Имя на камне

ЧЛЕН ВОЕННОГО СОВЕТА

Новгород — город с великим прошлым. Кажется, здесь каждый храм, каждый камень напоминает о седой глубине веков, о бурном новгородском вече, о первых шагах России. Новгород, которому минуло одиннадцать веков и идет двенадцатый, по праву считается колыбелью русской государственности, русской культуры.

На протяжении всей истории нашей Родины новгородцы не раз прославляли свой город, свой край подвигами. Так было в битвах со шведами и немецкими псами-рыцарями, изгнанными новгородцами с русской земли. Так было и в Отечественную войну, когда новгородцы и псковичи подняли знамя борьбы в тылу врага.

В Новгороде княжил Александр Невский. Это его слова: «Пусть без страха жалуют к нам в гости. Но если кто с мечом к нам войдет, — от меча и погибнет…» Новгородские былины Белинский называл «источником русской народности, откуда вышел весь быт русской жизни».

Древность, старина Новгорода всегда притягивали к себе писателей, поэтов, композиторов. Здесь жил и похоронен выдающийся русский поэт Гавриил Романович Державин. Великий русский композитор Н. А. Римский-Корсаков создал по мотивам новгородских былин оперу «Садко». Здесь творили Н. А. Некрасов и Глеб Успенский. Новгородская земля — родина композитора Рахманинова и известного русского путешественника Миклухо-Маклая. Здесь бывали Радищев и Пушкин, Лермонтов и Рылеев. Известен глубокий интерес этих великих деятелей русской культуры к новгородской истории, к Новгородской вечевой республике, просуществовавшей около трехсот лет.

Но после бурного расцвета новгородского края наступил период его упадка, продолжавшийся вплоть до начала XX века.

Самодержцы России, начиная с Ивана Грозного, намеренно и последовательно превращали «город воли дикой, город буйных сил» в захолустье, в глубокую провинцию, как будто Москва, а затем ставший столицей блистательный Петербург боялись конкурента. Возвеличивая одно, губили другое. Промышленность Новгорода хирела, исчезли ремесла. Померкла и духовная жизнь города. Сосланный в Новгород Герцен имел все основания написать следующие горькие строки:

Таким, верно, и быть бы Новгороду — провинциальным захолустьем с великим историческим именем, если б не пришел семнадцатый год…

С Новгородом я был знаком давно, еще по детским воспоминаниям. Когда-то мы ехали с отцом рыбачить на Ильмень, и я заснул в машине. Проснувшись, взглянул в окно и в сумраке белой ночи увидел очертания новгородского Кремля. И силуэт этот запомнился мне… Спустя много лет, когда я вновь приехал в Новгород, глазам моим открылся все тот же первозданный Кремль.

…Путь из Ленинграда в Москву, если ехать по шоссейной дороге, лежит мимо знакомых нам по классическому «Путешествию» Радищева городов и поселков — Тосно, Любань, Чудово, Спасская Полисть. А по железной дороге вы въезжаете на новгородскую землю на сто пятом километре от Ленинграда. Первая узловая станция уже на новгородской земле — Чудово, районный центр. Этот небольшой промышленный городок, сильно пострадавший в войну, сейчас отстроился. Здесь в свое время побывал Герберт Уэллс, увидавший «Россию во мгле».

В период Великой Отечественной войны Чудовский район стал местом больших сражений. Когда едешь из Ленинграда в Москву по шоссе, вдоль дороги встают монументы: солдат, преклонивший колени, со знаменем в руках; солдат и застывшая в скорбной позе женщина; снова солдат… Особенно много монументов на участке Чудово — Новгород. И имена, имена, имена…

И каждое имя кем-то оплакано — матерью, женой, невестой, отцом.

Остановись же, помолчи, задумайся. Здесь лежат парни, которые еще ничего не успели увидеть; здесь лежат мужчины, оставившие одинокими своих жен; и старики, которым не довелось умереть дома в своей постели. Здесь лежат наши воины.

Остановись и подумай, что было бы, обратись тот кипевший в боях накал, те страсти и силы, отданные сражениям, на дела мирные? Встали бы новые города, и зажглись сотни новых электростанций. И сияли б от счастья тысячи матерей, и любили бы тысячи женщин, и сколько бы новых и верных было бы у нас друзей.

Но им суждено было отдать жизнь, сражаясь за Родину. Не на всех могилах светятся имена и высятся монументы. Сколько еще безвестных могил героев, свершивших великие подвиги! Об этих подвигах ходят по округе легенды. А где-то живет семья героя и ничего не знает о нем, не знает даже, где он похоронен.

Так что ж, неужто и вправду никто никогда… Нет! Сквозь расстояния и время каким-то чудом дойдет до нас, передаваясь из уст в уста, последнее слово солдата, его завет сыновьям, соотечественникам. И чьи-то руки положат цветы на его могилу. И кто-то возьмется искать родных. И скажет: «И я бы хотел быть таким».

Почему так? Потому что мы — люди. Героизм павших зажигает сердца живых.

Прочтите это письмо.

Копию этого письма мне передал полковник запаса Яков Степанович Бобков.

Вместе с Зуевым они начинали войну. Яков Степанович, тогда еще молоденький лейтенант, служил под началом дивизионного комиссара Ивана Васильевича Зуева. Отличный командир, человек безграничной смелости и железной воли, коммунист Зуев прославился еще в Испании. За участие в боях в составе интернациональной бригады он был награжден орденами Боевого Красного Знамени и Красной Звезды. Перед началом войны Зуев получил еще один орден Красной Звезды и был назначен членом Военного совета армии.

Мужество комиссара Зуева, его организаторский талант особенно проявились в боях с фашистами под Старой Руссой, Сольцами, Шимском. Под Руссой немцам удалось прорвать фронт. Это угрожало окружением частей нашей армии, сражающихся в районе озера Ильмень. Некоторые подразделения стали без команды сниматься с позиций и отходить. Узнав об этом, Зуев крикнул офицеру особых поручений Бобкову:

— Яша! В машину со мной и — туда!..

Они помчались в Старую Руссу. Чудом проскочили через пылавший мост и появились на поле боя. Все вокруг полыхало. Над полем на бреющем шли «мессершмитты». Взрывы бомб, снарядов и мин — все слилось в единый несмолкаемый гром. Зуев и Бобков бросились навстречу отступающим пехотинцам с криком: «Стой! Остановитесь!..» Но остановить отступающих удалось не сразу. Зуев бросился к командиру батареи:

— Куда бежишь? — вскричал он.

— Все бегут, и я бегу… — отвечал растерявшийся командир.

— Стой! Слушай мою команду!.. — воскликнул Зуев, выхватывая пистолет. — Там!.. У Ильменя наши бойцы истекают кровью!.. А вы?!.

