Инферно Габриеля

Глава 8

Вчерашний обед стал достоянием истории. Наступило утро четверга. Рейчел сидела у брата на кухне, все за той же барной стойкой, именуемой также стойкой для завтраков. Ее завтрак состоял из эспрессо с молоком и журнала «Вог» на французском языке. У себя дома, в Филадельфии, Рейчел читала совсем другую литературу. Политика, отношения с общественностью, экономика, социология – вот какие книги громоздились на ее ночном столике. Все это читалось, изучалось и усваивалось в надежде, что однажды кто-то из начальства поинтересуется ее мнением, а не вручит очередную кипу чужих материалов, с которых нужно сделать ксерокопии. Но сейчас, находясь в отпуске, у нее было время почитать что-нибудь и для себя.

Сегодня ее настроение было лучше. Заметно лучше. Вчера они с Эроном хорошо поговорили. Он не скрывал, что раздосадован переносом свадьбы на неопределенное время, однако без конца повторял, что ему нужна Рейчел, а не свадебная церемония. В ее мозгу и сейчас звучали отрывки их вчерашнего разговора.

«Рейч, я все понимаю. Мы же с тобой не фанатики планов. Свадьбу можно отложить до тех пор, пока ты не оправишься. Но я хотел и хочу тебя, Рейчел. Я всегда буду тебя хотеть: как жену, как возлюбленную… Я готов сделать все, что в моих силах, потому что я люблю тебя. Возвращайся».

Слова Эрона, как лучи прожектора, пробились сквозь туман депрессии и горя, окутавший разум Рейчел. Она-то думала, что убегает от Скотта, отца и призрака матери. А получалось, она убегала еще и от Эрона. Его слова встряхнули Рейчел. Как будто она могла расстаться с ним навсегда! Такое не приснилось бы ей и в самом кошмарном сне.

Его слова почти разбили ей сердце. Только сейчас Рейчел поняла, как же ей хочется стать женой Эрона. Его слова были даже не лучами прожектора, а яркими солнечными лучами, напрочь разогнавшими туман ее депрессии. Негоже заставлять будущего мужа томиться в ожидании, пока она совладает со своим душевным состоянием. Никакая скорбь, никакие слезы не вернут ей матери. Жизнь слишком коротка, чтобы позволять себе быть несчастной. Эти слова она часто слышала от Грейс.

Погрузившись в мысли об Эроне, Рейчел даже не заметила, как в кухне появился Габриель. На носу брата сидели очки в дорогой оправе. Он поцеловал ее в лоб, а потом молча положил перед ней пачку денег. Рейчел подозрительно покосилась на купюры:

– Это еще зачем?

Габриель кашлянул, присаживаясь рядом с сестрой:

– Я слышал, что вы с Джулианной собирались пошататься по магазинам.

– Ну что за имя ты ей прицепил? – Рейчел скорчила брату гримасу. – А насчет магазинов… У тебя была слуховая галлюцинация. Мы собирались куда-нибудь сходить, но не в магазины. И потом, сегодня Джулия занята. Она говорила, что будет готовиться к твоему семинару вместе с парнем из ее группы. Пол, кажется. А потом он поведет ее обедать.

«Опять этот долбаный Норрис!» – подумал Габриель. Выразительный эпитет миновал всех внутренних цензоров и все барьеры и теперь звучал у него в голове, повторяясь снова и снова. Внешне профессор Эмерсон ограничился глухим рычанием.

Рейчел подвинула деньги к брату и уткнулась в журнал.

– Ну что ты как капризный ребенок? Бери.

– Зачем мне столько денег?

– Купишь что-нибудь своей подруге, – ответил Габриель, избегая называть Джулию по имени.

– Слушай, ты вчера кьянти не перепил? Это же чертова пропасть денег! – проговорила Рейчел, щурясь на купюры.

– Знаю, – спокойно парировал Габриель.

– Но здесь пятьсот долларов. Я знаю, ты иногда можешь позволить себе посорить деньгами. И все-таки, Габриель, это явный перебор.

– Ты видела ее квартиру?

– Еще не успела. А ты?

Габриель заерзал на табурете.

– Мельком. У нас тут был жуткий ливень, а она – без плаща и без зонтика. Я подвез ее до дома и…

– И что? – Рейчел ухватила брата за плечо и наклонилась к нему, предвкушая рассказ. – Давай колись.

Габриель дернул плечом, сердито глядя на сестру.

