свобода действий, коей заговорщики, кем бы они ни были, скорее всего, не будут обладать. И, в любом случае, — добавил он и встал на ноги, услыхав шаги по ту сторону двери, — Клах Дженнер — человек, знакомство с которым пойдет вам только на пользу. Возможно, он покажется вам слишком молодым, чтобы доверять ему, но как наставник он достоин только восхищения. И все же я чувствую необходимость заметить, — сказал он, подумав и поправив плащ, — что для него нехарактерно заставлять так долго ждать гостей, как я нескромно выражусь, нашего калибра. Это не очень дипломатично.

Каждый раз, когда всплывала тема «наставничества», Кальпурнии приходилось подавлять одну и ту же реакцию: сначала вспышка возмущения, потом мысль о том, насколько все-таки сложны религиозные обычаи Гидрафура. В конце концов она решила, что все, что помогает устранить чувство, будто она ребенок, волочащийся за читающим нотации дедушкой, того стоит.

Кюре Экклезиархии Клах Дженнер был худощавым человеком ростом чуть выше Кальпурнии, который выглядел несколько подавленным своей тяжелой парчовой ризой. Он не был молодым, как описал Леандро, и в нем не было мягкости, которую ожидала Кальпурния: его лицо было грубым и угловатым, с дубленой кожей и щетиной. Голова кюре была так же гладко выбрита, как у дьякона, но от обоих висков за уши тянулось по тонкой металлически-серой косичке. Когда он поклонился, Кальпурния увидела, что косы были связаны сложным узлом на затылке.

— Вы не Клах Дженнер.

Леандро удивился, это было понятно по тому, что он утратил обычную цветистость речи. Мужчина снова поклонился.

— Вы правы, арбитр-сеньорис Леандро. А вы — арбитр-сеньорис Кальпурния. Или провост-маршал Кальпурния? Или арбитр-генерал? Мне говорили, что можно применять любой вариант. Ваш многоуважаемый орден имеет весьма сложную систему рангов.

— Любой из титулов подходит, но на Гидрафуре, судя по всему, наиболее распространен тот, что на высоком готике, — сказала Кальпурния, отдав честь. Леандро все еще созерцал собеседника с легким неудовольствием.

— Значит, арбитр-сеньорис. Хорошо. А я — Михон Барагрий, нунций епарха гидрафурского и викарий-генерал Гидрафурской курии. Пойдемте за мной, пожалуйста.

Они прошли в настолько маленькую комнату с настолько высоким потолком, что она напоминала какой-то подземный застенок. Стены сплошь покрывали резные священные тексты, из стены выступала большая стальная статуя ангела-воина и держала канделябр над тремя низкими пуфами. Кальпурния не сомневалась, что где-то поблизости скрываются и подслушивают служители Экклезиархии.

— Я знаю, что вы должны были встретиться с кюре Дженнером, — сказал Барагрий, заняв сиденье и пригласив Арбитрес последовать его примеру, — но определенные обстоятельства, связанные с приближением мессы, не дали ему прийти. Поэтому я начну с того, что принесу вам наши сожаления по поводу столь внезапной смены планов.

— Внезапные смены планов, похоже, сейчас в порядке вещей, почтенный Барагрий, — Кальпурния буквально чувствовала, как расслабляется. Как приятно наконец иметь дело с более-менее прямым человеком. — Я тоже хотела бы извиниться. Мне известно, что еще до моего приезда в систему было запланировано детальное обучение, касающееся не только специфики этой мессы. Дженнер должен был описать более пространный этикет меньших празднеств и церемоний, в которых участвуют Адептус, провести определенные тренировки вокала, и тому подобное.

— У меня не было времени полностью просмотреть записи кюре, но звучит верно. Тренировать голос нужно было для обрядов мессы. Пентатоническая шкала, которую мы здесь используем, требует некоторых нюансов мелодии и интонации. А юг галактики, как я понимаю, предпочитает полную октаву. Наверное, понадобится несколько уроков, чтобы вы привыкли к тому, что от вас потребуется петь. Я, наверное, попробую организовать сессию с одним из хормейстеров.

— Ваше преподобие, я имела в виду, что запланированные уроки вряд ли удастся провести. Если вы не слышали, два дня назад на меня устроили покушение. Я могу поделиться деталями, но что касается уроков, то придется их отложить, пока не закончится расследование. Я попытаюсь выделить время на ознакомление с самой мессой, если получится, но это, пожалуй, и все.

— Мы воистину слышали, — сказал Барагрий, — и ваш ответ приводит нас к моему. Вы не единственная, кто желает, чтобы организатора этого нападения выволокли на свет божий. Я говорю от лица самого епарха: использование псайкера-колдуна — ха, да само присутствие псайкера-колдуна — практически в тени шпиля Собора, в столичном улье такого мира, как Гидрафур, — это удар по нам всем. Это время имеет огромное значение для Экклезиархии, и мы так же, как вы, заинтересованы в том, чтобы оно не было осквернено. Возможно, если я могу так сказать, сохраняя деликатность, даже больше.

Барагрий наклонился вперед, уперевшись локтями в колени и вглядываясь зоркими черными глазами в лицо Кальпурнии.

— Я хочу окончательно прояснить: Арбитрес получат полную поддержку Адептус Министорум во всем, какие бы меры они — то есть, вы — не предприняли касательно этого дела. Легальную, дипломатическую, силовую, все, что ни потребуется. Канонисса Феоктиста усилила охрану Собора, а епарх посовещался со своими охотниками на ведьм. Вы прекрасно провели работу по сохранению порядка в улье, теперь, я думаю, настало время пойти по следу.

Кальпурния и Леандро обменялись взглядами.

— Что ж, это была превосходная встреча, — заявил Леандро, — может, и не та, которой мы ожидали, но все же. Вы верно отметили, что необходимо поддерживать связь между Имперским Законом и Имперской Верой, и я не сомневаюсь, что подобные отношения наилучшим образом помогут ускорить наше расследование. Могу ли я поинтересоваться, почтенный Барагрий, с вами ли мы будем контактировать в дальнейшем? Я так понимаю, что кюре Калефф из личного оффицио епарха…

— Работать с вами буду я, — Барагрий поднял маленький пласвосковой диск с отпечатком перстня в центре. — Это моя печать. Ознакомьте с ней своих подчиненных. Надо известить ваших привратников, что завтра после полудня я пришлю официальное приглашение на встречу от кабинета епарха, и тогда мы начнем планировать следующие действия. Гидрафурская курия назначила меня представителем Министорума и вашим личным помощником по всем религиозным делам на данный период.

— Ваше преподобие, мы почтены любезностью курии, и я уверен, что наш многоуважаемый арбитр-майоре встретит вашу делегацию со всем возможным благоволением, когда я, в свою очередь, передам ему ваше имя.

Леандро и Барагрий твердо смотрели друг на друга. Очевидно, на каком-то уровне между ними шла борьба, поэтому Кальпурния не удивилась, когда всего через миг священник вдруг встал и поклонился им обоим.

— Итак, долг зовет. Нам всем нужно заняться своими делами, и вскоре мы снова встретимся. Ступайте с верой в Императора и благословением аквилы.

Барагрий прошел с ними до двери зала, где ждал дьякон — не тот, что раньше, но какой-то землистокожий помощник викария с электротатуировкой на лысине, которая проецировала в воздух над головой голограммы религиозных максим.

— Завтра в пятнадцатом часу. Можете ждать меня.

Он поклонился еще раз, теперь уже конкретно Кальпурнии, и дверь закрылась.

Они вышли из ворот и начали спускаться по рампе, и это вызвало такое резкое дежавю, что она содрогнулась. Это хорошо, что публика увидит, как она символично поднималась пешком к фасаду Собора, но в следующий раз, пообещала она себе, она поедет в «Носороге». Леандро, похоже, подумал то же: он приказал проктору вызвать три этих приземистых черных бронемашины, пока они были в Соборе, и теперь первым поднимался по аппарели той, что стояла между двумя другими. Хорошо оборудованный интерьер «Носорога» поведал Кальпурнии, что это, видимо, личный транспорт Леандро, а шокированные лица прохожих, которые поспешно уходили с их пути — что бронетранспортеры не были привычным зрелищем на утонченных улицах верхней части Босфорского улья. Что ж, неплохо.

— Итак, — сказал Леандро, — как вы скажете, какую информацию мы можем почерпнуть из этого маленького обмена любезностями?

— Нам надо будет определиться, как мы будем вести себя при активном вмешательстве Экклезиархии. Он практически прямо заявил, что они обладают достаточным могуществом для этого, и мне совсем не понравилось упоминание их собственных охотников на ведьм. И Барагрий — никакой не набожный преподаватель катехизиса и не наставник певчих, хотя, видимо, провел кое-какую работу, чтобы казаться таковым. Монашеством от него не веет. Он человек действия, я думаю, полевой агент.

— Собранный, деловитый, не боящийся использовать свои полномочия, — согласился Леандро. — Я бы не стал тратить много времени на идею, что курия приписала его к нам, думая исключительно о нашем же благополучии.

— Вы правы. Он нужен, чтобы следить за нами, и чтоб Экклезиархия точно знала, как идут наши труды. Заметили, он говорил о поддержании порядка в улье? Лорд Халлиан тоже это упоминал.

«Носорог» слегка накренился, и они начали изогнутый буквой S маршрут. Предстояло проехать через Торговый Квартал к вратам Кафизмы, потом снова пройти под Кварталом Адептус до самой триумфальной арки Врат Аквилы со стометровыми каменными орлами по бокам, повернуть обратно к Вратам Правосудия и подъехать к дверям собственной крепости. Визит в Собор занял больше времени, чем думала Кальпурния, особенно в сравнении с краткостью самой аудиенции. Машины ехали относительно медленно, и потихоньку близился вечер. Сквозь обзорные щели можно было видеть, как светлый день постепенно переходит в оранжевые сумерки.

— Я подозреваю, — через какое-то время сказал Леандро, — что эта мысль может вызвать у вас досаду, моя арбитр, ибо она досаждает мне. Мысль о том, что, в то время как о желании агентов епархии сунуть нос в это дело еще надо переговорить с арбитром-майоре, сам факт участия Барагрия в нашем расследовании, вероятно, мы изменить не в силах, по крайней мере, прямо сейчас.

— Я этого опасалась.

«Носорог» замедлился, сдвинулся в сторону и снова набрал скорость. Водитель склонил голову набок, прислушиваясь к разговорам по вокс-рации Арбитрес.

— В смысле, меня это не удивляет. Хотелось бы, чтобы они дали нам просто заняться своим делом, но что поделать, это же не Кальфус-Меделл хочет навязать нам своего сотрудника, калибр повыше. Если нам не удастся отстранить Барагрия, не вступая в конфликт, то пусть остается. Сущее безумие — устраивать ссоры, когда еще не найден тот, кто вырастил подконтрольного несанкционированного псайкера и использовал его для атаки на Адептус.

— Вырастил?

— Видимо, да, судя по отчетам Санджи и Накаямы. Убийца использовал очень тонкую, первоклассную аугметику. Под такую надо подстраиваться, и на это нужны годы тренировок. Он — часть организации, а не какой-то подзаборный вещун, который заработал услугу от подпольного медика.

Водитель снова наклонился над вокс-решеткой, и Кальпурния повернулась к нему.

— Что происходит?

— Какие-то помехи у Врат Аквилы, мэм. Думаю, это несерьезно, тревогу никто не поднимал. Мы как раз туда подъезжаем. Ведущий «Носорог» докладывает о пробках и каком-то споре на пропускном пункте.

Кальпурния уже надевала шлем и проверяла заряды в пистолете. Леандро наблюдал за ней со своего сиденья, приподняв одну серебристую бровь.

— Арбитр Леандро, как насчет провести внеплановую инспекцию? Я не прочь посмотреть вблизи, как проводят мероприятия на основном въезде в Августеум.

Она выпрямилась, когда БТР затормозил и лязгнули механизмы, выпускающие аппарель.

— Жду вашего доклада, моя арбитр. Одного из нас, пожалуй, будет достаточно.

Кальпурния пожала плечами и сошла на землю, когда аппарель окончательно опустилась.

Врата Аквилы венчали собой Телепинскую дорогу, огромную транспортную артерию на юго-восточном склоне Босфорского улья. Арка была столь глубока, что больше походила на туннель, ярко освещенный натриевыми лампами цвета гидрафурского дневного света. Вдоль стен тянулись многоэтажные галереи и мостки, забитые пешеходами, которые толкались плечо к плечу с потертыми барельефными изображениями тысячу лет как мертвых Адептус, идущих парадом. Дорога к центру Босфорского улья была разбита на полосы, внешние были уже и полнились бемо и мехарикшами, а во внутренних шли гигантские грузовые повозки, грохочущие на гусеницах или толстых колесах почти цилиндрической формы. Всюду были Арбитрес, которые блокировали каждый пешеходный коридор и спрашивали документы, рылись в багажных полках мехарикш, кишели на грузовозах, словно муравьи на кирпичах, или патрулировали, собравшись отделениями, пространство за воротами, где транспорт стоял в очередях. Водители высовывались из окон, орали, размахивали бумагами или идентификационными печатями, моторы ревели, сапоги арбитраторов грохотали. Гул стоял ошеломительный.

Кальпурния подумала было тихо просочиться в центр, но привычки пока не поспевали за рангом. Эскорт, который сопровождал ее к Собору, вдруг снова окружил ее, и проктор закричал в усилитель, который достал из «Носорога»:

— Адептус Арбитрес! Расступитесь перед Адептус! Дорогу арбитру Кальпурнии!

Они прошли сквозь толпу, как ледокол сквозь полярные торосы. Вот тебе и внеплановая инспекция, уныло подумала она.

Суматоха вокруг не давала понять, где что творится, но, похоже, центральная очередь повозок не двигалась. Кальпурния направила свой отряд в ту сторону и оказалась рядом с проктором, который распоряжался досмотром повозок. Он был розовый и вспотевший, то ли от спертого воздуха и нагрузок, то ли от вида ее знаков отличия.

— Грузовозы, — прокричал он ей в ухо, для чего пришлось сгорбиться, — сложно обыскивать. В их структуре слишком много внутренних полостей. Некоторые водители — просто наемные работники и не могут впустить нас внутрь.

Кальпурния смотрела на вереницу грузовых повозок. Водитель той, рядом с которой они находились, стоял посередине короткой лестницы, встроенной в бок гигантской кабины, и вскрывал люк узкого лаза, ведущего к двигателю, а двое арбитров наблюдали за ним. Через повозку от них еще один водитель вместе с коллегой-рабочим листали кипу бумаг рядом с контролером Арбитрес в коричневой броне. А та повозка, что между ними…

— Почему эти двое все еще в кабине?

Проктор не расслышал вопрос полностью, и ему снова пришлось наклониться и переспросить. Под запахом полировки для брони резко чувствовался его пот. Двое рабочих в кабине пристально посмотрели на Кальпурнию, когда та ткнула в их сторону дубинкой.

— Все в очереди уже спустились и разговаривают с вашими бойцами. А эти почему нет? Они же следующие.

Проктор уже кивал, и Кальпурния отступила в сторону. Он дал знак ближайшей группе арбитраторов, чтобы те вывели двоих мужчин из транспорта. Мимо по одной из внешних полос проехал бемо, и визг его двигателя на мгновение отвлек ее, но, когда она снова подняла взгляд, кабина грузовоза уже была пуста.

Что-то кольнуло ее инстинкты. Слишком быстро. Что-то не так.

Она рефлекторно пустилась в бег, эскорт тоже сорвался с места, чтобы не отставать. Водитель спрыгнул с лестницы и побежал обратно, к выходу из арки. Его спутника нигде не было видно.

Понадобилось только взмахнуть дубинкой — ее отделение тоже их увидело. Они помчались следом, окликая дежурных у устья ворот. Смятение вокруг выросло вдвое.

Кальпурния приотстала на шаг, чтобы увидеть, как действуют отделения и проверить, в чем их слабые места. Она также позволила себе взглянуть вверх, на бок повозки, и поэтому оказалась единственной, кто увидел самый первый взрыв.

Он был маленький, просто вдруг бахнуло, и металлический бок грузовоза выгнулся наружу. Из щелей между панелями вырвалось грязно-желтое пламя. Этого хватило, чтобы Кальпурния стремительно развернулась и начала отчаянно расталкивать дубинкой и арбитраторов, и гражданских.

— Ложись! Ложись! Назад! Сейчас же!

Второй взрыв был мощнее. Повозка пошатнулась на своих опорах и выплеснула волну жара, от которой Кальпурния сжалась и отшатнулась, но именно третий сделал дело. Бока грузовоза задрожали, треснули и величественно распались на куски, и семя из обожженного металла породило прекрасный огненный цветок, который с ревом взметнулся вверх и наполнил Врата Аквилы воплями и бело-желтым светом.

Девятый день Септисты

Девять дней до Мессы святого Балронаса.

Поклонение пилигримов. Стоянки на Святом Пути.

Шествие Дальних Святых. Мистерия Распорядителя.

В этот день паломники получают благословения в капеллах на западных склонах Августеума, а в определенных случаях их принимают во внешних помещениях самого Собора. Этот день специально выделен для тех, кто выполняет святой долг пилигрима, и вмешиваться в эти ритуалы для жителя Гидрафура — неприемлемо, оскорбительно и неблагочестиво. Те, у кого нет особых религиозных нужд в улье, должны оставаться дома или в казармах, если возможно. Читать сегодня подобает «Размышления о путешествии веры» епарха Лидре или первую и пятую главу «Псалмов Звездоплавателя». Благословленные епархом имеют право совершить Стоянки на Святом Пути. Дороги, ведущие к Усыпальнице и началу Пути, а также от врат Собора и конца Пути, охраняются Экклезиархией и должны оставаться свободными для просителей и пилигримов. Помните, что по декрету Экклезиархии единственным звуком, слышным на Пути, должны быть голоса просителей, читающих писания, что вырезаны на его поверхности, поэтому следует приглушать речь и звуки движения и не запускать двигатели в радиусе одного километра.

Атрибуты Дальних Святых будут убраны с обочин дороги не позднее заката и унесены процессией при свете фонарей по Хиросской дороге к Престолу Исповедника. Их сопровождают те, кто присматривал за ними в течение ночи, и те, кто чувствует в себе благочестивый порыв, могут присоединиться к ним. Когда все атрибуты размещены на своих местах, на площади начинается представление мистерии, подготовленной Распорядителем Вигилии. Те, кто не может наблюдать ее лично, должны постараться увидеть ее трансляции на пикт-экранах в местных святилищах и храмах. Главам семейств и начальникам следует дать всем своим подопечным возможность созерцать мистерию, как только она начнется, или как можно скорее после этого.

Глава четвёртая

Очнувшись от короткого и беспокойного сна, Кальпурния обнаружила себя запутавшейся в простынях и заморгала от утреннего света, проникавшего сквозь штору и защищенное полем окно. Как сообщили часы на письменном столе, она проспала меньше пяти часов, но при этом чувствовала себя значительно более отдохнувшей, чем можно было подумать, а настроение было лучшим за несколько дней. Даже тишина в ее покоях оказалась неожиданно приятна, хотя в первую пару дней здесь она то и дело резко просыпалась из-за ощутимого отсутствия шума, к которому привыкла в казармах, с неясной уверенностью, что проспала.

Она потерла лицо рукой и скривилась. Хотя она и позволила бригаде медиков Арбитрес промыть ей глаза после того, как выбралась из пекла Врат Аквилы, кожа по-прежнему была в грязи, а волосы воняли густым, странным горько-пряным дымом. Этим утром предстоит много дел, столько всего надо проверить, изучить первую зацепку касательно того, кто организовал эти нападения. Двое арестованных, которых нужно занести в каталог и допросить, затем начнется преследование, и она будет над всем этим надзирать. Криминалисты-вериспекс наверняка уже раздобыли что-то новое со вчерашнего дня, когда она с ними разговаривала. Во всяком случае, для них же лучше, если они это сделали, за пять-то часов. И она определенно должна прислать отчеты остальным трем генералам-арбитрам, но сначала надо собраться и поторопиться…

Она остановила себя. Если бы были какие-то срочные новости, ее бы разбудили. Соображение номер один: высокопоставленному арбитру не пристало приступать к новому рабочему дню грязной и вонючей, как помойная кошка.

Десять минут спустя она вышла из кабины аблютория, расположенного в задней части ее покоев, хватая ртом воздух от резких струй воды, но чувствуя себя заново рожденной. Осмотревшись, она обнаружила свежую униформу, разложенную на кровати, и стопку записок на столе. Видимо, коридорные пришли, как только поняли, что она проснулась. К этому тоже надо привыкнуть, подумала она, раскладывая записки и читая, пока одевалась.

«АРБИТР КАЛЬПУРНИЯ — лорд-маршал Дворов получил от вас первый сводный отчет и запрашивает следующий в удобное для вас время этим утром и по мере развития событий. В данный момент я уполномочен подтвердить вашу делегацию четвертого уровня для продолжения этого дела. — Павлос Калапек, адъютант лорда-маршала». Она сузила глаза, застегивая ремень. Спать, пока другие ее ждут, — это как раз то, чего ей совсем не хотелось. Но, перечитав письмо, она почувствовала себя уверенней. Делегация четвертого уровня означала, что она может заняться этим в любое время.

«Шира, вы проделали великолепную работу прошлым вечером, ибо к тому времени, как вы увидите это, верно будет именно «прошлым вечером». Что до меня, то на передний план вновь выходят дипломатические вопросы касательно тела убийцы. Министорум полагает, что за ним стоит наша поддержка, и он может попытаться вытребовать труп у Механикус. Я буду умиротворять беспокойства и не торопить события, пока не посовещаюсь с вами. ЛЕАНДРО». Подпись была такая же витиеватая, как его речь. Кальпурния сердито уставилась на нее. Политика, политика. Проклятый ублюдок-псайкер продолжал создавать неприятности даже два дня как мертвый.

«Арбитр-сеньорис, мы получили сообщение от епархии. Почтенный Барагрий передает свою радость по поводу того, что ночные взрывы вам не навредили, а также выражает надежду, что это не повлияет на встречу, запланированную на сегодняшний день. Арбитр-интендант Раф Дрэгер, клерк караула, Врата Справедливости». Значит, уровень защиты еще немного приподняли — похоже, будто посланника из Собора выслушали у ворот и отправили восвояси.

Что ж, она рада, что Барагрий рад. Она и сама была рада, что осталась цела. В хаосе, который воцарился после взрыва, она постаралась отползти подальше от разлива горящего топлива. После первоначальной вспышки оно горело невысоким, дымным пламенем, и хотя это не был раскаленный огненный шар, как она ожидала, ничего хорошего из этого не вышло. К тому времени, как она оказалась на безопасном расстоянии, машины по обеим сторонам забрызгало, и они загорелись, а к тому времени, как поднялась на ноги, горящее масло растекалось по рокритовому полу туннеля желтым пламенным ковром высотой по лодыжку.

Едва контролируемый бедлам в воротах вдруг оказался совершенно неуправляемым. Пешеходы в ужасе ломились по мосткам наверху и под напором других с воплями падали через перила в огонь. Водители пытались пробиться наружу сквозь ряды транспорта, уничтожая всякую надежду на упорядоченную эвакуацию. Взрывы застали арбитров врасплох, как и всех остальных, но Кальпурния могла гордиться бригадами, которые стояли на воротах. Не дожидаясь приказов, арбитраторы в масках-респираторах уводили или вытаскивали горожан через внешние двери, в то время как отделения у внутреннего конца туннеля немедленно сформировали двойную линию из щитов и броневиков, и ни один гражданский, сколь бы он не обезумел, не прорвался сквозь нее в Августеум. Если взрыв был прикрытием для какого-то вторжения через этот укрепленный пост, то он потерпел неудачу.

Она подобрала значки, обозначающие ранг. Кто-то отполировал их и очистил от сажи и уличной пыли, оставшихся с прошлой ночи, и она слегка вздрогнула: это она должна была сделать сама, неважно, насколько устала. И она до сих пор не знает, кто убирается в ее покоях.

«Вниманию арбитра-сеньорис Кальпурнии. Уважаемая арбитр, у меня под вашим именем занесено в каталог пять арестантов, которые уже распределены по камерам предварительного заключения. Прилагаю детали первичного каталогизирования. Этим утром приведены в действие особые меры заключения двоих арестантов, которые вы затребовали прошлой ночью. Все арестанты теперь готовы к вашему суждению, а я жду инструкций по поводу дальнейшего обращения с ними. Номине Император. Транио дю Туа, ведущий каратель, группа Августеума».

Она поразмыслила над этим, пока надевала и пристегивала кобуру и ремни для переноски оружия. Эти двое, упоминавшиеся отдельно, были водителями повозки, которые сбежали из своего транспорта за несколько секунд до того, как тот взорвался. Ярче всего она помнила их спины — обе мускулистые, с широкими плечами, над одной — бритая голова с татуировкой, по другой, скрытой коричневой рубашкой слуги, хлестала тонкая светлая косичка, пока ее владелец бежал и прыгал в толпе.

Ноздри Кальпурнии были забиты дымом и незнакомым сладким ароматом, и это, вместе с толпой, которую приходилось расталкивать, вызывало неприятные воспоминания о событиях у храма Механикус. Оглянуться и посмотреть, следуют ли за ней другие арбитры, времени не было: она и так дала слишком большую фору, огибая края расширяющейся лужи огня, и теперь отчаянно пыталась не упустить беглецов из виду. Она попыталась криками заставить толпу расступиться, но те, кто мог расслышать ее в суматохе, были слишком напуганы, чтобы подчиниться, и через десяток шагов пришлось поставить дубинку на низкий заряд и расшвыривать ею людей, словно продираясь сквозь заросли джунглей.

Еще одно сообщение от Дрэгера, судя по штампу, менее чем двадцатиминутной давности.

«Арбитр-сеньорис, мы получили известия от ведущего вериспекса Барк у Врат Аквилы. Она сообщает, что первичное исследование события во Вратах завершено, и ждет вашего прибытия. Она также попросила передать, что там присутствуют другие. Номине Император».

К нему было прикреплено:

«Арбитр Кальпурния, я так понимаю, что этим утром вам нужно будет лично посетить Врата Аквилы. Я беру на себя смелость предупредить арбитра Баннона и собрать небольшой эскорт у центрального дока. К тому времени, как вы туда прибудете, они будут готовы к отбытию. — Храсс, слуга».

Значит, так его звали, или ее, или по крайней мере кого-то из них. До конца дня, решила она, надо будет их навестить и поговорить с ними. Они этого, по меньшей мере, заслуживают.

Ее пистолет и дубинка находились на стойке перед алтарем.

Она прикоснулась оружием к серебряной аквиле, пробормотал благословение, потом поклонилась иконе Жиллимана, сунула шлем подмышку и ушла.

Вид ангара для транспорта во Вратах Правосудия подбодрил Кальпурнию.

Яркие дуговые светильники, свисающие с потолочных балок, шквал шума, крики лидеров отделений, топот сапог, рев двигателей, скрежет и визг гусениц. На рельсах, которые крест-накрест рассекали высокий потолок, грохотали и лязгали краны, переносящие по воздуху ящики с боеприпасами, канистры с горючим или скованные цепями связки хнычущих узников. Перед арбитром-сеньорис возвышалась адамантитовая плита в пятьдесят метров высотой, которая стояла прямо перед самими воротами, чтобы любые въезжающие внутрь транспорты вынуждены были огибать ее, и любая возможная попытка штурма утратила бы скорость.

Хотя и более масштабное, это помещение походило на большинство других застав, где она раньше работала, и, как всегда, ей нравился этот баланс противоположностей. Наружу, на Августеум, выходили молчаливо-торжественные привратные столбы, барельефы с аквилами и писаниями, статуи великих Арбитрес прошлого — строгий лик Имперского Закона. Внутри же царил уютный шум, производимый занятыми своим делом слугами Закона. Она вдохнула запах машинного масла, как аромат духов.

Длинный рокритовый хребет центрального дока тянулся от главного входа в казармы Стены через центр ангара, разделяя его на два полукилометровых пространства. По обе стороны от него, словно поросята, сосущие матку, рядами стояли десятки «Носорогов» и «Репрессоров», прикованные к грязно-серым стенам топливными шлангами и мостками для ремонтных рабочих. Идя по дорожке на вершине дока, Кальпурния глядела на их крыши. Мужчины, женщины и редкие сервиторы то влезали в транспорты, то покидали их, периодически останавливались, чтобы посмотреть вверх, и отдавали ей честь, когда она проходила мимо. Наконец, она увидела Дворова, который стоял, облокотившись на поручень вокруг турели на окончании дока. Тот помахал ей рукой.

— Доброе утро, Шира, рад видеть, что вас не потрепало. Я так и думал, что встречу вас здесь. Всегда руководите прямо с фронта. Вы уже поели?

— Лорд-маршал. Да, спасибо, я перехватила немного хлеба и зерновых кексов у интенданта по дороге сюда… э… — она показала через плечо на двери, выходящие на док. — Прошу прощения, что не предоставила вам рапорт ранее, сэр. Я…

— Это не беда, но все равно спасибо за то, что извинились. Я достаточно доверяю вам, чтобы позволить отчитываться тогда, когда вам это нужно. Решить иначе значило бы усомниться в вашей профпригодности.

Кальпурния не удержалась от крамольной мысли, что это не помешало ему проверить копии доставленных ей сообщений, но она выбросила ее из головы, кивнула и прошла мимо орудийной платформы, чтобы посмотреть вниз на дожидающиеся ее «Носороги». Ведущий арбитр Баннон, стоявший на верхнем люке головного транспорта, отдал ей честь.

— Конечно, сейчас я противоречу сам себе, отдавая вам прямую инструкцию. Не то чтобы это приказ, но я хочу лично донести до вас суть процедуры, которую я ввел в действие.

— Более строгое соблюдение безопасности, — сказала она.

— Верно. Пожалуй, я понимаю, почему вы вчера решили пройтись пешком через Квартал Ремесленников, и вижу в этом смысл. Но это новое нападение больше смахивает на открытие кампании, а не на отдельное покушение. Поэтому хватит. Не стану притворяться, что вы можете делать свое дело в бункере, закутанном в пустотные щиты, но бродить пешком с другим генералом-арбитром и одним лишь пешим отделением в качестве охраны вы больше не будете, — он указал вниз, на вереницу «Носорогов». — Высокопоставленные Арбитрес ездят на транспорте с полным эскортом. Здесь представлен необходимый минимум. Младшие офицеры и патрули выйдут в больших количествах. Официально озвучу эту директиву позже утром, но сейчас я хочу удостовериться, что конкретно вы ее усвоили.

— Потому что я — неизвестная переменная.

— Не совсем неизвестная, но да, и это тоже. Кроме того, вы были целью первой атаки и будете очень заметно выделяться, возглавляя ответные меры Арбитрес. Вы станете первоочередной целью, Шира.

— Понимаю, лорд-маршал.

Она прилежно отсалютовала ему и, поняв, что он закончил, отвернулась и спустилась к люку «Носорога».

Ночь была безветренная, и дым от пожара оказался заперт между стеной Августеума и круто уходящим вверх склоном. Бурая дымка вокруг Врат Аквилы делала желтый солнечный свет еще более мутным, и в нем висел тот странный густой горько-сладкий запах. Как только Кальпурния почувствовала этот грязный воздух, к ней вернулись мрачные воспоминания.

— Это доносится изнутри врат, — сказал Баннон, когда увидел, как она принюхивается. — Горючее, которое вытекало из той повозки, оказалось ароматизированным лампадным маслом для каких-то ранних празднеств перед Конгрегацией.

Кальпурния кивнула и постаралась выудить термин из обожженной памяти. Сумеречная Конгрегация, когда колокола Собора звонят к началу Вигилии, и зажигаются фонари, чтобы осветить ночь.

Врата Аквилы все еще были заблокированы. Кальпурния слегка удивилась, что не увидела в гигантской арке туннеля никаких заслонок. Вместо этого с обоих концов стоял кордон из шеренги «Носорогов», стоящих полукругом на разъездах, между ними были натянуты сети из цепей и стояли бдительные арбитраторы, отгонявшие постоянно прибывающих зевак. С другой стороны ворот повторялось то же самое, только в большем масштабе — отсюда было слышно рев двигателей и клаксонов.

— Почему дорожное движение не перенаправили к другим воротам? — спросила она. — Звучит так, будто по ту сторону образовалась та еще пробка.

— Не слышал никаких сообщений об этом, — ответил Баннон. — Конечно, должны были послать людей для этого, но могли возникнуть проблемы.

— Могли возникнуть?

Арбитраторы кордона начали размыкать цепную преграду, чтобы пропустить их внутрь, и она воспользовалась моментной задержкой, чтобы пристально посмотреть на него через плечо.

— С вашего разрешения, мэм, я пройду вперед и посмотрю. Мне кажется, дело в том, что к другим вратам нет свободного доступа. Улью не позволялось расширяться по юго-восточным склонам горы в сторону Врат Пилигримов, а Стена тянется прямо вдоль склона улья, поэтому любому грузовику придется сначала спуститься по Телепинской дороге, обогнуть нижнюю часть Стены, и только потом встать в очередь идущих вверх на другой стороне. Думаю, там затор до самой равнины.

— Может быть, тогда соизволишь пройти туда и посмотреть, верны ли твои догадки и есть ли что-то еще, о чем мне следует знать?

Кальпурния заметила долговязую женщину средних лет со знаками отличия, соответствующими руководителю бригады вериспексов, и пошла к ней, в то время как пристыженный Баннон умчался прочь.

Вериспекс стояла в тени под аркой. Вдаль тянулась мешанина из пятен краски и мигающих маркеров-пикетов, расставленных среди колес выгоревших тягачей и повозок. Несмотря на шум, доносящийся снаружи, это место напоминало гробницу в сравнении с суматохой предыдущего вечера. Кальпурния нахмурилась, как только ей пришло на ум это сравнение, и подумала, каким в конечном итоге оказалось количество погибших. Еще одна вещь, которую надо выяснить.

Барк стояла между двумя остовами рядом с высоким человеком в толстом синем комбинезоне, и их разговор записывал сервитор с торчащими из лица антеннами вокс-приемника, которые покачивались туда-сюда, улавливая слова. На мужчине не было отличительных знаков Арбитрес, и Кальпурния в любом случае не испытывала угрызений совести по поводу прерывания беседы.

— Ведущий вериспекс Барк. Благодарю за извещение.

Высокий мужчина не перестал говорить. Голос у него был низкий и хриплый, и он все еще стоял, повернувшись спиной. Кальпурния скрипнула зубами и уже собиралась постучать по ней дубинкой, когда увидела выражение лица Барк. Так выглядят люди, когда оказываются между двумя представителями высшей власти. Она обошла мужчину, чтобы взглянуть ему в лицо, и увидела алую розетту, приколотую чуть ниже его двойного подбородка.

— …нужно привести ко мне, прежде чем след остынет, — он еще миг продолжал смотреть Барк в глаза, пока та не отступила на шаг. Перед тем, как повернуться к Кальпурнии, он выдержал ровно такую паузу, чтобы подчеркнуть, что это он решил, что пора с ней поговорить. У него был высокий костистый лоб и хрящеватый нос, но мягкие складки на щеках и шее, которые странно контрастировали с худым телом. Каштановые волосы по-военному коротко подстрижены, глаза бледные и холодные.

— Вы — арбитр-сеньорис Шира Кальпурния.

Сказать собеседнику его имя и умолчать свое. Если и был более старый и примитивный трюк, то она его не помнила.

— Стефанос Жоу, — добавил он после паузы.

— Из Имперской Инквизиции.

— Из, как вы и сказали, Имперской Инквизиции.

Записывающий сервитор, видимо, принадлежал инквизитору. Он не был создан по какой-либо известной Кальпурнии модели. Культи его рук оканчивались пучками закутанных в ткань коннекторов, на талии висели инфоковчеги, которых хватало, чтобы он мог служить ходячей библиотекой. Позади него, как теперь видела арбитр, стоял другой член свиты — пухлый мужчина в таком же синем костюме, с бритой головой, покрытой массой аугметических проводов и кабелей. Над каждым разъемом в черепе торчала булавка с приколотым к ней клочком пергамента, образуя странный бумажный нимб над головой.

Кальпурния оценила все это, потом повернулась обратно к Жоу.

— Приветствую и приношу свои комплименты, инквизитор. Я полагаю, Адептус Арбитрес оказали вам всю необходимую помощь в том, что вам понадобилось от нас?

— Пока что — да. Я и мой персонал обследуем место происшествия, — Жоу быстро обвел рукой свой комбинезон, поясняя, почему одет в костюм рабочего. — А пока что вам, вероятно, следовало бы заняться проблемами с затором на Телепинской дороге.

Кальпурния ощетинилась.

— Разумеется, я уделила этому внимание, инквизитор, но не надо думать, что я неспособна делать два дела одновременно. Я расследую попытки нарушить Вигилию и Мессу Балронаса, которые начались с покушения на меня и продолжились взрывом, случившимся вчера вечером.

Уголком глаза Кальпурния видела, что Барк взволнованно сплетает и расплетает пальцы. Толстый слуга Жоу смотрел как будто прямо сквозь нее.

— Я прибыла, чтобы посовещаться со своими коллегами о вчерашней атаке. Если вы заняты тем же самым, тогда, полагаю, мы можем друг другу помочь.

— О, я полностью осведомлен о вашей ситуации, арбитр, — взгляд Жоу стал тверже. — И я собирался как можно скорее поговорить лично с вами именно об этом деле — и, будьте уверены, уже поговорил бы, если бы не было этого происшествия, — он указал на остовы и дым, наполняющий врата. — Но, впрочем, общайтесь. Нам все равно понадобится переместиться в менее публичное место для беседы.

Они разделились: Кальпурния и Барк ушли к каркасу взорванной повозки, Жоу — к еще одному ассистенту в синем, который углубился в разговор с двумя прокторами. Кальпурния дождалась, пока они не отойдут на такое расстояние, чтоб инквизитор не слышал, и зарычала на Барк уголком рта:

— Было бы очень неплохо заранее знать о его присутствии. Что, никто не мог связаться по воксу с моим транспортом, или он только что приехал?

Это выглядело маловероятным: осмотревшись в поисках других темно-синих комбинезонов, она, даже не поворачивая головы, насчитала еще четыре человека, суетившихся среди выгоревших машин. Похоже, они тут уже были какое-то время.

— Мэм, я вас предупредила.

— Нет, ведущий вериспекс, не предупредили. И хватит уже руки ломать. Давайте-ка пройдем в этот проезд.

Здесь все еще стояли испарения, и им обеим пришлось надеть фильтрующие маски. Над ними нависала разрушенная повозка, выжженная взрывом и скользкая от жидкостей для тушения. Барк запрыгнула на выступ, тянувшийся вдоль ее бока, и жестом позвала Кальпурнию за собой. Той пришлось встать на цыпочки, чтобы заглянуть в дыру, прорванную в боку машины, куда уже всматривалась Барк.

— Здесь везли партию масла, но это не просто цистерна для перевозки жидких материалов. Посмотрите, — кузов повозки был набит металлическими бочками, возле дыры в корпусе в их тесных рядах зияла пустота. — Ближайшие бочки не сгорели, мы их просто убрали. Но те, что были прямо рядом с дырой, были довольно-таки сильно разрушены. Из того, что нам удалось выяснить, можно заключить, что огонь вспыхнул не в самих бочках. В грузовом отделении проскочила какая-то искра и зажгла протекающее масло, если судить по следам распространения огня, которые мы нашли. Само по себе масло горит довольно холодным и низким пламенем.

Кальпурния кивнула, вспомнив расширяющуюся лужу невысокого огня. Впрочем, этого хватило, чтобы поджарить ноги тем жителям улья, которые пытались убежать, и поджечь остальные грузовики и повозки, когда пламя добралось до них.

— Получается, что взрыв произошел из-за возгорания испарений, и, судя по разным веществам, оставшимся после огня, я думаю, что одновременно с созданием утечки был добавлен какой-то дополнительный элемент, чтобы эти испарения стали еще более горючими.

— Утечку создали? — переспросила Кальпурния.

Барк прервалась и покачала головой.

— Извините, мэм, я забегаю вперед. У некоторых бочек есть повреждения, которые нельзя объяснить одним только взрывом. Герметичность нарушена, металл истончен, — по мере того, как она говорила, ее речь становилась более быстрой и уверенной. — Я послала вам то сообщение, потому что Лакан и его металлурги подтвердили, что ущерб был нанесен до взрыва, но относительно свеж. В остатках горения вокруг бочек нашлись даже частицы металла, из которого они были сделаны, и когда мы рассмотрели их под микровизором, они выглядели как соскобленные, не обгоревшие.

— Значит, кто-то намеренно испортил бочки, чтобы из них вытекало горючее масло, потом каким-то образом подстроил искру, когда повозка была здесь, — Кальпурния спустилась с выступа на скользкую от сажи мостовую.

— Именно так, — Барк слезла за ней и подозвала к себе еще одного вериспекса. — Люксом, ты нашел то, что хотел?

Тот кивнул и нервно покачнулся, держа в руках круглую керамическую затычку.

— Герметик вокруг этой затычки скорее запекся, чем растаял, мэм, э… мэмы. Поэтому проще было отчистить пепел и грязь, чем мы и… э… занимались… заканчивали заниматься, пока вы сейчас вот разговаривали.

— Спасибо, Люксом, — сказала Кальпурния, забирая предмет из его рук. — Тут есть следы порчи?

— Эти, э, линии прямо поперек краев. Проходят сквозь остатки герметика. Да, правильно, эти. Может быть, придется смотреть под микровизором, чтобы полностью убедиться, э, у меня пока не было времени. Но похоже, будто кто-то проткнул герметик иголкой или чем-то таким, пока он был еще мягкий, то есть вскоре после того, как бочки заполнили и запечатали, чтобы содержимое медленно сочилось наружу.

— Кто-нибудь из вас может сказать, откуда взялась искра?

Двое вериспексов переглянулись.

— Мы не нашли следов повреждения повозки, — ответила Барк, — по крайней мере, такого, которое случилось бы до взрыва. Только Механикус могут сказать наверняка, но мы пришли к разумной идее насчет того, какое повреждение машины может заставить ее дух шипеть и искрить. В данный момент я думаю, что мы имеем дело с каким-то сигнальным амулетом, неким механизмом, спрятанным среди бочек, который вызвал взрыв и либо выгорел, либо самоуничтожился таким образом, что мы еще не нашли ни одного достаточно крупного куска.

Кальпурния кивнула, помрачнела и снова начала мерить шагами пространство между остовами. Барк и Люксом последовали за ней. Она начала задавать новые вопросы — вопросы о распространении взрывов и огня, о движении толпы, о том, сколько людей погибло и как они умерли. Понадобилось больше часа, чтобы она наконец решила, что услышала достаточно, и начала пробираться обратно среди останков машин и маркерами.

— Ведущий вериспекс Барк, — заключила она, — я понимаю, что вы официально оформите свое суждение, только отослав письменный рапорт по возвращении в Стену. Но сейчас, в данный момент, когда вы уже несколько часов здесь проработали — есть ли у вас какие-то сомнения в том, что это был намеренный саботаж?

— Учитывая то, что я здесь увидела… никаких сомнений, арбитр-сеньорис.

— Спасибо. Когда будет готов ваш рапорт?

— К концу следующей смены, мэм. Я пошлю курьера, он доставит его прямо вам.

— И снова благодарю.

Баннон догнал ее, когда она шагала обратно к «Носорогам».

— Арбитр-сеньорис, все улицы, ведущие к Телепинской дороге, перекрыты. Управление обеспечения мобильности в городе сообщает, что последняя баррикада была установлена час назад.

— Так недавно? Ясно.

— Новости распространяются с некоторым запозданием. Повозки, которые пытаются вернуться вниз по дороге, скорее всего, застрянут здесь по меньшей мере до завтра. У основания Телепинской дороги уже происходят случаи насилия, и Хакаро на Восьмом-западном мобилизует в полтора раза больше патрульных. Он говорит, пришла пара-тройка сообщений о том, что на застрявшие грузовики нападают бандиты.

— Есть у нас схемы дорог вокруг основания Стены?

— Мэм? Э… по крупным есть, конечно. Вы хотите, чтоб я достал…

— Когда вернемся, да. Я решу, что именно мне нужно. Инквизитор тоже немного меняет общую картину. Хотелось бы мне, чтобы Барк сообщила, что он тут.

— Она не предупредила?

— Говорит, что предупредила. В ее первоначальном сообщении говорилось только, что «присутствуют другие».

— А.

Она остановилась и сердито уставилась на Баннона. Арбитры быстро учились понимать язык тела друг друга, читая его сквозь броню и шлемы, и он невольно шагнул назад.

— Мне следует знать что-то еще, Баннон?

— А, да. Это местное кодовое обозначение. «Присутствуют другие» означает, что люди, не относящиеся к Арбитрес, вмешиваются в нашу работу. В Августеуме это обычно агенты Монократа, а в верхних доках это, как правило, Флот. Иногда это кто-то необычный, например, Администратум или…

— Или Инквизиция, — она оглянулась на Жоу, который говорил со своим округлым ассистентом. Инквизитор поднял руку, и оба замерли в ожидании, пока сервитор настраивал какие-то связи между своими инфоковчегами. — Поскольку мне снова приходится выслушивать, какой я новичок в этом огромном куске Империума, может, ты мне скажешь — это нормальное поведение для здешнего инквизитора? Все мои немногочисленные взаимоотношения с Ордо сектора Пацификус сводились к слухам, загадочным приказам и каким-то странным директивам от нашего высшего командования. Не помню, чтоб кто-то из них просто подкатывал к нам и совал свою розетту.

— Наверное, это потому, что вы теперь — высшее командование.

Кальпурния фыркнула, но фыркнула польщенно.

— Наверное, так. Ладно, они идут сюда, хватит о них. Передай, пожалуйста, эскорту, чтоб готовились снова занять «Носороги».

Жоу приближался. Кальпурния подавила вздох и стала рассматривать отметки на земле. Стрелки и линии показывали, где Арбитрес сформировали сплошную шеренгу, и демонстрировали, как распространялся огонь и двигалась толпа. Пикеты отмечали места, где лежали трупы после того, как закончилась давка и потух пожар. Их было немало. Многие люди уже горели, когда сталкивались со стеной щитов, и в конце концов Арбитрес пришлось стрелять по толпе, чтобы отогнать ее.

Ее левая рука поползла к голове, чтоб потереть шрамы, но она заметила движение и сдержала его. Кальпурния терпеть не могла эту привычку, которая проявлялась даже при надетом шлеме — это говорило ей об отсутствии концентрации, отсутствии контроля. Она снова посмотрела на пикеты, но на них были только фотоэлементы да номера, и больше ничего, что могло бы рассказать о людях, погибших на этой земле.

— Планируете свой следующий ход? — Жоу умудрился произнести это так, что звучало как приказ.

— Я знаю свой следующий ход, инквизитор. К этому времени двое рабочих, которые сидели во взорвавшейся повозке, уже довольно долго просидели в предварительном заключении. Благодаря этому визиту я узнала именно то, что нужно для их допроса, — следующую фразу пришлось выдавить сквозь зубы, но делать было нечего, кроме как пригласить его с собой. — Инквизитор Жоу, если вы желаете при…

— Вы правы, лучше, чтобы я присутствовал на допросе. Перераспределите свой эскорт по другим машинам конвоя, пожалуйста, — сказал он, — и убедитесь, что найдется место для моего персонала. Если настаиваете, с нами может ехать ваш ассистент, но это все.

И он вышел из ворот. Толпа снаружи тут же зашепталась.

— Я думаю, это я ваш ассистент, арбитр-сеньорис, — с готовностью подсказал Баннон. Остальные Арбитрес уже услышали приказы инквизитора и рассаживались по другим «Носорогам». Все три машины уже запускали двигатели и опустили аппарели. — Он все-таки инквизитор, мэм. Я слышал это имя, хотя никогда и не встречал его. По-моему, у Жоу резиденция где-то в Гидрафурской системе. Предположительно, они превратили старое поместье адмирала Инвистикона в свой собственный форпост. Слыхал, что Жоу раньше имел дела с лордом-маршалом и епархом. Он, ну, ему позволено…

— «Позволено» — с этим я еще могу смириться, я знаю, что значит розетта. Но, Баннон, есть еще такая вещь, как банальные, черт бы их побрал, манеры. Ну ладно, пошли.

«Носороги» делались не для того, чтоб в них болтали, и инквизитору Жоу, похоже, не доставляло удовольствия то, что ему приходилось наклоняться вперед, чтобы его было слышно через звук двигателя. Аудиоустройства записывающего сервитора постоянно щелкали и двигались, пытаясь вычленить слова из шума.

— Это довольно-таки неудовлетворительно, — объявил он. Кальпурния пожала плечами.

— Этого мне достаточно, уважаемый инквизитор.

— Действительно? Большинство знакомых мне арбитров-генералов обзаводятся личным транспортом и добавляют к нему определенные усовершенствования. Вот, например, звукоизоляция, чтобы можно было на ходу проводить инструктаж или обсуждение операции. Я бы посоветовал вам подумать насчет этого.

Он снова откинулся назад, повернулся вполоборота к смотровой щели в корпусе и больше ничего не говорил. Кальпурния пожалела, что не надела шлем: она чувствовала, что лицо снова приобретает то выражение, как будто ей дали пощечину. На этот раз ее рука добралась до трех швов на лбу, и пальцы все еще проводили взад-вперед по шрамам к тому времени, как они вкатились обратно во Врата Справедливости.

Баннон был прав: Жоу явно раньше работал с Арбитрес. Он не бросил и мимолетного взгляда на ангар и просто пошел к лестнице, дав пузатому слуге знак следовать первым. Толстяк с болезненной осторожностью и частыми остановками вскарабкался по шершавым металлическим ступеням. Сервитор взобрался со скоростью и ловкостью, которой Кальпурния от него не ожидала, учитывая отсутствие кистей рук. Следом поднялся сам Жоу. Когда за ним последовала Кальпурния, они уже удалялись к дверям дока. Пройдя внутрь и повернув к Башне Карателей, Кальпурния догнала инквизитора, который снизошел до того, чтобы слегка замедлить свой шаг.

— Вы думаете, что подрыв масловоза был нацелен на вас? — спросил он у нее. Кальпурния миг поразмыслила, прежде чем ответить.

— Нет. Сначала я так думала, потому что после нападения стрелка это не выглядело совпадением. Слишком близко ко мне, слишком скоро. Казалось…

— Думаете, в это вовлечены одни и те же лица? — перебил он. Она глубоко вдохнула.

— Мы все еще почти ничего не знаем о том, кто стоял за первой атакой, поэтому сложно сказать. Но в этом-то и дело, вот что вызывает у меня сомнения.

— Объясните.

Они завернули за угол и повстречали двойную колонну марширующих арбитраторов. Кальпурния замедлилась и шагнула в сторону, Жоу же прошествовал прямо сквозь строй. Бойцы пошли не в ногу и расступились, когда увидели его розетту. Сервитор, пытавшийся удержать обоих в радиусе сенсоров, неловко топтался между ними, пока Кальпурния, беззвучно ругаясь про себя, не догнала инквизитора.

— Атака у святилища Механикус была скрупулезно подготовлена. Убийцу тщательно натренировали, а в его снаряжение входили одни из лучших образцов машинного ремесла, которое когда-либо видели адепты этого храма. Кроме того, были приложены огромные усилия, чтобы скрыть все улики.

— Генетические отпечатки уничтожены, след затерт и выжжен так, что даже мой авгур не в силах его определить, — Жоу дернул головой в сторону своего помощника, — и личность убийцы остается загадкой. Я обзавелся копиями рапортов об этом событии, хотя и не смог присутствовать на встрече, где вы впервые все это обсуждали, — он бросил на нее веселый взгляд. — Вас это не удивляет? Убийца напал на офицера Адептус в самом сердце важнейшей флотской крепости целого сегментума? Что вас должно удивлять, так это то, что я так поздно связался с вами напрямую.

— Уверена, у вас были на то причины, уважаемый инквизитор.

— И вы видите, какой контраст с инцидентом во Вратах Аквилы, верно? — спросил он, проигнорировав замечание.

— Саботаж во Вратах был поспешным и неряшливым, сделанным, скорее, наудачу. Порча бочек сработала достаточно эффективно, но по сложности на порядок уступала подготовке того стрелка. Откуда им было знать, что я остановлюсь у Врат Аквилы? Как они могли рассчитывать, что я подойду именно к той повозке?

— Вы отреагировали, как мне говорили, на побег двух рабочих. Кажется, у вас есть привычка устремляться в гущу событий, так что убийцам довольно легко воспользоваться этой чертой.

— И как бы они об этом узнали? Они должны были знать, что я буду пробегать мимо именно в нужный момент, как? Дорога была загружена из-за повышенной строгости проверок, и рассчитать так, чтобы повозка оказалась рядом со мной, было просто невозможно. Даже если предположить, что она смогла бы проехать мимо места инспекции. И если эти двое рабочих — убийцы, то настолько некомпетентные, что это даже странно.

— Замечательно! Ваши выводы совпадают с моими.

И Жоу опять замолчал. Теперь они шли вдоль самой Стены, через внутренние посты, которые отмечали границу каждого отсека. Кальпурния добросовестно останавливалась на каждом и проходила полную идентификацию, в то время как Жоу, постучав по розетте, проходил мимо, вставал по ту сторону и нетерпеливо глядел на нее, пока его толстый прислужник переводил дыхание. Они прошли через внутренние врата, главное пересечение, откуда поднималась огромная лестница, ведущая к высокому открытому залу, проходившему через все верхние этажи по всей длине Стены, потом, через серию меньших порталов, в преддверие Башни Карателей.

Там их уже ждал каратель дю Туа. Его глаза слегка расширились при виде розетты Жоу, но Кальпурния с удовлетворением отметила, что он обратился именно к ней.

— Двое, арестованные в Квартале Ремесленников, находятся в общих камерах и ожидают рассмотрения их дела. Двое с прошлой ночи сидят в индивидуальных «смягчающих» камерах, и это, судя по всему, сработало. Один все еще молчит, но он не спал и явно страдает, второй сломался довольно быстро. Он боится за свою душу — рыдает и просит встречи с исповедником уже где-то два часа.

Кальпурния одобрительно кивнула.

— Почему бы нам не начать с него, инквизитор?

— Не вижу причин этого не делать. Полагаю, у вас есть копии всех документов на обоих арестантов и их транспорт?

— Скоро будут, — ответил дю Туа. — Эти бумаги использовали, чтобы вычислить поставщика, которому принадлежала повозка. Их должен вскоре доставить ведущий каратель Ли. Что же касается узника, он хочет совершить полное покаяние Министоруму, поэтому…

— А у вас есть дыба для бичевания? — спросила Кальпурния. — Не из стандартных, а такая, которую исповедники ставят на площадях, когда устраивают очищение.

— Да, мэм. Есть одна во второй ротонде, что на южной стене, выше нашего уровня. Для наказаний capita secundus.

— Хорошо. Тогда… как зовут этого кающегося арестанта?

— Хиель Якуш.

— Тогда пусть приведут Якуша и заодно доставят документы. И сопроводите туда нас с инквизитором.

Жоу приподнял бровь, когда она закончила говорить, но, к счастью, ничего больше не сказал.

Ты — узник, арестованный праведной рукой Адептус Арбитрес. Ужасное путешествие в сковывающем смирительном плаще, в глухом тугом холщовом коконе, втиснутом в «Носорог» модели «Похититель» или просто подвешенном на крюки, торчащие из бортов. Плащ снимают в одной из камер гигантских, похожих на соты подуровней Башни Карателей, где коридоры и комнаты намеренно узки и тесны, стены из темного камня, потолки высокие, а освещение плохое — чтобы постоянно казалось, будто за тобой наблюдают сверху. Как долго ты проживешь здесь, сколько пищи получишь, сколько воды или сна, будет рассчитано по точным правилам «ломания» заключенных, которым следуют Арбитрес.

И наконец, наступает момент, когда в тебе, согбенном, слабом, истощенном, окруженном суровыми карателями в коричневых перевязях, голосами и фонарями, что-то поддается. Ты молишь об исповеди — и выходишь из тесного полумрака, спотыкаясь в своих кандалах, и вот ты стоишь в красивой сводчатой стеклянной комнате, полной свежего воздуха и солнечного света, и видишь оттуда весь город и горы. Проповедник обращается к тебе с добротой, и ты знаешь, что после того, как избавишься от бремени, тебя ждет бичевальная дыба в центре этого мраморного пола, и там, как с детства учил Министорум, боль очистит твою душу перед тем, как она покинет тело и предстанет перед Императором. Как можно не возрадоваться? Как можно не извергнуть все секреты, что ты запер внутри себя?

Кальпурния понимала психологический эффект этой комнаты и ценила его. Часто ключом к наиболее сокровенным тайнам становилось обещание одного последнего проявления достоинства и раскаяния после долгого томления в камерах. Если стоять у окна спиной к дыбе, то помещение выглядело, можно сказать, мирным, несмотря на непривычный солнечный свет. Даже после нескольких дней на Гидрафуре Кальпурния подсознательно искала источник дыма или песчаной бури, которые могли придать свету такой оттенок. Все, что может подвигнуть Жоу на конструктивный диалог — благо, решила она, и, судя по всему, созерцание пейзажа во время ожидания этому способствовало.

— Предполагаю, этот человек нам подтвердит, что взрыв был кем-то устроен, но не нацелен именно на вас. Сомневаюсь, что он вообще знает, кто вы такая.

— Согласна. И если это не нападение на меня, то, согласитесь, это означает атаку против Вигилии и мессы. То масло предназначалось для лампад, а вечером должна быть большая процессия с горящими лампадами. Как это называется, дальние святые?

Он кивнул.

— Да, их статуи и иконы вчера расставляли по Кварталу Пилигримов, и сегодня вечером, перед Мистерией Распорядителя, их перенесут к Престолу через другой склон Августеума.

— Но причина взрыва была в самой повозке, в ее грузовых контейнерах. Не в масле. Если цель была как-то подорвать этот парад… но я забегаю вперед. Дайте мне немного поразмыслить вслух. Атака необязательно должна быть направлена на парад, фактически, даже лучше, если это не так. Судя по тому, что рассказывал Леандро, нарушение Вигилии — вещь, требующая тонкого расчета. Надо, чтобы саботаж вызвал какие-то беспорядки, чтобы повредить Распорядителю, но если он нанесет слишком большой урон, то ударит по собственному организатору. Если бы шествие не состоялось, это была б катастрофа, но вот вызвать чудовищные транспортные проблемы по всему боку улья — этого как раз достаточно, чтобы подмочить репутацию Кальфус-Меделлу. Черт, да мы, наверное, даже подсобили им, закрыв Врата Аквилы. Это не было покушение на убийство и это не была попытка прорвать кордон Арбитрес, чтобы проникнуть с группой людей в Августеум, была у меня такая идея. Я думаю, что цель этих преступлений состояла в них же самих. Инквизитор, вы лучше разбираетесь в Гидрафуре, чем я. Что вы думаете?

— Вы явно хорошо проводите время за этими измышлениями, Кальпурния, но это больше ваша проблема, чем моя.

Снова это ощущение пощечины.

— Любая попытка подорвать мир Императора на Гидрафуре подпадает под вашу юрисдикцию, а не мою, и точно также любая прямая атака на Экклезиархию — дело Церкви и Адепта Сороритас. Мое дело — выследить убийцу и уничтожить того, кто им управлял, и всех, кто имел с ним дело, далее мои интересы не распространяются.

— Со всем уважением, инквизитор, я бы скорее подумала, что…

— Ну конечно, но в настоящий момент, если хотите знать, Ордо Гидрафура стараются по минимуму вмешиваться в дела Экклезиархии. Я немного удивлен, что вы решили так глубоко в них нырнуть.

— Не уверена, что понимаю вас, инквизитор.

— Разве Леандро вам еще не рассказал о конфликте между епархией и так называемыми «флагманскими кюре»?

Кальпурния упала духом. Только не снова.

— Нет, уважаемый инквизитор, это для меня новость.

— Что ж, пожалуй, лучше вам узнавать об этом не от меня, и…

— И это действительно будет правильно.

Арбитр и инквизитор развернулись на голос перебившего. Они оба не расслышали мягкие шаги того, кто вошел внутрь.

Примерно в десяти шагах за ним стоял, сложив руки на груди, Михон Барагрий, а по бокам от него — два проповедника из гарнизона Арбитрес с красными поясами и сомнением на лицах.

— Арбитр Кальпурния, всегда благоразумно добывать информацию из первых рук, — продолжил эмиссар курии. — Я бы, к примеру, не стал и думать о том, чтобы получать информацию о делах Адептус Арбитрес от третьей стороны. Просто попросите, и я ознакомлю вас со всем, что сам знаю по этой теме.

— Смотрите, куда ступаете, Барагрий, — прорычал Жоу. Пренебрежение к Инквизиции Бога-Императора имеет свойство возвращаться. В наших записях уже значится давление, оказанное Экклезиархией на Арбитрес по поводу тела того убийцы.

— Давление? — переспросил Барагрий, спокойно подойдя к дыбе. — Я только что пришел с весьма цивилизованной аудиенции с арбитром-сеньорис Леандро, где объяснил, по какой хартии действуют охотники на ведьм, подчиненные епарху. У нас есть совершенно законное право осуществить уничтожение тела в соответствии с законом Министорум, о котором, как я знаю, вы имеете прекрасное представление, инквизитор.

— Эта хартия исходит от епарха и не имеет веса в… — успел проговорить Жоу, прежде чем между ними двоими встала Кальпурния.

Эффект был слегка подпорчен тем, что они просто продолжали свирепо глядеть друг на друга поверх ее головы.

— Я уверена, что весь этот диалог мог бы вылиться в нечто конструктивное, но, джентльмены, давайте пока что сконцентрируемся на чем-то другом? Почтенный Барагрий, вскоре должен прибыть узник, который желает совершить покаяние.

— Истинно так, и я пришел в качестве исповедника. Он ждет снаружи в компании ваших карателей.

— Вы? — громыхнул Жоу. — Что вы замышляете, Барагрий? Кальпурния, что вы знаете об этом?

— Ровно столько, сколько сейчас услышала от почтенного Барагрия. Ваше преподобие, может быть, это просто говорит моя неопытность, но обычно ли это для дипломатического представителя епархии — прибывать без объявления и брать на себя такую роль в расследовании Арбитрес?

— Как я уже говорил, я прибыл сюда ранее для аудиенции с арбитром Леандро, — Барагрий наконец перевел взгляд с Жоу на Кальпурнию. — Завершив ее, я воспользовался возможностью посетить своих коллег в часовне Врат Справедливости, чтобы помолиться и пообщаться с ними, естественно, с согласия арбитра-сеньорис. Во время нашего разговора прибыло сообщение, что некий заключенный попросил встречи с исповедником Экклезиархии, и капелланы гарнизона удостоили меня чести, пригласив исполнить этот долг. Поскольку этот заключенный числится в каталоге за вами, арбитр Кальпурния, и поскольку мы с вами в любом случае работаем вместе, это выглядело счастливым совпадением. Я уверяю вас, что никоим образом не вмешивался в процесс.

— Вы сотрудничаете с Барагрием по делу о попытках нарушить мессу, Кальпурния? — обвиняюще спросил Жоу из-за ее правого плеча.

— Мы встречались по этому поводу. Вы говорили, что заинтересованы в расследовании, — ответила ему Кальпурния с некоторой долей удовольствия. — Почтенный Барагрий, чтобы заработать искупление, Якуш должен рассказать нам все о своей роли в заговоре. Только когда мы будем уверены, что получили всю информацию до последней крупицы, ему будет позволено бичевание и все, что за ним воспоследует.

— Совершенно ясно, — ответил Барагрий. — Он говорил со мной по пути наверх. Я уверен, он будет с вами сотрудничать.

Жоу фыркнул.

По сигналу Кальпурнии каратели у двойных дверей распахнули створки. Хиель Якуш оказался тем рабочим, что с татуировкой на голове. У него было мощное телосложение, однако талию и бедра скрывал слой жира. На лице виднелись обильные следы слез, и он с тоской посмотрел сначала на дыбу, а потом на Барагрия.

— Исповедник?

Его голос был хриплым и высоким от эмоций, а повышенное внимание карателей сделало его походку шаткой. Приближенный Жоу вразвалку подошел к Якушу и наклонился так близко, что едва не дышал на него, потом повернулся, вернулся к инквизитору и что-то прошептал ему.

— Видимой псайкерской порчи нет, — объявил Жоу, и от этих слов Якуш дико заозирался.

Двое младших преследователей принесли табуреты и тубус со свитками. Кальпурния села и вынула документы, чтобы просмотреть их. Арестант шлепнулся на другое сиденье, дрожа и таращась на дыбу. Кальпурния смотрела на него, пока он не встретился с ней глазами и заскулил — она подбавила во взгляд холод вечной мерзлоты Макрагга.

— Дыба ждет, Хиель, — мягко произнес Барагрий. — Очищение, которого ты жаждешь, и наказание, которое ты заслужил. Но перед этим ты должен заговорить. Расскажи все.

Судя по виду, Якуш задумался над этим. Через несколько секунд он поднял трясущиеся руки в знаке аквилы и начал говорить.

— «Санктус». Пошло… не так… мы сделали неправильно.

— Говори яснее. Быстро, — это был Жоу.

— Предполагалось… это должно было случиться, когда он уже ушел. Ушел из… ушел с орбиты. Покинул мир.

— Корабль, — догадался Барагрий.

— Пусть начнет с начала, Кальпурния, — сказал Жоу.

— Он начнет, — ответила та, — и мы услышим все по порядку. Только сначала просто скажи мне, Якуш. Корабль, отбытия которого вы должны были ждать. Название корабля, Якуш.

— «Санктус», мэм. «Санктус». «Аурум Санктус».

Десятый день Септисты

Восемь дней до Мессы святого Балронаса.

Фестиваль Ухода и Вигилия Перевозчика.

Поклонение Мореходов и Поминовение Чиласте Полусвятой. Декларация Наставлений.

В этот день пилигримы, движущиеся к священным стоянкам на Хиросе и в иных местах, традиционно покидают Босфорский улей и поднимаются на орбиту, чтобы сесть на корабль. Хотя, как правило, остается много тех, кто не в состоянии уехать в этот день или до него, к закату дела пилигримов в Августеуме считаются завершенными, и после этого времени они не принимаются. Поклонение Мореходов традиционно совершается у Арки Скариев и в часовнях Коннемаля и преподобных Винафиев, что на Высокой Месе. Многие проповедники за пределами Босфорского улья также посвящают этому свои службы, поэтому те, кто желает помолиться за уходящие корабли, должны заранее определить время, когда это будет возможно.

В момент заката все благочестивые люди должны находиться в своих домах или в ближайшем месте поклонения, ибо в этот час звонит колокол Собора. Дороги ко всем храмам, святилищам или часовням должны быть свободны, чтобы герольды, назначенные Распорядителем, могли по ним перемещаться. В каждое место поклонения в Босфорском улье и рядом с ним отправится по герольду, поэтому нужды отправляться далеко не будет. Те, кто окажется далеко от дома без должной причины, могут быть остановлены Адептус Арбитрес, Адепта Сороритас или отрядами блюстителей порядка, назначенных Распорядителем Вигилии. Те, кто ждет дома, должны прислушиваться к звуку колокола или рога из ближайшего места поклонения, который просигнализирует о прибытии герольда. Тот объявит, какие конкретно наставления и писания Распорядитель избрал в качестве основы для празднеств последующих нескольких дней.

Пикт-передача Распорядителя Вигилии, лично совершающего эту Декларацию у врат Собора, предназначена для блага остальной планеты и системы и ни в коем случае не должна извинять отсутствие гражданина в его церкви во время объявления.

Глава пятая

Они подлетели к «Аурум Санктус» быстро и тихо. Кальпурния, Накаяма и Жоу. Вез их быстрый крейсер Арбитрес типа «Обвинитель» под названием «Горн Правосудия», угловатый, тупоносый бронированный монолит с двигателями по сторонам от толстого брюха инженариума. Его палубы служили домом преданному гарнизону, чьим участком был их корабль, а специализацией — абордаж и захват космического транспорта преступников. Накаяма и его персональная бригада быстро и легко установили свое командование. Кальпурния не взяла с собой никого и большую часть поездки провела в попытках отдохнуть, уничтожении первой нормальной пищи за почти двадцать один час и избегании инквизитора Жоу.

Раньше ей никогда не приходилось участвовать в абордаже. Ее тренировали для таких ситуаций, и она водила свои отделения через тесные промышленные стеки на Дон-Круа в условиях, которые, по ее мнению, были настолько близки к корабельным, что разницы почти не было. Но вот настоящее столкновение кораблей, штурм другого судна за пределами атмосферы, скафандры, абордажные шлюпки, декомпрессионные буры, постоянное мучительное разделение внимания между сражением с врагом и сохранением хрупких драгоценных абордажных шлюзов от шальных выстрелов или ударов, пока, наконец, пробоина не будет зачищена… Нет.

Поэтому она понимала, почему руководит Накаяма, почему штурм «Аурум Санктус» возглавляют именно он и Фаэ, эдил-сеньорис со впалыми щеками, вторая после него. Почти всю свою карьеру Накаяма провел на кораблях флота Арбитрес, которые выходили на патрули длиной во много световых лет по всему Империуму, готовые в любой момент поддержать какой-нибудь осажденный планетарный участок. Это была простая жизнь арбитратора, военизированная часть их профессии в самом чистом виде, и Накаяма преуспел в каждом ее аспекте. Разумно было, что он здесь присутствует.

Правда, это значило, что Кальпурнию отстранили от руководства, и ей это совершенно не нравилось, как она ни пыталась сдерживаться. Ей не нравилось стоять в стороне от собственного расследования, не нравилось, насколько все слаженно и эффективно работало при Накаяме, не требуя ее участия, и больше всего не нравился тот факт, что она ясно понимала, почему все должно быть именно так, и все равно не могла справиться со своим отношением к этому.

Ее боевой дух, оживший после запоздалого обеда, снова упал, когда Жоу объявил о своем участии в абордаже. Она все вспоминала давний разговор с Хейд Маликвой, старым судебным маршалом с Хазима. «Хотя моему сердцу и горько хранить неблагочестивую мысль о столь прославленных и героических слугах Императора, я четырежды сталкивалась с ними, когда служила на Южной окраине, и скажу тебе, Шира, никто не в силах превратить расследование Арбитрес в такую неразбериху, как инквизитор. Прости меня Император за такие слова, но это правда. Я надеюсь, что тебе не придется иметь с этим дела, что для этого не найдется причин. Но как только они шагнут на твое поле, оно становится их собственностью, и потом ты окажешься где-нибудь на регулировании дорог, вне зависимости от того, что знаешь или умеешь. И помоги тебе Император, потому что ты ничего не сможешь с этим сделать». Кальпурния с тревогой прислушивалась к словам, окрашенным горловым хазимским акцентом (И помогхи теббе Имп'рратор, потму шшто ты…), и думала, не нужно ли ей об этом кому-нибудь доложить. Она и представить не могла, что эти слова окажутся настолько правдивы.

И вот теперь пришел Жоу — прошествовал в комнату совещаний, опоздав, демонстративно протолкнулся между руководителями бригад в передний ряд и сел на скамью, где двое арбитров поспешно потеснились, чтобы освободить для него место. Когда Жоу устроился, Накаяма сделал жест, привлекая внимание к голографической сфере у своего плеча.

— «Аурум Санктус»! — указал он на болезненно-желтую иконку. — Торговый корабль, действующий по хартии от Адептус Министорум. Капитан — Вардос дель Бьель, ранее был офицером торгового флота, подчиненного Муниторуму, пока не был разжалован за некий дисциплинарный проступок. Три года спустя он появляется в списке пассажиров «Аурум Санктус» в доках Экклезиархии на Авиньоре и значится капитаном во время недавних перелетов на Гидрафур. Однако записи, которые предоставили арбитру Кальпурнии системные управленцы Флота, когда мы проходили Кольцо, демонстрируют, что за последние восемь лет «Аурум Санктус» руководило по меньшей мере три капитана, а экипаж менялся и того быстрее. Мы знаем по меньшей мере дюжину различных брокеров, торговцев и юристов, которые вели дела посредством этого корабля в пределах Гидрафурской системы за последние полдесятка торговых кварталов. Главной константой остается навигатор, некий Пешто Васк Эрде, который, как подтверждают записи Адептус Астра Телепатика, является навигатором этого корабля как минимум последние сто двадцать лет.

Накаяма бросил взгляд на факсовую бумагу, лежавшую у края его кафедры.

— Последние десять лет торговую хартию корабля подписывал Адептус Министорум. Четыре раза за последние два с половиной года «Санктус» применял особые хартии Экклезиархии, чтобы избежать инспекции или значительно ускорить ее протоколы. Корабль также несколько чаще обычного вступал в разногласия с Флотом, неоднократно пользуясь санкцией Церкви на такие вещи, как смена курса, карантинные проверки или доступ к докам. У нас есть сообщения даже о вооруженном конфликте между экипажем «Санктуса» и службой безопасности Флота, но об этом мы знаем немногое — обе стороны решили оставить это между собой. Нам известно достаточно, чтобы быть уверенными в наличии вооруженной обороны на «Санктусе» и в том, что он будет ее использовать, если сочтет нужным.

Накаяма сделал короткую паузу перед тем, как приступить к последнему пункту.

— Мы мало что знаем о навигаторе Эрде, но и наши архивы, и источники инквизитора Жоу подтверждают одну и ту же информацию о его семье. С 874.M41 до 912.M41 три других члена семейства Эрде были вовлечены в крупный заговор контрабандистов, действовавших в сегментумах Обскура, Пацификус и Соляр. Они работали посредством подставных капитанов и поддельных контрактов, благодаря чему выглядели невинно, но практически во всех случаях можно было отследить связь самих кораблей с владениями Эрде. Они перевозили материальную контрабанду через барьеры карантинных и военных зон, а доверительные письма и поручения позволяли им переносить ресурсы из одной системы или сектора в другой, обходя большую часть протоколов мониторинга Адептус. В итоге огромные богатства оказывались в самых скверных руках. Отслеживание информационных следов и допросы информаторов позволяют предположить, что они занимались всем этим на протяжении целого столетия. В конце концов, заговор был уничтожен в 915.M41 при участии Адептус Арбитрес, Линейного флота Пацификус и Лиги Черных Кораблей, капитаны и экипажи на следующий год были церемониально казнены арбитром-майоре Дэйном Финегаллом, но что касается Эрде, то они — Навис Нобилите, и потому неприкосновенны. Пешто Эрде тогда еще не поступил на службу, но кто знает, что мы найдем на корабле, навигатор которого принадлежит к этой семье? Это подводит нас к настоящему моменту.

Он указал на цепочку ярко-изумрудных точек, вытянувшуюся возде «Санктуса».

— Уже два дня боевая группировка кораблей-носителей, прикомандированная к Линейному флоту Пацификус, ведет учения истребителей-бомбардировщиков в астероидных полях вокруг Псамафийских Ворот. Шесть часов назад «Санктус» воспротивился приказу Арбитрес сменить курс для перехвата «Претором Катериной», приведя обычный список неприкосновенностей Экклезиархии, опосредованно распространяющихся и на него. Тогда же капитан-коммодор Эсмериан связался с нами через представительство Флота в Августеуме и предложил направить свои эскадроны на блокировку «Санктуса», пока мы не прилетим. Последний час капитан дель Бьель пытается протолкнуться через блокаду, но ему пришлось сбросить скорость практически до нуля, когда Эсмериан пригрозил направить на боевой вылет бомбардировщики. Теперь все дело за нами.

— Что бы ни воображал капитан этого судна о том, каким авторитетом или неприкосновенностью он обладает, вам, Арбитрес, не стоит и думать об этом.

Все головы повернулись к Жоу, когда он заговорил. Он успел сменить потрепанный синий комбинезон на элегантный зеленый панцирь и мантию, и розетта виднелась под маленькой крышкой из бронестекла, прикрепленной к центру груди. Кальпурния вынуждена была признать, что он выглядит впечатляюще.

— С этого момента перехват корабля санкционирован моей властью — властью святой Имперской Инквизиции. Я поставил свою печать на это предприятие.

Это вызвало краткую волну тихих разговоров, пока Накаяма не продолжил речь.

— Я распространил всю информацию, которая у нас есть о вооружении и внутренней защите корабля — ее не так уж много, но все равно, пожалуйста, уделите ей внимание. Мы надеемся на добровольную сдачу, но должны готовиться к противоположному. Сложно предугадать их намерения: они не попытались остановить наше приближение, но никак не признали наше присутствие или подчиниться. Помните также, что командование штурмом возложено на меня, но расследованием, которое привело нас сюда, руководят арбитр-сеньорис Кальпурния и инквизитор Жоу.

На этот раз головы повернулись к Кальпурнии. Жоу нахмурился, уязвленный либо тем, что его упомянули рядом с арбитром, либо просто тем, что его назвали вторым.

— Итак, займите свои места, — закончил Накаяма. — За тридцать минут до начала вы услышите гудок, и у вас останется время, чтобы закончить построение и проверку оружия. Корабельные капелланы будут на своих постах, молитвы и благословения будут производиться по отделениям, а не поодиночке. Номине Император, Номине Легис.

Когда Кальпурния повторяла за ним эти слова, она с удивлением почувствовала дрожь, проходящую сквозь нее, потом удивилась своему удивлению. Трон Земной, как же приятно в кои-то веки делать что-то полностью на условиях Арбитрес.

Они шли во второй волне: эдил-сеньорис Фаэ, Кальпурния, Жоу, восемь арбитров из гарнизона «Горна», два авгура из свиты инквизитора и шесть его бойцов. Эти неуклюже передвигались в своих полностью герметизированных панцирях и волокли картечницу и бронепластины высотой в человеческий рост, которыми со всех сторон защищали Жоу и его сплошь укрытых доспехами ассистентов, что было бы комично, если бы не так сильно замедляло отряд.

— Эти люди — ветераны на службе Инквизиции и лично мне, — сказал Жоу Кальпурнии, когда увидела, как та их разглядывает, — и эксперты в том, что касается защиты меня и моего персонала.

На это мало что можно было ответить.

Главный проход, соединяющийся с передним вентральным шлюзом, разветвлялся во всех направлениях, так что штурмовые бригады могли выстроиться колоннами и устремиться по коридорам в любой последовательности, не мешая друг другу. Кальпурния стояла в своей колонне второй сразу после Фаэ, стараясь не обращать внимания на вибрацию, вызванную столкновением абордажных шлюзов со шлюзами «Аурум Санктус». Потом инженеры в вакуумной броне прыгнули в сужающийся промежуток между двумя кораблями, приземлились на обшивку и начали подбирать подходящую комбинацию захватов и герметичных зажимов, чтобы сформировать проход. Это походило на то, как нежеланный жених насильно целует невесту, подумала про себя Кальпурния, а потом потрясла головой и подивилась, откуда вообще у нее могла появиться такая мысль.

Люки распахнулись со звуком «хруп-БАММ», потом раздался рев врывающегося воздуха, и давление выровнялось, что отдалось в ушах. Турбулентность на грани двух искусственных гравитационных полей создавала странные ветерки и завихрения. Первое подразделение побежало по проходу вглубь «Санктуса».

— Вторая пошла!

Услышав крик по воксу, еще одна двойная колонна устремилась в свое ответвление коридора, потом еще одна. Кальпурния пробормотала в адрес каждой «Император защити» и услышала, что Фаэ делает то же.

— Четвертая пошла!

Если они все правильно спланировали, то под этим шлюзом будет одна длинная палуба, и два первых штурмовых подразделения уже двигаются вдоль нее в обоих направлениях. Коммуникационный обруч, встроенный в ворот ее брони, не транслировал ни переговоры, ни красные руны столкновения. Пока что все шло хорошо.

— Первая. Заняли первую точку маршрута. Планировка соответствует данной. Чисто.

— Вторая. Прошли первую точку маршрута. Пока чисто.

Дальше последовала третья бригада, потом четвертая. Первая волна прошла. Командные подразделения возглавят вторую, более крупную волну, вериспексы и кибермастифы войдут в третью.

— Вторая волна может идти, все чисто. Командная один, пошла! — донесся из обруча голос Накаямы, и Кальпурния с Фаэ устремились из бокового коридора в проход. Приятно было забыть все мысли и раздумья в простом ритме бега по палубе, в весе дробовика и щита. Полукруглый шлюз всосал их в себя. Запахло горелым, засвистел воздух, а потом был прыжок, миг свободного полета и резкий поворот под прямым углом, когда они вышли из гравитации «Горна» и вошли в поле «Санктуса». Она приземлилась, пошатнулась и убралась в сторону, чтобы освободить место для Арбитрес, которые прыгали через то, что теперь, при новой ориентации в пространстве, было отверстием в потолке длинного и высокого коридора. Она ожидала, что Жоу и его маленький обвешанный вещами отряд кучей свалятся на пол, но инквизитор, охранники и даже толстый авгур со своим товарищем аккуратно спрыгнули в коридор и через миг встали в строй.

Фаэ достала инерционный ауспик, и Кальпурния, которая раньше не видела в нем нужды, теперь поняла, насколько дезориентирующим мог быть этот переход между гравитационными полями. Когда они устремились по коридору, она услышала «Командная два, пошла!» и звуки, говорившие о том, что отделение Накаямы начало спрыгивать в люк. Отверстие находилось на расстоянии примерно в две трети корпуса от носа двухкилометрового, увенчанного крепостными зубцами корабля, между двигателями и мостиком. Накаяма должен был идти в сторону кормы, проверить трюмы и машинный сектор, в то время как Кальпурния, Фаэ и Жоу шли в другом направлении, к приземистому зиккурату, где находился мостик.

Освещения здесь практически не было, но при свете фонарей, закрепленных на щитах и плечах арбитров, Кальпурния могла разглядеть, что стены богато украшены, даже несмотря на то, что это был внешний проход. Их покрывал непрерывный узор из святых символов и резных мрачных лиц, окруженных надписями на высоком готике. Внешняя стена, за которой находились обшивка и космос, была увешана хоругвями с цитатами из священных писаний и печатями чистоты, чтобы оградиться от опасностей варпа, и пахло от них старым пергаментом и застоявшимися благовониями. Они как будто шли по катакомбам какого-то заброшенного монастыря, подумалось Кальпурнии на ходу, и ее разум зацепился за это слово — «заброшенный». Почему никто не выходит навстречу? Ни чтобы сразиться, ни для чего-то еще? Она заметила, что внизу всех резных, украшенных переборок скопился толстый слой пыли, но к центру коридора он истончался, а там и вовсе исчезал.

— Эти коридоры патрулируются, — прошептала она Фаэ. — За писаниями на стенах давно никто не ухаживал, но достаточно посмотреть на пыль. Передовые отряды не могли ее так распределить. Кто-то здесь регулярно ходит.

— Вижу, — ответила Фаэ. — Группа командования всем бригадам, опасайтесь возможных патрулей.

Вереница подтверждающих ответов еще не затихла, когда идущие впереди повстречались с аркофлагеллантом.

Сначала вокс взорвался криками: «Контакт! Одиночный контакт! Первая! Щиты, прикрыться!», а потом в полумраке впереди загромыхали дробовики и раздался потусторонний, жуткий гневный вой. Затем — бессловесные вопли, лязг металла, шипение и треск в воксе, которые означали, что силовое оружие разряжается слишком близко к передатчику. Группа командования двигалась медленной трусцой, прикрываясь и стараясь подавить желание как можно быстрее устремиться вперед.

— Огонь по слову «геенна», — послышался голос одного из охранников Жоу позади Кальпурнии. — Если вы его услышите, ложитесь. «Геенна» плюс три секунды, и мы открываем огонь.

— Спасибо, что предупредили, — ответила Фаэ. Они прошли под аркой, после которой коридор расширялся вдвое против прежнего и превращался в последовательность арочных проходов, тянущихся вдаль, в темноту. Теперь крики слышны были и без вокса: «Загоняй его! Загоняй! Толкай его в…», и стало видно прерывистые дульные вспышки и два танцующих, описывающих круги синих огня, которые сыпали искры и хлестали туда-сюда.

Кальпурния уже зарядила свой стаббер специальными низкоскоростными хрупкими снарядами, предназначенными для операций на кораблях, но прихватила с собой также дробовик и щит из арсенала «Горна» — они так спешили взлететь в космос, что она не успела упаковать свое собственное оружие. Теперь она встала в строй позади Фаэ, с удовлетворением услышала щелчок, с которым ствол встал на место в амбразуре щита, и увидела в уголке смотровой щели красную искру, обозначающую снаряд «палач».

Но авангард ее опередил. Половина отделения образовала неровную шеренгу, встав лицами к твари, когда та пробилась сквозь другую половину, и теперь она оказалась среди широкого полукруга щитов. Это был ударный отряд, в их щиты были встроены устройства подавления, и их сверкающие разряды сбили существо с ног. Оно упало вперед, на арбитра, которого схватило лапами, потом искрящаяся вспышка дубинки отшвырнула его в другую сторону. К этому времени группа командования подобралась достаточно близко, чтобы разглядеть массивный бледный силуэт, чьи руки с серповидными лезвиями метались и кромсали все вокруг с нечеловеческой скоростью. Наконец выстрелы из дробовиков в упор разорвали его и раскидали конечности и внутренности по полу и стенам. Арбитры вогнали в него еще один залп, когда отряд Кальпурнии нагнал их и занял позиции для прикрытия, но теперь-то тварь была определенно мертва.

— Оценить урон, перегруппироваться, — коротко приказала Фаэ, но в этом не было нужды: уцелевшие Арбитрес уже перестраивались в меньшие отделения, а медики склонились над стонущими фигурами на палубе. В центре месива, оставленного их стрельбой, лежала серебряная табличка, поблескивающая в свете фонарей. Кальпурния перевернула ее носком. «ОСКВЕРНИТЕЛЬ ПИСАНИЯ». Табличка все еще была привинчена к тому, что напоминало грудину флагелланта. Логично. Аркофлагелланты не выращивались в баках, их изготавливали — изготавливали из осужденных еретиков, чьи тела изменялись при помощи химии и аугметики и превращались в не чувствующие боли машины убийства. Разумы при этом стирались, и оставались только инстинкты хищного животного и полная преданность Министоруму.

Кальпурния заговорила в свое вокс-устройство.

— Кальпурния, командная группа-один. Найден один аркофлагеллант, уничтожен при сближении. Потери, — она окинула их взглядом, — трое погибших, еще трое раненых, которые не могут идти дальше. Пошлите за нами бригаду подкрепления.

— «Горн». Бригада подкрепления направлена. Пятеро идут, шесть остаются.

— Командная группа, — послышался голос Накаямы. — С нами никто не дрался, но мы нашли две недавно порванных и сброшенных рясы, покрытых изречениями и печатями. Одежда флагеллантов. Должен быть по крайней мере еще один. Двигайтесь дальше. Побыстрее, пока они не успели организовать сопротивление.

Второй аркофлагеллант появился через двести метров, там, где расширившаяся галерея разделялась на две рампы, ведущие вверх и вниз, к другим палубам. Они начали взбираться вверх, выстроившись аккуратным квадратом, когда эта тварь большими беззвучными скачками выбежала из нижнего коридора и совершила невероятно высокий прыжок, целясь во внешний ряд Арбитрес. Одному из них удалось подстрелить флагелланта в воздухе, тот развернулся, потерял равновесие и упал на щиты. Арбитры уже были готовы и налегли плечами, чтобы сбросить его наземь. Пучки электрокнутов, торчащие из культей его рук, выжигали следы на краях щитов, хлестали по шлемам и бронированным спинам. Существо извернулось в воздухе, словно кошка, приземлилось на пальцы, и Кальпурния увидела, как оно напрягает ноги для очередного скачка, когда от отряда Жоу донесся крик «Геенна!». Защитные бронепластины распахнулись в стороны, грохнула пушка. Тварь изогнулась, прыгнула и умудрилась увернуться от двух первых выстрелов, прежде чем четырехсекундная очередь покрошила ее. Кальпурния на миг выглянула с рампы, но если у этого и была табличка, то оттуда ее не было видно. Они начали подниматься.

Накаяма нашел своего флагелланта в то же время, как отряд Кальпурнии обнаружил первый портал, ведущий в глубины корабля. Дверь была наглухо заварена, следы сварки — старые, холодные и залеплены печатями Экклезиархии. Кальпурния прощупывала швы, когда в воксе раздался треск. Флагеллант проломился через два ряда щитов и добрался до командного отделения, прежде чем рухнуть под слаженным залпом из снарядов «палач». Один погибший, еще трое раненых, которые уже никуда не пойдут. Третья волна штурмовых бригад прошла в люк и следовала за ними, четвертая готовилась к выходу.

— Я не понимаю, почему такое слабое сопротивление? — вслух поинтересовалась Фаэ. — Они заварили двери, чтобы между корпусом и используемыми помещениями получился сплошной слой проходов и коридоров. Потом пустили бродить по нему аркофлагеллантов как перманентный патруль, ищущий и уничтожающий чужаков. Но у них нет никаких шансов против какого бы то ни было полномасштабного абордажа. Мы рвем их на куски…

— А им и не надо, — ответила Кальпурния. — Они ведь так уверены в защите Экклезиархии. Это не боевой корабль, в худшем случае им могут угрожать пираты, а большая часть пиратов не устраивает абордажных операций военного уровня.

— Но все равно им надо выходить, чтобы позаботиться о флагеллантах — заново освятить их машинные части, удостовериться, что человеческие тела накормлены и правильно работают. Должен быть путь внутрь. Одна из этих дверей не запечатана.

— И все же это странный ответ на прибытие официальных лиц. Они позволили нам пристыковаться, не сигналили, не сопротивлялись, но при этом не обуздали этих тварей. Какого черта?

— Инквизитор желает знать, почему вы остановились, — донесся вокс-сигнал из-за защитных пластин позади. Кальпурния скривила гримасу, и они пошли дальше.

Флагелланты как будто двигались без какой-либо закономерности и не пытались организоваться. За следующие двадцать минут бригады Накаямы прикончили еще двоих, и еще одно существо взбежало по рампе позади Жоу, налетело на бригаду поддержки, которая сформировала арьергард, и убило двоих Арбитрес мельтагорелкой, вживленной в плечо, прежде чем его уничтожили. К тому времени, как они прошли две большие наглухо закрытые арки и нашли третью, все еще работающую дверь, без следов сварки и пыли, никто так и не напал на них, кроме этих шатающихся бывших людей, берсерков, появляющихся из сумрака.

Прорыв на обитаемые палубы «Санктуса» оказался несколько разочаровывающим. Жоу просто вышел из портативного бункера, который несли его охранники, и прикоснулся печатью Инквизиции к распознавающей пластине у люка. В тот же миг в переборке и палубе заурчали скрытые моторы. Толстая металлическая плита укатилась вниз, в пол, и наружу хлынул золотисто-белый свет. Группа огневой поддержки из первой волны перебралась через люк еще до того, как тот полностью утонул, и Кальпурния последовала за ними, в то время как Фаэ послала на «Горн» вокс-запрос еще одной волны поддержки.

Сводчатые клуатры, по которым они бежали, сворачивая то налево, то направо соответственно указаниям локатора Фаэ, были сложно украшены и покрыты резьбой, подражающей интерьеру экклезиархальных строений, входящих в комплекс Собора в Августеуме и вокруг него. Все время чувствовался запах благовоний, которые, видимо, были намеренно добавлены в систему циркуляции воздуха. Были даже окна, встроенные в верхнюю часть каждой ниши, и за ними находились светящиеся панели, имитирующие золотистый солнечный свет.

Сопротивление по-прежнему было слабоорганизованным. Кальпурния боялась, что им может повстречаться корабельная стража из Адепта Сороритас, но здесь были лишь кучки обыкновенных бойцов, отчаянно, но неумело пытавшихся удержать то какую-нибудь лестницу, то грузовой лифт. Арбитрес расправлялись с каждым препятствием, почти не замедляясь: ударные бригады переходили в наступление, отражая щитами шипящие лазерные лучи, выпускали краткий залп на подавление через бойницы или метали гранату, пока второй ряд целился, потом на обороняющихся обрушивались быстрые точные выстрелы дробовиков, а выживших, если они были, настигали снаряды «палач». Кальпурния уже слышала в вокс-канале голос Фаэ, которая приказывала операторам кибермастифов из волн, идущих позади, начать охоту на тех немногих, кому удалось сбежать и рассеяться по кораблю.

Только под зиккуратом мостика они вступили в единственный полноценный бой. Две дюжины бойцов, часть которых уже побывала в предыдущих схватках, окопалась среди тесных рядов реликвариев и дыб для покаяния, и к ним присоединилось пять напоминающих подъемные краны сервиторов-погрузчиков, чьи мясистые квазичеловеческие головы и туловища нелепо болтались среди ног-ходуль и щелкающих рук с захватами. Они поставили у дверей сервиторов и людей с огнеметами, но, когда наступление Арбитрес докатилось до них, вся их организованность быстро скатилась в никуда.

Кальпурния возглавляла атаку, и как только она ворвалась в дверь, на нее обрушился удар клешни сервитора, от которого щит погнулся, рука онемела, а сама она растянулась на полу. С проклятьем она оттолкнулась каблуками, отползла за тяжелый стальной шкаф с реликвиями и попыталась сорвать треснувший и деформированный щит с руки. В следующий миг Фаэ вбежала внутрь, нырнула в то же укрытие и трижды выстрелила из дробовика в бойцов, которые жались за сервитором и палили из тонких лазпистолетов. Сервитор покатился вперед — один его ножной мотор уже был попорчен и дымился от попаданий — и попытался выдернуть Фаэ из-за шкафа. Кальпурния подскочила и ударила по клешне-захвату дубинкой, чтобы механизм закоротило. Парализованная клешня так и повисла в воздухе, словно рука слабоумного, дающего благословение.

Через миг машина пошатнулась и рухнула, когда залп Фаэ разнес ее органическое тело на куски, и бойцы с криками обратились в бегство. По другую сторону прохода второй сервитор разлетелся на части от взрывов крак-гранат, а третий начал наматывать безумные круги, бороздя клешнями стены, — какое-то несильное повреждение органики ввело его пустой, выращенный в баке мозг в смятение.

Кальпурния переложила дубинку в левую руку, а правой вытащила стаббер. Без лишних слов она и Фаэ смешались с остальными Арбитрес, которые веером расходились по затянутому дымом лабиринту реликвариев. Члены экипажа сбежали недалеко и начали нападать из засад, но их усилия были недостаточны, а меткость оставляла желать лучшего. Сначала от щита в переднем ряду со звоном отлетал лазерный луч или пистолетная пуля, потом сразу же раздавался грохот дробовика и, порой, единственный крик.

Лишившись щита, Кальпурния обнаружила себя во втором ряду и без дела: любой приказ, который она собиралась озвучить, уже выполнялся остальными арбитрами. Они разделили помещение на четыре части, осыпали перекрестным огнем и уничтожили последних обороняющихся в яростной перестрелке на лестнице у дальней стены зала. Четвертого сервитора методично забросали крак-гранатами двое Арбитрес, которые прибыли со следующей волной, а пятый просто перестал двигаться и обмяк, когда рухнул последний боец, и его контрольный амулет со стуком покатился по полу.

Едва он успел затихнуть, как покрытые вмятинами от выстрелов двойные двери наверху лестницы начали открываться. Более тридцати Арбитрес тут же навели на них оружие, и Кальпурния, выйдя в первый ряд, опустилась на одно колено и подняла свой стабпистолет.

Но, прежде чем они успели разглядеть фигуру по ту сторону двери, из вокс-динамиков на потолке раздался голос — мягкий, усталый голос старика:

— Опустите оружие, люди Адептус Арбитрес. Я не буду сражаться с вами, а вы не можете сражаться со мной. Пусть это бессмысленное разрушение хотя бы на время прекратится.

Кальпурния встала и с некоторым усилием воли опустила пистолет. Скрытая одеянием фигура была неестественно высокой, плечи под пурпурно-золотым плащом слишком узкие и покатые, пальцы на поднятой руке — слишком длинные и толстые. По бокам от нее стояли, преклонив колени, двое мужчин в униформах унтер-офицеров, протянув перед собой руки. На их коленях лежало оружие, завернутое в белую ткань, что символизировало сдачу. Взгляд Кальпурнии вернулся к человеку в плаще. Из-под капюшона виднелись только длинный щетинистый подбородок и дрожащие старческие губы, но она догадалась:

— Навигатор Пешто Эрде.

— Да, это я, и я не желаю, чтобы… это… продолжалось, — тяжелые пальцы обвели жестом комнату. — Вам не нужно нападать на меня, чтобы узнать то, что вы хотите. Иди за мной, женщина из Арбитрес, и я покажу тебе то, чего ты, судя по всему, жаждешь узнать.

Они в безмолвии поднялись на мостик в великолепном, украшенном драгоценными камнями паланкине, который беззвучно взмыл вверх по гравитационной шахте, омытой белым светом. На каждом уровне зиккурата шахту окружала решетка из золотой филиграни, изображающей вечно преследующих друг друга вычурных горгулий, и за ней были видны этажи — освещенные, но тихие и пустые.

Накаяма остался внизу, чтобы организовать прочесывание всего корабля, но Фаэ отправилась вместе с Кальпурнией. Хотя они обе стояли перед Эрде, чтобы показать доверие, двое прокторов с оружием стояли позади массивной фигуры навигатора, где на них не мог подействовать его варп-глаз во лбу, если бы тот внезапно решил открыть его. Их окружали Арбитрес, которых по просьбе Кальпурнии отобрала Фаэ, — они были натренированы в космических полетах и могли взять корабль под управление в случае надобности. Жоу, который оставил свою стражу позади и выглядел так, будто жалел об этом, пристально глядел на Эрде и сжимал свой болтпистолет с накладками из зеркально-гладкого серебра.

Поездка была напряженной — прекрасно отделанные и совершенно тихие помещения и без того навевали жуть, но навигатор был просто противоестественен. Все его пропорции были ненатуральны, как будто каждую из них случайным образом изменили, сделав больше или меньше. Подбородок был слишком вытянут и заострен, под низким капюшоном выпирал угловатый бугор лба. Пальцы были толстые, но сами кисти и запястья — тоньше, чем у Кальпурнии. Но даже сильнее, чем его внешнее строение, шатающаяся походка, дыхание с присвистом и странный, едкий, дымный запах, действовало нечто, исходившее от него, нечто раздражающее и мысли, и чувства. Кальпурния подумала, что даже если бы отвернулась, то все равно знала бы, с какой стороны он находится, по мурашкам, которые бы там пробегали. Может быть, именно так авгуры инквизитора чувствовали присутствие варповства. Может, так они его и вынюхали.

Сам мостик тоже, в определенной мере, дезориентировал. Это не был неприветливый, резко освещенный бункер корабля Арбитрес, но внушительный мраморный бельведер с бронестеклянными окнами в изящных арочных рамах, сплетенных из проволоки драгоценных металлов. По обе стороны капитанского трона стояли чаши с благовониями, подогреваемые снизу слабо горящими свечами, под потолком пересекались серебряные цепи, с которых свисали лампы — пустые стеклянные фигурки херувимов и странных геральдических животных. Контрольные постаменты были изготовлены в форме музыкальных инструментов, миниатюрных зданий или стволов деревьев, а панели за стеклами имели вид растений и лоз с медными листьями, которые были запрограммированны медленно двигаться, как будто волнуясь на ветру. Несколько мгновений после того, как они поднялись на мостик, было слышно чириканье механических певчих птиц, сидящих на металлических ветвях. Кальпурния покачала головой. Подобная роскошь была чрезмерна даже для частного дома, и как будет выглядеть это место во время аварийной ситуации?

Эрде вышел наружу шаткой походкой, от которой у нее перехватывало дыхание: казалось, что его голова перевешивает и он вот-вот упадет. Сервиторы продолжали кивать и гудеть в контрольных ямах, но люди, обслуживающие мостик, облаченные в роскошные красные и золотые полумантии, выстроились полукругом вокруг мертвого тела в пышной униформе, которое лежало ничком на палубе. Кальпурния оценила эполеты мертвеца и цепь, говорящую о статусе, и пришла к выводу, что нашла несчастного Вардоса дель Бьеля. Она снова посмотрела на его офицеров. Ни у кого не было пистолетов или сабель, и у всех были странно пустые глаза, осунувшиеся лица и затравленное выражение во взглядах. Их уши закрывали механические наушники, и, присмотревшись, Кальпурния разглядела в их ноздрях фильтровые затычки.

Технически, эта команда превосходила Арбитрес в числе и могла считать их попавшимися в ловушку, но, рассматривая их, Кальпурния не чувствовала никакой инстинктивной тревоги, несмотря на оказанное ранее сопротивление. Офицеры стояли в одинаковых позах наказанных детей, сложив руки и опустив глаза.

Она прошла за Эрде, Фаэ и Жоу следовали за ней, и сделала жест остальным арбитрам, чтобы они разошлись между контрольными панелями. Экипаж мостика слегка зашевелился и забормотал, потом кто-то заметил розетту Жоу, и между них прокатился низкий стон. Эрде воздел руки, призывая к молчанию, и Кальпурния тревожно отметила, что руки эти разной длины и соединяются с туловищем слишком низко.

— Ну? — требовательно спросил инквизитор, пытаясь перехватить инициативу у привлекшего к себе внимание навигатора. Он всего на миг опередил Кальпурнию. Эрде кивнул и указал на одного из офицеров, бледного мужчину с желтыми глазами и обвислыми усами.

— Я — Яссала Крейт, мастер ауспиков «Аурум Санктус». Мои мать и дядя сговорились, чтобы дать кров и поддержку нечестивцам, которые обманом завладели долей трехлетней десятины, принадлежащей суб-епарху системы Бейши. Когда заговор был раскрыт и праведно очищен, мою мать казнили. Я живу в стыде за свою порченую кровь и служу как раб Императора на борту «Санктуса» за предательство, совершенное моей семьей.

— Я — Шахт Эрамо, главный астрограф «Аурум Санктус», — сказала коренастая женщина со впалыми щеками и гладкими светлыми волосами. — Имперская Миссионария на Ашеркине обучала меня и предоставила мне честь совершить паломничество на Хирос, Махарию, Гаталамор и святейшую Землю. Я поклялась, что, если закончу паломничество до конца своей жизни, то вернусь и буду проповедовать о том, что видела. Меня соблазнили лень и безверие, и я показала себя недостойной столь священного дара. Когда слуги Императора выследили меня в трущобах Иаты, я покаялась и молила о казни, но, чтобы заработать эту милость, я служу «Аурум Санктус» в его путешествиях.

Слова произносились как будто нараспев и больше походили на цитирование, чем на признание. Более внимательно приглядевшись к экипажу, Кальпурния увидела, что из-под манжет и воротников едва выглядывают края покаянных власяниц.

Жоу щелкнул пальцами помощнику капитана, который отвечал прерывающимся голосом. На его лбу выступил легкий пот, и даже под тяжелым форменным кителем было видно, что он едва не трясется от напряжения.

— Я — Аммон Гинзан, старший помощник капитана и, э… — он бросил взгляд на труп у своих ног. Последовав его примеру, Кальпурния заметила, что из ушей мертвеца сочится кровь и скапливается под его глазницами. — …исполняющий обязанности капитана «Аурум Санктус». Я командовал кораблем «Голос Деакиса» на Авиньоре и Лодеше. Мой брат был священником, кюре епархии Крадо, и позвал меня выступать в качестве свидетеля на его облечении в сан. За мои грехи Император наказал меня скверным прохождением через варп, и я пропустил церемонию. Мой корабль был передан в управление Экклезиархии на три года, но на второй год службы его разграбили ксеносы-корсары. Из-за двух своих неудач я отказался от претензий на капитанство и взошел на борт «Санктуса» в качестве помощника капитана дель Бьеля, под руководством кюре Мадджии.

Религиозные украшения во внешних помещениях, реликварии, сквозь которые им пришлось пробивать себе путь. Мостик, полный лишенных звания офицеров, окруживших себя красотой и отрезавших себя от нее. Благоуханный воздух, не пропускаемый затычками для носа, красивые, роскошные униформы с власяницами, терзающими кожу под тканью…

— Это покаянное судно, — сказала Кальпурния вслух, прежде чем подумать, но Жоу согласно кивнул и заговорил, как будто тут никого, кроме них, не было.

— Значит, вам знакома эта концепция? Это объясняет сменяемость офицеров и наличие аркофлагеллантов во внешних коридорах. Видимо, экипаж назначают и убирают, когда начинается и заканчивается искупление их грехов. Чего я не понимаю, — и он повернулся к Эрде, — так это вашей роли, мастер Эрде. Вы — навигатор корабля еретиков и грешников, чья покорность продиктована желанием избавиться от собственной вины. Но семьи навигаторов стоят выше любых законов Империума, сэр, они вольны делать все, что хотят. Вам не надо бояться Церкви, а Церковь считает вас уродом, чье существование лишь в какой-то мере оправдано хартиями Навис Нобилите. Тот факт, что вы рискнули собой и вышли прямо к нам, вместо того, чтобы запереться в навигаторской башне и игнорировать все, что мы делаем, вызывает вопросы, не правда ли?

— Тогда позвольте мне исповедоваться самому и ответить на эти вопросы, — сказал навигатор. — Я — Пешто Васк Эрде из дома Эрде, внучатый племянник Новатора Эскола Эрде. Мое изуродованное тело — ясное свидетельство грешному наследию. Семейство мое полно гордыни и алчности. Они хотели вскарабкаться к вершинам могущества, хватаясь за глотки своих соперников. Бесславная междоусобица Велизариев и Феррачи, устроенный вашей же братией погром Д'Карк, все это создало смятение среди нашей породы, которое, как решили Эрде, открыло пред ними врата к власти. Моя семья отчаянно искала средства для спонсирования своего прорыва и обнаружила их среди богатых и влиятельных кругов, нуждавшихся в быстрых тайных перевозках. Мои коррумпированные сородичи были праведно уничтожены, но их позор остался. И то, что моя семья смеется над их осуждением и плюет на само понятие покаяния, только добавляет камни на фундамент, заложенный беззаконными предками. Я рассказываю вам о бесчестье, о котором знают весьма немногие за пределами нашей породы, чтобы показать, почему я живу с этим наследием, и почему я продолжаю терзать и разрушать великий монумент, воздвигнутый преступлениями моей семьи.

— Навигатор, имеющий совесть, — голос Жоу был ровным и недоверчивым. — Навигатор, который проникся религией. Навигатор, отверженный семьей и всем своим племенем, которому осталось лишь бремя искупления, чтобы утешать себя им.

Кальпурния осознала, что голос Эрде был хриплым от эмоций.

— Разве это настолько удивительно, инквизитор? Со своего высокого насеста я взираю в имматериум и вижу тень, которую наша собственная вселенная отбрасывает в бесконечную бездну. Это око, — и он прикоснулся к капюшону над выпирающим лбом, — это око видит слабые течения материи душ там, где иной разум застыл бы и умер среди штиля, приливы и завихрения гениальности и ненависти. Варп насмехается над силой слов, неспособных описать его. Но есть то, на что я не могу закрыть глаза, и это сила и красота Императора. Я вижу, как Его душа сияет на Земле, и Его присутствие заполняет каждый уголок имматериума. Надо мной глумятся из-за того, что я говорю о своих видениях, глумится моя семья — и пусть. Некоторые говорят, что каждый из нас видит иной лик варпа, предназначенный только лишь для него, варп, который никто больше никогда не увидит, но это не имеет значения. С первого же раза, как я увидел этот свет, я знал, что могу лишь всем сердцем устремиться следом за ним.

На долгий миг на мостике повисло молчание, которое нарушила Кальпурния.

— Если это покаянный корабль, и если весь его экипаж всецело отдался искуплению своих грехов, как ты говоришь, почему вы сражались? И где священники, которые должны были остановить вас?

Она не чувствовала, как гнев незаметно овладевает ей, но тут он внезапно заполнил ее, и руки сами сжались в кулаки. Огромная голова Эрде повернулась и уставилась на нее.

— Вардос дель Бьель ушел во тьму, — показал он на распростертое тело. — Его приказы более не причинят вам вреда.

— Достаточно загадок, навигатор, — сказал Жоу, чуть приподняв пистолет. — Что он сделал? Что ты сделал?

— Мы должны были отправиться на приливе варпа к галактическому северу, — медленно проговорил Эрде, — а потом удерживаться на волнах, пока не будут отосланы сообщения на Авиньор, в епархиальные цитадели. Потом я должен был выследить противоидущее течение ниже в плоскости галактики, чтобы оно унесло нас на юг к Ранне, Колхе, темному Гаталамору, благословенному Хиросу. На каждый из этих миров мы везли по одному посланцу от гидрафурской епархии. Все они заперлись в своих покоях, и мне не сказали, что у них за дела, но на каждый пункт назначения должен быть только один и не более, и на борт они поднялись втайне.

— Думаю, остальное я могу заполнить, — сказал Жоу. — Это все глупая, проклятая свара между Экклезиархией и Флотом. Старшее духовенство Хироса и Офелии протолкнуло Базле на трон здешней епархии, поскольку он верен более строгим терранским фракциям, но священники Флота терпеть его не могут, потому что его посадили в обход кого-то из них. Все его коммуникации за пределами системы обычно проходят через одну из флотских станций астропатов или отправляются флотским кораблем. Даже если отправить посланников гражданским транспортом, это не ускользнет от внимания Флота.

— Поэтому, если он хочет отправить отчеты и запросы о помощи и политической поддержке, — добавила Кальпурния, — отослать их в другие мощные церковные центры в окружающих секторах, и сделать это без постороннего вмешательства, то это надо сделать не просто через корабль Экклезиархии, но через судно, способное выбраться из системы без всякого обыска или наблюдения. Покаянное судно, весь экипаж которого фанатично предан священникам и проповедникам, — она могла понять эту логику, пусть та ей и не нравилась. — Перелет к Гидрафуру, значит, был просто поводом, чтобы встать на орбите и принять челнок.

— Неудивительно, что Флот был так готов помочь, — вставила Фаэ. — Они даже пришли к нам с предложением еще до того, как мы попросили разрешения на перехват. Они, наверное, что-то подозревали насчет «Санктуса», но у них не было возможности сделать свой ход. Я не удивлюсь, если улики, связывающие «Санктус» со всем этим дерьмом в Босфорском улье, были подброшены, чтобы подтолкнуть нас на то, что мы в итоге и сделали.

— Дель Бьель так думал, — сказал Эрде. — Кающиеся должны быть покорны и кротки, но дель Бьель разгорячился. Я пытался напомнить ему о долге и советовал подчиниться, но в конце концов он отверг меня и приказал сражаться с вами. Когда я посмотрел на него, то увидел разум, раскаленный словно уголь, — навигатор пожал косыми плечами. — Не всякий дух достаточно силен, чтобы вынести покаяние. Я взглянул на него открытым оком и исторг из него жизнь. Теперь он сгинул в темных волнах. Не думаю, что Император будет милостив к нему.

Так значит, это все-таки политика. Теперь злилась не только Кальпурния, гнев чувствовался в воздухе. Арбитрес погнали экипаж мостика в сторону, и тот подчинился, безрадостно шаркая ногами. Люди Фаэ заняли места у консолей и начали отключать протоколы безопасности, которые удерживали корабль на месте. Кальпурния отправила сообщение Накаяме, тот передал приказ арбитраторам, которые все еще переходили с «Горна» на «Санктус».

«Кюре Мадджия. Другие представители Министорума на борту. Пассажиры, вероятно, вместе с кюре, вероятно, офицеры Экклезиархии. Найти их».

И их, разумеется, нашли. Арбитрес устроили эффективную и безжалостную зачистку Техножрецы в инженариуме собрали своих людей и сразу же сдались, рабочие бригады на грузовых уровнях были быстро арестованы. «Санктус» путешествовал с небольшим экипажем и не обладал таким чудовищным количеством людей, как военный корабль, поэтому на все понадобилось менее часа. Потом палубы начали прочесывать кибермастифы со своими операторами, вооруженные генетическими следами из дормиториев проповедников и множеством высокоточных ауспиков-ищеек.

Каждую маленькую группу выгоняли из укрытия и отводили на мостик, в то время как арбитры удерживали «Санктус» в центре кольца из кораблей Флота. Проповедники были напуганы, но держались гордо, а последние оставшиеся бойцы, охранявшие их, просто были напуганы. Произошло три перестрелки, все — панические и краткие. Погибло еще четверо корабельных бойцов и два арбитра получили ранения, прежде чем все священники оказались на мостике одной возмущенной толпой.

И в последние часы уходящего дня Кальпурния, Накаяма и Жоу снова отправились на Гидрафур, все — с пустыми руками и поганым настроением. Толстого одышливого авгура Жоу несколько раз прогнали взад и вперед по всему кораблю, и он клялся, что не нашел ни малейшего следа колдовской скверны. Если не считать учтенной им ауры навигатора, корабль был чист. Кибермастифы с загруженными в мозги запаховыми сигнатурами с Гидрафура прочесали те же туннели, резервуары и трюмы и ничего не нашли. Ни ароматического лампадного масла, взрывчатого или нет, ни запахового отпечатка невидимого стрелка, ни следа арестантов, оставшихся в Стене. Кальпурния была уверена, что найдет ответ, но теперь у нее стало лишь больше вопросов.

Тупик.

Кальпурния сидела, опустив подбородок на руки, в обзорной галерее на внутренней поверхности Кольца, огромного адамантинового пояса, который висел над экватором Гидрафура. По обе стороны от окна изгибалась стена, усеянная турелями и причальными башнями, и сверкала, словно город, которым, фактически, и являлось Кольцо. Морщинистый лик Гидрафура простирался под ними, и окно было достаточно высоким, чтобы можно было посмотреть и на Галату, гидрафурскую луну, которая с поверхности выглядела как призрак персикового цвета, но в космосе становилась яркой, льдисто-серебряной, усеянной множеством поблескивающих оборонных станций.

Вокруг высились стены из темного железа, обшитые деревянными панелями, и закрученные металлические узоры украшали мебель, двери и перила. Все помещения Кольца, которые видела Кальпурния, имели странный антикварный вид, нехарактерный ни для одного иного корабля или здания, где она успела побывать, но неспокойная атмосфера быстро отвлекла ее от размышлений об этом.

Чтобы конструкцию столь огромного размера не разорвало приливными силами солнца, Галаты и другими объектами на причудливой двойной эклиптике Гидрафура, понадобились труды, которые едва ли превосходили само создание Кольца. Его секции, достигавшие десятков километров в длину, были выстроены так, что могли растягиваться и скользить, благодаря чему Кольцо плавно меняло форму вместо того, чтобы сохранять жесткость и разрушаться из-за этого. Через равные интервалы лента Кольца проходила сквозь огромные квадратные бастионы, наиболее мощно укрепленные и защищенные части конструкции, которая сама по себе была гигантской цитаделью. В них находились генераторы гравитационного поля, помогавшие компенсировать напряжение, не вмешиваясь в работу гравитации на внутренних палубах. По пути на Гидрафур Кальпурнии рассказали, что обучаемые здесь адепты Механикус славятся своим знанием гравитационной инженерии по всему сегментуму, и учатся они этому благодаря одной лишь работе с управлением Кольцом.

Постоянное изменение и движение станции обеспечивало ее существование, но при этом создавало постоянный шумовой фон из тихих стонов, погромыхиваний и редкого пронзительного визга. Ветераны Кольца шутили, что оно болтает или поет колыбельные, и бытовал целый ряд суеверий, связанных с тем, что означали определенные шумы для тех, кто их услышал. Кальпурния знала только, что они действуют ей на нервы.

Пристыкованные друг к другу «Аурум Санктус» и «Горн Правосудия» все еще висели где-то в космосе, где и будут оставаться, пока не закончатся все юридические проволочки. Кальпурния старалась не думать, сколько времени это может занять. С другой стороны, капитан-коммодор Эсмериан пребывал в отличном настроении с тех пор, как ему доложили о взятии «Санктуса» на абордаж, и сразу же приказал отправить скоростной корабль-дромон, чтобы тот на всех парах отвез их обратно на Гидрафур. Дромоны были небольшими внутрисистемными судами, тесными, забитыми, без тех огромных просторов, какие можно увидеть в межзвездных кораблях, но это вполне подходило под настроение Кальпурнии.

— Мы устранили одну из альтернатив, арбитр, — сказал ей Жоу, — и это ценно.

Звучало так, будто он пытался себя убедить. Кальпурния думала, что инквизитор по-прежнему хотел верить в виновность «Санктуса» — он оставил на борту авгуров, чтобы они продолжали прочесывать палубы, несмотря на заверения, что они их уже тщательно вынюхали.

— Я не знаю, что у нас еще есть. Совпадение по времени все же подозрительно. Может, этот корабль и не привез незаконного псайкера, но все равно могут найтись какие-то связи со взрывом.

Жоу фыркнул.

— Мое дело — исключительно псайкер, — заявил он. — В первую очередь я должен был подтвердить, что корабль с ним не имел дела.

— Понятно, — сказала Кальпурния. — Вам не кажется, что зависимость навигатора от Экклезиархии — это немного странно? И почему они так боятся Флота? Почему посланники епархии были так напуганы? Если подумать об этом, то возникает вопрос, почему Флот так быстро встал на нашу сторону? Я поняла все эти разговоры о секретных посланиях и силовой поддержке, но я не понимаю, почему.

— На это я, по крайней мере, могу ответить, — Жоу повернулся спиной к окну, сцепив за собой руки. — Этот корабль служил Собору, то есть высокочтимому епарху Базле, высочайшему представителю духовенства на Гидрафуре. На самом деле епарх имеет власть лишь над самим миром Гидрафур и над некоторыми отдаленными доками и воротами, которые контролируются гражданскими лицами. То есть просто над анклавом в центре системы. Это наделяет священников, приписанных к флотским эскадрам, немалой силой: они отвечают только перед собственной военно-религиозной иерархией и имеют собственную вертикаль командования, вплоть до понтифика-милитас на борту адмиральского корабля. «Флагманские кюре», так их называют, хотя этот титул чисто обиходный и не имеет веса в официальной иерархии церкви. Это одна из могущественных фракций системы, так как положение позволяет им легче, чем другим, пересекать рубежи между флотскими и гражданскими зонами. И поскольку они сами рекрутируют и назначают себе преемников, они — самоподдерживающаяся структура.

— Звучит как отличная причина для того, чтобы Министорум и Флот работали вместе, а не подрезали друг друга подобным образом. Но ведь есть что-то, чего я не знаю, да? Конечно же, есть, — проворчала Кальпурния.

— Когда убили лорда-адмирала Инвистикона, — Жоу с укором посмотрел на нее, — Министорум на Терре очень быстро предпринял меры. В то переходное время должно было состояться назначение нового епарха, и в отсутствие официально назначенного лорда-адмирала они увидели возможность протолкнуть на должность кого-то из своих. Кого-нибудь, у кого жесткие взгляды в том, что касается традиционной власти Экклезиархии, кто станет противовесом для флагманских кюре, которые, с точки зрения кардиналов, впитали слишком много флотской культуры, чтобы всецело им доверять.

— И поэтому вы знаете обо всем этом? — спросил Накаяма с другого конца комнаты.

— Это часть моей подготовки. Мы… — Жоу прервал то, что собирался сказать, и снова начал читать лекцию Кальпурнии. — Базле назначен сравнительно недавно, много времени ушло на внутренние споры по поводу того, кто будет выбирать епарха, и на само назначение. С тех пор он ведет агрессивные попытки укрепить власть Собора. Вот поэтому, как я думаю, его агенты опасались грязной игры со стороны флотских кораблей, и поэтому Флот так быстро решил помочь нам с операцией, которая, как они знали, чревата унижением для кабинета епарха. Вы, наверное, в курсе, — продолжил он, когда Кальпурния поднялась на ноги, — что Барагрий, назначенный вашей тенью на Гидрафуре, из круга приближенных Базле. Он, несомненно, приставлен к вам, чтобы следить за ходом расследования и направлять его туда, куда им удобно. Уверен, ему найдется что сказать по поводу того, что его оставили на планете. Если вы меня извините, я пойду проверю, что там с нашим обратным рейсом в Босфорский улей.

— Спасибо за брифинг, инквизитор, — отозвалась Кальпурния. — Если я вам понадоблюсь, то буду в холле, колотить себя по голове шоковой дубинкой.

Жоу странно на нее посмотрел, но ушел, не сказав ни слова.

— Не принимайте близко к сердцу, Шира, — сказал Накаяма. — Сколько ни старайся, а заставить всех гидрафурцев тянуть в одном направлении не получится.

Она вздохнула, и рука снова потянулась к шрамам: вверх, вниз, вверх.

— Худшее во всем этом, что я постоянно забываю, что это только начало моей работы, — ответила Кальпурния. — Босфорский улей — уже испытание. Думаю, я бы еще десять лет могла учиться и узнала бы лишь половину того, чем живет этот улей, а сколько их тут еще?

— На Гидрафуре восемь, не считая меньших агломераций, укрепленных храмов и кузниц. Вдвое больше по остальной системе, снова не считая крепости, флотские комплексы и поселения в космосе.

Кальпурния уже привыкла к цветистой речи Леандро и лекциям Жоу, поэтому после кратких ответов Накаямы она ждала продолжения. Коренастый невысокий арбитратор сел в кресло, которое покинул Жоу. Отдыхая, он чем-то походил на мощную машину, которую собрали и выключили.

— Двадцать пять ульев, кто знает сколько других поселений, шестнадцать планет, сотни космических доков и крепостей, более сорока миллиардов людей. Это постоянное население. Перемещения Флота и миграция граждан могут добавлять еще где-то от одного до десяти процентов.

— Впечатляет, — сказала она. — Я знала о размере этой системы, еще когда ехала сюда, но только сейчас осознаю его нутром. Как вы вообще поддерживаете закон в настолько сложной местности?

Она внутренне содрогнулась от этого вопроса, как только задала его: это был вопрос новичка, и она сразу же задумалась, как он прозвучит, когда дойдет до Дворова. Но Накаяма, похоже, воспринял его не так.

— Пытаемся не делать все самостоятельно, — просто ответил он. — Смотрите, как вы разобрались с инцидентом во Вратах Аквилы. Быстро, точно и тщательно. Но все вы сделали лично. Идеальный пример: беспокоиться о движении и порядке на Телепинской дороге, одновременно пытаясь посовещаться с вериспексами, решить, как обрабатывать арестантов, и скоординировать свои действия с инквизитором Жоу. Четко вписывается в ваш стиль. О да, вы изучали эту систему, — добавил Накаяма, когда она повернулась и уставилась на него, — но и мы изучали вас. Вы удивлены, что мы изучаем тех, кого к нам шлют? Вы же не думаете, что мы вас выиграли в «семь колод»? Ваша репутация безупречна, не помню, чтоб читал о многих людях, которые в вашем возрасте имели лучшую карьеру. Черт, да не было лучших карьер. Но у вас также репутация человека, который все делает сам. Готов поспорить, что за все время командования на Эфеде у вас не было и дюжины случаев, чтоб вы кому-то давали делегацию ниже третьего уровня, и что вы можете вспомнить любой из них. Для участка это прекрасно, здесь — нет. Здесь у вас не будет даже слаженной команды. Майоре посылает нас в любые точки системы, если чувствует, что там нужны наши конкретные преимущества, и мы занимаемся именно этой точкой столько, сколько потребуется. За год вы объездите весь Гидрафур, не сомневаюсь — Криг намеренно подберет для вас такие задания.

Кальпурния не удержалась от того, чтоб удивленно заморгать от походя упомянутого имени лорда-маршала, но пропустила это. Небо за окном по-прежнему было забито сотнями и сотнями движущихся световых точек, каждая из которых представляла собой гигантский многовековой корабль или цитадель обороны. За ними виднелись другие точки — ближайшие планеты.

Она еще недостаточно хорошо знала гидрафурское небо, чтобы распознать их или хотя бы определить их эклиптику. Кальпурния видела раньше карты и модели этой системы и прилежно старалась понять астрографические трактаты о ней, но большая их часть имела технический характер и создавала кашу в голове. Она решила принять как факт, что на самом деле никто не знает, каким образом могут сформироваться и оставаться стабильными две пересекающиеся плоскости движения планет, что они просто есть и что надо делать свою работу, поддерживая на них порядок.

«Держись этой мысли», — посоветовала она себе и повернулась, чтобы снова взглянуть на Гидрафур. Скоро они сядут на челнок и отправятся в путь, потом изгиб горизонта начнет теряться из виду, а на желтовато-коричневой поверхности проявятся горы, мелкие моря, ульи и города-кузни, полные людей, заговоров, вражды и соперничества. Внезапно спуск обратно на планету показался ей падением в трясину, которая только и ждала, чтобы втянуть ее в себя и погубить.

Одиннадцатый день Септисты

Семь дней до Мессы святого Балронаса.

Поклонение Распорядителя и Обряд всеобщего оплакивания.

Покаяние Затворников (Экклезиархия).

Сегодня начинается последняя неделя подготовки к великой мессе и началу Сангвиналы. Первым из религиозных обрядов, устраиваемых в этот день, является Поклонение Распорядителя, и тем, кто не может прийти на саму эту службу, следует посетить одну из «заменяющих» служб, проводимых в иных местах проповедниками Экклезиархии и Флота в то же время, как Распорядитель Вигилии и Флотская курия производят Поклонение. Хотя те, у кого есть неотложные дела, могут не участвовать в Поклонении, все набожные граждане должны быть готовы к Обряду всеобщего оплакивания, который состоится в полдень, и им следует надеть по меньшей мере одну зеленую деталь одежды, в идеале, руки должны быть закрыты зеленой тканью или сеткой. В качестве замены годятся зеленые перчатки или обмотанные вокруг кистей зеленые цепочки или шерстяные нити.

К сегодняшнему дню должны быть подготовлены праздничные одежды для Сангвиналы. Их недопустимо надевать до самого утра мессы, поэтому этот день — последняя возможность убедиться в том, что одеяния чисты и хорошо сидят. Это следует делать вдали от посторонних глаз, если возможно, после чего одежду надо аккуратно упаковать. Те, кто заботится о детях или немощных, должны оказать им всю возможную помощь в этом деле.

Глава шестая

Оружие покоилось на густом полночно-синем плюше, прикрепленное тонкими серебряными проволочками под диаграммами и схемами фабрикаторов, нарисованными и вышитыми на шелке того же насыщенного синего цвета. Сами орудия убийства были простого металлически-серого цвета, без каких-либо украшений, и этот контраст делал их силуэты на толстой ткани еще более угрожающими.

Микропроволочный резак, встроенный в браслет и способный за долю секунды выскользнуть из рукава и спрятаться обратно. Токсиновый жезл, чтобы вычислять ядоискатели и автоиммунизаторы и подбирать именно ту смесь ядов, которая могла бы их преодолеть. Стреломет, выпускающий смертоносные крылатые флешетты, которые могли лететь по феромонному следу жертвы целый час, прежде чем ускориться и нанести смертельный удар. И длинноствольный дозвуковой пистолет, тихий, точный и убийственный. Кальпурния знала, что относится к таким вещам слишком щепетильно, но ее удивило, насколько сильное беспокойство и отвращение у нее вызывал вид этого оружия.

Оружейники разместили свою выставку в холодной серой комнате для совещаний крепости-участка Крест-Четыре, расположенной вдалеке от Босфорского улья — на другом конце городской равнины, у прибрежных утесов.

Эта укрепленная башня, что служила посадочной площадкой Арбитрес, возвышалась над окружающими трущобами на огромном рокритовом холме, обвитом бритвенной проволокой и утыканном шипами для обороны, и была усеяна вокс-динамиками, которые каждые несколько минут оглашали всю округу одной из строгих максим «Первого часослова» Арбитрес. Кальпурния одобряла идею, но не могла удержаться от мысли, удается ли выспаться тем, кто обитает в жилблоках внизу.

Через полчаса после вылета из Кольца Накаяма достал инфопланшет и попросил Кальпурнию зажмуриться и ткнуть в него пальцем. Она неуверенно протянула руку, открыла глаза и увидела, что показывает пальцем на карту, отображенную на дисплее. «Крест-Четыре, — сказал Накаяма, — сойдет». Они резко свернули с назначенного курса и приземлились в Крест-Четыре. Кальпурния понимала, что случайный выбор курса разумен с точки зрения безопасности, да и к тому же воздушное пространство сейчас стало строго регулироваться, чтобы огромный столб атмосферы над ульем постоянно оставался чист, и лучше всего было облететь его стороной. Так совпало, что эта крепость также находилась недалеко от фабрикаториев и жилых башен, принадлежащих семейству Тудела, члены которого считались одними из лучших производителей эксклюзивного оружия в Империуме. Накаяма воспользовался возможностью, чтобы приказать поднять их из постелей и отвезти в участок.

Теперь обычно пустая комната выглядела, как ярмарка. Тудела уже оправились после смятения, которое вызвало у них требование собрать товары и уехать в ночь, и устроили настоящую выставку, словно в приемном зале какого-нибудь ульевого аристократа. Принимали их Кальпурния и Накаяма — Жоу вызвал «Носорог» сразу после посадки и исчез в направлении далекого улья, не сказав никому, что собирается делать, и не выказав особого интереса к оружейникам. Кальпурния с этим смирилась, но лишь когда полное отделение арбитраторов промаршировало внутрь, окружив собой моторизованную каталку, она полностью поняла, в чем состоит план Накаямы. Она-то уже настроилась на очередные мрачные раздумья о том, как бережно гидрафурский гарнизон обращается с подозреваемыми. Но Тудела не были подозреваемыми, они были экспертами.

У Кальпурнии не было проблем в том, что касалось консультаций с иными Адептус — Механикус, Администратум, Телепатика и всеми другими, кто также, как и она, клялся в верности Трону Земли. Более того, она знала, что многие ее коллеги считают чрезмерно романтичным ее взгляд на Адептус как на безусловных союзников. Но идея того, что можно идти на поклон к обычному имперскому подданному (несомненно, достойному подданному, виновато добавила она про себя, верному и набожному гражданину, на каких зиждется Империум), была ей чужда. Что ее беспокоило, поняла она, когда ей наконец удалось ухватить эту мысль за хвост, так это убеждение, что все, что стоит знать, уже должно быть известно Адептус. Ее беспокоила мысль о том, что это может быть не так.

Арбитраторы перенесли контейнер с каталки на середину комнаты и откинули крышку. Группа Тудела, сгрудившихся в сплошную массу полночно-синих бархатных мантий, изящных серебряных украшений и скрывающих лица воротов и капюшонов, начала бормотать и зашаркала вперед. Видимо, Дворов или Леандро уговорили Адептус Механикус расстаться с уликами, по крайней мере на время.

На развернутых панелях лежал другой набор орудий убийства. Тяжелое аугметическое оптическое устройство, прикрепленное к изогнутой стальной пластине, которая должна была прилегать к черепу; от него тянулись жгуты, присоединяющиеся к нервам. Диадема, покрытая шипами-перцепторами и направленными внутрь проводами, которые подавали данные в мозг и ускоряли его работу. И, наконец, на отдельной панели возлежал сам пистолет, напоминающий часть скелета, с длинным стволом и загнутой назад рукоятью, как у флотской сабли, усеянный, как и две другие вещи, коннекторами и контактами, благодаря которым он срастался с носителем. Из такого оружия практически невозможно было промахнуться, и Кальпурния в который раз мысленно сказала спасибо жарким дымам и пиротехническому представлению, которые подпортили меткость этому аугметическому глазу. Имперская догма считала само собой разумеющимся, что над любым оружием витают духи прежних владельцев, поэтому на каждом предмете виднелась алая печать чистоты и пленка священных бальзамов, которые изгоняли любое остаточное присутствие стрелка-колдуна.

Оружейники собрались вокруг контейнера, переходя то на имперский готик, то на какой-то странный квакающий диалект, который, должно быть, был языком их дома или техножаргоном. Двое из них, женщина-подмастерье в филигранной маске и мужчина, которого Кальпурнии представили как старейшину дома Макрисса Тудела, с гривой белых волос и в тунике, чьи плечи и рукава были неброско осыпаны крошечными самородками платины, склонились над оружием и поглаживали его тончайшими аугметическими микрокистями, встроенными в кончики пальцев, чтобы сделать точные замеры и определить его состав и метод изготовления. Остальные Тудела с серьезным видом наблюдали за ними из-под капюшонов из дорогих тканей, высоко поднимающихся над головами. Их аугметика была поразительно тонкой и элегантной, сделанной из серебра, как у Макрисса, а не латуни, как у обитателей Квартала Мастеров. Кальпурния не знала, символизирует ли это что-то или нет. Скорее всего, символизировало.

Анализ не занял много времени. Макрисс и его помощница отошли от орудий убийцы, и вся делегация столпилась рядом со стендом с выкидными подкожными лезвиями, чтобы посовещаться. Кальпурния подступила поближе к Накаяме.

— Вы что-нибудь услышали, чего не услышала я? — спросила она его.

— Услышал, но не понял, — слегка покачал он головой. — Но я думаю, что разобрал достаточно, чтобы понять: они в тупике и не хотят в этом признаваться.

— Я пришла к тому же выводу, — согласилась Кальпурния. — Ха, они, наверное, гордятся своим тайным арго, но скрывать язык тела пока не научились. Насколько это значительно?

— Что они не могут опознать эти вещи? Очень значительно.

Некоторые Тудела теперь достали инфопланшеты, и Макрисс с помощницей проводили аугметизированными кончиками пальцев по их поверхностям. Глаза Макрисса были закрыты, губы подрагивали, а женщина-подмастерье начала слегка покачиваться.

— Одной из первых вещей, которые мне сказал старый Макрисс, было то, что если он и его люди не знают модель оружия, значит, это нестандартная модель, потому что все стандартные им известны.

— Он прав?

— Подозреваю, что да, — сказал Накаяма. — Тудела — лучшие из лучших, самые умелые оружейники в системе, а следовательно, и секторе, и даже, возможно, сегментуме. Они настолько уважаемы, что сохраняют свое положение, даже не заключая союз с каким-либо торговым синдикатом.

— И поэтому у них нет двойной фамилии, да? Я удивилась.

— Да, именно, — Накаяма кивнул на оружие вокруг них. — Командование Линейного флота Пацификус заказывает оружие Тудела, чтобы преподносить его офицерам за боевые заслуги, если вам это о чем-то говорит. И при этом их старейшина смотрит на набор того стрелка и говорит, что эти вещи настолько чужеродны, что он даже не может вычислить их архишаблон или школу, которой следовал их изготовитель. Даже я, не обладая его познаниями, вижу, что они привезли образцы, представляющие большинство основных школ оружейного дизайна Гидрафура, и это оружие имеет мало общего с какой-либо из них.

Он прервался, когда делегация снова подошла к ним, и Макрисс Тудела поклонился.

— Арбитр-сеньорис Накаяма, арбитр-сеньорис Кальпурния. От лица семейства Тудела я подтверждаю, что это оружие и устройства подобны тем, что конструируем мы — можно сказать, они их собратья по уровню мастерства. Но мы вынуждены со стыдом признаться, что не смогли отыскать в них даже следов архишаблонов, завещанных нам благодетельными Механикус, и каких-либо признаков, указующих на кузнецов нашего рода и даже, дерзну я предположить, кузнецов наших конкурентов.

— Ваших конкурентов? — переспросила Кальпурния. — Вы можете поручиться, что это оружие не сделано в Гидрафурской системе? Или вы говорите о большем или меньшем масштабе?

Тудела сморгнул и уставился на Кальпурнию тем взглядом, который она про себя начала называть «а, так это ты та, что не отсюда».

— Наши ли это конструкторы? Нет, — ответил он. Кальпурния почувствовала, как он на порядок снизил витиеватость речи. — Тудела унаследовали определенные аксиомы дизайна и конфиденциальные архишаблоны, не буду углубляться в подробности, но это оружие под них не подходит. Что же касается тех, кто занимается нашим родом ремесел, то есть лишь горстка тех, кого я счел бы способными на столь тонкую работу. Одни из них, Зафраои, связаны договором с Крэген-Меделлами и используют только стали, полученные от этого картеля. В изученных нами орудиях не было характерного для них привкуса металлов. Дарска-Хагганы умеют делать столь же качественную зрительную аугметику, но недостаточно искусны в огнестрельном оружии. Чтобы связать механизм пистолета и аугметику его владельца нужно иметь познания и в механических, и в биометрических таинствах, которыми, как я знаю, они не владеют, — Макрисс на миг задумался, проводя большим пальцем по тонким серебряным нитям, вплетенным в его усы. — Оружейные мастерские дока Бескалион — чтобы вы знали, они работают под прямым контролем Флота в Круговороте Мармареа. У них, я думаю, достаточно мастерства, чтобы произвести эти вещи, так как ими непосредственно руководят посвященные Механикус. Но все основные фабрикатории Бескалиона работают при нулевой гравитации. Используемые ими микроинженерные процессы во многом зависят от этого фактора. А все компоненты этих образцов были созданы под гравитацией.

— Вы это точно можете сказать? — спросила Кальпурния.

— Определенные очень малые отклонения в плотности и равновесии точно соответствуют аналогичному оружию, которое делаем мы сами. Это значит, что ваши образцы были сделаны при гравитации, эквивалентной гидрафурской. Изготовление оружия в невесомости именно для этого и предназначено — чтобы избегать этих отклонений.

— Это практически полностью убирает из списка подозреваемых Флот, — вставил Накаяма. — Они любят выставлять гравитацию на своих кораблях и станциях так, что она чуть-чуть ниже стандартной гидрафурской. Вы этого даже не заметите, но на тех приборах, которые использует мастер Тудела, это видно.

— Именно так, — подтвердил польщенный Макрисс. — Думаю, мое первичное предположение верно. Я подозревал, что эти вещи прибыли со значительного расстояния. Ни один из наиболее известных оружейников системы не приложил руку к их созданию.

Он завершил свою речь небольшим галантным поклоном, и внезапное изменение манеры поведения, в свою очередь, заставило Кальпурнию удивленно сморгнуть.

— Тогда благодарю вас за потраченное время, мастер Тудела, за вашу помощь и за пищу для размышлений. Проктор организует для вас возвращение домой.

— Я и моя семья были всецело рады услужить, — ответил Макрисс, снова поклонившись. — Единственное, что я попросил бы у вас, если я могу осмелиться…

Накаяма едва заметно кивнул.

— Дерзну отметить, мне не стоит даже подчеркивать тот факт, что, хотя о наших умениях и талантах лучше всего говорят наши произведения, положение, подобное нашему, в отдельных случаях требует, как бы это мне выразить… знания о…

— Пожалуй, я вас понял, — сказал Накаяма. — Если мы выясним, кто и где сделал это оружие, я посмотрю насчет того, чтоб поделиться с вами информацией.

Удовлетворенный Макрисс снова поклонился. Его свита повторила жест и оставалась в поклоне до тех пор, пока двое арбитров-сеньорис не повернулись. Уходя из комнаты, Кальпурния услышала, как сзади внезапно, тихо и деловито засуетились: Тудела начали разбирать свою выставку.

— И вот мы опять там же, где начинали, — проворчала она, когда двери захлопнулись, и они начали подниматься по огромному спиральному колодцу, пронизывающему центр крепости. Сейчас было тихое время, промежуток между ночной и рассветной сменой, и лестницы были настолько безлюдны, что можно было услышать эхо своих шагов.

— Не совсем, — поправил Накаяма. — Мы можем вычислить некоторые вещи. Я не верю, что убийцу тайно привезли откуда-то еще. Скорее, это Тудела убеждали сами себя, что в это системе нельзя изготовить оружие так, чтобы они об этом не узнали.

— Я думала насчет этого. Разве он не подтвердил, что оружие делали при гравитации, равной гидрафурской? Как можно настолько точно это подделать?

— Хорошо сказано. Итак, у врага есть доступ к частному мастеру, настолько засекреченному, что он может изготавливать высококачественные образцы, которые не может идентифицировать лучший оружейник Гидрафура.

— И этот мастер настолько беспринципен, что готов встроить эти образцы в нелегального псайкера-колдуна, — добавила Кальпурния. — Оружие слишком уж хорошо сочеталось со способностями самого убийцы, оно явно было предназначено именно для него.

— И мы знаем, что они были готовы пойти на риск, что все это раскроется при покушении, — закончил Накаяма.

Они вышли на самую верхнюю лестничную площадку, откуда расходились галереи, ведущие в разные углы крепости. Кальпурния остановилась, чтобы поднять взгляд на огромную стальную аквилу, свисающую на цепях с купола, и с ужасом поняла, что тяжело дышит. Служа в гарнизоне, она могла бегать по таким лестницам вверх и вниз и едва замечать нагрузку. Она задала себе вопрос, когда это расследование наконец даст ей время заняться физическими тренировками. Еще одна мелочь, которая ускользает из-под контроля.

— Итак, наш враг, — подытожила она, — даже более могущественен, чем мы думали, и даже больше стремится увидеть меня мертвой, чем мы осознавали.

— Если это не прогресс, то что тогда прогресс? — спросил Накаяма. Его лицо по-прежнему сохраняло каменное выражение, и Кальпурнии просто оставалось надеяться, что он пошутил.

Прежде чем исчезнуть, инквизитор Жоу долго и красноречиво возмущался, почему у Арбитрес не нашлось скиммера, чтобы отвезти его в Босфорский улей, и потребовал предоставить надежно защищенную комнату с воксматом, где он мог бы посовещаться со своим персоналом. Кальпурния решила, что причиной этому вполне могло быть уязвленное самолюбие из-за того, что его не оповестили о смене курса.

На лестничной площадке им повстречался клерк гарнизона с сообщением для нее. Он передал, что вокс все еще на связи: Распорядитель Вигилии святого Балронаса, Халлиан Кальфус-Меделл, получил известия, что Кальпурния находится в участке Крест-Четыре, и изъявил желание, чтобы она переговорила с ним при первой же возможности. В обычной ситуации она бы специально выдержала паузу, прежде чем ответить, но сейчас ей надо было как-то отвлечься, чтобы не чувствовать досаду по поводу до сих пор неясного происхождения оружия.

Комната связи находилась в самом верхнем бастионе крепости, под самым куполом, среди леса металлических антенн, которые передавали зашифрованные вокс- и пикт-сообщения, поддерживали пустотные щиты крепости, когда те активировались, или просто ничего не делали, маскируя действующие антенны от потенциальных нападающих или диверсантов. Сама же комната предназначалась для приватных разговоров высокопоставленных Арбитрес и могла в случае надобности служить укрытием для одного-двух арбитров, которые заперлись бы там и продолжали передачи, если бы вся остальная крепость была каким-то образом захвачена врагами.

Кальпурния обнаружила себя в узкой каменной полости с простой вокс-панелью, установленной на уровне головы (ее головы, если на то пошло) на дальней стене. Путь к ней частично преграждал стул с неуместно мягким кожаным сиденьем. Должен он был тут стоять, или Жоу заставил кого-то его принести, оставалось неясным.

Кальпурния заметила, что от панели доносится слабое гудение, собралась и подумала, с чего начать. Пора уже вести себя с этими людьми, как подобает, вежливо, но не услужливо. Она подумала, что ей…

— Арбитр Кальпурния.

Она подскочила, когда голос Халлиана с треском вырвался из панели. Совсем невысоко, но достаточно заметно, чтобы порадоваться тому, что вокс не передает изображение.

— Лорд Халлиан, — ответила она. — В вашем сообщении говорилось, что вы не можете ждать, пока я вернусь в улей. Если вам пришлось выходить на связь в такую рань, чтобы поговорить со мной, это должно быть нечто срочное.

— Значит, вы здесь, арбитр. Я так и подумал, что это вы там ходите. Я должен обсудить с вами

это так называемое расследование событий, которые явно являются попытками осквернить самый благочестивый и священный период года для всей Гидрафурской системы, как для Флота, так и простых граждан. Уж в этом-то вы должны смыслить. Вы все время были в центре всех этих беспорядков, с того самого момента, когда все пошло не так.

Лорд Халлиан явно был в ярости. Красивые речи, обходительность, с которой он говорил на первой встрече, просто исчезли, и в его голосе потрескивал гнев, что только усиливалось благодаря металлическим тонам вокс-аппарата.

— Отвечу вам вашими же словами, лорд Халлиан: все эти события имели довольно-таки личную связь со мной, — она знала, что Халлиан ее не видит, но все равно приняла официальную позу, расставив ноги и заложив руки за спину. — Такие маленькие личные события, вроде покушений на убийство, имеют свойство запоминаться. О чем еще вы хотите напомнить мне касательно моего «так называемого» расследования…

— Я бы хотел напомнить вам об одной простой вещи, — заговорил Халлиан, прежде чем она закончила. — Это ключевой период нашего религиозного календаря, и Адептус Министорум назначили меня ответственным за его проведение. Полагаю, арбитр, что я и члены Министорума, помогающие мне, заслуживают лучшего обращения, чем то, которое вы, судя по всему, считаете допустимым. Меня и достопочтенного Барагрия проинформировали о том, как вы поступили с «Аурум Санктус», судном, которое действует под прямыми указаниями Экклезиархии и которое, по каким-то причинам, Адептус Арбитрес сочли нужным подвергнуть столь возмутительно грубому захвату! Это…

— Будьте осторожны, милорд, — перебила Кальпурния. — Помните, к кому обращаетесь. Ваше временное положение позволяет вам некоторую фамильярность в манерах, но вы не Адептус и не арбитр.

Повисла пауза, достаточно долгая, чтобы вокс снова начал трещать и шипеть. Кальпурния даже смогла разобрать отдаленное жужжание и пощелкивание молитвенных колес Механикус внутри устройства.

— Хорошо, — наконец послышался голос Халлиана. — Я… я приношу извинения за резкость. Надо мной тяготеет долг. Вчера на закате я декларировал Наставления, сегодня буду участвовать в руководстве Всеобщим оплакиванием, а также исполнять определенные церемониальные обязанности, возложенные исключительно на меня, — говорил он устало, но все же явно был доволен возможностью подчеркнуть свое положение. — Но я бы попросил вас припомнить, — продолжил он, — что Экклезиархия в своей щедрости предоставила вам советника, его преподобие Барагрия, ибо в это время даже малейшие действия Арбитрес могут вызвать серьезные осложнения религиозного плана. И я не в силах понять, почему вы подобным образом отстранили от себя Барагрия. Я так понял, что вы намеренно оставили его на планете, когда вылетели на перехват «Санктуса». Это правда?

Кальпурния удивилась этому вопросу. Если бы Халлиан имел дело с Экклезиархией, то знал бы, что это так. С другой стороны, если принять во внимание его временную околорелигиозную должность, то будет глупо прямо отвечать ему, что им вовсе не нужен был путающийся под ногами агент Экклезиархии, пока они гнались за кораблем, действующим по экклезиархальной же хартии. Еще при подготовке к полету Накаяма настоял на том, что Барагрия нельзя допускать до операции, и Кальпурния оставила с ним Баннона, чтобы это выглядело менее подозрительно.

Она подумала о разодетых аристократах, которых видела на Высокой Месе, и о том, что бы мог придумать один из них, и как бы она это сформулировала.

— Лорд Халлиан, в тот момент мы посчитали, что это было наилучшее, что мы могли сделать для Экклезиархии в данных обстоятельствах. Как я вижу, между Экклезиархией и Флотом имеются определенные трения, касающиеся некоторых аспектов религиозной юрисдикции. Мы не были уверены в наличии связи между кораблем и Вратами Аквилы — сейчас она выглядит неубедительной, но тогда мы не могли это определить. Учитывая вероятность, что абордаж «Санктуса» мог смутить Экклезиархию, мы решили оставить почтенного Барагрия — а также и вас — чтобы Экклезиархии было проще, в случае надобности, дистанцироваться от «Санктуса» и объявить его вышедшим из подчинения.

Она не гордилась этой историей. И выдумка, и легкость, с какой она сотворила ее из воздуха, оставили у Кальпурнии неприятный привкус во рту. Но, судя по реакции Халлиана, это был правильный ход.

— Я все же остаюсь несколько не удовлетворен, — сказал он после секундной паузы, — хотя и одобряю это тактическое решение. Однако, возможно, вам следует информировать нас об изменениях в будущем, леди арбитр. Я уверяю, что мы могли бы сыграть нужную роль, если бы потребовалось отстраниться от этого дела, как вы говорите.

Ей понадобилось мгновение, чтобы понять, о чем он говорит, и дурное послевкусие только усилилось.

— Кроме того, — продолжал Халлиан, — нам с вами надо оценивать последствия, которые любые ваши действия могут оказать на проведение священной мессы, являющейся делом первостепенной важности. Во многих случаях я лично руководил приготовлениями. В любой момент я, будучи хорошо проинформирован, могу посоветоваться с вами насчет тех действий, которые вы сочтете нужными предпринять в процессе расследования, о том, могут ли они нарушить религиозные церемонии предстоящей недели, и, следовательно, о том, стоит ли их совершать.

— Вы говорите о том, чтобы давать приказы Адептус Арбитрес, сэр?

— Какие вы даете приказы своим людям и как устраиваете расследования — это, пожалуй, только ваше дело, — походя отмахнулся Халлиан. Либо он не заметил резкость в ее голосе, либо ее затерла вокс-панель. — Я одобряю работу, которую вы проделали в расследовании подрыва масла, а также погоню за нечестивым убийцей, который нацелился лично на вас. Но, имея немалый опыт в том, что связано с гидрафурским обществом, я могу указать вам на последствия, которые вы, мадам арбитр-сеньорис, возможно, не предусмотрели. Например, диверсия во Вратах Аквилы, свидетельницей которой, как я слышал, вы стали случайно. В целом, уничтожение груза с маслом не имело значительных последствий, и к началу Шествия Дальних Святых в Августеум успели поставить дополнительные запасы. В общей схеме событий это происшествие могло бы быть не столь важным — урон оказался невелик, как и количество погибших. Но вы, арбитр, наверняка знаете о серьезных затруднениях— скорее даже, полной остановке — дорожного движения и грузоперевозок на всем склоне улья и беспорядках, которые случились из-за этого. Сейчас непростое время, арбитр Кальпурния. Уважаемые граждане из верхнего улья и Августеума стремятся исполнить свой благословенный долг и завершить все мирские дела вовремя, чтобы начать поклонение. Я не в силах поверить, неужели вы не желаете помочь им, устранить с их пути любое препятствие, какое вы только в силах устранить?

— У нас была причина закрыть Врата Аквилы, — сказала Кальпурния. — Уничтожение этого масловоза было не просто досадным недоразумением, которое подпортило приготовления к мессе, как вы, похоже, его видите. Это, сэр, было преступление, акт разрушения, массовое убийство, дерзкое нарушение закона и мира Императора, и, следовательно, мы имеем полное право расследовать его так, как считаем нужным. Я понимаю, как это злодеяние могло повлиять на вашу мессу, и мы уже говорили вам, что наша первостепенная цель — сохранять порядок, но Арбитрес — это не частная охрана, которую можно нанять на время мессы. Пожалуйста, поймите это. Мы — Адептус, как и Министорум, который выделил вам эту временную должность, и власть дарована нам Императором точно так же, как и им.

Вот и вся тонкость и дипломатия. На этот раз ее чувства, несомненно, дошли до Халлиана.

— Мне говорили, арбитр-сеньорис, что вы уже хорошо знаете, какова жизнь на Гидрафуре, — сказал он холодным голосом. — Мне кажется, на своих следующих встречах с вашими коллегами, командующим и самим епархом, я вынужден буду охарактеризовать ваши знания как несовершенные.

— Я никогда не притворялась, что это не так. Однако я кристально ясно понимаю, что должна делать. В остальном же можете говорить обо мне что угодно. Сегодня утром, когда я буду докладывать о своих последних находках арбитру-майоре, я непременно сообщу ему о ваших чувствах и с радостью подчинюсь любым директивам, которые он сочтет нужным мне дать.

— Находках? — требовательно переспросил Халлиан. — Каких находках? Мне сообщили, что вся эта история с «Аурум Санктус» оказалась тупиком.

«Тупик ли это на самом деле? — подумала Кальпурния. — И кто это сообщил?» Но она не стала задавать эти вопросы.

— Вы знакомы с семейством Тудела? Они руководят шпилем-фабрикаторием на городской равнине и владеют наследственной хартией на использование определенных оружейных архишаблонов Механикус и мирских технологий машинной обработки.

— Не надо мне объяснять. В прошлом году семья Кальфус выступала главным патроном павильона Тудела на Военной экспозиции в летних дворцах Монократа, — его тон поменялся. — Вы и на них оказали давление? Разве можно подумать, что они могут быть вовлечены во что-то подобное, это выходит за всякие рамки. Я бы мог вам сказать…

— Ничего подобного не было, лорд Кальфус-Меделл, успокойтесь, — прервала его Кальпурния. — Я и арбитр Накаяма лишь проконсультировались у них по поводу оружия, которое использовал колдун-убийца при первом покушении на меня.

— Я думал, что Механикус забрали то, что от него осталось.

— Нет. Сегодня ночью мы представили оружие делегации Тудела. Макрисс Тудела изучил его и сказал, что оно не могло быть изготовлено каким-либо известным ему гидрафурским мастером. В системе есть лишь горстка машинных кузнецов, способных на такое, и они этого не делали. В конечном итоге, информация оказалась полезна лишь для исключения, чтобы расширить наш список людей, которые, по нашему мнению, не могли стоять за всем этим. Но теперь можно предположить, каковы будут следующие один-два шага.

— И каковы же? — спросил он.

— Это пока что решается, — схитрила Кальпурния. — Уверяю, вам будет предоставлена любая информация, которая может оказаться для вас полезна, лорд Халлиан. Мы должны продолжать сотрудничество, сохраняя мир Императора на протяжении всей Вигилии, и я уверена, что мы также будем сотрудничать в том, что касается расследования. Почему бы нам не обсудить это дело, когда я вернусь в Босфорский улей? Я надеюсь прибыть туда сегодня в течение дня.

Раздался краткий двойной выстрел статики, и повисла еще одна долгая пауза. Кальпурнии даже показалось, что связь разорвалась, но тут Халлиан ответил.

— Похоже, нам есть еще что обсудить и выяснить, арбитр Кальпурния. Хорошо. Я извещу вас.

Ничего не щелкнуло, просто повисло молчание, которое длилось минуту, две, три, пока Кальпурния не решила, что это означает конец разговора.

Транспортный ангар Крест-Четыре находился на платформе, расположенной между сваями под основным массивом крепости и снабженной множеством рамп и цепных подъемников, связывающих ее с улицами и воздушными дорогами города. У Кальпурнии было немного времени, чтобы поразмышлять над таким устройством, и она успела прийти к неодобрительному выводу: и сам ангар, и рампы выглядели крайне уязвимо для снайперских пуль и реактивных снарядов, которыми их могли бы обстреливать из башнеобразных жилблоков вокруг.

Вереница «Носорогов» с грохотом скатилась по рампам в пять часов утра, прямо посреди смены патрулей. Дождавшись окна в потоке транспорта, они выехали один за другим, потом в унисон повернули и помчались по широкой магистрали, поднятой на эстакаде. Одно отделение в ведущей машине, еще одно в замыкающей, скамьи средней же были полностью предоставлены в распоряжение Кальпурнии, которую сопровождал лишь экипаж из двух водителей.

Накаяма остался в Крест-Четыре, чтобы проинспектировать процедуры по регулированию воздушного пространства. Кальпурния согласилась с этим решением, но теперь ясно чувствовала его отсутствие — ей хотелось снова поговорить с ним. От воспоминаний о предыдущих нескольких днях едва не кружилась голова: Собор, Врата Аквилы, «Аурум Санктус» и обратно. Тупик на «Санктусе» означал, что след остыл сильнее, чем она считала, и с каждым мгновением холодел все больше. Она даже начала сомневаться, что атака во Вратах вообще имела отношение к колдуну-убийце.

Были и другие побочные эффекты, о которых она еще толком не задумывалась. Второй рабочий с повозки, необходимость выяснить, кто владел этой машиной. Проверка безопасности всех ворот Августеума, чтобы убедиться, что Арбитрес подготовлены к подобным ситуациям в будущем. Парализовавшие дорожное движение заторы по всему юго-западному склону улья, которые только начали рассасываться два дня спустя. При всей своей статусности и странностях, Босфорский улей и прилегающий к нему мегаполис не отличались от любого другого плотно населенного имперского города, поэтому заторы создавали напряжение, напряжение создавало беспорядки, и вдоль основных транспортных артерий подобно лесному пожару вспыхивало насилие.

Во Вратах Аквилы также погибли невинные имперские граждане, затоптанные бегущими или настигнутые огнем. Кальпурния знала, что если бы этот ужасный инцидент повторился заново, она бы отдала те же приказы, и эти люди все равно бы погибли. «Ut iusta esse, lex nobis severus necesse est, — как часто повторяли в Схола Арбиторум, — чтобы быть справедливым, наш закон должен быть жесток». И, как еще говорили, «Lex Imperatoris, quia via vitarum nobis, obiesquat — закону Императора нужно подчиняться, пусть даже ценой жизни». Размышлять над этим было нелегко, особенно сидя в одиночестве на трясущейся стальной скамье в грохочущем по чужому городу танку, в предрассветных потемках, но каждый арбитр знал, что власть Имперского Закона дается определенной ценой.

«Право командовать покупается выполнением долга», такова была ультрамарская максима, которую Кальпурния усвоила уже к десяти годам. Эта надпись была вырезана на полированном кварце над дверью главного особняка семейства Кальпурниев и начертана под печатью в кратком напутственном письме от отца, когда она получила поощрительное звание в командовании гарнизона на Эфеде. Во многих гарнизонах сегментума Ультима, где действия арбитров неизменно вызывали гибель гражданских, были специальные проповедники, которые посещали семьи погибших для особых служб, которые должны были ускорить путь этих несчастных душ к престолу Императора. Кальпурния не знала, распространялась ли эта традиция настолько далеко (маленькая, безропотная часть ее разума отметила еще одну деталь службы на Гидрафуре, которую она не знала), но если нет, тогда ей хотелось бы взрастить здесь этот кусочек своей родной культуры.

В смотровые щели проник свет и быстро исчез, и Кальпурния выглянула наружу. Они только что проехали под рокритовой аркой, залитой светом посреди городского сумрака, и по ней ползали бригады рабочих, смывая отложения грязи. Она вспомнила, что в горах файлов ей попадалась информация о стройках и работах по благоустройству в Босфорском улье и равнинном городе, которые спешно производились чуть ли не в последние минуты перед мессой. Теперь вокруг можно было увидеть множество других очагов активности, разбросанных по всему городу, словно пятна света. Работы велись в лихорадочном темпе, невзирая на рань, чтобы закончить все дела до того, как начнутся обязательные дни отдыха.

Маленькие освещенные участки попадались все чаще по мере приближения к яркому массиву Босфорского улья, возвышающемуся над окутанными дымом городскими кварталами. Через полчаса они проехали мимо вереницы статуй имперских мучеников, которых Кальпурния не узнавала. Их раны были изваяны с подобающим натурализмом, а глаза благочестиво устремлены в небо. Дальше появился миниатюрный город, множество временных амфитеатров из мостков и укрепленных плит, которые стояли вплотную друг к другу на пустой площади. Потом — пара триумфальных обелисков в память давно умерших адмиралов. Рабочие закутывали их в темные ткани и осторожно устанавливали автоматические механизмы, которые должны были сбросить с них траурный покров и наполнить воздух алыми фейерверками в тот же миг, как прозвонят к началу Сангвиналы. Дальше, там, где улицы сужались, были установлены огромные щиты с картинами, а между зданиями висели знамена; во время празднеств после мессы они станут яркими и радостными, но сейчас они придерживались общего торжественного, призывающего к покаянию духа Вигилии. Гигантские образы были просты, если не сказать примитивны, но все равно впечатляли: страдающие еретики с дикими глазами бродили во тьме, которая символизировала их души, стилизованные изображения Императора, отвернувшего свой лик, святых и ангелов, плачущих вокруг Него. Эти отдельные ярко освещенные участки активной деятельности создавали странное ощущение, как будто город вокруг то включался, то выключался по мере движения. Кальпурния осознала, что видит их столь часто лишь потому, что едет по одной из главных транспортных артерий, ведущих к подножию улья, и у нее появилась идея.

— Рандомизируйте маршрут, пожалуйста, — сообщила она в отделение водителя. — Выберите какой-нибудь патрульный маршрут, ведущий к основанию Стены, и следуйте по нему, а не по главной дороге. Сообщите остальным двум «Носорогам», только кодом, даже если вокс-частота закрыта.

Меньше чем через минуту они свернули с шоссе и устремились вниз, в похожий на ущелья лабиринт стеков и шпилей. Нижние улицы были узкими, как щели, стиснутыми среди башен, нависающих над их краями. Кажется, на Гидрафуре было модно строить дома со сплошными стенами, поднимающимися минимум на двенадцать этажей, а улицы оставлять глухими и плохо освещенными. Теперь, когда они съехали с главной дороге, стало видно больше людей — суетливых, шарахающихся ночных людей, которые избегали встречи с «Носорогами» Арбитрес, страшась проверки документов или отлова нарушителей комендантского часа.

Но даже здесь, внизу, к искреннему удивлению Кальпурнии, шли приготовления к празднествам. Бригады рабочих были меньше, и она с одобрением отметила, что некоторые из них были облачены в шипастые венки и безрукавки из грубой мешковины, какие носят каторжники, и ими руководят надсмотрщики в униформах Арбитрес или Экклезиархии. Работа у них тоже была поскромнее: меньше гигантских статуй и строительных площадок, больше обычный ремонт дорог и зданий и простенькие религиозные знамена.

В кабине водителей раздался треск вокс-решетки, и Кальпурния сдвинулась вперед, чтобы услышать передачу.

— Путь вперед заблокирован, мэм, — сказал ей второй водитель. Это была женщина с узловатым шрамом, который зигзагом проходил вдоль щеки под челюсть, и из-за этого у нее как-то странно двигались губы. — Контролеры из башни Нижнего дока только что сообщили по воксу. Там ведутся работы, не законченные в срок. Мы об этом не знали, пока не доложил один из пеших патрулей. И нам сообщили только потому, что контролеры поняли, где мы находимся.

— Откуда они знают, что мы здесь?

— Все транспортные колонны отслеживаются, и мы объявили о въезде в их зону, когда свернули с магистрали.

— Выберите случайный альтернативный маршрут. Сейчас же.

Женщина кивнула и что-то пробормотала в вокс узкого диапазона, и через миг они круто повернули на еще более узкую улицу, зажатую меж рокритовых утесов и освещенную тусклыми цепочками фонарей.

— И больше ничего не транслировать на широкий диапазон. Мне все равно, поприветствует нас диспетчер или нет. Только узкий, и только чтобы держаться рядом при смене маршрута и передавать инструкции.

— Есть, мэм.

Кальпурния любила правила и порядок, и, когда еще занимала низшие арбитраторские должности, очень недоверчиво относилась к тому, какое значение ее тренеры и командиры придавали интуиции и чутью. Это суждение ей позже пришлось переоценить, а также добавить новый пункт в свой список главных орудий Арбитрес: страх и благоговение; шоковая дубинка, ловчий ястреб и снаряд «палач»; «Носорог», кибермастиф и Книга Закона… и это чувство, когда вроде бы невинный факт странно давит на сознание, когда чувства воспринимают его как нечто самую малость неправильное, словно косо висящую картину, которую ты видишь уголком глаза, тихий тревожный голосок, шепчущий «Подожди… здесь что-то не так».

На втором повороте это чувство усилилось. Новую улицу почти полностью перегородил гусеничный краулер, припаркованный посреди дороги и поддерживающий плотную сеть лесов, примыкающих к стенам. Водитель головного транспорта вовремя его увидел и свернул, пока еще была возможность, но Кальпурния успела посмотреть на машину через прибор ночного видения. На платформе краулера были люди, которые устанавливали леса, но у них не было никаких других вещей — ни знамен, ни картин — и все они перестали работать, завидев приближающиеся «Носороги», и следили за ними, пока те поворачивали.

Они устремились дальше по настолько узкому переулку, что Кальпурния могла бы высунуть руку через смотровую щель и ободрать подушечки пальцев о стены зданий. Потом они выехали на пересечение с другой, широкой улицей, путь впереди преграждали рычащие машины оранжевого цвета, которые только что начали взламывать дорожное покрытие, и рампы, ведущие вниз в обе стороны, были ярко освещены, но пусты. На той, что слева, было двое мужчин, которые пригнулись, когда «Носороги» проезжали мимо. Среди общего чувства тревоги Кальпурния ощутила быструю, острую, как боль в зубе, вспышку удовлетворения. Они совершили оплошность.

— Повернуть. Полный разворот, сейчас, до перекрестка. Обратно тем же путем, которым мы приехали, по собственным следам. Двигайтесь. Сейчас же.

Понимание, что нечто идет совершенно неправильно, возникло в голове уже полностью сформировавшимся, и Кальпурния не стала тратить время на сомнения. Она с трудом удержала равновесие, когда три БТР крутанулись практически на месте и снова ускорились, въезжая обратно в переулок. Это впечатляло: «Носороги» делались крепкими и надежными, а не быстрыми и маневренными, но водители заставляли их огибать углы с таким изяществом, словно это были багги для преследования. Они выехали из переулка, промчались мимо лесов с рабочими, потом Кальпурния заставила их еще раз повернуть и через какое-то время остановиться. Ее с силой качнуло вперед, к водительскому отделению, когда машины затормозили. Они находились на тихой пустой улице, настолько тесной, что она напоминала тоннель из почти дочерна закопченного и грязного асфальта и рокрита, стены которого покрывали граффити и потрепанные листовки. Кальпурния приказала отключить световые сигналы, взяла пистолет и потянулась к люку.

Понадобилось три минуты, чтобы определить, что рабочие не следуют за ними, и еще две, чтобы твердо пресечь протесты проктора-руководителя конвоя, настаивавшего, что надо вызвать подкрепление. Через восемь минут после того, как арбитры остановили и выключили «Носороги», они начали работу. В первом и третьем транспорте находилось по десять вооруженных арбитраторов, и вместе с ними наружу вышло трое вторых водителей в более легкой броне, которые заметно нервничали по поводу того, что им пришлось оставить своих товарищей одних.

— Вы трое с нами не пойдете, — тихо сказала Кальпурния, глядя на женщину из своего собственного «Носорога» со шрамом на лице. — Откройте верхние люки своих машин, установите орудия и зарядите их. Что у нас есть? Картечные пушки, стабберы?… Штурмболтеры. Хорошо. «Носороги» будут второй волной. Все остальные, слушайте сюда. Эти рабочие — ненастоящие. Они должны были поймать нас в ловушку, когда мы съехали с шоссе, но мы их перехитрили, сменив маршрут. Поэтому они вынуждены были двигаться дальше, пытаясь опередить нас. Они достаточно хороши, чтобы шпионить за нами или угадывать, какой дорогой мы поедем, чтобы перегородить ее, но все это они проделали слишком быстро, чтобы это выглядело как совпадение.

— Мы атакуем их, мэм? — спросил один из прокторов отделений.

— Только не в лоб. Что бы они ни задумали, они подготовлены к тому, чтобы справиться с тремя «Носорогами», потому что именно их они ожидают. Замки всех дверей в этом городе должны быть оснащены мастер-системой Арбитрес. Так? Хорошо. Мы войдем в это здание и выйдем… где-нибудь, где сможем выбраться через те леса или за ними. Понадобится приличное количество шок-гранат, у вас есть?.. Хорошо. Как только мы дезорганизуем эту засаду, «Носороги» завернут на ту улицу и предоставят нам огневую поддержку. Кроме того, в этот момент вы сообщите в ближайший участок, чтобы они высылали подкрепление.

— Арбитр-сеньорис, вы уверены, что нам не стоит вызвать поддержку сейчас, чтобы ударить по ним с превосходящей…

— Нет. Даже если они не перехватят сигнал и не услышат, что они едут, то к тому времени, как подкрепление сюда доберется, они удерут или найдут нас и атакуют на своих правилах, а не на наших. То, что предлагаю я, рискованно, но если мы не пойдем на риск, это не сработает. Мы и так уже много времени потратили, — она надела шлем. — Закон приказывает, Император хранит. Пойдем.

Главный вход в башню, отделяющую их от краулера, находился в дальнем углу здания, в тени под навесом. У Кальпурнии пока еще не было ключа-печати, но печати проктора хватило, чтобы открыть замки, и защитные скобы с лязгом убрались в стены. Через миг они уже взобрались по узкой лестнице в галерею, огибающую огромный зал, который занимал первые три этажа и, судя по виду, еще и подземный уровень. Это место было резиденцией какой-то курьерской службы: в свете фонарей виднелись горы коробок с пристяжными лямками, чтобы их могли навьючить на себя люди или сервиторы, и вся галерея была забита рядами узких письменных столов с наклонными крышками, за которыми, будь сейчас день, горбились бы диспетчеры и учетчики.

Они прошли полгалереи, когда навстречу вышел охранник. Это был мужчина среднего возраста с косыми глазами, который нервно сжимал в руках длинноствольный лазпистолет. Кальпурния сомневалась, что он распознал ее знаки отличия, но охранник, видимо, понял, что она гораздо выше по званию, чем ведущие арбитры и прокторы, к которым он привык.

— Мне очень жаль, сэр арб… э… мадам арбитр. Я не знаю, по какой причине вас сюда вызвали, я ни о чем таком не слышал. Не то что… не хочу сказать, что вы здесь нежеланные гости, конечно, но…

— Нам ничего не нужно в вашем здании, нам надо лишь пройти сквозь него. Мы должны выйти к… — она попыталась сориентироваться. К западной стене, к южной?… — К стене, которая нависает над узкой улицей, где рабочие устанавливают какие-то леса.

— О. Я за ними приглядывал, мэм, ничего подозрительного. По-моему, нашей охране ничего не сообщали о том, что они тут будут ночью работать, что немного необычно, но я понимаю, что процедура информирования…

— Хорошо. Нам нужен доступ к окну, балкону или любому другому выходу рядом с этими лесами. Сейчас же.

«Кровь Жиллимана, неужто все гидрафурцы так любят попусту болтать?»

Охранник поспешно отвел арбитров к большому лифту, который с гудением поднял их вверх, на какую высоту — оценить было невозможно. Потом они осторожно прошли сквозь запутанный лабиринт коридоров и каморок, забитых едва различимыми горами инфопланшетов и бумаг. Арбитраторы позади Кальпурнии вполголоса ругались, проталкиваясь со своими щитами через тесное пространство. Она едва не дрожала от возбуждения к тому времени, как охранник открыл заслонку в стене и жестом пригласил их в наполненную эхом полость между внутренними помещениями и внешней стеной.

Кальпурния ничего не слышала. Если люди на лесах действительно вели какие-то работы над зданием вместо того, чтобы просто создавать иллюзию деятельности, то они их прервали.

— Здесь можно выйти на карниз, который мы используем для ремонта внешних воздуховодов, — сказал охранник, стоявший на маленькой металлической лестнице под люком, встроенным в стену. — Замки уже открыты. Карниз идет вдоль всего здания, но он узкий, мэм, и перил нету. Вам бы там поосторожнее, — он моргнул, когда его посетила идея. — Может быть, я туда первый пойду, разведаю все, и…

— Нет, — прервала его Кальпурния. — Эти люди будут только рады пристрелить вас, как только увидят человека на карнизе.

Было забавно видеть, как под удрученным выражением его лица проскальзывает облегчение. Кальпурния, в свою очередь, чувствовала облегчение от того, что он не стал настаивать. Остальные уже собирались вокруг люка, благословляя свое оружие и обмениваясь знаками аквилы. Кальпурния прошла между ними, приложила ладонь к открывающему рычагу, пробормотала благословение на битву и распахнула люк.

Они вышли из здания на высоте десяти этажей, на дальнем краю лесов. Краулер на улице внизу служил опорой для раздвижного крана, от которого расходились в стороны поперечины, прикрепленные к рокритовым стенам специальными крюками. Какой-то частью разума она отметила лежавшие на балках трубы и подставки и предположила, что они предназначены для чистки, чтобы обезвредить и смыть загрязняющие вещества, осевшие на здании. Но все ее сознание ликовало от того, что она оказалась права. Люди, неподвижно стоявшие на лесах, не были чистильщиками: они застыли в настороженных позах, сжимали оружие и наблюдали за улицей на случай, если «Носороги» вернутся из-за угла.

«Карниз» на самом деле оказался выемкой в боку здания высотой с человеческий рост и шириной в метр, но благодаря темноте Кальпурния могла не обращать внимания на высоту и легко двигаться по нему. Они все еще находились на том уровне, где стены были глухими, лишенными окон и вообще какого-либо обзора. Остальные следовали за ней так тихо, насколько могли, но сапоги Арбитрес не слишком способствовали скрытности, да и лязг люка заглушить никто не мог. Некоторые из людей, сидевших в засаде, начали поворачиваться на звук за спиной. Хватит скрываться, хватит торчать здесь, словно птицы на насесте. Пора быть Арбитрес.

— Поприветствуем их, — сказала она, и арбитры, идущие гуськом позади, включили фонари, подняв их повыше и подальше от себя. Силуэты на лесах превратились в людей — коренастых мужчин, похожих на рабочих в ничем не выделяющихся спецовках цвета хаки — которые удивленно заморгали на свету.

— АДЕПТУС АРБИТРЕС! — объявила Кальпурния в приемное устройство своего вокс-обруча. В тишине утренней улицы хватило бы и ее собственных легких, но голос подхватили и приумножили маленькие вокс-передатчики, пристегнутые к краям щитов Арбитрес позади нее. — Во имя Лекс Империа, бросьте оружие и сдайтесь для праведного суда.

И, конечно же, люди на лесах тут же вскинули оружие.

Слепящие лучи сбили наводку первому, кто атаковал, и его крак-граната попала в стену над головами арбитров, выбив из нее кусок. Кальпурния прицелилась, прислонилась спиной к стене и метким выстрелом сбила его с насеста, думая про себя, что все это ее совершенно не удивляет.

Арбитрес хорошо знали свои роли. Стоящие сзади держали фонари и продолжали целить лучи в лица врагов. Те, что были спереди, прижимались спинами к зданию и выставляли перед собой щиты, чтобы выставить стволы дробовиков в амбразуры и вести непрерывный огонь на подавление. В воздухе шипели и визжали снаряды. Кальпурния двинулась дальше по карнизу с полудюжиной арбитров за спиной, засунув пистолет в кобуру и отцепив дубинку с пояса.

Тех, кто устроил засаду, самих взяли врасплох, и это обернулось для них скверно. Чрезмерно полагаясь на свой план — стрелять сверху в «Носороги», катящиеся по улице — некоторые из них даже привязали себя к лесам для большей устойчивости и теперь пытались высвободиться. Другие запаниковали и начали спускаться на краулер, бросая оружие или оставляя его болтаться на балках и перекладинах.

— «Носороги», вперед! — крикнула Кальпурния в вокс-приемник. — Накрыть основание крана!