Вместе с Бобковым Зуев устремился вперед, увлекая за собой бойцов.

— Лейтенант Бобков! Бери на себя командование батареей и — прямой наводкой по врагу…

Бобков развернул батарею. Артиллеристы открыли огонь. Тем временем Зуев повел солдат в атаку. По рядам наступающих моментально пронесся слух, что впереди атакующих идет член Военного совета.

И все, кто мог держать оружие, подымались и шли за Зуевым. Продвижение противника было приостановлено этой внезапной контратакой, и наши части получили возможность выйти на запасные рубежи.

— Он всегда находился на самых трудных участках, — рассказал мне полковник Бобков. — В первый период войны Зуев проявил незаурядные способности военачальника, комиссара, много раз участвовал в боях с врагом на литовской земле, под Старой Руссой, Сольцами, Дно, увлекая солдат личной храбростью. Весной сорок второго года Зуев был направлен в войска, действовавшие в тылу врага в районе Чудово — Любань. Здесь велись ожесточенные бои с превосходящими силами противника, который рвался к Ленинграду. Наши части оказались в окружении. Снабжение прекратилось, временами они голодали. Иван Васильевич, случалось, не спал по трое суток. Большую часть своего времени он находился в частях, часто бывал в землянках у солдат и поднимал дух воинов. Помню его речь: «За нами стоит Ленинград…».

— Положение складывалось трагически. И тогда Зуев возглавил прорыв сквозь вражеское кольцо. Несколько раньше он послал меня на самолете в штаб фронта с докладом о сложившейся обстановке. Но вернуться назад мне уже не пришлось. Товарищи рассказали, что в районе Мясного бора Зуеву удалось проложить огневой коридор, через который с боями прорывались наши войска.

Те, кто вышел из окружения, сообщали, что Зуев, и раненный, продолжал драться, ходил в штыковые атаки, а когда фашисты перекрыли огневой коридор, комиссар с небольшой группой солдат скрылся в лесу. Дальнейшая его судьба была неизвестна.

И полковник Бобков передал мне второе письмо. Но прежде чем вы прочитаете его, хочется сказать несколько слов.

Обстоятельства трагической смерти комиссара Зуева спустя двадцать лет после окончания войны установили Наташа Орлова, ее сестренка Аня, ее брат — пионер Сережа и их подруга Сима Иванова. Все они школьники деревни Коломовка Чудовского района.

Вместе с полковником Бобковым мы побывали в тех местах. Подлинность сообщенных в письме фактов полностью подтверждается архивными документами, хотя Наташа их и не видела. Все, о чем пишет Наташа, — правда.

Вот ее письмо сестре комиссара.

Что можно добавить к этому письму? Все сказано, и, повторяю, все правда. И больше того. Когда зарывали могилу, женщины плакали, а Ковригин, куражась, ходил с лаптем в руке и орал: «Вечная память».

И вот он, еще крепкий шестидесятилетний мужчина, стоит перед нами и, кося глазами, говорит:

— Ну спел «вечную». Так это я от души…

— За фашистами Сейца тоже от души посылали? — спрашивает Аня Орлова.

Предатель морщится. Что бы он сделал с этой девочкой, комсомолкой, окажись она в его власти в те черные дни. Люди рассказывают, что он был очень жесток, избивал рабочих — они не очень, мол, стараются, работая по принуждению. Оба предателя — Ковригин и Сейц — вскоре после окончания войны за свое предательство были осуждены. Но уже в 1955 году оба вернулись в Чудовский район. Ковригин живет на железной дороге, жена его работает обходчиком. А он на ее иждивении. Держит скот, бранится с соседями из-за покоса и требует себе пенсию. Правда, в пенсии ему отказали — не хватает трудового стажа. Не засчитывают время служения фашистам.

— Несправедливость, — вздыхает он.

Впрочем, он не такой уж наивный, этот Ковригин. Он больше притворяется простачком, так же как и Иван Сейц, которого мы обнаружили в десяти километрах от деревни Коломовки в поселке Красный фарфорист. Сейц собрался на рыбную ловлю. Изрядно выпив, он балагурил во дворе с соседями.

Узнав, по какому делу мы приехали, Сейц как-то плаксиво смешался и поспешно отошел в сторону, чтобы, не дай бог, соседи не услышали. Видно, он очень заботился о своей репутации. Живет он в достатке, в хорошей квартире, работает и ждет пенсии.

— Ну как, вспомнили?

— Да что вспоминать? Давно это было… И сам не помню, как изо рта выскочило: «Партизан». Ну немцы и всполошились. Да ведь я уже понес наказание. Наш советский народный суд воздал мне должное. Все по закону.

— Часы-то где?

— А-а? Ах, часы… Какие часы?

— Те, которые вы с убитого сняли?

— А-а, так-так… Пропали, пропали… Они не ходили у меня, быстро сломались… Но я на Советскую власть обиды никакой не имею. Что заслужил — то получил…

Болтает, болтает, а все понимает и держит ухо востро. Как же все объяснить детям, у которых такие факты не укладываются в уме?

Да, закон есть закон. Но сами-то люди… Впрочем, можно ли называть их так? И этот, и тот, с косой на могиле красного комиссара, со сморщенным от вечной лжи лицом. Неужели за все эти годы в их душах ни разу не проснулся червь сомнения? По земле же ходите, а в ней человек лежит, преданный вами за тридцать сребреников. Говорить и смотреть не хочется.

Но переводишь взгляд, и сразу душа теплеет.

Наташа… Тоненькая девочка с букетом полевых цветов, выросших на древней новгородской земле. И братишка ее, и сестра, и подруга Сима. Они родились после того, как отгремела война.

Но они родились в семье солдата. И как вспыхнули радостью их лица, когда полковник Бобков обнял ребят и подарил им на память фотографию дивизионного комиссара. На нас смотрел человек с лицом, похожим на лицо молодого Гайдара. Ему минуло всего тридцать пять.

Мы подходим к могиле комиссара. Место низкое, густые травы вокруг холмика. А вот и кусты, которые когда-то раздвинулись, и оттуда вышел он, усталый от бесконечных боев.

На могиле дощечка с надписью:

— Чернилами писали, а дождь и попортил, надо бы тушью, — озабоченно сказала Наташа, становясь на колени и кладя на могилу букет полевых цветов.

Наташа, знай — будет памятник над могилою комиссара. И придут к нему воины, чтобы отдать почести человеку, который жил и умер как герой и настоящий коммунист. Но уже и сейчас есть комиссару великий памятник. Это — ты и миллионы твоих братьев и сестер, в сердцах которых горит негасимый огонь любви к социалистической Отчизне. Ты и твои товарищи сделали все, что могли. Вы открыли героя.

