Империя страха

Глава 14

Первым проснулся Рекс — взяв в зубы кожаный поводок, он принялся тихонько поскуливать, тыкаясь холодным носом в щеку спящей хозяйки.

В конце концов Ольга открыла глаза и хрипловатым со сна голосом произнесла, обращаясь к своему питомцу:

— Ну подожди, сейчас-сейчас…

Сбросив с постели ноги, она несколько удивленно посмотрела на разметавшуюся рядом Машу и мгновенно вспомнила события прошедшей ночи.

Настенные часы показывали половину второго, а в окна лился яркий солнечный свет наступившего дня.

Торопливо одевшись, девушка надела на пса ошейник и вышла из квартиры, тихонько прикрыв за собой дверь.

Вернулась она минут через сорок. К этому времени в квартире уже царило непривычное оживление — гости проснулись.

При виде очереди в ванную комнату Ольгой овладело глухое раздражение, и она уже пожалела, что была до такой степени безрассудна, чтобы превратить собственное жилище в общежитие. Вслух она ничего не сказала, но ее глаза были красноречивее слов.

Антон заметил недовольный взгляд хозяйки и виновато произнес:

— Простите нас, Ольга, за причиненные неудобства. Дайте нам еще пару часов, и мы отсюда уберемся.

Девушка передернула плечами, как будто хотела сказать этим жестом, что ей все равно, но холодная неприязнь отчетливо сквозила даже в этой ужимке.

Спустя несколько минут мужчины собрались в гостиной — разложив на полу картину, они склонились над нею, как над картой; здесь же лежали порядком замусоленная копия рукописи и позолоченная цепочка.

— Ну и что со всем этим делать? — подал голос Юра.

— Сейчас, — протянул Лямзин и углубился в чтение.

Его лицо выражало глубокую задумчивость, как если бы он разгадывал хитроумный кроссворд.

Наконец майор облегченно вздохнул:

— Значит так, цепь надо приложить замком к углу церкви, натянув один край точно к основанию дуба, — и он тут же принялся выполнять все, что сказал, — потом изогнуть у дерева цепочку так, чтобы получился прямой угол…

Приятели наблюдали за действиями Антона, как ребенок следит за руками фокусника.

На картине появился позолоченный узор в виде прямоугольного треугольника с остроконечной вершиной у изображения церкви.

— …Теперь к получившейся точке нужно прибавить сумму всех чисел пробы на замке, — продолжал «колдовать» майор. — Какая у нас здесь проба?..

— Отметь точку карандашом, — посоветовал Чижов, — а то придется все выкладывать по новой.

Лямзин потянулся к внутреннему карману и извлек оттуда шариковую ручку. Сделав на картине едва различимую пометку, он поднес к глазам маленький ювелирный замочек, принявшись диктовать цифры:

— Три… восемь… шесть… Сколько получилось?

— Семнадцать, — с готовностью выпалил Иваныч и спросил: — А дальше что?

На миг заглянув в рукопись, майор произнес:

— Теперь нужно померить, сколько сантиметров в этом маленьком отрезочке цепочки, — он имел в виду меньший из получившихся катетов, — и приплюсовать к нему семнадцать сантиметров, а полученную сумму умножить на ту же пробу… Юрик, сходи к Ольге, может, у нее есть линейка или сантиметр?

— Геометрия какая-то, — недовольно пробурчал вор, напрочь запутавшийся в расчетах, но просьбу Антона выполнил.

Через минуту он вернулся, держа в руках старую школьную линейку из цветной пластмассы.

— Так, сколько у нас здесь? — Комитетчик вновь выложил на картине цепочку в виде прямоугольного треугольника и принялся производить замеры. — Семь с половиной, — произнес он и вновь посмотрел на Дегтярева. — Сходи еще раз к Ольге, может, у нее есть калькулятор.

— Куркулятор, — переиначил Гвоздик. А потом недовольно пробурчал: — Может, что еще, скажи сразу, чтобы я по сто раз не бегал.

— Больше ничего, — терпеливо отозвался майор, состроив на лице самую безобидную улыбочку.