Они ждали приказа и тут же выехали из-за угла, почти заглушив перестрелку тревожными сиренами. Штурмболтеры, торчащие из люков каждой машины, осыпали нижнюю часть крана смертоносными микроракетами, снесли верхнюю часть водительской кабины и ударили, будто молоты, по опорным балкам.

Противник попал в ловушку, но не собирался сдаваться. Ответный огонь с лесов стал более концентрированным. Осколочная граната разорвалась над карнизом, шрапнель застучала о шлемы и щиты, и двое арбитраторов, сбитые с ног взрывной волной, с воплями рухнули вниз.

— Берегись, шок! — раздалось за спиной Кальпурнии. Она пригнулась и как могла втиснулась в стену, и откуда-то сзади вылетело три трубчатых гранаты. Миг они описывали дугу в воздухе, она ясно услышала, как они со звоном ударяются и отскакивают от крана, а потом шоковые гранаты издали «ка-вапп», от которого заложило уши, несмотря на подкладку шлема. С лязгом и треском задевая леса, тела оглушенных людей посыпались вниз, на улицу.

Забыв о высоте, Кальпурния побежала к месту, где кран соприкасался со стеной, схватилась за перекладину и запрыгнула на него. Арбитраторы позади двигались вперед немного медленнее, подняв щиты и обстреливая все вокруг нее. Они зарядили оружие самонаводящимися «палачами», которые теперь с характерным гудением пролетали мимо Кальпурнии и огибали леса в поисках жертв.

Мимо просвистела граната, отскочила от щита арбитратора за ее спиной и взорвалась в воздухе. Взрывом Кальпурнию бросило вперед, и она использовала импульс, чтобы схватиться за очередную балку и спрыгнуть вниз, на платформу из стальной решетки. С крюка для вещей неподалеку свисала разгрузка с гранатами. Человек с гранатометом, которому она принадлежала, отступил в переплетение лесов внизу и теперь пристально глядел на Кальпурнию, перезаряжая оружие. Она бы не успела добраться до него вовремя, поэтому, ухватившись за перила, она выбросила руку вперед и ударила дубинкой по одной из перекладин. Синяя вспышка энергии заставила его взвизгнуть и отдернуться, и, пока в его глазах еще плясали пятна, она спрыгнула вниз, восстановила равновесие, и едва мужчина поднял гранатомет, врезала ему незаряженной дубинкой по колену. Он завопил и попытался что-нибудь схватить для опоры, но рубящий обратный удар сломал ему пальцы, и он слетел с платформы вниз.

Позади него в полумраке возник еще один силуэт, раздался щелчок автоганного магазина, встающего на место. Кальпурния схватилась за столб рядом с собой, выбросила ноги вперед и упала, сев верхом на балку, на которой раньше балансировала. Очередь с грохотом прошла сквозь леса. Под аккомпанемент ругани и криков Арбитрес наверху она проползла вперед на два шага, поднялась на ноги — скорее за счет рефлексов и веры, чем чего-либо еще — и сделала длинный фехтовальный выпад дубинкой, угодив стрелку в живот. Грохнул разряд энергии, полетели искры, человек согнулся пополам и рухнул наземь.

«Носороги» встали прямо внизу и включили прожекторы. Внезапно леса из темной паутины теней, фонарных лучей и цепляющихся силуэтов превратились в ярко озаренную решетку из желтого и черного металла. Это окончательно сломило противника. Арбитрес на карнизе все еще находились в тени, добросовестно выпуская снаряды-«палачи», и перестрелка превратилась в беспорядочное бегство: последние участники засады прыгали и карабкались вниз, будто спугнутые обезьяны, крича от страха или гнева. Один-два еще пытались лихорадочно отстреливаться, пока беспощадно точные очереди штурмболтеров не разнесли их на куски. Еще двое приземлились на краулер и попытались сбежать, но шоковая граната отбросила их назад с кровью, текущей из ушей и ноздрей. Еще горстка остановилась на месте и подняла руки в жесте сдачи. Рядом на платформе лежали их товарищи, сбитые вниз во время боя, и те, кто еще мог, стонали и звали на помощь.

Чувствуя, как болят руки и плечи от нагрузки последних несколько минут, Кальпурния увидела, как женщина-водитель со шрамом на лице высунулась из верхнего люка ее «Носорога», держа в руках охапку кандалов. Она шагнула с крыши машины на платформу краулера, и в этот миг Кальпурния, все еще стоявшая в нескольких метрах над ней, услышала, как кто-то ахнул, и сдавленный крик, что-то вроде «Она!»

Снова это нервное состояние, это чувство «что-то не так», буквально закричало внутри. От его внезапного натиска руки и ноги как будто отяжелели, заскользили по балкам, и она закричала, чтобы женщина вернулась, ушла под прикрытие штурмболтеров. Слишком поздно. Арбитрес на карнизе открыли огонь для предупреждения, двое человек, прижавшихся к лесам, задергались и упали, и все же один из раненых, лежащих на земле, схватил висящий на шее хеллпистолет и выстрелом снес женщине полголовы, прежде чем тройной поток добела раскаленных снарядов штурмболтера с пронзительным воем смел все живое с платформы краулера.

Двенадцатый день Септисты

Шесть дней до Мессы святого Балронаса.

Поминовение Невинных из Суэл.

Религиозные ритуалы для этого дня должны быть заранее назначены Распорядителем Вигилии и переданы герольдами во все места поклонения. Таким образом, в этот день проводятся три службы, соответствующие выбранным в этом году поучениям и текстам, и к ним можно дать лишь немного общих указаний. Службу у Врат Пилигримов в память о Суэлах могут посетить только прямые потомки Невинных из Суэл, чье родство подтверждено Экклезиархией. Памятуя о пиршестве, которое произойдет завтра, сегодня следует быть умеренным в пище.

Глава седьмая

Перестрелка на лесах стоила Арбитрес четырех жизней: три арбитратора упали с карниза, еще один погиб от удачного выстрела противника, прошедшего сквозь смотровую щель в щите. Убитая женщина-водитель — Кальпурнии понадобилось больше часа, чтобы выяснить, что ее звали ведущий арбитр Вассбин — округляла счет.

Другие препятствия на пути тоже были засадами, как она и думала. Тройная ловушка на перекрестке, из которой кавалькада «Носорогов» вовремя выскользнула, была подстроена так: техника перегородила улицу, а под рампами прятались стрелки, готовые в нужный момент подняться и захлопнуть капкан. Та засада, о которой их предупредили по воксу, стартовала как настоящий дорожный ремонт, но к тому времени, как к ней приблизились шесть отделений арбитраторов, захватившие это место вооруженные люди уже давно сбежали, оставив после себя только защитный вал из вырытой земли, коробку стаб-патронов и гранатомет, который все еще стоял на сошке дулом в том направлении, откуда должны были ехать «Носороги».

Засада на перекрестке распалась не столь бесследно. Они не знали, как отреагировать на звуки перестрелки, доносящиеся с соседней улицы, и начали колебаться и спорить. Некоторые сбежали, когда арбитры разделались с последними участниками засады на лесах, а другие оставались на своих постах, пока не прибыл первый из отрядов поддержки и порвал их на мелкие кусочки.

Поймать удалось восьмерых — шесть мужчин и двух женщин, однако никто из них не был руководителем и не знал ничего о том, кто стоял за планом. Некоторые из них были настоящими рабочими, даже входили в те бригады, чье оборудование было использовано для создания импровизированных баррикад; приказы они получили от своих начальников, а из тех никто не выжил. К рассвету все места, где были назначены ремонтные работы, кишели арбитрами, которые выстраивали ничего не понимающих рабочих вдоль бортов «Носорогов» и обыскивали тележки с инструментами и кузова грузовиков.

Этот приказ поступил от кого-то из командующих городскими участками, не от Кальпурнии. Она бы могла им сказать, что смысла в этом не было — в засадах сидели низкопробные наемные бойцы, чье преимущество было в быстрой доступности и дополнялось недостатком моральных принципов и уважения к Арбитрес. «Крюкоспины», так их здесь называли — словечко пошло от обычая подвешивать преступников на борта «Носорогов». Но к тому времени Кальпурния уже вернулась в Башню Карателей и наблюдала, как привозят арестованных. По пути вниз, к камерам, всех их протаскивали мимо нее, и она специально сняла шлем, чтобы каждый мог ясно увидеть ее лицо. Реакция арестантов дала твердое обоснование для уже имевшихся у нее подозрений.

Кальпурния узнала о второй партии арестованных только тогда, когда перед ней положили их бумаги, и потребовала ответа, почему она должна расписываться за людей, захваченных в ходе какого-то «Телль-Керлиганского рейда». Выяснилось, что пока она преследовала «Санктус», целевая группа Арбитрес атаковала отгрузочный склад Телль-Керлиганов, к которому была приписана взорвавшаяся повозка, и притащила оттуда две дюжины перепуганных клерков и водителей. Вместе с ними прибыл рапорт от Барк, которого не было времени читать, поэтому Кальпурния просто сунула его в карман на поясе.

Несмотря на шум и тряску, ей удалось немного подремать во время пути обратно к Стене, но она все же добралась до собственных покоев, прежде чем позволить усталости овладеть собой. Растянувшись на кровати, скинув панцирь и выставив ноги в сапогах с краю постели, Кальпурния на миг прикрыла глаза, чтобы дать им отдохнуть, и неожиданно для себя проснулась через целых два часа. На столе в большой комнате обнаружились фрукты, кофеиновый сироп и охлажденные полотенца. Жадно проглотив еду и с наслаждением вытеревшись, она задумалась, возможно ли приставить к медалям персонал, с которым она никогда не встречалась лично. Потом зазвучал дверной сигнал.

Это был Павлос Калапек, главный адъютант Дворова, с серьезным лицом, в безупречной униформе с официальной перевязью и с сообщением о том, что арбитр-майоре желает принять ее в своих покоях. Она начала придумывать ответ, что-нибудь насчет того, что надо подготовить доклад о взятых под стражу арестантах, чтобы взять его с собой, но адъютант отступил назад и сделал вежливый жест, как бы уступая дорогу. Стало очевидно, что это дело не относится к делегации четвертого уровня, она же «когда вам будет удобно». Кальпурния безропотно нацепила панцирь поверх прилегающего к телу костюма и последовала за ним.

Калапек, видимо, предпочитал не топтать коридоры ногами, и поэтому Кальпурния терпеливо стояла за ним на маленьких моторных салазках, которые провезли их через жилые уровни в высокий сводчатый зал в самом сердце бастиона Врат Справедливости. По дороге она вылавливала важные детали из доклада Барк, насколько это было возможно. (Следуя истинно гидрафурскому духу, никто из тех, кто обитал в этом месте, не начинал свои рапорты с краткого резюме). Под строгими взглядами арбитраторов и судей, изображенных в мозаике, мраморе и стекле, она сошла с салазок и поднялась на запертом, хорошо охраняемом лифте в первый из нескольких тамбуров, которые вели в комнату для аудиенций арбитра-майоре. Пробираясь сквозь них, Кальпурния отметила, что они чрезмерно вычурно украшены, и им недостает внушительности, типично для Гидрафура. Это не слишком улучшило настроение, и то, что последнюю пару дверей перед ней открыл сам Дворов, уже не так ее удивило.

— Заходите, Шира. Думаю, вам надо привыкнуть, что вы будете встречаться со мной здесь. У вас уже довольно высокий чин, так что не надо стоять и ждать у моих дверей, как какой-то новобранец, ждущий лекции от командующего схолой.

Маленький круглый стол для совещаний, за которым она сидела, когда в первый раз была в этой комнате, теперь исчез, вместо него стояла накрытая белой скатертью скамья, на которой был разложен завтрак Дворова. В окне виднелось солнце, нижний край которого едва приподнялся над горизонтом, и утреннее небо цвета абрикоса, где выделялись яркие булавочные головки низких орбитальных станций и рассекающая небосвод серебряная полоса Кольца.

— Шира, вы обладаете редким умением находить проблемы в совершенно неприличное время суток, — сказал Дворов из-за спины, увидев, что она смотрит на рассвет. — Я уверен, именно это скажет Нестор, как только увидит вас в следующий раз. Что до меня, то я скажу одно. Ни мне, ни кому-либо еще нет пользы от того, что вы терзаете себя попытками все время оставаться на ногах.

Возле скамьи стояло два табурета, вырезанных из какого-то темного, черно-красного дерева. Дворов жестом пригласил ее занять один из них, подцепил второй ногой, подтянул к себе и сел.

— Я выполняю свой долг, как могу, сэр, — несколько сухо ответила Кальпурния. — Кажется, за мной сложилась репутация человека, который не умеет толком делегировать полномочия, но я думаю, что у меня есть хорошая причина стремиться на передовую. Я веду дело о покушениях на мою собственную жизнь, арбитр-майоре. Хотя я уверена, что на Гидрафуре есть всевозможные запутанные протоколы, диктующие, как разбираться с такими проблемами в общественно приемлемой манере.

После всех этих событий Кальпурния чувствовала себя уже немного другим человеком — она и припомнить не могла, когда последний раз так разговаривала с вышестоящим офицером. К ее довольно удивленному облегчению, Дворов только улыбнулся и указал на стол.

— Хороший ответ, — сказал он, наколов на серебряную иглу пропитанный сиропом кусочек какой-то выпечки. — Но я тоже знаю, что делаю. Я знаю, что, если бы не вызвал вас сюда, вы бы весь день без передышки допрашивали людей, которых только привезли, и наблюдали бы за обыском строительных бригад. И упали бы замертво еще до того, как солнце снова сядет. Поверьте, я беспокоюсь за вашу жизнь не меньше, чем вы сами.

— Понимаю, сэр, — сказала она, разглядывая пищу. Как это уже было во время полета на «Санктус», она внезапно осознала, что ужасно хочет есть и крайне устала, но на столе не было ни одного блюда, которое она могла бы распознать, и к тому же она уже чувствовала себя слишком пристыженной, чтобы начать поедать завтрак арбитра-майоре у него на глазах.

— Во-первых, Шира, я бы совершенно не хотел терять столь достойного и многообещающего молодого арбитра, как вы, особенно после того, как вас привезли из такой дали. И даже если не затрагивать лично вас, мне совершенно не нравится идея того, что кто-то смог произвести настолько хорошо организованную атаку против Адептус Арбитрес и порядка, хранимого нами. И особенно мне не нравится то, что это произошло в такое время, когда рабочие отношения между имперскими властями Гидрафура столь натянуты, как сейчас.

Он с любопытством перевел взгляд со стола на Кальпурнию, и она запоздало поняла, что завтрак был подан явно не на одного человека.

— Вы говорите об этих конфликтах между Министорумом и Флотом, — сказала она, склонилась над едой и попыталась идентифицировать наименее подозрительно выглядящее блюдо.

— Да, сейчас главный очаг напряженности — это Министорум и скоропалительная кампания, устроенная епархом, чтобы получить контроль над распределением должностей во Флоте. Но это лишь поднимает больной вопрос о том, какую роль Адептус вообще играют на Гидрафуре. Гидрафур выглядит как самый обыкновенный имперский мир, когда ты на нем находишься, но не стоит заблуждаться. Это — система Флота, и Флот всегда был недоволен, что ее главная планета ему не принадлежит. Так, разумеется, повелось с самой Эпохи Отступничества. Бухарис и его приспешники оставили глубокий след на всем сегментуме. Указ о разделении, выпущенный Администратумом, был попыткой создать в системе гражданский противовес Флотским властям, чтобы они уравновесили друг друга.

— Это как Имперская Гвардия, которая не имеет права владеть собственным флотом, или как разделение Астартес Жиллиманом, — вставила Кальпурния, взяла ломтик какого-то белого фрукта и осторожно попробовала его. Тот оказался до ужаса кислым.

— Да, пожалуй, один и тот же принцип, — сказал Дворов и потянулся к кофейнику, который стоял на маленькой спиртовой горелке в центре стола. — Планета всегда была оплотом не-Флотских сил, практически всех, какие есть — святилище Экклезиархии, монастырь Адепта Сороритас, перевалочная станция Навигаторов и тому подобное. Даже большая часть того, что здесь создал Флот, не имела отношения к военной сфере. Фермы, чтобы снабжать офицеров качественной провизией, поместья для благородных офицерских династий. На Флоте есть такое выражение, которым до сих пор называют семьи, утратившие свои планетарные владения — «выселенные роды». Точно так же флотские семейства, из тех, что понадменнее, называют Монократа и новое аристократическое сословие планеты «саженцами». Но они нашли великое множество способов оттянуть и затормозить действие указа. Владения Флота на Гидрафуре просуществовали вплоть до убийства лорда-адмирала Инвистикона двести лет назад. После этого его крепость, которая находится в другом полушарии, забрала себе Инквизиция, и с тех пор планета Гидрафур является анклавом не-Флотской власти, каким ей и предназначено быть.

— Это сработало? — Кальпурнии понадобилось секунду помедлить, чтобы перейти с разговоров о наемных убийцах на историю Гидрафура, но она невольно испытывала все больший интерес к разговору.

Дворов закончил переливать кофеин в странную чашку, которая выглядела как уплощенный медный шарик с просверленной в нем полостью размером со стопку, и потянулся за каким-то другим сиропом, чтобы добавить его туда.

— Не слишком, — сказал он. — Мне всегда нравилось представление Империума в виде ледника. Огромный, прочный, он торит себе путь вперед, и никто не в силах его остановить. Но если взять все общество в целом, то это, по большей части, просто вода. Ее трудно удержать, и она все время стремится пробраться туда, куда хочет, и как хочет.

— Не уверена, что понимаю, сэр, — Кальпурния собралась с духом и еще раз куснула фрукт.

— Ну что ж, как и предполагалось, на Гидрафуре начали укрепляться иные ветви власти. Увеличился объем гражданских перевозок, присутствие Адептус значительно возросло, Навигаторы и Схоластия Псайкана обзавелись более крупной постоянной базой в Башне Слепцов, и Собор сам по себе стал довольно важным центром власти, пересечением множества паломнических маршрутов из северных секторов через Гаталамор и на юг. Проблема в том, что это не создало настоящий противовес Флоту, как подразумевалось. Все это лишь дало Флоту повод настаивать на еще более строгом контроле над остальной системой. Они покрыли крепостями и верфями все другие миры и все основные орбиты в обеих эклиптиках — и, конечно, имели на это право, совершенно справедливое право, но правила разделения позволили им управлять всей этой территорией еще более автономно, чем раньше. И, разумеется, есть еще множество лазеек в самом указе, о котором я уже говорил: политические браки, договоры и гильдии. Тому, у кого есть какие-либо владения или интересы на планете, не позволено иметь власть за ее пределами, а торговым картелям нужны граждане Гидрафура, с которыми они могли бы торговать…

— Синдикаты? — вставила Кальпурния, когда Дворов прервался на глоток кофеина. Тот кивнул и налил ей вторую чашку.

— Вы найдете это в своих ознакомительных досье, когда у вас будет время. Каждый синдикат номинально спонсируется лицами, имеющими общие интересы, из-за пределов системы, по хартиям от Администратума. Это предоставляет им доступ к гражданским перевозкам, которого нет у Флота, доступ к межпланетным коммерции и путешествиям, которые запретны для планетарной аристократии, а также навигационным привилегиям и правам прохода в некоторые районы, которые есть только у Флота и которые необходимы двум другим сторонам. Эта комбинация и создала институт синдикатов за те двести лет, что действует указ о разделе.

— И он так силен, что отношения с синдикатами стали так же глубоки, как родственные. Никто не представляется как «лорд Кальфус из синдиката Меделл», он сразу «Кальфус-Меделл».

— Именно так, хотя вы еще прочтете, что этот обычай существует лишь у гидрафурской стороны соглашения. Для внесистемных картелей отношения с синдикатами не столь всеобъемлющи, а для флотских семейств чрезмерное сближение со всеми этими делами считается несколько неприличным. И, разумеется, в то же время, как синдикаты постоянно борются между собой за власть — возможности для этого на Гидрафуре больше, чем предусматривалось разделением, но они все равно конечны — семейства тоже все время дерутся за ведущее положение в синдикате. Интересно, кстати, что вы спросили, — добавил он, сгребая ложкой фруктовое пюре на ломтик хрустящего хлеба, — о правилах защиты от покушений на убийство. Действительно, существуют довольно сложные традиции касательно того, как должны вести себя стороны в подобных войнах, в зависимости от того, происходят они внутри синдиката или выходят за его пределы, от относительного положения сторон и так далее. Ну а насколько твердо следуют этим традициям, когда они перестают быть удобны, это, конечно, уже другой вопрос, — Дворов заметил кусок плода в руке Кальпурнии и показал ей на супницу с тушеными ягодами. — Начинать следует с этого.

— Надеюсь, от меня не ожидается выполнение тех же правил? — спросила она, взяв одну из маленьких эмалированных мисочек, стоящих рядом с супницей. — Адептус Арбитрес отвечают лишь перед Императором и Законом и ни перед кем иным. Мы что, должны связывать себя каким-то идиотским сводом правил для аристократов? Ну да, разумеется, это же Гидрафур.

Наверное, все это говорила усталость. Кальпурния успела на миг ощутить шок, не в силах поверить, что сказала это таким тоном и такими словами, а потом поставила миску с ягодами и повернулась к арбитру-майоре.

— Сэр, прошу прощения за эту вспышку. Я забыла, с кем я… — но Дворов уже улыбался и махал рукой, требуя не продолжать.

— Не извиняйтесь, Шира, — сказал он, прожевав свою порцию. — Это не ваш старый пост. Мы разговариваем, как два старших офицера Адептус, и это не какая-нибудь казарменная головомойка, где вы стоите смирно и смотрите в стену, пока я на вас ору, — он кивнул на миску, стоящую на столе. — Это блюдо надо есть, пока оно горячее. Возьмите одну из этих ложечек.

Перейдя на более ровное дыхание, Кальпурния взяла ложку и попробовала содержимое своей миски. Ягоды имели кисловатый привкус, несколько напоминающий тот фрукт, но были протушены в каких-то мускусно-сладких пряностях, от которых ей захотелось чихнуть.

— На самом деле, все эти разговоры о том, как вы приспосабливаетесь к новому положению, а я кричу на вас, напоминают мне о том, зачем я вызвал вас к себе.

— Не для того, чтоб спасти меня от круглосуточного самоистязания допросами?

— В том числе. Но есть еще кое-что, о чем мне, пожалуй, следует рассказать вам, и я предпочитаю доносить подобную информацию лично, — он перехватил взгляд Кальпурнии. — Да ешьте же ягоды, Шира, я не собираюсь вас разжаловать или сделать выговор. Вы не нарушили свой долг. Фактически, можно сказать, что я хочу поговорить с вами о прямо противоположной проблеме.

— Противоположной? Я слишком усердно выполняю свой долг? Я понимаю, что, наверное, немного перенапрягаюсь.

— Меня беспокоит один конкретный нюанс, который вышел на первый план во Вратах Аквилы и во время контратаки на засаду, устроенную на окраине города. Шира, в Империуме существует благородная и почтенная традиция руководить напрямую с фронта. Когда вы проходили через тамбуры по дороге сюда, то должны были видеть образы мужчин и женщин, таких же, как мы, чьи статуи прославляют именно этот подход. Не то что бы я не одобряю этот принцип, но я не могу не спросить: если враги потратили столько усилий на ловушку, которая должна была повлечь вашу смерть, то, может быть, было несколько необдуманно устремиться прямиком в капкан и предложить именно то, чего они хотели?

— Вы думаете, мне надо было отступить от места засады?

Дворов отмахнулся.

— Я не люблю задним умом додумывать каждое решение, которое только приняли мои подчиненные. Я не собираюсь доставать карту и заставлять вас оправдывать все свои действия. Я даже не стану говорить вам, что лично руководить своим отрядом — всегда плохо. Вы ведь стараетесь продемонстрировать своим людям, что вы готовы сами встретить лицом к лицу любую опасность, в которую их направляете, так?

Кальпурния кивнула и съела еще ложку невкусных ягод — она как раз собиралась сказать то же самое.

— Не буду утверждать, что знаю все мысли, которые приходят вам в голову, — продолжал Дворов, — но я могу кое о чем догадаться. Вы очень явно ощущаете новизну своего ранга и положения. А также то, что вы на новом мире, в новой области галактики, где вам почти все незнакомо. Это естественно, что вы хотите вести себя безупречно, что для вас означает никогда не отступать от опасности и стоять плечом к плечу с теми, кем командуете.

— Большую часть времени я даже не знаю, как их зовут, — сказала она скорее про себя, но Дворов расслышал.

— Итак, для вас это сложная ситуация, но вы хорошо с ней справляетесь. Это правда. И я не собираюсь сажать вас на цепь и не давать проявлять те способности, которые, в первую очередь, и привлекли мое внимание. Но я не думаю, что вам сильно помешает — по крайней мере, когда вы к этому привыкнете — если я скажу вам, что, пока дело об убийцах не прояснится, вам лучше сдерживать себя. Риск — часть работы Арбитрес, бои — часть работы арбитратора, но если вы будете бросаться прямо в пасть хищника, вас ждут новые нападения.

— Вы хотите сказать, сэр, что я должна послать другого арбитратора под пули, а сама держаться на безопасном расстоянии? — она контролировала свой голос, но внутри все так и сжималось от гнева. Замечания о безрассудстве от непосредственного начальства звучали не лучше, чем от Жоу.

— Я говорю, что, хотя это может показаться вам неприятным…

— Неприятным!

— …против вас действует враг, который хочет вашей смерти, и наше дело — не дать врагу добиться своего, а не подать ему это на блюдечке. Если так нужно, считайте это приказом.

— Понимаю, арбитр-майоре, — Кальпурния положила в рот еще одну порцию теперь остывших ягод и заставила себя их проглотить.

— Если вы закончили с ягодами, пора переходить на кинжальный фрукт, — снова сменил тему Дворов. Кальпурния взяла ломтик того, что она попробовала первым, и снова откусила его. Кислый вкус немного смягчился за счет остаточного аромата ягод, и она отметила, что фрукт очищает рот от лишних вкусов.

— Вот так. А теперь выберите сироп для своего кофеина — рекомендую «геркус», это тот бледно-желтый на углу — и расскажите мне, что вы смогли выяснить о нападениях, совершенных на вас этим утром.

Она моргнула, налила сироп и глотнула — у кофеина от этого появился дымный, похожий на солод привкус, который она с осторожностью признала приятным — после чего начала описывать события, начиная с отъезда из участка Крест-Четыре и заканчивая привозом арестантов. Дворов молча слушал, отрезал от дыни небольшие ломтики и вдумчиво жевал их, глядя в окно на улей. Когда рассказ закончился, он несколько секунд переваривал его за компанию с дыней, а потом спросил:

— Почему вы не взяли эскорт побольше?

— Чтобы смутить того, кто мог наблюдать за транспортом, выезжающим из крепости. Три «Носорога» — размер обычного ночного патруля. Это было до того, как мы поняли, что они могут отслеживать наш настоящий маршрут.

— И вы выбрали леса… хотя нет, не обращайте внимания, я сказал, что не буду управлять вами в таких мелочах, и так я и буду делать. Как вы считаете, есть ли прямая связь между саботажем во Вратах Аквилы, «Аурум Санктус» и нападениями на вас?

— Она выглядит малоубедительно, и, возможно, мы еще выясним, что ее вообще не было. Лестно, конечно, думать, что кто-то невероятно сложным образом подстроил взрыв во Вратах Аквилы, чтобы убить меня, но я думаю, это был просто саботаж. Контейнеры содержали ароматизированное лампадное масло, предназначенное для отгрузки на складе в Квартале Пилигримов. Оно было либо для Шествия дальних святых, либо для большого собрания при свете ламп завтрашней ночью.

— Так я и понял. Здесь тоже есть новости, правильно я понимаю? — Дворов протянул ей серебряную иглу, такую же, как та, что он использовал ранее, и кивнул в сторону пирожных.

— Взорванные контейнеры с маслом, судя по всему, скорее связаны не с «Санктусом», а со складом, где они хранились. У меня не было времени детально просмотреть отчет вериспексов, я получила его только этим утром, когда вернулась в Стену. Но этот склад был полон, практически набит этим маслом. Там не было никаких бомб, как в первой партии, но вериспексы нашли несколько запечатанных сосудов, на которых, как они говорят, видны следы вскрытия. Барк продолжает работать над этим.

Дворов вопросительно посмотрел на нее.

— Ведущий вериспекс Барк, сэр. Начальник бригады криминалистов, работавшей во Вратах Аквилы. Она также руководит расследованием на складе Телль-Керлиганов.

— А. Спасибо. Я обычно не работаю на уровне руководителей бригад. Если вы закончили с выпечкой, переходите на дыню.

Дыня была водянистая и без ярко выраженного вкуса, но приятно сочеталась с насыщенным послевкусием пирожных. Кальпурния съела два кусочка и прикончила кофеин. Странная сферическая чашка казалась тяжелее, чем раньше, и она поняла, что ее снова нагоняет усталость. Сделав несколько глубоких вдохов, она стала созерцать озаренные утренним солнцем крепостные зубцы Стены и смог, который уже накрывал толстым слоем город внизу. Ей были знакомы эти первые неясные признаки утомления, которое незаметно нарастало во время долгих напряженных операций. Но оно было не таким уж скверным, если знать его симптомы и заранее подготовиться к ним.

Кальпурния поняла, что лгала себе, осознав вдруг, что пропустила мимо ушей то, что только что сказал Дворов.

— Простите, сэр?

— Я сказал, вам нужно запомнить, в каком порядке вы сейчас ели эти блюда. Этот набор ассоциируется со священными праздниками Вигилии, и его подадут во время молитвенного завтрака, который вы посетите со мной завтрашним утром.

— А на это будет время? — это было первое, что пришло ей в голову.

— Я полагаю, да. Давайте рассмотрим, что мы имеем по делу в настоящий момент, Шира. У вас есть бригада вериспексов, которые выясняют детали происшествия во Вратах Аквилы. Исследование «Аурум Санктус» после перехвата, произведенного вами и Рё, судя по всему, готово убрать корабль из-под подозрения. Организованное покушение на вашу жизнь прошлой ночью провалилось, и его участники находятся под арестом. Первый убийца мертв, и хотя его происхождение оказалось сложно отследить, теперь в этом нам помогает Имперская Инквизиция, так?

Кальпурния только сейчас поняла, что даже не вспоминала о Жоу с тех пор, как они расстались в Крест-Четыре.

— Инквизитор отказался встретиться со мной, когда вернулся, но снизошел до того, чтобы известить меня, что он хочет быть единственным, кто идет по следу нашего невидимого друга. Мы должны прекратить деятельность в этой области, пока он не потребует нашего вмешательства и даст на него добро, — Дворов поднял бровь и поднес к губам медный шарик-чашку. — Патрули у квартала Адептус сообщают, что последние три часа он находится там вместе со своим савантом, ходит туда-сюда по улочкам, ведущим к Кафизме, и часто вступает в тихие споры.

— Так у нас есть люди, которые следят за ним?

— Нет, — весело ответил Дворов. — Говорю же, нас отстранили. Но так получилось, что патрули в том районе возглавляют лидеры чуть повыше званием, чем обычные прокторы и ведущие арбитры, и так вышло, что они считают своим долгом посылать рапорты через определенные прямые линии связи непосредственно арбитру-майоре.

— Понятно, — это было разумно. — Вы приглядываете за инквизитором так же, как епарх, который назначил одного из своих людей следить за нами. Лорд Кальфус-Меделл тоже пытался такое провернуть. Еще одна часть местного порядка вещей, да?

— Часть всеобщего порядка вещей. Думаю, вы это еще увидите. Признаться, я слегка удивлен, что вы никогда раньше не встречались с чем-то подобным. Вы же командовали гарнизоном на Эфеде, разве нет?

Кальпурния вздохнула.

— Мне бы хотелось думать, что там все было устроено иначе. Может, я просто не тот человек, чтобы увлекаться подобными вещами.

— Да, звучит похоже на правду. Что ж, вы тут для того, чтобы учиться, как и мы все, — Дворов допил свой кофеин. — Вы что-нибудь думали по поводу собственного штаба?

— Нет. Времени не было. Помню, Жоу что-то говорил о том, чтобы переоборудовать под себя «Носорог». Он имел в виду что-то типа этого?

— Помимо прочего. Я это всецело поддерживаю. Вы теперь арбитр-сеньорис, Шира. Вам надо потребовать транспорт из ангаров, выбрать самый лучший, определить, что требуется вам и вашим подчиненным, и взять это из арсенала, назначить людей, которые понадобятся вам в каждодневных операциях. Арбитры, судьи, каратели, гарнизонные проповедники, техноадепты. И опять-таки я не могу поверить, что это первый раз, когда вы встречаетесь с идеей, что командующий сам формирует собственный штаб.

— Я знаю эту идею, сэр, у меня просто мало времени. Стандартный транспорт и люди, которые уже прикомандированы ко мне, это пока все, что мне нужно.

— Как пожелаете. Что насчет ведущего арбитра, который сопровождает вас с самого первого нападения? Годится в адъютанты?

— Баннон? — она подумала. — Нет. Он стал моим помощником в расследовании случайно, потому что возглавлял отделение, которое эскортировало меня, когда все это началось. И он как-то сам собой привязался ко мне после этого. Он достаточно послушный, но не для этой работы. Я бы не стала держать его на такой должности.

— Хм. Вигилия Балронаса начинается через два дня, это последняя подготовка перед мессой. Вы готовы к тому, что религиозные ограничения будут мешать вашим операциям?

— Я буду готова, — ответила Кальпурния. Она постепенно привыкала к тому, как Дворов внезапно менял темы — сначала ей казалось, что так он ее проверял, но, похоже, это на самом деле отражало ход его мыслей. — Я сфокусировалась на той стороне дела, которой занимаются Арбитрес, но если мы сможем снова заполучить почтенного Барагрия, чтобы он продолжал советовать мне, что делать и что не делать…

— Это будет интересная попытка. Как вы умудрились не взять его с собой на «Санктус»?

— Как? Он сам себя назначил исповедником одного из заключенных, который, собственно, выдал нам название корабля. Мы оставили его с заключенным и… э… в общем, так и не сказали ему, что собираемся вылететь на «Горн правосудия»!

— Шира, я уверен, что в вас куда больше хитрости, чем вы готовы признать. Хотя был и побочный эффект: Барагрий невероятно разозлился, что его оставили на планете. Моим адъютантам пришлось провести с ним весьма бурную аудиенцию, а я получил два официальных порицательных письма от кабинета епарха. Я их вам как-нибудь покажу. Я говорил, что, пока вы были в космосе, Нестор потратил немало сил, чтобы всех охладить и утихомирить?

— Я извинюсь, когда в следующий раз увижу его, сэр.

Дворов махнул рукой.

— Это его работа, — сказал он. — В любом случае, я имел в виду, что нам, похоже, надо смириться с тем фактом, что вы встретите свой первый священный сезон на Гидрафуре с несколько меньшей подготовкой, чем мы рассчитывали. Вы запомнили, в каком порядке мы ели эти блюда?

— Ягоды, кинжальный фрукт, пирожные с сиропом, кофеин с другим сиропом, дыня.

— Отлично. Есть еще определенные нюансы, которые… неважно, вы знаете, что нужно делать. Эта пища подается на рассвете в начале Вигилии и в первый день Сангвиналы. Кстати говоря, предполагается, что ее употребляют только в эти дни, так что не пытайтесь заказать ее в любое другое время. Мои слуги были возмущены, когда я приказал приготовить сегодня такой завтрак, даже несмотря на объяснение, что это для вашего религиозного просвещения. В коем, как мне кажется, помощи от почтенного Барагрия нам ждать не приходится.

— В этом я согласно с арбитром Леандро, — сказала Кальпурния. — Ну, по крайней мере, мы можем положиться на Барагрия в плане советов о том, как продолжать наши операции. Я становлюсь уверенней и думаю, что смогу отсеять политические помехи и выделить основные детали. Если я смогу получать самые минимальные указания, вроде вот этого, от вас и других арбитров, ровно столько, чтобы не ударить в грязь лицом, то, думаю, как-нибудь смогу продержаться до конца года. Я всегда предпочту того, кто хорошо делает свое дело, тому, у кого безупречные манеры за столом.

— Хорошо сказано. Итак, арбитр-сеньорис, у вас есть ваша делегация, что вы теперь собираетесь делать?

Кальпурния усмехнулась.

— Сэр, мне надо отдохнуть и набраться энергии, а также немного сбросить напряжение. Я собиралась сказать, что планирую поразмыслить, как бы это совместить в один день, но, кажется, только что придумала, как это сделать.

Она не могла ясно разглядеть, что в нее выстрелило, но мельком увиденного движения было достаточно, чтобы определить его направление и скорость, и рефлексы взялись за дело. Ее дробовик был примкнут к щиту. Рукоять дернулась от отдачи, плечо и бедро ощутили, как содрогнулся весь щит. Глаза не подвели ее: зажимы, крепившие стрелковую платформу к рельсам, разжались, и та с лязгом повалилась на пол.

Кальпурния тут же крутанулась в другую сторону, готовая снова стрелять, но в краткой вспышке фонаря, закрепленного на верхнем краю щита, не было видно никакого движения. В четыре длинных шага она оказалась в конце узкого прохода и нахмурилась, глядя вверх: арбитраторов учили взбираться по стенам несколькими различными способами, и все они были чертовски неудобны, если ты был сам по себе, но это ничего не значило. Она отцепила дробовик, закинула его в чехол на спине, а потом забросила щит наверх так, что он лег на угол, образованный стенами.

Держась одной рукой за стену, а второй за рукоять щита, она подпрыгнула, на миг зависла, рыча от натуги — физическая подготовка оказалась хуже, чем она думала — потом перебралась и соскользнула с другой стороны, на лету забрасывая щит обратно на руку и поворачиваясь лицом к силуэту, слепо движущемуся навстречу из темноты.

Это было отдаленно человекоподобное создание, автоматический торс на закрепленных по кругу моторизованных катках, который все время кренился в разные стороны. Цепи и управляющие кабели выходили из его головы и змеились куда-то вверх, во тьму. Одна тяжелая рука оканчивалась тупоносым стволом, другая — толстым поршнем. Два выстрела со звоном ударили в щит, а затем в него врезалась поршневая рука, край щита угодил Кальпурнии в лицо, и она отлетела на стену.

Времени вытащить дробовик не было, не говоря уже о том, чтобы снова вставить его в амбразуру и стрелять одной рукой с щитом в качестве опоры. Хотя эта штука была слишком быстра, чтобы увернуться с ее пути, Кальпурния успела быстро шагнуть вбок и подставить щит под следующий удар поршня, чтобы тот отбросил ее в сторону. Приземлившись, ей пришлось еще отскочить назад, чтобы компенсировать инерцию, и надеяться, что сзади ее не поджидает очередной противник. Она выхватила стаббер и сразу ощутила облегчение, как только перчатка-захват с щелчком замкнулась вокруг рукояти. Ей понадобилась секунда, чтобы отставить одну ногу за спину и выстрелить. Прицелилась она идеально. Снаряд с грохотом врезался в шов брони под рукой автомата, и через миг тот обмяк: тот, кто управлял им, решил, что машине уже нечего делать на поле боя.

Кальпурния ненадолго остановилась, чтобы перевести дыхание и поводить вокруг фонарем, потом снова двинулась вперед. Полдюжины осторожных шагов. Она только что вернула пистолет в кобуру и потянулась через плечо за дробовиком, когда ее залил резкий свет нескольких прожекторов. Она рефлекторно пригнулась, отбежала в сторону, окончательно высвободила дробовик и приготовилась сбросить щит — амбразура в нем была полезна для стрельбы в упор и огня на подавление, но сейчас ей понадобятся две руки, чтобы целиться. Несмотря на то, что визор шлема затемнился, чтобы противостоять яркому свету, она все еще моргала от смены освещения, когда пол начал двигаться.

Ей понадобилось мгновение, чтобы отметить лязг шестерней и лебедок и отдаленные крики инженерных бригад на нижнем техническом уровне, но теперь она почувствовала, что пол вибрирует и качается, подталкивая ее в направлении источника света, а стена, к которой она прижималась спиной, скользнула вниз и скрылась в полу.

План изменился. Когда пол вздыбился, она снова схватила пистолет и позволила склону увлечь себя вниз, сжавшись за щитом, чтобы, если что-то окажется впереди, в него сначала врезалась тяжелая пластина брони. Прожекторы по-прежнему светили прямо на нее, из-за чего все, что было дальше расстояния руки, окутывали тени. Поэтому она опустилась на колени, припав к склону, и дважды выстрелила наугад поверх края щита.

Она не попала в фонари, но шанса прицелиться уже не было. Из-за опустившейся стены послышался новый лязг, и она увидела там движущиеся красные и зеленые огни, которые проходили друг перед другом, как будто их несла толпа людей. Она выстрелила один раз, другой. Отдача ударила через перчатку в плечо с такой силой, что должен был остаться синяк, но выстрелы сделали свое дело: четыре красных огня погасли, каждый снаряд пробил два силуэта из тех, что толпились рядом со склоном.

Со скрежетом пол наклонился еще круче, и ей пришлось бежать по нему боком, словно торопливый чернопанцирный краб, краб, который отчаянно пытался запихнуть пистолет в кобуру и вооружиться силовой дубинкой. Она соскочила со склона за секунду до того, как тот успел окончательно свалить ее, и ввалилась в толпу грубых человекоподобных фигур, которые свисали с цепей с протянутыми перед собой руками и фонарями красного и зеленого цвета вместо лиц. Четверо неподвижно лежали на земле: захваты на цепях выпустили их, когда операторы увидели, что в них попали.

Кальпурния увернулась от первого здоровяка, который попытался сомкнуть на ней руки, но наткнулась на другого, с красным фонарем. Она ударила нижним краем щита в то место, где у него должны были быть колени, и когда тот закачался, она наконец-то высвободила свою дубинку и ткнула ей снизу вверх. Полетели искры, цель рухнула с цепи, и красный огонь угас. Сзади в нее вцепились серворуки, еще один красный фонарь вспыхнул над плечом, но она, уже восстановив равновесие, крутанула дубинку и вогнала ее конец за спину. Цель, которая схватила ее, повалилась на пол. Кальпурния повернулась, быстро обогнула залитый зеленым светом силуэт и устремилась в самую гущу.

Она слышала собственное хриплое дыхание и чувствовала, что щит начинает тяжелеть в руке. Она поднесла его ближе к телу, чтобы меньше напрягаться, но это тоже вызывало проблемы, пока она отмахивалась дубинкой от целей и их цепких рук: щит стало труднее использовать, как оружие, бить им по телам или отбивать атаки, и кроме того, теперь с того бока у нее образовалось слепое пятно. Этих громил, в отличие от людей, нельзя было сбить с ног, врезавшись в них щитом: они попросту отлетали в сторону на цепях и снова возвращались. Она попыталась компенсировать, постоянно двигаясь вокруг своего щита, держа его справа и вдвое активно работая дубинкой, но другая рука тоже уставала, а ноги натыкались на громил, которых она уже свалила на пол. Цели наседали, хотя их ряды и поредели.

В конце концов она попала в зеленого, сразив его отчаянным взмахом дубинки, который должен был отогнать красную цель подальше от щита. Гудок, сообщающий об ошибке, сбил ее с ритма, и вскоре две пары покрытых резиной рук вцепились в щит. Его пришлось выпустить, и хотя она успела быстро поменять руки, перехватив дубинку и пистолет, и воспользоваться ими обоими, в считанные минуты ее полностью окружили. К давившей на Кальпурнию усталости присоединилась одна из целей, рухнувшая на нее. Ее с грубой силой стиснула пара рук, и запах горелой резины от целей, которые она сбила, смешивался с запахом пота на протяжении двадцати секунд, которые прошли, пока не зазвучал звонок.

Когда она посмотрела вниз с платформы, где подводились итоги тренировок, небольшая яма, где ее «убили», выпустила наружу стены и стала башней с орудиями. Кальпурния стояла на прозрачном участке платформы за рабочим местом операторов и смотрела, как это огневое сооружение поливает высокоскоростными снарядами с краской кучку арбитраторов, которые пытались пробиться через кладбище разбитых бутафорских «Носорогов», чтобы закидать механизм гранатами. Пока что они недалеко продвинулись.

— Новобранцы? — спросила она оператора, который наблюдал за сценой посредством одного из подчиненных ему духов оптики на башне и передвигал рычаги и упоры, наводя стволы на цели.

— О да, это видно, не правда ли, мэм? — со смешком ответил он, выпустив еще один дребезжащий поток пуль, и внизу поднялись крики тревоги и боли. Отовсюду из окружающего их полумрака доносились иные шумы: грохот огнестрельного оружия, треск и вой болтеров, потрескивание и шипение силового оружия, сирены, голоса и непрекращающийся лязг тяжелых цепей, поршней, патронных лент и кабелей под полом и над головами, которые управляли всем этим. Стены и полы двигались, автоматы атаковали, сервиторы или тренировочные манекены опускались на цепях, отдельные зоны заполнялись дымом, дождем, светом, искусственным градом, песчаными бурями или дезориентирующим шумом.

Кальпурния снова выбилась из сил, тело болело, а волосы висели лохмами, но это была хорошая усталость. Слишком много времени прошло с тех пор, как она тренировалась в Лабиринте Клавир. Она только сейчас поняла, что не чувствовала себя настолько отдохнувшей с самого момента прибытия на Гидрафур. Завтрак с Дворовым, несколько часов сна и пробежка через Лабиринт пошли на пользу, именно так, как она и надеялась.

— Пожалуй, после того, как юнцы разберутся со своим злейшим врагом — изрыгателем краски, в разбор итогов можно будет включить обзор вашего наипохвальнейшего выступления, уважаемая арбитр-сеньорис, — раскатился над ними глубокий голос Нестора Леандро. Он взошел на платформу в роскошной униформе судьи, сверкающей при свете ламп.

— Оно было не лучшим, арбитр Леандро.

В руках у него была распечатка тренировочного сеанса, который Кальпурния только что завершила, и ей пришлось приподняться, чтобы указать на процентное соотношение попаданий и целей.

— Я действовала небрежно и необдуманно, — сказала она, — это видно в записях по восьмой минуте, по двенадцатой и с семнадцатой по двадцать третью, и я непростительно запустила свою физическую подготовку, пока ехала на планету. Но спасибо вам за добрые слова.

— Не за что. В гарнизонах сегментума Ультима конфигурация Лабиринта такая же, как у нас?

— Могу сказать лишь про те системы, где я служила, — сказала Кальпурния, собрав свои вещи, прежде чем они оба направились к выходу, — но, по большому счету, да. Упор там больше делается на подвижность и рефлексы, а в этом лабиринте скорее нужно умение принимать решения и выбирать цели, для чего мы использовали стрелковые полигоны.

— Совершенно верно.

Они вышли в выложенный плитками коридор, который связывал аблютории с главными входами в Лабиринт, находящийся уровнем ниже. Весь тренировочный комплекс был вырублен в скальной породе примерно на середине высоты Стены. Из-за душевых, располагавшихся в конце коридора, воздух был влажный, и среди униформ арбитраторов и карателей судейская мантия Леандро выглядела неуместной и чрезмерно пышной.

— Арбитр Кальпурния, я долго искал подходящего момента, чтобы сделать остроумный переход к новостям, которые у меня для вас есть, но оказался в тупике, не найдя такового, из-за чего я вынужден преподнести известия о развитии событий прямо, прежде чем мы достигнем аблюториев и уважение к скромности коллеги-командира заставит меня удалиться.

«Обожаю эти новости, которые все время доходят до меня, когда я занята другими вещами, — подумала она. — Ну, по крайней мере, на этот раз я хоть не сорвалась на него». Вслух же она ответила:

— Я признательна, что вы спустились, чтобы рассказать мне это лично.

— Не за что. Итак, буду краток, — он прочистил горло. — Та повозка с лампадным маслом ехала от склада Телль-Керлиганов, компании, которая занимается фрахтованием и находится у подножия Телепинской дороги. Телль-Керлиганы специализируются на торговле религиозными артефактами и расходными материалами, и именно через них прошел экспорт партии икон и специально изготовленных переплетов для религиозных текстов, предназначенных для частных миссий и колледжей у границы сегментума, который стал для «Санктуса» официальным поводом сойти с орбиты и направиться на выход из системы. Дом Телль-Керлиган предоставил «Санктусу» часть его груза, но их связи были на самом деле несколько шире, хотя посредническая торговля произведениями искусства и транспортными услугами всегда была именно той частью деятельности синдиката Керлиган, которой семейство Телль уже давно хотело завладеть, и то, что они добились этого, для них было чем-то вроде прорыва.

— Разве «Санктус» не действует по хартии Экклезиархии?

— Такие хартии, — ответил Леандро, довольно неловко уйдя с пути группы куда-то спешащих Арбитрес, — оставляют промежуток между церковными складами, разбросанными по улью, и погрузкой на принадлежащие Экклезиархии корабли, промежуток, которым довольно-таки успешно пользуются многочисленные компании, специализирующиеся на перевозках и подъеме грузов на орбиту и тесно связанные с кабинетом епарха.

— Понятно.

— К целевой рабочей группе оцепления присоединилась команда сыщиков, — продолжал он, — и они неоднократно производили разнообразные запросы, требуя лексмехаников, савантов и доступ к инфофабрикам Стены. Впрочем, я должен проинформировать вас, что наиболее значительный прогресс совершила наша коллега, с которой вы уже знакомы — ведущий вериспекс Барк и ее бригада — она взяла на себя задачу исследовать погрузочный склад, продолжая ту работу, которую вы назначили ей после события во Вратах Аквилы. Первоначально они искали те же свидетельства машинной обработки, которые ранее обнаружили на месте саботажа, едва не погубившего вас. Но порча была не механическая, арбитр Кальпурния. А химическая.

Они добрались до двери аблютория. Пар и брызги изнутри несколько подпортили драматическое заключение Леандро, хотя люди расступились по обе стороны двери, чтобы пропустить командиров.

— Что вы хотите этим сказать, арбитр Леандро? — спросила она, поняв, что он ожидает этой фразы.

— Лампадное масло. Склад был полностью, до самого потолка забит лампадным маслом. Если точнее, то освященным и ароматизированным елеем, специально подготовленным для церемониальных лампад, которые зажигают в это святое время, но в таком количестве, которое превосходило все, что могло понадобиться. И каждый бочонок, из которого взяли пробу вериспексы, прежде чем отрапортоваться, был испорчен. Яд, моя леди арбитр. Тщательно смешанный и намеренно добавленный в масло. Яд.

Тринадцатый день Септисты

Пять дней до Мессы святого Балронаса.

Пир Реторов. Канун Вигилии. Тихая Конгрегация.

Сегодня последний день перед тем, как начнется Вигилия святого Балронаса, и по всему Босфорскому улью и окружающей местности вступят в силу ограничения Экклезиархии. День следует посвятить созерцанию и укреплению духа. Пир Реторов начинается через час после восхода, и хотя позволительно использовать его для подготовки к предстоящему посту, чревоугодие является знаком духовной слабости, о котором следует доложить проповеднику или духовнику. Когда устроитель приема объявляет пир завершенным, оставшуюся пищу следует немедленно убрать. Время между окончанием Пира Реторов и Тихой Конгрегацией предназначено для одиночной молитвы дома, хотя можно и искать укрепления духа у Экклезиархии, если возникнет срочная необходимость. Следует выделить время, чтобы удостовериться в чистоте и опрятности одежды, а также в том, что лампады готовы и наполнены ароматизированным маслом, предоставляемым Министорумом. Одежда должна выглядеть неброско и воздержанно; разрешено носить официальные уборы или униформы, если их яркие цвета приглушены верхним платьем или платком. При движении на Высокую Месу следует свести разговоры к абсолютному минимуму и сохранять тишину вплоть до звона колокола. Следует погасить свет в зданиях, где не будет никого, кто мог бы его погасить при звуке колокола. Этот день имеет особое значение для Имперского Флота, поэтому сегодня со служащими Флота нельзя даже пытаться контактировать, ни для простого общения, ни для чего иного. Сделать подобное, или, к примеру, пригласить офицера Флота на мероприятие, которое приходится на этот день, означает нанести личное оскорбление.

Глава восьмая

Яд. Эта мысль по-прежнему давила на ее сознание на следующий день, во время молитвенного завтрака, отмечающего Пир Реторов. Яд в лампадном масле.

Хозяйкой на завтраке выступала префект гидрафурского Монетариата, худая как жердь женщина с нервно бегающими глазами. Служба происходила в часовне Монетариата, галерее, отходящей вбок от главного счетного зала, настолько узкой, что в проходе между скамьями было тесно даже для одного человека, а сами скамьи были не больше стульев. Ритуальные благовония на Гидрафуре были приторными и чрезмерно сильными, поэтому от их запаха Кальпурния снова возвращалась к мрачным раздумьям об отравленном масле и не находила себе места среди странного ритма читаемых нараспев имперских молитв, которые в остальном были ей хорошо знакомы. Снаружи доносилась монотонная речь савантов, которые обрабатывали финансовые алгоритмы, бормоча числа и инициирующие фразы. С их помощью каждая частица данных проводилась сквозь сложные формулы, гипнотически имплантированные в самих савантов. Эта речь, контрастирующая с проговариваемыми здесь священными литургиями, показалась ей довольно-таки непочтительной.

Сам завтрак прошел не столь неловко. Они ели на балконе-дендрарии, который опоясывал башню Монетариата на пятом этаже и был окружен сверкающей, отделанной драгоценными камнями занавесью из бронестекла, превращавшей желтый дневной свет в странную бледную радугу.

«Лучше не упоминать, что вчера мы ели ту же самую пищу, — сказал ей еще до этого Дворов. — Если никто не узнает, что мы чуток нарушили религиозный протокол, это никому не повредит».

Кальпурния знала, что лгать она не умеет, и не была уверена насчет его совета, но эта тема так и не всплыла. Впрочем, она вспомнила порядок блюд, и, похоже, ей было вполне достаточно не допускать никаких очевидных промахов — остальные Адептус, видимо, чурались ее арбитраторской униформы и поэтому разговаривали с Дворовым. Она не возражала: благодаря этому она смогла подойти к стеклянной стене, выглянуть в один из прозрачных участков и посмотреть вдаль, через лес башен на склоне, туда, где над вершиной улья поднимался шпиль Собора. За массивным основанием здания располагались улицы, усеянные святилищами и статуями, и паломнические бараки Святого Квартала, что на крутых юго-западных склонах Августеума. Квартала, который заговорщики, сидящие теперь в камерах, пытались наполнить ядом.

Кальпурния полностью поняла природу этого заговора только предыдущим вечером, когда у нее появилось время, чтобы перечитать досье о богослужениях священной Вигилии. (И если бы, с горечью подумала она, епарх счел нужным послать наставника, которого ей обещали, а не агента и информатора, ей бы не пришлось самой собирать все это по кусочкам). Поначалу ей показалось странным, что столь невероятное количество горючего для таких старомодных светильников притягивало к себе столько внимания, но теперь она поняла. Во время Вигилии все огни и в улье, и в городе — более того, по всей планете и на множестве кораблей и станций Гидрафурской системы — приглушались или гасились, поэтому ночи оставались темными в память о духовной тьме во времена Чумы Безверия.

Морские и космические порты, доки и военные базы сохраняли освещение, городские патрули Арбитрес и стража Адепта Сороритас в Августеуме освещали себе путь на улицах. Но большинство обитателей системы могло развеивать тьму Вигилии лишь крошечными свечами или тусклым огнем маленьких латунных ручных лампад, в которых горело священное масло, предназначенное только для этих ночей, масло, горящее низким и теплым пламенем, с горьким запахом траурных благовоний.

Повозка была только началом. В ней было не так уж много испорченного масла. Но склад Телль-Керлиганов был огромен, и почти все его пространство занимали большие бочки с отравой. Трон единственный, если бы это масло действительно развезли и использовали…

Эта мысль настолько поглощала ее, что она почти полчаса провела у стеклянной занавеси, глядя на комплекс Собора и гребень Высокой Месы, усеянный зубцами обелисков, и размышляла о последних нескольких днях, время от времени спрашивая себя, почему ее так раздражает, что районы Августеума называются «кварталами», хотя их больше, чем четыре.

Последнюю пару дней ей было жаль времени, которое нужно было потратить на завтрак вместо того, чтобы посвятить его расследованию, но, когда Кальпурния закончила есть, придумала повод уйти и ускользнула, она только радовалась. Завтрак сделал для ее ума то же, что пробежка через Лабиринт Клавир сделала для тела: вытащил из почти полного погружения в расследование, отряхнул и счистил паутину. Но перерыв подошел к концу. Пора снова навестить камеры.

Карьера любого молодого арбитра включает в себя службу на охране заключенных, и Кальпурния не была исключением. Она провела восемнадцать месяцев в круговом рейсе транспорта, который вез штрафников с Дрейда в батальоны смертников, собирающиеся на границе с ксеносами-тау, и закончила путешествие на Дон-Круа как командир отделения на борту одного из дозорных кораблей Арбитрес, сторожащих адские внутрисистемные миры-тюрьмы. Рекомендации и безупречная репутация даже позволили ей провести шесть месяцев на овеянной дурной славой космической тюрьме, известной как Клетка Двадцать-Двадцать, где содержались самые злокозненные еретики, которых следовало допросить или подвергнуть ритуальным карам перед казнью.

И все же она никогда не видела такой системы, как на Гидрафуре. Ее впечатлили не сами тюрьмы — она сомневалась, что планетарные лагеря могут чем-то сильно отличаться от подземных комплексов на внутренних мирах Дон-Круа, а Клетка была настоящим образцом продвинутых космических технологий. Кальпурнию завораживала Серая Тюрьма.

«Пенитенциал Калькулус», так она правильно называлась. Узники Гидрафура содержались в лагерях, вытянувшихся длинной цепью по поверхности планеты, на двух гигантских, выступающих из Кольца космических станциях, пространство вокруг которых хорошо охранялось, а также на бортах бесконечного потока челноков и курьерских кораблей, которые связывали все это сетью перевозок, тщательно лишенной любой упорядоченности. Этой системой управлял Калькулус, код, лабиринт, кошачья колыбель криптографии, анонимности и рандомизации. Там шифр для заключенного, здесь обозначение камеры или тюремного корабля, приговоры, время перевозок и места назначения — все это плавало глубоко в темном море ложных данных и все время изменяющихся кодовых ключей. Даже если бы великий провост-маршал подал весть из своего дворца на Земле, что ему требуется узнать, где находится нижайший из заключенных на Гидрафуре, ему бы пришлось ждать, пока имя будет обработано Калькулусом и придет зашифрованный отчет, и только тогда можно будет понять, на Гидрафуре ли этот узник вообще. На протяжении своей карьеры Кальпурния никогда не встречалась ни с чем подобным, но ей было очевидно, почему это так устроено: в подобной системе одним из лучших способов уберечь заключенных от каких-либо вмешательств было создать такие условия, чтобы даже сами заключенные не были уверены, куда и когда их собираются перевезти.

Передающуюся по наследству роль мастера Калькулуса двести лет назад даровали некоему арбитру-консулу Нарранзе, и с тех пор этот титул и звание носили поколения его потомков, проводивших свои жизни в самом глубоком ублиете под самыми низкими катакомбами Стены. С ними работали лучшие логисторы, которых могли создать Адептус Механикус, и три семьи савантов и лексмехаников, чьи дети от рождения становились служащими Калькулуса. К настоящему времени коды и формулы стали настолько сложными, что каждое поколение савантов начинало тренироваться и подготавливать свой разум вскоре после того, как обучалось говорить и считать. Должности тех, кто передавал в ублиет еду и сообщения, тоже переходили по наследству, этих людей также связывали присягой и приставляли к ним охрану.

Суда дожидались рабочие с повозки, персонал отгрузочного склада Телль-Керлиган и выжившие участники неудавшейся засады на краулере. Тех, кто не оказался в подвесных клетках, заберут в лабиринт заключения. Но Кальпурния хотела увидеть их перед тем, как все их признаки растворятся в матрицах Серой Тюрьмы, откуда их можно будет извлечь лишь через несколько месяцев.

Каратели и дознаватели уже провели с ними день и ночь и рассказали ей, что извлекли из них информацию, которую сочли полной, применив ровно столько давления, сколько каждый из обвиняемых физически способен был вынести. Это было именно то, чего ожидала Кальпурния, но ей было все равно. Она по-прежнему хотела увидеть их лично. Может, это в ней говорил упорствующий, по-прежнему топающий по улицам арбитратор, но она хотела запомнить каждого из них как пару глаз, в которые она смотрела, а не как имя на дисплее инфопланшета. Это придавало ей некоторую легкость, ощущение, что все движется верным курсом. Сейчас она сидела и читала стенограммы вчерашних допросов, пока каратели подготавливали помещение.

В Башне Карателей было множество камер, отличающихся в зависимости от того, какая обстановка, по мнению допрашивающих, больше способствовала признанию. Для тех, кто был состоятелен, привычен к уважению и личному пространству, имелись крошечные каморки, где следователь нависал над ними, затмевая свет и занимая весь доступный простор. Для обывателей, привыкших к толпам и тесноте густо застроенного города, предназначались помещения величиной с бальный зал, где огромные пространства давили на сжавшегося узника еще сильнее, чем взгляд арбитра из-под визора или вопросы, грохочущие над вокс-передатчиком.

Кальпурния не ударялась в такие крайности. Ей было достаточно комнаты среднего размера, стен из голого камня и единственного яркого электросветильника за решеткой в потолке. Для нее установили судейское кресло с высокой спинкой и широкую каменную кафедру, которую пришлось затаскивать и ставить троим широкоплечим карателям. На сети перемычек под потолком размещались ряды светильников, но горели только те, что были позади нее.

Кальпурния присутствовала на многих подобных допросах, но первый раз руководила таковым. Она уже успела ощутить несколько мимолетных приступов нервозности, которые, как ни парадоксально, становились только хуже от безмолвной покорности дюжих карателей. Наконец, она мысленно раздавила сомнения под каблуком и кивнула, чтобы ввели первого из заключенных.

— Галпен Телль-Керлиган. Преступник, обвиненный пред ликом Адептус Арбитрес и осужденный нашей рукой! — прогремел ведущий каратель Зимний, и в центр комнаты провели худого человека с грубо остриженной головой и приковали его к кольцу. Его запястья были низко скованы, но, когда он попытался сесть, в спину ткнулась шоковая дубинка, поэтому ему пришлось стоять в болезненной, сгорбленной позе на полусогнутых ногах и смотреть прямо на свет. По выражению лица Телль-Керлигана Кальпурния поняла, что тщательно просчитанная ситуация, в которую они его поместили, была идеальна.

— Я невиновен! — его голос был высоким и срывающимся. — Меня оклеветали! Я благочестивый человек! Могу поклясться в этом! Только принесите святую аквилу, и я поклянусь-уфх… — стражник за спиной снова ткнул его, чтобы он замолчал.

— Благочестивый? — Кальпурния бросила взгляд на бумаги, разложенные на кафедре. — Ты признался, что руководил складом, который использовался для хранения яда, предназначенного для того, чтобы отравить людей, присутствующих на ритуалах Вигилии. Ты совершил покушение на мою собственную жизнь, из-за которого погибли многие другие. Будь уверен, я пришла сюда лишь для того, чтобы самолично убедиться, что за богохульного убийцу мы осуждаем.

— Нет! — его тон стал страдальческим. — Мое благочестие использовали против меня!

Кальпурния бросила взгляд на Зимнего и произнесла театральным шепотом: «О чем это он говорит?» Стенограмма допроса уже лежала перед ней, но она хотела, чтобы Галпен услышал ее и продолжал цепляться за чистоту своего доброго имени.

— Я получил тайные инструкции, каюсь, я уже сказал вам! — выкрикнул тот, не разочаровав ее. — Я получил письмо из Министорума, из курии епарха! Я не мог отказаться! Я благочестивый человек!

— Священник из кабинета епарха хотел, чтобы ты отравил участников Вигилии? — сухо спросила она. — О да, конечно, мы зачистим весь Собор, просто потому, что ты нам так сказал.

— Нет, нет! Масло, я даже не знал о масле, я даже не знаю об этой отраве!

— Он противоречит сам себе, — объявила Кальпурния. — Думаю, хватит.

— Нет! Вы должны меня выслушать! Я не такой, как вы думаете! — Галпен уже плакал. — Я только хотел восстановить свою семью в глазах Императора. Я хотел вернуть милость, которой мы когда-то обладали! Я не сделал ничего дурного, я благочестив!

— Пожалуй, задержимся, — сказала Кальпурния Зимнему, который, конечно же, не двигался с места. — Пусть он расскажет мне, что считает нужным рассказать.

Следующие десять минут Галпен Телль-Керлиган говорил.

Действительно, семейство Телль-Керлиган занималось грузовыми перевозками из Священного Квартала на орбиту, но сейчас они возили лишь тексты и предметы религиозного искусства. Были времена, когда семья занималась и другими вещами и вела дела со старым епархом, выполняя всевозможные обязанности. Они снабжали проповедников и миссионеров Экклезиархии, принимали важных пилигримов, были людьми с положением. А потом все это было утрачено из-за беспорядков в Министоруме, междоусобицы среди священнослужителей и крушения какого-то Ордена Конуса, к которому было привязано богатство Телль-Керлиганов. Семья опустилась — не до полного забвения, но достаточно низко, чтобы Галпен чувствовал себя уязвленным, вспоминая ее историю и наследие.

— Значит, это ваше отделение от Экклезиархии сделало вас привлекательной целью, — вслух размышляла Кальпурния. — Епарх хотел, чтобы некоторые высокопоставленные члены Адептус Министорум могли покинуть систему без ведома Флота. На орбите находится экклезиархальный покаянный корабль, который может вывезти их отсюда, но все транспорты, которые могли бы поднять этих людей к Кольцу, известны и находятся под наблюдением. Кого же использовать, как не семью с доступом к орбитальным подъемникам, ранее обладавшую связями с Министорумом и отчаянно жаждущую заново обрести благоволение Церкви?

На слове «использовать» Галпен побледнел и больше ничего не говорил — что-то в тоне Кальпурнии заставило его замолчать. Она сделала жест, чтобы его убрали, на сей раз по-настоящему, а не просто ради того, чтоб он продолжил болтать. Кандалы на запястьях заключенного отцепили от кольца и сковали с кандалами на лодыжках, после чего все так же ссутуленного и шаркающего ногами Галпена увели. Прошло лишь одно мгновение после того, как дверь в правой стене захлопнулась за Галпеном, и дверь слева с лязгом распахнулась для следующего заключенного.

— Хлинден Фохс. Преступница, обвиненная пред ликом Адептус Арбитрес и осужденная нашей рукой!

Хлинден Фохс была крупной женщиной, чьи глубоко посаженные глаза мерцали на свету. Ее подвели к кольцу и приковали, и все это время она оставалась безмолвна. Пальцы у Фохс были толстые и мозолистые из-за работы с веревками на повозках, а ее щеки и плечи пересекали клейма и электротатуировки младшего чиновника гильдии.

Молчание. И этот далекий блеск в глубине ее глаз.

— Есть ли причина, чтобы я сидела здесь и смотрела на эту женщину? — спросила Кальпурния у Зимнего. — Кто она именно?

— Одна из главных заговорщиков, мадам арбитр-сеньорис, — ответил тот. — Фохс была распорядительницей повозок, которым было дано задание перевезти отравленное масло с отгрузочный склад.

Один из младших арбитров переложил бумаги на кафедре так, чтобы записи с допроса Фохс оказались наверху. Выражение на лице женщины не изменилось.

— Самое интересное, арбитр Зимний, состоит в том, что эта преступная отщепенка все потеряла из-за покушения на мою жизнь, но при этом не пыталась сама меня убить.

Не дернулось ли при этом лицо Фохс? Кальпурния наклонилась вперед и оперлась локтями на колени, вглядываясь в эти темные глаза.

— Масло было отравлено не для того, чтобы убить меня. Любой, кому хватило ума добавить яд и подложить бомбу, не стал бы потом использовать столь ненадежный метод убийства, как взрыв той повозки. Уверена, моя смерть стала бы дополнительным поводом для ликования, но нет, целью она не была. Некоторое время я думала, что они хотели застопорить движение на Телепинской дороге, создав крупнейшую из возможных проблем в это напряженное время, но и это не было главным.

Фохс не реагировала на наживку. Она не собиралась ни злорадствовать, ни бесноваться.

— Целью были хранилища, высеченные под фундаментом Собора на краю Квартала Ремесленников, так ведь, Фохс? — спросила Кальпурния. — Именно туда предназначался этот груз масла, чтобы его разместили на складах самого Собора и раздали тем, кто собирается посетить службы при свете лампад. К тому времени, как та последняя повозка подъехала к Вратам Аквилы, склады были переполнены, и на рассвете уже должны были распахнуть двери, чтобы впустить первых верующих. Это была самая последняя партия, которую следовало добавить к запасам, чтобы их хватило. Я еще не знаю, была ли эта партия подлинной или же ты, Фохс, направила ее специально ради этого саботажа. Я вскоре узнаю.

Лицо Фохс выглядело как неподвижная маска.

— Вылет «Аурум Санктус» пришелся на самое неудачное время. Из-за него на складах Телль-Керлиганов воцарились секретность и смятение, под прикрытием которых ты смогла отравить практически все бочки с лампадным маслом. Я также узнаю детали того, как тебе это удалось. Это прекрасно сработало. Не правда ли, жаль, что у твоих людей сдали нервы? Преступить Имперский закон значит преступить веру в Императора, Фохс, и то и другое — признаки дегенерации. Разум, который способен на это, по определению ущербен и необратимо порождает ущербное мышление и поведение, которые являются признаками фундаментальной неполноценности человеческого существа, способного восстать против своего Императора. Преступники ошибаются. А когда они ошибаются, они попадают к нам. Разве не такова истина, ведущий каратель Зимний?

— Хвала Императору! Слово Императора — Закон, и Арбитрес — голос, что изрекает это слово!

Голос Зимнего наполнил помещение, но Фохс не дернула и мускулом.

— Я полагаю, что тебе следует услышать это, прежде чем покинуть эту комнату. Ты выбрала слабых, ущербных людей, чтобы они вели повозку. Они увидели моих верных Арбитрес во Вратах Аквилы. Они не знали о приказе усилить бдительность и не были готовы к проверке арбитрами. Они запаниковали. Эта бомба должна была сработать в складах Собора, чтобы поджечь их запасы масла, не так ли? Должна была уничтожить их так, чтобы это выглядело несчастным случаем, так что прокураторам Собора пришлось бы спешно заменять масло, и они бы не успели тщательно проверить поставки от Телль-Керлиганов, которые по счастливому совпадению имели под рукой свежую партию. И тогда они бы раздали отравленное масло сотням, тысячам праведных верующих. Телль-Керлиганы были бы виновной стороной и унизили бы Министорум еще больше из-за своих связей. Им бы пришлось сохранять в тайне личности пассажиров «Аурум Санктус», или, по крайней мере, попытаться это сделать. Ты знаешь, что один из рабочих на той повозке, тот, кого мы раскололи первым, практически ничего не знал и даже подумал, что мы на самом деле преследуем «Санктус»? Он, должно быть, случайно услышал что-то на складах, пока занимался твоим грязным дельцем.

Где-то в башне кто-то застонал — далекий, слабый звук прошел по воздуховодам и проник сквозь вентиляционные решетки вверху стены. Никто в помещении не подал виду, что услышал.

— Я думала, что имею дело с тонким и грандиозным планом моего убийства, но обнаружила, что истинной причиной взрыва во Вратах в ту ночь была всего лишь парочка слабовольных преступников, которые испугались, подорвали свой груз и сбежали, как только увидели кордон Арбитрес. Ощутила ли ты такое же разочарование, как я? Надеялась ли ты, что вам всем удастся протянуть чуть дольше, прежде чем ваша ущербная, преступная натура вас погубит?

Ответа не было. Кальпурния подумала, не нанесли ли Фохс какой-либо вред, пока та была в камере. Она не одобряла причинение травм головы во время допросов — это влияло на достоверность полученных показаний.

— И еще одна вещь, которую тебе будет полезно узнать, Фохс. Мы собираемся разыскать в трущобах остатки этой шайки, к которой ты принадлежала. Как она называлась? — Кальпурния бросила взгляд на бумаги. — Общество Пятьдесят восьмого прохода. После того, как мы закончим, дознаватели Экклезиархии возьмутся за работу. Адептус Министорум не очень терпимо относится к посягательствам на свои священные церемонии, и когда они просят, чтобы Адептус Арбитрес позволили принять им участие в правосудии, мы не склонны им отказывать. Мы вели себя с вами, как Закон предписывает вести себя с преступниками, но они разберутся с вами так, как вера предписывает разбираться с еретиками. В лучшем случае этому вашему обществу осталось жить считанные дни, — она безразлично глянула на бумаги и кивнула. — Это все.

И именно тогда Фохс заговорила. Это было сухое кваканье, в котором удалось распознать голос лишь после того, как она помедлила и прокашлялась.

— Поклонение Императору — благословение, церковь Императора — проклятие. Император пребывает во всем сущем, Его истина не терпит, чтобы ее несли люди, это могут лишь благословенные Иные. Общество Пятьдесят восьмого прохода увидит, как мертвая оболочка ложной церкви падет, чтобы…

Когда силовая дубинка попала ей по почкам, Фохс с треском захлопнула рот и молча скорчилась. Каратели уволокли ее прочь.

— Она жила практически в тени великого Собора, среди всего вдохновения, которое он источает, и посмотри, как она сама себя отравила, — сказала Кальпурния Зимнему.

— Нужно ли вам время, чтобы собраться с силами, арбитр-сеньорис? — спросил он, подступив к креслу, но она покачала головой и взмахнула рукой, отсылая его обратно.

— Куллос Склэй. Преступник, обвиненный пред ликом Адептус Арбитрес и осужденный нашей рукой!

Тоже высокомерный, подумала Кальпурния, глядя на пленника, которого втащили внутрь и приковали. Он выглядел неуклюжим, с бледными глазами и щетиной на щеках.

Его взгляд поднялся на Кальпурнию, остановился на ее лице и остался прикован к нему, хотя из-за теней он вряд ли мог различить ее выражение оттуда, где стоял.

— Наведи на меня свет, — тихо приказала она Зимнему. Вспыхнули еще два светильника. Кальпурния с трудом старалась не моргать в свете, льющемся на ее лицо, и, когда она приспособилась к новому освещению, то увидела, что презрительное выражение на лице Склэя ни на йоту не изменилось. Она подняла руку и прикоснулась к линиям шрамов над своим глазом.

— Помнишь меня? — он не ответил. — Я — арбитр, которого вы должны были убить. Женщина-арбитр со шрамом на лице, которую вам приказали уничтожить. Ты и твои собратья-преступники убили не ту женщину, и это вас напугало. Я видела страх на ваших лицах, когда вас отправляли по камерам.

— Часть меня страшится боли и боится за мою жизнь, как и часть любого другого человека. Но я не боюсь за свою душу, — спокойный взгляд Склэя по-прежнему был направлен на Кальпурнию.

— У тебя неплохая история. Ты был мирским практикующим химиком, смешивал краски. Этим ты занимался в своей рабочей бригаде, разве не так? Ты должен был помогать художникам, обновляющим фреску… — она бросила взгляд на кафедру.

— Фреску с Тесейскими мучениками, — закончил Склэй. — Отважные мужи и жены Имперского Флота, не преклонившие колен перед Отступником. Я объявлю их своими покровителями и заступниками, когда предстану перед судьями из Экклезиархии.

— Покровителями и заступниками? Ты явно не из того же теста, что те жалкие типы, которые только что тут были. Мне кажется, Склэй, тебя явно ждет Калькулус, а в конце концов — казнь, но есть еще ныне действующий договор с Флотом, по которому мы поставляем заключенных для их рабочих бригад. Использовать свои умения для подготовки города к святому ритуалу — это, по-моему, благородный труд. Но Империум еще может получить от твоей службы пользу, прежде чем ты умрешь.

— Если даже я ничего больше не сделаю до того, как отправиться в могилу, я уже сделал достаточно. Я был готов сражаться с тобой. И я бы сразился с тобой.

Фохс было сложно расколоть, она ничего не выдавала, сколько бы Кальпурния не насмехалась над ее компетентностью. Телль-Керлигана — легко, он был убежден в своей невинности и горячо протестовал, стоило вслух объявить его преступником. Но этого она не совсем ожидала.

— Верно, — сказала она, — на краулере тебя не было. Тебя арестовали за улицу оттуда, так ведь? Ты не участвовал в убийстве.

— Ты не можешь сказать того же, женщина.

Вокруг изумленно ахнули, и стражники ткнули дубинками ему в спину. Он со стоном забился в кандалах, но Кальпурния жестом остановила карателей. Они сидели в молчании, пока Склэй дергался на полу. Наконец спазмы прекратились, глаза открылись, дыхание выровнялось. Взгляд Склэя снова поднялся на нее, то и дело уплывая в сторону.

— Склэй, ты не говорил этого на первоначальном допросе. Ты берег это до того момента, когда встретишься со мной лицом к лицу?

Он слабо кивнул.

— Хорошо, — продолжила Кальпурния, — я выслушаю твои обвинения.

Снова заахали, и ей опять пришлось призвать их жестом к молчанию.

— Вы все можете их выслушать. «Стоять на фундаменте закона — наш великий долг…» Зимний, закончи цитату.

— «….считать, что стоишь выше него — наша худшая ересь», — ответил Зимний. — Но, арбитр-сеньорис, как можно позволить ему обвинять вас такими словами!

— Ты меня слышал, — холодно сказала Кальпурния. — И теперь и ты, и все арбитры в этой комнате смогут убедиться, что мы — верные и скромные слуги Закона, и мы не прячемся от обвинений за высокомерием. Итак, Склэй? У тебя есть шанс выдвинуть обвинение против арбитра-сеньорис перед полной комнатой Арбитрес. Это происходит нечасто, так что я рекомендую воспользоваться случаем как можно эффективнее.

Выжидающее молчание других арбитров казалось осязаемым. Где-то на другом конце лабиринта воздуховодов снова застенал неведомый узник.

— Из-за тебя погибло два невинных человека.

— Я не чураюсь этого факта, — парировала Кальпурния. — «Чтобы быть справедливым, наш закон должен быть жесток». Ни один арбитр не отступит от того, что необходимо для сохранения Закона. Когда я предстану перед Императором, души, посланные мной до того, уже будут там, и я встречу их с чистой совестью. Итак, эти люди погибли во Вратах Аквилы?

В глазах Склэя впервые мелькнуло сомнение.

— Там, где Арбитрес сожгли людей, знавших об их преступлениях?

— Это место, — поправила его Кальпурния, — где невинные слуги Императора заплатили жизнями за преступления банды убийц и богохульников, называемых Обществом Пятьдесят восьмого прохода.

— Нет, — сказал Склэй. — Они умерли не там. Они были убиты в своих постелях в нашем барачном лагере на площади под обелиском Биальтеса. Ты знаешь, арбитр.

— Нет, Склэй, на самом деле, не знаю. Зимний?

Каратель быстро пошептался со своим подчиненным, прежде чем повернуться к ней.

— Это площадь на окраине улья, мэм, ниже по склону со стороны Врат Кафизмы. Там разбито много временных барачных лагерей для бригад, которые работают по ночам. Все они были свернуты после нападений.

— Так ты скрыла свидетельства о своем преступлении, — сказал Склэй, — как уже пыталась скрыть их, убив людей, с которыми работали Робика и Джананд.

— Правда? Вы напали на меня, и при том посредством довольно-таки продуманных, хорошо вооруженных и многочисленных засад. Это, значит, я вас пыталась убить?

— Мы знали, что ты будешь ехать через наш город, и мы твердо решили отомстить за себя, — в голос Склэя начал возвращаться прежний огонь. — Те, кто пришли к нам, потеряли своих близких из-за твоих убийств, и они дали нам оружие. Нам рассказали, что есть люди, пытающиеся сорвать священную Вигилию Балронаса убийствами и саботажем, и что мы сами можем стать их целями, и что женщина-арбитр с другого мира, со шрамом на лице, которая прибыла сюда полной презрения к нашим обычаям, стоит за ними. И, разумеется, через несколько часов после этих новостей Робика и Джананд, наши начальник и казначей, были оба убиты.

— Как?

— Их сожгли. Сожгли этих добрых людей, как крыс, хотя они были невинны и праведны. Бросили бомбу с горючим в хижину, где они спали. Потом пришли другие, с оружием, и сказали, что они знают, когда женщина, устроившая все это, будет проезжать недалеко оттуда, и тогда мы взяли свои рабочие машины и поехали, чтобы остановить тебя и расплатиться по счетам.

— Кто именно рассказал вам все это? — спросила она. — И как они убедили вас поднять оружие против блюстителя Закона, кому вы обязаны подчиняться?

— Адептус, прячущий грех за имперской печатью — не Адептус. Я помню свои уроки. Разве не провозгласил сам могучий Долан: «Я украду с блюда роскоши, чтобы накормить бессильных»?

— Это был Тор, а не Долан, — поправила его Кальпурния. — И поскольку ты вот-вот отправишься обратно в камеру, я предложу тебе подумать о том, как, к примеру, дешева твоя вера и с какой готовностью ты извратил ее. Взрыв во Вратах был саботажем, а вашему нападению на меня предшествовала атака мутанта, колдуна-убийцы, всего несколько дней назад. Я опровергаю и отрицаю твои обвинения, Склэй. Если бы ты вовремя доложил об этом случае, то мог бы оказать услугу Империуму. Однако, приняв неубедительную ложь как истину, ты убил больше невинных, чем было тех, за кого ты желал отомстить, и ослабил то, что, по твоему мнению, ты защищал. Ты преступник, Склэй, и за это ты умрешь.

Он продолжал смотреть на нее, даже через плечо, когда его уводили, но Кальпурния не могла ничего прочесть в его глазах. Может быть, Склэй поразмыслит над ее словами и раскается, может быть, нет. Это, решила она, уже не ее проблема.

Залы для аудиенций и «Носороги». Кальпурния начинала воспринимать Гидрафур как сплошные залы для аудиенций и «Носороги». Сейчас она стояла во втором тамбуре за дверями Собора. Во время первого визита сюда они с Леандро слишком быстро миновали эти помещения, чтобы она успела осмотреться, но теперь у нее было время, чтоб попытаться понять устройство и структуру этого строения. Она уже знала, что снаружи здание куда больше, чем сам великий зал Собора. Между ними находились огромные пчелиные соты из палат и кабинетов, откуда велось управление делами епарха и Министорума, лабиринты клуатров и комнат, которые наполняли собой стены, сплетались над сводчатым потолком Собора и громоздились все выше, этаж за этажом, в шпиле, поднимающемся в небо.

Ее привезли с эскортом, механизированным аналогом той охраны, которую они с Леандро взяли с собой во время первого визита сюда. Это был громыхающий квадрат из блестящих черных бронетранспортеров — «Носороги» спереди и сзади, зловещие «Репрессоры» по бокам, огнеметы на башнях, готовые при первом же признаке нападения смести любого врага. И все же Кальпурния, сидя в кабине, размышляла о всех способах, какими можно остановить и уничтожить конвой при достаточной целеустремленности. Видимо, таковой никому не хватило, потому что машины сейчас стояли у подножия покрытой резьбой рампы, окруженные своими экипажами и полукругом из Арбитрес в черной броне и Сороритас в белой, который отрезали рампу от толп на Высокой Месе.

Эти толпы состояли не из тех элегантных аристократов, мимо которых она проходила пять дней назад. Теперь, когда всех объял религиозный пыл Вигилии, улицы вокруг Собора заполнились замотанными в мешковину богомольцами с растрепанными волосами, посыпанными пеплом. Они выкрикивали молитвы и просьбы. Самых ярых из них тянуло к Собору, словно магнитом, поэтому отрядам арбитраторов пришлось создать проход для транспортов и сформировать кордон вокруг них. Верующие, оказавшиеся за оцеплением, выли от негодования, что их оттесняют от Собора, и изредка одному из них удавалось перебросить себя через стену щитов, чтобы попытаться потрогать сверкающие белые доспехи Сороритас ради удачи, благословения или прощения.

Кальпурния повернулась спиной к шумной толпе и подняла взгляд на стену. Ее окружала мозаика, сплошь покрывающая стены и слепящая своим многоцветьем. На стенах возвышались церемониальные троны, установленные в высоких нишах, куда на первый взгляд никак нельзя было подняться — Кальпурния решила, что там должны были быть потайные ходы, так что кюре могли восседать на своих престолах, глядя вниз на тех, кто пришел вымаливать благосклонность, и не умалять свое величие лестницами или ступеньками.

Потолки на Гидрафуре имели форму заостренных сводов, а не плоских поверхностей, как обычно бывало в зданиях Адептус сегментума Ультима. Это значило, что художникам приходилось располагать свои работы иначе, что имело свои последствия для тематики и композиции. Кальпурния запрокинула голову и рассматривала мозаику на потолке, когда снаружи остановился эскорт Дворова, и они стали вместе любоваться фризом, изображающим страсти Долана, пока не приехал Леандро, последний член делегации. В комнате, должно быть, имелись потайные устройства наблюдения, потому что, как только все трое оказались вместе, двери в дальнем конце тамбура открылись, и внутрь вошел Барагрий, в паре шагов за которым следовал лорд Халлиан Кальфус-Меделл. Все пятеро стояли небольшой тесной группой в центре помещения и разговаривали негромкими голосами, из-за чего огромное пространство казалось убежищем заговорщиков, несмотря на теплый дневной свет, сочащийся вниз сквозь световые колодцы.

Кальпурния почувствовала, что это как-то странно — излагать им информацию в таком, казалось бы, публичном месте, но, тем не менее, со всей возможной краткостью она рассказала им обо всем: о том, что она знала о плане Экклезиархии тайком провезти своих эмиссаров на борту «Аурум Санктус» к другим церковным центрам (Халлиан при этом раздувал ноздри и дергано посматривал по сторонам, Барагрий просто глядел на нее без всякого выражения); о роли Телль-Керлиганов в этой операции и о том, какую сумятицу она внесла в их деятельность; о том, как эта неразбериха дала группе еретиков-саботеров, называющих себя Обществом Пятьдесят восьмого прохода, возможность подложить бомбу, чтобы сжечь масло Собора и тому пришлось пустить в оборот отравленные запасы («И что же все-таки такое этот Пятьдесят восьмой проход?» — спросил Халлиан. «Кто знает? — ответил Дворов. — Тайные общества на Гидрафуре предпочитают малопонятные имена. Это, вероятно, имеет смысл только для самих заговорщиков. Я уверен, что он станет известен на допросах».); как запаниковавшие рабочие на повозке испортили всю эту схему; и что на картине всего произошедшего по-прежнему есть два белых пятна в жизненно важных местах.

— Связь с убийцей, который стрелял в вас тогда в Квартале Адептус, — поразмыслив, сказал Барагрий, — и связь с засадами, которые организовали против вас, когда вы прибыли из космоса.

— Попытки замести следы в обоих случаях были довольно-таки хитроумны, — ответила Кальпурния. — Первый убийца подвергся серьезной обработке для того, чтобы в случае поимки или смерти невозможно было вычислить его личность и происхождение. Бригады, устроившие засады, были дезинформированы своим начальством, а оно, в свою очередь, было убито таким образом, который на первый взгляд подтверждал эту ложную информацию, и при этом гарантировал, что бригады не узнают, кто на самом деле стоял за ними. Это ловкий план, и такая ловкость не стыкуется с деятельностью Пятьдесят восьмого прохода.

— Мне кажется, это не так, — заявил Халлиан, глядя на нее. — Инфильтрация в дом Телль-Керлиганов, на мой взгляд, была провернута весьма умело.

— Один случай — попытка саботажа, нацеленная на Экклезиархию, — сказал Дворов, — а другие два — покушения на командующего Адептус Арбитрес. Они достаточно непохожи друг на друга, чтобы мы считали их несвязанными друг с другом.

— Мы это, конечно, еще подтвердим, лорд Халлиан, — вставила Кальпурния. — Я отдала приказы нашим следователям и вериспексам, чтобы они удвоили усилия в розыске тех, кто все это подстроил. Вскоре мы узнаем, кто они такие.

— Именно так, — после паузы согласился Халлиан, по-прежнему глядя на Кальпурнию.

— Закат нас не ждет, — сказал Барагрий, как раз когда она начала чувствовать себя неловко. — Перейдем к следующей причине вашего визита, Арбитрес. Следуйте за мной.

Чем дальше Кальпурния продвигалась по Собору, тем более спокойно и уверенно себя чувствовала. Во многом он сильно отличался от строгих крепостей арбитров: стены покрывали созданные за сотни лет мозаики, фрески, ниши для урн и икон, изображающих жрецов и Сороритас прошлого. Но, когда они покинули тамбур и начали идти по клуатрам, она осознала, что в официальной, значительной атмосфере Собора чувствует себя как дома.

Еще через три тамбура ей удалось ненадолго узреть основное пространство Собора через огромные двойные двери, которые стояли открытыми. Делегация подошла к дверям, чтобы поклониться алтарям и отдать дань уважения, прежде чем начать восхождение к вершине Собора, и этого было достаточно, чтобы Кальпурния преисполнилась благоговения. Здесь не было тесно наставленных скамей или приделов — Собор представлял собой единый огромный простор, чей потолок возносился высоко над перекрестьями желтых лучей, отражающихся вниз из гигантских световых колодцев, снабженных зеркалами.

Два ряда колонн, толщиною больше, чем «Носорог» в длину, тянулись вдоль гигантского помещения, разделяя обширный пол из полированного камня на три части, каждая из которых была достаточно широка, чтоб по ней могла маршировать дивизия арбитров. Концентрические круги ступеней охватывали подножие каждой колонны, будто амфитеатр наоборот. Каменные святые и примархи, стоящие вдоль стен, были столь высоки, что Кальпурнии понадобились бы «кошка» и веревка, чтобы забраться хотя бы на их стопы.

В дальнем конце этого простора, под громадным изображением Императора, выложенным золотым листом на стене, находились четыре алтаря Собора, возвышающиеся точно так же, как их описывал Галимет. Каждый стоял на вершине зиккурата, превосходящего по размерам некоторые часовни, которые доводилось посещать Кальпурнии: Доланитский, Сангвинальный и Торианский алтари бок о бок, и Императорский алтарь, возвышающийся над ними позади. Над каждым алтарем завис мраморный ангел, беззвучно парящий в гравитационном столбе, склонив голову и сложив руки в молитве. Кальпурния поклонилась каждому из них и пробормотала старое ультрамарское благословение на низком готике, после чего шагнула назад и отвернулась. Им предстояло еще несколько часов подниматься по зданию, в то время как дневной свет снаружи начал меркнуть, переходя в густые гидрафурские сумерки.

Это путешествие было отчасти данью вежливости, отчасти консультацией: ни Церковь, ни Арбитрес не могли рисковать безопасностью Вигилии, поэтому Кальпурния и Дворов были намерены удостовериться, что обе организации будут работать в идеальном тандеме. Вместе с Барагрием и Халлианом они миновали один уровень гигантского здания за другим, сопровождаемые сменяющими друг друга Сороритас.

Орден Священной Розы стоял гарнизоном во всех частях Собора, на углу и в конце каждого коридора имелась ниша, где стояла на страже одна из сестер, облаченная в белые доспехи, словно статуя, омытая мягким белым светом и вооруженная болтером. Кальпурнию и Дворова эскортировали через широкие, наполненные эхом клуатры и лабиринты узких коридоров, в которых приходилось идти колонной по одному, мимо огромных витражных стен и крошечных смотровых щелей в толстых крепостных стенах. Кальпурния сняла с пояса минипланшет и стала записывать на него одно имя за другим, стараясь вбить в память имена на случай, если она встретится с ними снова. У каждой из сестер они спрашивали о состоянии гарнизона и безопасности в этой части Собора, а также получали список требований к Арбитрес, которые должны были укомплектовать гарнизон на время мессы. Когда они вышли на террасы, Кальпурния то и дело смотрела вниз, на Месу. Ряды арбитров и сестер, а с ними и толпы верующих, становились все более размытыми и маленькими по мере того, как делегация поднималась к шпилю Собора, а усыпанные искрами света склоны Босфорского улья, уходящие вниз, утопали в густеющих оранжево-черных сумерках. Сестры несли стражу на террасах, стоя на бронестеклянных кругах над гигантскими прожекторами, от которых в небо поднимались колонны бело-голубого сияния, и от этого Сороритас сияли в надвигающейся мгле, словно звезды. Белые и алые знамена, закрепленные на их церемониальных жезлах, развевались и хлопали на вечернем ветру. Наконец, поднявшись через столько этажей, что Кальпурния сбилась со счета, они прошли по узкому зигзагообразному коридору на балкон, откуда уходила единственная перегороженная цепью лестница. Здесь, наверху, дул холодный ветер, а от высоты кружилась голова. Кальпурния отвернулась от края, скорчив гримасу. Ее детство прошло на Иаксе, где высоких зданий было немного, поэтому она не привыкла к высоте.

Сопровождавшая их Сороритас, сестра Иустина, раздала всем небольшие проволочные дужки, бормоча при этом благословения. Кальпурния посмотрела на свой кусок проволоки с маленькими филигранными сферами на концах, а потом увидела, что остальные обматывают их вокруг головы, и последовала их примеру. На мгновение ей стало неприятно, когда эти шарики зашевелились и сами собой попали ей в уши. Окружающие звуки приобрели металлический оттенок, но не утратили ясности.

— Технотаинство от наших соратников из Адептус Механикус, — пояснил Леандро, когда сестра Иустина убрала цепь на лестнице и жестом позвала их за собой. — Они отфильтровывают некоторые звуки, а некоторые пропускают. Скоро увидите, зачем это надо.

И с этими словами они вышли с лестницы на высочайшую платформу на шпиле Собора. Они находились в огромной галерее длиной в двести метров, вдоль которой тянулись гигантские открытые арки, и сквозь них пламенел гидрафурский закат. Отсюда Кальпурния могла разглядеть даже вершину дворца Монократа и усыпанную огнями равнину, простирающуюся за ним. Она повернулась и увидела ряды безмолвных гор, расходящиеся клином и исчезающие в наступающей ночи. Высота внезапно перестала беспокоить ее, и она почувствовала себя почти невесомой.

— Мои Арбитрес, — голос Халлиана Кальфус-Меделла вернул ее обратно на землю. Она повернулась к нему лицом. Лорд казался черным силуэтом на фоне огненно-опалового неба в арке, выходящей на запад. Стражник-сервитор, должно быть, ждал его здесь, и теперь он возвышался рядом, как громадное чудовищное пятно.

— Мы идеально рассчитали время, и ваше присутствие здесь, уважаемая арбитр Кальпурния, большая честь и радость для меня. Есть одна вещь, что я с нетерпением ждал показать вам, в некоем роде представить вам великолепие моего родного мира. Я думаю, вы этого заслуживаете. Очень рад вашему присутствию здесь.

Голос у него был мягче, чем когда он говорил с Кальпурнией раньше. Он взял ее под локоть, чтобы провести к арке за их спинами — она напряглась от такой фамильярности, но увидела краем глаза, что Дворов быстро помотал головой, как бы говоря «не возражайте».

Она стерпела, чтобы Халлиан отвел ее в восточный конец галереи, к арке, которая выходила на Месу; с этой стороны шпиля не было никаких ярусов, только практически отвесная стена. Ночь окончательно вступала в свои права, и яркое освещенная площадь уже превратилась в отдаленное размытое световое пятно. Кальпурния осознала, что людей стало куда больше, чем было в тех толпах, стоявших у ворот во время ее прибытия.

Вся Меса была забита людьми, стоящими плечом к плечу. Как будто, пока они шли по собору, сюда стеклась половина населения Августеума.

Она почувствовала еще одно прикосновение к руке, но на сей раз это был не Халлиан. Сестра Иустина проверила, хорошо ли закреплены ушные бусины, и шагнула в сторону. Она сверилась с часами на тыльной стороне латной перчатки, сделала жест, и Кальпурния, увидев, что все открыли рты, последовала их примеру. Халлиан сказал своему сервитору какое-то короткое слово на стрекочущем кодовом жаргоне, а потом поджал открытые губы, словно выдувая кольцо из дыма.

Бусины довольно сильно приглушили звук, поэтому Кальпурния почувствовала удар колокола скорее как физическое воздействие. На нее как будто налетела утяжеленная груша для битья, причем со всех сторон одновременно. Диафрагма задрожала, как при кашле, а панцирь загудел и завибрировал на теле. Ей понадобились все ее рефлексы, чтобы не пошатнуться вперед, и полный контроль над собой, чтобы не развернуться и не закричать предупреждение, когда она увидела, что остальные члены группы не встревожились.

И тогда внизу погасли все огни улья.

Мгновение единственным освещением были слабые и приглушенные огни жилых комплексов города далеко на равнине, а потом на склоны, заросшим джунглями из башен и крыш, снова начал медленно проникать свет. Приглушенное, скромное сияние начало литься из окон дворца и стен Собора, и Сороритас озарились их отблесками, словно весь бок Собора усыпали бриллианты.

Через миг на площади начали загораться светильники горожан. Сначала это были всего лишь разбросанные там и сям искорки, но их становилось все больше и больше, пока вся площадь не засияла, словно усеянная светляками, а потом, будто река вырвалась из берегов, новые светильники загорелись на темных улицах Кафизмы и внизу, на всех дорогах и переулках улья. Отзвуки единственного удара колокола угасли, и в тишине эта мерцающая паутина казалась волшебной, завораживающей.

— Видите, арбитр Кальпурния, почему я так волнуюсь за вас? Посмотрите на этот улей, посмотрите на множество людей под нами. Представьте, как это будет выглядеть, когда колокола прозвонят к началу фестиваля Сангвиналы! Вообразите это: люди толпами сбрасывают траурные плащи, открывая алые праздничные одежды, красные знамена развеваются на всех шпилях и башнях, багряные лепестки наполняют воздух, — лорд Халлиан почти шептал. — Эта месса будет великолепна, моя леди арбитр. Я так много и так долго трудился, чтобы этот святой праздник помнили и обсуждали еще много лет. Тот, кто осмелится навредить вам, или любому из великих Адептус, или мне, или даже самому низкому слуге на мессе, осквернит честь, дарованную мне епархом гидрафурским, честь устроителя всего этого. Я хочу, чтоб вы поняли.

— Думаю, мой лорд Кальфус-Меделл, что я понимаю.

Они еще долго стояли и смотрели на огни в тишине.

Четырнадцатый день Септисты

Четыре дня до Мессы святого Балронаса. Первый день Вигилии Балронаса.

Поминовение Цирзы Полусвятой (Адепта Сороритас).

В этот день все движение транспорта в Августеуме запрещено, так же как и в нижней части города, исключение составляют лишь Адептус, едущие по своим делам. За исполнением этих законов проследят Арбитрес и Сороритас, коим следует докладывать о любых нарушениях. С наступлением ночи начинается комендантский час, когда ни одному гражданину не дозволено выходить из дома, кроме как по религиозному долгу. Все участвующие в церковных службах прибывают на них и уходят с них как часть экклезиархальной процессии, каковые будут двигаться на протяжении всей ночи, по несколько десятков на каждый храм и часовню. Дома разрешается освещать только свечами определенного размера, установленного Экклезиархией, или ароматическими лампадами, которые зажигаются перед Тихой Конгрегацией. На протяжении всего этого периода хозяева должны впускать в свои дома должностных лиц Экклезиархии или Министорума, по закону имеющих право входить в любое время и в любое жилище, чтобы проследить за выполнением данного правила и благословить дом, если в нем все в порядке.

Глава девятая

Обе эклиптики Гидрафура кишели флотскими укреплениями, начиная от самого Кольца: каждый мир в системе носил ожерелье из орбитальных крепостей, дрейфующие станции плавали по изменчивым гравитационным волнам между эклиптиками, огромные боевые соединения Гидрафурской эскадры рыскали по системе, словно пантеры в клетке, крошечные наблюдательные станции и свободно парящие пусковые шахты прятались в закрученных астероидных поясах, на задворках системы покоились облака-ловушки из торпед, а бункеры и цитадели простирались по всем мирам и были вырублены в поверхности каждого спутника. Но основная часть тыловых баз Флота, контролируемые ими ленные планеты, кузни и кораблестроительные заводы, навигаторские станции и матрицы телепатики, четыре гигантских флотских академии и роскошные космические поместья офицеров-аристократов были сконцентрированы в Круговороте Мармареа, большей эклиптике, которая склонялась в сторону границ сегментума Обскура.

В 09.57 четырнадцатого дня Септисты, пока Шира Кальпурния листала доклады об инцидентах, пытаясь найти связи с покушениями на свою жизнь, некий код авторизации был ошибочно отправлен на «Авентис Сапфир-7», скоростной корабль-дромон, перевозивший со станции Лиги Черных Кораблей в Круговороте Мармареа несколько должностных лиц для участия в Вигилии. Когда астропаты и логистеры корабля попытались проассоциировать соответствующие половины кода с флотскими патрулями над Кольцом, сначала код отразился как верный, и дромону дали разрешение подойти. На середине сближения кодовые передачи, несмотря на многослойную защиту и сложные проверки на устойчивость к сбоям, внезапно начали смешиваться и противоречить друг другу. Скоростной корабль описал грациозную дугу, завершившуюся на пути «Высоколета», грузовой баржи, что набирала скорость, двигаясь от кольца к уходящему в дальнее плавание крейсеру Флота.

Дромоны создавались с расчетом на то, чтоб в экстренной ситуации их можно было использовать и для защиты системы. Корабль обладал достаточной маневренностью, чтобы уклониться и проскользнуть вдоль баржи, и достаточной прочностью, чтобы не разлететься при этом на части. Со сплошь изборожденным правым бортом, истекая кислородом из палуб и плазмой из двигателей, дромон медленно уплывал прочь, вращаясь по спирали, а в это время по всему Кольцу выли сирены, и сквозь шлюзы протаскивали аварийные шлюпки и буксиры. Барже повезло меньше, при столкновении ей переломило хребет и отшвырнуло прямо на Кольцо. Начальник управления артиллерией проревел приказы батареям крепости, которые дали трети экипажа время добраться до спасительных капсул, но остальные, сколько их осталось в живых после удара, были испепелены вместе с кораблем, когда расчеты Кольца решили, что у них больше нет времени.

Через пятнадцать минут после того, как закончилась агония «Высоколета», трансмехаников и астропатов вытащили из их башенок связи. Через двадцать минут после этого капитан караула орал на них, требуя ответов, в собственных покоях в одном из куполов управления Кольца. На протяжении следующего получаса этот купол осаждался Флотом, директорами транспортной линии, к которой принадлежал «Высоколет», разъяренными представителями Адептус Астропатика, желающими знать, каким образом их почтенную братию могли подвергнуть такому обращению, и куда более сдержанными посланниками из дворца Монократа.

Через два часа после столкновения прибыли посмертные показания отказоустойчивых систем. Хорошая новость состояла в том, что проблема, вызвавшая столкновение, была локализована, и отказоустойчивые системы ее изолировали. Была и плохая новость — все стало указывать на нечто похуже простой ошибки. Саботаж.

Официальный представитель кабинета Мастера Орбит прибыл в три часа. Он вошел в купол управления практически в тот же момент, что и два члена Флотского Суда, прибывшие с бригадой Флотской службы безопасности, чтобы составить собственный официальный рапорт. Первое, что они обнаружили, когда потребовали представить им участников событий, было известие о самоубийстве астропата, который первым транслировал обмен приветствиями «Авентис Сапфир 7» и Кольца. Он покончил с собой с помощью шприца-трубки, который он извлек из подкладки своей мантии. Слухи о саботаже укрепились.

В 14.04, всего через четыре часа с того момента, как первые неверные коды проникли в разумы астропатов «Авентиса», Шира Кальпурния поднялась на корабль в крепости Арбитрес Крест-Семь, и ее снова повезли на Кольцо. К тому времени, как она вошла в люк стыковочного узла, воздух был настолько густо пропитан паранойей, что его можно было взять в руки и выжать. И все астропаты и персонал связи находились под арестом у Флота.

— Они что? — рявкнула Кальпурния, борясь с желанием шагнуть вперед и ударить кулаком по столу.

— Под арестом у Флота, — сказал Хадре Гутамо, капитан караула двадцать восьмого сегмента Гидрафурского Кольца.

Стоя за огромной плитой из полированной древесины в маленьком офисе в центре своих покоев, окруженный роскошными гобеленами и вставленными в рамки имперскими свитками почета, Гутамо выглядел как человек, твердо намеренный храбро претерпеть боль и унижение. Серьезный, с прямой спиной, словно на церемониальном параде, он все равно каким-то образом казался осевшим, словно его тело обмякло и поддерживается лишь благодаря ремням и проволоке. Один его глаз был зеленый, другой, желтовато-оранжевый, окружали шрамы — Кальпурния решила, что это было результатом пересадки тканей — и оба разных глаза отрешенно глядели на руки, сложенные на груди. Едва заметная скорбная дрожь в его голосе и мельчайшее подрагивание навощенных усов выдавали фальшь в его кажущемся спокойствии.

— Ясно. Это пограничная зона между территорией планеты — то есть, полной юрисдикцией Адептус — и открытым космосом, где действует юрисдикция Флота, верно?

Из того, что она услышала по пути наверх, Кальпурния уже поняла, что людей, связанных с ошибочной передачей данных, забрали со станции, но сдерживала гнев до тех пор, пока их командование не даст отмашку на продолжение полета. Теперь, когда полет утвердили, ее самообладание начинало трещать по швам.

— Да. Мастер Орбит подчиняется Монократу и Адептус, и одновременно — внутрисистемному командованию Флота.

— А вы подчиняетесь Мастеру Орбит.

— Да.

— Выяснили ли вы у него, или сообщил ли он вам, что это вполне может быть связано с серией саботажей и покушений на убийство в сердце Босфорского улья, что внизу, на Гидрафуре, нацеленных против самой Вигилии святого Балронаса, и что вам чертовски не помешало бы дать Адептус Арбитрес доступ к этим людям?

Он сглотнул.

— Цепочка обмена сообщениями, которая привела к… инциденту… к столкновению, она на самом деле началась с флотской станции на дальней орбите. Внутренние Харисийские Врата, в лице капитана-привратника Самбена де Жонси, немедленно запросили, чтобы всех виновных выдали им для военного трибунала, где также будут судить членов его собственного экипажа, в соответствии с протоколом Флота.

Гутамо поднял взгляд, когда закончил говорить, и его передернуло. Один из братьев Кальпурнии как-то описал цвет ее глаз в момент гнева как «зеленые, будто лед Макраггских глетчеров». Взгляд начальника караула снова вернулся к его затянутым в перчатки рукам. Одна из них теперь слегка подергивалась под стать его усам.

— Кто будет заниматься трибуналом, капитан Гутамо? — голос Кальпурнии стал тише, но сталь из него никуда не делась.

— По протоколам флотского закона это может делать ряд руководящих органов, — Гутамо тоже понизил голос. — То, какой вес будет иметь каждая заявка на рассмотрение этого дела, будет решаться с учетом соответствующих судебных заключений и прецедентов. Вероятно, потребуется, чтоб над этим подумали специалисты-саванты и архивариусы, потому что большая часть случаев датируется временами до Отступничества…

— Я уверена, что их вклад будет невероятно полезен, — перебила Кальпурния. — Капитан, я предлагаю вам угадать, что произойдет дальше. Не сомневаюсь, что Арбитрес захочется тщательно исследовать роль каждого члена экипажа Кольца, замешанного в этом инциденте, и, несомненно, ожидаю, что у нас завяжутся хорошие рабочие отношения. Я надеюсь, что ваши собственные рабочие взаимоотношения не повлияют на это исследование среди ваших коллег.

Гутамо воспринял не слишком завуалированную угрозу с видом тонущего человека, который почувствовал, что начался дождь. Он прикрыл глаза, а потом снова медленно поднял взгляд на лицо Кальпурнии. Ей доводилось смотреть в глаза многим приговоренным, но все же тяжесть двуцветного взгляда Гутамо едва не заставила ее сделать шаг назад.

— Из того, что я увидел в коммюнике из Врат, — сказал он, — следует, что капитан де Жонси предлагает самому возглавить слушания и немедленно привести приговоры в исполнение. Ходят разговоры о казнях без следствия, которые, возможно, уже состоялись. Это все, что я могу открыть вам, арбитр-сеньорис Кальпурния, не подвергая себя еще большему риску из-за возможных неточностей. При текущем положении моя семья будет получать обеспечение после того, как я понесу наказание за то, что случилось во время моего дежурства. Если же я сделаю это положение хуже, они могут остаться без него. Думаю, вы понимаете.

Она понимала, но отмела это в сторону как не имеющее отношения к делу. Ее внезапно обуяло желание добраться до Внутренних Харисийских Врат, прежде чем след саботеров, кто бы они ни были, не остыл. Она отдала кратчайший из формальных салютов арбитратора, на что Гутамо отсалютовал согнутой ладонью, как принято в Линейном флоте Пацификус, а затем дернула головой, приказывая Баннону следовать за собой.

— Мы не собираемся его арестовывать? — прошептал тот, когда они маршировали обратно через покои Гутамо под взглядами сотрудников купола. Она не отвечала ему, пока они не отошли достаточно далеко к своему катеру, грохоча сапогами по коридорам из тусклого, казавшегося необработанным железа, чьи стены были пронизаны тяжелыми балками и усеяны огромными заклепками с головками вдвое больше кулака Кальпурнии.

Когда они выходили в очередной коридор или на лестничную площадку, то видели, как небольшие группы работников станции поспешно рассыпаются и торопливо скрываются из виду, не желая попадаться на глаза высокопоставленному арбитратору после столь ужасного недавнего преступления.

— Гутамо никуда не денется. Он понимает свой долг, и я уверена, что он его выполнит. И мы достаточно близко к Гидрафуру, чтобы его можно было арестовать, если это окажется нужным. Но тебя разве не волнует, что внутренние врата — это же так вы называете это кольцо крепостей, которое находится сразу за максимальной орбитой, внутренние врата, да? Ну вот. Внутренние врата, которые могут быть в этом замешаны, — это ядро эскадры, которая дала дромону разрешение на пролет, и в считанные часы после этого командующий станции арестовал всех связанных с этим делом членов экипажа, так что он может вышвырнуть их из шлюза с болтом в затылке, если захочет, и больше никто не в состоянии ни допросить их, ни опровергнуть любые его слова? Тебя ничего из этого не беспокоит?

— Может быть, нам следует скооперироваться с флотскими властями во время процесса? Возможно, мы бы могли отправить своего представителя…

— Это было бы хорошим решением, если этот де Жонси просто проявляет энтузиазм, — ответила Кальпурния, шагая вниз по уже движущемуся эскалатору, — но абсолютно бесполезным, если он делает то, что подозревает мой неприглядный арбитраторский разум. Какой план действий мы записали до вылета с Крест-Семь? Я, кажется, дала тебе его сформулировать, не так ли?

— Э, хм. Мы сообщили, что, эм, немедленно произведем допрос капитана караула, затем приступим к тем действиям, которые сочтем необходимым, на борту Кольца, в то же время дожидаясь, пока не прибудет более крупная целевая группа судей и правовых савантов, чтобы начать переговоры касательно перекрывающих друг друга юрисдикций, — голос Баннона становился увереннее по мере того, как он постепенно вспоминал то, что написал.

— Верно. Хорошо. И сейчас я это отменяю. Нет, — добавила она, увидев выражение его лица, — ты все правильно сделал, ты сделал именно то, что от тебя требовалось. Просто это «действие, которое мы сочтем необходимым» только что стало немного более срочным.

— Мы отправимся на эту станцию прямо сейчас, не дожидаясь целевой группы?

— Я знаю, что это такое, набирать целевую группу. Пройдут часы, прежде чем они будут готовы выдвигаться, а мне надо быть на станции сейчас. Одному Трону известно, что де Жонси успеет сделать, если он что-то скрывает.

— Проблемы с юрисдикцией…

— На орбите Дон-Круа, — холодно сказала Кальпурния, перепрыгивая через ступени крутой решетчатой лестницы, ведущей на уровни доков, — мы по-настоящему взяли на абордаж крейсер Флота, потому что у нас была причина считать, что он заражен ксеносами, скрываемыми экипажем. Не пытайся убедить меня, что когда-либо жил и дышал хотя бы один-единственный офицер Флота, который был за пределами власти Закона. Что тебя заставляли распевать на плацу каждое утро во время введения в должность, Баннон?

— Мы определяем виновных. Мы назначаем наказание.

— И это, черт возьми, правда. И мне приятно слышать, что есть вещи, которые неизменны в любом уголке галактики. Так или иначе, мы, кажется, ненамеренно добились расположения Флота, когда остановили «Санктус», так что, может быть, это поможет, когда мы явимся к ним и протолкнемся на борт.

«Я говорю как Дворов», — уныло подумала она, потом снова гаркнула на Баннона:

— Пойдешь впереди нас. Прикажи, чтоб наш катер готовили к отлету. Пусть пилот проложит курс к вратам, а операторы Кольца расчистят нам путь. Действуй от моего лица, это делегация четвертого уровня. Беги!

Он умчался от нее как ошпаренный.

На какое-то время она оказалась одна на вершине причального колодца и взяла паузу, чтобы перевести дух. Она осознала, что даже не понимала, на какое путешествие подписалась. Может быть, она может затребовать дромон для личного пользования… но нет. Лучше послать сообщение во врата, как только они полетят, и не рисковать, а то можно тут увязнуть в пререканиях с капитаном, если не найдется готового к вылету корабля. Если бы только «Горн Правосудия» все еще оставался на Кольце… но после перехвата «Аурум Санктус» маленький транспортник отозвали на операцию подавления на краю Круговорота Аурукон, и он мог вернуться на Гидрафур только через несколько недель.

На миг Кальпурнии захотелось, чтобы она чувствовала себя так же уверенно, как вела себя с Банноном, потом она сказала себе, что думает слишком пессимистично. Она — Адептус Арбитрес, на ее стороне благоволение Флота, и это все, что она знает. Нападение на Кольцо было нападением на обе организации. Когда она начала спускаться по ступеням и услышала, как от шума подготовки корабля начинают дрожать стены, то сказала себе, что это будет несложно.

— Не думайте, что вам позволят здесь остаться, — рыкнул голос по вокс-каналу Харисийских Врат, как только по корпусу снаружи громыхнули захваты. — Мы принимаем вас лишь из милости. Ваш транспорт будет заправлен, а его анима сможет отдохнуть, после чего вы продолжите свой путь под вооруженным эскортом, пока не достигнете Кольца. Так гласят особые инструкции капитана-привратника.

Слишком оторопев, чтобы ответить сразу, Кальпурния откинулась на защитное кресло, когда катер бесцеремонно рвануло в сторону дока Внутренних Харисийских Врат. Трескучий голос из вокс-решетки грубо окатил ее прежний оптимизм ведром ледяной воды.

Вдруг ей стало неудобно и неловко, и словно по сигналу, узел шрамовой ткани на ее правом бедре как будто напрягся и отвердел.

В системах юго-восточной окраины, где служила Кальпурния, крепости, занимавшие жизненно важные позиции в эклиптике системы, назывались пунктами, на Гидрафуре же они именовались вратами. Они парили в гравитационном колодце в тех местах, где, как правило, концентрировалось основное движение транспорта, где проще всего было перескочить с одного Круговорота на другой, или обойти крупнейшие газовые гиганты, или проскользнуть мимо густых астероидных поясов, которые изгибались и скручивались в петли по всей системе. Это и делало станции настоящими вратами — практически каждый корабль, который хотел проникнуть в систему по безопасному и стабильному пути, должен был рано или поздно пройти через участок космоса, который контролировался станцией-вратами.

Внутренние Харисийские Врата были небольшими — не самостоятельная крепость, но лишь часть ряда платформ и станций, которые висели над орбитой, формируя второе, несплошное Кольцо из пушек и доков малых боевых кораблей. Может быть, по стандартам более далеких станций-гигантов она и была маленькой, но все же она заполнила собой окно кабины, когда Кальпурния проскользнула вперед, чтобы посмотреть, как их корабль приближается. Станция качалась и вращалась перед ними, пока пилот прокладывал путь между громоздящимися вокруг минными полями и огневыми линиями турелей на аутриггерах. Почти невидимые силуэты дремлющих мин и голодные пасти орудийных амбразур сами по себе были знаком того, что они вошли в чужие владения. Вскоре врата заполнили собой все углы иллюминатора — толстое, покрытое выбоинами яйцо астероида, поблескивающее окнами, окольцованное рядами причалов и шипов, поддерживающих пустотные щиты, покрытое огромными многоярусными шпилями из укрепленного адамантия, что выдавались вверх и вниз.

Еще на Кольце она отдала приказы, чтобы астропатов врат предупредили об их прибытии, и, когда они приблизились, обмен приветствиями прошел гладко и коротко. Только когда из вокс-решетки на нее внезапно рявкнул голос диспетчера, ее ощущения насчет этого визита внезапно ухудшились. Она оглянулась на свою команду, сидящую в катере: Баннон и два арбитра, которых она прихватила из Крест-Семь, когда поняла, что ей стоило бы обзавестись эскортом. Катер содрогнулся и зазвенел, когда его туго прижал к себе причальный захват станции, и Кальпурния подумала об огромном пустом пространстве, разделяющем ее и ближайшие подкрепления Арбитрес.

Ничего не оставалось, кроме как расправить плечи, понизить температуру взгляда, придав ему подобающую властность, поправить знаки отличия и подняться по лестничному колодцу. Наблюдателю снаружи могло бы показаться, что длинный металлический плавник, тянущийся от станции, схватил катер и прижался к его верхней поверхности, изнутри же этот полый «плавник» выглядел высокой башней, полом которой оказалась верхняя часть катера. Теперь Кальпурния стояла на заиндевевшем металле его корпуса и смотрела вверх.

Доковый уровень атаковал все органы чувств. Металл вокруг был столь же холодным, как корпус под ее ногами, и она видела, как дыхание клубами срывается с губ, а роса превращается в изморозь на стенах, помостах и гигантских цепях, которые выскользнули из пасти причала и закрепились на корпусе катера. Сощурившись от прожекторов наверху, Кальпурния смогла разглядеть громадные цилиндры, на которые, как она поняла, наматывались цепи. Грохот механизмов бил подобно молоту.

Пилоты остались в кабине, так что в башне рядом с ней стояли только Баннон и импровизированный эскорт из двух арбитров. Кальпурния улыбнулась про себя, глядя, как они пыхтят, переминаются с ноги на ногу и похлопывают себя по коже от холода: они все привыкли к климатам Гидрафура, в то время как ей прохлада приятно напомнила об океанских утесах Талассара и единственном визите — наполовину паломничестве — на полюса Макрагга. Потом она тихо приказала им прекратить и взять себя в руки. Несомненно, за ними наблюдали, и надо было вести себя соответствующе.

Это, в свою очередь, навело ее на мысль, что они уже долго здесь стоят. Она запрокинула голову и прокричала:

— Я Шира Кальпурния, арбитр-сеньорис Адептус Арбитрес. Я желаю, чтобы меня официально встретил офицер этой базы, чтобы я могла приступить к своим делам в этом месте. Вы заставляете меня ждать.

Ее голос был чистым и сильным и перекрыл грохот и лязг механизмов. Либо ее тон заставил встречающих подскочить, либо они и так уже собирались спуститься, но через миг стало видно решетчатую кабину, которая, дребезжа, опускалась по покрытой изморозью стене. Она ровно снижалась, пока не оказалась на уровне в два-три человеческих роста, потом со скрежетом понизила скорость и преодолела остаток пути с мучительной медлительностью. Над дверью кабины со звоном загорелись огни, озарив арбитров ярким светом, и Кальпурнии пришлось забрать у Баннона свой шлем и надеть его. Теперь, сквозь поляризующие линзы, она смогла как следует разглядеть группу внутри подъемника.

Это было негостеприимное зрелище. В середине кабины, занимая большую часть пространства, несмотря на сдержанную, компактную позу, обычную для тех, кто все время путешествует в космосе, стоял офицер Флота в зеленой униформе до колен, украшенной красными полосками наград за заслуги в корабельных сражениях. По бокам висели сабля и тяжелый флотский пистолет, правая сторона его нижней челюсти состояла из аугметической стали, которая блестела на свету. По сторонам от него стояли двое рядовых, скрытых под тяжелыми прорезиненными рабочими накидками и капюшонами, и держали в руках массивные древки, увенчанные мощными цепными клинками, предназначенными для того, чтоб с одинаковой легкостью прорубаться сквозь смятые переборки, перепутанные кабели и плоть врагов. Боец флотской службы безопасности в униформе, которая почти зеркально отражала форму арбитраторов, замыкал группу, держа наготове огнемет с горящим запалом. Было очевидно, какое впечатление они пытаются произвести — и какое пренебрежительное отношение за этим стоит. Кальпурния скрипнула зубами. Она — арбитр-сеньорис, четвертый по статусу блюститель Имперского Закона в этой треклятой системе, она будет вести себя соответствующе званию, и никому ее не запугать. Она широкими шагами подошла к дверям кабины и глядела на младшего офицера сквозь прутья решетки, пока те со скрежетом не разошлись.

— Я и мои спутники прибыли сюда, чтобы произвести арест виновных в саботаже и гибели людей на Гидрафурском Кольце. Будьте любезны сопроводить нас на борт станции. Капитан-привратник де Жонси должен быть оповещен о нашем прибытии и ожидать нас.

— Если вы здесь, мадам, то вы знаете, что люди, стоящие за этим деянием, уже арестованы. Арестованы и привезены сюда. Вам больше не о чем беспокоиться. Мы даже казни произведем за вас.

Речь человека звучала странно — синтетическая губа на искусственной части его нижней челюсти не очень хорошо играла свою роль в формировании слов. Его выражение лица напоминало презрительную усмешку.

— Виновники происшествия, арест которых вы взяли на себя, нужны не только Флоту, — ответила она. — Они замешаны… — она сделала паузу, достаточно долгую, чтобы задать себе вопрос, не слишком ли сильное это слово, «замешаны», чтобы быть правдивым, а затем решила, что не собирается оправдываться перед младшим офицером, — …в планетарных делах, которые я собираюсь обсудить с капитаном-привратником. Если вы — не он, то я попрошу вас организовать мне встречу с ним.

— Вы — не офицер Флота. За пределами Гидрафурского Кольца вся система — и миры, и луны, и космическое пространство — это вотчина Флота.

Его выражение лица стало угрюмым, и это Кальпурнии понравилось. Это указывало на то, что у него не было полномочий, чтобы приказать ей убираться со станции, несмотря на все его желание и действия, говорящие об обратном. Не забывая про сохранение достоинства, она просто пристально смотрела на него, пока он не начал беспокойно переминаться с ноги на ногу в морозном воздухе, и махнула рукой своим сопровождающим, чтобы они проследовали в кабину, когда он нехотя отступил в сторону. Теперь, когда от флотского отряда ее отделяли другие Арбитрес, она смотрела между решетками, ни к чему особо не приглядываясь, пока клетка не пролязгала вверх, к вершине башни, и они смогли, преодолев ряд воздушных шлюзов, войти на саму станцию.

Несмотря на то, как их приняли, Кальпурния расслабилась, пока они шли через станцию. Внешне она казалась ей такой же экзотической, как большая часть Гидрафура, с этими заостренными арками дверей и проходами, больше похожими на вереницы комнат со сводчатыми потолками, чем на простые коридоры. Но, как и галереи Собора или рабочие уровни Стены, это было рабочее место, не из тех, что существуют ради одного лишь своего величия. Она была полна офицеров в изумрудно-зеленой униформе, рядовых и сержантов в грубой серо-зеленой одежде, которые спешили куда-то, подчиняясь крикам вышестоящих чинов, закабаленных рабочих с клеймами на лицах и ртами, закрытыми пересаженной тканью. Раз или два она мельком увидела других Адептус — магосов Механикус, которые обслуживали тайные системы станции, и ряды шаркающих ногами, опустивших головы астропатов в капюшонах или пси-притупляющих металлических клетках на головах. На станции попросту не было достаточно пространства, чтобы выделить место под бесполезные церемониальные нужды, и во вратах царил комфортный бедлам места, занятого работой.

Когда они поднялись из центральной скалы в один из шпилей, и стены вокруг перешли из камня в сталь, толпы тоже изменились. Здесь было больше офицеров, а матросы носили лучшие униформы, и их осанка была более гордой. Это были не массово и насильно загнанные на флот рабочие низшего уровня, которые трудились до тех пор, пока их не раздавливало в механизмах, не зажаривало или убивало током неисправное оборудование, после чего их заменяли в обычном порядке. Это был опытный экипаж, те, кто распоряжался работой двигателей или нацеливал оборонительные орудия, кто следил за бормотанием астропатов или потрескивающими генераторами пустотных щитов.

Кальпурния думала, что их ведут на мостик, но их недовольный проводник вместо этого направился к двойным закрытым дверям, по бокам от которых стояли еще два бойца службы корабельной безопасности, держа в руках хеллганы, направленные толстыми стволами в коридор. Провожатый кивнул им, распахнул двери, без церемоний провел Арбитрес внутрь и снова захлопнул двери, не произнеся и слова.

Они оказались в планетарии. Сферическое помещение было настолько большим, что галерея, в которую они вошли, висела в нескольких метрах над полом, или, по крайней мере, над нижним полюсом сферы. Стены были выкрашены в полночно-синий цвет, а в середине висело солнце — шарообразный светильник из затемненного дымчато-оранжевого стекла. Вокруг него пересекались серебряные кольца, изображающие двойную эклиптику Гидрафура, а вдоль них с тихим шипением скользили металлические шары планет и лун. Пылевые облака стали тонкими сетями из проволоки, растянутыми между маленькими серебряными полукругами, астероидные пояса — нитками хрустальных бус. Кальпурния разглядывала их, искренне восхищаясь сдержанной элегантностью и сложностью дизайна. Капитан-привратник Самбен де Жонси облокотился на перила, стоя к ним спиной. Это был худощавый и невысокий человек, но его горделивая осанка создавала впечатление большого роста. У него были короткие шелковистые черные волосы, смуглая кожа, по-кошачьи грациозные движения, и, когда он повернулся лицом, стало видно столь же по-кошачьи внимательные глаза. Он не носил церемониальной сабли, только узкий кинжал на плетеном золотом шнурке на шее. На высоком воротнике его униформы виднелась богато украшенная вышитая эмблема — как предположила Кальпурния, семейный герб.

— Вы испытываете мое терпение, мадам арбитр, — начал он без преамбул, — запас которого, между тем, сегодня не так уж и велик. Итак, поведайте мне, что я должен сделать, чтобы вы покинули мою станцию и ушли своей дорогой?

— Я прибыла сюда, чтобы найти тех, кто устроил на Кольце саботаж, уничтожив два корабля, погубив множество жизней и подвергнув опасности еще больше.

Кальпурния подумала, что его тон звучит пренебрежительно, и постаралась говорить холодно и ровно.

— Эти люди были на борту Кольца, но Флот забрал их сюда и поместил под стражу, очевидно, по вашим приказам. На самом Гидрафуре имели место столь же грубые и разрушительные случаи саботажа, и я предполагаю, что за всем этим может стоять один и тот же заговор. Если вы будете с нами сотрудничать, то мы сможем устранить преступную угрозу, направленную против Арбитрес, Флота и священной Вигилии на Гидрафуре, и уничтожить врага Империума и его народа.

— Вы, определенно, амбициозны, но не очень внимательны. Вы не ответили на мой вопрос.

Он шагнул к ней с горящими темными глазами, и Кальпурния осознала, что де Жонси был не просто груб. Он был в ярости.

— Мой вопрос, и я для вас повторю, был таков: что я должен сделать, чтобы избавиться от вашего присутствия?

— Ваш вопрос, капитан-привратник, был «поведайте мне, что я должен сделать, чтобы вы покинули мою станцию и ушли своей дорогой?» Очевидно, ваша память примерно в таком же состоянии, как, по вашему мнению, моя внимательность. А что касается ответа, вы можете сделать следующее: разместить меня и моих спутников на станции, пока не прибудет дополнительный персонал Арбитрес. Потом вы можете присоединиться ко мне на допросе заключенных, которые, можно с уверенностью сказать, виновны согласно Имперскому закону и, следовательно, должны отвечать перед основными законодателями Империума. В качестве жеста доброй воли я готова позволить вам также выступать в качестве обвинителя, когда будет покончено с допросами, а вериспексы соберут улики. Потом вы можете разрешить осуществление всех назначенных приговоров и наказаний, принимая участие там, где вы понадобитесь, и после этого, капитан-привратник, вы от меня освободитесь.

— Неприемлемо, — он отвернулся и снова оперся на перила. Серебряный шар, обозначающий один из внешних миров, прошелестел мимо, на расстоянии руки от его лица, вместе с парой самоцветных лун, вращающихся вокруг него. — Это военная система, арбитратор, и до тех пор, пока нас не вытеснила отсюда политика, Гидрафур был военным миром. Были атакованы космические перевозки, что является делом, относящимся к прерогативе Флота. Подчиниться приказам планетарного органа власти, передать своих заключенных, которых держат на моей станции, по моим приказам… Я спрашиваю себя, понимаете ли вы до конца, чего просите. То, что вы смеете требовать…

— Мой титул, капитан-привратник де Жонси, — арбитр. Арбитр-сеньорис. Вы можете обращаться ко мне «арбитр-сеньорис» или «арбитр Кальпурния», как пожелаете.

— Если все, на что вы способны, это поправлять меня касательно какого-то официального обращения…

— Я также могу поправить вас касательно официального закона. Мы — Адептус Арбитрес. Корабль, что на протяжении эпох несет на себе имперские законы. Мы разжигаем и поддерживаем огонь в маяке Закона Императора, чтобы все в Его Империума могли направлять по нему свою жизнь, и мы следим, чтобы те, кто отвернулся от этого маяка, сбив и себя и других с пути, поплатились за это. Мы определяем виновных, мы назначаем наказание. Я наблюдала за судами над офицерами Флота и Имперской Гвардии, над планетарными и системными губернаторами. Я дважды помогала вынести приговор людям из обеих этих организаций, и некоторые из них были выше рангом, чем вы, капитан-привратник. Если вы хотите избавиться от меня, то, я полагаю, вам придется приказать меня убить, до того, как на станцию прибудет корабль, полный Арбитрес, а потом каким-то образом сделать так, чтобы эти Арбитрес не заподозрили достаточно, чтобы объявить вас отступником и наложили подобающее наказание и на вас, и на всех тех несчастных, что находятся на вашем корабле.

Де Жонси стискивал перила, на которые опирался. Его руки скрывали мягкие перчатки, но поза говорила, что костяшки пальцев под стеганым зеленым шелком уже побелели.

— Или же, — продолжала Кальпурния, — вы можете присоединиться ко мне в том деле, которое мы оба, мой уважаемый капитан-привратник, должны делать всю свою жизнь. Сражаться с угрозами Империуму и его народу. Разве так сложно увидеть, что у нас есть общее дело?

— И сколько же у нас общего, как вы думаете? Сколько общего у меня с какой-то женщиной, которая вламывается на мою собственную станцию, станцию, капитаном которой я по праву назначен, и требует, чтобы я плясал под ее дудку? Все члены экипажа до последнего готовы выйти из шлюзов в вакуум, если я прикажу, ибо капитан на своем корабле — а эта станция, арбитр, является моим кораблем — воплощает собой высшую власть.

— Де Жонси, если вы чувствуете, что не отвечаете перед Арбитрес, тогда ладно. Вы можете оспорить точное значение закона с савантами и локуторами, которые прибудут вскоре за мной. Мы все можем снова встретиться в этом помещении и объяснить вам ваше положение. Если вы по-прежнему будете настаивать на том, чтобы противостоять воле закона, что ж, я, кажется, уже упоминала, что вы будете не первым офицером-отступником, которого я помогла низвергнуть.

Он снова резко развернулся, до хруста стиснув кулаки, со вспыхнувшими глазами.

— Это была угроза, арбитр Кальпурния. Вы угрожаете мне. Вы прибыли к моим вратам, и пришли сюда, и теперь угрожаете мне.

— Да, капитан-привратник, именно это я и делаю. Мне надоело плясать и бормотать замысловатые словечки, чтобы добиться того, что я ожидаю получить по праву. Я обладаю полномочиями и причиной, чтобы угрожать вам, и я их использую.

— Вы об этом пожалеете, — сказал де Жонси, тяжело дыша. — Через шесть часов к этим вратам должен пришвартоваться «Восходящий крестоносец». Это, чтобы вы знали, флагман коммодора Хейла Оменти, командующего Четвертой Гидрафурской эскадры и Хранителя внутренних врат. Несомненно, ему будет что сказать по поводу того, — он сделал пренебрежительный жест, — что какая-то маленькая арбитресса прилетела к нам на орбитальной посудине, чтобы поставить под вопрос полномочия капитана-привратника.

— В этом, капитан-привратник, есть изящная симметрия, потому что, хоть я и не могу назвать вам чье-нибудь пышное имя, сюда также направляется корабль, полный судей. Итак. Вы предоставите размещение для меня и остальных Арбитрес. Когда прибудут мои коллеги, мы сядем вместе с вами и с любыми заинтересованными подчиненными коммодора и разъясним вопрос касательно того, какие конкретные полномочия вы имеете в этом деле. А когда это будет закончено, мы перейдем к судам и приговорам, — она шагнула к двери. — Пожалуйста, пусть кто-нибудь сопроводит нас к нашим помещениям. Сейчас же.

Им отвели одну каюту с аблюторием, которая была бы просторна для одного человека, а для четверых тесна. Кальпурния постаралась немного поговорить с обоими Арбитрес, которых привезла из Крест-Семь. Это были Гомри, молодой человек с лоснящимися мускулами и миндалевидными глазами, происходящий с архипелагов Гидрафура, и Сильдати, женщина, чьи волосы и кожа были столь же белы, сколь темны были ее глаза и губы; она обладала странным акцентом, который, как она сказала, происходил из системы ДиМаттина, что находится на расстоянии двух секторов к краю галактики. Оба были относительно молоды и чувствовали себя так же неуютно, как Баннон, угодив в такой переплет между собственным руководством и Флотом. Кальпурния продолжала периодически завязывать разговоры, чтобы помочь и им, и себе расслабиться, так что неловкое молчание постепенно потеплело, став дружелюбным молчанием. Они сидели бок о бок, разбирали и чистили оружие и снаряжение и время от времени обменивались анекдотом или шуткой.

Кальпурния не была точно уверена, сколько прошло времени, прежде чем прозвучал сигнал смены караула. Они все подпрыгнули, когда по коридорам снаружи заревели гудки; это был резкий, заглушающий все остальное звук, который странно наслаивался по мере того, как к хору присоединялись гудки в более дальних проходах. Почти на полчаса пространство снаружи заполнилось окриками и грохотом сапог, прежде чем гвалт смены затих. Кальпурния начала размышлять о том, как организовать посменный сон, когда все снова подскочили от стука в дверь. Это был один из работников станции, который топтался на месте, нервничая от непривычного задания. Коридор за его спиной был затенен — светильники, и так приглушенные в согласии с Вигилией, стали еще тусклее на время ночи.

— Мэм, капитан-привратник де Жонси приказал сообщить вам, что скоростной дромон «Люмен Геодесс» вошел во внешние пределы наших оборонительных сооружений и пришвартуется в течение часа. «Восходящий крестоносец» уже приветствовал нас и вскоре тоже прибудет.

Кальпурния кивнула, щелкнула ему пальцами, чтоб он чуть подождал, и подозвала Баннона и Сильдати.

— Пожалуйста, сопроводите двух моих людей к тому причалу, где встанет «Геодесс». Вы двое, отрапортуйтесь лидеру целевой группы Арбитрес, когда она прибудет. Кратко доложите обо всем, что произошло до настоящего момента — вы оба были со мной все время. Потом проведите их сюда. У вас делегация второго уровня, вы подчиняетесь лидеру группы, пока не вернетесь ко мне.

Работник станции от этих слов занервничал, что подбодрило двоих Арбитрес, которые переглянулись, надели шлемы и потопали следом за ним тяжелым и уверенным шагом. Гомри посмотрел им вслед, а потом вопросительно перевел взгляд на Кальпурнию.

— Будем ждать здесь, — сказала она ему, — на случай, если придет новое сообщение о капитана-привратника. И еще потому, что меня достало самой делать все до последней мелочи. Я буду здесь, неподалеку, погуляю и переведу дух. Тебе везет, Гомри, ты останешься здесь и тоже сможешь поразмять ноги.

Постоянное движение и шум дневных смен исчезли, и прохладный полумрак коридора рядом с их каютой казался просторным и безмятежным. Прогулочным шагом Кальпурния немного удалилась от двери, глубоко дыша. Она не знала, правда ли так было или ей просто казалось, но воздух казался более холодным. Она рискнула потянуться, стоя на носках и запрокинув голову назад, и начала перебирать в голове все, что ей и ее группе надо сделать, а потом сдалась. Еще будет время, чтобы…

Позади послышался какой-то тихий звук, а потом ее с силой обхватили чьи-то руки, стиснув на уровне бицепсов, так что ее собственные руки оказались плотно прижаты к телу, и приподняли на цепочки. Это были тяжелые руки, с сильной и уверенной хваткой.

— Ага, попалась наконец-то? — злобно прошептал в ухо чей-то голос, и в воздухе поплыл щекочущий ноздри запах алкогольных испарений. Голос был сиплый, мужской, молодой и приглушенный. Ее развернули лицом к двери в ее комнату, откуда в коридор лился свет. Там стояло еще трое мужчин в форменных флотских брюках и свободных рубашках, без идентификационных значков. Их лица прикрывали куски темной ткани, в руках они сжимали тяжелые дубинки. Насколько она могла разглядеть, они выглядели раскрасневшимися. Тот, кто ее держал, похоже, был не единственным, кто укрепил свою отвагу при помощи бутылки.

Через миг в дверь шагнул Гомри, без шлема и явно не готовый к такой ситуации. Его глаза расширились, а затем собственные инстинкты предали его — первое, что пришло в голову Гомри, стало не прыгнуть обратно в комнату, чтобы схватить огнестрельное оружие, но произнести:

— Отпустите арбитра-сень…

Потом мощный удар дубинки с хрустом обрушился на его лоб, и он беззвучно повалился обратно в каюту.

— Вы за это заплатите, — сказала Кальпурния через плечо тому, кто ее держал. — Еще миг назад я могла списать это со счетов как выходку чрезмерно ретивых кадетов, но теперь у нас есть арбитр, которому понадобится либо койка в госпитале, либо похороны. Не думайте, что я за это с вами лично не расправлюсь. С вами всеми. И с де Жонси тоже, если я хотя бы заподозрю, что он за этим стоит.

— А ты хвастливая, да, мелкая назойливая сучка? — снова завоняло алкоголем, но схватившему ее удавалось удерживать голос под контролем, тихо шипя. — Думала, ты можешь прийти туда, где тебе не место? Думала, можно просто вот так сюда припереться, помыкать нами и унижать нас? У нас появилась отличная идея для маленького подарочка твоим друзьям. Мы собираемся оставить им сообщение касательно мелких сучек, которые суют свои мелкие носики туда, где не имеют никакого права находиться.

Его товарищи хихикали, и тот, который свалил Гомри, похлопывал палкой по ладони, затянутой в перчатку.

Кальпурния оценивала ситуацию. Они были пьяные, но, скорее всего, не до такой степени, чтобы рассчитывать на заторможенность и проблемы со зрением. Они были крупнее и сильнее, чем она. Их дубинки выглядели увесистыми орудиями, она не могла понять, из дерева или пластика, но действовали за счет массы, а не энергии, как ее оружие. Ими двигал адреналин, выделяемый от ощущения собственной дерзости. Они неправильно разместились, слишком долго злорадствовали и не снимали с нее оружие.

Ее снова дернули в сторону каюты. Как только они ее туда затащат, шансы станут значительно меньше. Экспериментируя, она перенесла тяжесть тела на другую сторону. Захват по-прежнему был силен, но мужчина не попытался изменить равновесие или центр тяжести.

Она повернула бедра в правую сторону. Плечи при этом не шевелились, и человек, который держал ее, не почувствовал движение из-за своего роста, отсутствия контроля за равновесием и брони на груди и плечах Кальпурнии. Она сдвинула рукоять своей дубинки вперед, повернула ее и нацелила ее конец вверх и назад. Мужчина крякнул от толчка, а потом беззвучно закричал от дикой боли, когда движение большого пальца наполнило дубинку энергией. Хватка на руках исчезла, Кальпурния нырнула в сторону. Тот, что держал ее, согнулся пополам с такой скоростью, что его ноги оторвались от пола, и он рухнул наземь, свернувшись в позе эмбриона.

Трое сообщников, ошеломленные, в свою очередь замерли, и Кальпурния, воспользовавшись этим, как могла принялась сокращать их численное преимущество. Она сделала два быстрых ловких шага вперед и вбок и нанесла удар, наклонившись под правильным углом, так что, когда дубинка воткнулась в брюхо второго противника в классическом выпаде фехтовальщика, силовой разряд отшвырнул его, согнувшегося в приступе рвоты, прямо на того, кто стоял за ним.

Спутавшись в ком, эти двое врезались в стену коридора, и Кальпурния вовремя развернулась, чтобы пригнуться и ускользнуть вбок из-под удара, который мог бы расколоть ей череп. Инстинкт не дал ей сразу же контратаковать, благодаря чему она избежала обратного движения палки, промелькнувшей прямо перед носом. После этого другой мужчина слишком сильно размахнулся и потерял равновесие, открывшись на мгновение. Кальпурния воспользовалась этим и врезала ему сапогом в колено. Потом, оказавшись рядом с ним, она поймала его за руку, поддела коленом под бедро и позволила его собственному замаху по инерции сбить его с ног. Сломанное колено согнулось, и противник неуклюже упал, вопя от боли и шока и пытаясь свалить ее на пол вместе с собой.

Она припечатала его ногой в лицо и еще сильнее пнула по ребрам и голове, потом повернулась, пригнулась и поймала удар, нанесенный сзади, на наплечник брони. Парень, которому удалось выбраться из-под своего полубессознательного товарища, перехватил свою дубину двумя руками и размахнулся, чтобы снести ей голову.

Кальпурния, которая все еще чувствовала отдачу от удара и была неописуемо рада тому, что не сняла панцирь, не дала ему такой возможности. Теперь ее дубинка гудела и плевалась искрами, и ей не нужно было сильно замахиваться, чтобы нанести большой урон. Кальпурния сделала низкий выпад, а потом, когда противник попытался заблокировать удар, шлепнула его по рукам. Она повысила мощность на одно деление, и разряд энергии вышиб дубину из рук мужчины, оторвав заодно кончики шести его пальцев. Тот взвыл и отшатнулся, но Кальпурния, будучи не в том настроении, чтоб проявлять милосердие, наклонила плечо и нанесла резкий рубящий удар сверху вниз, который раздробил ему ключицу и оставил глубокий обожженный след от плеча до живота. Дубинка выгнулась в руке от силы столкновения, мужчина рухнул назад, сполз по стене и мелко задрожал на полу.

Она воткнула дубинку обратно в зажим и подбежала к Гомри. Глаза того закатились, пульс трепетал, на лбу расползся жуткий темный кровоподтек. Кальпурния тихо зарычала и хотела было плюнуть на тела, распростертые в коридоре, но тратить на это силы не было никакого смысла. Она проверяла его пульс, говорила с ним, помогала ему дышать, когда приходилось, требовала у него, приказывала ему не умирать. Она по-прежнему сидела, сгорбившись над Гомри и упорно пытаясь поддержать в нем жизнь, насколько могла, когда прибыли сотрудники службы безопасности Флота.

Пятнадцатый день Септисты

Три дня до Мессы святого Балронаса. Второй день Вигилии Балронаса.

Процессия Тесейских мучеников. Поминовение Картигана и Лукулла Трафа.

К этому дню вся пища, оставшаяся от пира накануне Вигилии, должна быть съедена. Все, что осталось, к рассвету должно быть выброшено, в идеале — сожжено на жаровнях перед ближайшей часовней после того, как пищу благословит проповедник. Если еда сжигается в домашнем святилище, то главе семьи подобает прочитать четвертый Офелийский псалом или первые десять строф из послания Триора к даннитам. Также приемлемо оставить еду на ступенях у уличной кафедры.

Те, кто присутствует на Процессии Тесейских мучеников, должны поститься с восхода солнца и до тех пор, пока гробы не пронесут перед ними во время третьего и последнего прохода вокруг Собора. Когда гробы несут мимо, традиционно положено размышлять о своем поведении перед вышестоящими и Императором за прошедший год. Традиционное облачение для этого дня — темная головная повязка или платок на лбу для мужчин и то же самое либо темная вуаль для женщин. Особенно истовые верующие во время религиозных церемоний могут закрыть глаза повязкой или лентой. К концу дня гражданам следует решить, какой пост они будут держать, чтобы подготовиться к окончанию Вигилии. Весьма благочестиво и достойно поощрения начать пост на закате и ранее. В ранние часы поста мысли постящегося должны быть обращены на его грехи и проступки и необходимость покаяния и искупления. Соблюдение вигилии без сна вплоть до Служб Перьев в это время считается знаком ревностной веры.

Глава десятая

— Нет, — громко заявила Кальпурния, — мне не пришло в голову предоставить вам медицинскую помощь. Ни одному из вас. Могу назвать по меньшей мере одного человека, которому медицинские ресурсы врат были куда нужнее — и сейчас остаются нужнее — чем любому из вас.

Она стояла на одном конце двухуровневого центрального вестибюля Внутренних Харисийских Врат, не обращая внимания на любопытные или приглушенно-враждебные взгляды членов экипажа станции вокруг. По обе стороны от нее вились лестницы, одна из которых вела в зал трибунала, а другая — в покои Астропатики, а по обе стороны от лестниц находились тяжелые пластиковые колодки, привинченные к пластине в полу.

Левее всех находился станционный кадет Джинтис, один из напавших на нее вчерашней ночью, которого она вырубила вторым. Как и все остальные, он был закован в колодки и одет в полную униформу, с которой содрали все знаки отличия и ранга. Он выглядел слабым звеном: самый молодой, меньше всех принимавший участие в преступлении, а сейчас — самый напуганный и жалкий. По другую сторону лестницы от него находился старший кадет Бурдье, павший последним. Он был сильно сгорблен, искалеченные кисти рук замотаны марлей. Маршалам пришлось сымпровизировать для него металлический каркас, чтобы он не обмяк и задохнулся, потому что Кальпурния настолько повредила его торс, что он не мог стоять прямо.

У правого лестничного колодца находился младший энсин Цикурел, которому она разбила колено. Последовавшие за этим пинки также сломали его нос, скулу и два ребра, но, определенно, не дерзкий дух — взгляд, которым он одарил ее, опираясь на здоровую ногу и сопя сквозь бинты на разбитом всмятку носу, был полон ненависти.

— Если у вас осталась хоть крупица чести, — сказала Кальпурния в ответ на этот жгучий взгляд, — если вам удастся стать достойными той униформы, что с вас сняли, тогда вы сможете извлечь из этого урок.

Она подошла к четвертому из них, энсину Талгаарду. Это был тот, что схватил ее, главный зачинщик, тот, который позволил алкоголю затуманить свой разум и наплодить там фантазии о том, как поставить эту маленькую планетницу-арбитра на место и отомстить за оскорбление своего капитана.

— Не сомневаюсь, ваш капитан-привратник был бы не прочь увидеть меня в бинтах в медицинском отсеке станции, на волоске от смерти, как арбитр Гомри. Но когда вам четверым взбрело в голову, что надо действовать, что он сделал? На чью сторону он встал? Посмотрите, где вы теперь. Ваш капитан-привратник встал на сторону Закона.

— Ты… не понимаешь… оскорбление… чести… должно…

Это говорил Талгаард. Голос у него был придушенный, но она не была уверена, была ли тому причиной боль от ран или давление колодок на шею. Но его слов и искривленных губ было достаточно, чтобы убедить, что стоять здесь и тратить на него время бесполезно. Некоторые люди просто не желают исправляться.

Кальпурния прошла мимо него и поднялась по лестнице к дверям зала судебных заседаний. Она бы, возможно, могла войти внутрь и послушать, как пререкаются люди коммодора Оменти и Арбитрес, и даже поучаствовать в спорах, но правила хорошего тона диктовали, чтобы она не присутствовала при обсуждении своего дела.

Коммодор и Арбитрес прибыли на станцию практически одновременно. Нестор Леандро возглавил делегацию Арбитрес, как только услышал, что Кальпурния улетела на Внутренние Харисийские Врата, а сам Оменти прибыл на борт, когда узнал, что банда младших офицеров напала на арбитра-сеньорис.

К тому времени, как они встретились в покоях де Жонси, Гомри лежал в коме в медицинском отсеке станции, и за ним ухаживало четверо врачей Флота. Кальпурния в конце концов согласилась поесть и немного поспала на свободной койке, но, когда ее разбудил юнга, посыльный из офиса де Жонси, Гомри все еще оставался в коме. Она не стала торопиться, вернулась в свою маленькую каюту, умылась и привела себя в порядок, прежде чем отправиться в кабинет капитана-привратника.

Коммодор Оменти, с выбритой головой, висячими усами и такой же смуглой кожей, как у де Жонси, выглядел как само воплощение прохладной вежливости, когда разливал крепкий черный кофеин с добавлением бренди в маленькие латунные чашки-сферы вроде тех, что использовал Дворов. Де Жонси хранил молчание, Леандро был непривычно сдержан, то есть говорил лишь чуточку больше, чем все остальные в комнате, вместе взятые. Оменти благожелательно вел светскую беседу о попытках саботажа в Босфорском улье и «испытании», как он выразился, которому подверглась Кальпурния на борту Внутренних Харисийских Врат. Кажется, из этого нападения вышло хоть что-то полезное: тот факт, что младшие офицеры, подчиненные де Жонси, атаковали высокопоставленную гостью, лишило его всякой опоры для жалоб, и Леандро использовал все свои дипломатические умения, чтобы убеждать коммодора, в то время как капитан-привратник никак не мог за ним угнаться.

С Оменти Кальпурния чувствовала себя в своей тарелке: его манера поведения была твердой, но миролюбивой. Хоть ей и не очень нравилось, что его взгляд то и дело падал на ее бедро под обтягивающей черной униформой арбитратора, она начинала проникаться осторожным оптимизмом насчет сотрудничества с де Жонси и доступа к заключенным.

Осторожный оптимизм, как она подумала позже, был проклятьем всей ее жизни.

— Вы вовремя, мэм, — сказал флотский сотрудник станции, который открыл дверь, когда Кальпурния достигла верха лестничного колодца. — Коммодор и арбитр-сеньорис желают вас видеть. Другой арбитр-сеньорис, я имею в виду, мэм, — дипломатично добавил он.

Зал трибунала выглядел на удивление незамысловато: простые скамьи и стол в виде подковы. Леандро и Оменти сидели на дальнем конце, где тот изгибался, достаточно далеко друг от друга, чтобы подчеркнуть свое различие, но достаточно близко, чтобы вести дискуссию, а не вступать в противостояние. У плеча Оменти стоял человек с широкой талией, одетый в зловещую черную униформу Имперского Комиссариата. Его красное лицо и шея выпирали из жесткого воротника, словно их оттуда выдавило, как пасту из тюбика. Не считая комиссара, с каждой стороны присутствовала свита из савантов-законников и клерков, которые держались по углам помещения.

Де Жонси вошел в боковую дверь. Его черные глаза смотрели подозрительно. Ни Леандро, ни Оменти не поднялись, оба только жестом подозвали своих коллег. Комиссар пристально оглядел Кальпурнию, потом де Жонси, но по его лицу невозможно было прочесть, что он думал.

— Итак, давайте сразу к делу, — начал Оменти. Голос у него был мягкий, дикция говорила о хорошем образовании, но при всем этом он выглядел как человек, который никогда не опускал голос ниже рева. — Мы рассматриваем проблему, состоящую в конфликте интересов, или, скорее, в вопросе наличия такового конфликта, между Адептус Арбитрес и Имперским Линейным флотом Пацификус в деле, касающемся ареста и судебного преследования тех, кто ответственен за то, что выглядит как намеренный акт саботажа против наших братьев по службе из Лиги Черных Кораблей.

— Вопрос, разрешение которого, по нашему предварительному и неопределенному мнению, сведет проблему к тому, на кого эти атаки — поскольку таковыми мы их считаем — были направлены, — продолжил Леандро. — Оба наших ордена, как и, несомненно, любой слуга Бога-Императора, возрадовались бы тому, что подобный акт агрессии был бы компенсирован соразмерными актами правосудия. Однако в обсуждении прецедентов и соглашений, накопившихся за сотни лет взаимодействия между нашими организациями — которых едва хватило б, чтобы отдать должное всей сложности этой темы, но на настоящий момент этим количеством вполне можно обойтись — мы пришли к тому выводу, что наилучшим подходом будет позволить подчиненным почтенного коммодора и достойного капитана-привратника Самбена де Жонси расследовать любое преступление, направленное конкретно против высокочтимой Лиги Черных Кораблей, в то время как работа уважаемой арбитр-сеньорис Кальпурнии, состоящая в преследовании преступников, которые стремятся сорвать Вигилию и Мессу святого Балронаса, в случае, если данная работа окажется связана с атакой на Кольце, должна продолжаться.

Де Жонси хмурился, Оменти приподнял бровь, лицо комиссара по-прежнему ничего не выражало. На миг повисла тишина.

— Вы хотите сказать, сэр, — вспыхнул де Жонси, — что эти люди останутся на моей станции и будут допрашивать заключенных, насчет которых я уже отдал приказы?

— Он хочет сказать, что если эта атака была направлена на военное командование Черных Кораблей и просто по совпадению произошла над Гидрафуром, тогда она вся ваша, де Жонси, и Арбитрес должны отступить, — голос у комиссара был невыразительный и скрипучий, что говорило об аугметическом восстановлении горла. — Если же это еще одна из тех попыток подорвать мессу, которая, по совпадению, оказалась нацелена на Черные Корабли, тогда это дело Арбитрес, и вы должны предоставить им любую помощь, которая понадобится.

— И как мы это определим? Вы же не думаете, что я бы не доложил обо всем, что выведал бы сам? Я законопослушный и богобоязненный человек, вне зависимости от того, что вам могла наговорить эта… эта женщина.

— Ваше поведение выдает ложь в этих словах, капитан-привратник. Человек, которого вы описали, оказал бы Адептус Императора чуть больше уважения, чем вы оказали мне.

— Достаточно, де Жонси, — прервал Оменти. — Арбитр Кальпурния проведет собственные допросы вместе со специалистами Арбитрес, которых, как я понимаю, арбитр Леандро привез с собой с Гидрафура. Арбитрес больше известно о ранних стадиях этого заговора, и они лучше знают, какие вопросы задавать. Нет сомнений, что это больше относится к их сфере, чем к нашей.

Де Жонси поднялся.

— Коммодор Оменти, со всем уважением, я официально протестую. Эти Арбитрес уверяют, что мы все на одной стороне в борьбе против преступников и врагов Императора, но если бы это было правдой, они бы приняли слово офицера Имперского Флота и после этого удалились. Я, как офицер, дал им формальное торжественное обещание, что будет свершено правосудие…

Кальпурния, которая не могла припомнить эту деталь, поймала взгляд Леандро и едва заметно покачала головой. Тот так же слабо кивнул в знак понимания.

— …и саботаж, уничтоживший «Авентис Сапфир 7», будет наказан. Подразумевать что-то иное — это не только сомнение в моей власти, но и оскорбление моей чести. Может быть, у Арбитрес концепция таковой и отличается от моей, но это взывает к сатисфакции, не меньше, с моей стороны.

— Сатисфакции? — переспросил коммодор. — Вы, кажется, упорно стремитесь создавать мне проблемы, де Жонси. Но если вы собираетесь сказать то, что, как я думаю, вы скажете, тогда давайте это услышим, чтобы можно было перейти к следующему этапу.

— Есть, сэр. Арбитр-сеньорис Шира Кальпурния из Адептус Арбитрес оскорбила мою честь. Она отвергла мое слово офицера и своими словами и действиями явственно подразумевала подозрение в том, что я замешан в этих прискорбных событиях. Ожидание, что я буду сотрудничать с ней после этого возмутительного поступка, только отягчает оскорбление, и от лица самого себя и всей семьи де Жонси я требую сатисфакции.

— Ясно, — Оменти повернулся к Кальпурнии. — Вы, наверное, и сами все слышали, арбитр Кальпурния, но, в любом случае, я обязан проинформировать вас, что капитан-привратник Самбен де Жонси из Гидрафурской эскадры Имперского Линейного флота Пацификус заявил, что был вами оскорблен, и требует сатисфакции. В соответствии с традициями, существующими в этом флоте касательно дел офицерской чести, он может постановить, что перед тем, как вести с вами какие-либо дела в дальнейшем, его требование должно быть удовлетворено.

— Вы говорите о дуэли, я так понимаю? — спросила она. Оменти кивнул. Выражение лица де Жонси было триумфальным. — Распространяется ли эта традиция офицеров Пацификус на членов Адептус, не относящихся к Флоту?

— Поединки чести между соперничающими представителями Адептус имеют прецеденты, при условии, что были выполнены определенные формальные предпосылки, — начал Леандро. — Два недавних примера — диспут между Кджином Бассонелем из Администратума и кюре Варенго из Адептус Министорум, которые обменялись оскорблениями, споря о правильной интерпретации степеней десятины в 942.M41, и…

— Я уверен, что арбитр Леандро верно цитирует прецеденты среди планетарных Адептус, — плавно вклинился Оменти. — Мои извинения, арбитр Леандро, я не хочу проявить неуважение, — Леандро милостиво кивнул, — но дело не в прецедентах. Не только традиция, но и официальный декрет, отменить который не в моей власти, запрещает поединки чести между офицером Флота и каким-либо человеком, не входящим во Флот. Невозможно устроить официальную дуэль, и невозможно предоставить сатисфакцию.

Оменти явно намеревался сказать что-то еще, но де Жонси выпрямился, щелкнул каблуками и отдал салют, сияя улыбкой, словно ярким светильником. Комиссар наклонился над плечом Оменти и что-то прошептал.

— Кальпурния и де Жонси должны покинуть нас и дать нам некоторое время поразмыслить, — объявил Оменти. Капитан-привратник профланировал в двойные двери следом за Кальпурнией вместо того, чтоб удалиться сквозь свой личный выход.

— Так вы, де Жонси, действительно чувствуете себя оскорбленным, или вы просто думаете, что нашли способ избежать сотрудничества?

Голос Кальпурнии был столь же холодным, насколько тепла была улыбка капитана, и хотя она знала, что вопрос мог заново начать все эти споры по поводу чести, она слишком сердилась, чтобы быть дипломатичной.

— Что я думаю, так это то, что нашел способ избавить себя и свою станцию, полную храбрых и верных воинов, от дерзкой угрозы нашему авторитету, нашей целостности и нашей способности исполнять свой долг, который заключается в охране врат Гидрафурской системы и всех жителей этой системы, что полагаются на нас и нашу бдительность. Вы удовлетворены?

— Вы что, думаете, что я позволю вам эксплуатировать лазейку в традициях, чтобы вам не пришлось со мной сотрудничать, из-за какого-то вымышленного оскорбления?

— Вымышленного?

— Вы сказали коммодору, что дали мне слово офицера, что правосудие будет свершено. Вы ничего такого не делали.

— Он мне поверит на…

— И вы обвинили меня в том, что я обвинила вас в связи с атаками и саботажем, де Жонси. И я знаю, что не делала этого.

Его лицо стало неуверенным.

— Вы явно… я имею в виду, весь путь, который вы проделали на мою станцию, с этими обвинениями…

— Какими такими обвинениями? Я прибыла на вашу станцию с намерением допросить заключенных, которых вы арестовали на Кольце и привезли прямиком сюда, — она вспомнила, что сказала Баннону насчет своих подозрений, и поняла, что ее слова неприятно близки ко лжи. — Покажите мне, в каком месте я оскорбила вашу честь необоснованными обвинениями в ваш адрес.

Вот так, это было более приемлемо. Де Жонси просто стоял и пристально смотрел на нее.

— Ну что же, капитан-привратник, что такое еще одно оскорбление среди кучи тех, которые вы уже взвалили на меня? У меня не было причин подозревать вас в чем-либо до того, как я сюда прибыла, кроме обычного, фонового подозрения арбитра, — она прокляла правдивость, которая заставила ее добавить эту фразу в конце, и все равно продолжила наступать. — Теперь же есть. Я думаю, вам есть что скрывать, и от этого вы нервничаете и переигрываете в попытках убрать нас со станции. Это вызывает у меня чертовски сильные подозрения, де Жонси.

— Подозревайте что хотите. Теперь вы дважды подумаете, прежде чем сцепиться с Флотом Пацификус. Вы должны радоваться, что я такой, как я есть — был бы я на уровне большинства вас, планетников, я бы мог дать этим парням еще раз попытать на вас силы.

Она готовила ответ, когда двери распахнулись, открывая две облаченные в черное фигуры: Леандро, в мантии и с судейским головным убором под рукой, лучезарно улыбался рядом с комиссаром.

— Капитан-привратник де Жонси, арбитр Кальпурния, я могу объявить, что для решения нашего безвыходного положения понадобилась лишь кратчайшая дискуссия. Нужно было лишь предоставить конкретные детали нашей проблемы — скорее, концепции, даже не факты — для внимательного изучения судебными специалистами с обеих сторон дебатов. И мне приятно сообщить, так же, как и вам обоим наверняка приятно будет узнать, — его глаза блеснули, — что мы выяснили: принимая во внимание любые интерпретации, мы решили, что выход из этой ситуации можно найти из заключения по обвинению в военных преступлениях против определенной части последователей адмирала-отступника Крайла, которое было сделано в предыдущем столетии.

— Военные преступления? — в кои-то веки Кальпурния почувствовала, что согласна с де Жонси, в голосе которого звучало изумление. — Вы что, серьезно уже заявляете о военных преступлениях?

— Успокойтесь, де Жонси, ничего подобного, — резко оборвал комиссар.

— Благодарю почтенного комиссара Моджеску за то, что тот со свойственной ему прямотой поправил меня, и признаю свою ошибку, — с поклоном сказал Леандро. — Новость, которая у меня для вас есть, капитан-привратник, связана не с обвинениями или преследованием. Новость в том, что это не тупик, как мы ранее считали. Прецеденты, о которых идет речь, связаны с механизмами Имперского правосудия внутри организационно замкнутого образования, такого, как Линейный флот сегментума, и ролью Флотского Комиссариата.

— Он имеет в виду, — вставил Моджеска, — коммодор Оменти установил, что этот закон позволяет заменить себя иным лицом в случае, если иначе поединок чести невозможен, в том числе, если один из участников не принадлежит к Флоту.

Глаза де Жонси расширились, и Кальпурния поняла, почему Леандро улыбался. Сторона, которой бросили вызов, не могла участвовать в дуэли, и это значило, что у нее нет возможности назначить себе замену из Флота, но прецедент гласил, что в таком случае замену предоставляет член Флотского Комиссариата.

— Следовательно, капитан-привратник, сражаться ради сатисфакции вы будете со мной, как с заменой арбитра-сеньорис Кальпурнии. Коммодор Оменти предложил использовать для этого дуэльную арену на борту «Восходящего крестоносца», как нейтральную территорию, и будет осуществлять контроль за поединком. Как руководящий офицер, он назначил дуэль на час третьей вахты, через два часа после окончания службы в память Тесейских мучеников, — он отсалютовал де Жонси. — Благодарю вас, капитан-привратник. Увидимся на арене.

С этими словами комиссар развернулся на каблуках, вихрем взметнув черный плащ, и с прямой, как таран, спиной промаршировал обратно в двери, лязгая сапогами по палубе. Леандро и Кальпурния обратили на де Жонси спокойные, уравновешенные взгляды, но тот тоже повернулся и ушел прочь, сквозь толпу станционного персонала. Все они внезапно деловито занялись своими обязанностями, которые, по странному совпадению, еще миг назад требовали от них стоять в пределах слышимости от лестницы.

— Шира, дромон, на котором я прибыл сюда, специально выделен для Арбитрес, — сказал Леандро, когда они стояли, безмолвно созерцаемые четырьмя молодыми людьми в колодках. — Я приказал вашему эскорту переместиться туда, чтобы они немного отдохнули и поели — не стоит ли и нам заняться тем же самым? Может быть, даже угоститься кое-чем необычным и изысканным. Несмотря на то, что это время года положено сопровождать аскетизмом, я не могу избавиться от чувства, что мы, пожалуй, заслужили немного отдыха и можем себя вознаградить.

— Опять этот кофеин с бренди? Я заметила, что вам он очень нравится.

— О нет, никакого алкоголя. Вчера мне удалось завладеть двумя кувшинами сиропов с архипелага Шиква, каждый из которых подходит под немного иначе заваренный кофеин. Каюсь, я настолько потакаю своим желаниям, что взял их с собой.

— Думаю, Нестор, вы на меня их только зря растратите. У меня по гидрафурским стандартам очень непритязательный вкус.

— Сиропы — это что-то вроде фирменной особенности гидрафурской кухни, — сказал Леандро. — Так, конечно, было не всегда. Был продолжительный период, который кончился примерно во время экклезиарха Тора, когда определенным видам сваренных напитков позволяли кристаллизоваться и подавали в виде порошка или смолы. Из-за этого возникло предпочтение к определенным техникам готовки, но переход к приправам, основанным на сиропах, можно отследить к переселенцам из внешних миров сектора Колонна, с прибытием которых появились… я опять ушел в разглагольствования?

Кальпурния улыбнулась.

— Да, немного. И у меня есть другие дела на этой станции. Но в один день, арбитр Леандро, я постараюсь найти аспект гидрафурской культуры, о котором вы не сможете с ходу прочитать мне лекцию.

— Задача, которую многие стремились решить, но никто так и не одолел, — весело ответил Леандро. — Ну что ж. Нас не пригласили на богослужение в часовню Флота, поэтому сегодня мы почтим память Тесейских мучеников короткой службой на борту «Геодесс». Предлагаю и вам подняться на корабль и присоединиться, если получится — боюсь, что стремительная смена событий не дает вам следовать религиозному долгу. Но если не вмешаются обстоятельства, я еще увижу вас в дуэльном зале «Восходящего крестоносца».

Они отдали честь друг другу, и Кальпурния не смогла устоять перед тем, чтобы бросить последний удовлетворенный взгляд на людей в колодках, прежде чем удалиться к медицинским покоям.

В галерее стояли деревянные скамьи, настолько узкие и часто наставленные, что голова человека в одном ряду торчала практически между коленями того, что сидел за ним, а головы сидящих в верхнем ряду задевали низкий потолок. Перед первым рядом проходили перила, за ними был глубокий ров — примерно метр пустого пространства, а дальше шла дуэльная арена «Восходящего крестоносца», полоса пористого пластика, мягкого и шершавого, чтобы ноги не скользили. Она была в четыре метра шириной и примерно в десять длиной, в обоих ее концах находились небольшие дверные проемы. Ее заливал густой желтый свет прожекторов, которые, как предположила Кальпурния, воспроизводили природное освещение Гидрафура. За полосой она видела отблески позументов и медалей на такой же галерее, которая была полна офицеров.

По пути сюда она была слишком занята мыслями, чтобы нервничать. В Ультрамаре она не имела дела с дуэлями, так как столь бессмысленные распри там считались достойными презрения, а внутренние законы самих Арбитрес касательно поединков были очень суровы. Но она знала, что во многих других местах церемониальные поединки находятся в большом почете, и что это было серьезное событие, даже если бы на кону не стояла помощь же Жонси, поэтому волновалась, что может совершить какой-нибудь промах, который запятнает честь Моджески или нарушит ход дуэли. Все, что ей пока что удалось выведать у хозяев станции, так это то, что Моджеске дадут «раннее преимущество», что бы это ни значило, и что оба дуэлянта будут использовать смертельное оружие, несмотря на то, что официально поединок шел до первой крови или до сдачи. Теперь она оглядывалась, стараясь отметить, что делают окружающие, и убедиться, что ее поведение вписывается.

Ей не стоило беспокоиться. Первым же, что она почувствовала, когда дверь открылась, была волна разговоров, едкий дым сигар и звон стаканов. Ряды офицеров глубоко ушли в изобилующую шутками болтовню, говорили, нисколько не понижая голос, поворачивались, чтобы окликать друг друга через всю галерею, передавали маленькие серебряные блюдца со сладостями, сигарами и нюхательным табаком, и разливали из графинов ликеры, от одного аромата которых у Кальпурнии закружилась голова. К Леандро ей пришлось проталкиваться сквозь толпу в зеленых униформах, все члены которой просто весело игнорировали ее, но, сев, она решила, что это было лучше, чем враждебность, к которой она себя готовила.

— И как ваш раненый? — спросил Леандро.

— Его зовут арбитр Гомри, и ему лучше, чем раньше, хотя это ни о чем не говорит. Он в глубоком беспамятстве, но медики станции хорошо выполняют свою работу.

— Вполне разумно питать веру относительно того, что медики на борту военной станции способны справиться с боевыми ранениями.

— Именно так. Что ж, следующий шаг — добиться, чтоб он достаточно окреп для путешествия. Если они с этим справятся, и если на вашем дромоне есть апотекарион…

— Он там есть.

— Отлично, ну что ж, тогда мы, возможно, заберем его с собой в Босфорский улей. Ему будет полезно вернуться в Стену, чтоб быть среди друзей. Интересно, если Моджеска победит, сможем ли мы настоять, чтоб этих четверых ублюдков…

Леандро жестом попросил ее прерваться и кивнул в сторону толпы офицеров, которые уже практически заполнили скамьи позади них.

На одном конце дуэльной арены появился капитан-привратник де Жонси, рядом с ним стояли двое, которые, как решила Кальпурния, были секундантами. Он тихо разговаривал с ними и временами попивал из латунного шарика. Капитан избавился от длинного форменного кителя и был одет в тесно прилегающую белую нижнюю рубашку, которая подчеркивала его стройное телосложение. Он не подавал виду, что вообще замечает шумные толпы офицеров по обеим сторонам, и реакция была взаимной: звон столовых приборов и дым сигар стали только гуще. Разговоры в целом свелись к сложным каламбурам касательно дуэлянтов и других персон из Флота. Кальпурния предположила, что они бы не имели для нее значения, даже если бы она знала эту систему — она знала, что с чувством юмора у нее было неважно, и несколько подозрительно относилась к людям, у которых оно было развито. Она полагала, что это указывает на некий ужасный недостаток, но беспокоиться по этому поводу ей пока не приходилось.

Светильники над зрительскими местами затемнились, как будто они были на каком-то представлении. Кальпурния увидела, что секунданты де Жонси удалились обратно в свою дверь, а сам капитан теперь был вооружен. Через миг дальняя дверь скользнула в сторону, в нее вошел Моджеска, и поединок начался.

После всех этих разговоров о традициях и обычаях Кальпурния ожидала сложных формальностей перед началом дуэли, но они даже не отсалютовали друг другу. Моджеска просто промаршировал к де Жонси и начало описывать своим оружием короткие резкие дуги. Раздетый до сапог, бриджей и нижней рубашки, как его оппонент, он был вооружен заточенным с одной стороны, приспособленным для рубки клинком — частично фальшионом, частично секирой, с расширенным и утяжеленным к концу лезвием, что позволяло наносить мощные удары, способные отсечь конечности. В другой руке он держал тяжелый жезл, который, судя по тому, как он им орудовал, служил скорее для парирования и защиты, чем для использования в качестве оружия.

Де Жонси отбивался от него более длинным и довольно нелепым оружием, которое напоминало Кальпурнии двуручный топор со странным пучком каких-то волос, вроде как у комика-акробата в цирке. Лишь после того, как она по меньшей мере минуту наблюдала за обменом выпадами, в памяти всплыли давнишние учебные курсы. Это было корабельное оружие, и эти хлесткие стержни на его конце оканчивались иглами, в которые поступал заряд из блока питания, находящегося в противовесе на другом конце древка. Оно было приспособлено для условий абордажа, когда близость к обшивке корабля не позволяет использовать огнестрельное оружие или огнеметы. Им можно было рубить врага с размаху или наносить колющие удары, чтобы по крайней мере одна-две иглы нашли слабое место в тяжелых укрепленных костюмах и капюшонах, которые абордажные бойцы носили для защиты. Глядя, как де Жонси использует свое оружие, умело выставляя пучок острых как копья стержней между собой и Моджеской всякий раз, как тот пытался сблизиться, Кальпурния поняла, что оно уже должно быть заряжено. Один из этих двоих, а может быть, и оба, в конце концов может запросто угодить в госпиталь или морг.

Дуэль представляла собой резкий контраст различных техник: изящные, танцевальные позы де Жонси, чьи выпады стремительно мелькали, словно язык ящерицы, и агрессивный, брутальный стиль Моджески, который скрывал хитроумные атаки под фасадом грубого напора. Де Жонси сражался в технике классического фехтования аристократии, делающего упор на равновесие, искусность и тонкие приемы, Моджеска — в классическом стиле Комиссариата, созданном не только для побед в боях, но и для политической пропаганды, для того, чтобы провозглашать непререкаемое право комиссара поддерживать дисциплину любыми необходимыми средствами.

Де Жонси сдавал позиции. Когда вошел Моджеска, капитан стоял где-то на расстоянии трети арены от своей двери, но теперь, если бы он сделал шаг назад, то уперся бы в стену позади себя. Ему нужно было больше пространства, и он отвоевывал его, сплетая в сложный узор выпады и замахи, отчего Моджеске пришлось отступить вправо, отбивая электризованные иглы в сторону жезлом, зажатым в левой руке. Эта штука, видимо, из керамита или пластика, подумала Кальпурния, глядя, как искры сверкают между иглами, но не проходят сквозь жезл к руке комиссара. Потом де Жонси закрутил древко в руках и быстро, как кошка, отступил вправо, пытаясь обойти Моджеску и удалиться от двери. Ему почти удалось, но ему пришлось скорректировать движение, чтобы не приближаться ко рву вокруг арены, и Моджеска, который явно предвидел это, воспользовался тем, что противник на миг отвлекся, и наотмашь ударил по древку длинного топора. Пальцы де Жонси захрустели, и оружие едва не вылетело из его рук.

С искаженным от боли лицом де Жонси отчаянно попятился, в то время как Моджеска, продолжая разворот, сделал еще один режущий удар, нацеленный на другую руку противника. Перехватив рукоять пониже, капитан-привратник попытался увеличить расстояние между ними. Лезвие топора со свистом описывало длинные дуги, для чего ему не нужно было прочно сжимать оружие. Но Моджеска, тщательно рассчитывая время, наступал чуть дальше после каждого взмаха, заставляя де Жонси пятиться назад, так как тому нужно было пространство для этих широких ударов. Наконец он сдался и попытался отогнать комиссара серией низких глубоких выпадов, которые вынуждали Моджеску либо отступать, либо наклоняться, чтобы перехватить их, и открывать для удара голову.

Теперь в зале повисла полная тишина, не считая шороха сапог дуэлянтов и звука их дыхания. Оба вспотели: гладкая темная кожа де Жонси блестела от влаги, в то время как с грубой шкуры Моджески, чьи плечи и руки заросли жесткими рыжими волосами, текло и капало.

