Империум человечества: Омнибус

I

Я верю, что память — величайший дар для человечества. При помощи памяти мы можем накапливать, хранить и передавать любые знания во благо человечества и к вящей славе нашего Бога-Императора, пусть Его Золотой Трон стоит вечно!

Как учат нас проповеди Тора: забыть ошибку — значит потерпеть поражение ещё раз. Сможет ли великий лидер спланировать кампанию без знания предыдущих побед и поражений? Смогут ли солдаты понять его приказы и добиться победы без этого дара? Сможет ли Экклезиархия нести свою миротворческую миссию по Вселенной, если люди не будут способны удержать в памяти её учение? Учёные, клерки, историки и летописцы — кто они, как не инструменты памяти?

И что есть забытие, как не отторжение памяти, гибель бесценного знания и забвение?

Всю свою жизнь, служа Его Высочайшему Величеству Императору Терры, я веду войну с забвением. Я прилагаю все силы, чтобы найти и вновь обрести забытое, вернув его под охрану памяти. Я тот, кто рыщет в потёмках, озаряет светом тени, переворачивает давно забытые страницы, задаёт вопросы, давно потерявшие свою значимость, вечно охотится за ответами, которые могли бы остаться невысказанными. Я — реколлектор, открывающий утерянные тайны молчаливой Вселенной и возвращающий их под надёжное крыло памяти, где они могут вновь послужить на благо нашей судьбе под холодными звёздами.

Моя основная дисциплина — Материа Медика, моей первой профессией была медицина человека. Наши достижения в области познания собственных жизненных процессов обширны и достойны восхищения, но ещё большие знания о своей биологии, способах её защиты, восстановления и улучшения никогда не будут лишними. Выживать в раздираемой войнами галактике — вот тяжкая доля человечества, и там, где идёт война, процветает и её свита — ранения и смерть. Каждое продвижение фронта продвигает и медицину, если можно так выразиться. И там, где войска отступают и уничтожаются, там же забываются и пропадают достижения медицины. Я пытаюсь восстановить эти потери.

С подобными намерениями я прибыл, в свои неполные сорок восемь лет, на Симбал Иота в поисках Эбхо. Для полноты картины позвольте добавить: шёл третий год Геновингской кампании в Сегментум Обскурус, и почти девять звёздных месяцев минуло после первой вспышки оспы Ульрена среди легионов Гвардии, расквартированных на Геновингии. Считается, что кровавая оспа Ульрена названа по имени её первой жертвы — флаг-сержанта Густава Ульрена. Пятнадцатый Мордианский, если мне не изменяет память. А я горжусь твёрдостью своей памяти.

Если Вы изучали имперскую историю, а также Материа Медика, Вы должны помнить оспу Ульрена. Разъедающая тело и душу смертельная болезнь, разрушающая человека изнутри, загрязняющая обменные жидкости организма и истощающая костный мозг, покрывающая кожу жертвы отвратительными волдырями и бубонами. Период между заражением и смертью редко превышает четыре дня. На поздних стадиях внутренние органы разрушаются, кровь сворачивается и выступает сквозь поры кожи, жертва впадает в глубокий бред. Кое-кто предполагает, что на этой стадии даже самая душа жертвы подвергается разложению. Почти в каждом случае смерть неминуема.

Вспышка болезни возникла на Геновингии неожиданно, и уже через месяц Медика Регименталис фиксировали по двадцать смертей в день. Не было найдено ни одного средства или способа лечения, чтобы хотя бы замедлить течение болезни. Не была выявлена природа заболевания. И что хуже всего, несмотря на усиленные меры карантина и санитарной обработки, не было найдено способа остановить повсеместное распространение болезни. Не было обнаружено никаких переносчиков эпидемии и путей её распространения.

Как живой человек заболевает и слабеет, так и силы Имперской Гвардии в целом начали истощаться и слабеть, когда самых лучших из них стала уносить эпидемия. Через два месяца в штабе главнокомандующего Рингольда уже сомневались в жизнеспособности всей кампании в целом. К третьему месяцу, оспа Ульрена вспыхнула также на Геновингии Минор, Лорхесе и Адаманаксере Дельта (на первый взгляд опять сверхъестественно и самопроизвольно, так как процесс распространения оставался неизвестным). Четыре отдельных эпицентра заражения, протянувшихся вдоль линии наступления имперских сил в секторе. К этому моменту заражение распространилось на гражданское население Геновингии, и Администратум издал "Декларацию о пандемии". Говорили, что небо над городами этого некогда могучего мира стало черным от трупных мух, а зловоние биологического загрязнения пропитало каждый клочок планеты.

В то время я занимал бюрократический пост на Лорхесе и был включён в экстренную группу, брошенную на поиски решения проблемы. Это был изнуряющий труд. Я лично безвылазно провёл в архиве, не видя дневного света, больше недели, просматривая систематические запросы этого обширного и пыльного сосредоточия информации. Первым, кто обратил наше внимание на Пироди и Пытку, оказался мой друг и коллега, администратор медика Ленид Ваммель. Он проделал впечатляющую работу, совершил настоящий подвиг изучения, использования перекрёстных ссылок и запоминания. У Ваммеля всегда была хорошая память.

Следуя указаниям верховного администратора медика Юнаса Мейкера, более шестидесяти процентов состава нашей группы было выделено исключительно на дальнейшие поиски данных о Пироди. Также были разосланы запросы в архивы других миров Геновингии. Ваммель и я, обрабатывая поступающие данные, всё больше и больше уверялись, что вступили на правильный путь и движемся в верном направлении.

Уцелевшие записи о событиях Пытки на Пироди подтвердили наши предположения, хотя и были весьма скупы. Всё-таки, это произошло тридцать четыре года назад. Выживших было немного, но мы смогли отследить сто девяносто одного кандидата из тех, кто, возможно, был ещё жив. Они были разбросаны космическими ветрами по всему свету.

Просмотрев наши находки, верховный администратор Мейкер санкционировал личный сбор воспоминаний, положение было уже очень серьёзным, и сорок из нас, все в звании от высшего администратора и старше, немедленно отправились в путь. Ваммель, упокой его душу, отправился на Гандийскую Сатурналию, прибыл туда в разгар гражданской войны, где и был убит. Нашёл ли он человека, которого искал, мне не известно. Память в этом месте немилостива.