— Да Бог с ним, с калькулятором, — вмешался Чижов, — сейчас в столбик посчитаем; значит, семнадцать плюс семь с половиной, получится двадцать четыре с половиной, и умножить на триста восемьдесят шесть… получаем… — он начал производить расчеты на вырванном из блокнота листочке, — получаем девять тысяч четыреста пятьдесят семь.

Пробежав глазами ровные столбцы цифр, майор, удовлетворенно крякнув, добавил:

— Миллиметров, то есть по-другому будет девять с половиной метров без малого.

— С этим все ясно, — произнес Гвоздик, — но вот где искать эту самую церковь? Россия-то большая.

На несколько минут в комнате повисла тягучая пауза, и Иваныч, растянувшись на полу, от нечего делать принялся рассматривать картину, склонив лицо над самым полотном.

Его голос прозвучал несколько неожиданно, и Лямзин даже слегка вздрогнул.

— Есть! — громко выкрикнул Чижов. — Нашел!

— Чего нашел? — Гвоздик вопросительно уставился на каскадера.

А майор в свою очередь спросил:

— Где?

Приподняв картину за нижний левый угол, Иваныч поднес ее к окну и ткнул указательным пальцем в едва заметные на темном фоне буквы:

— Вот, смотрите…

Все трое склонились над живописным полотном, а комитетчик прочитал вслух:

— «М. Серебрянский. Успенское, лето тысяча девятьсот семнадцатого года».

— Все ясно, — поспешно выпалил вор, — вооружаемся лопатами — и вперед, за долгожданным богатством. — В его словах ощущалось нетерпеливое оживление, смещанное с немалой долей иронии. — Только где гарантия, что на этом месте не стоит какой-нибудь дом, строители которого давным-давно прикарманили себе побрякушки или не сдали их государству в обмен на новенький «Москвич»?

Поднявшись на ноги, Антон глубокомысленно изрек:

— Что ж, давайте прокатимся и все узнаем, чем сидеть здесь и гадать понапрасну.

Федор Петрович чувствовал себя отвратительно, можно даже сказать паршиво: мало того, что ему предъявили обвинение по статье сто двадцать пятой — похищение человека, так еще и здорово избили при задержании. Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло…

Прибывший по первому звонку личный адвокат Жбана привез с собой любопытный документ, о котором сам пахан уже успел позабыть. Это была медицинская справка, в которой говорилось, что Жбанович Ф.П. за день до ареста прошел врачебное освидетельствование и был признан абсолютно здоровым.

Сейчас, глядя на измочаленного, с синяком на пол-лица толстяка, адвокат мгновенно определил линию защиты и стал переть напролом.

— Что же это вы, господин оперуполномоченный, — обратился правозащитник к сидящему напротив седому милиционеру, руководившему задержанием, — позволяете своим подчиненным распускать руки?

Опер угрюмо насупился, но посчитал за лучшее промолчать, а юрист продолжил:

— Профессор Лепихин, между прочим, судмедэксперт, лично проводивший медицинское освидетельствование, — в словах адвоката сквозил неприкрытый сарказм, — подтвердит, что еще вчера мой клиент был в добром здравии, а сегодня на него просто больно смотреть. Вынужден поставить вас в известность, что буду рекомендовать господину Жбановичу подать на вас в суд за нанесение тяжких телесных повреждений. Между прочим, — оживился адвокат, — а где жертва похищения? Или, может быть, у вас есть письменное заявление по факту случившегося?..

У опера уже было недвусмысленное предупреждение от начальства, когда он при аналогичных обстоятельствах здорово подпортил вывеску одному бизнесмену. И надо же было так случиться, что у того оказались друзья в министерском аппарате. Седой крепыш понимал: стоит Жбану подать на него в суд, и пенсию он будет зарабатывать дворником или попросится к тому же Жбану охранять его персональную… туалетную бумагу — большего ему не доверят. Да и потерпевший как сквозь землю провалился.

Нужно было договориться по-хорошему, и опер примирительно заговорил:

— Давайте сделаем так. — Ему, старому сыщику, было до чертиков противно идти на попятную перед этим раскормленным боровом, но за плечами была семья и двадцать лет относительно честной службы. — Я закрываю дело ввиду отсутствия состава преступления, а вы мне пишете бумагу, что не имеете претензий.

