Индекс Франка

Пролог

На улице оказалось свежо, хотя было уже около половины одиннадцатого. Непрерывный поток посетителей больницы, идущих сверху по тропинке от автобусной остановки к главному входу, напоминал дорожку целеустремлённых муравьёв.

— Ты готов? — спросил Лазарев после двух первых затяжек.

— Да.

— Помочь?

Виктор отрицательно покачал головой и вдруг почувствовал, как сильно сжал челюсти и губы — он, даже если бы захотел, не смог ответить сейчас вслух.

— Там будет сложно в паре мест, — Лазарев затянулся, выдохнул в сторону от некурящего Платонова. — Даже не то чтобы сложно… Ответственно, если можно так сказать. Я понимаю, что умного учить — только портить, но если хочешь, подойду…

Виктор ещё раз дал понять, что не надо. Он смотрел на мелкий гравий автостоянки под ногами и прислушивался к его шуршанию под колёсами постепенно прибывающих машин. Курильщики обычно прятались здесь от видеокамер по периметру. Встречаться взглядом с заведующим Платонову сейчас очень не хотелось. То, к чему он готовился, требовало тишины и сосредоточенности. С технической стороны совершенно рядовая для Виктора операция, но сегодня ему было не по себе.

— Знаешь, что такое старость? — внезапно спросил Лазарев. — Это когда от тебя жена ушла, а ты напиться боишься, потому что столько панкреонекрозов видел, лучше и не вспоминать. Вчера осознал, когда опять с Тамарой поругался. Из-за какой-то ерунды — и представляешь, просто вдрызг. Хлопнула дверью, ушла к маме. Тот случай, когда сильно жалеешь, что тёща живёт в следующем квартале, а не в другом городе.

Виктор чувствовал, что Лазарев меняет тему специально. Заведующий ругался с супругой примерно раз в месяц, и это не вызывало уже ни у кого вокруг никаких эмоций. Женат он был второй раз и казалось, что для работы над ошибками время у него было — но все, да и он сам тоже, давно махнули на эти конфликты рукой. Платонов не стал делать вид, будто ему интересно, но почему-то вдруг сказал, не поворачивая головы:

— Ерунда разная бывает, Алексей Петрович.

Лазарев удивлённо посмотрел на Виктора, выбросил окурок за чью-то машину и сразу закурил вторую сигарету.

— Чем старше становимся, тем всё менее значимы поводы, — ответил он. — Если лет пятнадцать назад меня надо было в ординаторской с медсестрой поймать, то вчера я просто борщ в холодильник не поставил. Девальвация, так сказать, повода происходит прямо на глазах. Скоро нулевую отметку пройдём — и она уже авансом начнёт со мной ругаться.

«Знал бы ты, как прав сейчас», — подумал Платонов, но вслух сказал совсем другое:

— Если от медсестры до борща — пятнадцать лет, то не всё так плохо. Ещё всё можно успеть.

— Что успеть? Развестись? Найти третью жену? — задал вопросы Лазарев, приветственно махнув попутно рукой кому-то на стоянке.

— Зачем же? Нет, конечно, — наконец-то посмотрел на заведующего Платонов. — Для укрепления курса повода. Это же как стоимость барреля нефти. Вы рассчитываете, что семейная жизнь будет протекать при одной цене; надеетесь, что цена эта будет расти, но в реальности оказывается, что всё несколько не так. Несколько хуже. Семейная экономика рушится, эмоциональные баррели дешевеют. Надо адаптироваться как-то. Хотя соглашусь, призрачно это всё и ненадёжно. Из опыта боевых действий, если можно так выразиться.

— Боевых?