И снова нервы изменили де Жонси. Он слишком увлекся низкими выпадами и стал делать одно и то же снова и снова, не замечая, что защита Моджески с каждым разом становилась все увереннее, и что его шаги стали короче, говоря о том, что комиссар напрягся перед ответным броском. Офицеры тоже это поняли, и Кальпурния услышала, как где-то пробормотали «Здесь он ошибся».

Через миг Моджеска перешел в наступление. Де Жонси ясно сигнализировал о своих намерениях: определенная постановка ног, небольшое отклонение назад. Моджеска наблюдал за тем, как он переступает, как отводит оружие назад для удара, а затем сделал шаг навстречу, крутанувшись, чтобы уклониться от пучка острых стержней. Внезапно он очутился там, где де Жонси его не видел — за плечом, и пока противник лихорадочно пытался совладать со своей инерцией и завладеть контролем над разделяющим их пространством, острие тесака Моджески вгрызлось в бицепс его здоровой руки, а через секунду жезл врезался ему в лоб. Де Жонси пошатнулся и обмяк, Моджеска прижал лезвие его топора обухом своего клинка и пинком вышиб оружие из рук капитана, потом схватил де Жонси за руку, пока тот не свалился, и вытащил его в центр.

На долгий миг они застыли в немой сцене: стройный офицер, распростертый на полу, и тяжеловесный комиссар, стоящий над ним, упершись сапогом в грудь поверженного противника. Затем де Жонси поднял дрожащую руку. Лязгнули распахнувшиеся двери, на арену хлынули служители, и, когда Кальпурния и Леандро отсалютовали комиссару Моджеске и начали продвигаться к выходу, офицеры Линейного флота Пацификус поднялись на ноги и зааплодировали.

Де Жонси пошел им навстречу. Ему пришлось это сделать. Дуэль выбила ему весь порох из пороховниц, как не слишком элегантно выразилась Кальпурния, когда они с Леандро шли по тонкому, дрожащему и вообще довольно опасному доковому мостику. По крайней мере, там имелась гравитация, это была не просто связь с «Геодесс». Леандро сопроводил ее в медицинское отделение, как подозревала Кальпурния, скорее всего, для того, чтобы облегчить последствия смены гравитации и ориентации в пространстве. Оказалось, Леандро терпеть не может эти переходы, даже больше, чем она сама.

— Он согласен, чтобы его допросили? — спросила Кальпурния, когда они шли к верхнему медицинскому отсеку Харисийских Врат.

— Он согласится. Я думаю, мне удалось достичь определенного взаимопонимания с коммодором, так что я могу считать себя информированным и сообщить вам, что Оменти утвердил свою позицию по этому поводу. Вы, вероятно, заметили, что многоуважаемый коммодор имеет несколько иное мнение по поводу сотрудничества с Арбитрес, чем известный нам капитан-привратник под его командованием. Оный капитан, как он считает, довольно-таки сильно подмочил репутацию его линейного флота, не говоря уже о том, что привлек неблагоприятное внимание со стороны ордена Адептус, который, как вы успели указать капитану-привратнику, способен совершенно законным образом налагать наказания на представителей Флота, если сочтет нужным. Он продемонстрировал неспособность контролировать свою станцию, дошедшую вплоть до того, что представителю того самого ордена Адептус пришлось отбиваться от яростного нападения целых четверых его подчиненных. И теперь это дело чести, по поводу которого он настоял на сатисфакции, вместо этого только унизило его…

— Он проиграл поединок, Оменти сказал ему, что у него нет выбора, и он должен рассказать нам то, что знает.

— Ах, моя арбитр-сеньорис Кальпурния, ваши слова взрезают саму суть вещей, словно быстрый меч самого Махария.

— Разве Махарий использовал меч?

— Припоминаю, что он изображался с таковым в большей части исторических рукописей моей библиотеки. Чистосердечно признаюсь, я всегда принимал этот нюанс на веру.

— У моего отца была обширная коллекция книг о военной истории. С их помощью я учила своих братьев чтению и ораторству. У меня сложилось впечатление, что он больше предпочитал огнестрельное оружие и некую разновидность силового.

— Меч, который я видел на иллюстрациях, вполне мог быть силовым оружием. Мне стоит еще раз взглянуть на эти цветные вставки. В конце концов, мы гораздо ближе к местам реальных завоеваний Махария, чем Макрагг.

— Однако, Нестор, книги, которые я читала, когда была моложе, использовали источники из этого сегментума.

Так, довольно дружески, они препирались в вестибюле у медиков, пока вокруг них приходили и уходили доктора. Они по-прежнему спорили о Махарие, когда пришли новости о том, что Гомри дрейфует между комой и полубессознательным, оторванным от реальности бодрствованием. Кальпурния не хотела уходить, не повидавшись с ним, но он опять потерял сознание.

— Должно быть, это был ужасный удар, — тихо сказал Леандро, когда они ушли.

— Да, ужасный, — ответила Кальпурния, — и его ударили из-за меня.

Она почти ничего не говорила, пока они шли к покоям де Жонси.

К тому времени, как они добрались, капитан-привратник уже начал говорить. Бледный и усталый, он сидел в мягком кресле у окна из бронестекла полуметровой толщины, из которого был виден блок лэнсовых стволов и темные силуэты двух стоящих на приколе дромонов.

В кресле напротив капитана сидел комиссар Моджеска. Второй комиссар, более молодой и худой, чем-то напоминающий самого де Жонси, кивнул Арбитрес, когда его представили как комиссара-привратника Чалса. Через полкомнаты от них на табуретке сидел клерк с аугметикой на голове, от которой тянулись заплетенные в косы провода, ведущие к лежащему на коленях инфопланшету. Там же стояла женщина-офицер в зеленой форме, чьи знаки отличия с аквилой и весами означали принадлежность к судебной службе Флота. Она представилась просто как лейтенант Рибелл и снова стала пристально наблюдать за де Жонси. Вся сцена выглядела довольно обыденно. Глядя на забинтованную руку де Жонси и внимательность остальных присутствующих, можно было подумать, что они пришли пожелать выздоровления раненому капитану. Но довольно скоро стало ясно, что это на самом деле допрос.

— Лайзе-Хагган, — сказал капитан-привратник, и Леандро сразу же оживился.

— Что вы сказали?

— Дом Лайзе-Хагган. Я рассказал комиссару, что я знаю о том, как подстроили саботаж. Я не принимал в нем участия. Мое… мое упущение состоит в том, что я не попытался остановить его, когда знал, что он планируется. Я думал, что это ударит по Кальфус-Меделлам. Семейство Кальфус и род де Жонси…

— Я знаю вашу историю и понимаю ее, — прервал Леандро. Кальпурния сделала кислое лицо, что заметила только Рибелл и удивленно на нее посмотрела.

— Тогда не буду в нее углубляться, — продолжил де Жонси, — только скажу, что наследственные посты командования в Круговороте Аурукон, те самые, из-за которых начался наш конфликт с семейством Кальфус, также дали нам причину отслеживать передвижения и занятия членов Адептус Астропатика. Что делает этот народ, когда собирается в Башне Слепцов, остается только догадываться, но, когда они на постах, им приходится проводить время среди офицерского состава, поэтому нам было несложно установить за ними наблюдение.

Он начинал увлекаться повествованием, и Кальпурния поборола желание похлопать его по раненой руке, чтобы напомнить, что он не анекдот в столовой рассказывает. Но она знала о допросах достаточно, чтобы не прерывать человека, пока тот набирает обороты. Этот допрос был из тех, которые она начала про себя называть «Гидрафурский особый» — сплошь лайковые перчатки и этикет.

— Синдикат Хагган теперь влияет на большое количество внутрисистемных гражданских маршрутов. Семья Лайзе, как я понимаю, главная в синдикате, богатая, но простецкая, ее едва ли можно считать частью аристократии, — Леандро уклончиво кивнул. — Но на протяжении последних двух лет они побывали на всем Кольце и погостили на всех флотских станциях, какие только позволили им нанести визит. И поскольку они стали представлять интерес для семьи де Жонси, мы стали наблюдать за ними между тем, как они проводили дипломатические связи к полудюжине ведущих клик астропатов.

— Факт, который, судя по всему, не слишком заинтересовал ни одного из вас, — вставил Моджеска. Он сменил положение так, что де Жонси приходилось смотреть то назад, то вперед, переводя взгляд между самим Моджеской, Кальпурнией и Леандро — базовая тактика при ведении допроса.

— Нашей целью было обойти с фланга интересы Меделлов в гражданских доках, что главным образом навредило бы семейству Кальфус.

— Вы говорите, что ваша вражда с Кальфусами позволяла вам просто сидеть и смотреть, как эти люди цепляют на свои крючки неведомо сколько астропатов, — закончила Кальпурния, не в силах полностью скрыть презрение в своем тоне.

— Астропаты — не младенцы, какими бы лысыми и пухлыми они не были, — ответил де Жонси. — Они и сами прекрасно понимали мотивы Лайзе-Хагганов. Насколько я знаю, у Адептус Астропатика были прекрасные и честные официальные отношения с семьей Лайзе-Хагган.

— Прекрасные и честные? — голос Моджески звучал так, словно он скрипел зубами. — Доходили ли они до…

— До того, чтобы исказить трансляции и устроить кораблекрушение? — взгляд капитана-привратника был спокойным и серьезным. — Нет, сэр, это не так. Операция, которую они произвели для того, чтобы создать эту катастрофу, была настолько тонка, что проскользнула сквозь сети всех агентов моей семьи.

Де Жонси сделал легкое ударение на слова «моей семьи», и Кальпурнии пришлось нехотя признать: такой заговор должен был быть раскрыт не благодаря личным усилиям единственного флотского рода.

— Мои родичи занимали командные посты в Имперском Флоте столько поколений, что я даже не помню их число. Мысль о том, чтобы смириться с актом, подобным тому, что произошло на Кольце, для меня отвратительна. Я признаюсь, что мое поведение относительно Арбитрес мотивировалось желанием сохранить честь своего имени, но не сомневайтесь: я желал наказать виновных так же, как и они. Именно поэтому я и применил свою власть, чтобы этих людей вывезли с Кольца, иной причины тому не было.

— И что вам удалось у них выведать, де Жонси? — спросила Кальпурния. — Вы их допросили, когда они прибыли?

— Я стоял и наблюдал, как их выводят с дромона, который я послал, — ответил капитан, и это, наверное, прозвучало глуповато даже для него, потому что он тут же ушел в оборону. — Если вы помните, арбитр Кальпурния, ваш внезапный визит произошел довольно вскоре после того, как приехали они, и как только я получил известие, что вы летите к нам, я почувствовал, что мне нужно заняться определенными иными делами. Мне пришлось просто поразмыслить над тем, что я узнал, глядя на то, как их ведут вверх по доку.

Его защитное поведение усилилось, и Кальпурнии пришлось напомнить себе, что он сотрудничает с ней только потому, что его заставил комиссар.

— И что же вы смогли вывести из этих наблюдений? — более мягким голосом поинтересовался Леандро. Смена тона сработала, как почти всегда и бывало. Де Жонси повернулся к Леандро и заговорил быстрее:

— Я узнал нескольких астропатов, привезенных на борт. Думаю, именно с них все и началось, с самих астропатов, не с техноадептов или трансмехаников. Мои офицеры доложили, что некоторые из них пытались покончить с собой по дороге на станцию, и один успешно убил себя после того, как прибыл. Они странно себя ведут — да, я понимаю, но это странно даже для астропатов — дергаются, страдают тиком, начинают разговоры невпопад и говорят в пустоту. Я приказал собственным представителям Астропатики наблюдать за ними по пикт-связи, и они сразу распознали симптомы. Они потребовали, чтобы им дали возможность снова войти в транс и немедля отослать сообщение в Башню Слепцов.

Оба Арбитрес и оба комиссара с пристальным вниманием наклонились вперед.

— Они сказали мне, что это симптомы псайкерского вмешательства, — продолжал де Жонси, — мысленной команды, въевшейся так глубоко в мозг, что жертва даже не знает о ней. Опытный псайкер может незаметно внедрить такую команду, чтобы его живое орудие было практически невозможно засечь, или же со всей силы вогнать ее в разум, который будет никак иначе не затронут. Она будет эхом отдаваться в сознании жертвы и вскоре выжжет ее изнутри, но до тех пор, пока это не случилось, противостоять приказу невозможно.

Псайкеры. Перед глазами Кальпурнии на миг возник четкий образ: клубы дыма, паникующая, орущая толпа и шатающийся, готовый рухнуть силуэт, который как будто возник из воздуха…

— Чтобы ввести приказ в разум, настолько усиленный, как у астропата, нужна мощная воля, — говорил де Жонси, — какой не найти среди низших уровней Адептус. Я не допрашивал пленных, арбитр Кальпурния, однако мои астропаты дали мне представление о том, какой ранг нужен для достижения подобного, после чего я изучил логи трансляций и записи о перемещениях, к которым я имею доступ как капитан-привратник, — при этих словах он слегка вздернул подбородок. — Может быть, я и не агент Арбитрес, но я нашел имя. Хотите знать, кто это и где он сейчас?

Кальпурния промолчала, позволяя ему хотя бы миг погордиться собой и спасти лицо.

— Мастер-астропат Яннод Дуэрр был лидером группы Астропатики в том сегменте Кольца. Все трое моих старших астропатов подтверждают, что Дуэрр достаточно силен, чтобы с легкостью внедрить команду в крепкий разум — такую команду, которая могла бы заставить человека устроить крушение и после этого покончить с собой. Они рассказали мне, что доклады, полученные от их собратьев на Кольце, указывают на то, что Дуэрр этим утром какое-то время находился один с тем несчастным, который послал искаженные передачи. Мои астропаты также подтверждают, пусть и нехотя, что Дуэрр также замешан в некие междоусобные интриги среди членов Лиги Черных Кораблей. И, как говорят мои трансмеханики и саванты-логистеры, есть записи, что мастер-астропат Яннод Дуэрр покинул свой пост на Кольце за три часа до столкновения и отправился вниз на Гидрафур. Пункт назначения был отмечен как окраина Босфорского улья. Цитадель семьи Лайзе-Хагган.

Вот так, Арбитрес, — де Жонси снова посмотрел на Кальпурнию, и в его голос снова в полной мере вернулось пламя надменности. — Я полагаю, что моя помощь стоила всех ваших хлопот?

Шестнадцатый день Септисты

Два дня до Мессы святого Балронаса. Третий день Вигилии Балронаса.

Служба Перьев. Освящение Плетей.

В три часа пополуночи священники и дьяконы отправятся на улицы, призывая благочестивых подготовить свои покаяния. В это время следует зажечь лампаду, оставшуюся с Тихой Конгрегации, и при ее свете все жители каждого дома или барака должны написать список всех вещей, от бремени которых они желают избавиться и в которых хотят раскаяться в течение Вигилии. Для этого требуется пергамент установленного Министорумом типа, ароматизированный соответствующими благовониями и после запечатанный куском пласвоска, которые раздают священники. Священнослужители, которые ходят по улицам и распространяют весть о том, что надо начать писать, имеют при себе эту бумагу и воск, но не стоит легкомысленно относиться к этому: неподготовленность, которая заставляет просить материалы у священников, постыдна. Писцам и клеркам подобает помогать неграмотным, но только если последние свершили клятвы пред своим проповедником и имеют подтверждающие это печати. Во время Службы и после нее стоит перечитывать свой список проступков, что способствует размышлению о покаянии и искуплении. Вечером, когда все исповеди уже записаны, следует произвести коллективное чтение Гирского Кредо. Исповеди должны быть занесены на бумагу к рассвету, после чего запечатаны и прикреплены к внешней стороне дома, либо к кафедре проповедника, либо к святилищу. С рассвета горожанам следует, ходя по улицам, обращать взгляд на исповеди и размышлять о вине и спасении. Духовные лица должны продолжать странствовать по улицам, и любой, кто пожелает, может следовать за ними или присоединяться к ним в молитве. Через час после заката все граждане должны явиться в часовни с лезвиями для своих плетей, подготовленных на завтрашний день, где те будут благословлены и ритуально отточены членом Министорума или Сороритас. Детям, слишком маленьким, чтобы принять участие в бичевании, следует помочь родителям, затачивая их лезвия, что подготовит их к возрасту, в котором они сами будут участвовать. Те, кто не начал поститься, обязаны начать это после того, как их лезвия будут благословлены. В этот день очень важно соблюдать сдержанное поведение и не повышать голос, особенно за пределами дома. Весь этот день и до самой Мессы подобает носить простую одежду или мешковину.

Глава одиннадцатая

Мчаться на перехват «Санктуса», мчаться на расследование астропатического саботажа, а теперь — мчаться, преследуя Дуэрра на Гидрафуре. Кальпурния подозревала, что весь остаток своей карьеры будет ассоциировать стонущие залы и изгибы черного железа на Гидрафурском Кольце с отчаянной спешкой.

Они пулей вернулись обратно с Внутренних Харисийских Врат, разогнав двигатель «Геодесс» на полную мощность, так что из-за шума нельзя было даже разговаривать по воксу. Магос, присматривающий за плазменным ядром, объявил, что сейчас неудачное время для того, чтобы настраивать двигатель на высокую скорость и производительность, и его конгрегация техножрецов проигрывала свои песнопения на весь корабль, чтобы ублаготворить его напряженную аниму. Гудение и шелест машинных гимнов прорезалось сквозь хорал органических адептов и снова исчезало. Кальпурния нашла эту смесь звуков вызывающей тревогу.

Они старались, чтобы все их астропатические передачи звучали как можно более рутинно, но замаскировать сигналы красного кода, которые разгоняли с их пути обычный транспорт, было невозможно. Если на Кольце еще были астропаты с внедренными Дуэрром командами, командами, о которых они и сами не знали, им нельзя было позволить понять, что что-то пошло не так.

Как только они оказались на борту посадочного модуля, все стало проще. Кальпурния наклонилась над узколучевой вокс-станцией и, крича, чтобы ее было слышно поверх двигателей и ветра, терзающего обшивку, приказывала патрулям поменять курс, штурмовым бригадам — мобилизоваться, карателям — подготовить оружие и камеры. Ее приказы направились в Стену, потом в крепости-участки в трущобах, и постепенно вокруг огромной родовой цитадели Лайзе-Хагган начала стягиваться сеть.

К тому времени, как они оказались в нижних слоях атмосферы, ей начали поступать рассортированные известия от инспекторов из разных участков. Как всегда, ее преследовала усталость, и от того, что приходилось концентрироваться среди шума, болела голова, но даже если она просила повторить рапорты, в них не было никакого смысла. Две патрульные бригады, забаррикадировавшие улицы возле цитадели, подверглись яростной атаке с ее стен, но нападения прекратились так же быстро, как начались, и ополчение семьи Лайзе организованно вышло из крепости, чтобы сдаться. С другой стороны штурмовые бригады услышали оружейный огонь и поспешно бросились взламывать одни из ворот крепости, но нашли их открытыми, а баррикады за ними — уже уничтоженными взрывчаткой. Что-то вроде автожира попыталось улететь с взлетно-посадочной площадки на середине северной стены цитадели, но его сбил поток реактивных гранат с той же самой площадки, после чего машина развернулась, пошла на таран и врезалась в собственную стартовую платформу вместо того, чтобы упасть.

Примерно через сорок пять минут всего этого Кальпурния сдалась, смяла в бронеперчатке записки, которые пыталась вести, и начала проверять оружие и совершать благословения перед битвой. Какое бы безумие там внизу не творилось, она знала, где должна находиться с силовой дубинкой и стабпистолетом.

С первого взгляда крепость Лайзе выглядела устрашающе. Она находилась далеко от Босфорского улья, на берегах загрязненных лагун, которые отмечали северную и восточную границы городской застройки. Три толстые башни, покрытые наростами тянущихся наружу эстакад, жилых выступов и козырьков, которые могли бы удерживать на себе целые дома, возвышались над пятидесяти- и шестидесятиэтажной мелочью вокруг. В прошлом высокие мосты между башнями становились все толще и тяжелее, пока, наконец, все три шпиля не стали просто углами огромной треугольной махины, между несущими стенами которой остался странный пятидесятиметровый промежуток, тянущийся до самой земли.

Домашняя стража Лайзе занимала выгодные позиции, обладала хорошим оружием и, по крайней мере поначалу, была полна решимости. Оружие арбитраторов скорее предназначалось для подавления толп и штурмовых операций, это была не сравнивающая здания с землей артиллерия Имперской Гвардии, поэтому кордон отступил от стен. Кроме того, архивы участков продемонстрировали, что по данным последней инспекции в промежутке между стенами имелось два слоя минных полей, а в нижние стороны самих стен были встроены ловушки с гранатами. Командующие окопались и стали ждать осадных орудий.

Но это было до того, как обороняющимися овладело безумие. К тому времени, как над их головами заревел посадочный модуль с Кальпурнией и Леандро на борту, некоторые из верных защитников распахнули двери и удаленно взорвали некоторую часть минных полей, чтобы позволить Арбитрес войти. Сначала преисполнившись подозрения, затем с радостью схватившись за возможность, арбитраторы толпами ломанулись в двери, и к тому времени, как модуль удалось посадить неподалеку, в нижние этажи уже проникли не менее дюжины групп.

Бои были быстрые, жестокие и фрагментарные. В одном месте Арбитрес сражались с кучками домашней прислуги, размахивающей кусками мебели и столовыми ножами, в другом прижимались к полу под огнем умелых и стойких стрелков из ополчения Лайзе, еще где-то оказывались в сбивающих с толку стычках, где участвовало три-четыре разных стороны. По всей крепости шли сражения между Арбитрес и соперничающими группами владельцев дома.

К тому времени, как Кальпурния и ее эскорт прошли сквозь разбитые двери в юго-восточную башню, сообщения, поступающие в ее вокс, сквозили такими описаниями, как «безумные», «сумасшедшие», «безмозглые» и «странные», смешанными с бранными гидрафурскими междометиями, которые она не знала и знать не хотела. К тому времени они полностью оккупировали нижние уровни и подавили на них все сопротивление. Этажи после них оставались усыпаны разбитой мебелью и обмякшими телами обитателей, мертвых или слишком тяжело раненных, чтобы двигаться. Их бесцеремонно сметали в сторону бригадами зачистки. Бои с захватчиками-Арбитрес велись в основном вокруг кухонь, машинных отделений и мастерских. Кальпурния пришла к выводу, что арбитраторы сразу, как данность, сочли эти места своими главными целями и стали искать их первыми, что и привело к концентрации сопротивления именно там. Что касается внутренних раздоров, то сильнее всего они проявлялись в спальных помещениях и столовых и распространялись все больше по мере того, как бои становились все более яростными.

Она была на восемнадцатом этаже, когда пришло известие, что штурмовые команды вступили в бой, и скрипнула зубами от желания быть наверху, плечом к плечу с ними. Она подумала об арбитре Гомри, который лежал в коме, на койке у медиков Флота, из-за четырех человек, которым она позволила к себе подкрасться, и рядом с его лицом перед ее внутренним взглядом возник Дворов, говорящий, что она не должна слепо бежать прямо в ловушку. Кальпурния осознала, что ее готовность не отступать от сложной задачи была направлена не в ту сторону. Она никогда не боялась самой оказаться в ситуации, где ей могли навредить, но вот оставаться в тылу, пока другие сражаются по ее приказу, оказалось невыносимо тяжело.

Она остановилась, сморгнула и повернулась обратно к куче трупов, лежавших у двери грузового лифта. Баннон и Сильдати едва не врезались ей в спину, подняли дробовики и огляделись. Двое инженеров Арбитрес, которые под наблюдением проктора срезали оплавленные замки с дверей лифта, удвоили усилия, подумав, что она остановилась посмотреть на них.

— Посмотрите на эти тела, — указала она. На другой стороне кучи трупов проктор рявкнул на своих подчиненных, чтобы они продолжали работу. — Вон тот. И эта женщина. И тот мужчина с белыми волосами и с обвалочным ножом.

Перед тонких туник у всех троих был пропитан кровью, и Кальпурния изучала силуэт одного из кровавых пятен. Оно было странно правильной формы, со странно чистым участком в центре, странно похожее на пятна у других двоих. Она поддела кончиком своего оружия рубашку старика и отдернула ее вниз, отрывая пуговицы. Остальные двое смотрели из-за ее плеч. На груди человека неглубоко, как будто маленьким поясным ножом или кухонным инструментом, был вырезан неровный силуэт аквилы. Как будто тонкий материал одежды специально плотно прижали к телу, чтобы кровь его пропитала и вырисовала то же изображение на рубашке.

— Кто-нибудь из вас помнит, чтоб на других телах были кровавые пятна странной формы? Или на ком-то из тех, кто сдался?

— Я такой тенденции не припомню, мэм, — сказала Сильдати. — Может, мне сообщить на командный пост и выяснить, насколько широко они распространены?

— Хорошая мысль, арбитр. Давайте двигаться дальше.

Они снова отправились в путь, Сильдати забормотала в свой передатчик. Кальпурния заметила, что Баннон чувствует себя не в своей тарелке из-за того, что не додумался до этого первым.

В центральной башне, где между этажами с лязгом и скрежетом двигалась механическая винтовая лестница, Арбитрес установили перевалочный пункт: апотекарион для оказания первой помощи, точку сбора, схрон боеприпасов и запас скованных с цепями наручников, чтобы собирать пленных длинными рядами и уводить.

Среди черной брони, грохота сапог и запахов битвы — дыма огнестрельного оружия и озона от разрядов силовых дубинок — Кальпурния чувствовала себя в родной стихии. Она бесстрастно наблюдала, как с лестницы спускаются две понукаемые арбитрами вереницы пленников, запинаясь на движущихся под ногами металлических ступенях. С первого взгляда обе колонны казались просто случайным сборищем обитателей крепости, но Кальпурния присмотрелась внимательнее и увидела, что у всех членов второй колонны были кровавые пятна спереди на одежде. У большинства пятно расплылось и стало неузнаваемым, но когда она приказала арбитратору сорвать с них ткань, стали ясно видны очертания вырезанной на коже аквилы.

— Нам пришлось разделить их, мэм, — сказал один из тех, кто их охранял. — Даже после того, как их заковали, они по-прежнему пытались нападать друг на друга. Не знаю, что случилось с этими людьми, но они просто озверели.

— Насколько сильно распространена эта вражда? — спросила она, разглядывая ряды пленных. Можно было заметить все еще проскакивающие между ними вспышки — то кто-нибудь метал ядовитый взгляд, то плевал в сторону другой колонны.

— Насколько? Если я вас правильно понимаю, мэм, то она, похоже, по всей крепости. Не думаю, что мы нашли хотя бы один очаг организованного сопротивления, который не был бы разбит внутренними боями. Император позаботился о нас, мэм, и заставил их биться друг с другом.

— Думаю, ты действительно не так уж далек от истины, — сказала Кальпурния наполовину самой себе и снова взглянула на порезы ближайшего пленника. — Ладно, так что они говорят? Вам и друг другу?

— Говорят? — арбитр на миг замешкался. — Не могу сказать, что уделял этому так уж много внимания, мэм. Надо было слушать на предмет чего-то конкретного?

— Сейчас-то уже не скажешь, да? — ответила Кальпурния чуть резче, чем намеревалась. Она взвесила вариант остаться здесь и допросить некоторых пленных, но, скорее всего, понадобилось бы слишком много времени, чтобы расколоть кого-то из них здесь. Она подозвала Баннона и Сильдати. Внезапно у нее появилась идея, куда нужно направиться.

На пятьдесят пятом уровне винтовая лестница заканчивалась еще одним фойе, почти неотличимым от того, которое она покинула. Однако здесь было меньше пленных и раненых, больше боевых бригад и подносчиков боеприпасов, а также присутствовал арбитр с красным значком мирского техноадепта, который взломал часть вокс-системы цитадели. Кальпурния с некоторой осторожностью взяла у него жезл-микрофон. С одной стороны, ее учили верить, что Бог-Машина Адептус Механикус в лучшем случае подчинен Богу-Императору, и с большей вероятностью просто является одним из его аспектов, поэтому ритуалы, проведенные посвященным представителем Адептус Императора, должны были подчинить систему. Однако она не могла до конца избавиться от мрачных поверий о восставших духах машин, о которых шептались на Хазиме и Мачиуне. Что если силы, управляющие коммуникаторами, сохранили некую богохульную верность Лайзе? Как тогда доверять им свой голос?

У механика, похоже, были те же мысли, потому что он снова начал проверку системы при помощи собственного устройства, изучая настройки, бормоча клятвы отрицания и переключая частоты. Через минуту ответил вокс-офицер на командном посту снаружи, а через миг Кальпурния уже говорила с Леандро сквозь шипение и треск негодующего передатчика.

— Пленные у нас? — он, кажется, слегка удивился ее вопросу. — Я не удостоверился самолично, но могу догадываться, что они ведут себя, как положено пленным — остаются в своих цепях и ждут приговора — поскольку не слышал никаких известий о противоположном. По большей части я уделял время отслеживанию боев в цитадели и инструктажу командиров касательно целей Арбитрес в этой операции, что нам изначально не позволило сделать спешное приземление.

— Отлично. Как идут бои? Я в — эй, вы там, где мы? — в верхнем фойе механической лестницы на сорок пятом уровне неподалеку от второго ядра.

Она ждала ответ Леандро минуту. Сначала раздался резкий звук помех, затем вдали зазвучали голоса и четкое пощелкивание и жужжание обновляющегося дисплея командного голопроектора.

— Бои идут выше вас и перед вами, — сказал он, вернувшись на связь. На сей раз Леандро говорил коротко и по-деловому. — Третье ядро, начиная от восьмидесятого уровня и выше, — место сосредоточения большинства наших боевых и штурмовых бригад. Передовые бригады сообщают о больших толпах и значительной агрессии начиная с восемьдесят пятого уровня. Обстановка на девяностом и уровнях выше третьего ядра для нас на данный момент неизвестна.

— Это все? Никакой иной активности?

— Пока нет, хотя зачистка на уровне комнат еще не начиналась. Должны прибыть два отделения операторов кибермастифов, чтобы помочь в поиске отдельных очагов, но их не будет еще где-то полчаса, насколько они прикидывают.

Она отодвинулась от консоли и бросила еще один взгляд на вереницы пленных, впервые заметив одну деталь. Те, у кого не было вырезанной аквилы, кто выглядел сильнее побитым — видимо, потому, что активнее сопротивлялся Арбитрес — у них всех по-прежнему красовался герб семьи Лайзе, у кого на плечах, у кого на груди, у некоторых на головных повязках, у других на пряжках ремней. У тех, что с аквилой, гербов не было, но зато виднелись следы того, что их срывали с одежды. Она снова заговорила в микрофон.

— Где в цитадели главная часовня?

Снова шипение, снова разговоры, щелчки, гудение и звук, судя по всему, означавший подключение и чтение инфопланшета.

— Арбитр Кальпурния, вы здесь? — голос Леандро пробился сквозь внезапное жужжание на линии.

— Здесь. Часовня?

— На третьем сверху уровне ядра, в котором вы находитесь. Ко всем ее боковым входам тянется по галерее, они идут вдоль сто восемнадцатого этажа каждого крыла. Если подниметесь по винтовой лестнице, то окажетесь на расстоянии десяти этажей от нее. К главным воротам часовни ведет спиральная рампа, нечто вроде церемониальной дороги. В ее районе не было практически никаких боев… подождите, — позади него раздались едва различимые голоса, — и боевые группы не встретили никакого сопротивления в той части здания. Они приступили к более актуальным задачам, присоединившись к боям, идущим ниже, в дальнем крыле. Прочесали ли саму часовню? — вопрос был адресован кому-то рядом. Потом Леандро снова обратился к ней: — Нет. Произошел прискорбный недосмотр, и часовня еще не зачищена.

— Мы этим позже займемся, — ответила Кальпурния. — Пока что пусть оперативное командование передаст приказы всем боевым бригадам в этом районе башни. Все подходы к часовне следует взять под контроль и наблюдение. Сколько поблизости ударных бригад?

Снова пауза, голоса. Еще одно резкое шипение с треском и дребезгом, от которого у нее едва не заслезились глаза.

— Ни одной, — снова послышался голос Леандро. — Они все переместились в самое северное крыло для прорыва баррикад в лестничных колодцах девяносто второго уровня. Есть два отделения, которым пришлось остановиться, чтобы дождаться боеприпасов и новых гранат, они должны быть где-то в десяти минутах ходьбы от главного лестничного колодца. Мне их вызвать?

— Да, спасибо, арбитр-сеньорис. Пусть идут к подножию рампы, о которой вы говорили, и переместите туда столько боевых бригад, сколько можно беспроблемно отозвать. Поручите… — она собиралась начать уточнять номера и порядок расположения кордона вокруг часовни, но спохватилась. У Леандро на командном посту были карты, а Арбитрес, уже находящиеся на верхних этажах, все и сами видели. — Поручите эдилу, руководящему той секцией, определить, кто и где должен разместиться. До моего прибытия, пожалуйста, передайте им делегацию четвертого уровня.

Чтить и хранить имя семьи — да, помнить и питать уважение к семейным достижениям — да, посвящать библиотеки и галереи трудам и мемуарам почитаемых предков — да. Кальпурния могла понять все это, будучи сама из семьи, которая гордилась своей службой Ультрамару и Империуму и не видела ничего плохого в том, чтобы учить молодое поколение своим традициям. Раз или два Шира даже осмеливалась вообразить свое собственное изображение в мраморе или краске, хранящееся на верхнем этаже родового дома на Иаксе, и потом, как обычно, долго беспокоилась насчет того, были ли такие мечты тщеславными и недостойными или же просто говорили о желании хорошо нести службу, что делало их благородными и справедливыми.

Она решила, что пандус, ведущий к часовне, служил полезным напоминанием о том, что происходит, когда такие мысли перетекают в самовосхваление. Место, через которое идут к святилищу, должно вдохновлять веру и преданность или предупреждать о последствиях падения пред ликом Бога-Императора, но все это огромное пространство внутри спиральной рампы было заполнено бюстами и масками выдающихся членов семейства Лайзе, которые свисали с высокого купола на позолоченных цепях, а на внешней стене красовались безвкусно вычурные фрески, отделанные листовым серебром, синим и зеленым бархатом и опалами. С первого взгляда признать их религиозными не получалось. Лайзе-Хагганы на паломничестве к Диммамару, Хиросу и Офелии, Лайзе-Хагганы приносят щедрые дары Экклезиархии, члены которой все время изображались преисполненными экстатической радости от этакого благодеяния, богатые Лайзе-Хагганы помогают финансировать полки Имперской Гвардии или вооружать крестовые походы Миссионарии Галаксиа. Их воины затем изображались стоящими на кучах мертвых еретиков или чужих, обратив на своих покровителей полные обожания взгляды.

Еще будет время, чтобы подвергнуть это место очищению, но Кальпурния чувствовала, как ей хочется опалить эту дорогу тщеславия из огнемета или дать по ней несколько залпов дробью, просто чтобы выразить свое отношение к ней. Но она обнаружила, что кто-то ее уже опередил. Утонченные украшения были ритуально изуродованы, лица грандов Лайзе обожжены или выскоблены ножами. Чем выше они поднимались, тем сильнее были повреждения. Подозрения Кальпурнии насчет того, что стояло за всем этим, крепчали с каждым шагом.

Она дошла до конца рампы. Позади нее шли два ударных отделения, а за ними еще три боевых отделения. Здесь, на вершине, мозаика на стенах была пронизана золотом и нитями из крошечных бриллиантов, а изваяния, свисающие в центральном колодце, инкрустированы сапфирами. Двери часовни в форме заостренной арки изображали Золотой Трон, который окружали ангелы со щитами и свитками, украшенными гербом семьи Лайзе, хотя его отовсюду грубо стерли. Кальпурнии показалось, что Император на этом Троне как будто хмурится, но, скорее всего, это не входило в замысел скульптора. Еще два боевых отделения стояли поперек рампы, блокируя двери двойной стеной из щитов. Коренастая женщина-арбитратор, панцирь которой украшал знак арбитра-эдила в виде венка и пистолета, отдала честь Кальпурнии, в то время как остальные Арбитрес собирались за линией.

— Мы проверили двери, насколько возможно, чтобы не оповестить о нашем присутствии тех, кто находится внутри, мэм. Больше мы ничего не делали, ждали ваших приказов. Насколько можно сказать, двери незаперты и ничем не защищены, Нет признаков сопротивления, но мы считаем, что внутри часовни находится много людей.

— Почему вы так считаете?

— Можно услышать пение, мэм. Э… молитвы, катехизисы и так далее.

— Вы узнаете какие-либо из них? — спросила Кальпурния. Другая женщина на миг задумалась.

— Кое-что из «Санкта Менторум», — ответила она, — в основном из второй книги. Некоторые общепринятые гимны, по крайней мере, общепринятые на Гидрафуре, мэм, прошу прощения. И пара старых военных псалмов, которые я не слышала с самого обучения.

По ее тону, звучавшему несколько удивленно, Кальпурния могла сказать, что эдил ждала не таких вопросов. Неважно. Пора сделать ставку на инстинкт, который подсказывал ей, что тут произошло, и она была уверена, что это сейчас — выигрышная карта. Она вытащила пистолет, заняла место во втором ряду за ударными отделениями, потратила немного времени на раздачу кратких приказов, убедилась, что их правильно поняли, а затем приказала толкнуть двери.

О да, приятно быть правой. Часовня представляла собой небольшой амфитеатр — полукруг из позолоченных мягких сидений, где могло бы рассесться примерно пятьдесят человек, вокруг алтаря, когда-то украшенного гербом Лайзе. Теперь же его разбили, выжгли и водрузили на его место священную золотую аквилу. Оглядываясь вокруг, Кальпурния видела, что то же самое повторилось на всех стенах и боковых дверях. Сменившие гербы аквилы зачастую были лишь силуэтами, начертанными сажей или выжженными ручным огнеметом на низкой мощности. Стены снизу, от пола до уровня глаз, были покрыты торопливо налепленными листами с неровными надписями от руки.

Перед алтарем горели погребальные костры, на которые пустили передние, самые богато украшенные кресла. Пространство часовни заполнял дым, начавший есть глаза Кальпурнии, как только она вошла. Помимо него, можно было почувствовать запах газа из огнемета и более густое и жирное зловоние паленого мяса. Вокруг костров столпилась паства. Их было не более тридцати, и все были оборваны — причем оборваны специально, они разодрали на себе и одежду, и кожу. В их руках были осколки разбитых символов Лайзе, которыми они скребли и царапали собственную плоть в ритм песнопений и гимнов. Люди едва заметили, как Арбитрес заполнили проход между креслами и вышли на площадку перед алтарем, и не прекратили петь — более того, если кому-то из них и удавалось мельком, краем глаза увидеть арбитратора, то он только удваивал рвение.

Кальпурния осторожно двигалась сквозь толпу, то и дело пригибаясь и уклоняясь от раскачивающихся тел и взмахов рук. Она начала различать кающихся меж собой: среди них были люди всех возрастов и обоих полов. Все были оборваны, но у некоторых одежда имела куда более изысканный покрой и изготовлена из более дорогой ткани, чем у других. На некоторых, наряду с травмами, нанесенными самим себе, виднелись боевые ранения, ожоги от пороха и лазера.

Молча, с пистолетом в кобуре, она прошла через полукруг, чтобы взглянуть на костры. Оба ярко пылали и были достаточно велики, чтобы пламя каждого из них могло полностью охватить один труп. На одном костре лежало жирное тело, чьи кожа и одежда уже сгорели, но сквозь языки пламени еще можно было разглядеть дорогие украшения, раскалившиеся и выжигающие плоть под собой. На другом, тоже наполовину сгоревшая, лежала длинная тощая фигура с высоким лбом астропата, и на ее почерневшей плоти по-прежнему виднелись блестящие металлические разъемы и нейроцеребральная аугметика. От тел шла густая вонь горелого жира.

По мановению фигур, стоящих перед кострами, пение затихло. Хором руководили две женщины, обе с жесткими взглядами и царственными осанками, которые пели чистыми, сильными, натренированными голосами. Теперь они смотрели на Кальпурнию, и слышен был только треск пламени, перемежающийся звоном металла, которым их паства наказывала свою плоть. У обеих на шее висели святые аквилы, и обе носили флер-де-лис — символ Адепта Сороритас. Это были не облаченные в силовые доспехи воинствующие сестры из ордена Священной Розы, которые охраняли Собор; вместо брони они носили вычурные платья, мантии и вуали ордена Священной Монеты, одного из орденов Фамулус, назначенных Экклезиархией в качестве учительниц, смотрительниц и духовных наставниц высокородных семей Империума по всей галактике. Кальпурния кивнула, и, когда сестры восприняли это как приветствие, они обе сделали глубокие книксены ей и ничего не понимающим Арбитрес позади нее. Кальпурния ответила на это четким, как на параде, салютом Адептус. Да, приятно быть правой.

Их звали сестра Миметас и старшая сестра Галланс, и, в то время как собрание снова принялось петь гимны, они тихо и кратко объяснили все Кальпурнии, стоя у дверей часовни. В душе она ожидала еще одну ритуализованную речь вроде тех, что слышала на «Санктусе», но двое Сороритас изложили информацию подробно и быстро, что, как подумала Кальпурния, могло бы сделать честь любому из ее подчиненных.

Они рассказали, что синдикат Хагган навлек на себя подозрения Сороритас еще сто пятьдесят лет назад, когда Инквизиция нашла причину для зачистки одного из семейных поместий близ южного полюса Гидрафура. И даже среди самого синдиката семья Лайзе выделялась безжалостностью и уменьшающимся благочестием, что привело к незаметным, но все более активным попыткам ордена Священной Монеты сдержать их. На протяжении двух поколений сестры Фамулус видели, что попытки внушить им Имперскую веру и идеалы становятся все менее и менее успешны. Двадцать лет назад Галланс и ее наставница начали вести собственные тонкие маневры. Они прилежно работали, чтобы не дать Лайзе распространить свое влияние в космос, поддерживая отношения с планетарными семьями, чьи религиозные характеристики были безупречны, и потихоньку переводили экономические ресурсы Лайзе, насколько это было возможно, в предприятия, которые имели контакт с официальными лицами Министорума. Когда Лайзе начали активно привлекать астропатов в качестве союзников и связных, подозрительные сестры, осторожно сотрудничая со своими сородичами в других частях города, начали организовывать пятую колонну, устраивая браки вассалов пониже статусом с набожными священнослужителями и бывшими миссионерами, которые перебирались в крепость Лайзе и начинали прививать ее населению верность Золотому Трону и Святому Императору, что крепче, чем верность их хозяев самим себе и своим сундукам.

Потом из Собора пришло известие, что им следует быть осторожнее: по улью разнеслись слухи о хорошо продуманном покушении на высокопоставленного арбитра. Они старались проявлять как можно большую бдительность, но, несмотря на вспышку активности Лайзе вокруг орбитальных доков, сестры не могли найти ничего, что точно можно было бы связать с нападениями на Кальпурнию или гибелью людей во Вратах Аквилы.

Это изменилось после саботажа на Кольце. Им вскоре пришла информация о том, что мастером-астропатом, ответственным за тот сегмент, был Яннод Дуэрр, и сразу после этой новости он самолично и в секрете прибыл в крепость Лайзе.

Старшая сестра Галланс вежливо спросила главу дома Териона Лайзе, следует ли ей доложить о визите Дуэрра Администратуму и Адептус Арбитрес, как полагалось на Гидрафуре, но ей ответили, что этим уже занялся личный персонал Териона, несмотря на то, что информаторы доложили Галланс противоположное. В то же самое время Миметас получила известие, что семейство готовит для Дуэрра какой-то способ тайно сбежать. Тогда Галланс начала организовывать незаметные кражи оружия из арсеналов цитадели, которое затем прятали в ее собственных покоях. Сестры использовали расписание религиозных церемоний, установленное Вигилией, чтобы собирать и вооружать своих партизан, готовых начать действовать по их сигналу.

Когда БТРы арбитров появились на улицах возле крепости, они услышали этот сигнал. Это был голос Териона Лайзе, который транслировался по всей цитадели. Он призывал вассалов семьи восстать против слуг коррумпированного закона (Кальпурния побелела, когда Галланс повторила его слова), даже ценой собственных жизней, в то время как несправедливо обвиненная семья Лайзе спасается бегством. Тогда люди, верные сестрам, начали дезертировать со своих постов, саботировать попытки сопротивления Арбитрес, забирать оружие из часовни и получать символы аквилы (сестра Миметас приподняла ножик длиной с палец, которым вырезала на груди каждого из них эти отметки) как знаки благословения, по которым они могли бы отличать друг друга.

Прислужники Лайзе были ошеломлены внезапными атаками со стороны своих, но семейному ополчению удалось сохранить дисциплину, оправиться от смятения и начать яростную зачистку собственных рядов. Они не понимали, кто именно предал их и почему, и это достаточно замедлило их, чтобы сестрам удалось лично перехватить Териона Лайзе и Яннода Дуэрра, пытавшихся сбежать. Двое партизан погибло мученической смертью, устроив диверсию в ангаре автожиров, откуда они пытались улететь. Помятую и напуганную пару быстро отволокли в часовню.

— Мы запланировали краткий обряд отлучения и определенные ритуальные наказания, возможно также, покаяния, учитывая значение этого дня, — сказала старшая сестра, — но псайкер вдруг начал атаковать своим разумом, и трое из моей паствы ушли к Императору, прежде чем мы успели произвести импровизированную экзекуцию.

Она кивнула на носилки возле стены, на которых под белыми траурными покрывалами лежали три тела. Ткань пропитывали темно-красные пятна крови, вытекшей из глаз и ртов от воздействия убившей их психической силы. Итак, значит, Териону и Дуэрру прострелили головы и бросили их в огонь.

— И таким образом все вернулось на праведный путь пред ликом бессмертного Императора и его Адептус, — закончила Галланс, и Кальпурния следом за ними повторила знак аквилы.

— Сестры, вы действовали храбро и решительно, и от лица Адептус Арбитрес я выражаю вам уважение.

Обе слегка поклонились.

— Однако, — продолжала Кальпурния, — возможно, нашим орденам Адептус следовало бы в дальнейшем сотрудничать в подобных делах, чтобы в случае иной подобной угрозы мы могли бы действовать более согласно. Если бы Арбитрес знали, что происходит в этом здании, мы пришли бы вам на помощь, и эти два преступника умерли бы по полному приговору суда.

— Мы решили, что приговора, оглашенного посвященным членом Адептус Министорум, будет достаточно, — слегка напряженно ответила Галланс, — и мы можем сослаться на то, каким образом преступники нарушили закон Экклезиархии, если понадобится.

— Я не подразумевала оскорбления, старшая сестра, просто я исполняю свой долг относительно собственного ордена, — сказала Кальпурния, стараясь не слишком торопиться. Но она не могла остановить себя. — Меня сопровождает арбитр-сеньорис Нестор Леандро, который куда лучше меня разбирается в писаниях и догмах закона. Я училась на арбитратора, не на судью. Арбитр Леандро сможет поддержать произведенные вами казни, задним числом подтвердив ваш приговор, так что Дуэрр и Лайзе будут считаться осужденными по Лекс Империа, равно как и по закону церкви. Этот исход удовлетворит все стороны, не так ли?

Они согласились, хотя и с прохладцей. Кальпурния позволила себе на миг подумать «Ну что ж, простите, что я тут пытаюсь выполнять свой долг» и оставила часовню на попечение лидеров отделений, удалившись, чтобы проследить за захватом оставшихся частей цитадели Лайзе. Впрочем, частично она сердилась на себя же: рассказ двоих сестер о том, чем они занимались среди Лайзе-Хагганов, навел ее на одну идею, и теперь она корила себя за то, что не подумала об этом раньше.

Как только распространилась весть о том, кому на самом деле верны те, на ком вырезана аквила, очищение цитадели пошло быстрее.

Надо бы привыкнуть к делегации своих полномочий, решила Кальпурния. Она проследовала за быстро продвигающимися друг за другом ударными отрядами и бригадами прочесывающих помещения арбитров с кандалами, понаблюдала за тем, как быстро и умело они работают, удовлетворилась этим и оставила командующих продолжать зачистку. Затем Кальпурния спустилась сквозь всю цитадель к подножию, где ее ждал Леандро. Она нашла его стоящим у подножия металлического складного трапа командного «Носорога» модели «Легат» с удлиненным шасси и лесом антенн-передатчиков. Леандро довольно созерцал переполненный, суматошный лагерь Арбитрес, в который превратились главные ворота Лайзе.

— Мы слышали, арбитр-сеньорис, какие указания вы передавали по вокс-системам цитадели, когда наши адепты смогли ее укротить. — Леандро на всякий случай облачился в накидку из тяжелой баллистической ткани поверх судейской мантии, хотя последняя перестрелка у главных ворот затихла уже несколько часов назад. — Захват этого места можно назвать образцом тщательного подхода и эффективных действий. И, как я понял из сообщений, поступивших от вас на командный пост из часовни этой крепости, следует думать, что вы можете поделиться хорошими новостями с теми из нас, кто остался за линией фронта?

— Новостей несколько, — ответила она, — и некоторые из них могут подождать, пока мы не вернемся в Стену. Думаю, с помощью Адепта Сороритас мы закрыли это дело со столкновением кораблей, но из того, что они мне рассказали — а они неплохо знают изнутри то, что происходило с семьей Лайзе — следует, что Лайзе не были связаны с нападениями на меня.

— Что ж, печально, что они непричастны, — сказал Леандро, глядя на то, как у первых из отмеченных аквилой арестантов снимают отпечатки пальцев, сканируют глаза и берут образцы крови. — Не то что бы я желал вам чьей-либо враждебности, конечно, я лишь сожалею, что вся эта цепочка событий не привела нас ни на йоту ближе к раскрытию самого главного — покушения, направленного на вашу персону.

— Кстати говоря, я думаю, для нас тут открылась очень полезная лазейка, которую надо исследовать. Когда появится время поговорить в чуть менее сумбурной обстановке, — они отступили назад к корпусу командного поста, когда мимо пробежала колонна арбитраторов, ведя с собой шипящих и лязгающих кибермастифов, — я вам объясню. Понадобятся переговоры с Адептус Министорум или, по крайней мере, с Адепта Сороритас.

— Ясно. Что ж, обитель Священной Розы подчиняется Собору, а следовательно, кабинету епарха, но, хотя по протоколу первоначально следует обратиться к епарху, решение после этого будет принимать канонисса Феоктиста. В этом она обладает независимостью, вы понимаете.

— Я доверюсь вашим навыкам, Нестор. Не думаю, что возникнут проблемы с сотрудничеством.

— Хорошо. Я уверен, нам в любом случае понадобится помощь Экклезиархии в том, что касается…

— Трон единственный, как сюда попали эти двое?

Между рядами толкущихся Арбитрес, толпами арестантов и грохочущими бронетранспортерами к ним шагали лорд Халлиан Кальфус-Меделл и инквизитор Стефанос Жоу.

— Не то что бы мне не нравится ваша компания, милорд, — сказала Кальпурния, — но я сомневаюсь в мудрости решения приехать сюда из Босфорского улья в этой машине.

Они сидели в паланкине лорда — изысканной карете, парящей на гравитационной подушке в метре над землей, с водителем спереди и сиденьем для гигантского охранника Халлиана сзади. Основную часть паланкина окружала клетка из серебряно-голубых ребер, которые, изгибаясь, поднимались из шасси под ними и поддерживали занавеси из густо-синего бархата и цепочки с крошечными голубоватыми фонариками, а теперь, по жесту Халлиана, еще и создали мерцающее приватное поле, которое скрывало их от всех, кто был снаружи. Халлиан приказал водителю начать медленное движение по кругу внутри периметра, созданного Арбитрес перед цитаделью, и Кальпурния ощутила легкое покачивание сиденья под своей подушкой, когда команда изящных сервиторов на тонких, как ходули, ногах, начала толкать карету.

Жоу с ними не было. Он протолкнулся мимо Кальпурнии и Леандро, поговорил с одним из маршалов в командном «Носороге», а потом исчез в цитадели. Его подручные, видимо, должны были скоро приехать, вероятно, чтобы изучить то, что погребальный костер оставил от Яннода Дуэрра. Кальпурнии было все равно. Пусть инквизитор игнорирует его и гоняется за собственными идеями, раз уж он на этом настаивает, но она была уверена, что Дуэрр никак не был связан с псайкером-стрелком или засадами на дорогах.

Может, паланкин и был окутан приватным полем, но брони и щитов на нем не было. Сидя в нем, Кальпурния ощущала себя как будто голой.

— Мы начинаем понимать, какого масштаба ресурсы задействует против нас враг, — продолжила она, — и я хочу, чтобы вы имели это в виду на будущее. Если их цель — нанести ущерб Вигилии, то вы сейчас ужасающе открыты для атаки. Пелена приватности — не защита. Что, если наш враг решит просто выпалить зажигательным снарядом по вашему паланкину?

Халлиан, который собирался что-то сказать как раз, когда Кальпурния начала говорить, теперь просто наблюдал за ней из-под капюшона. Когда она закончила, он коротко, одеревенело кивнул.

— Хорошо подобранные слова и достойная похвалы осторожность, леди арбитр, однако я могу сказать в свою защиту, что при наличии столь выдающегося оппонента, как тот, что стоит за покушениями на вашу персону… что ж, будь я тоже целью, не думаете ли вы, что я бы узнал, если бы против меня что-то готовилось? Последние несколько дней я разъезжал по всему Августеуму, наблюдая за ходом Вигилии, и ничто не помешало мне. Ничто.

Его голос становился все резче и резче, но тут Халлиан спохватился, и выражение его лица смягчилось.

— …Приношу извинения, арбитр Кальпурния. Две вещи, пожалуй, заставляют меня немного забываться. Мне стало известно, что Арбитрес с достохвальной предусмотрительностью размещают свои отряды по всему верхнему улью. Я встречался с арбитром Накаямой и его старшими адъютантами и обсуждал с ними эти строгие меры безопасности. Теперь, когда их поддерживают Адепта Сороритас, которые также охраняют святыни улья, как велит им долг, защита стала вдвое сильнее.

Паланкин покачнулся, сделав крутой поворот обратно туда, откуда они пришли. Кальпурния не совсем понимала, почему Халлиан не оставил его на месте, если ему нужно было только защитное поле.

— Вы также должны помнить, что мы находимся на завершающих стадиях Вигилии, — продолжал Халлиан, — в это время, когда населению улья предписывается не заниматься бессмысленными или отвлекающими делами. Действует комендантский час Экклезиархии, равно как и ваш, судейский, введены запреты на посещение ресторанов и питейных, игры, театральные представления и любые публичные сборища, кроме определенных религиозных церемоний. Вы стояли рядом со мной, арбитр Кальпурния, и видели, как погасли огни улья в знак того, что началась Вигилия. Любая деятельность, связанная с очередной попыткой убийства, сейчас будет слишком очевидна и заметна, и ваши Арбитрес, как и гарнизон сестер Собора, слишком внимательны, чтобы позволить такой попытке осуществиться.

— Арбитрес одинаковы по всему Империуму, — сказала Кальпурния, глядя на него в ответ, — и я готова доверить жизнь их бдительности. Но ситуация сейчас исключительная, и я считаю, что мой совет верен.

Халлиан сделал движение, как будто хотел выглянуть из двери кареты, хотя смотреть там было не на что, кроме колышущегося, плоского, серого покрова приватного поля. От него у Кальпурнии шли по коже мурашки: она понимала, почему аристократы любят подобные вещи, но у нее оно вызывало ощущение коварства, неискренности. Кроме того, ей совсем не нравилось, что она не может видеть то, чем занимаются остальные Арбитрес, и что там происходит. Она провела кончиками пальцев по шрамам на лбу.

— Вы говорили о двух вещах, многоуважаемый Кальфус из Меделлов, — сказал Леандро, и Халлиан ответил с видом человека, который терпеливо ждал, чтобы его спросили.

— Вторая вещь, мои Арбитрес, это новость, которая, как я решил, должна была как можно быстрее достигнуть вас после визита к досточтимым Тудела.

Он дернул за тонкую косицу бело-голубого шелка, и одна из панелей пола приподнялась на ножках, превратившись в стол. Халлиан положил на него шелковый сверток, обмотанный шнурами из аквамаринового бархата.

— В высших кругах стало хорошо известно, что вы пытаетесь определить происхождение оружия, которое использовалось при нападении на благородную Кальпурнию, — голос Халлиана теперь звучал живее — Кальпурния была по-прежнему почти уверена, что поначалу оскорбила его, но он это, похоже, проглотил. — Я бы описал вам одну прискорбную войну наемных убийц, что велась между семьями среди Меделлов и определенными аристократами из… впрочем, детали, мои Арбитрес, лишь нагоняют скуку. Взгляните лучше на это.

Он развязал шнур и развернул ткань, и во второй раз Кальпурния обнаружила, что пристально разглядывает тусклые металлические устройства, лежащие на яркой подкладке. Аугметические пластины с расположенными в определенном порядке креплениями для плоти и проводами, половина головной ленты, усеянной тонкими сенсорными шипами. И длинноствольный пистолет убийцы с загнутой назад рукоятью.

Понадобилось несколько мгновений, чтобы осознать детали, но когда они сложились вместе, ее вдруг захлестнуло ощущение многообещающей возможности, которое она испытала тогда, в начале встречи с Тудела.

Леандро уже крутил одну из частей в руках. Они были не идентичны, определенно не идентичны, но столько сходства…

— У меня никогда не было особых способностей к военному делу, — говорил Халлиан. — Но я помню, как мне показывали эти вещи в трофейных залах Кальфусов и говорили, что мы сохранили их как редкость. Я вспоминаю, мои Арбитрес, что контр-ассассины моей семьи так и не смогли точно вычислить создателей этих вещей. Когда я узнал, что для вашего расследования важно выяснить происхождение оружия убийцы, я, естественно, подумал, что могу предложить вам кое-что ценное.

— И каково же их происхождение?

Кальпурния взяла рукоять с механизмом подачи снарядов, которая выглядела очень похоже на то, что они показывали кузнецам Тудела. Леандро держал разобранный пистолет и разглядывал ствольную коробку. Халлиан покачал головой.

— Все это было захвачено у некоторых вассалов наших соперников, и создатель этого оружия так и не был найден. В подобных делах есть традиции, которые вы, арбитр Кальпурния, скорее всего, не знаете, но в конфликтах такого рода существует устоявшаяся практика…

— Нет, не существует.

Улыбка слегка сползла с лица Халлиана при словах Кальпурнии.

— Может, я и новичок на Гидрафуре, лорд Халлиан, — сказала она, — но я уже знаю достаточно, чтобы понимать, что это не так. И я знаю, какую политику ведут аристократы.

— Действительно? — ровно произнес Халлиан.

— Действительно, — ответила Кальпурния. — У уличных бойцов с Дрейд-73 тоже были свои традиции, когда я служила там арбитратором. Они называли их «честь траншейника». Никогда не наноси удар противнику, когда тот не видит, никогда не дерись ножом против голых рук и еще с дюжину разных правил. И никогда это никому не мешало прыгнуть тебе на спину с «розочкой» или напасть впятером на одного, если они считали, что никто не видит. Так что извините мой цинизм, лорд Халлиан, но я не верю, что в таком месте, с такими вещами на кону, люди ведут свои междоусобицы так, словно учтиво играют в шахматы, кроме разве тех случаев, когда это подходит под их истинные цели. Если вы собираетесь сказать мне, что Кальфус-Меделлы намеренно не искали того, кто поставлял это оружие, то мне придется предположить, что просто никто не делал это открыто.

Лицо Халлиана было лишено выражения и бледнее, чем обычно. Кальпурния смотрела ему в глаза, пока Леандро не прервал их самым гладким и мягким из своих голосов.

— Ну что же, мои уважаемые спутники, не следует ли нам подождать, пока у нас не появится больше информации, пока новый свет не прольется на путь, лежащий перед нами, прежде чем мы начнем спорить, насколько он надежен? Милорд Кальфус из Меделлов, я полагаю, что вы принесли эти вещи, чтобы передать их в наше распоряжение? — глаза Халлиана сузились в ответ, но он вряд ли мог возразить. — Тогда пусть наши вериспексы проявят на них свои замечательные умения. Я уверен, если эти вещи того же происхождения, что и орудия убийства, которые использовала та мерзость, что атаковала Кальпурнию, это очень вскоре выяснится. Ведь мы обладаем не только ресурсами Адептус Арбитрес, но и, без сомнения, теми, коими распоряжается доблестный инквизитор Жоу.

— Может быть, мы даже снова отвезем их к Тудела, — подхватила Кальпурния, — я бы хотела поговорить с ними насчет дизайна и отделки этих вещей. А к вам, сэр, направятся детективы, чтобы обсудить конфликт, в котором вы их добыли.

— Прошу прощения, арбитр, но я должен уточнить, — Халлиан подчеркнуто обращался только к Леандро. — Вы собираетесь подтвердить, что они были изготовлены для некоего благородного семейства?

— Именно так, — ответила Кальпурния, — и мы можем воспользоваться вашими сведениями, чтобы выяснить, какие семьи снаряжали своих агентов подобным оружием, и посмотреть, можно ли вывести на чистую воду что-либо, что свяжет их с первым нападением. Не говоря уже о том, что мы также чуток усилим наблюдение за представителями этих семей в Босфорском улье.

Тут она хлопнула руками в бронеперчатках — ей пришла в голову мысль, которая показалась невероятно амбициозной, но чувство потенциала, разгадки, которая уже почти рядом, заставило ее озвучить идею.

— Я была бы рада получить от вас список тех, кого вы считаете наиболее вероятными кандидатами, Халлиан. Тогда я начну подтягивать кордоны и поисковые группы, даже если мы не сможем мобилизоваться до завтрашнего утра. Ха, то, что всем приходится жить исключительно при свете лампад, определенно, добавляет Вигилии атмосферы, но, пожалуй, немного затруднит наши перемещения.

У Халлиана отвалилась челюсть.

— Я не могу это позволить! Я — руководящее лицо, я назначен Распорядителем Вигилии по приказу самого епарха гидрафурского! Вы вообще представляете себе, каковы будут последствия для Вигилии, если это, если вы… — он на миг зажмурился, собрался, а затем пронзил Кальпурнию пристальным бледно-голубым взглядом. — Вам бы пригодилось хоть немного узнать о том, как люди ведут себя здесь, а не в трущобах Дрейда. Несмотря на то, что вы можете о нас думать, Вигилия святого Балронаса — не пустая причуда. Ограничивающие эдикты в улье — настоящие, и такие же ограничения наложены на все остальные города этого мира. Никто не может заниматься торговлей. Дела, не относящиеся к базовым потребностям и религиозному долгу, не выходят за пределы домов. И это не все, Вигилия также требует поклонения и церемоний! Посмотрите на улицы вокруг себя, отсюда и вплоть до Босфорского улья и до самого Августеума! Посмотрите на свитки со списками грехов, прикрепленные к стенам, на верующих в Императора, что готовятся к бичеванию Страсти Искупительной! Должен ли я напомнить вам, что ограничения относятся и к Адептус, неважно, насколько вам нравится думать, что вы превыше благочестия? Если в вас нет уважения к моему званию, можете ли вы с той же готовностью усомниться в верховном экклезиархальном владыке этого субсектора?

— Ваше знание религиозных деталей достойно восхищения, лорд Халлиан, — вставил Леандро, пока Кальпурния прикладывала усилия, чтобы заставить свои кулаки разжаться. — Так что мне не нужно припоминать Вигилию 198.M41, когда перегрузка газоочистительной станции в нижнем Босфорском улье грозила крупным пожаром и утечкой токсинов, а законы Вигилии воспрещали бригадам Механикус ее чинить. Я уверен, что вы знаете, что тогдашний епарх отпустил грех и даровал прощение магосам-инженерам, которые взяли на себя эту операцию, и канониссе-настоятельнице Священной Розы, которая пропустила Мессу и провела весь день у станции. Вы должны знать, что я и арбитр-майоре сегодня отправили епарху письмо, где изложили доводы, что настолько громкое покушение подразумевает потенциально равную по силе угрозу и столь же экстренные обстоятельства. Завтра арбитр Кальпурния явится в Собор, чтобы принести обет и получить печать отпущения грехов, чтобы она и ее подчиненные могли продолжать заниматься богоугодным делом в самый строгий период Вигилии.

— И будьте уверены, сэр, делать богоугодное дело — это для меня самое важное, — Кальпурния ничего не знала ни про какое отпущение грехов, но схватилась за то, что сказал Леандро, и ориентировалась на это. — У вас есть еще какие-то вопросы?

Халлиан нехотя опустил глаза и не поднимал их, пока Кальпурния устраивала его сверток у себя под мышкой, потом махнул рукой. Приватное поле растаяло, внутрь хлынул звук, и двое Арбитрес молча выбрались из паланкина и пошли к командному посту. Кальпурния не оборачивалась, пока не услышала лязг длинных аугметических ног сервиторов по мостовой, и повернулась, глядя, как паланкин уносят прочь. Либо эти сервиторы умели чертовски сильно менять темп хода, либо у кареты был какой-то двигатель — при нынешней скорости им понадобился бы целый день, чтобы пересечь город.

Халлиан снова включил приватное поле, и серебряная клетка кабины заполнилась серым. В задней части по-прежнему восседал сервитор, опустив могучие плечи и склонив голову. Кальпурния показала вслед уплывающей карете и сказала «Ага», и Леандро бросил на нее вопросительный взгляд.

— Этот сервитор, — ответила она, — этот громадный искусственный телохранитель. Вы его видели? Он был в чем-то вроде колыбели сзади паланкина. Это значит, у него должен быть более сложный триггер, чем те фразы, которые использует Халлиан. Я так и знала.

— Интерес побуждает меня, как бы невежливо это не было, спросить, на чем вы основали такие выводы.

— Я еще не видела, чтобы Халлиан где-то появлялся, не таская с собой этого монстра. Очевидно, в случае нападения он будет полагаться в основном на него. И при этом Халлиана и сервитора разделяет приватное поле, то есть он не может активировать эту штуку вербально. Значит, должен быть более технологичный способ управления, который действует сквозь поле. Не думаю, что кто-то может быть настолько непрактичным, чтобы обзавестись настолько мощным охранником, которому можно отдавать только голосовые команды.

— Да, пожалуй, это довольно точное наблюдение. Действительно, это было бы логично и практично, подойти таким образом к проблеме.

Лицо Кальпурнии стало мрачным.

— Не говорите, дайте мне самой догадаться. Это еще одна из треклятых местных особенностей, да? Чудесно. Опять я споткнулась о собственные ноги. Что я на этот раз пропустила?

— Ах, не стоит себя корить, арбитр Кальпурния. Гидрафур настолько своеобразен, что прижиться в нем сложнее, чем в большинстве иных мест.

— Я-то думала, что привыкла к тяжелой работе, — она все еще выглядела сердито. — Ну ладно, что я пропустила?

— Просто обычай аристократов, подобные которому можно увидеть по всему сектору и, несомненно, за его пределами, в той или иной форме. Обычай намеренно неэффективно подходить к задаче, какой бы та ни была, причем с целью как раз-таки продемонстрировать и подчеркнуть символизм этой неэффективности.

— Понимаю, — сказала Кальпурния. Они пробирались между двумя отделениями арбитраторов, марширующих от командного поста к дверям цитадели. — Это когда всех вокруг тычут носом в факт, что ты слишком привилегирован, чтобы задумываться о практичности. Вы правы, это есть везде. Владельцы хазимских литеен в глубоком космосе носили просторные робы, в которых невозможно работать при нулевой гравитации. Так они демонстрировали, что выше ручного труда.

— Именно так, — Леандро кивнул в том направлении, где исчез паланкин Халлиана, за внешними шеренгами Арбитрес и среди толп, бродящих по увешанным бумагой улицам. — И вот вы увидели, как тот же самый принцип работает на Гидрафуре. По большей части, предположительно существующая честь и учтивость в вооруженных конфликтах среди аристократии — просто видимость, как вы уже поняли. Что на самом деле реально, так это то, что определенные фракции — и я могу сказать, что Кальфус-Меделлы являются ярким примером таковых — добились такого могущества, что их лучшим оружием является чистый ужас перед тем, что они могут сделать в отместку. Можете считать это чем-то вроде демонстрации силы наоборот. Тщательно просчитанное сообщение, которое звучит так: «Мои власть и положение таковы, что могучий сервитор, которого вы видите перед собой, запрограммирован на активацию по примитивному вербальному сигналу… и все равно я наслаждаюсь безопасностью, которой вы можете только позавидовать». Знаете, истинные сливки элитного общества даже не внедряют в них команды автореакции. Можно к ним подойти и дать кулаком в зубы, и охранник будет просто стоять и смотреть, пока они не прикажут ему убить. Мы можем предполагать, что именно такова конфигурация стражника лорда Халлиана. Вы еще увидите иные версии этого жеста, когда будете в дальнейшем работать с местной элитой.

Кальпурния вздохнула, на миг подняла взгляд на массив цитадели Лайзе, а затем последовала за ним по последним нескольким ступеням к командному посту.

— Вас что-нибудь из этого беспокоит? — спросила она, поднимаясь по металлической лестнице.

— Беспокоит меня? Эта глупость с управлением сервиторами? — Леандро изящно пожал плечами под черной мантией. — Я думаю, это бессмысленно, вы и сами видите. И я мог бы день и неделю ораторствовать о том, как исторический закон соотносится с правами и обязанностями, и о том, чего судья должен ожидать от гражданина любого статуса касательно использования данным гражданином оружия. Противоречащих друг другу постановлений, прецедентов и суждений и так столько, что их могла бы взвешивать и обсуждать целая армия консульт-савантов, и каждое поступление новых томов Книги Закона с Терры только добавляет их все больше. На чем мы остановились?

— Вы говорили про глупость с управлением сервиторами, — ответила Кальпурния, подавив ухмылку.

— У них так принято, — просто сказал Леандро. — Они ведут себя так, как им подходит, а мы исполняем данный Императором долг, как только можем, и верно служим Адептус и Закону. Что тут еще спрашивать?

Они вошли в командный пост, и люк захлопнулся за ними.

Семнадцатый день Септисты

Канун Мессы. Четвертый день Вигилии Балронаса.

Служба Шпиля. Страсть Искупительная.

Поминовение мастера Рейнарда и святого Кая Балронаса.

Через час после рассвета все горожане обязаны быть на улицах, хотя в идеале следует стараться провести всю ночь вне дома, следуя за процессиями священников. В назначенный час священнослужители на улицах отдадут приказ, и тогда каждый гражданин должен поджечь факелом свиток с покаянием, который он прежде повесил на стену своего дома. Священники, дьяконы и главы семей или начальники бараков первыми начинают молитву, когда покаяния уже горят. Члены паствы Императора должны помнить, что, пока сгорают признания, их души освобождаются от бремени греха. К концу каждой плети уже должен быть привязан пучок маленьких лезвий, благословленных в предыдущий день, саму же плеть следует держать на ремешке, готовую к окончанию молитвы. К тому времени, как признания в грехах окончательно сгорят, бичевание должно уже привести к падению от изнеможения, и если кто-то слишком слаб физически или духовно, чтобы вовремя достичь такого состояния, он может попросить о помощи членов духовенства, которые будут патрулировать улицы для этой цели. Гражданам следует попытаться вернуться домой, как только они будут в состоянии это сделать; все двери и ставни должны быть уже закрыты. В течение ночи нельзя зажигать никакого света. Теперь очищенная душа может оплакать слабость и падение Гидрафура многие годы назад и те честные души, что погибли под властью Вероотступника и безбожника.

Глава двенадцатая

Впервые более чем за неделю Кальпурнии удалось урвать нормальный отдых. Она проспала одиннадцать часов и проснулась с тяжестью и скованностью в теле, как бывает после долгого неподвижного сна, вызванного усталостью. Зато отдых заново пробудил аппетит, который прежде приходилось удовлетворять в основном перекусами на ходу, и ей была совсем не по душе ирония того факта, что время, когда можно было как следует поесть, пришлось на строгий пост Вигилии. Она ощущала себя раздраженной и напряженной, пока полировала свои знаки ранга и почета и чистила оружие, готовясь к очередной поездке к Собору.

Леандро не блефовал насчет отпущения грехов Министорумом, а если и блефовал, то решил претворить это в жизнь. Сегодня Кальпурнии и небольшой, тщательно отобранной команде должны были дать индульгенцию, чтобы они могли работать без препятствий, налагаемых эдиктами Вигилии: ездить на транспорте, свободно говорить, входить в дома, сражаться. И теперь ей нужно было начать целую новую линию расследования. Так как Ультрамар был вотчиной Адептус Астартес, ее собственная семья никогда не испытывала на себе особое внимание сестер Фамулус, но после разговора с двумя сестрами в цитадели Лайзе и улик Халлиана, говорящих о том, что за первым покушением стояли аристократы, она едва не подпрыгивала от возбуждения. Оба эти источника указывали на богатую жилу информации, которую она пока что просто не додумалась раскопать. И она была рада, что Леандро согласился с этим подходом.

С Жоу все было иначе. Через час тщетных попыток связаться с ним по воксу в цитадели Лайзе она сдалась и удалилась по улицам, заполненным людьми, которые молча рассматривали трепещущие на ветру свитки с покаяниями, покрывающие каждую стену, или бежали за паланкинами священников, выкрикивая мольбы о благословении, вырывая себе волосы и раздирая одежду. Потом ей доложили, что Жоу явился на командный пост и приказал всем арбитрам до единого покинуть это место, затем установил на каждом входе пост ополчения Инквизиции, все отделения которого держали посохи с прибитыми к ним свитками замысловато сформулированных интердиктов и были готовы стрелять на поражение во всякого, кто пытался войти в крепость. Наконец, он посетил ближайшие участки и приказал сервиторам забрать все инфопланшеты, пикты и записи об этом рейде. Крепость Лайзе и недавняя деятельность усопшего Яннода Дуэрра теперь оказались непосредственно под эгидой Инквизиции. Кальпурния приняла это как данность, но в то же время, как представитель всех Арбитрес, она чувствовала, что ими просто воспользовались. В качестве завершающего, победного штриха сообщение гласило, что персонал Жоу упомянул официальные предупреждения и выговоры, которые должны быть сделаны всем четверым командующим Арбитрес за то, что они заранее не предупредили Жоу об атаке.

Не лучше был и Барагрий, которому было плевать на детали рейда, но зато он прислал сообщение, выражающее неодобрение тем, что Кальпурния не принимала участия в Страсти Искупительной. Арбитрес не были обязаны участвовать в грандиозном самобичевании, которому в то утро предавались толпы, заполонившие улицы, но у Кальпурнии создалось впечатление, что от нее ожидалось по такому случаю сделать хотя бы что-нибудь символическое. Она знала, что не поспевает за всеми необходимыми обрядами — и даже не была уверена, хорошо ли на ней сидит церемониальная униформа для Сангвиналы, в чем по идее надо было удостовериться еще несколько дней назад — но она задавила раздражение на себя раздражением на Барагрия, который довольно-таки выборочно следовал своей предположительной роли наставника.

В ее голове крутилась последняя фраза, сказанная Сильдати, прежде чем та вернулась в собственный участок, через час после новости о том, что арбитр Гомри умер в медицинском отсеке Внутренних Харисийских Врат. Сильдати задержалась после того, как Кальпурния ее отпустила, и стояла, пока она не спросила, что ей надо.

«Я просто хотела сказать, с вашего позволения, мэм, что мы… ну, мы не забудем то, что вы сделали».

«Я сделала? Не понимаю».

«Что вы сделали для Гомри, мэм. Вы были рядом с ним в медотсеке, не отходили от него».

«Разумеется. Он же был моим подчиненным».

«Есть командиры, которые бы не стали этого делать, мэм. Этот поступок… по всем казармам про это говорят. Мы не забудем».

И с этими словами она отдала честь и ушла, оставив Кальпурнию удивленной, но смутно довольной.

Кальпурния добавила к «Носорогам» и залам аудиенций еще одну вещь, которая определяла для нее Гидрафур. Это был дым. Разноцветные ароматизированные дымки того ужасного маскарада на площади Адептус, неподвижная болезненная мгла, которая заполнила Врата Аквилы, зловоние погребальных костров в часовне Лайзе. Каждый раз, когда она размышляла о прошедших двух неделях, ее воспоминания все время окутывались дымом.

И вот теперь она опять шла сквозь него. В то утро жители Августеума, и остального улья, и города под ним, и всего Гидрафура скакали, плакали, кричали и хлестали себя по спинам связками серебряных лезвий, а длинные, хлопающие на ветру листы пергамента, покрывающие каждое здание, горели — горели медленно, так как их обработали специально для этого. Так сгорали списки грехов каждого из кающихся, в то время как боль бичевания выжигала сами грехи из их душ.

Пламя уже давно угасло, только эхо отдавалось в серой дымке, висящей в неподвижном воздухе, хлопья пепла разлетались возле ног, будто странный снег, обрывки бумаги и потеки расплавленного пласвоска все еще льнули к обожженным стенам зданий. Как кто-то сказал ей, они останутся до тех пор, пока через месяц их не смоют прочь первые дожди влажного сезона.

Кроме мусора, на улицах остались и люди — распростертые, стонущие, со спинами, превратившимися в кровавое месиво. Среди них были и мужчины, и женщины, вложившие всю душу в епитимью и слишком ослабевшие, чтобы подняться. Кальпурния не знала, как на них реагировать, пока не увидела призрачные силуэты сестер-госпитальерок, которые двигались по улицам и направляли санитаров, чтобы те уносили раненых прочь. Кроме них, она видела только отряды Арбитрес или Сороритас, которые медленно, с достоинством двигались по улицам, выполняя свой долг: арбитры в черной броне высматривали противозаконные акты, сестры в белых доспехах — святотатственные деяния, и обе стороны обменивались кивками, когда их совместно спланированные патрульные маршруты пересекались. Не было слышно ни голосов, ни звука двигателей.

Кальпурния маршировала во главе формации величиной в двадцать человек, и эти пустые, жутковатые улицы вселяли в нее тревогу. Она оглядывалась на закрытые ставнями окна и вспоминала, что сама говорила Халлиану об осторожности, о перемещениях по городу, настойчивых убийцах, пулях и бомбах. Она едва не проклинала планету, чьи запутанные правила и обычаи настолько сильно мешали ей делать все по-своему, но потом выбросила из головы эту мысль. Законы создала Экклезиархия, такая же часть священных Адептус, как и она сама, а не какой-нибудь надутый планетарный аристократ. И кроме того, сказала она себе, пока они маршировали по длинной Месе к вратам Собора, Адептус Арбитрес не прячутся. Не будет прятаться и Кальпурния. Громадный шпиль, возвышающийся над концом Месы, заставил ее почувствовать смирение, приподнял дух и внушил храбрость.

У некоторых горожан достало силы, чтобы приползти или приковылять к рампе перед Собором, и их там лежало больше сотни. Они гладили руками барельефы на рампе или лежали на окровавленных спинах, глядя вверх на шпиль, и слабо протестовали, когда их уносили госпитальерки. Когда по Месе поднялись Арбитрес, двое сестер отделились от стражи у входа и повели их по улице, которая сужалась и переходила в переулок с высокими стенами, идущий вдоль стены Собора к укрепленным покоям Гидрафурской обители ордена Священной Розы.

Обитель ничем не походила на богато украшенный храм Механикус или внушительный лабиринт самого Собора, она имела больше сходства с простыми и функциональными казармами Стены. Но ритуал вскоре вызвал в памяти визит к Сандже: он был быстрый, он был странный, он был явно не тем, чего она ожидала. Сороритас в белых одеяниях встретили их, как только они вошли в ворота, тщательно и невозмутимо проверили их служебные значки и сетчатки глаз, а затем облаченные в доспехи Воинствующие сестры забрали у них оружие. Затем их провели в глубины здания, где Кальпурнию быстро отделили от остальных и провели по длинному, наполненному эхом залу, а затем вниз по узкой лестнице, которая, в противоположность ее ожиданиям, закончилась садом.

— Добро пожаловать.

Волосы канониссы-настоятельницы Феоктисты были такими же белыми, как ее одеяние и капюшон, морщинистая кожа имела цвет меди, а голос был мягок.

— Пожалуйста, преклоните колени.

Опустившись на колени на подстриженную траву и опустив глаза, Кальпурния почувствовала, как рука канониссы прикоснулась к ее темени. Она, в свою очередь, приложила правую руку к нагруднику и стала повторять строки клятвы за настоятельницей.

— Я — Шира Кальпурния Люцина из Адептус Арбитрес, и я даю обет преданности и долга Богу-Императору Земли. Я молю Его о прощении за мои действия и желания и клянусь, что это прощение станет оружием в моих руках для службы всемогущему Императору и никому иному. Таков мой обет преданности и долга.

— Поднимитесь.

Она встала. Канонисса наклонилась и прижала к ее броне знак отпущения грехов. Это была традиционная печать Экклезиархии из алого пласвоска, со свисающими лентами белого шелка, покрытыми цветным текстом на высоком готике.

— Когда Вигилия закончится, вернитесь сюда, и я заберу печать. До тех пор все вы должны носить их постоянно. Сороритас знают, что должны помогать и подчиняться вам, если на вас эта печать, и… примут меры, если ее не будет.

— Почтенная канонисса, мои люди, те, что прибыли сюда со мной…

— Их обеты и отпущения грехов происходят в другом месте. Не беспокойтесь, их благословят иными печатями, но они дают такую же власть. Вас отделили по моему приказу. Есть одно дело, которое я должна с вами обсудить.

Канонисса медленно поднялась, опираясь на трость из светлого дерева. Двое неофиток, чьи лица скрывали белые вуали, унесли ее кресло и маленькую кафедру, где находилась ее печатка и разогретый горшочек пласвоска. Кальпурния подумала, не была ли одна из них внучкой вольного торговца Квана.

Маленький сад имел форму круга, со всех сторон ограниченного каменной стеной, которая заканчивалась на высоте двух этажей, и состоял из концентрических дуг газона и дорожек. На простых клумбах, окруженных камнями, росли белые розы, геральдический символ ордена, и солнечный свет придавал им легкий желтоватый оттенок. В самом центре сада возвышался еще один символический объект: эмблема ордена, рука в бронированной перчатке, держащая розу, изваянная из того же простого камня, что и стены сада. Они начали медленно ходить вокруг нее.

— Вы преследуете убийц, могущественных и неизвестных, во власти у которых и нечисть и мутант.

— Псайкер-стрелок, да, — Кальпурния заметила, что при слове «псайкер» канонисса прикоснулась к аквиле из белого золота у горла. — Однако мы, скорее всего, уничтожили того, кто натравил его на меня. Леди канонисса, теперь мы полагаем, что псайкер-астропат, — и снова этот жест, — возглавлял некий заговор среди других членов Адептус и Лиги Черных Кораблей, и я сама…

— У вас нет уверенности, просто вера?

— Просто вера, леди канонисса, — ответила Кальпурния, удивившись тому, как неуместно звучало из уст канониссы-настоятельницы выражение «просто вера».

— Хм, — произнесла та, и они наполовину обошли скульптуру. Наконец, Феоктиста снова заговорила.

— Пока вы преследовали тех, кто напал на вас, вы имели дело с неким Халлианом из семьи Кальфус и дома-синдиката Меделл.

— Да.

— Вы должны знать, что сегодня ночью сестра Арлани Лейка из Священной Монеты, назначенная орденом Фамулус на должность смотрительницы поместья лорда Халлиана, была убита.

Они прошли еще несколько шагов в молчании. Кальпурнии вдруг показалось, что воздух, который она вдыхала, стал холодным как лед.

— Вчера вечером сестра Лейка связалась со мной посредством запечатанного сообщения, — продолжила канонисса. — Она передавала, что ей нужно поговорить со мной, но только наедине, в одном из наших тайных покоев. Она сказала, что тогда сможет предоставить мне больше информации. Я решила, что вас нужно оповестить.

В голове Кальпурнии заметались мысли. Атака на нее, атака на Халлиана. Или дом Халлиана. Погибла женщина, и, судя по словам канониссы, убили только ее, значит, это не был крупномасштабный налет, не битва. Она бы узнала, если б что-то такое случилось, верно? Что это означало, изменение стратегии союзников Дуэрра или что-то иное? Еще одно нападение Общества Пятьдесят восьмого прохода? Это вполне подходило под их желание подорвать Вигилию.

— Арбитр? — Феоктиста смотрела ей в глаза. Кальпурния поняла, что уже с десяток секунд как молчала.

— Прошу прощения, почтенная канонисса, я пыталась сопоставить это с собственным расследованием. Очевидно, они взаимосвязаны. Нам надо выяснить, каким образом. В зависимости от результатов проверки кое-какого оружия, которое нам предоставил Халлиан, я думаю, мы сможем сузить круг подозреваемых до определенных благородных семейств Гидрафура. Поэтому я хотела начать посылать запросы всем сестрам Фамулус, но если эти события связаны, то все опять становится неопределенным, и мы… — она собралась с мыслями. — И снова приношу извинения, я мыслю как-то сумбурно. Последние несколько дней были… неспокойны.

— Соберитесь, арбитр, — твердо сказала канонисса. — Я буду молиться, чтобы вас направляла рука Императора.

Кальпурния сделала глубокий вдох.

— Я должна увидеть то сообщение, которое вам вчера прислала сестра Лейка. И тело тоже. Может быть, я смогу…

— Невозможно. Дела Сороритас, и в особенности орденов Фамулус — священная тайна.

Голос Феоктисты был настолько тихим, что Кальпурнии хотелось придвинуться поближе, чтобы лучше слышать, но в ее словах было столько власти, что возникало ощущение, будто она должна стоять по стойке «смирно», слушая их. Где-то в здании ударили в гонг, и, когда его звук затих, где-то в верхних галереях над садом высокий чистый голос запел призыв к полуденным молитвам.

— Оставайтесь здесь или идите молиться с нами, арбитр, — предложила канонисса, — и я помогу вам, чем смогу, когда вернусь.

Феоктиста повернулась, и снова явились двое неофиток, чтобы помочь ей. Кальпурния смотрела, как они величаво идут к арке, за которой была лестница, и в это время она наконец осознала, что слышит звук, который пробивался сквозь последние ноты призыва к молитве. Это был странный звук, похожий на хруст, доносящийся откуда-то сверху и сзади. Она огляделась, но в саду поначалу ничего не двигалось. Потом изваяние пошатнулось на пьедестале, и снова раздался этот звук — не из основания, но из самой вершины — и из резной руки с цветком брызнули осколки. Наконец, камень раскололся на куски, наружу излилась жужжащая черная масса и потекла навстречу им.

Не единая масса, поняла Кальпурния. Это был рой — рой жирных, металлически-черных насекомых, которые сползали по статуе, как личинки, бежали, как муравьи, прыгали, как тяжеловесные сверчки. Они издавали гудение, которое началось, как стрекот цикад, и переросло в звук цепного меча, вгрызающегося в камень.

На миг рой завозился на одном месте у основания статуи, и Кальпурния услышала странное, почти механическое пощелкивание, с которым маленькие черные силуэты прыгали и переползали друг через друга. Она начала осторожно пятиться, а они поползли вперед по ее следам на траве.

Кальпурния на мгновение застыла, потом схватила камешек с одной из клумб и бросила его в рой. С легким шипением тот прошел сквозь облако и упал на траву по другую сторону. Рой как будто бы отступил, накрыв его, словно по камню провели куском ткани. На миг Кальпурния отчетливо увидела, что личинки, ползущие по его поверхности, бороздят за собой следы. Потом они снова поползли вперед.

— Спасайте канониссу! — крикнула она через плечо, но неофитки ее уже опередили: оглянувшись, она увидела только, как на лестнице мелькнула и исчезла белая ткань. Она подумала, что надо последовать за ними, но подавила эту мысль: она не знала, что сможет сделать с этой штукой, но точно не собиралась оставлять ее здесь без присмотра.

Маленькие насекомые наступали на нее со скрежетом и стрекотом. Кальпурния быстро отошла на два шага вбок, ожидая, что они двинутся навстречу, но вместо этого рой быстро переместился туда, где она стояла до этого, и потом повернул. Глядя на те места, где он уже прошел, она увидела, что трава там превратилась в рваное и давленое месиво. Почему-то это ее не удивило. Кроме того, существа слегка ускорились и… да, рой определенно становился больше. Он стал шире и плотнее, чем был, когда появился на свет из изваяния. Кальпурния поняла, на что пошло вещество, содранное ими с травы и земли, но как они могли так быстро размножаться? Страх начал въедаться в ее душу, и она затоптала, задавила его, пытаясь что-то придумать.

За ее спиной был ряд розовых кустов, и, пятясь, она протолкнулась сквозь него под скрип шипов о панцирь. Через миг рой добрался до них, и на долю секунды Кальпурния увидела, как сотни челюстей-дробилок истирают и измельчают ветки и стволы, а затем кусты повалились и исчезли среди насекомых. Рой еще немного увеличил скорость и пополз по ее следам.

И снова она вытеснила из головы мысль о побеге. Рой следовал за ней, она не могла увести его в галереи, где он мог напасть на канониссу, на невинную неофитку, на Император знает кого еще. Сейчас уже должна была подняться тревога, кто-нибудь придет сюда до того, как весь сад по колено заполнится ползучей стрекочущей черной массой.

Она оступилась, ей пришлось выравнивать равновесие, и, прежде чем она успела отскочить, авангард роя бросился вперед и добрался до ее ступни. Кальпурния запрыгнула на каменную скамью и ударила ногой по ней и по другому сапогу, молясь, чтобы услышать хруст панцирей. Остальные твари скопились вокруг ножек скамейки, и толстые бронированные тельца начали громоздиться друг на друга, чтобы добраться до нее. Верхнюю часть ее сапога как будто поскребывало ногтем, и она чувствовала схожую вибрацию, исходящую от каменных опор скамьи, которые подгрызали эти создания. Кальпурния отчаянно потрясла ногой, личинки, которые заползли на нее, свалились, но оставили после себя головы, которые продолжали бурить и глодать бронированный подъем сапога. Она поборола панику и подождала еще секунду, пока не была уверена, что рой настолько тесно сгрудился вокруг подножия скамьи, насколько было возможно. Потом она присела на корточки, напряглась, перепрыгнула кучу насекомых и, перекатившись, поднялась на ноги на газоне.

От ступни доносилось гудение, подъем сапога трещал по швам, она чувствовала, что он вот-вот поддастся. Нужно было время, чтоб расстегнуть его и скинуть сапог, но скамья уже рухнула под черной массой, и жующие муравьи и личинки начали покачиваться в воздухе, как будто вынюхивая ее. Кровь Кальпурнии похолодела при виде того, как куча насекомых изогнулась, следуя за дугой, которую она описала в воздухе. Теперь в черноте панцирей прорезались полоски серого и серебряного цвета, и она смогла различить разные формы существ — червей, личинок, муравьев, мух — которые снова ринулись за ней, уже близкие к скорости бегущего человека. Она проломилась сквозь еще один ряд роз, когда один отросток роя нашел ее след.

Материал сапога разделился, челюсти насекомых начали щипать и кусать ткань под ним. По спине пошли мурашки, когда она представила их у себя на коже, но останавливаться, чтобы снять сапог, было нельзя. Кальпурния попыталась собраться с мыслями. Они слепые, это точно, они не видели ее движений, но шли по следу. (Кожа на ноге начала чесаться и покалывать). Им сложно подняться в воздух. Можно ли это использовать? Могут ли они карабкаться вверх? Она посмотрела на стены сада: камень был неровный, но недостаточно неровный, чтобы можно было по нему взобраться, и к тому же эти твари сожрали основание каменной скамьи. (Зуд в ноге превратился в жжение, еще секунда, и рой разойдется достаточно широко, чтобы начать окружать ее. Надо двигаться).

— Почему ты еще здесь? — резко окликнул голос с другой стороны сада, и Кальпурния попыталась, хромая, отбежать, срезав угол, к высокой сестре в силовых доспехах, стоявшей у подножия лестницы.

— Их надо как-то удержать, не оставлять тут одних, — прокричала она в ответ. — Они каким-то образом меня выслеживают. Нельзя давать им прикасаться к себе! Я могу быть заражена!

Сестра на миг поглядела на нее, потом подняла болтпистолет и аккуратно всадила снаряд в центр роя. Болт исчез в черноте, и они обе услышали звук, с которым он разорвался, уйдя в почву. Существа заметались, когда взрыв взметнул грязь. Сестра прицелилась и сделала еще три быстрых выстрела, но рой проигнорировал ее, снова сгустился и двинулся на Кальпурнию.

— Он слишком плотный, не могу пробить путь.

Рой направил одну колонну прямо к ее раненой ноге. Сестра осторожно подняла пистолет, на сей раз целясь ей в голову. Кальпурния поняла ее намерение, сглотнула, закрыла глаза и начала, запинаясь, читать молитву, которой ее научили еще ребенком, научили на случай, если ей когда-либо понадобится милость Императора, чтобы избавить…

Болт-снаряд с воем пролетел над головой и врезался в стену позади нее. Сестра снова окрикнула ее:

— Открой глаза, женщина. Я сделала выбоину, хватайся за нее, купишь немного времени.

Боль в ноге стала обжигающей. Она повернулась, пробежала два шага и подпрыгнула, ухватившись за край маленького кратера в стене кончиками пальцев. Рой нахлынул на подножие стены под ногами, Кальпурния уперлась носками в камень и собралась с силами, не зная, сколько ей удастся продержаться.

Голос сестры позади нее произнес: «Ну-ка, передайте его мне. Так-то лучше», а затем под рев огнемета ползучая масса внизу окуталась желто-белым пламенем, и воздух пронизал густой запах горящего металла.

— Арбитр! Арбитр Кальпурния!

Верх лестницы, ведущей в сад, был окружен Арбитрес и Сороритас: сестры были с мрачными лицами и вооружены, а арбитры всматривались вниз, пытаясь разглядеть ее. Ей уже оказали помощь: высокая сестра схватила ее за ногу и прижала к ступне горячий ствол огнемета, чтобы жар обездвижил крошечных металлических клещей под кожей, а потом протянула боевой нож, чтобы она выковыряла их наружу. Извлечь их оказалось нетрудно, но теперь Кальпурния прихрамывала на эту ногу, и сквозь ожог на подъеме стопы сочилась кровь. Она секунду постояла, покачиваясь, среди гула голосов, потом попыталась им ответить.

— Нет, я не знаю, что это было. Сестра, вы их узнали? Я сказала, не знаю. Вы их видели, это какие-то искусственные хищные создания, самовоспроизводящиеся. Живые? Нет, не думаю. Потому что вот, посмотрите, что я из себя вытащила. Это металл. Эти твари были сконструированы. Какие-то машины убийства. Они двигались тем быстрее, чем дольше они были… снаружи, или здесь, или где-то еще. Они выслеживали меня, но игнорировали сестру. Нет, я не знаю, почему, — она потрясла головой. — Хватит, перестаньте вы все.

Она оглядела их лица.

— Давайте я вам скажу, что мы будем делать дальше. Канонисса Феоктиста, вы говорите, что не можете раскрыть мне детали сообщения сестры Лейки. Подожди, Баннон, — отмахнулась она, — потом объясню. Можете ли вы подтвердить, канонисса, что это было нечто связанное с Вигилией?

Глаза Феоктисты расширились.

— Я не говорила ничего об этом.

— Нет, но сестра Лейка была из ордена Священной Монеты, ордена Фамулус. Вы из ордена Священной Розы, Воинствующего ордена. Я знаю, Сороритас строго соблюдают иерархию своих орденов, и поэтому Лейка не пошла бы к вам вместо своей собственной канониссы, если бы на то не было особой причины. И особая причина заключается в том, что ваши сестры на данный момент заняты тем, что поддерживают порядок во время Вигилии, и должны охранять Мессу. Так?

Настоятельница неохотно кивнула.

— Она сказала, что завладела некоторыми вещами. Какой-то информацией, чем-то, что, как я думаю, она хотела мне показать. Она хотела посоветоваться со мной, как это может повлиять на Мессу. Я была удивлена: сестра Лейка не относилась к моим подчиненным, но я слышала, что она умна и изобретательна. Я решила, что если нечто заставило ее отойти от обыденной практики, то мне стоит выяснить, что это было.

— Но вы этого не сделали.

— Нет. Следующая весть, которую я получила из того поместья, пришла с неким мастером Номикросом, мажордомом лорда Кальфуса-Меделла. Он пришел, чтобы сообщить мне о ее смерти. Судя по всему, он знал, что она планировала навестить меня во второй половине дня. Я встретила его незадолго до того, как принять вас, арбитр Кальпурния. Он сидел передо мной в том же самом саду, он попросил, чтобы мы говорили в спокойном месте, потому что он принес столь скорбную новость, — она взмахнула рукой, указывая на дымящуюся массу внизу. — И он действительно выглядел скорбящим. Он принес с собой подушку из паланкина лорда и настоял на том, чтобы сидеть в саду с ней. И постоянно мял ее в руках. Я подумала, это говорит о том, что ему недостает самообладания.

— Благодарю вас, канонисса. Баннон и все остальные, мы получили свои разрешения, теперь наша цель — поместье Кальфуса, — она поглядела вниз, на свою стопу. — Не буду пытаться дойти туда пешком. Пусть один из вас отправит сообщение во Врата Справедливости и запросит «Носорог», хотя нет, подождите, только нам разрешено водить транспорт. Тогда пусть вся команда… — она нахмурилась, пытаясь сконцентрироваться, не обращая внимание на боль в ноге, и придумать план.

— Один момент, арбитр, — вперед выступила высокая темноволосая сестра, которая спасла Кальпурнии жизнь в саду. — Что касается этого, то, с разрешения канониссы, я могу предложить идею получше.

Внутреннее пространство сестринского «Носорога» выглядело копией транспортов Арбитрес, в которых Кальпурния ездила уже почти двадцать лет, но и отличалось от них. Оно казалось необычно просторным, ведь в нем не было ни ящиков и стоек со стабберами, дубинками, гранатометами и пускателями сетей, ловчими ястребами, дробовиками и щитами, ни защитного снаряжения, уложенного вдоль стен и под потолком. Оно оборудовалось в расчете на сестер в силовой броне: узкие скамьи, покрытые прорезиненными лентами, чтобы бронированные тела не скользили по металлу, спинки с вмонтированными соединениями для доспехов. Из-за этого сидеть на скамьях было невыносимо, так что Кальпурния вскоре сдалась и устроилась в стоячем положении возле задней двери транспорта. Размер и форма сидений подгонялись под фигуры в широких наплечниках, поэтому остальные Арбитрес елозили и подпрыгивали, когда транспорт объезжал углы, набирал скорость и замедлялся на перекрестках. Экипаж «Носорога» вел машину быстрее и жестче, чем любые водители Арбитрес.

Глядя сквозь смотровую щель возле своего плеча, Кальпурния видела второй «Носорог», который мчался за ними, идеально соблюдая порядок строя. Орден Священной Розы обладал своими привилегиями во время Вигилии, и Феоктиста, не сомневаясь, приказала своим сестрам отвезти Кальпурнию прямо к особняку Кальфуса.

На скамьях сидели пять Сороритас, опустив головы и углубившись в молитвы над каждым снарядом, который они вставляли в магазины болтеров. В передней части сидела темноволосая сестра, что была в саду. Она представилась как старшая целестианка Ауреан Ромилль. Ромилль уже зарядила свой болтер, украшенный серебряной филигранью, и приделала к стволу сариссу, короткий тяжелый силовой шип с острым как бритва кончиком.

Теперь это острие, скрытое ножнами, было уперто в пол, а Ромилль сидела, опустив голову на приклад и закрыв глаза. У нее было круглое бледное лицо и почти такой же длинный и острый нос, как у Халлиана, и Кальпурнии пришла в голову непочтительная ассоциация с тарелками ауспиков, торчащими вокруг посадочной площадки «Крест-Четыре».

Звук двигателей «Носорогов» изменился, когда они поехали по террасе с отвесной скалой слева и стометровой пропастью справа. Кальпурния собралась с духом, когда «Носорог» повернул на девяносто градусов, остановился, и рампа со скрежетом опустилась наземь. Они быстро и тихо выбрались из бронетранспортера, и Кальпурния без слов повела их сквозь ворота, прихрамывая на раненую ногу в изъеденном сапоге, но с ничего не выражающим лицом.

Поместье Кальфуса перегораживало конец съезда, как лавина, сползшая на горную дорогу. Это была не башня или дворец, как ожидала Кальпурния, в нем не было ничего подобного грубой мощи цитадели Лайзе — скорее это было скопление громоздких серо-бурых коробок и куполов, тянущееся каскадом на один-два километра склона улья, почти столь же крутого, как отвесный утес. Тяжелые стальные заслонки, которые отделяли двор от дороги, были убраны в стороны. Увидев это, Кальпурния повернулась к Баннону и Ромилль.

— Ворота открыты. Могут быть проблемы. Будьте осторожны.

— Это местный закон, мэм, — поправил Баннон, и Ромилль кивнула.

— Это часть Вигилии, — сказала она. — Распорядитель Вигилии представляет всех верующих системы и обязан не ставить перед ними какие-либо препятствия. Обычай восходит к…

— Спасибо, сестра-целестианка, я поняла.

Кальпурния прохромала в ворота, и позади нее захрустел гравий под ногами следующих за ней арбитров и сестер. Ромилль широкими шагами догнала ее.

— Я хотела сказать, что согласна с вашим предупреждением. Погибла сестра, и этот закон об открытых воротах уже раньше использовался.

Она подкрепила слова делом и зарядила сариссу. Кончик копья окутала голубоватая дымка силового поля, и Кальпурния нажала большим пальцем на собственную дубинку, так что та затрещала и заплевалась искрами энергии.

— Готовы к бою, арбитр?

— Даже надеюсь на него, сестра. Я готова убивать. Так достало носиться по всему улью, как движущаяся мишень, гоняться за тенями и бояться опасностей на каждом углу. Каждый след, который мы отыскали, оказался никчемным и сам по себе заглох, и я сейчас так же далеко от того, кто хочет меня убить, как десять дней назад. Дух Жиллимана, я просто хочу увидеть что-то, во что можно стрелять!

— Арбитр, простите, но не подобает поднимать голос на публике во время Вигилии.

Кальпурния пыталась придумать ответ, когда они добрались до лестницы самого дома и поднялись по ним к открытым дверям, где стояла фигура в темно-синей одежде.

Кальпурния усвоила достаточно гидрафурских обычаев, чтобы знать, что этот цвет считался традиционным для старших слуг аристократического дома, но не самой знати. Однако одеяние этого человека было роскошного покроя и из дорогой ткани, куда более пышное, чем, предположительно, позволяли строгие законы Вигилии. Она решила действовать наугад.

— Мажордом Номикрос? — он моргнул и кивнул. — Я — арбитр-сеньорис Шира Кальпурния из Адептус Арбитрес. Это — сестра-целестианка Ауреан Ромилль из ордена Священной Розы. Мы прибыли с подчиненными из наших орденов. Хорошо, что вы решили встретить нас лично.

— Я… что ж, со всей откровенностью, это было случайно, арбитр, так как большая часть обитателей дома ушла в храм у Арки Восхождения, чтобы оплакать прискорбную кончину, э…

— Убийство.

— Убийство дорогой нам сестры Лейки. Я молился вместе с ней еще вчера вечером, мадам, и она говорила об ужасных событиях последних дней и о том, как потрясающе Арбитрес отреагировали на угрозу. А потом произошло это!

— Так значит, она направлялась в обитель Священной Розы?

— Разве вы не знаете, арбитр? Она никого с собой не взяла, кроме служанки, которую я сам к ней приставил, и та доложила мне, что нападение произошло, когда она шла вдоль Второй Имперской дороги, ниже Зала Савантов.

— Значит, она успела преодолеть треть пути, — сказала Ромилль. — Но по одной из более узких и извилистых улиц.

Кальпурния почувствовала, как ее лицо каменеет.

— У нас патрули на каждом углу. Кто-то должен был нам сообщить.

— Законы…

— Я знаю про законы! Никакой вокс-связи, общаться в публичном месте можно только приглушенным голосом. Я знала про них, когда планировала, как установить контроль за всем треклятым Августеумом, когда мы думали, что не сможем поймать убийц вовремя. Каждому патрулю было приказано держать зрительный контакт по меньшей мере с одним другим, чтобы мы могли передавать информацию, не нарушая Вигилии. Кто-то должен был нам сообщить, — она взяла себя в руки. — Ладно. Все равно мы уже здесь. Номикрос, я так понимаю, что у Лейки в этом поместье были собственные покои? Хорошо, там и начнем. Проводите нас туда, пожалуйста.

Мажордом подобрался.

— Невозможно! Где ваш здравый смысл, арбитр? Неужели святая Вигилия для вас ничего не значит? Вы хотите обыскать дом самого Распорядителя и потревожить покой Вигилии, когда остался всего день до самой Мессы? Лорда Халлиана известят об этом!

— И чем раньше, тем лучше. Где он?

— Он… если вы хотите поговорить с ним, то вам придется дождаться, когда он вернется из храма. Мой лорд — благочестивый человек, арбитр, и именно он повел всех жителей поместья на оплакивание ужасной смерти сестры Лейки. Хотя я думаю, что он будет более заинтересован рассмотреть это дело с вашим начальством. Я полагаю, у вас есть формальная делегация от лорда-маршала, чтобы вести себя таким образом?

Кальпурния указала на печать у себя на груди и кивнула на Ромилль.

— У меня есть все полномочия, которые мне нужны, Номикрос, и уже в который раз я нахожу, что меня утомляют разговоры с местным выскочкой, который не знает своего места.

И с этими словами она протолкнулась мимо мажордома и прошла в атриум дома, а остальные последовали за ней.

Снаружи это место не походило на дворец, но внутри соответствовало положению своего владельца. Они оказались в сводчатом помещении из пронизанного зелеными жилками мрамора, освещенном мягким светом свободно парящих в воздухе светильников и окутанном изысканным кружевом лоз, рост которых направлялся невидимым узором из микропроволоки. Плеск воды доносился от скрытых за занавесями из лоз фонтанов, которые выстроились двумя рядами, образуя проход в центральный зал поместья, и квартет сервиторов у дальней стены, почуяв приближение посетителей, начал играть веселую мелодию на арфах и колокольчиках. Поверх музыки донесся топот чьих-то сапог, и из-за зелени появилось полдюжины слуг Кальфусов в блестящих темно-синих мундирах. У них не было униформы, но повадки были знакомые — Кальпурния сразу могла узнать домашнюю стражу. Каждый из них как будто без умысла держал руку возле кармана или на поясе, и она не сомневалась, что их оружие такое же дорогое, как и обстановка.

— Это совершенно недопустимо! — захлебывался слюной Номикрос позади нее. — Что дальше, вы отмените саму святую Мессу? Обыщете реликварии Собора? — отреагировав на его тон, сервиторы стали играть более быструю и грубую мелодию, полную минорных нот и перкуссии, пока Номикрос не замахал на них руками, чтобы они перестали. — Вы жестоко оскорбляете власть и добропорядочность лорда Халлиана!

Мышцы внизу груди и в верхней части живота важны для дыхания. На малой мощности силовая дубинка Арбитрес, если ей прикоснуться к солнечному сплетению сквозь один-другой слой одежды, выдает как раз достаточный заряд, чтобы эти мышцы на несколько секунд свело болезненным спазмом. Номикрос согнулся пополам и отшатнулся, хватая ртом воздух. Не опуская дубинку, Кальпурния повернулась, обводя взглядом ближайших охранников поместья. Все уже держали в руках пистолеты и целились из них, и она услышала быстрые движения позади себя — ее отряд также занимал позиции для стрельбы.

— Уж поверьте, мне надоело играть в игры. Если вы все настолько верны своему хозяину, как я ожидаю, подумайте, насколько хуже ему будет, если Арбитрес и Сороритас придется силой пробиваться в его дом, пытаясь защитить Вигилию, которой он сам руководит.

На мгновение повисла тишина, потом оружие начало осторожно опускаться. Кальпурния сделала жест своим, чтобы они сделали тоже.

— Вольно, — сказала она им, — в доме Халлиана Кальфус-Меделла еще есть люди, которые знают, каков их долг.

Это не относилось к Номикросу, который стоял перед ней на четвереньках, пуская слюни и хватая ртом воздух. Она обошла его и ткнула пальцем в одного из охранников.

— Ты. Проводи меня к комнатам сестры Лейки. Назначь еще кого-нибудь, чтоб он сопроводил ведущего арбитра Куланна к комнатам служанки, которая ее сопровождала.

Она указала на двух лидеров отделений ее эскорта, Баннона и молодого человека из командования Врат Справедливости.

— Куланн, твоя цель — найти все, что сестра Лейка брала с собой и что служанка принесла обратно после убийства. Это делегация второго уровня. Сестра-целестианка, возможно, вы захотите послать с ним кого-то из своих сестер.

Она рассудила верно: то, как быстро и тихо выбранный ей охранник пробормотал приказы остальным, указывало на то, что он является офицером стражи. Покои сестры и ее служанки находились друг рядом с другом на длинной террасе, которая торчала из стены главного здания, как перевернутый акулий плавник, и обе партии пошли бок о бок по длинным залам поместья. Номикрос остался в атриуме, сидел на полу и тихо стонал. Они прошли к комнатам через оранжерею, чьи стены из витражного стекла раскрасили белые доспехи сестер калейдоскопической палитрой. Кальпурния резко обернулась на двойной треск болтера позади нее, но это была всего лишь одна из сестер, которая выбила замки на двери служанки.

Мрачный охранник поместья открыл дверь в покои сестры, и Ромилль настояла на том, чтобы войти первой, держа в руке какой-то замысловатый амулет Экклезиархии.

— К чему вы прикоснулись? — спросила Кальпурния, когда сестра через минуту открыла дверь. Ромилль не ответила, но жестом пригласила их внутрь.

Сестре Лейке были выделены три комнаты, и каждую из них она содержала в строгом порядке и невероятной чистоте. Стены были покрыты схемами и списками, некоторые явно относились к генеалогии семейства Кальфус и его владениям, а другие Кальпурния вообще не могла понять. Возле маленького жесткого футона располагался стеллаж с книгами и планшетами очевидно религиозного предназначения, который венчали две курильницы с благовониями и подставка с серебряной аквилой. Остальные комнаты были битком набиты шкафами с подшивками документов и планшетами, а на письменном столе громоздились записки и памятки, сделанные аккуратным, довольно безликим почерком сестры. Кальпурния вздохнула.

— Надо было взять собой одну-другую сестру Фамулус и детективов Арбитрес.

— Нам есть с чего начать, — отозвалась Ромилль. — Отвечая на ваш вопрос, арбитр, это единственная вещь, к которой я прикоснулась, потому что иначе бы вы ее не нашли. Вас не учили нашим методам маскировки.

Ромилль протянула небольшую папку, потом встала у плеча Кальпурнии, пока та ее открывала, и пристально смотрела на стражника поместья, пока он не ушел обратно в оранжерею.

За аркой, ведущей в спальню Лейки, слышался звук двигаемой мебели. Под кроватью ничего не нашлось, но возле футона по-прежнему стояли личные религиозные книги, и между Банноном и сестрой Реей Манкелой разгорелся тихий, но горячий спор о том, правильно ли рыться в лекционарии мертвой женщины.

Через несколько минут они согласились, что надо вернуться обратно в кабинет, и пусть это решают сестра-целестианка и арбитр-сеньорис, но к тому времени вопрос изжил себя: Шира Кальпурния сидела с круглыми глазами, вчитываясь в дневник сестры Лейки, а Ауреан Ромилль снаружи собирала своих сестер и кричала, чтобы они вызвали подкрепления и заблокировали каждый выход из поместья Кальфусов, какой только смогут найти.

Тетради были из простой плотной бумаги, вверху каждой страницы была аккуратно выведена аквила и надпись «Номине Император». Кальпурния пробежалась через краткое описание того, как внутри синдиката Меделл велись попытки отнять титул Распорядителя Вигилии у семейства Кальфус, и как потом уже среди Кальфусов пытались отвоевать его у Халлиана. Лейка прокомментировала, что в стремлении сохранить свое положение Халлиан действовал, «выходя за рамки даже своей обычной безжалостности», и то, что подразумевали под собой эти сухие строки, тревожило Кальпурнию тем сильнее, чем дальше она читала. Лейка описала его всепоглощающий перфекционизм в выполнении каждого ритуала и обязанности, как и роль, которую она играла в его первоначальных усилиях, и добавила замечания по поводу его растущей паранойи.

Теперь никто в семье не мог ему помешать, так как дошло до того, что богатства всех Меделлов оказались привязаны к тому, чего должен был добиться Халлиан, и они обязаны были поддерживать его, иначе, пойди что-то не так, бесчестье пало бы и на них.

«Но Х. хорошо знает, что те, у кого другие интересы, будут стремиться подставить его, воспрепятствовать ему и покрыть позором, подорвав Вигилию. Он боится Хагганов, особенно Лайзе-Хагганов, и определенных флотских династий, которые прибудут в улей на мессу, но также…» Снова имена, но уже ничего не значащие для Кальпурнии. Она перелистнула страницу.

«В систему прибыла новая командующая Арбитрес, и сегодня на ее жизнь было совершено покушение. Пока я выяснила немногое, но отмечу, что утром Х. был напряжен и мрачен, как бывает, когда зарождаются какие-то угрозы или риски, и когда он услышал новости о покушении, то впал в ярость и заперся у себя. Я послала весть об этом в общину, но ответа пока нет».

Но первое сообщение, которое получил Халлиан, гласило, что она по-прежнему жива. Он так сам сказал. Она снова пробежалась вперед.

«Х. приказал тайно доставить ему что-то из своей личной оружейной галереи — курьерам было запрещено говорить мне об этом, но водитель часто исповедовался мне в неблагочестивых мыслях, и я смогла воспользоваться этим, чтобы добыть информацию. Контейнер был заперт, но он сказал, что точно знает — внутри оружие, нечто, что два поколения назад использовал дед Х., тоже Кальфус, в междоусобной войне. Я думаю, Х. подготовил его, чтобы взять с собой, когда он отправится на встречу с Арбитрес. Он весьма доволен строгими мерами, которые они предприняли, чтобы в улье и Августеуме все было спокойно, но что-то в их действиях вызвало у него беспокойство. Он не сознается мне, и мне нужно быть осторожной, чтобы скрыть то, что я знаю и подозреваю».

Компоненты, которые, как сказал Халлиан, были сделаны врагом. Нет. Они принадлежали его семье, его собственному деду. Они принадлежали ему.

Еще одна страница.

«У Х. больше нет того, что, как я теперь знаю, является частями оружия. Должно быть, они у арбитров. Он вернулся в ярости, домашние охранники вооружены, и замки мне не подчиняются. Х., верно, готовит духовные преступления, равно как и светские, если скрывает свои планы от меня и Сестринства. Я не знаю, наблюдал ли он за мной каким-то незаметным образом, или же меня ему кто-то выдал, но я уверена, он знает, что должен мне противодействовать. Он использовал законы Вигилии как повод отключить вокс-траффик, и стражники следят за моими передвижениями. Он принес подушку из паланкина и поговорил насчет нее с Номикросом, они обсуждали что-то, что хотят сделать с новой командующей Арбитрес, но я не смогла подобраться достаточно близко, чтобы услышать, что они говорили».

Последняя запись.

«Номикрос планирует отнести подушку в капитул. Он говорил с одним из оружейников дома о чем-то вроде запаховой сигнатуры. Император защити меня, судя по их словам, этот злокозненный дом смог распространить свое влияние даже в наши собственные священные покои, говорили, что там разместили какую-то ловушку, которая сработает на арбитра. Я не знаю, что это может быть. Х. передавал всем орденам десятину в виде сервиторов, оружия и произведений искусства, вероятно, ловушка в одной из этих вещей.

Я не могу медлить. Мне нужно добраться до капитула раньше Номикроса. Канонисса Священной Розы знает, что я должна с ней встретиться. Меня будет сопровождать Нори, и я иду спешно и при оружии. Номине Император».

Споры снаружи становились все более и более разгоряченными. Номикрос, видимо, уже пришел в себя, потому что она слышала, как он кричит, что его лорду направили известия. Кальпурния увидела, что Баннон выглядывает из-за двери, и обратилась к нему тихим и абсолютно серьезным голосом:

— Иди переговори с сестрой Ромилль, потом возьми один из «Носорогов», на которых мы приехали, и гони что есть мочи во Врата Справедливости. Приведи полную группу подавления со всем необходимым для массового ареста. Если они пойдут пешком прямиком сюда, то не нарушат законы Вигилии, но распоряжайся ими, как понадобится, главное, чтобы они добрались сюда без проблем с Министорумом. Пусть Ромилль и Куланн заблокируют выходы из дома, насколько это возможно. Вы прикажете охранникам поместья, чтобы они сотрудничали, и казните всех, кто будет сопротивляться. У тебя и Куланна делегации четвертого уровня.

Баннон спешно удалился, за ним последовала сестра Манкела. Оставшись в комнате одна, Кальпурния сделала несколько осторожных глубоких вдохов и снова уставилась на дневники.

Затем она произнесла имя вслух — имя того человека, который послал их всех против нее: псайкера-стрелка, превращающегося в призрак, напавшие из засады бригады, скрытый рой машин-пожирателей.

— Халлиан. Кальфус. Меделл.

Восемнадцатый день Септисты

Месса святого Балронаса. Сангвинала.

Глава тринадцатая

На утро Мессы святого Балронаса, за час до рассвета, трое из четверых наиболее высокопоставленных Адептус Арбитрес Гидрафура встретились во Вратах Правосудия. Шира Кальпурния была на ногах уже полтора часа, так как слишком чувствовала слишком сильное возбуждение и смятение, чтобы спать. Она знала, что Дворова, Леандро и любых других высших Арбитрес с самого момента пробуждения обихаживают лакеи, но не соглашалась на это вплоть до сегодняшнего дня, когда двое слуг принесли церемониальное одеяние, и она облачилась в него, пока они суетились вокруг. Теперь она была одета в копию своей парадной униформы великолепного алого цвета, знаки отличия и позументы на которой были выполнены из золотой парчи вместо обычной серебристо-серой ткани на черном фоне.

Кальпурнию по-прежнему заставал врасплох их блеск, когда она двигалась — она не могла припомнить, когда последний раз надевала нечто настолько вычурное. Слуги дали ей одежду для того, чтоб носить поверх этой формы на протяжении последних нескольких часов Вигилии: тускло-серую тунику с юбкой, которая опускалась до щиколоток, и плащ с капюшоном из бурой, как грязь, мешковины. Едва не забыв о печати отпущения грехов, она все-таки прикрепила ее на шею под застежкой плаща. Она вышла из ворот в предрассветную мглу неосвещенного Августеума. Леандро шел впереди во главе процессии судей, а дюжина вооруженных арбитраторов и Дворов — рядом с Кальпурнией.

— Вы все еще нервничаете, арбитр Кальпурния.

— Видно, да? Я знаю, что мы идем пешком, потому что закон Министорума предписывает ходить пешком во время мессы, но я получила освобождение от этого закона и уверена, что и вы, сэр, могли бы его получить. Мы бы могли выехать на одном из своих «Носорогов» или уговорить Ромилль еще раз подвезти нас. Так было бы безопаснее и можно было бы проверить по дороге часть патрулей.

— Уличный контингент справляется, Шира. Здесь полно отличных командиров, которые следят за тем, чтобы никто не смог повторить то, что произошло с сестрой Лейкой, — Дворов сделал жест в сторону облаченных в черную броню арбитраторов, которые стояли длинными рядами по центру каждой улицы, глядя через одного то влево, то вправо и держа дробовики наготове.

Они прошли по авеню Защитников и повстречали других Адептус, которые также шли пешком в плащах и со скрытыми лицами. К тому времени, как они миновали Арку Скариев и поднялись по дороге Сборщика Десятины, их процессия слилась со скромным потоком других идущих на мессу, что поднимались от Врат Кафизмы, а затем растущую толпу поглотила река людей из Квартала Аристократов, так что в конце концов они вошли на Высокую Месу в огромном медлительном море людей в темных одеяниях, которое заполнило дорогу от края до края. Все шли с опущенными головами и молчали. Время от времени кто-то из них поднимал взгляд на Собор, возвышающийся вдалеке, и Кальпурния замечала, как мелькает алая ткань под их траурными одеждами. Безмолвное величавое шествие казалось ей похожим на сон. Пышная ткань новой униформы непривычно мягко и тяжело лежала на коже, и она подумала, как странно, что она не наденет ее еще целый год.

Укол боли в еще толком незажившей ступне вернул ее обратно на землю. Она покривилась и попыталась идти с большей осторожностью. С болью она еще могла смириться, это, в конце концов, было частью положенного в это время ритуала, но ей не нравилось, что раны могут ее замедлить, если вдруг что случится. Одетый в парадное, с регалиями судьи под траурной мантией, Дворов тоже был вынужден идти осторожно. С мантиями, которые на них надели утром, вообще нужно было вести себя аккуратно: их застежки были устроены таким образом, что их легко было расстегнуть и скинуть в тот же миг, как только в полдень прозвонят к Сангвинале. Но сбросить накидки до этого и оказаться среди толпы в багряном праздничном облачении было бы большим позором.

— Вас что-то терзает, — сказал Дворов через миг. — Я это вижу.

— Новый сапог? Нет, он отлично сидит.

Это прозвучало плоско и натянуто. У нее никогда не получалось шутить. Она подвинулась ближе к нему и заговорила чуть тише:

— Быть здесь, пока Накаяма и Жоу разоряют владения Кальфус-Меделлов на другой стороне планеты? Если честно, сэр, да, терзает. Два покушения были направлены на меня. Скользкие якобы заботливые речи Халлиана о моей безопасности были нацелены на меня. Его попытки нам приказывать и это лицемерие насчет неприкосновенности Вигилии тоже были обращены на меня. Так что да, мне бы хотелось быть там. Я чувствую, что должна быть там. Я хотела бы перевернуть камень, под который он забился, вытащить его на свет перед всеми членами его надменной семейки и его проклятого синдиката, и чтобы они все сидели вокруг него в цепях и слышали, как во время его казни зачитывают дневник Лейки. С самого своего прибытия я только и делаю, что бегаю туда-сюда, гоняясь за тенями, и я хочу наконец заняться тем, чем положено заниматься Арбитрес.

— У вас еще появится шанс, Шира. Накаяма хорош в своем деле, у него целевая группа почти в тысячу человек и делегация пятого уровня. Его поддерживает Жоу с инквизиторской печатью и собственным персоналом и ополчением. Семья Кальфус была сокрушена в тот же миг, как вы нашли записи Лейки, союзники оставили их, они никак не способны продолжать укрывать Халлиана, даже если счесть, что они собираются это делать. Они дошли до точки, когда им куда проще списать все убытки и выдать его нам. Мы отыщем Халлиана, куда бы он ни пропал.

— Это… — Кальпурния вздохнула, пытаясь подобрать слова. — Это чувство, как будто я нахожусь не на своем месте. Будто я взрослая в мире детей, играющих в непонятные игры, вот только играют они с жизнями друг друга. Они погребают себя в запутанных интрижках и так потакают сами себе, что Император и сам Империум просто пропадают из их памяти. По-моему, это иронично. Я из Ультрамара, мира, которым даже не управляет Администратум, а теперь я на планете, известной как одна из величайших цитаделей, обороняющих Империум, и говорю об уважении Адептус, а эти самодовольные, легкомысленные недоумки вокруг почему-то убеждены, что по праву рождения находятся выше их.

— Какой-нибудь гидрафурец мог бы процитировать местную поговорку о том, что статус дает свои привилегии.

— Привилегия статуса — это служба. Так нас учат дома, и я думала, что так учат везде. Если ты хорошо служишь, тебя награждают статусом и привилегией служить Империуму еще больше. Этой службой ты доказываешь, что эти привилегии тебе достались не зря.

Она покосилась на Дворова. Под капюшоном тот улыбался.

— Скажите мне, что хоть немного сочувствуете мне, сэр. Я считала вас человеком, который насквозь видит всю эту муть голубых кровей.

— Не беспокойтесь, Шира. Я улыбался иной иронии, которую вы, скорее всего, не заметили.

— Да?

— Я достаточно много о вас знаю, Шира Кальпурния. Я сам отобрал вас и проследил за вашим назначением, иначе и быть не могло. Тот самый завиток имматериума — по-моему, он называется течение Шодама — который так быстро принес вас в этот сегментум, позволяет также доставлять сюда сообщения из того же направления, а среди Арбитрес определенного ранга существует обычай делиться донесениями. Ваше происхождение, определенно, не избежало моего внимания. Кальпурнии здесь не слишком известны, но ведь мы почти на другом конце галактики. Ваша семья весьма примечательна: с самого начала ведения архивов можно проследить ее присутствие в органах власти Ультрамара и в любой элите, какую только можно назвать — в торговой, научной, военной. Как только я начал искать за пределами Ультрамара, я нашел выдающихся Кальпурниев в каждом ответвлении Адептус. Командующие Имперской Гвардии, офицеры Линейного флота Ультима, такие же Арбитрес, служители Министорума и Сороритас, высокие посты в Администратуме, один обладатель патента вольного торговца. Я даже заглядывал в списки Адептус Астартес, и оказалось, что во второй роте Ультрамаринов служит Сцерон Кальпурний…

— Брат моего прапрадеда.

— …а Федр Кальпурний значится в перечне погибших в первой роте во время Первой тиранидской войны.

— Со стороны одного двоюродного брата. Не прямая родня.

— Однако, вот вам и ирония. Я улыбался, потому что вы говорили о благородстве и аристократии, идя рядом со мной с такой родословной, за которую половина знати Августеума, пожалуй, пожертвовала бы глазом. Но вы ведь на самом деле не думаете о себе как о высокородной, не правда ли? Вы видите свое наследие как ответственность, как то, чему надо стараться соответствовать, а не как признак превосходства. Это многое говорит о вас, арбитр. Поэтому я и улыбался.

Кальпурния шагала рядом с ним, стараясь не напрягать больную ногу и не зная, что сказать. Толпа вокруг них становилась все гуще по мере того, как к ней присоединялись люди с Алебастрового Колодца, авеню Святых, железных мостов Врат Кузни. Когда стало тесно, двое Арбитрес перестали разговаривать, и воображение Кальпурнии нарисовало кинжал в каждой руке и пистолет под каждым плащом. Она молча возблагодарила печать отпущения грехов на шее, которая позволила ей держать при себе оружие.

Она читала, что, как правило, стены Собора перед Мессой окружало множество кающихся и просителей, чей экстаз граничил с бешенством. Они сбивались в кучи по пятьдесят человек в глубину, выли имя Императора и молили о видениях и божественных благословениях. В этом году Арбитрес не желали рисковать и разогнали их, так что весь конец Месы был пуст и оцеплен до тех пор, пока все официальные лица не прошли в Собор. Кальпурния услышала, как один-два человека неподалеку пробормотали что-то про то, как тихо, а затем они с Дворовым поднялись по рампе, миновали двери и вошли в темноту.

Дым курильниц был горьким, почти химическим; его сделали таким специально, чтобы он напоминал зловоние огнеметов. Скелетоподобные, напоминающие ангелов сервиторы парили над головами, волоча за собой потрепанные свитки темных писаний и транслируя по вокс-динамикам горестные вздохи. Собор был погружен в полумрак, вершины колонн и гигантских статуй терялись в тенях. Хор, выстроившийся словно армия в галереях, что тянулись по сторонам от алтарных ступеней и над дверями, тихо и нестройно пел о скорби и отчаянии. Статуи ангелов, висящие над алтарями, были закрыты черной мешковиной.

Кальпурния снова и снова прогоняла в мозгу одну и ту же мысль. Она хотела быть уверенной, что ничего не пропустила, но каждый раз, когда она пыталась убедить себя в этом, ничего не выходило. В часовне Халлиана не было. Он ушел, когда все остальные обитатели его дома молились за душу Лейки, и сказал прислужникам у дверей, что отправляется домой, чтобы поговорить с арбитром. А потом он исчез, просто спустился по одной из улиц, расходящихся от Врат, и, судя по отсутствию показаний, просто растаял в воздухе.

Прихожане собрались на полу, выложенном каменными плитами, и служители Министорума разделили их на четыре плотные толпы, разделенные тремя пустыми рядами. Теперь по каждому ряду, шаркая ногами, пошла процессия дьяконов в черных рясах с разодранными в лохмотья знаменами всех домов, кораблей Флота, гильдий, полков и орденов, которые преклонили колени перед Бухарисом. Первая из них уже дошла до ступеней небольшого зиккурата, на котором стоял главный алтарь, но концы процессий все еще терялись в тенях позади. Верховный командующий Гидрафурского флотского комиссариата стоял на ступенях подле Сангвинального алтаря и зачитывал со свитка каждое покрытое позором имя, как только на растущую груду рядом с ним бросали соответствующее знамя.

Патрули Арбитрес по всему Августеуму сообщали, что видели Халлиана, с разных улиц пришли доклады, что он движется в противоположных направлениях, но когда вышел приказ поймать и привести его… ничего. Единственным транспортом, который весь день проездил по улицам, был «Носорог» Ромилль. Дозорные у ворот отслеживали все движение из Августеума в другие части улья и сообщали, что Халлиан не попытался покинут район. Арбитрес на взлетных площадках и посадочных полосах в городе докладывали, что никто не поднимал воздушный транспорт, даже не пытался взлететь. Как же ему удалось сбежать?

Среди хора поднялась высокая песня в быстром темпе — резкие, острые ноты сопрано, полные ярости слова, боль и жертва, епитимья и раскаяние. Вдоль стен вспыхнули огни — стражницы-Сороритас зажгли священные жаровни, и в озарившемся пламенем Соборе канонисса Касия из ордена Лексикона подошла к подножию Доланитского алтаря и начала читать отрывки из «Диалогов Исповедника».

Кальпурния была на уровне пола, ближе к передним рядам паствы, среди более высокопоставленных прихожан, но могла себе представить, как должны выглядеть эти ряды огней для тех, кто находится позади, на более высоких местах. Она снова подумала о том, как стояла рядом с Халлианом на вершине шпиля Собора, как перед ними угас свет, и мягкое, призрачное пламя лампад Вигилии озарило площадь внизу. Она вспомнила описания площади, как рассказывал он и как читала она сама, как будет выглядеть все это в тот миг, когда толпа у врат Собора сбросит траурные одежды, вспомнила, как тщательно он подготавливал этот главный момент празднества. Жаль только, он этого не увидит.

И это было так просто, что она спросила себя, как можно было об этом не подумать раньше.

Шира Кальпурния отступила в сторону и бочком вышла из шеренги Арбитрес. Дворов и Леандро пристально поглядели ей вслед, но не стали вмешиваться. Она отошла на свободное место, на всякий случай отсалютовала в направлении алтаря, а потом, настолько быстро, насколько позволяло достоинство, удалилась в глубины Собора, к коридорам, ведущим к ризницам. Она гнала перед собой волну приглушенных звуков возмущения, которые едва можно было расслышать поверх шагов: никто не осмеливался громко говорить, поэтому все это аханье, вопросы и восклицания звучали как шелест, перемежающийся шорохом ткани, когда люди торопливо отворачивались обратно, чтобы наблюдать за церемониями у алтарей. Два дьякона вышли из ступенчатого основания одной из колонн, чтобы загородить ей путь, но переглянулись и отступили, когда она указала на печать у себя на шее.

Прозвучал барабанный бой, и светильники погасли. Кальпурния сжала губы, подавив ругательство, и боком выскользнула из прохода, попав прямо в толпу удивленных офицеров Флота. Во тьме появились три процессии, каждую из которых освещала единственная лампада, несомая одним из парящих ангелов-скелетов, и во главе их шли священники в черных мантиях, со скалящимися масками, означающими предателей Отступничества: Бухариса, Сехаллы и Гасто. За каждым священником следовала колонна сестер-репентий, что причитали и царапали ногтями свои грубо выбритые головы и истощенные лица. Кальпурния переступала с ноги на ногу, пока они не удалились на почтительное расстояние, потом снова начала идти. Она была уверена, что чувствует взгляды людей вокруг, ложащиеся словно груз на плечи. Она дошла до ризниц в то же время, как процессии достигли Торианского алтаря, и оглушительная скорбная песнь хора проводила ее в двери.

Войдя, она едва не попала на церемониальные клинки сестер, стоявших у дверей, но они увидели печать и убрали оружие. Шокированный старший понтифик в одеянии из ослепительно белой ткани и золотой парчи уставился на нее поверх маски Долана, которую он собирался надеть, чтобы вывести следующую процессию. Кальпурния пошарила в памяти в поисках имен тех людей, которые были ответственны за безопасность этой зоны.

— Мне нужно поговорить со старшей сестрой Зафири и проктором Эсскером.

Понтифик все еще пялился на нее круглыми глазами, когда прибежал дьякон и торопливо повел ее через ризницу в соседние покои.

— Арбитр-сеньорис! — Эсскер выглядел таким же изумленным, как понтифик. Он стремительно отвернулся от дальнего окна и так быстро встал в стойку «смирно», что Кальпурнии показалось, что у него хрустнул позвоночник. Ее уже достала эта ткань, сковывающая движения, поэтому Кальпурния расстегнула застежки, и плащ с туникой упали на пол, как и положено. Младший арбитр сглотнул.

— Мэм, вам нельзя ходить в костюме для Сангвиналы, пока…

— У нас нет времени следить за церемониями, Эсскер. Где дежурит сестра Ромилль? Старшая целестианка Ауреан Ромилль. Ведущий арбитр Баннон должен быть снаружи, приведи и его.

— Я не знаю. Ага, я найду, — Эсскер постепенно приходил в себя.

— Сделаешь это, пришли мне любое отделение, которое сейчас на патруле. И пусть кто-нибудь даст мне журналы безопасности гарнизонов Собора — как наших, так и сестринских. Но сначала покажи, где у вас тут экипировка, я хочу надеть поверх этого панцирь.

Она была рада узнать, что они решили оставить здесь склад снаряжения, и еще больше обрадовалась тому, что там был панцирь, который ей подходил. К тому времени, как она его застегнула, перед ней стояли и смотрели на нее Ромилль, Эсскер, Баннон и еще полдюжины арбитров. Наверняка она выглядела немного странно в потертой черной боевой броне поверх великолепной красно-золотой униформы.

— Я даю вам возможность объясниться, мадам арбитр, потому что питаю к вам некоторое уважение, — холодно сказала Ромилль, пока Кальпурния пристегивала кобуру. — Выйти с любой церемонии Экклезиархии, не говоря уже о самой Мессе святого Балронаса, это серьезный проступок как для моего ордена, так и для всех, кто находится в Соборе, вне зависимости от того, как принято себя вести там, откуда вы прибыли.

— Я полностью осознаю, что только что сделала, сестра. Один момент, и я покажу вам, почему.

Она взяла планшеты с записями журналов, не глядя, кто их подал, и начала просматривать информацию, быстро и аккуратно постукивая по ним указательным пальцем.

Если я ошибаюсь, подумала она, тогда мне абсолютно и несомненно…

Но это было не так. Она подавила триумфальную улыбку, прежде чем та проявилась на лице, и протянула планшет сестре. Ромилль понадобилось мгновение, чтобы увидеть, на что она указывает, и еще одно мгновение, чтобы понять это и снять болтер с предохранителя. Еще через миг на ее лице возникла ухмылка.

— Ну, — спросила она Кальпурнию, — и чего мы ждем?

— Зачем мы все время останавливаемся? Я хочу поскорее подняться и посмотреть, верна ли ваша догадка.

Они снова встали, чтобы Кальпурния могла передать часовым, стоящим в галереях, инструкции на случай непредвиденных обстоятельств. Это была уже пятая остановка на пути к вершине здания. Они поднялись на такую высоту, что уже должны были почти сравняться с потолком основного пространства Собора. Два этажа назад они прошли мимо окна, которое выходило в центральный зал, где проходила месса, и увидели, что с мраморных ангелов уже сняли ткань, и они сияют в белом свете прожекторов, в то время как верховный воинствующий исповедник запевает с прихожанами Второй псалм мучеников.

— Колокола прозвенят через пятьдесят три минуты, — сказала Кальпурния, сверившись с часами. — Я уверена, что у нас есть по меньшей мере столько времени, чтобы добраться до позиции, и хочу потратить с пользой большую его часть. Но если это сделает вас немного счастливее… — она запустила обратный отсчет таймера. — Сверим часы. Вы можете сказать с точностью до минуты, когда колокол зазвонит в конце мессы?

— До микросекунды. Это записано в законах самой мессы.

— Глупо было спрашивать.

Ромилль просто буркнула что-то в ответ, снова проверила, правилен ли отсчет таймера, и повела их дальше. Они забрали с одного из балконов еще двоих Арбитрес, а Ромилль приказала следовать за собой троим сестрам. Кальпурния останавливала отряд на каждом уровне, методично удостоверялась, что в каждой зоне знают, что происходит, слушала, как Ромилль раздает приказы Сороритас, и собирала арбитров с постов. Теперь за Ромилль шло восемь сестер в белых доспехах, а импровизированное отделение арбитраторов, следующих за Кальпурнией и Банноном, выросло до дюжины. Она старалась оставлять за собой достаточно большие посты охраны и требовала, чтобы проходы между уровнями запирались за отрядом по мере того, как он поднимался. Сбежать вниз по лестницам Собора будет невозможно. Не то что бы, конечно, дойдет до этого, мрачно поправила она себя. Не дойдет.

Еще одна пятисекундная поездка на лифте. Сорок второй уровень, церковные библиотеки, пустые комнаты для занятий, девотории. Двое нервных Арбитрес в фойе у лифта и еще двадцать сестер, патрулирующие этаж. Женщины отдали приказы и двинулись дальше вверх. К шестидесятому уровню у них было по пятнадцать человек на каждую, и Кальпурния начала растягивать их в длинную колонну вдоль коридоров, опасаясь, что они будут мешать друг другу, если возникнут проблемы. К девяносто восьмому уровню осталось лишь двадцать две минуты, Ромилль скрипела зубами, а Кальпурния начала отдавать приказы и поглядывать на таймер. В тот миг, когда она вышла из маленького коридора к подножию лестницы, ведущей к колоколу, и сделала жест, чтобы ее отряд снова собрался, отсчет достиг отметки ровно в пятнадцать минут.

За тринадцать минут сорок секунд до конца отсчета по ступеням, ведущим к залу с колоколом, с текучей скоростью бесшумно приближающейся акулы сбежал сервитор Халлиана. Его сокрушительная клешня описала дугу, словно шар для сноса зданий, и проктора Эсскера отшвырнуло мимо Кальпурнии. Сила удара убила его еще до того, как он вылетел за перила балкона и начал падать. Машина из плоти использовала инерцию замаха, чтобы повернуться, выдвинула другую руку вперед и вогнала свой набор высокоскоростных дрелей в нагрудник сестры Иустины. Вращающиеся зубцы с жужжанием вгрызлись в керамит, в то время как маленькие толстые стабберы, установленные на его плечах, с воем закрутились, выплевывая пули из стволов не длиннее мизинца Кальпурнии. Сервитор, казалось, визжал, но она поняла, что звук на самом деле исходит из ее вокс-обруча. Что-то глушило ее сигнал помехами.

Ромилль прокричала боевое благословение, и потрескивающее копье-сарисса на ее болтере без усилий пронизало броню существа, но с таким же успехом она могла бы колоть штыком воздух. Это был идеальный убийственный удар, точно в то место, где должно было находиться сердце, однако сервитор просто взмахнул рукой, отшвыривая тело Иустины на Ромилль, и она растянулась на полу, а ее оружие с лязгом упало на пол.

К этому времени Кальпурния достала пистолет и осыпала его аккуратными выстрелами, целясь в основание шеи, где заканчивался визор шлема. Снаряды чертили борозды на плечах твари. Сервитор сделал выпад, стиснул одного из арбитров клешней и разделил его надвое.

Арбитру и сестре, находившимся позади него, удалось выстрелить по два раза, прежде чем шипы-дрели в правой руке твари втянулись, вместо них выдвинулся набор из трех цепных клинков, и ужасный двойной взмах располосовал обеих пополам. Золотой визор заляпало красным, и его непроницаемость была еще страшнее, чем могло быть живое, скалящееся лицо.

Теперь Кальпурния сменила цель, пятясь и стреляя в ноги твари, в то время как Баннон, стоя рядом с ней, осыпал лицо противника снарядами, пытаясь его ослепить. Выстрелы Кальпурнии попали в колени, но существо едва ли замедлилось. Оно извернулось и вогнало по пуле из каждого наплечного стаббера в лица двоим арбитраторам. Болт-снаряды двух сестер проделали алые кратеры у него в боку, прежде чем оно свалило одну выстрелом в голову, а вторую достало дрелями, третью же сокрушило клешней. Ромилль стояла на четвереньках, тряся головой и с трудом пытаясь подняться, но сервитор ударом отправил ее в полет. Она врезалась в стену на другом конце балкона с такой силой, что камень треснул под ее телом, упала и затихла. Баннон нырнул в сторону, пытаясь попасть в бок твари между пластинами брони, но шипы-дрели оказались быстрее. Они пронзили грудь Баннона и подняли его в воздух, затем убрались, и он упал на выставленные цепные клинки. Взмах руки, и растерзанный труп с влажным звуком скатился по ступеням.

Кальпурния, которая теперь осталась одна, взмахнула перед собой силовой дубинкой, но клешня вырвала оружие из ее рук быстрее, чем она могла уследить, и расколола его пополам. Она повернулась, чтобы отбежать и успеть перезарядить пистолет, когда клешня обрушилась на нее сверху вниз, разбив левое плечо и руку, словно фарфор, и заставив ее упасть на колени. Она увидела, как пистолет выпал из рук, а затем все перед глазами покраснело, и она закричала. Второго удара не было. Она попыталась подняться, пошарить вокруг в поисках оружия, но второй, более слабый толчок отбросил ее к стене, а третий швырнул к последней ведущей наверх лестнице.

Какое-то время она лежала там, хватая ртом воздух от боли, которая бушевала во всем левом боку, словно разъедая его, прежде чем где-то в глубине ее разума появилось осознание, чего от нее ждут. Побелев от боли, едва ковыляя, Шира Кальпурния вскарабкалась по ступеням к галерее под колоколом Собора, чтобы последний раз в жизни встретиться с лордом Халлианом Кальфус-Меделлом.

Халлиан стоял вполоборота к ней в северо-восточном конце галереи, глядя на Месу, как тогда, в канун Вигилии. На нем была такая же грязно-серая траурная накидка, как та, что она скинула, хотя у воротника и лодыжек можно было разглядеть алую ткань, не до конца прикрытую одеждой. Халлиан был одет, как полагалось для мессы. Кальпурния нетвердо остановилась, и ее левая нога подогнулась. Услышав, как она упала на одно колено, Халлиан заговорил.

— Ты думала, я не узнаю.

— Не узнаешь что? — собственный голос показался ей тонким и готовым сорваться.

— Не узнаю, маленькая ты дрянь, что ты идешь сюда за мной. У меня есть уши и глаза поострее твоих, и ты это знаешь, — он повернулся и сделал жест сервитору, который, мягко ступая, подошел к нему. Урон, который тот понес в схватке, похоже, нисколько не замедлил его. — Я оказался на шаг впереди тебя, маленькая Шира. Я всегда был на шаг впереди тебя. На шаг… Маленькая сучка Шира.

На миг она снова очутилась в темном коридоре на борту Внутренних Харисийских Врат. Она снова чуяла пахнущее алкоголем дыхание энсина Талгаарда.

«Нет. Нельзя отрываться от реальности… нельзя терять связь…» Она попыталась подняться на ноги и не смогла. Поза Халлиана была горделива, его одежда — опрятна, но вот глаза…

Она заставила себя выдавить:

— Но ты не смог опередить сестру Лейку, а, Халлиан? Ты едва успел догнать ее, пока она не успела рассказать, что ты делал.

— Она… допрашивала меня. Точно так же, как ты. Она пыталась меня осудить. Она пыталась меня осудить. Я… ты знаешь, кто я такой. А вы, вы… вы думаете, что я должен… оправдываться… — его рука дернулась раз, другой, и даже сквозь туман Кальпурния осознала, какого усилия железной воли стоило ему держать себя в руках. Его глаза выглядели почти безумными. — Слова ничего не значат. Гнев… с гневом покончено. У тебя нет того, что нужно, чтобы меня понять.

Взгляд Халлиана снова уплыл в сторону, и Кальпурния воспользовалась моментом, подобравшись, подтянув под себя левую ногу и шагнув к нему. Он уловил движение и выплюнул кодовую фразу. Сервитор подступил к ней, поднял руку с дрелями и опустил, только когда она снова шагнула назад. «Император, помоги мне, Император, помоги мне».

— И ты никогда не поймешь, — сказал он, как будто и не прерывался. — Все остальные будут говорить о том, как я ужасен, и моя семья расскажет этому неотесанному крестьянину Накаяме, что я действовал один, что я отступник, что они никак не связаны со мной… — его голос затих, и на миг он как будто задрожал.

Плечо и рука Кальпурнии выли от боли, мир вокруг то обесцвечивался, то снова становился ярким, но при всем этом мысли постепенно набирали странную ясность.

— Вот… вот почему ты показал нам детали оружия, — сказала она. — Я недоумевала, почему ты дал нам то, что только приблизило поиски к тебе самому. Но ты же думал не так, верно? Ты не осознавал, что мы… — она тяжело вдохнула, и это было как вдыхать раскаленный металл, — …относимся к аристократам не так же, как ты. Ты показал, что у истоков всего этого находится благородное семейство, чтобы я вспомнила свое положение и отозвала расследование, чтобы не беспокоить тех, кто выше меня, — она заставила себя стоять прямо, хотя и продолжала покачиваться, а расколотые кости по-прежнему стенали. — Чего бы это теперь не стоило, это и близко не сработало.

Она не знала, спровоцирует ли это Халлиана. Не вышло. Внезапно в дымке боли всплыла другая мысль. Нет, она не может его спровоцировать. Пока что. Надо тянуть время.

— Нет, не сработало. Ты продолжала цепляться ко мне, как ульевая грязь. Ха! Ты и есть ульевая грязь. Грязь и болезнь! — он плюнул на нее, на ее сломанное плечо. Она посмотрела вниз, неясно различая, как его слюна смешивается с ее кровью. — Не сомневаюсь, ты невероятно гордилась тем, что спаслась от устройства, на создание которого я потратил столько времени и ресурсов?

— Рой в саду, — она медленно моргнула, осознавая еще одну связь. — Подушка из паланкина. Это была…

— Номикрос взял подушку, на которой ты сидела в моем паланкине, чтобы получить твой феромонный след, который должен был взять рой машин. Технотаинство, которое мы уже не сможем воспроизвести, и ты это знаешь. Одно из немногих оставшихся в целом секторе, единственное, которое имела в распоряжении моя семья, ты понимаешь? Нет, конечно. Что ты способна понять? Ты даже не понимаешь, что такое послушание! — руки Халлиана мяли ткань робы. Он начинал терять самообладание. — Я разместил там этот рой, чтобы использовать его для кое-кого гораздо важнее тебя, жалкое ты создание. Я и так уже потратил на тебя своего ценнейшего псайкера-стрелка.

Веки Кальпурнии отяжелели. Шок. Она впадает в состояние шока. Нельзя. Ей нельзя впадать в шок, нельзя, нельзя. Ее мысли носились по сводящему с ума крысиному лабиринту боли. «Святой Император, возлюбленный Защитник, со светом Твоим я без страха вхожу в земли мрака…» Она взяла сломанную левую руку правой, стиснула зубы и дернула. От боли она застонала и зашипела, но чувство головокружения отступило. Халлиан не обратил внимания. Кальпурния посмотрела на сервитора, сделала шаг вперед. Она вспомнила, что говорил Леандро. Дай Император, чтоб он был прав, Император…

«Продолжай с ним говорить».

— Ты ничего больше не предпринимал против меня, пока не понял, что мы подбираемся именно к тебе. Мы несколько дней потратили, чтобы обезопасить Августеум и весь улей, но тебе было наплевать.

Она снова шагнула вперед. Она не чувствовала губ, слова на слух казались смазанными.

— Но я думаю, что знаю, почему. Твоими противниками были не мы, а твои конкуренты. Лайзе-Хагганы, люди из твоего же дома и синдиката, аристократия. Я понимаю, чего они могли добиться, сорвав фестиваль, которым ты должен был руководить. Если бы они смогли тебя унизить, то уничтожили бы тебя.

Он пристально глядел на нее. Она хотела опустить взгляд на таймер, но заставила себя смотреть прямо.

— Вот с чего все началось. Убийство одного из главных офицеров Арбитрес системы… заставило бы всех Адептус занервничать. Встряхнуло бы нас. С убийством какого-нибудь другого местного аристократа так бы не вышло. Я недавно приехала издалека, поэтому была легкой целью. Моя смерть заставила бы Арбитрес так плотно обезопасить весь город, что ни один из твоих соперников не смог бы ничего сделать, а ты мог бы не беспокоиться, потому что ну кто бы мог подумать, что ты нанес такой удар своей собственной Вигилии?

— И это сработало. Вы сделали именно то, что я хотел. Вы взяли улей под контроль, так что никто не мог ничего мне противопоставить. А теперь отойди назад, пожалуйста, пока я не приказал стражнику снова вмешаться. Он всадит тебе пулю меж глаз, если я ему скажу.

Поборов отчаяние, она, шаркая, отошла на шаг. Из руки безостановочно текла кровь, и пол как будто мягко покачивался под ногами.

— Итак, ты получил, что хотел, Халлиан. Ты заставил Арбитрес плясать под твою дудку, ты добился того, чтобы стоять на вершине Собора и смотреть, как звонят к Сангвинале, — она мысленно обругала себя за то, чтобы использовала это слово, и поспешила продолжить, пока он не успел за него зацепиться. — Однако ты и не думал, что мы продолжим преследовать тебя, что мои товарищи-Арбитрес будут так… верны мне. Ты и не понимаешь, почему люди так думают, да… Халлиан? Кроме этой мелочи, в которой ты недооценил… Арбитрес Императора, ты все это… очень хорошо продумал.

Ей удалось бросить взгляд на таймер.

— Недооценил, — Халлиан стиснул кулаки. — Я идеалист. Я думал, что живу на планете, где люди ведут себя, как положено, где уличной дряни вроде тебя хватает уважения, чтобы не трогать тех, кто выше по праву рождения… Ты улыбаешься!

Она улыбалась. Она спросила себя, не бредит ли она. Ее левый глаз видел только размытые пятна красного и серого цвета.

— Ты мне напоминаешь кое о чем, что сказал лорд-маршал. Неважно.

Халлиан сделал глубокий вдох, и она снова глянула на таймер. «Еще немного, совсем немного. Император, пожалуйста, о, святой Жиллиман, дай мне своей силы…»

— Но моя воля сильна, и я — человек слова. Я поклялся, что увижу тебя мертвой, и увижу, как закончится Вигилия и начнется Сангвинала. Я поклялся.

— И я поняла это, — Кальпурния почувствовала, что ее голос становится сильнее. «Уже недолго. Продолжай говорить». — Там, внизу Собора. Ты бы ни за что и ничему не позволил бы встать между тобой и триумфом. Ты должен был быть здесь, чтобы узреть окончание Вигилии собственными глазами. И я знала, что журналы системы безопасности, что отслеживает посещения Собора, это подтверждают. Ты не сбежал, когда мы захватили твой дом. Ты зигзагами пересек улей, чтобы твои движения было сложнее предугадать, добрался сюда быстрей, чем весть о твоих преступлениях, прошел мимо стражи и спрятался. Верно? Ты действительно так смел и безжалостен, как говорит твоя репутация. Из тебя мог бы получиться хороший арбитр, если бы кто-то вовремя прибрал тебя к рукам.

Этот укол попал в цель, и Халлиан на миг закрыл глаза. Она заметила, что его мантия испещрена засохшими брызгами крови, крови, которая принадлежала не ему. Он перехватил ее взгляд.

— Что? Думаешь, мне это понравилось? Думаешь, мне приятно было сидеть здесь, в одной из этих крысиных нор, и всю ночь смотреть на труп старикашки? Мне не подобает… такому, как я… человеку моего… моего положения… Даже после того, как я его убил, его глаза насмехались надо мной, и он меня не слушал.

Вот, значит, где он прятался. Он убил одного из анахоретов, сидевших в кельях для медитации в шпиле Собора, и просидел в его келье всю ночь в компании трупа и безмолвного сервитора. Разговаривая с телом. Трон Земной, этот человек просто распадается по швам. Она спросила себя, как долго он скрывал эту сторону своей личности, улыбаясь, ведя вежливые разговоры и высиживая интриги, в то время как напряжение пожирало его заживо. Она должна была остановить его, должна была увидеть…

Кальпурния застонала от боли и уронила взгляд. Дисплей таймера размылся перед глазами, и она снова едва не запаниковала. Она зажмурилась и заставила себя сфокусироваться. Халлиан захихикал.

— В отличие от тебя, мне не надо марать руки трудом. Я убью тебя. Убью вот этим оружием рядом с собой, и, следовательно, убью тебя сам. Еще одна концепция, которую способны понять только мне подобные. Но я пока не буду убивать тебя, женщина, я заставлю тебя увидеть, как эта площадь озарится… — он резко прервался. Он увидел, как она смотрит на таймер на запястье, и оскалился. — Что ты делаешь, сучка, что ты задумала? Ну что ж, к чертям все это, я убью тебя сейчас и умру счастливым, когда месса закончится.

Он повернулся к сервитору, указал на нее и проговорил слова, от которых тот должен был ринуться на нее и прервать ее жизнь.

Отсчет Кальпурнии дошел до нуля.

Она едва расслышала свист воздуха, рассекаемого молотом, но гром соборного колокола нахлынул на них с такой силой, как будто сам колокол врезался им в спины. Кальпурния почувствовала, как он давит на череп, ощущала, как он гудит в расколотых костях. Звук был чудовищен, звук охватил весь мир. Она видела, как двигаются губы Халлиана, знала, что он проговорил фразу-триггер. Но его слова были поглощены, погребены, подавлены богоподобным голосом колокола Собора.

Кальпурния заставила себя сдвинуться с места, почувствовала, что кренится вперед, и с трудом удержалась, чтобы не рухнуть лицом в пол. Она побежала вперед, бросила левую руку, чтобы освободить правую, и бессловесно закричала от боли. Она была уверена, что сервитор может прыгнуть на нее в любой момент, но второй окрик Халлиана едва выделялся на фоне затихающего грома колокола. С расширившимися глазами он развернулся к ней лицом, и Кальпурния врезала ему кулаком снизу вверх, сокрушив гортань. Лорд, шатаясь и хватая ртом воздух, привалился к парапету.

Она могла бы убить его прямо сейчас, хорошенько подтолкнув. Он был ошеломлен, хрипел и не мог сопротивляться. Долгое мгновение она раздумывала над этим.

Нет. Есть только один правильный способ это сделать.

Она оставила Халлиана булькать и задыхаться возле арки и неровным шагом спустилась по лестнице. Пистолет лежал там, где упал, среди разбросанных тел. Она подобрала его, смутно спросила себя, как она собирается его перезаряжать, каким-то образом умудрилась неуклюже открыть механизм. Она вставила зарядник и застонала, почувствовав, как боль словно тянет сквозь тело невидимую проволоку — вниз в ноги, вверх в голову. Щелчок затвора помог ей сконцентрироваться, стиснуть рукоять и снова подняться. Она снова поднялась, рука с оружием казалась такой же тяжелой и безвольной, как сломанная. Голова готова была упасть на грудь, тело — рухнуть в обморок. «Нет. Надо сделать все правильно».

Халлиан по-прежнему стоял у парапета над Месой. Он держался за сервитора, умоляюще глядя в его визор и пытаясь пробулькать приказы. Существо неподвижно стояло, глядя куда-то вдаль, и не обращало внимания на хватающие его пальцы, ожидая команды. Траурная накидка сползла с Халлиана, и его красные праздничные шелка пятнала кровь из ран сервитора и кровь сестер и арбитраторов, увлажнившая его оружие. Кальпурния увидела, что уши лорда кровоточат, и осознала, что и с ней должно быть то же самое. Она слышала только шипение и гул, едва различала свои шаги — тихие, скрипучие звуки — и, когда она обратилась к нему, то почти не ощущала собственный голос.

— Лорд Халлиан Кальфус-Меделл с Гидрафура. По свидетельству своих глаз и доказательству в моих руках я приговариваю тебя по праву арбитра-сеньорис Адептус Арбитрес на службе закона Бога-Императора Земли. Я осуждаю тебя за убийство и за нечестивый заговор против Бога-Императора человечества. Благословен будь Бог-Император, во имя Его я привожу приговор в исполнение.

Халлиан уставился на нее, парализованный и почти ничего не понимающий. Она тщательно прицелилась и выстрелила ему между глаз.

Колокол прозвучал в тот миг, как рассвет озарил горизонт, и внизу, на Месе, по всем улицам Августеума, и Босфорского улья, и огромного города вокруг него, и во всех иных местах по всему Гидрафуру толпы людей сбросили траурные робы, прыгали и кричали в алых праздничных одеждах: Вигилия завершилась, началась Сангвинала. На каждой башне развернулись красные знамена, из каждого окна выплеснулись красные ленты, и ярко-красные брызги пиротехники еще ярче украсили и без того густой утренний свет.

Кальпурния смотрела, как тело лорда Халлиана, выше нижней губы которого ничего не осталось, рухнуло с галереи и, вращаясь, полетело вниз, исчезнув из вида в воздухе, насыщенном конфетти, фейерверками, криками и торжествующими гимнами. Она пошатнулась и неуклюже отступила на шаг и другой назад. Ей смутно казалось, что это неправильно, что уже был какой-то праздник. Она знала следующую часть: был праздник, а потом кто-то, кого она не видит, будет стрелять в нее, а потом она будет встречаться с аристократами, и летать в космос, и убегать от преследования в саду. Она не должна делать все это снова…

Наконец, раны наверстали свое, и Кальпурния медленно повалилась на пол галереи, а ее сознание ускользнуло в темноту.

Эпилог

Сразу после полудня на двадцать четвертый день Септисты Шира Кальпурния, в парадной униформе и пыльно-черной траурной мантии, ждала у внешних дверей Собора Восходящего Императора. Остальные участники похорон ушли наружу, в яркий день. В отдалении внутри Собора она видела людей в желто-коричневых одеждах кающихся — граждан, которые слишком увлеклись во время празднеств Сангвиналы и совершили какие-то мелкие проступки, которые они теперь искупляли. Они суетились вокруг подножий колонн и алтарей, подметая, полируя поверхности и выгоняя запах погребальных благовоний. Кальпурния знала, что во второй половине дня тут будет религиозная процессия, и воздух во время нее должен быть сладким, но ей все равно хотелось бы, чтоб она этого не видела. Это отдавало безразличием и вселяло в нее печаль.

Погребальную службу у Торианского алтаря провел сам епарх Базле. На похороны явились представители всех благородных семейств, потому что ни одно из них не осмелилось не проявить участие. Никто из них, судя по виду, не был доволен тем, что те, кого они считали просто низкопоставленными служащими, удостоились столь пышной церемонии. Кардинал завершил надгробную речь словами о величайшем благородстве, заключающемся в смирении и долге, о героических смертях и подлинном достоинстве, и Кальпурния понимала, что это то же вряд ли понравилось собравшимся сливкам общества. Единственным человеком, который подошел к ней после службы, был инквизитор Жоу, который принес свои соболезнования и сухо, но, судя по всему, искренне поздравил ее с «победой». Она любезно приняла и то и другое, и Жоу без дальнейших церемоний удалился. Кальпурния больше ничего не слышала о выговорах, которыми он грозился после атаки на поместье Лайзе-Хагганов, и подозревала, что он собирается об этом забыть.

Позади нее раздалось отчетливое покашливание. Там стоял Барагрий, одетый в простую черно-красную рясу священника, и протягивал ей черный полотняный свиток. Неуклюже развернув его одной рукой — та рука, что сломал сервитор своей клешней, была восстановлена на нарощенной кости, но пока что она все еще была прибинтована к телу и заживала — Кальпурния посмотрела на аккуратный список имен, выведенных белыми чернилами. Имена, которые епарх зачитывал с этого свитка во время похорон, Арбитрес и сестры, погибшие в схватке под залом колокола. Арбитр Эсскер, сестра Иустина, другие. Имя Баннона было предпоследним, и она на миг прикрыла глаза и склонила голову, когда дошла до него.

— Епарх шлет вам свои личные благословения, моя леди арбитр, — сказал Барагрий, когда она снова скатала свиток и заткнула его за ремень, — и надеется, что сможет вскоре встретиться с вами на аудиенции. Однако ему интересно — и, скажу вам, мне тоже — для чего вам список имен. Мы рады отдать его вам, но как вы намерены его использовать?

— Молитвенник, который мне выдали при вступлении в должность, поучает, что мы должны размышлять над долгом и самопожертвованием, почтенный Барагрий. Я помещу этот свиток на алтарь в своей комнате и буду читать его вместе со священными писаниями. Думаю, немногие писания будут лучше, чем имена этих людей, что погибли рядом со мной, потому что таков был их долг перед Императором.

Барагрий кивнул, сразу поняв, и благословил ее знамением аквилы. Кальпурния воспроизвела его, насколько могла, и вышла из Собора. Она отпустила свою охрану, когда служба закончилась, и теперь шла одна вниз по рампе, разглядывая барельефы под ногами. Она решила, что должна узнать истории всех святых сегментума Пацификус, которые здесь изображены. Может быть, Леандро или кто-то из капелланов участка сможет их рассказать.

С гор доносился чистый прохладный ветерок — говорили, приближается влажный сезон — который овевал шпили Собора и ворошил ее волосы, и впервые за три дня микромембраны, которыми восстановили ее барабанные перепонки, как будто стали меньше чесаться, заживая.

Она поправила свиток за поясом и положила ладонь на рукоять дубинки. Это было ее новое оружие, выделенное Дворовым из собственного арсенала, чтобы заменить дубинку, сломанную сервитором, которую ей выдали еще на Мачиуне. Та была классической моделью «Ультима», короткой, тяжелой, без всяких украшений, больше всего подходящей для рубящих ударов. Новая была сделана в гидрафурском стиле — более длинная, легкая и тонкая, с шипованной гардой, что не позволяло проводить маневры с обратным хватом, как ее тренировали. Старая дубинка была грубая и мощная, и даже без силового поля могла эффективно ломать кости, если резко ударить. Новая же сама по себе имела меньший вес, и для ее применения требовалась большая сноровка, почти фехтовальный стиль — легонько ткни кончиком и дай силовому полю сделать остальную работу. Кальпурния полагала, что сможет к ней приспособиться.

У подножия рампы ее ждал «Носорог» с работающим вхолостую мотором, готовый увезти ее назад по Месе, обратно в Стену. Она видела свою охрану вокруг машины, по одному человеку на каждом углу, и поймала себя на том, что искала взглядом Баннона. Она подавила эту мысль и пошла дальше.

Внизу склона стояла группа людей в одежде приглушенных цветов — кучка аристократов, пришедших на похороны. Они остановились поговорить, прежде чем разойтись, но, когда ее заметили, разговоры тут же утихли. Арбитр и гражданские на миг поглядели друг на друга, потом группа неуверенно раздалась в стороны, чтобы дать ей пройти.

Она знала, что они никогда ее не простят. Она знала так же хорошо, как и они, что Халлиан Кальфус-Меделл умер отлученным от церкви преступником и не был официально оплакан. И она знала так же хорошо, как они, что это не имело значения — она была неотесанной чужеземкой, а он был одним из их числа.

Одной из последних в сторону отошла молодая девушка в фиолетово-черном наряде со странной темной маской — но это была совсем не маска, поняла Кальпурния, но чудовищный синяк, пятно опухшей черной плоти, выпирающее поперек ее переносицы и переходящее в густой желтый цвет на щеках и лбу, где кровоподтек уже начал заживать. Только через несколько секунд Кальпурния осознала, кто это.

— Леди Кета, — сказала она и приподняла новую дубинку в символическом салюте. Девушка отшатнулась, и Кальпурния взглянула в ее водянисто-серые глаза.

Она не знала, сможет ли она когда-либо все ей объяснить. Сомнительно. Она даже могла увидеть себя их глазами — как она жестоко улыбается, помахивая оружием перед их лицами, наслаждается их покорностью, новая сила, что уничтожила своего врага и теперь устраивается на его месте. Так уж работали их мозги.

Однажды, пообещала она себе, она сядет рядом с Кетой, или Атианом Таймон-Пером, или еще кем-то из них, кого она сможет убедить ее выслушать, и постарается сделать так, чтобы они поняли. Она прочитает им максимы, которые выучила на Ультрамаре, достанет свои старые детские учебники, если понадобится. Она будет говорить с ними о своем долге, о Законе и чести. О том, что Закон может быть холоден, и может быть жесток, но он — их защитник, проводник, хранитель мира и заступник. Она попытается рассказать им о том, что значит делать правильные вещи.

Все это промелькнуло в ее голове в тот длинный, безмолвный миг перед Собором. Но прямо сейчас, в этот момент, у нее была работа, и ее следовало сделать. Молча, с текущими ручьем слезами, девушка отступила в сторону, и Шира Кальпурния, арбитр-сеньорис Гидрафура, гордо прошла мимо нее, туда, где ждали ее Арбитрес.

Пролог

На заре их лорда и повелителя отнесли к деревьям, и вместо обычного утреннего горна в залах космического корабля прозвучал единственный негромкий погребальный звон. Те, кому было предписано следовать за катафалком, прошли за ним на оранжерейную палубу, идя среди мятной травы высотой по колено, где утренний воздух был напоен пением насекомых. Этих существ свезли с дюжины миров, отобрав за красоту звуков, производимых ими как по отдельности, так и в хоре, и хотя лорд был слишком близок к смерти, чтобы их расслышать, он был бы рад этим песням в свои последние часы.

Гайт стоял во втором ряду от катафалка, склонив голову, и белая льняная ткань его накидки сияла, как летнее облако, на краю его поля зрения. На нем, как и на всех остальных, была белая мантия с черным платком, и его лицо, как и у всех, было раскрашено сложными, изгибающимися книзу траурными узорами. Краска была смешана с анестетиком, который лишал лицо чувствительности и не давал ему ощущать теплый искусственный ветер, но он все равно мог осязать траву, прикасающуюся к ногам и босым стопам. Он стоял, глядя на траву внизу и на свои переплетенные пальцы, и теперь, когда пришел миг, к которому все они готовились, его разум был пуст и спокоен. Он был рад этому ощущению — он слишком устал от эмоций за прошлый год.

Они стояли и ждали. Два старших медика в черных капюшонах стояли по обе стороны катафалка. Из всех присутствующих двигались только они, следя за движениями своего диагностора, серебряной копии человеческого сердца с похожими на паучьи лапки механическими руками по бокам, которая плавно парила взад-вперед над головой лорда.

Время шло. Пение насекомых умиротворяюще вторило нежному шелесту тщательно запрограммированного ветра в ветвях деревьев.

И наконец, по прошествии неведомого срока, Гайт моргнул, увидев, как медики приняли сигнал от диагностора и отослали его, после чего машина уплыла прочь. Присутствующие в безмолвном унисоне шагнули назад, повернувшись спинами к катафалку и телу на нем. Все как будто одновременно вздохнули. Никто не плакал, не падал на колени и не рвал на себе волосы, они просто расслабились, словно сбросив груз. Все уже слишком хорошо и слишком давно знали, что скоро случится, и не могли отреагировать иначе.

Разум Гайта был по-прежнему тих и пуст от той же усталости, которую он чувствовал в остальных. Что-то закончилось, что-то продолжалось, и теперь они могли вернуться к собственным жизням. Пока что достаточно было просто стоять в теплом неподвижном воздухе оранжереи, погрузившись в размышления, но вскоре должны были начаться перемены.

Их лорд и повелитель, вольный торговец Хойон Фракс, умер. Настала пора проложить курс на Гидрафур.

Глава первая

Они шли рядом, арбитр и жрец, дружески прогуливаясь под громадным склоном улья. Прохладный влажный ветерок покачивал клетки, висящие на скрипучих цепях над их головами, и время от времени о мостовую неподалеку от них стучал дождь выделений.

В этом конце авеню Соляр мосты, соединяющие громадные городские стеки, срослись в сплошную крышу над заполненными грузовиками дорогами внизу. Она была уродлива, горбата — большая часть мостов изначально строилась в форме арки — и представляла собой лоскутное одеяло из рокрита, зернистого асфальта, плитки и черепицы. Там и сям виднелись неровные промежутки между мостами, которые не имело смысла застраивать, и даже на таком расстоянии Шира Кальпурния слышала доносящийся сквозь них непрекращающийся рев транспорта внизу.

Шлепок по ткани над головой напомнил ей, что сегодня ее должно волновать скорее то, что находится вверху, и она подняла взгляд. Полог, который несли на шестах шестеро невозмутимых дьяконов из Собора, был вышит религиозными сценами и эмблемами Экклезиархии. Плотный ком грязи приземлился прямо на изображение ангела Императора, благословляющего боевой флот. Кальпурнии требовалось все больше и больше усилий, чтобы не дать своему отвращению проявиться на лице.

— Еще чуть-чуть, и мы уйдем от них, — сказал преподобный Симова, поняв ее мысли. — Видеть это, конечно, немного неприятно, но ведь человек, который вел бы себя как подобает, там бы и не оказался. Пачканье священного образа — это всего лишь еще один проступок, за который им придется заплатить.

Когда группа подошла к краю моста, дьяконы с пологом удалились, и они стали рассматривать сцену наверху.

Кальпурния понимала, почему для этой демонстрации епарх выбрал именно авеню Соляр. Это было место, внушающее благоговение. Здесь, у подножия Босфорского улья, столицы мира Гидрафур, в медное небо с бледной полосой орбитального Кольца тянулись самые высокие и самые неприступные из башен громадного нижнего города. Классическая имперская архитектура имела собственный стиль и особую цель: она существовала как символ неумолимой мощи и вечного величия. Отвесные стены, угрожающие выступы и строгие лица статуй на башнях-небоскребах вокруг внушали смирение всякому, кто поднимал на них взгляд. Подобный дизайн можно было проследить вдоль всей авеню, что превращало ее в огромный глубокий каньон, наполненный шумом машин, который отражался от высоких зданий громовым эхом.

А перед ними, еще более величественный и высокий, тянулся склон самого Босфорского улья, ярус за ярусом, стены и контрфорсы, сверкающие окна и отполированные статуи, крутой зигзаг Восходящей дороги, идущей до самых стен Августеума на вершине горы. Отсюда нельзя было разглядеть шпили дворца Монократа и Собора Восходящего Императора, но великая громада улья и без того была впечатляющим зрелищем.

На этом поражающем воображение фоне клетки умалялись, превращались в кучку мушиных пятнышек. Они висели на длинных черных цепях, как фонарики на гирляндах, и каждое звено этих цепей было таким широким, что Кальпурния могла бы просунуть в одно из них кулак, не прикасаясь к краям. Их удерживали на месте балки, прикрепленные на стены небоскребов рабочими Министорума. Металл все еще был гладким и светлым, заклепки и замки на дверях клеток сверкали новизной. Постановление епарха, по которому были повешены эти клетки, вышло менее двух недель назад.

— В этой традиции есть нечто такое, что пробуждает в некоторых кающихся самое худшее. Я был с епархом во время его пребывания в суб-епархии Фафан, и там была та же самая проблема. Так что… — он сделал жест, взмахнув серо-красным рукавом. Кальпурния поглядела налево.

У подножия выгнутого дугой моста было установлено что-то вроде узких трибун, и когда Кальпурния посмотрела на них, ей пришлось подавить улыбку. Тридцать чиновников Экклезиархии в темно-красных и белых как кость рясах, надзиратели кафедральной Палаты Ордалий, теснились по десятеро на одной скамье, почти плечом к плечу, в одинаковых позах: руки скромно сложены на коленях, лица смотрят вперед с неподдельной внимательностью. Возле каждого из них стоял маленький треножник, на котором покоился медный футляр размером не больше, чем обойма пистолета, и из каждого футляра пристально глядел единственный немигающий металлический глаз. Все глаза смотрели на отдельные клетки, и у всех людей на трибунах правый глаз был заменен гнездом для кабеля связи — кожа вокруг глазниц все еще была красной, так как операции произвели недавно. Она снова скрыла улыбку: как только она их увидела, на ум сразу пришли орнитологи-любители, которые точно также, подобравшись, сидят в укрытии и разглядывают стаю каких-то редких птиц, что чистят перья прямо перед ними.

— По одному на каждую клетку, — Симова повел рукой шире, охватывая клетки на цепях позади. — Механический глаз делает пикт-запись, которая постоянно хранится в Соборе, но контролирующими элементами служат члены нашего собственного духовенства, не сервиторы. Это важно. Прежде чем любого из заключенных признают искупившим свою вину и спустят, надзиратель, наблюдающий за его клеткой, должен подтвердить, что тот никоим образом не отягчил свои грехи. Так что тот, кто швырял в нас грязью, поплатится за это. Хотел бы я знать, что такого в этом наказании, что оно двигает людей на подобное.

Кальпурния ответила не сразу. Она смотрела на клетки, заложив руки за спину, с ничего не выражающим лицом. В ближайших клетках можно было разглядеть кающихся. Некоторые сжимали прутья, глядя вниз, другие качались взад-вперед и колебали свои клетки, другие сидели, привалившись к стенке, порой свесив ногу или руку сквозь отверстие в полу. Один, что был ближе всех, в клетке, висящей над наиболее грязной частью мостовой, склонился над маленьким помойным ведром, привинченным к решетке, и деловито загребал что-то в ладони. Фигуры на большей высоте представляли собой лишь темные оборванные силуэты на фоне далекой стены улья, а самые дальние клетки казались не более чем точками. Она сняла шлем и прищурилась, пытаясь разглядеть самую высокую из них, что висела в середине улицы, но разглядеть, что делает сидящий в ней человек — если вообще что-то делает — было невозможно.

Кажется, еще оставалось время, и почему бы не скоротать его, продолжая разговаривать с Симовой. Она показала на группу младших дьяконов, которые стояли вдали и одевались в прорезиненные плащи.

— А что конкретно они выслушивают? Особое песнопение, молитву? Или у всех по-разному?

Словно по сигналу, священники двинулись процессией под клетками, и кающиеся над ними хором закричали и завыли. Тот, что рылся в помоях, бросился к прутьям и начал швырять грязью вниз. Священники поглубже натянули капюшоны и безразлично прошли мимо него.

— Это зависит от преступления, как вы понимаете. Оно определяет то, что они пытаются донести до процессии, а также положение клетки. Те, что ниже всех, совершили банальные проступки — по неосторожности нарушили религиозную церемонию, проявили мелкое неуважение к представителю духовенства, ну, об остальном вы можете сами догадаться. Все, чего мы от них требуем — это короткая клятва в искреннем раскаянии. Большую часть времени им удается докричаться до жрецов при первом же прохождении, и через пару часов их выпускают из клетки. Немного дольше для тех, у кого косноязычие или иная проблема с речью. В Фафане как-то раз была горловая лихорадка, и, как я припоминаю, даже самым легко наказанным кающимся пришлось провести в клетках несколько дней, прежде чем священники доложили, что слышали обет раскаяния.