— Никакой бумаги писать я не буду, — веско процедил Жбан, — а отпустить вы меня и так отпустите, терпилы-то нет.

Федор Петрович засмеялся своим глубоким, грудным смехом, при этом его жирное тело затряслось, как испытываемый на вибростенде кисель.

Отсмеявшись, задержанный продолжил:

— Но если я буду свободен, то можешь не волноваться — заявы не будет.

Поморщившись, как от зубной боли, опер внутренне вскипел, но дать волю собственным чувствам не решился.

Таким образом, спустя четыре часа после шумно проведенной операции по освобождению «заложника», старший группы захвата был вынужден подписать бумаги, дающие свободу не только Жбановичу, но и всем его «быкам».

Еще через час вся теплая компашка собралась в квартире пахана.

Толстяк был вне себя от ярости, и его охранники боялись сказать лишнее слово. Они знали, что в гневе их хозяин бывает груб.

Упав на диван в гостиной, Жбан угрожающе процедил:

— Ну, суки паскудные, они у меня кровью срать будут!

— Для этого их нужно сперва найти, — осторожно предположил квадратный Леха, моментом догадавшийся, что речь идет о трех приятелях.

И тут взгляд хозяина квартиры упал на валяющуюся на полу пустую раму, из которой Иваныч вырезал полотно.

— Картина! — не своим голосом вскричал Федя, неожиданно проворно для столь внушительной комплекции вскакивая на ноги. — Где картина?!

Посмотрев на опустевшее кресло, Леха лишь присвистнул от удивления, но благоразумно промолчал.

А Жбан продолжал бушевать:

— Эти пидарасы прихлопнули моих лучших людей, засадили меня в каталажку да еще и картину спиз… — не договорив, он устало рухнул на диван.

В комнате воцарилась гнетущая тишина. Едва слышный скрип отворяемой двери прозвучал как удар церковного колокола. На пороге стоял молодой охранник — тот, который впустил в квартиру Чижова.

— Чего тебе надо?! — рявкнул пахан.

Парень замялся, не зная, как поступить: немедленно удалиться, чтобы не наживать себе неприятностей, или все же сказать то, зачем, собственно, он пришел. Победило последнее, и он тихо заговорил:

— Слышь, Федя, мы с пацанами рассматривали картину, и я заметил там надпись…

— Какую, на хер, надпись, — взбесился Жбанович, — чего ты мне втираешь?

Лицо охранника покрылось пунцовыми пятнами, но он пересилил свой страх и закончил:

— Там было написано что-то насчет Успенского…

— Ну и что? — Пахан не понимал, к чему клонит собеседник, но кричать перестал.

И тут вмешался Леха:

— А ведь это идея, Федя. Мы не знали, где находится эта церковь с дубом. Они этого тоже не знали. — Он на миг задумался, а затем продолжил: — По крайней мере, в рукописи об этом ничего не было, если верить Пашке Аникееву. Значит, есть маза перехватить их там.

Несколько секунд Жбан не мог произнести ни слова, а затем, встрепенувшись, приказал:

— Срочно вызывай человек десять и догоняй нас. Поехали, — последнее слово относилось к столпившимся в коридоре охранникам.

— Вы куда? — Маша, одетая в бирюзового цвета шелковый халатик, любезно предоставленный ей хозяйкой квартиры, вопросительно уставилась на Антона.

Невольно залюбовавшись ее стройной фигурой и выразительными чертами лица, майор несколько секунд молчал, не в силах заговорить с подругой.

Когда девушка повторила свой вопрос, Лямзин медленно произнес:

— Кажется, мы напали на след. Едем в Успенское…

— Я с вами, — без колебаний сказала Маша и кинулась в спальню переодеваться.

Гвоздик приблизился к Ольге и прошептал ей в самое ухо:

— Задержи ее. Я понимаю, что мы тебе смертельно наскучили, но это последняя просьба.

— Ладно, — улыбнулась платиновая блондинка, — если только последняя.