— Не поверите, Алексей Петрович, — невесело вздохнул Виктор. — Всякое бывало…

Он машинально погладил предплечье, где халат скрывал сейчас послеоперационный рубец. Сросшийся перелом пару раз в год давал о себе знать сильными ночными болями, но Платонов и не пытался принять обезболивающее. Похоже, ему было необходимо это помнить…

— Почему же, поверю. Так просто от бывшей жены в другой город не уезжают, — ответил Лазарев. — Ты, конечно, особо не распространялся никогда — но с подполковничьей должности за нарушение условий контракта… Наш руководитель тебя брать не хотела. Она же за чистоту кадров безоговорочно ратует. Уверен на сто процентов — обязательно глубже копнула и узнала всё. Готова была дать от ворот поворот. Просто я её на нужный путь наставил, когда твоё резюме в интернете прочитал.

Платонов слегка приподнял брови — об этом он услышал от Лазарева впервые.

— Спасибо, Алексей Петрович, — поблагодарил он заведующего. — Если хотите, я могу вкратце рассказать. Только не сейчас, если можно. И сильно вкратце. Без имён и мелких деталей.

— Наверное, хочу. Надеюсь что-то полезное для себя почерпнуть… Но не заставляю, конечно. Зря я две подряд дёрнул, — сказал он, вновь резко меняя тему и отправляя второй окурок вслед за первым. — Кстати, как там рука?

Платонов прищурился, вспоминая картину, что видел вчера на перевязке:

— Чисто. Скобки на ранах предплечья снял, швы через один оставил. Спилы костей не пальпируются. Рентген был два дня назад — всё идеально, — Виктор сунул в карманы халата слегка замерзающие руки и посмотрел в сторону входа в отделение. Там открылась дверь, и дежурная медсестра принялась выискивать своих врачей на стоянке. Увидев Платонова, она махнула ему рукой.

— В операционную, — констатировал Виктор. — Зовут.

— Решил, что будешь с глазом делать?

— Блефарорафия, — коротко сказал Виктор. — От гнойного конъюнктивита надо избавляться. Окулист хотел сам веки зашить, готов был помочь. Но я же не в первый раз. Ладно, пошёл.

Он миновал новую решётку, окружившую такие же новенькие кислородные резервуары. Платонов не смотрел на них, но несколько свежих следов цемента на выбоинах в ступенях и в пандусе напоминали ему, зачем и куда он направляется. Входная дверь отделения, такая же новая, как и всё кислородное хозяйство, громко клацнула магнитным замком, когда Виктор привычно пробежал пальцам по кодовым цифрам. Не заходя в ординаторскую, Платонов прошёл весь коридор до конца — до двери с надписью «Операционный блок». Положив ладонь на ручку, он на секунду замер, прислушиваясь к себе. Холодок в груди, какая-то горячая волна по шее…

— Руки не трясутся, ноги не дрожат, — тихо сказал Виктор и открыл дверь. Несколько шагов к коробкам с масками и шапочками, потом к стопке бахил; надел их, медленно и аккуратно завязал. Увидел, что забыл на руке часы; снял их, положил на подоконник; натянул нарукавники, потом фартук и заглянул в операционную.

Все было готово. Лена, операционная сестра, замерла у своего столика с инструментами в ожидании хирурга. Виталий Балашов, их бессменный анестезиолог, сидел у окна, заполняя протокол и поглядывая временами на показания своих приборов. Анестезистка Варя, высокая яркая блондинка, прислонившись к стене, держала в руке два шприца с набранными препаратами и в ожидании команды мечтала о чем-то своём.

— Добрый день, — сухо сказал Платонов, обведя взглядом всю бригаду. На стол, где под простынёй лежал пациент, он не смотрел.

— Привет, — сказал Балашов, оторвавшись от писанины. — У меня все в норме. Времени на операцию — сколько тебе нужно.

Он встал, шагнул к Варваре, тихо что-то сказал; та по очереди ввела препараты из обоих шприцев в кубитальный катетер.

