Хроника Убийцы Короля. День первый. Имя ветра

Глава 12 Собирание головоломки

Ближе к концу лета я нечаянно подслушал разговор, который исторг меня из состояния блаженного неведения, в коем я пребывал. Будучи детьми, мы редко думаем о будущем. Благодаря этому мы можем веселиться, как мало кто из взрослых может. В тот день, когда мы начинаем тревожиться о будущем, детство остается позади.

Был вечер, труппа расположилась на ночлег у дороги. Абенти дал мне новое задание по симпатии: «принцип изменяемой теплоты, переводимой в непрерывное движение», или что-то еще столь же напыщенное.

Задание было непростое, однако оно легло на место, как деталь головоломки. На все про все мне потребовалось примерно пятнадцать минут. А судя по тону Абенти, он рассчитывал минимум часа на три-четыре.

Поэтому я отправился его разыскивать. Отчасти затем, чтобы получить новое задание, отчасти потому, что мне хотелось похвастаться – так, чуть-чуть.

Его следы вели к фургону моих родителей. Я услышал их разговор задолго до того, как увидел. Их голоса звучали как невнятное бормотание, далекая песня, на которую походит разговор, когда расслышать его невозможно. Но, подойдя ближе, я отчетливо услышал одно слово – «чандрианы».

Услышав это, я остановился как вкопанный. Вся труппа знала, что мой отец работает над новой песней. Он уже больше года вытягивал из местных старые истории и стишки повсюду, где бы мы ни выступали.

Поначалу это были истории о Ланре. Потом он принялся собирать еще и старые побасенки о фейри, былички о домовых и шатунах. А потом он стал расспрашивать о чандрианах…

Это было несколько месяцев назад. В последние полгода он все больше расспрашивал о чандрианах и все меньше – о Ланре, Лире и прочих. Большинство песен, за которые брался мой отец, создавались за одно лето, а вот с этой он возился уже второй год.

Помимо всего прочего, вам следует знать, что мой отец никогда ни с кем не делился ни единым словом, ни полусловом из песни, пока она не была полностью готова к исполнению. Он доверял свои песни только моей матери, и она всегда прикладывала руку к любой песне, которую он сочинял. Изысканные мелодии принадлежали ему. Лучшие строки – ей.

Когда ждешь новую песню несколько оборотов или даже целый месяц, предвкушение только усиливает удовольствие. Но когда ждешь целый год, предвкушение несколько скисает. Теперь миновало уже полтора года, все просто с ума сходили от любопытства. Это порой приводило к резким перепалкам с теми, кому случалось очутиться слишком близко от нашего фургона, когда отец с матерью работали.

Я принялся, бесшумно ступая, приближаться к родительскому костру. Подслушивать – весьма дурная привычка, но я с тех пор успел набраться других, куда более дурных.

Я услышал, как Бен говорит:

– …О них не так уж много. Однако я готов поделиться.

– Приятно поговорить на эту тему с образованным человеком! – мощный отцовский баритон сильно контрастировал с тенорком Бена. – Мне так надоели эти суеверные деревенщины, и…

Тут кто-то подбросил дров в костер, и треск пламени заглушил слова отца. Я перебежал в тень, отбрасываемую родительским фургоном, торопливо, но осторожно.

– …Как будто я за призраками гоняюсь с этой песней! Пытаться собрать эту историю воедино – дурацкое занятие! Я уже жалею, что взялся за это.

– Глупости, – сказала мать. – Это будет лучшее из твоих творений, ты и сам это знаешь.

– Так вы полагаете, что существует изначальная история, из которой и берут начало все остальные? – спросил Бен. – Что в основе легенды о Ланре лежат исторические события?

– Все признаки указывают на это, – сказал отец. – Это все равно что посмотреть на дюжину внуков и увидеть, что у десятерых из них глаза голубые. Тогда можно быть уверенным, что у их бабушки тоже были голубые глаза. Я так уже делал, мне это очень хорошо дается. Именно так я написал «Под стенами». Но…

Я услышал, как он вздохнул.

– Так в чем же проблема-то?

– Эта история старше, – объяснила мать. – Как будто перед ним не внуки, а праправнуки.