Распахнув дверь, мужчины проскользнули на лестничную клетку, стараясь ступать как можно тише, чтобы не привлекать внимание любопытных соседей. Спускаясь по лестнице, они услышали, как за спиной щелкнули запираемые замки.

Выйдя на дорогу, приятели долго пытались остановить машину, но никто не решался посадить к себе трех мужчин, у одного из которых на лице еще оставались устрашающие следы побоев.

— Так мы в жизни не уедем отсюда, — выпалил нетерпеливо Гвоздик, — нужно разделиться.

Едва он это произнес, как около тротуара остановилось новенькое такси. Из машины вылез пассажир, и водитель уже включил передачу, чтобы рвануться с места, но Лямзин его опередил.

Плюхнувшись на переднее сиденье, он широко улыбнулся и как можно дружелюбнее произнес:

— В Успенское поедем, шеф?

Шофер хотел было что-то возразить, но тут распахнулась задняя дверца и в салон ввалились Дегтярев с Чижовым.

— Конечно поедем, — нагловато заявил Гвоздик, протягивая водиле пятидесятидолларовую купюру.

Замявшись в нерешительности, таксист все же принял деньги и угрюмо протянул:

— Добавишь еще столько же, когда приедем. — Несмотря на то, что он выглядел слегка испуганным, природная алчность взяла свое.

Рванувшись с места, «Волга» влилась в густой поток городского транспорта.

На выезде из Крылатского на Рублевское шоссе образовалась пробка из-за того, что шоссе было перекрыто нарядом милиции, и вор, скорее по привычке, чем по необходимости, занервничал:

— Чего они здесь, пикет устроили, что ли?

— Да здесь всегда пикеты, — отозвался водила, — когда слуги народа проезжают.

Едва он договорил, как по трассе промчался правительственный кортеж: два громоздких «ЗИЛа», блестящих на солнце черным лаком, сопровождали пять такого же цвета «Волг».

Ожидание заняло минут двадцать, но в конце концов пробка постепенно рассосалась и такси двинулось за город. На шоссе царило необычное для этого времени суток оживление, и стрелка спидометра зависла на отметке тридцать километров в час.

Лямзин с Чижовым выглядели спокойно, а вот Гвоздик не мог скрыть охватившее его нетерпение — он то и дело понукал шофера:

— Шеф, поддай газку.

Какое-то время таксист молча переносил реплики сидящего сзади парня, но наконец не выдержал и раздраженно произнес:

— Может, сам сядешь за баранку, а я посмотрю — получится ли у тебя быстрее?

После этого Дегтярев затих, не проронив больше не единого слова.

Со времени, как приятели покинули квартиру Ольги, прошло часа полтора. И вот справа промелькнул дорожный указатель с надписью «Успенское».

— Здесь куда? — спросил водитель.

— А черт его знает, — пожал плечами Антон, но тут же спохватился: — Давай к церкви.

Старенькая церквушка примостилась на берегу живописной речки, являясь едва ли не единственной достопримечательностью Успенского.

Прежде чем рассчитаться с таксистом, Юра вылез из машины и обратился к спутникам:

— Слушайте, мы ведь отсюда никогда не уедем. Может, договориться с ним насчет обратной дороги?

— Может, и стоит, — пожал плечами майор, направляясь в сторону церкви и увлекая за собой Чижова.

Распахнув переднюю дверцу, Гвоздик спросил:

— Шеф, давай добазаримся насчет обратной дороги — такса та же?

— А долго ждать? — насупился таксист. Вор на несколько секунд задумался, а затем произнес:

— С полчаса. Но простой оплатим.

— Хорошо, — отозвался водитель.

Резко захлопнув дверцу, Юра бросился догонять товарищей. Нагнал он их у тенистой аллейки, где Иваныч с интересом рассматривал высокий, но не очень толстый дуб.

— Насколько я разбираюсь в ботанике, — протянул каскадер, — этому деревцу не больше полтинника.

— Так здесь же дубов, как заседателей в Думе, — недовольно пробурчал вор, — от какого плясать?

— От того, которому под стольник, — иронично изрек майор.