А я… я отправился на Симбал Иота.

II

Симбал Иота — жаркое, богатое зеленью место, по большей части покрытое океаном глубокого розовато-лилового цвета (вследствие разрастания водорослей, как я понимаю). Вдоль экватора планету охватывает широкий пояс островов, покрытых тропическими лесами.

Я совершил посадку на плоской вершине потухшего вулкана, склоны которого были облеплены, как ракушками, сооружениями улья Симбалополис, откуда и был доставлен на тримаран, который вёз меня в течение пяти дней вдоль цепочки островов к Святому Бастиану.

Я проклинал медлительность судна, хотя, по правде говоря, оно скользило по розовому морю на скорости более чем в тридцать узлов, и несколько раз пытался вызвать орнитоптер или какой-ибудь другой воздушный транспорт. Но симбальцы — морской народ и не полагаются на путешествия по воздуху.

Стояла жара, и я проводил всё своё время на нижней палубе, читая инфопланшеты. Солнце и морской ветер Симбала жгли мою кожу, привыкшую годами ощущать лишь свет библиотечных ламп. Поэтому, выходя на палубу, я каждый раз надевал поверх администраторского облачения широкополую соломенную шляпу, которая беспрестанно веселила моего сервитора Калибана.

На пятое утро над лиловыми водами океана возник остров Святого Бастиана — коническое жерло потухшего вулкана, облачённое в зелень джунглей. Над нашими головами закружилась стая бирюзовых морских птиц. Но, даже переплыв залив на электрокатере, перевёзшем меня с тримарана на берег, я не заметил каких-либо признаков жилья. Густое покрывало леса спускалось к самому берегу, оставляя по краю лишь узкую полоску белого пляжа.

Катер вошёл в небольшую бухту с древней каменной пристанью, выступающей из-под деревьев подобно недостроенному мосту. Калибан, жужжа бионическими конечностями, перенёс на пристань багаж и помог перебраться мне. Там я и остался стоять, потея в своём облачении, опираясь на посох — знак моей официальной принадлежности, и отгоняя жуков, кружащих во влажной духоте бухты.

Меня никто не встречал, хотя по дороге я несколько раз отправлял воксом предупреждение о своём прибытии. Я оглянулся на сурового симбальца, управлявшего катером, но тот, видимо, сам ничего не знал. Калибан прошаркал к входу на пристань и обратил моё внимание на позеленевший от времени и морских брызг медный колокол, висевший на крюке, вбитом в столб пирса.

— Звони, — приказал я. Он осторожно стукнул своими обезьяньими пальцами по металлическому куполу колокола, затем нервно оглянулся на меня, пощёлкивая фокусировкой оптических имплантантов, расположенных под низким лбом.

Некоторое время спустя, появились две сестры Экклезиархии, одетые в безупречные белые одежды, такие же жёсткие и накрахмаленные, как и двурогие апостольники на их головах. Похоже, моё появление вызвало у них какое-то весёлое удивление, но они безмолвно пригласили меня следовать за ними.

Я ступал на шаг позади них, Калибан с багажом следовал за мной.

Мы шли по грязной тропинке сквозь разросшиеся джунгли, вскоре перешедшие в настоящий тропический лес. Копья солнечного света пронзали сплетённые кроны деревьев, влажный воздух был полон пения экзотических птиц и суеты насекомых.

Неожиданный поворот тропы открыл нам Приют святого отшельника Бастиана. Величественное строение из камня, возведённое с простотой, характерной для раннего Империума; древние арки контрфорсов и мрачные стены почти скрывала зелень плюща и лианы. Я успел разглядеть основное здание в пять этажей, рядом — часовню, которая, похоже, была здесь самым старым сооружением, какие-то пристройки, кухни и отгороженный стеной сад. Вычурный железный вход венчала обветрившаяся статуя Возлюбленного нашего Бога-Императора, сокрушающего Врага.

Аккуратная дорожка вела от тронутых ржавчиной ворот через подстриженную лужайку, тут и там утыканную могильными камнями и обелисками. Провожаемый взглядами каменных ангелов и резных изображений Адептус Астартес, мимо которых проходил, я последовал за сестрами к главному входу.

Мимоходом я заметил, что окна двух верхних этажей забраны крепкими металлическими решётками.

Оставив Калибана с пожитками на улице, я вошёл внутрь вслед за сёстрами. Главный атриум приюта показался мне тёмным и безумно тихим оазисом из мрамора; известняковые колонны терялись в сумраке высокого свода. Неожиданно я натолкнулся взглядом на стену алтаря под разноцветным окном, на которой был изображён чудесный триптих, перед которым я тут же склонился в молитве. Триптих, шириной в размах рук человека, изображал три сцены из бытия святого. Слева, он отшельником скитался по пустыне, отвергая демонов воды и огня, справа — являл чудо над искалеченными душами. На центральном изображении, окружённый сиянием, скорбящий Император держал на руках истерзанное тело святого, облачённое в синие одежды. Девять болтерных ран чётко выделялись на мертвенно-бледном теле мученика.

Восстав от молитвы, я обнаружил, что сёстры исчезли. Подсознание ощутило где-то неподалёку мысленное пение психического хора. Неподвижный воздух вздрогнул. Позади меня возникла фигура высокого, похожего на статую человека. Его белые крахмальные одежды резко контрастировали с чёрной кожей. Он рассматривал меня с таким же весёлым удивлением, что и сёстры до этого.

Сообразив, что на мне всё ещё надета эта дурацкая соломенная шляпа, я торопливо сдёрнул её, бросил на спинку скамьи и достал удостоверительную пикт-пластину, вручённую мне верховным администратором Мейкером перед отъездом с Лорхеса.

— Я — Баптрис, — представился он тихим и добрым голосом. — Добро пожаловать в Приют Святого.

— Высший администратор медика Лемуаль Сарк, — ответил я. — Моя священная должность — реколлектор, настоящее место работы — Лорхес, основное скопление Геновингия 4577 десятичное, в штате вспомогательного канцелярского архива кампании.