– Ты не о том подумала… Особо и рассказывать нечего. Я видел ее квартиру мельком, но мне хватило. Представляешь, там нет даже кухни!

– Нет кухни? Какого черта?

– Девчонка бедна как церковная крыса. Видела, в чем она носит книги? Купи ей приличный портфель. Можешь потратить все деньги. Но прошу тебя, сделай что-нибудь. Если увижу ее рюкзак еще раз, то просто сожгу его.

Габриель запустил руки в волосы и изогнулся над стойкой. Рейчел искоса поглядывала на него. Казалось, ее брат обладал всеми качествами, необходимыми идеальному игроку в покер: невозмутимостью, бесстрастностью, холодностью. И не просто холодностью – ледяной холодностью, будто прикасаешься рукой или щекой к глыбе льда. Рейчел считала это самой скверной чертой его характера. Габриель обладал способностью говорить и действовать, совершенно не задумываясь о чувствах других, включая и его приемную семью.

Однако недостатки брата не мешали Рейчел искренне его любить. И Габриель тоже любил ее, как старшие братья любят сестер, что младше их на целых десять лет. Выходки, которые Габриель позволял себе по отношению к Скотту или отцу, были совершенно немыслимы по отношению к Рейчел. Они почти не ссорились. Габриель ее защищал. В каком бы гневе он ни находился, для него было просто немыслимо причинить сестре хотя бы малейший вред. Зато она вдоволь насмотрелась, как он причиняет вред другим, и в первую очередь – самому себе.

Сестринская интуиция позволяла Рейчел проникнуть за эту ледяную маску, и тогда оказывалось, что Габриель абсолютно не годится для игры в покер. Его поведение было слишком красноречивым и выдавало все бури, бушевавшие у него внутри. Если он закрывал глаза, это означало, что он вот-вот выйдет из себя. Подавленность выражалась в сосредоточенном массировании лица, особенно висков. Тревога и страх заставляли его ходить взад-вперед. Увидев сейчас, как брат вскочил с табурета и начал мерить шагами просторную кухню, Рейчел безошибочно определила: он чего-то боится. Или кого-то.

– А что это тебя вдруг так зацепил ее рюкзак и место, где она живет? Вчера ты был с ней более чем холоден. Ты упорно не желал называть ее Джулией.

– Она моя аспирантка. И мои отношения с ней должны быть… профессиональными.

– Профессиональными – это как? – Габриель остановился, хмуро глядя на сестру. – Хорошо. Я возьму эти деньги и куплю Джулии портфель. Но я бы предпочла купить ей туфли.

– Туфли? – переспросил Габриель, снова садясь на табурет.

– Да. Слушай, а если еще купить ей что-нибудь из одежды? Джулия любит красивые вещи, только позволить себе не может. А ведь у нее такая потрясающая фигура. Согласен?

Вопрос сестры заставил его плотно сдвинуть ноги, зажав ляжками свою набухающую «мужскую снасть».

– Трать деньги как пожелаешь, только обязательно купи ей что-то взамен этого чертова рюкзака.

– Отлично! Я даже знаю, что ей купить. Но в таком случае мне понадобится больше денег. С пятью сотнями не разгуляешься. А еще… я думаю, нам нужно будет куда-нибудь ее сводить. В одно из здешних модных местечек, где она сможет показать себя во всем блеске. Не на твои же семинары ей наряжаться! – улыбнулась Рейчел, игриво стреляя глазками в старшего брата.

Габриель не стал ни спорить, ни препираться. Он вытащил из бумажника визитную карточку, из другого кармана извлек перьевую авторучку «Монблан» и начал медленно откручивать колпачок.

– Интересно, нормальные люди еще пользуются такими ручками? Или только медиевисты? Удивляюсь, почему ты не пишешь гусиным пером, – с ехидством добавила Рейчел.

– Своим студентам я обычно говорю, что шариковые ручки – верный способ заработать писчую судорогу. Ну а поскольку ты не моя студентка, тебе я скажу, что вот эта модель – она называется «Meisterstück 149» – в неизменном виде выпускается с тысяча девятьсот двадцать четвертого года. Представляешь? В ее конструкции все выверено до сотых долей дюйма.

Рейчел округлила глаза и хмыкнула. Для нее подобные восторги брата были пустым звуком. Неужели, чтобы написать несколько слов на обороте визитки, Габриелю обязательно требуется восемнадцатикаратное золотое перо? Любит он разные вычурности. У него даже почерк несовременный, как будто он действительно учился писать гусиным пером.