— И это сочли приемлемым?

Симова бросил на арбитра-сеньорис резкий взгляд. На мгновение между ними повисло молчание, и слышны были лишь крики из клеток и низкий грохот машин внизу.

— Ответ на это — предназначение клеток, арбитр Кальпурния. Вы работаете с Лекс Империа и традиционной системой наказаний, но традиции суда и приговора путем испытаний почти так же стары. Они остаются в клетках до тех пор, пока не будет полностью услышана их клятва в раскаянии. Таков закон в простом и чистом виде.

— Вы говорите, что нет таких приговоров, как шесть часов в клетке, или день, или сколько там еще.

— Именно. Ни один недостойный служитель, неважно, насколько он благочестив, не может судить, перевесило ли раскаяние грешника его преступления. Это решает Император и непогрешимый моральный порядок, происходящий от Него. Испытание просто открывает истину нашим слабым глазам, чтобы мы могли действовать согласно ей.

— Значит, если в клетке сидит кто-то с болезнью горла и не может кричать, чтобы его услышали, то он может провести там месяц за то, что споткнулся на алтарных ступенях во время храмовой церемонии.

Симова вежливо кивнул, как бы говоря «все возможно».

— А тот, кто, предположим, целый час стоял на Высокой Месе, выкрикивая богохульства против Императора, всех святых и примархов, при этом одной рукой показывая кукиш шпилю Собора, а другой — подтирая зад литаниями веры…

— …будет заключен в одной из самых высоких клеток, — закончил Симова, указывая на точку в высоте, на которую сама Кальпурния глядела чуть раньше.

— Где, я так полагаю, ни один человек не в состоянии его услышать. Отсюда я едва вижу эти клетки, и вы, кажется, говорили, что в Фафане они висели еще выше?

— Да, конечно. Те, что мы используем для самых серьезных преступлений.

— Кого-нибудь в самых высоких клетках когда-либо слышали?

— За время моей службы здесь — ни разу.

— И это для вас означает…

— …что Император вгляделся в их грешные сердца и решил не даровать им настолько сильный голос, чтобы их услышали и покаяние закончилось, — тут же договорил Симова. — Традиция, переданная Экклезиархией, учит нас, что богохульник и еретик может найти искупление в смерти, и поэтому мы видим, что именно смерть — то искупление, которого потребовал у них Император.

Голос Симовы приобрел звенящий оттенок, как будто он говорил с кафедры, и эта мысль заставила Кальпурнию еще раз улыбнуться про себя. Голова с выбритой тонзурой и широкая грудь никак его не выделяли, но ниже ребер священник плавно переходил в большой шар жира, из-за чего подол рясы совершенно не соприкасался с ногами и ступнями. Звенящий голос вполне подходил человеку, настолько похожему на колокол.

Она снова посмотрела на самую дальнюю клетку и прищурилась, разглядывая линии цепей, тянущихся к стенам.

К тому времени, как они достигли креплений, сами цепи уже нельзя было разглядеть, но Кальпурния видела металлические мостки, идущие вдоль балок, на которых держались цепи. Она подумала, не взять ли с пояса магнокулярный прибор, чтобы рассмотреть больше деталей, но это могло подождать. Пока не началось, лучше делать вид, что ничего не знаешь, так будет безопаснее.

— Не беспокойтесь насчет этой конструкции, арбитр-сеньорис, — сказал Симова, проследив за ее взглядом и неверно его истолковав. — Опоры балок вбиты в рокрит на длину руки. Мне говорили, что рядом с любой клеткой можно без опаски повесить «Носорог» святого сестринства. Можно не опасаться, что на вас что-то упадет. Ну, кроме… — он кивнул на заляпанный нечистотами мост. Священники, слушавшие покаяния, оставляли на нем следы.

— Так значит, вся эта конструкция была возведена под прямым руководством Экклезиархии?

На мостках, там, где заканчивались самые верхние цепи, как будто что-то двигалось, хотя это и сложно было разглядеть. Кальпурния почувствовала, как напряглись ее плечи.

— Разумеется. Я не хочу сказать, что Министорум Гидрафура не достоин восхищения, но эта религиозная практика здесь просто никогда не укоренялась. Когда епарх ввел ее, он пожелал, чтобы все было сделано как подобает.

— Действительно? — Кальпурния прогулочным шагом подошла к трибунам, где сидели надзиратели, и внимательно посмотрела вверх. Одинаковые выражения их лиц не изменились.

— Да, все было сделано как подобает, арбитр, — ответил Симова, шагая рядом с ней. Он снова неправильно истолковал ее интерес. — Единственной деталью, которая слегка все подпортила, был некий обитатель верхних стеков, который настаивал на стоимости выше рыночной, а также получении индульгенций Экклезиархии в обмен на право вбить опоры в стены его здания. Вы можете увидеть его вон в той клетке, третьей с краю.

Кальпурния вежливо хмыкнула, но не посмотрела в ту сторону. К рядам скамей подошли двое Арбитрес, один со значком адъютанта и компактным вокс-передатчиком, другой в коричневой перевязи карателя.

— Надеюсь, это не долг вас зовет, арбитр Кальпурния? — спросил Симова, снова ошибаясь. — Я надеялся, что у вас будет время увидеть, как священники возвращаются после того, как прошли под клетками. Уверен, они услышали полное покаяние по меньшей мере одного из заключенных, и было бы поучительно увидеть весь процесс…

Он прервался. Из-за шлемов было довольно сложно сказать, куда глядят их владельцы-арбитры — они так и задумывались — но было совершенно очевидно, что эти фигуры в черной броне пристально смотрят ему за плечо. Симова неодобрительно нахмурился и оглянулся.

Дирижабль, летящий вдоль проспекта, был примерно в пятьдесят метров длиной, луковицеобразной формы и грязный. Округлый нос был окружен грубой металлической конструкцией, копирующей обводы имперского боевого корабля, из длинной гондолы торчали пучки ауспиков и магноптических устройств. Двигатели издавали громкое гудение, похожее на жужжание насекомых, которое сливалось с сотрясающим землю грохотом дорожного движения.

— Какое странное зрелище, — сказал Симова. — Там что, наблюдательная галерея? Собор определенно не оповещали ни о чем подобном. Думаю, нам надо переговорить с двором Монократа. Я предполагаю, за этим стоят его пропагандисты. Глядите, можно различить пиктовые линзы. Они, наверное, снимают клетки. Как вы думаете, арбитр?

— Нет.

Голос Кальпурнии прозвучал скорее отвлеченно, чем резко, но этого было достаточно, чтобы уязвить Симову.

— Я уверен, что прав. Хотя по мне бы, лучше, чтоб они…

— Идентификационные номера на бортах говорят, что они из управления морского судоходства, что дальше в лагуне. Это один из тех дирижаблей, которые наблюдают за судами, проходящими близи берега, и отчитываются перед начальником порта. Вы их разве не видели над бухтой?

— Возможно, и видел, арбитр, но почему тогда эта машина летает над ульем? Трон сохрани нас, вы только посмотрите! Он едва не задевает клетки! А вдруг он упадет?

— Это не совсем та проблема, которую я предчувствую, — спокойно ответила Кальпурния.

Обескураженный Симова сглотнул, глядя, как она достает из кобуры, проверяет и взводит стабпистолет, который казался слишком большим в ее тонких руках.

Арбитр с воксером склонил голову набок. Из прибора послышалась краткая серия пронизанных статикой сообщений.

— Восточная и западная бригады передают, что оба якоря захвачены, мэм, — сказал он через миг. — Повторяю, оба якоря захвачены.

Симова поглядел вокруг себя и вверх.

— Какие якоря? О чем вы? Я не вижу никаких якорей, эта штука… подождите, вы имеете в виду… Да, она опускает цепь, смотрите! Как они смеют? Где… глаза Императора, здесь должен быть дежурный дьякон, где… ты. Ты!

Нервный дьякон, который таращился на дирижабль в нескольких метрах поблизости, поспешил к нему.

— Дай магнокль или принеси прибор, надо посмотреть, что этот идиот в дирижабле… Что? Свет Императора! Ах ты растяпа, недоумок! Возле клеток всегда должен быть оптический прибор, чтобы члены духовенства могли…

— Возьмите мой, если хотите, ваше преподобие.

Кальпурния протянула ему короткую толстую трубу, меньше и проще, чем привычные Симове богато украшенные устройства Министорума. Он, как подобало, произнес короткую благодарность машинному духу прибора и приложил его к глазу.

С дирижабля спускали не цепь, а кабель с крюком, который наматывался на тяжелую лебедку в задней части гондолы. Дирижабль кренился то в одну сторону, то в другую — пилот пытался удержать его на одном месте, борясь с ветрами, и опускающийся крюк мотался все более широкими дугами. Оборванная фигура в клетке стояла спиной к Симове, сжимая руками прутья и наблюдая за крюком. Одного масштаба того, что видел Симова, хватило, чтобы заставить его онеметь на добрых десять секунд, и когда он наконец выдавил слова, его голос больше походил на нелепый писк:

— Этого человека спасают! Золотой Трон, они что, не понимают, что делают? Они представляют себе последствия?

Ему понадобился миг, чтобы понять, что он говорит сам с собой: Арбитрес совещались друг с другом и с шипящими в воксе голосами своих товарищей.

— Режут якоря, повторяю, мэм. Режут якоря, обе стороны. Мачта движется, расчетное время прибытия четыре минуты.

— Видно ли Рулевого?

— Ориентировочно, он с Мачтой, точно не известно.

Крюк закачался над потолком клетки. Глядя в магнокль, можно было подумать, что она настолько близко, что ее можно потрогать, и странно было не слышать лязг, с которым крюк ударился о прутья. Симова вздрогнул, когда снизу, сквозь промежутки в рокрите, раздались гудки, сообщающие о проблеме в дорожном движении.

— Я полагаю, кто-то мне доложит, что это сейчас было, — голос Кальпурнии лишь слегка выдавал напряжение.

— Докладывает Вахта Мачты. У Мачты проблемы с двигателем, вероятно, ложные. Гудки из-за того, что за ней скапливаются другие транспорты. Однако они точно встали на свою отметку.

— Я этого и ожидала, — сказала Кальпурния. — Якоря? Если они проявят слишком большой энтузиазм, то, может быть, нам даже и не придется вмешиваться, хотя я не назвала бы такой исход удовлетворительным.

Эти слова подтвердили подозрения Симовы, и он тут же повернулся к ней.

— Кажется, для вас это не сюрприз, арбитр Кальпурния? Вы хотите сказать, что позволите этому продолжиться? Вы собираетесь вмешаться, пока всех этих узников не загрузили на борт и не увезли святые знают куда?

— Если вам больше не нужен мой магнокль, ваше преподобие, то позвольте его забрать, — ответила та. — Мне бы хотелось посмотреть, зацепился ли крюк. Куланн, дай Вахту Якорей, пожалуйста.

— Оба якоря все еще режут. Они… подождите… Вахта Якорей сообщает, якоря брошены! Повторяю…

— Спасибо, Куланн, не надо.

Она смотрела не в магнокль, а на стены. У Симовы свело живот, когда он понял, что значит «якоря брошены». Одна из цепей была рассечена. Он увидел, как она скрутилась и хлестнула по рокритовой стене стека, разнесла ряд горгулий и прочертила борозды по карнизам и балконам. Цепь еще не упала, а его взгляд уже переметнулся к дальней клетке. Кальпурния была права: крюк нашел цель, клетка теперь качалась туда-сюда, подцепленная дирижаблем. Но ее не поднимали, как ожидал Симова, а опускали.

— Мачта сохраняет позицию, — доложил Куланн. — Подтверждено, что транспорт единственный. Рулевого не видно. У нас проблемы с перехватом их вокс-связи, поэтому мы еще не уловили его голос.

— Всем оставаться на местах, Куланн. Не думаю, что кто-то увидит Рулевого, пока Капитан… знаешь, давай уже без кодовых имен. Конкретно это мне сразу не понравилось. Не думаю, что Симандис высунется до того, как Струн приземлится.

Симова разинул рот.

— Это Гаммо Струн? Это его клетка? Проклятье, с этого угла я… — тут кюре вспомнил, где находится, и повернулся к рядам надзирателей за своей спиной.

— Кто следит за клеткой Струна? Как… что…

— От кающегося Гаммо Струна не слышали слов исповеди, — послышался монотонный ответ. — По моей скромной оценке, за ним числятся сорок восемь проступков пред ликом Императора и против епархиального закона, за кои также следует понести покаяние, — человек на миг замолк, а потом поправил себя: — Пятьдесят один.

Кальпурния посмотрела в свой магнокль: человек в клетке показывал некий неразличимый, но определенно непристойный жест в направлении шпиля Собора.

— Этот… почему…

Симова старался изо всех сил, но абстрактные рассуждения о наказаниях в Палате Экзегеторов не подготовили его к тому, чтобы своими глазами увидеть подобное. Он шагнул вперед и попытался положить руку на плечо Кальпурнии, но каратель, который был на полторы головы выше Симовы и с плечами шириной с талию кюре, двинулся навстречу и молча преградил ему путь. Симове наконец удалось выговорить:

— Побег нужно остановить!

— Ммм, — Кальпурния с щелчком сложила магнокль и повесила его на пояс. — Пока не вижу Мачту, но она скоро будет.

— Вахта Мачты и Петля по-прежнему стоят на месте, мэм, — голос Куланна выдавал напряжение.

— Спасибо, — Кальпурния снова надела шлем. — Клетка на земле, я вижу Струна у двери. Они понимают, что уже должна была раздаться тревога. Когда они начнут отступать, то будут двигаться быстро.

Она секунду побарабанила пальцами по ноге и добавила:

— Я думаю, нам надо приблизиться.

Куланн тут же начал укладывать воксер, в то время как каратель сделал жест Арбитрес, ожидавшим в павильоне, который Симова установил для служащих Экклезиархии. У кюре пересохло во рту, когда он увидел выходящих оттуда — тоже карателей, крепких, широкоплечих, в тяжелой панцирной броне, с дробовиками и гранатометами. Топот сапог оттенялся металлическим клацаньем лап кибермастифов, собакообразных боевых конструкций, которые бежали рядом со своими операторами. Последние двое карателей несли блестящих стальных ловчих ястребов в тяжелых пусковых рамах. Машины разогревались, и суспензоры в их грудных клетках гудели.

Симова наблюдал, как бронированные спины мелькают все дальше, направляясь к висящему тросу и брошенной клетке, и вдруг почувствовал на себе чьи-то взгляды. Это была небольшая делегация священников, которые ходили под клетками и выслушивали покаяния. Им вряд ли удалось услышать многое: все остальные узники замолчали, как только на них упала тень дирижабля.

Кюре Симова не считал себя трусом. Хотя по долгу службы он больше времени проводил в монастырях, чем на полях сражений, но Адептус Министорум по сути были воинствующей церковью, чьи доктрины никогда не чурались насилия. И все же в тот миг он был рад, что между ним и тем, что должно было вскоре произойти, стояла шеренга Арбитрес. Он щелкнул пальцами, привлекая внимание, и подозвал к себе священников.

— Присоединитесь ко мне, возвысим голос вместе, — сказал он. — Адептус Арбитрес нуждаются в наших боевых молитвах.

Шира Кальпурния смутно расслышала, как небольшой хор позади затянул простую мелодию, и это подействовало на нее успокаивающе. Всегда есть надобность в молитве, думать иначе суть гордыня и грех. До клетки было еще порядка четырехсот метров, и она немного прибавила шагу.

Она напрягла левую руку и плечо, почувствовав, как сквозь нее пробежала острая боль. Прошло уже больше полугода с тех пор, как раздробленную в бою на шпиле Собора руку восстановили, и Кальпурния знала, что для такого ранения она восстанавливалась довольно быстро. Но каким бы скорым не было заживление, оно еще не закончилось. Она отстегнула силовую дубинку от пояса и крепко стиснула ее в латной перчатке.

Триста пятьдесят метров. Вокруг клетки появилось больше фигур, которые деловито работали над ней. Детективы сообщили Кальпурнии, что преступная клика купила кислородный резак на подставной кредит, с фальшивой авторизацией, и украла взрывчатку из поставки, предназначенной для личной милиции Монократа. Она лично заморозила расследование обоих преступлений: если бы Симандис начал подозревать, что Арбитрес знают о подготовке побега, он бы стал более осторожным.

Триста десять метров. В воксе раздалось простое закодированное сообщение. «Оба якоря встали». Саботажные бригады, которые подорвали цепи, полностью арестованы. Она могла бы поспорить, что они потратили на это большую часть своих гранат. Практически весь наличный состав клики делился на четыре бригады, в них входили в том числе и лучшие специалисты, и с захватом двух групп под кодовым названием «Якоря» половина из них была устранена.

Двести шестьдесят метров. Никто не мог гарантировать, что мосты выдержат вес «Носорога», поэтому ударная команда растянулась и двигалась пешим ходом — кибермастифы по бокам, ловцы с ястребами в центре. Два ястреба, один для Симандиса, другой для повторного захвата Струна. Все просто. По обе стороны от Кальпурнии шли двое карателей, и ей приходилось усилием воли замедлять свой шаг, чтобы не выбиваться из строя.

Двести двадцать пять метров. Дисциплинированность преступников была на высоте. Они наверняка видели массу карателей и знали, что арбитры взяли саботажные бригады. Но они все равно продолжали свою работу, и Кальпурния видела, как светится резак, распиливающий прутья клетки. Пусть попытаются. Ей нужно только…

— Рулевой! — закричал Куланн в шаге позади нее, но теперь они уже были достаточно близко, чтобы вокс-обручи в их панцирях тоже это уловили. — Рулевой! Всем Арбитрес, у нас Рулевой и Капитан! Рулевой и Капитан!

— Сохраняйте темп, пожалуйста, не спешите. Помните о приказах.

Кальпурния говорила ровным голосом, ожидая, что в любой момент ей придется прервать себя следующим приказом. Если подтвердится, что впереди и Симандис, и Струн, тогда, скорее всего, ждать долго не придется.

Пара мужчин возле клетки теперь то и дело бросала за спину полные паники взгляды. Они не ожидали, что Арбитрес явятся в таком количестве и так скоро — может быть, даже вообще их не ожидали. Кальпурния скрипнула зубами. Она приказывала не стрелять, пока не даст сигнал, и верила, что ее Арбитрес будут неукоснительно держаться инструкций, но оставалось только надеяться, что организаторы побега не начнут стрельбу до того, как…

Впереди полыхнул голубой свет — не ровно горящая точка резака, но блеск силового оружия. Он вспыхнул еще дважды, и бок клетки просто отвалился. Струн оказался на свободе.

— Капитан свободен! — рявкнула Кальпурния. — Струн свободен! Затянуть петлю. Вперед!

И тут-то все и началось. Каратели ускорились до бега. Ведущий каратель Вайян гаркнул в вокс-громкоговоритель, что все эти люди должны сдаться для праведного суда. Над головами пролетели четыре крак-ракеты, прочертив от высоких зданий яркие белые следы. Их взрывы уничтожили двигатели дирижабля, и без управления он начал медленно дрейфовать в сторону. Кабель, все еще прицепленный к клетке, туго натянулся и поволок ее за собой. Через миг клетка упала и застряла в том промежутке, через который сюда вскарабкались участники спасательной операции. Дирижабль замер, заякоренный на месте.

«Так Император показывает, что заботится о слугах своих», — подумала Кальпурния с легким самодовольством и снова переключилась на свой обруч.

— Вахта Мачты, дыра заблокирована. Туда упала клетка. Наши цели в ловушке, нет нужды обезвреживать Мачту. Захватите живыми, сколько сможете.

А потом, послушавшись предупреждающего подергивания в руке, она замедлилась и стала наблюдать, как каратели приближаются к цели.

Небольшая целевая группа Симандиса тоже была вооружена. У них были тычковые кинжалы, клинки кустарной работы, маленькие складные лазпистолеты и стабберы, которые можно спрятать от примитивных ауспиков дорожного контроля, если знать, в чем трюк. Но броня Арбитрес крепка, а воля еще крепче. Они начали петлять на бегу, не давая противнику прицельно стрелять по сочленениям панцирей, и держали оружие высоко у плеча, чтобы бронированное предплечье закрывало ту половину лица, которую не защищал шлем. Ни один из них даже не дрогнул, когда их встретил треск и грохот вражеского огнестрела, а потом откашлялись два гранатомета, и огонь прервался еще до того, как раздался гулкий двойной взрыв шоковых гранат. Люди, которые им противостояли, соображали достаточно, чтобы залечь, как только услышали звук гранатометов.

Не то что бы они собирались стоять насмерть. Плотный силуэт Симандиса уже бегом взбирался по брусчатому склону. Кальпурнии не понадобилось отдавать приказ: первый ловчий ястреб с криком вырвался из рамы и закружил на суспензоре, а затем его оператор нажал кнопки на пульте управления, направив ястреба вперед. Его мозгу, сформированному на основе охотничьих инстинктов авиньорского черного орла, понадобилось лишь несколько секунд, чтобы сфокусироваться на добыче и спикировать на нее с выпущенными металлическими крючьями и шипами-тазерами.

Кальпурния выругалась, увидев, как Симандис быстро повернулся на шум суспензора и разрубил ловчего ястреба пополам одним взмахом искрящегося силового топора.

— Куланн! Штоль!

Не успели эти слова сорваться с ее губ, как она уже пустилась бегом, стиснув зубы и не обращая внимания на тревожную тянущую боль в плече. Ее силовая дубинка искрилась и шипела. Она резко повернула налево, обогнула застрявшую клетку, походя отметила звуки выстрелов и сирен, доносившиеся с дороги внизу: там стоял угнанный кран-манипулятор, кодовое название «Мачта», который сейчас штурмовали арбитр Одамо и бригады Вахты Мачты.

Симандис на миг остановился, чтобы прицелиться в нее, но с таким короткоствольным пистолетом, как у него, сделать это на расстоянии было невозможно — выстрелы прошли настолько далеко от Кальпурнии, что она даже не услышала, как пули врезались в мостовую. Потом он снова побежал.

— Мастифы! Два мастифа на Рулевого, влево. Два мастифа сейчас!

Ей остро не хотелось оттягивать силы от схватки, идущей позади, но Симандис был настолько же важной целью, как Струн. Они позволили опустить клетку по одной-единственной причине: нужно было убедиться, что прибыл Симандис, прежде чем выдвигаться.

— Мастифы на Рулевого!

С лязгом когтей мимо пронеслись две охотничьи конструкции с узкими металлическими мордами, на которых застыло нечеловеческое внимание, сконцентрированное на преступнике впереди. Операторам приходилось спешить, чтобы не отставать. Бронированные сапоги стучали о неровную, покрытую выбоинами брусчатку, пуская искры.

Кальпурния подавила желание достать свой пистолет: мегакалиберные снаряды уничтожили бы все шансы захватить мерзавца живым. Это предполагалось доверить ловчим ястребам, но откуда, черт возьми, у Симандиса взялся силовой топор?

Операторы, видимо, применили протокол вспомогательной атаки: когда Симандис крутанулся на месте и низко взмахнув топором, намереваясь обезглавить ведущего мастифа, псы вильнули в стороны и обошли его слева и справа. Симандис вдруг оказался между двумя мастифами и Арбитрес. Когда он это понял, то попытался прорваться направо и добраться до другой дыры в дорожном покрытии. Один мастиф прыгнул, и со звуком металлических ножниц его механизированные челюсти щелкнули в воздухе рядом с пяткой Симандиса — микросекундой ранее, и он бы перекусил ахиллесово сухожилие. Другой пригнулся, увернувшись от взмаха топора, пробороздил зубами колено Симандиса, но тот отшвырнул его, ударив рукоятью, и быстро всадил две пули в бок. Мастиф пьяно пошатнулся, а Симандис попятился, размахивая топором в обе стороны, и быстро выстрелил в Кальпурнию еще два раза.

Как только первая пуля просвистела над головой, что-то врезалось ей в спину и толкнуло в сторону. Она зарычала и хотела было ткнуть локтем назад, но тут поняла…

— Проклятье, Куланн!

— Вы были под огнем, мэм, я пытался вас прикрыть собой!

Она открыла рот, но времени для разговора не было. Двое операторов мастифов и ведущий каратель Штоль промчались мимо нее следом за Симандисом. Она встала и на миг задержалась, чтобы оглянуться.

Им противостояли не истеричные участники массовых беспорядков и не безмозглые бандиты из трущоб. Проведя три дня в клетке, Струн ослаб, но его окружили люди и со всей возможной скоростью волокли его в противоположном направлении, стараясь воспользоваться тем, что Симандис отвлекал противника. Кроме того, помощники Струна мешали карателям прицелиться, и тем приходилось пробиваться сквозь них: они, очевидно, сообразили, что Арбитрес хотят взять Струна живым.

Мачта была обезврежена, так что они не смогут пролезть через промежутки в дороге, не свалившись на переполненное шоссе… но Кальпурния могла себе представить, как Струн слезает вниз по шаткой человеческой лестнице из сцепившихся руками помощников — им надо будет держаться всего десять-двадцать секунд — или просто заставляет их бросаться вниз, чтобы получилась мягкая груда тел, на которую он сможет приземлиться. Как бы маловероятно это не было, рисковать не стоило.

— Вахта Якоря, вы видите Капитана и его охрану? Я хочу, чтоб вы пускали ракету всякий раз, когда они пытаются добраться до одного из этих промежутков. Осколочную. Цельтесь перед ними, достаточно далеко, мы хотим, чтобы он замедлился, а не погиб.

Они подтвердили приказ, и Кальпурния удовлетворенно кивнула. Ракетометы, определенно, не входили в стандартный полевой набор Арбитрес, но артиллерийские бригады явно стоили всех тех хлопот, через которые она прошла, чтобы одолжить их из орудийного эшелона арбитра Накаямы.

Поодаль первая ракета с грохотом ударила в рокрит. Кальпурния снова устремилась за Симандисом. Он теперь хромал и ушел в оборону. Сражаться с двумя группами противника одновременно он не мог: всякий раз, как он замахивался силовым топором на мастифов, Арбитрес подбирались ближе, а когда он пытался подстрелить кого-то из Арбитрес, мастифы бросались ему на ноги. У одного мастифа недоставало лапы, руку Штоля задела пуля, и из раны текла кровь, зато ноги Симандиса в полудюжине мест покрылись глубокими порезами, и с каждым шагом он оставлял кровавые следы на земле.

Кальпурния бросила еще один взгляд назад. Струна прижимали к отвесной стене здания, на него наседали каратели, окружали мастифы и теснили точно рассчитанные взрывы ракет. Она там скоро понадобится.

Она сняла шлем, переложила дубинку в другую руку и вытащила пистолет.

— Хочешь вести игру до самого конца, Симандис? Либо я убью тебя прямо сейчас, либо мы постепенно разберем тебя по кусочку. Либо ты можешь…

— Либо я могу сдаться и отправиться в ваши камеры, где меня ждет то же самое, что я готов встретить прямо здесь и сейчас, — он тяжело дышал. Его голос был хриплым, очки запотели, темная копна курчавых волос была влажной от пота. — Вы хотите взять меня живым, поэтому не будете стрелять. Будете пытаться меня вырубить, а пока что я постараюсь прихватить как можно больше из — оххх…

Его фраза оборвалась на середине, сменившись воплем: мастифы воспользовались тем, что он отвлекся, и сомкнули пасти сзади его колен, словно ножницы. С перерезанными сухожилиями Симандис повалился наземь. Рука с пистолетом взметнулась в воздух, и Штоль прихлопнул ее точным взмахом приклада. Силовой топор описал широкую дугу, но Кальпурния сделала изящный выпад дубинкой, которая попала по обуху, вырубила электросхемы и выбила оружие из руки. Потом мастифы вцепились в его запястья мощными челюстями, втянув острые как бритва зубы, и, наконец, все завершилось.

Глава вторая

Струн, богохульник и мятежник, наставник других богохульников и мятежников, был почти у них в руках.

Мастифы нарушили строй людей, окруживших его, а тщательно нацеленные снаряды «палач» убрали всех, кто слишком далеко оторвался от лидера. Он кричал слоганы из середины группы — голос у него был еще более хриплый и надтреснутый, чем у Симандиса — и размахивал боевым ножом, который ему кто-то передал. Перестрелка на ходу оставила за собой след, тянущийся по горбатому склону: пятна крови, пустые гильзы, четыре преступника, лежащие без сознания или мертвыми, двое карателей — один, тихо ругаясь, лежал на боку, с кровью, сочащейся из плечевого сочленения панциря, а его товарищ стоял рядом на коленях, пытаясь наложить давящую повязку. Кальпурния замедлилась, чтобы посмотреть в глаза раненому и кивнуть ему, потом заговорила в вокс:

— Кальпурния ведущим карателям. Рулевой взят. Обе бригады якорей взяты. Вахта Мачты, доложить… — она подождала их подтверждение. — Мачта взята. Остался только Капитан. Прижмем их к стене и закончим дело.

Это заняло считанные минуты. Арбитрес дали залп дробью — низко, чтобы она рикошетила — и кучка преступников посыпалась вниз по склону с кровью, брызжущей из стоп и лодыжек. Когда они достигли плоской пешеходной площадки у стены стека, о рокрит ударилась удушающая граната и наполнила воздух густым дымом. Никому из Арбитрес даже не понадобилось пристегивать дыхательные маски: кибермастифам не нужен был воздух, чтобы свалить трех охранников Струна, оставшихся на ногах, как и ловчий ястреб не нуждался в нем, чтобы спикировать на самого Капитана. Струн задергался в тазерных когтях, суспензор ястреба вздернул его в воздух так, что босые ноги едва задевали землю, и втащил в центр полукруга карателей, где его уже поджидала Шира Кальпурния, чтобы надеть кандалы.

Симова и священники оставались на все том же месте, когда Кальпурния вернулась к ним. Они закончили молитвенные песнопения, и Симова просто наблюдал, как она диктует рапорт Куланну, чтобы тот передал его по воксу. Она заставила его ждать, с гримасой на лице разминая плечо, чтобы изгнать из него ноющую и подергивающую боль, и не показывала, что заметила, как руки Симовы мелко дрожат от оставшегося адреналина и как он то и дело бросает взгляд на пустое место, где раньше висела клетка Струна. Побоище, похоже, на какое-то время присмирило остальных кающихся — воздух очистился как от криков, так и от экскрементов.

Наконец, она отправила Куланна вниз, на уровень дороги, чтобы он подготовил для нее «Носорог», и повернулась к Симове, убрав влажные волосы с отмеченного шрамами лба. На Гидрафуре стоял конец влажного сезона, когда становится так прохладно, что хочется двигаться, чтобы согреться, но при этом настолько влажно, что как только начинаешь двигаться, выделяется пот. В целом ощущение было неприятное.

— Вы неслучайно явились сюда сегодня, — сказал Симова. Он не спрашивал, и Кальпурния не стала притворяться, что это вопрос. — Это была самая тщательная засада, какую я могу представить, — продолжал он. — Подготовленная так, чтобы обезвредить все составляющие спасательной операции до последней. Вы точно знали, где будут находиться эти люди и что они собираются делать.

Кальпурния даже кивнула ему.

— Вы знали все их планы до буквы. Вы, наверное, засекли их приближение… хм, насколько давно могли…

— Довольно давно. Симандис не так хорошо умел скрывать свою деятельность, как Струн. К тому же он слишком грубо действовал, когда добывал оборудование и угонял дирижабль наблюдения. Подобные вещи становятся известны информаторам.

— В ячейке Струна были ваши информаторы? — с нажимом спросил Симова. Понадобилось несколько мгновений под пристальным льдисто-зеленым взглядом Кальпурнии, чтобы он задумался над вопросом и попытался его смягчить. — Арбитр, если бы мы хотя бы немного скооперировались, что ж, мы могли бы убрать Струна, чтобы до него не добрались эти спасатели, или поставили бы у клеток стражу из Адепта Сороритас.

— Симандис был достаточно умен, чтобы узнать, каким именно образом Министорум установил клетки. Не думаете ли вы, что наличие охраны его бы насторожило?

Нечто во взгляде Кальпурнии снова заставило Симову почувствовать дискомфорт.

— Это… ну, арбитр, я понимаю, что это ваши собственные, э…

— Нам нужно было сделать так, чтобы Симандис чувствовал себя достаточно уверенно для личного участия в попытке спасения, — спокойно продолжила Кальпурния. — Нам нужно было гарантировать, что они уверуют в благополучный исход столь рискованного предприятия.

— И посмотрите, что из этого вышло! — Симова ткнул пальцем в то место, где взяли Струна. Удушающий дым оставил на рокрите желтые пятна, которые останутся здесь еще на несколько дней, пока не поблекнут. — Струн успел достичь земли и пуститься в бегство, пока вы его не достали! Подумайте, что могло бы произойти! Если бы вы арестовали их, как только они сюда сунулись, то они бы спокойно сидели бы сейчас в цепях, а мы бы не потеряли одну из клеток!

— При этом Симандис остался бы на свободе, мы бы не перестреляли и не подвесили на «Носороги» их сборище подручных и марионеток, а Струн не находился бы под надежной охраной.

Чем громче становились протесты Симовы, тем тише становился голос Кальпурнии, вплоть до того, что священнику пришлось сделать шаг вперед, чтобы ее слышать.

— Арбитр, я не потерплю, чтоб вы говорили со мной подобным образом. Струн был узником святых Адептус Министорум, как вы можете понять, если вспомните его висящим в клетке над авеню Соляр. Фактически, по декрету епарха, эти клетки считаются служебными помещениями Экклезиархии наравне с алтарями и нефом самого Собора. Пока Струн был заключен в одной из них, вы с ним вообще не должны были иметь никакого дела.

— Если вы заметили, то это не наш ловчий ястреб вытащил Струна из клетки, — ровно проговорила Кальпурния. — Фактически, мы даже не начинали активных действий, пока Струн не выбрался. А когда известный мятежник использует просчеты своих пленителей, чтобы сбежать, это, определенно, дело Арбитрес.

— Это роль Экклезиархии — воплощать и распространять божественное слово Императора… — начал Симова.

— А роль Арбитрес — следить за исполнением законов и декретов и обеспечивать, чтобы все Адептус Императора были полностью преданы и верны своему долгу, — спокойно закончила за него Кальпурния. — Я, конечно же, уверена, что вы и ваши коллеги из Министорума таковыми и являетесь. И все-таки я считаю, что нужно всегда проявлять максимальную тщательность. Хотя меня вынуждают удалиться другие дела, я назначила претора-импримис Дастрома своим представителем, который подготовит полный пакет документов по расследованию этого дела. Не буду оскорблять вас лекциями о совместной работе, но упомяну, что Дастром будет считать вас ответственным за всю постороннюю рабочую силу, которую вы привлекли для установки клеток.

— Вы позволили побегу свершиться, — Симова побледнел, его губы вытянулись в тонкую линию. — Вы знали, что у них есть план освобождения Струна. И вы дали этому произойти, чтобы Струн выбрался из клетки и попал вам в руки.

Его слова звучали уверенно, но уверенность постепенно уходила из голоса. Кальпурния уже выяснила, что спокойным взглядом можно добиться подобного эффекта.

— Об этом узнает епарх. Как и канонисса Феоктиста.

— Буду рассчитывать на это. Мы с епархом уже шесть месяцев как планируем встретиться и лично пообщаться, но нам никак не предоставится такая возможность. И было бы неплохо снова поговорить с почтенной канониссой. Если вы хотите прямо сейчас отправиться в Августеум, сэр, нет причин задерживаться ради меня. Я тоже жду транспорт.

После этого оставалось только смотреть кюре в глаза, пока он не отвернулся и не зашагал обратно туда, откуда они пришли.

— Кажется, он воспринял это хорошо, мэм, — сказал Куланн, — учитывая обстоятельства.

— Он достаточно умен, чтобы понимать, что у него нет выбора, — ответила Кальпурния, — особенно когда он за пределами улья, а Арбитрес превосходят его людей числом. Мне бы следовало, пожалуй, оставить кого-то из вас рядом, чтобы до него быстрее дошло. Впрочем, неважно.

Гигантская крепость, известная как Стена, заключала в себе казармы Арбитрес и суды для всего Гидрафура и целых систем вокруг него. Она начиналась среди зданий, которые теснились у подножия Босфорского улья, и поднималась по всему склону горы, оканчиваясь громадными укрепленными Вратами Справедливости, врезанными в стену Августеума, что на самой вершине. Кальпурния не знала, сколько понадобится времени, чтобы пешком добраться от нижних входов на дне улья до ее покоев в высочайшем бастионе Стены, и думала, что никто и никогда не пытался это сделать. Они с Куланном ехали в грохочущем вагоне фуникулера, который тянулся по всей длине огромной крепости в самой высокой точке строения, под самым сводом крыши. Кальпурния стояла у одного из окон вагона, глядя наружу, Куланн сидел на скамье, идущей вдоль стены.

— И он не подверг сомнению законность этой операции?

— Нет. Либо он знал, что правда на нашей стороне — а он, в конце концов, специалист по религиозному праву — либо не был уверен в почве под ногами и не хотел надавливать.

— Полагаете, епарх это сделает? В смысле, надавит?

— Не думаю. Надеюсь, нет, — Кальпурния вздохнула. — Не люблю все эти юридические игры, особенно из-за такой дряни, как Струн. Экклезиархия так гордилась, что отловила его за распространение схизматических книг, но я думаю, они не знали и половины того, что он замышлял.

— Именно поэтому вы хотели взять его лично, мэм? — Куланн сглотнул. — Лично арестовать, в смысле?

Вагон проходил под высоким потолком одного из тренировочных залов. В шестидесяти метрах внизу арбитраторы, выстроившись квадратами шириной в сто человек каждый, с топотом и лязгом отрабатывали обращение с оружием. Они выхватывали тяжелые дробовики модели «Вокс Леги» из чехлов за спиной, целились от плеча, от бедра, опускались на колено, возвращали на место, доставали снова, на колено, к плечу, поворот, на колено, в чехол, поворот, к бедру, на колено… Этот порядок был настолько стар, что здесь он ничем не отличался от тренировок, которые проходила сама Кальпурния в сегментуме Ультима, и хотя она не занималась его отработкой по меньшей мере пять лет, ее мышцы начали подергиваться, вспоминая движения, как будто тело хотело повторять их, не спрашивая хозяйку.

Она сморгнула и осознала, что должна ответить Куланну.

— Нет. Ну, допустим, это часть причины. Но я надеюсь, что не настолько возгордилась, чтоб настаивать на личном участии в захвате любого преступника, в ордере на поимку которого говорится, что он опасен. Они, если на то пошло, все такие.

— Значит, ради символизма?

Куланн, похоже, считал этот разговор чем-то вроде испытания. Кальпурния улыбнулась. Вопрос был серьезным — идея символизма и величия закона, восприятие населением имперского правосудия как мощной и неодолимой силы, обрушивающейся на врагов, представляла собой целую философию, которая разрабатывалась многими поколениями видных ученых Арбитрес.

— Да, пожалуй, это был наглядный урок для населения, — сказала она, — хотя аудитория сегодня была небольшая. Кроме того, это помогло сфокусировать умы Экклезиархии, как ты, наверное, уже понял. Я очень ясно дала Симове понять, что Дастром, расследуя это дело, не станет давать ему поблажек из-за его положения. Не думаю, что они что-то найдут — мне кажется, люди Струна достали схемы креплений клеток и все остальное посредством собственных ресурсов, но мне неуютно от того, что епарх все агрессивнее продвигает своих агентов из Министорума, разрешая им производить преследования и аресты. Мы с арбитром-майоре все ждали подходящего случая, чтобы дать им понять, что надо соблюдать границы.

— Политическая операция, — кивнул Куланн.

— Не совсем так, — немного холодно поправила его Кальпурния, — просто выполнение нашего долга Арбитрес, который порой заставляет нас преподавать некоторые уроки не только одной стороне. В любом случае, это вторая причина.

— Есть еще одна, мэм?

— Мое душевное спокойствие, раз уж ты спросил.

При словах «душевное спокойствие» Куланн заметил, как ее рука в перчатке медленно поднимается, чтобы прикоснуться к шрамам на лбу. Большинство людей быстро замечали эту привычку и вскоре понимали, что она означает.

— Это дело касательно вольного торговца наверняка отнимет у меня немало времени. Я хотела собственными глазами увидеть, как загребут Струна и Симандиса, чтобы не беспокоиться насчет них в то время, как от меня ожидается, что я сфокусируюсь на этом назначении наследника, которое мне надо не то подписать, не то проконтролировать, не то еще что-то с ним сделать. И скажу тебе честно, Куланн, потому что знаю, что адъютант ты надежный и неболтливый, это «назначение» означает, что мне ближайшее время не светит никакой старой доброй полевой работы Арбитрес. Захват этих мятежников был последним шансом в ней поучаствовать. И если уж мне еще до Сретения выпала возможность поразмять мышцы и посмотреть, как идет выздоровление, то черта с два я ей не воспользуюсь.

Куланн внимательно слушал. Еще одна вещь, которую все довольно быстро уясняли насчет арбитра Кальпурнии, заключалась в том, что она терпеть не могла руководить людьми не с фронта. По этому поводу мнения в арбитраторских казармах, что находились ниже в Стене, разделялись примерно поровну. Одна половина одобряла, что командир хочет стоять в одном ряду со своими бойцами, другой не нравилась идея того, что арбитр-сеньорис готова рисковать собой вместо того, чтобы ехать на бронированной кафедре во втором ряду «Носорогов», зачитывая в громкоговоритель строки из Книг Правосудия, как подобает ее положению. Куланн слыхал, что есть и третья фракция — маленькая, но громко выражающая свое мнение: эта помешанная на контроле стерва просто хочет всегда быть рядом, чтобы проверять, начищены ли у арбитраторов сапоги и опрятно ли выглядит обмундирование, пока те стоят под вражеским огнем.

— Если можно поинтересоваться, мэм, ваши ранения…?

Вагон миновал тренировочный зал, вошел в туннель и начал подниматься под более резким углом к следующему бастиону. Еще четыре, и они достигнут самих Врат Справедливости.

— Неплохо. Спасибо, что спросил, Куланн.

Он подумал, что на самом деле ей хуже. Фуникулер двигался под рядом световых колодцев, пробивающих толстый потолок, и когда Кальпурния на краткое время попадала под желтые лучи гидрафурского солнца, ее лицо выглядело усталым, а глаза запавшими. Он знал, что она очень быстро встала на ноги после того боя в Соборе, где ей переломали плечо и руку. Тогда лично вмешался Кайнез Санджа, по его приказу магосы-биологис сотворили небольшие чудеса с ее плотью и костями, но дальнейшее заживление было нелегким. У Куланна сложилось впечатление, что Шира Кальпурния не очень хорошо справлялась с ролью пациентки.

Она опустилась на сиденье напротив него.

— Меня беспокоят мелочи, а не крупные вещи, — внезапно сказала она, как будто прочитав его мысли. — Я знаю, что не могу носить щит, левая рука еще не набралась силы. Ну и ладно. Меня раздражает, например, что мне сложно надевать броню, потому что пальцы на той руке пока не особо справляются с застежками. Или то, что время, которое я думала посвятить восстановлению физической формы, пришлось потратить в медицинских покоях, чувствуя себя слабой и неуклюжей вместо того, чтоб бегать по тренировочному залу, как должно, — ее лицо стало кислым. — Что ж, от того, что я жалуюсь, травмы быстрей не заживают. Хотя я знаю, про меня говорят, что я только этим и занимаюсь.

Куланн галантно промолчал.

— Как бы то ни было, когда арбитр-майоре передал мне это дело насчет вольного торговца, вид у него был несколько подозрительный, что-то вроде «давай-ка посмотрим, угодишь ли ты в перестрелку на этом задании».

— Вы имеете в виду, мэм, что эта работа связана с юридической теорией?

Куланн почувствовал укол облегчения, когда разговор перешел на не столь личную почву. Он видел арбитра-сеньорис в лучшей форме, когда она прилагала все усилия, выслеживая заговорщиков и саботеров перед самой Мессой Балронаса, и чувствовал странную тревогу, когда слышал в ее голосе столь сильную усталость.

— Нет, даже не так, насколько я могу сказать. Она скорее церемониальная. Корабль этого человека… хотя он вроде как не один, по-моему. В общем, они везут обратно его хартию вольного торговца. Его сын должен приехать из своего дома на отроге Пирмондин. Насколько я могу сказать, большая часть нашей работы сводится к тому, чтобы предоставить хорошую теплую комнату, где они смогут встретиться, а потом похлопать всех по спинам.

Несмотря на пренебрежительное равнодушие в ее словах, она, судя по всему, уже успела ознакомиться с основными деталями дела Хойона Фракса глубже, чем Куланн, а ведь это он подготовил для нее резюме.

— Чью юрисдикцию мы в этом случае курируем, мэм — Флота, Администратума, Монократа и планетарных властей или нашу собственную? Я не изучал, как именно каперские грамоты обоснованы в Лекс Империа.

— Как и я, Куланн. Потому что мы арбитраторы, а не судьи. Это их работа — знать совокупный эффект, производимый накопившимися за десять тысяч лет декретами на закон, который мы применяем, а наша работа — знать совокупный эффект, производимый залпом из ста снарядов «палач» на шеренгу бунтовщиков, — она на миг улыбнулась своей формулировке. — А с другой стороны, послушай мой совет, Куланн — будь внимательнее каждый раз, когда тебе предоставляется возможность посмотреть, как работает другая ветвь Арбитрес. Мне бы хотелось думать, что я подкована в обеих областях, но меня застают врасплох чаще, чем я готова признать. Одного только наличия судей среди моего персонала не всегда хватает, — она моргнула. — Трон единственный, ну я и разболталась. Слишком много времени провела с Леандро. О чем я говорила?

— Об имперских каперских грамотах, мэм.

— Правильно, и почему эта хартия к ним не относится. Мы имеем дело с тем, что несколько превосходит обычные грамоты планетарных губернаторов и «дикие» патенты Адептус. Я говорю о хартиях настоящих вольных торговцев, древних эдиктах для капитанов, которые так же часто летали за пределами имперского космоса, как и внутри него. Они отправлялись в такие места, где могли найти все что угодно, и не знали, что им придется там делать, чтобы выжить, и поэтому им дана была власть делать все, что только могло потребоваться.

— Все, что они…

— Понимаешь, я родилась на Восточной Окраине. Дикий космос и граница Империума там куда ближе, чем здесь. Там ходило множество рассказов о великих вольных торговцах старых времен, которые играли роль в истории нашего сегментума. Был один торговец, который воспользовался своей хартией, чтобы направить флот в дикий космос, а там атаковал два ксеносских корабля-фабрики, которые добывали минералы из астероидов, и разграбил их. Потом его сын потратил богатство, нажитое этим предприятием, чтобы снарядить целую флотилию, вернулся в эти системы и полностью изгнал оттуда ксеносов. Затем его внучка при помощи хартии набрала колонистов с полудюжины имперских миров и сформировала собственное ленное владение в захваченной системе. И был еще один, что заключил пакт с Экклезиархией, он должен был перевезти целевую группу миссионеров через границу Империума — сообщалось, что они загрузили в трюм крупнейшего корабля заранее изготовленный храм, целиком, чтобы поставить его на первом же найденном обитаемом мире, если этому, конечно, можно верить. Он пересек границу, и сто восемьдесят лет спустя в имперский космос вернулся его внук, а за ним следовал гигантский флот пилигримов. Они нашли два человеческих мира, утраченных более чем тысячу лет назад, и сделали их преданной Императору частью Империума. Не правда ли, это достойно того, чтобы их помнили?

Они вышли из туннеля, и Куланн заморгал от внезапного света. Вагон с грохотом ехал в высоте над главным холлом уровня, где располагались казармы, и далеко внизу мельтешили арбитры, входящие и выходящие из дормиториев.

— Таковы эти вольные торговцы. Настоящие, великие древние торговцы. Когда всякие мелкие ничтожества на списанных Муниториумом грузовозах, обладатели пожизненного патента от местного губернатора, бахвалятся, что они — вольные торговцы, они хотят, чтобы их принимали именно за таких людей.

— И поэтому этот человек, Хойон Фракс…

— Нет, уже не Хойон Фракс. Возраст доконал его где-то за течением Ансили, что в сторону сегментума Соляр, — она потянулась и скривилась. — В середине одного из этих досье была загадка, которую какой-то старый клерк, видимо, счел забавной. «Вольный торговец Фракс никогда не приезжает на Гидрафур, но с него уехало бессчетное множество вольных торговцев Фраксов».

— Думаю, я понял ответ, мэм.

— Тогда твоя очередь говорить. Я устала.

— Ну, если каждый новый вольный торговец Фракс получает хартию на Гидрафуре, это значит, что ни один из них не приезжает сюда с этим титулом. И если они все умирают вдали от Гидрафура, это значит, что они никогда сюда не возвращается. Обратно приезжает только хартия, но уже без них.

— Отлично, только я все равно не понимаю, что тут такого остроумного.

— Это связано с принципом работы наследной хартии. Видимо, он действует как-то иначе, чем обычные имперские законы о наследовании.

Кальпурния, которая сидела, откинувшись на спинку сиденья с полузакрытыми глазами, спокойно, с легким весельем посмотрела на Куланна.

— Выходит, ты предвосхитил мой совет: ты уже начал учиться. Продолжай, проктор. Объясни мне, чем он отличается.

Куланн с трудом удержался от того, чтобы звучно сглотнуть.

— Большая часть должностей, которые по законам Империума являются наследными, переходят к новому владельцу, как только умирает предыдущий. Я знаю, что зачастую устраивается какая-нибудь церемония, чтобы закрепить передачу должности, но здесь должно произойти нечто иное.

— Давай дальше, — Кальпурния наклонилась вперед, и из-за освещения линии шрамов на ее лице как будто побагровели.

— Таково свойство этих хартий, тех древних хартий, о которых вы говорили, мэм. Среди них нет двух одинаковых. Теперь мы куда строже контролируем выдачу хартий губернаторами, поэтому в них никогда не бывает ничего из ряда вон выходящего, а «дикие» патенты, которые дает Администратум, по сотне штук за раз печатают сервописцы — в соответствии со стандартами, указанными Адептус, с пустым местом для имени вверху и штампом внизу. Но старые хартии — ну, их делали индивидуально, подгоняли под любые обстоятельства, из-за которых в тот момент возникла надобность в вольном торговце. Поэтому были и такие, что давали торговцам возможность собирать армии и заключать пакты с Астартес…

— Верное наблюдение. Есть по меньшей мере две прославленные семьи, которые вели дела с орденами Астартес.

— …а некоторые назначали торговцев де-факто служащими Экклезиархии, как тот миссионер, которого вы описали.

— Это не совсем одно и то же, но параллель понятна, — сказала Кальпурния. — Я тебя все перебиваю. Продолжай.

— И было также, что хартии, вернее, их владельцы оказывались привязанными к определенным зонам космоса, — продолжал Куланн, чувствуя чуть большую уверенность в себе. — Может быть, для того, чтобы новый вольный торговец оставался в той области, где нужны были его влияние и умения. И эти оговорки в хартиях никогда не менялись и не аннулировались, по крайней мере, в большинстве случаев, потому что изначально эти хартии были выданы Воителями, или, иногда, примархами, или членами двора Императора во время Его крестовых походов. Так что не было никого, кто занимал бы достаточно высокое положение, чтобы вносить какие-то правки. И хартии не теряли силу со смертью владельца, как большинство новых.

— Отсюда все эти сомнительные россказни о хартиях, — сказала Кальпурния, — истории о том, как их крали, или продавали, или подделывали, или проигрывали в азартные игры. Отвратительная мысль. Когда хартию можно… но я тебя снова прерываю.

— Я хотел добавить только, что в этом случае правило наследования заключается в том, что единственный легальный способ передать хартию — это церемония, производимая в пределах системы Гидрафур. Так что неважно, в какой уголок Империума попадет семейство Фракс, гонясь за своими интересами, каждое поколение они должны возвращаться на Гидрафур, чтобы назначить нового вольного торговца.

— Так они и делают. Не в обиду, Куланн, но помимо твоих резюме я также попросила претора-минорис Збелу поискать следы хартии Фраксов в самых старых архивах, какие только есть в Стене. И они туда довольно глубоко уходят. Хартия эта по всем параметрам является законным имперским постановлением, и в ее составлении принимали участие Арбитрес, по крайней мере, такой смысл мне удалось извлечь из записей. Гидрафур тогда был на самом краю имперского космоса, и, очевидно, тогда было решено использовать вольных торговцев, чтобы они продолжали двигаться по направлению к краю галактики, в то время как сам Крестовый поход идет на Калибан. И вот тогда-то род Фракс и получил свою вечную хартию вольных торговцев, привязанную к Гидрафуру. Я думаю, план был таков, чтобы Фраксы — или Фракси? — за несколько поколений посредством торговли цивилизовали окраинные просторы, а к тому времени Крестовый поход вернулся бы, готовый присоединить их к Империуму.

— Документ эпохи Крестового похода, — сказал Куланн. — Я видел сообщения, где упоминался его возраст, но даже не думал о том, что это значит, до этого момента. Десять тысяч лет. Только представьте, каково будет взглянуть на него! Представьте, каково это было, быть там, когда его подписывали! И увидеть — кого? Мэм, есть ли у нас информация, чьей рукой подписана хартия? Кем-то из святых крестоносцев или самых первых лордов-милитантов? Может, это был лорд-маршал Виэрталла, говорят, он был одним из основателей самого ордена Арбитрес!

— Попробуй еще раз.

— Мэм, я не уверен, что знаю так уж много иных имен. И потом, истории, сохранившиеся с тех времен, сильно искажены, и я помню, даже в схоле говорили, что в них намешано так много мифов, что мы не можем, ну, гадать…

— Это не такая уж сложная загадка. Я усомнилась в первых сообщениях, которые прочла, по тем же самым причинам, которые ты только что описал. Но все более поздние упоминания в старых инфоковчегах, которые откопал Збела, судя по всему, только подтверждают это, поэтому я считаю, что так оно и есть. И кто мы такие, чтобы сомневаться в дошедших до нас словах наших великих предшественников?

— Не понимаю, мэм.

— Как я сказала, Куланн, это несложно. Подойди к этому с другой стороны. Вспомни все легенды, и писания, и проповеди, и саги, и картины, и мистерии, которые ты когда-либо видел или слышал, посвященные Великому Крестовому походу. Кто присутствует в них всех, Куланн? Если Крестовый поход остановился на Гидрафуре в то время, как был назначен самый первый вольный торговец Фракс, то кто был единственным человеком, про которого мы с полной уверенностью можем сказать, что именно он мог приложить руку к подписанию его хартии?

Куланну понадобилось лишь мгновение, чтобы имя всплыло в его разуме, но в десять раз больше времени, чтобы понять, что она не шутит. Он почувствовал, как бледнеет, и кожа на его плечах и ладонях стала покалывать. Его лицо видимо переменилось.

— Правильно, Куланн, — сказала Шира Кальпурния. — Он.

Глава третья

Флотилия Хойона Фракса вошла в порт Шексии, чтобы набрать припасов, заключить кое-какие сделки, избавиться от принадлежностей старого торговца и церемониально расправиться с его конкубинами.

Для флотилии и ее действующих руководителей уничтожение не особо крупного гарема Хойона было рутинным делом. С незапамятных времен существовал обычай, согласно которому ко времени вступления во власть нового наследника от значимой собственности его предшественника и родителя ничего не оставалось. Обычай был так же стар, как традиция брать конкубин — первая представительница рода Фраксов, гарем которой упоминался в анналах флотилии, основала его в конце тридцать второго тысячелетия. И если вся флотилия могла считаться, по сути, личным транспортом, поместьем и свитой нынешнего вольного торговца Фракса, как указывала формулировка хартии, тогда выглядело вполне логичным, что члены флотилии, входящие в гарем торговца, шли на шаг дальше, становились его собственностью в прямом смысле слова, и, будучи собственностью, уничтожались в ходе погребальных церемоний.

Во всяком случае, таково было общее мнение, и лишь отдельные личности бывали чем-то недовольны. Разумеется, эту практику совершенно иначе воспринимали имперские граждане в целом, которых народ флотилии именовал «зуднями» (происхождение термина уже никто не помнил, а вот презрительный оттенок не забылся). Тот факт, что почти каждый зудень, который слышал об этом обычае, проявлял изумление или отвращение, невероятно раздражал флотилию. У зудней были свои, зуднячьи дела: они хотели что-то купить, или имели вещи на продажу, которые хотели бы купить другие зудни, или изредка поднимались на борт, чтобы осматривать или чинить что-то, с чем при всех своих впечатляющих возможностях не могла справиться флотилия. Не их зуднячье дело, чем занимается семья Фракс, чье дело, в свою очередь — заниматься тем, чем позволяет им заниматься хартия, которая, за исключением нескольких формальных ограничений, соблюдаемых флотилией как дань традиции, позволяла им делать почти все, что угодно. Так сказал сам Император, не правда ли?

В то время как зудни видели в Императоре некоего отдаленного, но требовательного бога, народ флотилии скорее видел его благосклонным бывшим покровителем, источником весьма ценной подписи на документе. Это был еще один фактик, который, судя по всему, лучше было держать при себе: новопосвященным в ранг младших офицеров флотилии всегда показывали переборки у мостика «Бассаана», флагманского корабля. Там виднелись выбоины от болт-снарядов, специально оставленные незаделанными как напоминание о том, что одной из тех вещей, от которых хартия Фраксов не давала иммунитет, была Имперская Инквизиция. Ходила байка, что каждый раз, когда «Бассаан» входит в имматериум, пятна крови, пролитой в той ужасной истории полуторатысячелетней давности, якобы на миг вновь становятся свежими и видимыми, но, с другой стороны, немногие такие сообщества не имели историй вроде этой.

И вот они летели среди пылевых облаков и планет, едва достигающих размера, что позволял им носить подобное звание, из которых по большей части и состояла система Шексия. «Бассаан» и его маленький сосед по формации, «Обещание Каллиака», маневрировали бок о бок. «Бассаан» был более мощным кораблем, домом командующих, офицеров, брокеров и фидуциариев, — изящный крейсер обтекаемой формы с тараном на носу. «Обещание» же было ни много ни мало как летающим дворцом, который мчался сквозь космос на потоке плазмы — небольшой, толстоносый, угловатый корпус, по верху которого тянулся сплошной гребень из шпилей. Кому-то это напоминало когтистую лапу, кому-то — зверька, что выгнул спину и поднял мех дыбом. Он был частным поместьем сменяющих друг друга Фраксов с тридцать седьмого тысячелетия, когда Олендро Фракс решил, что ему не подобает жить на каком-либо другом корабле, деля его с пилигримами (пускай это и были баснословно богатые и демонстративно благочестивые пилигримы, на перевозке которых он неплохо зарабатывал).

Когда два корабля сошлись настолько близко, что столпившиеся у высоких арчатых окон члены экипажа могли помахать друг другу руками, вылетели челноки и быстро, аккуратно пересекли крошечное расстояние между корпусами, в знак уважения не демонстрируя обычную браваду и хитроумные маневры. Их обреченные пассажиры были закутаны в саваны, перевитые рефракторной проволокой, от которой над их ссутулившимися плечами и раскрашенными лицами появлялись размытые тени. Они все знали, что Фракс умирает — его предсмертная кома продлилась больше года — и большинство уже смирились. Лишь несколько человек плакали, и только одной пришлось помочь выбраться из челнока и провести ее по коридорам к погребальной камере. Атмосфера стояла тихая и торжественная, как при исполнении любого неприятного, но значительного долга — это, пожалуй, походило на День Отметки, когда всех детей, родившихся во флотилии за прошлый год, собирали, представляли вольному торговцу и отмечали ритуальным клеймом на животе.

Вооруженные бойцы стояли в зале и в самой камере, следя за тем, чтобы все прошло пристойно. Флотилия уже не практиковала мудреные изуверские церемонии прежних поколений, и конкубины знали свою роль. В конце концов никто не стал сопротивляться, и после того, как их пеплом выстрелили в космос, он на некоторое время образовал легкую дымку над «Бассааном», прежде чем его развеяли вакуум и инерция. И так все закончилось.

По крайней мере, так тогда решили. Только когда флотилия вошла на орбиту Шексии, один из дежурных офицеров «Бассаана» понял, что его коллега на «Обещании Каллиака» неправильно составил список конкубин, и им двоим понадобилось больше часа, чтобы понять: этот документ был не просто неаккуратно подготовлен, его кто-то намеренно изменил. Они недосчитались двух конкубин, а между тем с кораблей флотилии вниз, на планету, ушло уже больше дюжины челноков. На ходу придумывая, как они будут оправдываться перед начальством, офицеры начали организацию поисков и отправили руководителям флотилии весть о том, что чистка прошла не полностью.

Не то что бы о таком раньше никогда не слышали. Особенно часто такое случалось с конкубинами, происходившими не из флотилии — они были склонны нарушать традицию и пытаться сбежать, хотя большинство обитателей флотилии этого не понимали. Конкубинам, вне зависимости от пола и возраста, всегда давали достаточно времени на подготовку. Сопротивление или побег рассматривались как неблагодарность, не говоря уже о том, что это было неподобающе и непрофессионально. Флотилия даже покончила со старым обычаем живьем выбрасывать людей в космос или обрекать их на медленное сгорание: из милосердия их посылали вслед хозяину при помощи тонкого шприца, заправленного мгновенно действующим нейротоксином. В конце концов, члены флотилии были не варварами.

— Из милосердия? — Кармайн Митрани с трудом поверил своим ушам.

— О да, — глубоко вздохнул молодой человек, шагающий по мосткам рядом с ним. — По сравнению со старыми обычаями, о которых нам, к счастью, можно особо не вспоминать, это довольно-таки сострадательно. Так все говорят, — он с трудом сглотнул.

Митрани больше ничего не говорил, но продолжал идти бок о бок с ним, опустив голову. В поведении флагманского энсина Нильсе Петроне было нечто странное, отчего Митрани думал, что проявлять напрашивающиеся здесь сочувствие или ужас будет неправильно.

Кармайн Митрани был орбитальным клерком на службе шексийской Гильдии Докмейстеров и хорошо выполнял свою работу. Иначе и быть не могло — специальная аугметика, глубокая гипнотерапия и подготовка на протяжении пятнадцати лет, в которые по большей части складывалась его личность, неоднократные физические и химические операции на тщательно отобранных частях мозга, все это усилило и сверх меры обострило его социальные реакции. Он обладал невероятным чутьем настроения и нюансов, а его способность отмечать, понимать и совершенно гладко принимать странные обычаи была просто поразительна. Он мог часами поддерживать сухую, граничащую с бранью болтовню, которую использовали в фермерских синдикатах Нованиде, чтобы проверять каждого, с кем они планировали совершить даже самую мелкую коммерческую сделку. Он мог до малейшей детали запомнить семейные отношения курьера-фидуциария, который последний раз был в системе пять лет назад, и расспросить его, как родственники, с акцентом его родной планеты и даже континента, причем настолько идеальным, что у гостя на глазах выступали слезы ностальгии. Случаи, когда ему приходилось иметь дело с людьми, чей образ жизни был ему действительно непонятен, он мог бы сосчитать по пальцам одной руки.

И с этим человеком у него была небольшая проблема.

— Вот поэтому мы тут внизу, понимаешь. Две проклятых куколки сбежали. Плюнули в лицо остальной флотилии. Смешали с дерьмом уважение к обрядам погребения старого Хойона, которое выказали все другие. Так что теперь нам приходится тут копаться, чтобы удостовериться, что они получат обещанное.

Петрона подошел к краю моста и вгляделся вниз.

Раньше, когда это в первую очередь была фабрика и только во вторую — космопорт, огромные лабиринты из балок и труб расползались от железных дорог, становясь все выше, теснее и сложнее на протяжении многих столетий. В конечном итоге весь этот город превратился в запутанное, как крысиные туннели, переплетение металла, поднимающееся высоко над базальтом, бесконечные джунгли труб, лестниц и мостов, постоянно вибрирующие от грохота, доносящегося из литейных подуровней и от транспорта, пролетающего в вышине.

Двое мужчин стояли на смотровой площадке в полукруге дымящих труб, которые звенели, как трубы органа, эхом отражая рев механизмов далеко в глубине и излучая слабое тепло. Воздух был душный, пахло горелым, и вечно висящая над долиной завесь из черных облаков и пепла казалась настолько низкой, что ее можно было ковырнуть пальцем.

Митрани незаметно наблюдал за энсином еще несколько секунд и решился на еще одну попытку, тщательно просчитав, как именно сменить тон.

— Стоят ли они всех этих хлопот? Почему бы вам не махнуть на них рукой?

Он взвесил дальнейшие слова. Они уже далеко отошли от центральных пирамид, ярко освещенных дуговыми фонарями, и в вечных сумерках сложно было разобрать язык тела Петроны.

— Возможно, это для них будет наилучшее наказание, — продолжил он. — Пусть пропадают под улицами Шексии.

— Они принадлежат флотилии. Они его собственность, а это значит — наша. Мне дали задание, сделать так, чтобы они умерли, как должно, и если я этого не сделаю к тому времени, как мы отправимся на Гидрафур, придется пожертвовать тремя квадратными сантиметрами кожи с тыльной стороны каждой ладони, причем без обезболивающего. Я и не ожидал, что зу… не ожидал, что ты поймешь.

Петрона вытащил инфраскоп из чрезмерно крупного манжета своей вычурной униформы и снова обследовал платформу под ними. Митрани почудилась легкая дрожь в руке, держащей прибор, которую Петроне не удавалось сдерживать. А может быть, это просто жаркое марево искажало инфракрасный образ платформы, и именно поэтому он раздраженно фыркнул и неуклюже затолкал инфраскоп обратно. Внизу виднелись рыщущие туда-сюда массивные фигуры: бойцы доковой стражи, которых Петроне одолжил второй докмейстер Пайч в знак уважения к своим выдающимся клиентам. Когда Митрани дали задание следить, чтобы офицеры флотилии были всем довольны, он этого не предвидел.

Пока они стояли среди грохота и тусклого красного света, над их головами пролетела пара винтовых судов, и при свете их прожекторов Митрани увидел, как Петрона потирает рукой лицо и глаза. На миг его плечи опустились, а потом он резко вдохнул полную грудь дымного воздуха и распрямился, вспомнив, что на платформе есть еще кто-то. В изменившемся освещении клерку удалось разглядеть лицо энсина четче, чем за все время с тех пор, как они покинули орнитоптер: бледные глаза мышиного цвета, впалые щеки, родимое пятно, изгибающееся под углом рта. Можно было легко разглядеть следы, оставленные слезами на щеках Петроны. Несмотря на неловкие попытки энсина их стереть, эти отметины было так же легко прочесть, как смесь эмоций, которые он пытался скрыть. Мучительная досада, горе и ядовитая злость.

На протяжении своей карьеры Митрани встречался с разновидностями поведения, которые понимал головой, но никак не мог по-настоящему прочувствовать сердцем. Он знал, как интенсивны бывают эмоции внутри семьи, и были времена, когда он посещал клиентские корабли и видел собравшиеся рядом семейства, отчего его собственные чувства звенели, как колокол, но его самого забрали из ясель в литейной в возрасте пяти лет, чтобы начать подготовку, и он не мог представить, на что похожа такая жизнь изнутри.

Мастер Пайч любил развлекаться, периодически запирая Митрани одного, так что отсутствие человеческого общества становилось пыткой для обостренного социального восприятия клерка, которое жаждало подпитки. Каждую такую ночь он плакал в пустой комнате, пока не засыпал. Митрани знал, что Пайчу нравится видеть, какие страдания ему приносит изоляция, но не понимал, отчего такая легкомысленная жестокость бывает столь привлекательна. Митрани пытался представить, как причиняет боль другому человеку, и от этой мысли ему становилось тошно.

Поэтому ему легко было понять, что чувствует энсин, но Кармин Митрани все еще пытался разобраться, как именно это сочетается с его словами, когда снизу раздался крик.

— Слышишь? — воскликнул Петрона. — Лифтовая платформа, они пытаются спуститься по шахте! Давай, побежали! Я знал, что эти мелкие сучки далеко не уйдут!

Металлическая сеть под ногами задребезжала, когда Петрона метнулся через платформу и помчался вниз по узким ступеням. Митрани, не в первый раз пожелав, чтобы ему никогда не доставалось это задание, поддернул край своего пепельного плаща и побежал следом.

Они никогда не называли маленькое сводчатое помещение в глубинах «Обещания Каллиака» залом совещаний. Зал совещаний был другим местом, куда их созывал старый Хойон, где они встречались с ним и вливали в его уши все свои советы, где каждая их встреча начиналась с того, что они вставали в стилизованные позы вокруг трона Фракса, воспроизводя самую раннюю известную картину, изображающую, как вольный торговец Фракс передает приказы своим подчиненным. Это была еще не самая худшая из прихотей торговцев, и это еще было терпимо, пока Хойон был молод, здрав рассудком и по-прежнему полон стали, но по мере того, как он старел, совещания менялись, причем не в лучшую сторону. Так что теперь они встречались здесь, в маленькой комнате, где, как равные друг другу сослуживцы, говорили лишь правду. Ни один из распорядителей не привел с собой слуг, ни один не пользовался официальными приветствиями или ритуалами. Они все понимали, что флотилия нуждается в определенных традициях и церемониях, но время от времени она нуждалась и в этом.

— Мы уже добрались до последних? — спросил Халпандер. Он был распорядителем логистики и контролировал провизию, погрузку, выгрузку, снабжение экипажем, ремонтные работы. Ему не нравилось, когда что-то выбивалось из установленного порядка.

— Нам еще не поступил финальный отчет, но осталось недолго, — ответил Кьорг. Кьорг руководил посольским ведомством, расположенным на борту «Стрелы Магритты», и заведовал дипломатическими связями со всеми властями, с какими только нужно было иметь дело флотилии. Большая часть остальных распорядителей была о нем низкого мнения: будучи вольным торговцем, Хойон был сам себе руководителем и послом, поэтому Кьоргу оставалось только соблюдать формальности. Когда Хойон умер, Кьорг не продемонстрировал особого желания принять эстафету, и у него всегда имелся какой-нибудь делегат, которого он обвинял, если что-то шло не так. — Я дал Рахену задание получить авторизацию для того, чтобы мы могли их выследить, и он сказал, что докмейстеры дали отмашку и выделили нам клерка, чтобы все прошло гладко. По-моему, он послал вниз энсина, чтобы тот с ними покончил. Я уверен, что они справились.

Остальные стоявшие в кругу переглянулись.

— Нам надо получить полный задокументированный отчет о побеге, чтобы наказать виновных. И побыстрее.

Это был шелестящий голос распорядительницы Занти, чья кожа была так же бела, как ее одежда, а глаза столь же черны, как юбка и шаль. Серый шелковый шарф, окутывающий голову, выдавал очертания инфоячеек, которые рядами тянулись от уха до уха. Занти имела необычную способность по-настоящему нервировать большую часть распорядителей флотилии: она была холодна, безжалостна и безошибочно точна в своих расчетах, словно любой из логических механизмов, за которые она отвечала. Ее корабль, «Кортика», был самым новым во флотилии. Он добавился к ней семьдесят восемь лет назад, и все это время Занти умело создавала собственную агентуру и укрепляла свою сферу влияния. Никто не помнил, когда кто-то в последний раз достигал подобного влияния во флотилии лишь за счет собственных усилий.

— Я еще не приказывала эйдетор-савантам начинать процесс записи, — продолжала она, — и не буду этого делать, пока не буду уверена, что они запишут, как беглянок доставили домой, а их сообщников наказали.

Для иного человека, имеющего положение Занти, подобное заявление в подобном тоне было бы совершенно неподобающим, и то, что все остальные при этих словах просто уставились на стол или на свои руки, говорило о силе ее личности.

— Мы веками справлялись со своими обязанностями, и, как я полагаю, все об этом знают, — мягко вставил Гайт, когда молчание затянулось на несколько минут. — Это всего лишь прискорбное упущение, которое вскоре исчезнет, и на которое, я уверен, нам больше не следует тратить время. Возможно, напряженная ситуация, в которой мы оказались после смерти нашего старого торговца, заставляет нас думать, что подобные мелочи больше, чем они есть на самом деле?

Оглядываясь вокруг, он понял, что попал в цель. Они столько времени потратили на ненужные подробности побега, потому что никто не хотел выйти вперед и сказать то, для чего они здесь все собрались.

Гайт был мажордомом Хойона Фракса, смотрителем его покоев. Официально он, пожалуй, был наименее могущественным человеком в этой комнате, даже учитывая то, что старшинство у распорядителей флотилии было довольно расплывчатой вещью, по большей части зависящей от личности человека. Однако он был ближе к старику, чем любой из них. Так что, подумал он, эта роль принадлежит ему.

— Нам пора признать это, — сказал он. — Может быть, не все вы знаете, насколько глубоко это чувство, но я уже успел поговорить с каждым из вас и знаю, что все мы здесь чувствуем одно и то же.

Он смотрел, как они бросают взгляды друг на друга. Распорядители флотилии Фраксов были суровыми и закаленными людьми. Они занимали свои посты уже по меньшей мере десятки лет, многие могли припомнить смену торговца, а некоторые и двух. Они видели, как флотилия проходит сквозь варп-бури, радиацию и метеоритные штормы, совершает вылазки в дикий космос и запретные зоны Империума, попадает в засады пиратов и подвергается налетам ксеносов, сталкивается с интересами соперничающих вольных торговцев и редкими внутренними интригами.

Они даже вступали в передряги с имперскими губернаторами, Адептус и Инквизицией и выходили из них благодаря блефу, тайному сотрудничеству и обману, а как-то раз — даже с помощью убийства. Но маленькая замкнутая микрокультура флотилии порой оказывалась необычно чувствительной к определенным вещам. Например…

— Проблема наследования.

Неудивительно, что этот голос принадлежал Д'Лесте, человеку, с которым Гайт провел больше всего тайных разговоров. Коренастый мужчина с грубым красным лицом бандита из пивной и ловкими руками прирожденного хирурга, Д'Лесте руководил апотекарионом флотилии и был личным врачом Хойона Фракса.

— А если точнее, то проблема наследника.

За столом неуютно заерзали, но никто не стал возражать. Гайт не позволил бы этой теме всплыть, если бы не убедился заранее в том, что каждый присутствующий на встрече захочет выслушать предложения. Но они превзошли его ожидания.

— Фракс Младший. Варрон Фракс.

У Бехайи было худое подвижное лицо и тонкий голос, отчего она постоянно казалась нервной, даже когда просто думала вслух, как сейчас. Ее титул, согласно старым и причудливо сформулированным документам флотилии, звучал как «руководительница наличествующих коллективов и трудовой силы», но все называли ее проще — «распорядительница экипажа».

— Я думаю, у нас у всех было достаточно времени, чтобы сформировать о нем мнение.

Бехайя руководила сетью «друзей и корреспондентов», как флотилия называла своих шпионов и информаторов в крупнейших системах дюжины секторов. Технически это было обязанностью Кьорга, но Бехайя смогла его перехитрить и завладела его постом после того, как он не продемонстрировал ни хитрости, ни амбиции, чтобы его вернуть. К тому времени Хойона настигла последняя болезнь, и одной из первых вещей, которые Бехайя сделала при помощи новообретенных ресурсов, было составление досье на Варрона Фракса. Ни ей, ни другим распорядителям флотилии не понравилось то, что они выяснили.

— Этот человек бесполезен, — отважился Тразелли, руководитель вооруженных сил флотилии, снова озвучив мнение всего собрания. — Я не помню его ребенком, как, я полагаю, некоторые из вас помнят, но давайте будем честны, мы все слышали отчеты людей Бехайи. С тех пор, как этот прожигатель жизни расстался с отцом, он только и делал, что бездельничал и проматывал деньги. У него кишка тонка для этой роли. О, не сомневаюсь, он ее так набил, что живот отвис до колен, но все равно она тонка.

Это у Тразелли считалось за юмор. Остальные проигнорировали шутку.

— А я помню Варрона в детстве, — заметил Гайт. — Он покинул флотилию, когда ему было десять. Его отец решил, что для сына лучше будет вырасти на Гунарво. Тогда ходили разговоры о массовой миграции на близкие к нему миры в секторе Деюнофф, после того, как второй крестовый поход Хадекуро выбил оттуда орков. Полноценная имперская колонизация, эдикты о восстановлении, все это обещало большую прибыль для вольных торговцев, если вовремя пошевелиться. Хойон хотел гарантировать нам возможность проникнуть туда, если понадобится, поэтому он оставил там Варрона с матерью, чтобы мальчик вырос и заключил какие-нибудь хорошие контракты.

— Значит, он зря растратил свою жизнь, — резко сказала Занти. — Причем буквально.

Помимо всего прочего, она также занималась контрактами и коммерческими обязательствами флотилии, и если бы из сектора Деюнофф хоть что-то пришло, она бы об этом знала.

— Конечно, надо признать, что прошло целых сорок лет, — продолжал Гайт, как будто его не перебивали, — но я помню Варрона очень… пассивным мальчиком. Не то что бы ему недоставало мозгов, и ему, пожалуй, нравилось угождать отцу, но я внимательно наблюдал за ним и никогда не видел у него этот огонь в глазах. Никогда не видел, чтобы ему хотелось протянуть руку, схватить что-то и изменить.

— Он такой замкнутый в себе человечек, получается? — спросил Халпандер.

— Нет, ребенком он не был замкнут. На самом деле, я помню, как он не стеснялся пользоваться теми превосходными вещами, которыми мы его снабжали. Никаких угрызений совести по поводу стремления сделать свою жизнь как можно лучше.

— Это изменилось? — спросила Занти Бехайю.

— Нисколько, — ответила распорядительница экипажа. — По всем данным, он и его мать стали на Гунарво всеобщими любимцами. Прорыв в секторе Деюнофф так и не произошел, но Гунарво все равно стал процветающим миром. А Хойон постарался, чтобы Варрон и его мать с самого начала были очень хорошо обеспечены — он хотел, чтобы они пользовались популярностью и устроились именно так, как нужно. Печально, что мы так туда и не вернулись. Мы могли бы что-то изменить.

Занти взмахнула рукой, как будто могла физически отмести прочь не относящиеся к делу мысли.

— Так, значит, вопрос открыт, не так ли? — сказала она. — Он нам не нужен. Мы без торговца и по уши в дерьме, потому что наш будущий торговец — мелкий бесполезный бездельник, который собирается взойти на борт со всеми фаворитами, накопленными им за сорок лет сплошных развлечений.

Снова повисло задумчивое молчание.

— Мы не всегда были флотилией, — сказал Гайт, который часто слышал, как Хойон говорил об этом. — Мы были единственным маленьким кораблем. Потом их стало два, потом три, и как разрастался род Фракс, так увеличивалась флотилия. Но сколько раз мы говорили об этом? Сколькие из нас не лелеяли мечту, что наши внуки или правнуки станут распоряжаться не флотилией, но армадой? Ими командовали другие вольные торговцы. Разве хартия Фраксов не равна любой другой и не превосходит большую их часть?

— Я знаю, что гласит наша хартия, — сказал Кьорг, как будто все остальные не знали. — Может быть, Гайт, она и позволяет нам свысока глядеть на Империум, но она не позволит нам плюнуть ему в глаза. Вспомни те выбоины на «Бассаане»! Наши поездки обратно на Гидрафур — единственное время, когда мы действительно оказываемся под контролем Адептус. Мы не вправе выбирать, какие наследники нам нравятся, а какие нет. Хартия говорит, что…

— Спасибо, Кьорг, мы тебя поняли, — без особых церемоний оборвал его Д’Лесте. — Мы знаем, что это не лучший наследник. У нас уже раньше бывали плохие наследники. Иногда предоставляется возможность обойти их назначение, но в этот раз ее нет. Варрон не стар, поэтому не получится просто не выходить на связь, пока он не умрет, и свалить это на варп-бурю.

— Мы так делали? — спросил Халпандер.

— Наследование Сайтири Фракса после его брата Руккмана, 347.M37, — ответил Занти. — Флот успел достичь Гидрафура, только когда Сайтири уже умер. Наследницей стала его дочь Миэтта.

— Позволить Варрону все унаследовать и просто управлять им, как мы управляем… как мы руководим флотом в период временного отсутствия торговца — тоже не вариант, — сказал Д'Лесте. — Я не буду утомлять вас деталями, но это ясно вытекает из отчетов Бехайи, можете их прочитать. Он не такой человек, каким был Хойон, но при этом он и не безвольная кукла с кашей вместо мозгов. Он будет бороться с нами, если мы что-то затеем. Даже если мы сохраним контроль, флотилия, возможно, перестанет существовать в приемлемой для нас форме.

— Вы с Гайтом, похоже, довольно-таки уверены в том, что досконально понимаете всю эту проблему с наследованием, — сказал Кьорг, оценивающе глядя на Д'Лесте. — Если я скажу «Я думаю, у вас есть для нас ответ», не пожалею ли я об этом?

Д'Лесте и Гайт встретились взглядами, и у них обоих появилась одна и та же мысль. Нет больше смысла увиливать. Д'Лесте прикоснулся к амулету у горла, и освещение в комнате померкло, а с потолка с шипением опустилась голоклетка из тонкой проволоки. Она зависла в воздухе и соткала сеть из нитей света, из которой вырисовалась картина. Голографический пикт изображал голову молодого человека с бледными глазами мышиного цвета, впалыми щеками, родимым пятном, изгибающимся под углом рта. На краю изображения едва виднелся воротничок униформы энсина.

— Итак, — объявил Д'Лесте, — я бы хотел продолжить дискуссию. И вот, уважаемые коллеги, это наш субъект.

Переулок, в котором они оказались, был честоком. Это слово происходило от выражения «ЧО-сток», которое, в свою очередь, означало «сток человеческих отбросов».

Человеческими отбросами были сами люди — изгои, которые больше не могли работать в литейнях из-за возраста или травм, но пока что избегали патрулей Городской Чистоты, что преследовали непродуктивных граждан и изгоняли их на смерть в канализационных болотах. Отряд преследователей с топотом мчался по узкому переулку, и тени вокруг кишели прячущимися силуэтами, скользящими меж труб и пилонов — если обитатели честока видели оружие или униформу, они не думали, а бежали. Митрани, стиснув зубы, бежал за бойцами по скользкой слякоти и слышал, как позади разгораются потасовки: более храбрые изгои снова высовывались наружу и дрались за объедки и мусор, брошенный в спешке.

Под пеплом и теплой грязью скрывалось дно переулка — масса широких труб, не прикрытых даже решеткой, и Петрона с Митрани то и дело поскальзывались и спотыкались. Бойцы, обутые в сапоги с накладками и имевшие опыт перемещения по нижним уровням, вырвались вперед, и это значило, что они приближаются к добыче. Живот Митрани скрутило, когда он услышал впереди женский голос — молодой, с плачем выговаривающий молитвы и мольбы.

Переулок вдруг нырнул вниз, переходя в склон, и повернул под углом в девяносто пять градусов. Их добыча уже миновала поворот, и бойцы, смеясь и окликая друг друга, словно они искали какие-то сокровища, легко окружили ее. Петрона, ненамного отставая, соскользнул по пепельной слякоти и с лязгом приземлился на трубы, потом, выругавшись, опустился на одно колено, одновременно пытаясь не прикасаться к горячему металлу и достать из кобуры свой пистолет. Едва не врезавшийся в него Митрани увидел оружие и, не сдержавшись, прошептал «о нет».

— О да, клерк, — прорычал Петрона. Его глаза и зубы сверкали в красноватом свете. — Не думай, черт возьми, что хоть как-то сможешь этому помешать. А если помешаешь, то я тебя сам убью и скажу твоему сальному боссу, что в трущобах у кого-то вдруг оказался пистолет.

Одну женщину впереди схватили, и она с криком пинала бойцов по бронированным лодыжкам и кусала их руки в латных перчатках. Петрона поднялся на ноги и пошел к ней. Освещение было достаточно ярким, чтобы она его узнала. Митрани услышал вопль «Нильс! Нильс, умоляю, ты единственный из них…», а потом раздался резкий звук лазерного выстрела, и ее голос оборвался. Бойцы, которых, видимо, наконец начала беспокоить природа доставшейся им работы, позволили ее телу соскользнуть на дно переулка и подтащили вторую женщину.

Та, что грубо стиснула ее, как в тисках, тоже была женщиной. Под форменной банданой и очками для защиты от пепла ее лицо выглядело мрачным. Конкубина что-то тихо и отчаянно ей говорила. Наконец, когда они оказались одни в свободном кругу среди грязи, а женщина из стражи по-прежнему не отвечала, пленница смачно плюнула ей в лицо.

— Посмотри на меня, — сказал Петрона, подойдя к ним. Ни одна из них не пошевелилась. — Посмотри на меня, Аралье.

Она не подняла взгляд, даже когда он повторил, и тогда Петрона обошел ее сзади, приставил хеллпистолет к ее голове и нажал на спуск. Потом он шагнул в сторону, повернулся лицом к стене переулка и стоял так секунду, так сильно дрожа, что дуло пистолета лязгало об отделанный драгоценными камнями край кобуры, пока он пытался вернуть его на место. Он вытащил из сумки на бедре два тяжелых пластиковых свертка, мгновение повозился с ними, пытаясь открыть трясущимися руками, а потом уронил их и сделал бойцам короткий жест, чтобы они сами их подняли и развернули.

— Трупные мешки, — сказал он Митрани. — Обычай флотилии гласит, что их нужно сжечь на борту корабля, поэтому так их легче будет донести. За дело, вам дали приказ!

Последнюю фразу он рявкнул бойцам, которые стояли и смотрели на него. Через миг двое из них достали зазубренные боевые ножи и опустились на колени возле первого трупа.

— Одна из них знала тебя, — прошептал Митрани. — Я понял по ее голосу, ошибиться невозможно.

— Мы знали… друг друга. Она была подругой… моей матери, — голос Петроны был сухим. Ему пришлось сглотнуть и облизать губы, прежде чем закончить фразу.

— Тогда почему? — почти заорал Митрани, позабыв все мысли о сервисе и дипломатии. Он никогда, никогда не видел ничего подобного. — Почему ты их убил? Почему их надо резать на куски? Никто бы не узнал! Почему ты им не помог?

Внезапно Митрани оказался в положении полулежа на теплой смеси золы и шлаков и удивленно заморгал, чувствуя, что рот вдруг стал мокрым и болел. Его никогда раньше не били кулаком в лицо. Петрона мгновение постоял над ним, потом присел на корточки, чтобы пристально взглянуть в глаза дрожащему клерку.

— Потому что третьей из женщин, которые вошли в ту камеру на «Бассаане», была моя мать. Ты понимаешь? Моя мать. Она вошла туда с высоко поднятой головой. И я ничего не мог поделать, чтобы помочь ей. И если мне пришлось потерять собственную мать, потому что старый ублюдок наконец счел нужным сдохнуть, значит, никто, никто больше не попытается сбежать от своего долга. Понимаешь?

Он встал, отвернулся и снова закричал на бойцов, а Митрани перекатился на бок, кое-как поднялся на четвереньки, и его стало рвать. Сзади до него доносился звук ножей, распиливающих плоть.

— Думаешь, он справится? — спросил Гайт Д'Лесте, когда они покидали комнату, где прошла встреча.

Оба понимали, что это за вопрос. Гайт спрашивал, справится ли субъект с обманом. Вопрос, согласен ли он с ними сотрудничать, удивил бы обоих. Что думал субъект и что он мог решать, к делу не относилось. Но Д'Лесте не собирался гадать.

— Попытаться стоит, — сказал он, как говорил всегда, когда не был уверен, закончится ли попытка успехом. Взгляды, которыми они обменялись, выразили все, что требовалось: избранный круг прагматичных людей оценил свое положение и выбрал, как им представилось, единственный возможный вариант. Что тут еще было говорить?

Когда корабли начали вибрировать от энергии плазменных катушек, и между ними и доками прошла перекличка по воксу, они разошлись по своим постам. Халпандер встал на платиновый пьедестал, окруженный голоэкраном из зеленого хрусталя, на котором с быстротой бабочек порхали и вспыхивали фискальные и логистические алгоритмы. По традиции распорядитель логистики начинал каждое путешествие в окружении символов своего положения. Занти опустила свое тощее тело в глубокую, мягкую изнутри нишу связи, и порты на ее черепе заговорили с логистерами корабля и начали рассылать передачи, мелькающие в ее голове, как холодные белые молнии. Д'Лесте, у которого не осталось дел на жилых палубах «Обещания Каллиака», вернулся в свою каюту и начал планировать письмо магосу Диобанну. Он знал, что клика Механикус встанет на сторону флотилии, но магос был бы оскорблен, если бы все просто приняли это как должное. Нужно было следовать определенным формальностям.

Гайт остался на «Обещании» — единственный из заговорщиков, у которого не было своего места, закрепленного традицией или должностью. Однако была одна вещь, которую, по его мнению, подобало сейчас сделать. И тогда он спустился из комнаты переговоров по рампе, время от времени слегка отклоняясь от прямой или бессознательно меняя походку, так как гравитация корабля не до конца компенсировала его маневры. В то время как флотилия удалялась от Шексии к тому месту, где они должны были войти в варп, Гайт шел по длинному променаду, который шел вдоль хребта корабля, соединяя основания всех его шпилей туннелем из прозрачного, как хрусталь, бронестекла, укрепленного рядами резных рокритовых арок, подобных ребрам.

В средоточии высочайшего шпиля он сел на табурет из серо-розового мрамора, и гудящие аугметические дроны проанализировали его запах, генетический отпечаток, походку, ритм дыхания, волны, излучаемые мозгом. Удовлетворившись, они полетели перед ним по залу из холодной, ничем не украшенной стали, и выплюнули взятые ими образцы крови и дыхания в глаза и рот причудливой горгульи, встроенной в дальнюю стену зала. Испытание было пройдено, ужасные устройства в стенах не стали лишать Гайта жизни. Раздалось шипение — детали, доведенные до невообразимо малых погрешностей, скользнули друг поверх друга, и одна из стальных стен исчезла.

Гайт прошел вперед и встал на маленький квадрат черной стали, вделанный в пол, отполированный до зеркальной гладкости. Уверенным голосом он начал цитировать все клятвы верности, которые он принес роду Фракс, начавшиеся с десятого дня рождения и добавлявшиеся каждое десятилетие из той дюжины, что уже миновала с тех пор. Проговаривая ритуальные строки, он задавал себе вопрос, не слышны ли в его голосе сомнения, способны ли слушающие его машины понять, что планы заговорщиков растопчут все эти клятвы. Но если в его голосе что-то и слышалось, то машины либо не уловили это, либо не поняли. Автоматы в дальнем конце комнаты, созданные по образу великих личностей Первого крестового похода, чьи имена теперь никто не помнил, одновременно поклонились и произнесли его имя безжизненными голосами. Раздался треск энергии, пустотный щит опустился, и последняя стена разошлась в стороны, словно занавесь. После столь многочисленных испытаний и преград открывшееся пространство выглядело до смешного простым: маленький металлический уголок со столиком, накрытым слоем отполированного стекла.

Гайт слышал истории и слухи и знал, что они глупы. Ни мрачных рун проклятья, ни страниц из человеческой кожи или дурацких заклинаний для умиротворения духов мертвых. Лишь небольшая и простая обложка из ткани и кремовая бумага, каждая страница которой была исписана твердой опытной рукой профессионального писца. Разве могли какие-то украшения, которые способен вообразить себе человек, хотя бы на сотую долю воздать должное тому, что находилось внутри?

Книга хранилась в инертном газе, чья формула оберегала материал от разложения, для того же служило и стазисное поле, которое наполняло комнату, когда в ней не было посетителей. В дни активного применения этот документ обзавелся потертостями и заломами, но больше он не получит никаких повреждений. Между страницами была заложена тонкая проволока, и теоретически машина могла открыть любое место, какое только захотелось бы прочесть, но Гайт не помнил, использовалась ли когда-либо эта функция. У флотилии имелось множество перепечаток и копий, которые использовались день ото дня, и распорядители знали весь документ до последней буквы. Была лишь одна вещь, ради которой стоило приходить в эту комнату. Гайт наклонился и посмотрел на последнюю страницу книги, чистый лист плотной бумаги, на котором не было ничего, кроме трех отметин.

Наверху страницы, старинным шрифтом с едва узнаваемыми буквами, была выведена подпись Белеузы Фракс. А под ней…

…под ней — единственная буква, вписанная точно по центру страницы пятью красивыми, изящными взмахами пера, рассеченная, будто крест, буква «I».

А еще ниже — маленькая метка, пятнышко, точка на странице. Глядя на нее, Гайт, как всегда и случалось, почувствовал, словно воздух трясется вокруг него, становясь все плотнее и гуще, будто перед грозой.

Он оставался там почти час, склонившись над вместилищем хартии Фраксов и пристально созерцая страницу и двойную метку подписи на ней: букву I, означающую «Император», и единственную, впитавшуюся в бумагу каплю крови.

Глава четвёртая

Варрон Фракс, похоже, не хотел говорить о делах, но Домаса Дорел обнаружила, что это раздражает ее меньше ожидаемого.

Этим утром она встала пораньше и потратила на физические и ментальные упражнения на час больше, чем обычно. И на случай, если ничто другое не поможет, она спрятала в складках мантии маленькую фляжку сладко пахнущего ликера, глоток которого помог бы ей расслабиться, если понадобится. Но ей повезло: визит во владения Варрона предоставил ей именно такой отдых, в котором она нуждалась после девятнадцати тоскливых месяцев, проведенных в качестве младшего навигатора в паломническом флоте Адептус Министорум. Там ее окружали набожные мутантоненавистники, которые отказывались идти с ней на какой-либо контакт, когда могли, а когда не могли, то просто пялились на выпирающий участок ее лба и делали знак аквилы. Варрон же как будто почти не обращал внимания на ее гены, а в его доме было куда больше развлечений, чем в тесной камере на борту «Песни праведности».

Гигантский огороженный сад размером в половину самого поместья, где они сейчас прогуливались, был наглядным тому свидетельством, даже несмотря на то, что некоторые из его обитателей могли нервировать космического путешественника, непривычного к дикой природе.

— А теперь это, — сказал Варрон, — как раз такая вещь, для которой хартия придется весьма кстати. Взгляните-ка сюда.

— Я вижу очень интересную полоску вскопанной земли между двумя большими, довольно скучными деревьями, — ответила Домаса. Она чувствовала себя достаточно уверенно, чтобы шутить; в Варроне было что-то такое, от чего люди рядом с ним расслаблялись. Он весело засмеялся и отбросил с глаз прядь волос.

— Да, это только земля, Домаса. Но вот в чем дело. Изумрудные ходолистники — это те два дерева по сторонам — очень социальные растения. Они пытаются сотрудничать, когда чувствуют, что рядом растет еще один такой же. В результате переваривания добычи — помните пикты из их родной системы, которые я показывал? — у них образуются отходы, и они откачивают их наружу через корни. Осторожно! — это Черрик, один из сопровождающих Домасы, подошел поближе, чтобы взглянуть на ходолистник. — Видите, листья дрожат? Так высокоорганизованные млекопитающие Ставрона понимают, что надо отступить. Вы видели на пиктах, как они бросаются.

Домаса игриво погрозила Черрику пальцем, отчего тот покраснел под визором и сжал кулаки. Варрон сделал жест в сторону пустой земли.

— Вот, они заметили пустой участок и выкачивают туда истощенные гематические жидкости, которые не могут использовать, и угадайте, что использует тигранский иглофрукт?

— Использует, в смысле питается? Хм, может, это те… э… вещи, которые можно найти в истощенной гематической жидкости, э…

— Изумрудного ходолистника.

— Да, конечно, ни за что бы не догадалась.

Варрон снова рассмеялся.

— Иглофрукты поразительны. Я лично видел только один, не считая пиктов, и это было крошечное растеньице под стеклянным колпаком на ботанической выставке на Линье, три года тому назад. Потом, в прошлом месяце, я разорился на оригинал книги Евсевия Ривы о тигранской флоре. Вы бы видели, до каких размеров они могут дорасти. Конечно, существует масса всевозможных эдиктов о том, какие растения куда можно везти, и торговый контроль Империума довольно строг. Один из моих лучших агентов в субе Козия говорил, что больше не сможет присылать мне образцы этого вида, потому что весь регион закрыт из-за какого-то карантина. Но с семейной хартией, как видите… есть ли предел моим возможностям?

Он ухмыльнулся Домасе и хлопнул в ладоши.

— Почти готов! — отозвался позади них Рика. Домаса аж подпрыгнула. Рика был одним из ближайших вассалов Варрона и тяготел к тому же оптимистическому, оживленному настроению, что и его господин. В его голову по бокам были имплантированы вокс-приемники, и их рецепторные панели образовывали декоративные оборки, тянущиеся от его лица к задней части шеи. Домаса считала, что они неописуемо безвкусны, но Рика, очевидно, чрезвычайно ими гордился. Он успел поведать ей, что, когда Варрон получит хартию, он надеется обзавестись у какого-нибудь члена флотилии аугметическими мышцами, которые позволят двигать оборками вверх-вниз. Тогда Домаса вежливо улыбнулась, мысленно сгибаясь в три погибели от хохота.

— Слышите? Нам пора бы идти. У всех на руках карты? Вы отметили свои ставки? Точно все? — Варрон смотрел мимо Домасы на ее спутников, которые нервно переминались с ноги на ногу, непривычные к тому, что к ним напрямую обращался собеседник их госпожи. — Дрейдер несколько месяцев бегал за мной с просьбами устроить еще одну гонку, так что затягивать нельзя. Все готовы подняться в галерею? Рика, передай им, что надо доставить в галерею еще напитков, ладно? Колентин знает, что нам нравится.

До извилистых дорожек, что висели в воздухе, то там, то сям пересекая запутанный сад ужасов Варрона Фракса, с земли так просто было не добраться. Поэтому им пришлось ждать, пока сверху со звоном не спустится маленькая платформа на серебряных цепях и поднимет их к ближайшему мостику. Домаса схватилась за поручень, чтобы не упасть, и наконец воспользовалась возможностью поговорить о делах.

— Варрон, нам надо бы поговорить о хартии.

— Я жду этого с нетерпением, — перебил он. — Я знаю, это, наверное, выглядит так, словно я тут уклоняюсь от своих обязанностей. Когда я жил во флотилии, они старались сделать так, чтобы я постоянно слышал о том, что вырасту и стану вольным торговцем Варроном Фраксом.

— Хорошо. Но…

— Я отношусь к этому со всей серьезностью. Но разве вам не кажется, что я заслужил некоторую передышку, прежде чем приступлю к делу? Жизнь в этой странной флотилии — я не думаю, что она может сделать кого-то полноценной личностью. Накопление богатства ради богатства кажется мне глупостью. Думаю, я мог бы для чего-то использовать эти ресурсы. У вас есть сад, Домаса?

Она покачала головой и быстро продолжила, пока он не успел снова заговорить.

— Я знаю, что вы чувствуете себя на высоте, потому что хартия дает столько возможностей улучшить все это, — она обвела рукой сад, — но меня беспокоит, что вы слишком рано строите столько планов. Скажу честно, Варрон, вам придется как следует поразмыслить над своим наследованием.

Она привыкла вести разговоры подобного рода в наглухо запечатанных комнатах, проверенных на ауспики и шпионские жучки, окутанных приватными полями и заглушенных хором астропатов, который не дал бы пробиться туда ни ясновидению, ни колдовству. Но она гордилась своей способностью приспосабливаться.

— Вы имеете в виду поездку на Гидрафур? Не думаю, что у меня возникнут проблемы, я доберусь туда вовремя. В любом случае, церемония же не начнется без меня, не правда ли?

Варрон шагнул на пол висящей в воздухе галереи, которая змеилась через сад, и протянул руку. Удивленно помедлив мгновение, Домаса взяла ее. Он даже не дернулся, и это ее впечатлило — как у большинства Навис Нобилите, ее тело отличалось от нормы не только варп-оком во лбу, и на обеих руках у нее было всего по три длинных пальца. Это была единственная странность ее внешности, которая ее по-настоящему беспокоила, поскольку все остальное скрывали одеяния, а большинство навигаторов не обращали на них внимания.

— Нет, я имела в виду не поездку, — ответила она, оглядываясь. Как и все высокородные торговцы Гунарво, Варрон владел поместьем, вырубленным в стене ущелья над шлюзом Астерин, и сейчас оно нависало над ними. Но его сад тянулся на километры и километры берега канала — неопрятный простор оранжерей и ребристых куполов снаружи, масса буйной растительности внутри, причем вся без исключения враждебная. Дальше находились купола с тщательно рассчитанными климатическими условиями для опасной флоры с более экзотических миров, осмотра которой Домаса надеялась избежать — ходить по воздушным тропам над хищной зеленью основных садов для нее было более чем достаточно.

Некоторые растения внизу начинали шевелиться — садовники стимулировали их атакующие реакции ароматическими спреями, электромагнитными тенями, мелкой ритмичной вибрацией в земле. Гуща ходолистника, мимо которой они прошли, содрогалась, и края листьев размером с блюдо с глухим звяканьем бились друг о друга.

— Значит, законы? Не могу себе представить, чтобы Арбитрес создали мне какие-то проблемы. Никто мне не говорил о том, что такое может случиться. Рика, все готовы? Готов ли Дрейдер?

— Он скачет, как щенок, Варрон. Последние два часа он то забегает в сад, то выбегает. Он всем рассказал, что разведывает маршрут для бегунов, докладывает им обо всем и дает небольшие подсказки. Они подыгрывают. Он чувствует себя прекрасно.

— Вы позволяете ему вот так вот носиться по саду? — спросила Домаса. Любопытство оказалось сильнее, чем раздражение. Семьи навигаторов очень отличались по динамике от основной части человечества, и она никак не могла понять, в чем смысл сентиментальности по отношению к детям, но все равно находила ее интересной.

— Дрейдеру семь, — ответил Варрон, — и этого более чем достаточно, чтобы знать, как ориентироваться в южном крыле. Все растения здесь — пассивные охотники, поэтому, пока он держится подальше от них, он в безопасности. Садовники не пустят его в те места, с которыми он сам не справится. Помните, однажды этот сад будет принадлежать ему. Ему нужно начинать, пока он юн. Мне было двадцать, когда я открыл для себя хищные растения.

— Кстати говоря о наследовании, Варрон…

— Да, Арбитрес. Я видел последнюю передачу должности, когда отец получил хартию. Там была какая-то церемония с генералом.

— Арбитр-генерал Акте.

— Да, похоже на то. Мы ему писали?

Они шагнули на борт маленькой подвижной площадки, немногим отличающейся от простой плоской платформы, которая парила вдоль края галереи. Она полетела к южному концу сада. Обзорные галереи были сплошь набиты болтающими друг с другом зрителями, и слышался стук барабанов.

— Он уже не на Гидрафуре. Арбитрес меняются чаще, чем вольные торговцы. Сейчас на планете командуют четыре генерала-арбитра. Один майоре и трое сеньорис. Но нет, проблема не в них.

— Понятно, — Варрон помахал стройной женщине в желтом, которая несла сквозь толпу извивающегося маленького мальчика. — Ксана! Давай, иди к нам на площадку.

Ксана и Домаса обменялись холодными взглядами — жена Варрона не обладала столь же открытым нравом, как ее муж, и держалась в стороне от навигатора с самого ее прибытия. Мальчик, Дрейдер, не обратил на нее внимания, хотя, когда он увидел ее впервые, заплакал и пожаловался, что она «холодная как лед». Домаса тогда пожала плечами и постаралась с тех пор его избегать. Пребывание рядом с навигаторами влияло на людей по-разному, и это все, что можно было сказать.

Теперь, когда Варрон наклонился к мальчику, восторженно рассказывающему о «разведке», которую он провел, а Ксана улыбалась им обоим и добавляла детали, о которых Дрейдер в своем возбуждении забыл, Домаса решила, что в ближайшее время точно не заставит Варрона сконцентрироваться на делах. Она снова стала смотреть вниз, в сад.

Десять атлетов, восемь мужчин и две женщины, вышли из комнат подготовки и встали неровной линией. Перед ними вверх-вниз скакал распорядитель забега, одетый в блестящий костюм с достаточно мощными встроенными суспензорами, чтобы он мог танцевать на кончиках пальцев и странным образом кувыркаться через голову, словно в замедленной съемке. Волосы бегунов были выкрашены в цвета их облегающих гимнастических униформ — коротких и блестящих одеяний, заканчивающихся на локтях и коленях. Они бежали на месте, готовые к сигналу.

Домаса лениво подумала, сколько подобных зрелищ разыгрывается сегодня по всему Империума. Навигаторы, как правило, быстро пресыщались развлечениями, и Домасе было забавно наблюдать за тем, как веселились их ценители в тех местах, куда она попадала. Как ни утомительно, но очень часто «элитные развлечения» сводились к тому, чтобы криками подбадривать людей, пытающихся убить друг друга. Однако эти атлеты, судя по всему, были добровольцами, и маршрут проходил только по тем частям сада, преодолеть которые было сложно, но не смертельно опасно.

Бегунов приветствовали аплодисментами, как и Дрейдера, когда отец поднял его на плечи, чтобы он мог дать сигнал к старту. Домаса вытащила из рукава карту со своей ставкой. Ничего не зная об участниках, она выбрала оранжевого и черного, как наиболее близких к красно-коричнево-черным цветам дома Дорел. Оранжевый был мужчина с толстой шеей, пышной гривой волос и кожей цвета кофеина со сливками, что несколько контрастировало с цветом его униформы. Черный же был стройный, гибкий, как змея, молодой человек, который сейчас как раз заканчивал разминку, принимая такие позы, что некоторые зрительницы погрузились в задумчивое молчание.

Домаса была готова сделать непомерно большую ставку — как правило, в подобных ситуациях этот способ помогал завоевать расположение хозяина. Она немного удивилась, узнав, что в этом нет нужды. От нее ожидалось лишь вручить небольшой сувенир тому, на кого она поставила, в случае, если тот дойдет до финиша. Что ж, к этому она тоже была подготовлена. Еще один старый трюк: приносить на подобные собрания разнообразные яркие украшения и безделушки, по сути, являющиеся расходным материалом для раздачи в качестве подарков, если это могло как-то улучшить ситуацию. Домаса не очень чутко воспринимала физическую красоту, прожив всю жизнь среди навигаторов, чей внешний вид по большей части варьировал от странного до уродливого. Однако, глядя на заканчивающего упражнения бегуна в черном, она подумала, что, возможно, подойти к нему поближе и повесить ему на шею нитку самоцветов будет не так уж сложно.

Тут Дрейдер вдруг выбросил обе руки в воздух и прокричал «Вперед!». Барабаны мощно грохнули, и Домаса вцепилась в перила, когда платформа метнулась вперед, не отставая от бегунов.

Прошло полчаса, прежде чем все они стали спускаться из галереи: молодые зрители со смехом торопились вперед, более спокойные шли позади с напитками в руках. Маленький сын Варрона был с шестью дошедшими до финиша бегунами — он ехал на плечах самого высокого из них, болтал ногами и радостно вопил. Домаса шла немного позади самых медленных зрителей, сохраняя величавую осанку и спрятав в длинных рукавах скромно заложенные за спину руки. Когда к ней приблизился Черрик, первым делом она заметила на его лице отвращение. Она бросила на него предупреждающий взгляд, и ему хватило ума понизить голос, когда он наконец поравнялся с ней.

— Никто не погиб! И на что же все тогда ставили? Мы угодили в какой-то детский сад, леди! Что дальше, может, мы будем делать друг другу гирлянды из цветов?

— Нет, никто не погиб. Я по ошибке попыталась заговорить с нашим хозяином так, как будто кто-то должен умереть, и он посмотрел на меня вот так и сказал: «Я, знаете ли, не дикарь». Но это было неплохое развлечение, и оно привело нашего хозяина в отличное настроение, и поэтому я не желаю слышать, как ты разговариваешь таким тоном, Черрик, пока нас кто-то может слышать. И ты, и все в твоей команде. Мне все равно, по какому поводу, в следующий раз за такое вам будет, по меньшей мере, порка.

Несмотря на яд в своих словах, она говорила легким голосом дружеской беседы, так что любой, стоявший дальше чем в двух метрах от нее, подумал бы, что она рассказывает о впечатлившем ее моменте забега.

— Вообще, чтобы напомнить тебе о дипломатичности и о том, что мы должны стоять для нашего хозяина на переднем плане, я, пожалуй, возьму тебя с собой, чтобы встретиться с бегунами. Давай, налепи на себя улыбку, ради меня.

Улыбка, судя по всему, была за пределами возможностей Черрика — он обходился дружелюбными кивками в адрес людей, мимо которых они проходили. В это время Домаса молча мечтала, чтобы у нее было не слишком мало пальцев, а слишком много — так проще было бы считать дни до нового задания, где он бы не таскался за ней.

У стартовой линии ждали медики Варрона, но никто из бегунов не получил серьезных травм. У женщины в зеленом на бедрах и лодыжках виднелись следы от жалящих усиков хлыстника, который она не успела перепрыгнуть, и теперь жилы на ее шее вздувались, как веревки, пока медсестра вытаскивала маленькие обломки шипов и брызгала на раны стерилизующим спреем. Мужчина в ослепительном серебристом костюме и с такими же волосами недооценил, насколько далеко дотягивается ползучий резолист, и один из побегов стремительно схватил его за щиколотку. Когда остальные атлеты пробежали мимо, на помощь пришли садовники, но к тому времени покрытые роговыми пластинами щитки успели вывернуть стопу под жутким углом. Теперь он сидел и стоически наблюдал, как бинтуют его распухший голеностоп.

Вдали, у дверей сада, на скамье сидел гибкий молодой человек в черном, чью карточку выбрала Домаса. Его окружали медсестры и зрители, желающие скорейшего выздоровления — все до одной женщины. Домаса не видела, что такое с ним произошло, но выглядело это не так уж серьезно. С другой стороны от ворот ухаживали за ранами дошедших до финиша — победитель, мужчина в синем, был единственным, кто полностью уцелел.

Варрон с женой и сыном сидели вокруг последнего из недошедших до финиша. Это был коренастый мужчина средних лет с землистым лицом и в ярко-белой одежде, который превозмогал остатки дрожи, вызванной соком жгучего мха, все еще пятнающего его руки и босые стопы. Когда бегуны пересекали мост над прудом в центре сада, им нужно было примерно полминуты задерживать дыхание, преодолевая облако снотворной пыльцы. Бегун в белом был единственным, который по ошибке сделал вдох, пошатнулся и упал на четвереньки в жгучий мох. Дрейдер сидел перед ним, скрестив ноги, и с расширившимися глазами глядел, как руки и ноги мужчины подскакивают и дрожат. По какой-то причине эти движения напомнили Домасе, как содрогался ходолистник, когда они подошли к нему слишком близко.

— Домаса! — воскликнул Варрон, когда они подошли ближе. — А я думал, куда вы пропали! Надеюсь, вам понравился забег. На этих людей стоит посмотреть, не так ли? Этот человек — Аэто, один из тренеров в цитадели Вайтрок, что на шлюзе Эскарпин, там тренируют офицеров СПО, — Варрон ухмыльнулся дергающемуся Аэто, чья ответная улыбка выглядела несколько натужной. — Сожалею, что твоим коллегам из корпуса пришлось следовать за тобой пешком. Надеюсь, мы сможем организовать для них зрительскую платформу, если ты явишься в следующий раз, — Варрон спохватился и рассмеялся. — Что я говорю? Мы же отправляемся в путешествие, не правда ли? Как глупо с моей стороны.

Вместо того, чтобы выразить согласие, Домаса наградила Аэто царственным кивком.

— Ваша гонка определенно произвела впечатление на Черрика, главу моей свиты, — сказала она. — Он утверждает, что никогда не видел ничего подобного.

Оба заявления технически были правдой, подумала она. Хорошо бы знать, как в этот момент выглядело лицо Черрика.

— Варрон, роль классического, помешанного на бизнесе, скачущего с мира на мир торгового представителя — вовсе не та, которую мне нравится играть во время… — она моргнула, услышав, как ужаленная женщина позади них вскрикнула от боли, — …подобных радостных событий, однако мне действительно хотелось бы продолжить тот разговор, что мы начали до забега. Есть некоторые вещи, о которых вам следует поразмыслить.

Варрон с убедительным видом кивнул и ободряюще похлопал Аэто по плечу.

— Может быть, Черрик подождет здесь и обсудит с Аэто лучшие моменты забега по саду? — милым голосом предложила Домаса, без особых церемоний уводя Варрона от остальных гостей.

— Вы будете навигатором моего корабля? — внезапно спросил Варрон, застав ее врасплох.

— Я… нет. Нет, я слишком неопытна, чтобы брать на себя ответственность за столь важное путешествие.

Эта фраза прозвучала, как слова какого-то несчастного новичка, хотя она и не собиралась создавать такое впечатление. Но если притворная беспомощность могла сделать Варрона менее настороженным, то она готова сыграть эту карту.

— Я здесь ради вас, Варрон, ради того, чтобы помогать вам и давать советы, и чтобы гарантировать помощь своей семьи. За вами присматривает целых три дома Навис Нобилите, а также их соратники и друзья, Варрон. Не сомневайтесь, ваш корабль будет вести самый острый глаз, какой мы только можем предоставить.

— Три дома? Я думал, вы говорили лишь о себе и своих помощниках.

Варрон оглянулся, чтобы посмотреть, чем занят его сын, и Домаса начала быстро рыться в памяти, припоминая, что она могла такого сказать, чему сейчас ни в коем случае нельзя противоречить. Ее предупредили о смене задания всего за несколько часов, она покинула пилигримский корабль, не попрощавшись, и была слишком занята тем, как сюда добраться, чтобы как следует поработать над своей историей.

— Варрон, есть много людей, которые хотят, чтобы эта хартия перешла из рук в руки как по маслу, — сказала она, прежде чем он успел заметить ее раздумья. — Моя собственная семья, равно как Крассимал и Йимора. Не буду притворяться, что наши дома так уж сильно выделяются на общем фоне, особенно в сравнении с такими родами, как ваш, однако мы прилагаем все усилия ради вас, чтобы…

— В самом деле?

Теперь она полностью завладела его вниманием. Варрон не был глуп, напомнила она себе, хотя и мог казаться таковым.

— В чем конкретно мне нужно помогать? Я предполагал, что такой мелочи, как десятитысячелетняя традиция, будет достаточно.

Семья Домасы зародилась еще до того, как хоть кто-то по фамилии Фракс когда-либо слышал о хартии, и выжила в токсичной среде политики Навис Нобилите благодаря тому, что никогда, никогда ни о чем не предполагала заранее. О да, Варрон был щенком. Но щенков можно дрессировать, если не проявлять к ним излишнюю сентиментальность. Теперь как бы это так сформулировать…

— Класс космоплавателей — один из древнейших в Империуме, — сказала она, помедлив. — Навигаторы, вольные торговцы, офицеры Имперского флота, эксплораторы и другие. К сожалению, все больше распространяется обычай выдавать хартии низкого уровня и так называемые «дикие патенты», что создает породу неискушенных людей, которые толком не понимают, на какие затеи идут. Однако я верю, что ядро изначальной странствующей аристократии Империума по-прежнему существует. Мы продолжаем существовать, потому что мы… понимаем. У нас есть ценности, такие, как традиция. Преемственность. Порядок. Мы верим, что именно так и следует жить, — она цитировала один из уроков своего дяди тех времен, когда он был ее наставником, еще в сегментуме Соляр. — Наследование этой хартии важно для нас хотя бы из-за этих ценностей, это вопрос принципа. Вы хотите, чтобы вам передали ее на Гидрафуре, и, разумеется, вы имеете на это полное право, и именно поэтому мы на вашей стороне. Моя семья, мои помощники и я.

Варрон пристально смотрел на нее. Позади слышались крики и аплодисменты: началась вторая стадия представления, и над колючими кактусами и шипастыми деревьями прыгали, кружились и скакали акробаты. Наверху появлялись разноцветные бумажные фонари, подвешенные на тонкой проволоке, и снова послышался стук барабана — легкий и быстрый, чтобы гости могли хлопать ему в такт. Домаса и Варрон снова углубились в сад, где освещение стало более тусклым. Когда они достигли места, где растения начали шелестеть при их приближении, Варрон остановился и снова повернулся к Домасе.

— Я, как вы знаете, не совершенно наивен, — сказал он. — Я член Коммерческой палаты Гунарво и, к тому же, будущий вольный торговец. Вы, видит Император, сами мне это уже неоднократно говорили. Так что давайте начистоту. Вы весь вечер отчаянно хотели поговорить со мной о делах, а теперь молчите. Что вы мне недоговариваете?

Сзади раздался крик — акробат проделал что-то невероятное. А может, упал на голову и умер. Домасе было все равно. Она наблюдала за выражением лица Варрона.

— Появилось еще одно требование наследства.

Варрон моргнул раз, другой, потом уставился назад, на веселящихся людей. Домаса смотрела в другую сторону, куда меньше доверяя разнообразным — пятьсот шестьдесят восемь видов, так он хвастался — хищным растениям, чем Варрон.

— Невозможно, — наконец сказал он.

— Если вы так думаете, — ответила Домаса, — подождите еще денек, и до вас дойдет сообщение об этом. Это коммюнике Адептус, заверенное командным участком Арбитрес на Гидрафуре. Флотилия отправится на поклон к тому из Арбитрес, которого назначат руководить церемонией, как это и предполагается. Но при этом они собираются заявить, что есть другой, лучший претендент на хартию, который и должен стать новым вольным торговцем Фраксом вместо вас.

— Невозможно, — в голосе Варрона не было гнева, только неверие. — Какими идиотами надо быть, чтобы думать, что кто-то другой может просто прийти и получить хартию? Арбитрес руководят наследованием именно для того, чтобы такого не случалось.

— Хартия остается в семье Фраксов, Варрон. Это все. Как вы думаете, что происходит, когда ее оспаривает какой-либо иной наследник? Именно поэтому в ход процедуры были добавлены Арбитрес. Если есть другой человек, годящийся в наследники, то именно они решают, кто из них должен все получить.

— Да. Ну, видимо, так и выходит. Я никогда не выяснял, как именно происходит наследование, когда наследников более одного, Домаса, потому что наследник — это я. Первый и единственный.

Голос Варрона стал настолько громким, что кендранское перистое дерево неподалеку застонало, пытаясь выбросить еще незрелые споры в направлении шума. Домаса бросила тревожный взгляд назад, и Варрон глубоко вдохнул, снова приводя себя в равновесие.

Наконец, Домаса заговорила:

— Может быть, вы и были единственным наследником, Варрон, но вам придется поменять свои представления. Вам придется очень сильно изменить свое отношение к идее, что можно просто протянуть руку и взять хартию. Теперь я скажу это снова. Некоторые люди, обладающие большим могуществом, считают, что вы полноправный наследник, чьи притязания следует защищать. Они обнаружили это коммюнике и сделали так, чтобы я встретилась с вами, дала знать, что мы на вашей стороне, и убедилась в том, что вы готовы к путешествию. Вам бросит вызов другой сын Хойона. Ваш сводный брат. Петрона Фракс.

Глава пятая

На долгом извилистом пути от Шексии к Гидрафуру имматериум вихрился и волновался. Не настолько, чтобы это представляло опасность, но распорядители флотилии вообще не любили рисковать, поэтому возле огромной пустой системы Антозир Проксима, среди прекрасных и безжизненных гирлянд газовых облаков, флотилия вышла из варпа и остановилась на отдых. Как всегда, пока корабли стягивались, пересекая окраины Антозира, между ними струился вокс-траффик, а то и пролетал время от времени челнок — те, у кого были поручения или груз, который нужно было срочно доставить на другое судно, пользовались преимуществом свободного передвижения в реальном космосе.

На «Бассаан» с «Рассвета Прозерпины» прибыл челнок с двумя бригадами поваров и забойщиков и полным трюмом откормленных на просторных пастбищных палубах вердибыков, предназначенных для кухонь «Бассаана». Восемь из этих поваров недавно уже посещали «Бассаан» и пробыли там один день непосредственно перед тем, как флотилия вошла в варп на окраинах Шексии, и поэтому они стали мишенью для флагманского энсина Нильса Петроны, который ждал, скрываясь в тенях огромного камбуза. Перед его униформы был испачкан рвотой, а правая рука крепко сжимала рукоять тычкового кинжала.

Двумя часами ранее он осмотрел затуманенным, расплывчатым взглядом оружейную стойку в своей роскошной каюте, решил, что слишком плохо себя чувствует, чтобы пользоваться огнестрельным оружием, и едва не потерял равновесие, когда попытался на пробу взмахнуть своей положенной по рангу абордажной саблей. Использовать кинжал было наименее рискованно, промахнуться им сложнее. Петрона понимал, что его зрение все больше портится, поэтому он, в любом случае, вряд ли смог бы воспользоваться пистолетом.

Все началось на ужине, где собралось около двух дюжин членов флотилии, все примерно того же возраста, что и Петрона, включая нескольких его друзей. Ужин устраивал старшина-интендант Генш.

Генш, этот тщеславный ублюдок-отравитель с маленькой блондинистой бородкой, которой он так гордился. Петрона стиснул рукоять кинжала с такой силой, что руку закололо. Он слышал голос этого человека у себя в голове — влажный, самодовольный, как будто он говорил с полным ртом сливок.

— Почему я вас всех сюда пригласил? — спросил он. — Разве это не очевидно?

«Нет», — ответила пара голосов. Немногие из них знали его лично.

— Вышла новая директива от распорядителей флотилии, устраивать подобные собрания. Начальница экипажа Бехайя с энтузиазмом отнеслась к этой идее.

«Чушь», — согласились они позже, пока ели. Об этом стало бы известно и другим.

— Во флотилии скоро появится новый вольный торговец, — сказал Генш, — и благослови Император торговца Варрона! Пришла пора нам всем собираться вместе, как товарищи по экипажу, как братья и сестры, — добавил он, потягивая напиток. — Нам надо, чтобы каждая душа на нашем флоте знала, что она — часть братства, единой команды…

Тогда Петрона сразу понял, что это ложь, хотя он пока не думал, что и Генш считает это ложью. И все эти волнующие, подогреваемые вином разговоры о золотых годах торговца Варрона, которые вскоре последовали за речью Генша, только вызывали в памяти лицо матери, и оно беспрестанно парило перед внутренним взором Петроны. Он не осмеливался проявить гнев во время ужина, но потом, когда он возвращался в свои покои, ему попалась пара палубных матросов, которых он не знал. Он прорычал, что те якобы неподобающе на него посмотрели. Его друзья схватили и удерживали одного из них, в то время как Петрона набросился на второго, и когда он, наконец, вернулся в свою комнату, костяшки его пальцев были содраны и кровоточили, а в голове гудело от усталости. Обычно после того, как он заканчивал вечер подобным образом, возникало ощущение мира и покоя, но на этот раз подобных чувств не было. Впрочем, учитывая, в каком состоянии пребывали его мысли с той встречи в шексийском переулке, ночь, проведенная во сне без сновидений, была достаточной наградой.

Мясо вердибыка в котле полыхнуло, повара засмеялись и захлопали в ладоши при виде вспышки желтого пламени. Петрона, волоча ноги, брел между двумя мусоропроводами, но тут его колени подогнулись, острие кинжала заскрежетало об одну из труб, и он повалился. Он лежал ничком в тесном пространстве, чувствуя, как бурлит желудок — последняя пища вышла из него два часа назад, но желчь все равно подступала к горлу каждые несколько минут. Глаза, казалось, горели как угли, и неважно, сколько он их ни зажмуривал или массировал веки, они никак не могли прослезиться и немного облегчить страдания.

Утром, проснувшись в таком состоянии, Петрона сразу понял, что виновен в этом Генш. Когда он с трудом выбрался из кровати, а в горле забулькала рвота, он, превозмогая рези в животе и головную боль — как будто позади глаз крутился острый шип — осознал, что это было сделано намеренно. Ренджилл, его давняя подруга с тех самых пор, как они вместе играли на изукрашенных палубах-садах «Обещания Каллиака», которая сидела рядом с ним на ужине у Генша, лежала на пороге собственной каюты и билась в конвульсиях. Ее рот и подбородок тоже были испачканы желчью, но смешанной с кровью и слизью, и когда Петрона подковылял к ней, кровь начала сочиться также из ее ушей и ноздрей.

Старший энсин Омья привалился к стене позади нее и плакал от боли, которая сгибала его пополам. Симпатичная темноволосая Атис пыталась помочь ему подняться. За ужином Омья сидел напротив Петроны и спорил с ним о достоинствах вин, а также помогал держать приятеля того невезучего матроса, пока Петрона срывал на нем гнев. Позади Атис распростерлась какая-то фигура, в которой Петрона с трудом узнал Ниммонда. Они с ним любили боксировать, пока оба не свалятся от изнеможения, и вместе выучили странный мелодичный диалект низкого готика, на котором говорят на Спаэтер Реликсас, чтобы читать воодушевляющие поэмы его воинствующих жрецов. Они даже цитировали их наизусть за ужином, с грохотом сталкивая оловянные кубки и выкрикивая строки. Петрона опознал Ниммонда по зализанным назад длинным волосам и широкому золотому поясу, который тот выиграл за мастерство в стрельбе — но не мог узнать его искаженное лицо, залитое кровью, с мышцами, разодравшими кожу и скрутившимися с такой силой, что они оторвались от костей.

То, что окружало его сейчас, как будто аккомпанировало этим мрачным воспоминаниям — в мусоропроводы скидывали кровавые ошметки и кости, и их грохот эхом отражался от металлических стен. От лязга Петрона вышел из полубессознательного состояния и набрался достаточно сил, чтобы подняться. Однако он все еще с трудом держал равновесие и постоянно кренился вперед. Но эта пауза сыграла ему на руку, потому что впереди он увидел расхаживающего вокруг чанов с приправами усатого старшего стюарда, который подавал им тот ужин. Отравленный ужин.

Петрона с дикими глазами выскочил из ниши и побежал. Кухонный персонал с визгами разбегался с его пути. В жарком тумане он увидел, как стюард повернулся, его глаза расширились, и он попятился. Острие тычкового кинжала пробило его униформу, но нанесло лишь неглубокий порез от бедра до плеча. Он взвыл и схватил Петрону за руку, но энсин продолжал неуклюже колоть его, метя в лицо и глаза.

Петрона услышал голос, надтреснутый, безумный голос, который снова и снова выкрикивал одно и то же, и когда он увидел, что рот стюарда шевелится, пытаясь ответить, то понял, что это был его собственный вопль. Когда он остановился, чтобы сделать болезненный вдох, то осознал, что кричал «Твоя жизнь за Генша! Твоя жизнь за Генша!»

Стюард со стоном ударился о высокий разделочный стол и осел на пол. Внезапная вспышка жаркой текучей боли в животе заставила Петрону согнуться пополам, вскрикнуть и опуститься на одно колено. Когда она ослабела, он воткнул острие кинжала в пол, оперся на него и посмотрел стюарду прямо в глаза.

— Генш… старшина Генш… я отведу вас к нему! Мы не знали! Не знали! Пожалуйста! Я не желаю вам зла, сэр, вы же знаете! Я был рад вам, я был счастлив, что такой прекрасный молодой человек… — стюард сглотнул и схватился за рану, рассекающую его торс, — …такой прекрасный офицер приглашен…

— Ты отравил меня, — Петрона знал, что его речь звучит невнятно, но времени замедлиться и попытаться говорить разборчивее не было. В этом наверняка были замешаны многие из них, и всех их надо выследить и найти. — Вы все отравители. Ренджилл и бедный Ниммонд. Почему Ниммонд? Кто отравил…

— Нет, нет, не мы! Еда и праздники — это наше… наше призвание!

Стюард тараторил, выставив руки перед собой. Петрона смутно осознал, почему никто не приближается: тем, кто ничего не знал о ядах, казалось, что он чем-то болен. Лучше уж пусть он зарежет их коллегу, чем подходить к нему и рисковать заразиться, ведь правила внутреннего карантина флотилии были безжалостны. Он отвел руку назад, и стюард завопил:

— Нет! Нас выгнали из кухни, человек в красной мантии, это он! Он никогда не ест! Человек в красной мантии и врач торговца! Они пришли со своими людьми и…

Петрона позволил себе упасть под собственной тяжестью, точно нацелив кинжал в глаз стюарда. Оружие вошло прямо в цель, человек содрогнулся и умер. На секунду привалившись к трупу, Петрона оттолкнулся и с трудом выпрямился. Перед его тающим, пульсирующим зрением возникло размытое пятно серой униформы.

— Генш.

На миг Петрона ощутил радость, ему едва не захотелось вознести благодарственную молитву тому чуду, благодаря которому его злейший враг оказался здесь. Но он был в смятении. Были и другие? Врач торговца, Д'Лесте, уродливый мужчина, которого Петрона видел лишь раз или два, и человек в красном, который никогда не ест, это должен быть… Вдруг Петрона ясно увидел все как есть.

— Вот последний. Спаси нас свет Терры, глядите, что он натворил! Хорошо, что мы нашли тебя, Петрона. Когда мы услышали, что ты сорвался, мы боялись худшего, — пятно, которое было Геншем, повернулось к неразличимым массам позади. — Надо его повалить, связать и отобрать этот гроксорез. Повезло еще, что мы не спали, он, кажется, прикончил только одного.

Вот в чем была фишка тычкового кинжала, как уже узнал Петрона: им можно было убить, просто упав вперед и таким образом вложив в удар всю свою массу. Он сделал неровный шаг, потом еще один, и потом, когда кто-то начал говорить «Все в порядке, сэр», он рухнул, выставив руку вперед. Раздался изумленный выдох Генша, и под весом Петроны они оба повалились на пол. На них обрушился каскад криков и воплей толпы вокруг.

— Двоих, — удовлетворенно прохрипел Петрона в лицо Генша. И хотя он успел ощутить, как сильные руки хватают его за руки и волосы, он погрузился в глубокий обморок и уже не чувствовал, как его оттаскивают от тела умирающего офицера.

— Так откуда взялось это чертово встречное требование?

Обычно совещания-инструктажи старших по званию Адептус Арбитрес следовали традиционному детальному протоколу, поэтому, когда Шире Кальпурнии понадобилось быстро добраться до сути проблемы, она устроила менее официальную и более открытую встречу подальше от залов собраний вокруг башни арбитра-майоре. Те Арбитрес, которые успешно пользовались преимуществами более свободной и прямолинейной обстановки, как правило, становились теми, кто попадал в растущий личный штат Кальпурнии. Те же, кого такая среда возмущала или побуждала к небрежности в работе, быстро и эффективно удалялись на другие места. Сейчас в ее небольших покоях находились трое членов персонала, которым она более всего доверяла и которые нравились ей больше всех: личный помощник Куланн, седой арбитратор Одамо и Амри, сообразительная претор-когнатис, которая отличилась в прошлом году, во время процессов Анстоха.

— Мы получили его с коммюнике, высланном астропатами флотилии из системы Шексия и повторно отправленном из Антозир Проксима. Авторизация — «Занти», это одна из распорядителей флотилии. Шексия и Антозир Проксима — следующие друг за другом пункты на пути к Гидрафуру из приграничных секторов, где скончался старик. Отметки времени на посланиях говорят о том, что флотилия движется быстро.

Опершись на стол у двери Кальпурнии, претор-когнатис Амри крутила в пальцах инфопланшет, но отбарабанила доклад, не сверяясь с ним.

— Быстро? Торопятся, значит?

Это сказал Кайл Одамо, эдил-сеньорис с тяжелым подбородком, тридцать два года прослуживший в ударных бригадах арбитраторов, включая восемь на крейсере-перехватчике Арбитрес, до тех пор, пока несчастный случай на корабле не лишил его обеих ног. Аугметика недостаточно хорошо прижилась, чтобы вернуть его в полную боевую кондицию, но, переведенный на планетарную службу, он по-прежнему интересовался космическими полетами.

— Я не так уж много знаю о том направлении из первых рук, но слышал, что там достаточно легко быстро проскочить. Им придется полегче, чем тому, другому бедолаге. Там порой поднимается жуткое волнение из-за колодца, проходящего мимо Кнейпа и прямо из центра галактики.

— Этого мы точно знать не можем, — ответила Амри, подбросив и поймав планшет. — В общем-то, это сообщение — все, что мы от них получили. Информаторов во флотилии у нас нет. Вокруг по-настоящему древних торговцев разрастаются целые замкнутые сообщества, так что бесполезно и пытаться пропихнуть туда своего человека или завербовать одного из них. Я бы сказала, это практически невозможно. Если не будет на то воля Императора, — благочестиво добавила она.

— Но у кого-то же есть свой человек, — сказала Кальпурния. Она была без брони, в простой рабочей одежде, и сидела, скрестив ноги, на мягком мате перед книжным шкафом. — Мы это знаем, потому что мониторим окружение Варрона, по крайней мере, так мне говорит Куланн. Куланн?

— Да, мэм. Как и сказал арбитр Одамо, между Гунарво и нами есть волнение, и чтобы послать туда коммюнике от главнокомандующего, понадобилось несколько попыток. Но, тем не менее, флотилия, может, и не торопится, но наследник, этот Варрон Фракс, несется, как богохульник с подпаленной задницей. Его посетила представительница дома навигаторов Дорел, и через двенадцать часов он уже свалил из системы. Потратил довольно много денег, чтобы спешно раздобыть корабль. Больше, чем он мог себе позволить по нашим прикидкам, хотя не то что бы он сильно обеднел.

— В этом как-то замешан дом Дорел? — спросила Кальпурния. По опыту она знала, что очень немногое из того, что делали Навис Нобилите, являлось именно тем, чем казалось изначально.

— Этого я не знаю, мэм, — Куланн был единственным, кто продолжал называть ее «мэм» на частных собраниях — ему, похоже, сложно было избавиться от этой привычки. — Но мы знаем, что некоторые запросы на ускоренный выход из системы, когда они покидали Гунарво, были оплачены не самим Фраксом. Один из астропатов, движущихся с ними, входит в сеть осведомителей командующего участком, поэтому у нас есть пара соображений насчет того, что он нам смог прислать. Деньги поступили из казны транспортного синдиката, имеющего связи с домом Йимора, не Дорел. Были и другие деньги, которые перемещались по финансовым домам в доках Гунарво. Тамошний Дом Правосудия только начинает выводить их на чистую воду, но похоже на то, что они платили взятки, чтобы дать зеленый свет «Ганн-Люктису» — это их корабль — чтобы он выбрался из системы и вошел в варп так скоро, как только возможно. В астропатических журналах Гунарво нет записей ни о каких официальных коммюнике касательно встречных требований.

— И я полагаю, что мы не рассказали им это сами? — спросила Кальпурния. — Конечно же, нет.

— Нет, — подтвердил Одамо. — Я воспользовался вашей делегацией, чтобы затребовать подтверждение этому. Наши собственные залы Астропатики точно ничего такого не посылали, и ректор Ведьминого Курятника говорит то же самое. Ой, — добавил он.

— Вот именно, ой, — сказала Кальпурния. — Я уже объясняла, что думаю по этому поводу. Пожалуйста, используйте одно из более уважительных названий.

Она перевела взгляд на Амри.

— Итак… Что там со встречным требованием?

— Сожалею, но по-моему, на данный момент мы знаем о нем ровно столько, сколько было озвучено на этом собрании, и нам придется ждать, чтобы выяснить что-то еще. Чем хартия старше, тем больше держатели стремятся спрятать их от глаз любых Адептус.

— И тем не менее, — вставила Кальпурния, — я хотела, чтобы мы прошерстили всю доступную информацию. И как у нас с этим?

Амри посмотрела на планшет и постучала по клавише.

— Передачи были отправлены всем лидерам Арбитрес из списка, который я вам дала, а вторичный список сейчас у криптомехаников арбитра-майоре, которые готовят его к отправке, — она повернулась к остальным. — Чтоб вы были в курсе, первичный список — это главы всех целевых групп и участков на всех мирах и маршрутах патрулирования, с которыми, по нашим сведениям, флотилия вела какие-то дела на протяжении последних тридцати лет. Вторичный список — это набор их возможных, но неподтвержденных остановок. Мы запрашиваем у них всех какие-либо записи или наблюдения, которые могут пролить свет на то, кто такой этот новый загадочный претендент на наследство и какую силу имеют его притязания на хартию.

— Что нам нужно, — сказал Одамо наполовину самому себе, — так это как-то заставить этих людей поделиться с нами своими записями. Если бы они поставляли нам информацию о всех событиях и переменах, которые могли бы влиять на хартию…

— Я полагаю, что подобное существует, — сказала Кальпурния. — В сегментуме Ультима было несколько крупных вольных торговцев, чьи хартии содержали требование сотрудничать с инспекторами и архивариусами. К несчастью, это условие, как правило, должно наличествовать в хартии с самого ее создания.

— Если у нас есть право руководить передачей хартии, мэм… — начал Куланн, но Кальпурния сразу покачала головой.

— Руководить передачей — и только. Мы можем применить свою власть, чтобы хартией Фраксов завладел правомочный наследник, а если неясно, кто таковым является, то мы можем рассмотреть это дело, вынести решение и осуществить его. И это все.

— В этом-то все и дело, — сказала Амри. — Именно те аспекты старых хартий, из-за которых они такие ценные — древность, традиция, высокий юридический статус — делают взаимодействие с ними очень сложным. И в них практически невозможно внести поправки. Я не думаю, что кто-то когда-либо хотя бы думал о том, чтобы изменить любую из по-настоящему древних хартий.

— Чья подпись стоит на самых древних хартиях? — спросила Кальпурния, и вопрос надолго повис в воздухе. Для гражданина Империума, подданного Императора, поклоняющегося Ему у алтарей Адептус Министорум, подобная идея была просто немыслимой. Как можно решиться на такое — переписать и исказить слова, начертанные и заверенные богом, ходящим среди людей?

Кальпурния наблюдала, как та же мысль появляется в сознании остальных: Одамо прикрыл глаза, Амри глядела в пол, а Куланн даже дрожал. Она хорошо понимала, что они чувствуют. Ей удалось сконцентрироваться на деталях церемониала наследования только потому, что она старалась не думать о природе этой хартии. Когда она позволяла себе мысли о ней, то ощущала почти физическое давление и чувствовала себя слишком маленькой, слишком незрелой для этого.

Но долг есть долг, и заканчивается он только со смертью. Она подняла кувшин, заново наполнила свой стакан водой, долила остальным и взяла свой инфопланшет.

— Что ж, — сказала она, — каковы бы не были частности претендентов и их дел, факт состоит в том, что нам придется устроить слушание, а не церемонию передачи прав. Так что давайте к нему готовиться.

— Бесполезно, если он…

Тьма.

— …думать, что ему удастся…

Тьма.

— …отри, что ты делаешь, я не зна…

Тьма. Момент боли. Тьма.

— …думал, это лучше всего, магос. Но доктор Д'Лесте, сэр, я должен сказать вам, что коды…

На этот раз она пришла чуть медленнее, но все же…

…тьма.

— Сэр. С…

Медленно наливается расплывчатый свет. Что-то вставлено ему в рот. Нужно освободить его, нужно…

— Боги, ну он и дергается! Иди сюда! Мне плевать, просто иди сюда, держи маленького ублюдка! Хватай его, за руку хватай!

Расплывчатые движения в расплывчатом свете. Давление опускается на чувствительные мышцы и кожу. Боль. Надо убрать давление.

— Откуда у него такая силища, погляди на него! К черту, зови Д'Лесте! Нет, приведи магоса. Да, нарушь его треклятый покой! Живо! И дай-ка мне тот шприц…

Невероятно холодный укол в тумане чистой боли.

Тьма.

Сны, впервые за долгое время. Недобрые сны. Он бродит по палубам и залам, снова став ребенком, вокруг мертвые тела с кожей, сочащейся кровью, они раскиданы по полу и сгрудились в арках и туннелях. Голос матери эхом отдается по кораблю. Она поет колыбельную, но при этом пытается не расплакаться. Слышать ее больно.

Тьма.

Свет. На сей раз не размытый. Белый вогнутый потолок и фигуры где-то далеко в высоте, что смотрят на него сверху вниз. Он узнает лица, которые видел на корабельных смотрах и собраниях офицеров. Он знает, что в них есть что-то важное, что было так ясно, так ясно до того, как начали меняться свет и тьма, до того, как пришли сны и боль.

Но боль все еще осталась. Его мозг как будто дрейфует в странной, потусторонней купели боли.

Густо-красное в ногах постели. Трудно различить. Он знает, что бил кого-то ножом. Выжили ли эти люди? Не могли. Умерли ли они и пришли сказать ему, что они мертвы? Наверняка. Сейчас он мыслит лишь искаженной, лихорадочной логикой, и решает, что это — единственное возможное объяснение.

— Ты меня слышишь? Ты понимаешь меня?

Голос странно ритмичный, чудесно теплый и мягкий, но при этом бездушный, словно голос актера, который способен воспроизводить все нюансы человеческой речи, но не верит ни в один из них.

— Энсин Петрона, ты меня понимаешь?

Густо-красная мантия со необычным золотым геометрическим узором по краю, состоящим из знаков, которые ему незнакомы. Стальная цепь на шее. А над шеей — лицо, лицо из бледной плоти и блестящего металла, с одним-единственным глазом с красным ободком…

— К нему возвращается мышление, — говорит голос этого лица. Петрона мечется, и кто-то снова хватает его за руки. — Усыпите его. Еще день отдыха, и мы посмотрим, готов ли он встретиться с нами.

Тьма.

Преподобный Симова хмурился, когда вошел в двери вместе с другими священниками. Каждый из них по очереди прикасался амулетом, висящим на шее, к стопам мраморной статуи Императора, вделанной в дальнюю стену. Как и во многих других покоях Министорума, она была специально установлена не в самом центре, чтобы Император наблюдал за всей комнатой, а не просто смотрел прямо вперед из-за кресла епарха. Миновав статую, священники целовали аквилу, вышитую на конце молитвенного плата епарха. В настоящий момент она была зеленой на синем фоне — цвета, которые носило духовенство, отмечая дождливый сезон Гидрафура и конец года.

Прошло четыре минуты, прежде чем все закончили и опустились на колени перед своими сиденьями, повторяя краткое благословение, читаемое епархом на высоком готике. Потом они встали, расселись по местам и стали ждать, пока их господин не поделится тем, что у него на уме.

— Нет, это не касается текущего столкновения преподобного Симовы с законом, — сказал епарх Базле, вызвав почтительные шепотки удивления у всех, кроме того, кого он назвал. — Хотя ты, брат, возможно, можешь назвать примерный срок, который займет это дело?

— Им уже немного осталось, — ответил Симова со всем возможным достоинством. — Арбитр, которого назначили главным, очевидно, хочет доказать свою пригодность этой женщине, Кальпурнии, и, похоже, считает, что лучший способ сделать это — подвергнуть Адептус Министорум и его священников всевозможным бессмысленным юридическим проволочкам. Их настоящая цель — та преступная ячейка, лидеров которой мы наказывали.

— Или, если точнее, лидера. У тебя в клетке был только один, не правда ли?

— Да, один, — ответил Симова, ощетинившись изнутри. Старые фафанские клетки были заново введены по настоянию епарха, но если с ними что-то шло не так, то в этом, конечно же, был виноват один Симова. Но он знал, что лучше ему не пытаться защищаться на глазах у всех остальных клириков. Он подождет и выступит в свою защиту в другой раз. Однако епарх, судя по всему, не собирался просто так уходить с этой темы.

— Дело, которое я хочу с вами обсудить, имеет большую важность. Оно достаточно важно, чтобы вы все отменили свои послеполуденные дела. Помимо прочего, оно должно привлечь к Собору определенное внимание со стороны других Адептус. В особенности, — Базле снова повернул свою красивую голову с угловатым профилем к Симове, — оно навлечет на нас внимание имперского закона. Также это дело будет включать в себя вопросы закона, как церковного, так и мирского, поэтому я должен сказать, Симова, что это особенно неподходящее время для того, чтобы один из моих старших экзегеторов ломал копья с Арбитрес.

— Я не под судом, ваше высокопреосвященство, — ответил Симова, слегка покраснев. — Претор-импримис Дастром ясно выразился по этому поводу. Расследуется проникновение вражеских агентов в строительство и охрану клеток. Те их аспекты, которые не касаются меня самого, — добавил он через миг, понимая, что именно он технически являлся руководителем всей этой работы. Высокомерный Дастром не делал секрета из того факта, что считает Симову, по крайней мере, отчасти виновным. — Но я уверен в своих силах, и что бы ни встало на моем пути, я преодолею это, ибо знаю, что со мной Император, — он снова сел, чувствуя себя немного лучше. — Ваше высокопреосвященство, должен сказать, что я испытываю любопытство по поводу этого важного дела, которое вы желаете с нами обсудить.

Глубоко посаженные глаза епарха еще мгновение не отрывались от Симовы, пока он тоже не решил, что пора переходить к другой теме.

— Брат Паломас, озвучь, пожалуйста, список последних добавлений к реликварию нашего Собора.

Невысокий человек в простой коричневой рясе в дальнем конце полукруга начал зачитывать свиток.

— Две гильзы из пистолета святого Чокави Тамарского, полученные в качестве десятины из епископата Чиганд. Они дожидаются своего сосуда-реликвария, который завтра, на закатной мессе в часовне Колокола, будет благословлять демипатер Ушисте. Пузырек с почвой из посадочной площадки, где приняли мученичество четыре епископа фаэльских. Его подлинность подтверждена палатой Пронатус, которую вы наделили полномочиями в конце прошлого года, ваше высокопреосвященство. Корабль с ним вчера вышел из варпа на краю Гидрафура. Он должен прибыть сюда в течение недели. И наконец, преподобный Барагрий прислал с Исказа-Мару весть, что он отыскал почти все фрагменты черепа сестры Элиды Полусвятой. Я так понимаю, что он собирается вернуться сюда, как только сможет.

— Прекрасно, и благодарю тебя за эту последнюю новость, брат. Наши сестры из ордена Священной Розы будут рады узнать, что реликвия одной из их числа уже на пути в их обитель. И я, конечно же, передаю собранию извинения почтенного Барагрия. Хотя вы все знаете, что он отсутствует, поскольку задерживается на выполнении моего задания. Очевидно, на Исказа-Мару оказались определенные фракции, не желавшие, чтобы с их мира увезли столь ценную реликвию. Но на все есть своя причина, друзья мои и братья, и нам следовало бы поразмыслить над деяниями нашего брата под иным солнцем, дабы они напомнили нам, что служение божеству порой бывает суровым и временами должно быть безжалостным, если мы хотим, чтоб наша вера расправила крылья и воздвигла свои шпили. Я знаю, я уже говорил с вами о своем желании сделать Гидрафур ярчайшим маяком имперской веры во всех близлежащих секторах. Сотни миров, миллиарды душ, все они смотрят на нас, а мы отражаем на них свет Императора подобно тому, как Луна сияет на святую Терру светом солнца. Я хочу, чтобы стены Собора стенали под весом трофеев Экклезиархии и реликвиями святейших из святых. И я говорю, что Император улыбнется нам в столь благочестивом устремлении.

Ага, подумал Симова. Так вот почему Базле отвлекся, чтобы рассказать о Барагрии. Это было не отвлечение, а подготовка. Значит, им придется чем-то заняться.

— Пусть никто и никогда не скажет, — продолжил Базле, — что я увидел возможность прославить мой Собор и моего Императора и отвернулся от нее. У нас есть шанс завладеть чудесной реликвией того времени, когда сам Император обратил глаза свои на Гидрафур, освободить ее из тюрьмы беззакония и вознести ее в Собор, где ей и место. Частица истинной жизни Императора, которая сделает нашу веру крепкой, как сталь. Нечто, благодаря чему мы встанем во главе армии верующих, пилигримов, священников и крестоносцев, как всегда и должно было быть.

Священники заерзали на сиденьях, переглядываясь, но сам Базле снова пристально поглядел на Симову.

— Мы не будем взимать эту реликвию как десятину. Ее принесет сюда не война за веру и не сила оружия. Что бы мы ни требовали от нашей епархии, этого она нам позволить не может. Нет, мы обретем ее через тебя, Симова, тебя и твою палату. Прямо сейчас, к самому нашему порогу, на Гидрафур везут драгоценнейшую реликвию, и всеведущий Император счел нужным восстановить ее владельцев друг против друга. Они предстанут перед Адептус и попытаются сделать так, чтобы Арбитрес нарекли их полноправными владельцами реликвии, как будто у нее может быть какой-то полноправный владелец, кроме слуг самого Императора — Адептус Министорум. Вот для чего мы здесь собрались — чтобы составить план. Кюре Симова?

Симова хотел было сложить руки на груди, защищаясь, и начать спорить, но тут понял, что Базле больше не обвиняет его, но поручает ему задание. Он заново прокрутил у себя в голове слова епарха и заморгал. Великая реликвия, за которую нужно сразиться посредством закона. Важность этой новой задачи обрушилась на него с такой силой, что он едва не ахнул.

На один жуткий миг ему показалось, что он не может ничего сказать. А потом, как не раз случалось во время многодневных дебатов в этом зале, его разум защелкал, стремительно приходя в движение.

— Я начну, — сказал он, — с изложения в общих чертах писаний понтифика-милитанта Оргоса Арнка, касающихся права Адептус Министорум вступить во владение любым объектом, персоной или территорией, которые соответствуют определению священной реликвии. Мы будем считать таковым определение, изначально рассмотренное в трудах экклезиарха Чиганна IV и формализованное Четыре тысячи восемьдесят вторым Конклавом Экклезиархии. Также нам нужно обратиться к Восьмому Духовному эдикту Терры и его положениям, подразумеваемым для столкновений религиозного и светского закона. В сегментуме Пацификус существует более дюжины недавних и актуальных прецедентов. И я полагаю, ваше высокопреосвященство, что мне также следует затронуть послания исповедника Люзаро Сириусского, которые, в соответствии с совещаниями епархов Соляр в M38, считаются каноническими для действий Экклезиархии в тех случаях, когда она вынуждена изымать священные предметы у других подданных Империума посредством грубой силы.

С разрешения епарха он поднялся, потом закрыл глаза и сделал несколько вдохов и выдохов, чтобы привести свой голос в нужное состояние и разложить закон по полочкам в голове. Именно это приводило Симову в восторг, как немногое другое: он почти что мог увидеть мысленным взором сеть связанных друг с другом доводов и возражений, длинные тексты и декреты религиозного закона, формирующие созвездия и паутины долга и послушания.

Он открыл глаза и начал говорить. Они слушали, они задавали вопросы, они дискутировали, а желтый свет гидрафурского солнца снаружи потихоньку переходил в долгую, прохладную, дождливую ночь.

То, что было так просто и ослепительно ясно, когда Нильс Петрона убивал старшину Генша, теперь стало непонятно.

Это знание возвращалось к нему со временем, по мере того, как лечение справлялось с судорогами и болью, и мышление переставало походить на попытки собрать растекающееся масло руками. Он ясно вспомнил осознание: зачистка флотилии простиралась куда глубже, чем он думал, и он и все его друзья были приговорены к смерти по какой-то тайной традиции, о которой командующие и распорядители никому не рассказывали. Не то чтобы таких традиций было так уж мало.

Тогда озарение ударило по нему, словно молот, и все, о чем он мог думать — ответный удар, который бы забрал вместе с ним столько врагов, сколько возможно. Там, где был он и его друзья, осталась пустота, и он должен был сделать эту пустоту чуть больше, оставить такой шрам, чтобы распорядители еще долго его помнили.

Но он больше не думал, что все обстоит именно так. Он больше не знал, что происходит и почему. Он по-прежнему понимал, что происходит что-то необычное — обрывки воспоминаний о том, что он слышал в кухне и апотекарионе, намекали на это. Но теперь он мог оглядеться вокруг роскошного кресла, в которое его перенесли с больничной койки. В воздухе над его правым плечом беззвучно парил диагностор (его создали из серебра и цветного стекла в форме красивой бабочки — пережиток увлечения насекомыми, которым старый Хойон переболел несколько десятков лет назад), вокруг сплетались тонкие трубки и провода, которые питали его истерзанные мышцы и укрепляли его плоть. Он не мог поверить, что о нем столь усердно заботятся лишь для того, чтобы повторно предать его смерти. Если он настолько ценен для распорядителей флотилии, это дает ему власть. Когда-нибудь у него снова появится возможность навредить им.

Как раз в то утро (если в белизне его палаты вообще бывали утра) Петрона обнаружил, что обрел достаточно сил, чтобы снова сжимать руки в кулаки. Они были слабы и разжимались всего через несколько мгновений, но когда он их сжимал, то различал последние красноватые следы на костяшках, оставшиеся с того времени, когда он побил палубного матроса. От этого он чувствовал себя лучше. Он даже начал ухмыляться своему открытию, но потом понял, что кто-то наверняка за ним следит. Поэтому он не прекратил улыбаться, но делал это уже про себя — спрятал ухмылку внутрь, словно маленький горячий уголек, и стал ждать своего времени.

Глава шестая

Проблемы у них появились с самого начала путешествия.

Гунарво находился на краю пояса имматериума, где круглый год бушевали вихри и разрывные течения, который тянулся вдоль цепочки миров, исходящей из скопления Наконечник Стрелы. Чтобы точно предвидеть и улавливать эти волны, нужен был умелый навигатор, и большая часть судов, покидающих систему, просто брала с собой дополнительные припасы и десять недель тащилась по реальному космосу, чтобы войти в варп там, где условия были спокойнее. Навигатор, которого союзники Домасы в доме Йимора выделили для корабля Варрона, был достаточно сильным и умелым, чтобы даже сама Домаса чувствовала к нему почтение, но все равно ему понадобилось три попытки, чтобы правильным образом проникнуть в эти течения. Те подхватили их с Гунарво и понесли в более спокойные варп-потоки, где они смогли бы лечь на другой галс и проложить курс на Гидрафур.

Ксана Фракс путешествовала меж звездами ровно три раза за всю жизнь, и считала, что ей в этом повезло. Не только потому, что так ей сказал муж. Хотя она и помнила, как он однажды вечером, до их первого путешествия, подобрал горстку камешков со дна реки у шлюза Астерин и протянул ей. «Если дно реки — это все, кто родился на всем этом мире за последние сто лет, — сказал он, — тогда эта горсть — те из них, кому когда-либо удастся взглянуть на Гунарво и увидеть, как он парит в космосе, не говоря уже о тех, скольким когда-либо придется увидеть с высоты иной мир. Люди, которые никогда не путешествуют между мирами, никогда не думают об этом, а люди, которые путешествуют, воспринимают это как само собой разумеющееся. Но как же это чудесно, любимая моя — взглянуть на иной мир вдали от твоего собственного и вкусить его воздух. Ты еще увидишь».

Ксана ему тогда поверила и до сих пор помнила, чего она удостоилась. Однако она должна была удостоиться еще большего. Она повторяла себе, что после столь долгого предвкушения она покидает Гунарво женой будущего вольного торговца, и вернется — если это когда-либо произойдет — принцессой со своей флотилией, за которой стоит наследие десяти тысяч лет. Варрон как-то рассказал ей, что хартии подписывал и скреплял печатью сам Император, и хотя она тогда подумала, что он преувеличивает, она также была уверена, что вскоре найдет судьбу, уготованную ей Императором.

Одна в прекрасном салоне, среди синих бархатных драпировок, подушек и подбитой пурпуром мебели из эбенового дерева с золотом, она снова сказала себе, что ей не о чем беспокоиться, что нет никаких причин, чтобы ее нервы были столь напряжены, а руки тянулись сплетать и расплетать пальцы. Ей даже пришлось надеть перчатки из тонкого голубого шелка, когда кожа между пальцев стала красной и заныла.

Но причины тревожиться были. И их было много. Варрон тогда с улыбкой сказал, что они в хороших руках, что Дорел и Йимора и все остальные — достойные союзники, которые понимают, как важно, чтобы хартия досталась ему. Он показал ей письма от первого контролера — самого губернатора Гунарво, назначенного Империумом — который должен был помочь им доказать право Варрона на наследование. Когда они уезжали, к ним присоединилась другая делегация, представители Имперского Администратума с печатями субсекторального префекта с Барьятина-II. Лидер делегации, надменный человек в официальной мантии с высоким вычурным воротником, сказал ей, что Администратум с удовольствием поделится своими ресурсами «ради наследования Фраксов и его упорядоченного и правильного разрешения». После этого они особо не разговаривали с ней, и это ее не удивляло. Она знала, что большинство новых друзей Варрона думают о ней: жена этого наследничка — просто символ его статуса, она ничего не знает об Империуме за пределами семейного поместья и должна только стоять на почтительном расстоянии и добродушно улыбаться, что бы ни делал ее муж.

Но Ксана Фракс была дочерью гильдейского купца с Гунарво и сестрой двух докторов-законников, заседающих в планетарном Конгрессе Избранных. Она видела многое, а подозревала еще больше.

На столе рядом с ней стояло блюдо мяса с приправами, но у нее не было аппетита. Нервы отняли его. Она сняла обувь, осторожно прокралась к спальному алькову и тихо отвела занавесь в сторону. Дрейдер все еще спал, спокойнее, чем тогда, когда они пытались войти в варп, и он дергался и плакал во сне. Ксана подавила желание подоткнуть ему одеяло — в комнате было достаточно тепло, и она не хотела его разбудить. Она вернула занавесь на место.

Что она видела, так это то, как Домаса Дорел разговаривала с ее мужем: либо с искусственной грубоватостью, как будто она была более близким другом, чем имела право себя считать, либо с наигранной однообразной веселостью, как будто она пыталась изобразить уважение к Варрону, которого явно не чувствовала. И это острое, стальное, расчетливое выражение никогда не покидало ее глаза. Ксана ждала от Домасы какой-то реакции, когда та испугала ее сына — и не дождалась. Выражение ее глаз, когда она наблюдала на их первой встрече, как Ксана успокаивает расплакавшегося ребенка, было холодным и пренебрежительным.

Она знала, что люди первого контролера устраивают тайные встречи с делегацией Администратума. Она ходила по палубам в поисках тех немногих способов отвлечься, которые предоставлял корабль — там была маленькая библиотека, лестница-променад у подножия башни мостика, ряды идолов Бога-Машины, выстроившиеся вдоль залов, ведущих к инженариуму — и снова и снова встречала их, эти маленькие группы, повернувшиеся к ней спины, тихие голоса. Они распадались, когда она подходила, осыпали ее радостными приветствиями, а потом молча ждали, пока она не уйдет. Она знала, что по коридору между их покоями день и ночь снуют посыльные, специальные курьеры, натренированные Администратумом, которые прошли гипноподготовку и не помнили ничего из того, что они слышали и повторяли. Она знала, что они с Варроном и офицерами «Ганн-Люктиса» обедают за полупустым столом, потому что все остальные находятся на частных встречах в каютах, куда не допускают даже персонал корабля.

Она знала, что люди первого контролера хотели получить копию текста хартии и возмущались, что Варрон им ее не предоставил. Она подозревала, что они ищут способ исказить эти слова, потому что достаточно много знала о мечтах, питаемых контролером насчет Гунарво. Когда он смотрел на хартию сквозь призму амбиций, было естественно пытаться привязать ее к своему миру вместо Гидрафура.

Она знала, что Магал, адепт-пролегис, второй по старшинству в делегации Администратума, уже пытается уговорить Варрона присоединить к флотилии корабль под хартией Администратума. У этого корабля был бы капитан, назначенный Магалом или его начальством, и его отношения с остальной флотилией регулировались бы контрактом. Он бы собирал десятину, ресурсы и информацию с имперских миров, посещаемых флотилией, а адепты Администратума в его экипаже имели бы голос при прокладывании ее маршрута. А взамен — субсидии и торговые преимущества по всему субсектору. Ксана вполне могла представить, что они планируют: устроить Варрона на теплое уютное местечко, на регулярные рейсы по маршрутам, уже контролируемым Адмнистратумом, использовать его хартию, чтобы усыплять бдительность Арбитрес, использовать его самого, чтобы он исследовал дикий космос к югу от Гунарво, где префект отчаянно желал снова распространить владычество и десятину Империума.

И навигатор. Даже воспоминание о ее бледном лице и жестоких, каких-то лихорадочных глазах пробирало Ксану холодом. Она не знала и не хотела догадываться, чего может хотеть Домаса Дорел, но не думала, что ее желания ограничиваются тем, чтобы приручить вольного торговца и гонять его в нужный субсектор или на определенный мир. Она так совсем не думала.

— Эта любопытная зверушка, жена, еще даст нам жизни, помяните мое слово, — сказал Черрик, взвешивая в руках хеллган.

— С чего ты взял?

Если бы они все еще находились на Гунарво, Домаса просто отмахнулась бы от его замечания, но сейчас, хотя путешествие еще только начиналось, ей было тревожно. В варпе была скверная болтанка, и как навигатор, она понимала, насколько это плохо и чем это может быть чревато для их путешествия. Она пыталась избавиться от этой мысли: человек, который вел корабль, был куда более высококвалифицированным, чем она, а у нее были другие приоритеты. Она была той рукой, которую этот разношерстный синдикат держал на пульсе всего, что происходило вокруг Варрона, и ей нужно сконцентрироваться именно на этом.

Но, учитывая, что мельком улавливал ее третий глаз, говоря ей о том, что происходит за обшивкой корабля, она чувствовала, что это будет нелегко.

— Она мне не нравится. Вообще не нравится. У нее такой пакостный, крысячий, подозрительный вид. Зуб даю, она уже все для себя запланировала и хочет забрать хартию себе. Все сходится, а? И вы ей не нравитесь, — ухмыльнулся Черрик.

— Я думаю, что понимаю, почему. Она достаточно сообразительна, чтобы не доверять мне, и, как мне кажется, она представляет, что я хочу от ее мужа, — пожала плечами Домаса. — Плюс к тому, я пугаю ее сопляка, поэтому, наверное, она меня и недолюбливает. Это довольно мило с ее стороны. Ты проверил лаз?

— Что?

— Проход. Вдоль потолка всего этого коридора должен тянуться узкий проход, — голос Домасы замедлился и стал ледяным, как будто она разговаривала с идиотом. — Так. Ты. Проверил. Его?

Черрик уставился в потолок, пытаясь придумать, что бы такого умного сказать в ответ. Они оба стояли в начале центрального технического коридора, проходящего через нижние палубы «Ганн-Люктиса». Домаса провела полдня, запоминая их карты: было бы неосмотрительно ходить по кораблю, держа при себе чертежи, которых у нее быть не должно. Она терпеливо ждала, пока Черрик бормотал что-то в вокс, и смотрела, как двое вооруженных людей торопливо спускаются к ним по лестничному колодцу. Она раздобыла ключ-амулет, на который реагировала практически любая запирающая пластина на корабле, и когда она направила его на люк наверху, раздалась лавина скрежета и лязга, он отъехал в сторону, и вниз опустилась шаткая металлическая лесенка. Двое бойцов обменялись кислыми взглядами, зажгли наплечные фонари и начали карабкаться вверх.

Домаса закрыла глаза и снова оживила в памяти план палубы. Лаз был последним выходом с этого уровня. Они с Черриком блокировали коридор, другие бойцы охраняли лифты и сторожили выходы в отсеки по сторонам. Домаса испытала небольшую вспышку раздражения, когда они увидели, что их добыча сбежала из купола Псайканы, но была готова к этому. Все было нормально. Она контролировала ситуацию.

— Так вы меня слушаете?

— Хм?

Нет, она не слушала. Ей надо было сконцентрироваться. Если они не проделают все это как по маслу, могут начаться неприятности.

— Эта жена. Она будет нам мешать. Думаю, им одним мы можем манипулировать, но пока его жена рядом, у нас не выйдет.

— Оставь дипломатию мне, Черрик, ты уже доказал, что не разбираешься в ней. Что тебе нужно сделать, так это удостовериться, что твоя игрушка заряжена и мы можем начинать.

— Ну раз уж я, видимо, лучше понимаю в оружии, леди, тогда, может быть, мне стоит проверить, правильно ли экипированы вы сами?

Домаса сердито посмотрела на него и закатала рукав. Вдоль ее предплечья и тыльной стороны деформированной кисти тянулись тонкие золотые стержни, длинные пальцы обвили рукоять с встроенным спусковым механизмом, емкость с боезапасом была прикреплена к внутренней стороне запястья. Черрик фыркнул.

— Эта штука бесполезна, если на нем есть хоть какая-то броня.

— Не будет никакой брони, — резко ответила Домаса, — и она куда лучше подходит для того, чтобы взять его живым, просто выведенным из строя. Это, напомню тебе, наша приоритетная задача.

— Хорошо, — Черрик нажал сигнальную кнопку на своей перчатке, чтобы его люди начали двигаться, и прошел полдюжины шагов по коридору, прежде чем осознать, что Домаса по-прежнему у него за спиной. — Вы идете, мэм? Это ведь у вас, в конце концов, нелетальное оружие. Вы так и собираетесь стоять, пока я не наделал в нем дырок лазером?

Домаса начала следовать за ним, медленно, петляя влево и вправо, чтобы Черрик постоянно находился между ней и дверями или нишами, мимо которых они проходили. Она была уверена, что Симозон не боец, но идея физического столкновения заставляла ее нервничать. Каким бы дуболомом не был Черрик большую часть времени, сейчас он сконцентрировался и затих, ступая столь выверенно, что Домасе нужно было бы тщательно прислушиваться, чтобы расслышать его шаги. Домаса попыталась сделать то же самое — ее стопы были столь же удлиненными, как и кисти рук, и касались пола только пальцами, пятки же торчали назад, как у большой кошки. Это облегчало процесс.

Она слышала, как в вокс-устройстве Черрика тихо шелестят голоса остальных. Вся формация уже двигалась, медленно, уверенно, непреодолимо. Домаса чуть не споткнулась о подол своего платья и поняла, что идет, сгорбившись. Это было глупо. Она захотела выпрямиться и громко закричать. Что думал Симозон, как это еще могло закончиться? Куда он собирался сбежать? Как долго он предполагал прятаться?

Так долго, сколько получится, подумала она про себя, и когда мы выгоним его из укрытия, то стоит ожидать, что он попытается хотя бы нескольких забрать с собой. Так что будь внимательна, Домаса Дорел, и не давай ему никаких шансов.

Хотя Петрона ожидал этого с тех пор, как по-настоящему пришел в сознание, его сердце екнуло, когда они один за другим вошли в комнату. Он все еще сидел в кресле, его по-прежнему тошнило, и он все время чувствовал усталость, но его помыслы были остры как бритва, и он мог сжать кулаки и удерживать их, пока на счет семьдесят три боль не заставляла его расслабить руки.

Он сразу узнал распорядительницу экипажа Бехайю — раз или другой он разговаривал с ней, когда она по особым случаям спускалась к нижним столам во время пиршеств. И через миг он смог опознать и Кьорга, старого дурака, который, предположительно, руководил посольским ведомством. Это из-за приказов Кьорга Петрона сошел на Шексию, чтобы… чтобы сделать вещь, о которой ему не нравилось думать. Он спрятал руки под покрывало, чтобы распорядители не увидели, как он сжимает кулаки.

С Халпандером он тоже имел дело, несколько раз, когда его назначали руководить загрузкой товара и провизии. Но, кроме них, были лица, с которыми он не вполне мог сопоставить имена: безгубая женщина в черно-белой шали, маленький лысый человек с лицом грустной собаки… и фигура в красном. Петрона уставился на нее и не отводил взгляд.

— Мне сложно поверить, что ты никогда и ничего не слышал о магосе Диобанне, — сказал Д'Лесте, подтянув табурет и сев возле кресла Петроны. — Для меня, конечно, он старый знакомый, но разве я ошибался, предполагая, что весь флот знает о человеке-монстре, живущем на борту «Гига-VII»?

Петрона продолжал пристально смотреть. Как и все остальные дети флотилии, он слышал, придумывал, раздувал и передавал другим мифы о «Гига-VII». Это был корабль, на который почти никто не ездил, и который нельзя было обсуждать любому, кто там побывал. Хотя он смеялся над россказнями о красном человеке-монстре, эти истории по-прежнему не давали ему спать, когда выключали свет, и когда Ниммонд придумывал невероятные фантазии на тему того, что могло находиться в том корабле, он охотно слушал. Когда он стал старше, то узнал, что «Гига» как-то связана с мастерскими и инженерией, и больше о ней практически не вспоминал. Во флотилии было много всяких вещей, узнавать о которых не было никакого смысла.

Но теперь этот облаченный в красное человек-монстр был здесь, и Петрона удивился тому, что не чувствует страха в присутствии излюбленного пугала детей флотилии. Он продолжал его разглядывать.

— Я полагаю, пора представить вас друг другу, — сказал печальный с виду человечек. — Перед тобой, господин Петрона, почтенный член флотилии, имеющий куда больший стаж службы и статус, чем ты сам, если я могу так выразиться. Как и сказал доктор Д'Лесте, это магос Диобанн из Адептус Механикус. Он присоединился к нам как странствующий магос после того, как был расформирован эксплораторский флот понтифика-механиса Хвела. По моим подсчетам, это было — сколько же там? — сто двадцать лет назад. Вскоре после начала моей службы.

— Я думал, что мы вроде как независимы от таких, как он.

В обычной ситуации Петрона бы остановился на одной только мысли, но слова покинули его рот, прежде чем он спохватился. Он подумал, не могли ли лекарства в его организме притуплять остроту его ума.

— Наша великолепная флотилия может долгое время странствовать по галактике лишь на своих ресурсах, — сказал Гайт. В его голосе появился укор, хотя магос Диобанн никак не отреагировал на выпад. — Может быть, даже на протяжении целой человеческой жизни. Но бывают времена, когда мы вынуждены произвести инженерные или медицинские ритуалы или другие вещи, которые нам просто недоступны. Адептус Механикус знают об этом. И в то время, как мы нуждаемся в их услугах, есть вещи, которые мы можем предложить взамен. Мы ведь, в конце концов, вольная торговая флотилия.

— Наш контракт с Адептус Механикус — просто соглашение об обмене, у него нет конечной даты, — сказала женщина с шалью, очень тихо выговаривая слова, как будто ее возмущала необходимость тратить на это какую-либо энергию. — У нас есть право призывать на помощь Механикус, чтобы справиться с тем, с чем неспособны справиться наши мирские техники. Взамен же странствующий магос… путешествует с нами.

— Должно быть еще что-то, — возразил Петрона. Осознание того, что его не наказали за то, что он сказал в первый раз, сделало его храбрее. — Что от этого получает сам странствующий магос Диобанн?

Он заметил, что его голос был по-прежнему слабым и даже более хриплым, чем у той женщины. Потом у него внутри все сжалось — магос внезапно приблизился к нему неприятной, скользящей походкой.

— В космосе есть много вещей, вызывающих интерес и способных привлечь последователя Омниссии, — донесся голос из-под алой вуали, прикрывающей нижнюю половину лица магоса. Это был тот самый голос, который Петрона слышал в полубессознательном состоянии, одновременно теплый и лишенный эмоций. — Хартия позволяет этой флотилии путешествовать в такие места, которые могут вызвать ненужное внимание или просто находиться под запретом. Некоторые открытия моему древнему и святому ордену лучше всего изучать в тайне.

Магос наклонился над креслом, а потом, к отвращению Петроны, уголок его правого глаза вздулся и выпустил наружу тонкое тело металлического червя, который вытягивался из того места, где соединялись веки. Он мгновение раскачивался в воздухе, потом метнулся в сторону и присоединился к усику бабочки-диагностора, сидящей на плече Петроны. Машина начала содрогаться, как будто отросток магоса пытался высосать ее досуха.

— Иногда, к примеру, возникает необходимость удостовериться, — продолжал Диобанн, чье лицо находилось в считанных сантиметрах от лица энсина, — что… препятствия, чинимые военными Империума, не приведут к утрате редкой и священной технологии. Порой бывает так, что независимые путешественники, такие, как флотилия вольного торговца, вступают в контакт с устройствами, изготовленными руками ксеносов, или же образцами, представляющими ценность для нашего ордена Биологис, которые будет благоразумно изъять и поместить под присмотр Механикус. К счастью, флотилия разрешила мне соорудить прекрасную лабораторию на борту «Гига-VII», над которой, по нашему договору, я имею полный контроль. Или же, возможно, некий артефакт, созданный нами самими, был утрачен точно также, как было утрачено столь многое в былом Империуме, и по чистейшей случайности его заново открыли наши разведчики и агенты…

— Кажется, я понимаю, — сказал Петрона. Червь вдруг отлепился от бабочки и вполз обратно в лицо Диобанна. Он исчез не полностью, Петрона увидел это, потому что знал теперь, где тот находится: червь по-прежнему сидел в самом уголке глаза, как крошечная серебряная слезинка. — Пару лет назад мы завернули в какое-то мертвое скопление. Четырнадцать месяцев потратили на то, чтобы слетать на мир, куда никому из нас не дозволили спуститься. Это был ты?

Магос не ответил.

— И то место встречи ксеносов в Протяженности Удачи, что в сегментуме Обскура, и остановка на мире-кузнице в системе Вуланджо сразу после него. Все ясно.

Он вдруг дернулся, опустил взгляд и не смог сдержать крик.

Рука магоса была поднята, и рукав его алого кимоно соскользнул к локтю. Эта рука представляла собой переплетение металлических кабелей, спутанных друг с другом и проходящих друг сквозь друга, сделанных из какого-то темного металла, который блестел от ароматизированного церемониального масла. Вся эта мешанина медленно двигалась, каждый кабель пульсировал и перемещался рядом со своими соседями. Петрона глядел на них с ужасом. В одной точке, чуть ниже того места, где должна была быть кисть руки магоса, кабели сплетались в косу, перехваченную блестящим золотым ободком, а потом расходились в стороны, словно пальцы, дюжиной металлических дендритов, которые сейчас находились под тонкой простыней, скрывающей тело Петроны. Энсин молча уставился в аугментированные глаза Диобанна, чувствуя, как холодные кончики его пальцев скользят по коже, затем останавливаются, щиплют ее и втыкают в нее иглы.

— Ты демонстрируешь проницательность и решительность, энсин. Одобряю, — тон магоса ни капли не изменился. — Да, упомянутые тобой миссии были осуществлены по моему запросу. Решение сохранить природу «Гиги-VII» в тайне от рядового персонала было принято твоим собственным начальством, но я должен признать, что мне порой было любопытно, что думают экипажи других кораблей по поводу тех поручений, которые мне время от времени дают мои собственные начальники.

Петрона пытался совладать со своим дыханием и подумать. Все инстинкты говорили ему, что с ним вот-вот произойдет что-то важное, что-то очень важное, и что он должен собраться с силами и приготовиться к этому. Усилием воли он подавил ощущение иголок, ерзающих в коже.

— А я, значит, теперь не отношусь к рядовому персоналу? Они вывели тебя на свет и представили мне. Значит, ты собираешься либо убить меня, либо повысить в ранге. Что именно из этого?