Он не мог знать тебя и твоих товарищей. Но он воевал и отдал жизнь за то, чтобы вы — грядущее поколение — были счастливы.

Мы стоим у могилы комиссара. Тишина кругом такая, что слышно, как травинки шуршат под ветром да гудят провода.

Рядом высится насыпь, слышится мерное постукивание… Да, это рельсы. Вдали показался поезд.

— Сумасшедший идет, — улыбнулась Аня.

— Что, что?

— Это мы так экспресс называем. Он 140 километров в час ходит.

Разбив тишину, налетел поезд. Мелькали вагоны и лица. И, глядя на нас, наверное, некоторые пассажиры подумали: что делают здесь эти люди?

Через полминуты поезд уже скрылся вдали. Только рельсы постукивали да продолжали гудеть провода.

…Рассказ о комиссаре Зуеве был опубликован в газете «Известия» 17 июня 1965 года. Тотчас в газету пошли отклики читателей. Уже 7 августа в заметке «Салют комиссару» газета сообщала:

26 августа газета поместила обзор писем-откликов на статью. «Я думаю, что следует чем-то отметить этих ребят, которые спустя 23 года разыскали могилу комиссара Зуева», — писала читательница П. Кадыкова. Как бы в ответ на это предложение газета тут же помещает фотографию Наташи Орловой и ее друзей на фоне Кремлевских стен. ЦК ВЛКСМ и редакция «Известий» пригласили их в Москву. Они были награждены грамотами, подарками.

Ранней осенью в Чудово приехала жена комиссара — Екатерина Ивановна Зуева. Ее встречала большая толпа чудовцев. Встреча была торжественно-тихой. Екатерина Ивановна обнимала коломовских школьников. Потом вдова поехала на могилу мужа — это самый северный край района, граничащий с Ленинградской областью. И там уже стояла огромная толпа, со всего района приехали… Теперь проезжавшие поезда невольно замедляли ход перед этим скопищем народа на пустом перегоне, у опушки леса.

Председателю исполкома Чудовского районного Совета народных депутатов Волковой Екатерине Алексеевне поступила бумага — ходатайство сельского схода деревни Коломовка о переименовании деревни в Зуево, в честь погибшего воина. Чудовский исполком поддержал сход. Дело перешло в новгородские областные инстанции…

Затем в «Новгородской правде» было напечатано сообщение о том, что Указом Президиума Верховного Совета РСФСР деревня Коломовка Чудовского района Новгородской области переименовывается в деревню Зуево — в память о дивизионном комиссаре Зуеве Иване Васильевиче, погибшем в Великую Отечественную войну 1941—1945 гг.

Через три года на сто пятом километре возник мемориал — памятник комиссару Зуеву. Вот что сообщали «Известия» в номере от 21/X-1968 г. в заметке «Памятник комиссару»:

Да, здесь все сошлось: и герой, и предатель, и верность жены, и преданность фронтового друга, и доброе сердце девочки, просто так, совсем не думая, что ей за это воздастся, пожалела одинокую могилу, даже не могилу, а холмик, вокруг которого ходили легенды…

Чудовцам тоже стала близка эта история: она как бы внесла новую струю в духовную жизнь районного городка. У меня там появились друзья — упоминавшийся в письме Наташи Н. В. Мистров и прокурор района Н. И. Васильев, помогавшие мне тогда в розыске. Но в конце шестидесятых годов я переехал в Москву, и стал редко бывать в Чудово. С начала семидесятых вовсе там не был. Лишь когда ехал дневным поездом из Москвы в Ленинград, обратно, то между станциями Любанью и Чудовым тревожно всматривался в знакомые очертания леса, полей, ожидая, что вот-вот мелькнет обелиск.

И вот прошло четырнадцать лет. Лето 1979 года. Первая после перерыва весть из Чудова. Литературный клуб чудовского завода «Восстание» — «Чайка» приглашает приехать на читательскую конференцию. В программе — поездка к памятнику комиссару Зуеву членов клуба и школьников подшефной заводу школы.

…Большой автобус подвез нас из Чудова до деревни Зуево. Там в сельской школе, где когда-то училась Наташа Орлова, создан Музей И. В. Зуева. Фотографии молодого Зуева. Зуев в Испании. Член Военного совета вручает бойцам награды… А вот Наташа с коломовскими школьниками у тогда еще безвестного холмика… Полковник Яков Степанович Бобков, выступающий на митинге у могилы своего командира, сыновья Зуева, жена его… Фотографии эти стали музейными реликвиями, легендой стала и сама Наташа Орлова.

— Мы хотели пригласить Наташу Орлову, но не знаем ее адреса. Семья Орловых уже давно не живет в этой местности. Вам неизвестна ее судьба? — спросили меня в школе.

Я ответил, что мне известно, что Наташа окончила Ленинградское фармацевтическое училище и ее направили работать в Таганрог. Оттуда она мне писала однажды, других известий нет.

…Путь наш лежал дальше. Автобус остановился почти на границе Новгородской и Ленинградской областей. Проезжей дороги дальше не было. Нужно было идти вдоль опушки леса к железнодорожному полотну, это, мне помнилось, минут тридцать ходьбы. Небо затянули тучи, начался дождь. Рядом шли учащиеся седьмых — десятых классов. И я подумал, что за эти прошедшие четырнадцать лет выросло уже новое поколение: в модных плащах шли ровесницы той, далекой Наташи…

Свернув на полотно, мы увидели впереди обелиск. Мемориальный комплекс был прибран, в хорошем состоянии — об этом защитились учащиеся зуевской школы. Начался митинг.

Продолжением его было собрание в клубе чудовского завода «Восстание». По приглашению клуба из Новгорода приезжал бывший прокурор района Николай Иванович Васильев, он выступил со своими воспоминаниями. Выступали ветераны Отечественной войны. Затем был концерт заводской художественной самодеятельности, который поразил меня своей яркостью, своеобразием талантов. Должен признаться, что я ехал в Чудово, повинуясь скорее чувству долга, чем стремясь к этой поездке. Всегда бывает ехать грустно туда, где уже не осталось знакомых тебе людей. Но в жизни случается так: чем меньше ты загадываешь, тем больше тебе открывается. Весь тот день — 6 июля 1979 года запомнился мне до мельчайших деталей, и все волновало, вызывало новые впечатления. Кусок самобытной, осмысленной, полной самых чистых надежд и упований молодой жизни мелькнул передо мной, как зарница, и в то же время, как эхо, перекликнулся он с серединой шестидесятых годов. Приехавший из Новгорода Васильев тоже был поражен и минутой молчания на 105-м километре, и всей атмосферой вечера…

— …А вот полковник Бобков, мы тоже искали его, но не знаем, как подступиться. В будущем году мы вновь собираемся провести собрание клуба с выездом в Зуево, — спросили у меня хозяева.