– Вот, держи. – Габриель протянул сестре визитку. – У меня в «Холт ренфрю» открыт счет. Покажешь эту карточку дежурному администратору. Тебя проводят к Хилари. Она мой личный менеджер по покупкам. Все, что ты выберешь, она запишет на мой счет. Только, пожалуйста, держись в пределах разумного. А деньги все равно возьми. Считай это моим заблаговременным подарком на день рождения.

Рейчел перегнулась через стол и поцеловала брата в щеку:

– Спасибо. А что такое «Холт ренфрю»?

– Канадский аналог «Сакса на Пятой авеню». Сеть первоклассных универмагов. Там найдется все, что ей нужно. Только прошу тебя: обязательно купи ей портфель. Остальное – мелочи. – В голосе брата вдруг появились нотки раздражения.

– Договорились. Но объясни мне, почему ты так прицепился к ее рюкзаку? Если хочешь знать, у меня был точно такой же, и я очень долго не хотела с ним расставаться. Потом открыла для себя другую модель, более удобную. Ты же любишь старые вещи? Так признай это право и за Джулией.

– Сам не знаю, что мне дался этот рюкзак. – Габриель снял очки и принялся массировать веки.

– Говоришь, остальное – мелочи? Тогда я добавлю в список покупок еще и нижнее белье? Я же чувствую, что она тебе нравится.

– Рейчел! – рявкнул Габриель. – По-моему, ты уже вышла из подросткового возраста. Не забывай, она моя аспирантка. Я не собираюсь за ней ухаживать. Я делаю это в знак покаяния.

– Покаяния?

– Да. Это раскаяние за грех. Мой грех.

– У тебя и впрямь средневековое мировоззрение, братец, – хмыкнула Рейчел. – И какой же грех ты совершил по отношению к Джулии? Наорал на нее во время семинара? Ты ведь с ней едва знаком…

Габриель снова надел очки и беспокойно заерзал на табурете. Стоило ему подумать о грехе и о мисс Митчелл, как между ног начиналось противное шевеление. Две эти мысли – о грехе и мисс Митчелл – мгновенно сливались в одну… Хоть здесь, на этой кухне. И не надо никакого эротического белья. Пусть на ней не будет ничего, кроме тех потрясающих туфель на высоком каблуке… Ему так хотелось их потрогать.

– Габриель, ты мне не ответил.

– Я не обязан исповедоваться перед тобой в своих грехах. Достаточно того, что я хочу их искупить. – Он выхватил у Рейчел журнал.

– Тебе-то это зачем? – язвительно бросила ему Рейчел. – Для углубления познаний во французском языке? Или в женской моде?

Весь журнальный разворот занимало фото девицы в крошечном белом бикини, распластавшейся на пляжном песке. Снимок был умело обработан, отчего создавалось впечатление, что это не фотография, а рисунок, сделанный аэрографом. Габриель впился взглядом в картинку.

Поведение брата рассердило Рейчел:

– Почему ты орешь на меня? Я не твоя студентка, чтобы молча сносить выплески профессорского раздражения.

Габриель вздохнул, снова снял очки и взялся за свои веки.

– Прости, – пробормотал он, возвращая сестре журнал.

Его глаза еще раз скользнули по красотке в белом бикини. С чисто исследовательским интересом, bien sûr[4].

– Слушай, почему ты такой напряженный? – не могла успокоиться Рейчел. – Проблемы с женщинами? У тебя сейчас есть хоть кто-то? Похоже, ты просто изголодался по женщинам. Я как увидела коллекцию снимочков у тебя в спальне, сразу по…

– Я не намерен продолжать этот разговор! – перебил ее Габриель. – Нечего вторгаться в мою личную жизнь. Я не спрашиваю, с кем ты трахаешься.

Рейчел самой захотелось наорать на него, но она сдержалась, успокаивая себя глубоким дыханием.

– Знаешь, я прощу тебе эти слова, при всем их возмутительном хамстве. Когда в следующий раз будешь стоять на коленях и каяться в своих грехах, не забудь упомянуть и грех зависти. Ты хотел уколоть меня? Ты же прекрасно знаешь: Эрон – мой первый и единственный мужчина. Я не лезу в твою личную жизнь. Просто пытаюсь понять, что с тобой. А ведь с тобой что-то происходит.

Не поднимая глаз на сестру, Габриель пробормотал извинения. Однако его предупредительный выстрел возымел желаемое действие и отвлек ее от щекотливого вопроса. А резкость? Она не впервые слышит от него резкие слова.