В комнате повисло молчание. Дендриты извивались и оставляли на простыне бледно-оранжевые следы от масла. Иглы вышли из кожи, магос снова набросил рукав на змеиное гнездо, что заменяло ему руку, потом выпрямился и встал с закрытыми глазами. Глядя на него, Петрона подумал, что он похож на какого-нибудь сомелье Гайта, который пробует вино во время праздничного ужина, прежде чем разлить его по бокалам.

— Диагносторы не ошиблись, — объявил через миг Диобанн. — Все первичные дозы были приняты и впитаны. Вы были правы, когда порекомендовали его как наиболее подходящего кандидата, Д’Лесте. Одобряю.

Петрона поборол очередной приступ отвращения. Он так и думал. Магос пробовал его кровь теми нечеловеческими чувствами, которые могли проникнуть сквозь эти кабели.

Лишь через мгновение до него дошел смысл этого слова.

Дозы.

Его кулаки под покрывалом сжались так сильно, что побелели и заныли.

— Что именно нам нужно привести в порядок? — спросил Д’Лесте. — Он же успел причинить какие-то проблемы, прежде чем мы его взяли, да?

— Он думал, что за всем происходящим стояли повара, и напал на них, — ответила Бехайя.

— И убил парочку, так ведь? — спросил высокий статный мужчина, в котором Петрона узнал начальника вооруженных сил флотилии, Тразелли.

— Одного стюарда и младшего офицера по имени Генш, — сказал Бехайя. — Не из важных людей.

— Что более важно, — вставил Кьорг, — сколько других потенциальных субъектов так или иначе пережили эту дозировку?

— Технически? — уточнил Д'Лесте. — Четверо. По сути же — ни один. Двое в коме и быстро угасают, так как их метаболизм утратил способность перерабатывать питательные вещества. Они и двух дней не протянут. Один, скорее всего, скончается к тому времени, как мы вернемся. Каждая клетка его тела, судя по всему, хочет превратиться в опухоль. Есть еще один, последний, Омья, тоже молодой офицер. У него выработались довольно интересные неустойчивые состояния. Мы с магосом собираемся продержать его на «Гиге», сколько сможем, из любопытства.

— Значит, мы действительно проделали все это очень аккуратно, — просипела женщина в черно-белых одеждах. — Вы должны быть благодарны, что этот выжил. Я не думала, что мы настолько сильно полагаемся на удачу.

— Омья… — прошептал Петрона. — Омья. Мой друг. Он не умер?

Д'Лесте фыркнул.

— На твоем месте, друг мой, я бы о нем позабыл. Ты больше его не увидишь, и тебе предстоит начать думать о многих других вещах.

Петрона глядел на него, пока наконец вперед не вышел Гайт.

— Хватит тянуть, давайте уже просто все ему выложим, а? — он повернулся к Петроне. — Юный энсин, у нас есть для тебя одна работа. Мы хотим, чтобы ты занял новую должность. Она, пожалуй, поначалу будет не очень приятна, но при этом она жизненно важна для существования флотилии, как мы ее знаем, и вознаградит тебя так, как ты и представить не можешь.

Он замолчал, попытался что-то проговорить, снова остановился и рассмеялся.

— И даже мне сложно это прямо так произнести, — сказал он остальным. — Казалось бы, мы все уже должны привыкнуть к масштабности происходящего.

Он снова повернулся к Петроне и сделал глубокий вдох.

— Нильс Петрона, желаешь ли ты стать новым вольным торговцем Фраксом?

— Он прятался в лебедочном колодце на технической палубе. Повредил пару бойцов Черрика, но мы выкурили его наружу микрошоковой гранатой и на всякий случай вкололи иголку.

Обычно невыразительные и жесткие глаза Домасы Дорел сейчас горели, а ее голос был возбужденным — при всем этом она, казалось, должна была раскраснеться, но ее кожа была такой же бледной, как и всегда. Позади нее стоял Черрик, глава ее отряда громил, и в руке он держал поводок, другой конец которого был затянут на запястьях стоящего на коленях человека с запавшими глазами, одетого в зеленую мантию астропата. Позади них один из людей Черрика тихо закрыл дверь комнаты.

— Повредил? Как он это сделал? — Варрон посмотрел мимо нее, на людей Черрика, ища следы ранений. Домаса отмахнулась от вопроса.

— Они не здесь, они отдыхают. У него не было никакого оружия. Никто, кроме персонала самого корабля, не должен иметь при себе оружия во время путешествия через варп, — сказала Домаса, бодро игнорируя хеллган Черрика, его пояс с гранатами и игольник, рукоять которого она все еще сжимала в руке. — Но псайкеры тоже не отваживаются чрезмерно напрягать волю в варпе, когда их и Худшее из Морей разделяет лишь толщина поля Геллера.

— И благоволение Императора, — вставила Ксана Фракс, стоявшая за плечом своего мужа со скрещенными на груди руками.

— Хорошо, и это тоже, — уступила Домаса. — Но все равно, хватать силу своим разумом на корабле, находящемся в варпе — это как палить во все стороны крак-снарядами, сидя в челноке. Именно поэтому мы и ждали, пока не войдем в варп, прежде чем пойти за ним. Правда, когда мы добрались до купола Псайканы, он уже успел удрать.

— Что он сделал?

— Мы немного рисковали с микрошоком, да, Черрик? Но оно того стоило, нам надо было гарантировать, что он не сможет сконцентрироваться, — Домаса говорила так быстро, что слова чуть не сливались друг с другом. Варрон никогда не видел ее настолько возбужденной.

— Что он сделал?

— Но я не думаю, что это был такой уж большой риск, в смысле, если бы он был в каком-то другом месте, но лебедочный колодец, там довольно-таки тяжелая машинерия, и микрошок вряд ли мог бы повредить металл, и мы рассудили, что стоит попробовать.

— Да, это было мое решение, — вставил Черрик, не слишком тонко надавив на «мое».

— Что он сделал?!

Голос Ксаны на этот раз был достаточно громким, чтобы все остальные это заметили. Домаса спохватилась, прежде чем рефлекторно выдать презрительную ухмылку, и поклонилась.

— Мои извинения, госпожа Фракс, все эти события меня немного взвинтили. Он выслал астропатическое сообщение, как только мы прошли зону комет. Никто из тех, кто по-настоящему верен! — на секунду ее речь превратилась в шипение, — не перехватил достаточно большую часть сигнала, чтобы мы дословно знали, что там говорилось. Но мы знаем, что наш друг Симозон собирал информацию о нашем путешествии и о составе экипажа, и был достаточно неаккуратен, чтобы оставить призрачные следы вокруг телепатического кресла, которое он использовал. Один из наших верных астропатов смог уловить их, прежде чем они испарились, так что мы знаем, по крайней мере, некоторые имена из тех, что были в сообщении.

— Я не понимаю, почему вы это сделали, — сказал Варрон. Он сцепил руки перед собой, и они были напряжены от беспокойства. — Что нам скрывать? Вы мне сами сказали, что это встречное требование — просто ерунда. Если наша позиция прочнее, то какая разница, кто и что об этом знает? И о нас?

Рот Домасы открылся и через миг закрылся.

— Пролегис Магал поделился со мной кое-чем из того, что Администратум знает о нашем пункте назначения, — сказала она, помедлив. — Помимо всего прочего, он сказал, что та женщина-арбитр, которая будет руководить передачей наследства — напомню вам, что это она будет судить, являетесь ли вы вообще наследником хартии — из порядочных. Не как некоторые Арбитрес, с которыми сталкивался мой дом, те, что любят обзаводиться тайными информаторами и совершать полночные налеты. Эта Кальпурния, очевидно, та еще дотошная стерва. Если бы подобному человеку захотелось знать, кто летит на корабле, он бы послал сюда герольда Арбитрес, чтобы тот долбился в обшивку, пока мы не вручим ему список. Она просто обожает вламываться туда, где не имеет права находиться, и давить там на всех своим авторитетом, так я слышала, — Домаса повернулась, и подол ее желтовато-коричневой юбки дернулся, когда она ткнула Симозона ногой. — Нет, если наш дружок на кого-то шпионил, то не на Арбитрес. А на того, кто пытается утянуть из-под ваших ног наследие вашей семьи. Неужели вы действительно хотите спустить им это с рук?

— И как же вы собираетесь все это подтвердить? — спросила Ксана, пока Варрон глядел на обмякшее тело Симозона. — Что он вам рассказал? Разве не должно быть каких-то улик, что у него есть связи с… с какими-то возможными заинтересованными лицами?

— Ничего на нем самом, ничего в его келье, — встрял Черрик. — Но Телепатика Гунарво прислала его на борт в последнюю минуту, в качестве замены. Они не так уж часто такое делают. Кто-то потянул за ниточки, помяните мое слово.

Домаса кивнула в знак согласия.

— Нам пришлось пользоваться дедукцией, потому что мы не в материуме. Если б не это, было бы гораздо проще. Мы бы могли слой за слоем углубляться в его мозг, пока не нашли бы то, что нужно. Есть определенные способы использовать варп-око, которые мне даже самой интересно опробовать, хотя я не такой уж прямо псайкер, который мог бы проделать достаточно тщательную работу. Но сейчас мы в варпе, и к тому же снаружи бурно, — ее лицо стало серьезным, и она глубоко вздохнула. — В таких штормах много чего может повстречаться. Выворачивать наизнанку чей-то разум, особенно разум псайкера, в таких условиях, когда наша защита и без того напряжена… нет, — сказала она чуть громче, как будто убеждая саму себя. — Мы не будем так рисковать. Я не хочу полагаться на удачу с таким разумом, как у него, пусть даже он чувствует боль или ослаблен медикаментами. Только не в таком неспокойном варпе, — она раздула узкие ноздри. — И я, определенно, не желаю допускать возможность, что он пошлет какой-нибудь тревожный сигнал, когда мы покинем варп. Он не должен выходить на связь.

— Полагаю, на корабле есть псайк-клетки, — начал Варрон, — так что, если надо его запереть…

— Запереть, — фыркнул Черрик, перебив его. — Вы слышали, что сказала леди Дорел?

— Нам надо выступить против этих претендентов на хартию с ним в качестве доказательства того, что они пытались сделать, — сказал Варрон. Во рту у него было сухо. В глазах навигатора и ее охранника он видел нечто, что ему не нравилось. — Я думаю, что такое свидетельство нарушения, шпионажа, ослабит их позицию в глазах закона. Если эта Кальпурния такая ярая сторонница честности и соблюдения всех требований…

— Это повлияет на них примерно так же, как на нас повлияет то, что они вдруг найдут доказательство работы какого-то нашего шпиона, — ответила Домаса. — И если ее удивит, что подобное происходит, значит, она еще тупее, чем следует из докладов Магала. Если он просто прекратит подавать сигналы, вот тогда они будут недоумевать. Поймали ли мы его? Оставили где-то? Может, он предал? Или ему просто нечего сообщать?

— Так, значит, псайк-клетка, — сказал Варрон. — Я пойду передам стюардам, пусть они это организуют.

Он встал с сиденья, но никто больше не пошевелился. Домаса пристально глядела на него. Варрон оглянулся на жену в поисках поддержки, но та побледнела и смотрела в другую сторону.

— Думаю, Варрон, мне следует продемонстрировать, как должен начать работать ваш разум с настоящего момента, — сказала Домаса, поднимая игольник. Один из удлиненных пальцев изогнулся, найдя кнопку спуска на рукояти, стиснутой в ее узкой ладони.

— Летальная доза, — быстро проговорила она и опустила руку. Раздался тихий звук, не громче, чем вдох, и Симозон повалился вперед. Чувствуя тошноту, Варрон увидел, как маленькая игла кристаллизованного яда, воткнувшаяся в затылок удлиненной головы астропата, растаяла и окончательно впиталась в его кожу. Он откинулся на спинку сиденья, как будто вся сила покинула его.

— Мои сторонники очень ясно изложили мне природу моей миссии, — сказала Домаса. — Я здесь для того, чтобы помогать вам любым возможным способом для того, чтобы побороть это встречное требование и сделать вас наследником хартии Фраксов и власти над флотилией. Вам нужно туда доехать, вот вам корабль и навигатор. Вам нужна защита для вашего собственного блага, вот вам я и Черрик. Вам понадобится помощь и поддержка в вашей будущей работе торговца, и поэтому здесь с вами достойные представители Гунарво и Администратума.

Домаса подняла руку, и Варрон отдернулся, но она просто убрала игольник, заткнув его обратно за ленту на руке.

— Все, что вам нужно делать, — приятным голосом добавила она, — это предъявить требование на свое наследство и помнить о своих друзьях. Это все, что от вас требуется, Варрон. Мы позаботимся обо всем остальном.

И затем они покинули его, оставив за собой немую застывшую сцену: Варрон Фракс, бледный и сжимающий руками подлокотники кресла, его жена в желтом платье, которая стояла, отвернувшись и спрятав лицо в руках, и распростертый у их ног труп астропата Симозона.

Глава седьмая

Адептус Министорум прибыли на Скалу Трайлан на пятый день пребывания там Ширы Кальпурнии, в разгар дня, когда она чувствовала себя раздраженной, постоянно отвлекалась и абсолютно не желала видеть никаких незваных гостей.

Не то что бы ей не нравилась сама скала. И остров, и крепость выглядели грубо и мощно: как любое архитектурное сооружение Арбитрес, крепость была выстроена так, чтобы один ее вид запугивал любого зрителя. Она занимала всю плоскую вершину скалы, в честь которой была названа, и возвышалась на каменном подножии с практически отвесными стенами, на триста метров поднимающимися над волнами. Даже с воздуха она словно излучала мощь и неподвижность, а с моря должна была выглядеть еще более впечатляюще.

Внутри, вдали от постоянного ветра и грохота волн, теплый воздух и узкие коридоры вызывали ощущение, что ты находишься в какой-то гигантской норе. По большей части проходы в крепости были настолько тесными, что в них едва могли разминуться двое Арбитрес, и только благодаря своему стройному телосложению Кальпурния могла передвигаться по ним свободно. Даже Куланн, не очень крупный мужчина, замечал, насколько ограничено пространство, когда был в броне. Широкоплечий Одамо с трудом протискивался по коридорам на двух тростях и прямых как палки металлических ногах, так что всякий раз, когда кто-то шел навстречу, ему приходилось пережидать в какой-нибудь нише, боковом коридоре или прижиматься спиной к стене.

Скала не являлась стандартной крепостью-участком. Архипелаг был мало населен, а море и все окружающие скалистые острова в радиусе ста километров оставались и вовсе безлюдны согласно соответствующему запрету. Когда-то очень давно один арбитр-генерал решил, что присутствие Арбитрес на Гидрафуре должно быть менее сконцентрированным, чтобы его нельзя было подорвать одной решительной атакой на Стену. По всей планете и системе были размещены укрепленные базы, так что в случае, если бы произошло немыслимое и Босфорская цитадель, насчитывавшая четыре тысячи лет, пала, уцелевшие участки не остались бы без жизненно необходимых ресурсов: оружия, персонала и Лекс Империа. Крепость на Трайлане была одной из таких специализированных баз, и в ее толстых черных стенах хранились копии самых важных писаний и догм Арбитрес.

По традиции Арбитрес прибывали сюда, чтобы учиться или учить, и с годами крепость стала чем-то вроде миниатюрного университета. Здесь были тексты, копии которых на Гидрафуре имелись только в самой Стене. В то время как стены крепости охранял гарнизон из арбитраторов, стоявших на часах на окружающих скалистых островках или патрулировавших запретную зону на бронированных летательных аппаратах или тупоносых подводных лодках, большая часть Арбитрес Трайлана проводила время при свете ламп в крошечных, похожих на соты кельях-читальнях на нижних уровнях центрального бастиона.

Чаще других среди них встречались судьи, склонившиеся над бумагами или мерцающими инфоковчегами в изучении десятитысячелетних, все время расширяющихся и усложняющихся имперских законов. Но были тут и каратели, выделявшиеся среди прочих своими громоздкими униформами и коричневыми мундирами — их обычно посылали на Трайлан, чтобы они вобрали в себя знания из более редких и малоизвестных трактатов касательно пленения, допроса и раскалывания преступников. Приезжали и вериспексы, чтобы листать аналитические записи по делам, закрытым тысячу и более лет назад. Гарнизонные проповедники изучали тексты своих предшественников, оттачивая понимание своего религиозного долга перед другими Арбитрес. Да и сами арбитраторы спускались в читальни, когда не ходили по стенам с магноклями в руках, чтобы прочитать о техниках, использовавшихся Арбитрес прежних поколений: как разогнать толпу, как вломиться в бункер, как справиться с парадом бунтовщиков; уязвимые места дома, дворца, танка, грузовой повозки, лишенного брони мятежника; какие формации лучше всего применять, чтобы оцепить жилблок или превратить его в руины, взять штурмом космический корабль или захватить управление над ним, защитить силовую станцию или подорвать ее изнутри.

Кальпурнии нравилась эта книжная атмосфера. Двое из рода Кальпурниев, за пять поколений до нее, были генералами Арбитрес в пограничных системах сегментума Ультима. Она читала их дневники, и ей запомнилась фраза одного из них, что сила без понимания не более полезна для закона, чем понимание без поддержки силы. Наверное, в любых иных обстоятельствах она бы сочла пребывание на Трайлане отличным и вдохновляющим отдыхом. Но не теперь, когда ее донимали непрошеные гости, в то время как у нее и так было полно забот с прошеными.

— Арбитр-сеньорис Кальпурния, я уверяю вас, что полностью понимаю, что нахожусь на суверенной территории Адептус Арбитрес, — генетор-магос Санджа говорил осторожным и официальным тоном. — Но, арбитр, вы должны понимать, что я просто не имею права отбросить законы и традиции моего собственного ордена Адептус, которые не только установлены декретами Механикус, но и священны пред ликом Бога-Машины. Я должен действовать согласно им. Не может быть иного способа.

— Но, со всем уважением, я вынуждена повторить свой вопрос, магос. Могу ли я узнать, что конкретно требуется для ваших ритуалов? Если ваши законы против того, чтобы кто-то, не принадлежащий к Культу Машины, смотрел на… — она собиралась сказать «ваше оборудование», но знала, что некоторые Механикус считают унизительным применение этого термина к своим священным устройствам, — …на жилища ваших машинных духов, тогда у нас нет никакого конфликта. Можно поставить экран, или повесить занавес, или просто завязать глаза всем не-Механикус, которые будут в комнате, пока там находятся машины. Я позволю любому из ваших сервиторов это сделать. Я войду в комнату и дам себе первой завязать глаза…

— Дело не в том, кто что видит, — ответил Санджа. Насколько Кальпурния могла сказать, он был одет точно так же, как в тот раз, когда она впервые встретила его на ступенях его собственного храма в Августеуме. На фоне темного и аскетичного помещения суда он выглядел ярким цветовым пятном. На нем было алое кимоно Механикус, на голове — капюшон и покрывало, так что виднелись только ярко-голубые глаза и крючковатый нос, с шеи свисала эмблема в виде черепа-шестеренки, выполненная из черной стали и алмазов, красно-белый пояс украшал спиральный знак генетора из крошечных самоцветов. За ним стоял один из младших аколитов, также в алом одеянии, с полностью скрывающим голову красным кольчужным капюшоном. Его руки бугрились от скрытой аугметики. Позади него, в свою очередь, плечо к плечу стояли четыре сервитора-карлика, напоминающие жирных пустоглазых детей, балансирующих на аугметических ногах с копытами и вывернутыми назад суставами, которые блестели при свете ламп. Люминанты Санджи, золоченые черепа видных Механикус, которые сопровождали его внутри святилища, здесь не присутствовали.

— Ковчег Гелиспекса — одна из самых почитаемых машин культа Генеторов на всем Гидрафуре, — сказал Санджа. — Посоветоваться с ним — значит совершить значимый религиозный акт. Даже на священной земле для ритуалов калибровки и инициализации требуется больше часа, чтобы умилостивить его аниму, и только тогда она запустит машину. Прежде были случаи, когда я выводил ее из святилища, и сама машина создана приспособленной к перемещению, но всякий раз мы передвигали ее на территорию, заблаговременно освященную членом нашего культа. В этом-то и проблема, арбитр. Я не хочу думать, что может произойти с Гелиспексом, если мы попытаемся пробудить его на неосвященной земле. Нельзя и рассуждать о такой возможности, когда есть риск, что его дух будет настолько разгневан или поврежден, что мы не сможем его восстановить. Если вы хотите, чтобы я проверил генетические образцы этих двух преемников именно здесь, тогда нужно позволить кому-то из моих литургических механиков произвести над частью крепости ритуал освящения, сделав ее суверенной территорией Адептус Механикус. Иного пути нет. Если это невозможно, — продолжил он, едва Кальпурния открыла рот, чтобы ответить, — тогда я предоставлю любую помощь, какую только смогу, но без машины. Или же, если предпочтительнее, я вернусь в Августеум, чтобы пробудить Гелиспекс там, так что можно будет выполнить требующуюся работу и предоставить вам результаты. Я сделаю это без всякой обиды, и мое уважение к вам не уменьшится, что само собой разумеется, — Санджа завершил свою речь поклоном.

— Понимаете, магос, у нас налицо столкновение юрисдикций. Я точно так же связана по рукам и ногам, как вы. Каждый прецедент соперничества между преемниками гласит, что они остаются в зале суда, у них берут кровь, уносят к Гелиспексу, а потом представитель вашего ордена приносит обратно в суд вердикт машины. Проблема в том, что все прочие прецеденты относятся к судам, происходившим в Стене, от которой до вашего храма можно дойти пешком, — она вздохнула. — Вы не хотите войти в историю как тот, кто сломал машину Гелиспекс, а я не хочу становиться женщиной, которая создала прецедент, когда сторонняя организация объявила свою власть над крепостью Арбитрес, — ее пальцы дотянулись до шрамов над глазом и поползли по ним. — Я не могу солгать, даже если это будет просто пропуск информации, и не оставить никаких записей об этом. А когда подобное попадает в прецеденты, магос, его дьявольски сложно оттуда выгнать. Нельзя просто заставить что-то не случиться.

— Я понимаю. Мы в патовой ситуации, которую создали не вы и не я.

Санджа ничего не имел против арбитра-сеньорис и искренне хотел помочь. Но на миг он не мог не почувствовать веселье. Хотя Механикус обладали абсолютной властью над своей собственной юрисдикцией, у них не было почти никакой возможности просто прийти и взять власть над другими Адептус, как это могли сделать арбитры, и он подозревал, что подобные безвыходные ситуации у него случаются чаще, чем у нее. Он решил попытаться еще раз.

— Как осуществляется инженерное обслуживание крепости, арбитр? Кто ухаживает за вашими системами — техножрецы или миряне?

— Миряне. Здесь то же самое, что и в других наших крепостях — мирские техноадепты, которым ваше жречество дало разрешение на исполнение долга. На скале нет техносвятилища, которое отвечало бы вашим нуждам. Я уже думала насчет этого.

Она огляделась.

Эта комната была, пожалуй, самой большой во всей крепости, и едва ли была крупнее, чем некоторые из залов аудиенций в Стене. Для имперского здания это было необычно — в них, как правило, имелось как минимум одно просторное помещение с высоким сводом. Однако на первый взгляд она казалась больше, чем была на самом деле, потому что потолок и дальние стены терялись в тусклом освещении. На экваторе Гидрафура свет был более ярким и менее желтым, чем на севере, в Босфорском улье, но комната была слишком глубоко погребена внутри крепости, чтобы в ней можно было сделать окна. Хотя это наводило на мысль…

— Мы не рассматриваем вариант под открытым небом? На окружающих скалах есть посты часовых, но ничего кроме них. Должно быть достаточно открытого пространства, чтобы установить что-то вроде шатра…

Но Санджа уже покачал головой.

— Материальная форма машины так же деликатна, как и ее темперамент, — сказал он. — Я не могу рисковать, подвергая ее воздействию стихий, даже в условиях, которые будут лучше подходить ее духу. Я подозреваю, арбитр, что если я должен использовать машину для подтверждения наследования, как вы хотите, то это произойдет либо в Босфорском улье, либо в одном из наших храмов на южном побережье Ниерака. Там, вероятно, есть такие, которые могут подойти, впрочем, я был бы рад, если бы ваши арбитраторы помогли с охраной и безопасностью, пока там будет размещаться Гелиспекс.

— Хмм.

В раздумьях Кальпурния взяла сообщение от курьера, который осторожно подошел к ней и нервно поглядывал на техножреца и его свиту.

— Если я могу поинтересоваться, арбитр Кальпурния, я не мог не заметить, что в собственных архивах Механикус не упоминаются подобные проблемы с наследованием Фраксов, хотя я понимаю, что мы ассистируем в подтверждении генов разных преемников, соперничающих друг с другом. И, хотя я не желаю проявить неуважение…

— Да, конечно, все в порядке, магос. Как я и сказала, прецеденты относятся к слушаниям в Стене, но я хочу отойти от традиции проводить их именно там. Уже есть признаки возможного нарушения правил, так что я хочу, чтобы суд происходил в месте, которые мы полностью контролируем, а не в Августеуме, где обе стороны могут целыми днями играть в догонялки-убивалки, как до, так и после церемонии. Я на горьком опыте выяснила, насколько велика вероятность всевозможных вмешательств, когда ты сидишь посреди Босфорского улья, неважно, в насколько безопасном, по твоему мнению, месте.

Санджа, который и сам в свое время оказался замешан в столкновение Кальпурнии с жестокими интригами Босфорского улья, слегка поклонился в знак согласия.

— И я решила выйти наружу, — продолжала она. — Если б я заранее подумала о таких сложностях, то, наверное, осталась бы там, — она скривилась. — Хотя нет, не осталась бы. Но я бы не стала просить вас лететь сюда за треть планеты из-за дела, которое оказалось обреченным на неудачу с самого начала. За это вы получите письменное извинение с моей печатью. Мне нельзя быть настолько невнимательной.

Санджа отмахнулся от этих слов.

— Тут есть и моя вина, поскольку я определенно должен был удостовериться перед вылетом, что вы точно знаете все, что от вас может потребоваться Механикус.

Они подошли к узкой двери в холл. Арбитраторы, стоявшие там на часах, взяли оружие на караул, когда они прошли мимо.

— И я уверен, что эти проблемы, в любом случае, не обязательно фатальны для вашего начинания, — сказал Санджа, когда они свернули в коридор за дверью. Он был настолько узким, что только четверо маленьких сервиторов могли достаточно свободно идти по двое в ряд. — Есть различные диагностические церемонии, которые я мог бы провести в крепости как есть. Они не будут обладать церемониальным весом Гелиспекса, официальный штамп которого, как я понимаю, является традиционной частью наследования. Однако, если вам нужно простое генетическое подтверждение, чтобы можно было перейти к юридической стороне вопроса, я, скорее всего, смогу удовлетворить ваши требования. Еще раз, кто эти двое?

— Один — сын от ныне покойной жены торговца, второй — сын наложницы, рожденный в самой флотилии, согласно нашей информации.

— Что ж, я гарантирую, что, поработав день-два с их образцами, я смогу… Арбитр?

Кальпурния встала как вкопанная в середине коридора, читая сообщение под одной из ярких потолочных ламп. Когда она закончила, ее рука дернулась, как будто хотела отшвырнуть его подальше.

— Не могу поверить. Что себе возомнил этот идиот, что он на каком-то гребаном карнавале? Какого черта он тут вообще делает? — она снова двинулась вперед со скоростью, которую Санджа счел не слишком соответствующей ее положению. — Почему он не остался там, где ему было велено?

— Арбитр, могу ли я спросить, о ком вы говорите?

— Симова! Этот надутый, пучеглазый преподобный Симова.

Кто-то сказал ему, что они снова внутри системы, на последней остановке, где можно было перегруппироваться, прежде чем нырнуть в варп-течение, низвергающееся к Гидрафуру. Нильсу Петроне, больше не энсину, но будущему вольному торговцу, было все равно. Он уже почти забыл, что существовала флотилия, система, Империум за ее пределами. Его мир сузился до размеров сводчатого покоя на «Гига-VII», широкой кровати с балдахином, стоящей на возвышении в его центре, прямо под центром высокого купола, и его собственного тела и боли.

Периодически он пытался убедить себя, что раньше он чувствовал себя хуже из-за того, что не понимал происходящее с ним до конца, а теперь, когда он знает, что именно терзает его тело, он мог справиться со всем, что еще могло случиться. Но иногда ему становилось настолько плохо, что это переставало помогать, и боль была настолько сильной, что он терял способность достаточно ясно мыслить, чтобы хоть в чем-то себя убеждать. Они не помогали ему справиться с болью. Твой организм должен привыкнуть к изменениям, так они говорили. Если мы хоть немного тебя обезболим, то тело может утратить способность руководить изменениями, так они говорили. Мы не будем рисковать тобой, так они говорили.

Может быть, так и было, а может быть, и нет. Он считал, что этим не исчерпывается. Магосу, судя по всему, не было дела до боли, но вот когда Д'Лесте наблюдал, как спазмы выжигают нервы Петроны, словно солнечные вспышки, его глаза загорались, а язык подползал к краю рта.

Когда ничего не болело, он спал, сколько мог. В такое время он зачастую просто проваливался в бессознательное состояние, или, по крайней мере, в блаженную дремоту, в которой ему не хотелось думать ни о чем тревожном. А вот когда боли было как раз столько, что она проходила по его нервам, как точильный камень, и делала мысли холодными и острыми, тогда Петрона осторожно прикрывал глаза и работал над своими планами.

Когда обработка закончится, он унаследует хартию и станет новым вольным торговцем Фраксом. В этом он им верил. Гостей для того злосчастного ужина выбрали не потому, что это помогло бы сплотить флотилию — как сказал им ныне покойный идиот Генш — это был способ собрать всех перспективных кандидатов, которых на пару определили Д'Лесте и Бехайя, способ ввести им первую порцию сыворотки.

Никто во флотилии не знал, испытывались ли ранее генетические процедуры, придуманные Диобанном. Хоть где-либо или когда-либо. Магос основывался на манускриптах, которые нашел в обломках эксплораторского корабля, что изучал некий род ксеносов-наемников, а также трактатах о трансформирующем геносемени Астартес, которые, предположительно, никогда не выходили за пределы биокузниц Марса. Но сами эти процедуры были неизвестной величиной, и для них нужно было каким-то не вызывающим подозрений образом подвергнуть кандидатов воздействию сыворотки, запускающей изменения.

И Петрона был единственным, кто выжил, хотя Д’Лесте как-то не слишком осмотрительно поведал ему, что им пришлось не раз вытаскивать его с самого края бездны. Он был тем, в ком они были больше всего уверены, тот, с кем они по-настоящему надеялись работать, и тот факт, что он был довольно похож на молодого Хойона Фракса, был только в плюс.

— Это значит, что я правда сын Хойона? — нерешительно спросил Петрона, когда услышал об этом. В то время у него во рту был пучок трубок, перегоняющих сыворотку, поэтому ему приходилось осторожно выговаривать слова. Но Д’Лесте и Тразелли, которые присматривали за ним в тот момент, взорвались смехом.

— Нет, мелкий ты нахальный… ты не сын торговца, — ответил Тразелли. — Ты что, не знаешь, в последние годы шлюхам старика позволяли иногда гулять на сторону. Да и вообще, он всегда был не особо похотлив. Я слышал, кое-где поговаривали, что Гайту даже приходилось чуть-чуть стимулировать его, чтобы получился хоть какой-то наследник, хотя, если б он тогда знал то, что мы теперь все знаем, он бы, наверное, и не заморачивался.

Они все ненадолго затихли, пока один из помощников-сервиторов Диобанна вытаскивал трубки из глотки Петроны. Когда кашель затих, а вода, которой он полоскал рот и отплевывался, больше не была подкрашена кровью, Петрона промокнул глаза и осторожно спросил, что именно имел в виду Тразелли. Они достаточно дружелюбно объяснили ему — им уже, похоже, было все равно, сколько ему известно. Какую угрозу могло представлять это потеющее, то и дело сглатывающее существо, опутанное медицинскими приборами? И это было хорошо.

— Варрон Фракс. Ты, наверно, слышал его имя, — сказал Д’Лесте. — Это он — наша цель, или, по крайней мере, его претензии на хартию. Его требование необходимо переломить ради самой хартии, ради имени Фраксов и флотилии. Может, это жесткое решение, но мы в первую очередь верны роду Фраксов, как мы его видим. Варрон неприемлем. Избалованный бездельник, который не трудился, чтобы заработать хартию, ему просто повезло, что в нем плещется чуток фраксовских генов. И если принцип наследования настолько скверно задуман, что базируется на этом, а не на истинном достоинстве, ну что ж, тогда мы можем бросить ему вызов.

Выражение лица апотекария было чуть более напряженным, чем следовало, и, слушая его, Петрона понял, что Д’Лесте заставляет себя поверить в то, что говорит. С того самого момента он не сомневался, что это все — просто захват власти, не более того. И это тоже было хорошо.

— В любом случае, — сказал Тразелли, — если бы не было других прямых наследников, то все было бы намного проще. Ключевой элемент — близость крови, понимаешь? Ты довольно умный мальчик. Ну и, хотя я в этом не особо понимаю — я знаю, как пускать кровь, но не как играть с ней, ха — но идея такова: если мы покажем эту близость крови, то дело в шляпе.

Близость крови. Хороший термин. Петрона запомнил его тогда и вспоминал теперь, когда лежал на кровати под балдахином и наблюдал за сервиторами Диобанна с их паучьими конечностями и инкрустациями из перламутра, слоновой кости и рубина. Они парили между биотическими чанами и сосудами для проб, центрифугами и рядами трубок и чаш. Время от времени один из них выпускал червя из конечности или лица, и тот проникал в какое-нибудь отверстие в стоящих рядом кафедрах, где находились когитаторы. Петрона понимал, что они таким образом общаются с машинами, может быть, не только этими, но и с другими, в иных частях корабля, хотя не совсем понимал, как это происходит. Лекторий Диобанна находился позади его головы, хотя из-за кровати и собственной слабости он не мог повернуться и увидеть его. Магос стоял там, когда руководил сервиторами, и какое-то машинное ведьмовство позволяло ему видеть их глазами и контролировать без каких-либо команд, которые Петрона мог бы слышать.

Со стороны ног, над дверью в палату, висела большая пикт-пластина, на которой постоянно рябила и волновалась мозаика изображений: изящные узоры из линий и кругов, выписанных зеленым светом, странные сероватые овалы и эллипсы, которые как будто шевелились и плавали, причудливые полоски меняющихся цветов и вращающиеся руны, которые Петрона не мог прочесть. Во время предыдущего визита Диобанна он набрался храбрости спросить, что это за образы, и магос ответил: «Так я вижу твою кровь». В этой фразе было что-то настолько пугающее, что он лег, закрыл глаза и не открывал до тех пор, пока не был уверен, что Диобанн ушел.

Если бы не было прямого наследника, Варрона, то флотилии, пожалуй, вовсе не пришлось бы заниматься этими манипуляциями, или они обошлись бы легким вмешательством. Но раз уж преемственность оспаривалась в суде Адептус, они должны были привезти не просто образец ткани, но самого кандидата, в крови которого был бы генетический след Хойона Фракса. Неудивительно, что Петрона чувствовал боль, когда в его метаболизме циркулировали искусственные вирусы и алхимические сыворотки, искажающие и переписывающие фундаментальную структуру его крови, чтобы ее отпечаток выдавал его за сына человека, который не был его отцом.

Поэтому он позволил Диобанну и Д’Лесте работать над собой. Когда они будут довольны результатами — так ему сказали — его переместят на «Обещание Каллиака», где над ним поработает и Гайт. Он научится говорить о Хойоне как об отце, говорить о флотилии как о своей собственности и никогда не вызовет подозрения даже у того, кто действительно провел первые десять лет жизни со своим отцом Фраксом. Когда все закончится, он станет маленьким принцем-негоциантом, роскошно разодетым и правильно подготовленным, он будет танцевать на ниточках у распорядителей флотилии и быть их смазливеньким лицом, когда понадобится.

И это тоже было хорошо. Правда. Все это было хорошо.

Бывший Нильс Петрона, будущий Петрона Фракс, не знал, получится ли у Диобанна этот фокус. Превозмогая боль и периодические обмороки, он узнал больше, чем позволял им видеть, и знал, что распорядители не были уверены, обманут ли подделанные образцы крови Арбитрес и смогут ли они на самом деле заполучить наследие Хойона. Они поставили на удачу. Но он уже решил, что вне зависимости от того, получится ли у них или нет, он им кое-что должен за свою мать, и за Ренджилл, и Ниммонда, и Омью, и всех остальных.

Петрона спрятался под одеяло и сжал кулаки. Теперь он мог удерживать их, пока не досчитывал до пятиста, и ухмылялся, когда ногти глубоко врезались в ладони и оставляли маленькие полукруглые следы, красные от его странной меняющейся крови.

Нильс Петрона приедет вместе с распорядителями флотилии на Гидрафур. И в конце путешествия, еще раз поклялся он самому себе, Петрона Фракс убьет их всех.

Преподобный Симова стоял на скошенной вершине скалы на краю запретной зоны, под высокими серыми стенами и зоркими бойницами одного из укрепленных наблюдательных пунктов Арбитрес. Рядом с ним стоял герольд из Нунциатуры епарха, которому нечего было делать, кроме как держать перед собой свиток, поскольку Симова, видимо, решил вести большую часть переговоров сам. Позади герольда в один ряд выстроились облаченные в белые доспехи Адепта Сороритас, сестры ордена Священной Розы, которых Симова отобрал из гарнизона Собора в Августеуме. Глухие шлемы типа «Крозиат» прикрывали их лица от крепкого морского бриза.

Кальпурния наклонилась над пикт-транслятором и наблюдала за этой сценой, записываемой оптиконами наблюдательного поста, и ее глаза сузились от гнева, глядя, как маленький голографический Симова тычет пальцем в миниатюрного арбитратора перед собой. На посту имелось и устройство звукозаписи, но ветер над скалой и естественный шум передачи делали голоса неразборчивыми.

— У нас есть какое-то представление о том, чего ему надо? — спросила она, и арбитр Фесалка, техник по связи, помотал головой.

— Наш гость довольно-таки сильно настаивает на соблюдении протокола, мэм, поэтому, как только он оказался лицом к лицу со старшим офицером на посту — вот он, проктор Аммаз — он начал зачитывать свои верительные грамоты и тому подобное. Полный церемониал. Теперь он требует, чтобы его пропустили на саму скалу. Я так думаю, у него есть какие-то поручения от епарха. Аммаз сказал ему «нет», но священник, судя по всему, не собирался принимать такой ответ. Начал болтать, мол, его обязанности святы и не нуждаются в разрешении смертных. Потом Аммаз сказал ему, что если они проникнут в запретную зону без выраженного предоставления права на пролет с эскортом, то их собьют, прежде чем они преодолеют два километра…

— Хорошо.

— …так что теперь священник опять начал уговоры. Он говорит, что прибыл, чтобы пообщаться с вами по делу, и что вы отчихвостите Аммаза по полной, когда узнаете, что он его так долго задерживал.

— Проктор Аммаз молодец, тем хуже для священника. Вы ему передаете инструкции, пока он там?

— Да, мэм, — сказал Фесалка. — Его связь активна, но встроена в шлем, так что священник ничего не слышит.

— Хорошо, — сказала Кальпурния, выпрямившись. — Скажите ему, что он не должен сдавать ему ни пяди земли. Буквально. Даже ни миллиметра. Если они попытаются пробиться вперед, то он должен отреагировать именно так, как он и сказал. Ни один арбитр никогда не угрожает попусту.

Ее левая рука неуверенно приподнялась и потянулась к шрамам над глазом, потом выражение лица стало твердым, и рука снова опустилась и легла на рукоять силовой дубинки.

— Куланн? Снаряди, пожалуйста, к отлету транспорт, в котором мы прилетели, и уведоми нашего уважаемого гостя, магоса Санджу, что ему тоже следует подготовиться к отбытию. Также надо подготовить одну из патрульных машин, чтобы она слетала на тот наблюдательный пост. Кстати говоря, это ты в ней полетишь, так что выбери себе сам что-нибудь в ангаре. Почтенный Симова, видимо, не уяснил то, что я пыталась до него донести на нашей последней встрече. Думаю, надо повторить, и чуть более внятно.

Глава восьмая

Первым человеком, который увидел, как флотилия выходит из варпа на окраинах Гидрафура, был рядовой матрос оптикона по имени Иарто, который узрел крошечную и далекую искорку света, когда корабли хлынули из разрыва в реальности и по инерции помчались дальше, направив носы в сторону яркого гидрафурского солнца.

Иарто добросовестно подогнал куда нужно бронзовые измерительные стержни, зафиксировал координаты увиденного, передал их по переговорной трубе в рубку оптикон-интенданта высоко наверху и выбил их на серой карте, которую тут же всосала в себя пасть-прорезь горгульи на центральной колонне его обзорной палубы и плавно понесла в архивы врат. Больше матрос об этом не думал, как не думал ни о каких крошечных варп-вспышках, которые записывал. Все знали, что Гидрафур слишком хорошо защищен и находится слишком глубоко внутри Империума, чтобы здесь могли появиться враждебные корабли. Приоритетной задачей для Иарто было достаточно выслужиться перед начальством, чтобы его перевели с этого набитого людьми и забытого Императором островка монотонности на одну из больших планетарных баз, где укрепления уходили глубоко под кору, где были теплые комнаты, и женщины, и маленькие нехоженые уголки, где можно установить самогонный аппарат.

Но даже если первый человек, увидевший прибытие флотилии, не придал ей того значения, какое хотелось бы чувствовать ее распорядителям, это бы долго не продлилось. Астропат на верхнем шпиле тонкого металлического веретена, которое представляли собой врата, послал флотилии приветствие, на которое пришел вежливый ответ, а затем выслал как астропатическое, так и вокс-сообщение эскадре капитана Ириана Трейза, ближайшему узлу в сложной сети боевых кораблей, которые патрулировали весь Гидрафур.

Доброжелательность Флота к флотилии Фракса быстро сошла на нет. Несмотря на приглашение, затем просьбу, затем требование, чтобы она остановилась в ста пятидесяти километрах от «Коронет Триатик МРА-47» и дождалась эскорта, флотилия нехотя притормозила до скорости чуть ниже крейсерской, после чего легла на курс, который провел бы ее между двумя эклиптиками Гидрафура, вокруг звезды и к самой планете. Оскорбленный грубостью флотилии и не впечатленный повторяющимися в ее коммюнике не слишком тонкими ссылками на привилегии, даруемые хартией, Трейз воспользовался возможностью провести своей эскадре небольшую отработку близких маневров.

Так что наблюдатели на палубах флотилии были изумлены, когда перед ними возникли высокие зубчатые носы полудюжины боевых кораблей Линейного флота Пацификус, которые мчались навстречу настолько быстро, что некоторые слишком нервные командиры торговых кораблей отдали приказ подготовиться к столкновению. Строй кораблей Флота копьем вонзился в бок флотилии Фракса, а затем, демонстрируя прекрасное управление и дисциплину, мощные боевые суда развернулись и встали на курс флотилии, без усилий сохраняя ту же скорость. Экипажи, привычные видеть в иллюминаторах умиротворяющее зрелище сияющих светом кораблей флотилии, теперь глядели на шершавые серые корпуса линейного флота, выгнутые арками амбразуры и громадные смертоносные силуэты лэнс-пушек.

На этот раз не было ни приглашения, ни просьбы, не требования, только приказ. Флотские пилоты должны были прибыть на борт с инфодисками и вокс-устройствами, чтобы провести флотилию сквозь лабиринт минных полей, застав, гравитационных приливов и патрульных эскадрилий, которые — как было очень подробно разъяснено — уничтожили бы все корабли Фракса до единого, если бы те попытались самостоятельно влететь внутрь Гидрафурской системы. Капитан флагмана Трейз лично высадился на борт «Бассаана», и первое, что он сделал — прошел на мостик к капитану и дал ему в зубы. Тот растянулся на палубе рядом с собственной командной кафедрой, с кровоточащими, рассеченными рукоятью пистолета губами.

Флот, как правило, не очень любил вольных торговцев.

И это чувство было взаимным.

— Настырный гроксолюбивый… — прорычала Занти. Она стояла рядом с Кьоргом на мостках перед большим круглым иллюминатором и смотрела на огромный бок флагмана Трейза, «Искупления Диармида». Курьер принес им известия о полученных приказах и о том, как унизительно этот флотский обошелся с несчастным капитаном. — Не понимаю, почему мы им такое позволяем. Хартия — это не какие-то пустые слова. Мы должны были проплыть прямо сквозь них и слать всех к чертям. Бесхребетные вы люди.

Распорядители флотилии провели краткое, но разгоряченное совещание, пока к ним приближалась эскадра. Занти, которая внимательно прислушивалась к отчетам Диобанна о состоянии здоровья Петроны, настаивала на том, чтобы помчаться прямиком на Гидрафур и потребовать хартию как можно скорее. Ей не слишком понравилось, что она проиграла в общем голосовании, и еще меньше — что Кьорг прочитал ей нотацию на тему дипломатических реалий. Занти была женщиной, живущей по букве закона, а сложности, которые возвели вокруг закона люди, ей никогда не давались.

— Совсем наоборот, — сказал Кьорг. — У меня есть хребет. И кишки, которые вовсе не тонки, как ты также говорила. О, и мозги, о них ты тоже делала замечания. У меня есть мозги.

— Надо же.

— А еще у меня есть кости, глаза, легкие, мышцы и даже ногти на ногах, и они все мне нравятся, и именно поэтому я предпочел сотрудничать с флотом и не пытаться оправдать любое оскорбительное поведение, напирая на хартию — они и так терпеть не могут тот факт, что вынуждены соблюдать ее требования. Я бы предпочел, чтобы все эти части моего тела остались частями моего тела, а не превратились в облачко пара, летающее вокруг Гидрафура.

— Я тебе говорила, — резко возразила Занти, — пассивная защита хартии действует на всю флотилию, даже когда нет торговца, который бы ею владел. Дополнительные распоряжения, относящиеся к…

— Да, но согласен ли Флот с такой интерпретацией? Ты сама признала, что это конкретное правило никогда не проверялось на деле.

— Неважно, — отрезала Занти. — Наша интерпретация — правильная. Весь смысл самого владения хартией — в том, чтобы зудни не могли помыкать нами как хотят.

— Я даже не понимаю, куда ты торопишься, — сказал Кьорг. — Объясни мне, откуда такая спешка. Мы же уже на месте, мы в Гидрафуре. Не успеешь оглянуться, мы уже будем пожимать руки арбитру.

— Я это прекрасно понимаю, спасибо.

На миг Занти задалась вопросом, почему она вообще позволила втянуть себя в разговор с этим человеком, которого она так презирала.

— И тебе кто-нибудь говорил, что настоящий наследник все еще продирается сквозь варп-бури рядом с Санто Певрельи? Штормит так сильно, что волны оттуда заставляют нервничать даже наших собственных астропатов.

Занти сердито посмотрела на него. Астропаты флотилии входили в ее ответственность.

— Они там еще долго проторчат, Занти. Подумай, сколько у нас будет времени, чтобы обработать Арбитрес. Я уверен, что мы придумаем, как можно заложить фундамент под нашу выгоду.

— Ты у нас дипломатический распорядитель, Кьорг, ты уже должен иметь на руках планы по закладыванию фундамента. А также запасные варианты и планы на непредвиденные ситуации. Что именно ты делал все это время, как подготовился?

— Времени еще полно, — высокомерно бросил Кьорг и не спеша удалился.

Значит, он ничего не сделал, как обычно. Занти задумалась, знает ли он, насколько шатко его положение во флотилии, и о том, как он словно нарочно его ухудшает.

Она потрясла головой, чтобы избавиться от этой мысли, раздраженно махнула рукой на гигантский боевой корабль за окном и зашагала в противоположном направлении. Если он так старается вырыть себе яму, пусть роет — когда он уйдет со сцены, роль дипломатического распорядителя угодит прямо в ее ведение. Она просто не понимала, почему некоторые люди все время ведут себя так глупо, и только.

Д’Лесте с тревогой наблюдал за силуэтом, скрытым занавесью. Глаза Петроны, похоже, стали более чувствительными, и он требовал, чтобы его постель окружали занавески, пропускающие лишь тусклый свет. Д’Лесте был им за это благодарен. Ретрогенетические процедуры Диобанна взимали с парня свою дань, и в нем с трудом можно было узнать того высокомерного молодого энсина, которого они видели на голографическом дисплее во время того разговора.

— Он стабилен, — прожурчал в ухе Д’Лесте голос Диобанна. Они привыкли использовать микробусины, когда находились рядом с койкой, особенно если обсуждали состояние пациента. — Если вы будете следовать моим наставлениям, не мешать сервиторам делать их работу и сохранять бдительность, тогда он останется стабилен.

— Как долго? — спросил Д’Лесте. Его все это не радовало. Он никому бы не признался, но его пугала мысль о том, что он теперь за главного. Он уже привык к уверенным действиям и сверхъестественному спокойствию магоса. Его тревожила мысль, что нет никого, к кому можно было бы обратиться, если что-то случится.

— Достаточно долго. Пока я не вернусь, — холодно проинформировал Диобанн. — Вам не понадобится начинать никаких новых стадий обработки. Если даже я задержусь, мы, по крайней мере, успели довести нашего субъекта до такого состояния, когда его ткани могут подтвердить, что он — родич Фраксов. Мы не узнаем, что именно потребует эта арбитр Кальпурния, пока не достигнем момента принятия решения.

— Мы постараемся выяснить, что это будет, — сказал Д’Лесте, хотя не питал больших надежд. Пока что все усилия Кьорга в этом плане сводились к тому, что он назначил клерка — женщину, которая, как был уверен Д’Лесте, была его любовницей — чтобы отправить вперед сообщение. Он даже не знал, отправлено оно уже или нет.

— Если она потребует образец живой ткани, тогда я предоставляю вам возможность импровизировать решение, — сказал магос. — Однако я постараюсь сделать все, что смогу, чтобы подготовить для этого фундамент. Вот почему лучше всего поехать мне. Я доверяю себе больше, чем Кьоргу.

— Как и мы все.

— Это не мое дело, — добавил Диобанн. — Я не посол, но для этого поручения я гожусь лучше всех. Генетор-магос Санджа — именно тот, кто производит ритуалы анализа, и он будет польщен тем фактом, что я счел нужным заблаговременно представить ему образец. Тот факт, что мне нужно изменить лишь малую частицу, а не целое живое существо, позволяет мне произвести более тщательные изменения препарата, который я ему преподнесу… — он приподнял в блестящей руке металлическую флягу, — …однако, если моего дополнительного труда будет недостаточно, чтобы убедить его, я также лучше всех смогу изложить доводы за то, чтобы флотилия продолжала владеть хартией. Отношения между флотилией и Механикус были весьма плодотворны для обеих сторон, и магос Санджа поймет, что новый наследник не таков, чтобы можно было гарантировать их продолжение.

Д’Лесте был горд это слышать. Никто точно не знал, что Варрон может решить касательно положения Диобанна во флотилии, но врач рассказал магосу, что Варрон известен антипатией к Механикус, и, видимо, был в этом весьма убедителен. Он снова указал на койку.

— Я так понимаю, что Гайту не придется долго ждать?

— Не придется, — подтвердил Д’Лесте. — По протоколам Флота мы задержимся еще как минимум на несколько дней, пока не долетим до Гидрафура, и Гайт говорит, что ему понадобится все это время, чтобы гарантировать, что Петрона сможет вести себя, как подобает будущему вольному торговцу. Он и так немного злится, что ему пришлось так долго ждать. Вот поэтому мне и нужно точно знать, что Петрона будет в достаточно здравом состоянии, — он покосился на кровать. — Он сможет взаимодействовать с людьми? Сможет учиться чему-то? Гайт ничего не добьется, если он все время будет в помутненном сознании.

— Субъект, — ответил Диобанн, начиная двигаться к двери, — в ясном уме и контролирует себя. Я заставил его произвести определенные вербальные, физические и логические упражнения и использовал дозы болеутоляющего в качестве небольших наград. Можно передать Гайту, что он не должен делать скидки на любое теоретическое снижение его умственных способностей.

Д’Лесте крякнул. Он не знал об упражнениях.

Двойные двери широко распахнулись перед Диобанном, и магос покинул Д’Лесте, сопровождаемый двумя сервиторами. Апотекарий не знал, какую власть использовал Диобанн, чтобы вызвать внутрисистемный корабль-дромон, на котором он мог опередить флотилию, но был рад его уходу, хотя и нервничал, что на его попечении осталась эта человеческая развалина. Это значило, что наконец-то хоть что-то начало происходить.

Он повернулся обратно к белой занавеси и приблизился к ней лицом, но все, что он мог разглядеть — слабый намек на медленные движения в постели. Наверное, ему следует пойти и сообщить Гайту, что его ученик готов. Вскоре Петроне нужно будет предстать перед Арбитрес, и Гайт обещал, что научит его, как играть свою роль.

Петрона Фракс наблюдал из-за занавеси, как здоровяк-доктор уходит прочь. Он лежал, прикрытый одеялами лишь наполовину: нижняя часть его тела начала периодически содрогаться в безболезненных судорогах, от которых покрывала все время сползали. Даже шторы не спасали от света, который причинял дискомфорт его глазам — они стали почти черными, с легким оттенком желтизны. Однако он заставлял себя пристально смотреть вслед Д’Лесте, пока двери не закрылись за его спиной.

Что-то произошло с его слухом — часто чужие слова как будто приобретали странное, металлическое, двоящееся эхо — но он достаточно хорошо разобрал их беседу. По крайней мере, то, что говорил Д’Лесте, который так и не научился беззвучно говорить в микробусину связи.

Скоро он выйдет отсюда и окажется среди других офицеров. Скоро он снова будет среди своих братьев и сестер по униформе. При этой мысли из глаз Петроны начали сочиться странные цветные слезы, пачкающие его подушку. Он не сомневался, что сможет ясно донести до них свои планы и то, что ему нужно. Он не сомневался, что они встанут на его сторону, не Гайта.

Он не сомневался, что они помогут ему отомстить.

Домаса Дорел, обычно хладнокровная и сдержанная в жестах, хотела запрокинуть голову и завыть.

Она стиснула в деформированном кулаке коммюнике с Гидрафура, написанное на хрупкой рисовой бумаге теми же кодированными слогами, в которых его получил астропат. Шифр был особый, разработанный специально для этого конкретного информатора. Домаса изучила его по бумагам, присланным ее союзниками из Навис Нобилите, и это помогло ей отвлечься от беспокойства во время того бурного варп-перехода, который привел их сюда.

Новость была настолько скверной, что Домасе от злости хотелось порвать листок в клочья, но она не была уверена, что не придется показывать его Варрону. Если он еще не совсем убежден в необходимости срочно достичь цели, это отлично подойдет.

Так где же он, черт бы его побрал? Домаса уже полчаса рыскала по верхним пассажирским палубам, чувствуя, как все ее нутро протестует против этого: может быть, в мире навигаторов она и была мелкой рыбешкой, но она не привыкла исполнять роль девочки на побегушках. Она выгнала из постелей Черрика и его сослуживцев, послала их проверять нижние жилые палубы и хозяйственные уровни и немного улучшила свое настроение, гоняя их приказами по приватной вокс-связи. Но слишком многое начинало выходить из-под контроля, и ей очень не нравилось ощущение, что ее задание идет под откос, а она ничего не может сделать, чтобы удержать его на рельсах.

Она пыталась избавиться от бессмысленной тревоги, но, пока она скользила, словно облаченная в мантию тень, по арочному коридору, ведущему к залу для торжественных обедов, ее мысли все время возвращались к проблемам, как язык к шатающимся зубам или как ногти к коросте.

Варп-бури были крупнейшей и наименьшей из ее проблем. Она серьезно относилась к тому факту, что турбулентность между Санто Певрельи и Гидрафуром перерастала в шторм, подобного которому она никогда не видела. Она доверяла старому Аухудо Йимора, он был хорошим навигатором. Но неважно, насколько он был хорош, мрачно размышляла Домаса, стоя в темном тамбуре обеденного зала — всегда был порог, за которым даже самое зоркое варп-око ни на что не годилось, кроме как чтобы заставить своего хозяина испачкать штаны от вида того, во что угодил его корабль. Неважно, насколько умелым был навигатор, его навыки не могли провести судно сквозь по-настоящему гибельную бурю, точно так же, как атлет не может пробежать сквозь кирпичную стену, каким бы ловким он не был.

Ей почудилось движение за спиной, там, где длинный коридор тянулся вдаль и исчезал во мраке, но, когда она повернулась, там было пусто. Домаса скрипнула зубами и мысленно дала себе пинка — сейчас не время, чтобы позволять нервам брать верх над рассудком.

Все усугублялось еще и тем, что она лучше большинства других пассажиров знала, в каком состоянии был корабль после последнего отрезка путешествия. Домаса чувствовала мощные приливы и зыбкие волны антиреальности, которые судно пыталось то оседлать, то преодолеть, и как оно качалось туда-сюда, то срываясь с курса, то снова возвращаясь, как внезапные водовороты пытались разорвать корабль, словно обертку подарка, как резкие всплески энергии вдавливали поле Геллера почти в самый корпус, и варп-двигатели запинались и протестующе взвизгивали. Йимора демонстрировал головокружительное мастерство, которому лишь чуть уступали умения подчиняющихся ему пилотов: они поворачивали корабль, чтобы проехать по гребню самой мощной волны, возвращали назад, чтобы проскользнуть в самую малую щель спокойствия в стене бури, выкручивались из каждого завихрения энергетических потоков, которые, казалось, готовы были разорвать корабль пополам. Но Домаса сидела в своей каюте, нервно стиснув в обеих руках ткань своей мантии, и пыталась вспомнить молитвы и заговоры, которыми не пользовалась с самого детства. Подобное испытывал почти каждый навигатор, но очень немногие не-навигаторы удостаивались того, чтобы об этом услышать — ощущение, что ты выглянул наружу, в сердце самой смертоносной бури в имматериуме, и что-то оттуда посмотрело на тебя.

В ухе внезапно раздался звук, Домаса крутанулась на месте и сделала два быстрых шага в сторону, всматриваясь в темноту вокруг. Но это было просто вокс-устройство, и через мгновение, пересилив гнев на собственную глупость, она взяла себя в руки и ответила на вызов.

— Говорит Черрик. На хозяйственной палубе — ничего. Ничего в коридорах. Ничего в отделениях, куда мы смогли проникнуть. Жилища экипажа — то же. Мы не пробовали пробиться в рабочие секции инженариума и не начали проверять каюты. Весь корабль в ночной фазе, так что если мы будем искать более тщательно, то начнем будить людей, и тогда придется отвечать на вопросы, что нам надо, — она проигнорировала кислый оттенок в голосе Черрика. — Так что если вы не хотите, чтобы мы поднялись и помогли с тем…

— Нет, — перебила Домаса. — Все хорошо. Забудь. Вы его не нашли, забудьте об этом. Возвращайтесь к тому, чем вы там занимались.

Черрик отключился без дальнейших комментариев, и в тишине безлюдной палубы лязг разорванного соединения отдался в ухе Домасы еще громче. Она подумала насчет того, чтобы вытащить вокс-приемник из уха и растоптать его, подавила эту мысль и заставила себя снова собраться с мыслями. Дело не было закончено, и ей еще понадобится ясный ум.

Этим утром Йимора пригласил ее на навигаторский насест, и, когда позади нее как следует закрыли заслонки, она встала перед пузырем из бронестекла, осторожно сняла капюшон и бандану и посмотрела в сторону Гидрафура. Глядеть в имматериум из реального космоса было сложнее, чем с корабля, вошедшего в варп, и Домаса лишь недавно наловчилась это делать. То, что она увидела в обзорный иллюминатор «Ганн-Люктиса», пробрало ее ледяным холодом до самого нутра.

Система Санто Певрельи находилась в относительно маленьком диске спокойного варп-пространства. Хотя в некоторых местах масса и движение планет, судя по всему, колыхали имматериум по другую сторону мембраны, в других местах, таких, как это, эффект был противоположным. Но на галактический северо-северо-запад, в сорока пяти градусах выше эклиптики, бушевал шторм, сквозь который им придется пройти, чтобы достичь Гидрафура.

Говорили, что каждый навигатор видит имматериум по-разному: некоторые — как тучи, другие — как завихрения разных цветов, подобные потекам светящихся чернил в прозрачной воде. Великий Айр Шодама описывал его как ослепительно ярко освещенный зал, полный густого пара, который клубится и течет в разные стороны. Перед чувствами других он представал как звуковые ритмы или даже музыка, другие же вообще ничего не видели, когда снимали пелену со своих варп-глаз, но при этом их переполняли тактильные ощущения, и они чувствовали движения варпа как ветер или прикосновение ткани или пальцев к коже. Для некоторых манифестации варпа выглядели как причудливое сновидение, их разумы представляли видения варп-глаза как изобилующий деталями ландшафт джунглей, города, коварного горного хребта или подводного рифа, среди ярких кораллов которого осторожно пробирался корабль.

Домаса Дорел видела варп просто как бездонную черноту, когда тот был спокоен. Видения его глубины и движений для нее были малозаметны, поэтому требовалось время, чтобы научиться правильно их интерпретировать, и ее обучение даже теперь еще не было закончено. Она видела водовороты и течения имматериума как краткие слабые завихрения и вспышки света и цвета, которые порой было сложно разобрать среди мрака, при этом они исчезали, едва начавшись. Что-то вроде узоров, какие может увидеть любой, кто закроет глаза и надавит на веки пальцами. Она уже привыкла, что навигация для нее сложна и требует внимания и концентрации.

Сейчас ей не нужно было ни внимания, ни концентрации, чтобы видеть то, что находилось впереди. Перед варп-зрением Домасы возвышалась стена абсолютного бесформенного хаоса, не чернота ее обычного варпа, но некая живая тьма, пронизанная яростными опаловыми выплесками света и энергии. Когда она смотрела в ту сторону, перед ее варп-оком рябили пятна и полосы красного и зеленого цветов, и вспышки странного не-цвета как будто придавали этой густой переплетающейся тьме объем и подвижность. Даже отсюда оба навигатора чувствовали силу, волнами исходящую от бури.

— В ней есть сила, — сказал Йимора. — Живая она или нет, не знаю. По-настоящему скверные бури дают такое ощущение, Дорел, тебе надо побывать вблизи такого первоклассного шторма, чтобы понять. Что-то вроде такого сжимающего, голодного чувства.

— Чем это вызвано? — спросила Домаса. — Мы это знаем?

Йимора как-то непонятно посмотрел на нее.

— Ты достаточно взрослая, чтобы понимать, что на это нет простого ответа. Идея, что для каждого мелкого дуновения и ряби в варпе есть что-то, на что можно показать пальцем и сказать «вот причина» — это миф для варп-слепцов. Волны и эхо отражались туда-сюда по всему имматериуму, еще когда сам Император лежал в пеленках. Каждая мысль, которая рождается у любого живого существа, усиливает их, или создает в них помехи, или нарушает их, или сама порождает собственную рябь. Кто может распутать, что здесь что порождает? Я проверял логи и разговаривал кое с кем в верхних доках. Буря стабильно нарастает на протяжении последних нескольких недель — начиналась она как легкое волнение, но потом пришли волны из Залива Расмаур, влились в нее и так там и остались. С тех пор буря только накапливает энергию. Тремя днями до нашего прибытия в док она выпустила ударную волну, от которой слетела с катушек дюжина самых чувствительных астропатов на певрельской станции Псайканы, а почти всем жителям планеты приснились жуткие кошмары.

Домаса об этом не знала, но это объясняло, почему в порту все так затянулось. Капитан рассказал ей, что внизу, на самой планете, начались бунты, а в самих доках произошла серия самоубийств. Она слыхала, что интенсивные варп-бури порой просачиваются в реальность подобным образом.

Все, на что она могла сейчас надеяться, подумала она, выдергивая себя из воспоминаний, так это на то, что те лентяи-чернорабочие, которых докмейстеры Санто Певрельи приставили работать над кораблем, хорошо сделают свою работу.

Домаса распахнула двери обеденного зала и осмотрелась. Если бы это был корабль, принадлежащий Навис Нобилите, здесь бы круглосуточно дежурили слуги, готовые успокоить своих господ сладостями и приятной музыкой, что бы тех ни волновало. Но здесь ничего не было, кроме застоялого воздуха и темноты. Она вытеснила из сознания раздражение и начала обходить комнату.

Буря впереди обещала быть страшной при любых обстоятельствах, но корабль и так был ослаблен после тех штормов, которые ему пришлось преодолеть по пути с Гунарво. Реакции его двигателей были замедлены, а машинный дух, который бушевал в сердце его плазменных топок, ослабел и сердился. Корабельные инженеры делали все, что могли, чтобы усмирить и задобрить его, поэтому у них не было достаточно времени, чтобы как следует проверить поле Геллера — а его генератор тоже работал на пределе, сдерживая натиск варпа на обшивку корабля.

Понадобится еще день-два, чтобы точно определить, чего все это стоило генератору поля. Экипаж корабля мог произвести ритуалы инициации и обслуживания, как обычно происходило при варп-путешествии, но офицеры единодушно считали, что поле нуждается во внимании Адептус Механикус, прежде чем судно сможет снова войти в варп. Главный инженер рассказывал Домасе и о других вещах: о напряжении обшивки, об истощении запасов энергии, аномалиях в некоторых внутренних системах гравитации, из-за которых несколько членов команды получили ранения, иных мелочах, до которых ей не было дела. Ее заботило только одно — когда корабль наберется достаточно сил, чтобы встретиться лицом к лицу с чудовищной бурей, которая накрыла все кратчайшие маршруты к Гидрафуру.

Послышался шепот. Домаса остановилась, подняла голову, сделала шаг на пробу. Нет, это не был шелест ее юбок на кожаной подкладке, когда те задевали пышные ковры, которые устилали центр комнаты. Она поднесла палец к вокс-устройству, проверила настройки. Нет, никто не пытался с ней связаться. Она прислушалась, снова услышала этот звук, ухмыльнулась и пошла к трем дверям в дальнем конце зала, за высоким столом — они вели в частные обеденные комнаты.

Там на кушетках расселись Варрон Фракс, его жена, его главный помощник с дурацкими металлическими оборками на голове и двое других, имена которых Домаса не потрудилась запомнить. Все они выглядели виноватыми, как будто Домаса была комендантшей общежития, которая застала их за какой-то игрой после выключения света. Уже позже Домасе припомнилась эта аналогия, и она посмеялась над ней, но сейчас она была слишком занята. Она ткнула в Варрона пальцем.

— Господин Фракс. В корабельный апотекарион, пожалуйста. Сейчас.

Ксана взяла Варрона за руку, но тот, к отвращению Домасы, уже встал. Он действительно походил на щенка: дай ему приказ правильным голосом, и он не сможет не подчиниться.

— У нас тут… — Варрон оглянулся через плечо. — У нас тут частная беседа, Домаса. Мы не обсуждаем ничего такого, что бы требовало вашего присутствия, уверяю вас.

— Вы можете продолжить свою частную беседу в любой удобный для вас момент, господин Фракс, — ответила Домаса. Варп побери, этот человек просто насквозь просвечивал. — Только не прямо сейчас, сожалею об этом. Вам нужно пройти в апотекарион. Сейчас.

— Что не так? — лицо Варрона внезапно исказилось. — Дрейдер? Что-то случилось…

— Ваш сын в порядке, я уверена в этом. Это вы нам нужны. Не беспокойтесь, ничего опасного, я вам объясню по дороге.

Фракс понимающе кивнул остальным — по крайней мере, именно этот жест он, видимо, пытался изобразить — и вышел из комнаты. Домаса последовала за ним, чувствуя, как ее буравят глаза остальных.

— Почему такая спешка? — спросил он, пока они шли. — Там же сейчас никого не будет.

— По моей просьбе подняли одного из корабельных медиков, — сказала Домаса. — Он будет нас ждать. Когда я поняла, Варрон, что вы не в своей каюте, мне понадобилось некоторое время, чтобы разыскать вас.

— Извините. Ну, мне показалось, что лучше пойти в другое место, чтобы, э…

— Для частной беседы. Да, конечно, господин Фракс. Если так подумать, это ведь, в конце концов, ваше путешествие.

Боковым зрением она заметила, как он бросил на нее угрюмый взгляд. Ну что ж, балл в его пользу, подумала она, в нем есть нечто большее, чем она думала.

— Вы правы. Долго вы меня искали?

— Некоторое время. Мы проверили и другие палубы, по крайней мере, основные отсеки. Мы не знали точно, где вы.

— Что ж, мне жаль, что я заставил вас бегать. Уверяю, с Рикой и Малоном я в полной безопасности. Да и что такого могло случиться в глубине корабля? — его выражение лица изменилось, и Домаса не могла как следует прочитать его, глядя уголком глаза. — Вы что, подозреваете, что среди экипажа могут быть и другие предатели?

— Нет, ничего подобного. Вот, прочитайте, — она сунула ему бумагу с коммюнике. — Вы поймете, что это достаточно важно, чтобы носиться по кораблю в середине ночной фазы.

Варрон взял бумагу и аккуратно развернул ее. Он разглядывал ее, поворачивая в разные стороны, пока они шли по коридору и спускались по переднему колодцу, где широкий спиральный пандус вел вниз через три пассажирские палубы — теперь, когда синдикат Домасы зафрахтовал весь корабль, они были пусты. Стены колодца были увешаны чуть более яркими фонарями в вычурных, украшенных шипами корпусах в виде солнца, но и они были притушены на время сна. Варрон протянул бумагу обратно.

— Я могу разобрать упоминания Гидрафура и флотилии моего отца. Но какой в этом смысл? Я точно помню, что слушание о назначении преемника не сможет начаться, пока я не приеду. Что-то изменилось?

— Вы хотя бы прочитали… — Домаса прервалась. Бумага была так долго зажата в ее руке, что нижние абзацы размазались и смешались друг с другом, так что даже при хорошем освещении эти каракули читались бы с трудом. Нетерпеливо фыркнув, она затолкала бумагу в рукав платья и свернула в длинный коридор, как две капли похожий на тот, из которого они только что спустились. В его конце находились комната для дежурного экипажа и апотекарион.

— Итак. Наш информатор говорит, что флотилия выслала вперед, на Гидрафур, образец крови своего собственного кандидата, чтобы как можно быстрее начать проверку и доказательство их претензий. Есть строчка насчет эскорта Механикус или что-то вроде того, но из-за варп-бури сообщение понесло потери, некоторые детали утрачены.

— Они, должно быть, отправили его в храм Механикус в Августеуме. Когда при наследовании возникает соперничество, там традиционно исследуют образцы тканей, — сказал Варрон.

— Вы это уже знаете, да? Ну так вот, господин Фракс, у нас действительно возникло соперничество, как мы довольно долго пытались вам разъяснить. Вот почему мы ведем вас в апотекарион в такое неприлично раннее время.

— Значит, вам нужен образец моей крови. Вот в чем дело.

— Браво. Когда мы прибудем туда и представим вас лично, это будет наш козырь — когда бы это ни случилось, ведь теперь мы знаем, что проклятая флотилия пришла в систему раньше нас. Но мы — запомните мои слова, Варрон — мы не позволим им делать все по-своему. У моих союзников есть готовый к вылету варп-быстроход, он обладает достаточной мощностью, чтобы обогнуть худшие участки бури и добраться до Гидрафура за десять дней. Что до того, что он будет везти…

Но он уже догадался.

— Мой собственный образец тканей.

Варрон немного запыхался, потому что шли они быстро. Домаса немного приподняла подол платья.

— Понадобится только кровь. У нас есть фляга того типа, каким пользуются Механикус для перевозки образцов, так что мы можем быть уверены, что она достигнет системы в хорошем состоянии. Учитывая, что нам достоверно известно, что вы — перворожденный сын Хойона Фракса, ваша кровь расскажет достаточно убедительную историю, чтобы, по крайней мере, придержать тот трюк, который планирует флотилия.

Дверь перед ними скользнула в сторону, и навстречу хлынул белый свет, заставив обоих сморгнуть.

— Вы не нервничаете по поводу забора крови, а, Варрон?

— С моим-то занятием? Я, как вы знаете, не могу себе этого позволить. Ха, понадобится только заново вскрыть те рубцы, которые мне оставило инвусское стеклянное дерево. Я за ним недоглядел, это было за день до того, как вы приехали.

В голосе Варрона снова послышался оттенок прежней живости, и Домаса, к собственному удивлению, улыбнулась.

— Уже очень скоро, Варрон, вы станете вольным торговцем, принцем-негоциантом. Вам больше не придется спешить куда-либо столь недостойным образом, но, боюсь, я должна вас предупредить, что за углами по-прежнему будут ждать люди, которые захотят пустить вам кровь, метафорически выражаясь.

— Я думаю, что начинаю привыкать к этому факту, мадам Дорел, — сказал Варрон и вошел в белизну апотекариона, где навстречу ему уже двигался облаченный в бело-зеленые одежды сервитор со шприцем в тонкой руке.

Они стояли у шлюза и смотрели в узкий иллюминатор, как челнок увозит флягу, в которой покоился флакон с кровью Варрона. Корабль задом наперед выскользнул с причала, и его ненадолго окутало белое облачко изморози, когда воздух, остававшийся в шлюзе, вышел наружу и замерз. Через миг он запустил высотные двигатели, чтобы сменить траекторию. Позади него виднелся далекий силуэт «Полуденного феникса», самого быстрого корабля в окрестностях Санто Певрельи — узкий четырехъярусный корпус с расширяющимся носом, похожим на змеиную голову.

— Пожелайте ему удачи, — сказала Домаса. — Он несет основу для ваших притязаний. Видит Трон, сегодня вечером я буду думать о нем.

— Я тут подумал, Домаса.

— Да?

Теперь, когда она запустила свой контр-гамбит, напряжение спало. Она вдруг почувствовала, что ей самой не помешало бы хорошенько поспать.

— Было ли когда-нибудь такое, чтобы хартией владели на пару? В смысле, было ли так, чтобы два члена семейства Фракс одновременно были ее держателями? Я думал насчет того, что знаю об истории своей семьи, и не могу припомнить ничего подобного, но это ведь не значит, что такого не может быть.

— Одна хартия, один хозяин, один Фракс, один наследник. Я уверена, что в этом я права, — сказала Домаса, пока они удалялись от шлюза. Она, кажется, понимала, к чему он клонит, и намеревалась задавить это направление мыслей как можно быстрее.

— Это просто кажется так… глупо, — вздохнул Варрон. — Понимаете? Я провел все детство во флотилии, потом рос на Гунарво, и все это было просто чудесно, но… я все думаю, что есть этот другой Фракс, мой сводный брат, единокровный родич, другой сын Хойона, про которого я все это время ни разу не слышал. И теперь, когда я о нем узнал, что первым делом происходит? Мы тут же расходимся по враждебным лагерям и готовимся к войне над тем, что осталось после смерти отца. Вам не кажется, что это неправильно?

— Попробовали бы вы вырасти среди Навис Нобилите, — фыркнула Домаса, немного удивившись собственной откровенности. — Семейная жизнь навигаторов, пожалуй, дала мне не самое подходящее мерило, чтобы судить о вопросах вроде вашего. Но если вы думаете о том, чтобы убавить осторожность и пойти навстречу с распростертыми объятьями, то я вам скажу: подумайте еще раз. Остановитесь и подумайте, хорошенько подумайте, что поставлено на карту.

— Я думал над этим. Мой сын. Вот что важно. Вот кто важен.

— Думать о том, кому вы передадите хартию, очень благородно, и совершенно подобает положению, к которому вы стремитесь, но прежде чем так далеко заходить с такими планами, нам надо удостовериться…

— Нет. Не наследство моего сына. Мой сын. Он — тот, на кого я смотрю и вспоминаю, что стоит на кону. Как вы сказали, мадам Дорел, ваши собственные семейные обстоятельства, скорее всего, не позволяют вам действительно это понять.

В его голосе была интонация, от которой у нее заскрежетали зубы. Может быть, во вселенной и были вещи, которые она ненавидела больше, чем снисходительность к самой себе, но она таких пока не обнаружила.

— После всего того труда, который я проделала для вас, Варрон, после всего труда, который мои друзья, и союзники, и я сама вложили в то, чтобы вы добрались до Гидрафура и защитились от этой смехотворной встречной претензии, я должна сказать, что мы ожидали, пожалуй, чуть-чуть больше сотрудничества и благодарности, — она выпрямила спину и расправила плечи, как делала всегда, когда сердилась. — Мне кажется, что я должна почаще напоминать вам об усилиях, которые мы прилагаем, чтобы помочь вам.

— Нет, Домаса, вы не должны, — он остановился и подождал, пока она его не догонит. — Я очень хорошо понимаю, какой труд вы проделали. Корабли, которые вы раздобыли, навигаторы, медицинская помощь, поддержка против моего сводного брата Петроны. А также информация о нем и о развитии этого встречного требования. Я это заметил. Я заметил, что все слова о предательстве и чести, которые вы произнесли, когда рассказали мне, что среди нас есть шпион, не помешали вам обзавестись собственным информатором во флотилии. Похоже, что вы и эти ваши союзники — которых вы мне так и не назвали и не описали, кстати говоря — оказывают мне очень обширную поддержку, о которой не все знаю даже я сам. Как еще вы мне помогаете, Домаса Дорел?

— Тем, что выпрямляю вам хребет и готовлю вас к состязанию за наследство, — парировала она, не помедлив ни секунды. — Вы не знаете, что в ваших же лучших интересах, Варрон Фракс. Если никто не поведет вас за руку, то вы будете просто сидеть с этой вашей дружелюбной улыбкой на лице и позволите сопернику, которого никогда не видели, пройти мимо, забрать то, что по праву принадлежит вам, прямо из рук и уйти со смехом. И все потому, что вы отчего-то думаете, что если помешаете ему, это каким-то образом сделает вас дурным человеком. Я и не думала, что в Империуме на самом деле есть люди, подобные вам, Варрон. Мне даже сейчас сложно поверить, что вы действительно верите во все эти благочестивые разговоры о братской любви. Но если это так, то вам повезло, что на вашей стороне я и мой синдикат, хотя вы и сами об этом не подозреваете.

На ней наконец начал сказываться недосып. Это была одна из тех тайных мыслей, которые Домаса в нормальных условиях никогда бы не озвучила. Но Варрон просто стоял и ничего не говорил, глядя на навигатора с оценивающим видом, очень не похожим на его обыкновенный.

— Я достаточно много знаю, чтобы догадываться, какую форму благодарности ожидаете вы, Домаса, и ваш синдикат. Это я знаю. Я даже, на самом деле, уверен, что мы понимаем друг друга чуточку лучше, чем вы считаете.

Некоторое время они стояли в затемненном коридоре и смотрели друг на друга. Домаса в прошлом оказывалась в подобных противостояниях и обычно полагалась на странность своей внешности, которая вызывала у людей достаточное беспокойство, чтобы они отступили первыми. Но, как она помнила, Варрон был одним из тех немногих известных ей не-навигаторов, которым ее вид совершенно не казался необычным.

— Хорошо, — в конце концов, сказала она, и ушла. Только значительно позже она осознала, что так и не подумала, о чем таком могли вести частную беседу Варрон, его жена и его помощники в отдельной комнате на безлюдной палубе в середине искусственной корабельной ночи.

Глава девятая

Выступление преподобного Симовы перед судом претора-импримис Дастрома было оскорбительно кратким и совсем не таким, как он ожидал.

Его привели в суд, чтобы он дал показания и ответил на вопросы о том, как были заказаны и устроены клетки, висящие над авеню Соляр, как был задержан и приговорен Гаммо Струн, ныне сидящий в цепях вместе с Симандисом, как работала вся эта ордалия и как обращались с преступниками, в чем заключалась его собственная роль. Он был поражен и подавлен тем, что его миссия на Скале Трайлан завершилась здесь, в считанных километрах от Собора, где она началась, в зале суда, наполненном резким светом и стальными трубами, под взглядом бледного как труп судьи, сидящего на высоком троне.

Симова был не глуп. Экклезиархия усердно работала над тем, чтобы удерживать умы граждан в узде — так же усердно, как и Арбитрес, если не более — и он знал, какие нужны ритуалы и обстановка, чтобы обвиняемый чувствовал благоговейный страх. Восседающий в высоте судья, громогласные приказы и распоряжения, тихие голоса младших испытующих судей, которые разворачивали перед ним хитроумную смесь того, что Арбитрес уже знали и что подозревали, вопросы, спрятанные один внутри другого, сгорбленные писцы и пустоглазые сервиторы-аудиторы, которые записывали каждое слово. Разве он сам не председательствовал на судах над еретиками и святотатцами, где использовались точно те же самые стратегии?

И подлинное унижение заключалось в том, что это работало. Симова вошел в зал суда, полный гнева из-за грубого приема на наблюдательном пункте, и с пренебрежением относился к уверенности Арбитрес в том, что на него подействуют трюки, используемые ими на обычных преступниках. Но он обнаружил, что все равно реагирует именно так, как от него ожидалось: сбивается, стремится оправдаться, заполняет пробелы в том, что они знают. «Вы не под судом, ваше преподобие», повторяли они, и он знал, что это ложь. Это был суд, самый настоящий суд, уж в этом-то он разбирался.

Кроме того, эта высокомерная бандитка, называющая себя арбитром-сеньорис, видимо, умела выхватывать его мысли из воздуха, потому что первое же, что она сказала ему, когда он вышел из четырехметровых дверей зала суда, было:

— Это был суд не над вами, ваше преподобие, но с легкостью мог бы им быть.

Она стояла в середине коридора, в тщательно просчитанной небрежной позе, среди группы облаченных в черную броню Арбитрес. Симова, по-прежнему один, повернулся к ней лицом, в то время как дверь беззвучно закрылась за его спиной. Для пущей уверенности он прикоснулся к золотой аквиле, висящей на цепи вокруг его обширной талии.

— Вам, арбитр, не следовало бы даже разговаривать со мной, не говоря уже о том, чтобы запугивать меня судами и тем, что вы можете — или не можете — со мной сделать. Я не поступлюсь ни единым словом из тех, что я сказал об исходе этого процесса. Я постарался кое-что как следует разъяснить вашим подчиненным, когда мы летели с того несчастного островка…

— Да, конечно. Я вижу, что ваше красноречие превосходит лишь ваша выносливость. В орнитоптере, который отвез вас и Сороритас обратно в улей, были вокс-приемники, вы знали об этом? Все, что вы разъясняли моим многострадальным Арбитрес, записано в инфоковчег, который стоит на столе в моем кабинете. Я пока еще не слушала. Возможно, мне стоит попросить какого-нибудь клерка Бастиона, чтобы он сделал краткое изложение.

— Вы оправдываете худшее из того, что о вас говорят, арбитр Кальпурния, — холодно заявил Симова. — Вы демонстрируете все худшие тенденции арбитратора, который полагается на грубую силу, склонен думать кулаками, сапогами и стволом дробовика, верит в то, что Лекс Империа — это не более чем то, что ему хочется делать, неважно, что думают преданные слуги Императора, которым не посчастливилось…

Он добился результата, хотя и не того, который хотел. Внезапно конец изящной силовой дубинки Кальпурнии уткнулся ему в пупок, и шипы на его наконечнике неприятно укололи его сквозь парчовую ткань рясы. Ее большой палец завис над переключателем энергии.

— Вы стоите здесь, в нашем суде, и читаете мне лекцию о законе Империума и о том, как я могу и как не могу его исполнять, — сказала Кальпурния. — Какое интересное зрелище.

Ее слова звучали легко, но прикованные к нему глаза горели, словно изумрудные лазеры. Симова только сейчас понял, в какую ярость он ее привел.

Он шагнул назад, и она шагнула вперед: дубинка по-прежнему утопала в его толстом животе.

— Вы надзирали за наказаниями тех, кто возводил хулу на Императора, Симова. Вы знаете, что слова способны стать приговором. Только вы забыли об этом. Вы атакуете своими словами авторитет арбитра-генерала Адептус, причем каждой вашей фразы было бы достаточно, чтобы осудить вас по сотне различных кодексов, а потом вы собираетесь учить меня закону, который я знаю и исполняю? Вы забываетесь, и забываетесь слишком сильно, ваше преподобие. Я бы могла казнить вас на месте за то, что вы мне только что сказали, и каждая буква закона облекла бы мои действия железом. Будь вы кем-то иным, ваше преподобие, могла бы даже возникнуть такая ситуация, что я бы сама попала под суд за то, что не казнила бы вас. Не испытывайте меня больше.

— Так значит, арбитр, меня привели сюда именно из-за этого? — Симова постарался, чтобы его тон звучал уважительно и слегка заинтересованно. — Я не думаю, что в то время, как две дюжины Арбитрес… удалили меня, — он все еще не мог произнести «арестовали», хотя это, очевидно, было самое подходящее слово, — и мой эскорт с той скалы, я успел сказать что-то о вас или о вашем авторитете, арбитр. Мы даже не нарушили границы запретной зоны вокруг вашей крепости, хотя наше задание представляло собой не более и не менее чем предъявление требования касательно одного дела, которым вы в настоящий момент руководите. То есть, как вы видите, мы действовали с уважением к вашей власти. На каждом шагу я проявлял сотрудничество и приказывал своим подчиненным сотрудничать. Как вы думаете, сложили бы Сороритас оружие, если бы я не отдал им четкий приказ? Они были готовы сразиться за меня на том островке.

— На котором вы, кстати говоря, не имели права находиться, ваше преподобие. Вы должны были оставаться здесь и готовиться предстать перед трибуналом Дастрома.

— Как свидетель, арбитр Кальпурния, не как обвиняемый, несмотря на то, что ваше поведение подразумевает обратное. Прочтите показания, которые я там дал. Я не виновен, и я не понимаю, почему вы притворяетесь, будто это не так. Или же вы серьезно полагаете, что найдете мои отпечатки пальцев в угнанном дирижабле, в кабине крана и на силовом топоре Симандиса?

— Давайте проясним для поддержания дискуссии, что я не считаю вас активным пособником, — сказала Кальпурния с задумчивым видом. — Однако ответственность за организацию и руководство ордалией все равно лежит на вас. Если один из моих Арбитрес задремлет на посту, и мимо него прокрадется убийца, чтобы застрелить меня, то он будет сильно ошибаться, если подумает, что его сочтут невиновным только потому, что он не жал на спуск. Имейте это в виду. Если бы не ваша особая миссия и не мнение епарха о вас, то вы бы уже сидели в камере.

— Зачем же втягивать сюда епарха, арбитр? Если вы предполагаете какой-то промах с нашей стороны, то будьте добры, предполагайте лишь обо мне, не надо порочить весь Собор.

В ответ Кальпурния щелкнула пальцами, и Куланн вложил ей в руку свиток с сообщением. Симова, который расслабился, когда Кальпурния убрала оружие, снова занервничал, увидев на свитке уже сломанную печать епарха.

— Я получила от него письмо, — сказала она. — Он извиняется за то, что вы покинули Босфорский улей и пытались силой пробиться на Скалу Трайлан. Он также говорит, что вы просто прилагали все усилия, чтобы выполнить задание, которое он вам дал. Я так понимаю, что это как-то связано с тем делом, которое вы упоминали мне ранее, так?

Симова кивнул, все еще глядя на печать епарха. Базле был вынужден лично вмешаться, чтобы помочь ему, чтобы позволить ему завершить миссию, на которую епарх сам его послал.

Какая-то частица разума Симовы в этот момент скорбно прощалась с золотыми статуями и пышными гобеленами Палаты Экзегеторов. После такого он наверняка проведет остаток своей карьеры, следя за расписанием уборки в придорожном святилище на каком-нибудь маленьком, густо унавоженном сельскохозяйственном мире в самом отвратном уголке сегментума, какой только смогут найти его соперники в Соборе.

По какой-то причине, когда Симова нервничал, у него всегда начинали ныть стопы, и сейчас они сильно болели. Он сделал глубокий вдох.

— Вас, арбитр Кальпурния, назначили руководить передачей хартии вольного торговца, которая наследуется в роду купцов по фамилии Фракс. Эта хартия подписана не штампом, но рукой самого Бессмертного Бога-Императора, что делает ее великой реликвией. И поэтому, во имя и властью Адептус Министорум, я требую забрать ее, как святыню, ради приумножения славы Гидрафурской епархии и Собора.

Куланн приподнял бровь и искоса посмотрел на лицо Кальпурнии; остальные Арбитрес стояли так же неподвижно, как прежде. Вокруг повисло молчание. Пара писцов нервно и торопливо прошла мимо, держа в руках полные охапки бумаг, и постучала в дверь позади Симовы. Дверь открылась, пропустив их внутрь, а потом захлопнулась.

— Знаете ли, преподобный Симова, — сказала Шира Кальпурния самым что ни на есть непринужденным тоном, — я думаю, что ваше требование можно счесть именно той вещью, в которой это дело меньше всего нуждалось.

Герольды в форме инфокодов, сервиторов и, реже, младших адептов отправились в путь и вернулись обратно. Официальное приглашение было выслано, получено и подтверждено с полным соблюдением протокола. Встреча между двумя уважаемыми магосами Бога-Машины развивалась так же безупречно, как обмен сигналами для установки соединения между двумя идеально работающими логическими устройствами.

Санджа знал, что среди Механикус есть те, кто не доверяет людям наподобие Диобанна и считает, что техножрецы, которые провели слишком много времени под влиянием извне, имеют склонность неверно интерпретировать священные доктрины и искажать верования их культа. Однако Санджа был генетором, исследователем биологических систем, которые были невероятно сложны, но менее предсказуемы, и эта сфера познания наделила его чуть более гибким характером, чем у тех коллег, что выбрали для изучения неорганический мир.

И поэтому, когда странствующий магос Диобанн спустился с Кольца, сопровождаемый лишь двумя сервиторами и несущий с собой покрытую гравировкой флягу из красноватой стали, Санджа встретил его довольно дружелюбно.

Он решил принять гостя в самой часовне Гелиспекса. Пресловутая машина уже была разобрана для переноса на Скалу Трайлан, когда оказалось, что переместить ее невозможно, так что теперь ее снова установили в ковчеге в центре часовни. Если бы не было более срочных дел, Санджа приказал бы наполнить комнату благовониями, включить твердотельный вокс, повторяющий псалмы умиротворения, а потом запереть часовню, запечатать двери и оставить так на протяжении семидесяти трех стандартных часов и пятнадцати секунд. Таков был подобающий ритуал для успокоения машины, которой пришлось вынести подобное оскорбление. Но его ждали долг и обязанности, поэтому с задабриванием машины тоже придется подождать. Санджа взял «Омниссианский катехизис подчинения» в переводе на двоичный и загрузил его во вспомогательные устройства, которые заботились о самом Гелиспексе, и теперь они постоянно прогоняли его по инфокабелям, тянущимся вдоль стен, чтобы создать атмосферу набожной покорности. Санджа надеялся, что это будет напоминать духу машины о его обязанностях, по крайней мере, до тех пор, пока не закончится все это дело с хартией.

Сама часовня была длинной и узкой. Колонны-контрфорсы, изгибаясь, поднимались от пола и соединялись под потолком, так что стены представляли собой последовательность ниш. И на стенах, и на колоннах виднелись сложные узоры из проводов, по которым текла энергия и коды, их украшали редкие металлы и самоцветы. Сверху и сбоку ковчег был открыт, чтобы виднелся лик машины, а силовые кабели, что тянулись к покрытым гравировкой бронзовым панелям в полу, были увешаны лентами, печатями и полосками пергамента с начертанными на них благословениями Механикус. Позади ковчега на суспензорном троне, парящем в двух метрах над землей, восседал генетор Санджа в ярких церемониальных одеяниях. Его черепа-люминанты висели в воздухе за его плечами, а в руках он держал инкрустированный драгоценными камнями аппарат для чтения инфопланшетов, завещанный ему тридцатью семью поколениями предшественников.

Диобанн оставил сервиторов у двери и приблизился медленными почтительными шагами. Его собственные одеяния выглядели куда проще: красный цвет Механикус, узоры, рядами вышитые на рукавах, воротнике и полах, которые символизировали многие дисциплины странствующего магоса — генетор, алхимик, металлург и другие. Он склонил голову, и его сшитое из лоскутов лицо скрылось под капюшоном.

Люминанты осторожно приняли флягу из его рук, опутав ее сетями металлических дендритов. Диобанн преклонил колени и начал молиться у подножия ступеней, а трон Санджи опустился и поплыл вокруг ковчега, постоянно поворачиваясь, дабы не обращаться к машине спиной. Люминанты чуть подергивали дендритами, и в их оптических линзах мерцал красный свет, пока они изучали металл и печати. Они передали отчет прямо в мозг Санджи через рецепторы в его черепе: все было хорошо.

Санджа сошел с трона и пошел навстречу им. Стоя перед Машиной Гелиспекс, он, как всегда, ощутил благоговение. Это была величайшая реликвия Бога-Машины, которую он видел за всю свою жизнь. Он уже полтора дня умащал ее маслами, прогонял сквозь ее вместилище драгоценные благовония и медитировал, чтобы очистить сознание перед ритуалом, и все эти приготовления ввели его в состояние религиозной концентрации, граничащее с трансом. Но теперь поверхности машины были чисты и холодны, а воздух очищен, чтобы ничто не могло войти внутрь нее, кроме того, что он умолял ее принять в себя и показать ему.

На верхней ступени Санджа преклонился перед Гелиспексом и поставил флягу на пол.

Он закрыл глаза, и мир превратился в мозаику, в коллаж, как будто множество изображений, нарисованных на нескольких слоях прозрачных занавесей. Он смотрел на флягу всеми чувствами своих люминантов и глазами механических горгулий, что наблюдали за ковчегом с вершины каждой колонны. Он видел, как дендриты люминантов, с чьей грацией и изяществом не сравнился бы ни один человек, осторожно преломили печать на фляге и вынули из нее стеклянный пузырек. Потом, паря не более чем в нескольких сантиметрах от пола и опустив костяные лица, они приблизились к посеребренному лику Машины Гелиспекс.

Это был именно что лик. Серебряный бок машины украшало потрясающе тонко выгравированное, в настолько мелких деталях, что Санджа не смог бы разглядеть некоторые элементы без своей аугметики, изображение священной эмблемы Адептус Механикус, получереп-полушестеренка Махина Опус. Но она была наложена на более крупный образ, другой череп, изображенный с аугметикой в глазу и во лбу, что, видимо, означало сервитора или определенный тип младших аколитов. Череп был вытянутым и стилизованным, его рот был открыт, и именно в эти раскрытые челюсти люминанты вложили пузырек.

Санджа затаил дыхание. Он услышал тихий щелчок и гудение двигающихся внутренностей машины, знак того, что ее дух помнил о своем долге. Почуяв этот дух, люминанты отлетели назад и в стороны, а двери часовни закрылись. Машина Гелиспекс собиралась приступить к операциям, призывая в свои электросхемы и наностеки сознание Бога-Машины, чтобы пустить в ход непостижимый интеллект Архимеханикус.

Санджа и Диобанн затянули жужжащую и стрекочущую молитву на машинном коде, которая эхом отдавалась от стен. Свет в часовне замигал, люминанты закачались в воздухе. А потом раздался тихий и ровный звук, похожий на вздох из глубин устройства, и все закончилось. Магосы выпрямились и переглянулись, двери в часовню и внешние двери за ними снова открылись. Сервиторы Диобанна по-прежнему стояли там в тех же позах.

Машина должна была отдохнуть, прежде чем раскрыть данные. Магосы стояли у подножия ее возвышения и ждали.

— Приношу вам свою благодарность, — наконец, сказал Диобанн. — В странствиях с Фраксом я многое повидал, но с этим ничто не сравнится. Присутствовать на таком ритуале — это опыт, который я и не чаял пережить.

— В этот храм совершают паломничество генеторы из трех секторов, — в голосе Санджи слышался оттенок самодовольства. — Семь месяцев назад сюда прибыл верховный лексмеханик Двенадцатого флота Техностражи и преподнес в дар сервиторов, писания и детали, благословленные на самом Марсе, чтобы получить право помолиться у подножия машины на протяжении ста минут и посмотреть на нее саму. Связь Гелиспекса с Богом-Машиной столь чиста, что он может выполнить семьдесят шесть миллиардов вычислений и наблюдений в секунду и обработать их еще за пять секунд. Такова честь, по традиции оказываемая Механикус роду Фраксов — при каждом наследовании их кровное родство подтверждает именно это великое устройство, и никакое иное.

— Вы достойны восхваления за то, что оберегаете его, магос, — сказал Диобанн. — И вы оказываете мне честь тем, что позволяете узреть ритуал своими глазами.

Он как будто напрягся при словах о подтверждении кровного родства.

— Знание суть святость, так нас учит Омниссия, — ответил Санджа. — Передача знаний избранным и помазанникам — великое таинство, которое возвышает нас всех в служении Машине.

— Истинные слова.

Они оба стояли рядом еще секунду, не в силах нарушить торжественность момента. Потом раздался тихий звук, и Диобанн огляделся в поисках его источника. Это были плиты из резного камня, из которых состоял ковчег Гелиспекса — они медленно закрывали собой само устройство. На глазах у магосов они встали на место и сомкнулись, так что линии стыков были почти не видны.

— Сейчас он отдыхает, — сказал Санджа. — Сегодня я и мои аколиты устроим церемонии очищения и освежим его дух, а потом оставим на некоторое время, чтобы он восстановился. Последние дни были для него довольно трудными. Магос Диобанн, не желаете ли вы присутствовать при этом, если вам позволят ваши иные обязанности?

— Это будет честью для меня, генетор-магос, благодарю.

Голос Диобанна звучал немного нервно, подумал Санджа, но это было естественно. Потом он повернулся к постаменту, из которого появились две суставчатые металлические руки, опутанные проводами: машина передала свои выводы машинам-прислужницам, а те, в свою очередь, готовы были передать их магосам. Санджа и Диобанн подошли к ступеням и преклонили колени, подсоединившись к ней каждый по-своему. Диобанн вывел тонкий отросток из угла своего глаза, нащупал на конце металлической руки рецептор и ввел отросток внутрь, а Санджа подвел одного из люминантов ближе, чтобы он взялся за вторую руку и начал трансляцию. Машины-прислужницы еще мгновение производили окончательную проверку информации, которой их удостоил сам Гелиспекс, а затем оба магоса закрыли глаза и приняли в себя поток данных.

Вихрь цветов взорвался и закрутился перед закрытыми глазами Санджи, в ушах затрещали и загудели звуковые коды, все чувства, которыми не обладал ни один неаугментированный человек, начали петь. Гелиспекс поднес кровь Петроны Фракса под пристальный взор предвечного Бога-Машины, и теперь магос видел то, что увидел он.

Перед ним плясали образы архивных данных, параллельные записи, перечисляющие все поколения рода Фракс. Машина помнила все операции, которые когда-либо производила, каждое прошение, с которым к ней когда-либо обращались. Она знала, что ее просят снова взглянуть на родословную Фраксов, и поэтому в умах магосов безмолвно расцветали знания о проверках, которые она совершала каждое поколение, а на их фоне проявлялся отпечаток крови этого нового наследника. Генный след, химический анализ вплоть до молекулярного, вплоть до субмолекулярного уровня, микрохимическая экспертиза, показывающая все факторы, влиявшие на кровь наследника — от генов, с которыми он родился, до пищи, которую он ел, болезней, которые пережил, солнечного света, который на него падал, различных вакцин и…

…и…

Стоп.

Со скоростью, порожденной страхом, странствующий магос Диобанн выдернул свое сознание из водоворота кода и зашипел от боли, вспыхнувшей в глазу от внезапного разрыва связи. Сервиторы у двери расступились, когда он пробежал между ними, а потом устремились следом, стуча по каменному полу рельефными металлическими копытами, которые он сам для них выковал.

Они покинули часовню, миновали одни двери, а потом другие, побежали по залу реликвий, где на них удивленно уставились два молодых послушника. Диобанн мрачно сконцентрировался на дальнем конце зала, где он сливался еще с двумя главными помещениями и превращался в пещеру с высоким потолком, высеченную в скале под Августеумом. Если ему удастся достичь уровня земли, то останется пройти еще три двери, чтобы выйти на площадь, где его ожидала механоповозка, купленная на деньги Фраксов. А потом, один с двумя легковооруженными сервиторами в целом мире, на который он никогда не ступал до этого дня…

Они добрались до кабины лифта, в которой ехал какой-то младший жрец. Он хотел было что-то сказать, но Диобанн жестом приказал ему выйти. Жрец попытался возразить, и Диобанн отдал одному из сервиторов короткий безмолвный приказ. Тот выпустил стилет из дополнительной руки и шагнул вперед. За две секунды клинок пять раз пробил череп жреца, а потом двери кабины сомкнулись за Диобанном, и они направились к поверхности.

…но он выберется, он выживет, если его хоть чему-то научили столько лет путешествий с флотилией Фраксов, так это выживанию. И вот они наверху, двери лифта открылись. Диобанн порадовался, что это святилище не из тех, которые простираются на много километров вглубь земли. Если бы поездка на лифте оказалась дольше, она бы могла стать ловушкой. Они взбежали по рампе и миновали дальний зал центрального уровня храма. Смогут ли они пробиться с боем? Он не знал, но, может быть, драться и не придется. Электросхемы, окружающие Гелиспекс, должны быть отрезаны от остального храма, чтобы размышления машины не были запятнаны более приземленными данными. Сандже понадобится время, чтобы понять, что он видит, и еще больше времени, чтобы отсоединиться, если он все будет делать как положено, а потом он осознает, что Диобанн уже сбежал…

Они вышли через ворота на лестницу, и тамбур был уже недалеко.

…и тогда ему придется самому покинуть часовню, чтобы добраться до системы, с помощью которой он поднимет тревогу. Если Диобанну удастся просто выжить в улье, пока не прилетит флотилия, он сможет передать сообщение Тразелли и тогда…

Он добрался до внутренних дверей тамбура как раз вовремя, чтобы увидеть, как с грохотом захлопнулись огромные внешние створки. Пока он настраивал вспомогательные фоторецепторы, встроенные в глаза, чтобы лучше видеть в тусклом освещении, голос магоса-генетора Санджи вдруг гулко отдался одновременно в его ушах, по всем частотам механического кода, которые только были у него открыты, и во всех устройствах, встроенных в каждую стену комнаты. Сила его была так велика, что магос едва не упал на колени.

— Как ты посмел! — взревел этот голос. Диобанн включил нейрорегуляторы у себя в черепе и отрезал импульсы страха. Санджа не превосходит его в могуществе, сказал он себе. Санджа не смог бы пережить то, что видел и совершал Диобанн.

— Как ты посмел принести сюда эту… эту грязь? Сюда, в место, где наш культ с наивысшей преданностью поклоняется Богу Машины? Так-то ты Ему служишь?

«…ужишь?» Откуда-то донеслось бледное эхо голоса Санджи, но у Диобанна не было времени, чтобы обратить на него внимание. Он повернулся, оглядел возносящийся потолок, бронзовые поршни, беззвучно движущиеся на стенах, церемониальные шестеренки, висящие в гравитационных полях высоко над головой.

— Да, — отозвался он. — Да, так я служу. Понимаешь ли ты, Санджа, можешь ли ты хоть немного осознать масштаб того, что я сделал для нашего ордена благодаря свободе, дарованной мне хартией? Что я видел? Что я нашел? Реликвии, которые я собрал? Я выполнял для наших высших жрецов такую работу, с какой никогда бы не справился ни один магос, не обладающий поддержкой этой флотилии. А техника, которую я провез через владения Империума без всяких отчетов и десятин? Священные места, которые я указал нашим эксплораторам? Виды, с которыми я мог вести дела без присмотра Империума? Враги, с которыми я разобрался благодаря ресурсам флотилии?

— Так вот каков магос Диобанн, — раздался из стен оглушительный голос («…гос Диобанн», — повторило размытое эхо). — Падальная крыса в красной мантии, контрабандист и вор. Убийца и пособник убийц. Друг ксеносу, чужому, чья форма — насмешка над чистой генетикой человеческого образа. Тот, чье презрение ко всему святому заставило его отравить священную машину Механикус ложью и предать доверие хранителя этой машины. («…машины»).

— Как можешь ты понять, ты, кто бесконечно трещит свои молитвы в запертом святилище, погрузившись в собственное невежество! — Диобанн кипел гневом и едва ли понимал, насколько оскорбительно то слово, которое он только что использовал. — Как ты смеешь меня судить!

— Знание священно! — взревел Санджа. Теперь к потопу звука, изливающемуся со стен, присоединился второй органический голос. Он исходил изо рта самого Санджи, и Диобанн крутанулся на месте: генетор-магос стоял в дверях позади него, окруженный люминантами и сервиторами.

— Знание священно, и священна информация. Мы проживаем свои жизни в ее поисках. Чем чище данные, тем чище и живая кровь Машины и Бога-Машины. Чистота данных — величайшая святыня для жреца Бога-Машины. А ты явился сюда с этим, — он поднял в дрожащей руке стеклянный пузырек.

«…сюда с этим».

Диобанн с изумлением понял, что этим эхом был голос одного из его собственных сервиторов, того, посредством которого он убил жреца. Он стоял к нему вполоборота, с вооруженной клинком руки капала кровь и машинное масло, и он повторял каждое слово Санджи, как только тот его произносил. Генетор нашел способ проникнуть в его системы, какой-то код, преодолевающий программы, которые, как думал Диобанн, были так хорошо защищены, что взломать их было невозможно. Даже не подсоединившись к нему физически. Диобанн впервые осознал, насколько опасным врагом обзавелся.

— Ты фальсифицировал знание. Ты тайно изменил данные. Ты пришел сюда, зная, что сам создал эту сорную примесь. Ты думал, что сможешь ввести в заблуждение Гелиспекс, да восстановится его дух. Ты попытался одурманить святую машину, попытался использовать ее для творения лжи. Лжи, которая сама по себе искажает знание и отдаляет нас от совершенного знания Омниссии. Ты хотел обмануть нас!

— …нас, — закончил сервитор. Задержка в его речи становилась все короче по мере того, как контроль Санджи становился все сильнее. Нашел ли он способ проникнуть во вторую машину, сказать было невозможно. Мысли Диобанна метались все отчаяннее.

— Твое святотатство против Бога-Машины отягчено и усугублено, — продолжал Санджа, — ты окончательно предал свой священный сан. Я лишаю тебя и сана и имени. Ты отлучен.

Генетор-магос бросил пузырек на каменный пол, и в тот же миг, как сосуд разлетелся вдребезги, Диобанн рявкнул окровавленному сервитору кодовую команду:

— Зудень!

Это было слово флотилии, слово, означавшее постороннего, и для сервитора эта команда означала: убить всех присутствующих, кто не принадлежит флотилии. Доселе ему приходилось применять эту команду лишь трижды, и секрет, который он сейчас пытался защитить, был, пожалуй, самым ужасным из всех, которые он когда-либо хранил.

В душе магос Диобанн знал, что Санджа прав. Он не был уверен, имелись ли у него хоть какие-то шансы: те краткие минуты, проведенные в связи с потоком данных, показали ему, что восприятие Гелиспекса было более ясным и мощным, чем он мог хотя бы предположить. Но он не собирался просто так стоять и ждать, пока его убьют.

Санджа почти полностью контролировал сервитора, однако команда «зудень» была внедрена так глубоко, что он не успел до нее добраться. Сервитор помчался к магосу, но Санджа сумел остановить его, нахмурившись и сделав какой-то жест, и пока тот покачивался на месте, Диобанн повернулся и сорвал с другого сервитора его блузу. Машина из плоти напряглась, когда Диобанн привел ее в боевую готовность, и потянулась к коротким цилиндрам на своей талии. Выглядели они как часть пневматических механизмов, соединенных с ногами, но это была всего лишь маскировка.

Услышав, как по лестнице с лязгом спускаются сервиторы самого Санджи, Диобанн дернул вверх свой рукав, и круглый ворот на конце толстого свертка мехадендритов, который вызывал такое отвращение у Петроны Фракса, расстегнулся и упал на пол. Рука Диобанна развернулась, превратившись в гнездо металлических змей, похожих на головы гидры, и все они метнулись вперед и сомкнулись с гнездами на верхушке каждого цилиндра. В сознании и перед глазами Диобанна появились выгружаемые данные, характеристики оружия, сетки целеуказателей, и он вытащил оружейные модули наружу.

Сервитор, которого контролировал Санджа, бился в спазмах: магос, видимо, нашел его боевые программы и пытался их подавить. Но оружие самого генетора было уже всего в нескольких шагах — три тяжелых сервитора с клонированными мышцами и многослойными экзоскелетами. Спереди их черепа, там, где раньше были лица, были защищены железными пластинами с резным изображением Махина Опус или скалящимися масками горгулий. Гудели и жужжали лезвия цепных кулаков, шип-дрель одного из них вращался так быстро, что казался лишь размытым пятном сияющего металла в желтом свете ламп.

Диобанн взмахнул рукой-гидрой, извивающейся, словно морской анемон, и первый сервитор начал безжизненно заваливаться вперед: в одном из цилиндров был спрятан находящийся под давлением резервуар с мощным нейротоксином, который Диобанн и Д'Лесте изготовили два года назад.

Второй сервитор угодил прямо под концентрированный электромагнитный импульс, который вырубил его кибернетику. Машина затряслась в безумной пляске конвульсий, ее экзоскелет задымился и застыл. Орудия в конечностях разогнались сверх предела и начали выгорать.

Диобанн попятился, кружа по полу тамбура. Щупальца, торчащие из его плеча, змеились в воздухе, выискивая люминантов, одно из них метнулось вперед и выстрелило отражательной ампулой в дверной проем, где стоял Санджа. С негромким треском она взорвалась и заполнила проем металлической пылью, которую разогрел крошечный мельта-заряд, и она начала испускать магнитные помехи. В знак уважения к сану Диобанна сервиторы-часовые, встроенные в колонны по обе стороны дверей, были выключены, о чем Санджа теперь, наверное, весьма сожалел. Но даже если бы он активировал их сейчас, они были бы слепы и беспомощны.

Третья из машин-убийц Санджи схватилась с сервиторами Диобанна, и у него не оставалось времени, чтобы кричать им коды: он был вынужден использовать узколучевой кодер, надеясь, что Санджа не засечет частоту и не взломает ее. Диобанн переключил восприятие на лучевую связь и стал видеть глазами сервиторов. Картина перед глазами разделилась, храмовый сервитор раздвоился и заполнил все поле зрения. Магос одновременно видел, как он несся прямо на него и бежал мимо его собственного сервитора, находящегося в четырех метрах отсюда.

Потом его зрение странно исказилось, и даже компенсаторы, встроенные в органы чувств, не спасли от дезориентации — его приказы заставили одного из сервиторов повалиться на бок. Пока машина Санджи медлила, пытаясь понять, что сделать, сервитор Диобанна подсек ей ноги взмахом острой проволоки, которая выскользнула из его пальца. Самонаводящийся дротик вылетел из кончика одного из щупалец Диобанна и на долю секунды неподвижно завис в воздухе, прежде чем ринуться вперед. На миг в уже раздвоенном зрении Диобанна появился и третий слой: изображение щели между лицом и плечевыми бронепластинами сервитора, которое становилось все больше и больше по мере того, как дротик подлетал к цели. Картина вспыхнула белизной, потом окрасилась черным, и он разорвал связь. Дротик — внешний слой из микрофлешетт, внутреннее ядро из пирокислоты — взорвался глубоко в теле последнего противника. Дым и зловоние испаряющейся плоти окутали искалеченные останки сервитора, и они рухнули на пол.

А потом настала тишина, нарушаемая лишь низким хриплым звуком, который, как понял Диобанн, был его собственным дыханием. Он пробормотал вербальную команду, и его сервитор поднялся на ноги и побежал к дверям. Диобанн последовал за ним, сконцентрировав все механические чувства, которые у него имелись, на истончающемся облаке отражателей между дверными колоннами. Перед его глазами заплясали руны, показывающие, что к выстрелу готов второй самонаводящийся дротик, что резервуар с нейротоксином заполнен на восемьдесят семь процентов, что щупальца, оканчивающиеся алмазными когтями и наборами крошечных цепных пил, работают в боевом режиме.

Позади раздался треск — силовые шпоры, встроенные в предплечья и запястья его сервитора, включились и начали испускать поля разрушительной энергии вокруг лезвий. Если ему дадут всего шестьдесят секунд, чтобы сервитор разделался с дверями храма, они смогут…

В тамбур хлынули красные фигуры, движущиеся со стремительной и смертоносной точностью. Их пуленепробиваемые рясы и капюшоны были тусклого темно-красного цвета, а там, где одежда не закрывала их тела, мелькала поблескивающая бронзовая аугметика. Скитарии. Техностража. Не сервиторы, но элитные войска Культа Машины.

Трое из них вскинули к плечам короткие тонкие карабины и открыли огонь быстрыми очередями, которые разбивались о гибкие подкожные пластины, защищающие торс Диобанна, и о спину сервитора, рубившего двери. Магос-отступник ощутил прилив надежды: они использовали облегченные снаряды, которые разбивались на мелкие осколки, чтобы не нанести ущерб стенам тамбура. Из-за этого им не хватало убойной силы, чтобы повредить бронированные тела Диобанна и его слуги.

Восстановив равновесие, Диобанн ринулся вперед, чтобы двое ближайших скитариев оказались в радиусе поражения однозарядного микроогнемета, скрытого в кончике другого щупальца. Но, вспыхнув, облако раскаленного газа лишь вскользь задело их одеяния. Оба воина упали на пол и перекатились, затушив пламя, один из них поднялся на колено и выпустил еще одну очередь в Диобанна. Странствующий магос потратил на него еще один драгоценный самонаводящийся дротик — голова противника разлетелась, словно тыква — и бросил к его ногам еще одну отражательную ампулу. В этот момент он осознал, что сложная паутина данных, что плясали и мерцали на краю его зрения и на задворках сознания, исчезла, пропала в тот же миг, как позади него прекратились звуки работы клинками. Он вдруг понял, почему скитарии больше не стреляют, почему они не стали метать гранаты.

Магос Диобанн крутанулся на месте, щупальца его похожей на гидру руки заметались в воздухе, ища цель, немодифицированная рука скрючилась, как когтистая лапа, аугметические трансляторы взревели, бросая вызов на всех частотах. Даже отросток для передачи данных в уголке его глаза вытянулся, улавливая запахи в воздухе.

Сверкнув золотом и блестящей костью, два люминанта отлетели прочь от сервитора, которого только что убили. Они успели прилететь в тамбур и зависнуть у него над головой, прячась за парящими в воздухе шестеренками. Диобанн взмахнул щупальцем, в котором находились электромагнитные гранаты…

…но люминанты были ангелами Машины, созданиями из компонентов, доведенных до предельной чистоты, и черепов самых благочестивых жрецов Механикус — осмелится ли он обрушить на них столь ужасное оружие?

Сомнение, рожденное последними отголосками былого почтения, погубило Диобанна. К тому времени, как электромагнитная граната взорвалась над лежащим ничком сервитором, люминанты взмыли вверх на четыре метра, а затем, описав дугу, спикировали вниз. Один метнулся влево, и третий дротик, даже несмотря на то, что его вело зрение магоса, не смог вовремя свернуть следом за ним и улетел куда-то во тьму над его головой. Второй люминант ушел в штопор, закрутившись в воздухе. Щупальце-клешня тщетно лязгнуло в воздухе в миллиметре от его крытого золотым листом бока.

В ушах Диобанна раздался шум, который нахлынул на его аугметические устройства перевода и преобразовался в данные. Люминанты транслировали ему простой кусок кода, который повторялся снова и снова, три раза в секунду, и представлял собой всего лишь инфопечать генетора-магоса Кайнеза Санджи — чтобы Диобанн знал, кто смотрит на него их глазами, пока они исполняют приговор. Один из них протянул механодендриты, чьи адамантиновые наконечники прошли сквозь броню странствующего магоса, как сквозь бумагу, и вздернул его в воздух, второй выдвинул из основания черепа гудящую силовую установку. Код превратился в высокоскоростной инфосигнал, передаваемый по всем звуковым и воксовым каналам, которые только были у Диобанна.

Сигнал прошел напрямую сквозь слои-трансляторы в его мозг, так что сообщение мгновенно развернулось в его сознании во всех деталях. Оно было несложным. Список обвинений и четыре заявления. Обвинение, осуждение, отлучение, уничтожение.

Через одну целую восемьдесят четыре сотых секунды после окончания трансляции второй люминант зажал глазной отросток Диобанна в толстом захвате на конце силовой установки. Он едва успел ощутить боль. Импульс энергии прошел по отростку и разошелся по паутине микроаугметического волокна, пронизывающей мозжечок магоса. Оно вспыхнуло, раскалилось добела и испепелило пораженный, не верящий в происходящее мозг Диобанна.

Глава десятая

Гайт редко чувствовал себя уютно на борту «Бассаана». Он четко понимал, что согласно своей роли во флотилии должен пребывать на «Обещании Каллиака», где повседневные корабельные дела шли в неторопливом темпе, комфорте и спокойствии. «Бассаан» же был деловым, функциональным, и управлял им строгий, почти военный экипаж, отчего Гайт чувствовал беспокойство.

И это еще во время лучших путешествий. Когда сам Хойон стоял на полтора шага впереди Гайта, а тот был в любой момент готов услужить ему, он видел, как взгляд старика рыщет направо и налево, и экипаж бледнел, словно его лицо было невыносимо ярким, обжигающим прожектором.

«Если бы я только мог отправиться назад во времени, — подумал он, — увидеть старого, всем довольного Гайта и поговорить с ним, что бы он подумал? Что бы тот Гайт сказал о том, почему я здесь сейчас нахожусь?»

Он смотрел, как мимо него проходит вереница офицеров. Их отражения плясали на покрытых гравировкой металлических стенах, они нервно поправляли униформы на ходу и не знали, куда девать руки. Шли они, казалось, дольше, чем следовало бы — их было всего-то примерно полдюжины. Гайт и Бехайя твердо настояли на том, что их должно быть очень мало, и даже такая уступка, сделанная этой пародии на человека, их наследнику, ясно давала понять им обоим, насколько скверные у них проблемы.

Дальше в коридоре стоял Д’Лесте и переминался с ноги на ногу. Он не разговаривал с Гайтом с тех пор, как Диобанн вылетел вперед на Гидрафур, и с течением времени, пока они все больше укреплялись во мнении, что магос не вернется, они постепенно стали избегать друг друга. Встречи распорядителей в зале совещаний сменились небольшими, производящимися исключительно резким шепотом и в тайных местах разговорами, в которых участвовали лишь два-три человека за раз. Среди экипажа распространялись слухи и неуверенность. Гайт был этому не удивлен. Любой зудень, окажись он сейчас на борту, и тот бы понял, что что-то идет не так — настолько все было плохо.

Двери в каюту захлопнулись за последним из офицеров, и Гайт выдохнул. Они расположили Петрону в помещении возле апотекариона — достаточно близко, чтобы можно было быстро подключить его к системам жизнеобеспечения, если бы ему вдруг стало хуже. Никто не хотел признавать, что наследник уже приближался к той точке, когда и это бы не помогло. Диобанн исчез, а попытки Д’Лесте удерживать Петрону в стабильном состоянии без помощи магоса становились все более неуклюжими. Занти и Тразелли уже успели пообещать ему в лицо, что если Петрона не дотянет до слушания, то врач поплатится за это собственной шкурой.

Слушание. Оно стало их волшебным порогом, их горизонтом событий. Только сделать так, чтобы их претендент дожил до слушания, а там будь что будет. Гайт мрачно посмотрел на закрытые двери каюты. Он чувствовал зыбкое фаталистическое спокойствие человека, который совершил ужасный выбор и теперь ждал, когда наступят последствия, какими бы они не были.

— Как мы до этого докатились? — пробормотала Бехайя рядом с ним, и ни у Гайта, ни у Д’Лесте не было для нее ответа.

Из тех семи, что стояли вокруг кровати, занавешенной белой пеленой, Атис была единственной, кто смог заговорить. Фирон отступил на шаг, как будто то, что он увидел, буквально толкнуло его назад, Триходи спрятала лицо в ладонях. Кохце сцепил руки за спиной и хватал ртом воздух, несмотря на запах, который не могли скрыть ароматные испарения.

— Нильс, — сказала Атис тихим надломленным голосом. — Что они с тобой сделали? О, Нильс, что случилось?

— Не Нильс, — ответило искореженное тело на кровати. — Не Нильс Петрона. Но ты наполовину права, наполовину. Наполовину права о половине человека. Ха! Половина человека. Полчеловека станет наполовину чем-то другим, станет…

Фигура внезапно согнулась пополам и разразилась мокрым кашлем, пытаясь изгнать из груди нечто, с чем не могли справиться ее слабые мышцы. Медицинский сервитор, существо ростом в метр с маской и аугметикой, которая делала его похожим на жирного нелетающего херувима, проскользнул сквозь кольцо офицеров и ввел в рот Петронаса отсасывающий шланг. Раздался короткий неприятный звук, и шланг снова вышел наружу, обляпанный чем-то розовым и прозрачным. Сервитор зашаркал по полу подбитыми тканью стопами, удаляясь до следующего приступа.

— Петрона Фракс, вот кто я, — сказала развалина, лежащая в постели. — Они вам еще не сказали, да? Держат меня живым для слушания, вот что они делают. Слышал, как они говорят, слышал их здесь все время.

Одна из тонких как палки рук Петроны медленно приподнялась и прижалась к уху, потом провела пальцами по виску и вниз, к животу. Что он хотел показать, сказать было невозможно.

— Петрона Фракс! — это был Кохце. Когда флотилия посещала миры с фауной, на которую можно было охотиться, он был одним из тех, кто ходил стрелять вместе с Нильсом. — Нильс, мой старый друг, ты не понимаешь, о чем говоришь, — он огляделся. — Он бредит от своего недуга. Просто чудо, что он так долго прожил, — Кохце осторожно шагнул к постели. — Нильс, ты знаешь, где ты? Ты знаешь, кто мы такие?

Глаза внезапно уставились на него, и Кохце обнаружил, что не может отвести от них взгляд. Они были мутны от болезни, но сверкали энергией, в них плясало безумие, но они твердо смотрели на него с невероятной сконцентрированностью. Петрона добился этого, отточив свое безумие до острой, как бритва, холодной, как сталь, жажды выжить.

— Я знаю, кто ты такой, Кохце, — сказал он, внезапно став тем Петроной, которого все они знали, полным жизни и огня. Это он лежал в этой кровати и говорил посредством развалины, внутри которой скрывался. — Я знаю, кто вы. Атис, Фирон, Триходи, стойте руки по швам и слушайте меня. Омали, мелкая ты зуднелюбивая тряпка, кончай пятиться и веди себя как мужчина. Вы все мне нужны. Я нуждаюсь в вашей помощи.

— Нильс, что происходит? — спросила Атис. — Они сказали нам, что тебя за что-то освободили от обязанностей, и что мы будем твоей командой. Они сказали, ты просил встречи с нами, и что мы должны… должны доставить тебе это удовольствие.

Она понизила голос, договаривая фразу, и бросила взгляд на сервитора, опасаясь, что он мог записывать ее слова. Остальные поняли ее мысль и начали опасливо озираться в поисках подслушивающих устройств.

— Забудьте, — выплюнуло существо, которое было Петроной. — Это была глупая ложь, они сказали ее, чтобы убедить себя в том, что контроль в их руках. А теперь слушайте меня, вы все. Слушайте, как они слушают, как все они будут слушать, как мы будем…

Внезапно тощее тело содрогнулось и на миг неподатливо застыло, и растрескавшаяся кожа в углах его рта начала сочиться каплями густой желтой жидкости.

— Не думаю, что у меня есть много времени, — прохрипел он, когда сервитор убрал жидкость антисептической подушечкой, — а это значит, что и у вас тоже. Эти дерьмоеды снаружи думают, что сделали мне подарок. Предполагается, что я разрыдаюсь и скажу, как рад вас видеть. Предполагается, что я забуду, забуду все, что они…

Петрона судорожно скорчился и закричал пронзительным голосом. Он кричал почти тридцать секунд, прежде чем справиться с болью и заговорить снова. К тому времени на ткани под его ногами появилось мокрое черное пятно, и воздух наполнился тошнотворным кислым запахом экскрементов.

— Они думают, я забыл все, что они сделали. Думают, все ушло, как я должен был уйти. Ха! Ха! — от смеха он снова закашлялся. — Должен был умереть, но по-прежнему жив. Должен был вылечиться и измениться, вместо этого превратился в опухоль. Червивая опухоль, вот кто я такой. Ха! Если я могу испортить что-то одно, то могу испортить и другое. Испортить весь этот план. Не следовало рождаться сыном шлюхи, но даже если она была шлюхой, я все равно отомщу за нее.

Голос Петроны изменился, как будто он говорил сам с собой, и у его речи появилось пугающее, медлительное, неразборчивое звучание, которое то пропадало, то снова появлялось.

— Нильс, о чем ты говоришь? Пожалуйста, скажи нам, что с тобой случилось! — голос Атис срывался. — Кто такие «они»? Что ты от нас хочешь?

Она отдернулась, когда Петрона резко перевел взгляд на нее.

— Ах, маленькая Атис. Ты никогда не хотела пофлиртовать со мной, даже в мои лучшие деньки, да? — Петрона с трудом заставил свое лицо улыбнуться ей. В его рту недоставало пяти зубов, две пустые лунки все еще кровоточили. — Однако же, приятно видеть, что теперь ты делаешь, что тебе скажут, девчонка. Ну все, нет больше времени на любезности. Идите сюда, вы все, идите ко мне, детки. Настало время папочке Фраксу объяснить, чего ему от вас надо.

И фигура на кровати залилась лающим смехом, когда младшие офицеры, выжившие члены круга тех, кто когда-то считал себя друзьями и сослуживцами Нильса Петроны, придвинулись к нему, чтобы слушать.

— Куда это еще ты собрался? — резко спросила Бехайя, и Д’Лесте мысленно проклял себя за то, что ощутил вину. Он все время повторял себе, что ему не за что чувствовать себя виноватым. Эти процедуры были, мягко говоря, экспериментальными, все об этом знали и все равно позволяли Диобанну их делать. Откуда им было знать, что проклятый шестеренок решит вдруг исчезнуть именно тогда, когда он нужен был флотилии — точнее, распорядителям флотилии, хотя это одно и то же — чтобы поддерживать их преемника в стабильном состоянии?

Он повернулся к ней лицом.

— Они либо уставятся на нашего чудо-мальчика и проторчат там целую вечность, — сказал он, — либо их затошнит, и они выбегут оттуда через минуту. Так или иначе, глупо стоять тут всем троим. Не настолько все плохо, чтобы главный апотекарий вольного торговца дожидался кучку прыщавых младших офицеров, как какой-то треклятый лакей. У меня есть чем заняться, пока мы не приехали, и я думаю, что и вам не мешало бы посмотреть на себя, как вы стоите тут и позволяете этим людям собой распоряжаться, и призадуматься о достоинстве собственного положения.

По их лицам сложно было что-то прочесть, но он решил, что смог задеть их. Когда сомневаешься, атаковать или нет — атакуй.

И, в любом случае, у него действительно были дела. Он кое-что придумал. Если Диобанна можно было сбросить со счетов — и, как нехотя признал Д’Лесте, так это, видимо, и было — это означало, что их гамбит с дополнительно модифицированной кровью, скорее всего, не сработал. Но он считал, что с достаточной дерзостью и умением он, вероятно, сможет исправить эту ошибку.

Смерть пришла на «Ганн-Люктис» ближе к концу путешествия, когда корабль тщетно пытался пробить себе путь сквозь громадную грозовую тучу психической силы к мимолетному проблеску спокойствия, который померещился Йиморе где-то впереди. На него обрушилось давление, сокрушительное давление, от которого астропаты корабля выли и вцеплялись ногтями в свою одежду и кожу, умоляя о седативах и выкрикивая молитвы. Домаса Дорел чувствовала это варп-глазом, словно ее тыкали пальцем в лоб, и закрыла его филактерией с гексаграмматическими письменами, сделанными прорицателями ее дома на Терре. Они были написаны чернилами для татуировок на полосках ее собственной клонированной и выделанной кожи. Обычно это помогало. Но сейчас толку от них не было.

Смерть пришла, когда корабль вырвался из грозовой тучи, словно выброшенный катапультой в пространство за ней, но то был не тихий проход, как казалось раньше, а тугой водоворот энергии, вращающийся в измерениях, неподвластных никаким человеческим чувствам. Корабль закрутило, Йимора отчаянно пытался найти выход, поле Геллера рябило под натиском разрывного течения, которое било его, сжималось на нем, как будто кусало его. Поле прогибалось все глубже и глубже, а потом, менее чем на сотую долю секунды, в которую по всему осажденному корпусу «Ганн-Люктиса» зазвучали сирены и колокола, оно отключилось.

Смерть пришла в этот крохотный промежуток, пока Варрон Фракс стоял в дверях своей каюты и смотрел, как жена удерживает кричащего и бьющегося сына. Даже самый невежественный рабочий на корабле знал хотя бы на примитивном уровне, что имматериум каким-то образом резонирует с эмоциями — он притягивается ими, питается ими и питает их в ответ. Варрон и Ксана были готовы к сновидениям варпа, знали, что ждет их в сне, произнесли правильные молитвы и повесили печати чистоты по углам своей кровати. Но Дрейдер, должно быть, не уделял должное внимание, когда читал свои молитвы, и позволил словам исказиться, и через какое-то время после того, как они задернули шторы его кровати, он выбросил маленькую оловянную аквилу, которую ему дали в качестве оберега. Может быть, он играл, может, просто не подумал или почувствовал какую-то мимолетную обиду. Варп-сны и так были дурной штукой, но, как Варрон помнил со времен жизни во флотилии, для юного разума они были еще хуже. А для юного разума, который не понимал, что к ним надо быть готовым, они должны были быть гораздо страшнее. Он вспомнил, как вальяжно бросил тогда, на Гунарво, «переживет несколько скверных ночей, да и привыкнет», и у него к горлу подкатил комок.

— Иди, — сказала Ксана. — Я о нем позабочусь. Он проснулся, но сон его так напугал, что он сам еще этого не понимает. Я буду с ним. А ты иди.

Варрон закрыл дверь. В коридоре его ждал Рика, который стоял, привалившись спиной к мозаике с изображением резвящихся нимф и херувимов, какими тут были покрыты все стены. Он теребил конец одной из своих имплантированных вокс-панелей, как делал всегда, когда нервничал. В тот момент снова заревели сирены, и оба содрогнулись от внезапного шума.

Смерть появилась на свет на «Ганн-Люктисе», внутри восстановившегося поля Геллера, которое отрезало ее от прекрасного, теплого, текучего имматериума снаружи. Она обнаружила, что родилась без сознательного усилия со своей стороны: в тот миг, когда поле мгновенно отключилось, эта сущность быстро и безболезненно опустилась в чей-то разум, словно искра, проскочившая между электродами, а потом очутилась в сухой, холодной, слепящей смирительной рубашке вселенной, среди разумов, заточенных в мясе, которое тараторило и трепыхалось.

Существу не понравилось поведение мяса, поэтому оно сделало некоторые вещи, подсказанные инстинктом, и мясо приняло новые формы и иным образом расположилось в этой чудовищно тесной клетке из измерений, и его поведение прекратилось. Ему не нравилось, что здесь оно может двигаться не всеми известными ему способами, но оно обнаружило, что может делать разные вещи, чтобы менять эту маленькую физическую вселенную, куда его занесло. Оно могло разделять вещи и разрушать их, и оказалось, что рвать и ломать гораздо приятнее, чем манипулировать мягкой материей варпа. И тогда оно пошло искать другое мясо, чтобы сломать его, мясо, из которого так весело выскакивали мелкие капельки духа и развеивались в ничто, когда оно на них давило.

Оно едва осознавало звук сирен, но Варрон и Рика пришли от них в ужас. Варрон успел сделать три шага по коридору, прежде чем его осенила жуткая мысль, и он тут же повернул обратно. Но его жена и ребенок, оставшиеся в комнате, были живы, и ничто в них не вселилось: Дрейдер уже не кричал, а тихо плакал, Ксана его укачивала. Рика прикоснулся к плечу своего господина.

— Варрон, нам надо вооружиться. Корабельная тревога. Мы относимся к боеспособному экипажу.

— Как насчет достать наше собственное…

— Лучше использовать то, что есть в рундуках, — сказал Рика, озираясь. — Не будем пока раскрывать карты. Если мы решим, что иначе не справиться, тогда, может быть. А пока что пойдем.

Варрон последовал за ним. Дважды он нарушил обещание, данное самому себе, и оглянулся на дверь каюты.

екундус, Галата, Гидрафурская система

— «Преемник, — прочитал Куланн с записки в своих руках, — нездоров, и потому не покинет «Бассаан» до начала слушания. Он не сможет пробыть в суде дольше определенного срока». Какая странная формулировка. Как вы думаете, что они имеют в виду под «определенным сроком»?

— Не знаю, — ответила Шира Кальпурния. — И мне все равно. Это значит, придется подождать с приемом преемника… прекрати, Куланн, это не шутка, а оговорка. Я не в настроении шутить.

Они стояли в одном из V-образных защитных контрфорсов крепости Арбитрес на Галате, луне Гидрафура. Кальпурния назначила ее новым местом слушания после того, как вокруг Скалы Трайлан начали кружить орнитоптеры и воздушные сани со знаками Экклезиархии, держась чуть дальше того расстояния, на котором летательные аппараты Арбитрес имели право идти на перехват. Потом вокруг островов на границе запретной зоны начали появляться морские платформы с отрядами Сороритас, прокторы на наблюдательных постах занервничали и начали запрашивать подкрепления и дополнительные боеприпасы. Потом информаторы Арбитрес в той части Кольца, что вращалась над островами, доложили, что другие Сороритас начали брать под контроль стартовые позиции и пусковые шлюзы и вступили в конфликт с военным экипажем Кольца, пытаясь завладеть двумя из его гигантских барбетов, где были установлены пушки.

Первой и полной ярости мыслью Кальпурнии было попросту сбить все транспорты и оттащить в камеры Симову вместе с парочкой случайных клириков, чтобы они рассказали, кто дал им такой приказ, но она подавила это желание. Собор считал себя вправе совершать столь открыто враждебные действия против Адептус Арбитрес, и это означало, что его следует поправить. Кальпурния твердо вознамерилась так и сделать, но позже. Пока что ей надо было закончить другое дело, поэтому она решила воспользоваться иным методом.

«Жиллиман мог и кружить, как горная кошка, и бросаться, как она», гласила ультрамарская пословица, которая, предположительно, восходила к временам завоеваний святого примарха, которые объединили его владения. Она означала, что нет ничего постыдного в том, чтобы применять хитрость. Если лобовое столкновение дорого тебе обойдется, тогда какой смысл стыдиться того, чтобы сманеврировать и перенаправить свои силы куда-то еще? Кальпурния пробормотала эту пословицу как раз перед тем, как отослать Скале Трайлан приказ укрепиться, как будто готовясь к атаке, зримо увеличить количество дозорных и часовых, дополнив его всеми, кто только находился на острове в данный момент и мог надеть панцирь, а также, чтобы летательные аппараты вели себя как можно агрессивнее и делали все возможное, чтобы нервировать пилотов, привлеченных Экклезиархией.

А в это время, одним незаметным перелетом на челноке, она перебралась в огромную адамантиевую башню Арбитрес на Галате. Крепость возвышалась над серебряной пылью лунной поверхности и уходила глубоко в ее холодный камень, с ее плоской крыши в космос сияла эмблема Арбитрес — крылатая латная перчатка. Пока Симова — или кто там еще возглавлял попытки Экклезиархии завладеть хартией — был занят тем, что пытался распугать несуществующее слушание в Скале Трайлан, Шира Кальпурния могла провести суд на Галате и передать хартию в руки законного наследника.

Эта кампания Экклезиархии злила ее. Она верила в закон, в святой Лекс Империа, но они пытались использовать его инструменты и процедуры для неверной цели — это она знала точно — ради личных амбиций, а не веры в правое дело — это она сильно подозревала. И это вызывало у нее беспокойство и гнев. В ней говорила не просто неприязнь к юридическим играм в целом. Она опасалась практических последствий, которые будет иметь такое дело в случае, если ему все же придется дать ход. Каким бы ущербным оно не было, возникнет достаточно много вопросов процедурного характера, достаточно противоречий между религиозными и светскими законами, достаточно перекрывающих друг друга юрисдикций и серых зон между двумя орденами Адептус, достаточно редких прецедентов и исторических свидетельств, чтобы проиллюстрировать все, что только не понадобится проиллюстрировать. Поэтому достаточно сообразительный человек — такой, как Симова — мог затянуть процесс на сколь угодно долгий срок, пока епарх или кто-то из его подчиненных не придумает, что еще попробовать.

Уличное правосудие арбитраторов строилось на жестком контроле и быстром воздаянии, но длительная и медленная работа судей концентрировалась на том, чтобы исполнялись все законы вплоть до самой незначительной буквы самого малого из них, как повелели Высшие Лорды во имя Императора. Каждый арбитр знал, как выглядят огромные лагеря, простирающиеся у врат крепостей-участков, где просители жили месяцами, а то и годами, пока судья этой крепости или другого, отдаленного мира, не разрешит их дело. Некоторые затягивались на десятилетия, пока приходили списки прецедентов и истории дел с тысяч иных миров, чтобы удостовериться, что вердикт твердо стоит на опоре Имперского Закона. Кальпурния даже слышала о судьях и адвокатах, которые уходили в отставку, передавая дело новым Арбитрес, так что следующее поколение могло продолжить прения, когда их инициаторы уже умерли. Простой смертности было недостаточно, чтобы затормозить махину имперского правосудия.

Будь у Экклезиархии более прочные основания, Кальпурния их бы выслушала. Идея того, что можно обойти имеющий силу закон ради собственного удобства, вызвала бы у нее отвращение, если бы она хоть на миг над ней задумалась. Но после того, как Симову отправили обратно в Собор, он прислал вестника с письменной копией своего требования, которая попала в кабинет Кальпурнии, а затем — в громадные комплексы второго бастиона Стены, к архивариусам и лекс-савантам. Просмотрев ее, Кальпурния пришла к выводу, что никаких оснований нет, и каждая новая проверка савантов и судей только укрепляла это мнение.

Это помогло ей чувствовать себя лучше после того, как она их обманула и ускользнула на Галату, чтобы устроить слушание там. Но не настолько лучше, чтобы не тратить время, которое по-хорошему следовало бы употребить на просмотры последних рапортов ее аналитиков, на требование Симовы, постоянно повторяя про себя эту пословицу о Жиллимане.

На какой-то миг она задалась вопросом, что за силуэт затемняет ее зрение слева, но потом, к стыду своему, поняла, что это ее рука, которая незаметно для нее поднялась, чтобы провести ногтем по шрамам на лбу. Кальпурния опустила руку и почувствовала дергающую боль в плече — она совсем забыла об упражнениях, которые надо было делать, чтобы восстановить подвижность.

— Мэм, еще одно сообщение, а потом я пойду проверять протоколы безопасности доков, как вы просили. Это ответ от генетора-магоса Санджи. Начинается с тех же формальностей, что и предыдущий, и…

— Поверю тебе на слово насчет формулировок и формальностей. Есть там что-то, что мы хотели узнать?

— Нет. Кроме того, он довольно четко дает понять, что не будет писать об этом. Повторяет то же, что сказал после получения первого образца крови. Из-за обстоятельств, которые он не может раскрыть, Машина Гелиспекс не может произвести необходимые процессы, при этом клятвы и обязанности, связанные с его положением, не дают ему объяснить, почему. Он также говорит, что имеет возможность предложить некую компенсацию от храма и желает встретиться с вами, чтобы ее обсудить, но не ранее, чем через десять дней после отправки этого сообщения, которое было послано примерно час назад.

— Он как-нибудь объясняет, почему Гелиспекс недоступен впервые за тысячи лет?

— Нет, мэм.

— Есть объяснение, что случилось с образцом крови того преемника, который прибыл с флотилией?

— Нет, мэм.

— Какие-то намеки, что должно произойти со вторым образцом крови от Варрона Фракса, который, судя по всему, прибывает на дромоне от Верхних Тетраджинских ворот?

— Никаких намеков.

— И я полагаю, что мне даже не нужно спрашивать, что он говорит насчет техножреца флотилии, который как вошел в его храм с кровью наследника, так больше его никто и не видел?

— Именно так, мэм, не нужно.

— Как ты думаешь, Куланн, что случилось?

— Не могу сказать, мэм, я все время был с вами.

— Я вообще-то серьезно, — сказала она, глядя на него зелеными глазами. — Мне интересно это услышать. Мне хочется знать, как работают умы моих коллег. Давай.

— Что-то произошло, мэм.

— И?

— Механикус ревностно хранят свою приватность и соблюдают таинственность. Если что-то случилось с Гелиспексом, то ни один из них ни за что не выйдет и не скажет об этом, причем даже многим членам собственного ордена, ведь это бросит тень на Санджу как на хранителя машины. Я не думаю, что это из-за той поездки на Трайлан. Он беспокоился насчет эффекта, который произведет на Гелиспекс путешествие и пребывание на неосвященной земле, но, скорее всего, сама машина так и не покинула Босфорский улей. Я полагаю, что-то произошло после того, как тот вернулся. Может быть, это связано с шестеренком — извините, мэм — техножрецом из флотилии, который его навестил. Если только он не покинул храм каким-то неизвестным нам способом.

— У нас довольно хорошее представление о том, что происходит в большей части Августеума, Куланн, так что я абсолютно уверена, что единственный выход из того святилища — это его главные двери. Что до меня, то я думаю, что Диобанн мертв, либо потому, что он как-то связан с недоступностью Гелиспекса, либо потому, что он что-то не то узнал и другие адепты его из-за этого убили. Я достаточно хорошо отношусь к генетору-магосу Сандже, но не питаю никаких иллюзий насчет того, на что он способен, если по-настоящему разозлится. Я тебе рассказывала про ячейку Механикус, с которой мы имели дело на Дон-Круа?

— Нет, мэм. Но ваши соображения насчет того, что случилось с Диобанном, совпадают с моими.

— Правда? Тогда тебе так и надо было сказать, Куланн. Очень важно соблюдать откровенность между арбитром-сеньорис и его помощниками. Я должна быть уверена, что слышу все мысли, которые появляются у тебя в голове.

— Да, мэм, — сказал Куланн, вытянувшись в струнку так, что спина задрожала от гордости.

— Отлично. Теперь иди проверять протоколы. Очевидно, между нами и Санто Певрельи сейчас страшные варп-бури, которые задерживают корабль преемника. Другого, в смысле. Но пока что мне придется сообщать эмиссару Варрона Фракса, что сосуд с его кровью, который он привез через эти бури, теперь фактически бесполезен. Уверена, он будет рад это услышать. Судя по всему, на пути сюда сейчас творится такое, что и злейшему врагу не пожелаешь.

Глава одиннадцатая

— Вы останетесь здесь, — сказала Домаса Дорел. — Черрик, загороди ему путь.

Она бы сама это сделала, но из-за адского шторма, бушующего за обшивкой, она тратила слишком много сил на то, чтобы не падать и сохранять свои мысли в целостности. На ее виски сильно давило, как при мигрени, и вспышки энергии на поле Геллера отражались в ее варп-оке, как красный свет, видимый сквозь закрытые веки. Она прислонилась спиной к гладкой металлической стене жилой палубы.

— Нет, мэм, — сказал Черрик.

Сначала Домаса не поверила в то, что услышала, а потом вспыхнула гневом, и от этого, в совокупности с уже накопившимися эмоциями, у нее закружилась голова.

— Весь доступный боеспособный экипаж должен начать охоту на эту тварь, — продолжил он. — Это одно из самых старых правил поведения на борту корабля.

Говоря, Черрик глядел на короткоствольные лазганы в руках Варрона и Рики, и его слова подчеркивали сирены, гудящие в коридорах вокруг.

— И вы не прикажете мне не подчиниться этому правилу, мадам Дорел, — вставил Варрон. Позади него собрался небольшой отряд бойцов «Ганн-Люктиса», которые тихо переговаривались и переглядывались друг с другом. — Я оставил сына в руках у своей жены восемью палубами выше. Уж поверьте, я бы предпочел быть с ними, чем здесь. Но Черрик прав, это наша обязанность.

— Вы — наследник, — сказала Домаса, но не очень воодушевленно. Ей не хватало энергии. — Если что-то с вами случится, считайте, вся цель путешествия пошла прахом. Как вам такое?

Мимо простучала сапогами дюжина рядовых матросов с побелевшими лицами, хриплыми голосами повторяя молитву, которую запевал их предводитель. Они направились вниз по рампе за спиной Варрона. В основном они были вооружены корабельными инструментами: кислородными горелками, тяжелыми разводными ключами или рукоятями от других инструментов, механическими пилами на тяжелых опорах, закрепленных на предплечьях. Какой бы толк от всего этого не был.

— Это обязанность, — повторил Варрон. Он был бледен от страха, но в его голосе не было ничего, что бы говорило об этом. — Вот и все. Теперь, если вы идете с нами, Домаса, то позвольте кому-нибудь вам помочь. В ином случае мы сопроводим вас в какое-нибудь безопасное место.

— Сейчас нигде не безопасно, — ответила она, и, словно нарочно, все вокруг содрогнулось. Варп-поток болтал корабль так сильно и быстро, что гравитационные пластины в палубе не всегда могли это компенсировать. Дрожь грохотом отдалась в затемненных помещениях вокруг них, и там, где они стояли — на пересечении четырех главных широких коридоров пятой палубы — это прозвучало словно приглушенный гром, исходящий из тьмы со всех сторон одновременно.

— Вы правы, — сказал Рика, — и пока эта тварь на свободе внутри корабля, здесь опаснее, чем когда-либо. А мы все стоим да болтаем, — он кивнул украшенной серебряными оборками головой в сторону рампы, ведущей вниз, к жилым палубам второго класса. — Не будем давать ей еще больше времени, ладно?

Черрик кивнул, нехотя признавая его правоту, повернулся и зашагал к корабельным солдатам, которые услышали их разговоры и начали снова проверять свое оружие. У большинства из них на голове были выпуклые решетчатые забрала, удерживающие перед глазами визоры с целеуказателями, а у рта — вокс-приемники; возле висков свисали амулеты и печати чистоты, а лица, которые с трудом можно было разглядеть сквозь все эти принадлежности, выглядели мрачно. Черрик знал, что они натренированы и психологически подготовлены полагаться друг на друга, и их беспокоила необходимость следовать за ним и Домасой. Черрику и самому было не лучше: в него так глубоко въелось недоверие ко всем, кроме собственноручно отобранных людей, что он ранее настоял на том, чтобы расставить в дюжине стратегически важных точек корабля хотя бы по одному из своих бойцов. Теперь он почувствовал их отсутствие и бормотал под нос ругательства, пока они готовились выдвигаться в путь.

— Может мне кто-нибудь сказать, — невнятно пробормотала Домаса, опираясь на руку Рики, — почему мы все сбиваемся в кучу? Я думала, это только в плохих мелодрамах на опасные миссии отправляют сразу всех самых незаменимых членов экипажа.

Корабль снова пошатнулся, и тугой когерентный поток варп-вещества вскользь пронесся по поверхности поля Геллера. Рика и двое из корабельных бойцов подпрыгнули и оглянулись, как будто услышали, что их кто-то зовет, а перед глазами Домасы заплясали странные прозрачные пятна.

— Мы останемся, — рефлекторно возразил Рика, а потом взял себя в руки. — Мы с Варроном здесь, потому что мы — боеспособный экипаж, и мы обязаны делать все, что возможно, чтобы защитить судно. Бойцы здесь по той же причине. Черрик — ну, я полагаю, что он с нами, потому что он глава ваших людей и отвечает за вас, но вы, Домаса… если тут есть хоть кто-то, кто должен быть в более безопасном месте…

— Она здесь, потому что этим вечером она у нас за ищейку, — отозвался Черрик из-за его плеча. — Только с глазом на лбу вместо носа на морде. Если можно так выразиться. С ее помощью мы поймем, как добраться до этой штуки внизу.

— Что оно такое, — Домаса решила все же чуть больше опираться на руку Рики, пока говорила, — это… что-то вроде существа. Частица того, что находится там, снаружи, смешанная с тем, что есть здесь, внутри, — она сглотнула, когда корабль дрогнул, и внутренняя гравитация на один тошнотворный миг дала сбой. Она не знала наверняка, но подумала, что судно только что могло перекувырнуться. — Это как… маленькие тонкие нити, которые проникают внутрь, а потом связываются в узел. Или что-то снаружи просачивается внутрь, а потом кристаллизуется. Или что-то снаружи вбрасывает внутрь свое семя, а здесь из него что-то вырастает. Все это одновременно и ничто из этого, я не могу… Аххх!..

Справа от корабля слились два водоворота энергии, черные, как стаи воронья, и их совокупная мощь грозила выкрутить и сломать судно, словно шею дворовой птицы. У всех, кто стоял на палубе вокруг Домасы, поползли мурашки по коже. Черрик внезапно окунулся в воспоминание о том, как впервые прикончил человека, и осознал, что он убийца. Варрон вспомнил первый раз, когда по-настоящему испугался за жизнь своего сына — крушение плавучего экипажа в канале на Гунарво. Домаса ни о чем не думала, мысли пропадали из ее головы, изгоняемые вспышками света, грязного и желтого, как моча, жгучего и едкого, как застарелая ненависть.

— Вам плохо? — спросил Рика, взяв ее за руку. Из его ноздри вытекла капелька крови и поползла вниз. — Вы можете стоять?

Домаса что-то пробормотала.

— Простите, мадам Дорел, что вы сказали?

— Я сказала, Трон защити Йимору. Если со мной здесь творится такое, то… клюв орла, он ведь сидит там, на навигаторском насесте. Трон защити его.

Рика помогал ей идти по рампе следом за остальными. Мимо пробежали еще два корабельных бойца — один был вооружен огнеметом, а второй катил тележку, на которой стоял отдельный баллон с топливом.

— Нельзя… допустить, — проговорила она. — Оно впереди. Сильное. Видела его ясно как день. Оно вспыхнуло, как только мы налетели на… то последнее… чем бы оно не было.

— Если оно настолько сильное, Домаса… — начал Рика, но Черрик повернулся к нему и перебил.

— Если оно настолько сильное, то надо его ослабить, и чертовски быстро, — прорычал он, — потому что, если оно настолько сильное, то к тому времени, как оно окончательно выдохнется, оно выпотрошит весь корабль от носа до дюз, и все, кто останется жив, вскоре об этом пожалеют, когда оно проломит обшивку, и наши души вылетят из тел. Если ты, Рика, хочешь оказаться в глотке какого-нибудь кошмара, не получив шанс предстать перед Золотым Троном, то иди туда сам. Домаса?

Та устало кивнула.

— Он прав, Рика. Нам надо это прикончить. Оно не может быть дальше, чем в нескольких отсеках отсюда, и оно идет к нам. Давайте найдем его и разберемся с ним.

Прошло, как им показалось, не так уж много времени, прежде чем они подошли достаточно близко, чтобы услышать крики.

Мимо пробежал человек — один из матросов, которых они видели ранее. Циркулярная пила, которую он нес, превратилась в металлические ленты, часть которых проникала в его собственную плоть и выходила наружу, так что рука оказалась пришита ими к телу. Он бежал, завывая, обожженный, почти голый, обезумевший, и Черрик убил его выстрелом из хеллгана в упор. Варрон издал стон, но никто не стал спорить: в варп-буре сломленные разумы становились источником угрозы.

Рампа привела их в зал для сборов, где стояли ряды скамей, а на стенах были расклеены бумаги с приказами. Теперь скамьи лежали перевернутые и разбитые, а с другой стороны бежала толпа матросов. Они кричали и толкались, желая лишь одного: чтобы кто-то, кто угодно, хоть враг, хоть лучший друг, хоть парень из другой смены, имя которого они едва знают, чтобы кто-нибудь оказался между ними и смертью.

Смерть возникла за ними, в арке, за которой начинались два низких коридора. Она прыгала и топала по скользкой от крови палубе, останавливаясь на каждом маленьком скачке или звучном шаге, словно пытаясь распробовать новые, вкусные ощущения, исходящие от ступающих по металлу изрезанных стоп. Существо не знало, каковы возможности мяса, в которое оно каким-то образом попало, и к тому времени, как оно поняло, что эти жалкие коротенькие отростки способны двигаться лишь в определенных направлениях, большая часть суставов мяса уже была сломана или вывихнута нечеловеческой волей, двигающей мышцы. Один раз оно проделало дыру в переборке, которую мясу приходилось обегать, и попыталось проникнуть сквозь нее, но ширины разрыва хватало разве только, чтоб просунуть одну конечность. Поэтому оно скомкало твердую костяную раму, на которую было натянуто мясо, и просочилось сквозь отверстие, словно змея. Рама после этого не восстановилась, а удерживать ее на месте силой воли было слишком утомительно. Теперь его скелет представлял собой массу костяных осколков и фрагментов, которые щелкали и скрежетали, когда оно двигалось. Ноги то шлепали о металл, как куски сырого мяса, то постукивали наподобие собачьих когтей, когда кости выпирали сквозь подошвы.

Униформа мичмана, которая была надета на это тело, пока в нем еще находился рожденный вместе с ним человеческий разум, была насквозь мокра и сочилась красным, но не вся эта кровь была его собственной. С треском раздираемой плоти существо выбросило вперед руку, кожа на удлиняющейся конечности полопалась, и кулак врезался в спину одного из бежавших позади, будто утыканная костяными осколками булава. Только Черрик, который не отступал, стоял во главе отряда и отталкивал прочь матросов, которые мчались прямо на него, увидел, как красный силуэт утянул добычу к себе. Сквозь кожу существа вдруг проросли новые обломки — сначала высунулись лишь острия, похожие на твердые белые капли пота, а потом и сами расколотые кости, словно окровавленные кактусовые шипы — и оно заключило вопящего матроса в объятья. Он кричал еще секунду, потом красная тварь выпустила его и издала булькающий вой, который мог означать триумф, разочарование или что-то иное, не поддающееся пониманию человека.

Этого звука было достаточно, чтобы паника удвоилась, и в следующий миг большая часть отряда, намеревавшегося выследить и уничтожить врага, исчезла. Они умчались вверх по рампе, позабыв все мысли о долге и требованиях. Осталось, может, полдюжины — те, кто упал на пол, застрял среди скамеек или прижался к стенам. Один визжал и корчился в руках Черрика, еще двое схватились с бойцами. Варрон и Рика пятились, пытаясь защитить Домасу от дерущихся людей. Потом бойцы осознали, что не стоит тратить силы на тех, кто так упорно стремится убежать, и выпустили обоих. Они тут же ринулись прочь, один пушечным ядром влетел в Варрона, а потом скрылся на рампе, второй же, рыдая, съежился у стены.

Металлическое, скрежещущее пощелкивание снарядов, вгоняемых в дробовик, снова привлекло внимание Варрона к тому, что находилось впереди. Среди разбитой мебели трое членов экипажа организовывали оборону. Те двое, которых они видели с огнеметом и баллоном, сжались позади перевернутой скамьи и активно работали над подачей топлива. Они потеряли тележку, но на шланге сбоку огнемета висел маленький металлический яйцевидный контейнер, который, очевидно, был запасным резервуаром. Звук патронов исходил от женщины рядом с ними, которая быстро перезаряжала короткий, обмотанный проволокой дробовик. В этот миг красная тварь выпрыгнула из-под арки.

Варрон нетвердо зашагал вперед, чувствуя, будто его тело готово было порвать себя на части так же, как, видимо, порвало себя это существо. Инстинкты, клеймами выжженные в каждой клетке его тела, жаждали погнать его назад, к рампе, в то время как наполненный ужасом, неверящий разум твердил, что он должен идти вперед. Он поднял в дрожащей руке оружие.

Красная тварь сделала шажок вперед и потянулась к людям с огнеметом, но на этот раз ее рука не смогла удлиниться, и на палубу хлынул дождь крови и костяных фрагментов. Женщина с дробовиком запаниковала и выпалила. В низком металлическом пространстве выстрел оказался оглушительно громким. Дробь, рикошетя, задребезжала о металлический потолок и вырубила два светильника, еще два начали неровно мерцать и плеваться искрами, и внезапные вспышки света превратили все движения в серии стоп-кадров, отчего происходящее стало лишь больше напоминать кошмарный сон.

Красное существо, шатаясь, сделало еще один шаг. Хотя в ушах у Варрона все еще звенело от выстрела, он расслышал тошнотворный звук рвущейся ткани, с которым оно запрокинуло голову, чтобы взглянуть на мерцающий свет. Один его глаз исчез, пустую яму прикрывал мокрый лоскут кожи с волосами — кусок разодранного скальпа, частично утонувший в глазнице. Другой глаз, блестящий и черный, как базальтовая галька, таращился, словно изнутри на него напирало невообразимое, готовое взорвать его давление, и безумно сверкал в свете разбитых светильников.

Женщина сделала вдох, взяла себя в руки и снова выстрелила в извивающуюся, колышущуюся руку, что повернулась к ней. На этот раз она не промахнулась, и рука взорвалась кровавым фонтаном, который заляпал потолок и замкнул и без того почти не работающие лампы. Свет вдруг практически исчез. Мысль о том, что красная тварь может приближаться к ним в темноте, вызвала у Варрона панику. Он надавил на спуск, не целясь, скорее рефлекторно, от страха, и помещение озарило быстрым потоком тускло-красных лучей света — к нему присоединился и Рика. Черрик прокричал приказ, и двое корабельных бойцов тоже открыли огонь, а потом остальные, с Черриком во главе, перебежали в самую широкую часть зала, разошлись шеренгой, встали и начали поливать врага огнем.

— Разделитесь! — кричал Черрик. — Разделитесь! Чтоб если оно к вам приблизилось, то приблизилось только к одному!

И остальные бойцы начали раздвигаться в стороны. Варрон, чьи нервы и инстинкты ревели, заставил себя двинуться вперед, пройти вдоль стены, прицелиться и снова выстрелить.

Тварь в кровавом покрове безмолвно наблюдала за ними, и лазерные лучи, попадающие в ее тело, отражались в ее единственном круглом черном глазу. Она не отшатнулась и не упала, хотя обычно даже выстрел из лазпистолета имел ударную силу: часть поверхности цели подвергалась взрывообразному испарению, и это создавало импульс, отбрасывающий назад. Но красная фигура по-прежнему стояла, ее нижняя челюсть болталась на сломанных и вывихнутых суставах, и каждый новый выстрел выбивал из нее облачка пара. Лучи не пронзали ее, как человеческое тело, а лишь выжигали кратеры на поверхности, как будто нечто преобразовало плоть в барьер, почти непроницаемый для вспышек испепеляющего света.

Дробовик справлялся лучше. Под прикрытием лазерного огня женщина проползла вперед между разбитыми и перевернутыми скамьями, приставила приклад к плечу и выпустила еще три ярких громоподобных выстрела, которые разорвали уже испещренную дробью плоть. Домаса видела, как это происходит, видела раны, однако была не в состоянии об этом сказать: существо пульсировало перед ее зрением, словно язва, и она ничего не могла поделать, кроме как стараться не упасть на четвереньки. Но ее варп-око видело, что тварь начинает распадаться. Дробовик был как раз тем, что надо: лазерный огонь годился против живых существ, он мог причинить достаточную травму, чтобы живой организм перестал функционировать. Но чтобы сражаться с таким созданием, как это, необходимо оружие, которое сможет не только повредить тело, но разрушить его, физически рвать его на куски до тех пор, пока узел воли, стягивающей плоть воедино, не истощится. Сгусток варп-вещества внутри трупа, стоящего напротив, начал утекать и терять целостность — у него уже с трудом получалось растягивать конечности, а изорванная плоть шеи и плеч начала обвисать и оседать. Наследничек по-прежнему изображал какого-то треклятого героя, делая именно то, что она так упорно пыталась ему запретить. Кем он себя возомнил?

Ствол оружия Варрона раскалился и дымился, на нем мерцали значки: уровень энергии низкий, механизмы перегреваются. Но он все равно побежал вперед. Женщина с дробовиком снова начала перезаряжаться, и демонический труп перевел внимание на нее, но расчет огнемета не мог добраться до нее вовремя. Над его согнутой спиной пролетели лучи лазеров, послышались крики Черрика и бойцов; Рика был в двух шагах позади, его собственное оружие, которым он пытался прикрыть их обоих, тоже приближалось к перегреву. Труп все еще не двигался. Один из выстрелов попал во второй глаз, и тот лопнул; передняя часть тела от попаданий обуглилась дочерна, и Рика уже видел места, где начинала проглядывать кость. Рика мог лишь думать «Как оно не умирает?»

Оно не умирало, и Черрик ненавидел его за это. Тварь стояла перед ним, ее плоть шипела и трескалась, но она не шаталась и не падала. Он столько времени провел, учась тому, как ломать тела и отнимать жизни, и для его разума, напряженного и дерганого из-за всего, что происходило снаружи, мешок плоти в прицеле начинал все больше и больше походить на тщательно просчитанное оскорбление, выражающее презрение к его умениям. Он бессловесно взревел, забыв, что это за тварь и что она может с ним сделать, и перешел в наступление. Он не потерпит сопротивления от этой насмешки, стоящей в растущей луже крови, и он не будет стоять как дурак, пока этот торгашеский ублюдок несется прямо под пули. Черрик сплюнул, и слюна зашипела на теплоотводной лопасти его сделанного под заказ хеллгана. Он выбросил опустевшую ячейку, отбросил ее ногой и вогнал на место новую. Затем он перешагнул через сломанную скамью, оказался рядом с двумя огнеметчиками, которые устанавливали свое орудие, пнул одного из них по ребрам и взревел, чтобы тот поторапливался.

Существо внутри трупа заметило, как природа вещей вокруг него изменяется. Оно не понимало, что это значит, потому что у него не осталось глаз, а вместе с ними и последнего примитивного аналога физического восприятия, и теперь оно обладало лишь психическим чутьем, притупленным его краденой плотью. Оно никогда не воплощалось в материальной форме, не знало, как отличить одно материальное ощущение от другого. Но оно начало неким образом чувствовать опасность: теперь приходилось прилагать усилия, чтобы двигаться и удерживать мясо как единое целое. Оно хотело раздавить эти новые комья пылающих эмоций, которые его окружали, но ему не нравилось ощущение того, что приходится сжимать и стискивать воедино собственную материю — все это чувство, до последнего аспекта, было для него совершенно чуждым.

Поэтому оно повернулось, но двигаться было трудно. Через миг оно поняло, что нечто преграждает ему дорогу, и подумало, что, видимо, оно начинает слабеть. Для шеренги людей, стрелявших в него, это выглядело как попытка войти лицом вперед в переборку. Существо дернулось, напряглось и провело одним рваным обрубком предплечья по металлу. Сталь раздалась и разогнулась в стороны от этого движения, словно натянутая ткань под ножом, и окровавленная фигура шагнула сквозь нее.

По другую сторону переборки был лишь воздух, верхняя часть высокого коридора, идущего к столовой и к часовне нижних палуб. Разрыв в переборке открыл отверстие под его потолком, и существо из варпа заставило свой мясной транспорт медленно падать, переворачиваясь в воздухе. То, что осталось от его примитивного восприятия, наслаждалось этими изгибами и кувырканием, хоть это и был лишь печальный отголосок ощущений его родного пространства, но все же это было довольно приятно. Потом полет прекратился, и, насколько существо понимало законы своего нового обиталища, это означало, что ему придется встать и снова тащить себя самостоятельно. Оно уперло руки и ноги вниз и пошло, кренясь и поскальзываясь на сломанных суставах, вынужденных двигаться под нечеловеческими углами. Оказалось, что так идти гораздо лучше. Ему нравилось, что оно находится вдалеке от врагов и неприятных ощущений, вызванных ими, но не нравилось, что оно больше не чувствовало странного и восхитительного вкуса их душ. Оно попыталось придумать, как это можно совместить, но в этом мешке мяса мысли проворачивались с трудом, поэтому оно просто выбрало случайное направление и побрело в ту сторону, дожидаясь, пока что-нибудь не произойдет.

Первым до дыры в переборке добрался Рика, и сначала Черрик и остальные подумали, что тварь его атаковала, потому что он отшатнулся от отверстия, беззвучно шевеля губами. Но когда они сами туда посмотрели, каждому из них пришлось бороться с той же самой примитивной реакцией при виде некогда человеческого тела, которое наполовину шло, наполовину волочило себя прочь. Его ладони и стопы упирались в палубу, колени и голеностопы сгибались под прямыми углами в неправильные стороны, голова вяло свисала вниз, почти подметая собой пол, как будто оно хотело, чтобы изуродованное лицо могло видеть кровавые отпечатки, оставляемые руками и ногами на полу.

— Может… — просипел Рика, глубоко дыша в промежутках между рвотными позывами, — может, подождать? Оно… должно уже умирать.

Но Варрон и Черрик уже качали головами.

— Не вариант, — сказал Черрик без своей обычной неприязни. — Иногда они умирают, иногда становятся сильнее. А если произойдет другая авария, и это случится снова? Еще не хватало разбираться с двумя такими сразу. Никогда не слышал, чтоб что-то такое случалось на корабле, который пережил бы путешествие. Кто не идет с нами, присмотрите за мадам Дорел, — он повернулся к членам экипажа и бойцам позади себя. — У кого есть трос?

Один из бойцов потянулся было к сумке, закрепленной на пояснице, но вдруг застыл. Его рука задергалась, а рот под забралом широко раскрылся. Остальные выглядели примерно так же — Варрон судорожно отступил назад, Рика прижал ладонь ко рту. Черрик отметил это за половину секунды, через другие полсекунды он услышал липкий звук чего-то влажного, окружающего его шлем, и почуял запах крови и горелого мяса. Еще через полсекунды он нажал на кнопку быстрого сброса на застежке шлема и бросился на пол, и, пока неуклюже перекатывался, он услышал треск, с которым варп-тварь раздавила его шлем своими растянутыми и расплющенными пальцами.

Видимо, существо сначала скрылось из виду, а потом приползло обратно, без труда взобралось по стене и остановилось над разрывом, который оно в ней проделало. Теперь его голова, больше похожая на мешок, висела в дыре, и оно ощупывало шлем извивающимися пальцами, пытаясь понять, почему оно не почуяло ментальный спазм смерти, когда керамит и фиброк раскалывались в его хватке.

Раздался грохот, и рука исчезла вместе со шлемом — женщина с дробовиком уже успела перезарядить оружие. Однако она была слишком самоуверенна и слишком далеко зашла вперед. Голова твари раскрылась, как пасть миноги, и изрыгнула поток горячей крови и острых, как флешетты, фрагментов черепа, с силой, не уступающей выстрелу дробовика. Красный фонтан обезглавил женщину, три костяных осколка пронзили лицо бойца, стоявшего позади нее, и оба повалились назад. Варрон с воплем прыгнул вперед и вогнал дуло своего оружия в культю, с которой капала кровь. Ствол зашипел в мясе, и тогда он начал давить на спуск, пока Рика и Черрик пытались его оттащить.

Варрону повезло, что батарея была уже на исходе, потому что, когда забитый и перегревшийся ствол наконец дошел до предела и взорвался, энергии оставалось так мало, что всю ее вобрало в себя тело варп-твари. Однако мощности взрыва хватило, чтобы он отшатнулся назад, с забрызганными кровью лицом, грудью и руками.

То, что вползло в разрыв позади него, теперь даже отдаленно не напоминало человека. Оно истекало жидкостью, воняло и передвигалось на множестве конечностей — некоторые принадлежали старому человеческому телу, другие представляли собой присасывающиеся щупальца из плоти, которые оно выпустило из туловища.

Тварь вышвырнула себя из разрыва и пролетела мимо Варрона, Рики и Черрика прямо в ряд бойцов, стоявших перед ней, так что те разлетелись в разные стороны. Один умер мгновенно, когда костяные когти пронзили его сразу в десятке мест, другой, отброшенный на два метра, забился в конвульсиях с распоротым горлом, пока, наконец, не дернул ногами в последний раз и затих. Раздались три быстрых лазерных выстрела, от которых на коже твари вспухли клубы зловонного пара, а потом она снова прыгнула.

Ее движения уже не были медлительными, почти задумчивыми, как раньше, теперь они были хищными, полными смертоносной скорости. К тому времени, как в нее врезался третий выстрел, она уже убила двоих. Черрик вскочил и помчался обратно к рампе, Рика потащил Варрона прочь от воплей и треска ломающихся костей. Огнеметчики кричали им, чтобы они ушли в сторону, и когда Варрон миновал их, они, наконец, смогли выпустить струю белого пламени, которая залила яростным светом весь зал собраний. Три скамьи осели и превратились в лужи шлака, заполнив воздух вонью расплавленного пластика. Стена едкого дыма перегородила помещение, и, когда свет от пламени угас, полумрак показался еще более темным.

Повисла тишина, и Варрону хватило времени, чтобы собраться и осмотреться в поисках нового оружия, прежде чем тварь вылетела из мглы и распростерлась над огнеметчиками. Они вскрикнули в унисон, их голоса звучали до странного похоже, как у братьев, а потом Черрик тщательно прицелился и выпустил один-единственный выстрел из хеллгана.

Он попал именно туда, куда намеревался — в слабое место там, где шланг присоединял огнемет к резервуару. Блеснула маленькая вспышка, оболочка треснула, и Черрик бросился на пол. Зал заполнился ревущим оранжево-белым облаком. Огнеметчики не закричали — у них не было времени. Но что-то иное выло, пока его плоть сгорала дотла, не оставляя опоры для сети из мыслей, которую оно пыталось удержать и сплести воедино. Домаса и трое мужчин почувствовали, как крик начался в их костях, пробрался, нарастая, сквозь лобные доли и закончился где-то в корчащемся подсознании. Этому воплю предстояло эхом отражаться в кошмарах их грядущих ночей. Домаса увидела, как узел силы наконец распутался и растаял, пламя взвихрилось и потухло, среди луж горящего пластика и внутри них расползлись отвратительные узоры из блестящих дорожек изморози, а потом испарились. Последний свет угас, и еще долго во тьме, среди дыма, затихали и отдавались шепчущие отголоски этого предсмертного крика.

— Нам надо узнать, как его звали, — отрешенно сказал Варрон Фракс. Он сидел на полу, скрестив ноги и опустив голову. — От него там, наверное, ничего не осталось, но мы все равно можем как-то это выяснить.

— Зачем? — спросил Черрик. Варрон не видел его, только время от времени замечал тени от его наплечного фонаря, пока тот рыскал среди обгоревших обломков.

— Нам всем надо за него помолиться. Я боюсь думать, куда могла попасть его душа. Нам надо помолиться, чтобы Император нашел его в варпе и вернул его домой.

— Тут есть кое-какие мертвецы, которые могли бы предположить, что это немного слишком великодушно, Варрон, — в голосе Черрика снова слышалась насмешка. — И лично я не верю в молитвы за души тех, кто пытался раздавить мне голову, как жевательное семечко.

— Это был не он, и ты это знаешь! — возразил Варрон. — Знаешь так же хорошо, как я. Этот человек был первой жертвой твари, так же, как и все остальные!

— Мне плевать.

— А мне нет. И мне плевать, что тебе плевать, потому что мы выйдем из варпа и устроим похороны для всех этих людей. Всех. Даже тех, которых оно не само убило.

Луч фонаря описал дугу, и Варрон сморгнул, когда свет упал на него. Белый диск начал расти по мере того, как Черрик приближался, грохоча сапогами. Варрон сидел и смотрел прямо на свет, словно ребенок из Схола Прогениум, ждущий, пока его не выпустят из покаянного чулана.

— Это звучит как обвинение. А вам не кажется, что это звучит как обвинение, мадам Дорел? Я думаю, что да. И я думаю, что это довольно странно, слышать здесь обвинение, учитывая, что я сделал именно то, что надо было сделать, чтобы спасти нас и весь корабль.

— Думай что хочешь, Черрик, — сказал Варрон. — Я — бесспорный наследник. Я — глава этой миссии и ее причина. И я говорю, что мы выйдем из этого шторма и проведем похороны, а потом сделаем все, что можно, чтобы гарантировать безопасный полет на оставшемся пути.

— Мы летим дальше.

Это был голос Домасы, неожиданно твердый и сильный. Варрон подскочил, а Черрик издал хриплый смешок. Ее лицо, которое выплыло из мрака в свет фонаря, встревожило его еще больше. Тени подчеркивали бледность ее кожи и измененные мутациями, удлиненные кости, а в глазах горела лихорадочная враждебность.

— Мы вошли в бурю, зная риск, и этот риск не изменился, и я говорю, что мы летим дальше. Если мы сейчас выйдем из варпа, то это может обойтись нам месяцами дрейфа в реальном космосе, а времени у нас нет.

— Но мы…

— Нет, Варрон. Нет. Мои союзники хотят помочь тебе, как и я. Но мои союзники хотят помочь тебе, потому что знают, что ты им сам, в свою очередь, поможешь. И ты поможешь им, — тут Варрон дернулся, ощутив, что ствол оружия Черрика уперся ему в висок, — тем, что прилетишь на Гидрафур и получишь свое проклятое наследство. А после этого мы уже решим, какими будут наши рабочие отношения. И если ты будешь добр к нам, и будешь хорошо себя вести, и твоя хартия будет полезна, тогда мы даже позволим тебе время от времени самостоятельно совершать сделки или давать разрешение на перелет. Разве это не славно, Варрон? И если ты будешь действительно хорошо себя вести, если у меня не будет причин сомневаться в твоем желании сотрудничать с домом Дорел к тому времени, как мы улетим с Гидрафура с нашим маленьким документом… Тогда я, пожалуй, даже заставлю Черрика сдержать свои низменные порывы и позволю твоим жене и отпрыску продолжать жить с тобой, а не на борту корабля Дорел в качестве моих гостей и заложников. И я знаю, что ты согласен с тем, что это будет очень славно.

Повисло долгое молчание. Рика смотрел на них, чувствуя, что покрывается холодным потом и мурашками. Наконец, Варрон опустил взгляд и уставился на палубу у своих ног.

— Понимаю, — сказал наследник. — Ну что ж. По крайней мере, некоторые вещи теперь прояснились. Все карты на столе, а это кое-что.

— Я не хотела так скверно обходиться с тобой, — сказала Домаса, хотя в ее голосе не было сожаления, которое Рика мог бы расслышать. — Но если ты собираешься и дальше нас принуждать и настаивать на своем, у меня нет другого выбора, не так ли?

Корабль снова содрогнулся и застонал, и она вздрогнула.

— Мы все еще в буре. Я пойду к себе. Черрик, сообщи своим, ладно? А вы двое идите по своим каютам, и побыстрее, пожалуйста. Видите, как я вам доверяю? Я даже не буду слать за вами человека, чтоб он вас подталкивал пистолетом в спину. И не заставляйте меня думать, что у вас есть какое-то иное мнение по поводу сотрудничества, которое мы с вами обсудили.