– Рассеявшиеся по всем четырем концам света, – проворчал отец. – А когда я, наконец, обнаруживаю кого-то из них, оказывается, что он пятиглазый: два глаза зеленые, один голубой, один карий, один ореховый. А у следующего глаз всего один, зато разноцветный. Ну и какие выводы прикажете делать на таких основаниях?

Бен прокашлялся.

– Обескураживающая аналогия, – сказал он. – Однако же я могу предоставить вам возможность порасспрашивать о чандрианах меня. За свои годы я наслушался немало историй!

– Ну, прежде всего, мне нужно знать, сколько их всего, – сказал мой отец. – В большинстве историй говорится, что семь, но даже в этом вопросе согласия нет. В некоторых говорится, будто их трое, в некоторых – пятеро, а в «Падении Фелиора» их целых тринадцать: по одному на каждый понтифет Атура, и еще один в столице.

– На это я ответить могу, – сказал Бен. – Их семеро. В этом можно быть более или менее уверенным. Само их имя означает именно это. «Чаэн» означает «семь». «Чаэн-диан» – «их семеро». «Чандрианы».

– А я и не знал, – сказал отец. – Чаэн… На каком это языке? На илльском?

– Похоже на темью, – заметила мать.

– У вас верное ухо, – похвалил ее Бен. – На самом деле это темийский. Примерно на тысячу лет древнее темьи.

– Ну, это упрощает дело, – услышал я голос отца. – Надо было вас спросить еще месяц назад! Ну а почему они делают то, что делают, вы, наверное, не знаете?

По тону отца чувствовалось, что он, на самом деле, и не рассчитывает на ответ.

– А-а, вот это-то и есть подлинная загадка, верно? – хмыкнул Бен. – Думаю, именно это делает их более жуткими, чем всех прочих страшилищ, о которых говорится в историях. Призрак жаждет мести, демону нужна твоя душа, шатуну холодно и голодно. Это делает их не столь ужасными. То, что можно понять, можно попытаться контролировать. А вот чандрианы налетают, как молния с ясного неба. Просто разрушение. Без складу, без ладу, без причин.

– В моей песне будут и склад, и лад, и причины! – сказал отец с угрюмой решимостью. – По-моему, я все же докопался до их целей – столько времени спустя. Я выудил их из истории, собранной по крохам, по кусочкам. Вот что меня особенно раздражает: все самое сложное уже сделано, а вот с мелочами столько хлопот!

– Так вы думаете, что все поняли? – с любопытством спросил Бен. – И в чем же состоит ваша теория?

Отец негромко хохотнул:

– Ну уж нет, Бен! Вам придется подождать вместе с остальными. Слишком долго я потел над этой песней, чтобы вот так взять и выдать самую суть до того, как она окончена!

В голосе Бена послышалось разочарование.

– Ну, я уверен, что это всего лишь изысканная уловка, придуманная для того, чтобы заставить меня продолжать путешествовать с вами! – проворчал он. – Я же не смогу уйти, пока не услышу эту обугленную песню!

– Так помогите же нам ее закончить! – сказала моя мать. – Еще одни ключевые сведения, которых мы никак не можем раздобыть – это знаки чандриан. Все сходятся на том, что существуют знаки, предупреждающие об их присутствии, но относительно того, что это за знаки, расходятся все.

– Дайте-ка подумать… – сказал Бен. – Ну разумеется, синий огонь – это очевидно. Однако я бы не стал приписывать его именно чандрианам. В некоторых историях это признак демонов вообще. А в других – существ из Фейе или магии, не важно какой.

– Синий огонь говорит еще и о дурном воздухе в копях, – заметила мать.

– Что, в самом деле? – спросил отец.

Мать кивнула:

– Когда огонек лампы синеет, это говорит о том, что в воздухе присутствует рудничный газ.

– Боже милосердный, рудничный газ в угольных копях! – воскликнул отец. – Либо задуть лампу и заблудиться в кромешной тьме, либо оставить ее гореть и взлететь на воздух со всей шахтой! Да тут никаких демонов не надо, это куда страшнее!

– Я должен также сознаться, что отдельные арканисты иногда используют нарочно приготовленные свечи или факелы, чтобы производить впечатление на легковерных простолюдинов, – заметил Бен, смущенно покашливая.