Между тем слова брата задели Рейчел сильнее, чем она думала. И теперь она вертела в руках его визитную карточку, пытаясь успокоиться.

– Если тебе не нравится Джулия, зачем тогда вся эта суета? Только из-за ее бедности?

– Не знаю, – со вздохом признался Габриель.

– У нее есть одна особенность. Джулия кажется хрупкой и беззащитной. Она всегда была немного печальной и потерянной. Но внешность обманчива. У этой хрупкой девочки стальные кости. Ее не сломала ни мать-алкоголичка, ни парень, который…

– Который что? – с заметным интересом спросил Габриель.

– Ты же говорил, что тебе нет дела до ее личной жизни. Жаль, братец. Очень жаль. Не будь ваши отношения… профессиональными, как ты говоришь, она бы тебе понравилась. Вы бы даже по-дружились. – Рейчел улыбнулась, пробуя почву. Габриель созерцал мраморную поверхность барной стойки и рассеянно скреб подбородок. – Сказать ей, что портфель и туфли – подарки от тебя?

– Ни в коем случае! Меня за это могут уволить. Университетской бюрократии только дай зацепку.

– Я думала, ты у них в штате.

– Это не имеет значения.

– Итак, ты готов потратить кругленькую сумму на экипировку Джулии, но категорически не желаешь, чтобы она узнала о личности благодетеля. Ты не находишь, что это очень в духе Сирано де Бержерака? А ты, оказывается, во французском намного искуснее, чем я думала.

Делая вид, что сказанное его не касается, Габриель подошел к своей сложной и дорогой кофемашине и принялся сооружать себе чашку безупречного эспрессо.

«Опять я сержусь как маленькая», – досадуя на себя, подумала Рейчел.

– Подведем итог. Итак, ты хочешь сделать Джулии нечто приятное. Если желаешь, называй это покаянием. Я считаю это обыкновенным проявлением доброты. Это доброта вдвойне, поскольку ты стремишься сохранить свой поступок в тайне и не вызывать у Джулии тягостных мыслей, будто теперь она перед тобой в долгу. Что ж, меня это впечатлило.

– Я хочу, чтобы раскрылись ее лепестки, – едва слышно произнес Габриель.

Рейчел услышала его слова, но тут же отмахнулась от них, посчитав это цитатой из какого-нибудь стихотворения. Она не настолько была сильна в поэзии, чтобы с ходу узнать, кто и когда написал эти слова. В то, что они могли принадлежать самому Габриелю, она не верила. Слишком уж непохоже на него.

– А тебе не кажется, что к Джулии нужно относиться как ко взрослому человеку и сказать ей, от кого эти подарки? Пусть сама решает, принимать их или нет.

– Тогда она их точно не примет. Она меня ненавидит.

– Джулия не умеет ненавидеть людей, – засмеялась Рейчел. – Вот прощать их сверх меры – это она умеет. Если уж она действительно тебя возненавидела, значит заслужил. Но в одном ты прав: в таких вопросах она очень щепетильна. Мы считаем это дружеской помощью, а она может расценить наш жест как милостыню. И твое воздаяние будет воспринято как подаяние. Она почти никогда не позволяла мне покупать ей одежду или обувь. Всего раза два или три мне удалось ее уломать. А так – неизменно вежливое «нет, спасибо».

– Тогда скажи ей, что… авансом делаешь ей рождественский подарок. Или что это… от Грейс.

Они понимающе переглянулись. В глазах Рейчел блеснули слезы.

– Мама была единственной, кому Джулия позволяла заботиться о себе. Она относилась к Грейс, как к родной матери.

Габриель забыл про эспрессо. Он подбежал к сестре, обнял и, как умел, попытался успокоить. В глубине души он точно знал, зачем и ради чего убеждает сестру одарить мисс Митчелл красивыми и дорогими вещами. Он покупал себе индульгенцию, прощение за грехи. Так он не поступал еще ни с одной женщиной. Но Габриель не тешил себя мыслями, что его затея удастся. Скорее всего, это будет абсолютно бессмысленная затея.