— Тут я вам могу помочь: вот его телефон…

— И что прямо можно так позвонить?

— Прямо можно так позвонить, даже отсюда с завода, у вас же есть связь с Москвой! Ну…

— И он согласится приехать к нам?

— Попробуйте уговорить. По-моему, он однажды приезжал на могилу своего командира.

— Как же это мы не знали…

Меня пленяла такая нетронутая провинциальная наивность. Может быть, иным она покажется смешной, но меня она трогает. Во всяком случае, это лучше, чем то, когда ничему не удивляются и все на свете знают.

Со светлым, хорошим чувством мы с Васильевым покидали Чудово. В Москве меня ждала еще одна неожиданность. Иногда бывают странные совпадения. Даже удивительные. Уже дома разбираю почту и нахожу письмо от некой Н. В. Ластухиной. Начинаю читать… Это от Наташи Орловой! Теперь она — Ластухина, живет в ГДР, где служит ее муж; у нее дочь. Рассказывая о своей жизни, Наташа пишет, что были и тяжелые периоды, но после встречи с ее нынешним мужем она обрела счастье: пишет, что даже не знает, за что ей такое счастье… Скучает по родным местам, но ведь там, за границей, они временно.

С особенной теплотой она вспоминает период жизни в бывшей Коломовке, то пустынное место на 105-м километре, где она с подругой пасла коров и где зародилась мысль — узнать о судьбе того, кто лежит под холмиком у самого полотна.

Как самый дорогой подарок хранит она именные часы, на которых выгравировано: «Наташе Орловой от семьи комиссара Зуева».

Прошло еще несколько лет. В то время я болел. Друзья, занятые своими семейными и служебными делами, редко навещали меня. И, конечно же, каждое письмо меня радовало. К празднику я всегда получал открытки от Наташи Орловой, от новгородцев, из Ленинграда от школьных товарищей. Я производил какие-то переоценки, которые позднее, когда стал выздоравливать, выразил в повести «Открытие».

Да, непреходящими остались школьные связи и то, что явилось в результате моих поисков безвестных героев войны. Меня навещала мать Клары Давидюк — Екатерина Уваровна; шли письма от читателей. Мне повезло, что я попал в руки очень опытному, талантливому врачу — Галине Ивановне Сергеевой, и инсульт стал отступать, так что я вскоре снова смог сесть за письменный стол. Но сперва решил побывать в местах, так дорогих мне, в частности в Ленинграде — городе моего детства и юности; здесь я пережил блокаду, здесь вступил в ряды защитников города… Многое в моей жизни было связано с Ленинградом.

Прежние мои чудовские знакомые — Н. В. Мистров, прокурор района Н. И. Васильев теперь уже работали в Новгороде. Из Новгорода я двинулся дальше, мимо Спасской Полисти, Мясного бора, — там, где под руководством Зуева прорывались из окружения наши войска. Там теперь тоже создан памятный мемориал. Наконец показалось Чудово. Городок разросся, появились многоэтажные дома. Еще несколько километров, и надпись на придорожном столбе — «Зуево». Но семьи Орловых в поселке не оказалось.

Когда я спустя несколько дней вернулся домой, жена сообщила, что только вчера у нас гостила Наташа с детьми — проездом из ГДР — и вечером уехала к родным, у нее были билеты на поезд. Жена рассказала:

— Звонок… Открываю дверь, вижу, стоит молодая красивая женщина, с ней две чудесные девочки… «Не узнаете? Я Наташа Орлова…»

Оказывается, Наташа до сих пор ведет переписку с женой комиссара Зуева. Она много рассказывала о своей матери, родных и близких. Семья-то большая была!

…И на меня нахлынули воспоминания. Я думал о Зуеве, Кларе Давидюк, Гнедаше, Наташе, о том, что прошло уже два десятилетия со времени опубликования в «Известиях» очерка «Смерть комиссара», а письма все идут и идут…

…С сожалением должен сообщить читателю грустную весть: счастье Наташи Ластухиной было недолгим, осенью 1984 года ее муж Владислав Ластухин погиб при исполнении воинского долга.

1965—1984 гг.

СЕРГУНИН И ДРУГИЕ…

Немало на новгородской земле было совершено героических подвигов. Здесь в сорок втором — сорок третьем годах появилась Третья партизанская бригада Александра Германа. Можно писать тома о короткой жизни этого удивительного человека. Разведчик, трибун, стратег партизанской войны — трудно сказать, в чем только не проявился талант тридцатилетнего полковника за год с небольшим его командованием бригадой. Соединение его маневрировало по псковскому и новгородскому краям, захватывая у противника целые районы. Смерть его тоже была героической — он погиб при прорыве вражеского кольца. Он вывел бригаду из окружения и, уходя одним из последних, попал под автоматную очередь. Партизаны вынесли из-под огня тело героя. Он похоронен на Валдае. Там ему воздвигнут памятник, а бригаде было присвоено имя Героя Советского Союза Александра Германа.

Немеркнущие подвиги совершили советские воины в боях под Новгородом. Это Герои Советского Союза Тимур Фрунзе, Муса Джалиль, Алексей Мересьев, снайперы Харченко, Поливанова, Ковшова; прометеи, закрывшие своими телами огневые точки врага: Панкратов, Герасименко, Черемнов, Красиков.

На новгородской земле повторили подвиг капитана Гастелло летчики Косинов и Черных. В Новгороде перед Домом Советов стоит памятник юному партизану Лёне Голикову, прославившемуся своими походами в тыл врага. До войны, как известно, новгородские и псковские земли входили в одну область — Ленинградскую. Отсюда, из блокированного Ленинграда, осуществлялось руководство пятью партизанскими бригадами, действовавшими на территории Новгородского и Псковского районов и объединявшими более 15 тысяч человек. Своими действиями партизаны не раз принимали огонь на себя, вынуждали немецкое командование снимать части, блокировавшие Ленинград, для отражения партизанских набегов.

Партизанские отряды Лучина и Волкова, Грозного и Сураева, Аранжиони и Трусова терроризировали оккупантов. Более ста тысяч немецких солдат и офицеров уложили на древней русской земле партизаны Новгородского и Псковского районов.

Во главе одной из партизанских бригад стояли два очень молодых человека — командир Константин Карицкий и комиссар Иван Сергунин. Оба офицеры, почти ровесники. Карицкий горячий, безудержно смелый. Сергунин, как и полагается комиссару, более сдержанный, Впрочем, это не мешало ему тоже завоевать славу храброго человека, служа еще под началом легендарного Германа. У него он и прошел боевую выучку. Сергунин как бы уравновешивал горячность Карицкого, которая была хороша в бою, в атаке, но в иных условиях могла сыграть роковую роль.