— Тогда я мыться, — развернулся Платонов. Тёплая вода немного расслабила; он тщательно намылил руки на три раза, поднял глаза и посмотрел на себя в зеркало. Усталый взгляд поверх маски заставил вздохнуть; он перевёл кран на холодную воду и плеснул немного в лицо:

— Соберись.

Потом вытер насухо руки большой стерильной салфеткой, выпросил у бесконтактного дозатора две порции геля-антисептика и, протирая ладони, направился обратно к Лене, что ждала его с развёрнутым стерильным халатом на вытянутых руках…

Операция проходила в тишине, звучали лишь редкие фразы хирурга и медсестры да жужжание дерматома. Полосы с бёдер он взял, как на экзамене — не дыша. Выставил лезвие на минимально допустимое значение — но все равно с волнением смотрел, как пропотевают «кровавой росой» донорские раны, как аккуратно Лена кладёт на них салфетки с перекисью, сразу же вскипающие красной пеной.

Когда все полосы, кроме двух, были пропущены через перфоратор, Платонов приступил к пластике. Он укладывал лоскуты по краям ран на груди и плече, растягивал сеточку — и после пристреливал её скобками из степлера. Лена несколько раз уже тупфером вытирала с его лба пот, слыша в ответ глухое «Спасибо» и тяжёлое дыхание.

Лишь раз Балашов позволил себе нарушить тишину в операционной, спросив:

— Может, тебе стол поднять?

Платонов, не поворачивая головы, буркнул «Нет, спасибо» и продолжил. Лена подавала лоскуты, придерживая их, если Виктору было особенно неудобно, и быстро заменяла степлеры, как только в них заканчивались скобки. Платонов щёлкнул последний раз — на плече — и попросил оставшиеся цельные лоскуты для шеи и щеки.

Все видели, что ему надо немного, буквально пару минут, отдохнуть. И Лена придумала смену перчаток и операционного белья. Платонов отступил к прохладной кафельной стене, прислонился к ней спиной.

— Посушите руки немного, Виктор Сергеевич, — попросила Лена, — а то не наденете новые перчатки. Я пока приберусь.

Она нарочито медленно собирала и протирала инструменты, сменила под плечом и шеей полотенце — и только после этого предложила Платонову новый комплект перчаток.

Виктор вернулся к столу, взял из банки с физраствором один из лоскутов, приложил к ране, разгладил обратным концом пинцета. Лена протянула степлер.

— Нет, — внезапно отказался Платонов. — Давайте лучше подошьём. Несите самую тонкую атравматику, что есть.

Спустя пару минут операционная сестра уже протягивала ему заряженный иглодержатель. Балашов у окна взглянул на часы, потом на наркозный аппарат, кивнул самому себе.

Тем временем Платонов медленно и аккуратно, чтобы не сдвинуть лоскуты, пришивал их к краям ран. Лена в нужное время отрезала концы нитей. Вдвоём они постепенно уложили две оставшихся полосы на шею, затем большие куски — на щёку, скулу и часть лба. С последним узлом Платонов понял, что не может разогнуться — так и отступил от стола в болезненном полунаклоне. Лена, спрятав руки на груди, боком оттеснила его ещё дальше в сторону, чтобы он не мешал накладывать повязки. Виктор особо не сопротивлялся; смотрел прямо перед собой — туда, где из-под стерильной простыни показалась закрытая повязкой культя левой руки.

— Так, теперь глаз, — когда спина немного расслабилась, сказал Платонов. — Надо выполнить блефарорафию.

— Это что такое? — тихо спросила Варвара у Балашова, но Виктор услышал.

— Веки надо сшить на левом глазу, — Платонов не очень хотел вдаваться в объяснения, но ему самому захотелось проговорить суть манипуляции и ещё раз убедиться в её целесообразности. — Защитим глаз от гноя и заодно не дадим формирующимся рубцам утащить веки в стороны.

— Так бы и говорил — глаз зашить, — пожал плечами Балашов. — А то слово какое-то мудрёное придумал.