— Добро пожаловать, Лемуаль, — сказал он. — Реколлектор. Вот так да. Таких у нас ещё не было.

Тогда я не совсем понял, что он имел в виду, но сейчас, когда я оглядываюсь в прошлое, память об этом небольшом недоразумении всё ещё вызывает у меня досаду. Я спросил:

— Вы ждали меня? Я отправлял воксом предупреждение о своём прибытии.

— У нас в приюте нет вокс-передатчика, — ответил Баптрис. — Внешний мир нас не касается. Наши заботы направлены на то, что находится внутри… внутри этого здания, внутри нас самих. Но не волнуйтесь. Вы желанный гость. Мы приветствуем всех, кто приходит сюда. Нет нужды предупреждать о своём прибытии.

Я вежливо улыбнулся столь загадочному ответу и постучал пальцами по посоху. Я-то рассчитывал, что к моему приезду всё будет готово, и я смогу приступить к работе немедленно. Неторопливый уклад жизни на Симбал Иота опять тормозил меня.

— Поспешим, брат Баптрис. Я хотел бы приступить к делу немедленно.

Он кивнул:

— Разумеется. Почти каждый прибывший на Святой Бастиан горит желанием приступить к делу немедленно. Позвольте мне сопроводить Вас и предложить пищу и место для купания.

— Давайте сразу отправимся к Эбхо. Как можно скорее.

Он остановился в недоумении:

— Эбхо?

— К полковнику Феджи Эбхо, последнее место службы — 23-й полк Ламмарских улан. Прошу вас, скажите, что он всё ещё здесь! Что он ещё жив!

— Он… жив, — Баптрис замолчал и впервые внимательно посмотрел на мою пикт-пластину. Нечто вроде понимания появилось на его добродушном лице.

— Примите мои извинения, высший Сарк. Я неверно истолковал цель Вашего прибытия. Теперь я вижу, что Вы — настоящий реколлектор, присланный сюда с официальным визитом.

— Конечно! — резко ответил я. — Кем ещё я могу быть?

— Просителем, пришедшим сюда в поисках утешения. Пациентом. Каждый, кто прибывает на пристань и звонит в колокол, ищет нашей помощи. Других посетителей у нас не бывает.

— Пациентом? — недоумевающе спросил я.

— Разве Вы не знаете, куда прибыли? — спросил он. — Это Приют Святого Бастиана, дом для умалишённых.

III

Сумасшедший дом! Такое начало миссии не предвещало ничего хорошего. Согласно моим данным, Приют Святого Бастиана служил домом для святого ордена, дававшего пристанище и утешение тем отважным воинам легионов Императора, чьи тяжелые ранения и увечья не позволяли продолжать военную службу. Я знал, что здесь принимают людей, сломленных морально и физически, со всех зон боевых действий сектора. Но я понятия не имел, что повреждения, по которым они специализируются — это повреждения ума и рассудка! Это была больница для душевнобольных, для тех, кто добровольно пришёл к её воротам в надежде обрести избавление.

И что хуже всего — Баптрис и сёстры приняли меня за такого просителя. Эта проклятая соломенная шляпа выдала меня за сумасшедшего, никого иного они, собственно, и не ждали! Мне ещё повезло, что меня без лишних церемоний не засунули в смирительную рубашку и не заперли под замок.

Поразмыслив, я пришёл к выводу, что должен был догадаться сам. Бастиан, которому был посвящён приют, был сумасшедшим, обрётшим здравый рассудок в любви к Императору, и который впоследствии чудесным образом исцелял душевные болезни.

Баптрис дёрнул за шнур, призывая служителей, Калибана с багажом проводили внутрь. Оставив нас одних, Баптрис удалился, чтобы произвести необходимые приготовления. Пока мы ждали, в зал вошёл седовласый человек. Вместо левой руки у него была культя, покрытая сеткой старых шрамов. Он был полностью обнажён, если не считать пустой потрёпанной патронной ленты, перетягивавшей грудь. Тихонько кивая головой, человек окинул нас бессмысленным взглядом, потом двинулся дальше и исчез из виду.

Где-то в отдалении слышались рыдания и чей-то голос, настойчиво повторявший что-то снова и снова. Сгорбленный Калибан, опираясь костяшками пальцев в плиты пола рядом со мной, оглянулся с тревогой, и мне пришлось ободряюще положить ему руку на широкое волосатое плечо.

Вокруг задвигались какие-то фигуры, и вскоре мы оказались в обществе нескольких иссохших священников с тонзурами на головах и в чёрных длинных одеяниях Экклезиархии, а также безмолвной группы сестёр в снежно-белых одеждах и рогатых капюшонах. Сёстры, оставаясь в тени, выстроились по сторонам атриума и молча уставились на нас. Один из священников тихо зачитывал что-то с длинного свитка, который разворачивал из обитой железом шкатулки мальчик. Другой священник записывал что-то пером в небольшую книжицу. Третий раскачивал бронзовое кадило, распространяя сухой и резкий запах благовоний.

Снова появился Баптрис:

— Братья, поприветствуйте высшего администратора Сарка, прибывшего к нам с официальным визитом. Относитесь к нему с любезностью и оказывайте полное содействие.

— В чём состоит причина Вашего визита? — спросил старый священник с книжицей, подняв на меня пытливый взгляд. В его переносицу были встроены полукруглые увеличительные линзы, зёрна чёток обвивали морщинистую шею подобно цветочному венку победителя.

— Сбор воспоминаний, — ответил я.

— Касательно чего? — продолжал выпытывать он.

— Брат Ярдон — наш архивариус, высший Сарк. Вы должны простить его настойчивость, — я кивнул Баптрису и улыбнулся престарелому Ярдону. Однако ответной улыбки не последовало.

— Вижу, что мы с вами родственные души, брат Ярдон. Мы оба посвятили себя служению памяти.

Тот едва пожал плечами.

— Я здесь, чтобы побеседовать с одним из ваших… пациентов. Возможно, он обладает некоторыми фактами, которые могут спасти миллионы жизней в скоплении Геновингия.