О спущенных под откос эшелонах противника, о дерзких налетах партизан на вражеские гарнизоны и штабы написано немало очерков и рассказов. Десятки таких подвигов числилось и на счету бригады Карицкого и Сергунина. Но кроме боев и походов существовал еще партизанский быт с его заботами о продовольствии и боеприпасах, в бригаде велась повседневная политико-воспитательная работа, на собраниях обсуждали провинившихся, наказывали трусов — и это было, все было. Был свой суд. Своя газета. И Даже свой священник — отец Григорий. Да, нужен был и священник, потому что среди партизан и местного населения встречались верующие.

Антирелигиозная пропаганда в тех условиях была, право же, не главной задачей. Молодой комиссар понимал это и все же сам распорядился добыть отцу Григорию ризу. В бою отец Григорий снимал ризу и брал автомат, а после боя снова надевал ее и молился о ниспослании победы над супостатом и о здравии Верховного Главнокомандующего. В этой же ризе он отправлялся в села, где стояли немцы, и собирал данные о их численности. И когда из штаба фронта пришла директива представить отличившихся партизан к правительственным наградам, Сергунин не забыл службы отца Григория…

Но продолжим рассказ о Сергунине. В пределах партизанской зоны, охватывавшей районы станции Батецкой, Стругокрасненский, Порховский и другие, куда немцы, как правило, и не совались, разве что с артиллерией и танками, командир и комиссар бригады имели, можно сказать, неограниченную власть, то есть ограниченную прежде всего собственной совестью и личной ответственностью перед народом.

Сергунину не было и тридцати. Раз к молодому человеку приходят партизаны и просят разрешения убить предателя, который живет где-то в селе за десятки километров. И, не взяв греха на душу, Сергунин мог бы согласиться с ними или хотя бы сказать: «Смотрите сами», но он всегда требовал веских доказательств преступления, взвешивал обстоятельства и лишь тогда решал, как поступить с обвиняемым.

Как-то в одной из деревень немцы устроили траурный митинг и потребовали, чтобы кто-нибудь из местных русских произнес прочувствованную речь над трупами убитых фашистов. И такой человек нашелся — местный агроном Иван Федорович. Он попросил слова и, обратившись к односельчанам, призвал их сеять как можно больше цветов и украшать ими могилы фашистов. «Все цветы наших садов мы с радостью отдадим нашим освободителям. Сейте больше цветов, соотечественники! Сейте больше цветов!» — с пафосом восклицал оратор.

Немцы были довольны. Речь Ивана Федоровича транслировалась по радио. Партизаны, разумеется, узнали об этом и явились к комиссару за разрешением наказать «фашистского прихвостня». Сергунин, внимательно выслушав их, покачал головой:

— Нет, товарищи, здесь что-то не то… Сеять цветы для могил врагов — это он со смыслом сказал… Немцы этого, к счастью, не поняли.

Сергунин верно сказал. Спустя некоторое время оратор был арестован за подпольную деятельность и замучен в фашистском застенке.

Выдержка, спокойствие, собранность — вот что, пожалуй, более всего присуще Сергунину. Впрочем, ему не чуждо и чувство юмора.

Интересный случай вспомнил бывший комбриг Пятой партизанской бригады, Герой Советского Союза Константин Карицкий, когда мы с ним ездили в Новгород в гости к Сергунину.

— Был момент, когда нашу бригаду окружили крупные мотомеханизированные части карателей. Мы оказались изолированными от других бригад, отсиживались в лесу. Голод… Настроение, сами понимаете, невеселое. Атаки гитлеровцы вели и с земли, и с воздуха, сбросили листовки с предложением сдаться, обещая при этом сохранить жизнь. Помню, я пришел в землянку. Вижу, Сергунин сидит злой, хмурый, а в руках эта листовка.

— Смотри, — говорит, — подлецы, что смеют нам предлагать! Ну, мы им дадим ответ…

Позвал он Мишу Абрамова, хороший был такой парень, журналист, редактор нашей партизанской газеты. Сергунин дал ему прочесть листовку и говорит: «Пиши ответ». Тот написал. Сергунин прочел. «Все так, — говорит, — с точки зрения политики вроде правильно, но написано без учета текущего момента. Надо настроение наших людей поднять…» А Сергунин любил острое словцо, да и сам в карман за словом не лез. Как-то обороняли мы большую деревню. Бежит командир отряда. «Окружили, отрезали!» — кричит. А Сергунин ему спокойно: «Что ж, что окружили, — говорит, — это еще и лучше, теперь, куда ни стреляй, везде во врага попадешь…» Шутка! А такая шутка в тяжелый момент — большая политика. И Сергунин стал редактировать ответ. Часа эдак два сидел. Потом прочел нам, и мы полегли — чисто письмо запорожцев к турецкому султану. Истинно российским языком написано. Называлось так: «Ответ арийским куроцапам и прочей сволочи». Помню, девушка-наборщица застыдилась набирать текст. А Сергунин ей: «Девочка, а ты мимо себя те слова пропускай — они для фашистов». В отрядах, когда обсуждался ответ, два дня гогот стоял. Потом, помнится, этот ответ ходил по всем деревням, говорят, брали за него бутылку самогона. Да, с таким комиссаром я и горя не знал, не ведал.

…Тяжелое было время для новгородского края, для всей нашей Родины. В деревне Мухарево фашисты потребовали от старика крестьянина Ивана Семенова провести карательный отряд на партизанскую базу. Все было почти так же, как три с лишним века назад с другим русским крестьянином — Сусаниным. Посулы и угрозы. И так же, как ляхи когда-то, фашисты пали жертвой своей веры в то, что силой можно заставить русского человека предать свою Родину.

Всю ночь Семенов водил отряд по лесным тропам, по болотам, а наутро каратели обнаружили обман и зверски убили старика.

Чувство патриотизма, чувство любви к своей Родине будет жить вечно в сердцах русских людей и вдохновлять их на великие подвиги самопожертвования.

Девятьсот с лишним дней Иван Сергунин провел в тылу врага. В 1944 году его бригада приняла участие в разгроме немецкой группировки под Ленинградом, а затем первой из партизанских соединений торжественно вошла в город Ленина. И, увидя провалы на улицах и проспектах, дома, изрешеченные осколками снарядов и бомб, горожан, на лицах которых оставила свой след блокада, партизаны поняли, что пережили ленинградцы.

Первые дни прошли в напряженном волнении — неповторимо радостные встречи на Дворцовой площади, в Смольном, на заводах… Вышел Указ о награждении большой группы партизан. А Сергунину, Карицкому и семнадцатилетнему разведчику бригады Мише Соколову было присвоено звание Героя Советского Союза.