Мать расхохоталась:

– Бен, вспомните, с кем вы говорите! С нашей точки зрения, устроить небольшое представление – отнюдь не грех! Кстати, синие свечи пришлись бы нам очень кстати в следующий раз, как будем ставить «Деонику». Если у вас где-нибудь завалялась пара таких свечей, будем очень признательны.

– Ну, я посмотрю, может, что и получится, – сказал Бен с усмешкой в голосе. – А что касается прочих знаков… Ну, говорят, будто у одного из них глаза как у козы, то ли вовсе глаз нет, то ли черные глаза… Вот это я слышал довольно часто. Слышал я также, что в присутствии чандриан гибнут растения. Дерево гниет, металл ржавеет, кирпич рассыпается… – он помолчал. – Однако не могу сказать, считать это за несколько знаков или за один.

– Во-от, вы начинаете понимать, в чем моя проблема! – угрюмо сказал отец. – А еще остается вопрос, всем ли им присущи одни и те же знаки или же у каждого по паре разных.

– Ну я же тебе говорила! – бросила мать. – Каждый из знаков присущ кому-то одному. Так логичнее всего.

– Вот, излюбленная теория моей супруги! – сказал отец. – Но она не сходится. В некоторых историях единственный знак – это синий огонь. В других животные бесятся, а про синий огонь ни слова. А в третьих говорится и про человека с черными глазами, и про то, что животные бесятся, и про синий огонь тоже!

– Я же тебе говорила, как в этом разобраться! – сказала мать. Судя по ее раздраженному тону, этот спор они вели не впервые. – Они же не всегда появляются все вместе. Они могут приходить по трое или по четверо. И если от одного из них пламя тускнеет, то будет казаться, будто все они заставляют пламя тускнеть. Вот отсюда-то и расхождения в историях! И разное число, и разные знаки зависят от того, сколько их там присутствовало.

Отец что-то буркнул.

– Толковая у тебя жена, Арль! – сказал Бен, сняв повисшее напряжение. – За сколько продашь?

– Она мне, к сожалению, самому нужна, для работы. Но если тебя устроит взять ее на время внаем, то мы, пожалуй, сумеем договориться за уме…

Послышался увесистый тумак, мой отец болезненно крякнул своим звучным баритоном.

– Никакие другие знаки на ум не приходят?

– Предполагается, что они холодные на ощупь. Хотя каким образом это стало известно – ума не приложу. Я слышал, что возле них огонь не горит. Хотя это прямо противоречит тому, что огонь становится синим. Возможно…

Поднялся ветер, деревья зашумели. Шелест листвы заглушил то, что сказал Бен. Я воспользовался шумом, чтобы подобраться на несколько шагов поближе.

– …«Скованы тенью», что бы это ни значило, – услышал я голос отца, когда ветер улегся.

Бен хмыкнул:

– Я этого тоже сказать не могу. Слышал я историю, в которой их выдало то, что тени их смотрели в противоположном направлении, навстречу свету. И еще одну, в которой говорилось, будто один из них был «В ярме тени». Там было сказано «что-то там в ярме тени». Но будь я проклят, если помню имя…

– Кстати, насчет имен – с ними у меня тоже проблемы, – сказал отец. – Я собрал пару десятков и был бы тебе признателен, если бы ты сказал, что думаешь по этому поводу. Самое распространенное…

– Вообще-то, Арль, – перебил его Бен, – я был бы тебе признателен, если бы ты не стал их произносить. Их имена, я имею в виду. Можешь написать на земле, коли хочешь, а не то я могу сходить за грифельной доской, но мне будет куда спокойнее, если ты не станешь их называть вслух. Знаешь, как говорят: береженого Бог бережет.

Воцарилось глубокое молчание. Я, пробиравшийся вперед, так и застыл с поднятой ногой, из опасения, что меня услышат.

– Ну, чего вы на меня так уставились? – сердито буркнул Бен.

– Да мы просто удивлены, Бен, – ответил мягкий голос моей матери. – Нам казалось, ты не из суеверных.

– Я не суеверен, – сказал Бен. – Я осторожен. Это разные вещи.

– Ну да, разумеется, – сказал отец. – Мне и в голову не приходило…

– Прибереги это для тех, кто тебе платит, Арль, – перебил Бен. В его голосе отчетливо слышалось раздражение. – Ты, конечно, слишком хороший актер, чтобы это показывать, но я прекрасно вижу, когда меня держат за свихнувшегося!