Они переходили от дерева к дереву, пытаясь отыскать наиболее древний ствол. Но все их попытки оказались тщетными — вековых дубов, по крайней мере внешне, они не обнаружили.

Занятые изучением дубовой рощи, мужчины не заметили, а вернее не обратили внимания, как со стороны церкви в их сторону двинулась группа людей: четверо мужчин и одна девушка — маленькая, совсем не симпатичная, явно деревенская особа лет двадцати пяти в туго обмотанном вокруг головы платке и простенькой одежонке. Ей ужасно льстило, что парни пытаются ее закадрить — такого внимания со стороны сильного пола она никогда не испытывала, отчего еще выше вздернула свой носик-кнопочку, не оборачиваясь на провожатых.

Поравнявшись с новоявленными «биологами», парни вдруг неожиданно оставили в покое даму и обступили кладоискателей.

— Ну что, естествоиспытатели, — оскалился один из них, — все, что вы хотели, вы нашли.

Первым на голос обернулся Иваныч и мгновенно узнал в говорящем квадратного телохранителя Жбана.

— Леха?.. — вопрос прозвучал как удар медного гонга перед началом боксерского поединка.

Не обращая внимания на тот факт, что в руках каждого из подошедших к ним «быков» были пистолеты, Антон решил действовать. Хотя слово «решил» не совсем подходящий термин к неожиданно возникшей ситуации: решать было некогда, и майор действовал интуитивно, жестко и без оглядки, отдавшись на волю подсознания и мышечной памяти.

Бросившись на ближайшего к нему бандита, Лямзин в прыжке сбил его с ног, закрывшись грузным телом, как живым щитом.

Парень явно не ожидал такого проворства событий — ну действительно, какой нормальный человек пойдет с голыми руками против четырех стволов, — поэтому выронил оружие, которое в мгновение ока перекочевало к комитетчику.

Антону оставалось просто четыре раза нажать на спуск, но ему помешали… и кто… — собственные товарищи.

Не желая оставаться в стороне, Иваныч кинулся на громилу. Мощным ударом ноги каскадер выбил из рук квадратного Лехи пистолет и дважды съездил тому по челюсти.

Тряхнув головой, как ленивый мул, отгоняющий от себя назойливых мух, качок выдержал оба удара, даже не покачнувшись, и в ответ со всего маху саданул Чижова плоским лбом в нос.

Удар получился точным и эффективным: Иваныч ощутил на языке солоноватый привкус сочащейся крови — темно-алая липкая жидкость залила всю нижнюю часть лица, вытекая из перебитого носа, а в голове что-то взорвалось. Не устояв на ногах, каскадер рухнул на мягкую землю, ощущая, как сознание покидает его.

Вор тем временем занялся двумя другими нападавшими. Они посчитали его сильнейшим из противников и, позабыв про пистолеты, бросились на Гвоздика с кулаками.

Тюрьма приучила Юру никогда не расставаться с ножом (кроме тех случаев, когда он отправлялся «на дело» — обчистить очередную квартиру), и в его руке зловеще блеснуло холодное лезвие самодельной заточки. Слово «рукопашная» было для него неотделимо от понятия «поножовщина», и вор, не обращая внимания на профессиональную подготовку двух противостоящих ему каратистов, навязал противникам собственную тактику. Смысл ее сводился к полному отсутствию таковой.

Прочертив лезвием в воздухе латинскую букву «зэт», Гвоздик отпугнул одного из бойцов и тут же, воспользовавшись замешательством нападавших, вонзил нож в живот второго. Лезвие вошло в мягкие ткани легко, как в подтаявшее масло, по самую резную рукоять. Не удовлетворившись достигнутым, Юра провернул нож и резко дернул его в сторону.

Парень, получивший удар, явно не ожидал, что дело примет такой оборот, — согнувшись пополам, он обхватил руками вываливающиеся из пореза кишки, как будто пытался запихнуть их обратно. Но либо от нестерпимой боли, либо от вида крови, а может, просто убедившись в тщетности подобного занятия, завалился на спину, принявшись по-собачьи поскуливать.

Его приятель тоже опешил от подобного зрелища и находился в каком-то тупом оцепенении. Наконец, придя в себя, он хотел броситься со всех ног подальше от места кровавой разборки, но вор не оставил ему подобной возможности.