И вот, когда все опасности остались позади и могла начаться мирная жизнь, мирная работа, нервы, привыкшие к постоянному напряжению и вдруг лишившиеся его, не выдержали. Сергунин надолго слег.

В начале пятидесятых годов Сергунин окончил Высшую партийную школу в Москве и вернулся в Новгород. С тех пор и живет там. Он один из тех, кто восстанавливал разрушенное хозяйство области.

За время оккупации фашисты полностью разрушили древние русские города — Новгород, Старую Руссу, Холм. В самом Новгороде уцелело лишь 40 домов. Были разрушены уникальные памятники культуры, все здания Кремля. Немцы разобрали памятник «Тысячелетия России», подготовив его для отправки в Германию. Но стремительное наступление советских войск сорвало их гнусный замысел.

В день освобождения Новгорода в нем было немногим более 50 жителей.

Захватчики нанесли огромный ущерб и другим временно оккупированным городам: Чудову, Малой Вишере, Сольцам и семнадцати районам области. Они уничтожили 2227 населенных пунктов, 288 промышленных предприятий, 18 электростанций. Общий ущерб, нанесенный области, по данным Чрезвычайной Государственной Комиссии, исчислялся в 36 миллиардов рублей.

За время оккупации гитлеровцы замучили и казнили 15 403 человека, угнали в неволю 166 167 человек; разрушили 1087 школ, более 900 учреждений культуры, 172 больницы и поликлиники. В лагерях военнопленных, расположенных в области, погибло 186 тысяч солдат и офицеров Советской Армии.

Первое время, возвратясь из лесов, новгородцы жили в землянках. Потом появились временные бараки… Кое-где они сохранились и до сих пор. Все тяготы послевоенных лет пришлось испытать и Сергунину.

Несмотря на военные заслуги и Золотую Звезду, он начал с рядовой партийной работы. Есть люди, которые быстро, даже с некоторым блеском, идут в гору, но Сергунин, видно, не принадлежит к их числу. Имея немалый опыт партийной работы, разбираясь в людях, он тем не менее медленно поднимался по служебной лестнице. Двигаясь так, находил время, чтобы обстоятельно изучать дело, пополнять свои практические знания, что сообщало его суждениям основательность и глубину.

К началу шестидесятых годов первым секретарем Новгородского обкома партии стал Владимир Николаевич Базовский. До этого он занимал различные партийные должности в Ленинграде, где родился и вырос. Но земля новгородская была ему также близка и дорога.

В то время как Сергунин сражался в тылу врага, здесь же, на новгородской земле, в частях регулярной Советской Армии Волховского Фронта воевал солдат Владимир Базовский. Война застала его на пятом курсе института. И вместе со своими сверстниками он в первые же дни войны вступил в народное ополчение, которое затем влилось в состав Четвертой армии.

Базовский прошел дорогой сражений от Тихвина в ноябре сорок первого года до освобождения Новгорода, Чудова, Сальцов, Дна, Порхова, Острова в сорок четвертом году. Так что край этот он исходил вдоль и поперек, да не раз и не два. И это, конечно, сыграло свою роль в том, что после воины он попросил направить его на работу в Новгород.

Ознакомившись с положением дел в области, В. Н. Базовский стал выдвигать на руководящую работу людей, отличившихся в Отечественную войну и пользующихся авторитетом среди населения. Наконец Сергунин был избран заместителем, потом первым заместителем председателя облисполкома, а в шестьдесят пятом году стал вторым секретарем Новгородского обкома партии.

По роду своей теперешней работы Сергунин часто бывает в городах и селах — в тех местах, где прошла его партизанская юность. Как-то в одном из поселков Иван Иванович обсуждал с группой специалистов проект строительства железнодорожной станции. К группе приблизилась пожилая женщина и, прикрыв ладонью глаза от солнца, стала вглядываться в лицо человека с Золотой Звездой и депутатским значком на груди. Потом сказала:

— Ваня?..

Секретарь обкома взглянул на собеседницу:

— Сергунин, Ваня? — повторила она.

— Я…

— Постарел, седой весь. А узнала… Вместе мы воевали…

Как ни напрягал свою память Сергунин, он так и не вспомнил, кто была эта женщина — очевидно, из партизанских связных. Фамилии ее — Корнилова Степанида Ивановна — он тоже не помнил. А женщина от воспоминаний перешла к насущным делам.

— Колонку-то, что до войны здесь была, ты взорвал, — сказала она.

— Я? — удивился Сергунин. — А может, все-таки немцы?

— Ты!.. Я ж ведь помню. Колонкой-то немцы пользовались… Ну ты им и закатил фейерверк на всю округу. А мы до сих пор воду из колодца берем. Пора бы!.. Сколько уж лет прошло…

Тут и там, особенно в отдаленных от центра местах, оставались еще следы войны и пожарищ.

Но в самом Новгороде следов войны уже почти не видно. Старожилы, правда, их осталось немного, говорят, что Новгород стал гораздо красивее, а население его увеличилось до ста тысяч человек.

Ныне Новгород — современный город. Дома здесь в большинстве своем каменные, блочные. Жители гордятся своими новыми «Черемушками» и кинотеатрами, комфортабельными гостиницами и автобусными линиями, быстроходными катерами на подводных крыльях. Гостиницы «Садко», «Волхов» вполне современные.

…Над Новгородом опускается вечер. Центр города заполнен публикой — новгородцами, гостями, туристами. Особенно многолюдно здесь в белые летние ночи. По Волхову бегают катера, на набережных гуляют парочки. Слышится веселый говор, смех.

Зимой и летом в город тянутся тысячи туристов со всех стран и континентов. Их влекут сюда, конечно, всемирно известный Софийский собор, построенный в IX веке, старинный Кремль на высоком берегу Волхова, Юрьев монастырь, церковь Петра и Фрола, наконец, памятник «Тысячелетия России». Такие редчайшие памятники архитектуры увидишь только в Новгороде.

Однако новгородская земля известна не одним древним городом. Суровое озеро Ильмень, Валдайские озера, сказочное Селигер (оно частью примыкает к Новгородской области) — места, где также можно встретить массу туристов.

Но вернемся к героям.

Николай Васильевич Мистров — тот, что помог Наташе Орловой, теперь живет в Новгороде. Однажды я был в гостях у Мистрова вместе с полковником запаса Яковом Степановичем Бобковым — соратником легендарного Зуева. Яков Степанович — душевный человек, хотя и раскрывается не сразу, вернее, не перед всеми. Хозяин объявил, что получил лицензию на отстрел лося, и пригласил нас на охоту.