Они ушли во мрак, и, поднимаясь по рампе, Варрон и Рика переглянулись меж собой. Домаса что-то тихо сказала позади, и Черрик заржал в ответ, но они и глазом не моргнули. Они продолжали смотреть друг на друга еще мгновение, потом Рика едва заметно кивнул, так, что те двое, оставшиеся у подножия рампы, этого не видели, и Варрон сделал то же самое. Потом они ушли, ничего не говоря, с задумчивыми лицами, а вокруг содрогался корабль и завывала сверкающая варп-буря.

Глава двенадцатая

После всех тревог и приготовлений, подумала Шира Кальпурния, странно было наконец выглянуть в узкое окно и увидеть там «Обещание Каллиака». Корабль стоял настолько близко, что, казалось, можно было протянуть руку и прикоснуться к нему. Шпили, тянущиеся вдоль его верха, пронзали черное небо. Над «Обещанием» нависала серая громада крейсера типа «Каратель» под названием «Барон Микаль», который стоял на страже, держа орудийные отсеки открытыми, а батареи заряженными. Флот согнал в кучу все остальные корабли флотилии, заставил их пришвартоваться к Гидрафурскому Кольцу, так что между ними и крепостью оказалась почти вся луна, и патрулировал пространство вокруг.

Сама крепость по приказу Кальпурнии пребывала в строгой изоляции, и Одамо, который полдня рыскал по верхним уровням с собственной бригадой, проверяя надежность всех мер безопасности, какие ему только были известны, сообщил, что остался доволен. Нижние уровни были запечатаны и взяты под охрану, в зале суда дежурили арбитраторы из самой крепости и Стены. Уровни между ангарами и доками дромонов, зал суда и поверхность крыши лишились даже своего обычного аскетического убранства и были наполнены охранниками.

И где-то вдалеке, как гласило сообщение, которое только что принес Куланн, из варпа наконец-то вырвался помятый и обожженный лайнер «Ганн-Люктис» и медленно, устало поплыл к Гидрафуру, сопровождаемый бдительным флотским эскортом. И, судя по всему, кем-то еще.

— Быстроходный дромон, который везет делегацию Экклезиархии, если вы можете в это поверить, — сказала Амри, которая уже некоторое время отслеживала вокс-переговоры Кольца и запрашивала дорожные документы у контролеров воздушного и орбитального пространства.

— О, я верю, — ответила Кальпурния, которая по-прежнему стояла у окна, сцепив руки за спиной. Она наслаждалась видом. Солнечный свет на Гидрафуре окрашивал мир в оранжево-желтый оттенок и словно подергивал его дымкой, и ей нравилось, что отсутствие воздуха на Галате давало ясную, острую как нож четкость.

— Взаимная неприязнь не прекратилась, Амри, она лишь временно ослабела. В настоящий момент они чувствуют, что не могут не позволить Экклезиархии отправить столь открытую миссию милосердия на корабль, находящийся в бедственном положении.

В ее голосе слышалось легкое удовлетворение: Кальпурния в свое время была очень тесно вовлечена в события, после которых длительная вражда Собора и начальства Флота перешла в неохотное перемирие.

— Я уверена, что они невинны, однако полагаю, что у тебя есть полный список пассажиров дромона.

— Конечно, мэм. Как было записано при отбытии с Кольца, там находится группа проповедников и низших послушников из Звездного Викариата во главе с целым понтификом, плюс необходимые религиозные припасы для месс очищения и благословения. И дюжина сестер-госпитальерок с приличным грузом медицинских средств. Как раз такая миссия милосердия, какой следовало ожидать в подобных обстоятельствах. Если сообщения о том, через что прошел «Ганн-Люктис», хотя бы на десятую часть правдивы, то я на месте пассажиров тоже хотела бы послушать гимны и понюхать благовония в конце пути.

— Это все?

— Есть еще один человек, которого я не узнаю. Сестра-палатина из Сороритас. Элуэра Кроведд. Орден Вечных Врат. Это не госпитальерский орден. И не воинствующий, по крайней мере, не из гидрафурских.

— Вечные Врата. Хмм, — Кальпурния начала перебирать названия в памяти и через миг вспомнила. — Один из орденов Пронатус. Это маленький орден или маленький ряд орденов. Их занятие — искать и добывать реликвии и священные предметы, чтобы вернуть их под присмотр Экклезиархии. Точно, я узнала…

Амри оказалась быстрее: Кальпурния увидела выражение ее лица за миг до того, как сама осознала собственные слова и поняла, что они подразумевали.

— Проклятье, — сказала Шира Кальпурния и сделала Амри жест, чтобы та подняла инфопланшет и начала записывать новый набор приказов.

— Все становится хуже и чертовски хуже, — пробормотал Кьорг, пока они ждали, когда появится Д’Лесте. Остальные посмотрели на него с едва скрываемым презрением и промолчали.

— Что, вы не согласны? Я не понимаю, это что, так и должно происходить? Я тут единственный, кто осознает, что тут везде будут шастать целые стаи зудней? Что мы собираемся с этим делать?

Он подразумевал этот вопрос для Тразелли, но ответила Бехайя.

— Я предполагаю, — сладким голосом сказала она, — что мы все были уверены, что наш дипломатический распорядитель возьмет на себя труд встретиться с арбитром Кальпурнией и убедит ее отказаться от этой смехотворной идеи. Ну не глупо ли это было с нашей стороны? Полагать, что ты сможешь выполнить свою обязанность, а, Кьорг?

Кьорг покраснел. Он никогда не питал никаких иллюзий по поводу того, что о нем думают остальные распорядители флотилии, но ведь был этикет, который устанавливал, что можно говорить, а что нельзя. Они только что перешагнули черту. Он постарался, чтобы его лицо ничего не выдавало, и начал поглаживать пальцами тяжелые перстни на обеих руках. Ждать оставалось недолго.

Вскоре двери, ведущие к стыковочным отсекам, с грохотом распахнулись, и первый из Арбитрес перешагнул через высокий порог. Пол приемной палубы был сделан из прекрасной отполированной бронзы, стены покрыты листовым золотом, потолок — большими пластинами мягко подсвеченного янтаря, и все это пронизывали тонкие, как проволока, линии из гагата, которыми был вычерчен пейзаж, изображающий вид на Высокую Месу Босфорского улья, если стоять лицом к Собору. Обычно это всегда производило впечатление на посетителей, но арбитраторы не обратили никакого внимания.

— Кто здесь главный? — потребовал ответа один из них, вооруженный пистолетом и одетый в униформу с серебряным шитьем. В этот миг по лестнице, ведущей на главную палубу, торопливо спустился Д’Лесте. Как и все остальные, он был в полном официальном облачении: богато украшенный серо-белый мундир, доходящий до бедер, мягкие черные сапоги, сюртук с серебряными позументами, в которых поблескивали алые нити, обозначающие, что он — врач. Как и на всех остальных, на нем был черный заостренный капюшон, украшенный хитиновыми перьями вассилианской искристой летяги и розеттой с эмблемой Фраксов.

— Среди нас нет главного, уважаемый арбитр, — сказал Гайт, подчеркнуто игнорируя прибытие апотекария. — Мы начальствуем над управлениями и ведомствами внутри флотилии и выполняем обязанности смотрителей во время путешествия обратно на Гидрафур. Как смотрители, мы приветствуем вас на борту корабля.

С этими словами он поклонился, как и все остальные.

Главный арбитратор мгновение подумал над этим, потом что-то пробормотал в вокс, и на «Обещание Каллиака», словно черные жуки, хлынули другие Арбитрес. Кьорг содрогнулся, видя, как их жесткие сапоги сдирают лоск с палубы. Для распорядителей флотилии, привыкших к тому, что даже распоследние чернорабочие ходят в тщательно проработанных и украшенных униформах, Арбитрес выглядели чрезмерно скромно и казались едва ли не комичными в своих простых панцирях, одежде из бронеткани и шлемах с непроницаемыми зеркальными визорами. Запах, исходящий из их корабля, был металлически-резким, пахло броней и чисто профильтрованным воздухом, который казался грубым по сравнению с утонченными духами, циркулирующими в атмосфере «Обещания Каллиака».

— Разве это так необходимо? — снова подал голос Гайт, сделав еще один небольшой поклон. — Я не так хорошо помню предыдущие наследования, однако я уверен, что ранее Арбитрес не посещали наши собственные корабли. Когда наш прискорбно опочивший господин Хойон должен был получить хартию, мы сами спустили ее на поверхность Гидрафура.

— Особые обстоятельства, — коротко ответил арбитр. Во флотилии никогда не было моды чем-либо закрывать глаза, поэтому Гайт чувствовал себя дезориентированным, разговаривая с человеком, чьи глаза он не мог видеть. — Попытки вмешаться в процесс наследования достигли беспрецедентного уровня. По приказу арбитра-сеньорис Кальпурнии на кораблях претендентов вплоть до окончания суда должна дежурить охрана из Арбитрес. Известите свой экипаж.

— В этом отношении экипаж входит в ведение моей коллеги, мадам Бехайи, — невозмутимо ответил Гайт. Бехайя отступила на шаг назад и прикрыла глаза. Ее шею свободно обматывал шелковый шарф, но Кьорг все равно мог разглядеть, как работает ее горло, когда она передавала субвокальные команды в микробусину, находящуюся в шее. Тут он услышал шепот, исходящий с другой стороны, и удивился, но тут же понял, что это Д'Лесте, пытающийся привлечь его внимание.

— Все под контролем, — пробормотал он Кьоргу сквозь топот и лязг сапог Арбитрес, которые начали расходиться по палубе и всему кораблю.

— То есть?

— Я со всем разобрался. Я знал, что смогу найти способ уравновесить их преимущество.

— Д'Лесте, о чем конкретно ты пытаешься сказать?

Кьорг оглянулся через плечо: к ним приближались Занти, Халпандер и Тразелли. Д'Лесте сделал им жест, и маленькая группа отошла с пути потока мрачных арбитраторов.

— Диобанн! — быстро сказал Д'Лесте довольным шепотом. — Что бы ни случилось со старым чудилой, я думаю, что тот поддельный образец крови, который он с собой увез, не принес нам особой пользы. Конечно, еще должен быть другой образец от Варрона, но тут нам помогли варп-бури. Он задержался и, как я думаю…

— Он задержался и теперь все равно не нужен, — перебила Занти. — Потому что в последние несколько дней этим Механикус что-то ударило в голову, и они ничего не собираются делать. Не будет никакого анализа крови и едва ли будет анализ тканей, к которому мы готовились, что для нас, что для наследника. Обман Диобанна, возможно, и не сработал, но мне кажется, что он каким-то образом настолько все взбаламутил там, внизу, что это сыграло нам на руку.

— Но все-таки, — вставил Кьорг, с удовольствием глядя на удрученное лицо апотекария, — с чем же именно ты разобрался, Д'Лесте?

— Я использовал некоторые из твоих ресурсов, Кьорг, — ответил Д'Лесте с таким же сарказмом. Кьорг попытался сделать вид, что знал, что Д'Лесте отдавал приказы его людям. — Было не так уж сложно выяснить, когда прибыл корабль, везущий кровь Варрона, и где он пришвартован. Он влетел прямиком в систему и выгрузился на самом Кольце, не знаю уж, у кого были такие связи, чтобы это провернуть, но нам бы тоже стоило ими обзавестись, — Д'Лесте говорил все громче, снова приходя в возбуждение. — Я нашел в ведомстве Кьорга всевозможные контакты и без проблем добрался до агента, который мог бы передвигаться по Кольцу.

— Думаю, мы понимаем, к чему ты клонишь, Д'Лесте. Ты позаботился о прикрытии, — Тразелли многозначительно кивнул в сторону Арбитрес, которые расхаживали по остальной части помещения. Никто их, судя по всему, не услышал, но Д'Лесте понял смысл и понизил голос.

— Все, что я хотел сообщить: я удостоверился, что одна конкретная возможность, представляющая собой вероятную, хотя и малую угрозу, теперь отрезана. Я собираюсь проинформировать об этом Гайта и Бехайю, когда они закончат разговаривать с, э, командующим.

— Есть идея получше, — сказала Занти. — Ты отправишься к постели наследника и как можно лучше удостоверишься, что он доживет до слушания. Все это устранение вероятных угроз ни к чему, если наш претендент будет мертв к тому времени, как мы туда заявимся.

Пристыженный Д'Лесте прикоснулся рукой к своей шапочке и заторопился прочь.

— Что случится, если он умрет?

Кьорг предполагал, что даже если Петрона не восстановится после обработки, он, по меньшей мере, еще сможет участвовать в слушании.

— Тогда будем импровизировать, — ответил ему Тразелли. — Насколько мы можем сказать, Варрон притянул на свою сторону довольно большой синдикат, и у него слишком мощная поддержка, чтобы мы могли его приручить. Может быть, нам придется так или иначе забрать его силой и каким-то образом лишить его этой поддержки. У нас с Занти есть планы насчет этого. Возможно, и тебе стоит подумать, есть ли у тебя хоть какая-то возможность помочь.

— Разумеется, коллега, — с поклоном сказал Кьорг, игнорируя открытое оскорбление. — Все сводится к тому, чтобы победивший наследник оказался в правильных руках. Фактически, я собираюсь сей же миг приступить к преследованию этой цели.

Он ушел. Его разум напряженно работал, и он едва замечал отряды арбитраторов, наводнивших залы и палубы «Обещания». У него было мало времени. До слушания осталось недолго, совсем недолго.

Прибытие было совсем не таким, как в мечтах Варрона Фракса.

Раньше он представлял себе, как полетит в Августеум в роскошном челноке, как он будет идти по улицам квартала Адептус под руку с женой, а впереди будет бежать их сын, как по дороге они будут любоваться минаретами дворца Монократа и величественным шпилем Собора. Они предстали бы перед Арбитрес, как когда-то его отец, как на одной из гигантских картин в его поместье на Гунарво. Она изображала Хойона Фракса в луче золотого света, падающем из высокого окна; он стоял благородным профилем к зрителю, возложив одну руку на хрустальный купол, под которым лежала раскрытая книга хартии.

Реальность нисколько не походила на эту фантазию. Он огляделся — вокруг был длинный узкий пассажирский отсек дромона, который выслали за ними Адептус Министорум. Всего четыре метра шириной, в два уровня высотой, за стенами — обычные лестницы, ведущие к внешним галереям, окна которых выходили обратно на пассажирскую палубу. Обстановка состояла в основном из скамей вдоль стен — помещение больше походило на переулок между зданиями, чем на комнату на борту космического корабля. В рециркулированном воздухе сохранялась небольшая примесь благовоний, оставшихся от священников и Сестер, предыдущих пассажиров дромона.

Их присутствие поначалу казалось подлинным благословением, миссией милосердия. По краям многих систем кружили миссионерские суда, готовые исцелить и духовно поддержать экипажи прибывающих кораблей, которые претерпели тяжелый варп-переход, и Варрон был очень рад встретить здесь один из них.

Когда на борт взошел толстый священник, который обратился к нему по имени, Варрон удивился, но не встревожился. Однако он почувствовал холод, когда за священником проследовала сестра-палатина с зоркими глазами и выбритой головой, и он увидел под ее пурпурно-черной мантией пистолет того же металлически-серого цвета, что аквила на ее шее и цепь вокруг талии, говорящая о статусе. Отправляясь на суд Гидрафура, он не взял с собой жену и ребенка — Ксана лишь сказала ему «Исполни свой долг, муж мой, я горжусь тобой», Дрейдер обнял его, а потом Сестры эскортировали его прочь.

Теперь он с подавленным видом сидел в конце пассажирского отделения рядом с Рикой. Поодаль расположилась Домаса, молчаливая и сгорбленная. В начале этого перелета он впервые увидел ее по-настоящему испуганной. Из-за Сороритас и их мрачной репутации касательно отношения к мутантам, включая и навигаторов, она натянула капюшон на голову и опустила рукава, так что под красно-коричнево-черной тканью практически ничего не было видно. Она выглядела так, словно молилась, но, как подумал Варрон, она скорее сожалела о том, что оставила Черрика на борту «Ганн-Люктиса».

— Домаса, — прошипел Варрон, но не получил ответа. Он придвинулся ближе. — Домаса!

Капюшон медленно повернулся к нему.

— Заткнись, Варрон, я думаю.

— О чем?

— О том, как мы сможем справиться с этой ситуацией, безмозглое ты ничтожество. Я не могу поверить, что раньше не возникало такой проблемы, однако такое наверняка случалось, потому что хартия все еще в ходу, но я недостаточно знаю историю, чтобы знать это наверняка, поэтому мне приходится импровизировать. Если ты не можешь добавить ничего полезного, то вот тебе мое сердечное соизволение поживее оставить меня в покое.

Варрон не слышал никаких известий о Йиморе, но видел, что Домаса с пугающей скоростью восстановилась после варп-путешествия, и эту Домасу он едва ли мог узнать. Не та любезная и утонченная аристократка, которая приехала к нему на Гунарво, и не та больная и истощенная женщина, которую он видел в путешествии. Это, как он предполагал, была та самая Домаса Дорел, которая жила под первыми двумя личинами — сплошная сталь и яд.

— В смысле, Министорум? Я помню, как мой отец однажды перевозил для них реликвии, когда я был очень юн. Мы влетели в военную зону в Офидианском секторе, куда не могли проникнуть санкционированные торговцы, и привезли на Авиньор камни из какого-то старого храма, чтобы из них сделали алтари. Это все, о чем я знаю.

— И тогда они не попытались их похитить, по крайней мере, таким образом, который был бы очевиден для ребенка. Это значит, что, скорее всего, не было никаких достаточно свежих стычек, чтобы получился нормальный прецедент.

Домаса говорила, почти не обращаясь к нему, так, как люди, перебирающие в голове идеи, порой используют в качестве символического слушателя ребенка или домашнее животное.

— Ну что ж. Если б они были так уверены насчет хартии, то не стали бы приезжать за нами, а просто забрали бы ее. Если они здесь, с нами, значит, они считают, что мы им понадобимся. И это значит, что мы можем вынудить их на переговоры. А если они пойдут на переговоры… — Домаса глубоко и удовлетворенно вздохнула, — тогда они и не поймут, что произошло. По крайней мере, до тех пор, пока мы не окажемся с этой штукой на безопасном расстоянии, я так думаю, — она бросила взгляд на Варрона и пожала плечами, скорее про себя, чем для него. — Мне придется и дальше импровизировать, но это ничего. В этой кучке набожных монастырских обезьянок нет ничего такого, с чем я не справлюсь. И я получила известия, что этот дурацкий фальшивый наследник, которого выдвинула команда флотилии, может даже испустить дух, пока суд да дело. Они в панике, и это хорошо. Вот только ты, Варрон, запомни, что тебе нельзя и пытаться что-то с ними затеять. Не забывай, где твои жена и сын, и что Черрик там, вместе с ними.

— Я понимаю ситуацию, — тихо сказал Варрон и отстранился. Он снова подумал о Ксане и Дрейдере. Как бы ему хотелось, чтобы можно было оставить Рику на борту «Ганн-Люктиса». Но Рика был его личным помощником и вассалом, его ближайшим компаньоном на протяжении всего путешествия, и если бы он оставил его, это вызвало бы подозрение. А они не могли себе этого позволить, только не сейчас. В конце концов, осталось уже недолго.

— Надо ли их убрать, мэм? — спросил Одамо, хлопнув ладонями в бронированных перчатках. — У нас тут более чем достаточно боевой силы, чтоб осадить воинствующих сестер. А если кто и придет после них, то эти стены их не пропустят, пока мы не разрешим. Пусть только попробуют стоять у нас над душой, как там, на острове.

Кальпурния знала, что Одамо воспринял те события как оскорбление и искал способ так или иначе отомстить Министоруму. А еще — она улыбнулась при этой мысли — тут была замешана гравитация. Обшивка полов в крепости усиливала слабое притяжение луны, но все равно оно оставалось чуть ниже гидрафурского. Одамо было куда проще перемещаться на своей обычно неповоротливой аугметике, и от этого он становился более воинственным.

— Он прав, — заметила Амри, которая шла рядом. — Симова неглуп, как и эта сестра Кроведд. Они используют этот рейс, чтобы попасть вместе с ним на слушание, но если мы уже знаем, что они собираются делать, тогда зачем им это позволять?

Кальпурния помедлила с ответом, прикоснулась своей печаткой к эмблеме Арбитрес в центре двери, возвышающейся перед ними, и вошла в зал суда. Он был меньше и проще, чем огромные помещения бастиона Преторис, и находился здесь потому, что в каждой крепости Арбитрес обязательно должен был иметься зал суда. В отличие от тех помпезных комнат, он был предназначен для работы, а не блеска и величественного вида. И это полностью устраивало Кальпурнию.

— Я думаю, что мы позволим им войти и выступить в защиту своего дела, — сказала она, поднявшись на высокую кафедру, где ей предстояло руководить процессом. Возвышение поднималось на пять метров над полом, его бока из гладкого черного металла уходили в пол под углом в семьдесят пять градусов. Если бы Кальпурнии захотелось пройтись отсюда в дальний конец зала, ей, наверное, пришлось бы сначала спуститься отсюда по веревке.

— Наследники с той свитой, которую они привезли, будут стоять по обе стороны от центрального ряда, а Симова со своей делегацией — по центру и ближе к дальнему концу.

Она повернулась лицом к остальным, чей ранг не позволял им подниматься на кафедру. Они смотрели в зал из-за двери.

— Я полагала, что это не первый раз, когда Экклезиархия пыталась завладеть столь драгоценной реликвией, — сказала она, — и я была права. Амри, это ведь ты составила доклад о последней задокументированной стычке, так?

— Да, мэм. Примерно полтора века назад Экклезиархия пыталась ограбить флотилию, когда та была на орбите над Майиннохом. Отправила исповедника и квазинезависимый воинский орден под названием Братский Орден Аквилы, чтобы они потребовали хартию. Гарнизон Арбитрес пресек эту попытку на корню.

— Потому что…? — спросила Кальпурния.

— Понадобилось много лет, прежде чем было окончательно достигнуто решение — дело дошло до высшего командования участка. Но вердикт гласил, что в то время как существует чертовски сложное месиво законов и традиций, которое дает Экклезиархии возможность применять силу для получения священных объектов, этот конкретный священный объект содержит четкие указания о том, как его следует передавать и кто его контролирует. Открытая передача хартии в руки светских властей и Арбитрес имеет преимущественную силу перед ее происхождением, которое включает ее в широкий спектр вещей, по большей части косвенно входящих в сферу контроля Экклезиархии.

Одамо согласно кивал, Куланн моргал.

— Спасибо, — ответила Кальпурния. — И тот факт, что те, кто сейчас пытается завладеть хартией, судя по всему, не знают о прецеденте, воодушевляет. Меня поражает, что Симова, да и сам епарх, так ослеплены желанием заполучить уникальную реликвию, что не провели никакого расследования.

Она снова оглядела зал суда с его высокими свидетельскими трибунами и скамьями подсудимых, с проходами, утопленными в пол, многоэтажными галереями на стенах. Как арбитр-сеньорис, она имела низший ранг среди арбитров-генералов, на уровне которых сливались иерархии судей и арбитраторов. Арбитрам-генералам, продвинувшимся по службе из рядов судей, приходилось привыкать к ношению брони и руководству боевыми действиями, а ей, соответственно, нужно было привыкать к руководству судебными процессами и церемониями. Она считала, что ей повезло больше.

Двери по обе стороны возвышения широко распахнулись. Вошли приставы из судебного гарнизона, отсалютовали ей и начали устанавливать помост, на который предстояло поместить хартию. Теперь Кальпурния была готова и уверена, что сможет преодолеть требование Экклезиархии. У нее имелись контраргументы и прецедент, что бы ни думал по поводу этого Симова. И как только его вмешательство будет отрезано, преемники смогут выдвинуть свои претензии на наследство. А когда она выслушает их, правильное решение станет очевидно, в этом она была уверена. Что бы ни случилось с техножрецом флотилии, это, вероятно, настолько уязвило Санджу, что тот ушел в затворничество, но с этой потерей она наверняка справится. Нет ничего такого, с чем она не сможет справиться. Она начинала чувствовать, что ей хочется увидеть эту комнату заполненной, хочется поскорее начать слушание. Терпение, сказала она самой себе. Осталось уже недолго.

Ее униформа была из серого шелка, который шелестел при движениях; капюшон был того же серого цвета, что и ее глаза, а лицо закрывала вуаль, из-за которой мир виделся как будто в тумане. Остальные девятеро были одеты так же, как она — в более бледные и простые версии официальных униформ, в которые были облачены распорядители флотилии. Когда Атис оглядывалась, сквозь вуаль ее спутники казались привидениями.

Все десять человек стояли в холодном ангарном отсеке, вдыхая едкий запах реактивного выхлопа из дюз корабельного челнока, который стоял позади них на шести посадочных опорах. Они были вооружены архаичными длинноствольными автоганами, которые держали так, чтобы демонстрировать отсутствие магазинов с боеприпасами, и тонкими церемониальными кинжалами, заткнутыми под точным углом за широкие шелковые пояса. Они стояли кольцом, лицами наружу, а в центре кольца тускло поблескивал на свету простой купол из темного металла чуть больше метра в диаметре.

Ни один из десятерых не дрогнул и не оглянулся, когда круглая платформа, на которой они стояли, начала двигаться. На урчащих гусеницах она покатилась к широким дверям ангара, миновала их и поехала по просторному коридору, уходящему в глубины крепости. Вдоль него стояли Арбитрес в черной броне, каждый из которых держал в руках дробовик, и лица их так же скрывались под визорами шлемов, как лицо самой Атис под вуалью. В первый раз она задумалась над тем, удастся ли ей выбраться отсюда живой. Их десять, всего лишь десять. Семеро тех, кто пришел на ту душераздирающую встречу с Нильсом в медицинской палате, еще трое тех, в чьей преданности они не сомневались. Десять человек, десять тех, которые, как настоял Нильс (Петрона Фракс, поправила она себя, теперь он Петрона Фракс), стали ритуальной стражей хартии. Десять, которые помогут ему отомстить.

Она выдохнула и проделала заученные движения: опустила незаряженное оружие в церемониальное положение, оперев его на локтевой изгиб, и пошла в ногу с остальными. В тот же миг четыре тяжелых сервитора с толстыми, блестящими от филиграни аугметическими конечностями, на которых трепетал узорчатый серый шелк, подхватили купол и понесли его к залу суда.

Осталось недолго, сказала она себе. Что бы ни случилось, она поможет Нильсу. Они все ему помогут. Это было все, о чем нужно было помнить. Осталось недолго.

Они летели прямиком к Селене Секундус, что весьма радовало Симову. Арбитр Кальпурния, судя по всему, не хотела до мелочей соблюдать формальности, поэтому хартию переносили в зал суда в то же время, пока они подлетали. Это значило, что они смогут войти практически прямо на слушание вместе с наследником, и хотя Симова ненадолго ощутил праведное негодование, узнав о столь бесцеремонном обращении с драгоценной реликвией, такая ситуация как нельзя лучше служила его целям. И целям Императора, заверил он себя, и Императору.

Сестра Кроведд, вторая по старшинству после него, тоже выглядела уверенно, когда он разъяснял ей основы этого дела. Кроме того, он полагался на то, что воинствующие сестры как нельзя лучше подчеркнут решительные намерения Экклезиархии. Он даже был готов дать наследнику слово, или позволить ему официально передать хартию во владение Экклезиархии, или что там ему еще захочется сделать, если это будет позволено правилами. Он не совсем понимал, почему за ними увязалась отвратительно уродливая женщина-навигатор, но, видимо, именно поэтому с ними были охранники. Значит, если она попытается что-то учинить, Варрон мог приказать ее остановить. Хотя вряд ли она станет это делать, Симова был уверен, что это недочеловеческое существо знает свое место.

Он стиснул посадочные ремни потными руками. Дромон прошел под громадным силуэтом «Барона Микаля» и устремился к посадочному ангару в боку крепости. Симова с нетерпением ожидал приземления. Осталось недолго.

Совсем недолго.

Глава тринадцатая

Почетная стража флотилии, десять молодых офицеров в бледных униформах и вуалях, отступили в сторону, опустив свое незаряженное оружие, и тогда сервиторы убрали металлический купол и унесли его. Шира Кальпурния наклонилась так низко, как только позволяло достоинство и высокий воротник официальной униформы, но то, что было под куполом, выглядело незначительным: небольшой кусок ткани, закрытая книга. Лишь знание о том, что находится на этих страницах, заставило ее задержать дыхание.

— Пусть войдут наследники и претенденты, — сказала она. Ее немного удивило, что в условиях хартии не описывалась формальная литургическая процедура самого слушания, но она этим воспользовалась. Церемония была не пышной, но почтительной, простой и функциональной, как экипировка арбитратора. Таким образом Кальпурния проявляла свое уважение к хартии.

Первым, разумеется, внутрь протолкнулся Симова, причем так быстро, что Кальпурния ожидала, что он в любой момент запнется о рясу и свалится. Арбитраторы эскорта остановили его, не дав дойти до двух приподнятых трибун, и он стоял поодаль, хмурый и загнанный в угол.

Следующим вошел Варрон Фракс, загорелый полноватый мужчина с коротко стриженными черными волосами, одетый в костюм насыщенно-зеленого цвета, который, по мнению Кальпурнии, выглядел немного пестровато для такого случая. У него было широкое, приятное лицо с глубокими морщинами, какие бывают у смешливых людей, но сейчас оно выглядело усталым и тревожным. За ним следовали двое вассалов в тяжелых бронированных корабельных костюмах и некая стройная фигура в ржаво-коричневой мантии с глубоким капюшоном, которая, как поняла Кальпурния, была кем-то из поддерживающих Варрона навигаторов. Третий вассал со странными серебряными гребнями, вшитыми в голову, повернулся в дверях и вышел обратно в атриум, в то время как Варрон и фигура в капюшоне взошли на трибуну.

Третья сторона, второй наследник…

…второй наследник был совсем не таков, как она ожидала. Трое младших рядовых членов флотилии в простых, обтягивающих все тело костюмах, прикрывающих глаза шорами, а рты швами, чтобы продемонстрировать их крепостной статус, втащили в зал медицинскую коляску на беззвучно работающих суспензорных подушках. В ней, за занавесями, что-то подергивалось и хрипело. Рядом с коляской торопливо шел мужчина с лицом бандита из трущоб и в элегантной униформе распорядителя флотилии, и его глаза не отрывались от мерцающих рун жизненных показателей, которые высвечивались на диагносторах, парящих у занавесей. За коляской шла вереница людей в таких же одеждах: две женщины, одна высокая и тощая, другая сгорбленная, с кислым видом, пожилой мужчина с печальным, словно у собаки, лицом, который нес тонкий металлический посох, другой мужчина, лысый, с острым как нож носом и подозрительно бегающими голубыми глазами, и последний, быкоподобный громила с заплетенной в косу рыжей бородой.

Все они выглядели мрачными и напряженными, и когда занавеси разошлись, Кальпурния поняла, почему.

— Это… это мой сводный брат…

Слова Варрона прозвучали так, словно он не верил своим глазам, и недостаточно тихо. Домаса услышала его и фыркнула. Но внимание большинства присутствующих было приковано к истощенной пародии на человека, которая угнездилась среди мягких белых подушек.

Это существо было облачено в пышные одежды цветов рода Фракс, даже более вычурные, чем у распорядителей флотилии. Но никто бы не скроил униформу на тело, подобное этому.

Его нижние конечности раздулись от жидкости и стали похожи на слоновьи ноги. Ткань на туловище растягивалась под напором сочащихся опухолей, ребристых или складчатых, как коралл-мозговик. Тонкие как палки руки были сжаты в кулаки, и существо начало размахивать ими в воздухе. На одной из них мясо и кожа как будто расплавились, и кисть превратилась в единый неровный комок. На другой же плоть между пальцами разошлась так сильно, что ладони практически не было, только трещины, доходящие до самого запястья и покрытые красно-черной коркой. Голова над кружевным воротником выглядела как череп, облепленный подтаявшим белым воском, и на ней слепо горели мутные глаза. И последняя деталь, банальность которой только вызвала у Варрона еще большее отвращение: такая голова должна была быть совершенно лысой, а не увенчанной буйной гривой рыжеватых волос.

Охранники флотилии как будто разом содрогнулись. Варрон услышал, как кто-то вскрикнул. Женщина-арбитр с зелеными глазами снова наклонилась и пристально посмотрела вниз.

То, что осталось от энсина Нильса Петроны, помимо ненависти, опухолей и вызванного болью психоза, с трудом разобрало образ женщины, склонившейся и наблюдающей за ним откуда-то из невероятной вышины. Он подумал, не могла ли это быть его мать или одна из тех женщин, которых он убил в переулке. Он попытался сфокусироваться на ней, но услышал голос Д'Лесте, гудящий в ушном кабеле, который они прикрепили к его голове, чтобы он мог их слышать.

— На тебя смотрят, Петрона. Будь внимателен. Ты меня понимаешь?

Где-то в глубине его разума, за сновидениями и галлюцинациями, как будто нажали на кнопку. Вот оно. Вот это мгновение. Безумные, перепутанные мысли завертелись и закувыркались в его голове. А потом сквозь лихорадочное сознание, словно айсберг, всплывающий к поверхности бурного моря, поднялась ясность, чистые мысли, слитые воедино чудовищным усилием воли.

Д'Лесте пододвинул к его лицу вокс-микрофон.

— Я… я…

Его голос больше походил на шепот умирающего и едва походил на его собственный. Долгий миг его мысли разбегались в стороны, и он пытался вспомнить, были ли у его матери такие же зеленые глаза, как у этой женщины. Потом он содрогнулся, закашлял и зажмурился.

— Я — Петрона Фракс, сын… сын Хойона Фракса, Фракса… старшего.

Слова прерывались хриплым дыханием, но он узнал этот голос. Его собственный голос. У него отобрали тело и разум, но голос все еще принадлежал ему. Это ему понравилось, и он ухмыльнулся, отчего Кальпурния вздрогнула: зубы у него были щербатые и разваливались на куски, но спереди из десен пытались пробиться новые, белые зачатки.

— Я здесь… здесь. Ради моего наследия. Ради хартии отца и матери… утешения матери. Мой врач знает об этом, хотя на самом деле не знает. Для этого здесь мои друзья.

Петрона захихикал, и его растрескавшаяся рука начала стучать и барабанить по покрывалу. Д'Лесте, с белым от тревоги лицом, нагнулся над оборудованием и пробормотал приказы диагносторам.

— Это все имеет смысл, если знать, что… что… — его как будто что-то озадачило, и слепая голова начала вопросительно поворачиваться по сторонам.

— Моему… моему будущему лорду Петроне Фраксу нездоровится, как вы видите, арбитр, — сказала Занти, без промедления шагнув вперед. — Поэтому мы устремились на Гидрафур со всей возможной скоростью, чтобы наследие великого Хойона было передано в его руки. Как только мы сможем вернуть лорда на его корабль, мы поможем ему отдохнуть и восстановить силы.

— Это какая-то насмешка! — прогремел Симова, выйдя вперед под яростным взглядом Занти. — Отдать священную реликвию Императора подобному существу? Укрывательство мутанта суть мерзость пред Императором, и этого не произойдет!

— Вернитесь на место, Симова, — предупредила Кальпурния. — Вы здесь из милости и не можете командовать. Вы?

Она указала на человека с лицом бандита, и тот со страхом воззрился на нее.

— Меня зовут Д'Лесте, мадам арбитр, я врач лорда Фракса.

— Начнем с того, способен ли лорд Фракс понимать, что происходит? И готов ли он подвергнуться испытанию генома перед медиками Арбитрес, как потребуется и от его соперника?

— Лорд Фракс! — крикнуло извивающееся в постели создание. — Да, лорд Фракс пройдет ваше испытание генома, ибо после испытаний, уже обрушенных на него генами, ему больше нечего бояться!

Оно снова ухмыльнулось. Одна губа лопнула, и наружу брызнула розоватая жидкость. Распорядители флотилии склонились друг к другу и начали торопливо перешептываться, почетные стражи флотилии, стоящие рядом, тоже повернули к коляске скрытые вуалями головы.

— Испытание генома — это просто абсурд, — объявил Симова. — Властью, данной мне жречеством святой Терры и епархом гидрафурским, я…

— На место, Симова. Сейчас же.

Четверо арбитраторов в броне шагнули вперед от стены. Симова бросил на них свирепый взгляд и попятился.

— В этот раз Механикус не проведут для нас генетическое испытание, — сообщила Кальпурния всему залу, — однако оно произойдет. Испытание генома и испытание показаний. Пусть двое наследников и претендентов выйдут вперед. Двое наследников и претендентов, Симова, и вы нарушаете церемонию и позорите себя тем, что мне приходится вам это говорить. Задержите его, если понадобится.

Ее голос был холодным как лед. Уж Симова-то должен был знать, как вести себя в суде, однако он спорил с арбитраторами и оглядывался через плечо на воинствующих сестер, которые, в свою очередь, ждали указаний от сестры Кроведд. Д'Лесте повел коляску вперед, к самой кафедре и хартии, за ней следовала почетная стража. Шум, исходящий от одного, и гротескное уродство другого отвлекали Кальпурнию, и она лишь через секунду заметила, что Варрон Фракс не сдвинулся с места.

— Вперед, Варрон, сейчас твой выход. Дело почти закончено. Только посмотри на это недоразумение. Хартия наша, просто пойди и забери ее.

Голос Домасы звучал довольно и тихо, даже охранники ее не слышали. Она поглядела на Варрона, который стоял, уставившись на пол у своих ног. Он держал пальцы сплетенными, чтобы они не тряслись.

— Я сказала, вперед. Ты что, хочешь, чтоб я тебя пнула?

Он чувствовал, что эта Кальпурния тоже смотрит на него, таким же холодным взглядом, как Домаса. А потом, на миг, он подумал не о Домасе и не о невысокой светловолосой женщине на кафедре, но о Ксане, о прекрасных темных глазах Ксаны, которая глядела в его лицо. Он посмотрел на хронометр на своем запястье. Уже почти настало условленное время. Рика должен был уже взяться за дело.

— Варрон Фракс, — сказала Кальпурния, — как наследник и претендент…

И тогда Варрон выпрямился и открыл рот. С первой попытки его голос зазвучал сухо и хрипло, но потом он справился и заговорил:

— Я — старший сын Хойона Фракса. Мне сказали, что эта хартия принадлежит мне. Но с меня достаточно крови, убийств, алчности и интриг. Если таково наследие Фраксов, то лучше я от него избавлюсь. Так что, если это удовлетворит сей многомудрый и уважаемый суд, я отказываюсь от притязаний на хартию.

Атис и почетные стражи даже не осознали эти слова. Так они сконцентрировались на уродливой фигуре Петроны, готовые к сигналу, готовые исполнить свое обещание.

Д'Лесте тоже едва их расслышал. Он готов был разрыдаться от страха. Если Петрона умрет в зале суда, это значит, что ему самому останется жить не больше часа. Он знал это, и пока на экранах диагносторов одна руна за другой приобретала красный цвет, он отчаянно рылся в памяти, разыскивая хоть какие-нибудь советы Диобанна, которые могли бы помочь.

Остальные распорядители флотилии услышали слова Варрона, но были слишком шокированы, чтобы отреагировать. Взгляды, которыми они обменялись, выражали простую мысль. Это был вопрос: что это значит для нас?

Кьорг ощутил вспышку страха, внезапную уверенность в том, что он поставил не на ту сторону.

Домаса Дорел почувствовала, будто под ней распахнулся люк: в животе ухнуло, словно при падении. Ее мышцы напряглись, а третий глаз начал пульсировать.

— Я надеюсь, ты понимаешь, что сделал, маленький ты ублюдок, — громко сказала она Варрону. Теперь, когда все пошло наперекосяк, ей казалось глупым обращать внимание на правила поведения в суде. — Ты знаешь, о чем мы договорились, и если ты думаешь, что предусмотрел…

Тут она поняла, что ее слова здесь могут действительно кое-что значить, молча повернулась и широкими шагами вышла из зала. Двое охранников последовали за ней. Один из них задержался возле Варрона, злобно уставился на него из-под визора и сделал непристойный жест, изобразив удар кулаком в пах. Варрон никак не отреагировал. Затем высокие двери снова захлопнулись, и они исчезли.

— Кому-то надо присмотреть за ней, — пробормотал Кьорг Халпандеру и поспешил за ними. Ему было все равно, убедительно ли прозвучал этот повод или нет. Судя по тому, куда все клонилось, вскоре такие тонкости станут никому не нужны.

— Что касается ушедших… — начал Симова. Он запоздало вспомнил, что находится здесь потому, что якобы присоединился к свите Фракса на пути сюда. Он не знал, когда арбитр Кальпурния собирается возвращать процесс в нормальное русло, чтобы он мог приступить к своим аргументам. Потом Кроведд протолкнулась мимо него и прошла вперед, оказавшись рядом с коляской.

— Давайте не будем себя обманывать, арбитр Кальпурния. Один наследник отказался от притязаний, а второй не протянет и дня, если только его не коснется рука самого Императора. Если хартия перейдет к этому Петроне, то скоро будет еще одно слушание, и если у него нет потомков, то, я думаю…

Но тут ее прервал вопль из коляски.

— Вольный торговец Петрона! — провыло корчащееся существо. От яростных движений его кожа лопнула в полудюжине мест, и жидкости заляпали серые покрывала и белые подушки. — Даже лучше! Что за время! Как вовремя! Мама, ты слышишь меня? Смотри внимательно, гордись мной! Вольный торговец Фракс не ведает законов, мы все об этом узнали, не правда ли? Идет куда хочет, делает что хочет, он вольный торговец! Так что хватит уже прятаться!

Оно резко выпрямилось, и внезапно его лицо мумии уставилось прямо в глаза Д'Лесте. Доктор вскрикнул, но вопль оборвался, как только расщепленная кровоточащая рука Петроны с ужасающей, лихорадочной силой вцепилась ему в шею.

— Первый приказ вольного торговца Петроны! — провизжало существо ему в лицо, и Д'Лесте почувствовал, как на него брызнуло что-то теплое из его горла. От его губы что-то отскочило и упало на кровать. Это был зуб. — Первый приказ — месть! Первый приказ — справедливое наказание для матереубийц! Первый приказ…

Петрона замолчал. На мгновение он почувствовал себя восхитительно. Рука ужасно болела, но он ощутил, как пальцы во что-то погрузились, и его размытое, двоящееся и троящееся зрение показало ему, что доктор, который все это сделал, доктор, который стоял над постелью, доктор, доктор был мертв.

Он смутно слышал крики. Были и другие, о которых он хотел позаботиться, не так ли? Звуки ударов по плоти. Это звучало хорошо. Он чувствовал, как его тело оседает и болит, как ткани раз и навсегда отвергают всякую генетическую маскировку, которую на них пытались навести зверские эксперименты Диобанна, клетки разрывались и распадались, плоть отслаивалась. Он посмотрел в лицо доктора. Он спросил себя, считалось ли это местью, ведь доктор причинил боль ему самому, а не его матери, и, все еще задаваясь этим вопросом, он умер.

— Лапки кверху, — сказала Бехайя. — Нет больше никакого наследника.

— Если нам удастся доставить хартию на корабль, — пробормотал Гайт, — у нас еще может быть шанс. Приведи Тразелли.

И тогда Занти оставила их в зале суда и спешно вышла наружу. Двери закрылись за ее спиной, отрезав визг, с которым Петрона закончил то, что он делал с Д'Лесте. Некомпетентный идиот. Не надо было доверять ему уход за Петроной после того, как исчез Диобанн.

— Ты, — щелкнула она пальцами одной из бронированных фигур в коридоре. — Доставь сообщение на катер с «Обещания Каллиака». Оно звучит…

— Нами командует арбитр-сеньорис Кальпурния, — без обиняков заявил арбитратор. — Не вы.

— Арбитр-сень…

От гнева она не закончила фразу, но делать было нечего. Покраснев от унижения, она спешно прошла дальше, пока не оказалась на достаточном расстоянии от ангара, а затем включила вокс в амулете на запястье.

— Тразелли. Мы собираемся вскоре улететь с хартией, но дела идут плохо. Кьорг уже до тебя добрался?

— Видел его на причальном уровне, — послышался в ее ухе голос Тразелли, — но сюда он не пришел. Пока еще.

Занти на миг зажмурилась и заставила себя ясно мыслить, несмотря на гнев. Подождала, пока не настроятся связи, пока данные…

— Ублюдок! Тразелли, пошли четырех человек, пусть встретятся со мной на первой лестнице в коридоре у зала суда. Сейчас же.

Тразелли понял, что лучше ему и не пытаться узнать, зачем.

Атис задыхалась от рыданий, когда они вместе с Кохце и Триходи пошли в атаку. У них были припрятаны магазины, набитые незасекаемыми снарядами с пониженной плотностью, но не было времени, чтоб зарядить ими церемониальные винтовки. Они бросились на распорядителей флотилии, людей, которые предали Нильса, Нильса, который теперь был вольным торговцем. Мятеж. Возмездие.

У нее в руке был длинный кинжал, и перед ней оказался рыжебородый Халпандер. Он взмахнул рукой, отбивая ее первый выпад, но лезвие распороло ему тыльную сторону ладони. Халпандер взревел и как-то по-особому взмахнул рукавами своего плаща, так что наружу выпали два блестящих куска микроячеистой кольчуги с вделанными в нее странными металлическими гребнями. Потом он сжал кулаки, его руки покрылись броней, а гребни ощетинились рядами шипов вдоль костяшек пальцев.

Маленький длиннолицый Гайт, стоявший рядом, дернул концом своего посоха, и в воздухе что-то замерцало. Это было углеродное лезвие в микрон толщиной, которое тут же отсекло голову человеку рядом с Атис. Потом ей в зубы врезался кулак Халпандера, и она оказалась на спине. Фирон перешагнул через нее, завопил и описал дугу разряженной винтовкой, которая раздробила Халпандеру ключицу, прежде чем Гайт успел отрубить ему руку микроклинком.

Всхлипывая и отплевываясь кровью, Атис отползла назад. Она хотела окликнуть Нильса, крикнуть ему, что они сражаются, как он им сказал, но он обмяк в своей постели. Она встала, пригнулась и бросилась вперед, и ее кинжал пронзил слой бронеткани под плащом Халпандера. Тот упал назад и изумленно уставился на рукоять, торчащую из его грудины.

Сзади раздался быстрый треск: Триходи все-таки нашла время, чтобы отыскать свой магазин, зарядить его и опустошить в лицо Гайту. Этого для Арбитрес было уже достаточно: они и так уже пытались разнять драку кулаками, сапогами и прикладами дробовиков, но когда Гайт беззвучно повалился на пол, Кальпурния прокричала приказ и перемахнула через ограждение помоста, и арбитраторы прицелились. Дробь ударила в Триходи с трех сторон одновременно, она закружилась на месте и рухнула. Снаряд-«палач» врезался сбоку в голову Кохце, когда тот пытался зарядить винтовку, чтобы выстрелить в убегающую Бехайю. Атис поползла в сторону, чтобы укрыться под кроватью Нильса, и когда она подумала, что уже вот-вот доберется, раздались еще выстрелы, и на нее рухнуло два тела, придавив ее к полу. Когда она сбросила их и снова встала, по другую сторону кровати стоял арбитр, целящийся в нее в упор, и она открыла рот, чтобы сказать…

Тразелли выбежал из шлюпки с «Обещания Каллиака» во главе двух дюжин корабельных бойцов, прорвался через двери по тому же пути, которым в зал суда пронесли хартию, и оставил четырех бойцов и девять арбитраторов мертвыми в шлюпке и на полу ангара.

— Занти, сэр!

— Что?

— Я только что видел Занти, сэр, — повторил боец, — она свернула в боковой коридор!

— Давай за ней, — приказал Тразелли, думая о последнем разговоре по воксу. — Ты, ты и ты — вместе с ним. Проверьте, цела ли она. Доставьте ее в шлюпку и ждите моих приказов.

Четверо бойцов отделились, а остальные побежали дальше.

Коридор полого уходил в глубины крепости, затем становился более ровным и просторным и переходил в полдюжины широких ступеней, восходящих к двойным дверям зала суда. Здесь располагался следующий гарнизон Арбитрес. Они только начали смыкать ряды поперек коридора, когда двери распахнулись, и между ними пронеслась Бехайя. Она бежала, подобрав юбки, со всей скоростью, какую позволяли ее длинные ноги, а изнутри послышался громовой хор огня дробовиков.

— Стой! Сейчас же! — взревел арбитратор в середине шеренги и вскинул руку. На рукаве блеснула золотая отделка, указывающая на ранг. Но стоило Тразелли увидеть выражение лица Бехайи, как он принял решение. Он выхватил плоский крупнокалиберный автостаббер, который уже гудел и щелкал, пока его заряжающий механизм набирал обороты. Бехайя издала вопль, который отвлек как раз достаточно арбитраторов на как раз достаточное время, чтобы…

— Кьорг!

В узком боковом проходе, ведущем к причальным ячейкам дромонов, Кьорг виновато подскочил и повернулся, отчего его лысина отразила свет. Позади него Домаса Дорел быстро сделала еще два шага к воздушному шлюзу, за которым стоял «Дротик Омикрона». Она жалела, что ей не предоставилось возможности прихватить с собой ядовитый игольник. Один из ее охранников уже был в корабле — она отправила его вперед, чтобы он переслал на «Ганн-Люктис» инструкции, что делать с заложниками. Домаса сделала жест оставшемуся охраннику, чтобы он держался между ней и потенциальной угрозой.

К ним топала женщина в одеяниях распорядительницы флотилии, черноволосая старуха с ястребиным носом, из-под капюшона которой виднелось поблескивание аугметических ячеек. Домаса видела в глазах Кьорга ужас перед ней. Наверное, стоит оставить их вдвоем. Она сделала еще один шаг назад.

— О, конечно, я так и знала, что это ты, Кьорг, мелкий зуднелюбивый предатель… — Занти шипела от ярости, каждое слово вылетало изо рта, словно пуля. — Вот как они поняли, что надо послать собственный образец крови, вот как они узнали, что у нас есть свой претендент. Ты им все сказал, да? Это на тебя работает та уродка?

— Я делал то, что должен был, — выдавил Кьорг, пятясь от Занти. — Думаешь, я не знал, какие у вас на меня планы? Думаешь, я не понимал, что мне ничего не светит, когда все ополчились на меня? Игнорировали меня, разговаривали обо мне?

— Ты сам себя игнорировал, бесполезный ты зудень! Если б ты хотя бы подумал о том, чтоб делать свою работу вместо того, чтоб просто сидеть на трудах Хойона… — она замолкла, когда к ней спешно подбежали четверо корабельных бойцов в бело-серо-зеленой одежде. — А, прекрасно, не придется самой пачкать руки. Знаешь, что я думаю, Кьорг? Я думаю оттащить тебя на «Обещание Каллиака» и забрать с собой, чтобы мы могли рассказать…

Угроза унижения перед флотилией сделала то, чего не добились остальные угрозы. Кьорг выбросил перед собой обе руки, и его вычурные кольца вспыхнули энергией. Занти, которая понимала в скрытом оружии, вовремя отскочила, а двоих бойцов, стоявших сзади прочих, защитили визоры. Другие двое полностью ощутили силу заряда и повалились, воя и прижимая руки к лицам. Еще одно кольцо выплюнуло тонкий как игла лазерный луч, который пронзил горло третьего точно под застежкой шлема, и тот, задыхаясь, начал слепо метаться, врезаясь в стены.

Когда Домаса добежала до аппарели «Дротика Омикрона», ее собственный охранник оттолкнул Кьорга в сторону и поднял короткий тупоносый дробомет, который он вытащил из кармана на пояснице. Он совершил ошибку, решив, что главную опасность представляет последний из корабельных бойцов. Пока он прицелился и выстрелил, Занти стиснула пальцами перед своего длинного, до пола, плаща и взмахнула им в стороны. Заплетенная в косу запоминающая проволока в полах плаща на миг скрутилась, а потом яростно хлестнула в обратном направлении, пытаясь вернуться в первоначальную форму, и металлический грузик, вшитый в полу, разбил охраннику коленную чашечку. Когда он пошатнулся и начал падать, Занти снова дернула плащом, и еще один грузик врезался ему меж глаз с такой силой, которую просто не могло породить столь легкое движение. Третий удар пришелся точно в висок Кьоргу, раздался звук, словно яблоко шлепнулось на бетон. Когда оба осели на пол, Занти выхватила дробомет из обмякшей руки охранника, выпалила ему в лицо, проверила боеприпас, навела оружие на голову Кьорга и выпустила в нее весь остаток магазина.

Когда Бехайя выбежала из дверей зала суда, один-два арбитратора резко повернулись, чтобы навести на нее оружие, но большая их часть оставалась сконцентрирована на бойцах Тразелли, с которыми они вели перестрелку. Бехайя сорвала свой тяжелый форменный медальон и отшвырнула его. Раздался треск раздающейся оболочки, затем шипение разворачивающихся волокон — нити из ксенооружия, которое они захватили много лет назад, нити, которые они добыли из странной пушки телепортирующегося воина ценой жизни двух техников, вырвались на свободу.

Они соприкасались и переплетались, и когда Арбитрес пытались отмести их в сторону или оттянуть, они резали, проходя сквозь броню и плоть. Воздух в коридоре вдруг заполнился воплями, алыми каплями и густым запахом крови.

Но трое бойцов уже пали от снарядов «Палач», и пока Бехайя пробежала вперед, еще двоих сбили с ног. Она резко провела рукой по передней части своего одеяния, сорвав с него декоративные пуговицы, и на бегу швырнула их в сторону: пара из них были не заряжены, но остальные взорвались белым пламенем. Двое арбитраторов погибли мгновенно, их руки и лица обратились в пепел, а тела моментально сварились внутри панцирей. Еще трое зашатались и рухнули, когда смертоносный жар высосал весь кислород из их легких. Через несколько секунд крошечные зажигательные гранулы выгорели, и Бехайя побежала дальше, сквозь дым, по крови, запекшейся от жара на полу.

В густой дымке позади нее по-прежнему двигались силуэты, и бойцы начали вести непрерывный огонь на подавление. Она попыталась окликнуть Тразелли, но ее голос затерялся среди выстрелов, уханья пожарной тревоги и грохота заслонок, сработавших от жара и дыма и отрезавших зал суда от коридора.

— Что? Спрячься за мной и говори, Бехайя.

— Я сказала, все пропало. Занти и Кьорг выбрались, и только, нам надо…

Первый снаряд «палач» вылетел из дыма по дуге и попал ей в поясницу. От удара ноги Бехайи подломились, а потом второй снаряд врезался ей в основание шеи, и она замертво повалилась на пол, несуразно раскинув конечности.

Тразелли громко выругался и выпустил очередь в завесу дыма, едва осознавая, сколько выстрелов, яростно рикошетя, проходит мимо него самого. Казалось, прошел час, пока он стрелял, перекатывался и перезаряжался, прежде чем он осознал, что перед ним больше ничего не двигается. Он встал во внезапно затихшем коридоре, трясущимися руками перезарядил оружие и оглянулся на своих уцелевших людей, пытаясь придумать, что теперь делать. Медленно, осторожно обходя трупы, он прошел вперед, и в этот миг двери зала суда снова начали открываться.

Глава четырнадцатая

Варрон Фракс начал двигаться к двери за высокой женщиной в сером, когда драка перешла в перестрелку. Он отбежал в сторону и закрывал руками уши, пока Арбитрес не прикончили всех стражников в белых вуалях, которые по неизвестной причине атаковали своих хозяев. Потом он услышал сзади лязг и обернулся: женщина-арбитр с зелеными глазами перемахнула через край кафедры, на миг зависла, держась одной рукой, потом соскользнула по почти отвесной поверхности, приземлилась на пол и перекатилась. На секунду она исчезла из виду за трибуной, на которой стоял Варрон, и потом очутилась рядом с ним. В ее взгляде не было враждебности, но и особой жалости тоже. Все еще глядя на него, она сделала другим Арбитрес жест двигаться к дверям зала, но как только они начали идти, снаружи раздался хор криков, за которым последовал шквал выстрелов и странный низкий рев.

— Встаньте, — сказала Кальпурния. Он так и сделал. Она была ниже ростом, чем он, меньше, чем он думал. Три шрама, идущие вверх от ее левого глаза, вытянулись, когда она нахмурилась.

— Вы решили не наследовать хартию, — сказала она. — Почему?

— Я уже говорил, — отрешенно ответил Варрон. — Я видел, что творят люди, я знаю, что они думают. Эта вселенная порой бывает ужасна, арбитр Кальпурния. Зачем мне делать ее еще хуже для себя и своей семьи, втягивая себя в середину этого… этого…

Взмах руки в сторону постели и трупов вокруг завершил его мысль.

Кальпурния наклонила голову, как будто обдумывая следующий вопрос, но сделала его утверждением.

— Женщина-навигатор не была союзником.

— Нет.

— Она использовала вас.

— Да.

— Как вы остановили ее? Как смогли ей противостоять?

— Я договорился со своим главным помощником, прежде чем мы сюда прибыли. Он ушел обратно на дромон. Его люди работают над тем, чтобы защитить моих жену и сына на корабле, — голос Варрона снова начал постепенно оживляться. — Мне надо вернуться к ним. «Ганн-Люктис» следовал за нами, но медленнее, они там. Мне надо добраться до них. Никакой хартии. Мы вернемся на Гунарво, у нас там дом. Подальше от этого.

— Я думаю, вы не сможете избавиться от всего этого, — сказала Кальпурния. — Только не будучи единственным неоспоримым наследником. Вы не сможете никуда спрятаться от хартии, даже если официально отречетесь от нее. Слишком много на свете людей, которым захочется, чтобы вы поменяли свое решение.

— Тогда что мне делать? — голос Варрона был тихим и безнадежным.

Кальпурния миг глядела на него, потом встала и пошла назад к помосту. Над хартией стоял Симова, облизывал губы и пытался собраться с духом, чтобы протянуть к ней руки. Кальпурния достала пистолет и отшвырнула священника в сторону, ударив рукоятью в висок, после чего без суеты подняла книгу и вернулась к Варрону.

Ее руки лишь самую малость задрожали, когда она открыла хартию на последней странице. Варрон смотрел на отметки, не понимая их по-настоящему. Кальпурния долгий миг не отводила от них взгляда, а потом заговорила неровным голосом:

— Давным-давно, Варрон Фракс, Бог-Император ходил по галактике и выбирал людей, чтобы заложить фундамент своего Империума. Он пришел на Гидрафур, где были огромные флоты, готовые ринуться в неведомое ради Него, и он посмотрел на повелителей звездолетов, и кого же он выбрал, Варрон? Он выбрал род Фраксов, чтобы они несли Его слово и Его хартию. Не буду лгать, что знаю, какова была ваша жизнь и каковы ваши мысли, сэр, но я знаю, что такое наследие семьи и что такое традиции. Не бросайте это бремя в пыль. К добру или к худу, Варрон, она ваша, и будет его. Наследие принадлежит ему, и вам, и вашему отцу, и Императору. Не отвергайте его, — она взглянула на его лицо. — Варрон, вы не хотите, чтобы хотя бы часть вашего наследия попала в руки подобных людей. Как и я. Я знаю о подобных умах столько же, сколько и вы. Так возьмите же хартию. Властью, данной мне, я объявляю вас наследником. Возьмите хартию и храните ее в безопасности от интриганов, воров и убийц. Возьмите ее.

Еще одно долгое мгновение Варрон пристально глядел на нее. Наконец, он протянул руку и сомкнул пальцы на простой тканевой обложке хартии. Помедлив секунду, он сжал ее твердой хваткой и забрал книгу из рук Кальпурнии.

— Нам нужна для этого какая-то церемония? — спросил он.

— Я думаю, мы уже ее провели, — ответила Кальпурния. — Теперь вы — вольный торговец Варрон Фракс.

Она поднялась.

— Я должна эскортировать вас к кораблю, а затем проводить из Гидрафура. Давайте организуем флотилию и заберем ваших жену и ребенка. Разгерметизируйте двери, пожалуйста, мы идем в ангар. Сестра Кроведд, ваши телохранители все еще с незаряженными болтерами? Можете дать им разрешение на перезарядку. А вы, Арбитрес, все за мной, — она набрала код на воксе. — Куланн, перешли сообщение, что все корабли эскорта «Ганн-Люктиса» должны перейти в состояние повышенной готовности. Пусть «Барон Микаль» тоже стоит наготове, мы собираемся… что? Повтори, — она снова сделала паузу, нахмурилась и выругалась. — Хорошо. Пусть с «Микаля» пригонят катер, и побыстрее. Мы выдвигаемся. Варрон, идем. Сейчас.

Двери начали открываться. Кальпурния подошла к сестре Кроведд и отсалютовала ей.

— Давайте свернем весь этот спор, сестра. Здесь нет никаких оснований для разбирательства, которое хотел устроить Симова. Хартия передана наследнику. Такова воля Императора, записанная в Его законе. Вы поможете ее исполнить?

Сестра-пронатус опустила голову и пробормотала что-то, что Варрон не расслышал. Однако Кальпурния поняла ее и жестом попросила его открыть книгу. Воинствующие сестры подошли и встали за спиной Кроведд, чтобы посмотреть на отметки: букву, каплю крови. Одна-единственная слезинка выскользнула из глаза Кроведд и стекла вниз по щеке.

— Этого достаточно, — тихо произнесла она, и они пошли к выходу.

Торжественность настроения была нарушена всего миг спустя. Там стоял усатый мужчина в униформе распорядителя флотилии, который пристально глядел на них, держа в руках гудящий автостаббер.

Тразелли так и не нажал на спуск. Снаряд из свежезаряженного болтера одной из сестер врезался в его солнечное сплетение, поднял в воздух и отшвырнул через ступени, а затем взорвался внутри тела в полуметре над полом коридора.

— Пойдем, — сказала Шира Кальпурния.

Когда люк «Дротика Омикрона» захлопнулся перед носом у старой фурии, размахивающей пистолетом, и корабль вырвался на свободу из причальной ячейки, Домаса Дорел обнаружила своего второго охранника, который лежал мертвым перед дверями кабины, рядом с нишей, в которой находились приборы управления связными устройствами дромона. Его шлем был сбит набекрень, на щеке виднелся один-единственный аккуратный лазерный ожог, выжженное отверстие, уходящее вглубь черепа. Она не сомневалась, кого в этом винить. Это сделал Рика, этот безнадежный неудачник с металлизированной головой, по приказу своего никчемного и вероломного хозяина-недомерка.

В галерее его не было, как и в центральном пассажирском проходе. Маленькое судно, тем временем, повернуло и, набирая скорость, начало уходить вверх от базы. Она ничего не слышала, кроме мягких звуков корабельных систем, и, когда она тихо обошла передние отсеки и вернулась к кабине, Рику по-прежнему было не видно и не слышно. Домасе ощутимо не хватало игольника в руке, но она была не совсем беззащитна: она убрала капюшон с высокого лба и ослабила повязку, которая прикрывала ее варп-око.

— Рика? — крикнула она, ступая по галерее, которая шла вдоль левого борта корабля. — Все кончено, Рика. Вы проиграли. Выходи. Хватит. Теперь остались только ты и я.

Ответа не было. Она подумала, не укрылся ли он в кабине или инженариуме, но нет, она ведь приказала экипажу запереться внутри.

— Скоро мы вернемся на наш корабль, Рика, там ждет Черрик. Ты же знаешь, что потерпел неудачу, не правда ли? Что бы ты ни планировал, я могу это остановить. Сдавайся, Рика, все кончено.

Нет ответа. Домаса повела плечами, избавляясь от напряжения, посмотрела вперед и назад и снова начала осторожно красться по залитым мягким светом коридорам.

Занти едва уцелела при старте дромона, успев отбежать назад, когда завыли сирены и нарушилась герметичность. Она увидела силуэт уродки-навигаторши, вырисовавшийся в верхнем окне кабины, а потом гравитационные пластины снизили мощность, и нос «Дротика» начал выходить из причальной ячейки — дромон был слишком большой, чтобы поместиться в ангар. От понижения гравитации и нарастающего воздушного потока Занти на миг ощутила всепоглощающий ужас, но успела выскочить через главный вход и схватиться за поручень безопасности, прежде чем шлюз с грохотом закрылся.

Занти не стала утруждаться тем, чтобы добраться до окна и посмотреть, как корабль улетает. Она опиралась на поручень и хрипло глотала воздух до тех пор, пока пульс не замедлился, а голова прояснилась.

Она не знала, сколькие еще выжили, поэтому не думала об этом: в ее голове остались только самые простые, животные мысли. Выжить и выбраться из крепости. Выжить и попасть на «Обещание Каллиака». Выжить и дойти до флотилии. После этого оставалось еще слишком много неясностей. Она разберется с ними, когда придет время. И разберется как следует. К этому времени там будут споры, и сомнения, и незнание, что делать, и это даст Занти все возможности, какие ей только понадобятся.

Она слишком сосредоточилась на преследовании Кьорга, чтобы запомнить свой путь по коридорам, петляющим между главным залом и причалом, но теперь она собралась с мыслями и без проблем сориентировалась. Она поторопилась обратно, чтобы найти шлюпку с «Обешания», сжимая в руке маленький дробомет, и через несколько поворотов оказалась достаточно близко к судну, чтобы воксировать ему свое имя и курс, которым двигался «Дротик Омикрона», и приказать передать его дальше, артиллерийским офицерам на «Обещании» и «Бассаане». Она свирепо ухмыльнулась, продолжая бежать к шлюпке. Посмотрим, далеко ли уйдет этот слабак-наследничек, когда его помощница-навигатор будет убита, а дромон уничтожен.

Игра в кошки-мышки не могла продолжаться вечно, но она достаточно затянулась, чтобы Домасу поразила глупость образа, возникшего у нее в голове: сквозь космос мчится дромон, горстка членов экипажа сидит за запечатанными взрывостойкими дверьми в обоих его концах, а по длинным центральным коридорам бродят двое врагов, описывая круг за кругом. Она нашла сапоги Рики в одной из нижних галерей — тот, видимо, скинул их, чтобы перемещаться тише — и время от времени находила отпечаток ноги, влажный от пота, но так и не смогла приблизиться к нему. Приходилось прикладывать усилия, чтобы сохранять остроту разума, чтобы выкинуть праздные мысли, вроде этой картинки, как они нарезают круги друг за другом, или набирающего силу желания просто начать топать по коридорам и галереям, выкрикивая его имя. Это был верный способ угодить в засаду, но она была слишком взвинчена, чтобы просто ждать в засаде самой.

И вот тогда она услышала его в алькове, где находились устройства связи. На миг ее сердце застыло, а затем она облизнула губы и пошла на звук, разматывая бандану на лбу. Больше не скрытый тканью, ее варп-глаз поблескивал в слабом освещении, глядя в благословенно спокойный космос. Домаса снова облизнулась, когда звуки стали громче — это были голос Рики и стрекот ленты сообщений. Она едва не затаила дух, когда приблизилась к двери, а потом едва не засмеялась, когда оказалась в проеме.

Этот идиот, видимо, вознамерился умереть. Он стоял спиной к двери, в руке свисал пистолет, дурацкие серебристые оборки на голове вибрировали, обмениваясь информацией с панелью связи.

— Сэр, вы должны сменить курс ближе к формации! Они обходят Галату, из того, что я могу сказать, следует, что они будут в радиусе поражения. Нет, не настолько хорошо, мы не можем уворачиваться от них достаточно долго, чтобы добраться до «Ганн-Люктиса»! Вы меня вообще слушаете?

— Рика.

Он резко повернулся с расширенными глазами.

— Домаса, пожалуйста, мне нужна помощь. Мы должны сотрудничать.

— Неужели? Ничего подобного. Спроси своего хозяина о сотрудничестве, Рика. Ты знаешь, что он натворил? Не смей отвечать, гнусное ты насекомое. Ты знаешь, что теперь со мной будет? Ответ: ничего, что может быть хуже того, что я собираюсь сделать с тобой.

— СМОТРИ! — закричал Рика ей в лицо, и невольно она все же бросила взгляд на ленты сообщений в его руке. Большая часть ей ни о чем не говорила, но она смогла распознать коды авторизации флотилии Фракса и Имперского Флота.

— Они сейчас будут в нас стрелять! — завопил Рика. — Они идут сюда из-за Галаты, вся их чертова прорва! Они думают, что на этом корабле Варрон или хартия. Они вооружены и попытаются нас уничтожить! Тут есть эскадрилья Флота, она нас прикрывает, нам нужно до них добраться! Ты хотя бы слушаешь меня, тупая ты баба?

Пока они смотрели друг на друга, панель снова защелкала, и из покрытого гравировкой бронзового выводного устройства полезла еще одна лента кремово-белой бумаги. Одновременно из панели послышался трескучий голос:

— …«Коваш Венатор». Приказываю немедленно отключить свои орудия и сменить направление на передаваемое нашими астропатами. Я повторяю флотилии Фракса, говорит боевой корабль Имперского Линейного флота Пацификус «Коваш Венатор». Приказываю немедленно отключить свои орудия и сменить направление на передаваемое нами.

Домаса наклонилась, вытянула длинный извивающийся палец и надавила на переключатель внутреннего вокса.

— Сохраняй курс, пилот. Просто чуток петляй в стороны.

Они почувствовали, как пол начал слабо колыхаться, когда команда повиновалась приказу.

— Если ты можешь проложить курс, который быстро доставит нас на «Ганн-Люктис» сквозь заслон Флота, тогда сделай это. Если не можешь, не делай. Мы не будем терять время.

— Корабли флотилии Фракса, — раздался еще один трескучий голос, — говорит боевой корабль Линейного флота Пацификус «Голос серафима». Отключите орудия сейчас же!

— Ты слышал, Рика, — сказала Домаса, поворачиваясь к нему лицом. — За ними идет Флот. Мы в центре Гидрафура, тупой ты мужлан, ты что, думал, им это сойдет с рук?

— Мы повернем и двинемся к эскадре Флота, — дрожащим голосом сказал Рика. Он вспомнил про пистолет в своей руке и нацелился ей в грудь. — Я тебе скажу, что случилось на «Ганн-Люктисе», мы обо всем позаботились. Мы все продумали еще до того, как добрались до Гидрафура. Так что ты можешь, ты можешь просто…

— А это вы продумали? — спросила Домаса и посмотрела на него.

Рике вдруг показалось, что на него нахлынул холодный ветер, пронизанный ледяным дождем и туманом. В ушах раздался громоподобный белый шум, металлические гребни на голове как будто обожгло. Аугметические рецепторы, встроенные в уши, внезапно заработали, улавливая статику, которая звучала как пронзительно воющие голоса, и варп-око этой женщины все росло и росло в его глазах, пока не заполнило все поле зрения непроглядной тьмой…

Ее взгляду понадобилось полторы секунды, чтобы выжечь все синапсы в мозгу Рики. Он упал на пол, дергаясь в конвульсиях. Она прижала его запястье ногой к полу, чтобы пистолет не вскинулся и не выстрелил в нее, и подождала, пока не закончатся последние содрогания.

Переговоры между кораблями умолкли или же переключились на частоту, которую «Дротик» не мог уловить, и теперь в алькове стояла тишина. Домаса фыркнула и вышла в коридор. Внешнюю стену самой высокой галереи усеивали иллюминаторы, и она направилась туда, чтобы посмотреть, что оттуда видно.

Как раз, когда она выходила с лестницы, все эти иллюминаторы залило ослепительным желто-белым светом — вокруг дромона начали разрываться плазменные снаряды из пушки «Бассаана». Корабль сотрясся и дернулся от близкого взрыва, столь мощного, что Домасу отшвырнуло вдаль по коридору.

Занти достигла шлюпки с «Обещания Каллиака» одновременно с Кальпурнией, Варроном, Одамо и полудюжиной арбитраторов, и внезапно в ее голове возник план, как будто она составила его десять лет тому назад. Она заставила себя кивать, улыбаться и приседать, слушая эту их зуднячью болтовню про «власть, данную Адептус», и позволила им думать, что они захватили управление транспортом и ведут его на «Барон Микаль». Она разыграла ужас, вызванный бойней в зале суда. Похоже, что Гайт и Халпандер погибли первыми. У Бехайи и Тразелли, возможно, был бы шанс, если бы они вели себя не так глупо. А Д'Лесте… Д'Лесте полностью заслужил то, что с ним произошло.

Она пресмыкалась, расшаркивалась и соглашалась, что да, конечно, они должны лететь на «Микаль», а потом, при помощи своей печати флотилии, прошла в кабину шлюпки и сказала экипажу: «Летим к «Обещанию». Причалите хоть где-то, кроме «Обещания», и я вас выпотрошу». Занти знала, что они подчинятся, и знала, что как только они снова окажутся на борту «Обещания Каллиака», все изменится. Она знала, что когда наследник будет на корабле, она сможет доставить его в святилище хартии, и тогда кто будет на самом деле знать, что он скажет? Она доставит наружу его слова, его приказы, чтобы Арбитрес покинули корабль, чтобы флотилия собралась и покинула систему. Если он будет жив, чтобы передать эти приказы, то все будет хорошо, а если не будет — тоже хорошо. А потом надо будет выбрать новую команду распорядителей флотилии, и у нее как раз были люди на примете…

— Отмените приказ, пожалуйста.

Занти не привыкла витать в фантазиях, не говоря уж о том, чтоб внезапно выходить из такого состояния, и ей понадобилась секунда, чтобы осознать, что перед ней стоит эта женщина-арбитратор с зелеными глазами и шрамами на лбу, и одна ее рука лежит на рукояти пистолета. За ней, в арке, ведущей к главному отсеку шлюпки, стоял Варрон, прижав к груди хартию и глядя вперед широко раскрытыми глазами. Усилием воли Занти оторвала взгляд от маленькой книжки и посмотрела другой женщине в глаза.

— Я не давала никаких приказов, моя досточтимая леди-арбитр, — сказала она, склоняясь даже ниже, чем обычно позволяла ее сутулость. — Я лишь удостоверилась, что у экипажа хватает опыта и умения, чтобы пристыковаться к незнакомому судну, такому, как ваш прославленный боевой корабль, на который вы столь мудро нас направили…

— Вы отдали экипажу приказ отвезти нас на «Обещание Каллиака». Отмените его, и, может быть, я все-таки буду рассматривать ваше дело в суде, когда все это закончится, вместо того, чтобы казнить вас на месте.

Занти пристально посмотрела на нее. Она могла относительно легко расправиться с этой женщиной, а потом нужно было бы только не допустить, чтобы Варрон поднял тревогу на протяжении десятиминутного перелета к «Обещанию». Когда они окажутся там, у нее будет все необходимое, чтобы позаботиться об остальных. Эти мысли примерно за секунду промелькнули в ее голове, а потом она шагнула вперед.

Варрон увидел, как женщина с мрачным лицом как-то странно и напряженно схватила полы своего длинного плаща и начала двигать их вверх и вперед, а потом вздрогнул, услышав выстрел из пистолета. Выпучив глаза от изумления, Занти согнулась пополам, неловко попятилась и врезалась спиной в красное пятно, которое появилось на дверях кабины позади нее. Когда она рухнула на колени, Кальпурния шагнула вперед и выстрелила еще раз, в затылок. Голова взорвалась, металлические аугметические гнезда вылетели из креплений и раскатились по полу.

Варрон пораженно уставился на это зрелище. Кальпурния шагнула в сторону и толкнула ногой полу плаща, смяв ее. Ткань зашевелилась и снова выпрямилась.

— Запоминающая проволока с грузиками, — сказала она. — Популярное оружие среди аристократов Хазима. Если уметь с ним обращаться, можно сделать выбоину на стальной пластине, — она вздохнула. — Зря она так. На борту «Обещания» куда больше наших, чем она, скорее всего, думала.

Она снова повернулась к Варрону.

— Передайте экипажу приказ, что наш пункт назначения — «Барон Микаль». Это ведь, в конце концов, теперь ваш корабль.

Флотилия обогнула круглый бок Галаты и устремилась вперед, уходя от кораблей Флота и Арбитрес, которые преследовали их, словно тени. «Бассаан» и «Стрела Магритты», самые мощные корабли с наиболее агрессивными экипажами, были первыми, кто ринулся в погоню за «Дротиком Омикрона».

Медленным кораблям, «Звуку Аурукона» и «Рассвету Прозерпины», пришлось хуже всех, когда они отстали. Флот не забыл, как вела себя флотилия по прибытии, и когда «Бассаан» набрал энергию и разрядил ее в «Дротик», это была последняя капля. «Голос серафима», гранд-крейсер типа «Яростный», чьи орудийные батареи могли бы посоперничать с вооружением иных линкоров, атаковал первым. Он использовал едва ли половину своей огневой мощи, но этого хватило, чтобы сразу вывести из строя «Рассвет Прозерпины». Ухоженный контейнеровоз, который девятнадцать лет служил домом Халпандеру, пьяно накренившись, поплыл прочь от Галаты, и дыры в его обшивке истекали горящим воздухом. Легкие крейсеры, входившие в эскадрилью «Голоса», так же метко пронзили инженариум «Звука Аурукона» скоординированным лэнс-залпом, отчего плазма вырвалась из двигательного отсека, пронеслась сквозь переборки и испепелила три четверти экипажа.

«Гига-VII», корабль, похожий на толстый самородок, в котором находились тайные покои магоса Диобанна, окутался слоями пустотных щитов — даже распорядители флотилии не знали, что они у него есть — и разогнал двигатели, пытаясь пройти сквозь формацию флотилии и миновать корабли Флота. Но наличие щитов сделало его мишенью для одного из немногих кораблей, который мог и угнаться за ним, и нанести ему урон. «Коваш Венатор», тонкий как копье крейсер типа «Длинный змей», снабженный мощными двигателями, помчался на перехват «Гиги» и целый час шел бок о бок с ней, осыпая щиты плазмой и макроснарядами. Наконец, когда обшивка «Гиги» смялась, а двигатели были повреждены, и еще одна флотская эскадрилья двинулась навстречу ей, уйдя с обычного маршрута патрулирования, корабль смирился со своей судьбой, включил ретродвигатели, сбросил скорость и приготовился к абордажу.

«Стрела Магритты» тоже попыталась сбежать, а за ней последовал маленький, размером с эскортный, корабль «Кортика», дом и владение Занти. «Кортика», не приспособленная к скорости, попыталась пройти на бреющем полете над поверхностью Галаты, чтобы спрятаться за изгибом луны. Ее капитан осознал, что Галата так же хорошо укреплена, как и любое другое небесное тело Гидрафура, когда огромная батарея плазменных пусковых шахт, расположенных на поверхности, с презрительной легкостью снесла щиты с его корабля, а три гигантских лэнсовых турели завершили дело. «Кортика» разлетелась на части в буре статики и помех, которая с воем пронеслась по всем незащищенным системам в радиусе двадцати километров.

На другой стороне планеты в искусственных рифтовых долинах разошлись заслонки тоннелей с торпедами, и шесть громадных шипов из адамантия помчались по космосу следом за улетающей «Стрелой Магритты». Две торпеды взорвались, пролетая сквозь ее жаркую реактивную струю, еще одна дезинтегрировалась под огнем оборонительных орудий корабля, но последние три вонзились в его корпус, как смертоносные шприцы, и взорвались в глубине пробитых палуб. Темный тлеющий остов, который когда-то был «Стрелой Магритты», кувыркаясь, пролетел по космосу еще семьдесят тысяч километров, пока четыре эскортных корабля «Огненный шторм» не подлетели вплотную к нему и методично разбомбили останки судна так, что остались лишь фрагменты не крупнее той кафедры, за которой стояла в суде Кальпурния.

Последним остался «Бассаан», который, по крайней мере, добился небольшой победы, разнеся на части «Дротик Омикрона» вторым и третьим залпами, прежде чем ответный огонь «Барона Микаля» и «Голоса серафима» пробил его щиты с обеих сторон, обездвижил и привел в практически нефункциональное состояние.

На борту «Обещания Каллиака», висящего над Селена Секундус и отрезанного от остальной флотилии, произошла краткая и безуспешная борьба, когда треть экипажа попыталась пробиться сквозь ряды зудней и вывести корабль к своим. Арбитрес подавили ее без пощады, все мятежные члены команды были казнены на месте, и этого, вкупе с новостями о том, что происходит с остальными кораблями флотилии, хватило, чтобы ни у кого больше не возникало идей о сопротивлении.

Конечно, оставалась еще и уборка: сбор обломков, аресты, ликвидация повреждений вокруг Галаты, спасение капсулы с «Дротика Омикрона», где находилась тяжело раненная и почти лишившаяся сознания навигаторша, которую поспешно забрали и вывезли из системы агенты дома Дорел. Так, по общему мнению, закончился мятеж Фраксов, и таким его окончание вошло в большую часть имперских архивов. Однако для Ширы Кальпурнии он завершился не на этом.

ешняя часть системы Гидрафур

Хартия лежала на столе без присмотра. Варрон Фракс стоял на коленях на полу, держа в руках Ксану точно так же, как та держала в руках Дрейдера. Кровь из их смертельных ран смешалась и стеклась в лужу под телами, руки и грудь Варрона стали скользкими от нее, пока он пытался прижать их обоих к себе. Слезы стекали по его лицу и смешивались с их кровью.

Шира Кальпурния стояла в нескольких шагах позади него, почтительно заложив руки за спину и опустив голову. По пути сюда они видели признаки борьбы — люди, верные Варрону, пытались отвоевать корабль у агентов Домасы и делегации губернатора Гунарво; только это ей и удалось собрать из имеющихся сведений. По большей части им это удалось, поэтому «Ганн-Люктис» подпустил «Барон Микаль» к себе, и челнок с Кальпурнией и Варроном пристыковался к нему без какого-либо сопротивления.

Они победили почти везде, но не здесь.

«Черрик». Так было написано на опознавательных жетонах человека, лежавшего на полу в середине комнаты с огнестрельной раной в животе. Это имя не встречалось ни в одном досье Кальпурнии. Возле трупа валялся хеллган, но, когда он пришел сюда, чтобы убить семью Варрона, он воспользовался ножом. Кальпурния не строила предположений, почему так вышло, но, видимо, именно это дало Ксане Фракс возможность вытащить оружие и выстрелить. Она решила, что никогда не узнает, что именно здесь произошло.

Варрон все рыдал и рыдал, ровным, монотонным, непрекращающимся тихим плачем человека, чей дух окончательно сломлен. Он наклонился над их телами, спрятав лицо в окровавленных волосах своей жены.

Вокс Кальпурнии загудел, и, когда она вышла в коридор и приняла сигнал, то услышала голос Одамо с «Барона Микаля». Она отвернулась, чтобы матросы «Ганн-Люктиса», ждущие снаружи в коридоре, не видели выражение ее лица, и сохранялась приватность разговора.

— Мэм, вы просили осмотреть корабль.

— Да, что с ним?

Как только она спросила, по палубе прошла характерная дрожь, а свет на мгновение потускнел.

— Мы засекли повышение энергии в двигателях, мэм. Они готовятся к старту. Еще есть сигнатура, спецы по ауспикам говорят, что она соответствует включению варп-катушек. Мы думаем, что они собираются сделать прыжок прямо отсюда.

Невозможно. Так она сразу подумала. Она видела отчеты о состоянии, в котором корабль прибыл в Гидрафурскую систему. Теперь ему еще и не хватало экипажа, а навигатор — остался ли у них хоть один навигатор после той поездки?

Она резко повернулась к матросам, которые отшатнулись под ее взглядом.

— Немедленно отменить маневр. Сейчас же. Известите мостик. Этому кораблю нельзя входить в варп.

— Приказ отдал господин Фракс, — решительно сказал стоявший посередине офицер, высокий мужчина с гривой седых волос. — Он отдал его, когда поднялся сюда. Он сказал, что мы должны войти в варп и отправиться на Гунарво, вне зависимости от последствий.

— Это безумие! — воскликнула Кальпурния. — Уж вам-то должно быть понятно, что это верная смерть. Внутри системы? С такими повреждениями? Как он мог отдать такой приказ?

— Он отдал его, когда вошел в каюту, — повторил офицер. — Я думаю, он уже знал, что случилось.

Другие двое кивнули в знак согласия.

— Тогда вы понимаете, что он не в здравом уме. Отмените приказ. Сейчас.

— Варрон Фракс для нас больше, чем просто новый господин, мэм, — сказал седовласый офицер, приподняв подбородок. — Он рисковал собой в бою с варп-демоном. Он принес нам удачу, когда мы ехали сюда. И теперь он владелец хартии, подписанной Императором. Мы сражались за него. Мы доверяем ему.

Матросы закивали. Кальпурния мгновение пристально смотрела на них, потом прошла обратно в двери и приблизилась к вольному торговцу, который по-прежнему стоял на коленях.

— Варрон? Варрон, послушай. Я знаю, что ты чувствуешь. Я знаю, что ты чувствуешь с тех самых пор, как сделал то, что сделал, в зале суда.

Он как будто не замечал, что она села рядом, не чувствовал ее руку на своем плече. Его лица не было видно. Висел густой запах крови. Плач продолжался.

— Варрон, ты не имеешь права вести на ужасную гибель весь этот корабль и всех, кто на нем есть. Они отчего-то не верят, что это случится, но так и будет. У тебя есть долг перед живыми, Варрон. Послушай меня!

Потом корабль снова загудел энергией, гудение становилось все выше по мере того, как варп-двигатели с трудом набирали силу. Вокс Кальпурнии жужжал и пищал, сквозь помехи от заряжающихся двигателей она слышала голос Одамо, неистово выкрикивающий ее имя.

За это решение ей предстояло еще долго себя ненавидеть, но она ничего больше не могла сделать. Она поднялась.

— Тогда, Варрон, пусть Император идет с тобой, где бы ты ни оказался.

И она побежала.

Варрон Фракс не слышал, как варп-двигатели разгоняются до максимальной мощности, и когда одна из катушек начала мерцать от перегрузки, отчего корабль задрожал по всей длине, он только обнимал свою убитую семью все сильнее и сильнее, боясь разжать объятья. Он плакал, не обращая внимания, что сработала тревога сближения, когда «Барон Микаль» подошел невероятно плотно к «Ганн-Люктису», чтобы перехватить спасительную капсулу, до которой успела добраться Кальпурния, а потом на максимальной скорости помчался прочь из опасной зоны. Он плакал, не слыша, как основные варп-двигатели, ослабевшие от ужасного напряжения в буре, перегрузились и вырубились. Он плакал, не видя, как в космосе открывается разрыв — не четкий и ровный, как отверстие от пули, но огромная, рваная, ширящаяся рана в реальности — и корабль засасывает в нее, словно рептилию в смоляную яму.

Он целовал холодную щеку своей жены, когда члены экипажа начали кричать, когда поле Геллера рассыпалось, и обшивка начала идти волнами и разделяться; он гладил волосы своего сына, когда стены каюты начали медленно раскачиваться, словно шторы на ветру. Он не видел, как бесцветное ничто заполняет коридоры и помещения «Ганн-Люктиса», как корчатся его люди, когда пальцы эфира, ведомые любопытством или злобой, хватают их плоть и разумы и утаскивают их сквозь дыры распадающегося корпуса. Он слышал шепот на краю сознания, который становился все громче и громче, пока не превратился в громыхание, переполняющее мозг, и почувствовал, как комната крутится и тает вокруг него, и его собственная плоть нитями и облаками отделяется от тела, но не сопротивлялся, продолжая обнимать жену и ребенка. Может быть, они и не достигнут Гунарво, но, может быть, он понял это, еще когда увидел лица экипажа, сойдя с челнока вместе с Кальпурнией. Может быть, он всегда знал, что они никогда не вернутся на Гунарво, и поэтому ему оставалось только сидеть здесь и прижимать к себе жену и сына, пока все это не потеряло значение.

«Барон Микаль» мчался прочь от богомерзкой гибели «Ганн-Люктиса», разогнав все двигатели на полную мощность. Только через час его капитан почувствовал, что можно сбросить скорость и начать тормозить корабль. Никто не питал никаких иллюзий по поводу того, чтобы искать выживших.

Шира Кальпурния пошла на мостик и стояла там в безмолвии, когда они пролетали то место, где был разлом. Когда они миновали его, и Галата начала заполнять собой передние иллюминаторы, она ушла и спустилась в корабельную часовню. Она не стала молиться, просто села на скамью перед золотой аквилой. Она молча сидела там, склонив голову, сидела очень, очень долго.

Эпилог

Никто не знает, с чего началась история, никто не знает, кто видел, как разворачивались эти события. Некоторые версии повествуют о мужчине из экипажа, другие — о женщине, о последнем выжившем члене команды, что выглянул из спасительной капсулы и увидел, как закрывается рана в реальности. В других упоминается об астропате или провидце где-то на Гидрафуре или даже о безымянном матросе на оптиконовой палубе одного из кораблей-преследователей. Говорят, что эту историю рассказывали в укромной питейной на переполненной палубе привратной станции Бескалион, или же поведали бригаде медиков на Кольце, или прошептали священнику в одном из храмов Августеума, или в отчаянии прокричали в камере Арбитрес, или открыли в Имперском Таро, или распечатали на тысяче листов грубой бумаги и расклеивали по стенам или передавали из рук в руки в неосвещенных переулках улья Константа. История пришла отовсюду и ниоткуда. Но неважно, кто был предполагаемым свидетелем событий — когда с истории снимают украшения, придуманные разными рассказчиками, она оказывается одной и той же. Она гласит, что, когда разрыв меж звездами закрылся, возникли зловещие, кровоточащие цвета, разъедающие разум, темные силуэты, которые приближались к обреченному «Ганн-Люктису», пока тот разваливался на куски, приближались, словно акулы к пловцу, волки к путнику, кошмары к постели ребенка. Они проскользнули внутрь корабля, как масло, протекающее в трещины, и вещество его обшивки начало распадаться.

Некоторые варианты рассказывают о том, как гигантские когти растерзали «Ганн-Люктис» на мелкие клочки, или о том, как края разлома выпустили зубы из чистейшей тьмы и разжевали его, будто мягкое мясо. Есть версии, которые говорят, что смертные муки корабля озарялись ярким адским светом, который как будто исходил отовсюду и ниоткуда, с другой стороны разрыва в космосе, или что корабль исчез в бездонных и безумных узорах из живой темноты, но его образ все равно как-то вышел наружу, как будто попадал в умы людей, минуя их зрение.

В каждой форме истории говорится о чем-то, что осталось, когда разрыв закрылся, и скорчился, и исчез среди пустого озаренного звездами пространства, о чем-то, что просто прошло сквозь смыкающиеся края, или же его присутствие как будто отталкивало от себя сужающийся разрыв. Но большая часть историй рассказывает о безмолвном мучительном вое, который донесся из космической раны, как будто какой-то великий зверь того, иного мира попытался стиснуть в когтях добела раскаленный металл и ощутил, как горит его плоть, и что эта вещь вылетела наружу, словно ей не было места в буре по ту сторону разрыва, словно гигантская пасть выплюнула ее, как отраву.

Более сдержанные рассказчики останавливаются на этом и отказываются строить предположения о том, чем бы мог быть этот предмет, не последовавший за «Ганн-Люктисом» в небытие. Но есть и другие, которые настаивают, что был некий безымянный наблюдатель, и он увидел, как нечто проплыло мимо иллюминатора или появилось в линзе оптикона. Они говорят, что это была книга, простая книга в матерчатой обложке, которая кувыркалась в вакууме. Некоторые заходят так еще дальше и рассказывают, как она оказалась настолько близко, что наблюдатель увидел, как страницы по инерции раскрылись, и из них хлынул свет, который угас на его глазах, как будто отголосок какой-то мощной реакции, свет, который окружал крошечную отметину на последней странице, похожую на пятнышко крови.

Никто не знает, уцелело ли что-то на самом деле. Рассказывают, что книга полетела к солнцу Гидрафура и горит там поныне, или что она безмолвно парит в вакууме межпланетного пространства. Другие говорят, что ее поймал загадочный корабль, который исчез как привидение, или что она упала на сам Гидрафур и теперь хранится в темной запертой камере под Собором, или Стеной, или крепостью Инквизиции на самом дальнем материке планеты. Среди выживших членов флотилии ходят слухи, что по варпу вокруг Гидрафура бродят призраки Варрона и Петроны Фраксов, и что однажды они встретятся и сразятся за свою хартию. В этих байках также говорится, что сама память о хартии проклята и что каждая живая душа, что когда-то путешествовала с Хойоном Фраксом, обречена.

Последние из кораблей флотилии уже разобраны на части, остатки экипажей сидят по тюрьмам или рассеялись. На Гунарво есть маленький мемориальный сад в память Ксаны Фракс и ее семьи, разбитый ее братьями после гибели «Ганн-Люктиса». Все записи о существовании Нильса Петроны были стерты, когда он стал Петроной Фраксом, и никто о нем не вспоминает.

Документы о наследовании Фраксов лежат в одном из архивов в удаленном уголке Стены, на металлической полке в рокритовой камере, и дожидаются сервитора, который поставит на них отметки и унесет на хранение. Может быть, когда-нибудь они попадут в хранилище, может быть, и нет. Шира Кальпурния, Кайнез Санджа, Эссах Симова и другие, вероятно, время от времени вспоминают о противостоянии на Селене Секундус, однако всем им каждый день приходится сталкиваться с новыми задачами и новыми заботами.

И поэтому единственным оставшимся монументом десяти тысяч лет наследования Фраксов остается легенда — искаженные, преувеличенные, приукрашенные истории о преемниках и соперниках, демонах, ядовитых мутантах и хладнокровных кукловодах, предателях и жертвах — которая и по сей день путешествует из уст в уста по всему Гидрафуру. Род Фраксов исчез, и таково его единственное наследие.

Глава первая

Во тьме пребывает Башня.

Она далека от звезд. Сияние, приносящее Гидрафуру теплый, желтый дневной свет, слишком отдалено, чтобы согреть её. Наблюдатель, стоящий у окна Башни, может заслонить солнце одним зубчиком вилки, и во всем комплексе нет ни единого оптикона, способного обнаружить крошечную искорку, обращающуюся вокруг звезды — сам Гидрафур.

Впрочем, обитатели Башни умеют смотреть иными способами.

Станция без ускорений движется сквозь мрак по длинной, дальней, странной орбите. Бастион Псайкана, напоминающий сломанный детский волчок, истыкан серебристыми шипами шпилей. У «пояса» Башни расположен трехрогий блок скалобетона с адамантиевой арматурой — Куртина, внешние края которой щерятся беззубыми орудийными портами и зияющими стартовыми позициями. Из каждого тупого угла выступают скопления причальных башенок и зацепных платформ.

Раньше, когда Бастион был цитаделью Флота, изукрашенные башенки над и под Куртиной — донжоны — ничем не отличались друг от друга. Теперь же верхний донжон, направленный к зениту системы, вогнут на протяжении четверти своей длины, и балки, выступающие наружу из искривленной стены, поддерживают целостность оседающей верхушки. Нижний донжон, направленный к надиру системы, заострен подобно сталактиту. Несмотря на все ремонты и заботы мастеров-машиновидцев, Башня кажется изуродованной и сгорбленной в космической тьме. Её стены в бледных отраженных лучах собственных прожекторов выглядят какими-то мягкими, податливыми, восковыми.

Шпили-гнезда пронзают станцию, словно шпажки — размягчившийся плод. Стройные, шипастые, блистающие сталью, расположенные с четко рассчитанным отсутствием симметрии, они как будто царапают звезды. Эти шпили испещрены служебными шахтами и лестничными колодцами, что связывают и соединяют их. У оснований «гнезд» расположены скопления их источников энергии, от корпусов которых, словно вьющиеся побеги, тянутся вверх по стенам кабели и направляющие.

Может показаться, что эти башенки и машины светятся, что по их краям ползут коронные разряды. Что они рокочут, будто огромные механизмы, стучат подобно сердцам — даже в вакууме, где не передаются звуки. Порой мерещится, что бока шпилей вздымаются, или их очертания становятся странными, излишне ровными или чересчур угловатыми. Восприимчивый разум способен узреть подобные вещи.

Здравомыслящий же разум не обратит на них внимания, поскольку этот бесформенный объект в тайных пределах Гидрафура суть Башня Слепцов — Бастион Псайкана, Ведьмин Курятник. Он пылает невидимым пси-светом своих астропатов, звенит неслышимой варп-музыкой их хоров. Создаваемые ими мелодии порой пробуждают странные отголоски, в которые не станет вслушиваться здравомыслящий разум. Не будет он слишком пристально вглядываться и в тени, которые сияние этого маяка отбрасывает на края поля зрения и в глубины души.

Музыка и отголоски, крики и глаза, рыки младенцев и псалмы зверей, дыхание хищника на затылке сознания — всё это врывается в Квала, словно бурный поток. Пылающие пальцы сокрушают его разум. Кулак принадлежит Квалу, воля к действию принадлежит Квалу. Его разум поет в созвучии с его волей и остается в стальной клетке объятий хора позади, внизу и вокруг астропата. Он открывает слепые глаза и сухие губы, все нервы и мышцы в теле вибрируют в унисон с могучей басистой нотой, ревом белого огня, что так давно был разожжен в его душе. Камни и тени… Руки и голоса повсюду вокруг приходят в ужас и исчезают. Тогда астропат оставляет тело далеко позади, его разум и душа кричат от радостного возбуждения, пока Квал пулей несется по туннелю, озаренному для него могучим белым светом. Он посылает вперед мысль, готовую и раскрытую, словно ладонь, цветок, или разинутая пасть червя-полипа. На мгновение приходит страх. Нет ничего, что могло бы принять руку астропата и заполнить пустой сосуд, в который превратился его разум. Поднимаются шепоты, ворчат ветра глубокого варпа. Смеющийся не-цвет пытается просочиться в псайкера, и тут он чувствует…

Астропат Квал наполовину сел, и от его резкого движения заскрипели фиксирующие ремни на кушетке. В побелевших пальцах он сжимал аквилу из простого камня, с которой никогда не расставался. Сшитые веки астропата вздрогнули, и от него изошел секундный, подобный краткому атмосферному разряду импульс энергии, тут же поглощенный и унесенный прочь оберегами в стенах гнезда. Персонал Гнезда Огненного Дозора отреагировал на это недолгой вспышкой активности — пара представителей медике быстро пробежались глазами по ауспикам, а двое крепостных выступили вперед с шестами в руках, готовые толкнуть Квала обратно. В дыму фимиама запрыгали красные и зеленые лучики, когда сервочереп, размещенный позади кушетки, опустился для сканирования разъемов и кабелей в бугристой, лишенной волос голове астропата. Пока устройство искало поврежденные соединения, витифер, носившая на голове закрытую обережную клеть с визором, сделала полшага вперед и вытащила пистолет. Сервитор-архивист оставался неподвижным, кончик его пера завис над свитком писчей бумаги.

Успокоитель Дернеск склонился над Квалом, изучая его лицо. Прежде он уже видел этого астропата в трансе, знал его особенности и повадки. Затем Дернеск покачал головой, давая остальным понять: это спазм, опасности пока нет.

Пока Квал медленно расслаблялся, все они испытывали некое переменчивое ощущение, как будто изменялась сила тяжести или давление воздуха. Хор внизу переходил на новый мотив.

Под гнездом, между толстых металлических стен поддерживающей его колонны, располагались тесные соты келий и отсеков, послойно размещенных вокруг шахты лифта и колодца винтовой лестницы с крутыми железными ступеньками. Здесь мощно бился психический пульс. Техножрец Гуафон, отсоединив торс от паучьих стальных ног, сидел подключенный к разъему трона в маленьком муниториуме. Механикум ощущал пульсации, вибрирующие сквозь слои устройств подавления и ряды настроенных на варп датчиков, которые с идеальной детализацией фиксировали приходящие сверху энергетические пульсации. Машинные духи издавали собственный ритм, сообщая Гуафону о своей готовности потоками двоичного кода.

Квал чувствует…

Покои регента хора, где в тот момент стоял на коленях сам регент Ангази, находились под муниториумом. Астропат подался вперед, налегая на перекрещивающиеся ленты из мягкого бархата. Грива кабелей, подсоединенных к его черепной коробке, отличалась от пучка на голове Квала: они были тоньше, некоторые напоминали нити. Единственный толстый провод уходил из самой маковки регента прямо в потолок, в направлении гнезда.

Ангази ощутил мгновенную неуверенность Квала; он даже предвосхитил её за счет опыта и мастерства. Регент помнил мелодии транса астропатов по собственным дням, проведенным в гнездах до получения нынешнего звания. Белый огонь, глубоко внедренный в него Привязыванием души, замерцал в ответ, и разум Ангази окружил и объял широкий энергетический поток сплетенной гармонии, вздымающийся из галерей хоров вокруг основания колонны. Голоса астропатов, проходившие через варп, реальное пространство и внутренние контуры самого шпиля, кружась, проникали сквозь сознание регента и стены его комнаты, покрытые выгравированными оберегами.

Сдержав их усилием мысли, Ангази использовал личную сосредоточенность, чтобы объединить голоса хористов. Касаясь астропатов своим сознанием, регент успокоил и направил их. Мотив хора поменял тон, изменилась мощность отдаваемых ими сил. Гармоники тянулись ввысь через Ангази, пока он направлял хористов и указывал им новые места в общей картине. Затем регент возложил собственный разум на пси-голоса тех, кто ушел слишком далеко и выгорел слишком сильно, чтобы осознать его требования, и повел их за собой к новой мелодии.

Ангази знал свое дело и не сомневался в этом. Пока дух Квала все глубже пробивался в варп, все больше отдалялся от гнезда, где содрогалось тело астропата, регент настраивал на него мелодию хора — подпитывал его, укреплял его, давал ему путеводный и защищающий поток энергии и оберегал его.

Квал чувствует нечто…

Изменения в мотиве хора, вибрируя, пронеслись по Башне. Не-псайкеры, в большинстве своем, ощутили их как смену атмосферного давления, или искажение тембра голосов, шепчущих у них в головах, или как ещё один из тысячи возможных раздражителей. Другие астропаты восприняли новую мелодию как сдвиг постоянного энергетического фона — мощный, но лишенный незамедлительной важности. Но одна из них услышала изменения с большей ясностью, как слышала в тот момент каждый психический голос в Бастионе.

Направляющие датчиков, доставившие пси-импульсы в муниториум Гуафона, пронесли их дальше, вниз по колонне и вглубь донжона, в высокую асимметричную комнату, смещенную относительно центральной оси Башни и погребенную под галереями астропатов. Это был надзорный зал Бастиона, огромное, угловатое помещение, в котором голоса хоров разносились по воздуху слышимыми звуками — комплексными сочетаниями нот и криков из вок-динамиков. К устройствам были подключены струны арф и металлические пластины, покрытые чувствительными оберегами. Персонал надзорного зала услышал изменения в песне хора как быстрый гармоничный перезвон. К ним донеслась волна трелей и лязгающих нот, а затем длинные напевы сложились в новую мелодию.

Опытный мастер-дозорный мог распознать звуки Башни так же легко, как и психические символы, и мастер-дозорный Шевенн был весьма опытен. Уловив перемену в музыке, он мгновенно понял её значение. Шевенн распознал нюансы, указавшие ему на места, в которых регент Ангази касался хора, и услышал чистый, дисциплинированный голос астропата Квала, тянущийся в варп. Удовлетворенный знанием всех важных деталей того, что происходило в Гнезде Огненного Дозора, мастер-дозорный отдернул свое пси-внимание от звуков и позволил ему свободно парить. Мысленно осматривая все участки зала, Шевенн помечал для себя, какую зону башни представляет каждый из них.

Он убедился, что всё в порядке, ничто не подверглось порче, ни один поток энергии не используется чрезмерно и ни один разум не перегружен. Нестабильных псайкеров, способных запустить цепную реакцию среди товарищей, изолировали смотрители, тут же получавшие необходимые приказы. Ощутимо слабеющие астропаты перенаправлялись в галереи, где смешивались с хорами и обретали энергетическую защиту на время восстановления сил.

Мастер-дозорный Бастиона, висевший в бронзовой клетке посреди надзорного зала, постоянно наблюдал за пульсом Псайканы. Он следил, чтобы психические потоки никогда не скапливались внутри, не иссякали, вытекая наружу, и не разносили порчу извне.

Продвигаясь к основанию Зеленого Гнезда, слух и пси-восприятие Шевенна прошли над тихими, отчетливыми нотками астропата Ларис. Он миновал старшего астропата Туджика, успокоитель которого помогал псайкеру с ментальными упражнениями, призванными восстановить душевное равновесие после транса в Гнезде Костей. Затем мастер-дозорный обнаружил находящееся под жестким контролем маленькое пси-солнце самого Мастера Отранто. Тот бодро и без сопровождающих, — не считая витифера, — шагал по Главному проспекту, удаляясь от галерей астропатов в центральном донжоне. Шевенн на мгновение задержал мысленный взор на Мастере, и тут же услышал ворчливый пси-голос старика, спрашивавшего, в чем дело. Ментально «улыбнувшись» и «пожав плечами», мастер-дозорный отправился дальше.

Квал забрасывает сеть своего разума, ощущая аромат послания и аккуратно воспринимая его очертания. Он распознает касание отправителя — Скаранта. Астропата Скаранта из уставленной колоннами кельи в высокой пагоде на Ганции. Скаранта, на сообщениях которого остается запах хвойноцвета.

Стягивая тенета сети, Квал превращает тонкие, как паутинка, волокна в нечто прочное и начинает вытаскивать послание. Весьма тяжеловесное, утыканное шифрами и оберегами, оно болтается в мыслях астропата, будто смертоносная мина, всплывающая на океанское мелководье. Сообщение напрягается в хватке его разума и наполняет сознание Квала болью, но воля и кое-что большее вливаются в него…

Дернеск склонился над лежащим Квалом. Лицо астропата искажали гримасы, глотка дергалась, словно он собирался закричать или сблевать. Обучение, пройденное успокоителем, позволило ему сохранить внешнюю и внутреннюю бесстрастность, даже когда между кабелями в черепе Квала запрыгали желто-зеленые дуговые разряды.

— Поступает! — громко сообщил Дернеск. — Что-то крупное поступает через него. Предупредите регента, удар будет мощным.

Служители кивнули, и известие было отправлено вниз по башне. Гуафон перенес внимание на другой комплекс пси-приборов и следил за их настройками. Ангази возглавил хор в новом изменении песни и ослабил сцепление разумов так, чтобы оно больше не было пулей и отбойным молотом, толкающим Квала вперед. Соткав сеть, плащ из своих сущностей, астропаты окружали и согревали товарища, помогали справиться с грузом послания, всасываемого в его сознание, освещали ему обратный путь из варпа в физическое тело.

Когда сообщение наконец-то выужено и сохранено, Квал разжимает хватку и позволяет разуму воспарить свободно, а затем отступает.

— Он принял, — сообщил Дернеск, хотя в этом не было нужды. Хор уже занялся своей работой, а Гуафон доложил об изменениях жизненных показателей астропата. Один из служителей согнулся над чередой определенных кабелей, шепча благословения. Он следил за тем, как нагревается металл, и наблюдал за руническими амулетами, которые, покачиваясь на разъемах, вспыхивали зеленым, охряным и снова зеленым. Система была готова.

Напрягая силы, Квал отступает назад. Шаря наугад легчайшими отростками на краю сознания, он сражается с паникой, растущей в тенях разума. Астропат слепо пытается отыскать свой хор и Ангази.

Убегая обратно в собственное тело, он падает в прекрасное холодное здравомыслие Материума. Устремляясь вниз, словно перегруженный лихтер к поверхности планеты, охваченный пламенем Квал возвращается в свою плоть.

Сознание дымит и вспучивается, распираемое странным грузом, алые жилы информации пульсируют в черноте разума, который астропат оберегает сиянием, Cвязанным c душой. Квал должен избавиться от сообщения. Он должен вытолкнуть сообщение. Он чувствует, как его душа начинает кровоточить.

Тонкая кровавая пленка выступила на губах Квала. Привычными экономными движениями Дернеск надломил ампулу экстракта и приложил к ней тонкую навощенную полоску, которую затем бросил в мелкую фарфоровую тарелку. Успокоитель знал, что Квал отзывается на запах экстракта эпимового масла. Он держал тарелочку возле лица астропата, положив свободную руку ему на голову. Квала бросало то в жар, то в холод, и Дернеск начал массировать ему лоб, постоянно напевая одну и ту же низкую ноту. Служитель, расположившийся за кушеткой, удовлетворенно выдохнул — все инфоруны зажглись зеленым цветом. Витифер стояла без движения, готовая убивать.

Песня хора притягивает Квала. Он уже достаточно близок, чтобы уловить первые сигналы собственных чувств: запах эпимового масла, прикосновение ко лбу, гудение голосов. Расслабившись, астропат уносится вниз.

Вернувшееся сознание Квала врезалось в его тело, словно кулак в раскрытую ладонь. Шок прибытия заставил астропата задергаться в ремнях и взвыть от боли, рожденной давлением на растянутый разум. Склонившись над ним, Дернеск начал выкрикивать разработанные самим Квалом фразы-триггеры, которые запускали реакции, заложенные под глубоким гипнозом. Успокоитель пытался помочь астропату опустить ментальную защиту на пылающее, терзающее его послание. Встревоженный шумом, архивный сервитор приготовился к записи и задергал пером. Языки ведьминого пламени мелькали по стенам гнезда, принимая странные формы, пока их не угасили и не впитали обереги и заземления.

Теперь Квал уже непрерывно шевелил губами, с которых начинали слетать беспорядочные слоги. Слоги превратились в слова, бесконечную череду слов. Дернеск распознал общие формулы и модуляции. Это было то, чего они и ждали — имперское сообщение, зашифрованное для защиты данных. Перо архивного сервитора, пробудившись к жизни, принялось быстро и небрежно царапать по разматывающейся бумажной ленте.

Не разгибаясь, Дернеск слушал послание. Успокоитель знал, что речь Квала может стать неотчетливой, поскольку лицевые нервы астропата постепенно деградировали с момента Привязывания, и губы его двигались уже не так ловко, как прежде.

Дернеск почувствовал, что потеет. Когда они покинут гнездо, потребуется несколько часов, чтобы успокоить сознание Квала до уровня, на котором астропат хотя бы сможет отдохнуть перед следующим трансом. Вздохнув, успокоитель вытер лоб.

По мере того, как Квал изрыгал информацию, его судороги стихали, а крики становились тише. Нечто вроде спокойствия разгладило его черты. Речь астропата стала более плавной, не такой надрывной. Дернеск знал Квала, знал, как он думает и какие проводит ассоциации. Успокоитель вновь зашептал инициирующие фразы: обрывки стихов, или писаний, или песен, на которые, как ему было известно, отзывался астропат. Внимание Дернеска постоянно металось между успокоением разума Квала и управлением им же; он с радостью услышал, что ответные мыслительные мотивы и речевые обороты начали проявляться во фразах подопечного.

Исписанные ленты, выдаваемые архивным сервитором, загружались в инфоотводы гнезда и направлялись вниз, в донжон, в пасти логических мельниц и инфостанков техночасовни, где когитаторы цитадели когда-то наводили ауспики в межзвездное пространство и вычисляли траектории либо огневые решения.

Толстое сплетение кода заставило вспыхнуть огоньками комплекс стрекочуших когитаторов, которые находились в зале Шифраторов под бдительным присмотром назначенных туда техножрецов. Идеально точные операции машинных духов выделяли из послания отчеты о грузоперевозках и финансовых операциях, статистику сбора десятины, демографические данные, доклады о преступлениях и судебных процессах, сообщения о крестинах и меморандумы Администратума. Горы и горы цифр, в мельчайших деталях описывающих жизнь на Ганции и управление ею за уходящий месяц. В конце его шифраторы приведут всю информацию к обычному виду для передачи в Администратум на Гидрафуре. Её разобьют на достаточно маленькие пакеты, с которыми легко справятся астропаты. Часть данных ретранслируют на досветовых инфочастотах либо закодируют в инфоковчеги. Ещё часть будет вручную перенесена на бумажные копии в соседнем скрипториуме и отправлена в систему на дромоне.

Чтобы разложить такой массив информации на подходящие для передачи фрагменты, уйдет неделя. Если бы его пересылали с Ганции на Гидрафур в бумажном виде, получившиеся тома заняли бы трюмы целого грузовоза.

Некоторые инфосплетения, сами выделившиеся из общей массы, гневно запульсировали ключами безопасности и кодами предупреждений. Частью это были секретные данные Администратума, частью — Арбитрес или Министорума. Промелькнувшее низкоуровневое коммюнике линейного флота было переброшено соответствующему ведомству. Нашлась и одна очень заметная прядь кода: доклад Инквизиции, опутанный ядовитыми витками шифров. Они предназначались для захвата и разрушения любого неискушенного разума, осмелившегося слишком близко взглянуть на них. Эта прядь была вытолкнута из сознания Квала первой, ради сохранения его рассудка, и с молчаливым уважением передана аутистам Бастиона. Каждые двенадцать часов персонал Башни связывался с астропатом Инквизиции на Гидрафуре, и в этот раз им было что ему передать — а точнее, сплавить поскорее.

Высоко наверху, в гнезде, Квал держался на грани потери сознания, словно в тумане воспринимая собственные движения, голос успокоителя и восхитительный аромат эпимового масла. Гипнотические команды уже начали действовать, астропат вновь накапливал силы, а его опаленный разум постепенно собирался воедино. По большому счету, Квал пока не мог отчетливо мыслить, — и это продлится ещё несколько часов, — но нечто отрывочное всплыло на поверхность его сознания.

Астропат облек этот фрагмент в неразборчивые слова.

— С чем, — спросил Квал в полный голос, — борется Мастер?

Никто не прислушался к нему. Многие астропаты несли чепуху, выходя из транса. Как правило, беспокоиться тут было не о чем.

Когда-то по этим галереям катились нагруженные боеприпасами тележки, доставляя заряды из бронированных складов к орудийным батареям. Теперь же здесь были коридоры, металлические полы и уступы которых застлали в несколько слоев мягкой джутовой тканью и синтетической шерстью, чтобы приглушить отвлекающий лязг сапог. Каркасы для потолочных светильников были расположены высоко на загибающихся внутрь стенах, чтобы их холодный металл не раздражал кончики пальцев, шарящих по скалобетону. Люмены висели вдали друг от друга и светили неярко — для большинства людей, ходивших этим путем, зрение было далеко не самым главным чувством. Замысловатые прожилки и завитки, вырезанные по бокам проходов, отполированы до блеска руками, касавшимися их на протяжении одиннадцати столетий.

Медленно шаркая по коридору, астропат Каппема тоже дотрагивался до стены. Он уже почти не нуждался в подобных касаниях, и со временем всё больше и больше радовался этому, поскольку напряженные труды иссушили его тело, а пальцы стали излишне чувствительными. Астропат передвигался короткими, тихими шажками, ноги в домашних туфлях несли хозяина по наизусть знакомой дороге, и зрение ему не требовалось. Двести восемь шагов до поворота к трапу, ведущему на второй, трапезный ярус хоров. Затем коридор медленно изгибается вправо, и ещё через сто восемнадцать шагов — винтовая лестница, поднимающаяся к лабиринту переходов, из которого можно попасть к основанию гнезда Каппемы.

Псайкер почти не осознавал движений собственных ног и света люменов, что падал на его ввалившиеся незрячие глаза. Стена под кончиками пальцев оживала для внутренних чувств астропата: Каппема ощущал углы и изгибы её резьбы, словно окружающий воздух обзавелся собственными нервами.

На физический слой реальности накладывались следы и метки его братьев и сестер, других слепцов, проходивших этим путем из келий и часовен Куртины и нижнего донжона наверх, к медитационным залам, постелям для говенья и трапезным хоров. Подобные отметины всегда были здесь, они усеивали любую часть Башни, в которой появлялись псайкеры, и Каппема, как и все остальные, находил успокоение в присутствии товарищей.

Но сегодня, однако, ему было не по себе. На тридцать четвертом шаге по коридору, где линии на стене переплетались чередой узких спиралей, астропат миновал обрывок памяти, оставленный старшим астропатом Святосталью. Краткий отзвук тонкого, как бумага, голоса пожилой женщины раздался в не-слухе псайкера, и в воздухе острым ножом повисло негодование. Святосталь размышляла о посланнике, человеке, явившемся, по её мнению, от Хозяев Мясных кукол, так называемых Поляристов. Этого «господина Лоджена» блокировали на борту его дромона в Третичном доке, не позволяя ступить на станцию.

Каппема почувствовал, как гневное проклятие, произнесенное Святосталью полдня назад, лезет к нему на язык. Затем астропат прошел место, где пси-отпечаток ощущался сильнее всего, и машинально проделал расслабляющее упражнение, которое помогло выбросить из головы эту вспышку ярости.

Разобравшись с ней, Каппема смог сосредоточиться на длинной череде мысленных следов, наполненных странными пляшущими гармониками, характерными для Мехлио. Женщина хорошо фокусировала сознание и надежно поддерживала дисциплину, поэтому обычно не оставляла за собой такого сильного отпечатка собственного присутствия. В следах присутствовала тревога, — если Святосталь гневалась на посланника, то Мехлио он беспокоил, — но также имелись оттенки дезориентации и почти возбужденного ожидания. Она провела в Башне достаточно времени, чтобы помнить о Торме Иланте, и радовалась, что Иланта возвращается сюда.

Каппема успел улыбнуться до того, как ему пришлось собраться и защитить свои мысли. Навстречу по коридору шагала колонна хористов, слишком плотно окутанных горелой ментальной вонью собственной усталости, чтобы обратить на него хоть какое-то внимание. Астропат ощутил клубящиеся облака их сознаний, когда надзиратели хора дернули подопечных за ремни, заставляя цепочку прижаться к дальней стене.

Но коридор был настолько узок, что даже при этом Каппема задел плечом кого-то из них и на мгновение коснулся разума псайкера, считанные часы назад помогавшего ему проникнуть в варп. Это было юное сознание, мужское, пронизанное странными отголосками незнакомого психического хора — какое-то старое задание? Сообщение, незашифрованное, брошенное через Имматериум в сторону ждущих умов на Дарроде и Энле III. Послание настолько простое, что фрагменты его до сих пор болтались в мыслях хористов.

…прибыл, все здесь… начнем по готовности… функционален…

Шагая дальше по коридору, Каппема нервничал уже исключительно по собственной воле. Дурные предзнаменования, дурные предзнаменования… Да, небрежность того, кто позволил псайкерам уйти из галереи с обрывками сообщения в мыслях, была мелочью, но она усилила тревогу астропата. Посланник и эта безрассудная идея с безмозглыми трутнями Поляристов; Торма Иланте, возвращение которой в Башню поднимет кто знает какую волну; всё до мелочей, подобных истории с хористами, упирается в одно и то же — дурные предзнаменования.

Стоит ли ждать чего-то худшего? Возможно, решил Каппема.

По какой-то причине в его разум проникла новая нота-концепция, исходящая неизвестно откуда: оттенок насилия? Это был отголосок мыслей Мастера Отранто, образ судьи в черном и багровом; сверкнув в сознании астропата, он исчез. Встревоженный Каппема повесил голову и зашагал дальше.

Он неосознанно принялся считать шаги до следующего этапа восхождения. Позади шагал его витифер, который, чтобы не отвлекать астропата, носил мягкие, подбитые волосом сапоги. Тяжелый шлем и сетчатый визор скрывали бритую, покрытую шрамами голову; из неё было вычищено всё, кроме терпеливости и бдительности. Витифер, безмятежно шаркая ногами в двух шагах за спиной Каппемы, держал в руке короткоствольный хеллпистолет и готов был при первом же признаке опасности забрать жизнь астропата.

В сердце донжона находился инжинариум, укрепленное святилище посреди крепости и запечатанная молельня Богу-Машине, построенная вокруг сияющих колец плазменных реакторов станции. Сейчас, как и на протяжении предыдущих шестидесяти семи лет, там заправляла магос Шаннери из Адептус Механикус.

Как и в предыдущие шестьдесят семь лет, магос совершала бесконечное пешее паломничество по мосткам на «экваторе» шарообразного корпуса установки. Шаннери уже давно приказала аугметическим ногам непрерывно ходить вокруг реактора. И, пока тело механикума шагало, разум её работал.

Из спины магоса вырастали две идентичные конструкции черного железа, сработанные в виде крыльев серафима, усеянные ауспиками и вокспондерами — передатчиками, благодаря которым Шаннери постоянно находилась в единении с каждым машинным духом в её инжинариуме. Она ощутила внезапную лавину информации, устремившуюся по проводам в момент приема сообщения Квалом — так же, как ощущала потоки энергии, изливающиеся из реакторного ядра, и процессы, что шли в псайк-машинах, установленных в башенках-гнездах. Магос была слепа, как и астропаты, и десятилетиями не использовала свои примитивные органы чувств.

Произошло нечто странное, нечто любопытное — импульс энергии проник через поглотители и обереги, созданные для отведения любых накопленных потенциалов. Он был слабым, очень слабым, и, казалось, исчез сразу же после того, как привлек внимание Шаннери.

Механикум не остановилась в своем медленном странствии по окружным мосткам. Перенаправив данные наблюдений через савант-сервитора в личные записи, магос мысленно запустила подпрограмму для поиска совпадающих показателей и занялась другими делами.

В надзорном зале восприятие Шевенна металось от одного дрейфующего звука к другому, хотя он не должен был ничего слышать. Судя по оттенкам, они исходили из разума Мастера Отранто, но где был сам астропат? Эти пульсации, обрывочные мысли, отмеченные страхом и злобой, проникали на галереи в неожиданных местах, двигались слишком быстро и неприметно, не оставляя надежных зацепок.

Шевенн отреагировал на происходящее не так оптимистично, как Шаннери. Он не мог определить источник импульсов, но не выбросил их из головы. Послав предупредительный сигнал, как звуковыми, так и мысленными волнами, он направил гонца к начальнику стражи, на пост, расположенный за клеткой самого мастера-дозорного.

На каждом уровне старой крепости, перестроенной в Бастион Псайкана, имелись балконы, круглые обзорные башенки и наблюдательные пункты, входящие в общий ансамбль. Командные и смотровые посты, разумеется, были необходимы на случай бунта или абордажа, но даже при отсутствии угрозы руководящему персоналу цитадели — офицерам, комиссарам и священникам — следовало располагаться в стратегически возвышенных точках. Оттуда они могли наблюдать за подчиненными, а те могли видеть своих начальников. Как и любое другое имперское здание, крепость возводилась с прицелом на то, чтобы сделать понятия власти и субординации реальными, зримыми и осязаемыми.

Это не имело значения для её нынешних обитателей, глаза которых узрели беспримесную славу Его-на-Земле и померкли навсегда. Поэтому, когда новый Бастион был построен на костях старой цитадели, он получил собственные наблюдательные посты. Теперь они располагались в странных местах — углах погребков с провизией; нишах, высеченных в стенах; платформах, неуклюже повисших на стенах высоких помещений. Эти точки были выбраны для обзора не глазами, но разумами.

Тикер Ренц стоял возле одной из таких ниш. Её «смотровая» щель была неаккуратно вырублена в стене Главного проспекта, коридора с высоким сводчатым потолком, проходящего через самое сердце донжона. Ренц стоял и наблюдал. Десять минут назад Мастер Отранто прошагал в ту сторону и уже должен был вернуться. Именно здесь он планировал встретиться с этой женщиной, Иланте.

Тикер знал это, поскольку, хоть и протестовал, но сам приказал отправить ей весточку. Он знал, какое расстояние необходимо преодолеть Иланте, чтобы добраться сюда, знал, какой дорогой она пойдет. Отранто уже должен был дойти до нужного места, встретить её и вернуться назад. Вернуться, чтобы Ренц мог поговорить с ними обоими. Да, это будет кошмарная встреча, но Тикер не собирался отступать.

Но когда они сошлись… Ренц снова уставился вдоль Главного проспекта. Почему старик так внезапно развернулся и зашагал прочь?

На проспекте кто-то появился, но это оказался не Мастер. Два человека в униформе, зеленой — линейного флота и кремовой — успокоителей, направлялись к Тикеру. Двое его самых доверенных сподвижников, Кито и Дешен.

— Где Отранто? — злобно спросил Ренц. — Он ушел в ту сторону, встретить эту свою женщину. Куда он делся?

Из-за сказывающегося напряжения его речь становилась неразборчивой.

— Что она сказала ему, или сделала? Что произошло?

Дешен и Кито посмотрели друг на друга, а затем снова на Тикера, который начал бледнеть. Разведя руками, Дешен заговорил, но тут из донжона позади них донеслись тревожные сигналы.

На борту заблокированного дромона, который находился под усиленной охраной в доке, расположенном в одном из углов Куртины, посланник Лоджен услышал тот же звук. Он исходил из пасти серебряной горгульи, установленной на рабочем столе в его корабельном офисе. «Жучки» — вокс-воры, которых Лоджен аккуратно установил по всему бастиону — ретранслировали тревожный перезвон.

Посланник не запаниковал и не заспешил. Перегнувшись через пюпитр, на котором он работал, Лоджен последовательно нажал несколько клавиш на вызывном амулете. Через какое-то время на панели вновь зажглись бессловесные сигналы подтверждения, указывая, что его люди выдвинулись на предписанные позиции в причальной башенке, ангаре под ней и на Большой причальной магистрали, окружном туннеле, который проходил по всему периметру Куртины и соединял её доки.

Тревожный звон не умолкал, и, когда к трансляциям вокс-воров добавились первые сообщения от шпионов Лоджена, он встал из-за стола и начал проверять оружие, спрятанное под свободными, богатыми одеяниями посланника. Если сообщения означали то, что они означали, ему стоило приготовиться к быстрому и скверному развитию событий.

Пульсации распространялись и усиливались. Они просочились в гнезда, и многие астропаты, бывшие на тот момент в единении с Башней, подверглись бомбардировке необъяснимыми образами гнева, боли, бегства, черноты и багрянца, а также волн паники. Импульсы проникли в надзорный зал, где окружили Шевенна, мощно диссонируя с тревожными сигналами и наполняя его пси-чувства лихорадочными, нервирующими миражами. Обвиваясь и обтекая вокруг хоров и младших астропатов, они пугали псайкеров до пароксизмов и спазмов. До конца дня четверо обитателей Бастиона были застрелены их витиферами; шаткие разумы псайкеров, подвергшиеся атаке в самое неподходящее время, не смогли достаточно восстановиться для противостояния варпу.

Пульсации пробрались и в разумы старших астропатов, которые отразили атаку за счет воли и опыта, и даже в головы «затупленных». На протяжении последующих месяцев на станции попадались не-псайкеры, терзаемые снами о лихорадочной погоне, свирепом насилии и боли.

Шевенн больше часа сражался с психическим выбросом, направляя псайкеров из одного помещения в другое, в зависимости от того, где собирались или рассеивались грозовые облака нервной энергии, а люди слетали с катушек или, напротив, приходили в себя. Мастер-дозорный жонглировал оберегами, печатями и амулетами, посылал успокоителей и стражей то в одну, то в другую часть Башни, которые вспыхивали или утихали перед его мысленным взором.

Смена Шевенна почти заканчивалась, как и его ментальные силы, когда он сумел найти закономерность в пульсациях, отыскать их источник и обнаружить след псайкера, оставившего их. Ещё полчаса ушло на то, чтобы подать сигналы чрезвычайного положения, взломать печати на кое-каких секретных приказах и привести в исполнение давно не применявшиеся протоколы. Ещё два часа заняли скрупулезные распоряжения и клятвы, личные и совместные утверждения, и только после этого стало возможным вскрыть замки на тяжелой бронированной двери в покои Мастера.

А затем пораженные очевидцы потратили целых несколько минут, чтобы разобраться в происхождении раны на трупе Отранто, понять её значение и сообразить, что астропат умер не от естественных причин и не был одержим.

Произошло убийство.

Глава вторая

Шира Кальпурния читала инфопланшет.

«В субэкваториальных пустынях Клейцен-Онжере состояние тысячелетних почв планеты ухудшилось до такой степени, что местные жители были не в силах исправить положение. Уровень грунтовых вод опустился слишком низко, и земля рассохлась до состояния абразивного оранжевого гравия. В середине долгого дня пустыня выдыхает пузыри приповерхностного воздуха, насыщенного химическими соединениями, которые вызывают резь в глазах и высыпания на коже. Бактерии, содержащиеся в этих выбросах, инфицируют любые порезы или потертости. Единственным убежищем являются цепочки достаточно высоких столовых гор с крутыми склонами: песчаные испарения, не достигая их вершин, в итоге охлаждаются и снова уходят в грунт.

Адептус Арбитрес, тренировочные приполярные комплексы и орбитальные доки которых превратили Клейцен-Онжере в центральный узел передвижений флотов на протяжении трех секторов, также располагают дозорными башнями на цепочках столовых гор. Между ними передвигаются приговоренные — опозоренные и осужденные офицеры Адептус, они босиком идут по пескам, облаченные в грубую одежду арестантов. Каждый из них тянет за собой металлическую тележку, поддерживающую шест, с которого свисают листы пергамента. Они заполнены описаниями преступлений осужденных, датами и подробностями этих деяний, а также несут печать судьи, вынесшего приговор, и штампы карателей, назначивших каторжные работы или телесные наказания в соответствии с положенным возмездием».

Если подумать, то преступления, приведшие к таким приговорам, были достаточно незначительными. Кальпурния знала об этом ещё до того, как нашла прямое указание в проматывающемся тексте. Некомпетентность низкого уровня при исполнении долга, например, или речь, которая, по решению судьи, граничила с крамолой. Возможно, недостаточное благочестие, леность, свободомыслие или иное из множества деяний, ставивших личные мотивы арестанта превыше Императора. Кодексы наказаний объединяли всё это в категорию «себялюбие».

Но, каким бы ни было преступление, суд постановлял, что оно не перевешивает чина осужденных или каких-либо рекомендаций, посвящений, грамот за прежние заслуги, полученных ими во время службы. Если бы возникли сомнения в весомости последних, то запыленный, задыхающийся человек не тащил бы за собой тележку по пескам, а маршировал бы на вражеские орудия в униформе штрафного легиона или лежал бы в луже крови перед расстрельной командой Арбитрес. Нет, люди в пустыне были мелкими нарушителями.

И ничего из этого, решила Шира Кальпурния, ей помочь не могло. Потерев глаза, она зевнула и поморщилась от хруста собственной челюсти. Как только экран планшета почернел, Шира выдвинула инфоковчег из ниши, пробормотала краткое благословение его машинному духу и вернула устройство в стеллаж на стене камеры.

На маленьком столике в центре помещения лежали заметки Кальпурнии, аккуратно сложенные, отсортированные, исписанные примечаниями и правками. Каждый час или около того ей приходилось складывать бумаги заново: вибрация от двигателей дромона гасилась не полностью, и всё, положенное Широй на стол, имело обыкновение незаметно уползать, будучи оставленным без внимания. Вскоре после того, как они покинули главный Инкарцерий, женщина перед сном провела беспокойный вечер в блужданиях по камере площадью три на три метра, за вычетом пространства, занятого архивным стеллажом, тюфяком и столиком. Она прикладывала ладонь то к одной, то к другой стене, пытаясь определить по силе вибрации, в какой стороне находится корма дромона. В общем, ничего не вышло.

Отойдя от стеллажа, Кальпурния снова села и пустыми глазами уставилась на чистые листы перед собой. Вертя стило между пальцев, она думала, писать ли заметки по материалу о Клейцен-Онжере, чтобы потом вернуться к ним. Нет, не стоит. Конечно, это была интересная информация, даже в какой-то мере вдохновляющая: земля, непригодная ни для чего, по милости Императора стала служить праведной и добродетельной цели.

Кроме того, Ширу поразила сама суть наказания — оно скорее напоминало полные символизма, ритуализированные воздаяния Адептус Министорум, чем суровые и прагматичные кары, определяемые Арбитрес. Раньше, на Гидрафуре, она могла бы уцепиться за эту идею, проследить, как пустыня обернулась местом взысканий, изучить, как обычаи Экклезиархии смешались с жестким уголовным правом арбитров. Она могла бы подискутировать об этом с Нестором Леандро на одном из официальных банкетов для высшего состава, или направила бы Куланна или Амри для исследования фактов и последующего выступления с критикой; такой опыт был бы полезен для…

Чем об этом думать, лучше вообще не думать. Кальпурния подавила тяжелые мысли. Просто Клейцен-Онжере мало чем мог ей помочь, вот и всё. Любопытная история о тюремном мире почти за сегментум отсюда, не более того. Шире нужно было сосредоточиться.

Она должна была подготовиться к собственному суду.

Кальпурния подскочила от грохочущего удара в дверь камеры. Женщина слышала его не в первый и даже не в сотый раз, но, разумеется, всё было рассчитано так, чтобы всполошить её и вывести из равновесия. В заметках Ширы имелось множество клякс и нечаянных росчерков пера посреди слова, оставленных в такие моменты.

У неё была пара секунд, чтобы собраться после удара и до колокольного боя, разносящегося из вокс-решеток в стенах помещения. Оглушительный перезвон пробуждал новые скверные воспоминания. Когда он смолк, Кальпурния уже стояла на одном колене в маленьком кусочке свободного пространства посередине камеры, как того требовал закон.

В открывшуюся с громыханием дверь вошли двое мужчин, но Шира смотрела строго вперед, будто на плацу. Ведущий каратель воздел посох и с силой ударил металлическим наконечником в пол. Дверь скользнула обратно, закрылась, и на предписанные восемь секунд наступило молчание. Затем вошедшие заняли вторые позиции, и посох снова обрушился на палубу.

Чин Кальпурнии позволял ей наблюдать за происходящим. Арбитру более низкого звания пришлось бы опуститься на оба колена и склонить голову, либо распластаться на холодном металле и слушать, как посох врезается в пол рядом с его ушами. Шире, как арбитру-сеньорис, было разрешено стоять на одном колене, с прямой спиной и поднятой головой, а также смотреть карателю в глаза.

Подчиняясь тому же правилу, Даст снял шлем и положил его на стол, глядя на Кальпурнию поверх сломанного носа и густой каштановой бороды, которую он красил в вертикальные черные полоски, воспроизводя рисунок на своем мундире ведущего карателя. Его пальцы, сжимавшие посох, блестели аугметической сталью.

Шира не отводила взгляда от тускло-голубых глаз Даста. Его спутник, Оровен, стоял по правую руку женщины, на расстоянии четырех шагов; на него заключенная не смотрела. Гарнизонный священник носил поверх униформы Арбитрес алый кушак с золотым шитьем, а вокруг шеи обматывал узкую полоску пергамента с полным текстом Первого псалма Законодателя. Как всегда, от Оровена шел легкий запах дыма лхо.

Посох снова врезался в палубу. Кальпурния не дрогнула.

— Огласи Арбитрес свое имя.

— Шира Кальпурния Люцина.

После столь многих сессий саморазоблачения ей уже не приходилось умышленно воздерживаться от произнесения своего звания. Первые несколько раз Шира чуть не обмолвилась.

Удар посоха.

— Огласи Арбитрес, в чем обвиняет тебя Император.

— Бессмертный Император обвиняет меня, посредством бдительности и мудрости Его избранных Адептус, в преступном неисполнении предписанного и назначенного мне долга.

Удар.

— Огласи Арбитрес суть твоего преступления.

— По праведной и милосердной воле Его-на-Земле, я исполняла долг и обязанности арбитра-сеньорис в служении Лекс Империа. По долгу моему и приказам, данным мне именем закона моими избранными Императором повелителями, я должна была председательствовать и судить на процессе введения имперского хартиста в права наследования. Слушания провалились.

Шира уже много раз проходила через всё это, и слова больше не застревали у неё в горле. Кальпурнии хотелось верить, что причиной тому её смирение с этими речами, а не появившееся безразличие. Она продолжала:

— Слушания провалились. Я проявила самонадеянность и неосмотрительность. Я не сумела распланировать и провести процесс. Сам зал суда Арбитрес на Селене Секундус был охвачен мятежом и кровопролитием. Представители линейного флота Пацификус и Адептус Министорум стали тому свидетелями, и закон был принижен в их глазах вследствие моего упущения. Хартист погиб, и его избранный Императором род пресекся вследствие моего упущения. Верные и благочестивые Арбитрес погибли вследствие моего упущения.

Во время некоторых сессий от неё требовали перечислять имена и звания убитых, но в этот раз Даст не отдал такого распоряжения. Шира порадовалась, что ей не придется называть арбитраторов, павших на Селене Секундус.

Удар.

— Огласи Арбитрес суть твоей слабости.

Кальпурния набрала воздуха.

— Я оглашаю себя слабой в бдительности, слабой в решимости и слабой в суровости. Моя неготовность к измене и мятежу наследников, неспособность заглянуть под маски скорби и долга, надетые ими, указывают на мою слабость в бдительности. Мое смятение, вызванное беспорядками и насилием, что сорвали слушания, и поспешное, опрометчивое суждение, не соответствующее принципам законности, указывают на мою слабость в решимости. То, что нарушители закона и мятежники были усмирены и раздавлены Флотом, хотя их следовало у всех на глазах сокрушить кулаком Арбитрес, указывает на мою слабость в суровости.

Тщательный формализм её тона был выбран самой Широй, поскольку Даст с начала заключения не требовал использовать определенную структуру или порядок слов во время сессий. На протяжении карьеры Кальпурния часто присутствовала на саморазоблачениях, и далеко не однажды руководила ими. Тогда она холодными глазами смотрела на обвиняемых, многие из которых срывались в истерику, сломленно хныкая о своих упущениях и бесчестьях, либо вопили, утверждая, что не сделали ничего плохого.

«Никто не может в точности знать о совершенном преступлении, кроме самого преступника и Его-на-Земле, — как-то раз сказал ей каратель Нкирре на Дон-Круа. — А для преступников саморазоблачение перед законом, возможно, остается единственной доступной и подходящей им формой служения».

Шира гордилась тем, с каким достоинством она исполняет эту службу. Ей хотелось верить, что нежелание сломаться перед Дастом не имеет никакого отношения к гордости.

— Моя слабость привела меня к упущению. Мое упущение — преступление перед законом Империума и в глазах Бессмертного Императора.

Удар.

— Огласи Арбитрес, какое наказание ты примешь за преступное упущение и за грех некомпетентности.

— Я приму любой вердикт и наказание, вынесенное магистериумом Лекс Империа и правосудием Адептус Арбитрес, — ответила Кальпурния. — Не к месту мне принимать что-либо иное.

Последнюю фразу Шира произнесла впервые, поскольку составила её ранее в тот день, когда читала судебные протоколы по итогам Усмирения Клеменции. Она радовалась, что вспомнила об этом. Кальпурнии хотелось верить, что дело здесь не в желании оставаться на шаг впереди Даста во всех деталях её наказаний и саморазоблачений.

По-прежнему стоя на одном колене, она высоко держала голову и старалась, чтобы выражение лица не стало вызывающим — для её же собственного блага, разумеется. Ведущий каратель и священник возвышались над Широй, безразличные, словно статуи, на протяжении двадцати безмолвных вдохов. Затем Даст поднял посох, взял его наперевес и повернулся к двери. Щелкнул запорный механизм, которым управлял младший каратель, наблюдавший за камерой через внутренний оптиконовый комплекс, и мужчины вышли, гремя сапогами по железной палубе. В камере остался лишь тончайший запашок пепла лхо. Прежде чем дверь захлопнулась на замок, Кальпурния несколько секунд смотрела в черный визор арбитратора с дробовиком, стоявшего у входа в камеру.

Шира ещё какое-то время не поднималась с колена: она считала, что немедленно вскочить и вернуться к работе значило выказать неуважение к саморазоблачению и его целям. Порой, если сессии шли одна за другой, Даст и Оровен вновь заходили в камеру, когда Кальпурния только начинала вставать. Порой, когда они внезапно появлялись посреди отрезка, предназначенного для сна, женщина могла ещё долго стоять на коленях, медленно уплывая в дрему, и только затем находила в себе силы для возвращения на тюфяк. Если сессия неожиданно начиналась во время её тренировки, то Шира содрогалась от напряжения, вызванного необходимостью сохранять неподвижность сразу же после выматывающих физических упражнений.

Определение моментов для саморазоблачений было настоящим искусством: паузы растягивались на целые дни, или же несколько сессий втискивались в полчаса, так что обвиняемый никогда не знал, как долго ему придется ждать следующего повеления огласить список своих преступлений, и как много времени это займет. Подобные методики развивались и совершенствовались на протяжении сотен поколений карателей, поэтому Шира не тратила сил на попытки угадать, какое расписание выбрал Даст.

Поднявшись, она кратко поклонилась аквиле на стене над тюфяком, вновь села за стол и вернулась к работе.

Пребывая в этом маленьком космическом инкарцерии на самых дальних рубежах Гидрафура, Кальпурния зачастую не сразу вспоминала, что является заключенной. Теперь забывать об этом стало сложнее — быстроходный дромон, на борту которого находилась её тюремная камера, возвращался к сердцу системы. До процесса над Широй оставались считанные недели, и постоянные размышления о суде отточили мысли женщины и добавили её эмоциям постоянного напряжения, в чем она отказывалась признаться самой себе.

В хороший день Кальпурнии всё ещё удавалось забыться посреди груд инфоковчегов и правовых кодексов, маленькой библиотеки, которую ей позволили взять с собой из главного Инкарцерия для подготовки. Шира могла часами просидеть в одиночестве за столом, не обращая внимания на тихие звуки своего дыхания, негромкий скрип стила и отдаленный рокот корабельных машин.

В такие моменты ей проще было избавиться от воспоминаний о Селене Секундус, и грозная тень надвигающегося процесса становилась чуть менее мрачной. Кальпурния как будто снова оказывалась в казармах старших новобранцев на Мачиуне и заполняла один из рутинных тестов, которые должен был сдать каждый рекрут. А может, она возвращалась в какую-нибудь из великих библиотек Адептус на Эфеде — Эфеде, с её трезвомыслящими, учтивыми чиновниками и священниками, с её архивными комплексами размером с город, что наполнены изящнейшими мудростями и философскими трудами трех сегментумов.

Охваченная подобным настроем, она чувствовала себя превосходно, и именно поэтому не позволяла себе забываться, ощущая прилив стальной гордости каждый раз, когда ей это удавалось. Возможно, Шира никогда не войдет в историю, как одна из великих Арбитрес Гидрафура, её постановления не будут цитировать и её правоохранительные войны не станут изучать юные рекруты отсюда и до границ сегментума. Возможно, её никогда не внесут в семейные архивы в Ультрамаре (и эта мысль была горькой, горше предыдущей), её памятник никогда не поставят в родовом поместье на Иаксе, где он служил бы примером для будущих женщин-Кальпурний в том, как надлежит соответствовать гордому семейному имени.

Но будь она проклята, если посчитает свое служение законченным лишь потому, что, возможно, завершилась её карьера.

«Слово «долг» не было придумано в праздности, — записала Шира на полях своих заметок одной особенно бессонной ночью, — долг суть первая милость, оказываемая Императором новорожденному и последняя связь с Ним, что приносит успокоение умирающему, а потому забвение долга суть проклятие в неприкрытом обличье».

Сначала её долг состоял в том, чтобы быть сильным ребенком Кальпурниев, и она исполнила его. Затем долг Ширы состоял в том, чтобы быть суровым и верным арбитром Адептус, и она исполняла его… пока её не постигла неудача.

Если Кальпурнии суждено стать заключенной и осужденной, она будет исполнять свой долг, как то требуется от заключенной и осужденной. Шира не позволит себе забыть, почему оказалась здесь. Она будет исполнять любые требования карателей, отвечать ясно и четко во время каждого саморазоблачения, сколько бы ни шла сессия — пару минут или двенадцать часов. Она не будет искать поблажек или снисхождений у закона и склонит голову пред наказанием имперского правосудия. Если Кальпурнии предстоит быть арестанткой, она посвятит всю свою решимость, до последней капли, единственной цели: послужить уроком и примером для других Арбитрес.

Ученые-Арбитрес будут писать, а инструктора — провозглашать в речах, что, если арбитр преступит закон и пойдет под суд за упущение, если он сам должен будет принять наказание собственного ордена, то пусть обратит взгляд на Ширу Кальпурнию Люцину, бывшую арбитра-сеньорис Высшего участка Гидрафура. Кальпурнию, которая твердо осознавала свой долг и не дрогнула в служении закону, даже когда правосудие вершилось над нею, даже когда она…

Шира не плакала. Она обещала себе, что не будет плакать. Чернила незаметно высыхали на её записях, дыхание становилось хриплым, дрожащее в кулаке стило начинало потрескивать, но выражение лица Кальпурнии не менялось, и она не плакала.

Хотя Шира никак не могла следить за временем, она решила, что до следующего удара посохом в дверь камеры прошло несколько часов. За это время Кальпурния заставила себя продраться через оставшиеся трактаты о наказаниях оступившихся Адептус, проделать комплекс упражнений и помолиться перед аквилой. Закончив с этим, она понемногу начала уплывать в сон — именно тогда и раздался грохот. Всплеск адреналина пробудил её и, в отличие от стука в дверь, заставил вздрогнуть. Соскочив с тюфяка, Шира без промедления встала на одно колено в центре пола.

Напрягшись, Кальпурния прищурила глаза в ожидании колокольного звона, втайне радуясь тому, что даже в полусне сумела занять позицию до сигнала. Только через несколько секунд она сообразила, что в камере по-прежнему тихо. Моргнув, Шира напрягла измученные тренировками плечи, отчего их пронзила боль. Такое же напряжение скрутило ей кишки: неужели всё кончено? Кальпурния не ждала казни без приговора, но она была арбитратором, а не судьей, поэтому вполне мог существовать неизвестный ей пункт законов, дозволяющий подобное. Тогда, если Дворов решил провести заочное разбирательство…

Тогда я достойно встречу свою судьбу, сказала себе Шира, заставив тело подчиниться собственной воле.

Дверь с лязгом открылась. Как и всегда, вошли Даст и Оровен — но в этот раз они выглядели иначе. Ведущий каратель по-прежнему держал посох, но был одет в простую служебную униформу, к тому же без шлема. Оровен надел скромный черный мундир арбитратора, с эполетами и головным платком, а также белым воротничком священника, украшенным красной каймой. В пальцах он вертел незажженную палочку лхо.

— Кальпурния, — без церемоний обратился к ней Даст. Вытащив стул из-за маленького столика, каратель с грохотом протащил его перед заключенной, а затем оседлал, лицом к ней. После этого он качнул подбородком, показав куда-то за спину Шире.

Оставаясь на одном колене, Кальпурния без выражения смотрела вверх. Несколько секунд они с карателем глядели друг на друга.

— Она ждет приказа, Даст. Рано или поздно тебе всё равно придется заговорить с ней.

У гарнизонного священника был мягкий, поставленный голос, с почти незаметной хрипотцой от курения лхо.

— Гм, — в течение нескольких секунд это хмыканье оставалось единственным ответом ведущего карателя, но затем он указал посохом за плечо Шире. — Сядь, Кальпурния. Это не саморазоблачение. Это вообще не относится к штатным процедурам.

Последняя фраза в его устах просто сочилась отвращением.

Медленно и осторожно Шира поднялась, отошла к тюфяку и села. В это время Даст рассматривал её заметки, аккуратно сложенные на столе, и женщине показалось, что ему больше по душе разбирать перевернутый текст, чем общаться с ней.

Лед между ними сломал Оровен.

— Как далеко ты продвинулась в подготовке защиты, Кальпурния? — каратель любил пристально и хмуро смотреть на неё, но лицо священника никогда не выдавало его чувств.

— Ещё через десять часов, полным счетом, — ответила она с уверенностью, которой, возможно, не испытывала, — я завершу включение всех основных предписаний в свое дело. Общая структура моей аргументации не слишком изменилась по сравнению с начальными наработками, но имеются прецеденты и решения судов этого сегментума, с которыми мне необходимо ознакомиться.

Шира вновь прокрутила в голове слова Оровена.

— Мое дело станет истинным свидетельством против меня самой, мои упущения будут представлены в нем с точки зрения права, так, чтобы могли быть исследованы и слабые, и сильные мои стороны. Голос обвинения суть голос Императора, обретший воплощение в законе. И я не вправе «защищать» что-либо.

— Хорошо сказано, — кивнул священник. — Благочестиво, и верно в смысле закона. Благодарю тебя.

Затем Оровен снова взглянул на Даста, но каратель хранил молчание.

— Тебе не помешают завершить твои исследования до начала суда, — продолжил священник. — Так что не беспокойся, ты сможешь исполнить всё, что дозволяют процессуальные нормы. Однако же, тебе придется прерваться. У нас… — он подумал секунду, — нештатная ситуация. Лучше пусть расскажет ведущий каратель.

Даст, который сидел, сжав губы, ещё мгновение хмуро смотрел на стол, затем взглянул на Оровена и, наконец, повернул голову к Кальпурнии.

— Мы не летим на Гидрафур, — начал он и тут же поправился. — Мы не летим прямо на Гидрафур. Твой процесс был отложен. Прежде, чем отправиться дальше в систему, мы все должны будем исполнить свой долг в другом месте.

Шира сидела и ждала, что он скажет дальше. Заметив, что молчание затянулось, женщина удивилась самой себе. Когда-то она с нетерпением пожелала бы узнать больше, попыталась бы завязать разговор по поводу этих известий.

Неужели за время, проведенное в камере, она разучилась произносить слова, не относящиеся к саморазоблачению? Заключенная достаточно разбиралась в работе карателей, и знала, что зачастую так и происходило.

— Дело не в тебе, Кальпурния, так что не обольщайся. Ты полезна, вот и всё, так что я воспользуюсь твоими умениями, как делаем все мы во исполнение долга.

Поразмыслив, Даст фыркнул и пнул ножку стола. Один из листков с заметками свалился с края и, покружившись в воздухе, опустился на пол.

— Ты получишь обратно свой чин, Кальпурния, но не слишком привыкай к нему. Это не навсегда. Просто формальное звание, не более того. И не полноправное, так что не вздумай мне приказывать.

Нечто внутри Ширы щелкнуло и вспыхнуло. Внезапно ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы сохранить прежнее выражение лица.

— Нам приказали сменить маршрут, — продолжал Даст. — Приказы поступили со Стены, и пилоты Инкарцерия передали нам коррекцию курса. Я получил расчеты на изменение импульсов тяги. Через полдня мы направимся к новой цели.

— Мне известны основные положения права для данной ситуации, ведущий каратель, — произнесла Кальпурния, — но я пока не знаю причин происходящего. Если нас уводят с маршрута, лежавшего к центру системы, это значит, что мы остаемся во внешних пределах. Следовательно, что-то произошло на борту корабля или в одном из комплексов Флота. Я пытаюсь представить, какая именно проблема, способная возникнуть в том или ином случае, могла бы потребовать внимания ар… обвиняемой, и при этом вызвать задержку суда над ней, поскольку только она может достойно выполнить там долг арбитра. Мы направляемся к месту бунта, карантину ксеносов…?

Тут Шира почтительно умолкла, но с крошечной задержкой. В её голос понемногу возвращались командные нотки, и отношения между тремя присутствующими изменились — пусть незначительно, но всё же изменились.

И Даст, и Оровен тоже это заметили. Священник внимательно посмотрел на карателя, ожидая его реакции.

Реакция Даста оказалась следующей: он встал и ударом ноги перевернул стул. Тот врезался в стол, одна из книг Кальпурнии с глухим стуком свалилась на палубу, и за ней последовала стопка записей, рассыпавшихся подобно лепесткам цветка.

— Не Флот, — бросил он Шире. — Адептус Астра Телепатика. Нам задали курс к Ведьмину Курятнику, и мы состыкуемся с ним в точке встречи, до которой три дня пути. Туда будет отправлен дополнительный персонал, но ко времени прибытия на станцию у нас не окажется ничего и никого, кроме людей с этого судна, включая тебя, Кальпурния. Ты станешь номинальным руководителем. За минус четыре часа относительно момента встречи ты должна быть готова сама и подготовить свою униформу. Один из арбитраторов сопроводит тебя в грузовой отсек. Не сомневаюсь, ты сможешь почиститься без посторонней помощи.

— Уверена, что сумею. Ведущий каратель, почему мы направляемся к Бастиону Псайкана?

Помня, что Даст говорил о званиях, Шира тщательно избегала слишком частых употреблений правильного обращения.

Каратель уже молотил посохом в дверь. Вместо него ответил Оровен, перекрывая лязг замков и запорных механизмов.

— Преступление против Адептус, Кальпурния. Это вопрос закона. Кто-то убил Мастера Бастиона Псайкана, и мы собираемся войти туда и найти кого-нибудь, кто укажет нам виновного.

Глава третья

— Прошу вооружить меня, ведущий каратель.

Обернувшись, Даст посмотрел на Кальпурнию; они стояли на мостике дромона, в иллюминаторы которого постепенно вплывала бесформенная громадина Бастиона Псайкана. Сначала виднелся лишь его силуэт на фоне звезд, но по мере сближения крепость вырастала, превращаясь в мозаику светящихся окон и странно угловатых теней. Судно уже подошло более чем достаточно близко, чтобы можно было различить необычные, сгорбленные формы цитадели и неуместно ярко сияющие шпили её гнезд.

— Трон, Трон, не отвернись от нас, — выдохнул Оровен, выражая общие чувства. Пилоты, располагавшиеся в округлых ячейках управления, обменялись тревожными взглядами. Безучастными остались только Кальпурния и Даст, стоявшие возле капитанского пульта.

Тут же поступило сообщение, в котором их просили прекратить сближение с Бастионом. Шира взглянула на станцию, и её ладонь сомкнулась в пустоте у пояса, где обычно пребывала рукоять силовой дубинки.

— Ты не полностью восстановлена в правах, — ответил каратель. — Если бы я решил, что тебя следует вооружить, то уже сделал бы это.

Одновременно Даст отставил руку в сторону, чтобы сохранить равновесие: дромон поменял траекторию, и внутреннее гравиполе не сразу отреагировало.

— Со всем уважением, это подорвет мой авторитет, — указала Кальпурния. — Я арбитратор, и должна быть вооружена. Вы упирали на то, что присутствие арбитра-сеньорис прибавит веса расследованию и внушит необходимый страх. Если так, то нежелательно, чтобы люди смотрели на меня и задумывались, где же мои дубинка и пистолет.

Затем Шира повернула голову, услышав резкий металлический звук вокс-сигнала с одного из контрольных постов перед ними.

— То же послание, что и до этого, сэр и мэм! — крикнула через плечо вокс-оператор. — Просят нас отложить стыковку и с ускорением отойти по предоставленному вектору, поскольку в доках небезопасно.

— Отложить стыковку? Черта с два! — прорычал Даст и врезал кулаком по дверному косяку сзади от себя. — Мы прибыли сюда как раз вовремя. Вот увидите, это всё одна история. Ублюдки-ведьмаки пытаются что-то провернуть!

— Оперативное руководство доками осуществляют не астропаты, ведущий каратель, — поправила его Кальпурния. — Флот выделяет для этого младших офицеров и матросов. Возможно, официальные лица Телепатики даже не знают о данном приказе.

— Значит, это Флот говорит нам, что в доках небезопасно? — требовательно спросил Даст. — С чего бы флотские стали так делать?

— Не могу сказать вам, сама ещё не понимаю. Нам неизвестно даже, что имеется в виду под «небезопасно». Нарушение герметичности? Заражение? Кто знает, что ещё могло произойти? — шагнув вперед, Шира сначала воззрилась на пульт вокс-оператора, а затем на покрытый шрамами серый бок Бастиона.

— Передайте вот что, — сказала она женщине. — Мы не согласны на предложенную ими отсрочку стыковки. На основании полномочий арбитра-сеньорис Ширы Кальпурнии мы войдем в док, и узнаем, почему нам пытались это запретить. Если они вновь попытаются отказать, то будут иметь дело со мной. Используйте, пожалуйста, именно эти выражения.

Женщина-оператор, сидевшая «по струнке» из-за близости к начальству, вновь наклонилась к раструбу переговорного устройства.

— Ты за это ответишь! — прорычал Даст. — Тебе позволено вот так давить авторитетом только с моего разрешения. Ты всё ещё обвиняемая, а я — твой каратель!

Кальпурния хотела возразить, но её перебило новое сообщение. Чтобы всё могли четко слышать его, вокс-оператор увеличила громкость.

— Приветствуем, Арбитрес. Пожалуйста, сообщите вашему арбитру-сеньорис, что у нас тут, э-э, проблемы в доках. Возможно… — короткое шипение помех, несколько секунд отсутствия сигнала, а затем: — …возможна физическая угроза. Возможна угроза персоне арбитра-сеньорис. Возможно, э-э… враждебное противодействие.

В голосе парня сквозило отчаяние.

— Мы передаем со слов управляющего доками…

— Передайте ему наши благодарности за заботу о моей безопасности, — сказала Шира, — и проинформируйте, что арбитр-сеньорис займется указанным противодействием сразу же после завершения стыковки.

Женщина-оператор вновь склонилась над пультом, а Кальпурния, повернувшись, встретилась глазами с Дастом.

— Нечто происходит там, в доках — судя по всему, какое-то насилие. Не думаю, что тот парень лгал, а вы?

Рука Ширы снова зашарила в пустоте у пояса.

— Прошу вооружить меня, ведущий каратель.

Пистолета он ей не дал, но ничего страшного. Дубинка была веским символом, неизменной спутницей арбитратора, и Кальпурния очень обрадовалась, получив из маленького арсенала дромона это оружие модели «Агни» с тяжелой рукоятью.

Снаружи доносились лязгающие и царапающие звуки — привычный мотив стыковочных захватов, тянущих корабль внутрь. Шагая к выходному люку, Шира ощутила рывок, указывающий, что сила тяжести на дромоне уравнялась со станционной.

— Это дурное предзнаменование, — в голос объявил Даст. — Дурное. Если эти ведьмины насесты под таким, якобы, плотным контролем, как же могло случиться подобное открытое восстание? И где наши собственные агенты? Я думаю, это место запятнано порчей.

Кальпурния не ответила карателю. Вступая в должность на Гидрафуре, Шира получила информацию о Бастионе Псайкана, и, хотя могла с идеальной точностью вспомнить тот доклад, сейчас, наверное, было не время делиться с Дастом историей станции.

А история включала в себя чудовищный выброс плазмы, опустошивший комплекс, когда тот ещё был цитаделью Флота, а также чрезвычайные происшествия и несчастные случаи, затруднявшие все попытки перестроить и вновь освоить его. Также существовали легенды и истории о призраках, зародившиеся вокруг безжизненной громадины; они обрели второе дыхание, когда развалины были переданы во владение Адептус Астра Телепатика, которые запечатали, отремонтировали и возродили Башню.

Поэтому Оровен ушел в часовню помолиться за них не из простого благочестия.

— На всё воля Его, — только и сказала Шира. Трое других Арбитрес эхом отозвались ей, и тут все услышали стрельбу.

Бельнов находился в первых рядах толпы, добравшейся до лестничных колодцев. Несколько ниже располагались металлические мостики, пересекавшиеся прямо под крышей ангарного отсека, а сразу над головой начинался пролет, ведущий в стыковочную башню. На вершине её ждал дромон, а значит, благословенное спасение.

В руке Бельнов держал дробомет ближнего действия. Это было мощное оружие, чудовищное при стрельбе на два метра, и бесполезное — на десяти. Лицо мужчины стало скользким от пота и крови: в какой-то момент, когда толпа ворвалась в шлюзы ангара, его зацепило флотской флешеттой. Дышал он глубоко, размеренно и тихо.

Сзади звучали нестройные подбадривающие крики, но Бельнов ничем не показывал, что слышит их. Он полностью сосредоточился на движениях, замеченных впереди, на мелькающих там зеленых мундирах, которые казались черными в оранжевом свете аварийных люменов.

Уровнем выше старшина второго класса Роос, из приписанных к докам унтер-офицеров, вглядывался в длинный пролет. За его спиной находились крутые ступеньки, ведущие наверх, — первый этап на пути в стыковочную башенку, — а также караульная ниша, в которой укрылись двое его бойцов, и короткий проход к грузовому лифту. Старшине не хотелось смотреть на несчастного Остелькура, безголовый труп которого лежал возле шахты трапа № 4; парня убили из какого-то жуткого самодельного гранатомета.

Роос пытался сосредоточиться, но, чем усерднее он пытался вытащить из закоулков мозга полученные в академии знания о тактике боев на борту, тем дальше они ускользали. Удобнее сжав длинноствольный пистолет-пулевик, флотский прислушался к тихому скулению загрузочного механизма. Как только кто-нибудь высунет голову из шахты трапа, этот моторчик так быстро раскрутит револьверные барабаны, что старшина меньше чем за секунду сможет проделать в неприятеле восемь дырок. Попытавшись найти успокоение в этой мысли, Роос взмолился, чтобы дромон прекратил стыковку, и всё это закончилось. Что за безумец собрался высаживаться в такой момент?

Сверху донесся громкий лязг, а затем влажное шипение, с которым соединились последние стыковочные манжеты. Сменился ритм огоньков, мелькавших на грузовом лифте; его механизм переходил в состояние готовности.

Откуда-то послышался рев: «Состыковался! Путь открыт, парни!», — и трапы шумно затряслись под ногами взбирающихся по ним мятежников. Ну и прекрасно. Это избавило Рооса от пугающей неопределенности. Старшина, с внезапно прояснившимися глазами и окрепшими руками, без труда принял позицию для стрельбы и прицелился.

Даст, первым шагнувший в люк дромона, с лязгом затопал по маленькому стыковочному рукаву-«гармошке», держа дробовик наизготовку. По пятам за карателем, изо рта которого в охлажденном воздухе шел пар, следовали двое арбитраторов. Кальпурния, чуть ли не отброшенная ими с дороги, выругалась и дернулась было в туннель, но тут же различила ещё одну череду металлических звуков где-то в стороне. Шагнув обратно, она прислушалась; вновь металлические звуки. Они доносились с самой нижней из трех крохотных палуб, откуда-то издали. Ещё один рукав выдвигался из башенки, чтобы соединиться с грузовым люком.

Повернувшись, Шира хотела позвать Даста, но все трое уже исчезли, преодолев первый лестничный пролет. Скривившись, Кальпурния вновь обернулась к дромону.

— Вторжение! — закричала она, не зная, сколько Арбитрес ещё осталось на корабле. Насколько было известно Шире, она оказалась единственным арестантом на борту. Сколько бойцов ведущий каратель мог взять для охраны её одной?

Кальпурния побежала к винтовой лестнице, расположенной в начале широкого миделя дромона.

— Собраться у грузового люка! — вновь крикнула она. — Приготовиться к возможному вторжению! Оровен, где ты? Вооружись!

Первый бунтовщик, высунувшийся из шахты, швырнул в Рооса звеном цепи размером с кулак, пытаясь сбить ему прицел, но старшина просто позволил железке с лязгом отскочить от переборки и мгновением позже произвел идеально точный выстрел. Мятежник не успел нырнуть обратно, и участок палубы сзади трапа заблестел багрянцем. Труп, свалившийся вниз, вызвал шквал криков и проклятий. Настроив скоростной загрузчик, старшина переключил моторчик барабанов на выдачу двух пуль; тем временем из шахт выбрались ещё трое мужчин и бросились на него.

— Приказываю вам… — успел произнести Роос перед тем, как в пролете громыхнул выстрел из дробомета. Стражник Вейетт, шагнувший навстречу нападавшим с нейрострекалом на длинной рукояти, со стоном крутнулся на месте. Старшина успел пальнуть ещё раз перед тем, как бунтовщик вынудил его наклониться, взмахнув куском железного троса. Промедлив, флотский поплатился ободранным плечом и виском.

Покачнувшись, Роос оттолкнулся от переборки и сумел попасть сдвоенным выстрелом в бедро врагу. Раздробленная конечность подогнулась, и мятежник рухнул на пол. Его товарищ, оказавшийся позади, уже замахивался длинным разводным ключом. Удар пришелся по руке, в которой старшина держал пистолет, и она тут же онемела. Другим концом инструмента бунтовщик врезал Роосу в челюсть. Флотский внезапно для себя повалился на ступеньки, кто-то схватил его за горло и начал давить. Старшину пинали по ребрам и ногам, но ощущения были какие-то смутные. В какой-то момент сквозь грохот боя прорвался звук открытия грузового лифта, но все шумы сливались в один, и Роос уже почти ничего не слышал.

Загнав в дробомет очередной заряд, Бельнов мельком взглянул на драку у подножия лестницы. Кто-то душил молодого офицера на ступеньках, а вокруг них бушевала всеобщая свалка — мелькали кулаки, дубины и клинки, а откуда-то из толпы доносился сухой перестук флешеттомета.

Хрена с два он будет пробиваться через такое. Насколько понимал Бельнов, не было больше никакого товарищества. Теперь каждый сам за себя. Метнувшись влево, он пробежал по короткому переходу к грузовому лифту. Ему, как бригадиру, были известны коды от подъемника.

За время, потребовавшееся для открытия дверей лифта, к Бельнову присоединились ещё четверо — двое сразу вошли с ним внутрь, ещё двое успели до того, как створки закрылись. Снаружи кто-то крикнул: «Вернитесь потом за нами!», — и бригадир поднял руку, словно так и собирался поступить. А затем они впятером, втиснутые в небольшой куб, уже со скрежетом поднимались вверх и посматривали друг на друга по пути к брюху дромона.

— Работаем быстро и чисто, парни. Экипаж нам нужен живым, — сказал им Бельнов. Мятежники кивнули с мрачными лицами; они уже прошли точку невозврата. И лучше бы, мать его, тем, кто привел сюда это маленькое суденышко, исполнить то, что бунтовщики им прикажут.

Взбрыкнув, Роос выпучил глаза и сделал мощный, хриплый вдох. Никто больше не сдавливал ему горло. Через несколько секунд из глаз старшины ушла серая муть с красными точками, и он сумел сесть. Ещё чуть позже флотскому удалось выдавить:

— Чё?

Широкоплечий мужчина в черно-каштановом мундире не ответил. Он просто грузно перешагнул через Рооса и занес ногу для удара. До старшины дошло, что звук, едва услышанный им немного раньше, произошел от соударения приклада дробовика этого мощного типа с головой докера, который душил самого флотского. Здоровяк пнул мятежника в лицо, там что-то хрустнуло, и парень повалился на спину.

Затем громила, — арбитр, как с трудом сообразил Роос, — носивший черно-каштановые цвета карателя, выстрелил от бедра в докера с тесаком. Бунтовщик свалился в шахту трапа. Пока флотский хватал воздух, его спаситель развернулся на каблуках к дюжему мужику, у которого пытался вырвать нож стражник Скаи, и треснул мятежника ложем дробовика по голове. Простонав, тот зашатался, и каратель прикончил его вторым взмахом, а затем по инерции крутнулся на месте и вновь оказался лицом к помещению, перезарядив оружие и взяв его наизготовку. Его визор и стальная рука слабо мерцали в свете палубных люменов.

— Лежать! — рявкнул кто-то позади Рооса, тот инстинктивно прижался спиной к ступенькам, и через него перескочили ещё двое бойцов. Эти оказались арбитраторами, в чисто-черных мундирах — один с дробовиком, другой с маленьким круглым щитом и длинной силовой дубинкой, имеющей противовес на конце.

Едва они успели присоединиться к своему командиру, как раздался вопль: «Мы ещё можем их уложить!», — и схватка закипела вновь.

Чего бы Бельнов не ожидал увидеть на выходе из грузового лифта, он определенно не думал, что там окажется пустой коридор и одинокая невысокая женщина в черном панцире. Он готов был с боем прорываться через толпу корабельных охранников, чтобы добраться до мостика, но довольно быстро придумал новый план.

— Эй, девчонка, разворачивайся и веди нас в кабину пилотов. Мы не злодеи, просто хотим сохранить жизни и души, что нам дал Император, понимаешь? Так что ты…

На этом Бельнову пришлось прерваться, поскольку нанесенный снизу вверх удар силовой дубинкой с полным зарядом вышиб у него из рук дробомет. Оружие, вращаясь, подлетело до потолка, а бригадир взвыл и рухнул на колени, глядя на сожженные ладони. Осознание всей чудовищности происходящего ещё не успело проникнуть в разум мятежника, а дубинка уже вновь пришла в движение. Взмах понизу — и докер свалился, не в силах устоять на раздробленном колене. Ещё выпад — и кто-то издал мучительный звук, который и криком-то не был, поскольку парализованная разрядом грудь не пропускала воздух.

— Вторжение! — прокричала женщина и снова взмахнула дубинкой. — Вторжение через грузовой люк! Оровен! Все, кто есть! Скорей сюда, черт вас раздери!

Словно отвечая ей, за спиной у Бельнова раздался выстрел из дробовика. Он нашел цель, и бригадир рухнул ничком на раненые руки, придавленный свалившимся на него трупом. После удара ладонями о палубу мучительная боль всё-таки прорвалась в сознание, и бунтовщик наконец-то завопил. Выстрелы и вспышки силовых разрядов, мелькавшие над ним, достигли крещендо.

Схватка у основания лестницы, ведущей в стыковочную башенку, продолжалась недолго. Боевой дух мятежников улетучился после новых звуков стрельбы: внизу, под шахтами трапов, неудавшиеся бунтари бросали импровизированное оружие и скрывались в отсеках доков. Те, кто успел подняться к пролету, сначала были на взводе, но арбитраторы в итоге изменили положение дел.

— Бросайте оружие! — ревел ведущий каратель. — Бросайте оружие и сдавайтесь, сволочи!

— Вали его! — заорал кто-то из задних рядов толпы, а другой бунтовщик тем временем попытался прорваться к грузовому лифту, но был сбит с ног дубинкой.

— Он не со стан… — ещё один оглушительный выстрел из дробовика, — не могут нам приказывать, у них тут чинов нету…

— Я очень рада слышать, что кто-то здесь упомянул о чинах, — прозвучал новый голос, женский. Роос, неуклюже поднимавшийся на ноги, понял, что говорящая выходит из кабины лифта. Услышав шаги нескольких человек, старшина с трудом сфокусировал взгляд на женщине, которая присоединилась к карателю.

— О чинах, — продолжила она, — и знании своего места. Если все на борту этой станции настолько сознательны в вопросах подчинения и уважения к власти, то я должна возблагодарить Императора, ниспославшего мне столь ровную дорогу к цели. Мой чин, обратите внимание, мой чин — арбитр-сеньорис Адептус Арбитрес, арбитр-генерал Высшего участка Гидрафура. Этот чин избавляет меня от необходимости узнавать причину, по которой вы пытаетесь с боем прорваться на корабль Арбитрес, да ещё подстрекаете друг друга к нападению на имперского ведущего карателя.

Женщина подняла жужжащую дубинку прямо над головой, так, чтобы стоявшие в конце пролета увидели светящиеся индикаторы на рукояти и силовые разряды, пробегающие по оголовью.

— Меня не интересует ничего, кроме вашего повиновения. Бросьте оружие и сдайтесь правосудию. Не сомневайтесь — это приказ.

На мгновение наступила тишина. Затем лязгнул затвор дробовика: каратель зарядил его «палачом». Кто-то из бунтарей опустился на одно колено, за ним то же самое сделал другой. Посмотрев на них, Кальпурния кивнула, и ещё полудюжине мятежников этого хватило, чтобы последовать примеру товарищей. Мужчина в поношенном комбинезоне механиста попытался под шумок спрыгнуть в шахту трапа, но Даст спокойно его пристрелил.

Это всё и решило. Пять секунд спустя все мятежники уже лежали на полу лицом вниз, вытянув руки вперед.

— Они пытались пробиться… на ваш… уф, корабль, — выговорил один из флотских. Кальпурния увидела, что перед ней юноша, выглядящий довольно молодым для своего звания. Его слова вырывались из глотки с мучительным хрипом: судя по опухшей, покрытой синяками шее, во время схватки кто-то пытался задушить парня. — Хотели убежать… со станции… пытался остановить…

— И как, получилось? — резко спросил Даст, возвышавшийся над юношей. Флотский вздрогнул и, подняв взгляд на карателя, окончательно побелел лицом.

Отвернувшись, Шира оставила их разбираться друг с другом. Осматривая арестованных, Кальпурния начала обдумывать дальнейшие ходы, но тут её вокс-обруч издал легкий стук, — сигнал на стандартной частоте Арбитрес, — и к ней обратился мужской голос.

— Арбитры? Гарнизон Бастиона Псайкана вызывает состыкованный дромон, прием. Приближаемся к вашей позиции. Получили доклады о вооруженном мятеже. Ответьте. Ответьте и доложите обстановку.

— Обстановка вполне комфортная, спасибо, гарнизон Бастиона, — произнесла Шира. — Мы пристыковались и встретились с вашим приветственным комитетом. Буду рада услышать, желаете ли вы последовать их примеру и познакомиться с нами лично.

Последовала пауза, затем вновь прозвучал мужской голос.

— Арб… арбитр-сеньорис?

— Так вы знали, что мы появимся. Хорошо. Пожалуйста, кем бы вы ни были, поднимайтесь сюда, чтобы представиться и четко объяснить мне, что за станция тут у вас такая.

Из доков они уехали на скользовике, длинном коридорном краулере с электрическим приводом. Такие машины встречались Кальпурнии в крепостях и космических станциях по всей Галактике — всего лишь две навесные площадки, расположенные с боков вытянутого центрального поручня, остроносая кабина водителя спереди и монотонно гудящие колеса.

В транспорте почти никого не было: приехавшие на нем местные арбитраторы остались в стыковочной башенке и сейчас обрабатывали бунтарей, надевая им кандалы и смирительные плащи. Шира услышала от эдила Бруинанна, что в участке Бастиона недостаточно мест в камерах, поэтому арестантов собирались разместить в свободных тюремных отсеках дромона. Того самого, на который они пытались прорваться с боем. Судно, в конце концов, и было спланировано как летающий острог.

Схватившись за поручень, Кальпурния повернулась к местному командиру. На шлеме Джоэга Бруинанна сверкали зеленые лавровые ветви эдила-майоре; также он носил красно-золотой значок маршала-изолата на ланьярде. Этот человек руководил участком, созданным в совершенно необычайных обстоятельствах. Джоэг не поднимал глаз, но Шира заметила, что женщина-водитель пристально смотрит на неё в зеркало заднего вида. Ближе к задней части скользовика стояли Даст и Оровен, друг напротив друга. Сложно было рассмотреть что-то под шлемом, броней и головным платком священника, но он как будто нервничал.

Поездка продлилась недолго, хотя транспорт редко двигался быстрее бегущего человека. Судя по тому, что Кальпурния замечала через вставки прозрачного, как хрусталь, бронестекла над головой, они постепенно оставили позади внешние барбаканы и заехали под огромную, нависающую утесом стену донжона.

Мы внутри, подумала Шира. Мы внутри Ведьминого Курятника.

Она даже не заметила, как использует это прозвище, за которое всегда выговаривала другим. Кальпурния пыталась понять, почему сам факт прибытия сюда поразил её, словно жуткое предзнаменование.

В донжоне металлическое покрытие палубы сменилось скалобетонным, яркие потолочные панели исчезли, как и прозрачные вставки. Арбитры проехали через более темный и узкий туннель. Вентиляционные решетки в сводчатом потолке были усеяны трепещущими молельными лентами из бумаги, теплые нисходящие потоки воздуха несли диковинный запах, который Шира не могла определить. Наконец, извивы и изгибы туннеля стали почти непроходимыми для скользовика, и пассажиры двинулись дальше пешком. Скрипя сапогами по скалобетону, они шли странно тихими коридорами; водитель следовала за ними, бросив гудящий транспорт с включенным мотором.