Одним прыжком очутившись около него, Гвоздик размеренным движением попытался вогнать уже окровавленное лезвие в шею противника, но удар пришелся в подставленную ладонь. Окрестности огласил истошный вопль незадачливого каратеки.

Поняв, что жертва полностью деморализована, вор обхватил противника за голову и, оказавшись за его спиной, готовился одним резким движением перерезать парню сонную артерию.

Резкий окрик не позволил ему закончить начатое:

— Эй ты, рожа! — голос принадлежал самому Жбану, который с небольшим опозданием пришел на выручку своим людям вместе с десятком «быков». — Брось нож, иначе он прочистит твоему приятелю мозги.

Оторвав взгляд от горла кандидата в покойники, Гвоздик обернулся на окрик и увидел, как один из бойцов — им оказался молодой паренек, когда-то (казалось, что с того момента минула целая вечность) впустивший в квартиру пахана Чижова, — упер вороненый ствол в голову лежащего на траве Лямзина.

В сердцах сплюнув, Юра отпустил противника, безвольно выронив заточку, которая с глухим стуком упала на потрескавшийся от старости асфальт.

— Я сейчас и тебе мозги прочищу, — браво пообещал молодой телохранитель, наводя оружие на вора, — ты у меня…

Договорить он не успел; раскатистый звук выстрела оборвал его буквально на полуслове — маленькая звенящая пуля вошла пареньку точно в ушное отверстие с левой стороны, вылетев из противоположного уха вместе с кровавым месивом того, что еще секунду назад можно было назвать мозгом.

— Прочисть сначала себе уши, — злобно выпалил Иваныч, сжимая в руках дымящийся ствол.

В пылу короткой схватки все позабыли об отрубившемся каскадере, который не собирался «отдыхать» вечно — придя в себя, он подобрал оружие, принадлежащее Лехе, и произвел этот роковой выстрел.

Несколько пар глаз недоуменно уставились на Иваныча, который, взяв на мушку Жбана, сквозь зубы процедил:

— Ну что, толстый, твоя очередь петь отходную. Передай привет чертям в аду, пусть готовятся к встрече…

Федор Петрович с замиранием сердца наблюдал за медленным движением указательного пальца каскадера, плавно нажимающего на спусковой крючок. Лицо пахана перекосило от жуткого, панического страха — глаза подернулись мутной пеленой, в них ясно читалась предсмертная паника, а на губах появилась пузырящаяся пена. Перед мысленным взором Жбана пролетела вся его бурная жизнь.

Любой из бригадных «быков» мог опередить Чижова одним-единственным выстрелом, но на всех навалилось какое-то гипнотическое оцепенение. Казалось, что они сознательно ждут логического завершения происходящего, как секунданты, присутствующие на дуэли.

Два выстрела слились в один; Жбан конвульсивно дернулся, получив пулю в лоб, и медленно начал падать. Когда его массивная туша с шумом грохнулась на асфальт, верхней части черепа как будто никогда и не было — надбровные дуги резко переходили в кроваво-красную массу, к которой прилепились остатки реденьких волос, как будто скальп Федора Петровича отделили от головы мастерским ударом индейского томагавка.

Никто не вскрикнул, не позвал на помощь — обалдел даже сам стрелок, как будто не мог до конца поверить в то, что произошло.

Первым оправился квадратный Леха: подскочив к сидящему на земле Иванычу, он одним ударом выбил из его рук пистолет и громогласно пробасил:

— Ты, пидар гнойный, сдохнешь сейчас лютой смерью, как попавший под дихлофос таракан…

Оружие уже вернулось к своему законному хозяину, и тупой, бездонный зрачок смотрел в лицо каскадера.

Но на этом неожиданности не закончились. Три черные «Волги» появились как будто из ниоткуда, и приоткрытое окно впереди идущего автомобиля полыхнуло длинной автоматной очередью.