…День был морозный, но мглистый. Мы выехали в лес километров за пятнадцать. Здесь нас расставили по номерам и начали загон лося. Окружив довольно большую чащу, мы стали сходиться. Лось вышел на прокурора Николая Ивановича Васильева — лучшего стрелка во всем районе. Грянул выстрел. Лось метнулся и ушел из загона. Николай Иванович с недоумением осматривал ружье… Все удивлялись: на таком близком расстоянии — и промах! Только потом, когда его, как говорится, приперли к стенке, он признался, что пожалел красивого лося и взял чуть выше… Он — добрый человек.

Будто и не было кровавой войны и пожарищ. Но память о павших должна жить в сердцах живущих…

И надо отдать справедливость: в Новгороде чтят ветеранов войны, партизан. Ежегодно в городе устраиваются встречи, на берегах Волхова загораются партизанские костры, в школах выстраиваются пионерские линейки… В школу к детям, только что слушавшим рассказ учителя об Александре Невском, приходят тот же Сергунин, Грозный или еще кто-нибудь из знаменитых партизан края. И в живых людях как бы воскресают великие традиции…

1965—1966 гг.

ТРАГЕДИЯ В УРОЧИЩЕ ПАНДРИНО

Несколько лет назад в Новгороде мне рассказали о трагедии, случившейся в Отечественную войну в лесном урочище Пандрино. В том глухом месте скрывались от угона в Германию жители деревушки Доскино Батецкого района Новгородской области — дети, женщины, старики. Около ста человек. Люди привели с собой из деревни скот, какой остался, вырыли землянки и жили, надеясь переждать лихую годину.

26 ноября 1943 года урочище Пандрино окружили каратели «Ягдкоманды-38». Этот отряд славился особой жестокостью. Я читал акт комиссии по расследованию фашистских злодеяний. К акту приложен поименный список замученных. Спасся лишь один раненый мальчик.

А в середине февраля 1976 года в Новгороде состоялся открытый судебный процесс. «Ягдкоманда» состояла из гитлеровцев, но среди них были и трое предателей. Они послушно выполняли кровавые приказы фашистов. Двое были найдены вскоре после войны, осуждены и понесли наказание. Третий — будто сгинул. О нем ничего почти не было известно, лишь имя — Петр. Местным жителям он во время войны то называл себя ленинградцем, то сибиряком, Поэтому установление личности преступника было главной трудностью, с которой столкнулись сотрудники следственных органов. Наконец, нашли данные о перебежчике Тестове Петре, уроженце г. Кирова, 1919 года рождения, по профессии бухгалтер. Стали вести розыск. И в одном из лесных районов Кировской области на станции Пинюг нашли Тестова Петра Алексеевича, но он был 1916 года рождения. И числился инвалидом Отечественной войны.

Чтобы не обидеть невиновного, да еще ветерана войны, сотрудники госбезопасности В. П. Михеев и Н. В. Мистров решили не беспокоить Тестова со станции Пинюг, пока твердо не будут уверены, что это тот самый. Нашли его фотографию…

Мистров и Михеев объездили десятки деревень Новгородской области. В селе Косицкое Мистров нашел старушку Гаврилову. Она опознала карателя по фотографии, подтвердила и имя — Петр, а фамилию знала не точно, то ли Тестов, то ли Пестов. Но показала, что именно он избил ее шомполом… Мистров записал все и уехал, договорившись, что приедет вместе со следователем, чтобы произвести допрос по всей форме. Позднее приехали, а старушка умерла уже. Время, время! Оно унесло свидетелей. В разных городах отыскали людей, живших в войну в Батецком районе и знавших в лицо карателя Петра Тестова. Но для того, чтобы обвинить его в соответствии с законом, требовались свидетели, которые видели, как Тестов лично мучил и убивал людей.

Наконец, потянулись ниточки к затерявшемуся мальчику из урочища Пандрино. Кто-то помнил его имя — Саша, кто-то пускал его ночевать, когда мальчик скитался по деревням Батецкого района. (Его деревню Доскино сожгли дотла.) Кто-то помнил, что после войны осиротевший Саша уехал к дальним родственникам. В поисках его активно помогали жители Батецкого района.

Однажды в управление КГБ по Новгородской области вошел мужчина с дорожным чемоданом. Он поздоровался и положил на стол начальника следственной группы В. П. Михеева свой паспорт, Михеев взглянул на документ и улыбнулся.

— Долго же мы вас искали, Александр Дмитриевич.

Приезжий А. Д. Белов, шахтер из Челябинской области, пожал плечами:

— Если б я знал!

— В своем родном Батецком районе давно были?

— Давно. Тяжело… Как вспомню, то и не сплю несколько дней… Тридцать лет прошло, а как будто вчера.

…В тот день, 26 ноября 1943 года, в четыре часа пополудни Саша выбежал из землянки и вдруг увидел среди сосен фашистские мундиры. Он бросился обратно, крича: «Мама, немцы!» Мать, Мария Григорьевна, прижала его к себе, поцеловала и прошептала: «Саша, беги, родной, может, спасешься, у тебя ноги быстрые». И мальчик, не давая себе отчета ни в чем, побежал от землянки в лес. Раздалась автоматная очередь, он упал, ранило в ногу, но вскоре пришел в себя. На глазах Саши каратели тащили женщин, детей к шалашу, и здесь двое карателей — один высокий, другой пониже ростом — расстреливали людей из автоматов. Вдруг Саша слышит, что каратели говорят между собой по-русски. Тот, кто повыше, сказал: «Петр, я больше не могу». Тот, кого назвали Петром, низкорослый, темноволосый, с торчащими ушами, повернулся — цепкая мальчишеская память запечатлела это лице. Петр выругался и ответил: «Стреляй, паразит, а то и тебя сейчас».

Дальнейшее Саша помнил смутно. К шалашу потащили его мать, жену брата Катю с четырехлетней дочкой. Мальчик рванулся к ним, но фельдфебель схватил его за руку, вывел из круга и сказал на ломаном русском: «Пошоль вон!» И Сашу не тронули. Бежать он не мог и в каком-то оцепенении смотрел на страшную картину.

Белов рассказывал отрывисто, временами умолкал, как бы весь уходя в прошлое.

Желая угодить своим хозяевам, рьяно усердствовал черноволосый Петр в полицейском мундире. Двух сестер Карасевых повесили над шалашом вниз головой, Затем убитых облили керосином и подожгли. Расстреляв всех, каратели набили свои мешки имуществом замученных и уехали, увозя с собой Сашу. Наутро его стали допрашивать, что ему известно про партизан, но мальчик ничего не сказал. Его выгнали. Рана в ногу оказалась легкой, вскоре зажила. Другая рана осталась в сердце на долгие годы.