Ярдон закрыл свою книжицу и уставился на меня, ожидая продолжения. Верховный Мейкер приказал мне как можно меньше распространяться о пандемии; вести о подобном бедствии могут вызвать волнения. Но я понимал, что мне придётся сказать им больше.

— Главнокомандующий Рингольд возглавляет крупную военную экспедицию в скоплении Геновингия. Болезнь, называемая оспой Ульрена, поразила наши войска. Исследования показали, что она похожа на чуму, известную как Пытка, опустошившую мир Пироди около тридцати лет назад. Один из переживших эпидемию находится здесь. Любые подробности о случившемся, которые он сможет поведать мне, могут оказаться полезными в поисках лекарства.

— Насколько всё серьёзно там, на Геновингии? — спросил священник с кадилом.

— Пока удаётся сдерживать, — соврал я.

Ярдон фыркнул:

— Конечно, удаётся сдерживать. Потому-то высший администратор и проделал такой путь сюда. Ты задаёшь совершенно глупые вопросы, брат Жирод.

Заговорил ещё один священник. Сгорбленный и полуслепой, он был самым старым из них, его морщинистую голову усеивали старческие пятна. На плече, вцепившись в одежду тонкими механическими лапками, сидел слуховой рожок.

— Меня беспокоит то, что расспросы и нарушения режима могут встревожить приют. Я не желаю, чтобы проживающих здесь что-либо беспокоило.

— Твоё замечание принято, брат Ниро, — сказал Баптрис. — Я уверен, что высший Сарк будет благоразумен.

— Вне всяких сомнений, — заверил их я.

Было уже далеко за полдень, когда Баптрис наконец-то повёл меня наверх, в самое сердце приюта. Калибан следовал за нами, нагруженный несколькими ящиками из моего багажа. Сёстры, похожие на привидения в двурогих капюшонах, наблюдали за нами из каждой арки и тени.

Лестница привела нас в большой зал на четвёртом этаже. Воздух здесь был спёртым. Десятки пациентов бродили там и тут, но ни один из них даже не взглянул на нас. Некоторые были одеты в выцветшие, бесформенные халаты, другие всё ещё носили старые, изношенные комбинезоны или обмундирование Имперской Гвардии. Все знаки различия, нашивки и эмблемы были срезаны; ремней и шнурков также не наблюдалось. У окна двое сосредоточенно играли на старой жестяной доске в регицид. Другие, сидя прямо на дощатом полу, играли в кости. Кто-то невнятно бормотал, разговаривая сам с собой, кто-то застыл, уставившись в пространство бессмысленным взглядом.

— Они… безопасны? — шепотом спросил я Баптриса.

— Мы предоставляем самым спокойным свободу в передвижении и пользовании этим общим залом. Само собой, их лечение находится под тщательным наблюдением. Все, кто находится здесь — "безопасны", как и все те, кто прибыл к нам по доброй воле. Конечно, есть здесь и такие, кто скрывается от каких-то событий, сделавших обычную жизнь для них невозможной.

Это не прибавило мне спокойствия.

Пройдя в дальний конец общего зала, мы вошли в длинный коридор, по обеим сторонам которого располагались камеры. Двери некоторых были заперты снаружи на засов. Некоторые были закрыты решётками. На всех дверях имелись задвижки смотровых окошек. Везде ощущался запах дезинфицирующего средства и нечистот.

Мы прошли мимо запертой двери, в которую кто-то (или что-то) тихо стучал изнутри. Из-за другой двери слышалось пение.

Некоторые двери были открыты. Я увидел двух служителей, моющих губкой древнего старика, привязанного к металлической койке матерчатыми ремнями. Старик жалобно плакал. В другой палате, дверь которой была открыта, но внешняя решётка крепко заперта, мы увидели огромного, мускулистого человека, сидящего на стуле и глядящего сквозь решётку. Его тело покрывали вытатуированные эмблемы полка, девизы, цифры убитых. Глаза светились маниакальным огнём. Из нижней челюсти торчали имплантированные клыки какого-то хищника, настолько длинные, что заходили на верхнюю губу.

Когда мы поравнялись с камерой, он бросился к решётке и попытался достать нас сквозь прутья огромной рукой. Из горла слышалось сдавленное рычание.

— Успокойся, Иок! — приказал Баптрис.

Дверь, бывшая целью нашего путешествия, была следующей за камерой Иока. Она была открыта, сестра и служитель поджидали нас. Внутреннее убранство камеры скрывала полная темнота. Баптрис коротко переговорил со служителем и сестрой, затем повернулся ко мне:

— Эбхо отказывался, но сестра всё же смогла его убедить, что поговорить с Вами будет правильнее. Внутрь Вам входить нельзя. Пожалуйста, присядьте у двери.

Служитель принёс табурет, и я уселся у дверного проёма, подобрав длинные полы облачения. Калибан тут же раскрыл ящики и установил на треногу механического летописца.

Я вперил взгляд в темноту комнаты, пытаясь разглядеть внутреннее убранство, но не смог ничего увидеть.

— Почему внутри так темно?

— Эбхо, помимо всего прочего, страдает светобоязнью. Ему нужна полная темнота, — пожал плечами Баптрис.

Я хмуро кивнул и прочистил горло.

— Милостью Бога-Императора Терры я прибыл сюда по Его священному заданию. Моё имя — Лемуаль Сарк, высший администратор медика, приписанный к Администратуму Лорхеса.

Я взглянул на летописца. Тот негромко застрекотал и выдал начало пергаментного свитка, который, как я надеялся, вскоре станет длинным и заполненным записями.

— Я разыскиваю Феджи Эбхо, бывшего полковника Двадцать третьего полка Ламмарских улан.

Тишина.

— Полковник Эбхо?

Голос, тонкий как лезвие ножа и холодный как труп, проскрипел из тьмы комнаты:

— Он — это я. Что Вам нужно?

Я подался вперёд:

— Я хочу поговорить с Вами о Пироди. О Пытке, которую Вы пережили.

— Мне нечего сказать. Я не буду ничего вспоминать.

— Ну же, полковник. Я уверен, вы вспомните, если постараетесь.

— Вы не поняли. Я не сказал "не могу". Я сказал "не буду".

— Вы уверены?

— Да. Я отказываюсь.