– Да я просто не ожидал такого, Бен, – виновато отвечал отец. – Ты человек образованный, а я так устал, что люди тут же хватаются за железо и льют пиво, как только упомянешь о чандрианах! Я же не путаюсь с темными силами, я просто историю восстанавливаю!

– Так вот, выслушай меня. Вы оба мне слишком нравитесь, чтобы допустить, чтобы вы считали меня старым дураком, – сказал Бен. – И к тому же мне потом надо кое о чем с вами поговорить, и для этого мне нужно, чтобы вы принимали меня всерьез.

Ветер набирал силу, и я воспользовался этим, чтобы пройти последние несколько шагов. Я подобрался к углу родительского фургона и выглянул сквозь завесу листвы. Все трое сидели вокруг костерка. Бен устроился на пеньке и кутался в свой потрепанный бурый плащ. Родители сидели напротив, мать привалилась к отцу, на плечи у них было накинуто одеяло.

Бен наполнил кожаную кружку из глиняной бутыли и протянул кружку моей матери. Когда он говорил, изо рта у него шел пар.

– Как относятся к демонам в Атуре? – спросил он.

– Боятся! – отец постучал себя по виску. – От всей этой религии у них мозги размякли.

– Ну а в Винтасе? – спросил Бен. – Там довольно много тейлинцев. Они к демонам так же относятся?

Мать покачала головой:

– Они полагают, что это несколько глупо. Они предпочитают думать, что демоны – это метафора.

– А кого же тогда боятся по ночам в Винтасе?

– Фейри, – ответила мать.

– Курганных жителей, – ответил отец одновременно с ней.

– Оба вы правы, смотря в какой части страны вы находитесь, – сказал Бен. – Ну а тут, в Содружестве, люди посмеиваются и над тем, и над другим. – Он указал на деревья вокруг нас. – Однако ближе к осени они стараются вести себя осторожно, чтобы не накликать шатунов.

– Так уж жизнь устроена, – добавил отец. – Половина актерского ремесла – в том, чтобы знать, чем дышит публика.

– Вы по-прежнему думаете, будто я тронулся умом, – усмехнулся Бен. – Вот послушайте: предположим, завтра мы приедем в Бирен и кто-нибудь вам скажет, что в лесу водятся шатуны. Вы ему поверите?

Отец покачал головой.

– Ну а если вам это скажут двое?

Отец снова покачал головой.

Бен подался вперед, не вставая с пенька:

– Ну а если десять человек вам скажут совершенно серьезно, что в лесу бродят шатуны, которые пожирают…

– Да нет же, конечно, я в это не поверю! – рассердился отец. – Это же курам на смех!

– Не поверишь, конечно, – согласился Бен и поднял палец. – Но вопрос-то вот в чем: а в лес ты после этого пойдешь?

Отец замер и впал в задумчивость.

Бен кивнул:

– Глупо было бы не прислушаться, когда полгорода тебя предупреждает, что там опасно, даже если ты и не веришь в то, во что верят они. Ну а если шатунов вы не боитесь, чего же тогда боитесь вы?

– Медведей.

– Разбойников.

– Хорошие, разумные страхи для бродячего актера, – сказал Бен. – Страхи, которых горожане не поймут. В каждой местности – свои мелкие предрассудки, и все смеются над той чушью, в которую верит народ за рекой.

Он серьезно взглянул на них:

– Но вот слышали ли вы хоть раз шуточную песню или забавную историю про чандриан, а? Ставлю пенни, что ни разу.

Мать поразмыслила и покачала головой. Отец как следует приложился к кружке и последовал ее примеру.

– Так вот, я не хочу сказать, что чандрианы и в самом деле бродят где-то поблизости, налетая и убивая, точно молния с ясного неба. Однако боятся их повсюду. А такого обычно без причин не бывает.

Бен усмехнулся и опрокинул свою глиняную чашку, вытряхнув на землю последние капли пива.

– А имена – штука странная. Опасная штука имена! – Он пристально посмотрел на них. – Уж это-то я знаю наверняка, именно потому, что я – человек образованный. Ну а если я вдобавок чуток суеверен… – Он пожал плечами. – Что ж, это мой выбор. Я человек старый. Уж будьте ко мне снисходительны.

Отец задумчиво кивнул.