В деревне Гастухово Саша вновь встретил того низкорослого карателя — Петра. Это было уже позднее, после трагедии в урочище Пандрино. И мальчик спросил у одной из местных жительниц: «Кто этот человек?» Женщина, озираясь, ответила:

— Кто его знает? Слышала, Петром кличут, он у них за атамана. Лютует. От него подальше держись…

Белов кончил рассказ. Перед ним положили пять фотографий. Спросили, нет ли среди них знакомых. Приезжий встал, вгляделся. «Он! Он!..» — Белов показал на фото, лежавшее справа, и тяжело опустился на стул. Следователь предложил ему пойти в гостиницу и отдохнуть. Но Белов настоял на продолжении беседы.

— Где же убийца?! Где?! — повторял он.

— Пока что далеко. Но понимаете, Александр Дмитриевич, одно дело — фотография, другое — живой человек. К тому же этот гражданин, что на фотографии, Петр Алексеевич Тестов, числится инвалидом войны, получает пенсию… Ошибки быть не должно.

— Я твердо уверен!

— Все бывает, — заметил Михеев. — Лучше всего, если бы вы могли поехать вот с товарищем Мистровым туда, где живет Тестов.

На следующий день Александр Дмитриевич Белов и Николай Васильевич Мистров выехали в Кировскую область. Приехали на станцию Пинюг. Подошли к дому Тестова. Постучали. Открыла женщина.

— Петр Алексеевич дома?

— Нету, к рыбакам пошел. Туда, на бережок.

Мистров и Белов направились к рыбакам. Тестов балагурил с приятелями, сидя у сарая.

— Здесь четверо. Вы видели ранее кого-либо из присутствующих? — тихо спросил Мистров своего спутника.

— Видел. Это тот Тестов… Сидит у сарая. Сильно постарел, но он, — прошептал Белов.

— Вглядитесь внимательнее.

— Понимаю. Но, чтобы быть уверенным, я должен еще увидеть его походку. Врезалась…

— Эй, дачники! Вам подлещики не нужны? За полбанки отдадим, — спросил вдруг Тестов подошедших.

— Берем, — последовал ответ.

Получив деньги за рыбу, Тестов тотчас засеменил в магазин. Тут Белов и увидел его походку. И еще раз подтвердил, что это тот самый.

Вернувшись в Новгород, Мистров доложил руководству о результатах поездки. Было установлено, что:

Тестов П. А., уроженец Подосиновского района Кировской области, проживающий ныне в той же области на станции Пинюг, был призван в армию в начале войны, но уже в сентябре 1941 года добровольно сдался в плен под Лугой, точнее, просто перебежал к немцам, изменив Родине:

с 1941 по 1942 год служил в лагере военнопленных полицейским, а с 1942 года в «Ягдкоманде-38», принадлежавшей к СС;

при отступлении оккупантов снял форму с убитого красноармейца, вывихнул руку и попал в госпиталь, заявил, что документы утерял в бою. При выписке получил новые. И был «демобилизован». Руку он действительно вывихнул, упав пьяный с велосипеда, повредил ключицу и добился, что эту травму признали «связанной с пребыванием на фронте». Получил инвалидность третьей группы и пенсию. В собесе он вел себя нагло, стучал кулаком по столу: «За что я кровь проливал?», выбивая всякие льготы. В 1946 году, пьяный, затеял драку в поезде, нанес двум пассажирам удары ножом. Против него возбудили уголовное дело, но позднее прекратили, учитывая его «инвалидность».

Вот что узнали о Тестове со станции Пинюг. Но самое тяжкое обвинение — участие в расстрелах, измену Родине нужно было доказать еще и свидетельскими показаниями.

В следственные органы явился свидетель Чистов. Он служил в той же роте, что и Тестов, и рассказал, что Тестов числился ездовым, но в сентябре 1941 года, когда часть попала в окружение, ночью исчез, хотя имелась полная возможность выйти из окружения, что впоследствии и сделали все остальные бойцы.

Было принято решение возбудить уголовное дело по обвинению Тестова П. А., уроженца Кировской области, в преступлениях, предусмотренных пунктом «а» статьи 64 УК РСФСР. Прокурор утвердил обвинение и санкционировал арест бывшего карателя. Судить его привезли в Новгород. Тестов был очень удивлен и все повторял: «Откудова они узнали? Я же никому ни слова не говорил».

На следствии он прикидывался невменяемым, но трижды проведенная экспертиза доказала его симуляцию.

Старший следователь Алексей Васильевич Кузниченков начал с самого простого: «Где вы были в войну?» «В плену», — последовал ответ. Но материал был собран большой, и вскоре Тестов понял, что о нем все знают. Впрочем, вел себя спокойно, уверенный, что прямых свидетелей его злодеяний нет. И тогда Тестову устроили очную ставку с А. Д. Беловым. Свидетель напомнил обвиняемому, где тот находился во время трагедии в Пандрино, что говорил, в кого стрелял, как снял косынку с убитой девушки. «Ты что, с того света пришел?» — удивился Тестов. Обвиняемого опознали и другие свидетели.

О том, что Тестов служил в «Ягдкоманде-38» и занимался карательной деятельностью, рассказали жители деревень, где дислоцировалась эта команда. Свидетели Савина, Романова, Федорова, Петрова. Они подтвердили, что он носил немецкую форму и выезжал на карательные операции, а Петрова, например, рассказала, как он хвастался, сколько партизан убил в бою под хутором Хлутно. Эти же люди подтвердили участие Тестова в эвакуации жителей из деревень Крючкова, Хрепле, Капустно, а также в сожжении этих деревень. Свидетели показали, что на операцию в Пандрино ездило 35 карателей, в том числе и Тестов. Каратели вернулись из леса на следующий день с рюкзаками, набитыми вещами. Они вели с собой мальчика Сашу. Этот мальчик рассказал, что все жители Пандрино расстреляны. Так были добыты доказательства.

И вот на стол суда легли пять томов обвинительных документов. Перед судом прошли свидетели, очевидцы трагедии. Тестов признался и в измене Родине, и в том, что служил в «Ягдкоманде-38», и в том, что участвовал в расправе с жителями деревни Доскино. Да, собственно, иного выхода у него не было.

— По людям стрелял… И в женщин, и в ребятишек, — понуро сказал Тестов.

— А попадали? — спросил его адвокат, имея в виду внести уточнения в соответствии с законом.

— Не один я стрелял.

Он все еще пытался уйти от ответа. Но все было доказано.

Суд, признав все обвинения справедливыми, посчитал возможным применить не исключительную, но самую суровую меру наказания: 15 лет исправительно-трудовой колонии строгого режима.

Хоть и с запозданием, но наказание неотвратимо пришло.

1977 г.