Вход в помещения участка находился в сплетении пересекающихся туннелей и проходов. Во все стороны расходились арочные вестибюли; лестницы и рампы, идущие сверху и снизу, встречались на круглом полу из простого черного металла. Запрокинув голову, Кальпурния уставилась в лестничный колодец, который освещали яркие фонари под отражателями в форме орлов, поднимающиеся по спирали к вершине. Затем Шира взглянула на двери участка, низкую, умышленно тускло подсвеченную выемку в черном обелиске, врезанном в стену. Разумное решение. Переход от яркого, просторного зала к тесному сумраку врат оказывал на обвиняемого арестанта как раз то воздействие, какое требовалось.

— В этих помещениях когда-то располагался комиссариат линейного флота, — сказала арбитратор, бывшая их водителем. Она оказалась немного выше Кальпурнии, тонкой и гибкой, а на её пол не указывало ничего, кроме тона голоса. — Весь символизм обстановки продумывался ради них. Разумеется, нам это идеально подошло.

— Разговорчики! — огрызнулся Даст, а Шира моргнула, удивленная бесцеремонностью женщины. Затем арбитры умолкли, прислушиваясь к жужжанию караульного ауспика, встроенного в двери. Устройство считывало запах их кожи и сканировало радужные оболочки.

Ауспику потребовалось некоторое время, чтобы удовлетвориться результатами, но в конце концов жужжание прекратилось. Где-то позади устройства пробудился машинный дух и отпер замки. Ворота открылись с тем же лязгом и грохотом, что и любая тяжелая взрывозащитная дверь в Империуме, и знакомый звук придал уверенности Кальпурнии, вместе с остальными шагнувшей в проход.

Участок арбитров представлял собой блок донжона, построенный вокруг открытого лестничного колодца, такого же, как снаружи — высокой, узкой шахты, окольцованной рядами переходов и балкончиков. В суспензорной колонне у потолка висел орел из полированного мрамора, под которым находились судейская кафедра и старинная площадка для казней.

Внутри кипела работа, слышался топот сапог и голоса, пахло оружейной смазкой и пастой для полировки брони; на стенах были выгравированы привычные изречения. Выходя из дверей, арбитры прошли мимо постамента, на котором лежал древний инфокодекс длиной с руку Ширы, обернутый в сине-черный бархат и надежно укрытый бронестеклянным куполом. Передняя часть подставки была отполирована до зеркального блеска, и за прошедшие годы там образовалось небольшое углубление. Даст, Кальпурния и их провожатые, минуя постамент, поцеловали кончики пальцев и приложили их к камню.

Шира обратила внимание, что женщина-водитель идет впереди, и другие арбитры салютуют ей, уступая дорогу. Подниматься по спиральной рампе до самого верха не пришлось: сделав пару витков, они оказались на уровне, где, как решила Кальпурния, находился кабинет маршала, и остановились у двери, совершенно такой же, как все остальные. Перед тем, как войти, женщина стянула шлем и провела рукой по копне курчавых черных волос, оказавшихся под ним.

Длинное угловатое помещение не было ни аскетической комнаткой из казармы арбитраторов, ни забитой книгами библиотекой-кабинетом судьи, хотя Шире на мгновение представилось, что последнее верно. Инфоковчеги и планшеты с текстами валялись на каждой поверхности, начиная от неприбранной постели возле дальней стены, продолжая длинной конторкой и заканчивая круглым столиком прямо у двери. Мягкое кресло, стоявшее в ближнем углу под бело-синей осветительной панелью высокой мощности, несомненно, предназначалось для чтения. В нем лежали груды канцелярских папок и свитки расшифровок, испещренные тесемками и булавками, отмечающими важные места. Стойка для оружия и полка с юридическими книгами, расположенные слева от Кальпурнии, были небольшими, и Шире показалось, что она даже отсюда видит покрывающую их пыль.

На противоположной стене висел длинный гобелен-скрипторий, которым пользовались намного чаще. Толстая плетеная ткань провисала под тяжестью электронных схем, и на её сенсорной поверхности виднелось множество изображений и записей. Некоторые, очевидно, были загружены из инфоковчегов, которые висели, подключенные к витым кисточкам-разъемам по краям гобелена. Остальные, судя по почерку, занесли два или три разных человека при помощи сенсорного стила. Кальпурния заметила на экране пикт-картинки и инфоруны; при нажатии они проигрывали отрывки вокс-записей, полученных из подслушивающих сетей.

Она уже увидела достаточно, чтобы догадаться, в чем дело, и, когда хозяйка комнаты — со смуглой кожей и острыми глазами под шапкой черных курчавых волос — вновь повернулась к гостям, у её горла блеснул багрянец, и Шира поняла, что не ошиблась.

Все пятеро сели вокруг маленькой конфорки, на которой разогревался котелок с настоем рекафа, испускавшим острый аромат. Шира Кальпурния, ведущий каратель Хольон Даст, священник Оровен, эдил-майоре Джоэг Бруинанн и главный детектив-соглядатай Лазка Реде в мундире простого арбитратора и узком красном воротничке, указывающем на её истинный чин. Бруинанн, формальный руководитель участка, отвлекал на себя внимание извне, а Реде тем временем управляла шпионскими мушками, перехватами сообщений, сетями информаторов и гипнообученными внедренными агентами.

Такое положение довольно часто складывалось в любом участке, где требовалось значительное присутствие детективов, но Шира удивилась, встретив подобное на борту Бастиона.

— Странно не само положение, разумеется, — сказала она Лазке. — Я понимаю необходимость в наличии высокоуровневого детектива-оперативника на таком комплексном и изолированном объекте. — Бруинанн при этом слабо улыбнулся и кивнул, искренне соглашаясь с Кальпурнией. — Мне просто интересно, как вам удается поддерживать маскировку, учитывая особенности Башни.

— Вы удивлены, почему ведьмаки не видят нас насквозь, — перефразировала Реде. Она взгромоздилась на кресло и сидела, согнувшись и вытянув ногу вдоль пола. Под глазами у женщины виднелись круги, и с того момента, как все расселись, Лазка говорила исключительно с усталостью. — Что ж, ладно, если хотите начать с того, как здесь организовано соглядатайство…

— Нет! — отрезал Даст, заставив Бруинанна подпрыгнуть. — Давайте не забывать о задании, что привело нас сюда, и не отклоняться от него, в этом разговоре или любой иной ситуации. Был убит высокопоставленный чиновник Адептус, Мастер Бастиона Псайкана. Возможно, нам следует серьезнее задуматься об этом.

— Это преступление против Адептус Императора, Его закона и Его Империума, — согласилась Шира, пока Бруинанн и Реде поглядывали то на неё, то на Даста. — Мы не новички, каратель. Думаю, все мы знаем, в чем состоит наш долг. Мой вопрос был…

— Не к месту, — закончил за неё Даст. — Начнем с убийства.

— Извините, что спрашиваю, — вмешался эдил-майоре, — но я не настолько смышлен, как Лазка, так что помогите мне понять, что к чему. Я ожидал, что прибудет ударный отряд, который возьмет Башню под контроль для арбитра-сеньорис, а не только вы трое. Здесь какая-то схема, которую не в силах осознать мой скромный ум арбитратора?

— Вы получали коммюнике, — поинтересовался ведущий каратель, — о бездарно проведенных слушаниях на Селене Секундус?

При этих словах Даста у Ширы задрожали руки, но она напомнила себе, что не вправе протестовать. Каратель излагал факты.

— Вероятно, ещё не всем известно, что в результате этого Кальпурния отправлена под суд за свои упущения, — продолжал Даст. — Она временно отстранена от должности и помещена под мое наблюдение до вынесения вердикта арбитром-майоре.

— На внешних станциях Инкарцерия? — Джоэг по-прежнему обращался к Шире, и она испытала прилив теплой благодарности к эдилу-майоре, что немного удивило её саму. — Это объясняет, почему вы оказались так близко от нас. А мы-то удивлялись, как вам удалось явиться к ещё не остывшему трупу.

— От нас сразу же потребовали сидеть тихо и ничего не предпринимать, «потому что кое-кто уже в пути», — подхватила Реде, — и едва мы успели это переварить, как получили ваш запрос на стыковку. Джоэг прав, мы бы не прочь узнать, что происходит. Кальпурния здесь главная или нет?

— Я принимаю руководство расследованием убийства Мастера Отранто, — объявил Даст, возможно, чуть настойчивее, чем было необходимо. — Звание возвращено Кальпурнии на номинальной и временной основе, по милости начальника гидрафурского Инкарцерия. О её отстранении от службы практически неизвестно обычным жителям Гидрафура…

— И даже Арбитрес Гидрафура, — прокомментировала в пустоту детектив-соглядатай.

— …и это известие, в преддверии суда и вынесения приговора, не распространялось в широких кругах Арбитрес, — сухо продолжил ведущий каратель. — Таким образом, её появление придаст веса расследованию. По мнению верховного командования Гидрафура, присутствие арбитра-сеньорис заставит Адептус Астра Телепатика полностью отказаться от любых возможных поползновений в сторону сокрытия обстоятельств убийства и попыток провести самостоятельное дознание.

Последовали новые согласные кивки. Всем был знаком менталитет «осажденной крепости», развивающийся у очень многих Адептус.

— Но в глазах любого человека за пределами этого участка, — добавил Даст, — Кальпурния должна оставаться арбитром-сеньорис, а мы будем выполнять её волю и подчиняться её власти. На самом же деле границы её власти стану определять я, до тех пор, пока не сочту, что расследование завершено.

Шире скрутило живот новое чувство, и она поняла, что это страх. Кальпурния боялась поднять глаза, увидеть, как двое местных Арбитрес смотрят ей в лицо и вынужденно ответить на их взгляды. Опозоренный командир, низложенный до…

Прихлопнув эту мысль, пока та не сбежала, Шира заставила себя встретиться глазами с Реде и Бруинанном. Ей хотелось что-то доказать самой себе.

Ни Лазка, ни Джоэг не смотрели на неё. Они смотрели друг на друга. Несложно было представить, о чем думают Арбитрес: о том, что для них означает всё это. О том, не превратится ли дознание в изучение их собственных ошибок. О том, что, возможно, Кальпурния и Даст явились сюда в первую очередь для расследования убийства Мастера Отранто, но потом ничто не помешает им добавить к трофеям парочку скальпов Арбитрес.

«Пусть так, — подумала Шира. — Каждый из нас, кто обманул доверие Императора, должен ответить за это, и неважно, как его зовут — Реде, или Бруинанн, или Кальпурния».

Эта мысль не покидала её, когда все обратились к схемам и именам, мерцающим на гобелене, а Лазка начала рассказывать о смерти Мастера. Вслух Шира ничего не говорила, но мысль об ответственности бродила где-то рядом до конца того дня.

Глава четвёртая

Загадка убийства Отранто, Мастера-астропата Бастиона Псайкана, поджидала их в записях и ориентировках Реде. Кальпурния и Даст слушали детектива, метали в неё вопросы, словно дротики, тщательно перечитывали бумажные документы. Они смотрели на мерцающие экраны инфопланшетов, сосредоточенно изучали выгрузки из коллекции пиктоворов и слухоскопов Лазки. Пришлые Арбитрес исследовали её заметки и схемы, взвешивали проделанную ею работу, но, как бы сурово они ни испытывали логику соглядатая, всё равно лишь бродили по кругу с тайной в центре — так же, как и сама Реде.

Итак, Мастер Отранто прогуливался по бульварам Главного проспекта Бастиона Псайкана, широкой улицы за пределами галерей астропатов, на которую имел доступ практически любой обитатель станции. Он обсуждал что-то со своим майордомом и доверенным лицом, травником и успокоителем Тикером Ренцем, а также несколькими его коллегами. Закончив разговор, Отранто зашагал дальше по бульвару, очевидно, для встречи с новой успокоительницей, женщиной по имени Торма Иланте; она прибыла в Бастион станционным днем ранее, завершив службу в Лиге Черных Кораблей.

На этом след обрывался. В точности было известно только то, что впоследствии Мастер оказался в галереях астропатов: признаком его появления стал ментальный крик, который засекли прозревающие комплексы надзорного зала. Это был сигнал тревоги, полный гнева или страха. Отчеты, собранные Лазкой, представляли собой малоосмысленную мешанину описаний, и Шира подозревала, что полностью разобраться в ней может только псайкер. Затем след Отранто стал отчетливее, поскольку он все быстрее и быстрее несся через галереи, активируя системы сигнализации и защиты, пока не разогнался до скорости, непозволительной для старческого тела астропата, словно сам ад преследовал его. Наконец, Мастер захлопнул за собой огромную псайк-экранированную дверь в собственные покои.

На этом, как предполагали в Бастионе Псайкана, и закончилась жизнь старика.

Вот так выглядела тайна, сверху донизу и от начала до конца. Сдавшись, ведущий каратель поднялся и вышел из кабинета Реде, топая ногами. Кальпурния осталась изучать записи и пикты, но даже её обескураживала неопределенность данных. Она рассчитывала на какое-нибудь озарение, на факт, который был упущен детективом из-за слишком глубокого погружения в здешнюю рутину, но не сумела отыскать никаких недоработок. Совершенная бессмыслица.

— Мы в башне, где полно псайкеров! — в конце концов сорвалась она на Лазку, которая возилась с инфогобеленом; котелок рекафа к тому времени опустел. — Я по горло сыта чтением докладов об отголосках и отпечатках. Как будто половина станции знала, что начались проблемы, но никто не обратил внимания на само преступление!

— «Знаменитый Незримый Предатель», — ответила Реде, — как мы называли это на моем последнем месте службы. Все видят пожар и бегущих людей, дюжина свидетелей клянутся, что узрели кого-то, удирающего с места преступления. Но заметил ли хоть кто-нибудь, как этот человек устанавливал бомбу, осквернял храм, нападал на служителя? Разумеется, нет.

— Здесь есть люди, — сказала Шира, — которые, по милости Императора, способны видеть сквозь камень и сталь, через просторы космоса, на расстояниях, которые нам сложно даже осознать. И ни один из них не обратил внимания, откуда шли эти проклятые импульсы? Никто не следил за тем, что происходило вокруг?

— Мэм, вы всё поймете, когда пройдетесь по галереям. Дело в том, как построен комплекс. Стены старинной крепости были экранированы псайк-изоляцией, встроенной в обереги и заземления, которые идут через весь Бастион. Они специально предназначены для сдерживания пси-эманаций. Уносят их вовне, распыляют и растворяют так, чтобы устранить угрозу. Я так понимаю, что это нечто вроде охлаждающих ребер на нагретой машине, или обычных заземлений, которые отводят электричество. Если позволить волнам энергии выходить из голов астропатов, плескаться туда-сюда по Башне, они становятся… избыточно мощными, неустойчивыми. И псайкеры теряют контроль. У меня есть отчеты из мест, подобных этому, где был потерян контроль. Астропаты могут разбалансировать друг друга, заставить детонировать, подобно снарядам в огне, или же открыться перед, ну, перед…

— … созданиями, о которых так просто не говорят, — закончила Кальпурния. — Я понимаю. Значит, Отранто вбежал в галереи, где имеется защита от, как его, переполнения психическими энергиями, и это привело к размытию следа. Насколько точно нам известно, каким путем он двигался?

— Мы знаем, что он вошел в галереи, и его маршрут после этого, — Реде водила пальцами по гобелену. — В надзорном зале определили, где пробегал Отранто. Путь отмечен на схеме Бастиона, вот в этом планшете…

— Спасибо, я разобралась. След заканчивается у двери в его покои, прозревающие устройства дальше не действуют?

— Верно, — отозвалась детектив. — Мастер был единственным псайкером в Башне, обладавшим привилегией жить без наблюдения.

— И его покои психически бронированы, защищены от прозревания.

— Да, — фыркнула Лазка, возвращаясь к столу и поднимая котелок из-под рекафа. — С психической точки зрения, покои Мастера — настоящая крепость, её пси-оборона даже прочнее физической. Даже если бы вся остальная башня превратилась в варпом проклятое гнездо… ну, мы с вами знаем, чего именно, это помещение осталось бы для него последним убежищем. Что бы ни произошло, Мастер мог отступить в свои покои, выкрикнуть послание и затем выжить до прибытия помощи.

Встряхнув котелок, Реде хмыкнула и поставила его на место.

— И, прежде чем вы спросите — размывающий эффект оберегов в галереях становится в сто раз мощнее около того места. Видимо, в сочетании с шоком, вызванным смертью Отранто, это сделало комнату почти не поддающейся считыванию. Двое старших астропатов попробовали, и обоих пришлось вытаскивать оттуда. Посмертный шок настолько силен, что любые мелкие следы, возможно, оставленные в покоях, просто заглушаются, — соглядатай вздрогнула. — Да и само убийство здорово напугало многих астропатов.

— И не только их, — мрачно заметила Кальпурния, отодвигаясь от стола. — Мне ведь пришлось пробиваться сюда через толпу взбунтовавшихся идиотов, которые хотели угнать мой корабль и бежать со станции.

Лазка не ответила, только нахмурилась и уставилась в пол.

— Наш убийца умен, — продолжила Шира, вставая со стула. — Он атаковал Отранто где-то на краю галерей, и напугал Мастера до такой степени, что паника астропата скрыла от нас следы преступника. Он прогнал свою жертву через галереи, — хотя мне, черт подери, до сих пор непонятно, почему никто не увидел этого обычным зрением, — и заставил прибежать в единственное место, где обстоятельства убийства гарантированно оказались бы почти непроницаемыми для психического зондирования. Так кто же это, псайкер? Или тот, кто хорошо знает псайкеров?

— На этой станции, — ответила Реде, — под описание попадает буквально каждый.

— Хорошо, я — то есть, мы с ведущим карателем — не можем использовать их чувства, но у нас есть собственные. Мне нужно осмотреть галереи и покои Отранто.

— Так я и думала. Спецотряд в состоянии готовности, только прикажите.

— Я уже приказала, — огрызнулась Кальпурния, чувствуя, что становится такой же вспыльчивой, как Даст. — Испробованный способ не сработал, но где-то здесь должен найтись тот, что подействует. Идемте.

В полумраке Арбитрес тихо шагали через галереи астропатов. Впереди ступал проктор из гарнизона Башни, держа в руках шест, с которого на тяжелой серебряной цепи свисал знак полномочий участка. Следом шел Бруинанн, чуть слева и позади от него — Реде, вновь надевшая маску скромного рядового арбитратора, затем Кальпурния, за ней Даст и Оровен. Арьергард составляли ещё двое арбитраторов.

Священник нес в сложенных чашечкой ладонях маленький реликварий — клуазоновый цилиндрик, содержавший обрывки указного свитка, на котором собственноручно писал великий провост-маршал Лункати. Каратель настоял, чтобы Оровен взял вещицу с собой из часовни участка, и старался не отходить от неё дальше полудюжины шагов. Даже при этом Даст явно нервничал и трясущимися руками утирал пот со лба, хотя воздух был холодным.

Первой неожиданностью для них стали «заглушки» на сапогах. Никакого привычного стука каблуков Арбитрес, традиционного предупреждения гражданам: «Расступитесь перед законом!». Натянутые, как струны, разумы астропатов нуждались в покое, поэтому арбитрам пришлось закрепить на обуви смягчающие подушечки, и гордый грохот шагов превратился в зловещий тихий шелест по настилам.

Галереи астропатов отличались от аскетических помещений в крепостях Флота или Арбитрес, как и от впечатляющих церемониальных залов Министорума. Как говорила Реде, старинные коридоры были экранированы псайк-изоляцией, скрытой впоследствии под слоем скалобетона. Округлые линии потолка и стен плавно переходили одна в другую, без единой абсолютно плоской поверхности, украшенных колонн или сводов, которые, возможно, ожидала увидеть Шира. Сначала Кальпурнии показалось, что она шагает внутри какой-то гигантской гладкоствольной пушки, но затем, приглядевшись сквозь сумрак, арбитр поняла, что стены совершенно не гладкие.

Повсюду на скалобетоне виднелись резные узоры, пучки, бороздки и завитки линий, напоминающие рисунки на коже, очертания облаков или же отпечатки пальцев. Шире вдруг захотелось снять латную перчатку и провести рукой по стене, чтобы попробовать гравировку на ощупь. Моргнув, она скрипнула зубами и заставила себя следовать нормам приличия.

На каждом углу и пересечении коридоров висели длинные полоски ткани, которые на первый взгляд казались рваными и потрепанными. Арбитры прошли мимо полудюжины таких лент, прежде чем Кальпурния сообразила, почему они выглядят настолько затрапезными. Эти вымпелы предназначались не для глаз, а для рук, и знаки вдоль кромок были вышиты четко и плотно, чтобы их легко было разобрать ищущими пальцами. Ленты не порвались и не истрепались, их специально поддерживали в таком состоянии.

Шира подметила и ещё кое-что. На одной из стен выделялся фрагмент скалобетона, как будто оставшийся после недавнего ремонта. Заплатка казалась бесцветной и грубой, а по её краям виднелись какие-то пятна и брызги.

Кальпурния без лишних вопросов поняла, в чем дело. Она видела такие рисунки разлета крови на стенах здания суда. Эти следы были застарелыми, давно высохшими, но они напомнили Шире, где она находится и какое дело привело её сюда. Расправив плечи, арбитр продолжила шагать в ногу с остальными.

Довольно скоро им встретился первый астропат, увиденный Кальпурнией в крепости, где было полно этих созданий — пятно зеленых одеяний в клубке теней, посреди сплетения переходов и рамповых колодцев. Даже при мимолетном взгляде было понятно, что он не в порядке, но Арбитрес впереди Ширы не остановились и не сбавили шаг. Она постаралась не отставать, поскольку четко помнила, что не знает, как нужно вести себя в Башне.

Быстро проходя мимо, Кальпурния уловила очертания щуплого человечка, который опирался о контрфорс тонкой рукой. Он апатично свесил безволосую круглую голову, и лицо его оставалось невидимым. Под скальпом четко выступали сосуды, обвивающиеся вокруг черепных разъемов и внутрикожной проводки. Служитель в простой тунике кремового цвета нагибался к астропату с куском ткани в руках. На нем виднелись красные капли, хотя Шира не видела, откуда у псайкера идет кровь.

Другой служитель, выше ростом, в длинных одеждах и защитной маске, нависал над астропатом, словно воплощение Правосудия из моралите. В руке он держал пистолет с серебряной инкрустацией, ствол которого был замысловато обвязан багровой лентой с подвешенным к ней маленьким обережным амулетом. «Витифер», — вспомнила Кальпурния из ориентировки.

— Ведьмак умирает, — прогромыхал Даст.

Следуя дальше, они оказались на короткой лесенке, ведущей вверх и назад, и снова прошли возле маленькой сцены, только на пол-этажа выше. Когда процессия заворачивала в следующий коридор, снизу, где астропат до сих пор держался за стену, послышался голос — более глубокий, чем у карателя, но сиплый.

— Кренится! — вот и всё, что он произнес, но тон был как у бритвенно-острого прощального оскорбления. Шира понятия не имела, о чем речь, и арбитры уже скрылись в проходе. Если человек что-то и добавил, то Кальпурния его не услышала. Больше они никогда не встречались.

Ближе к покоям Мастера в мягком напольном покрытии начали один за другим попадаться ряды отверстий.

Сначала Шира их не заметила, поскольку наблюдала за колонной астропатов, которых вели мимо арбитров двое служителей. Замыкал шествие ещё один витифер с пистолетом, обернутым красной лентой. Это были нижестоящие псайкеры, более слабые, чем тот, которого Арбитрес видели ранее; у него имелась персональная свита. Теперь им встретились хористы, неполноценные астропаты. Их зеленые рясы скорее напоминали туники, а операции на черепе им делали быстро и грубо. Головы хористов были окружены коконами сдерживающей проводки, которые напоминали бронзовые птичьи клетки, а опорные штифты закреплялись прямо в черепах псайкеров. Они шаркали мимо, положив ладони на плечи впереди идущим, и головной астропат держал конец веревки, что свисала из рук шагавшего в авангарде служителя.

Столь диковинное зрелище подействовало на Кальпурнию почти гипнотически, причем тусклое освещение усиливало эффект. Шира была уверена, что слышит какие-то странные шепчущие отголоски: урезанные, они звучали контрапунктом к тихим шагам хористов. Но в таком коридоре не могло рождаться эхо.

Поэтому, когда арбитр-сеньорис увидела, что все псайкеры спотыкаются в одном и том же месте, цепляясь босыми ногами за череду дыр в циновках, это показалось ей всего лишь очередным фантастическим, бредовым штрихом.

Затем астропаты пересекли вторую линию отверстий, под арочным проходом, в котором висели три длинных вымпела — слепцам пришлось отводить их в сторону, будто портьеру. Но лишь когда они добрались до третьего ряда, на пороге небольшого фойе, расположенного снаружи покоев Мастера и ниже уровня коридора, Кальпурния спросила о выемках.

— Ведьмоотводы, — ответил ей Бруинанн, показывая вверх. Из потолка торчала череда искусно сработанных наконечников, расположенных прямо над пробитыми, рваными участками покрытия. Шира поморщилась, представив, с какой силой обрушиваются барьеры, и под сколькими из них она прошла по дороге сюда, сама не зная того.

— Часть защиты на случай, если кто-то из них потеряет контроль. Отводы не позволят им вырваться отсюда и навредить множеству людей, нарушив баланс сил в других псайкерах. Кроме того, прутья удержат астропатов, если они подвергнутся… порче, — Джоэг явно нервничал. — Ведьмоотводы опустятся со всех сторон и остановят их.

— Это взрывозащитные двери? — уточнила Кальпурния.

— Нет, мэм. Ну, не от обычных взрывов. Экранирующие двери, как я уже сказал, обереги и средства защиты, которые обращают пси-колдовство против него самого. Те же самые, что установлены в стенах под этим с’бетоном. Сработаны магосом Ханнери и её жрецами.

— Пошли дальше, — вмешался Даст, когда Шира хотела что-то сказать. Закрыв рот, она последовала за Бруинанном в покои Мастера.

Этот разговор, даже грубость карателя, немного «приземлил» Кальпурнию, разрушил часть наваждения галерей. Когда процессия зашла в вестибюль, Шира вновь смотрела на мир глазами арбитра.

Внешнее фойе покоев Мастера представляло собой вытянутый овал, на обоих концах и дугах которого располагалось по одному арочному проходу с черными металлическими пиками ведьмоотводов; они выступали из притолок, словно зубы из десен. Только один из выходов мог похвастаться настоящими дверями, хотя и они вряд ли заслуживали такого названия. Арку на дальней стороне перекрывала отъезжающая ширма: гидрафурский шелк, натянутый на раму и залакированный до состояния хрупкой твердости. Каркас был сломан, в жесткой ткани остались зияющие дыры там, где объятый ужасом Отранто проломился через преграду.

— Как устроена дверь? — спросила Кальпурния, пока арбитры шагали через фойе.

— Всё на виду, мэм, — отозвался Бруинанн. — Лакированный шелк на деревянной раме. В Башне вам ещё попадутся такие же. Если вы спрашиваете, не отводы ли это, то нет. Просто декоративная ширма. Мэм? — добавил Джоэг, заметив её краткую улыбку.

— Это было важно — я поймала себя на том, что изучаю рисованные узоры на дверях. Как много времени требуется, чтобы привыкнуть к жизни среди людей, основным чувством которых вы не обладаете?

— К этому месту тяжело приспособиться, мэм, во всех смыслах, — на этом эдил-майоре закрыл тему и двинулся дальше, оставив Ширу удивляться усталости, прозвучавшей в его голосе.

Когда все заходили внутрь, она задержалась у сломанной ширмы и провела рукой по ткани и каркасу. Лак оказался грубым, при нанесении его на шелке умышленно оставили неровности от взмахов кисти. Участки двери, обладавшие, видимо, самой приятной текстурой, были потемневшими и отполированными из-за частых прикосновений. Затем Кальпурния пробежалась пальцами вдоль деревянной рамы: да, каркас был легким, но не таким хрупким, как ткань. Потребовалось бы прилично разогнаться, чтобы пробить ширму насквозь.

Когда арбитр шагнула через неровную дыру в следующую комнату, первой её мыслью стало: «Это же виноградник», и всё время, проведенное в Бастионе, Шира именно так и думала о том помещении — как о «винограднике Мастера Отранто».

Комнату заполоняли канаты и шнуры. Они аккуратными рядами свисали с потолков, образуя проходы вроде тех, что оставались между фруктовыми лозами, которые Кальпурния помнила по Иаксу. Все бечевки прикреплялись к полу цепями и кольцами, но без полного натяжения. Четыре лампы, установленные в углах, были накрыты шелком такого же золотисто-коричневого цвета, что и дверная ширма, и освещение напоминало солнечный день на Гидрафуре. Висевшие здесь и там абажуры отбрасывали на пол безумные переплетения теней от веревок. Темные полоски под всевозможными углами ложились к сапогам Ширы и пересекали её ноги.

Одни шнуры и канаты были свиты из грубой пеньки, другие — из тонко распушенного шелка или перевитых ленточек бархата. Некоторые оказывались тоньше мизинца Кальпурнии или толще её руки. Попадались веревки с вплетенными в них клочками бумаги, на которых имелись высказывания и молитвы, бывшие, по мнению Ширы, частью какого-то кредо астропатов. С прочих свисали тонкие металлические цепочки, колокольчики или брелки-кристаллики. В комнате ощущалась элегантность, от которой женщина улыбнулась вновь, неожиданно для самой себя.

Улыбка Кальпурнии погасла, когда Даст схватил её рукой за плечо и развернул к себе.

— Ты нарушила строй, — произнес он. Ведущий каратель оставался в шлеме, и Шира не могла разглядеть его глаз, но видела уродливый, злобный изгиб рта. — Мы шли в формальной процессии. Ты нарушила строй и пренебрегла моими инструкциями. Не забывай, что я здесь командую.

— Мне совершенно понятны особенности моего временного звания, ведущий каратель, — ответила ему Кальпурния. — Фактически, я и руководствовалась ими. Я исхожу из предположения, что мы оказываемся под наблюдением, когда покидаем убежища, подобные территории участка, или, например, этому, — Шира обвела комнату рукой. — Поскольку мой номинальный чин предоставляет нам полномочия для ведения расследования, важно, чтобы никто не усомнился в том, что я остаюсь полноправным арбитром-сеньорис и командую здесь. Я действую так, чтобы соответствовать образу.

Очко в мою пользу, решила Кальпурния при виде того, как изменилось выражение лица Даста, и тут же дернула за цепь с тугим ошейником, на которой держала свои мысли. Шира заставила себя вспомнить, что ведущий каратель прав. Её долг заключался в том, чтобы вести себя соответственно нынешнему положению.

«И кто я без моего долга?», — подумала Кальпурния. Этой мысли пришлось побороться с крохотным проблеском удовлетворения тем, что Даст внял доводам и отступил, но она выиграла за явным преимуществом.

— И правда, кто же я? — пробормотав это вслух, Шира зашагала через «виноградник» к Реде и Оровену, которые стояли над спутанными канатами в дальнем углу комнаты.

— Мы думаем, что он успешно пробрался через большинство веревок, — сказала детектив, когда Кальпурния присоединилась к ним. — Это была одна из любимых комнат Мастера, он очень хорошо её знал. Даже не пользуясь особыми чувствами, наизусть помнил, где что находится. Но здесь, в конце, Отранто запутался в этих двух канатах и не мог выбраться.

Шира присела над выдернутыми веревками. Одну из них потянули с такой силой, что фиксирующие кольца подались и сломались, а сам канат лежал рядом, будто скрученная простыня, сброшенная с постели. За другим, более толстым и тяжелым, тянулись полоски писчей бумаги. Второй канат оторвался только у потолка, но Отранто, похоже, запутался именно в нем. Маленькая цепочка, которой веревка крепилась к верхнему кольцу, вытянулась в сторону дверей, бумажки, по большей части, были выдернуты из плетения — от них остались крохотные корешки, вроде остатков оторванных крылышек насекомых. Оглядевшись в поисках самих полосок, Кальпурния ничего не заметила.

— Ближайшие сподвижники Мастера уже побывали здесь до нашего появления, — сообщил подошедший Бруинанн. — Похоже, за то время они успели, например, подобрать молельные бумаги с этого каната. Вот, видите, где были полоски. Судя по всему, Отранто запутался в веревке, пробираясь по комнате, и они оторвались, когда жертва пыталась освободиться.

— Молельные бумаги? Так вот для чего эти полоски? — известие заинтересовало Оровена. — Возможно ли, что их уничтожили из каких-то определенных побуждений?

— Их заполнял предыдущий Мастер, — ответила Лазка. — Третий с конца, точнее говоря. Это некая форма медитации для астропатов, которые ещё в силах ею заниматься. Они используют густые чернила, при работе с которыми псайкерам легче воспринимать написанные слова и отслеживать их мысленным взором. Очень медленный процесс, очень точный и сложный, учитывая, что у них нет глаз. Он помогает астропатам сосредоточиться и успокоиться, когда это необходимо.

— Кто выбирает для них молитвы? — спросил Оровен, но детектив пожала плечами. Осторожно наклонившись над одной из уцелевших полосок, Кальпурния прочла написанное вслух. Почерк был напряженным и излишне аккуратным, как у детей, а чернила обладали странным, слоистым блеском.

Это Море порождает Безумие и Пробуждение наших Теней

Неумирающий Маяк и Защитник, с которым мы Связаны,

Твой Свет ослабляет Тяготы наших Оков

Твоя Песня радует нас в Трудах посреди Кричащей Тьмы.

— Такой катехизис мне незнаком, — заметил священник.

Реде снова пожала плечами.

— Поговорите с кем-нибудь из служителей, — ответила она. — Уверена, они найдут для вас источник, если вам это кажется важным.

Тон женщины раздражал Ширу: казалось, что соглядатай с удивительной отстраненностью относится к расследованию, в результате которого может оказаться соседкой Кальпурнии по Инкарцерию, если гидрафурское командование сочтет Лазку виновной в упущениях.

— Мы здесь слишком задержались, — объявил Даст. — Идем дальше.

Покои Мастера, расположенные за «виноградником», представляли собой скопление невысоких округлых келий, соединенных простыми арочными проходами, в притолоках которых не торчали зубы ведьмоотводов. Первым на это обратил внимание Оровен.

— Индивидуальные помещения не разделены, — пояснила Реде. — Вот она, последняя линия обороны.

С этим Лазка кивнула головой, указывая за спины троим пришлым Арбитрес. Повернувшись, они оценили дверь, через которую только что попали внутрь. Присмотревшись внимательнее и вспомнив рассказ детектива об этом укреплении, Кальпурния решила, что «дверь», мягко говоря, неточное название для него.

Наружную защиту обеспечивали ведьмоотводы, подобные тем, что уже встречались арбитрам; с шипов свисали молельные полоски и церемониальные амулеты. Внутри располагалась ауспиковая арка, стены которой покрывали резные морды горгулий, скрывавших в себе датчики-нюхачи и сканеры радужки. В уродливых пастях и когтистых лапах они сжимали стволы флешеттометов и распылителей кислоты. Арочный проход был настолько коротким, что Шира могла пересечь его одним широким шагом, но в стенах хватало смертоносного оружия, чтобы свалить любого врага на месте. Кальпурния заметила, что крепления установок покрыты щербинами и пятнами: Отранто включил защиту мысленным криком, направив её против неизвестного преследователя. Не то, чтобы это сильно помогло астропату.

Сама дверь представляла собой огромный бронированный затвор, бесшумно ходивший по смазанным направляющим и шарнирам. Это была овальная пластина адамантия, толщиной больше охвата ладони, с поверхностью, отделанной резными благословлениями и оберегами, кристаллическими псайк-заземлениями, серебряным орлом со священными писаниями, магнитными замками и скользящими засовами.

— Надежнее, чем ведьмоотводы снаружи, — сказал им Бруинанн. — Надежнее, чем большинство защитных включений в других стенах, как мне объясняли. Дверь закрывается и механически, — вот этими засовами, — и магнетически. Механикумы встроили в запорный механизм устройство, дух которого способен призывать стазис-поле. В этом случае запоры не сдвинутся с места, пока систему не успокоят правильными кодами. Все движущиеся части покрыты такими же оберегами от ведьм, как сама дверь и отводы. Схема разработана так, что, когда запоры сдвигаются и закрывают проход, их обереги соединяются с оберегами двери и усиливают прочность защиты.

— В подобную вещь можно поверить, — заметил Оровен и поймал на себе взгляд Джоэга. — Я не пытался сострить, эдил. Таинства Машины являются нам по Его милости, точно так же, как и мои собственные святые обеты. Духи устройств повинуются Его власти так же, как и человеческие. Император хранит. Разве вы никогда не обсуждали эту тему с, как её, Ханнери? Нет?

— Магос — не самое общительное создание, — вмешалась Реде. — Она помогла открыть дверь, когда мы пришли искать Отранто, и общалась с ауспиками в арке. Так удалось подтвердить, что Мастер использовал код активации, и устройства учуяли врага. Всё это магос проделывала удаленно, с помощью марионеток, говорила через сервиторов или младших жрецов, передающих её голос.

Голос самой Лазки звучал напряженно. Мистерии Механикус порой казались отталкивающими людям, не входящим в техножречество.

Даст тем временем изучал вход с повадками человека, привыкшего работать с защитными дверями. Проведя пальцами по линиям оберегов, ведущий каратель рассмотрел запирающий механизм. Подошедшая Кальпурния присоединилась к нему; она всмотрелась в миниатюрные узоры оберегов и мощное устройство, способное за несколько мгновений плотно задвинуть громадную адамантиевую плиту.

— Закрываю, — отрывисто произнес Даст. — Выйди из прохода и засеки время.

— Затвор закрывается! — крикнула Шира, отступая в прихожую. В предупреждении не было нужды: проктор, возглавлявший процессию, расставил остальных арбитраторов в оцеплении посреди «виноградника». Они остались на постах, когда дверь скользнула по направляющим, захлопнулась и заблокировала арочный проход. Кальпурния приготовилась к оглушительному лязгу, но встречу металла с металлом ознаменовало лишь вкрадчивое шипение. Все части затвора соединились плавным движением, что было возможно лишь благодаря скрупулезному мастерству Механикус. Легкое дуновение воздуха, вытолкнутого дверью из косяка, коснулось лиц арбитров, и они оказались запертыми на месте убийства.

Для полного закрытия двери потребовалось менее четырех секунд.

— Кто бы ни гнался за Мастером, он, должно быть, дышал Отранто в спину, когда тот вбежал в свои покои, — сказал Оровен. Даст, снова подошедший к затвору, изучал, как тот сидит в пазах. Насколько видела Шира, дверь вошла в стену очень гладко, возможно, вообще без швов.

— Споткнувшись и запутавшись в канатах, астропат должен был потерять время. Убийца мог нагнать его, — предположила Кальпурния, но нахмурилась, говоря это. Реде кивнула.

— Значит, мэм, вам это тоже кажется странным. Ведьмоотводы опускаются примерно вдвое быстрее, чем закрывается дверь, поэтому, кем бы ни был преследователь Мастера Отранто, он вбежал в этот проход сразу же за жертвой.

— Так быстро, что и оружие в арке не успело сработать, — вставил каратель, отойдя от двери. — Ублюдок гнался за ним по пятам, был настолько близко, что всадил нож в Мастера, как только тот повернулся. Но что же, черт подери, произошло, когда Отранто запутался в канатах снаружи и упал?

— Тут у нас идеи закончились, — ответила Лазка. — Итак, наш убийца преследует Мастера через половину крепости. Астропат охвачен смертельным ужасом, пульсации которого расходятся по всему Бастиону, невзирая на активное сдерживание. Враг так близок к Отранто, что преодолевает рухнувшие отводы и захлопнувшуюся дверь без единой царапины. Да, вериспексы у нас неопытные, но в тех местах, где преследователь мог бы пораниться, мы не нашли никаких биоследов. С другой стороны, Мастер запутывается в канате, падает и пытается встать, но убийца не наносит удар. Он ждет, пока Отранто освободится и снова ринется бежать, затем бросается за ним во внутренние покои, и, как только закрывается дверь, делает свое дело.

— И потом, — подхватил Бруинанн, — исчезает. Мы открываем комнату и находим только труп астропата. Дверь не отпиралась перед ассасином, отводы не поднимались. Его не учуял ни один ауспик и не заметил не один свидетель. Его не удалось вычислить на псионических сеансах или отследить методами вериспексов.

Арбитры стояли молча, обдумывая услышанное.

— Очень рада, что вы прибыли направлять нас, арбитр-сеньорис, — произнесла Реде, но в её улыбке не было ни капли теплоты.

Изучив бронированную дверь, Кальпурния решила осмотреть комнату и следы, оставленные в ней Мастером во время бегства.

Циновки здесь оказались более изысканными, чем снаружи: хотя с виду покрытие представлялось соломенным, на ощупь оно было мягким, как шерсть. Его стандартный серо-зеленый цвет не менялся по всему полу, но Шира заметила, что материал сплетается в изящные узоры, по которым слепой, но босой псайкер мог определить, где именно он находится. Стены были покрыты панелями из темной древесины, немного обработанной, чтобы усилить природную шероховатость, сделать её ощутимой при касаниях. По обеим сторонам двери раньше стояли курильницы на высоких и тонких подставках, но теперь они покосились, а жаровни погасли. Впрочем, Кальпурния всё же почувствовала тончайший запах, замысловатое сплетение благовонных ароматов.

След Отранто начинался у дверного прохода. Его суть, кажется, постоянно менялась: в одном месте циновка была расплющена, словно по ней проехал танк, в другом покрытие обуглилось и вспучилось, словно поднятое дыханием раскаленной топки. Чуть впереди настил полностью уцелел, но выцвел, как будто месяц пролежал под беспощадным солнцем. Дальше краски вернулись, но материал растрепался и протерся, как разъеденный чем-то. Деревянные панели над покосившимися кацеями обуглились и частично рассыпались.

Волна ужаса, захлестнувшая Мастера в последние минуты жизни, прокатилась и по его покоям. Представив, что Отранто чувствовал в те мгновения, Шира содрогнулась. Оглядев помещение, она поняла, что ни один из Арбитрес не вступал на путь, оставленный астропатом в циновках. Без всяких предупреждений и указаний, они инстинктивно избегали этих участков пола.

Поморщившись от внезапного спазма в руке, Кальпурния осознала, что до боли сжимает нашейную аквилу между большим и указательным пальцем. Волевым усилием заставив себя отпустить значок, арбитр прошла через внутреннюю дверь в спальню Мастера — место, где он скончался.

Одинокий запыленный люмен, установленный в центре потолочного свода, перегорел в момент смерти Отранто и не был заменен. Вместо него комнату освещали яркие, не дающие теней переносные лампы Арбитрес. Шира осмотрела скудную обстановку, озаренную их сиянием.

Следы в напольном покрытии здесь ограничивались несколькими потертостями, которые мог оставить кто угодно. Постельное белье так и осталось немного скомканным с того момента, как Мастер последний раз спал здесь, если он вообще тут ночевал. Астропат упал в ногах кровати и умер, не коснувшись простыней. Пятна его крови до сих виднелись на полу около постели.

Возле кровати находились шесть маленьких треног — подставок для курильниц и музыкальных шкатулок, прежде тщательно расставленных по какой-то схеме. Сейчас все они были перевернуты и указывали ножками, словно пальцами или стрелками компасов, на место смерти Отранто.

И ничего более. Кальпурния, бывавшая прежде на местах убийств, почувствовала, как спадает напряжение: у неё расслабились плечи и вырвался тихий вздох. Шира не понимала, что именно ожидала увидеть здесь — призрак старого Мастера? Какое-то существо, рожденное из ведьмацкой злобы, вроде тех, что навигаторы замечают среди звезд? Она не знала.

Из спальни вели две двери, по одной с каждой стороны кровати, на одиннадцать и один час, если принять направление на главный вход за шесть часов. Первый проход был темным, второй слабо освещенным; за ними находились смежные комнатки, отмеченные на планах Реде. Кальпурния зашагала к левой двери, заметив по пути, что Даст пошел направо.

За темной аркой перед ней скрывалось помещение для медитаций, даже менее обставленное, чем спальня. Единственным намеком на мебель оказалась маленькая циновка посреди пустого скалобетонного пола. В комнатку попадало достаточно света от дуговых ламп Арбитрес, чтобы Шира смогла разглядеть голые стены и высокий потолок.

Заглянув внутрь, Кальпурния внезапно и лихорадочно выскочила оттуда, хватаясь за рукоять дубинки на поясе. Тут же собравшись, она проигнорировала удивленный взгляд Оровена и шагнула обратно. Когда глаза Ширы привыкли к сумраку, она поняла, что мелькнувший вверху отблеск света — это не чьи-то буркала во тьме, а бледные драгоценные камни. Потолочный свод был украшен имперской аквилой, и геммы подчеркивали очертания её крыльев, а также окружали венцом слепую левую голову.

Кальпурния вздохнула и вернулась в спальню, понимая, что Оровен по-прежнему смотрит на неё. У Ширы возникло предчувствие, что оба надзирателя припомнят ей этот моментальный испуг по возвращении в участок.

Но тут из правой комнатки раздался крик Даста, и Кальпурния мгновенно бросилась туда с дубинкой в руке. Пробежав мимо Оровена, она ворвалась в помещение, где ведущий каратель уже целился из дробовика в седовласую женщину, облаченную в мантию успокоительницы. Незнакомка, сидевшая посреди оранжереи, смотрела на арбитров без всякого удивления.

Глава пятая

Они были в оранжерее с Иланте.

Коридоры, ведущие с жилых палуб служителей, встречались с галереями астропатов на широкой отполированной платформе, над которой пересекались высокие, увешанные светильниками арки. Колокола Бастиона уже отзвонили перед грядущей сменой, сообщив, что ожидается полдюжины трансов приема-передачи, и на станции царила тихая суета. Туда-сюда бродили целыми толпами уборщики и чернорабочие, пригибаясь под тяжестью переносимых грузов. Из лестничных колодцев, ведущих к восточной стороне Второго барбакана, появлялись младшие апотекарии с серьезными лицами. Держа в руках контейнеры с инструментами и лекарственными препаратами, они направлялись в донжон, чтобы присоединиться к своим начальникам в гнездах. С многочисленных палуб-бараков, расположенных по бокам той же башенки, выходили успокоители и травники. Их целью была Куртина, где служителям предстояло облегчать страдания измотанных тел и истерзанных разумов. Писари и саванты, шаркая ногами, брели к своим постам, расположенным под сводами зала Шифраторов в скрипториуме.

Тикер Ренц, облаченный в служебную униформу со всеми положенными ему знаками различия и отличия, стоял в центре этого круговорота. В Бастионе хорошо знали, что он то и дело рыскает по коридорам, якобы с тем, чтобы удостовериться в бесперебойной работе станции для последующего доклада Мастеру. Намного чаще Тикер делал это, чтобы привлекать к себе взгляды и оставаться на виду, изображая некое подобие вышедшего на прогулку царедворца, окруженного стайкой друзей и протеже, да и вообще всех, кто хотел попросить его о какой-нибудь милости.

Сейчас Ренц бродил под арками, поглядывал на ворота, за которыми начинались лестницы, ведущие на верхние уровни донжона, и направлял по ним угрюмые мысли в сторону внутренних галерей астропатов и личных покоев Мастера.

Они были там с Иланте, эти Арбитрес, которые каким-то образом оказались на борту и промаршировали в самую гущу нынешних проблем, а Тикер не мог ничего с этим поделать.

Ренц знал о существовании арбитров, да и кто ж не знал? Но до сих пор они оставались безликой угрозой: когда Бруинанн и его громилы в этих своих мундирах и мрачных доспехах со шлемами появлялись в здешних коридорах, Тикер всегда старался поскорее отвернуться.

Теперь… теперь ему не хотелось думать о происходящем. Как они могли оказаться там с Иланте, когда Ренц хотел сам войти в покои Отранто и поговорить с этой мелкой суч… с этой женщиной? Ему требовалось решить кое-какие вопросы, но теперь там были Арбитрес. Ему требовалось поговорить с Иланте, но он…

И где, мать их, Дешен и Кито? Они должны были появиться здесь. Разве их работа заключается не в том, чтобы советовать и помогать ему? Так где же, мать их, эти двое?

Дешен и Кито стали пусть незначительной, но целью для гнева Тикера, и, мысленно выругав помощников, он сумел немного собраться с мыслями и вернуться к ужасному главному факту: Арбитрес. Им здесь не место. Кто вообще решил, что арбитры знают хоть что-нибудь… хоть о чем-нибудь? Кито сказал что-то насчет того, что эта женщина, Кальпурния, может принять командование Башней, если захочет. Принять командование! Заправлять здесь, как будто у неё есть на это какое-то чертово право!

Что может какой-то гидрафурский арбитр в тяжеленных сапогах знать о том, как надо поддерживать работу Башни?

Ей неизвестно то, что известно Ренцу. Она не знает, что успокоитель Оттр обладает ментальной броней прочнее солдатского панциря, и может, не рискуя сломаться, проводить самые тяжелые смены возле таких взвинченных типов, как Джаул и Анкин. Она не знает, что Кито отлично разбирается в том, кто из астропатов лучше других контактирует с псайкерами Флота, и именно он может подсказать, кого отправить на дежурство в гнезда во время прохождения эскадры боевых кораблей.

Арбитр не знает, что астропата Святосталь, каким бы ни был номинальный уровень её способностей, нельзя дальше повышать в чине, пока Ангела-с-Ауриги не поставят заместителем мастера-дозорного — потому что Тикер обещал ему это. Она не знает, как устроено внутреннее распределение, как следует… варьировать нормы снабжения, чем всегда занимался Ренц. Она ничего не знает о тонкостях назначений на смены и выделения пайков, которые должны указывать кому-то на его место, а кому-то служить поощрением. Тикер превосходно разбирался в этих тонкостях, хотя никогда и нигде их не записывал.

На мгновение не совладав с нервами, Ренц вскинул руки к вискам и смял края бархатной шапочки, перекосив её на потеющем лбу.

Как ему объяснить весь смысл подобных распределений какому-то арбитру со сжатыми челюстями и планетной пылью на сапогах? Они просто, ну, организовались со временем, когда Тикер начал по-своему интерпретировать и поправлять распоряжения Мастера. Как доказать Арбитрес, что все привилегии, медленно созданные им для себя, заслужены по праву? Как доказать, что его друзья должны занимать места, которые он им выделил? Всё было бы так очевидно, если бы Ренц смог объяснить ситуацию арбитрам, если бы Иланте не влезла в это первой. И теперь ему нужен был план.

Дешен хорошо разбирался в таких вещах. Так где же он?

— Арбитры, — произнес Гессант Лоджен тихим голосом, почти не потревожив тишину в галереях астропатов. Его лицо скрывалось в тени капюшона, отброшенной тусклыми лампами, — Шира Кальпурния и её люди. Запомните, что я сказал.

Двое астропатов, к которым он обращался, сохранили прежние позы. Они продолжили стоять, будто края книгодержателя — слегка повернувшись друг к другу, держа расшитые вымпелы, что свисали с потолка на перекрестке коридоров. Пальцы псайкеров гладили толстую ткань до жути одинаковыми движениями. Выражения лиц, покрытых глубокими морщинами, привычными для давно служащих астропатов, оставались безмятежными и немного отвлеченными. Их пустые глаза — у Брома были зашиты веки, а кожа на глазницах дель’Катира просто съежилась и пожухла настолько, что скрыла всё под собой — безразлично смотрели над плечами посланника. Между псайкерами, ежась от присутствия двух вооруженных витиферов позади, стоял служитель Аккверин, который пытался скрыть нервозность. Украдкой взглянув на бархатный чехол в опущенной руке Лоджена, он отвернулся и попытался сделать вид, что вообще туда не смотрел.

— Мы будем помнить о вас, сэр, — ровным и сухим, как бумага, голосом ответил Бром мгновением позже. — Но вы действительно уверены, что не ошиблись, и мы можем помочь вам? Это ведь уже обсуждалось между нами.

— Обсуждалось, и я не вижу нужды повторяться, — Гессант начал было откланиваться перед двумя слепцами, помедлил, неуверенно закончил жест и отвернулся. Несколько секунд спустя его голубовато-серый капитанский китель уже пропал в полумраке подгнездовых коридоров. Когда Лоджен заворачивал за угол, краткая вспышка света очертила его силуэт, заставив Аккверина моргнуть, но и человек, и сияние тут же исчезли.

— Что это было, вот прямо сейчас? — спросил Бром тем же ровным голосом.

— Он включил люмен, сэр. Чтобы осветить дорогу, наверное.

— Я так и подумал, — заметил дель’Катир. — Ощутил изменения в воздухе. Свет можно почувствовать, если знаешь нужные приемы.

Служитель задумался, не было ли это сказано специально для него. Возможно, удивление Аккверина тем, что слепой астропат заметил вспышку, оказалось слишком очевидным.

Когда у парня мелькнула такая мысль, оба псайкера повернулись к нему и одарили мимолетными, совершенно одинаковыми улыбками, дав понять, что он позволил переживаниям выйти наружу. Сложив руки перед собой, Аккверин поклонился им. Повторив про себя десять строчек из катехизиса, знакомого с детства, служитель вновь успокоил разум; старые астропаты за это время обогнули его с боков и побрели по коридору к Зеленому Гнезду. Уважительно подождав, пока они и витиферы пройдут мимо, юноша развернулся и занял положенное место в процессии, между псайкеров и в двенадцати шагах позади — так, чтобы не закрывать обзор охранникам.

Старший астропат дель’Катир ощутил паренька как быструю, яркую вспышку красок на краю восприятия. Она влилась в общий узор, в который уже входили гудение энергетических потоков в силовых кабелях Башни, шаги Брома, позвякивание его цепочки-амулета, а также отдаленные звуки шаркающих подошв самого дель’Катира и стук посоха, положенного ему по чину.

— Что думаешь о госте? — спросил он товарища. Слова прозвучали тишайшим бормотанием, но более ничего и не требовалось. Они с Бромом были старинными друзьями, давними коллегами. Там, где перекрывались стелющиеся края их сознаний, разумы сплетались; белые огни в центрах черепов пылали и плясали в столь близком ритме, что практически сливались воедино.

Бром легко уловил вопрос, просто не стал отвечать.

— Я понимаю, друг, — продолжил дель’Катир. — Скверные времена, беспокойные, и этот Лоджен — всего лишь тень в гуще событий.

Он не произнес слова «тень», эта часть фразы была образом-вспышкой в дымке сознания. Гессант оставался загадкой, белым пятном в их познаниях, непредсказуемым и опасным для слишком близкого изучения.

В качестве ответа Бром принял этот образ и развернул его. Как по опыту знали астропаты, такие завихрения распадались после смещения и ослабления потоков. Изображение этого процесса часто пересылалось из разума в разум как символ освобождения, окончания трудных времен и спада напряжения.

— В тенях Лоджен или нет, я бы не стал думать, что он неспособен прямо переговорить с Арбитрес, — вслух добавил Бром, что придало некий объем смыслу отправленного им образа: загадка Гессанта разрешится или будет разрешена. Астропат надеялся, что арбитры смогут разобраться с любой опасностью или заговором.

Дель’катир поразмыслил над этим.

— Странно, что они были настолько целенаправленны. Ты думаешь об этом со мной?

Он создал ментальный образ хора астропатов, настолько огромного, что его не смогли бы собрать даже в Башне Слепцов, но использующего всю свою мощь для передачи рутинной обзорной шифровки Администратума через чистый космос. Добавил ощущение громадной силы, оставшейся без дела или направленной на выполнение удивительно простых задач.

— Знаешь, не тебя одного это удивляет, — Бром ответил только голосом, поскольку был занят приведением в порядок собственных мыслей. — Ещё Святосталь, Туджика и, гм…

Фраза повисла в воздухе. Удобнее перехватив посох, дель’Катир на секунду оперся на него и коснулся сознанием микроорнамента на тяжелом позолоченном набалдашнике. Этой вещью он владел на протяжении восьми десятилетий, и узоры оставались столь же усладительными для психических чувств астропата, как и в первый день — на корабле, летящем к Гидрафуру. Тогда боль Связывания ещё не ушла из ослепших глаз псайкера, а в глубине его сути пылал новый белый огонь.

— Да, разумеется, — дель’Катир вздохнул и старики вновь двинулись по коридору. Бром принялся вертеть в пальцах «палочку успокоения». — Сколько их уже выстроилось в очередь? Кто подходил к тебе?

— Официально? Никто, — сухо усмехнулся Бром. — Прошу тебя, друг… тело Отранто едва остыло, его отголоски только умолкли. То, что осталось от него, всё ещё летит домой, к огню.

Он дернул пальцами; шедшему позади Аккверину этот жест показался совершенно случайным. Дель’Катир, обладавший чувствами, недоступными юному служителю, понял, что его друг указывает на Землю, в свет Астрономикана.

— Прежде, чем уляжется шум вокруг его смерти, нас ждут ещё худшие неприятности. Думаю, здесь я высказываю наши общие мысли, не так ли? — после этого Бром замолчал.

Шагавший рядом товарищ настолько углубился в мысленное созерцание резьбы на посохе, что её ментальное изображение начало излучаться вовне. Бром воспринимал узоры так четко, словно сам касался их.

— Туджик, — наконец, промолвил дель’Катир. — Хм. Последние годы он совсем не скрывал своих амбиций, верно? Вот только поддержку завоевывал не в тех местах.

— И завел себе не тех врагов, — отозвался Бром.

— Думаешь, Отранто вообще переживал из-за этого? Не припоминаю, чтобы он слишком волновался о своем преемнике. Во многом поэтому всё так и получилось, и теперь эта женщина-арбитр сидит в покоях Мастера. И на его месте, я не сомневаюсь. Ха!

— Ха. Да, ты прав — в этом действительно вся суть проблемы.

Хотя в дальнейшем почтенные астропаты почти не говорили вслух, они продолжали обдумывать сложившееся положение, и дошло до того, что их мысли начали проникать в разум служителя. Сам не понимая, почему, Аккверин представил себе Тикера Ренца, взвинченного и раздражительного майордома убитого Мастера. Юноша не любил его, и радовался, когда по делам службы, как сейчас, оказывался вдали от советника Отранто. Тем не менее, образ Ренца продолжал болтаться у него в голове. Служитель зашагал шире, чтобы немного приблизиться к псайкерам, и напряг слух, вспоминая инструкции Лоджена:

«Когда я уйду, подслушивай все их разговоры, а потом передавай мне. Всё, что они будут говорить об этом расследовании Арбитрес, а особенно то, что они хотели бы сохранить втайне от меня. Всё, что они скажут о кандидатах на место Мастера, и всё, что будет упомянуто о подозреваемых в убийстве Отранто. Это сообщишь в первую и главнейшую очередь».

Гнездо Огненного Дозора назвали так потому, что оно чаще всего использовалось для переговоров с астропатическими станциями, расположенными в направлении сегментума Соляр. Внимание псайкера обращалось в сторону Святой Земли и великого божественного горнила Астрономикана.

Зеленое Гнездо, находившееся ближе к донжону, получило свое имя после того, как на протяжении долгого времени предназначалось исключительно для передач Флота, и было окрашено в соответствующий цвет линейной группировки Пацификус (астропаты этого различить не могли, хотя знали о таком факте). Основание «насеста» окружали старые кельи охранников и усиленные псайк-обереги, которые флотский персонал использовал для контроля перемещений вверх и вниз по башенке. Теперь, после отмены прежних ограничений, гнездо отвели для наиболее непредсказуемых псайкеров, нуждавшихся в самой тщательной охране и сдерживании.

Неопытные юноши или изможденные старики, напротив, несли службу в Гнезде Отголосков. Корнями эта башенка уходила в древние оружейные мастерские, перестроенные так, чтобы вмещать огромные хоры, которые отдавали свои силы либо менее уверенным астропатам, либо тем, кому требовалось вынести тяжелейший сеанс связи.

Фонарное Гнездо, расположенное вдали от остальных, у вторичных доков, обладало одними из самых хорошо сработанных механизмов, благодаря чему лучше других защищало разум псайкера от любых помех или ментальных возмущений, вызванных иными передачами. Оно предназначалось для астропатов, несущих Тихую Вахту: постоянно открытый прием незапланированных сигналов о помощи или предупреждений, а также дежурство на случай травмы или перегрузки соединения у кого-то из их коллег.

И, наконец, Гнездо Костей. Одновременно с тем, как Зеленое Гнездо уплыло от флота и стало рабочим местом псайкеров Бастиона, Гнездо Костей понемногу утратило прежнее значение личного «насеста» Мастера Башни. Согласно вечному закону Астра Телепатика, главой подобного комплекса мог быть только совершенно полноценный астропат, которому следовало регулярно исполнять служебный долг. Гонваль, предшественник Отранто, никогда особо не думал о персональном гнезде, а последнего Мастера это заботило ещё меньше. Таким образом, Гнездо Костей, расположенное так близко к краю донжона, что человек в вак-костюме мог бы, раскинув руки, коснуться обоих, теперь отводилось любому попросившему об этом псайкеру.

Это, разумеется, было совершенно неподобающе. При попустительстве Отранто позиция Мастера утратила значимость — в этом был твердо уверен старший астропат Туджик. Конечно, такое положение изменится. Оно уже начало бы меняться, если бы не чертово расследование Арбитрес; как только Туджик обретет полномочия Мастера, он обязательно займется делом. Астропат пообещал себе это, пока поднимался на лифте внутри башенки к Гнезду Костей в сопровождении адъютанта и витифера с пистолетом, обернутым красной тканью.

Туджика забрали на Черные Корабли в девятнадцать лет, и к тому времени он уже два года прослужил у собственного отца, приводя в порядок семейные заставы. Со Связывания души псайкер вернулся с белым огнем глубоко внутри и глазами, выжженными дочерна, но, по милости Императора, сохранил ясный разум и память. Да, то была милость, и не бесцельная. Столь многие астропаты лишались воспоминаний и даже высших мозговых функций, испепеленных в момент Связывания, но Император оставил Туджику все его прежние навыки — разве это не было знаком свыше? Ему суждено привести в порядок и эту гребаную заставу, прямо как в молодости.

Двери лифта открылись. К гнезду вел, в буквальном смысле, ребристый коридор: стены были отделаны человеческими ребрами, черепами и позвоночниками, а также длинными костями рук и ног, выложенными в мрачной симметрии. Древние, тщательно сбереженные останки. Туджик ковылял мимо них, то и дело останавливаясь, чтобы выпрямить сутулую спину и позволить адъютанту отрегулировать аугментические лонгеты, подкрепляющие усохшие ноги псайкера. Астропатическое послание для Санто-Певрельи будет готово приблизительно через два часа и пятнадцать минут… Он захромал дальше, размышляя на ходу.

В нем не было ни капли лености Отранто, который отдал половину власти над станцией этому выскочке, мелкому майордому с его дружками, или же идиотской претенциозности Святостали. О, конечно же, она была истово верующей, и Туджик, несомненно, назвал бы её первой среди равных в группе старших астропатов. Впрочем, он сохранял уверенность, поскольку всегда знал, что станет преемником Отранто. Титул «Мастера Башни» принадлежал Туджику; он заслуживал его.

Вздохнув, псайкер опустился на кушетку и приступил к мысленным упражнениям. Где-то внизу шифраторы выполняли последние этапы кодирования и сплетения данных, предназначенных для Санто-Певрельи. Они кодировали информацию для Туджика, чтобы астропат передал его через космос, тем, кто ждет в форте на высокогорье Певрельи.

Тем временем старший астропат Святосталь прогуливалась в Дымном Саду.

Там не было ни цветов, ни деревьев. Сад представлял собой древний отводной туннель, который шел вниз под углом от помещений, расположенных на средних уровнях донжона. Когда-то в них располагались орудийные батареи и пусковые установки, а в вентиляционную трубу всасывались продукты сгорания. Теперь туннель вновь был полон дыма — дыма благовоний и ароматных масел, курящихся и испаряющихся, смешанных в идеально точных пропорциях. Все эти препараты готовил Тикер Ренц, а размещали его помощники и ученики.

Пол сада-коридора имел углубление вдоль центральной оси. Две поднятых дорожки по бокам были покрыты негрубыми округлыми голышами, отполированными до гладкости шелка, так, чтобы не повредить босым ногам. Средняя, опущенная часть, находилась под слоем той же самой гальки, но над камешками стояла вода, доходившая до лодыжек. Её можно было разогреть так, что в туннеле начинало парить, и обогатить тем самым насыщение воздуха, либо охладить, чтобы кожа испытывала внезапное, очищающе-ледяное прикосновение.

Святосталь пришла в Дымный Сад сразу после неспокойного транса в Гнезде Отголосков. Больше трех часов она пыталась вытянуть до безумия тихое послание из матриц Телепатики на Каруане-W, поймать ментальными пальцами сжатые отрывки мыслей и забросить в собственный разум. Женщина заталкивала их в сознание, достаточно глубоко, чтобы по окончанию сеанса шифровка не рассеялась подобно туману. Разумеется, всё закончилось успешно: Святосталь не из пустого тщеславия считала себя астропатом первой категории. Псайкер надежно заперла мелодию в разуме, а затем выпустила наружу, — уже в виде слов и кодов, — прямо в уши транскрипторам и вокс-ловцам, пока сознание женщины успокаивалось, вернувшись за стены гнезда и под костяные своды её собственного черепа.

После напряженного транса Святосталь дрожала от утомления и постоянно ощущала психические отголоски. Она видела странно повторяющийся образ карты Судьи из Таро Императора, покрытой брызгами крови и черной краски, и чувствовала жар, обвивающий кости лица и шеи.

Астропат с удовольствием поддернула платье и босиком зашагала по водной дорожке, ощущая, как ледяная вода успокаивает ноги (чем выше, тем менее отчетливым становился эффект — в момент Связывания души отмерли нервные соединения в верхней части тела Святостали, так что её голова и плечи оказались навечно онемевшими; ступни, впрочем, прекрасно чувствовали холод). Проходя через клубы пара и ароматного дыма, женщина смутно различала их запахи, но, чтобы более четко осознавать их, ей пришлось бы поддерживать отказывающее обоняние психическим восприятием. Такая процедура потребовала бы усилий, к которым псайкер сейчас не была готова. Она просто шагала вперед.

По «берегу», стуча подошвами о гальку, шагала служительница, державшая в руках квадратный футляр с механическим вокс-ухом, которое благословила для астропата магос Ханнери. Впитывая окружающие звуки, оно направляло их в аугметические системы, свисавшие с ушей Святостали подобно лозам, а те передавали колебания в атрофирующиеся слуховые нервы. Витифер псайкера — или, по крайней мере, назначенный ей на сегодня — ступал рядом со служительницей, как всегда держа пистолет наготове. По другому бортику шла представительница посланника Лоджена.

— Господин Лоджен любопытствовал, нет ли у вас идей относительно того, почему Арбитрес ещё не общались с вами по поводу перехода власти? — спросила женщина, имя которой Святосталь не потрудилась запомнить.

— Мне всё равно, — ответила астропат. — Я занималась своей работой, не более того.

— Со всем уважением, дамуазель, мне не верится, что вас не посещали мысли об этом. Известно, что вы отличаетесь пылкой верой и честолюбием. Вы отмечены собственным призванием, как становится ясно по вашему имени.

Не было ничего необычного для астропата в том, чтобы взять себе после Связывания души новое имя, так или иначе отражающее часть испытанных ими ощущений. Святосталь редко видела металл до того момента; она знала это по смутным воспоминаниям, сохранившимся после того, как в неё ворвался белый огонь.

— Никто со мной не говорил, — резко бросила она, нарушив воцарившуюся тишину. — Никто вообще ни с кем не говорил. Сейчас арбитры в галереях, а больше я ничего не знаю. Наверное, вынюхивают что-нибудь в комнатах Отранто.

— Так вы следите за ситуацией? — с приятным удивлением спросила представительница. — Мастер Лоджен велел мне…

Из слухового ящика раздался мощный треск помех, и женщина, вздрогнув, умолкла. Святосталь спрятала улыбку: она научилась вызывать такие всплески крошечными разрядами ментальной энергии. Это неплохо помогало сохранять преимущество в разговоре.

— Девочка моя, я не сомневаюсь, что ты думаешь, будто занимаешься здесь страшно важными делами. Слышала, как ты назвалась моему ассистенту «представительницей посланника Лоджена». Что ж, если он так взбудоражен насчет передачи власти, пусть явится сюда и сам поговорит со мной. Для официального посланника твой господин как-то уж очень часто прячется на своем маленьком кораблике и очень редко, так сказать, посольствует.

Женщина начала что-то отвечать, но её заглушил очередной «жжж-хррр!» из коробки.

— А до тех пор я, пожалуй, буду помалкивать, — продолжала Святосталь. — Если тебе известна моя репутация, тогда ты знаешь и об этом напыщенном болване Туджике, и о том, что, хоть он и болван, но за нами двоими нет ни одного достойного преемника Отранто. У твоего господина будет достаточно времени поговорить и с нами обоими, и с этой женщиной-арбитром. Когда Лоджен решится на это, пусть попросит меня уделить ему немного времени.

— Мой господин…

Жжж-хррр! Аугметический аппарат Святостали уловил тихую ругань представительницы.

— На этом всё. Убегай поскорее и оставь меня, пожалуйста. Через двадцать семь часов мне нужно отправлять шифрограмму на Авиньор, а из-за тебя я не могу даже расслабиться для необходимого отдыха.

Расширив пси-восприятие, астропат ощутила, как женщина кланяется и размашистым шагом уходит из сада. Хмыкнув, Святосталь зашагала дальше. По правде говоря, её ошеломили Арбитрес, их бурное прибытие и нынешнее затворничество. Разве не все арбитры громилы и идиоты? Бруинанн и эта детектив, которая считала себя такой таинственной — уж точно.

Святосталь была астропатом первой категории, и настало время ей обрести звание, отражающее это. Уже очень давно она должна была стать Мастерицей, и терпение женщины почти истекло.

Мужчина с двухцветной бородой, который так шумно ворвался в оранжерею Мастера и накинулся на неё, уверенно держал себя в руках. Его гнев ясно читался в темных глазах и гортанном голосе, но Торма Иланте довольно быстро заметала, что плечи и руки незнакомца не дрожат, а кричит он хоть и громко, но тщательно выбирает тон. Как же сильно, подумала женщина, ему хочется шагнуть вперед и ударить её стволом дробовика в лицо и грудь, сбить с ног? Он контролировал это, как контролировал всего себя; интересно.

В тираде возникла пауза. Иланте не знала, как после всего этого прозвучит её собственный голос, но он оказался удивительно ровным. Это весьма порадовало женщину.

— Разумеется, я назову себя, господин. Я — дамуазель Торма Иланте, прежде служившая в свите господина капитана Галана Ведриэра из Лиги Черных Кораблей. С недавних пор стала старшей успокоительницей-кандидатом Мастера гидрафурского Бастиона Псайкана. Хотя, кто знает, что будет со мной теперь?

Торма встретила злобный взгляд незнакомца с необходимой долей твердости.

— Что касается моих дел здесь, — продолжила она, смотря мужчине в лицо снизу вверх, как ребенок, и слыша, что за его спиной в оранжерею входят другие арбитры, — то я пришла оплакать Мастера и старого друга. Просто молюсь, прощаюсь и успокаиваю свою душу.

Всё это время арбитр не орал на Иланте, поэтому она ещё немного рискнула.

— Отвечая на ваши самые настойчивые вопросы — да, я понимаю и не пытаюсь оспорить, что арестована, и чьим божественным именем произведен арест. Я очень хорошо осознаю, что совершила, появившись здесь.

— «Мастер и старый друг», — глаза карателя сузились, и агрессивности в его голосе поубавилось. — Ты оплакивала Мастера Отранто, но кого ещё? — Торма, внимательно смотревшая на него, заметила легкое движение головой. — О каком новом убийстве ты говоришь, женщина?

— Она имела в виду только Отранто, Даст. Не было никакой второй смерти, и я считаю, что больше не нужно направлять ей пушку в лицо, — прозвучал женский голос, который было сложнее прочесть, чем речь карателя: уверенное, низкое контральто, но Иланте услышала в нем усталость.

Человек, нависавший над успокоительницей — Даст — ещё секунду целился в неё из дробовика, а затем поразительно быстро развернулся и закинул оружие в чехол на спине панциря. После этого каратель Даст, испуская недовольство, будто клубы пара, отступил от Тормы.

Женщина с усталым голосом прошла мимо него и опустилась на одно колено, чтобы посмотреть Иланте в глаза. Это, решила успокоительница, должна быть арбитр Кальпурния. Насколько она моложе Тормы, на пять лет? Десять? Да нет, вряд ли. Она не разбиралась в знаках различия на плечах Кальпурнии, но решила, что их можно заслужить только ближе к возрасту самой Иланте. От глаза арбитра к непослушным русым волосам тянулась строенная полоска шрамов. Это были старые следы, всего лишь тонкие черточки, но кожа вокруг них выглядела красной и натертой из-за постоянных касаний.

— Вы служили на Черном Корабле, — произнесла госпожа арбитр.

— Да.

— И прибыли на станцию, чтобы служить Мастеру Отранто кем-то вроде адъютанта. Успокоителем, как вы сами это назвали.

— Мастер Башни должен был активно исполнять долг астропата, — ответила Торма, — поэтому он нуждался во мне. Ну, или в ком-то вроде меня, — добавила она, вспомнив горькую встречу с Тикером Ренцем. — Мастеру положено иметь персонального успокоителя в своей свите.

— У неё есть глаза, — вставил Даст, стоявший над ними. — Она не астропат.

— Спасибо, ведущий каратель, — Кальпурния опустила на дорожку второе колено, попытавшись принять ту же позу, что и Торма. Это было непросто: тяжелые сапоги не давали ей правильно сложить ноги. — У меня тоже есть глаза, так что я заметила. Не думаю, что госпожа Иланте выполняла функции псайкера.

Госпожа арбитр прищурилась, копируя ведущего карателя.

— Не знаю, чем именно вы занимаетесь, но я видела списки успокоителей в документах местного участка. У вас есть шанс объяснить мне это, и, кстати, убедить меня в том, что успокоители — в чем бы ни состояла их работа — не убивают своих Мастеров.

Глава шестая

Тикер Ренц беспокойно шагал по нижним палубам, многоуровневые отсеки которых располагались вокруг основания донжона. Когда Башня была крепостью Флота, здесь проживали низшие чины и крепостные работники станции; теперь же тут базировался весь флотский контингент Бастиона, и офицерам с мичманами приходилось терпеть унижение, связанное с проживанием в помещениях, ранее предназначавшихся для черни.

Человек Ренца стоял в вызывающей позе на лестничной площадке и, делая вид, что внимательно изучает голые скалобетонные стены, притворно не замечал мелькающих вокруг него людей в мундирах. Служители, не относящиеся к персоналу Флота, редко приходили сюда без определенной цели, поэтому Дешен, облаченный в кремовую мантию успокоителя из непривычно дорогого материала и шикарного кроя, удостоился нескольких озадаченных взглядов.

Тикер тоже стал их мишенью, но он был слишком взволнован, чтобы заметить это. Направившись к Дешену, мажордом остановился менее чем в метре от него и уставился помощнику прямо в лицо.

Чуть ли не целую минуту спустя успокоитель Антовин Дешен соизволил заметить его.

— Ну-ка, что скажешь о ней? — начал Антовин низким и томным голосом. — Той флотской телочке, которая собирает свой вахтенный экипаж вон там, за аркой.

Ренц не стал оборачиваться, но Дешен всё равно продолжил: представление для него было важнее всего.

— Имел её и до сих пор имею, если понимаешь, о чем я. Против флотских правил — вступать в контакты со мной, «лицом, не относящимся к Флоту». Она очень боится, что начальство узнает. В Башне нет флотского комиссара, но их целая куча там, куда её могут отправить, если что-нибудь вылезет наружу. Ха!

Антовин тщательно изменил наклон тела и поочередно проверил ногти на левой руке. Из-под задравшегося рукава показалась тонкая серебряная цепочка на запястье — подарок от Тикера за разрешение одной неприятной проблемы перед Свячельником. Затем Дешен указал подбородком над плечом мажордома.

— Теперь вот эта, с… Тик, смотри, куда я показываю, просто делай вид, что глядишь на что-нибудь другое.

Ренц довольно неуклюже похлопал себя по рукаву, обернулся, словно уронил что-то, и увидел старшину с коротко стриженными черными волосами.

— Тоже одна из моих, — заявил Антовин с деланной улыбкой, немного нервирующей, как и его голос. — Считает себя моей особенной малышкой.

Он искоса взглянул на девушку через плечо Тикера.

— Видишь, как она старается не смотреть на меня? Всё ещё на этапе «страстной влюбленности», помешана на романтике тайных отношений, — Дешен перенес внимание на ногти правой руки. — Это ведь и есть самое главное, да, Тик? Я живу ради этого. Посмотри на этих двоих: как они обе пытаются поймать мой взгляд. Совершенно не догадываются одна о другой. Только мы с тобой знаем правду, ага?

Антовин медленно, блудливо подмигнул Ренцу.

— Где, черт вас дери, были вы с Кито? — Тикер достаточно контролировал себя, чтобы говорить тихо, но это требовало усилий, отражавшихся на лице. — Я полчаса вас прождал. Вы что, думаете, нам можно не обращать внимания на происходящее? Ничего не закончилось просто потому…

— Расслабься, Тик. Ты психуешь без единой причины. И зачем распускаешь язык, так хочешь нарваться на неприятности?

— Распускаю язык? Понятно. В общем, прямо сейчас в покоях Мастера полно Арбитрес, и Торма Иланте там с ними, и эта арбитр-сеньорис с Гидрафура. Трон знает, какой… — Ренц одернул себя, подошел ближе к Дешену и понизил голос.

— … какой лапши эта женщина уже навешала на уши арбитру. Ну? Об этом ты не подумал?

Довольное выражение наконец-то начало сползать с лица успокоителя. Спустившись по лестнице, мужчины зашагали по периметру круглого зала, который служил перемычкой между донжоном и нижними палубами. Коротко стриженая брюнетка в мундире старшины была довольно миленькой, признал Тикер; женщина робко улыбнулась в их сторону и погрустнела, когда Дешен проигнорировал её.

Оба молчали, шагая по часовой стрелке вдоль длинного коридора, огибающего край нижних палуб. Затем они повернули к одному из громадных контрфорсов, который проходил через все «флотские» уровни и поднимался вдоль боковины донжона наверху; такие огромные колонны подпирали все стены цитадели. Мужчины прошли по узкому туннелю внутри контрфорса, под металлической полосой в потолке — нижним краем семитонной опускной двери. Наконец, они миновали маленький «карман» сторожевого поста, где вооруженный блюститель из флотского гарнизона узнал Ренца и махнул им, пропуская.

Мажордом с помощником направлялись в помещения технослуг, где жили мирские ремесленники, выполнявшие задачи, которые жрецы Механикус считали возможным делегировать людям, не входящим в их орден. Мастерские этих спецов располагались вокруг герметично запертого инжинариума магоса Ханнери. Тикер и Антовин прошагали между наклонных и изогнутых стен, под арками, покрытыми резьбой в виде штрих-кодовых литаний; эти проходы сторожили скелетоподобные горгульи механикумов. Повсюду слышался шум машин, проникавший даже сквозь металл и скалобетон.

Ещё месяц назад Ренц посчитал бы это захватывающим приключением. Будучи слухом и голосом Отранто, он мог развлекаться интригами и политическими играми, поскольку знал, что находится в безопасности. Но ситуация резко изменилась: они с Дешеном пришли туда, где рокот и пощелкивания механизмов затрудняли подслушивание, поскольку внезапно стало важным, чтобы их не подслушали. Тикер больше не был доверенным лицом Мастера и не мог пригрозить собственным гневом тем, кто разочаровал его. Теперь мажордому пришлось осознать, что в случае провала замыслов его будут ждать последствия.

И Ренцу совершенно не понравилось это ощущение.

— Так вы говорите, — произнесла Шира Кальпурния, — что у вас полный доступ в покои Мастера? Вы можете приходить и уходить, когда пожелаете?

Торма Иланте покачала головой.

— Я делала это после смерти Отранто, когда здесь не было заперто, но открыть покои самостоятельно не могу. И выйти сейчас не сумею, — она кивнула в сторону тяжелого затвора.

Они вернулись в спальню Мастера, поскольку Шира не хотела допрашивать Иланте в оранжерее, где той, кажется, было чересчур комфортно. Тут, напротив, Торме пришлось бы смотреть на кровавые пятна, жестокие напоминания о смерти Отранто. Когда женщина спокойно опустилась на сиденье, Кальпурния поразилась, как сильно ей хочется вывести Иланте из себя: стереть это умиротворенное выражение с её лица, заменить его расширенными глазами и выступившим от страха потом на лбу.

«Осторожнее, — напомнила себе Шира. — Знай разницу между гневом закона и твоим собственным. О, да, Лекс Империалис — это вечное право Императора, а не мимолетные прихоти Его слуг».

О, да, но изречения, вызубренные ею ещё на Мачиуне, которые Кальпурния так часто повторяла во время сессий саморазоблачения, здесь казались более поверхностными и легковесными. Они сражались в голове арбитра с яркими вспышками раздражения и пульсирующей серебристой жилкой мигрени.

«Исполняй свой долг, — мысленно произнесла она. — Кто ты без него?»

— Вам не понравится, если я начну вытаскивать из вас ответы, дамуазель Иланте, — сказала Шира вслух. — Внимательно прислушайтесь к моим словам: лучше всего вам добровольно сообщать всё, что будет относиться к теме вопросов. Не сомневаюсь, вы сами видите, в каком я сейчас настроении.

— Определить несложно, — ответила Торма, почтительно опустив глаза. — Что ж, тогда о моих приходах и уходах. Старшие успокоители не работают с другими астропатами, если только этого не прикажет Мастер или же, например, я — тоже старшая успокоительница — не решу поступить так сама, получив согласие Мастера.

Женщина опустила глаза, глядя на собственные пальцы, которые переплетались и расцеплялись на коленях. Внимательная Кальпурния оценила это движение.

— Итак, старший успокоитель, как правило, может свободно заходить в покои Мастера, — продолжила Иланте, собравшись с мыслями. — Процесс моего утверждения в должности ещё не завершился — помните, я назвалась старшей успокоительницей-кандидатом? Не полноценный чин, как видите. Поэтому де-факто я могу входить сюда по собственному желанию, но Отранто должен был передать мне последние ключи и коды доступа уже после завершения всех формальностей.

— Но этого не произошло, — ровным тоном произнесла Шира.

— Но этого не произошло.

— Потому что Отранто погиб от клинка убийцы с поганым сердцем, — вставил Даст.

— Всё, как вы сказали, — ответила ему Торма.

— Вы так и не успели поговорить с Мастером? — надавила Кальпурния.

— Именно так. Я прибыла сюда на Черном Корабле господина капитана Ведриэра, три судовых дня назад, но нам с Отранто… ну, мне нужно было отдохнуть после путешествия. Он как раз шел на встречу со мной, перед тем как погибнуть. Нам так и не удалось поговорить вновь.

Не прозвучала ли в её голосе тончайшая дрожь?

— И, когда он погиб, вы находились в кельях успокоителей?

— Да. Вам несложно будет удостовериться в этом.

— А как сложно нам будет, — прогромыхал каратель, — удостовериться в том, что ты не участвовала в заговоре с целью убийства Мастера?

Даст произнес это немного театральнее, чем получилось бы у Кальпурнии, но Торму проняло. Костяшки её сплетенных пальцев побелели, и женщина надолго закрыла глаза.

— Я не была врагом Мастера Отранто, — наконец произнесла Иланте, — и меня не пугают любые вопросы на эту тему, поскольку они лишь докажут мою правоту. И, чего бы это ни стоило мне как успокоительнице, я молю вас: когда вы узнаете, кто убил моего Мастера, то позвольте мне присутствовать там, где вы сорвете завесу с заговорщиков и выведете их на свет.

На несколько секунд повисло молчание. Шира пыталась обдумать слова Тормы, взвесить их и понять, звучит ли в них правда — или же попытка скрыть преступление.

— Ведущий каратель Даст, продолжите здесь.

Тот бросил на Кальпурнию угрюмый взгляд. Отвернувшись от Даста и Иланте, арбитр-сеньорис жестом указала Бруинанну и Реде присоединиться к ней в оранжерее.

Осмотревшись, Шира поняла, почему Торма приходила сюда очистить мысли. Единственным сиденьем в оранжерее оказался блок грубого белого камня возле крошечного пруда; наверху глыбы было вырезано небольшое удобное углубление. Дорожку, ведущую туда от двери, заглубили на высоту лодыжки и наполнили нежным пружинистым мхом, идеально подходящим для босых чувствительных ног. Весь остальной пол был занят мягким песком и аккуратно выращенными полосками лишайника. Из круглого пруда поднималось скопление лоз, толстых, будто кабели, и покрытых узловатой корой; взбираясь по высоким шпалерам, они выпускали пучки узких блестящих листьев. По вьюнкам сбегал ручеек ароматной воды — затемняя кору, она капала с листвы подобно росе, с легким стуком разбиваясь о поверхность пруда.

— Чего вы хотели, мадам арбитр? — спросил Бруинанн.

Кальпурния не знала, умышленно ли Джоэг выбрал дерзкий тон. Она напомнила себе, что эдил и детектив Реде знают о её истинном положении и о власти Даста над нею.

— Я оставила карателя в спальне для продолжения допроса, — сказала Шира, — и для поддержания впечатления, что мой чин действительно реален.

И зачем она объясняется перед ними? Кальпурния мысленно дала себе пинка.

— Вы дали мне ориентировку на персонал станции, но ничего на Иланте. Сейчас, пожалуйста, быстро пробегитесь по её прошлому и прежних взаимоотношениях с Отранто, которые, видимо, кажутся ей очень важными. Мне казалось, что эта женщина прибыла в Башню на борту Черного Корабля.

— Она, точнее, вернулась на нем, когда судно пришло пополнить запасы, — ответила Реде. — Ранее Торма Иланте служила успокоительницей в Башне. Она была молода, и, разумеется, многие из астропатов, с которыми работала женщина, сейчас мертвы. Но те, кто ещё жив, рады возвращению Иланте, и это лучшие, самые могущественные псайкеры. У неё полно старых друзей в кругу старших астропатов.

— Включая убитого Мастера, — закончила Шира.

— Точно.

— Ей можно доверять? Вы рассказывали, что происходит среди астропатов из-за вопроса о наследовании должности Мастера, поскольку Отранто не озаботился выбрать себе преемника. Есть ли вероятность, что Иланте — марионетка кого-то из них, или наоборот?

Лазка и Джоэг обменялись взглядами.

— Арбитр-сеньорис, — осторожно начала Реде, — могу ли я, со всем уважением, спросить, насколько хорошо вы знакомы с работой успокоителей? Мне представляется, что вы, возможно, неверно интерпретировали часть произнесенного дамуазель Иланте во время разговора.

Кальпурния поразилась собственной вспышке гнева и тому, как быстро он развеялся, оставив лишь тошнотворную нервозность. Шире определенно казалось, что по её коже что-то ползет. На секунду прислушавшись к звуку воды, стекающей в прудик, она вдохнула и выдохнула.

— Я не утверждаю, что безгрешна, — сказала Кальпурния. — Ну, как я вообще могла бы, с моим-то положением? Хорошо, объясните мне, что я неправильно поняла.

Скромная вежливость оказалась правильным выбором: Реде, кажется, немного оттаяла.

— Могу рассказать, мэм, чтобы у вас было представление, но лучше поступить так: попросите об этом саму Иланте. Я думаю, что она нам не враг, и сумеет разъяснить всё лучше меня, чтобы вы разобрались в тонкостях. А ещё лучше…

— А ещё лучше, — довершила мысль арбитр-сеньорис, — чтобы она мне показала.

Большая часть Бастиона Псайкана была перестроена сверху донизу после давнишней катастрофы, превратившей космический форт в безжизненный остов. Порой новые функции помещений имели сходство с прежними — например, старый офис флотского Комиссариата превратился в участок Арбитрес; правда, Кальпурния, или Бруинанн, или кто угодно, называющий участок своим домом, возмутились бы, узнав, что их сравнивают с комиссарами. Жилые отсеки на нижних палубах использовались, в основном, так же, как и раньше, а инжинариум и доки вообще остались прежними: сменились только их хозяева.

Обитатели Башни тоже поменялись. Прогулочные палубы, где под высокими бронированными окнами некогда вышагивали офицеры, теперь были плотно забиты астропатами-хористами, прикованными к лавкам. Слепцам были безразличны виды снаружи.

Бывший командный мостик и стратегиум на вершине донжона были целиком отданы под передовые мастерские для перегонки и смешивания масел и эссенций. Команды младших успокоителей, обученных Тикером Ренцем, трудились над бальзамами, укрепляющими средствами и благовониями, которыми пользовались их старшие коллеги. Эти вещества наполняли разумы астропатов ясностью и энергией, успокаивали душевные раны, оставшиеся после кружения в вихрях варпа.

Под мастерскими находились отдельные каюты, когда-то предназначавшиеся для капитана-привратника и его домохозяйства; они обернулись кладовыми, полными ящиков и стеллажей. Часть старых артиллерийских погребов переоборудовали в дополнительные апотекарионы, крайне необходимые на станции, основная деятельность которой так серьезно сказывалась на персонале. Странно было видеть ряды носилок в проходах или возле реечных конвейеров, некогда использовавшихся для транспортировки громадных снарядов к орудийным батареям или контейнеров с зенитными боеприпасами — к турелям секторной обороны.

Шира Кальпурния проследовала за Тормой Иланте через все эти помещения. Успокоительница в общих чертах обрисовала арбитру, чем живет и дышит Башня, как она действует и что ей требуется. Они увидели, как астропат Бром спускается из Гнезда Отголосков после легкого и быстрого транса. Они увидели, как астропат Анкин, стеная и содрогаясь, выходит из Зеленого Гнезда, где протягивала неустойчивое соединение на юг, к Гафаламору, и попала под мощный удар неожиданно серьезного варп-возмущения, пришедшего с той стороны. Они увидели, как троих хористов загоняют в апотекарион — мгновенный всплеск энергетического потока привел к тому, что на них обрушились ведьмоотводы.

Изучив Бастион изнутри, Кальпурния осознала его суть: перед ней был не просто очередной улей имперских чиновников, которым, как любил выражаться её командир на Дон-Круа, «нужно немного помочь зарыться носами в работу». Это место представляло собой механизм, маяк, коммутатор, а астропаты в зеленых одеждах были одновременно его операторами и деталями. Их сознания почти каждый день преодолевали адские бури иного мира, на понимание природы которых Шира почти не претендовала. Никак нельзя было обращаться с Башней, как с очередным гнездовьем вероотступников, и врываться в толпу подозреваемых, размахивая дубинкой. С тем же успехом арбитр-сеньорис могла бы швырнуть обойму шоковых гранат под ноги технопровидцам, следившим за состоянием пойманного солнца в реакторном ядре Бастиона.

Шира спросила себя, осознает ли это Даст. Как же каратель не понимает, что нынешняя облава окажется весьма запутанной? Кальпурнию сводили с ума невидимые кандалы подчинения его власти, а необходимость делать вид, что она командует парадом, только ухудшала положение. Если бы арбитр-сеньорис могла вести расследование по-настоящему и как следует, тогда бы…

Нет. Она оказалась в нынешней ситуации по суждению Адептус Арбитрес, а значит, по суждению Лекс Империалис и Его-на-Земле. Долг Кальпурнии состоял не в том, чтобы потакать своей гордости и фантазиям о руководстве, а в том, чтобы служить закону, чего бы тот от неё ни потребовал. Шира должна справиться.

«Кто я, — спросила себя арбитр, эхом отзываясь словам, которые до неё выучили наизусть поколения Кальпурниев, — без моего долга?»

Добравшись, наконец, до надзорного зала, они шагнули из неприятно узкого входного туннеля на ступени, вырезанные в круто наклоненном полу. Помещение, имевшее цилиндрическую форму, шло вверх под углом в сорок три градуса от давно закрытых торпедных хранилищ. Стены его, блиставшие интенсивным сиянием, расходились в стороны, чтобы встретиться вновь на высоте тридцати метров. На них то и дело перекрывались пластинки медного и бронзового покрытий, идущие поверху и понизу; узоры, создаваемые ими, казались Шире диковинным смешением выдержанной симметрии и беспорядочной путаницы. Здесь и там в наклонном туннеле висели пучки вымпелов, аналогичные тем, которые она видела в коридорах. Кроме того, на глаза Кальпурнии попадались витые и расшитые шнуры, немного напоминавшие веревки в псевдовинограднике Отранто. В концы некоторых из них были вплетены кусочки металла и камня странной формы, а другие просто покачивались на ветерке из вентиляционных отверстий в стенах.

Торму и Ширу окружали звуки, с трепетом возникавшие из пустоты: странные нотки, похожие на пение бокала под пальцем, протяжные колебания струн арфы или монотонный звук камертона. Спускаясь дальше по ступеням (где всё чаще и чаще попадались торопливые юные курьеры и согбенные сервиторы, несущие послания и приказные свитки), Кальпурния начала замечать источники шумов. Благодаря наклону туннеля арбитр смогла прямо с лестницы разглядеть участок крыши бывшей цистерны, где располагались насесты и платформы, врезанные в стены цилиндра повсюду вокруг неё. Каждое из «гнездышек» было построено рядом с паутиной сверкающей проволоки, усыпанной пучками стеклянных или металлических пластинок — или даже являлось её частью. Некоторые включения напомнили Шире о музыкальных подвесках, некоторые — о канделябрах. Часть насестов занимали операторы, подвешенные там или взгромоздившиеся сверху, за остальными наблюдали порхающие сервиторы-херувимы.

Во всем этом было нечто до безумия неправильное: например, звук, подобный удару гонга, который разносился от подвесной медной пластины, совсем немного не совпадал с движениями собственного источника — так незначительно, что начинали слезиться глаза. Ширу нервировало и то, как шумы становились громче или тише, совершенно независимо от того, приближалась арбитр к ним или удалялась, и то, как подвески вибрировали и звенели без единого ощутимого воздействия на них. Отчасти Кальпурния восхищалась происходящим, что редко себе позволяла. Отчасти она боролась с желанием зажать уши и, подвывая, броситься к выходу.

Когда Шира повернулась, желая вновь осмотреться, у неё скрутило живот от внезапных судорог, поднявшихся из мышц бедра. Арбитр вынуждена была подождать, пока из глаз не пропадут темные точки, и лишь после этого сумела шагнуть на следующую ступеньку.

Ведущий каратель истекал потом в покоях Отранто. С брезгливостью ощутив, что его одеяние промокло, а лоб и шея сделались липкими, Даст заставил себя дышать ровно и больше минуты простоял перед Оровеном, держа латные перчатки на реликварии. Поскольку молитв каратель не запоминал, он просто сосредоточился на строчках из «Авкторита Империалис» и повторял их, пока не собрался с мыслями.

Священник тем временем дергал ртом, как будто у него всё там пересохло, и сглатывал с пощелкивающим звуком. Они двое выглядели скверно, в отличие от Реде и Бруинанна, которые спокойно и расслабленно стояли по обеим сторонам от постели Мастера. От такой картины у ведущего карателя в груди закипела лютая злоба, и подавить гнев он сумел лишь через несколько секунд. Даст развернулся к местным арбитрам, борясь с желанием сжать кулаки.

— У вас было куда больше времени и возможностей, чтобы разобраться с этими покоями, чем есть у нас, — произнес он. — Расскажите мне всё. Пробегитесь по вещам, которые я упустил. Вы оба уже вызываете у меня подозрения своим молчанием.

И действительно, ни Лазка, ни Джоэг не сказали карателю ни слова после ухода Кальпурнии и Иланте.

Детектив и эдил-майоре переглянулись.

— Если вы просите, — начала Реде, — о кратком резюме по ориентировке, которую мы предо…

— Пусть Кальпурния, если ей хочется, сидит и листает бумажки, пока пальцы не отсохнут! — перебил ведущий каратель. — Я хочу увидеть всё своими глазами.

Даст опомнился, но арбитры Бастиона уже услышали противоречие в его словах — каратель понял это по их глазам. За такое он мог выдвинуть против Реде и Бруинанна дюжину обвинений — но не сейчас, ещё успеется. Пока что Даст нуждался в самоконтроле, и обрел его.

— Ассасин мог ударить на расстоянии, а не вблизи, — произнес он. — Возражения?

— Смертельная рана нанесена глубоким прямым выпадом клинка, — ответила детектив-соглядатай. — Из этого, а также по следам крови, мы установили, что оружие вошло под слишком острым углом для метательного ножа — если только убийца не лежал на полу у ног Отранто. Кроме того, одежда Мастера не опалена, на ней отсутствуют следы горения, в ране не имеется поражающих элементов; также не был обнаружен дым от пороха или лазерного ожога — нюхачи в вентиляции засекли бы его.

— Существует специальное оружие, которое не оставляет таких следов, — указал каратель.

— Верно, — согласилась Лазка, — но у меня на этой станции восемьдесят семь информаторов под ногтем, не считая шпионского оборудования, так что не думаю, будто подобное оружие могли применить, а потом вывезти отсюда незаметно для всех моих стукачей. И, поверьте мне, врать насчет этого они бы не стали.

Ведущий каратель, не убежденный её словами, хмыкнул, и в зрачках женщины на мгновение вспыхнули искорки гнева. Реде осознавала, что детектив-соглядатай её ранга должен был организовать в Башне более масштабную сеть информаторов и шпионов, и знала, что уже скоро Даст и Кальпурния тоже это поймут. У неё было время до завершения расследования смерти Отранто, чтобы поднять качество своей работы на уровень, приемлемый для арбитра-сеньорис. Три года Лазка занималась рутинными докладами и отчетами, три года осваивалась здесь, и вдруг такое.

Она прослушала следующий вопрос карателя, но её выручил Бруинанн.

— Нет, мы не думаем, что убийца ждал в засаде, — сказал Джоэг. — Он сумел войти и выйти, не оставив следов, но, опять же, аэрационные системы заметили бы его присутствие. Магос Шаннери приказала их машинным духам постоянно бодрствовать во всех устройствах Башни. Они определяют, какой объем воздуха должен циркулировать в комнате, чтобы не было затхлости. Это значит, что со временем духи начинают определять разницу между пустым помещением и таким, в котором находится дышащий человек.

— А заметили бы они это, если б в комнате ждал кто-нибудь в подпитывающей маске или с загубником-ребризером? — требовательно спросил Даст. — Есть записи об ассасинах, способных войти в транс, а затем пробудить себя и приступить к делу. Сколько обитателей этой станции — находящихся на твоем участке, Бруинанн! — были обучены нашими святыми Адептус контролировать свои тела и разумы?

— Мы рассматривали такой вариант, — признал эдил-майоре, — но нам ведь известно, что, хотя Отранто убегал с Главного проспекта уже со всех ног, в галереях он разогнался так, будто его преследовали ксеносы из всех кругов ада. Вы видели следы того, как Мастер прорывался через внешние комнаты, снося обстановку. Мы по-прежнему считаем, что наиболее верный вывод из этого таков: убийца загнал Отранто в его покои.

— И потом вышел, обойдя замки, блоки и всё прочее, да? — каратель махнул в сторону огромной двери. В его тоне четко слышалось презрение к «выводу» местных арбитров.

Реде ответила ему с подчеркнутым уважением.

— Ведущий каратель, астропат был жив, когда дверь закрылась, и мертв, когда она открылась вновь — когда нашли тело. Неважно, каким образом, по вашему мнению, убийца вошел в покои; факт состоит в том, что затем он выбрался из запертой спальни.

Раздраженно тряхнув рукой, Даст снова принялся изучать дверь. На его бороде выделялись капли пота; Лазка и Бруинанн обменялись короткими мрачными взглядами.

— Возможно, сэр, — начал Джоэг, — лучше всего сейчас вернуться в участок и обдумать ваши находки? Там лежат доклады вериспиков, да и теперь, когда мы кое-что уяснили о ваших идеях, можно поднять отчеты агентов Реде и выяснить, кто из них будет наиболее ценен для вас. Не сочтите за дерзость, но мне кажется, что на данный момент вы уже узнали из обследования покоев всё, что могли.

Плечи карателя дрогнули, и впервые с того момента, как эти новые Арбитрес прибыли на станцию, Бруинанн ощутил страх — приступ беспримесного, недвусмысленного страха. Затем Даст обернулся, и Джоэг вздрогнул при виде его слабой улыбки.

— Вы, разумеется, правы, эдил, спасибо вам. Я ведь каратель, а не, гм… всё верно, это место уже осматривали… — он помедлил на мгновение, — …глазами, э-э, острее, чем у меня. Вы правы. Я понимаю, мне многое нужно переварить.

Эдил-майоре не знал, играет ли с ним Даст или говорит искренне. Поведение карателя выглядело слишком странным для обдуманной тактики. Надо бы потом спросить Реде, она лучше замечает подобные вещи…

— Из пруда в саду можно пить? — выдавил Оровен жутко хриплым, пересохшим голосом.

— Там нет какой-нибудь заразы или ведьминой порчи? — добавил каратель, скривив рот на словах «ведьмина порча».

— Вода безопасна, сэр, — ответила Лазка. — Мастер Отранто иногда пил её с гостями. Пойдемте, я покажу, где ковшик.

Она увела священника в сад, и Даст вновь повернулся к двери.

— Буду ждать вас снаружи, — сказал он Бруинанну. — Надеюсь, там прохладнее, чем в покоях. Когда будете уходить, заприте дверь. Ещё прикажите кому-нибудь найти Кальпурнию и привести в участок, она может помочь мне разобраться с этими вашими документами.

Потепление длилось недолго — ведущий каратель постепенно возвращался к прежним повадкам. Отсалютовав ему, Джоэг стоял навытяжку, пока Даст не ушел из комнаты и не пробрался через «виноградник», и только затем отдал нужные приказы.

«Ты ещё не в безопасности, — сказал себе эдил-майоре. — Будь осторожен».

Даст не понимал, охлаждает ли его воздух при движении или это иллюзия: слой пота казался настолько толстым, что словно бы покрывал карателя целиком, насколько бы глупо это ни звучало. Когда арбитр утирал влагу, становилось ещё хуже — по телу пробегали волны жара или непонятные разряды. Голос его звучал странно и грубо, и нечто всё время мелькало на краю сознания, словно Даст вот-вот должен был вспомнить или понять нечто, так и не попадающее в фокус.

Фокус… да, ему нужно было сфокусироваться. Выходя из покоев Отранто, ведущий каратель слышал голос Бруинанна, который передавал его приказы, и отголоски хлюпающих звуков из сада, где Оровен, видимо, пытался выхлебать прудик до дна. Непозволительное поведение; надо будет высказать ему. По мнению Даста, Оровен входил в его командный отряд, каким бы жалким тот ни был: священник, неспособный контролировать телесные нужды, и опозоренная арестантка под маской её прежнего чина.

Объятый лихорадочно мечущимися мыслями, каратель шагал через «виноградник». Им троим нужно следить за собой. Эдил-майоре и детектив знают, что сами попадут под расследование, и в случае проблем пришлые Арбитрес должны будут выступить единым фронтом.

Голоса, донесшиеся из вестибюля, резко оборвали размышления Даста.

— Слушай, я не ищу неприятностей. Сказал же тебе, мне приказали сюда прийти, — это был не проктор. Видимо, кто-то пытался пробраться внутрь. — Я здесь, чтобы поговорить с дамуазель Иланте и арбитром-сеньорис. Мне так велено, понимаешь?

— Даю тебе последний шанс и последний приказ! — огрызнулся проктор. — Ещё раз попробуешь покомандовать арбитром, и окажешься на дыбе за презрение к закону. Огласи прошение или вернись на свой пост, и радуйся, что более важные дела не позволяют мне наказать тебя по заслугам.

— Любое прошение, которое ты должен передать арбитру Кальпурнии, можешь передать мне, — объявил Даст, широкими шагами заходя в вестибюль. К черту скромность: пусть Кальпурния формально возглавляет расследование, он не обязан изображать, что у него нет полномочий. — Я — ведущий каратель Даст, координирую расследование арбитра-сеньорис, и ты можешь салютовать, когда…

Он уже выходил из дверей во внешнее фойе, когда мысленно поскользнулся, будто ступил на гладкую поверхность. Этого хватило, чтобы Даст по-настоящему рухнул на четвереньки у порога, а затем металлическая печать Арбитрес взмыла над ним, словно цеп, и ударила в висок.

Ведущий каратель окончательно повалился на пол, с безвольно раскинутыми конечностями и тьмой в глазах.

Глава седьмая

— Торма Иланте? Добро пожаловать в надзорный зал, успокоительница-кандидат. Не ожидал встретить вас здесь.

Шепот мастера-дозорного раздался одновременно с тем, как гостьи шагнули на каменную рампу, ведущую к его клетке. Они вообще не должны были его услышать, но Кальпурния разобрала всё до последнего слова.

Астропат возлежал в шезлонге, укрепленном на кронштейнах. Голова его склонялась под тяжким венцом имплантатов и кабелей, кожа на руках была мягкой и гладкой, как у ребенка. Он постоянно тасовал и гладил резные карты из колоды Императорского Таро; две пластинки слепец уже выложил на подвешенный перед ним раскладной столик.

Шира подавила желание взглянуть на выпавшие карты — когда-то ей говорили, что это плохая примета.

— Подходите, садитесь рядом со мной. С разных сторон, пожалуйста. Так возникнет симметрия, и это будет очень приятно. По долгу службы я тщательно слежу за подобными симметриями. Вот, видите? — судя по всему, мастер-дозорный говорил о быстрых сериях минорных нот, немного дисгармоничном арпеджио, звучащем из сплетения проволок и колокольчиков высоко над ним. — Очень редко удается найти такое равновесие. Я бы показал вам его карту, если бы у меня нашлась лишняя.

Костяшки пальцев астропата побелели, сжимая колоду Таро цвета слоновой кости. Кальпурния начала вставать, открыв рот, но сидевшая с другой стороны клетки Иланте встретилась с ней взглядом и решительно покачала головой. Заметив, что на рампе появился служитель в серо-голубом покрове и мантии, Торма кратким жестом подозвала его — или её?

— Бутылочку красного имплантат-бальзама, пожалуйста, — произнесла она, — и длинную ватную палочку. Смешайте бальзам с тинктурой Унзео, но не более полудюжины капель.

Служитель заморгал и уставился на Иланте, но мгновение спустя вздрогнул: Кальпурния решила, что мастер-дозорный мысленно подтвердил приказ. Закутанный человек поспешил прочь, и тут же из клетки донесся хриплый смешок астропата.

— Как же давно тебя здесь не было, Торма? Знаешь, после того, как огонь входит в нас, мы с трудом следим за ходом времени, но твоя отлучка явно продлилась долго. Последний раз мне наносили тинктуру на череп пару поколений служителей назад. Да, Торма, я ощущаю давление, и тяжесть, и не без труда проталкиваюсь через эти разъемы, но не стоит переживать о моей коже, — он снова усмехнулся, так, что несколько кабелей в голове лязгнули друг о друга. — Впрочем, пусть приносят бальзам, если тебе так хочется. Перемены не дают слугам терять бдительность.

— Нравится поддевать меня, да, Шевенн? — дружески ответила ему Иланте. — Всё как прежде.

— Бдительность нужно поддерживать не только в них, — произнес астропат, уже не таким шутливым тоном. — Ты хорошая успокоительница, Иланте, но с одним недостатком: всё время забываешь, кто здесь подчиненный. У Отранто была ужасная привычка — он позволял своим слугам вести себя как равным ему. Тот хлыщ, что сменил тебя, оказался немногим лучше. Настоящего порядка при нем почти и не бывало.

Шевенн выложил на столик третью карту, затем четвертую, и провел кончиками пальцев по рисункам, вырезанным на грубых костяных пластинках.

— Три восходящие карты Мандацио — озабоченность порядком. Я бесцельно блуждаю, и мое гадание тянется за мной; слишком неравновесное, ничего хорошего.

Торма без всякого выражения смотрела, как мастер-дозорный склоняется над картами. Арбитр-сеньорис была уверена, что над яркими разъемами в его черепе промелькнула какая-то серебристая дымка или тень; затем астропат несколькими быстрыми движениями немного сдвинул карты, нарушив их симметрию. Мгновение спустя Шевенн проворно вернул их в колоду умелыми, опытными жестами.

По рампе к ним подошли двое служителей, мужчина и женщина, закутанные в те же самые одеяния, что и предыдущий работник. Мужчина, остановившись позади клетки, нагнулся и осторожно раскупорил керамический кувшинчик. Женщина, прижавшись к прутьям, быстро произнесла грудным и музыкальным голосом текущие известия:

— Вам осталось два часа до конца дозора, сэр. Меня попросили обратить ваше внимание, что кантор Рышко покидает Зеленое Гнездо, а кантор Меклин в настоящее время собирается занять его место. Через пятьдесят минут астропат Элин должен будет переслать сообщение на станцию Сюй-примарис. Сейчас он готовится с двумя успокоителями и через полчаса явится в Гнездо Костей.

Всё это время долговязый мужчина обмакивал ватную палочку в кувшинчик и, просовывая длинную тонкую руку между прутьев, смазывал скальп Шевенна вокруг разъемов притиранием с резким запахом специй. Служитель не уделял внимания ничему, кроме аккуратных движений собственных пальцев.

— Он просил о поддержке в лице астропатов Слоши и Уэта, — продолжала женщина, — но, с учетом докладов астропата Голана, вышедшего из Гнезда Огненного Дозора, Элину потребуется полноценный хор для отправки сообщения на такое большое расстояние. Кантор Ангази собирает хористов на третьей и четвертой изолированных палубах. Два небольших хора вступят в единение с релейной станцией Бескалиона, а затем, в конце часа, полностью сместят фокус на Гидрафур. Астропат Фарнель проведет последующий час в Гнезде Отголосков, в ожидании шифровок с границы сегментума Обскурус.

— Гм, Фарнеля назначили? — гулкий шепот Шевенна, казалось, никак не был связан с его телесным голосом. — Мы ведь не просто так сажаем его в Отголоски.

— Его готовит архикантор Адеркин, обе хоровые палубы в Отголосках заполнены. Маршал перевел туда троих младших успокоителей, чтобы начать работу с шифрами сразу после получения, но он предполагает…

— Женщина, мне совершенно не хочется рисковать, особенно если Фарнель всё ещё будет бороздить варп, когда я выйду из клетки, — мастер-дозорный на мгновение сжал края столешницы и дернул головой. — Опустить все внутренние отводы, окружающие нижнюю часть Отголосков. Кто в Фонарном Гнезде?

— Астропат Анкин, сэр, с двумя стражами, кантором Нири и одним из его псаломщиков.

— Пфф, это многое объясняет. Тебе повезло, что ты прямо сказала мне о дополнительной нагрузке на Анкин. Пусть её выведут из Фонарного и хотя бы поместят между отводов до того, как Фарнель начнет. Над всем этим участком во время моего дозора висело свинцовое облако, и перед сном мне бы чертовски хотелось увидеть, как оно рассеивается, понимаешь?

— Да, мастер-дозорный, — из голоса служительницы пропала самоуверенность.

— И почему Анкин в Фонарном, а не в Зеленом Гнезде? — брюзгливо спросил Шевенн.

— По распоряжению маршала, мастер-дозорный. Должна ли я попросить его…

— Узнай у него, почему эта женщина не под охраной в Зеленом Гнезде и передай мне ответ. Да, и думаю, что твой спутник здесь закончил.

На мгновение помедлив, служительница затем поклонилась. Ей потребовалось трижды толкнуть мужчину в плечо, с каждый разом всё сильнее, прежде чем тот вздрогнул, посмотрел на неё и выпрямился. Минуту спустя Шевенн, Иланте и Кальпурния вновь остались одни у конца рампы.

— Что это было? — спросила Шира после некоторой паузы. — Вообще, что здесь происходит? О чем шел разговор? Надвигается какое-то происшествие, о котором мне следует знать? Мастер-дозорный Шевенн, это ведь вы, э-э, были в дозоре, когда произошло убийство?

Почувствовав, что начинает заговариваться, Кальпурния напомнила себе: «Сохраняй достоинство».

— А ты у нас маленькая нервная штучка, да? — прогнусавил у неё в ушах голос астропата. — Вовсе не совпадаешь с Иланте, на самом-то деле. Мне бы переместить тебя… на тринадцать метров в сторону и прямо напротив неё, или чуть выше.

Шира яростно моргнула. Глаза у арбитра болели так, словно она читала весь день; от резкой потери ориентации у неё на миг закружилась голова — так ныряльщик на глубине теряет направление к поверхности. Схватив разбежавшиеся мысли, Кальпурния силой привела их в порядок.

Над её плечом раздалось тихое жужжание, от которого заныли зубы. Обернувшись, Шира увидела сервитора-херувима, порхавшего на крыльях, выложенных суспензорными лопастями. Существо изучало арбитра оранжево-желтыми глазами через щели в угрюмой маске горгульи, приживленной к лицу.

— Вы встревожены сильнее, чем готовы признать, — тихо заметила Иланте, когда Кальпурния отшатнулась от сервитора. Шира попыталась отойти в сторону, но херувим скользнул следом, оставаясь менее чем в полуметре от её головы; арбитру захотелось отмахнуться от создания.

— Именно поэтому оно помечает вас, — продолжила Торма с другой стороны клетки. — Для начала сосредоточьтесь на том, чтобы дышать размеренно, а затем, когда войдете в расслабляющий ритм…

— Мне не нужны дыхательные упражнения, Иланте. Пусть это существо отзовут, иначе вам понадобится новое, — подняв дубинку, Кальпурния включила её. К черту официальную сдержанность.

Мгновение спустя Шира поняла, что Шевенн смеется — это был странный звук, схожий с шелестом опавших листьев.

— Торма, будь хорошей успокоительницей и дойди до кафедры маршала. Пусть определит этого метчика, который так досаждает арбитру, и заткнет его. Сервитор должен остаться здесь, только никакого жужжания. Можешь идти.

Иланте наконец утратила самообладание и ушла с таким выражением лица, словно ей дали пощечину; в этот момент мастер-дозорный сместился. Кальпурния была совершенно уверена, что он повернулся, сместился в клетке, вопросительно наклонив голову в сторону Ширы. Арбитр буквально ощутила то, как внимание Шевенна перешло на неё, но, подняв глаза, увидела, что астропат не двигался.

— Ты интересное создание, — сказал мастер-дозорный. — Обычно мои первые суждения оказываются точнее. А при чем здесь «жгучий»?

На этот раз Кальпурния была лучше готова к вопросу и не позволила себе занервничать. Арбитр-майоре Дворов, её верховный командующий на Гидрафуре, любил так же молниеносно менять темы.

— Это слово на секунду было на переднем плане твоего сознания, — объяснил Шевенн, не получив ответа. — Ты думала о равновесии.

На мгновение воздух между Широй и клеткой потемнел. Кальпурнии показалось, что она видит перед собой мазки разных цветов: черного, пурпурного и мертвенного-белого, как непигментированная кожа. В глазах и голове мелькнула вспышка острой боли.

— Затем, — продолжил астропат, — твое равновесие сместилось и слово исчезло. Ты довольно хорошо контролируешь себя, это…

Снизу донесся резкий звук, и мастер-дозорный на секунду застыл. Шира ощутила какой-то клейкий привкус во рту, и острый приступ тошноты вновь поднялся из живота. Херувим рядом с ней громко и коротко взвизгнул, после чего затих.

— Контролируешь иначе, чем Иланте, — произнес Шевенн через переливчатые трели.

— Контролируешь иначе, чем Иланте, — повторил астропат, когда две спирали коронных разрядов на мгновение обвились вокруг его головы и расплелись в ленты света, уползшие вдоль прутьев клетки.

— Контролируешь иначе, чем Иланте, — сказал он в третий раз, уже нормальным, даже более твердым голосом. — Ты сдерживаешь себя агрессией, а не умиротворением.

— Мне не нравится, что ты без спроса вторгаешься в мой разум, астропат, — холодно ответила Шира, умышленно опуская звание Шевенна. — Лучше прекрати это, иначе пожалеешь.

— Ну, полно! — возразил мастер-дозорный. — Не было никакого, ха, «вторжения», без спросу или с оным. Я и не знаю, смогу ли сейчас пробраться в вас без поддержки хора. Вы излучаете свои мысли, мадам арбитр. Разве вы… — астропат облизнул тонкие губы бледным языком, ища аналогию, — разве вы каким-то образом нападаете на солнце, ощущая тепло, которое оно посылает вам?

— В любом случае, мастер-дозорный, можете считать, что вас предупредили. Насколько бы сильно, по вашему мнению, не… воздействовало на меня здешнее окружение, я не допущу неуважения к своему чину. Поверьте, в нынешней ситуации работникам Бастиона лучше не забывать о законе и не отступаться от праведности.

— Разумеется, — произнес Шевенн, уже без единого намека на резкость или насмешку. — Вы — арбитр-сеньорис Шира Кальпурния, прибыли сюда, чтобы покарать виновных в смерти моего коллеги и друга Мастера Отранто, и руководить станцией, пока не выберете его преемника. Я знаю.

— Вопрос о руководстве станцией ещё предстоит утрясти, — Шира была слишком честной, чтобы умолчать об этом. — Назначение нового Мастера — не моя забота.

Когда до этого дойдет, Кальпурния уже вернется на Гидрафур и будет давать показания о бунте Фраксов. Возможно, её будут судить в том же зале на Селене Секундус, где началась бойня… Шира растоптала незваную мысль.

— Я ничего не делаю без спроса, мадам арбитр, — осторожно ответил мастер-дозорный, — но мне не нужно видеть, чтобы понять: сегодня вас что-то беспокоит. Возможно, отдых придаст…

— Это не ваше дело, — огрызнулась Кальпурния. — Продолжим разговор.

— Как пожелаете, — уступил Шевенн и на мгновение замолчал, словно нечто иное привлекло его внимание. Не раздавалось никаких новых перезвонов или мелодий, — по крайней мере, Шира их не слышала, — но высоко вверху она краем глаза заметила движение. Два херувима, спланировав навстречу один другому, встретились у колокола-арфы, который, вроде как, слегка подрагивал.

— Вот и прекрасно. Итак, что здесь происходит? Этот зал — какой-то огромный наблюдательный ауспик, не так ли? Вы отслеживаете «голоса», исходящие из Бастиона и приходящие в него?

Бледная голова покачнулась, косицы кабелей зашуршали и защелкали друг о друга.

— Отсюда, дамуазель, я надзираю за нами: астропатами и Бастионом. Мне отведены узоры и равновесия. Мастер-дозорный должен следить, чтобы в Башне редко возникали симметрии, держать их под контролем и не давать им становиться разрушительными. Это тонкая работа.

— Объясните её.

Торма Иланте тем временем вернулась к ним на платформу и заняла тот же маленький стульчик, но не вмешивалась.

— Лучшим объяснением станут аналогии, основанные на вашем прежнем опыте. Если вы позволите отыскать внутри вас образ, на котором я смогу…

— Нет.

Молчание.

— Что ж, ладно. Вы знакомы с работой старших технопровидцев марсианского жречества? Тех, кто следит за плазменными топками, которые согревают корабли и станции, подобные этой?

— Немного знакома.

— Мне всегда представлялось, что равновесие сил внутри этих плазменных клетей весьма деликатно. Точное управление ими — это и ремесло, и искусство. Вы, гм, встречали магоса Шаннери?

— Нет.

И вновь молчание.

— Дым, — произнес затем астропат. — Чернота и багрянец. Странно, но тогда мне стоит использовать нечто из человеческой природы. У вас в мозгу есть участок, отвечающий за равновесие…

— В ушах, как мне однажды говорили.

Мастер-дозорный слегка отмахнулся с пренебрежением, но Кальпурния спустила ему это с рук.

— Думайте шире, — посоветовал он. — Обо всех извилинах в мозгу, которые сообщают вам о нездоровье, указывают, куда вы получили ранение. О механизмах, заставляющих вас потеть в жару или испытывать жажду, когда ваше тело почувствует нехватку влаги. Вы понимаете, о чем я?

— Да.

Шевенн некоторое время висел в молчании.

— Вы выполняете те же функции для станции, мастер-дозорный? Служите её нервным центром? — спросила Шира. — Именно поэтому вы говорили о «свинцовой тяжести», это как-то связано с равновесием Бастиона?

Астропат тихо, деликатно фыркнул, и в его тоне вновь появилась некоторая резкость.

— Суть дела остается непонятной вам, женщина-судья, поскольку вы родились с затупленным разумом. У вас нет возможности увидеть, чем я занимаюсь — увидеть по-настоящему. Соответственно, мне придется использовать понятные вам речевые образы, но при этом вы должны понимать, что я буду ковырять грязь, пытаясь нарисовать звезды. Поразмыслите об этом на мгновение.

— Думаю, идея мне ясна, мастер-дозорный. Продолжайте.

— Гм. Надзорный зал оперирует… перемещениями: энергии, узоров и масс. Вы когда-нибудь… Можете представить, что плывете на плоту? Вообразите, что бурное море раскачивает его. Рядом с вами стоят другие люди, множество людей, которые держат в руках факелы, горящие прекрасным белым огнем… — Шевенн говорил всё увереннее, и слова начинали накладываться друг на друга, но здесь астропат на мгновение умолк со вздохом. — Если они слишком быстро перебегут в одну часть плота, он накренится. Если они слишком близко подойдут друг к другу, жар факелов объединится и сожжет их. И, если их не будет направлять кто-то, способный видеть плот целиком, ощущать его баланс и видеть, где огонь пылает опасно ярко…

— Я начинаю понимать: вы сидите в этой комнате, чтобы наблюдать за плотом. Поддерживать его в равновесии.

— Уравновешивать, но в двух измерениях или в трех? На него действуют инерция, гравитация и, возможно, еще немного — движение потока, — Шевенн снова говорил с неприкрытой гордостью, и Шира на секунду задумалась о юности мастера-дозорного, о времени, когда он узнал о воде и плотах, ещё до того, как Черный Корабль увез его прочь. — Сколько всего я ещё вижу, Кальпурния! Белый огонь сжег завесу над глазом куда более зорким, чем те, которых я лишился. Запылав внутренним пламенем, он даровал мне силу смотреть и различать многое…

Шира уже привыкла к тому, как резко астропат из раздражительного и гордого становится мечтательным и задумчивым, а затем наоборот.

— Мастер-дозорный управляет перемещениями псайкеров, их назначениями в гнезда и залы хористов, — подхватила Иланте, когда Шевенн замолк на дюжину вдохов. — Он ощущает настроения и мысли астропатов. Он сообщает, где может понадобиться помощь успокоителей, где возникает необходимость разделить группу псайкеров, оказавшихся слишком близко друг к другу. Он чувствует угрозу, если обеспокоенные разумы астропатов в Башне должны неизбежно породить узор, который создаст опасные вибрации, внедрит разрушительные идеи в умы или привлечет… внимание. Псайкеры обязаны сосредоточенно контролировать свои мысли — ровно стоять на плоту, если угодно. Их внимание обращено вовнутрь. Мастер-дозорный смотрит в другую сторону.

— И всё это…? — Кальпурния обвела рукой зал, с его трезвонящими устройствами, спешащими куда-то ординарцами и сервиторами.

— Мои нервы! — радостно гаркнул Шевенн, заставив арбитра-сеньорис подскочить. — Нервному центру нужны нервы, чтобы быть в центре всего, не правда ли?

— Это что-то вроде экрана, или сигнального комплекса, или чего?

— Решите сами, — ответил астропат и заговорил вновь.

Впоследствии Шира с трудом могла вспомнить отдельные детали дальнейшей беседы, хотя изо всех сил пыталась вызвать в памяти конкретные слова и факты. Звуки и цвета, речи мастера-дозорного и странные ощущения всё ещё преследовали её; все они оборачивались размытыми мазками кисти на нежной картине, выписанной всеми оттенками света. Шевенн рассказывал о том, как звуки соотносятся с определенными местами в Башне: гнездами или залами хористов, коридорами или лестницами. Он объяснял значения мотивов — что символизировала единственная гамма или одинокая трель, о чем говорило смещение тонов либо внезапно возникшие гармонии или дисгармонии. Он упомянул о том, что шаркающие сервиторы или парящие херувимы способны действовать как передвижные метчики, стягиваясь в определенные точки и добавляя в мелодию тревожные ноты или контргармонии для модуляции предупреждения. Он разъяснил, как вибрации воздуха поют в его ушах и сознании, с невероятной точностью настраивая восприятие, удерживая ясные псайк-голоса Бастиона в гармонии и равновесии.

Кальпурния не делала записей и потом не могла вспомнить всех имен и мест, мелькавших в разговоре с мастером-дозорным. Когда Шевенн спросил, удовлетворена ли она услышанным, и арбитр наконец кивнула в ответ, его смена в надзорном зале ещё не закончилась. Шира и Торма оставили астропата висеть в его клетке-шезлонге, в воздухе, полном звуков.

Уходя, Кальпурния была уверена, что нечто ускользнуло от её внимания. Эта мысль мучила Ширу, и она пыталась разобраться с проблемой, поднимаясь вместе с Иланте из надзорного зала, но не сумела. То же самое чувство преследовало арбитра-сеньорис с момента, когда они вошли в донжон; ко времени возвращения в галереи оно уже исчезло в общей массе других ощущений, мелькавших у неё в голове.

Мастер-дозорный Шевенн отправил за двумя уходящими женщинами свободный отросток сознания. Много лет назад псайкер лишился большинства физических ощущений, выжженных из его нервных окончаний могучим белым огнем. При этом его психическое восприятие развилось настолько, что астропат сумел уловить нотку аромата, оставшегося на воротнике Иланте, слабый блеск панциря Кальпурнии, текстуру волос и почти незаметные следы боли во лбу, руке и бедре арбитра — настолько давней, что Шира, наверное, уже и не чувствовала её.

Шевенн уже давно и окончательно перестал стремиться к посту Мастера. Разумы некоторых астропатов только крепли за годы усилий, связанных с приемом и передачей межзвездных сообщений, но это не относилось к мастеру-дозорному. За все эти десятилетия в гнездах, где варп-ветра пытались выдуть его рассудок через уши, сознание псайкера растянулось и истончилось. Согласно неоспоримому закону, Мастером Башни мог быть только полноценный астропат, а Шевенна уже не привлекала подобная работа. Висеть в клетке мастера-дозорного, использовать совершенный психический контроль, приобретенный в гнездах — вот в чем заключалось его призвание, и псайкер верил, что оно подходит ему лучше всего. И ничего не изменится, пока горнило, распаленное в нем Связыванием души, не погаснет, и дух астропата не отправится к Императору во второй и последний раз.

Но сейчас в донжоне витал запах амбиций. В сплетении разумов ощущалась зазубренная шероховатость, от которой у Шевенна заныли бы зубы — да вот только они уже давно омертвели и выпали. О да, в Башне имелись личности, стремящиеся к власти Мастера.

При этом мастер-дозорный был уверен, что никто из них не убивал Мастера Отранто. Думать об этом было нестерпимо; Шевенн зажмуривал от боли слепые глаза, вспоминая, как посмертная ударная волна отражалась от псайк-каналов, а её отголоски звучали подобно раскатам грома, ужасавшим астропата в его детские дни среди океанов Шаоку-минор. И нигде в этом вихре псайкеру не удавалось выделить образ, звук, запах кого-либо, известного ему. Убийца не мог быть обитателем Башни. Он не мог…

Но это не означало, что удастся избежать раздора. Многих астропатов не волновало Мастерство, их мысли витали в местах более грандиозных, чем эта маленькая станция. Иные, возможно, жаждали власти, особенно сейчас, когда повсюду звучали чертовы слухи о поляристах, явившихся из южного сегментума. Затем шли по-настоящему амбициозные личности, худшими из которых были Святосталь и Туджик. По мере того, как приближался Черный Корабль, странное поведение Отранто и разговоры о том, что он собирается сложить полномочия, подпитывали их устремления. Эти астропаты буквально вскипели, когда старик сообщил, что Торма Иланте прибудет на станцию в роли его новой успокоительницы.

Да уж, сложно было представить более язвительное опровержение слухов об отставке Мастера.

И что же происходило теперь? Мастер-дозорный не сомневался, что Кальпурния прибыла сюда, чтобы взять Бастион под контроль и править им до окончания кризиса: все знали, что подобное входит в компетенцию Арбитрес. К черту уложения Телепатики о том, что Мастером должен быть астропат — Лекс Империалис покроет их козырями, и повелители Шевенна ничего не смогут поделать. Он слышал истории о том, как арбитры снимали чиновников с почтенных должностей Адептус, если закон говорил им, что эти должности заняты некомпетентными людьми.

Но, вместо того, чтобы промаршировать сюда во главе сводного отряда, Кальпурния сначала разнюхала что-то в покоях Отранто, явилась с расспросами о надзорном зале и ушла, оставив след из черноты и багрянца перед мысленным взором астропата. Шевенн заинтересовался этим двуцветным облаком, ещё когда арбитр сидела возле него; скрученное спиралью напряжение в её сознании резко контрастировало с покоем и симметрией в разуме Иланте. Черный и багровый… обычно он не воспринимал цвета вот так.

Раскинув восприятие, мастер-дозорный Шевенн коснулся им сначала изящных напевов надзорного зала, а затем психического круговорота Башни. При этом он непрерывно гладил кончиками пальцев верхнюю карту в колоде Таро, бессознательно обводя изображение Судьи. В другой руке, спрятанной в складках одеяний, астропат сжимал метку, которую передал ему господин Лоджен — вместе с приказом докладывать обо всем, что он услышит или почувствует из речей или разума Ширы Кальпурнии.

Успокоитель Дешен хотел отправиться на поиски Ренца, но не желал это признать. Признать это — значит признать, что параноидальный стресс Тикера, как ни странно, успокаивает Антовина и усиливает его самоконтроль. Это, в свою очередь, значит признать, что он нервничает. А он не желал признавать, что нервничает.

Хотя причина нервничать у него имелась — всё стало таким неопределенным после того, как старого ублюдка… после смерти Отранто. Кто, черт подери, знал, что Арбитрес так быстро окажутся здесь или что ставки так быстро возрастут? Неужели нельзя капельку понервни…

Нет! Представление успокоителя о себе основывалось на полном отсутствии страха или сомнений. Да, Дешен вызывал эти чувства в других, но не признавал их для себя. Если его представление о себе начнет разрушаться, как он сможет быть уверенным хоть в чем-то?

Успокоитель сердито зыркнул на Кито, но флотский был крепкий орешек и даже не вздрогнул. Дешен восхитился этим, но разозлился всё равно.

— Ну и где он вообще?

— Говорю тебе, Дешен, я не видел его уже две вахты. Ренц наполовину слетел с катушек до прибытия Черного Корабля, а теперь ему ещё хуже. Ты же знаешь Тикера лучше, чем я, вот и скажи, куда он мог пойти. У меня нет времени слоняться по башне и искать его.

Мужчины говорили тихо и, сложив руки за спинами, медленно шагали по Главному проспекту в направлении доков. Следом тащился сервитор-адьютант, державший у них над головами фонарь на длинной палке. Немногие офицеры в чине Кито обладали подобной привилегией, так что подобное зрелище оказывало полезное воздействие на окружающих. Напоминало, что эти двое — друзья и советники Тикера Ренца, и, хотя благоволивший ему Мастер был убит, сам мажордом и его товарищи всё ещё обладали влиянием.

— Ну, у меня тоже нет времени, — огрызнулся успокоитель. — Я, знаешь ли, тоже делами занимался. Причем делами Ренца, и думал, что этого болтливого идиота будет легче найти, если для него так важны результаты.

— Тут деликатная ситуация, — ответил Кито. — Судя по тому, что я слышал, эта женщина-арбитр будет поострее умом, чем придурок Бруинанн. Возможно, Ренц очень не хочет, чтобы нас троих сейчас видели вместе.

Он посмотрел спутнику в лицо.

— Ты молод, Дешен. Тебе знакомо только положение дел, при котором Тикер — питомец Отранто, а мы — дружки Тикера. Но оно не продержится долго, если только мы чуточку не постараемся осторожно сохранить его. У Арбитрес есть привычка ломать всё, до чего можно дотянуться, и эта Кальпурния — яркий пример. Она разрушает всё, к чему прикасается. Неужели не помнишь, какой бардак начался после той дурацкой перестрелки вольных торговцев на Галате? Из-за этой женщины Самбен де Жонси лишился должности капитана-привратника, что отразилось на всей его семье.

— Мне плевать, и не надо говорить со мной в таком тоне, — раздраженно ответил Дешен.

— Тебе стоит меня выслушать. Наконец-то ты столкнулся с проблемой, которую не можешь решить грубой силой. Мы должны подумать головой, посмотреть, что пытается сделать Ренц, и попробовать понять, зачем он это делает.

— Это Арбитрес должны бояться нас, а не наоборот, — проворчал Дешен. — Мне ведь можно так говорить, верно? — добавил он, поймав укорительный взгляд Кито. — Ты же не стукач, как и я. В любом случае, той женщине придется несладко, если она захочет лишить нас заработанного по праву.

Успокоитель сумел ухмыльнуться.

— Она заслуживает этого, точно. Всё они заслуживают, я считаю.

Глава восьмая

Ведущий каратель Даст лежал на койке в апотекарионе, словно каменная статуя мученика на крышке саркофага. Оровен наконец-то выпустил из рук реликварий и стоял в ногах постели, тихо напевая молитвы; от священника вновь тянуло дымком лхо. Арбитр-медике тем временем осторожно ощупывал голову и лицо карателя. Тот даже не вздрагивал, когда кончики пальцев доктора касались тяжелых ран. Дышал Даст тяжело, кожа его приобрела нехороший серый оттенок.

Палата медике в участке оказалась крохотной, и даже некрупной Кальпурнии пришлось остановиться в сторонке, чтобы не мешать. Шира стояла, четко сложив руки за спиной и борясь с желанием просто привалиться к стене.

— Господин Оровен сказал мне, что раненый остался один в момент нападения, — пробормотал медике, так тихо, что Кальпурния сначала решила, будто он разговаривает сам с собой.

— Не один, — возразил священник, — там ещё был нападавший. Все остальные находились в саду Мастера.

— Мадам арбитр-сеньорис? — услышав снисходительный тон доктора, Оровен помрачнел, но не стал вмешиваться.

— Ничего не могу добавить, — ответила Шира. — Я была в другом месте, с успокоительницей Иланте. Только недавно освободилась и сразу же направилась сюда.

Курьер встретил Кальпурнию, когда она возвращалась через галереи; после этого арбитр бегом бросилась в крепость-участок. Сгорбившись, Торма поспевала за ней с хмурым видом человека, не привыкшего к подобным упражнениям.

Медике, по-прежнему склоняясь над Дастом, посмотрел на Ширу из-под темно-серых бровей. Не убирая ладони со лба карателя, он вытянул другую руку и пробежался пальцами по стеллажу с маленькими выдвижными ящичками.

— Могу ли я спросить, мадам арбитр-сеньорис, не слышали ли вы каких-нибудь резких или тревожных звуков в надзорном зале? Что имел сообщить вам мастер-дозорный Шевенн?

— Ничего.

Она потратила всё это время, выслушивая лекции о надзорном зале, и даже не подумала использовать астропата как орудие расследования. Ну, так-то Кальпурния дала доктору формально честный ответ… нет, только трусы скрывают допущенные ошибки.

— Я не спрашивала. Мы говорили о работе Шевенна, но в основном на темы, связанные с природой его занятий, — Шира обдумала сказанное. — Он упоминал какие-то «узоры», замеченные им в Башне во время моего присутствия, но не стал сообщать ничего о волнениях, которые наверняка проявились из-за этого нападения и смерти проктора.

Говоря, Кальпурния пыталась воспроизвести в голове свой сюрреалистический визит в надзорный зал: возможно, астропат дал ей какой-то намек, оставшийся незамеченным? Услышала ли она что-то такое, о чем должна была переспросить?

Священник по-прежнему смотрел на лежащего Даста и непрерывно повторял одну и ту же литанию. Шира слышала её в залах медике от Гидрафура до Мачиуна; молитва могла звучать на высоком или низком готике, в виде стихов или гомилии, но смысл слов оставался неизменным.

«Больничное ложе — отрава для нас, — шептала она вместе с Оровеном, — поправляйся во имя Императорского закона и поднимайся с постели ради исполнения долга. Имя Императора — твоя броня; повеления Императора — твоя сила. Голос Императора приказывает твоим ранам затянуться рубцами, твоей боли — стать холодным орудием воздаяния…»

Произнося литанию, Кальпурния пробудила воспоминания, которые разлетелись по её сознанию подобно летучим мышам, потревоженным в пещере. Рука Ширы неосознанно потянулась к голове, и пальцы начали массировать шрамы над глазом.

— Мы хотя бы знаем причину смерти проктора? — спросила она. — Если он нанес Дасту такие раны печатью, то каратель определенно не мог убить его, сопротивляясь.

— Ведущий каратель вообще не сопротивлялся нападению, — указал Оровен, прервав монотонное чтение. — Всё произошло слишком быстро, и ему слишком крепко досталось. Если бы он сумел ответить на атаку, мы бы сейчас сидели в офисе наверху и расспрашивали о происшествии самого Даста. Поверьте мне, Кальпурния, трое таких прокторов не смогли бы одолеть его, разве что застали бы врасплох.

На лице медике возникло слегка болезненное выражение. Он вновь занялся тщательным обследованием раны на черепе карателя и уже закрепил вокруг его головы венец диагностических рун: сигнальные лампочки светились красным, то и дело раздавался тихий звон, напоминающий о колокольчиках в надзорном зале.

Шира подметила гримасу мужчины.

— Арбитр, — чуть мягче начала она, — насколько хорошо вы знали проктора? Вы были друзьями? И, простите, я не знаю вашего имени…

— Мы не были близки, дамуазель Кальпурния, — произнес медике, не отвлекаясь при этом от работы, — однако, в таком маленьком гарнизоне все друг друга знают. Мне мало что известно о прокторе Фейссене, но он был хорошим человеком. Я бы многое отдал, чтобы разгадать причину его смерти.

Доктор прервался, чтобы установить ещё один диагностический штифт, и несколько секунд наблюдал за мельканием огоньков-индикаторов.

— Меня зовут Скаль. Арбитр-медике Эшён Скаль, если угодно арбитру-генералу, — он немного расслабился, и Шира испытала краткое удовлетворение. Наконец-то ей хоть что-то удалось сделать правильно.

— Вы понимаете, что у меня возникли некоторые вопросы, арбитр Скаль, — произнесла она с легким ударением на «арбитр». — С самого прибытия мне кажется, что на станции происходят… странные вещи, дурные предзнаменования и безумства. Успокоительница возвращается к своему старому Мастеру, и он каким-то образом погибает за несколько минут до их встречи. Паника из-за убийства Отранто заставляет докеров взбунтоваться и попытаться сбежать на моем корабле. Проктор Адептус Арбитрес нападает на ведущего карателя, приказам которого повиновался за несколько минут до этого.

— И умирает во время атаки, — вставил Оровен, — по причине, до сих пор нам неизвестной.

Кальпурния кивнула.

— Кроме того, не забывайте об убийце Мастера, сумевшем преодолеть ауспики, замки, запертые бронированные двери, ведьмоотводы и псайк-обереги. Отранто погиб на станции, полной провидцев и псайкеров, способных услышать, как за полсектора от Башни закипает котелок — но никто из них и слова не может сказать об убийстве коллеги…

Шира оборвала себя, поскольку собиралась произнести: «…не говоря уже о том, что мне позволили явиться сюда, не разрешая при этом доверять собственным суждениям или компетентности, а теперь я не доверяю даже своему телу, разуму и чувствам». Имелись вещи, которые ни один арбитр-генерал, даже разжалованный и ожидающий суда, не должен был произносить в подобной компании.

— Бруинанн и Реде хорошо поработали, дамуазель Кальпурния, — тихо ответил Скаль, поправляя диагностические штифты. — Если ведьмаки ничего им не сообщили, то не потому, что могли сохранить тайну. Предложите мне поклясться на аквиле, и я повторю: эти двое действовали наилучшим образом.

— Мы знаем, что они не испробовали определенных способов добиться правды, — указал священник, но медике покачал коротко стриженой седой головой.

— Это невозможно, разве что вы увезете астропата со станции после ареста. Может быть, придется отправить его даже дальше инкарцериев в поясе Койпера. Может подойти одна из внутренних станций, или, например, Галата. Даже Гидрафур — говорят, у Инквизиции там есть местечко, в котором… — хмыкнув, Скаль уставился на индикаторы. — Опустим детали. Главное, нужно действовать подальше отсюда. Неважно, какой бы хорошей, по вашему мнению, ни была изоляция, что-нибудь обязательно пробьется. Это как зажечь спичку на прометиевом заводе.

Оровен хмурился и потряхивал головой, потирая символ «Авкторита Империалис» на груди.

— Ты углубляешься в опасные рассуждения, Скаль. Неудивительно, что ваше расследование провалилось: вы заблудились в ведьмачьих тенях, — сжав значок в ладони, он воззрился на доктора. — Налицо моральная слабость, и за то, что вы сбились с пути истинного, здешние священники ответят в той же мере, что и ваши командиры.

Слово было произнесено. Возможно, весь гарнизон Башни пойдет под суд за упущения, в точности как и Кальпурния. Шира не сомневалась — известие, что Оровен наконец заявил об этом вслух, разнесется в стенах участка за половину смены.

— Объясните мне, арбитр Скаль, — проговорила она, — почему здесь так сложно пытать астропатов. Если Бруинанн осознанно отказался от этой идеи, я хочу знать, чем он руководствовался.

— Я не посвящен в мотивы эдила, — ответил медике, снова уходя в оборону.

— Этого и не требуется. Просто разъясните мне фразу о «прометиевом заводе».

Впервые с того момента, как Шира вошла в комнату, доктор разогнул спину. Выпрямившись, он оказался немногим выше Кальпурнии, но с бочкообразной грудью и мощными плечами. Поведя ими, Скаль потянулся.

— Если вам понравилась эта аналогия, я продолжу её. Все псайкеры создают вокруг себя некую марь, причем сильные удерживают её в головах, или сердцах, или любых других местах, где находится их проклятый ведьмин дар, но она всегда с ними. Как пот, или телесное тепло. Рядом с одним или несколькими из них вы мало что заметите, особенно если их правильно контролируют и приглушают. Я бывал в нашей собственной башне астропатов на гидрафурской Стене, не знаю, случалось ли вам… нет?

Кальпурния и Оровен покачали головами.

— Вы всё равно бы почти ничего не почувствовали, но здесь явно превышена критическая масса. Даже учитывая перестройку, и обереги, и мастеров-дозорных, которые следят, чтобы псайкеры не собирались плотными группами или двигались не туда — эта духовная дымка пропитывает всё. Мне не стоит и пытаться объяснить её суть, разве что сквозь призму эффектов, заметных и понятных мне как медике, но в ней имеется некоторая… непредсказуемость.

— Это опасно, — сказала Шира, больше самой себе, но думала она не только о физической угрозе. Поведение цилиндра с прометием, висящего под стволом огнемета, тоже было непредсказуемым, но эту опасность понимали всё. Плазменной топке требовалось постоянное наблюдение техножрецов и машиновидцев, но в её сердце пылал огонь, дарованный Императором в его аспекте Бога-Машины. Если он обрушивался на смотрителей, то приносил им чистую, понятную смерть. Но здесь, с этой ведьминой марью, с людьми, разумы которых истончали реальность, позволяя просачиваться в неё созданиям, сталкиваться с которыми не должен был никто, кроме Него-на-Земле, всё становилось…

Кальпурния много раз оказывалась в опасности, что подтверждали шрамы на её теле и мрачные воспоминания. Но угроза душе была намного более пугающей. Ей требовалась вера, чтобы оградить себя от подобных страхов — но ведь Шира именно с верой шагнула в зал суда Селены Секундус, и чем всё закончилось? Уже через несколько часов она…

Арбитр прикусила язык, не слишком сильно, но достаточно, чтобы вздрогнуть, поморщиться и разорвать стягивающуюся петлю мыслей.

— Опасно, — согласился медике. — Большинство из нас живут на станции, как на лезвии ножа, даже не-псайкеры. Это подобно заразе или болезни, вызванной каким-то загрязнением. Один мощный шок, вроде пытаемого псайкера, и начнется нечто действительно скверное.

— Возможно, испуг заставит других астропатов заговорить? — спросил Оровен.

— Их реакцией будет не испуг, брат священник, — ровным тоном ответил Скаль. — Наверное, при переходах в варпе вам снились кошмары, которые пугали вас, но они — всего лишь тень того, что произойдет здесь в результате психического шока. Арбитр-генерал правильно подметила мою фразу о спичках. Как вы думаете, почему астропаты всегда ходят под дулом пистолета? Даже сильнейшие из них могут поддаться, если ослабят защиту, или же их захватит нечто более могущественное, чем они. Витиферы нужны, чтобы устранять псайкеров, энергия которых вырвалась из-под контроля, до того, как половина ведьмаков в Башне взорвутся наподобие бомб, или впустят в себя нечто… — доктор сделал вдох, — нечто жуткое. В маленьких анклавах витиферы не требуются, но на станции такого размера, с такими энергетическими потоками без них никуда. Каждую секунду каждого дня кто-то сидит в гнездах, и течение силы, арбитр, может замедлиться, но оно никогда не останавливается. Оно непредсказуемо.

— Поэтому, — продолжал Скаль, — здесь есть витиферы. Места, подобные Бастиону, но не имеющие их, долго не протягивают. Не вздумайте… то есть, законы Астропатики запрещают говорить с ними или препятствовать им. Я надеюсь, дамуазель, вы крепко это запомните на случай, если возглавите станцию и должны будете принимать решения через головы здешних чиновников Адептус Астра Телепатика.

— Витиферы? — переспросил Оровен, и Шира кивнула доктору, прося пояснить. Священник ведь не участвовал в экскурсии, проведенной Иланте.

— Да, название на высоком готике, — ответил медике, — они же «держат в руках жизнь» каждого астропата. Мерзкое слово, правда?

На мгновение прижав пальцы к рунической панели, Скаль прошептал какой-то наговор апотекариев. С потолка опустилась пара тонких, раздвижных механических рук, из законцовок которых выдвинулись небольшие наборы хирургических инструментов, схожие с когтистыми лапами. Эшён умелыми движениями передвинул манипуляторы в нужную позицию и зафиксировал тихим кодовым словом, активировавшим запорные механизмы в смазанных металлических соединениях.

— Я готов приступить к следующей стадии лечения, арбитр-генерал, — произнес он, не поднимая глаз. — Со всем уважением прошу вас освободить палату для моих ассистентов и сервиторов. Купирование самых опасных повреждений потребует весьма тонкой работы и займет довольно много времени. Брат священник, если вы поставите в часовне свечку за здравие господина Даста, это немного согреет мне душу.

— Император хранит, — отозвался Оровен, и Кальпурния повторила его слова. Развернувшись, арбитры вышли из палаты.

— Что-то изменилось, — сразу же заметила Торма Иланте, когда Кальпурния приказала вывести её из маленькой камеры временного содержания у ворот участка. До этого успокоительница пыталась последовать за ней прямо во внутренние помещения, и Шира, грубо толкнув женщину в объятия шагавшего рядом арбитратора, велела запереть её.

— Что-то изменилось, — повторила Иланте. — Вы по-другому держитесь. Что произошло?

Кальпурния кивнула арбитратору, который выпустил Торму из камеры, после чего тот взял успокоительницу за локоть и повел к выходу.

— Мадам арбитр? Подождите, пожалуйста. Могу я узнать, что происходит?

— Ведущий каратель Даст подвергся нападению, — ответила Шира. — В нашем апотекарионе ему вернут силы для исполнения долга, если будет на то воля Императора.

— Благодарю вас. Я буду молиться за карателя, — арбитратор прибавил шагу, вынуждая Иланте говорить на ходу и через плечо. — Чем ещё я могу вам помочь? Например, предоставить вам краткое описание нескольких — извините, можно чуть помедленнее? — нескольких гнезд астропатов, с которыми вы хотели бы ознакомиться… или…

— В этом нет необходимости. Я здесь по делам Арбитрес, и они не должны вас заботить, успокоительница.

— Арбитр Кальпурния, чтобы достойно направлять вас, мне необходимо…

— Мне думается, Иланте, что вы рассчитываете на дружбу и привилегированное положение, но их не будет. Ведите себя осмотрительнее в этом вопросе. Не знаю, сколько ещё поблажек я смогу вам сделать.

Как раз на этих словах Торму вывели за ворота, и Шира кивком скомандовала арбитратору оставить их. Успокоительница переступила порог, взяла себя в руки и обернулась. Женщины воззрились друг на друга через открытые двери.

— Я не желала оскорбить вас, арбитр Кальпурния, и приношу извинения, если это всё же произошло.

— Единственное, чего я требую от вас — знать свое место и подчиняться требованиям закона. Ваша должность в свите Отранто не была окончательно закреплена, не так ли? Тогда у вас нет официального положения в Бастионе. Келья для сна у вас имеется? Хорошо. Немедленно возвращайтесь в неё и оставайтесь там, пока я лично и недвусмысленно не прикажу иного. Из уважения к вам я предполагаю, что вас не нужно доставлять в келью под стражей.

Иланте немного чопорно поклонилась и аккуратно осенила аквилой ворота участка перед тем, как развернуться. Посмотрев вслед уходящей женщине, Кальпурния крутнулась на пятках, шагнула обратно и едва не врезалась в Лазку Реде.

— Наблюдать и сопровождать? — спросила детектив. — Я позволила себе сделать кое-какие приготовления. Иланте не такая коварная личность, как её описывали некоторые мои осведомители, но она слишком глубоко завязана во всем этом, чтобы оставаться без присмотра.

Кальпурния утвердительно кивнула, вместе с Реде заходя в участок. Двери захлопнулись у них за спиной.

— Можете вести двухуровневую слежку? Иланте должна знать, что мы присматриваем за ней, так пусть увидит это своими глазами. Но при этом её будут вести и незаметные наблюдатели. Мне нужны доклады от обоих, даю делегацию третьего уровня.

— Так точно, госпожа арбитр. И, мэм… — остановившись в тени дверного прохода, Лазка понизила голос.

— В чем дело, детектив?

— Значит ли это, что теперь вы — наш единственный командир?

— Значит ли…

— После случившегося с карателем… ведь, мэм, вы — арбитр-генерал, но мы знали, что вас доставили сюда на, гм, особых условиях. Теперь, после происшествия с Дастом, вы стали нашим действующим командиром? Номинальный чин вам присвоил ведущий каратель. Остаетесь ли вы руководителем?

Сделав шаг назад, Кальпурния опустила ладонь на рукоять дубинки. Из ниоткуда к ней пришла абсолютная уверенность в том, что Реде готовит бунт. Детектив решила, что не позволит Шире установить её виновность в некомпетентности, и планировала убийство непрошеной гостьи, так же, как спланировала убийство…

— Я не хочу проявить неуважение, мэм, — тем временем продолжала Лазка, — но дело не только в расследовании. У Отранто нет преемника. Всё доклады моих агентов сходятся в том, что персонал Башни ждет, когда вы примете руководство и лично проследите за переходом власти, но не видит не единого намека на это.

— По решению ведущего карателя, — осторожно начала Кальпурния, — который учитывал, м-м, ограниченность моих полномочий, мы должны были придерживаться максимально узкого фронта работ. Все планы и принципы действий определял Даст, а я подчинялась им. Ведущий каратель занимается задержаниями и наказаниями, и это отразилось в его подходе к расследованию.

— Но он больше не руководит вами, мэм. Нам подчиняться решениям ведущего карателя или вашим? Работа во имя Императора должна быть завершена, и мне хотелось бы узнать от вас, как именно следует это сделать.

— Спасибо, что обратили мое внимание на этот вопрос, детектив Реде, — ответила Шира. Внутреннее напряжение спало так быстро, что она практически услышала хлопок; в словах Лазки не было признаков бунта или заговора, только озабоченность порядком вещей, иерархией и главенством закона в Бастионе Псайкана. «Восстание и убийство», черт их дери, о чем она только думала? — Я обдумаю дальнейший порядок действий и обращусь в преторию за необходимыми мне советами. Вы уже получили инструкции насчет слежки. Когда разберетесь с этим, мне не помешает точная информация о том, почему люди в Башне реагируют на Иланте совершенно определенным образом. Я знаю, что она оставила здесь след, но мне нужно знать, какой именно.

Отсалютовав, Реде собралась уходить, но Кальпурния остановила её.

— Есть ещё один, последний вопрос — обещаю, я вас не задержу. Медике Скаль упомянул некую… марь, кажется, он так это назвал. Нечто насчет пребывания в месте, которое настолько пропитано энергиями теснящихся там псайкеров, что становится практически заразным.

— И вы чувствуете это, да, мэм? — Лазка шагнула обратно в привратную нишу. В её выражении лица смешались сочувствие и четкая профессиональная отстраненность, что-то вроде «ничего нового». — Вы не ошибаетесь. Наши тела выкидывают фокусы, как и наши мозги. Некоторые люди не могут с этим жить, и их приходится отправлять со станции. Не все они самостоятельно поднимаются по трапу, если вы понимаете, о чем я. Псайкерам наплевать, их сознания плавают в мари, как рыбы в воде, а мы в ней захлебываемся. Вам очень тяжело?

— Небольшая боль в мышцах, суставах, голове и какие-то… какие-то странности восприятия. Приходится контролировать мысли, не могу точно определять температуру вещей. Это обычно для новичка в Бастионе или…?

Реде утвердительно хмыкнула.

— Благодарю вас, детектив, и, думаю, это всё, что мне требовалось узнать. Больше не стану отвлекать вас от слежки.

Лазка ушла, оставив Ширу на дне высокого лестничного колодца у стен участка. Она стояла перед отполированным касаниями постаментом с древним священным инфоковчегом, глубоко погруженная в раздумья.

Уходя из участка, Торма Иланте уже знала, что за ней наблюдают, но это её не беспокоило. Она немедленно вычислила двоих соглядатаев — во-первых, надсмотрщика за слугами, которые тащились позади завывающей электротележки, нагруженной грязным бельем. Выбранный им маршрут до прачечной оказался странным, зигзагообразным, и намного чаще пересекался с путем успокоительницы, чем должен был.

Другая, похоже, оказалась поопаснее: молодая женщина, ремесленница, которая бродила по галереям с планшетом и стилом, перерисовывая узоры на вымпелах. Такое прикрытие работало лучше, большинство людей не распознали бы его. Иланте сочла, что вторая наблюдательница вооружена. Если Кальпурния отдала соответствующий приказ, то женщина может оказаться не только соглядатаем, но и палачом Тормы.

Всё так странно, думала успокоительница на ходу. Залы остались такими же, как и в её воспоминаниях, но люди изменились. Когда Иланте была здесь много лет назад, Шевенн находился в расцвете сил: чем-то похожий на ястреба, горделивый, свирепо правящий собственным разумом, он невероятно отличался от стада псайкеров с выжженными мозгами, которых загнали в Башню вместе с ним.

Туджик… Туджик прибыл сюда почти в коматозном состоянии. Он откликался на осторожное телепатическое зондирование более умелых астропатов, но не был способен на что-то более сложное, чем вплетение своего голоса в самые нижние регистры хора. А теперь он стал вероятным наследником Отранто!

И столько незнакомых имен: Святосталь? Анкин? Дель’Катир? Ветераны, уже, видимо, постаревшие и достигшие могущества. А многие астропаты, разумы которых Иланте знала почти так же хорошо, как собственный, — Тофлио, Свет-Его-Глаз, Чангайя, — уже сгинули.

Торма задумалась о своих прежних коллегах. Неважно, насколько сильными они были, насколько умелыми, с какой верой или отвагой направляли свои сознания в пандемониум, терзающий душу, призвание рано или поздно губило их. Мозги выгорали, истерзанные сердца отказывали, или же разумы просто изнашивались до такой степени, что псайкеры уплывали в серый паралич, который успокоители называли «пепельным сном». Иногда, с дрожью подумала Иланте, происходило, возможно, нечто более темное, и астропаты падали наземь в собственные вышибленные мозги, с дырой в черепе от пули витифера.

В редкой для себя меланхолии Торма пробиралась по извилистым галереям. Соглядатаи на минуту пропали из виду, и единственными признаками жизни в Башне были приглушенные шаги за каким-то дальним углом. В этом безмолвии, казалось, было нечто более мучительное, чем в шуме работающих доков или непрерывных страдальческих звуках на борту Черного Корабля.

Неужели она слабеет? Молодая Иланте не позволила бы подобному настрою нарушить её умиротворенность, но ведь молодая Иланте могла работать даже на Черном Корабле. Торме хватало сил, чтобы помогать в содержании несчастных потерянных душ, которых ждали топки Золотого Трона, и испытанное не сломило её. Был ли очевидный факт, что она больше не может справляться с такой работой, признаком того, что полезность самой успокоительницы подходит к концу? Близилось ли время, когда она не сумеет исполнять даже прежние функции среди астропатов и их хоров? Иланте служила псайкерам с четырнадцатого дня рождения. Что же может произойти такого, после чего она окажется не в силах служить им?

Торма поняла, что скучает по Черному Кораблю: дыму благовоний в носовой часовне, знакомым горгульям в начале каждого коридора, стражам Инквизиции под черными капюшонами, голосу Галана Ведриэра, зовущего её по имени…

Нет. Она повернулась спиной к прошлому и сама разберется с последствиями.

Позади раздались шаги, и Иланте, остававшаяся начеку, быстро обернулась через плечо. Увидев, кто подходит к ней, Торма сбавила шаг: это оказался обычный курьер, крупный мужчина в плохо сидящей на нем форме вестника. В его руке на мгновение мелькнул значок Арбитрес, тут же скрывшийся в ладони. Качнув головой, курьер призвал её к молчанию, передал какую-то бумажку и в следующее мгновение исчез в тенях; его приглушенные шаги стихли в галереях.

«Иланте, — гласило послание, — вас вывели за ворота для виду, и я нуждаюсь в ваших знаниях. Убийце Отранто слишком хорошо известен Бастион. Приходите к дромону Арбитрес, состыкованному с башенкой над ангаром в Главном доке — побеседуем там. Никому не говорите об этом. КАЛЬПУРНИЯ».

Официальной печати не было, но прямо под текстом имелся выдавленный символ перчатки-и-лавров, который Торма видела на знаках различия Ширы. Штамп лежал косо, и сообщение, судя по росчеркам пера, писалось в спешке.

Успокоительница не уничтожила записку, но сложила её между пальцами, так, чтобы можно было изорвать и растереть при необходимости. Держа бумажку, Иланте развернулась и быстро зашагала к докам. Она тщательно контролировала эмоции, связанные с гибелью Отранто, но Мастер многое значил в жизни Тормы, и мысль о том, что его убийцу удастся раскрыть, подгоняла женщину.

Глава девятая

— Все на местах, — сообщила Реде Кальпурнии, сидящей напротив неё. — Иланте заметила двоих, второй уровень держится позади. Также используем дрон под удаленным управлением мирского техника-арбитра из нашей обители. Вот, поешьте, — Лазка поставила на стол между ними блюдо с намасленными хлебными шариками и тяжелыми серыми брусками питательной массы. — Мы тут склоняемся к мысли, что, если станция пытается тебя достать, лучше бороться с этим на сытый желудок.

Они находились в вытянутом, захламленном офисе Реде, где все столы и диванчики были привычно завалены бумагами и планшетами.

— Этот дрон мы получили от Механикус? Сколько времени его дух служит нам, а не им? — Шира поковыряла серые бруски. Головная боль отступала, но при мысли о еде живот всё ещё скручивался узлом.

— Отличный вопрос, — заметила детектив, — но думаю, что ему можно доверять. Я была на церемонии, где техножрецы отреклись от устройства и передали его Арбитрес.

Кальпурния кивнула, приглашая Лазку продолжать.

— Значит, за ней наблюдает дрон, и ещё я направила туда полдюжины арбитраторов под предлогом внезапной проверки верхних галерей. С Иланте они не пересекутся, но смогут быстро добраться до неё, если остальные что-то заметят.

— Операцией командует…? — Шира отщипнула кусочек хлеба. От масла шел приятный запах.

— Проктор Ланьи, она же оператор дрона. Получила от меня делегацию второго уровня. Способная женщина, — Реде тоже подхватила хлебец и откусила половину. — Пока мы обсуждаем нашу столь уважаемую цель, позвольте обратить ваше внимание сюда…

Движением руки Лазка вызвала на экран-гобелен поток изображений и отрывков текста.

— Итак, успокоители, — начала детектив-соглядатай, — служители, хранители, толкователи. Они должны знать астропатов достаточно хорошо, чтобы не только успокаивать их после трансов, но и истолковывать послания, а также при помощи слов возвращать их в тела после пребывания, вы понимаете, вовне.

При этом Реде легкомысленно помахивала рукой, но на последнем слове утратила показную беспечность и осенила себя аквилой.

— Хорошие успокоители нужны всем. Связи, которые устанавливаются между ними и астропатами, с которыми они работают, — неважно, как долго, — могут быть весьма крепкими.

— Им разрешены близкие отношения? — Кальпурния осторожно куснула хлеб.

— Нет, — ответила Лазка. — Не такие, о которых вы, очевидно, подумали. Это не романтические связи. Они не связаны с вопросами службы, религии и тем более чувственности. Метаболизм ведьмаков значительно изменяется после того, что происходит с ними на Терре. Судя по тому, что я сумела выяснить, они практически бесполы. Подтвердить это сложно: в разговорах о том, через что в действительности проходят астропаты, встречаются запретные темы.

— Наверное, детектив Реде, это потому, что они в действительности ступали по самой Земле, где их коснулась суть Бога-Императора. Хотя эти люди, которых вы пренебрежительно называете «ведьмаками», ходили по столь святому краю, что их более не может волновать отношение к ним жалких грешников вроде меня и вас, я всё же была бы очень благодарна вам за проявление чуть большей почтительности.

— Приношу извинения, мэм. Я забылась.

Чтобы подтвердить искренность своих слов, Лазка убрала ногу со стола и повернулась лицом к Шире.

— Ну что ж. В крупных конклавах Телепатики, где имеется достойная служба успокоителей, лучшие из них, с наиболее спокойными умами, выстраивают рабочие отношения со старшими астропатами. Прочность таких связей затупленные вроде нас с вами, наверное, даже не могут… что? — Реде поймала взгляд Кальпурнии. — О, простите. «Затупленные» — это уничижительное прозвище людей, лишенных псайкерского дара, которое употребляют астропаты.

— Благодарю вас. До сих пор я крайне редко общалась с псайкерами, поэтому не забывайте, пожалуйста, что мне нужно объяснять даже самые элементарные вещи.

— Понимаю. Так, о чем я? Ага, о Торме Иланте.

Обернувшись, Лазка взглянула на портрет в верхнем углу гобелена.

— Чуть меньше сорока лет назад Иланте была одной из старших успокоительниц Бастиона. Согласно досье тогдашнего главного соглядатая, она не обладала сверхвысокой эмоциональной чуткостью, как некоторые коллеги, но хорошо разбирала язык тела и речь астропатов. Кроме того, Торма запоминает всё, что видит и слышит, а также обладает внутренним спокойствием, которое, очевидно, делает прямой ментальный контакт простым и легким — при том, что некоторым успокоителям он вообще недоступен.

— И вот так она стала любимицей Отранто? — Кальпурния обратила внимание на портрет, расположенный под изображением Иланте. Арбитр уже так многое узнала о жутких последних минутах Мастера, что он казался Шире удивительно хорошо знакомым. Из-за этого она почувствовала себя странно, наконец увидев лицо Отранто. Астропат был худощавым человеком, с добродушным изгибом губ, что удивило Кальпурнию. Глазницы слепца покрывал слой пересаженной ткани, и в центре каждого кружка располагался маленький золотой штифт. Приглядевшись внимательнее, Шира рассмотрела безглазую голову орла, фрагмент аквилы, символизирующий Адептус Астра Телепатика.

— У Отранто было полно любимчиков, — сказала ей Реде. — Ему нравилось иметь личный внутренний круг: сам Мастер Бастиона, личная успокоительница Мастера, личный травник Мастера, личный флотский атташе Мастера, избранные старшие астропаты Мастера. Люди, которым открыто симпатизировал Отранто, также накапливали разнообразное влияние.

— Мастер поступал так только ради собственного удовольствия, или имелись другие причины? — уточнила Кальпурния.

Лазка покачала головой.

— Мне их обнаружить не удалось. У Отранто просто был такой стиль работы, я бы знала, если бы это вело к чему-то действительно криминальному.

По оборонительному тону Шира поняла, что детектив не так уверена в своих словах, как пытается показать. В любом случае, если дойдет до суда, особой разницы не будет: такая «раздача» влияния чиновником Адептус — преступление сразу по нескольким статьям, и Реде придется ответить за то, что она дозволяла подобное. Будучи прагматичной, тоже можно слишком далеко зайти.

— Итак, — продолжила Лазка, — согласно архивам участка, тридцать девять лет назад, за три месяца до Свячельника, Торма Иланте покинула внутренний круг Мастера Отранто и должность успокоительницы в Бастионе. Она отбыла на Черном Корабле под командованием некоего господина Галана Ведриэра.

— Того же самого, что на днях привез её обратно. Но в чем была причина? Как ей вообще позволили уйти?

— Мы не знаем. Тогдашняя сеть соглядатаев честно пыталась найти ответ; в то время на нескольких станциях Флота действовало тайное общество под названием «Палата Оптика». Они, судя по записям, пытались выйти на официальных лиц Башни Слепцов с какими-то собственными целями. Возникли опасения, что поступок Иланте связан с этим, но история не получила развития. Всё, что тогда удалось обнаружить Арбитрес — свидетельства некой размолвки между Тормой и Отранто. Её отбытие на Черном Корабле было не столько результатом этого, сколько ещё одним звеном в цепи.

— И что же, теперь, тридцать девять лет спустя… это точно? Тридцать девять лет?

— Астропаты, тела которых справляются с рабочими нагрузками, весьма неплохо переносят старость, — пояснила детектив. — Бруинанн говорит, что они становятся дублеными, как кожа. Мне почему-то не кажется, что всё происходит именно так, но те, кто выживают, действительно становятся вроде как крепче.

— А Иланте путешествовала по варпу, — задумчиво произнесла Кальпурния. — Думаю, для неё и близко не прошло тридцати девяти лет. Но вот она снова здесь, вернулась на том же корабле, что и улетела, готовая разбираться с оставленными делами.

— Она вошла на станцию только после того, — ответила Реде, — как Мастер Отранто…

Вдруг замолчав, детектив наклонила голову и коснулась рукой вокс-обруча. Шира не разобрала сообщение, но Лазка привстала, и её взгляд уже не был беспечным.

— Иланте сменила маршрут, — сказала Реде.

— Черт! — Шира мгновенно вскочила на ноги и схватила шлем. — Где она?

— Спускается по одному из коридоров к… подождите… прошла четвертую Арку Манифольда, — Лазка нахмурила бровь. — Мы проезжали там, когда вы прибыли сюда. Это по пути к докам, где стоит на якоре ваш дромон.

Обе женщины замолчали на несколько секунд. В голове у Кальпурнии вихрем кружились факты и предположения.

— С ней кто-то есть? — спросила Шира.

— Они… нет, — детектив зашагала по комнате, хмуро выслушивая доклады. — Ланьи и Риил, наша агент, обе говорят, что нет. Пару минут назад Иланте пересеклась с каким-то курьером-скороходом, но они не вместе. Похоже, она торопится.

— Где сейчас курьер? Ланьи может проследить за ним с дрона?

— Как тщательно нужно скрыть устройство? — спросила Реде в ответ. — Оно размером с мой кулак. Может находиться у потолка, оставаясь не слишком заметным в полумраке, но, чем быстрее придется лететь за целью, тем сложнее будет прятаться.

— В идеале этот человек не должен знать, что мы следуем за ним, но скрытность не столь важна. Ланьи может решать сама, но пусть от дрона исходит как можно меньше шума, — надев шлем, Кальпурния проверила, как дубинка лежит на бедре.

— Пусть Бруинанн идет к воротам со спецгруппой, — велела она детективу, — и захватит для меня щит из оружейной.

— Мэм?

— Я дала Иланте прямой приказ, — зарычала Шира, шагая к двери, — и что она сделала? Развернулась и отправилась по своим делам! Продолжайте следить за ней, Реде, но я хочу лично присутствовать при аресте. Пусть она объяснит мне в лицо, почему так поступила. Как зовут арбитратора, командующего отрядом на «проверке»?

— Оракси, мэм…

— Так, Бруинанн готов? Я отправляюсь за Иланте с ним и эскортом, — Кальпурния стояла на пороге, — таким же по размеру, как отряд Оракси. Передайте Арбитрес на моем дромоне, чтобы перешли на осадное положение. Пусть остаются на якоре, но задраят все люки.

Кивнув, Лазка молниеносно выпалила инструкции в вокс-обруч. Затем, подняв узкое смуглое лицо, детектив с явным беспокойством взглянула на Ширу.

— Что такое? — Кальпурния сжимала дверной косяк, готовая оттолкнуться от него и унестись прочь.

— Экипаж дромона получил приказ, но они передают ответное сообщение. Ангар только что… — Реде снова прислушалась к воксу, пока Шира беспокойно дергалась в дверях. — Он отключен. Освещение и механизмы усыплены. Арбитры не знают, кто отдал команду.

Кальпурния скрипнула зубами.

— Это или какая-то интрига Иланте, или засада. В любом случае, я сейчас настроена как следует разнести чьи-то планы. Найдите кого-нибудь, кто разбирается в системах дока; даже если придется вытащить Шаннери из инжинариума за шкирку, мне плевать. Пробудите эти машины и найдите того, кто их усыпил. Мы выдвигаемся.

Когда вырубился свет, Дешен испытал шок. Он не привык находиться в темноте, и не был уверен, что помнит, когда в последний раз заходил в доки Бастиона. Внезапно огромное металлическое помещение, по которому рыскал успокоитель, превратилось в лабиринт черноты, заполненный острыми железными углами, цепляющийся за ноги кабелями, ступеньками и просто неровностями.

Заметив в галереях дражайшую маленькую питомицу Отранто, Антовин заинтересовался, куда это она так спешит, и двинулся следом. В худшем случае, решил тогда Дешен, Ренц издевательски спросит, где же он пропадал. На такой исход расчета не было.

Впрочем, ему всё же удалось достаточно неплохо устроиться. Как только глаза немного привыкли к темноте, успокоитель сумел разобраться в обстановке и взобрался на высокую погрузочную платформу. Оттуда он разглядел Иланте в кремовой мантии, на которую попадало немного света из коридоров, начинающихся у задней стены ангара.

Она осматривалась вокруг, испуганная темнотой так же, как и успокоитель. Пригнувшись, чтобы Иланте его точно не заметила, Антовин перевел дыхание. Позади женщины что-то мелькнуло, и это не было игрой воображения. Замерев, он продолжил внимательно наблюдать и различил четыре силуэта, быстро, легко и незаметно скользящих сквозь мрак.

Дешен не сомневался, что это люди с корабля Лоджена. За ними сложно было следить, казалось, что они каким-то образом растворяются в тенях. Хорошо ещё, никому из них не приходило в голову посмотреть вверх. Светлые одежды Иланте мерцали во тьме, и успокоитель в мантии того же цвета выделялся бы как… ну, как что-нибудь, чему совершенно не стоит выделяться, а то, скорее всего, пристрелят, чего бы не хотелось. Дрожащая женщина тем временем прижалась спиной к направляющей подъемника. Выжидая и наблюдая, Антовин спрашивал себя, когда же незнакомцы сделают ход.

— Дамуазель Иланте, сюда!

Успокоитель вздрогнул от крика, достаточно сильно, чтобы слегка раскачать погрузочную платформу. Скрежетнул зубами — вдруг кто-то услышал скрип цепей? Да нет. Раздались шаги двух людей, не пытавшихся соблюдать тишину; стуча ногами, из донжона в ангар вбежали стройная темноволосая женщина в обтягивающем комбинезоне ремесленника и… и уборщик? Чертов рабочий из прачечной с тележкой грязного белья и мелкими прислужниками, семенящими следом! Дешен едва удержался от смеха. Кто, мать его, вообще додумался прислать этих двоих на подмогу?

— Дамуазель Иланте! — вновь позвала женщина. — Вы в опасности. Пожалуйста, идите сюда, к нам!

Уборщик махнул прислужникам, и один из них направил в ангар луч мощного переносного люмена.

Ярко-белая полоса несколько мгновений пометалась взад-вперед среди теней под ногами Антовина, и в тот момент, когда он уже решил, что сейчас пятно света поднимется вверх и зацепит его, внизу прозвучали два первых выстрела. Люмен погас, а державший его мальчик был убит наповал.

Слуги тут же разбежались по ангару, удирая в тени впереди и по бокам от тележки. Под успокоителем кто-то прошептал слова боевого наречия, и раздался новый выстрел — стабберный, не лазерный. Дешен отполз чуть назад, чтобы платформа не раскачивалась, и прикрыл голову. Он собирался пролежать так до конца боя: возможно, Антовин и был высокомерным типом, но не глупцом.

Прожектор упал и разбился, и сверху на него рухнул убитый слуга. Внезапно ослепленная Иланте на ощупь пробиралась через пурпурно-зеленую дымку, пока в центре её поля зрения пульсировал яркий остаточный образ. Она крепко зажмурилась и вновь распахнула веки, пытаясь отыскать собственную вытянутую руку в дрожащем блеске сверхновой перед глазами. Позади кто-то вновь прокричал имя успокоительницы. Сжав зубы, Торма пошла на звук, будучи в полной уверенности, что вот-вот разобьет себе голову о балку или сломает растопыренные пальцы о подпорку. Что же происходит? Иланте казалось, что она узнала в одном из незнакомцев уборщика, который до этого следил за ней. Но этот свет… они искали её или пытались умышленно ослепить?

Вовремя заметив впереди неясный объект, женщина успела шагнуть в сторону и обогнуть его. Это оказался какой-то механизм, совершенно ей незнакомый и непонятно для чего предназначенный. Интересно, безопасно ли будет остаться здесь?

Нет, откуда бы ни велся огонь, стреляли из темноты. Нужно двигаться дальше. Торма на мгновение закрыла глаза, вновь открыла и поняла, что видит чуть лучше. Пройти ещё вперед, и, может быть, она найдет укрытие. Или это, или оставаться на месте, в одиночестве и окружении. Нет уж.

Сделав шаг, успокоительница подвернула ногу на толстом извивающемся кабеле. Лодыжка подогнулась, и Торма Иланте упала на одно колено, сдерживая крик, на который из мрака неизбежно прилетела бы пуля.