Здоровенное, накачанное тело квадратного Лехи затряслось в предсмертной агонии, прошитое роем свистящих остроконечных пуль. Куртка в трех местах раскрылась кровавой розочкой, обнажая рваные раны. Бывший телохранитель убитого шефа еще по-прежнему стоял на ногах, но был уже безвозвратно мертв.

Пальцы разжались, выпуская из рук, на этот раз навсегда, бесполезный теперь ствол, и Леха ничком уткнулся в сырую землю, разметав руки, как на деревянном распятии.

Однако оставшимся в живых бандитам уже не было дела ни до остывающего пахана, ни до его верных, но не менее мертвых «рексов», ни даже до недавних противников — они полностью переключились на вновь прибывших неприятелей. Так уж устроен человек: в момент новой опасности он напрочь забывает о старых обидах и страхах.

В мгновение ока рассредоточившись, бойцы заняли круговую оборону: кто-то спрятался за деревом, кто-то залег за камнем, а кое-кто просто распластался на ровной земле, но все стреляли.

Трое друзей тоже были вынуждены упасть на землю под градом сыпавшихся со всех сторон пуль. Несколько секунд они молчали, не в силах произнести ни слова. Первым встрепенулся Антон:

— Что, так и будем здесь лежать, пока нас не перестреляют?

— А что ты предлагаешь? — в свою очередь спросил Гвоздик и хмуро пошутил: — Подставить грудь и переть на рожон, как Матросов на амбразуру?

И тут подал голос Иваныч:

— Братцы, есть шанс отсюда выбраться, только вот получится ли?..

— Все одно подыхать, толкай речь, братэло, — высказался вор.

Показав рукой в сторону стоящей метрах в пяти от них темно-синей «Вольво» с распахнутыми настежь дверями, на которой приехали люди Жбана, Чижов усмехнулся:

— Если удастся добежать до этой тачки и если в ее замке есть ключи, то я обязуюсь вас отсюда вытащить…

— Слишком много у тебя этих «если», — недовольно пробурчал Гвоздик и, помолчав секунду, угрюмо добавил: — Есть у меня чуйка, что это будут мои последние шаги в этой жизни. Ну да ладно, где наша не пропадала… По крайней мере, если меня шлепнут, то страна не лишится героя и плакать обо мне никто не будет…

— Заткнись ты! — сердито крикнул Антон и повернул голову к Иванычу: — Попробуем?! Давай!

Дольше ждать было невозможно, потому как пока что ситуация была непонятной, но в любой момент могли одержать победу либо те, либо эти, или же кто-то другой мог попробовать воспользоваться машиной.

Приподнявшись на локтях и коленях, каскадер резко рванулся вперед — пять метров под кинжальным огнем показались ему нескончаемой, многокилометровой пробежкой. Но вот она, желанная цель. Оттолкнувшись в последний раз от земли, Иваныч на бреющем полете влетел в распахнутые дверцы.

Оказавшись в салоне, он, к своему огромному удовольствию, обнаружил ключи в замке зажигания — по-видимому, хозяин авто так спешил на разборку, что напрочь позабыл о собственной тачке. Лежа на переднем сиденье, Чижов передвинул рычаг включения скоростей в нейтральное положение и запустил стартер — мотор, подобно безотказному часовому механизму, тут же отозвался ровным урчанием, сгорая от нетерпения дать волю всем своим «лошадкам».

Перестрелка на миг прекратилась — обе стороны явно не ожидали, что кто-то решится прорываться, и перенесли огонь на темно-синюю иномарку.

Этим удачно воспользовался Лямзин: вскочив на ноги, он в два прыжка преодолел пятиметровое расстояние, оказавшись на заднем сиденье «Вольво».

К удивлению как прибывших на черных «Волгах», так и сидящих в машине людей, пули с глухим стуком отскакивали от корпуса автомобиля, оставляя на оперении иномарки глубокие впадины, но не пробивая ее насквозь.

— Бронированная! — не своим голосом заверещал каскадер, не в силах скрыть дикий восторг. — Юрик, давай!..

Вор на несколько секунд замешкался, и в это время перестрелка вошла в свое «обычное» русло — «быки» жбановской бригады нещадно палили в пассажиров черных «Волг» и наоборот.