– Странно, как это я раньше не замечал, что к чандрианам все относятся одинаково? А ведь, казалось бы, я должен был это увидеть… – Он потряс головой, словно пытаясь прочистить мозги. – Однако, думаю, к именам мы можем вернуться и потом. Так о чем ты хотел поговорить?

Я собрался было незаметно улизнуть, пока меня не застукали, но то, что сказал Бен, заставило меня застыть на месте, не сделав и шага.

– Вам это, наверное, не заметно, вы ж его родители и все такое. Но ваш юный Квоут весьма способный мальчик. – Бен снова наполнил свою чашку и протянул кувшин отцу. Тот отказался. – На самом деле, «способный» – это слабо сказано. Очень, очень слабо.

Мать посмотрела на Бена поверх своей кружки:

– Ну, Бен, это любому видно, кто хоть немного с ним пообщается. Не понимаю, почему на этом следует заострять внимание. Тем более тебе.

– Мне кажется, что вы недооцениваете ситуацию, – сказал Бен, вытягивая ноги чуть ли не в самый огонь. – Скажите, легко ли он выучился играть на лютне?

Отец был, похоже, несколько удивлен столь внезапной переменой темы.

– Ну, довольно легко, а что?

– И сколько лет ему было?

Отец задумчиво потеребил бородку. В тишине, точно флейта, прозвучал голос моей матери:

– Восемь.

– Ну а теперь вспомни, как учился играть ты сам. Помнишь, сколько лет тебе было? Помнишь, с какими трудностями ты столкнулся?

Отец все теребил бородку, но вид у него сделался более задумчивый и взгляд отстраненный.

Абенти продолжал:

– Могу поручиться: он осваивал каждый аккорд, любой перебор с первого же раза, не запинаясь, не жалуясь. А если он и ошибался, то не более одного раза, верно?

Отец выглядел несколько смущенным:

– Ну, в основном да, но у него же тоже были трудности, как и у любого другого. Вот аккорд ми-мажор ему не давался. У него были большие проблемы с увеличенным и уменьшенным ми-мажором…

– Да, дорогой, я тоже это помню, – мягко вставила мать, – но, мне кажется, дело было просто в маленьких ручонках. Он был все-таки еще очень мал…

– И ручаюсь, что надолго его это не остановило, – негромко сказал Бен. – У него удивительные руки; моя мать назвала бы это «руки волшебника».

Отец улыбнулся:

– Ну да, руки у него от матери, тонкие, но сильные. То, что надо, чтобы горшки выскребать, а, женщина?

Мать шлепнула его, потом поймала за руку, развернула его кисть и показала Бену.

– Руки у него от отца: изящные и ласковые. То, что надо, чтобы соблазнять господских дочек!

Отец попытался было возразить, но она его не слушала.

– С такими глазами и руками ни одна женщина на свете не сможет чувствовать себя в безопасности, когда он начнет охотиться за дамами!

– Ухаживать, дорогая, ухаживать!

– Смысл тот же, – пожала она плечами. – Охота здесь идет, охота там, и, право, я жалею честных дам, что непреложно помнят о законе и убежать сумели от погони.

Она снова приникла к отцу и положила его руку себе на колени. Она слегка склонила голову набок, он уловил намек, наклонился и поцеловал ее в уголок губ.

– Воистину! – воскликнул Бен, воздев кружку.

Отец обнял ее свободной рукой и сжал за плечи.

– И все равно, Бен, не пойму, к чему ты клонишь.

– Он все делает именно так: стремительно, как удар бича, и почти безошибочно. Могу поручиться: он знает все песни, что ты когда-либо ему пел. Он лучше меня знает, что где лежит у меня в фургоне.

Он снова взял бутыль и открыл пробку.

– Однако дело не только в хорошей памяти. Он соображает! До половины из того, что я только собирался ему показать, он уже дошел сам, своим умом.

Бен подлил пива моей матери.

– Ему одиннадцать лет. Вы когда-нибудь встречали мальчика его возраста, который разговаривал бы так, как он? Конечно, в значительной степени это связано с тем, что он растет в столь просвещенной атмосфере, – Бен указал на фургоны. – Но все же обычно самые глубокие мысли одиннадцатилетних мальчиков сводятся к тому, как ловчей играть в камушки и оттаскать кошку за хвост.