Я вытер губы и понял, что язык у меня пересох.

— Почему, полковник?

— Из-за Пироди я здесь. Тридцать четыре года я стараюсь всё забыть. И не хочу возвращаться к этому снова.

Баптрис глянул на меня и бессильно развёл руками. Похоже, он намекал, что всё кончено и мне следует сдаться.

— На Геновингии люди умирают от болезни, которую мы называем оспой Ульрена. Эта болезнь носит все признаки Пытки. Всё, что вы сможете мне рассказать, может спасти жизнь людей.

— Я не смог тогда. Пятьдесят девять тысяч человек умерло на Пироди. Я не смог спасти их тогда, хотя старался изо всех сил. Почему сейчас будет по-другому?

Я посмотрел в сторону невидимого собеседника:

— Я не знаю. Но думаю, что стоит попробовать.

Долгое молчание. Летописец стрекотал вхолостую. Калибан кашлянул, и машина записала этот звук легким перестуком клавиш.

— Сколько?

— Прошу прощения, полковник. О чём вы?

— Сколько людей умирает?

Я глубоко вздохнул:

— Когда я отбыл с Лорхеса, там было девятьсот умерших и ещё полторы тысячи заболевших. На Геновингии Минор — шестьсот умерших и вдвое больше больных. На Адаманаксере Дельта — двести, но там всё только началось. На самой Геновингии… два с половиной миллиона.

Раздался потрясённый вздох Баптриса. Мне оставалось надеяться, что он будет держать язык за зубами.

— Полковник?

Тишина.

— Полковник, прошу Вас…

Холодный, скрипучий голос раздался вновь, ещё резче, чем раньше:

— Пироди была пустынным миром…

IV

Пироди была пустынным миром. Мы не хотели туда идти. Но Враг, захватив восточный континент, разрушил города-ульи, и северные города оказались под угрозой.

Главнокомандующий Гетус отправил нас — сорок тысяч ламмарских улан, почти весь личный состав ламмарских воинских формирований, двадцать тысяч фанчовских танкистов с их машинами и полную роту Астартес, серо-красных Обрекающих Орлов.

Место, куда мы прибыли, называлось Пироди Полярный. Бог знает насколько древнее. Циклопические башни и колонны зелёного мрамора, высеченные в древние времена руками, которые я не уверен, что были человеческими. Была какая-то странность в геометрии этого места, как будто все углы выглядели неправильно.

Было чертовски холодно. Нас защищала зимняя униформа — белые плотные стёганые шинели с меховыми капюшонами, но холод проникал в оружие, истощая батареи лазганов, а чёртовы фанчовские танки вечно отказывались заводиться. И был день. Всё время был день. Ночей не было — не то время года. Мы были слишком далеко к северу. Самым тёмным временем суток были короткие сумерки, когда одно из двух солнц ненадолго садилось, и небо окрашивалось в цвет розовой плоти. И снова начинался день.

Два месяца мы то сражались, то нет. В основном это были артиллерийские дуэли на большом расстоянии, лишь перемалывавшие ледовые поля в крошево. Из-за бесконечного дневного света спать не мог никто. Я знал двух солдат, выдавивших себе глаза. Один из них был ламмарцем, что не добавляет мне гордости. Второй был с Фанчо.

Потом пришли они. Чёрные точки среди ледовых полей, тысячи точек, с развевающимися штандартами, настолько мерзкими, что…

Неважно. Мы были не в том состоянии, чтобы сражаться. Доведённые до безумия светом и бессонницей, ослабленные странной геометрией места, которое защищали, мы стали лёгкой добычей. Войска Хаоса разгромили нас и загнали обратно в город. Гражданские, численностью примерно в два миллиона, были даже хуже, чем бесполезны. Слабые, вялые существа, лишенные интересов и аппетита. Когда пришёл их час, они просто сдались.

Осада длилась пять месяцев, несмотря на шесть попыток Обрекающих Орлов прорвать окружение. Господи, как они были страшны! Гиганты, перед каждым боем с лязгом скрещивающие свои болтеры, орущие на врага, убивающие пятьдесят там, где мы убивали одного.

Но это всё равно, что воевать с приливом. Даже со всей их мощью, их было всего шестьдесят.

Мы требовали подкреплений. Гетус обещал их нам, но сам уже давно был на борту своего военного корабля, прячась за флотским охранением на случай, если что-то пойдёт не так.

Первым, кто на моих глазах пал жертвой Пытки, был капитан моего семнадцатого взвода. Однажды он просто свалился с лихорадкой. Мы поместили его в инфирмиум Пироди Полярного, которым заправлял Субъюнкт Валис, апотекарий роты Обрекающих Орлов. Час спустя капитан был мёртв. Его кожа была покрыта пузырями и язвами. Глаза вытекли. Он попытался убить Валиса куском железной койки, который вырвал из настенных креплений. А потом он просто истёк кровью.

Знаете, как это? Его тело истекало кровью через каждое отверстие, через каждую пору. Когда всё закончилось, от капитана осталась только пустая оболочка.

Через день после его смерти заболели сразу шестьдесят человек. Ещё через день — двести. Ещё через день — тысяча. Большинство умирали через два часа. Другие умирали медленно… несколько дней, покрытые язвами, агонизирующие в страшных мучениях.

Люди, которых я знал всю жизнь, превращались в покрытые волдырями мешки костей прямо на моих глазах. Будь ты проклят, Сарк, за то, что заставил меня вспомнить это!

На седьмой день болезнь добралась и до солдат Фанчо. На девятый — до гражданского населения. Валис вводил всевозможные карантины, но бесполезно. Он работал без перерыва весь бесконечный день напролёт, пытаясь найти лекарство, стараясь обуздать беспощадную болезнь.

На десятый день заболел один из Обрекающих Орлов. В муках Пытки, выплёскивая кровь сквозь прорези лицевого щитка, он убил двух своих товарищей и девятнадцать моих солдат. Болезнь преодолела даже печати чистоты Астартес.