Отважившись наконец на решающий бросок, Гвоздик встал едва ли не в полный рост и побежал. Шаг… второй… третий… И вдруг Юра ощутил, как в спину впивается что-то горячее, колючее и ужасно болезненное.

Ему оставалось всего лишь два шага — два шага, отделявшие жизнь от смерти. Он так и не смог их пройти, рухнув на пожухлую, растоптанную, уже никому не нужную, как и он сам, траву.

В глазах застыл немой вопрос:

— Почему?! Почему я?! Почему сейчас?!

А из машины доносились громкие вопли приятелей:

— Юрка, мать твою так, беги! Беги, Юрик! — задыхаясь и захлебываясь, орал Иваныч.

— Ну давай! — вторил ему Антон. — Ты сможешь. Давай, вперед!!!

Но он, Юрий Васильевич Дегтярев — вор по кличке Гвоздик — не мог. Он уже ничего не мог. Единственное, на что хватило его сил, так это на два коротких слова:

— Атас, братва… — большего сказать он был не в состоянии.

Последний крик отобрал у него все силы, и Гвоздик уткнулся лицом в землю, теряя драгоценную кровь, которая обильно поливала выгоревшую и жалкую траву.

— Юра!!! — последний раз выкрикнул Чи-жов, мертвой хваткой впиваясь в черный пластик руля.

— Двигай, Иваныч, — тихо, но настойчиво потребовал майор, — мы ему уже ничем не поможем…

Дико и остервенело завизжала проворачивающаяся резина, оставляя на потрескавшемся асфальте жирные полосы цвета воронова крыла, выхлопные газы смешались с горьким запахом подгоревших протекторов, и «Вольво» сорвалась с места, как будто всю жизнь ждала этого решающего броска.

Дорогу перекрывали поставленные поперек, бампер к бамперу, черные «Волги». Но Чижов как будто не замечал этого препятствия: выжав до отказа педаль акселератора, пока подошва ботинка не уперлась в жесткий полик, каскадер, не колеблясь ни секунды, бросил бронированную иномарку прямо на автомобили.

Мощный удар заставил содрогнуться сидящих в темно-синем автомобиле мужчин и буквально разбросал отечественные тачки, высекая ослепительные искры. Одна из машин, не выдержав удара, перевернулась, откатившись в сторону.

«Вольво» уже проскочила этот заслон, когда сзади раздался оглушительный взрыв — перевернувшаяся «Волга» занялась легко и ярко, пылая, как смоченная в бензине ветошь. В ее чреве пылали двое не успевших вовремя выскочить людей.

Взрывом отбросило в сторону вторую «Волгу», и она, оторвавшись от земли едва ли не на метр, опустилась на ногу одного из прятавшихся за ней автоматчиков.

Жуткие, душераздирающие крики, не прекращающаяся ни на миг пальба, треск полыхающей машины, от которой в небо потянулся длинный матово-черный дым — так, наверное, выглядел бы конец света. Но только для тех, кто остался в этой мясорубке.

Чижов с Лямзиным оказались единственными из всех участников разыгравшейся трагедии, кто в эту секунду мог вздохнуть спокойно.

Побитая, исцарапанная, местами крепко покореженная, но все же сносно двигавшаяся по Рублевскому шоссе «Вольво» стала для двух приятелей настоящим спасением.

Спустя пару минут после того, как они вырвались из перестрелки, Лямзин тихо пробурчал себе под нос:

— Как в Афгане…

Иваныч все еще никак не мог оправиться от гибели в общем-то чужого ему, но ставшего до боли близким человека, однако услышанная фраза на миг отвлекла его и он спросил:

— А ты что, был там?

— Угу, — нехотя отозвался майор и добавил: — Офицером разведки, сразу после «вышки», восемьдесят пятый — восемьдесят седьмой года.

— Странно, — удивился Иваныч и тут же пояснил: — Странно, что мы с тобой там не встретились. Герат, Кандагар, Газни, Джелалабад — спецназ ВДВ, почти те же года.

— Да, действительно странно, — довольно равнодушно согласился с ним комитетчик и отвернулся к окну, чтобы товарищ не заметил катившиеся по его щекам скупые слезы.