Платонов в другой день ответил бы Виталию баянистым анекдотом, но сегодня молча взял протянутый иглодержатель, кончиком тонкого анатомического пинцета ухватился за край века, потянул. Вкол в верхнее веко, перехват, вкол в нижнее, перехват… Зрачок смотрел куда-то в потолок, но временами смещался немного в стороны — Виктор машинально старался избежать этого пустого взгляда, когда глаз, казалось, смотрит точно на него.

— Конец операции, — спустя несколько минут тихо сказал он всем присутствующим. Балашов закрыл на аппарате клапан севофлурана, ещё раз посмотрел на показатели и вместе с Платоновым вышел в предоперационную.

— На тебе лица нет, — сказал он Виктору. — Бледный как смерть. Кофе надо. Горячий. Много. Давай, иди. Петрович там уже извёлся весь, наверное.

Платонов жестами попросил помочь развязать ему халат; с видимым облегчением стянул его, потом порвал завязки фартука, скинул нарукавники — и стало видно, что операционный костюм мокрый насквозь.

— Дня два-три ещё в клинитроне подержать, — думая о своём и поёживаясь от холодного костюма, попросил он. — Пусть подсохнет, всё-таки там немного на спину заходит. Потом заберём. Пора будет активизировать.

Балашов согласился:

— Да какие проблемы, конечно. Когда мы отказывали? Тем более, что…

— Я тогда пойду. Устал чего-то.

Ему наконец-то удалось полностью разогнуться. Волна облегчения мурашками прошла по телу, отозвалась лёгким похрустыванием в шее и спине. Уже в коридоре он вспомнил, что всё ещё в маске и шапочке, снял их и, скомкав, сунул в карман.

Алексей Петрович поднялся навстречу, едва Платонов вошёл в ординаторскую.

— Всё получилось?

— Да.

Платонов щёлкнул кнопкой чайника, сел в своё кресло и уставился в погасший в режиме ожидания монитор.

— Я никуда не уходил, — добавил Лазарев. — Даже курить только один раз. Думал — мало ли. Вдруг позовёшь…

— Через три дня достанем из клинитрона и в седьмую палату. Сейчас каждый день — перевязки. Если что, поправлю, где не так легло, — Платонов отчитывался самому себе, как робот, не замечая обращённых к нему слов Лазарева.

Чайник вскипел. Виктор встал, насыпал из банки пару ложек кофе, бросил сахар, плеснул кипяток и вернулся к столу. Долго смотрел на чашку, потом сделал пару обжигающих глотков. Спросил:

— А коньяк есть?

— Обижаешь, — Алексей Петрович повернулся в кресле и вытащил из нижнего ящика стола бутылку. — В кофе плеснуть? Или не будем просто так переводить продукт?

Платонов в очередной раз заглянул в комнатку, что была по совместительству кухней, взял рюмки, поставил на микроволновку. Лазарев втиснулся рядом, плеснул по половине.

— Я к полумерам не привык, — вспомнив госпитальную поговорку, сказал Платонов. Петрович долил. Не дожидаясь каких-то слов от заведующего, Виктор взял рюмку; быстро, одним большим глотком выпил. Лазарев достал из кармана маленькую розовую карамельку, протянул Виктору:

— Иди в бокс, полежи с полчасика. Заснёшь — не проблема.

Лёжа на кровати в боксе, когда хмель стал настойчиво просачиваться в голову и усыплять, Платонов вдруг вспомнил, с чего все началось.

С этого худосочного и скандального… В памятной почему-то рубашке — той самой, «кафельной». Как же его звали…

(«Это мама, понимаете вы или нет?»)

Вадим. Да, точно. И ведь он показался странным сразу…

(«…таблетки…»)

Вадим Беляков.

(«Я все сделаю, чтобы вы запомнили…»)

И сделал.

…Когда Лазарев через час заглянул в бокс, Платонов крепко спал, положив ладонь под щеку.