Я пришёл к Валису в надежде на добрые вести. Он организовал лабораторию в инфирмиуме; образцы крови и срезы тканей бурлили в перегонных кубах и отстаивались в склянках с растворами. Он заверил меня, что Пытка может быть остановлена. Объяснил, как это необычно для эпидемии — распространяться в таком холодном климате, где недостаточно тепла для инкубации и процесса разложения. И ещё Валис считал, что болезнь не развивается при свете. Поэтому он приказал развесить фонари в каждом закоулке города, чтобы нигде не оставалось темноты.

Не оставалось темноты. Там, где её не было от природы. Был изгнан даже полумрак глухих помещений. Всё сияло. Наверное, теперь Вы понимаете, почему я не выношу света и сижу в темноте.

Зловоние сгнившей крови было страшным. Валис делал всё, что мог, но мы продолжали умирать. Через двадцать один день я потерял тридцать семь процентов своего полка. Фанчо вымерли практически полностью. Двенадцать тысяч пиродийцев умирали или уже были мертвы. Девятнадцать Обрекающих Орлов пали жертвой болезни.

Вот Вам факты, если они нужны: чума выживает в климате, который должен был бы убить её; она не передаётся обычными путями; она не поддаётся никаким попыткам сдерживать или контролировать её распространение, несмотря на все меры усиленного карантина и санитарную обработку заражённых мест огнемётами; она имеет очень высокую вероятность заражения, даже печати чистоты Астартес не являются для неё преградой; её жертвы умирают в страшных мучениях.

А потом один из Обрекающих Орлов расшифровал мерзкие надписи на одном из штандартов Хаоса, развевавшихся снаружи у стен.

Там было…

Там было одно слово. Одно грязное слово. Одно проклятое, мерзкое слово, забыть которое я пытаюсь всю свою жизнь.

V

Я вытянул шею в темный проём двери:

— Слово? Какое слово, полковник?

С сильнейшим отвращением он произнес его. Это было даже не слово. Отвратительное бульканье, почти целиком состоящее из согласных. Имя, символ самого демона-чумы, одно из девяносто семи Богохульств, Которые Нельзя Облекать В Слова. При его звуках я свалился с табурета, тошнота скрутила мои внутренности. Калибан пронзительно заверещал. Сестра упала в обморок, служитель бежал. Баптрис сделал несколько шагов прочь от двери, развернулся и его театрально вырвало.

Температура в коридоре упала на пятнадцать градусов.

Дрожжа, я пытался поставить перевёрнутый табурет и поднять летописца, сбитого служителем. В том месте, где машина напечатала это слово, пергамент начал тлеть.

Крики и стоны из разных палат эхом заметались по залу.

А затем вырвался Иок.

За соседней дверью, вжав испещрённую шрамами голову в прутья решётки, он слышал каждое слово. И теперь дверь решётки выскочила из креплений и грохнулась на пол коридора. Огромный обезумевший бывший гвардеец продрался наружу и развернулся в нашу сторону.

Я уверен, он убил бы меня, я был потрясен, от резкого падения ноги мои отказали. Но Калибан, благослови его храброе сердце, преградил Иоку путь. Мой верный сервитор поднялся на короткие задние конечности, предупреждающе подняв усиленные бионикой передние. От кривых ступней до вытянутых пальцев рук Калибан достигал трёх метров в высоту. Он ощерил стальные клыки и пронзительно заверещал.

Брызжа слюной из клыкастого рта, Иок одним мощным ударом отбросил Калибана в сторону. Сервитор оставил на стене внушительную выбоину.

Иок двинулся на меня.

Я дотянулся до своего официального посоха, крутанул его и утопил скрытую под набалдашником кнопку.

С конца посоха раздался треск электрических разрядов. Иок задёргался в конвульсиях и упал. Судорожно извиваясь, он валялся на дощатом полу и непроизвольно испражнялся. Баптрис уже был на ногах. Звучала тревога, и служители торопливо сбегались в коридор, неся смирительные рубашки и шест с петлёй.

Я поднялся на ноги и оглянулся на тёмный проём.

— Полковник Эбхо?

Дверь с треском захлопнулась.

VI

Брат Баптрис ясно дал понять, что сегодня, несмотря на мои протесты, никаких допросов больше не будет. Служители сопроводили меня в гостевую келью на третьем этаже. Белёные стены, чистая обстановка, жёсткая деревянная кровать и небольшой столик-скрипториум. Решётчатое окно выходило на кладбище и джунгли позади него.

В сильном волнении я мерил комнату шагами из угла в угол, пока Калибан распаковывал мои вещи. Я был так близок к цели, уже потихоньку начав вытягивать сопротивляющегося Эбхо наружу. Лишь чтобы оказаться лишённым возможности продолжить как раз в тот момент, когда стали открываться по-настоящему тёмные секреты!

Я замер у окна. Ослепительное красное солнце погружалось в лиловый океан, отбрасывая на густые джунгли чёрные изломанные тени. Морские птицы кружились над бухтой в лучах умирающего солнца. На тёмно-синем краю неба появились первые звёзды.

Успокоившись, я понял, что каким бы не был мой внутренний беспорядок, беспорядок в самом приюте был гораздо сильнее.

Стоя у окна, я слышал многочисленные вопли, рыдания, крики, хлопанье дверей, топот ног, звон ключей. Богохульство, произнесённое Эбхо, взбаламутило хрупкие умы обитателей этого сумасшедшего дома подобно раскалённому докрасна железу, опущенному в холодную воду. Теперь, чтобы успокоить пациентов, требовалось приложить огромные усилия.

Я присел ненадолго к скриториуму, просматривая записи, Калибан дремал на скамье у двери. Эбхо много упоминал о Субъюнкте Валисе, апотекарии Обрекающих Орлов. Я просмотрел копии старых свидетельств с Пироди, привезённые с собой, но имя Валиса нашлось только в списках личного состава. Выжил ли он? Ответ мог дать только прямой запрос в цитадель Ордена Обрекающих Орлов, но это могло занять месяцы.

Замкнутость Астартес, а иногда и откровенное нежелание сотрудничать с Администратумом, были печально известны. В лучшем случае, запрос повлёк бы за собой вереницу формальностей, рутинных затягиваний и согласований. Но, даже несмотря на это, я всё же собирался оповестить моих собратьев на Лорхесе о вероятной зацепке. Будь проклят Святой Бастиан, здесь ведь нет вокс-передатчика! Я даже не могу переслать сообщение в Астропатический анклав Симбалополиса, чтобы они отправили его за пределы этого мира.