— Торма Иланте! Мы здесь, чтобы защитить вас! — крикнула Хаста Риил и тут же отскочила на три шага вбок, осматривая ангар через маленький монокуляр невидимого спектра, выданный ей детективом Реде. Из рукавов агента торчала пара длинноствольных дротикометов с глушителями, и по отсеку плясали точки ультрафиолетовых прицельных лазеров, заметные только ей самой. Куда, черт её дери, делась эта женщина? И где ублюдки, застрелившие бедного паренька с лампой? Риил не засекала никаких движений в лиловатом поле обзора монокуляра. Её противники трусливы или просто умны?

Хаста метнулась вперед между двумя ящиками, с грохотом пнула один из них и неестественно громко выругалась, после чего быстро отбежала в сторону и назад. Похоже, никто не приближался к ней. Вокруг Риил раздавались стоны и крики мальчишек, пытавшихся оттащить убитого товарища в укрытие.

Тогда она решила положиться на обучение — боевые тренировки на стрельбище арбитраторов, а не бесконечные теоретические занятия в школе соглядатаев — и позволить полученным навыкам сделать всё самим.

Одному Трону было известно, что уборщик понимал в происходящем, но он вел себя отважно — громко и по-идиотски отважно, помогая прислужникам затаскивать их мертвого друга за тележку и крича убийце, чтобы тот вышел и встретился с ним лицом к лицу, как мужчина. Хаста двинулась дальше в ангар, проходя мимо наполовину заполненных контейнеров и брошенного погрузочного оборудования. Куда же делась этоа женщина?

В относительно светлом пятне полутени мелькнул темный человеческий силуэт, и агент резко выпрямила руку. Фиолетовая световая точка прыгнула точно к основанию шеи, и дротикомет произнес еле слышное «шик-шик-шик». Противник качнулся и схватился за место попадания, но не упал.

Риил подвело её собственное рвение. Неожиданно агент забыла обо всем, кроме возможности убить врага и встать над его трупом. Она спасет Иланте, и привет, полный чин соглядатая! Можно будет наконец-то облачиться в приличествующий ей черный панцирь с этим чудесным красным воротом. Хаста бесшумно пробежала ещё несколько шагов, но второй ассасин был готов к встрече и всадил ей в плечо лазразряд. Остановленная на ходу, агент крутнулась в воздухе и с размаху рухнула на металлическую палубу. Темнота, расцвеченная оттенками фиолетового, сменилась для неё абсолютной чернотой.

Иланте услышала треск перегретого воздуха в следе лазерного луча, а затем неприятный звук падения человеческого тела. Проковыляв три шага вперед, к другой опоре, охваченная паникой Торма вновь оступилась и сильно ударилась об неё плечом. Безвольно полежав там несколько мгновений, она двинулась дальше сквозь сумрак. Идиотка, идиотка! Как можно было поверить этой записке — но, опять же, как бы она разгадала обман?

Ударившись грудью о диагональную балку, Иланте всхлипнула, обхватила её и опустилась на пол, решив, что сможет проползти под брусом и восстановить дыхание. К ней понемногу возвращалось зрение: вокруг яркого послеобраза начали появляться очертания предметов, удавалось определять расстояния. Если бы только они продолжали сражаться друг с другом ещё минутку…

В тот же миг Торма выпустила балку, получив удар стволом пистолета в затылок. Не успела Иланте упасть на колени, как стоявший позади человек схватил её за волосы и поволок обратно. Успокоительница могла только следовать за ним, то ковыляя, то падая на пол.

Белло был мертв. Несчастный туповатый паренек не понимал, зачем они прибежали в ангар, но очень гордился тем, что ему дали подержать лампу, а теперь он был мертв.

Голь Рыбикер молотил огромными кулаками по железной палубе. Это он решил, что лампу будет держать Белло, и теперь Белло был мертв. Глядя на дыру в блузе мальчика, Голь мог думать только об одном: «Император, скажи, пожалуйста, как мне это исправить?»

Рыбикер был не особо сообразительным. Например, не понял всех тех вещей, которые говорили ему Арбитрес после того, как он подчинился бригадиру и помог ему перетащить какие-то бочки в кладовую вдали от хозяйственного склада, куда их обычно сгружали. Он не знал, что тут было неправильного, но вдруг появились арбитры, и его бригадира больше никто не видел, а Рыбикера привели в маленькую темную камеру, где с ним говорили разные люди. У них получалось так, что он должен выполнять приказы тайных посланников Арбитрес, а иначе тоже исчезнет. Голь не очень хорошо разобрался, какой во всем этом смысл.

Взревев и заглушив плач уцелевших мальчишек, Рыбикер врезал себе кулаками по лицу. Голь хотел добраться до труса с пистолетом, но, если бы он выбежал из-за тележки, его бы тоже застрелили, прямо как Белло. Рыбикер так разъярился, что на смерть ему было бы наплевать, но погибнуть, не отомстив за паренька — вот это поганая идея!

А может… а может, побежать быстро и шуметь при этом? Стрелок ведь был трусом: убивал ребятишек и прятался в темноте. Ну конечно, если Голь понесется на него, тот уронит пистолет и поползет прочь, как и полагается таким червякам. Да и бегал Рыбикер быстро, а сейчас чувствовал, что может перегнать ветер.

Он начал было делать огромные шумные вдохи, готовясь к рывку, но тут мальчишки подняли глаза от убитого товарища, услышав грохот арбитраторских сапог на лестнице.

Ведущий арбитр Оракси не обратил внимания на маленькую кучку людей, прятавшихся за тележкой. У него имелись более важные заботы, чем несколько испуганных прислужников и здоровый мужик, ревущий на полу ангара. В сообщении от Реде говорилось о необходимости поймать успокоительницу, а в последнем отчаянном послании Риил воксировала, что уже началась стрельба. Что же, Оракси это подходило. Впервые за двадцать один отупляющий месяц в Башне ему довелось возглавить настоящую операцию.

Сверху доносились щелчки и лязганье: осветительные устройства начали разогреваться. Оракси и пятеро его арбитраторов пробирались вперед, разбившись на три пары и озаряя ангар пересекающимися лучами наплечных люменов. В каждой паре впереди шагал арбитр, готовый палить навскидку, а следом шел боец, зарядивший дробовик самонаводящимся «палачом». Арбитрес безмолвно и спокойно наступали через светлеющий ангар, перекрывая открытые места и не забывая о линиях видимости.

А потом лампы начали гаснуть.

Оракси служил дольше, чем Риил, и его инстинкт самосохранения развился лучше: ведущий арбитр сначала метнулся в укрытие за катушкой такелажных канатов и только потом глянул вверх. Не было заметно никаких повреждений или выстрелов, разбивающих стекла светильников. Они просто отключались. Либо арбитрам противостоял кто-то, способный одурманить умы машинных духов в своих интересах, либо… но эта мысль была весьма скверной, и Оракси оборвал себя. Прислушавшись на секунду, он убедился, что их не атакуют, и вновь двинулся вперед с зажженным люменом, жестами подзывая остальных. Рядом с командиром крался арбитратор Аркепп, отыскивая цели.

Один из нападавших был ранен или убит. У Тормы до сих пор раскалывалась голова, и от удара перед глазами вновь прыгали мушки и пятна, но в судорожных вспышках ангарного освещения ей удалось рассмотреть, чем заняты похитители. Тот, что тащил Иланте, вынужден был остановиться, пока один из его спутников, тоже в обтягивающем комбинезоне и маске, закидывал на плечо неподвижное тело третьего.

— Шевелись, убийца, — приказал ей захватчик через вокс-исказитель, превращавший голос в бесполый хрип. — Ты в наших руках. Забудешь об этом на секунду, и… — он (или она) прижал ствол пистолета ко лбу Тормы, так сильно, что успокоительница вздрогнула. — Ни звука, просто повинуйся.

Для спора с человеком, направившим пистолет ей в лицо, у Иланте слишком путались мысли, поэтому она молча послушалась приказа. Из теней, словно призрак, выплыл четвертый незнакомец и присоединился к ним. Как и остальные, он был неразличим во тьме, но Торма была достаточно умна и наблюдательна, чтобы распознать фигуру мужчины, его движения и походку. Именно он принес ей поддельную записку.

Внезапно раненый похититель, лежавший на плече товарища, забился в судорогах. Другие принялись отчаянно сдерживать его, но о незаметности пришлось позабыть, когда он издал громкий булькающий стон и вновь затих. Несший его захватчик пошатнулся под теперь уже действительно мертвым грузом, и мгновение спустя откуда-то сзади донесся двойной хлопок. Иланте едва успела уловить короткий визг пронесшихся над ней самонаводящихся снарядов, но звук, с которым они врезались в труп похитителя, женщина помнила до конца дней своих.

Тело остановило заряды, и уцелевший захватчик сбросил его на палубу. Раздался глухой стук, трое выживших «невидимок» обменялись взглядами, а затем двое из них открыли ответный лазерный огонь. Вокс-исказители делали их ругань пугающе ровной, с металлическими оттенками. Третий похититель секунду безразлично смотрел на Торму, а затем исчез во мраке.

Через туман боли в голову Иланте пробралась мысль: «У меня есть шанс, и лучшего уже не представится». Когда державший её человек дернулся в сторону, и воздух сверху-сзади Тормы изрешетила свистящая дробь, она сумела подняться на четвереньки. Грохот дробовиков после тихих щелчков лазразрядов казался просто адским, немыслимым. Оглядевшись, успокоительница попробовала опереться на подвернутую ногу и решила, что лодыжка выдержит несколько шагов. Так она сумеет отползти достаточно далеко от похитителей, чем вынудит их повернуться спинами к Арбитрес, чтобы догнать её. Если захватчики среагируют слишком быстро, Иланте попробует двинуть второго из них плечом под колени и, возможно, выиграет ещё несколько секунд перед тем, как ей всадят лазерный луч между лопаток.

Торма подумала о Кальпурнии и о том, что эта угрюмая маленькая женщина скажет ей, если они ещё раз встретятся лицом к лицу.

«С этим мы разберемся после», — сказала себе Иланте и поползла вновь.

Глава десятая

— Докладывайте.

Кальпурния первой соскочила с остановившегося скользовика, уже надев щит и держа дубинку наготове. За ней последовал Бруинанн, возглавлявший группу Арбитрес с оружием наперевес. Перед Широй расстилалось сумрачное нутро ангара, в котором метались лучи светильников, закрепленных на шлемах и щитах отделения Оракси.

— Трижды вступали в бой, — прозвучал в воксе ответ ведущего арбитра. — Лазерный огонь и, возможно, какие-то пулевики с глушителями. Сейчас противник затих. Думаю, мы вытеснили их с позиции, которую они пытались удержать. Распоряжения?

Шира жестом предложила ответить эдилу-майоре.

— Двигайтесь на три часа, — приказал Джоэг. — Мы входим следом. Шаблон наступления «чешуя-два», вы ведете.

— Вас понял, — отозвался Оракси.

Арбитры трусцой побежали вперед, и Кальпурния пристроилась к Бруинанну.

— Реде? — воксировала она. — Реде, ответьте. Освещение тут вспыхивает и гаснет, кто его контролирует?

— Мы пытаемся отследить контрприказы через кодовые каналы, — сообщила детектив, — но пока ещё не вычислили источник. Кто-то действует против нас, и им лучше нашего удается общение с машинами. Их коды перекрывают наши. Мы можем зажечь лампы, но не защитить их от выключения.

Как по команде, прожектора над головами Арбитрес лязгнули, и неровно разбросанные по ангару колонны света потухли. Шира, Джоэг и бойцы их отделения включили собственные фонари и, построившись в одну шеренгу с группой Оракси, развернули строй во тьме.

Где-то справа от Кальпурнии громыхнул дробовик. Резко повернув голову, она задышала тише и оставила вокс-канал открытым для доклада. Раздался повторный выстрел.

— Заметил… — прозвучал чей-то голос. — Нет, вон там, черт! Быстрая цель, сложно увидеть. Возможно, какая-то маскировка. Не думаю, что попал, но…

Треск лазразряда и короткий вскрик, за которым последовали два ответных выстрела из дробовика.

— Вперед, цель перемещается! Забирает вправо, вправо от шеренги, следить за движением!

Противник приближался к Шире. Сжав дубинку, она изготовилась к атаке.

Они почти дошли до выхода из ангара, когда Иланте наконец рассмотрела широкие квадратные ворота впереди и начала сопротивляться по-настоящему. Когда убийцы из теней вновь схватили Торму, она сдерживала себя, уверенная, что рядом вот-вот окажутся Арбитрес, пришедшие спасти её, и готовилась действовать в этот момент.

Но теперь, дергаясь в хватке похитителя и чувствуя, как травмированная нога пульсирует болью в такт её хриплому дыханию, Иланте поняла, что они сейчас окажутся на Большой причальной магистрали, галерее, которая окаймляла Куртину и соединяла три стыковочных комплекса. Успокоительницу выводили из ангара, и арбитры оставались вдалеке. Горькое отчаяние вторглось в мысли женщины, когда нападавшие подошли к выходу без единого выстрела, крика или луча света вдогонку.

И тут зажглись лампы. Торма впервые увидела, кто держит её, и забилась, охваченная острым, немым ужасом. Во тьме тела захватчиков отливали мягкой чернотой теней; когда начал загораться свет, их фигуры зарябили серым оттенком полумрака, а затем…

Они обогнули станину подъемника, и черно-желтая окраска механизма быстро промелькнула по силуэтам похитителей. Миновав контрольную платформу, они протащили Иланте над пучком силовых кабелей, тянущихся к потолку вдоль опорной балки — и ярко-красная изоляция проводов несколько мгновений отражалась на ногах и голенях захватчиков. Затем, уже вблизи от магистрали и её широких несущих арок, что уходили вдаль, на телах «невидимок» проявился желтоватый отблеск света, льющегося снаружи.

Торма вспомнила корабельные легенды о ксеносах, которые скрывались за калейдоскопами отраженных цветов и мгновенно исчезали, возвращаясь на странные миры, служившие им домом, но отрывки этих историй ненадолго задержались у неё в голове. Они забылись, стоило женщине взглянуть на лицевые пластины похитителей и увидеть, как исчезает вокруг них хамелеоновая раскраска. Успокоительница видела похожие маски в свои прежние дни в системе Гидрафура, и сомневалась, что какой-нибудь чужак наденет такую.

Она сделала вид, что споткнулась, заставив переливчатую фигуру потянуть её за рукав мантии. Тут же Торма резко выпрямилась и попыталась вывернуть руку противника, чтобы схватить её, но действовала слишком неловко, и похититель легко отбил атаку. Мужчина просто дернул Иланте на себя, не дав ей встать ровно. Они столкнулись лбами, но голову захватчика защищал тусклый керамит лицевой пластины. Никакого противоборства не вышло.

Нападавший протащил её с полдюжины шагов, после чего головокружение вновь схлынуло, и успокоительница смогла идти самостоятельно. Другой похититель, гибкий и стройный в бедрах, облаченный в те же переменчивые цвета, схватил Торму за волосы и помог тянуть её к выходу.

Когда они прошли под аркой, Иланте запаниковала снова. Что бы захватчики ни делали с жертвой во время боя, там, куда её вели, — в какое-нибудь подвластное им место, — всё наверняка будет хуже. Торма отчаянно замолотила по руке, держащей её за волосы, и попыталась закричать, но вышел только хриплый старушечий стон.

— Трон единственный, — послышалось спереди, — мы точно сможем дотащить её до места?

— Разговорчики!

— Да класть на голосовую дисциплину, кто нас тут услышит? Кроме неё, но тебе же и так в конце концов придется поболтать с чертовой убийцей. Может, нам просто усыпить её до тех пор? Позволь мне врезать по этой седой головке. Мертвый груз легче будет нести, и я знаю, о чем говорю, — оказалось, что стройный похититель — похитительница? — снова тащит на плечах тело соратника.

— Не… убийца… — сумела выдавить Иланте.

— Оно разговаривает! — женщина выпустила волосы Тормы, чтобы поправить труп на плечах.

— Я проявлю великодушие, — произнес её сообщник, — и буду считать, что этот поток красноречия вызван приливом адреналина во время боя. Но лучше тебе умолкнуть сейчас.

— Расслабьтесь, сэр, мне приказали слезть с боевого допинга, и я больше не буду его принимать. Вы плохо обо мне думаете.

— Я буду думать о тебе лучше, если ты включишь полное искажение вокса и перейдешь на бесшумный канал перед тем, как продолжить неуместные речи.

— Неумест…? — затем женщина повиновалась приказу, и теперь её слышал только другой похититель.

— Идем, «не убийца». Шевелись, и я не стану подгонять тебя пинками. Когда мы будем поминать моего товарища по оружию на следующей Панихиде Свечей, твое лицо, женщина, будет стоять у меня перед глазами. Не давай мне новых поводов ненавидеть тебя.

— Я не убийца, — вновь прохрипела Торма.

Пожалуйста, думала она, просто продолжай говорить. Выдай что-нибудь, за что я смогу зацепиться, или просто выдай кому-нибудь наше местоположение. Просто поговори ещё немного.

Иланте вновь споткнулась, на этот раз неумышленно, и простонала, ударившись плечом об угол высокой скалобетонной подпорки. Мужчина выпустил её руку и ухватил за волосы, как до этого делала женщина. Они продвинулись ещё на двадцать шагов, прежде чем успокоительница выдохлась от ходьбы в согнутом положении и опустилась на колени, чтобы отдышаться. Похититель не трогал её секунду-две, но, когда Торма уже хотела набрать воздуху в грудь для крика о помощи, коротко дернул её за волосы раз-другой.

Женщина с трупом снова выдвинулась вперед. «Крепкий орешек», — решила Иланте. Иного выбора нет, придется пробовать с человеком, который тащит её.

— Панихида Свечей, — начала она, самым тихим и дружелюбным голосом, на который была способна с учетом того, что слова вылетали прерывистыми хрипами.

— Это гидрафурская церемония… церемония для пал… уфф, паломников. То есть вы не здешний.

Похититель не ответил, только свирепо дернул её за волосы.

— Если вы не из Башни, то не знаете меня, — не отступала Иланте. — Вам не понять, что я не могу быть убийцей! Комната Отранто была закрыта, когда его убили, и никто не мог войти внутрь! Я как раз шла на встречу с ним, но мы так и не… уфф… так и не встретились.

Торма замолчала, когда они шагнули на лестницу. Поднявшись вверх, нападавшие перевели её через поворотный круг для маленьких дрезин, ездящих по Большой причальной магистрали. Успокоительница сосредоточенно делала шаг за шагом, чтобы не оступиться и вновь не подвернуть травмированную ногу. Над головой у неё что-то зажужжало и раздался щелчок: мужчина снова включил вокс под лицевой пластиной.

— Арбитрес подозревают тебя в убийстве, — хмыкнул безжизненный псевдоголос. — Они следили за тобой. Если они так решили, так решит и…

Похититель осекся и вновь отключил вокс, но уже дал слабину. Иланте заметила её и принялась бить в то же место.

— Я провела несколько часов с арбитром-сеньорис. Эта женщина измучена проблемами, но она знает, что делает, — успокоительница отчасти сомневалась в сказанном. Даже не считая скверного влияния псайк-помех Башни, Кальпурния блуждала между неуверенностью в себе и странной мнительностью, некой боязнью проявить неуважение, в сути которой Торме не удавалось разобраться. — Если она подозревала меня, почему тогда отпустила?

Иланте хотела, чтобы мужчина продолжал говорить. Она яростно выстраивала мысли в ряд, когда его вокс щелкнул вновь.

— Кальпурния ждет, что ты погубишь себя, убьешь ещё кого-нибудь. Астропаты обречены стать жертвами со дня Связывания. Она решила, что ещё один псайкер — приемлемая цена за возможность схватить тебя с кровью на руках.

— Тогда поговори с ней: пусть Кальпурния отведет меня в участок и обвинит, если хочет этого. Так тебе не нужно будет гадать, ты всё услышишь сам. Что ты потеряешь, поговорив с ней?

Торма кричала, отчасти из-за панического отчаяния, отчасти пытаясь схитрить — эхо её голоса разносилось в обоих направлениях по Большой магистрали. Выстрелов за спиной она больше не слышала. Возможно, кто-то следовал за ними? Или где-то впереди на Дороге работали люди? Да где же все? Пусть хоть один человек ответит, взмолилась успокоительница, хоть одна рука поднимется на её защиту, хотя бы одна пара глаз увидит её…

Желание Тормы Иланте воплотилось в жизнь весьма ограниченно. Одна пара глаз действительно наблюдала за её неуклюжим продвижением по Дороге, но их обладатель не поднял ради неё ни руки, ни голоса.

Когда в ангаре развернулась перестрелка с прятками, Дешен всё же решил свалить оттуда, слез с платформы и пробрался к выходу. Поздравив себя со спасением, Антовин понесся к Большой магистрали, так быстро, как только осмеливался: закончив свою возню, эти драчливые придурки могли бы обыскать всё помещение. Пора было подстраховаться. Именно тогда, краем глаза заметив движение впереди, успокоитель вступил на Дорогу и двинулся за незнакомцами, перебегая от одной арки к другой.

Антовин понемногу начинал соображать, что, следуя по широкому освещенному коридору за двумя целями, которые смертельно не желают быть обнаруженными, он находится в опасном положении. Тогда Дешен стал держаться как можно дальше от похитителей, надежно прячась за колоннами каждый раз, когда ему казалось, что размытая фигура сейчас обернется. В один такой момент успокоитель заметил ровную лицевую пластину светло-серого цвета, парящую над размытым телом, и что-то в бесчувственном взгляде бледно-желтых смотровых линз пробрало его холодом до костей.

Надо было разобраться. Арбитрес действительно арестовывали Иланте, или они как-то сговорились? Влияла ли эта женщина на переход власти в Башне? Станет ли она влиять на назначение следующего истинного Мастера, когда арбитр-генерал сочтет свою работу выполненной? Кто с ней, её агенты? Дромон, на котором прибыл так называемый «посланник Астропатики», Лоджен, причалил сюда до Арбитрес, но это не значило, что они не могут быть в сговоре.

Если это — агенты Иланте, значит, они с Реде что-то замыслили.

Правда, Антовин ничего не слышал, и ему не удавалось подобраться достаточно близко. Незнакомцы подходили к первому Узлу, сплетению укрепленных коридоров, использовавшемуся в оборонительных целях. Отсюда они могли двинуться к следующему доку, где находился дромон посланника, или повернуть внутрь станции — в крепость арбитров?

Выглянув из-за арки, Дешен увидел, как нечеткий силуэт похитителя склоняется над Иланте, и они обмениваются фразами. Пригнувшись, Антовин бросился вперед и преодолел раз, два… три перехода вместо одного, так быстро, что сердце попыталось выпрыгнуть из груди и застучало в ушах. Вновь оказавшись в укрытии, он напряг слух и попытался разобрать отрывки разговора.

— Арбитрес… — это был ровный нечеловеческий голос, будто выплывавший из воздуха над головой Иланте, — …убит?…известно всё.

Дешен прищурился.

— … не могла, неужели вы… — успокоительница. Затем что-то вроде «Мастер» или «после». Дальше «псайкер», это Антовин расслышал четко, и потом ещё раз: «…айный псайкер».

В чем она признавалась? Кого обвиняла? Дешен взвесил варианты действий. Он видел похитителей в деле — не новички, врасплох не застать, просто так не одолеть. Затем Антовин подумал об ангаре и тут же вспомнил кое-что, увиденное там: возможно, сгодится как оружие. Ему не придется разбираться с этим самому.

Под значком и униформой успокоителя Дешена скрывался ум бандита и вышибалы. Он не был хитроумным или терпеливым. Что бы ни заваривалось сейчас, Антонин не мог легко выведать положение дел или воздействовать на него. Решение было простым: сделай то, что в твоей природе. Разнеси всё. Да, Ренцу это не понравилось бы, но Ренц был болтливым идиотом, а Кито — губошлепом с мышцами как жеваная бумага.

Дешен собирался разнести всё к чертям, а потом, доверившись своему нутру и чутью, собрать разлетевшиеся кусочки.

Свернув и пригнувшись, Кальпурния быстро пробежала в просвет между пучком лебедочных цепей и корпусом генератора. Первый лазразряд она приняла на щит; прятавшийся ублюдок, который выстрелил в неё, не ждал такого рывка и неловко отскочил за подпорку, в последний момент увернувшись от удара дубинкой.

— Контакт! — выкрикнула Шира, когда луч прожег воздух рядом с её ухом. Арбитр ринулась вперед, не сбиваясь с шага. Почти невидимые убийцы в масках, палящие в неё из теней? Ничего нового. Кальпурния сделала выпад дубинкой, взмахнула ею, бросилась следом за целью — но попала точно под взрыв гранаты.

Это была оглушающая бомба, недостаточно мощная, чтобы сбить её с ног, но при этом невероятно действенная для столь маленького размера. Контуженная Шира потеряла равновесие и опустилась на одно колено, кашляя и толкая перед собой щит; тут же над ней с лязгом вспыхнули лампы, озарившие пустоту.

Мгновением позже Бруинанн с отделением догнали Кальпурнию, и двое Арбитрес установили перед ней щиты. Шира как раз успела подняться и замкнуть примитивный щитовой клин по центру, когда сзади-слева от них вспыхнула короткая перестрелка. Это отделение Оракси вновь двинулось вперед и столкнулось с противником. Тени в ангаре сжимались до отдельных островков и лужиц по мере того, как арбитры начинали брать верх в битве за освещение. Охотящиеся бойцы всё быстрее перемещались между припаркованными транспортерами и погрузчиками, среди ровных рядов высоких колонн, с которых свисали тросы конвейерной системы.

Впереди раздался новый взрыв гранаты и поползло облако дыма, однако искушенные арбитры следили не только за возможными атаками, но и за отвлекающими маневрами. Они быстро заметили мимолетное движение у стены ангара: кто-то, убегая от места взрыва, направлялся к большой группе приводящих устройств. Вслед за прыгнувшим в укрытие неприятелем устремились три «палача», но их прицельные чувства отказали, а траектории изменились на лету. Снаряды угодили в стену ангара, а ускользающее размытое пятно исчезло среди механизмов.

Арбитрес, во главе со щитовым клином Кальпурнии, осторожно двинулись вперед. Разбившись на пары, арбитраторы с дробовиками держали на прицеле боковины устройств, ожидая, что из-за кожуха раздастся выстрел или вылетит граната.

Выстрелы не прозвучали.

Синтезированный визг тревожных сигналов разорвал вокс-систему — сирена с короткими импульсами, обозначавшими корабельную тревогу. Вслед за ней чей-то голос, неузнаваемый за помехами, выкрикнул код для тюремного дромона, пристыкованного высоко над ангаром.

— …вышенная готовность, срочно нужны под… — голос то пропадал, то появлялся вновь из вокс-шумов, словно передатчик был поврежден; затем где-то рядом с говорившим несколько раз подряд прозвучал громкий треск силовой дубинки. — …побег, бунтовщики… все камеры открыты, нас слишком…

Кальпурния похолодела. Вот почему освещение вернулось в ангар: те, кто противостоял арбитрам, решили совратить более подходящую машину. Они отперли двери камер. Толпа, восстание которой Шира подавила в этом самом доке, теперь буйствовала внутри её дромона.

— Прижмите его! — зарычав с досады, произнесла она в вокс. — Оракси, ты со своим отделением прижми его и выгони на свет. Бруинанн и подкрепление, за мной — пора вам тоже вломить этим ублюдкам. Спасем наш корабль!

Кажется, ещё не добравшись до первого Узла, оба похитителя Иланте решили, что их преследуют. Остановившись там, они безмолвно ждали за поворотом коридора с оружием наготове. Через шесть минут женщина ускользнула в обратном направлении, — только хамелеоновый комбинезон замелькал чередой оттенков, — и вернулась ещё четыре минуты спустя. Судя по тому, как захватчики колебались и поворачивали головы друг к другу, они явно что-то обсуждали.

А затем двинулись дальше, уже бегом, и теперь мужчина нес мертвого товарища, а женщина подгоняла Торму, покалывая её ножом в спину. Успокоительница дико озиралась по сторонам, не понимая, куда делся персонал станции. Даже после смены рабочие часто собирались в коридорах Куртины, выпивая, устраивая драки, тайно играя в кости или проводя тут свидания. Почему же сейчас здесь пусто?

Ещё пятнадцать минут болезненного ковыляния Иланте, и они вышли из галереи. Пунктом назначения оказалась не тонкая башенка вроде той, где стоял на якоре дромон Кальпурнии, но целый маленький зиккурат, достаточно обширный, чтобы вместить открытый ангар и рампу, поднимающуюся к борту корабля. У её основания стояли встречающие: седоватый мужчина в бело-зеленом одеянии посланника Астропатики и офицер линейного флота, на изумрудном кителе которого поблескивали лычки и цепочка старшего мичмана.

— Ведите убийцу на корабль, — приказал посланник Лоджен, — и сообщите на Гидрафур, что мы её взяли. Снимаемся с якоря и уходим, как только все вернутся на борт.

Торма Иланте начала понимать, насколько скверно повернулись дела.

Голь Рыбикер уже не мог кричать. У него болела голова и ныли кулаки. Ноги саднили, пока он несся через коридоры, параллельные Большой причальной магистрали. Хотя Голь уже мало что соображал, он точно собирался кого-то убить.

Эти «кто-то» возникли перед ним: мерцающие, переменчивые силуэты, размытые пятна, щекотавшие Рыбикера глубоко внутри головы — но краем глаза он видел их достаточно четко. Голь различил человека в обтягивающем комбинезоне и камзоле стража доков Бескалиона, того, кто на протяжении лет превращал былую жизнь уборщика в пытку.

Рыбикер не задумался над тем, как бескалионский страж мог оказаться в Бастионе Псайкана. Какая разница, вот же он! Один из ехидных ублюдков в камзолах с алой каймой, насмешливо зовущий Голя по имени, так же, как и раньше, когда они издевались над его слабоумием. Мерзавец помахивал над головой кушаком цвета хаки с униформы Белло и держал в руке пистолет, из которого убил мальчика. Рабочий был уверен, что слышит голос паренька:

— Голь, он убил меня. Ты дал мне подержать лампу, и за это он убил меня! Голь, я прощаю тебя, Голь, но ты должен убить его. Голь, мой дух обретет покой, когда ты убьешь их всех!

Если Рыбикер и ощущал внешнее воздействие, сталкивающее его разум с катушек, что ж, возможно, ему было наплевать. Возможно, он даже приветствовал это как избавление. Когда уборщик вломился в причальный зиккурат, его осознанное мышление угасло навсегда. Он смотрел на силуэты перед собой, не видя их по-настоящему — на странных людей, постоянно менявших цвета, осевшую в их хватке седую женщину и двоих мужчин в богатой одежде.

Все они были для Голя просто препятствиями, которые нужно снести. Раскинув мощные руки, он яростно заревел на дружков убийцы. Мысли Рыбикера понеслись по замкнутой алой петле отмщения с голосом мертвого Белло в центре, уборщик ринулся вперед и принялся за дело.

Повесив щит на спину, Шира взбиралась по лязгающим металлическим ступенькам, таким крутым, что она могла бы помогать себе руками, как на вертикальном трапе. Позади неё, в переходе, который Даст и Роос не так давно обороняли от бунтовщиков, раздавались мрачный стук сапог и лязг оружия.

— Кальпурния вызывает дромон. Кальпурния вызывает дромон; арбитры, есть кто живой?

Шира пыталась удержаться от отчаяния в голосе. Они пронеслись по соединительной трубе к воздушному шлюзу, который оказался закрытым, и арбитр-сеньорис пришлось справляться с желанием забарабанить дубинкой по металлу. Ответов на её вызовы не было.

— Бруинанн! — рявкнула она через плечо. — Где ты, черт подери? Если у тебя нет доступа к запорам люка, соедини меня с Реде.

Одновременно с этим Кальпурния сняла щит со спины, а двое других Арбитрес-щитоносцев протолкнулись вперед и примкнули к ней, создав в туннеле заграждение против того, что могло обрушиться на них из корабля. Стены уже покрывались конденсатом от дыхания бойцов. Эдил-майоре бормотал в вокс-обруч команды на передачу в док отменяющих кодов, призванных подчинить дух машины в замках люка. Шира этого сделать не могла: она по-прежнему была обвиняемой, и дромон оставался её тюрьмой.

Раздалось шипение, из люка дохнуло теплым воздухом, а вокс Кальпурнии ожил и затрещал.

— Кто идет?! Отряд у люка, немедленно назовитесь, иначе применим оружие!

Шира узнала вокс-оператора, рядом с которой она стояла во время причаливания. Голос у женщины был встревоженный, но не скованный напряжением боя.

— Это Шира Кальпурния, — резко ответила арбитр, — поднимаюсь на борт с подкреплениями. Доложите о ситуации с побегом.

Наступило молчание, и Шира уже опасалась худшего, когда люк скользнул вверх… но вместо преступной толпы, готовой отомстить ей за поражение, в проходе возник одинокий арбитратор, быстро надевающий шлем. Удивление на лице, впрочем, он скрыть не успел.

— Э-э, добро пожаловать на борт, дамуазель, эдил-майоре, — он моргнул, уставился на стену щитов, заметил дула дробовиков, услышал щелчки взводимых пистолетов и жужжание дубинок. — Что-то случилось?

В дромоне Лоджена было тихо, ангар и Большая магистраль всё ещё пустовали, обезлюдевшие после ложного приказа о запрете доступа. Кого-нибудь, наверное, уже направили в кабинет управляющего доками, чтобы выяснить, кто отдал распоряжение. Оракси не завидовал человеку, который окажется виновным: Бруинанн, может, и позволял себе небрежность, но Реде отличалась жесткостью, а Кальпурния была холодна, как железо в ледяном космосе. По слухам, она даже не выступала в свою защиту, когда её привлекли по делу о бунте Фраксов — хотела показать, что никто не должен считать себя превыше закона. Ведущий арбитр не знал, пугаться ли такого образа мыслей или восхищаться им. Судя по репутации Кальпурнии, она могла бы проявить милосердие, если бы только Сам Император призвал её к Трону и лично отдал приказ, да и то ей бы это не очень понравилось.

— Сэр? Ведущий арбитр? — погруженный в раздумья Оракси вздрогнул, когда нервный мужчина, встретивший их на магистрали, жестом пригласил его пересечь ангар по направлению к рампе. Скрытым движением кисти арбитр скомандовал отделению разделиться и рассредоточиться. Двое сообщили, что заняли позиции у рампы, двое других последовали за ним к дромону. Оставайся начеку, напомнил себе Оракси. Противника в первом ангаре они всё-таки выкурили и избили до потери сознания, но у него, разумеется, остались дружки, ускользнувшие из боя. Работа здесь ещё не за…

Ого. Что ж, может, и закончена.

Оракси был очень хорошим арбитратором и сумел удержаться от ругательства, прыгнувшего на язык, но, яйца Долана, что здесь произошло?! Пробравшись через небольшой филиал скотобойни в шлюзе дромона, ведущий арбитр двинулся дальше по следам крови, с дробовиком наперевес. Сзади его прикрывал один из арбитраторов.

— Это было — ох, я не могу описать — чудовищное зрелище, клянусь Золотым Троном! — послышался голос человека, с криками выбежавшего им навстречу у дока, дерганого парня в испачканной одежде успокоителя. — Он сошел с ума, совсем озверел! Что могло довести этого несчастного, богобоязненного человека до такого состояния?

— Тихо, — приказал Оракси, внимательно глядя вперед. Это был нестандартный дромон; ведущий арбитр никогда не видел кораблей с таким внутренним устройством. Вместо разделенных на три уровня палуб-коридоров здесь имелось единое большое помещение с высоким потолком, на котором висели роскошные портьеры — их можно было опускать, создавая импровизированные комнаты.

Поднявшись по рампе, Оракси ощутил какой-то аромат и услышал играющую где-то музыку. Впереди виднелись стеллажи с книгами и инфоковчегами, а также столик с ежедневником и считывающим устройством, закрепленными там для работы в полете. Да уж, с легкой горечью подумал он, это дромон посланника, а не рабочая лошадка. Ну, зато несложно будет обнаружить, не скрывается ли здесь кто-то.

— Ведущий арбитр? — воксировал арбитратор Лианш.

— Оставайся наготове. Направь сюда Шанисада и оставь Смея на рампе, чтобы вызвал ещё одно отделение и дожидался их. Мы закрываем люк и начинаем прочесывание по шаблону «три-и-один». По моей…

— Ведущий арбитр!

Оракси удержался от резкости, так как голос Лианша звучал по-настоящему взволнованно. Всё так же прижимая дробовик к плечу, он вернулся к телам, покрытым слоем свертывающейся крови.

— В чем дело, арбитратор? Нашел живого?

— Никак нет, сэр. Нашел это!

Лианш показывал на вещицу, которую пропустил Оракси. Ведущий арбитр нагнулся, чтобы рассмотреть её получше, и тут же выпрямился, чтобы не свалиться от изумления. Теперь ему уже осознанно захотелось выругаться, но вместо бранного слова получился лишь слабый, неразборчивый хрип. Два арбитра смотрели на мертвого посланника, на бархатный чехольчик, выпавший у него из рукава, и на инквизиторскую розетту, лежащую на палубе. Какой-то отстраненной частью разума Оракси осознал, что успокоитель всё ещё стоит на рампе, поглядывает на них и ухмыляется.

— Да это же просто ужасно, — произнес Антовин Дешен.

Глава одиннадцатая

Шира Кальпурния, Лазка Реде, Джоэг Бруинанн и Оровен, который постоянно отхлебывал воду из охлажденной фляжки, сидели вокруг стола детектива и молча смотрели на лежавшую между ними инквизиторскую розетту. Священник при этом не мог избавиться от ощущения, что одежда ему слишком тесна, хотя в Инкарцерии тот же самый наряд сидел на нем идеально. Кроме того, Оровену мерещились чьи-то крики и плач из соседнего кабинета, хотя толстые стены участка не пропустили бы подобных звуков.

— Я не понимаю, чем он тут занимался, если не расследованием убийства, — произнес эдил-майоре. Бруинанн повторял эту фразу в разных вариантах уже целый час, с самого начала мрачного, то и дело прерывавшегося совещания.

— Он не мог прибыть для расследования, потому что появился здесь за сутки до убийства Отранто, — примерно так Реде отвечала каждый раз, когда Джоэг поднимал эту тему. Ни он, ни она не отрывали глаз от замысловатой маленькой вещицы на столе.

Кальпурния чувствовала себя примерно так же, как и эти двое. Вернувшись в крепость-участок, она попыталась разобраться, сколько времени уже провела в Бастионе Псайкана, и когда в последний раз спала. Здесь непросто было следить за временем: смены имели какую-то странную продолжительность, а уровень освещения никогда не менялся — для обитателей Башни, ради которых она существовала, это не имело значения.

— Чего я не понимаю, — сказала Шира, — так это почему он не открылся нам. Невозможно представить, что ему не было известно об убийстве. Сомнительно, что он пребывал в неведении о последующих событиях. И мы знаем, что ему удалось всего за несколько дней развернуть чертовски отличную сеть осведомителей.

— С этим помогла инквизиторская розетта, мэм, — Лазка перешла на оборонительный тон, почувствовав, что критикуют её систему информаторов. Усилия детектива по вскрытию сети убитого «посланника» Лоджена принесли некоторые плоды: арбитры узнали о флотских «кротах», которые очистили ангар от рабочих и манипулировали освещением. Более хитроумные агенты, впрочем, залегли на глубокое дно, и сами Арбитрес застопорились, столкнувшись с вопросом полномочий. Если человек, выдававший себя за межсекторного посланника Астропатики, делал всё это под эгидой Инквизиции, имелось ли вообще у них право выявлять его шпионов?

— Наивно думать, что он поступил бы так, — сказал Джоэг. — Открылся бы нам, в смысле. Все мы знаем истории об инквизиторах, которые вышагивают в полированных доспехах и оглашают обвинения, — Кальпурнии при этом вспомнился Стефанос Жоу, инквизитор, вмешавшийся в охоту за псайкером-ассасином, посланным убить её после прибытия на Гидрафур; Жоу, в его ярко-зеленой броне, окруженный служителями, охранниками и безмолвными солдатами Инквизиции. — Нам следует понимать, что так бывает не всегда, и нам следует понять, что появление здесь Лоджена никак не было связано с Отранто.

Все закивали, и Шира машинально поступила так же. Инквизиция использовала страх, внушаемый самим её именем, в точности так же, как и Арбитрес. Это предательское, такое полезное крошечное сомнение — уйдут ли незваные гости, сделав то, ради чего, по их собственным словам, явились, или ты тоже окажешься их жертвой? Зарони зерно и смотри, как оно растет; занервничав, человек может выдать многое.

Оровен что-то прохрипел, глотнул воды и попробовал снова.

— Но где же тогда печать? Его розетту мы видим, но где печать Инквизиции? Ведь это она — истинный знак различия.

Остальные арбитры переглянулись. Все трое уже поднимались на борт корабля Лоджена.

— Если бы печать нужно было спрятать, он запрятал бы её как следует, — продолжил священник, — но я удивился бы, если бы она хранилась где-то слишком далеко. Розетту он тайно носил при себе — могу поспорить, для того, чтобы предъявить её в случае необходимости. Думаю, именно это Лоджен и пытался сделать, когда безумец бросился на них. Тогда, если он так предусмотрительно держал розетту под рукой, почему не носил печать?

— Не понимаю, — от раздражения у Бруинанна ломался голос. — Вы говорите разумно, но мы не нашли при нем печати, ничего такого. Два скрытых клинка, иглопистолет и вот это, — эдил-майоре робко показал на розетту, словно она могла приказать расстрелять его за один только жест.

— Я поняла, — вмешалась Реде. — Есть разница между печатью и розеттой. Агенты Инквизиции могут носить розетту в качестве символа полномочий, полученных от своего господина, но печать вам не увидеть нигде, кроме как на пальце самого инквизитора. Арбитр-сеньорис, вы согласны?

Кальпурния кивнула.

— Думаю, вы правы, и Лоджен не был полномочным инквизитором. Его направили сюда инкогнито, действовать в интересах господина, но с какой целью — мне неизвестно. Он не обладал властью инквизитора и не мог прямо приказывать нам…

— Я бы подчинился человеку с розеттой, — заметил Джоэг, — но понимаю, что вы имеете в виду.

— … поэтому просто ждал и наблюдал, — закончила Шира. — Я думаю, если немного покопать, то мы найдем хотя бы одно сообщение на Гидрафур, переданное с этого дромона. Астропатический или машинный сигнал, если у него имелся достаточно мощный передатчик и когитатор с достаточно хитроумным духом, способным упаковать послание в хорошую шифровку. Мне кажется, что Лоджен не был готов к смерти Мастера, и не знал, что делать, когда это случилось.

Последнее она произнесла с некоторым удовольствием: арбитры занимались делом, пока агент Инквизиции колебался и сидел, сложа руки. Конечно, это был всего лишь агент, но Кальпурния не упускала случаев подбодрить себя.

— Так чем же он здесь занимался? — спросил Оровен, обводя взглядом остальных. — Если Лоджен прибыл сюда не из-за смерти Мастера, то для чего же? Думаю, нам нужно узнать это, если мы хотим исполнить свой долг.

Снова наступило молчание. Шира уставилась на розетту, которая, будто одинокий глаз, смотрела на неё в ответ.

— Нам этого не узнать, — наконец произнесла Кальпурния, — вот где камень преткновения. Мы не можем точно установить, что Лоджен был здесь не из-за смерти Мастера. Он точно не расследовал её, но…

Арбитр-сеньорис не стала договаривать. Отранто был сражен нападавшим, который затем выскользнул из комнаты, будто призрак, через запертую и заблокированную дверь, а Лоджен привез с собой агентов в костюмах-хамелеонах. Они разбирались в замках и охранных устройствах, умели брать под контроль другие системы, передавать ложные сообщения и сигналы тревоги. Если след убийства тянулся в Инквизицию…

— Прибыл ли он сюда, чтобы разобраться с Мастером? — Бруинанн прошел по цепочке умозаключений Ширы. — Или всё это началось из-за Иланте, было как-то связано с Черным Кораблем? Или… нет, это глупо. Я хотел сказать, а вдруг его дромон причалил сюда, чтобы просто пополнить запасы? Ха.

— Идея, кстати, разумная, — сказала Реде. — Слуги инквизиторов действуют странными, скрытными путями, как и их хозяева. Возможно, мы ошибаемся, считая, что Лоджен прибыл сюда с каким-то определенным, понятным для нас заданием.

— Опять же, мы так и не знаем о роли Иланте во всем этом, — снова взял слово Джоэг. — Отранто погиб, когда направлялся на первую встречу с ней. Меня донимает этот факт. Если Лоджен, с его шпионами и устройствами, зачем-то схватил её, не следует ли нам обратить на это внимание?

— Я скажу вам, что донимает меня, — ответила Кальпурния. — То, каким образом действительно крупный мужик сумел пробежать через все эти пустые коридоры, оказаться, где нужно, именно в то время, когда Лоджен открыл двери, чтобы впустить своих людей, а затем жестоко расправиться с самим агентом, тем старшим мичманом и двумя бойцами, которые так нехило потрепали нас в ангаре.

Вспомнив об этом, Шира немного разозлилась.

— Подумайте, что он сотворил с этими людьми — голыми руками, получив такие ранения. Что довело его до такого состояния?

— Скаль сообщил, что вериспексы не обнаружили при вскрытии боевых экстрактов, — произнесла Лазка, — ни френзона, ни каких-либо его разновидностей.

Она снова глянула на планшет.

— Мужчина был весьма заурядным осведомителем. Умом не отличался, но и к насилию раньше не прибегал.

— Не думаете, что на него могла воздействовать Башня? — вспомнив, как это место влияло на её собственный разум, Кальпурния быстро взглянула на Оровена.

— Да, мэм, некоторые здесь впадают в неистовство, но чтобы вот так взорваться? Нет. Не знаю, что подтолкнуло его.

Наступило молчание. Розетта поблескивала на столе, словно бросая им безмолвное обвинение. Шира закрыла глаза и прислушалась к практически осязаемому бурлению своих мыслей. Ощущение уже не походило на фейерверки — в черепе как будто вздымалась и медленно пузырилась какая-то воспаленно-красная жижа. И чем больше она слушала, тем сильнее казалось, что этот звук на самом деле доносится извне, гипнотизируя её.

Кальпурния резко открыла глаза.

— Реде, у вас есть общая база отчетов и аварийных ситуаций? Осведомители предоставляют её?

— Осведомители здесь не нужны, — детектив взяла инфопланшет со стола. — Нам официально докладывают о любой тревоге или событии на станции. И, разумеется, — добавила Лазка, — я проверяю их по своим каналам.

Разумеется, подумала Шира. На мгновение ритм отблесков с экрана инфопланшета на лице Реде в точности совпал с ритмом пульсаций в голове Кальпурнии, и ей пришлось коротко сдавить лоб рукой.

— Просмотрите данные по докам и окружающим их коридорам, пожалуйста. Мы уткнулись носами в эту долбаную возню с освещением в доке и ложной тревогой на дромоне, а должны были смотреть шире. Любые вспышки насилия, неавторизованный доступ куда-либо… черт, я не знаю — утечки отходов, что угодно, лишь бы появилась зацепка в отношении Рыбикера.

— Вот… а, нет. Системы в… — Лазка сморщила изящный лоб. — Подождите.

Пару раз щелкнув по экрану планшета, Реде встала и подсоединила устройство к гобелену. Уважительно коснувшись священных текстов Механикус, идущих вдоль верхнего края, она пробудила полотно к жизни.

— Смотрите, вот предполагаемый маршрут, которым двигался Рыбикер из первого ангара, вокруг границы Куртины и в док Лоджена.

Зажглась схема станции, по которой вслед за пальцами детектива поползла неровная красная линия. Что-то пробормотав в планшет, она указала рукой:

— Взгляните сюда, — вдоль основания донжона возникла череда маленьких белых огоньков, пылающих, как спичечные головки. — Деталей вам не видно, к тому же карта здесь в двух измерениях, но это… странно.

— Что вы нам показываете, Реде? — спросила Шира.

— Отводы. Каждая вспышка отмечает их закрытие по приказу из надзорного зала. Когда Рыбикер несся по этим коридорам, наблюдатели ощущали его.

Кальпурния покачала головой.

— Я не понимаю. Опущенный ведьмоотвод — это ведь чертовски серьезно. Посмотрите, как далеко граница донжона от этих коридоров. Если Рыбикер настолько слетел с катушек, что волна дошла до астропатов в галереях, — а в это можно поверить, учитывая, что он разорвал на куски четверых людей, которые стреляли в него и били ножами, — почему же мастер-дозорный не попытался сдержать его раньше?

— Псайк-обереги, по крайней мере, эти проклятые стоки и огромные изоляционные клети, расположенные по всему донжону, заканчиваются в галереях, мэм, — объяснила детектив-соглядатай. — Происходящее с Рыбикером, кажется, ощущали многие астропаты, но единственные псайк-прозреватели, способные его засечь, находились по ту сторону донжона. Там же находились и единственные двери, которые могла закрыть прямым приказом дежурный мастер-дозорный Голоса-в-Огне.

— Ага. Ага. Идиотка, — Кальпурния говорила сухо, констатируя факт. В голове Ширы вспыхнула череда свежих мыслей, и она улыбнулась. — Не бойтесь, Реде, это не про вас, а про меня. Идиотка, я должна была догадаться сама, а не ждать, пока мне всё покажут.

— Не понимаю, о чем вы, мэм.

— По какой причине псайкеры-прозреватели в галереях не смогли восстановить картину смерти Отранто?

— Поскольку обереги и стоки размывают следы, смазывают отпечатки, оставленные ведьмаками, и… ох.

— Вы собираетесь устроить новый сеанс, — догадался Бруинанн.

— Да. Снаружи, в доках, где обереги не уничтожат след. Так мы в точности установим, что превратило нашего покойного уборщика в машину для убийств… и у меня есть ещё одна идея.

— Я подготовлю прошение, — сказал Джоэг. — Пока не избран новый Мастер Бастиона, трое мастеров-дозорных самостоятельно занимаются размещением астропатов, так что они смогут помочь нам с выбором… мэм? — он увидел, что Кальпурния качает головой.

— Никаких прошений, Бруинанн, никаких вежливых просьб. Хватит с меня. В этом деле слишком много неясностей, слишком много смутных полуответов. Мне пора заняться тем, что нужно было сделать с самого начала.

— Всё-таки это произошло! — почти взвыл Тикер Ренц. Не обратив внимания на вопль, Антовин продолжил любоваться собою в зеркале.

— Я говорю, что это произошло, Дешен, и виной тому твои тупые идиотские выходки. Зачем-то полез в ангар! Таскался там за Арбитрес! А Кито… Кито…

— Может, он ещё жив, Тик, — с ухмылкой ответил успокоитель. Он вымылся и надушился, а также сменил грязную униформу, в которой ползал по докам. В поведении Антовина всегда преобладало легкое высокомерие, но особенно ярко оно проявлялось после непростых дней, таких, как сегодняшний.

— В любом случае, — продолжил он, извернувшись так и сяк, чтобы проверить, как сидит китель, — не вижу в этом проблемы. Что бы там себе не замышляла Иланте, думаю, мы можем обеспечить ей пятно на репутации. Посмотри, как тут всё скатилось в дерьмо после её появления. И не ты один, а все были готовы поверить в худшие слухи о ней ещё до того, как она вышла из этого корыта Ведриэра.

Отвернувшись от зеркала, успокоитель посмотрел Ренцу прямо в глаза.

Тикер к такому не привык и уж точно не ждал этого от человека, которого лично вытащил из корабельных чернорабочих. Он попытался выдержать взгляд Антовина, но не смог.

— Просто я считаю, Дешен, что дело теперь не только в Иланте, — сказал он, не поднимая глаз. — Ты о таких вещах не думаешь. Нет, всё нормально, я, ну, в общем, э-э, не критикую тебя за это, но мне нужно поразмыслить о сложившейся ситуации. Это произошло — бабенка-арбитр сделала то, чего от неё все открыто ждали с самого начала. Она взяла на себя полномочия Мастера. Так поступают Арбитрес, когда случаются преступления вроде этого. Нельзя просто рассчитывать, что Иланте возьмет на себя проблемы, связанные с гибелью Отранто. Теперь здесь командует кто-то, с кем мы даже не встречались. Нужно решить, что делать! Ты… это разумно? Я говорю разумно?

Антовин только хмыкнул, и потрясенный Ренц с ужасом осознал, что ждал от него ответа. Ждал, как слуга, так же, как ждал возле Отранто — отвратительно умоляющим тоном просил Дешена снизойти до ответа ему.

Тут же Тикер понял ещё кое-что, и на него обрушилось второе кошмарное потрясение: с этим ничего не поделаешь. Он обманывался, думая, что обладает могуществом — да, так оно и было, вот только могущество на самом деле принадлежало человеку, слишком склонному делиться им с личным помощником. Ренц не мог перехитрить кого-нибудь столь же коварного, как Туджик, он не обладал невероятными знаниями и опытом людей вроде Шевенна. У него не было силы воли Святостали и даже упрямой отмороженности Дешена. Ему просто везло. Тикер очаровал Отранто, завоевал его расположение благодаря легонькому остроумию и таланту в области травничества, а затем воспользовался этим. Но всё, что Ренц якобы создал для себя в Башне — серьезную поддержку, сеть зависимых лиц, жаждущих его покровительства, влиятельную должность за спиной Мастера, центр притяжения всех политических течений в Бастионе Псайкана…

Всё это оказалось фикцией, размалеванной бумажкой, весомость которой придавало лишь присутствие Мастера Отранто за плечом Тикера. Мажордом повертел и подергал эту мысль, пытаясь найти положительную сторону, какой-то способ извлечь выгоду из ситуации. Но нет, понял он и ощутил новый прилив удушливой тошноты, время для подобных раздумий ушло. Настало время для поисков способа просто удержать частичку того, что Ренц имел раньше.

Понимание этого завертелось ещё быстрее, и казалось, будто с каждым оборотом оно хлестко стегает Тикера по затылку, словно кнут. Он попытался убедить себя, что всё это глупости, что его просто терзает беспричинная, ложная лихорадка. Для этого требовалось больше ментальных сил, чем оставалось у мажордома, и он вновь ослаб, поддавшись жестокому отчаянию. Наверное, подумал Ренц, так чувствует себя человек, когда стоит в колпаке и оковах на эшафоте и слышит, как вспыхивает запал огнемета в руках палача.

— Нам не нужно волноваться, — ответил Дешен, проводя рукой по волосам и улыбаясь своему отражению. — Просто не нужно, Тик. Даже если Кито мертв, что с того? Мы с тобой важные птицы. Всегда найдется кто-нибудь ему на замену. Ты же сам это говорил — как именно ты сказал?

— Но если мы хотим добиться…

— Нет, нет, подожди, Тик. Повтори мне то, что ты сказал, когда мы — помнишь? — думали, что Кито может проболтаться об одном из наших делишек?

Значит, Дешен тоже всё понял. Ренц ещё больше упал духом; ему стоило этого ожидать. Антовин был отморозком, но хитроумным отморозком.

— Я сказал, что Кито — молодой амбициозный офицер, карьера которого летит, как на ракете, и у него есть планы насчет самого себя и его семьи в отношении линейного флота.

— А дальше? Здесь важна следующая часть.

— Потом я сказал, что на Гидрафуре полно офицеров, карьеры которых летят, как на ракете, — признавая поражение, выговорил Тикер. — Я сказал, что академии Дарадны штампуют таких по несколько тысяч за поколение, и что если мы вдруг не сможем найти замену Кито, то можно сразу идти вниз в доки и драить там полы всю оставшуюся жизнь.

— Вот и чудно. Знаешь что? Мне плевать, кто станет новым Мастером. Просто плевать. Мы отлично справимся, Тик, даже без этой флотской шестерки. Слишком много людей без нас лишатся навара, не смогут проворачивать свои делишки. Мы сильны, — подумав над этим, Дешен добавил кое-что, заставившее Ренца заледенеть. — Я силен. Пожалуй, не стоит париться и скрывать это. Тому, кто решил, что сможет подсидеть нас, придется ещё разок пораскинуть мозгами.

Отвернувшись от зеркала, он солнечно улыбнулся мажордому.

— Кем же мне заняться сегодня? — спросил Антовин. — Высокой рыжухой с продсклада? Малышкой с большими бедрами из зала Шифраторов? Или брюнеткой со станции ауспиков? Она, кажется, заводная, — успокоитель хлопнул Ренца по плечу и сделал вид, что не заметил, как тот поморщился. — Если хочешь, разрешу тебе смотреть.

Мастер-дозорный Шевенн устал, но приятным образом. Он сидел на краю слегка покачивающегося гамака в своей комнате, наполненной изящным пряным ароматом. Смесь обладала легким расслабляющим эффектом, который, вместе с чтением мантр, помогал избавиться от беспокойных мыслей. Ленты из бумаги и вышитого шелка были развешаны на точно выверенном расстоянии от скалобетонных стен; четко рассчитанное соотношение мягкой материи, твердого и плотного камня, а также дистанции между ними, благотворно влияло на восприятие псайкера. Единственным диссонирующим элементом являлся витифер в маске, который стоял возле двери и сжимал пистолет в обнаженной ладони.

Ещё несколько мгновений мысленно побродив по комнате, Шевенн сосредоточился на нитках бус, висящих над входом. Выбрав две, астропат коснулся их слабым ментальным толчком и заставил резонировать определенным образом. Через секунду-другую к нему, тихо позвякивая цепями, опустился раскладной столик, такой же, как в клетке из надзорного зала. Псайкер уже держал в руках карты Таро; он находился в приятном предвкушении близящегося отдыха, и усталость при этом расслабляла, а не обременяла.

Прежде, будучи действующим астропатом, он выдерживал усталость тела и духа, которая могла бы просто прикончить молодого гордого Шевенна, шагнувшего в топку Связывания души. Его, и телесно, и духовно, поддерживал цветок белого огня, посеянный в тот день. Но даже при этом с течением лет кошмары варпа начали понемногу ослаблять псайкера. Послания и шифровки, втискиваемые им в собственный разум и выталкиваемые оттуда, начали растягивать и искажать его сознание. Терзая мысли астропата, они высасывали из него силы, пока Шевенну не стало время от времени казаться, что вся его суть — всего лишь тонкая серая паутинка, распростертая над пылающей домной. С каждой новой загрузкой информации эта сеточка стонала под её весом, и где-то в разуме псайкера лопались ещё одна или две нити.

Иногда Шевенну думалось, что он искренне жаждал этого. С самого начала, ещё на Черном Корабле, Адептус учили их безропотно принимать смерть. «Астропат покидает Тронный Зал по замкнутой дороге, — говорили они. — Ты выходишь оттуда, испытав Его прикосновение, но этим Он помечает тебя. Пройдет немного времени, и оно направит твою душу обратно к Нему».

С некоторыми спутниками Шевенна так и случилось. Больше дюжины их не пережили пылающий свет, обрушившийся подобно грозовому фронту. Когда огонь заполнил каждый закоулок его черепа его же собственными воплями, а зрение померкло и угасло, внутри него возникли новые чувства, силой пробужденные к абсолютной ясности. С их помощью псайкер ощутил, как жизни вокруг него содрогаются, трепещут и порой обрываются от напряжения. Он выдержал. А затем дальнейшая работа выдубила его, будто кожу, и закалила, словно металл, как и Туджика, и Отранто, и горстку иных среди тысяч астропатов, живших и умиравших рядом с ними.

Усталость начала проявляться очень нескоро, и за это время Шевенн успел научиться в гнездах самоконтролю, который позволил ему отчасти «уйти в отставку» — пересесть на более безопасное место в надзорном зале. Был ли он счастливее тех, кто сгорел от напряжения за первые несколько лет? Было ли это лучше, чем потерять силы, стать идиотом, превратиться в опустошенный резервуар энергии внутри безжизненной телесной оболочки? Неужели это было хуже, чем судьба астропатов, способных лишь вплетать в хор единственную ноту, отзываясь только на грубые уколы ментальных стрекал регентов? Когда белый огонь в центре его сознания обретет свободу полета, насколько велика будет та уцелевшая часть души, которую он унесет с собою к Трону?

Шевенн почти бессознательно перетасовал Таро, снял колоду и перевернул карты в руках. Затем он праздно положил обе половины колоды на столик. Астропат не сосредотачивался на них, не пытался напитать своей энергией. Однако, перевернув карты и коснувшись изображений кончиками пальцев и пси-восприятием, он замер.

Перевернутая Гора; рядом с ней — Судья, карта, появлявшаяся в каждом гадании после смерти Отранто. Пальцы Шевенна пробежались по линиям проводков и утонченных стеклянных вставок, создававших рисунки, которые он никогда не видел по-настоящему. Что-то надвигалось.

Вот почему, когда его старший слуга через переговорную решетку в двери сообщил, что нужно подниматься, поскольку явились Арбитрес с распоряжением предстать перед арбитром Кальпурнией, мастер-дозорный совершенно не удивился.

Глава двенадцатая

— Она превысила свои полномочия, — высказался священник Оровен, глядя на лихорадочную работу в отделах скипториума. В пальцах он беспрерывно вертел незажженную палочку лхо. — Действует, даже не получив одобрения Претории. Надо было выделить астропата для передачи фактов и выводов расследования на Гидрафур.

Священник потер челюсть, задумавшись, вернется ли к нему когда-нибудь нормальный голос. Он помнил, что когда-то гордился своей речью, но с тех пор, как оказался в Башне, с трудом воссоздавал в памяти её точное звучание. Вообще говоря, Оровен испытывал проблемы, даже пытаясь представить собственную комнату в Инкарцерии или лицо претора-примарис. Ему не хотелось размышлять о том, как его воспоминания размываются и угасают.

— Что вы хотите сказать? — спросила детектив, не слишком хорошо относившаяся к Оровену. Как и любой не-псайкер, Лазка прекрасно знала, что может сотворить пропитанная энергией атмосфера Башни, но ей не внушало уважения то, с какой видимой легкостью священник отдался на милость ведьминой мари. Кальпурнии, по крайней мере, хватало духу бороться с ней. Реде настолько привыкла к следам, оставленным Бастионом на её жизни, что порой задумывалась, как бы ощущала себя без них.

— Просто обращаю на это ваше внимание, детектив-соглядатай. Возможно, на Гидрафуре вам придется давать показания о её действиях.

— Я не… — огрызнулась было Лазка, но сдержалась и понизила голос так, чтобы скрыть его за монотонным гудением аутистов, шумом и треском их машин. — Я не отрекаюсь от исполнения долга, священник, и спасибо, что указали мне на это, но достаточно ли громко вы произнесли мой чин и титул? Знаю, голос у вас не тот, что прежде, однако попробуйте ещё раз. Возможно, если вы немного постараетесь, то все аутисты здесь узнают, что я не та, кем хочу казаться.

Оровен покраснел, но остался рядом с Реде, раскачиваясь на каблуках и постоянно перехватывая длинный посох в руке.

Помещение скрипториума раньше служило ангаром для перехватчиков «Ярость», базировавшихся на станции. Истребители покоились на адамантиевых площадках вдоль стен, откуда их переносили кранами в пусковой отсек. Теперь эти выступы, каждый шириной с тренировочный плац Арбитрес, были плотно заставлены узкими рабочими кафедрами. Над ними склонялись аутисты-скрипторы, бритые головы и оптические имплантаты которых отражали свет ламп, установленных на потолке. Оттуда же тянулись пучки и сплетения инфожелобов, расходившихся к каждой кафедре. Они изрыгали данные либо на мерцающие зеленью экраны, либо — по кабелям — прямо в мозги аутистам.

Происходившее было полной противоположностью тихой, уединенной работе астропатов. Суета царила над каждым столом; писцы лихорадочно распределяли информацию, поступающую по желобам. Данные с треском выскакивали на транскрипционные планшеты или ленты распечаток, после чего их забирали торопливые, сутулящиеся работники, которые сновали между кафедрами и подхватывали тексты подобно муравьям-сборщикам, уносящим маленькие кусочки листьев.

Часть информации поступала от служителей в гнездах, неистово царапавших тексты на экранах планшетов или стучавших по клавишам. Каждый астропат воспринимал и передавал сообщения по-своему: для многих они превращались в наборы символов, образов, ощущений, тогда как другие выдавали вслух серии слов или цифр. Для самих псайкеров они не имели смысла, но после переписывания ловкими пальцами-перьями архивных сервиторов и загрузки в когитатор превращались в реальные данные.

Наиболее срочные и опасные послания обрабатывались в палате Шифраторов; это были жизненно важные сообщения, вырванные из имматериума целыми хорами самых могучих и умелых астропатов, донесенные умами, стонущими от напряжения.

Часть скрипториума только что приспособили под новую задачу, и семеро арбитраторов рыскали в нижних рядах кафедр, расталкивая плечами толпу курьеров и прислужников. Они требовали от скороходов бежать быстрее, случайным образом выбирали рабочие места для контрольной проверки быстроты и сосредоточенности аутистов. Реде, при всем её уважении к товарищам, сомневалась, что это действительно помогает писцам в их труде.

Но, решила Лазка, это помогало в более широком смысле. Стоило Кальпурнии наконец-то отдать приказ, как беспокойство, вольно расползшееся по всей Башне, тут же испарилось. Соглядатаю было хорошо известно о жалобах на решение Ширы, о том, что оно понравилось немногим, но, зубы Императора, теперь в Бастионе знали, что кто-то встал у руля!

Реде тщательно разобралась в своих мыслях, как и полагалось детективу. По правде, она была обижена на Кальпурнию. Лазка скрупулезно готовила расследование убийства Отранто, могла начать в любой момент, а потом кто-то заметил, что арбитра-сеньорис перевозят неподалеку от Башни, и решил, что её присутствие станет идеальным решением проблемы с излишне чувствительными чиновниками Астропатики, какой бы запятнанной ни была репутация этой арбитра-сеньорис.

Вот что действительно терзало Реде — её шанс заслужить повышение и снова выбить себе пост на Гидрафуре отнял кто-то, не имеющий, если слухи были верны, ни единого долбаного права носить мундир. Из-за Кальпурнии сгинула церемониальная традиция, насчитывавшая десять тысяч лет, случилась жуткая резня прямо в зале суда Арбитрес. Лазка понимала, что допускала промахи в своей работе, но ей требовалась только возможность проявить себя, и тут какая-то женщина, ждущая суда над собой, которая даже не должна была…

Реде удержала себя в руках, и Оровен, взглянув на неё, не сразу определил, думает ли детектив вообще о чем-то.

Курьеры, нагруженные переметными сумками, преодолевали арочные проходы, лабиринты сортировочных комнат и келий архивистов, после чего оказывались в донжоне. Они тащились по коридорам Башни, огибали галереи астропатов и внешние стены инжинариума, следуя к порогу Арбитрес. В светлом помещении снаружи участка громко звучали голоса преторов и спецов из команд аналитиков Реде: они показывали скороходам, куда идти, рылись в их сумках и передавали друг другу распечатки и инфопланшеты.

Претор-секундус де’Мок занял пост у дверей. Склонив голову под низким потолком, арбитр изучал документы, которые приносили ему аналитики, и порой делал аккуратные примечания для себя. Дальше претор пока что переправил лишь несколько листков и планшетов, но, получив в руки очередное устройство и посмотрев на него, он поджал губы, пробормотал несколько распоряжений и ушел в участок, забрав с собой мерцающую зеленью пластину.

Шира не задержалась в скрипториуме; в отличие от Реде, ей почти не за чем было там наблюдать. Как только служители, трудом которых теперь распоряжалась Кальпурния, уяснили её требования, то всецело обратились к работе, и арбитр стала для них чем-то вроде декорации. В любом случае, ей пора было идти в другое место — Шевенн и его помощник уже заканчивали подготовку.

— Арбитр-сеньорис! — в третий раз окликнул её Бруинанн. — Де’Мок считает, что, возможно, обнаружил нечто важное.

— На мозговой штурм ушло немало времени, дамуазель, — заявил претор-секундус. — У аутистов, Император милостивый, весьма изощренные умы, но при этом, гм, очень деликатные. Думаю, пребывание здесь совершенно не идет им на пользу.

— Пребывание здесь и мне не идет на пользу, претор, — ответила Кальпурния. — Например, я только что окончательно потеряла терпение.

Де’Мок моргнул.

— Итак, — произнес он, — аутисты начали с использования формул детектива-соглядатая Реде…

Кальпурния прищурилась: чем больше она узнавала о том, насколько ограничены знания Лазки в делах Бастиона, тем хуже становилось её мнение о детективе.

— … но затем мы перевели их на более обширные массивы данных и позволили самостоятельно находить взаимосвязи.

— И? Вы ведь покинули пост, чтобы сообщить мне что-то конкретное, претор.

— И появились корреляции. Пики корреляционной функции. Как только мы отбросили просеивание по формуле с учетом термина «полярист» и начали просто использовать осведомителей Лоджена в качестве определяющих факторов, картина восстановленных данных полностью изменилась.

— Сколько работников скрипториума сейчас заняты этим? — уточнил Бруинанн, и Шире стало интересно, что эдил имеет в виду. Критикует её использование ресурсов Башни?

— Один ярус, — сказал де’Мок, — около шестидесяти аутистов.

Когда Джоэг что-то заворчал в ответ на это, арбитру-сеньорис показалось, что они начинают затыкать её, обращаться против неё, копать под неё!

Схватив кувшин с водой, стоявший на охлаждающей пластине у стены, Кальпурния одним глотком выхлебнула целый стакан. Жидкость оказалась переработанной, горьковатой на вкус, но холод помог Шире, вымел паутину у неё из головы.

Неужели она настолько поддалась паранойе? Неужели эта гребаная марь так глубоко заползла в её разум?

— Холодок помогает очистить голову, правда? — с искренней симпатией обратился к ней Бруинанн. Позволив себе легкую улыбку в адрес эдила, Кальпурния взглянула на де’Мока.

— Простите, что отвлеклась, претор. Прошу вас, продолжайте.

— Как вы и приказывали, мэм, мы не пытались влезть в записи Лоджена, а просто вновь закрыли их в дромоне, как только оттуда вынесли мертвых и раненую. Если мне позволено заметить, мэм, то использование личных данных агента могло бы серьезно приблизить нас к…

— К вылету из воздушного шлюза без вак-костюма, де’Мок, как только об этом узнали бы в Инквизиции. Поверьте мне, лучше не трогать записи, пока не появится кто-нибудь с розеттой и не разрешит воспользоваться ими. В гидрафурской Инквизиции меня и так уже недолюбливают.

Шира преувеличивала, но эта бравада сработала. Оказавшись под впечатлением, де’Мок посмотрел на неё уже другими глазами и вернулся к теме.

— Среди людей, которых Лоджен обихаживал более всего, были Санксьё Аккверин, адъютант и минордом трех старших астропатов; Вальд Кито, тот самый старший мичман линейного флота, — кажется, он помимо этого был каким-то атташе при штабе Мастера, — и рукоположенный мирской технопроповедник Ягиль.

Два знакомых имени: именно Ягиль воздействовал на освещение в ангаре, а Кито был с Лодженом в тот момент, когда обезумевший Голь Рыбикер застал всю группу врасплох. До прибытия похоронного отряда линейного флота сослуживцы убрали тело мичмана в запасники своего блокгауза.

— Аккверина я знаю, — вставил Джоэг. — Паренек настолько безобидный, что доходит до смешного. Лоджен, наверное, просто покошмарил его несколько минут и добился своего. У мальчишки духу бы не хватило на политические игры или махинации, так что его сразу отбрасываем.

— У астропатов бы хватило, Бруинанн, но их вы, кажется, в расчет не принимаете?

— Я поясню, — эдил-майоре заговорил чуть жестче. — В таком месте, как это, — ну, вы видели кое-какие ориентировки, мэм, — интриги закручиваются вокруг позорнейших мелочей. Кто уговорит флотских келарей подправить данные так, чтобы его секции выдали лишний паек пряностей? Кто будет контролировать распределение прогулок по верхним галереям, где находятся самые прозрачные иллюминаторы? И всё такое прочее. Астропатов, по большей части, это не интересует, но многим людям не наплевать. Уверен, вы понимаете, что я пытаюсь сказать.

— Вижу, о чем вы, эдил. Везде одни игры, верно? Никому как будто и не интересны такие, Бруинанн, простые удовольствия, как долг и служба. Нет, все играют в игры, а в итоге погибают люди, — на мгновение Кальпурния словно задумалась о чем-то ином, а затем вновь уперлась взглядом в де’Мока.

— Так или иначе, сажайте Аккверина в камеру. Если он такой безобидный, будет несложно вытащить из него какую-нибудь информацию. Какую угодно, лишь бы можно было с пользой добавить к тому, что нам всё-таки удастся выковырять из документов Реде.

Это прозвучало более ядовито, чем хотелось Кальпурнии, и, заметив обиду на лице эдила, она вдруг совершенно уверилась в том, что раньше могла только подозревать: Джоэг и Лазка были не просто товарищами-Арбитрес. Сейчас, или когда-то в прошлом, они были связаны чем-то большим. Шира мысленно пометила себе проверять реакцию каждого из этой пары при упоминании другого.

Лишь тогда она поняла, как далеко позади осталась обвиняемая Кальпурния в камере дромона — терзаемая сомнениями Кальпурния, считавшая себя не вправе обсуждать решения других.

— Так, а Кито? — сказала Шира. — Флотский парень с друзьями наверху?

— Кито был постоянным компаньоном, гм, не самого Мастера, но представителей штаба Отранто, владевших значительной частью его власти в повседневных делах, — пояснил претор. — В плане раздачи дополнительных бонусов и привилегий, о которых здесь говорили. Многие из них назначались этой кликой от имени Мастера, в соответствии с их личными списками фаворитов. Кито принадлежал к внутреннему кругу: он использовал свой пост для махинаций с припасами и распределением персонала, получая за это различные роскошные мелочи, недоступные на Флоте.

— Игры, игры и потакание своим желаниям, — нахмурившись, Кальпурния вновь потерла лоб. — Что насчет его компаньонов?

— Ренц, Тикер Ренц — давний мажордом и личный травник Отранто. Его здесь недолюбливают, но он действительно талантлив в своем деле и прекрасно работает. Если говорить о множестве компаньонов и предполагаемых любимчиков Ренца, то, гм, проверка станционной документации…

— Давно запаздывает, — перебила Шира. — Реде проявила небрежность.

Она вновь заметила то же самое выражение на лице Бруинанна.

— В общем, — продолжил де’Мок, тревожно поглядывая на них обоих, — у нас тут пара других типов с Флота, которых Кито подсадил в теплые гнездышки, а также несколько служителей и охранников, получивших всевозможные привилегии от Ренца на взаимовыгодной основе. Хвала Императору, ни одного успокоителя, а стражи и витиферы связаны клятвой, так что к ним не подступишься.

— Ни одного успокоителя? — переспросил Джоэг. — Точно?

— На самом деле, вы правы, один имеется, — претор-секундус пролистал мерцающий зеленый текст. — В записях пару раз мелькает человек из клики Ренца, Антовин Дешен. Много перемещается по станции, братается с работниками любого рода занятий, но при этом уже очень давно не исполняет функции успокоителя. Указаний на его истинные цели здесь, кажется, почти нет…

— Но у него был прямой доступ к Отранто? — вмешалась Кальпурния.

— Да, через Ренца.

— Понятно, — Шира на секунду забарабанила пальцами по столу Лазки. — Но своей красивой жизнью он обязан Отранто. То же самое и с этим травником: обоим невыгодна смерть Мастера, поскольку при жизни он покровительствовал им. Вероятно, это заставило их как следует поразмыслить над обстоятельствами убийства, согласны? Возьмите на заметку Ренца и того успокоителя, скоро я захочу с ними познакомиться.

— Скоро? — уточнил Бруинанн.

— Скоро, но не сейчас. Сейчас мы с вами займемся другой проблемой, решение которой тоже давно запаздывает.

— Арбитр-сеньорис, — вставил претор, — и последнее: мне передали для вас сообщение о том, что мастер-дозорный Шевенн, его обслуга и ещё один астропат уже выходят из галерей.

— А вот и оно. Де’Мок, поручаю вам задержание Ренца и Дешена. Бруинанн, остаетесь в участке за главного. Я рискнула принять руководство Башней, поскольку иначе не смогла бы приказать Шевенну сделать то, что необходимо, и сейчас хочу присутствовать там, где он исполнит мое распоряжение.

Он вырывается из собственного черепа так, словно его мысли уносятся вперед на носу ракеты, выпущенной из кулака титана, направляет возносящийся белый огонь в центре своего сознания вверх и вовне, где реальность распадается, обнажая вопящие черные волны сил за гранью всего…

— Он под контролем? Возьмите его под контроль!

— Не нервничайте, арбитр Кальпурния.

Могло показаться, что у успокоителя Ангази бессмысленно дергаются глаза, но это было совершенно не так. Он воспринимал всё: руны и цветовые сигналы в стеклянной конструкции, окружающей астропата Аншука; тонкие нити соединений, выходящих из голов Аншука и Шевенна; то, как постепенно синхронизировалось их дыхание, а также вздрагивания и подергивания их тел; и даже легкий ветерок, который возник словно бы из ниоткуда и потревожил воздух между ними.

…и огоньки плывут вокруг него, словно жучки-фонарщики в заболоченных землях родины, будто вернулись старые дни перед тем, как люди в масках забрали его, и на мгновение ритмичный грохот молота, окружающий мысли, пытается обмануть его, воссоздать подобия родных из пенящейся тьмы, и, может быть, это действительно они, пришедшие к нему сейчас? Но…

Оба псайкера сидели на креслах, привинченных к безбортовой платформе скользовика, который был припаркован на Большой причальной магистрали, и рядом с тем и другим стояло по витиферу. Сначала Шира хотела расположиться в ангаре, где убивал и умирал Рыбикер, но Шевенн и Ангази отговорили её. Оказавшись посреди жаркого болота ярости Голя, даже мастер-дозорный с его отточенными чувствами не смог бы отыскать на дне необходимые улики. Они остановились так близко, как только было возможно для транса.

…но их дорогие лица начинают злобно ухмыляться и щелкать на него зубами, растущими в глазах, на языках, на руках, растущими из звуков их голосов, и сила, с которой они приближаются, давит подобно бурному потоку. А затем его разум отыскивает белый огонь внутри себя и ощущает осторожное касание спутника, удерживающее калейдоскоп чувств внутри металлического коридора, в котором осталась часть его сути. Теперь он обретает точку опоры, возникшую из гармонии с другим сознанием, что смотрит через него, как сквозь линзу…

— Они соединились, — сообщил Ангази, кивнув на мерцающее цветовое пятно за стеклом и пару изменяющихся рун, о значении которых арбитр-сеньорис не догадывалась.

— Благодарю вас, успокоитель. Они слышат нас?

— Мы слышим, — как и прежде, слова Шевенна отчасти прозвучали в ушах Кальпурнии и отчасти внутри её головы, что добавило им глубины и оттенков, кажущихся неправильными для человеческой речи. По коже Ширы поползли почти незаметные мурашки, легкие, как перышко.

…линзу, которая фокусируется, улучшает обзор и в то же время бешено вертится, ощущая звуки голосов, видя жесткость металлических стен, осязая запахи тревожных мыслей арбитра и защищенных оберегами сознаний витиферов. Вертится, вертится, вертится, не в силах найти равновесие, пока жаркая волна из нервных окончаний не разрушает чары…

— Что сейчас произошло? — спросила Кальпурния. Успокоитель не поднял взгляда от рунической консоли, ни на Ширу, ни на Аншука, дернувшегося всем телом из-за какого-то шока.

— Небольшое френологическое воздействие. Аншук непривычен к такой работе. Даже при направляющей роли Шевенна ему требуется помощь. Стимуляция определенных церебральных нервов способна рассеять высокоритмичные последовательности и содействовать погружению.

Кальпурния хотела было спросить, что это, черт подери, значит, но передумала. Ангази не выглядел обеспокоенным, и следовало немного довериться ему.

…разрушает чары, и лица пропадают, исчезают обещания великолепной боли от их укусов. Два разума фокусируют линзу и оказываются зажатыми между собственными перекрывающимися волями, словно вода, несущаяся по желобу…

— Что они видят?

— Одну минуту, арбитр, проявите терпение. Я не допущу, чтобы в мою смену у кого-нибудь голова разошлась по швам.

…по желобу, что проносит их взор через все слои мира, призраков, эпохи, смешанные и выросшие переплетенными наподобие лоз в плотный объект посреди космоса, громадину из металла и камня с башнями поверху и понизу. Гордая крепость, полная воинов, причал боевых кораблей; черный изуродованный остов на фоне черного неба, с залами, где правит один лишь вакуум; гнездо ведьмаков и провидцев, кишащее мыслями, которые проносятся в песнях через великую бурлящую тьму. Раскаленный добела огненный шар схлопывается, когда маленькое солнце внутри крепости вырывается из-за прутьев своей клетки, и в его пылающем синевой величии тонут все крики…

Заметив, как поменялись руны, Шира не удержалась и нервно взглянула на витиферов. Оба не двигались, только черное стекло поблескивало из-под капюшонов — визоры или аугметика, решила Кальпурния. Затем она поняла, что сжимает рукоятку пистолета, которым наконец-то вооружилась вновь.

…крики, заполняющие металлические коридоры, по которым летит линза, созданная из двух разумов; она прошивает пространство (железные стены ей не преграда — лишь паутинка, тень, смехотворная абстракция), прошивает время, а яркий след боли освещает им путь и поет, взывая к их уму, зрению, голосу, ведет их к цели, ведет их дальше…

— Мы нашли его, — произнес Шевенн тонким голосом, в котором звучало эхо из глубин души астропата. — Мы нашли след мертвеца, и — крик Орла! — здесь сохранилась боль, отпечаток души, сожженной дотла. Что могло сотворить такое?

— Определите и скажите мне, мастер-дозорный, — ответила Шира. — Мне нужно это знать.

…ведет их дальше, к рубцу, оставленному прошедшей здесь болью, мыслям, до сих пор парящим в воздухе. Ободранные воспоминания и завывающее чувство вины извиваются вокруг друг друга подобно броуновскому танцу частиц, отпечатки шагов сияют вишнево-алым жаром гнева, печали и…

— Стоп, — слово разом вырвалось из глоток обоих астропатов, и в каждом голосе звучали оттенки другого. Кресло Шевенна сдвинулось на миллиметр вперед.

…и парят, отделенные друг от друга. Путь движется дальше, сосредотачивается, сужается, но ненависть неизменно и твердо остается впереди. Ненависть, ярость, печаль струятся по петле Мёбиуса, перетекают сами в себя по кругу, сужающемуся, как зрачок на свету. Он сужается не внутрь, но наружу, на силуэте, что подрагивает, словно мираж — на худом человеке, который насмешливо размахивает куском ткани цвета хаки. Фигура не имеет веса, не оставляет никаких следов: это призрак, фантом, и он врывается в поле зрения линзы, будто отражение, не исчезающее с поверхности пруда, как бы сильно не баламутили воду…

— Рыбикер гонялся за призраками, — чисто и уверенно произнес Шевенн, голосом, свободным от обволакивающих псайк-теней. — Нечто внедрило в него этот образ. Он… его… поймали сетью и потащили.

— Не понимаю, — отозвалась Кальпурния.

— Использовался некий образ, чтобы направить его мысли к цели, — пояснил Ангази, неотрывно глядя на поблескивающую стеклянную конструкцию позади Аншука. — Одно легкое касание, но разум Рыбикера был пойман, как в паутину.

— Можете найти источник по этому следу?

— Мы видим оставшийся здесь образ-наживку, — сказал Аншук голосом Шевенна. — Мы видим путь, которым следовал безумец. Мы… позади дрожит… тень… человек… в красном и… сером… зубчатая стена рушится со смертью звезды… его камзол…

— Красно-серый камзол? У Бастиона другие цвета. Это геральдика стражей одного из внутрисистемных доков. Что зубчатая стена?

— Падает звезда, — беззвучно шевельнул губами Шевенн, и его слова мгновением позже возникли в голове Ширы, произнесенные голосом Аншука. — Падает!

— Звезда пад… Бескалион! Да, точно, их символ — зубчатая стена крепости, расколотая кометой, — моргнув, Кальпурния сосредоточилась. — Почему Рыбикер видел именно это?

— Не настоящее, — продолжал Шевенн. — Былое, но не настоящее. Пойман в паутину, звезда падает вниз, пойман и обвит сетями…

— «Былое, но не настоящее», — повторил Ангази. — Значит, из прошлого, но, поскольку не оставило вещественного отпечатка в реальном мире, то чье-то воспоминание.

Ответом обоих псайкеров стало легкое покачивание головами, низкий несвязный звук отрицания и резкий холод на коже остальных. Они не произнесли «нет», но в этом и не было нужды.

— «Не имеет веса, не…» — успокоитель сосредоточился на мгновение. — Арбитр, образ, который мне представляется, настолько же слаб, как эмбрион в лоне. За каким бы призраком ни гнался Рыбикер, он не был твердо внедрен в разум уборщика. Извлечен оттуда, да, но не более того — всего лишь фантом.

— Что ещё? — спросила Шира. Она обращалась к Ангази, но ответил Шевенн.

— Больше ничего. Не здесь. Слишком скользко, не ухватить. Слишком глубоко.

Успокоитель уже держал в руках склянку и тянулся к капельнице, извилистая трубка которой уходила в череп мастера-дозорного.

— Я начинаю пробуждать астропатов, мэм. Какое-то время их нельзя будет перемещать. У них сильная ответная реакция на воспринятые эмоции, и жизненные показатели обоих…

— Мы не закончили, — сказала Кальпурния, заработав сердитую гримасу от Ангази.

У Аншука отвисла челюсть; из-за деревянных затычек в глазницах создавалось жутковатое ощущение, что он смотрит на них пустым взглядом. Шевенн довольно дернул ртом, словно всё шло, как он и ожидал. Витиферы стояли неподвижно, будто статуи.

— Развернитесь, — велела Шира псайкерам, — и направьте свои разумы по Главному проспекту. Первая проба была успешной, теперь решим основной вопрос. Отранто последний раз видели на проспекте, до того, как он оказался в галереях астропатов. Там нет ни псайк-изоляции, ни оберегов, способных размыть след Мастера. Возьмите его и укажите мне путь.

И потому они резко набирают высоту, устремляясь к сердцу Башни, белому усладительному сиянию, столь редко открывающемуся перед свободным мысленным взором. Поистине, это крепость, созданная для разумов. Вот стоки на стенах, танцующие в сознании астропатов — жилы из стекла и хрусталя, по которым летят опьяняюще быстрые потоки энергии; чудесная дымка мыслей и психических сил…

— Мы рискуем, — предупредил Ангази. — Шевенн искусен, но слаб, и Аншук предоставляет энергию для сеанса, но он неопытен. Гармоничное единение усиливает астропатов, но дальнейшая нагрузка утомит их и сделает уязвимыми.

— Тогда мы даруем им освобождение и оплачем их души. Все мы обязаны умереть за Императора, Ангази, и, если этим двоим предстоит отдать долг сегодня, то такова воля Его-на-Земле. Моя, а не ваша обязанность — проследить, чтобы их жизни не были потрачены впустую. Исполняйте мои приказы.

…мыслей и психических сил, слепленных воедино в линзу, дуэт, глаз, что катится по донжону, углубляется в него — мимо границ зала в центре Башни, где раскаленное синее пламя изрыгает шоковые разряды; через желоба, по которым текут данные, переведенные с языка варпа на язык электронов; и дальше, по Главному проспекту, прямо в ужасающее сплетение насилия и страданий. Это не простые алые муки, как в доках, но замысловатая «кошачья колыбель» яркой боли в нервах и глубоких душевных терзаний. Кружатся образы: зеленый и кремовый, сталь и грубый смех, и тут же вспыхивают разумы, соединенные дуговыми разрядами агрессии, черно-зелеными и трескучими, обдирающими, как наждачная бумага. Чей-то голос вздымается и стонет в их общем сознании…

— Кровь Жиллимана, что это было?! — Кальпурния выхватила пистолет, когда из пустоты метнулся перепуганный крик.

— Что-то из восприятия астропатов, что-то, получаемое ими из самого воздуха Главного проспекта, — голос Ангази был скован страхом. — Надо остановить это. У меня есть снадобья, которые прервут транс…

— Нет! Мы слишком близко! — у Ширы блестели глаза. — Я была права, чтоб мне сгинуть, права! Пусть идут по следу. Что они воспринимают?

На платформе скользовика начал образовываться лед. В пространстве между псайкерами возникали радуги, будто воздух насытился влагой, но эти «радуги» постоянно меняли цвета, становясь то слишком яркими, то слишком тусклыми, и на них неприятно было смотреть.

…стонет в их общем сознании, и призраки восстают из воздуха, из палубы, из прошлого. Содрогающиеся пучки мыслей, удерживаемые вместе грубой силой воли или стальными болтами веры, а не холодными симметриями псайкерской дисциплины или безболезненным белым огнем Трона, дарованным при Связывании души. Вот ряды бритвенных лезвий, раскаленных до вишнево-алого жара, с лязгом раскрываются и захлопываются подобно зубам — это пугающая ревность, что жаждет воплотиться в насилии. Тут же парят самонадеянность и грубое, но сдерживаемое высокомерие, а затем, затем, затем… туго сплетенная цепочка мыслей, которую так сложно разделить на пряди. Мужчина? Женщина? Повелитель и его женщина? Тонкое причитание, будто голос злобного призрака, мимолетное воспоминание о клинке — как он выглядит, как же он выглядит? Всё эфемерно, словно паутина, всё исчезает в мгновение ока, отброшенное пробудившимся вслед за памятью насилием, и псайк-след колеблется…

— Арбитр… — произнес Шевенн, и по радугам пошла рябь. Следующих слов астропата никто не разобрал, но он послал им образ: цветные дуги на мгновение сплелись, воссоздав металлический блеск клинка.

— Да. Да. Мы у цели, — Кальпурния тяжело дышала. Её охватило приятное, почти наркотическое возбуждение.

…колеблется, раздражающе неуловимый, словно шепот, проносится ветерком по извилистым коридорам и уже царапается в обереги и клети, гексаграмматические барьеры которых поблескивают, будто сковывающий лед, под зыбким скалобетоном стен. Здесь след напоминает последнее пятнышко лунного света, тихий звук бегущих ног, послеобразы странного потока мыслей, и, резко бросаясь вперед, он замечает стены и отводы впереди. Неким образом развернувшись, восприятие астропатов попадает в ловушку рекурсии, но тут появляется нечто знакомое, известная им мелодия. Она испускает иные образы, словно вспышки на умирающем солнце, а со всех сторон наседает жестокая пустота, но жертва только начинает видеть в ней приближающуюся смерть. Мелькает седовласая голова в венце из обреченного раскаяния, затем витраж, изображающий судью в черном и багровом.

А затем астропаты уже пытаются освободиться от следа, пока страх растет, становится голодным и цепляется за края их разумов. Защита начинает проседать, и пенящаяся чернота снаружи холодит их медью, гнилью, розовой плотью и синим пламенем. Им нужно бежать, они вырываются, вырываются…

— Святые и примархи, арбитр, нужно немедленно заканчивать! Их разумы обрели некую синергию, которую я едва способен осознать. Они слишком разогрелись, слишком разогнались!

— Мы узнали всё необходимое?

— Умоляю вас, мэм, поверьте мне, нужно прервать транс сейчас же!

…и НЕ МОГУТ вырваться, потому что нечто поймало их, протянуло тонкую веревочку поперек дороги, и они запнулись, потеряли равновесие, полетели кувырком и их гармония сгинула. Резкий вкус, хищный, едкий, расползающееся, темнеющее пятно, а потом…

— Прерывайте. Вытаскивайте их как можно быстрее.

…потом начинается: шок, и непрозрачные дымки, и серая тяжесть подавителей, когда Ангази запускает свои машины, а чувства уже уплыли так далеко от грубых плотских тел. Гармония исчезла, гармония расколота, и разум Шевенна отступает, ускользает за щит его воли, подкрепленный молитвами. Аншук остается один, он не слышит голоса успокоителя, который пытается начать литанию сосредоточения, и не может найти путь домой — происходит то, чего всегда боялся астропат. Раньше он с ужасом представлял, как однажды сгинут его чувства, все до последнего, и разум, медленно рассыпаясь, будет дрейфовать без руля и ветрил, пойманный между ведьмоотводов, что терзают мысли подобно раскаленным осколкам стекла. Или же достанется бурлящей тьме…

Шевенн сел, гримасничая, и вплел свой голос в напев Ангази. Тем временем Аншук трясся в кресле, кровь текла из-под затычек в глазницах и ломких ногтей.

Кальпурния с отвращением учуяла едкую вонь: ряса астропата начала гореть, обугливаясь. Он содрогнулся вновь, подскочил над креслом и остался там, паря в положении, невозможном для человеческого тела…

(Тогда закричал Ангази, объятый беспримесным страхом, у Ширы закружилась голова от удара яростной псайк-волны, а Шевенн схватился за разъемы в черепе).

(Тогда в надзорном зале раздался мерзкий лязг тревожных колоколов, а мастер-дозорный Голоса-в-Огне вздрогнула в своей клети и начала лихорадочно выкрикивать приказы, видя мысленным взором скручивающийся узел энергии).

(Тогда регенты и успокоители астропатических хоров под гнездами увидели руны, вспыхнувшие на панелях оповещения, и заставили подопечных удвоить усилия в пении, чтобы направить волны психической силы вверх, в «насесты», а также укрепили себя и своих псайкеров в ожидании любых последствий).

(Тогда быстрая череда призрачных образов промелькнула по всей Башне, так, что некоторые из них исчезли раньше, чем их успели ощутить, а другие вспыхнули в разумах астропатов на неуловимое мгновение. Каппема увидел, как облака кислотного дождя собираются в неведомом ему небе. Туджик увидел столп едкого дыма в чистом воздухе и на миг испытал жуткую потерю равновесия. Астропат Анкин взвыла, когда на самом её сознании отпечаталось пылающее клеймо в форме ведьмоотводов. Астропат Элин, сидевший в Гнезде Огненного Дозора, зацепил разумом мыслеобраз «Судья в черном и багровом», после чего выпустил его в направлении звезды, даже свет которой почти не достигал Бастиона).

…и раздался выстрел.

Всё закончилось. Аншук рухнул в кресло бесформенной грудой конечностей и зеленых одеяний. Витифер, имени которого псайкер так и не узнал, спокойно опустил пистолет и вернулся к привычному бдению.

Глава тринадцатая

В начале сеанса стражи и апотекарии достаточно далеко отошли от скользовика, чтобы их присутствие не мешало деликатному процессу переплетения разумов псайкеров. Когда металлические паутинки, вдавленные в их талисманы, начали теплеть, а тревожные авгуры загудели подобно камертонам, служители Башни задвигались и заволновались. Они перепроверили защитные печати и снаряжение, а затем, получив из надзорного зала отчаянные сообщения о том, что сеанс вырвался из-под контроля, немедленно бросились вперед.

Пока они выбегали на Большую причальную магистраль, Кальпурния держала Шевенна за плечи, а Ангази лихорадочно трудился над помпами для снадобий и нейроэлектрическими усыпителями. Служители окружили транспорт, действуя с эффектной и расчетливой точностью, рожденной из сотен часов тренировок и горького практического опыта.

Астропату уперли в грудь три длинных шеста с подкожными впрыскивателями на концах, из которых в содрогающегося человечка хлынули псайк-подавители и антимыслительные сыворотки. Кто-то из стражей оббежал витифера, целившегося из пистолета в голову Шевенну, потянулся вперед и со щелчком вставил контрольный жезл в один из черепных разъемов мастера-дозорного. Извилистые узоры по всей длине палочки замерцали: в неё начала уходить насыщенная энергия варпа, обвивавшая мозг псайкера, и мгновение спустя осязаемая дымка вокруг него стала рассеиваться.

Тут же страж, на руке у которого была намотана проволока, вновь подскочил к астропату и сделал резкое движение кистью. Сброшенные витки на лету превратились в сеть — это была запоминающая проволока, с формой, закодированной на молекулярном уровне, и внедренными наночастицами псайк-резонирующих кристаллов. Как только силок обхватил голову Шевенна, эти частицы оказались в заданных соразмерных позициях. Мастер-дозорный обмяк, словно тряпичная кукла, и хрипло задышал; из его ушей и черепных разъемов всё ещё ползли завитки коронных разрядов. Страж, уже оказавшийся возле кресла напротив, опустился на колени перед трупом Аншука. Вместе с Ангази они обвязывали конечности мертвеца такой же псайк-резонирующей проволокой, создавая четкие пересекающиеся узоры.

— Поехали, — скомандовал женский голос.

Шира, которая спрыгнула на палубу, чтобы не мешать служителям, не смогла определить говорившую — все стражи выглядели почти одинаковыми в своих доспехах и темных плащах. Их лица скрывались за визорами, которые, как и у витиферов, состояли из нескольких слоев поразительно тонких крученых проволочек, что создавало гексаграммную симметрию в трех измерениях.

Служители окружили грузовичок, и один из них, занявший место у рулевого рычага, направил машину вперед. На кузовной платформе приступили к работе апотекарии: они разрезали одежду Шевенна и втыкали ему в кожу диагностические шпильки. Замелькали руны, зазвучали предупредительные сигналы. Астропат лежал тихо, но его конечности до сих пор подергивались. Каждый люмен, под которым они проезжали, мерцал в странном, синкопированном ритме, а на грубой пластиковой платформе возникали четко очерченные участки потрескивающей изморози.

Один из витиферов по-прежнему стоял в кузове скользовика, держа пистолет наготове. Второй, спрыгнувший оттуда, сейчас бежал трусцой вместе со стражами, окружившими транспорт. Кальпурния поддерживала темп, но оставалась позади, сохраняя дистанцию и позволяя служителям делать их работу. Вскоре Шира заметила, что движется вдоль череды красных пятнышек — это кровь, вытекавшая из простреленной головы Аншука, капала с края платформы.

Только успев заметить следы, арбитр-сеньорис инстинктивно отпрыгнула в сторону, чтобы не наступить на оторванный кусок окровавленной ткани такого же зеленого цвета, как у одеяний мастера-дозорного.

— Ускориться! — грузовичок начал набирать ход, и стражи окончательно перешли на бег. Скрипнув зубами, Кальпурния понеслась широкими скачками, намереваясь догнать транспорт и посмотреть, что произошло. Она ещё оставалась позади, когда машина завернула в ангар и сделала резкий поворот в направлении коридора, поднимающегося к донжону. На несколько секунд Шире пришлось разогнаться ещё серьезнее, и тут же ещё одна пропитанная кровью полоска ткани вылетела с платформы и шлепнулась на палубу перед арбитром.

Поравнявшись с транспортом, Кальпурния быстрым движением проскользнула между двумя стражами и оказалась внутри кольца. В одном из кресел она увидела тело, лежавшее бесформенное грудой, и не сразу узнала в нем Аншука; в другом сидел Шевенн, и апотекарии, чтобы приступить к работе, разрезали спереди его тунику.

Мгновением позже Шира осознала открывшуюся картину, и шок не позволил ей бежать дальше. Арбитр замедлилась до полушага, и стражам пришлось с руганью огибать её на ходу. Оставив Кальпурнию позади, служители унеслись дальше по коридору, увозя мастера-дозорного в медицинские залы.

Тяжело дыша, Шира сняла шлем и в одиночестве зашагала обратно, ко второму куску ткани, лежащему в алом пятне. Она долго стояла над ним, с мрачным лицом, непроницаемым взглядом и вихрем мыслей в голове.

Торме Иланте приходилось лежать на боку в постели, выделенной ей доктором Арбитрес. Когда на её похитителей набросился ревущий великан, успокоительница попыталась сбежать, но безумец схватил её за руку и метнул, как из пращи, в борт дромона. Теряя сознание, Торма свалилась под рампу, и, как считала впоследствии, именно поэтому осталась в живых, поскольку гигант не заметил её там. Она ещё успела увидеть Лоджена и того флотского парня, а последним воспоминанием Иланте о случившемся в ангаре стали влажные, трескучие, рвущиеся звуки, которые начались, когда великан добрался до этих двоих.

Итак, успокоительница лежала на боку, безнадежно стараясь не тревожить плечо. Боль так и пульсировала в нем с того момента, как арбитр-медике быстро и жестко вправил ей сустав. От любого движения руку будто раздирало сверху донизу колючей проволокой. Пытаясь держать глаза закрытыми, она концентрировалась на дыхательных упражнениях и полной неподвижности.

Услышав голос Кальпурнии, Торма подскочила и тут же застонала в голос, когда перевязанное плечо дернулось и вспыхнуло мучительной болью.

— Лежите, Иланте. Подождите немного, и вам полегчает.

— Благодарю вас, арбитр.

В голосе Тормы слышалось то же напряжение, что появилось на её лице. Лоб женщины начал покрываться испариной.

— Такой тон здесь ни к чему. Мне приходилось намного хуже, чем вам сейчас, и я знаю, что говорю.

— Гм, спасибо. Мне, в общем-то, просто не удается как следует расслабиться.

— Я приказала Скалю ввести вам стимуляторы, — объяснила Шира, — и некоторые довольно специфичные болеутоляющие. Мне нужно, чтобы вы бодрствовали и могли говорить.

— Я… понимаю. Можно ли узнать, что со мной произошло? Кем был тот кричащий человек? Кем были те люди…

— Нет.

Какое-то время женщины внимательно смотрели друг на друга.

— Знаете, Иланте, — сказала Шира, — для начала я признаюсь в том, что у нас мало времени. Из-за вопроса с преемником старшие астропаты разбились на фракции, вследствие чего начинает страдать работа в Гнездах. Бастион слишком важен, и я не могу позволить этому продолжаться. Лоджен, чем бы он тут ни занимался, входил в Инквизицию, и мне нужно понять, как он был связан с прошедшими событиями, до того, как здесь появятся его друзья или повелители. Возможно, я вскоре должна буду покинуть Башню, но до этого поймаю убийцу Отранто…

В следующий миг Кальпурния опомнилась и закрыла рот. Она уже собиралась объяснить Торме, почему ей придется отбыть, рассказать о случившемся на Селене Секундус, признать, что новое упущение, допущенное ею, и новое бремя долга, выскользнувшее из рук, может оказаться для неё действительно невыносимым испытанием.

— И поэтому теперь мне нужен ваш совет, — произнесла она вслух. — Мне нужны ваши разъяснения. Я чувствую, что уже почти вскрыла эту дверь, и мне нужна ваша рука на рычаге.

Через пару секунд Иланте слегка повела глазами, что вполне могло сойти за согласие. Шира заставила себя оторвать руку от шрамов на лбу и как следует собраться с мыслями.

— Когда мы с вами проходили мимо палат медике, — начала она, — то заметили, как туда вводят нескольких астропатов, кажется, троих, с одинаковыми травмами.

— Да, я помню их. Хористы, которые слишком быстро шли, и первый из них врезался в ведьмоотводы. Их сопровождающий проявил невнимательность.

— У них был один сопровождающий на всех?

— Арбитр, хористы — это мелкие шестеренки, — ответила Торма с почти незаметной улыбкой. — Поодиночке их силы невелики. Только собравшись во множестве, вплетая свою песню в транс другого псайкера, они обретают могущество.

— То есть они слишком слабы и поэтому не заслуживают личной обслуги.

— Слишком слабы, или слишком измотаны, или их психика либо разум слишком повреждены Связыванием. Дух астропата ведь испытывает касание Императора, а у Него тяжелая рука, — шевельнувшись, Иланте поморщилась. — Вас интересовало именно это?

— Нет. Объясните мне, почему прикосновение к отводам дает такой эффект. Это же обереги, они ограничивают псайкеров, разве нет? Если бы ограничение приводило к травмам, я бы, например, навсегда оглохла после того, как вставила в уши затычки перед занятиями на стрельбище.

— Есть избитое выражение, что тело и разум — разные вещи, связанные лишь по воле случая, — ответила Торма. — Не знаю, согласны ли вы с ним, но с псайкерами всё иначе. Энергия, вытекающая из их разумов, наполняет их тела, словно кровь.

При этих словах успокоительница вздрогнула.

— Значит, если существует связь между их телами и разумами… — начала Кальпурния, нахмурившись.

— Она существует, — перебила Иланте, — но не тождественная. Тело псайкера может стать просто дополнением к разуму. К старости они оказываются почти что опустошенными изнутри. Таким астропатам необходима могучая воля и ограничение собственной силы, а также постоянное внимание успокоителей, чтобы просто оставаться в своих телах.

— Чем они старше, тем хуже положение?

— Это относится к полноценным Адептус, да, но есть и молодые псайкеры, которых начинает пожирать собственный дар — до того, как их обучат сдерживать его. Мы видели такое на Черном Корабле, — взгляд Тормы сделался затравленным. — Постоянно.

— Значит, молодой хорист, которого мы видели, получил ожог, — Кальпурния ощутила какое-то беспокойство и решила поскорее вернуться к теме. — Он врезался в обереги на отводах, которые предназначены для сдерживания и отталкивания энергий, подобных той, что протекает внутри него…

— …и обереги отбросили его, а также обожгли ему разум, — закончила Иланте. — Вот почему галереи такие темные и узкие: они полностью окружены изоляционными псайк-клетками, которые забраны в скалобетон, чтобы астропаты не получали травмы, пробираясь на ощупь.

— Итак, обереги обожгли ему разум, но также обожгли и тело, поскольку тело настолько серьезно подчинено разуму, — сделала вывод Шира. — Ожог проявился там, где астропат коснулся отводов, и… Постойте. Их ведь было трое, ещё двое хористов шли рядом с парнем. Я помню, что у них были более легкие ожоги, просто волдыри и покраснения.

— Они шагали следом, — сказала Торма, заерзав в постели и сморщившись от боли. — Отводы остановили волну боли, идущую вперед от обожженного псайкера, но у тех, кто оказался сзади, такой защиты не было.

Закрыв глаза, Кальпурния потерла лоб кончиками пальцев. Она уже слышала, как щелкает последний штифт в открывающемся замке, слышала скрежет двери, наконец-то поворачивающейся на петлях.

— Они ощутили боль в своих разумах, — произнесла Шира. — Боль проявилась в их разумах, и разумы заставили её вспыхнуть в телах.

— Вы поняли.

— Я поняла, — повторила Кальпурния. — Отлично. Я только что пришла с сеанса прозревания, где ассистировал успокоитель. Вы когда-нибудь делали это?

— Раз или два, — осторожно ответила Иланте, — в свое время.

— Можете описать процесс? Как нам получить детальное изображение определенной вещи? Как с помощью систем скрипториума представить её в форме, которую я смогу увидеть своими глазами?

— Мне сложно ответить, мэм. Не забывайте, я ведь сама не псайкер, так что мы сейчас напоминаем двух слепых паломников, пытающихся обсудить цвета храмовой фрески. Изображения, полученные в ходе сеанса, редко похожи на пикт-захваты ваших детективов. Из них невозможно получить четкий портрет. Но, если астропат изначально знает человека, которого прозревает, то может «навестись» на него, поскольку имеющиеся сведения, воспоминания о нем, создают что-то вроде линзы.

— То есть разум, прозревающий известную ему вещь…

— …будет действовать более уверенно, но это увеличит опасность. Однажды Ведриэр сравнил провидца с тихой заводью, на поверхности которой дрожью отзываются события. Чем лучше псайкер контролирует себя, тем меньше разброс событий, которые будут отзываться в нем. Кроме того, необходимо, чтобы эти отголоски оставляли след на сознании. Вы понимаете? Нужно впускать в себя эхо случившегося. Только непревзойденный разум способен раз за разом выдерживать подобное. Большинство псайкеров, решившихся на сеанс прозревания, делают это в хорах, или используют что-нибудь для фокусировки — например, Имперское Таро, — и при этом вокруг должны звучать самые могущественные молитвы и славословия. Прозревание может навредить, и даже астропат со Связанной душой не застрахован от этого.

«Я не допущу, чтобы в мою смену у кого-нибудь голова разошлась по швам», — вспомнила Кальпурния и почувствовала себя виноватой. Мастер-дозорный казался уверенным в успехе, когда арбитр попросила его о сеансе. У них был очень мощный астропат, процесс контролировал опытнейший Шевенн, но всё равно случилось то, что случилось.

— Попробую объяснить иначе, — Торма приняла задумчивость Ширы за непонимание. — Прозревание, арбитр, это не пассивный процесс. Оно отличается от того, как видит глаз, который поглощает свет, упавший перед этим на неподвижную книгу. Астропаты вкладывают в прозревание свою силу, и то, что они воспринимают, обладает собственной жизнью. Вам, наверное, объясняли, почему Бастион был перестроен изнутри так, чтобы стирать псайк-следы? Это сделано для того, чтобы чувствительные астропаты, оказавшись там, где произошло нечто ужасное, не могли случайно прозреть случившиеся и вновь испытать его в собственном разуме… Почему вы улыбаетесь, мадам арбитр?

«Вновь испытать его в собственном разуме. Я права, я знаю это. Иначе и быть не может».

— Просто так, Иланте. А теперь объясните мне, почему во время прозревания маршрута Отранто были замечены мужчина и женщина.

Торма моргнула и громко вздохнула, сначала от изумления, а затем от боли.

— Мужчина и женщина, — повторила Кальпурния, глядя на неё, — повелитель и его женщина. Когда псайкеры, пытавшиеся исследовать маршрут Отранто, добились своего, то доложили, что видели мужчину и женщину, а также чувствовали страх. С чего бы они стали говорить о повелителе и его женщине, Иланте? Трудно уйти от мысли, что астропаты имели в виду Мастера Отранто и его новую успокоительницу Торму Иланте. Трудно уйти от мысли, что причиной страха и смерти повелителя стало возвращение обезумевшей женщины на Черном Корабле. Взбешенная расставанием с господином капитаном Ведриэром, который, судя по всему, был ей небезразличен, она вонзила Отранто нож в сердце. Стали бы псайкеры говорить о повелителе и его женщине, если бы не видели их лиц, Иланте? Поэтому вы пытались отговорить меня от идеи получить четкие портреты?

Торма держалась превосходно, но, опять же, подумала Шира, её ведь обучали контролировать эмоции.

— Смею утверждать, арбитр, что вы неверно понимаете суть прозревания, — очень осторожно заговорила успокоительница. — Псайкеры видят там вещи, не столь очевидные для нас с вами: эмоции, энергии, образы, соотношения, символы, изменения — всё в пересекающихся слоях. Один из моих прежних астропатов как-то раз пытался мне это объяснить. Он говорил: «Возьми событие, которое прозреваешь, представь его в стольких поэтических, аллегорических, символических формах, скольких сможешь, выложи каждую в витражном окне, поставь окна в ряд друг перед другом, а за последним зажги прожектор. Теперь встань напротив них, и, посмотрев на все разом, попытайся разобраться в образах и понять исходное значение». Точнее он объяснить не мог. И не забывайте, что в восприятии псайкера это значение часто оказывается намного более запутанным, и врезается в него, будто пуля между глаз. Значительная часть обучения астропатов посвящена успокоению и контролю собственных разумов, поскольку то, что входит в них, может напрочь лишить их рассудка, если они не выделят нужные значения и не перейдут…

— К высиранию информации из своих мозгов, — закончила Кальпурния, и Торма моргнула от её грубости. — Гм. Кем был тот астропат, о котором вы говорили? Кажется, он неплохо облекал все эти концепции в слова.

— Он погиб пять лет назад, мэм, — немного сухо ответила Иланте. — Скажем так, ему в голову пробралось нечто, не имеющее права там находиться.

— Понятно. Я… сожалею о его преждевременной смерти.

— Спасибо, — наступила пауза. — Арбитр? Эти люди, которые… отвели меня на дромон, они были из Инквизиции, верно? Я раньше встречала других её агентов и узнала форму лицевой пластины.

— Да, — вздохнула Кальпурния. — Да, из Инквизиции, вы правы.

— Они были поляристами?

Шира ощутила холод в голосе Тормы. На лице успокоительницы читалось беспримесное отвращение.

— Откуда вам известен этот термин, Иланте? Вы только что резко ухудшили свое положение, так что вам придется найти чертовски хорошее объяснение.

— Поляристы, — начала Торма, — расползаются повсюду. В Астропатике их немного, но зато во Флоте полно, а Экклезиархия в районе Хироса просто кишит ими, как червями. Говорят, что эта зараза растет и внутри Инквизиции, поскольку монография Тоннаби распространяется, как лесной пожар по сухостою. Ведриэр рассказывал даже, что встретил в Коэллоу-квинтус капитана другого Черного Корабля, который присоединился к движению.

— Вернитесь назад, Иланте. Расскажите о поляристах с самого начала.

— Поляристами называют тех, кто верит в полярность, абсолютную противоположность людей и псайкеров. Если вам вдруг захочется прочесть монографию епарха Квандера Тоннаби, то её распространяет кое-кто в Миссионарии Галаксия, но, прошу вас, не принимайте эти бредни всерьез, — Торма тяжело дышала, явно страдая от боли. — Император, говорится там, есть всевышнее и надмирное создание. Единственное место, где могут сойтись человек и псайкер — это в Его ипостасях, и Он держит в руках человечность и ведьмовство, как доказательства своей божественности. Сочетание человека и псайкера в любом смертном является насмешкой над Ним. Необходимо внедрять полярность: есть человек, и он, как положено человеку, ходит, разговаривает и молится; есть псайкер, и ему не должно быть позволено и толики человечности. Астропаты, оказавшиеся в руках поляристов, подвергаются трепанации, лоботомии, превращаются в жалких сервиторов. Последователи движения говорят, что те, кому выжгло разум Связыванием души — правильные псайкеры, ибо Император желает именно этого. Те же, кто выходят из Тронного зала, оставшись гордыми и сильными — отклонения, и поляристы должны послужить Императору, довершив Его замысел и низведя их до состояния…

В уголке глаза Иланте блеснула слеза.

— Из таких астропатов едва удается составить хор. Им загоняют в головы шифровки, а потом какой-нибудь затупленный идиот играет на них, как на органе. Командует ими, как сервиторами. Нет больше ни святости, ни знания; просто мясная кукла на кушетке в гнезде. Ей не выполнить и миллионной доли того, на что способны псайкеры вроде Шевенна, и всё же, как говорят поляристы, «такова воля Императора». Как может Император желать такого? Я верна долгу перед Ним, но как Он может желать такого? Это невозможно.

— Не думаю, что Лоджен был поляристом, — сказала Кальпурния. — Это слово всплывало в некоторых известных нам разговорах, но, полноценным ли он был инквизитором или агентом, в любом случае он провел тут много времени, общаясь с астропатами, и ничто в докладах не указывает на… на то, что вы сейчас описали.

Шира не понимала, почему ей вдруг показалось настолько важным успокоить Иланте.

— Возможно, он предупреждал их, или Инквизиция уже начала принимать ответные меры, и Лоджен участвовал в этом, кто знает? Так или иначе, я не думаю, что он принадлежал к поляристам.

Торма лежала неподвижно и молча смотрела мимо Кальпурнии.

— Вы до сих пор меня подозреваете? — спросила она через несколько секунд.

— Нет, — ответила Шира. — По правилам, я не должна говорить об этом, но нет, не подозреваю. Я думаю, что парой из повелителя и слуги, обнаруженной при прозревании, были вы и Отранто, но вы не убивали его.

— Я не понимаю.

— Ничего страшного, — отозвалась Кальпурния. — Я понимаю. А теперь извините, мне пора заняться делом.

Статуи, которые окружали лестницу, ведущую к Главному проспекту, некогда выглядели героически. Тогда здесь находился парадный вход на станцию, бывшую в то время военной цитаделью, восхитительный подъем к донжону, куда следовали из доков важные гости. Пройдя под внешней аркой, покрытой замысловатой резьбой, — изображениями всех звездных систем, где сражался линейный флот Пацификус, в ракурсе относительно Гидрафура, — вновь прибывшие оказывались перед трехсторонним фризом из множества статуй, взиравших на них сверху вниз. Там были герои Флота, воплощения реальных командиров и романтизированных младших чинов, с опрятными имплантатами и точеными подбородками, которые истребляли жутких, зловеще ухмыляющихся еретиков. Время не пощадило барельефы: некогда четкие линии сделались неровными, изъеденными, а гладкий камень покрылся щербинами и загрязнился.

Как и я, думал Тикер Ренц, глядя на статуи через дымку жалости к себе, точь-в-точь как я.

Он смотрел в спину Туджика, исчезающего на Главном проспекте. Небольшая процессия сопровождающих шагала под чередой арок, минуя отбрасываемые ими тени: из света во тьму и снова на свет. Разъемы в голове астропата поблескивали, как и пистолет в руке ступавшего рядом витифера. Напыщенный ублюдок с его любовью к показухе! Туджик не посмел бы так вести себя, если бы Ренц оставался… Если бы Ренц всё ещё был… Если бы Отранто…

Мажордом, в котором гнев боролся с жалостью к самому себе, тихо простонал и опустил глаза к странным узорам на полу проспекта. В них Тикер различил свое тусклое отражение, увидел, насколько исхудал и какими неопрятными стали одежда и прическа. Нельзя было с этим мириться.

«Даже не утруждай себя попытками, Ренц, — сказал ему Туджик с нескрываемым удовольствием. — Слишком слабо, слишком поздно. Неужели Отранто так тебя избаловал, что ты перестал разбираться в дипломатии? Раньше тебе хватило бы ума даже не подходить ко мне с этим. Возможно, если поляристы когда-нибудь высосут мне мозги через соломинку, я стану таким же тупым, как и ты, но не сегодня. Ты просто тратишь мое время».

«И ты собираешься нанять Иланте?» — в ужасе спросил Тикер, и астропат расхохотался в голос.

«Так ты признаешься, значит? Признаешься, что все эти докучливые просьбы о встрече, все твои чрезмерно вычурные комплименты были только ради того, чтобы занять местечко возле меня? Слишком слабо, слишком поздно, да и вообще у тебя никогда бы с этим ничего не вышло. Ты мне не нравишься, Ренц, и мне не нравится, как Отранто позволил тебе запустить коготки в Башню. Когда я стану её Мастером, с тобой будет покончено. Стой здесь, в испускаемом тобою облаке тошнотворного страха, которое я ощущаю, и думай об этом. И, раз уж ты оказался настолько небрежным, что позволил себе вспомнить о Святостали, то вот тебе бесплатный совет: возможно, она не любит меня, но тебя презирает даже сильнее, чем я».

Тикер пытался умолить, потом вразумить астропата, затем хотя бы вежливо попрощаться с ним, но Туджик не позволил даже этого, приказав сервитору развернуть инвалидное кресло и везти его прочь.

Точь-в-точь я, снова подумал Ренц, глядя на забытые, отвергнутые статуи.

Мажордом даже не сразу услышал шорох подошв на ступенях позади, но, когда всё же обернулся, то на него обрушился новый ужас, с такой силой, словно один из попорченных барельефов сорвался ему на голову.

— Тикер Ренц? — спросил ведущий арбитр Оракси, возглавлявший отделение. — По приказу арбитра-сеньорис вы пройдете с нами, Ренц.

Старшина второго класса Роос боялся Антовина Дешена и всеми силами пытался скрыть это. Он ведь, в конце концов, был на своей территории, поскольку ухмыляющийся успокоитель стоял в одной из офицерских кают в той части донжона, где располагались помещения Флота, довольно далеко от комнат служителей, где тому следовало находиться. И, тем не менее, вахтенный с трудом выдерживал взгляд Дешена.

Многие среди флотского персонала и служителей низшего звена опасались этого человека, но мало кто мог объяснить, почему именно. Возможно, дело было в свойственном ему бездумном высокомерии. Или же причина была проще: все хорошо знали о людях на борту Бастиона Псайкана, — как из контингента Флота, так и не относящихся к нему, — поплатившихся своими карьерами за то, что перешли дорогу маленькой могущественной клике, частью которой являлся успокоитель. На станции было полно неудачников, почти смирившихся с выпавшей им судьбой. Амбициозные офицеры, как правило, тяготели к боевым флотам, которые постоянно бороздили варп, появляясь в системе или отправляясь из неё. Впрочем, в Башне также пребывали немногие юные львы линейного флота Пацификус: молодые офицеры, находящиеся в фаворе у начальства. Для них назначение на столь экзотический пост являлось завершающим испытанием на ранних этапах карьеры и набора необходимого опыта, поэтому они четко понимали, что с Антовином Дешеном лучше держаться по-хорошему.

— Не совсем понимаю, почему ты решил, что мне не наплевать, где сейчас Ренц! — огрызнулся успокоитель. — Я не люблю, чтобы меня беспокоили, когда я только собрался отвлечься на пару часиков.

Заглянув ему через плечо в полуоткрытую раздвижную дверь, Роос заметил дрожащую обнаженную женщину на кровати за спиной Дешена. Что-то в глазах Антовина напомнило старшине о рептилиях, виденных им однажды в зверинце коммодора Влассьёна на Высокой Септийской станции.

— Господин Дешен, он велел мне передать вам, что Арбитрес уводят его в покои Мастера. Они взяли его и повели, сэр. Он сказал, чтобы я… гм, что вы поймете, к чему это все.

— Он прислал тебя, что передать мне это, так?

— Он, гм, сказал мне это, когда я спросил его, должен ли я…

— Заткнись, — успокоитель быстро оглянулся на женщину в постели и пренебрежительно хмыкнул. — Ладно. Хватит нести чушь, отойди.

Антовин шагнул вперед из двери, и та, закрываясь, скользнула в переборку.

— Господин Ренц, — продолжил Дешен, — последнее время сам не свой. Наверное, он отчаянно хочет, чтобы я выручил его… ещё раз. Ренц придет в себя, как только я вытащу его из передряги, это уж точно. Неблагодарный червь.

Последний раз пригладив волосы, успокоитель набросил камзол на плечи.

— Кто знает, — сказал он, словно обращаясь к самому себе, — может, это даже будет весело.

Стоя рядом с Оровеном в ногах постели Даста, Шира Кальпурния чувствовала, как натянуты её нервы. Психический туман Бастиона здесь был ни при чем, она просто боялась. Боялась огромного риска, на который пошла, боялась, что совершила новую чудовищную ошибку. Страх становился всё холоднее и глубже, поскольку до этого Шира никогда не боялась за собственные решения.

Она уже отдала приказы, и они были исполнены. Всё пришло в движение, и теперь слишком поздно передумывать; именно эта мысль пугала Кальпурнию сильнее, чем должна была. Чтобы не давать ей слишком много власти, арбитр сосредоточилась на молитвах и держала руку над сердцем, выпрямив пальцы и согнув большой палец внутрь ладони. Крыло орла, богоугодный знак, к которому она не прибегала с детства. Сейчас под ним находился её значок арбитра-сеньорис.

Умом и логикой Шира понимала причины страха. Он приходил из воспоминаний о слушаниях на Селене Секундус, жуткой, как взрыв осколочной бомбы, катастрофе, в пасть которой она так радостно шагнула. Вот я, Шира Кальпурния, новый энергичный арбитр-генерал, женщина, раскрывшая заговор вокруг Мессы святого Балронаса, предотвратившая побег Гаммо Струна, что может пойти не так?

В Инкарцерии у неё оказалось сколько угодно времени: времени, и карателей, и сессий самообвинения, чтобы разобраться с тем, что именно пошло не так, но испытанное ею презрение к самой себе не удивило Ширу. Не удивила её и постоянная гложущая пустота где-то за плечом, брешь в собственной личности — если она не верит, что может исполнить свой долг, может ли она поверить себе хоть в чем-то? Что осталось от той Ширы Кальпурнии, которой она считала себя на протяжении почти сорока лет?

Что действительно удивило её, так это безумный гнев, испытанный ею; до того, как открыть в себе эту сторону личности, она не думала, что может быть настолько эмоциональной. С того дня, как Шира покинула Мачиун, жизни арбитра то и дело угрожали десятки различных врагов, но тогда её гнев оставался сдержанным и холодным. Он был острым, как бритва, как яркая ультрамарская сталь, а не этим беснующимся кровожадным зверем.

— О чем ты молишься? — спросил Оровен, который дышал так, словно пускал клубы дыма лхо.

— Ты хочешь услышать правду, священник?

— Мы уже слишком глубоко завязли во всем этом и слишком отчаялись, чтобы лгать, — усталость в голосе Оровена поразила её.

— Тогда вот тебе правда: я прошу Императора о даровании сил нашему брату. Даст — мой каратель, и я должна молиться за него. Но, кроме того, я прошу Императора кое о чем для себя. Я молюсь, чтобы Он ещё лишь несколько часов не поднимал Даста с постели. Я прошу, чтобы ведущий каратель не проснулся и не отнял у меня руководство, чтобы мне удалось завершить начатое. Мне нужно это, Оровен. Мне нужно объявить перед моей совестью и моим Императором, что здесь я всё сделала правильно — ради него.

Священник молча кивнул.

— А ты? — спросила его Шира.

— По правде, Кальпурния? О том же самом: одной только возможности проявить себя. Я тоже потерпел неудачу. Я поднялся на наш дромон, как твой священник, исповедник и духовный наставник. Затем, когда Он испытал нас всем этим, ты стала моим провожатым. Я не шел вперед тебя, указывая путь. Я не шел рядом с тобой, вдохновляя тебя. Я тащился позади и молчал. Ты образумила меня, Кальпурния. Я блуждал в ведьмином тумане, не имея сил к борьбе, пока ты трудилась во имя Императора. Пусть меня ждет наказание, но и я жду шанса восстановить мою веру.

— Что ж, священник Оровен, — сказала Шира, — иди со мной. Император узнает нас по делам нашим, так давай же делами своими покажем, что достойны исполнять Его волю.

Глава четырнадцатая

— Вопрос преемника? — повторил Тикер. — Преемника Мастера?

Он смотрел перед собой, через арочный проход в овальный вестибюль снаружи покоев Отранто, в направлении сломанной шелковой ширмы у дальнего края. Её до сих пор не починили.

— Преемника, господин Ренц, или мне называть вас «главный успокоитель Ренц»? «Главный травник Ренц»? У вас немало титулов. Надеюсь, вы сжалитесь над моими безуспешными попытками разобраться в протоколе Башни Слепцов.

Кальпурния на мгновение задумалась, не переигрывает ли она с просящим тоном. Шира слишком хорошо знала, что притворство подходит ей примерно так же, как доспех Астартес. Здесь, в центре галерей, где её чувства снова встали на дыбы, арбитру трудно было оставаться сосредоточенной.

— Видите ли, по долгу службы я была вынуждена принять руководство Бастионом. Теперь мне необходимо утвердить полномочия наследника несчастного Мастера Отранто, и при выборе, разумеется, я буду полагаться на ваши советы. Мне известно, что вы были мажордомом и главой персонала убитого. Вся деятельность в Башне крутилась вокруг вас.

— Вы мне льстите, дамуазель арбитр. Я просто следил за тем, чтобы повседневная жизнь Бастиона шла своим чередом, и ничто не отвлекало моего Мастера, вот и всё.

Ренц был испуган и осторожничал, но не поглупел от страха. Если Кальпурния узнала, что он находился в центре разнообразной деятельности внутри Башни, что ещё она могла выяснить?

Теперь нельзя было позволить Тикеру остановиться на этой мысли. Пригласив мажордома пройти в вестибюль, Шира усадила его на пуфик, который принесла из спальни Отранто. Пока что Ренц не спрашивал, почему в одном из боковых проходов стоят Бруинанн и Оровен, а сама Кальпурния вооружена пистолетом и дубинкой.

— Вы готовы… назначить преемника? — наконец спросил Тикер. — Приняв для этого полноценное руководство?

— Я хочу разобраться с этим делом до того, как прибудут мои коллеги с Гидрафура, — ответила Шира. — Теперь, когда убийцы Мастера были нейтрализованы, мне предстоит покинуть станцию, и очень некрасиво будет оставлять после себя подобные недоработки.

— Кто прибудет? Что произошло? — Ренц быстро взглянул на двоих арбитраторов, безразлично наблюдавших за ним из прохода. — Как давно это стало известно?

— До Бастиона непросто добраться, — ровным голосом сказала ему Кальпурния. — Неужели вы забыли, как далеки от орбиты Гидрафура? А путь самой Башни лежит через гравитационные колодцы планет в обеих эклиптиках. С ней сложно пересечься, в этом всё и дело. Спецгруппе второго эшелона потребуется какое-то время, чтобы добраться сюда, но я уверена, что с вашей помощью сумею организовать их визит, избежав помех в работе станции. Ведь им, как-никак, осталась довольно несложная задача: просто забрать тела Кито, того инквизитора и этой женщины, Иланте, и увезти их для последующего уничтожения, а также официально закрепить полномочия нового Мастера. Представляю, как вам хочется, чтобы всё уже поскорее вернулось к норме.

Тикер дернулся вперед, затем встал, неуклюже пытаясь скрыть свою реакцию.

— Кито и инк…

— Не бойтесь, господин Ренц, и, пожалуйста, не забивайте себе голову. Конечно, вам непросто принять, что столь близкий для вас человек мог совершить такие ужасные преступления, но разве не учат нас, что под солнцем Императора нет места, свободного от людской глупости? Счастливый случай помог свершиться правосудию: безумец набросился на троих заговорщиков, собравшихся вместе. Нам ещё предстоит кое-что выяснить, сложить воедино детали их плана, и, если вы пожелаете… гм, нет, сэр, я не стану возлагать на вас столь неприятные обязанности.

— О, что вы! — воскликнул мажордом и почти сумел улыбнуться. — Нет-нет, я сделаю то, что должен! Эта Торма Иланте, ну, она… в свое время она была, конечно же, превосходной успокоительницей, вне сомнений.

— Вне сомнений.

— Ей недоставало кое-каких навыков, имеющихся у меня, но, скажу вам по правде, Иланте и не выполняла, м-м, некоторых наиболее тяжелых заданий, выпадавших мне.

Трон, что за самодовольный ублюдок; впрочем, любит поболтать о себе. Выбросив из головы какое-то гудение, Шира сосредоточилась на словах Тикера.

— Но чтобы вот так покинуть станцию, позволив господину Ведриэру задурить ей голову! Кто знает, почему она на самом деле ушла от нас, но у Черных Кораблей, дамуазель, мрачная репутация, и, наверное, гм, не нужно рассказывать вам о том, как разные мерзавцы ускользают от внимания Империума. Вы сами об этом упоминали. Возможно, инквизитор собирался разоблачить Иланте, когда его убил ассасин, подосланный ею? Что ж, арбитр, только скажите, как я могу помочь с установлением вины этой женщины, и я исполню свой долг.

— Ведь кто мы без нашего долга? — отозвалась Кальпурния.

— И действительно, мадам арбитр-сеньорис, как же мудро это звучит из ваших уст!

— Подумать только, Иланте ведь возвратилась, чтобы заменить вас.

— Заменить? — Ренц нервно помахал рукой. — Уверяю вас, дамуазель, возвращение Иланте никак не угрожало моему положению. Занимаясь всевозможными делами на службе Мастеру Отранто, я неизбежно набрался опыта в…

— Значит, меня неверно проинформировали, — немного резко произнесла Шира. — Между вами и Отранто не было трений относительно возвращения Иланте к прежней работе?

— Ну, гм, дамуазель, я пытался указать многоуважаемому Мастеру, что этой женщине нельзя доверять. Я, понимаете ли, видел её насквозь.

— О, прекрасно, — кивнула Кальпурния. — Я перепроверю ваши сообщения арбитру Бруинанну по этому поводу. Вы ведь, несомненно, тщательно изложили свои подозрения закону?

В одном из других проходов раздались шаги — кто-то шел к вестибюлю. Появились новые Арбитрес: на этот раз Реде и ещё один арбитратор, за которым шел успокоитель. Угрюмый мужчина вел себя тихо, на лоб ему свисали густые темные волосы.

— Сообщения? Гм. Мои подозрения… я…

— Или вы обсуждали это лично с инквизитором? В таком случае, могу позавидовать вашей предусмотрительности. Вы ведь не могли знать, что он вступил в сговор с Иланте. Значит, Кито находился на борту дромона как ваш представитель?

Мажордом уже почти задыхался, силясь уследить за крутыми поворотами, по которым Кальпурния направляла беседу. Согласишься с чем-то лишним, и тебя поймают на лжи; не согласишься с чем-то важным, и, возможно, покажешь себя виновным. Пришло время несколько ослабить петлю.

— Простите, господин Ренц, — сказала Шира. — Мне не следовало давить на вас в такой ситуации. Наверное, мне стоит поговорить с вашим ассистентом, пока вы соберетесь с мыслями для обсуждения вопроса о преемнике? Поскольку Кито мертв, показания о последних минутах Отранто можете дать только вы двое.

— И тот, кто убил его, — протяжно выговорил успокоитель, стоявший в проходе. Он шагнул было вперед, но Реде преградила ему путь.

— Вне сомнений, — отозвалась Кальпурния, а Ренц снова задергался.

«Давай же, — подумала она. — Давай же, солги. Выдай себя передо мной».

— Благодаря вам, всё это закончилось! — воскликнул Тикер. — Теперь мы знаем, что Иланте убила Мастера в его комнате. Какое же мерзкое деяние!

Мимолетная радость помогла Шире очистить голову. Говоря, Ренц смотрел на Дешена: он не соглашался с Кальпурнией, он призывал успокоителя поддержать эту ложь.

— И хитроумное, кстати, — произнесла арбитр-сеньорис. — Подумайте только, Отранто был убит в собственном убежище, обереги и замки которого создавались, чтобы сохранить ему жизнь.

— Так, — неуверенно согласился Ренц.

— А затем она сбежала! Вы только посмотрите на эту дверь! Как помощник Мастера, вы должны знать, насколько неприступны были его покои. Мы не могли разобраться, как убийца проник внутрь, но нам так же сложно понять, как Иланте выбралась оттуда!

— Она коварная женщина, — у Тикера забегали глаза, — и свирепая. Совершить такое нападение! Я слышал рассказы о том, как глубоко вошел нож.

Прохаживаясь, Шира сделала пару шагов к проходу, через который они вошли сюда.

— Нападение было жестоким, вы не ошиблись, — сказала она. — Мастер-дозорный Шевенн воспринял его след во время прозревания, и даже воспоминание об атаке причинило ему тяжелую рану.

— Сожалею, — склонил голову мажордом и встал, чтобы оставаться рядом с Кальпурнией. — Воспоминание, должно быть, оказалось крайне болезненным.

— Верно. Оно было ярким, почти реальным. Настолько ярким, что отпечаталось в разуме Шевенна, и поскольку разум псайкера весьма глубоко проникает в его тело, оно отпечаталось и в плоти астропата. Вы же успокоитель, Ренц, должны знать про образы-стигматы. Псайкера можно заставить пережить или вообразить нечто с такой силой, что он испытает это в действительности. Идемте, я покажу вам, что мы обнаружили.

От Тикера резко и пронзительно несло потом. Несмотря на закатившиеся глаза, он неуверенно, как ребенок, пошел следом за Широй в пустой арочный проход.

— На коже псайкера могут появиться волдыри, когда его спутник обжигается о ведьмоотводы. Псайкер может получить ранение, случившееся в найденном им событии из прошлого.

Кальпурния взяла Ренца под руку и теперь вела за собой. Нельзя было терять времени.

— Псайкера можно заставить ощутить воображаемую рану, если внедрить ему в разум представление о ней, — произнесла Шира, и мажордом застонал вслух.

Резко схватив Тикера за рукав, арбитр-сеньорис ударила его бедром под колено, заставила потерять равновесие и толкнула вперед, в проход. Пока Ренц визжал, пытался встать, путался в одеяниях и вонял страхом, Кальпурния отпрыгнула назад и хлопнула по амулету на вокс-обруче. Ведьмоотводы по обеим сторонам прохода обрушились вниз.

Стоя в вестибюле, Шира посмотрела на Тикера, оставшегося в одиночестве, пойманного между двумя преградами из гексаграммных сплетений и прутьев, покрытых резными оберегами.

— И кто-то сделал именно это, да, Ренц? — холодно спросила Кальпурния. Позади неё раздались шаги: Реде и Бруинанн зашли в вестибюль.

— Рыбикера, того безумца, свели с ума, — сказала она мелко дрожащему Тикеру. — Его свели с ума иллюзией, которую кто-то раскрутил у него в голове, чтобы распалить чувства, вызванные смертью мальчика-прислужника. Рыбикера поймали на такой крючок и заставили гнаться за призраком. Шевенн успел сообщить мне это.

Сидя на полу, мажордом смотрел на неё расширившимися глазами.

— По моим предположениям, то, что мы нашли, убило также астропата Аншука и проктора Фейссена. Верно, Ренц? Нечто проникло в них, сокрушило их внутреннее равновесие, заставило их разумы обратиться против самих себя. Всё было так?

Тикер тупо глядел на неё.

— Насчет Отранто, Ренц, мне предполагать не нужно. Мастер умер в галереях, но оставил псайк-след на Главном проспекте, где нет оберегов, которые размыли бы его. Шевенн прошел по этому следу, Ренц, и нашел точно те же искаженные внутренние образы, что встречались в следе несчастного Рыбикера. Всё то же самое, все те же воображаемые призраки.

Подойдя вплотную к прутьям, Кальпурния посмотрела на него в ответ.

— Отранто погиб потому, что кто-то застал его врасплох. Кто-то с псайкерским даром, который ему Император знает как удавалось скрывать.

Мажордом поднял руку, то ли показывая на что-то, то ли моля о чем-то, Шира не знала.

— Между вами случилась размолвка, Ренц? Мастер не захотел отвергнуть Иланте и оставить тебя на посту, дающем такое влияние? Ты просто взбесился, не так ли? Почему бы не сознаться в этом?

Тикер качал головой.

— Иланте не нападала на Отранто, ни в его покоях, ни снаружи. Ни единое живое существо не брало нож и не било его в сердце. Мастера поразили ударом в душу.

— Нет… — прошептал мажордом.

— Да, Ренц. В душу, — повторила Кальпурния. — Ты это знаешь. Ты знаешь, как сводить твоих врагов с ума, порождая кошмары у них в головах. Ты породил такой кошмар для Мастера. Ты вбил ему в голову иллюзию того, что мечтал увидеть в реальности: Иланте сходит с Черного Корабля, замыслив недоброе, и готовит нож для нападения. Вот почему Отранто бежал от убийцы, но не мог спастись от неё — она всё время оставалась в его мыслях. Он бежал и опускал защитные преграды против той, что не страшилась преград, поскольку её просто там не было, а потом Мастер остался один, запертый в своей комнате, и игра воображения завершилась. Закончилась стигматой, смертельной раной, которую, как был убежден Отранто, нанесла ему Иланте.

— Мастер, — продолжала Шира, — был могучим псайкером, и его разум безраздельно правил телом. Его разум уверился, что получил смертельный удар, и в его теле проявилась рана. Кто-то поместил фантома в голову Отранто до того, как он вбежал в галереи. Кто-то, кому он доверял и позволил подойти вплотную к себе, когда рядом не было ни оберегов, ни псайк-подавителей. Ты спорил с ним о возвращении Иланте и ты стоял на Главном проспекте, там, где Мастер начал свой последний забег. Неужели ты видишь пробелы в обвинениях против тебя, Ренц? Какие? Почему не сознаешься?

Плачущий Тикер сел и, тяжело дыша, разинул рот. Он по-прежнему вытягивал руку, но это не было ни жестом мольбы, ни отмашкой, ни выражением непокорности. Ренц прижал большой палец к ладони и выставил остальные в символе орлиного крыла.

Он не показывал им на Кальпурнию. Он показывал ей за спину, в вестибюль, где стоял Антовин Дешен.

— Ты серьезно думаешь, что он сделал это? — усмехнулся Дешен. — Посмотри на этого червяка. Как он мог сказать Отранто хоть слово поперек? Так вот, говорю я тебе, это был не Ренц.

Шагнув к нему, Бруинанн почти нанес резкий, жестокий удар прикладом дробовика, после которого успокоитель рухнул бы на пол с пробитым черепом, но мысли в голове эдила вдруг заскользили и каждый раз, ложась в постель с Лазкой Реде, он понимал, что совершает ошибку. Детективы были змеями с ледяными сердцами, каждый арбитр это знал. Самые теплые чувства превращались в материалы для их досье, рычаги влияния и только. Он был дураком, считая, что для Реде их отношения значат нечто большее. Он знал, что Лазка хочет вернуться на Гидрафур, покинуть Башню, но не ожидал, что она решится на такое. Не ожидал, что она откроет досье и покажет Кальпурнии все его ошибки, все его мелкие упущения, все те тайные, по мнению Реде, вещи, о которых Джоэг шептал ей по ночам. Теперь они были написаны на пергаментных вымпелах, трепетавших на эшафоте, где висел Бруинанн, раздетый, избитый, покрытый выжженными символами осуждения. Лазка смеялась над ним, Кальпурния, Оракси и каждый знакомый ему арбитр смеялись над ним здесь, на вершине Стены под теплым солнцем Гидрафура, передавая ему кандалы, которыми сам Джоэг должен был прицепить себя к балке, что поднимет его высоко над землей, и там он будет висеть, пока не умрет…

Лицо Бруинанна сделалось отсутствующим, восковым. Он промахнулся с ударом, и, потеряв равновесие, упал на одно колено. С губ эдила слетел тихий стон.

— Он хныкал и умолял, — произнес Дешен. Лицо успокоителя покраснело, зрачки расширились настолько, что его наверняка слепил даже слабый свет вестибюля. — Ренц готов был броситься ничком и хватать старика за полы. Ничтожество.

На виске Антовина появилась багряная точка. Прицельный луч вспыхнул одновременно с тем, как Реде выхватила пистолет, и уверенно застыл на месте. Но Лазка не нажимала на спуск, её палец не двигался, потому что даже когда этот умрет, их всё равно останется здесь слишком много — псайкеров-ведьмаков-дрожащих-дергающихся тел, служащих якорями для разумов среди вихрей варпа. Реде попалась в силок, была заперта в этом склепе, в такой дали, что едва различала солнце, по которому так скучала. Под замком с людьми, пожираемыми изнутри собственными разумами. Она не могла убить их — они уже были мертвы. Она никогда не сможет избавиться от них и выбраться, ей суждено оставаться здесь до конца жизни. Теперь Лазка понимала это: она обречена сидеть в западне среди ведьмаков все отмеренные ей годы. Внезапно мысль оказалась слишком тяжкой для неё, и Реде вдруг просто сломалась. Глупая ты женщина, почему бы тебе не пощадить жалкого выродка, если ты знаешь, с чьей жизнью нужно покончить на самом деле…

Оровен бросился через вестибюль без единого слова, только хриплый вопль сорвался с его губ. Детектив уже сгибала руку, поворачивала кисть, открывала рот, чтобы вставить туда ствол пистолета, но тут священник врезался в неё, сбил с ног и вывернул плечо. Реде визжала и дергалась в его хватке, пытаясь снова поднести оружие к голове. Где-то взревела сирена — это Кальпурния второй раз ударила по амулету на вокс-обруче. Все оставшиеся отводы вокруг вестибюля рухнули вниз. Дешен никуда не сбежит.

Но и Шира никуда не сбежит от него.

— Отранто были нужны не мольбы, — сказал успокоитель, изящно обходя дерущихся на полу людей. Его мантия трепетала, словно от ветерка. — Отранто нужно было кое-что пояснить. Слишком много людей уверены, что им ничего не надо пояснять. А я люблю пояснять.

Воздух между ними дрожал. Ведьмоотводы дребезжали в пазах.

— Мой маленький талант пробудился два долгих чудесных года тому назад, — продолжал Антовин. — С Отранто, этим старым дураком, я впервые открылся и показал себя на полную. Кто мог знать, что моя пощечина обернется для него ударом?

Кальпурния обхватила рукоять пистолета, но затем в неё врезалось нечто, и её мысли на мгновение размылись, а затем она облажалась и, выдергивая пистолет из кобуры, уронила его на пол. Потеряв координацию, Шира нелепыми движениями попыталась схватить оружие, и тут пощечина открытой ладонью свалила её на спину. Пистолет остался лежать на циновках в метре от её руки. Маленькая женщина вроде неё изначально не имела шансов против кого-то вроде Антовина Дешена. Ей вообще не стоило мешать кому-то вроде него. Драться с ним бессмысленно, лучше просто лежать здесь и…

…и она вытащила пистолет из кобуры. Кальпурния поняла, что дышит прерывистыми толчками, а ноги у неё трясутся. Лицо Дешена сделалось багровым от напряжения, из носа у него текла струйка крови.

— Глупо, — сумела выдохнуть Шира. — Арбитр-сеньорис, дочь Ультрамара — глупо думать, что я не умею драться.

Они закружили вокруг друг друга. На полу по-прежнему боролись Реде и Оровен.

— Похоже, так, — выдавил Антовин в ответ. — Жаль, — он вытер кровь с губ льняным кремовым рукавом. — Значит, можешь драться, да? Что ж…

Тогда шаровой таран образов пробил ей череп, и, хотя Кальпурния уже подняла пистолет…

…целясь в Дешена, она услышала щелчок дробовика и прыгнула, по-кошачьи извернулась в воздухе и идеально четко приземлилась с перекатом.

Разворачиваясь, Шира искусным выстрелом выбила оружие из рук пораженного Бруинанна, а вторую пулю послала ему между глаз. Поднявшийся Оровен кинулся на неё, но Кальпурния уже выхватила дубинку и расколола священнику череп. Затем, вновь подпрыгнув, она сокрушила гортань Реде молниеносным ударом ноги.

Приземлившись в безупречную боевую стойку, Шира увидела, как поднимаются ведьмоотводы и вбегают новые арбитраторы. Она встретила дубинку орущего карателя Даста своей; здоровяк попытался измотать её чередой быстрых ударов, но Кальпурния легко парировала каждый из них, а затем отбила ему руку умелым контрвзмахом. Нырнув под неуклюжий ответный выпад, Шира сожгла карателю шею и глотку энергетической вспышкой на кончике дубинки. Тело Даста ещё не начало падать, а Кальпурния уже закрутила колесо, со смертоносной точностью выпуская пулю за пулей прямо в воздухе, переворачиваясь с ног на голову. Арбитрес вокруг неё падали на отполированный пол, размахивая руками…

Что за…

— …бредятина творится?

Шира вновь стояла перед успокоителем, в глазах у неё было темно от мельтешащих точек, но разум, к счастью, вновь принадлежал ей. С Жиллимановой помощью Кальпурния даже сумела чуточку ухмыльнуться.

— Если ты хотел запутать меня в какой-то смехотворной иллюзии на боевую тему, Дешен, у тебя не было ни шанса. Неужели ты решил, что она покажется реальной хоть одному человеку, когда-нибудь действительно державшему в руках оружие? — Шира вкладывала презрение в свои слова, чтобы противник сосредоточился на её голосе, а сама тем временем медленно продвигалась вперед. — Какой-нибудь пацан, пускающий слюнки на пропагандистский плакат с комиссаром Каином, мог бы поддаться, но я?

Она заметила вспышку гнева в глазах псайкера. Хорошо: заставь его разозлиться и потерять концентрацию. Пистолет, казалось, был отлит из цельного свинца, но Кальпурния уже наполовину подняла его.

— Ах, ну да, маленькая мисс воительница, мне следовало знать, что тебе не понравится фантазия о битве, в которой ты побеждаешь. Ты ведь такая малышка, и уже далеко не юная, судя по лицу, и, конечно же, эти шрамы… Хм, вы только посмотрите.

Шире показалось, что она куда-то плывет, и ноги уже почти не держали её. Колено задрожало, подогнулось, и Кальпурния, чуть не упав, ударилась о грубую скалобетонную стену. Дешен прерывисто захохотал, срываясь на вскрики и судорожные вдохи.

— С воспоминаниями сложнее, чем со страхами, их тяжелее подавлять. Посмотрим, насколько тяжелы твои.

Она успела сделать ещё шаг и уже поднимала пистолет, когда внутри неё начало вздыматься нечто мерзкое — Шира вернулась туда. Вернулась в место, которое порой возникало в её снах. Да, сейчас она бодрствовала, но всё равно вернулась туда, туда, где все они лежат мертвыми позади неё, сплетения неподвижных конечностей и ярких отблесков белого света на панцирной броне. Вздымающийся запах их крови смешивался с вонью порохового дыма и жженым смрадом от лазерных ожогов на проржавевших металлических стенах.

Есть там и другой запах, странный и резкий химический оттенок — как будто органический, но столь же нечеловеческий, как голос в ушах Кальпурнии и руки, обхватившие её плечо и голову. Со звуком рвущейся кожи зазубренное лезвие разрезало подбородочный ремень, и шлем арбитра свалился с неё.

— Немного поэтично вышло, — произносит тот голос, — мы остались один на один, только мы и вся эта кровь на полу. Вот и конец настал. Конец этой маленькой поэтичной дуэли, и через мгновение я буду здесь совсем один… — и Шира понимает, что он уже заносит клинок, лезвия готовы рассечь ей глотку, но противник смещается для чистого удара и она видит перед собой крупнокалиберный стаббер проктора.

Шира наносит удар сапогом назад. Нога не слушается её по всей длине, поэтому она не попадает в сустав, но лишает врага равновесия и бросается вперед, головой на тройное острие ножа. Коготь вонзается ей в лоб, прорезает три линии опаляющей боли по направлению к волосам. Кальпурния падает ничком. Уже со стаббером в руке арбитр перекатывается на спину, пока липкая кровь заливает ей левый глаз. Она стреляет, стреляет, и её крики смешиваются со скрипучими агонизирующими воплями создания над ней…

Блеск в глазах Дешена уже не означал гнева. Это был страх, и Шира спросила себя, осознает ли это сам успокоитель.

— Не умерла тогда, — сказала она голосом, таким же странным и чужим, как и её руки и ноги. — Не умру теперь.

Из-за сдавленной груди Кальпурния едва дышала и только успела пробормотать: «Император мой…», как нечто вновь обрушилось на неё. Оно оказалось не ударом, но чем-то более мягким и тошнотворным, поползшим по Шире, как огромная амеба. Ловкими маленькими пальчиками оно нашло трещины в её разуме и разложило воспоминания женщины, словно пасьянс, отыскивая боль, отыскивая страдания…

…она пытается удержаться на кварцевом склоне под жестким отраженным светом созвездий орбитальных кузен Хазима, но меткая пуля раскалывает ей панцирь. Кальпурния падает целых несколько секунд, приземляется в опаляющую пыль и…

…оказывается в холодной тесноте канализационного туннеля. Они были уверены, что просто довершают зачистку, поэтому не озаботились встать подальше от колосниковой решетки, которая внезапно вылетела наружу. Из отверстия, даже не замедлившись, бросается нечто блестящее, и Шира, не успев выкрикнуть приказ, лишается огромного куска плоти в бедре. Создание перерезает ей артерию, и Кальпурния падает, поддавшись шоку и окрасив стену алыми струями. Позади неё грохочут дробовики…

…а она, собрав все силы, поднимается по ступеням в сопровождении безмолвного великана. Его дробящая клешня, дрели и цепные клинки покрыты кровью Арбитрес и Сестер. Её рука и плечо — безвольно повисшее месиво мучительной боли. Шира едва может идти, но созданию позади приказано довести её до самого верха, где она должна умереть…

Кальпурния подняла пистолет не до конца, и пуля только оцарапала ногу Дешена. Он не привык к боли, он не ждал этого, поэтому вскрикнул и пошатнулся. Глаза псайкера блестели беспримесным страхом.

«Сосредоточься на этом, — велела себе Шира, выбрасывая из головы последние клочки бредовой дымки. — Он слабеет, додави его».

— Боль — это… иллюзия… тела… — произнесла она. — Отчаяние — это… иллюзия… разума…

— Как тебя одолеть? — задыхаясь, прошипел Дешен. В его правом глазу расплывалось красное пятно, и успокоитель, казалось, не замечал безумия обращенного к ней вопроса. — Как мне… о, вот оно. Ну, подожди.

Он сумел хихикнуть.

— Ну, разумеется, тебя пугает не боль, верно? Не страдания и не страхи. Они слишком грубы для тебя.

По коже Ширы вновь поползли мурашки, голос Дешена начал казаться ей ровным, лишенным оттенков.

— Если я не могу заставить тебя испугаться, тогда вот что, вот что, вот что заставит тебя отчаяться!

Вторгшиеся в её разум ползучие пальчики амебы отыскали слабое место, скользнули вокруг него и надавили.

Шира Кальпурния Люцина хмыкнула, вылезая из койки. Заранее нервничая, она быстро осмотрелась, пытаясь понять, что упустила. Сигналы пробуждения для утренней смены уже наполовину отзвучали, и в любой момент могло начаться чтение Книги Закона через вокс-рожки. После этого у неё осталось бы несколько минут, чтобы добраться до столовой перед тем, как зазвучит ежедневная проповедь.

Кальпурния натянула форменные брюки — слишком узкие, они налезали тяжелее, чем должны были, в этом месяце её уже наказывали за плохую физическую форму — и сунула ноги в сапоги. Когда началась проповедь, Шира кое-как управилась с броней и тут же кто-то надел ей шлем на голову. Она не знала, кто именно; соседи по казарме уже получили достаточно групповых взысканий, чтобы научиться приглядывать за ней.

Сегодня проповедь велась в форме гомилии, обращенной против терпимости к крамольным речам. Длилась она четыре минуты, громогласно разносясь из вокс-рожков в каждой комнате, а также из ящиков, которые держали на сгибах рук прокторы, шагавшие по казармам. Проходя мимо Кальпурнии, проктор Тодзау окинул её взглядом, но двинулся дальше и вышел из общей спальни отряда. Пока что Шире везло.

Когда арбитры выбежали из длинного общежития, она отставала от всех на полшага; разрыв увеличился до трех к моменту подъема по лестнице в столовую. Кроме того, Кальпурния уже задыхалась. Ещё полчаса спустя она кое-как тащилась к привратным ангарам и тихо, почти неслышно постанывала: во время завтрака Шира пролила себе на грудь протеиновую смесь и запачкала орла, вышитого над сердцем. Неуважение к святому символу — два удара дубинкой проктора с минимальным зарядом. Кроме того, её послали в казармы переодеться. У Кальпурнии была запасная чистая униформа, только она её не погладила, должна была, но вот просто не погладила. Шира надеялась, что под броней этого никто не заметит.

Отделение Кальпурнии последним забралось в своего «Носорога», ждали только её. Не было ни ругательств, ни жалоб, ни оскорблений. Все они знали, что она знает, что они думают о ней. Арбитр Шира плюхнулась на сиденье, и мотор взревел.

Тем утром пепельные облака опустились низко, и небо Дрейда-73 приобрело сочный оттенок синяка. Пемзовая взвесь в каналах шуршала и хрустела, серный ветерок гнал по улицам хлопья горячей золы.

Сегодня её отделение было свободно от строевой и огневой подготовки, что означало более длинный маршрут патрулирования. Сначала к трудовым отрядам, занятым перетаскиванием контейнеров со шлаком на фабрики, для внезапной проверки того, как местные контролеры справляются с заключенными. Здесь Кальпурния справилась неплохо, поскольку от неё требовалось только стоять в строю. Потом, когда у неё ещё не начали болеть руки от тяжести дробовика, арбитры выдвинулись на одну из площадей синдархов, где пикт-соглядатаи детективов обнаружили многочисленных граждан, собиравшихся без разрешения.

Пока отделение медленно шагало по плазе, горожане поспешно делали вид, что заняты своими делами, но затем группка, слонявшаяся возле дистиллятора воды в центральном обелиске, начала глазеть на Арбитрес. Первой это заметила Шира и тут же впала в ступор: нужно сделать предупредительный выстрел? Или палить по ним? Или предупредить кого-то? В итоге она склонилась к предупредительному выстрелу, повела дробовиком, но тут проктор указал на зевак дубинкой и проревел, чтобы они расходились или готовились к последствиям.

— Спасибо за сигнал, арбитр, но я их видел, — пробормотал он Кальпурнии, когда арбитры снова усаживались в «Носорога». Шира не знала, стыдиться ей или нервничать — она ведь собиралась стрелять, но просто махнула дробовиком. А проктор поблагодарил её, решил, что она хорошо выполнила свою работу.

Постоянно думая, как бы не испортить себе день после этого комплимента, Кальпурния, разумеется, так и сделала. Она слишком неуклюже двигалась во время следующей высадки и заработала удар плечом в грудь. Ухватившись за корпус «Носорога», Шира устояла на ногах и проглотила оскорбление. Ей настолько часто приходилось так поступать, что она уже и не замечала этого. Кроме того, её почти наверняка толкнули неумышленно. Отделению уже надоело заниматься чем-то подобным.

Затем — долгий пеший обход бульваров и закоулков Семнадцатого округа. В записях крепости-суда слишком часто встречались доклады о плохой посещаемости храмов и безответственному отношению к работе, так что пришло время выправить положение.

На втором часу патрулирования у Кальпурнии уже болели ступни и саднили мышцы. Пытаясь скрыть это, она останавливалась и заглядывала в боковые аллеи, одновременно перенося вес с одной отбитой пятки на другую, или опускалась на одно колено, якобы для проверки сектора обстрела, напрасно надеясь, что в ноги вернутся силы. В конце концов, из вокс-обруча прозвучало: «Ты нас не обманешь, женщина». После этого крохотные остатки гордости заставили Ширу кое-как продержаться ещё полчаса, но затем она сдалась и уже просто волочила ноги, а дробовик едва не валился у неё из рук. Кальпурния так устала, что почти не волновалась о собственном позорном виде, но только почти, поэтому на ступенях акведука, где Шира догнала отряд, она болезненно восприняла наказание.

— Дисциплинарное бдение сегодня вечером, Каль, сорок минут, — пробурчал проктор Нальбем, повернувшись к ней спиной. Шира кивнула. Примерно этого она и ожидала.

Сидя в «Носороге», некоторые арбитры рискнули обменяться шутками о том, что произойдет с официальными лицами, которые довели Семнадцатый до такого состояния. Двух чиновников уже арестовали. Затем ведущий арбитр устроил им экзамен, требуя процитировать законы и уложения, согласно которым производились бы новые задержания. Пока остальные почти хором выкрикивали абзацы из Лекс Империка, Кальпурния неопределенно шевелила губами следом за ними, делая вид, что тоже помнит ответы. Она знала, что никто ей не поверит.

В полдень, на стрелковом рубеже, Шира снова показала свою неуклюжесть. Впрочем, процент попаданий оказался приемлемым, так что дополнительных наказаний она не получила. Кальпурния смотрела на других бойцов, на то, как оружие танцует у них в руках: из перевязи и обратно, из кобуры и обратно, огонь, перезарядка. Они быстро, уверенно двигали кистями, и Шира знала, как отличается от них. Низенькая полноватая женщина, которая неправильно ставит ноги, до сих пор не умеет справляться с отдачей и постоянно роняет патроны и магазины. Как и все остальные, Кальпурния разобрала и почистила оружие, торопясь поспеть вовремя, и побрела в казарму с опущенной головой.

Дисциплинарное бдение проходило на ступенях часовни, где Шира стояла на коленях за дверями, глядя на широкую стальную аквилу внутри. Кальпурния не была настолько тщеславной, чтобы решить, будто с неё не сводит глаз двуглавый орел или Император, воплощенный в нем. Глаза самой женщины чесались и слезились, она прерывалась и спотыкалась на словах молитвы. Бойцы в казармах сейчас читали выдержки из юридических и священных текстов, спорили и проверяли друг друга в знании законов, оружия, истории Арбитрес, тактике и судебной теологии. Шира немногое пропускала; она и так уже не пыталась участвовать в этих разговорах. Ей не удавалось вспомнить отрывки, которые приводили сослуживцы, она путала имена, неверно цитировала законы, и всё это своим тихим застенчивым голоском, который обязательно заглушал кто-нибудь другой. Другим арбитрам было лучше в её отсутствие.

Наконец, бдение Кальпурнии подошло к концу, и пришедший священник закрыл двери, пока она поднималась с натертых коленей. Он не поприветствовал Ширу, поскольку уже привык к ней.

По дороге в казарму она, как обычно, споткнулась, хотя очень хорошо знала дорогу. Этим вечером выругался только один арбитр откуда-то с дальнего конца спальни — он не знал о старой доброй Кальпурнии и шуме, всегда производимом ею при возвращении с дисциплинарных наказаний. Шира прошла мимо сослуживцев, которые сидели, беседовали и не обращали на неё внимания. Измотанная, она рухнула на койку, зная, что нужно раздеться, что иначе завтра будут проблемы, но сейчас Кальпурния хотела только одного — уснуть и забыть об этом, просто уснуть и, возможно, завтра всё будет в порядке.

Что угодно, лишь бы не думать об этом месте, этом выгоревшем, пропахшем золой мире, который должен был стать первым этапом её будущей грандиозной карьеры. Первый этап растянулся на почти двадцать лет, и Шира всё ещё оставалась арбитратором низшего чина, ни на шаг не приблизившись к лычкам ведущего арбитра с тех пор, как покинула Мачиун. Ни на шаг не приблизившись к благородным Кальпурниям, портретами и статуями которых любовалась на Иаксе. Ни на шаг не приблизившись к тому, чтобы принести семье почет собственными достижениями. Неудачница, отщепенка, никто для Арбитрес и никто для Кальпурниев — ей хватало ума понять это.

На протяжении двадцати лет здесь появлялись целые поколения законников, которые служили рядом с Широй, узнавали больше неё и двигались дальше. Они быстро обучались не обращать внимания на Кальпурнию, игнорировать отверженную женщину, застрявшую на угловой койке. В каждом гарнизоне встречался человек, подобный ей.

Шира прижала кулаки к лицу. Вот так всё и шло, и не собиралось меняться. Если бы у неё были силы изменить положение, она бы уже сделала это. Так что вот, сказала себе арбитр, это твоя жизнь, а вокруг — земля, на которой никогда не взойдет семя Кальпурниев. Ей хотелось начать пить, чтобы забыться, но сослуживцы всегда с ухмылкой отбирали алкоголь из её пайка, а Шире не хватало храбрости возразить им. Последний раз она держала в руке бутылку на гарнизонных торжествах после Свячельника, когда Нальбем тоже напился и залез к ней в койку. Кальпурния была на несколько лет старше его, и годы её не щадили, так что женщина понимала — он пришел к ней без истинного желания. Когда они закончили, Шира уже знала, что Нальбем делал это просто из сочувствия. Он жалел её, и никто даже не стал издеваться над ней из-за этого…

Тут Кальпурния разревелась, и началось самое скверное: всем по-прежнему было наплевать, поскольку такое повторялось слишком много ночей и стало просто ещё одной частью общего веселья. Ещё одна ночь, когда Жирная Каль рыданиями помогает себе уснуть на койке в углу. Какая бессмысленная трата спального места.

Через некоторое время Шира уселась; на её щеках оставались липкие дорожки слез. Вокруг неё обвивались голоса и смех, доносившиеся с другого конца спальни. Женщина отрешенно уставилась на сапоги, стоявшие возле койки — сапоги, которые никогда не сверкали, как у других, сколь бы долго и тщательно она их ни чистила.

Ну что ж, подумала Кальпурния, займемся ими. Всё равно ей нескоро удастся заснуть, так можно занять себя делом. Сердито утерев слезы, Шира пообещала себе, что больше плакать не будет, но она уже много раз обещала себе это прежде.

Нанося полироль на сапоги, Кальпурния почувствовала себя как-то странно. Голоса сослуживцев утратили оттенки, будто в комнате изменилось давление. Не обращая на это внимания, Шира сосредоточилась на чистке, хотя чувство только усиливалось.

Просто продолжай работать, сказала она себе. По крайней мере, с этим ты справишься. Тут ещё можно чего-то достичь. Двадцать лет как арбитратор, и ты только сейчас учишься правильно чистить сапоги.

Ну и прекрасно, мысленно огрызнулась Кальпурния. Двадцать лет как арбитратор и научилась правильно чистить сапоги? Если потребуется ещё два десятка, чтобы вызубрить Тридцать Принципов, и ещё два десятка, чтобы не спотыкаться при высадке, ничего страшного. Освещение быстро моргнуло, но Шира проигнорировала это. Если это, подумала она, все навыки, которыми я овладею за шестьдесят лет — значит, так тому и быть, и это замечательно, потому что тогда я проведу жизнь…

…она закрыла глаза в приступе головокружения…

…исполняя свой долг. «Исполняя свой долг». Эта мысль как будто укрепила её, и Кальпурния произнесла её вновь, сначала про себя, затем вслух.

Несмотря ни на что, я проведу жизнь, исполняя свой долг.

Шира положила сапог, почти не глядя на него. Она встала, с неясной легкостью опираясь на пол. Разговоры из освещенного конца спальни казались вымученными, голоса — дребезжащими.

Не понимаю, почему эти двадцать лет я жила в таком ничтожестве, подумала Кальпурния. Не понимаю, почему не поняла этого раньше. Император хочет, чтобы я была здесь. Император хочет, чтобы я исполняла мой долг. Мой долг… пусть незаметный, но как я могу быть несчастлива, если принимаю его всем сердцем?

Тени коек и шкафчиков выглядели странными, стены комнаты сходились под незнакомыми ей углами, и почему воспоминания об этом месте казались такими давними? Почему она помнила, как отдает приказы Нальбему, а не… не…

Шира медленно шагнула в толпу болтающих, смеющихся законников. Никто из них не обратил на неё внимания, как будто женщина была призраком. Спальня словно бы лениво вращалась вокруг Кальпурнии. Закрыв глаза, она вновь обратилась к самой себе, превратив слова в молитву.

«Бог-Император на Троне Твоем, если долг мой — жить и умереть здесь, тогда поднеси мне чашу сию, и я выпью её до дна. Твои законы — воля Твоя».

Фразы рождались в голове у Ширы, будто впервые приходя ей на ум, но, вновь открывая для себя каждый новый принцип, она чувствовала, что следовала ему на протяжении всей жизни.

Мое место там, где требует мой долг. Мои достижения — то, что дает мне долг. Я — Шира Кальпурния Люцина из Ультрамара, и я буду всем сердцем верна моему долгу. Я — Шира Кальпурния, я… я…

Я — не эта женщина.

Пол словно вздымался под ней, и, распахнув глаза, она увидела лампы, и других людей, и тени, и всё казалось размытым пятном, прозрачным, как фантом, бессмысленным узором, оборачивающимся и оборачивающимся вокруг неё. Жалкая размалеванная декорация окружала её, нарисованная изнутри на яичной скорлупе, и как будто достаточно было просто вытянуть руку и надавить…

…и она почувствовала, как мир-скорлупа вздрогнул и завертелся…

…а потом… он…

…ТРЕСНУЛ…

Эпилог

Первым, что не удивило Кальпурнию, на станцию явился Ордо Еретикус. Его представители прибыли на борту стройного крейсера линейного флота Пацификус, приписанного к Высокой Септийской станции. Солдаты Инквизиции в строгих серых плащах наводнили ангар, и каждый, кто проходил там, оказывался под испытующими взглядами красноглазых прицельных установок и лицевых пластин из светлого керамита, таких же, какие носили агенты Лоджена со своей хамелеоновой броней.

После штурмовиков вышли Сестры, девять женщин в белых цветах Священной Розы; на их лицах застыло недовольство, вызванное приказом явиться в такое место. Две из них остались позади, скрестив над рампой длинные церемониальные сариссы, остальные окружили стазис-клетку, в которой на корабль перевозили тело Антовина Дешена. Внутри сохраняющего поля всё было подернуто дымкой, но Шира могла различить лицо псайкера. Его рот оставался разинутым в гримасе ужаса и отчаяния, появившейся, когда Кальпурния вырвалась из иллюзии.

«Ты не…», успел сказать Дешен, и «Никто не мог…», и «Никто никогда…», а затем она вышибла ему мозги.

— Говорят, что даже Черные Корабли не могут обнаружить каждого из них, — сказала стоявшая рядом Реде.

Детектив-соглядатай перестала скрывать свой чин. Она, как всегда, облачилась в черную униформу арбитратора, но открыто надела красный воротничок и такой же кушак, а также ланьярд и эполеты. Кальпурния, к некоторому своему удовольствию, различала, кто из флотского персонала разбирается в званиях Арбитрес, по тому, как они старались избегать Лазку. Иланте не обращала на неё внимания, но, опять же, у неё была уйма дел — требовалось организовать работу успокоителей и проинформировать Даста об астропатах, достойных возвышения на пост Мастера. По большей части, они с Широй избегали друг друга. Никто из астропатов как будто не удивлялся открывшейся правде о Реде, что совершенно не удивляло Кальпурнию.

— Я слышала истории о ведьмаках, пробравшихся в Администратум, Гвардию, кто знает куда ещё, — продолжала Лазка. — Они могут целыми годами оставаться нераскрытыми. Как вы думаете, почему псайкерам это удается, и почему они думают, что смогут избежать наказания?

— Детектив, я ведь не инквизитор, — пожав плечами, ответила Шира. Она не сводила глаз с клетки и окруживших её кольцом Сестер в белых доспехах. — Всё, на что мне хочется обратить внимание — их опыт. Я думаю, что в конце концов сила Дешена начала сказываться на его состоянии.

— И это меня беспокоит, — вздрогнув, сказала Реде. — Подумать только, пока всё это происходило, в надзорном зале не заметили ни единой нотки…

— Понимаю вас, но я говорила о другом, — перебила Кальпурния. — Мне не кажется, что в него вошло что-нибудь, какая-то… тень. Я считаю, когда в разуме человека разрастается подобная сила, она вытесняет всё остальное, чтобы занять освободившееся место. Судя по вашим же отчетам, Дешен всегда был жестоким типом, начинающим преступным ублюдком, но пробудившиеся способности раздули его психику, как воздушный шарик. Произошедшее сделало преступника ещё более ущербным. Неудивительно, что ближе к финалу Ренц уже не мог его контролировать.

— А, Ренц…

Не было смысла откладывать суд над мажордомом и перевозить его на Стену. Детектив просто усадила его на расстрельном стенде и зачитала выдержки из собранного досье, де’Мок несколько раз вступил с формальными ссылками на статьи законов, касающихся преступлений Тикера, а затем Шира нажала на спуск. Весь процесс занял у них меньше двух часов.

Впрочем, сразу после этого Кальпурния отправилась в часовню, и Реде пошла вместе с ней. Женщины не говорили друг с другом, но долго молились там вместе. Их мысли были заняты судом и казнью — и пониманием, что впереди будет ещё много таких процессов, когда Лазка вскроет мошеннические схемы, по которым действовала маленькая клика Тикера Ренца.

— Арбитр-сеньорис, я… — начала детектив, но тут же умолкла. Поставленную на колеса клетку с останками Дешена уже довезли до основания рампы, и человек в сером плаще, как у штурмовиков, разговаривал с сестрой-палатиной, возглавлявшей группу. Шира увидела, как он закончил беседу и направился к ним с Лазкой.

— Завершив работу здесь, я сама явлюсь на Гидрафур, — вновь начала Реде, — чтобы ответить за недобросовестное исполнение обязанностей в Башне.

В её голосе звучало сожаление, но не затаенная злоба. Кальпурния печально подумала, что, учитывая, с кем сейчас говорила Лазка, она вряд ли могла чувствовать себя уязвленной при упоминании суда над нею самой.

— Думаю, мы увидимся, — добавила детектив, — когда меня призовут к арбитру-майоре давать показания по вашему делу. Даст и Оровен уже подробно расписывают всё, они добавили к списку обвинений кое-что из совершенного вами здесь.

Шира позволила себе легкую улыбку. Даст пришел в сознание за день до этого и первым делом приказал отвезти его в кабинет Реде, где он собирался просмотреть её отчеты. Вторым делом ведущий каратель объявил о завершении расследования и протянул руку за знаками различия арбитра-сеньорис. Кальпурния отдала их, испытав далеко не такую сильную душевную боль, как ожидала.

Койку Даста в апотекарионе участка теперь занимал Бруинанн, который едва мог связно мыслить после одной из сильнейших атак Дешена, оставивших ожог на его разуме. Корабль Арбитрес, прибывающий забрать Ширу, должен был доставить эдила на Стену для дальнейшего лечения.

— Оровен говорит, что с отвращением работал над новыми обвинениями против вас, — начала Реде, — если вы можете себе такое представить. Я хотела сказать, что сообщу арбитру-майоре…

— Правду, — перебила Кальпурния. — Вы сообщите ему правду, именно то, что вспомните о событиях, происходивших здесь.

Шира увидела, что собеседница повернулась и смотрит на неё.

— Я больше не страшусь своего долга, детектив-соглядатай. И буду исполнять его, что бы он ни потребовал от меня, поскольку такова воля Императора. Да, странный учитель преподал мне этот урок, но я держусь за него обеими руками. Мой долг как арбитра… это то, что я есть, к добру или к худу.

— Арбитр Кальпурния? — спросил молодой мужчина в сером плаще. Черная бархатная шапочка на голове незнакомца не полностью скрывала аугметические вставки, и один из его глаз был ясным зеленым имплантатом, блестевшим, как стекло. На груди у него была приколота розетта.

— Мы уже отбываем, арбитр… о, Арбитрес, — поправился мужчина с непринужденной улыбкой и кивком в адрес Лазки. — Тело у нас, и наши агенты уже работают внутри Башни. Довольно скоро возникнет необходимость в беседе с детективом Реде, но сейчас…

— Понимаю, сэр. Спасибо, что подошли поздравить нас, — Шира щелкнула каблуками и слегка поклонилась. Мужчина вернул поклон, продолжая улыбаться.

— Прошу извинить отклонение от протокола, но мне было дано отдельное указание передать следующее. Инквизитор Стефанос Жоу выражает вам признательность за проделанную работу и заявляет, что, ни в коем случае не требуя положительного ответа, счастлив предложить вам совершить перелет до Гидрафура на борту «Эон Аквилифера».

У Реде расширились глаза, но Кальпурния только улыбнулась.

— Пожалуйста, передайте инквизитору мои ответные благодарности и поклоны, — сказала она, — но долг призывает меня оставаться под арестом, а кто мы…

— …без нашего долга? — с этим мужчина вновь поклонился. — Было приятно поговорить с вами, арбитр. Я так понимаю, что, когда «Аквилифер» отчалит, к докам уже подойдет крейсер Арбитрес — очевидно, подкрепления для вашей зачистки, дамуазель детектив? Не сомневаюсь, вам недолго останется ждать отбытия. Как бы то ни было, я надеюсь, что долг пока ещё не призовет вас в камеру смертников, и говорю я не только от своего имени.

Он развернулся на каблуках и зашагал прочь, не оглянувшись ни разу.

— Вам нужно работать, детектив, — произнесла Шира Кальпурния. — Не стану вас задерживать. Думаю, какое-то время я просто спокойно постою здесь.

Лазка начала было что-то говорить, но передумала. Отсалютовав, она ушла, тоже не оглядываясь. Отвернувшись, Шира пронаблюдала за тем, как Сестры поднимаются по рампе. Начали запечатываться переходные шлюзы.

Уже осталось недолго. Она сядет на корабль до Гидрафура и предстанет перед судом. Процесс больше не пугал её, как и то, что могло произойти после него. Кальпурния больше не сомневалась в себе. Она увидела свою суть без внешней шелухи и поняла, что не должна бояться.

«Я готова, — подумала Шира. — Я готова вернуться домой».