Он знал, что живет в аду. Он принимал это как данность и редко сетовал. Он отчаянно жаждал выбраться оттуда и все еще верил, что такое возможно. Но увы, у него не было ни Вергилия, ни Беатриче. Его молитвы оставались без ответа, а благому намерению изменить свою жизнь всегда что-то мешало. Вернее, кто-то. Зачастую – какая-нибудь длинноногая блондинка в туфлях на высоком каблуке, которая впивалась длинными ногтями ему в спину, неистово шепча его имя…

Можно сколько угодно мечтать о бегстве из ада. Но Габриель устал от мечтаний. Он жаждал практических шагов. Учитывая его нынешнее положение, самым лучшим и вполне практическим шагом было взять деньги проклятого старика («кровавые деньги») и щедро потратить их на кареглазого ангела. На девушку, которая не может позволить себе снять квартиру с кухней и которая хоть немного расцветет, получив от лучшей подруги красивое платье и новые туфли.

Габриелю хотелось большего, чем купить ей портфель, однако в своем истинном желании он не признавался даже самому себе. Он хотел сделать так, чтобы Джулианна научилась улыбаться.

А в то время, пока Габриель и Рейчел были поглощены дебатами о покаянии, прощении и стойкой идиосинкразии профессора Эмерсона к старым рюкзакам, Пол ждал Джулию у входа в Библиотеку имени Робартса – крупнейшую университетскую библиотеку на территории кампуса. Девушка едва ли догадывалась, что за короткое время этот добродушный верзила проникся к ней большой симпатией.

У Пола было полно друзей, немалую часть которых составляли девушки весьма широкого спектра характеров. Пол в одинаковой степени притягивал к себе как уверенных, самостоятельных девушек, так и наделенных разными комплексами и фобиями. Его отношения с Эллисон не то чтобы зашли в тупик, а скорее превратились в две параллельные прямые. Эллисон не хотела уезжать из Вермонта. Ей нравилось работать школьной учительницей. Пол давно мечтал перебраться в Торонто и стать профессором. После двух лет отношений на расстоянии оба понимали, что их отношения катятся по инерции. Однако они не опустились до взаимных упреков и драматических выплесков злости. Оба считали: сжигать фотографии или кромсать шины – это дешевые трюки из плохих сериалов. Они оставались друзьями, чем Пол очень гордился.

Встретив Крольчиху, Пол впервые стал понимать, как это здорово, когда девушка тебе не только нравится, но у тебя с ней еще и схожие профессиональные интересы и устремления.

В отношениях с женщинами Пол отличался старомодностью воззрений. Он не понимал сверстников, которые, едва познакомившись с девушкой, торопились поскорее затащить ее в постель. Он считал, что и в двадцать первом веке за женщиной сначала надо ухаживать. Пол не торопил время. Сейчас его вполне устраивала завязавшаяся дружба между ним и прекрасной застенчивой Крольчихой. Прежде чем показывать ей свои чувства, нужно получше ее узнать. Убедиться, что она отвечает ему взаимностью. Пол решил проводить с Джулией побольше времени. Пусть почувствует его внимание. И другие тоже пусть увидят: за Джулию Митчелл есть кому заступиться. А если кто-то попытается завязать с ней дешевый романчик, Пол всегда будет рядом и доходчиво объяснит донжуану, чтобы держался от нее подальше.

Джулия не отказалась бы поболтаться с Рейчел по магазинам, но она уже пообещала Полу, что четверг они проведут в библиотеке. Теперь, когда профессор Эмерсон согласился быть ее руководителем, нужно срочно браться за составление плана диссертации. Ей очень хотелось ошеломить его детальным, тщательно аргументированным планом. И в то же время ее грызло сомнение: а стоит ли? Профессор уже составил свое представление о ней и вряд ли захочет взглянуть на нее под иным углом зрения.

– Привет! – весело поздоровался Пол.

Он тут же переместил тяжелый рюкзак Джулии на свое плечо. Для Пола такой вес был почти незаметен.

– Спасибо, что согласился быть моим провожатым, – сказала Джулия, радуясь временному избавлению от ноши. – В прошлый раз я заблудилась. Искала старые карты Флоренции, а попала в отдел географических карт.

– Тут немудрено заблудиться. Я тебе покажу специальный отдел, посвященный Данте. А потом мы пойдем в мой кабинет.

Пол открыл дверь. Джулия вошла в библиотечный вестибюль, чувствуя себя принцессой. У Пола были превосходные манеры, которыми он никогда не злоупотреблял. Этим он разительно отличался от напыщенных ничтожеств, любивших щегольнуть своими манерами или использовать их как орудие подавления и устрашения. Манеры Пола, наоборот, помогали такой золушке, как она, ощутить себя принцессой.

Возле лифтов сидел скучающий охранник. Пол и Джулия предъявили ему студенческие карточки. Охранник сонно кивнул. Пол вызвал лифт.