Сестра принесла поднос с ужином. Как только я закончил трапезу, а Калибан зажёг светильники, в келью вошли Ниро и Ярдон.

— Братья?

Ярдон, уставившись на меня сквозь полукруглые линзы, перешёл сразу к делу:

— Собрание братства приюта решило, что Вы должны покинуть нас. Завтра. Последующие обращения будут отвергнуты. Наше судно отвезёт Вас в рыбачий порт на острове Мос. Оттуда Вы сможете добраться до Симбалополиса.

— Вы расстраиваете меня, Ярдон. Я не хочу уезжать. Моя работа ещё не завершена.

— Вы уже сделали достаточно! — огрызнулся он.

— Приют никогда прежде не был так потревожен, — негромко проговорил Ниро. — Произошло несколько стычек. Два служителя ранены. Три пациента попытались покончить с собой. Годы работы погублены за несколько минут.

Я склонил голову:

— Сожалею о причинённом беспокойстве, но…

— Никаких но! — рявкнул Ярдон.

— Мне очень жаль, высший Сарк, — произнёс Ниро. — Но всё уже решено.

На узкой койке спалось плохо. Я без конца прокручивал в памяти подробности разговора с Эбхо. Несомненно, случившееся серьёзно потрясло и травмировало его. Но было что-то ещё. За всем, что он рассказал мне, я чувствовал какой-то секрет, какую-то скрытую в глубине его памяти тайну.

Они не смогут так просто отделаться от меня. Слишком много жизней поставлено на кон.

Калибан крепко спал, когда я тихо покинул келью. По тёмной лестнице на четвёртый этаж пришлось пробираться на ощупь. В воздухе чувствовалось беспокойство. Проходя мимо запертых камер, я слышал стоны спящих и бормотание страдавших бессонницей.

Время от времени приходилось нырять в тень, пропуская служителей с фонарями, совершавших дежурный обход. Дорога до блока, где содержался Эбхо, заняла почти три четверти часа. Мимо запертой на засов двери Иока я прокрался с особой осторожностью.

Смотровое окошко распахнулось от моего прикосновения.

— Эбхо? Полковник Эбхо? — негромко позвал я в темноту.

— Кто это? — отозвался неприветливый голос.

— Это Сарк. Мы не закончили.

— Уходите.

— Я не уйду, пока Вы не расскажете мне всё до конца.

— Уходите.

Я лихорадочно поразмыслил, и необходимость прибавила мне жестокости:

— У меня в руках фонарь, Эбхо. С мощной лампой. Хотите, посвечу вам через окошко?

Когда он заговорил снова, голос его был полон ужаса. Да простит мне Император этот шантаж.

— Чего Вам ещё? — спросил он. — Пытка распространялась. Мы умирали тысячами. Мне жаль всех этих людей на Геновингии, но я не смогу им помочь.

— Вы так и не рассказали, чем всё закончилось.

— Разве Вы не читали отчёты?

Я оглянулся по сторонам, чтобы убедиться, что мы в блоке всё ещё одни.

— Читал. Они довольно… туманны. Там сказано, что главнокомандующий Гатус приказал сжечь противника с орбиты, а затем отправил в Пироди Полярный корабли к вам на выручку. Отчёты потрясают количеством жертв эпидемии. Пятьдесят девять тысяч умерших. Потери среди гражданского населения никто даже не подсчитывал. Также там говорится, что к моменту прибытия спасательных кораблей, Пытка уже была ликвидирована. Эвакуировано четыреста человек. Согласно записям, из них до сегодняшнего дня дожили сто девяносто один.

— Вот вам и ответ.

— Нет, полковник, это не ответ! Как она была ликвидирована?

— Мы обнаружили источник заражения и провели санитарную обработку. Вот как.

— Как, Эбхо? Во имя Бога-Императора, как?

— Пытка была в самом разгаре. Тысячи мёртвых…

VII

Пытка была в самом разгаре. Тысячи мёртвых, повсюду трупы, реки крови и гноя из отвратительно сияющих зданий.

Я снова пришёл к Валису, умоляя о новостях. Он был в инфирмиуме, работал. Проверял очередную партию вакцины, как он сказал. Последние шесть не подействовали и похоже, даже наоборот — усилили воздействие болезни.

Люди сражались между собой, убивая другу друга от страха и отвращения. Я рассказал об этом Валису и он замолчал, работая с горелкой у железного стола. Он был, конечно, огромен… Астартес, на полторы головы выше меня, красная монашеская сутана наброшена поверх брони Обрекающих Орлов. Он вынул из нартециума склянки с образцами и поднял их, держа напротив вездесущего света.

Я был уставшим, таким уставшим, что Вы не поверите. Я не спал много дней. Бросив огнемёт, которым проводил санитарную обработку, я опустился на табурет.

— Мы все сгниём? — спросил я огромного апотекария.

— Славный, доблестный Эбхо, — ответил он со смехом. — Бедный маленький человечек. Нет, конечно. Я не дам этому случиться.

Он повернулся ко мне и наполнил шприц из закупоренного флакона. Несмотря на долгое знакомство, он всё ещё внушал мне благоговейный страх.

— Ты — один из счастливчиков, Эбхо. Всё ещё здоровый. Я не хотел бы увидеть, как ты поддашься болезни. Ты был мне верным помощником все эти горькие дни, помогая распространять мои вакцины. Я непременно сообщу об этом твоему командованию.

— Благодарю, апотекарий.

— Эбхо, — сказал он. — Я думаю, будет честным, если я скажу, что мы не можем спасти тех, кто уже заражён. Остаётся надеяться, что мы сможем защитить от инфекции только здоровых. Я приготовил для этого сыворотку и собираюсь привить её всем ещё здоровым. Ты поможешь мне. И сам будешь первым. Так я смогу быть уверен, что не потеряю тебя.

Я смутился. Он подошёл ко мне со шприцем в руках, и я начал задирать рукав.