Мать рассмеялась звонким, как колокольчик, смехом, однако лицо Абенти осталось серьезным.

– Это правда, сударыня. У меня бывали ученики намного старше, которые были бы в восторге, если бы добились хотя бы половины того, чего добился он. – Он ухмыльнулся. – Будь у меня его руки и хотя бы четверть его ума, через год я бы уже ел на серебре!

Воцарилась тишина. Мать негромко сказала:

– Я помню, когда он был младенцем, только-только учился ходить – как он смотрел, как он смотрел вокруг! Ясными, блестящими глазами, как будто весь мир хотел вобрать.

Голос у нее слегка дрогнул. Отец прижал ее к себе, и она опустила голову ему на грудь.

На этот раз молчание длилось дольше. Я уже было подумывал убраться прочь, но тут отец нарушил тишину:

– И что же ты советуешь делать?

В его голосе слышалась легкая озабоченность и отцовская гордость одновременно.

Бен мягко улыбнулся:

– Да ничего особенного. Просто подумайте о том, что вы можете ему предложить, когда придет время выбирать. Он оставит след в мире как один из лучших!

– Лучших в чем? – буркнул отец.

– В чем угодно, в том, что он выберет. Если он останется здесь – не сомневаюсь, он сделается новым Иллиеном.

Отец улыбнулся. Для актеров Иллиен – истинный герой. Единственный эдема руэ, который сумел по-настоящему прославиться и оставить след в истории. Все наши древнейшие и лучшие песни принадлежат ему.

Более того, если верить легендам, в свое время Иллиен заново изобрел лютню. Иллиен сам был лютнистом, и именно он преобразовал архаичный, хрупкий, неуклюжий придворный инструмент в восхитительную, универсальную семиструнную актерскую лютню, на которой мы играем в наше время. В тех же легендах говорится, что на лютне самого Иллиена струн было восемь.

– Иллиен… Эта мысль мне нравится, – сказала мать. – И короли будут приезжать за много миль, чтобы послушать моего маленького Квоута!

– Он будет останавливать своей игрой трактирные потасовки и пограничные войны! – улыбнулся Бен.

– И дикие бабы станут садиться ему на колени и класть сиськи ему на голову! – с энтузиазмом добавил отец.

Ненадолго воцарилось ошеломленное молчание. Потом мать медленно и подчеркнуто произнесла:

– Полагаю, ты хотел сказать, «дикие звери станут класть головы ему на колени»?

– В самом деле?

Бен кашлянул и продолжал:

– Если он решит сделаться арканистом, думаю, годам к двадцати четырем он получит должность при дворе. Если ему взбредет на ум стать торговцем, не сомневаюсь, что под старость он будет владеть половиной мира.

Отец насупил брови. Бен усмехнулся:

– Ну, насчет последнего можешь не беспокоиться. Для торговца он чересчур любопытен.

Бен помолчал, словно тщательно обдумывая то, что собирался сказать дальше.

– Его примут в университет, знаете ли. Разумеется, не прямо сейчас, много лет спустя. Моложе семнадцати туда не берут, но я не сомневаюсь, что…

Остального я уже не слышал. В университет! Университет к тому времени сделался для меня чем-то вроде двора Фейе, сказочным местом, о котором можно только мечтать. Школа размером с небольшой город! Десятью десять тысяч книг! Люди, знающие ответ на любой вопрос, который я мог бы задать…

Когда я снова обратил внимание на них, все молчали.

Отец смотрел на мать, угнездившуюся у него под мышкой:

– Ну что, женщина? Ты, часом, не с каким-нибудь залетным богом переспала двенадцать лет тому назад? Это могло бы разрешить нашу загадку!

Она шутливо шлепнула его, а потом ее лицо сделалось задумчивым:

– Ну, если так подумать, двенадцать лет тому назад ко мне и впрямь явился один мужчина… Он связал меня поцелуями и оплел своей песней. Он лишил меня девичьей чести, украл и увез с собой. – Она помолчала. – Но он не был рыжий. Нет, вряд ли это он!

Она лукаво улыбнулась отцу. Тот, похоже, немного смутился. Она поцеловала его. Он поцеловал ее в ответ.

Мне нравится вспоминать их именно такими. Я тайком убрался прочь. В голове у меня вертелись мысли об университете.