— Расстегни куртку и мундир. Игла должна пройти сквозь стенку желудка.

Я потянулся к застёжкам мундира. И вот тогда увидел его. Малюсенький. Совсем-совсем крошечный. Жёлто-зелёный пузырёк. Прямо под правым ухом Валиса.

VIII

Эбхо умолк. Воздух был словно заряжен электричеством. Пациенты в соседних камерах беспокойно метались, кто-то начал рыдать. В любой момент могли появиться дежурные служители.

— Эбхо? — позвал я в окошко.

Его голос упал до испуганного шепота, шепота человека, который просто не в состоянии произнести то, что преследовало его все эти долгие годы.

— Эбхо?

Неподалёку загремели ключи. Под дверью общего зала заметались блики света. Иок начал биться в дверь камеры и рычать. Кто-то плакал, кто-то причитал на непонятном языке. Воздух был насыщен запахами фекалий, пота и дикого страха.

— Эбхо!

Времени оставалось совсем мало.

— Эбхо, прошу Вас!

— Валис был заражён Пыткой! Он был заражён ею всё это время, с самого начала! — скрипучий голос Эбхо был полон страдания. Слова, резкие и смертоносные, выскакивали из окошка словно выстрелы лазгана. — Он распространял её! Он! Через свою работу, свои вакцины и лечение! Он разносил чуму! Его разум был извращён болезнью, и он не понимал, что делает! Его бесчисленные вакцины не действовали, потому что они и не были вакцинами! Они были новыми видами Пытки, выведенными в его инфирмиуме! Это и был разносчик: злобная, алчущая болезнь, принявшая облик благородного человека, убивающая тысячи, тысячи за тысячами!

Я похолодел. Никогда в жизни я не слышал ничего подобного. Смысл дошедшего до меня был чудовищен. Пытка была не просто смертельной болезнью, она была разумной, живой, мыслящей… планирующей и совершающей действия через инструменты, извращённые ею.

Дверь камеры Иока выгнулась наружу и разлетелась на куски. Отовсюду неслись вопли паники и страха. Весь приют сотрясался от вырвавшихся на свободу психозов.

В дальнем конце блока замелькали огни. Заметив меня, служители с криками бросились в мою сторону. Они бы схватили меня, если бы Иок не вырвался снова, обезумевший и брызжущий слюной. Развернувшись к служителям, всей своей огромной массой он яростно бросился на них.

— Эбхо! — закричал я в окошко. — Что вы сделали?

Он закричал, голос его дрожжал от сдавленных рыданий:

— Я схватил огнемёт! Император, сжалься надо мной, я поднял его и окатил Валиса огнём! Я убил его! Я убил его! Я уничтожил красу и гордость Обрекающих Орлов! Я сжёг его дотла! Я уничтожил источник Пытки!

Служитель проковылял мимо меня, горло его было разорвано звериными клыками. Его товарищи увязли в отчаянной борьбе с Иоком.

— Вы сожгли его.

— Да. Пламя перекинулось на химикалии инфирмиума, склянки с образцами, колбы с бурлящей заражённой жидкостью. Всё это взорвалось. Шар огня… О боже… ярче, чем этот бесконечный дневной свет. Ярче, чем… огонь повсюду… жидкий огонь… пламя вокруг меня… везде… о… о…

Коридор наполнился яркими вспышками и треском лазерных выстрелов.

Дрожжа, я сделал шаг назад от двери Эбхо. Мёртвый Иок лежал среди трёх искалеченных служителей. Несколько других, раненых, стонали на полу.

Брат Ярдон, с лазерным пистолетом в костлявой руке, протиснулся через набившихся в общий зал санитаров и экклезиархов, и ткнул оружием в мою сторону.

— Мне следует убить тебя за это, Сарк! Как ты посмел?

Баптрис вышел вперёд и забрал оружие у Ярдона. Ниро смотрел на меня с усталым разочарованием.

— Посмотрите, что с Эбхо, — приказал Баптрис сёстрам, стоящим неподалёку. Те отперли дверь и вошли в камеру.

— Вы уедете завтра, Сарк, — сказал Баптрис. — Я вынужден буду пожаловаться вашему начальству.

— Жалуйтесь, — ответил я. — Я не хотел всего этого, но я должен был добиться правды. И теперь вполне возможно, что благодаря рассказу Эбхо, способ борьбы с оспой Ульрена у нас в руках.

— Надеюсь, что так, — сказал Баптрис, с горечью осматривая побоище. — Он дорого нам обошёлся.

Служители провожали меня обратно в келью, когда сёстры вывезли Эбхо из камеры. Пытка памятью убила его. Я никогда не прощу себе этого, неважно сколько жизней на Геновингии было спасено. И я никогда не забуду его облик, наконец-то открытый свету.

IX

На следующий день я отбыл на катере, вместе с Калибаном. Из приюта никто не вышёл попрощаться или проводить меня. С острова Мос я передал отчёт в Симбалополис, откуда при помощи астропатов через варп он достиг Лорхеса.

Была ли уничтожена оспа Ульрена? Да, со временем. Моя работа поспособствовала этому. Кровавая оспа была сродни Пытке, сконструированная Врагом и столь же разумная. Пятьдесят два офицера медицинской службы, такие же распространители заразы, как Валис, были осуждены и обращены в пепел.

Я не помню, скольких мы потеряли в целом по скоплению Геновингия. Сейчас я многое уже не могу вспомнить. Память уже не та, что прежде и временами я благодарен за это.

Я никогда не забуду Эбхо. Никогда не забуду его тело, которое сёстры вывезли из камеры. Он попал в огненную ловушку тогда, в инфирмиуме на Пироди Полярном. Лишённая конечностей, высохшая оболочка, висящая в суспензорном кресле, поддерживаемая в живых внутривенными катетерами и стерилизующими аэрозолями. Искалеченное, отталкивающее воспоминание о человеке.

Он был слеп. Это я запомнил наиболее отчётливо. Огонь выжег ему глаза.

Он был слеп, но до сих пор всё равно страшился света.

Я всё ещё верю, что память — величайший дар для человечества. Но, во имя Золотого Трона, есть вещи, которые я никогда не хотел бы вспоминать снова.