– У тебя здесь кабинет? – удивилась Джулия.

– Правильнее сказать – кабинетик. Здесь их называют просто отсеками. Мой неподалеку от дантовского отдела… Карета подана. Прошу.

Они вошли в кабину. Пол нажал кнопку девятого этажа.

– А я тоже могу получить отсек?

– Что ты! – поморщился Пол. – Они тут на вес золота. Аспирантам первого года нечего и мечтать. По правде говоря, и этот-то не мой. Он закреплен за Эмерсоном.

Джулия шумно выдохнула. Наверное, она побледнела, однако в синеватом неоновом свете кабины это было не так заметно.

Пол терпеливо водил ее по дантовскому отделу, показывая первичные и вторичные источники. Ему нравилось смотреть, с какой нежностью Джулия касается книжных переплетов. Она словно здоровалась со старыми друзьями.

– Джулия, можно тебе задать вопрос… личного характера?

Она машинально кивнула. Сейчас ее внимание было целиком поглощено внушительным томом в потертом кожаном переплете. От книги исходил удивительный аромат. Возможно, библиотекарь назвал бы его обыкновенным запахом книжной пыли, но для Джулии это был аромат далекой эпохи.

– Эмерсон попросил меня взять у миссис Дженкинс твое личное дело и… – Волшебство оборвалось, как удивительный сон, прерванный звонком будильника. Джулия поставила книгу на место и повернулась к Полу. В глазах застыл испуг. – Ты чего испугалась? Не бойся, я туда не заглядывал, – усмехнулся Пол. – Да там и не бывает слишком уж конфиденциальных данных. Эмерсону понадобилось изъять оттуда какой-то лист, который он ранее вложил. Но меня поразило не это, а то, что он сделал потом. – Джулия затаила дыхание, боясь даже думать о том, что может услышать. – Он позвонил в Гарвард, Грегу Мэтьюсу, декану факультета романских языков и литературы.

Джулия моргала, удивленная словами Пола:

– Он что, прямо при тебе звонил?

– Я в это время ксерокопировал материалы и невольно слышал часть их разговора. Он расспрашивал Мэтьюса о тебе.

– Зачем ему это понадобилось?

– Вот это я и хотел у тебя спросить. Эмерсон выяснял, почему у них не хватает денег на стипендии аспирантам. Он же там сам учился, потом писал диссертацию. Мэтьюс был его руководителем.

«Черт бы побрал этого профессора! Значит, вздумал проверять мои слова? Конечно, он не верит, что я подавала документы в Гарвард и проходила тестирование. Где мне? Это ему можно учиться в Гарварде».

Джулия закрыла глаза. В ногах появилась противная слабость, и она схватилась за книжный стеллаж, чтобы не упасть.

– Мэтьюса мне было слышно плоховато. Зато я хорошо слышал Эмерсона. – Джулия не открывала глаз и ждала окончания. Она лишь надеялась, что там не таится камень, который ударит ей в затылок. Или в висок. – Слушай, а я ведь и не знал, что ты была в Гарварде. Здорово! Эмерсон у него интересовался, действительно ли ты прошла тесты и собеседования и какие суммарные оценки они тебе выставили.

– Вот и ты удивлен, – горько усмехнулась Джулия. – Конечно, кто я? Девчонка из провинциального пенсильванского городишки. Училась в иезуитском университете, где менее семи тысяч студентов. Разве мне место в Гарварде?

Пол нахмурился. «Бедная Крольчиха. Зря я затеял этот разговор. Поганец Эмерсон! Напыщенная профессорская задница, которая плачет по хорошему пинку. Ой, чувствую, мы с ним однажды схлестнемся…»

– А чем плохи католические университеты? Я вот у себя в Вермонте учился в Университете Святого Михаила. Могу лишь спасибо им сказать за прекрасное образование. У них на факультете английского языка был отличный специалист по Данте, и на историческом – потрясающий дядька. Он нам так про Флоренцию рассказывал. Я всегда в аудиторию на час раньше приходил, чтобы без места не остаться. – Джулия кивала, делая вид, будто слушает. – Но я же тебе не рассказал самое интересное. Этот Мэтьюс пытался убедить нашего придурка отправить тебя учиться в Гарвард. Говорил, что ты потрясла их своими знаниями и они готовы взять тебя хоть сейчас. Горжусь тобой, Крольчиха. Я туда тоже подавал документы и с треском провалился. – Пол улыбнулся, но как-то настороженно. Он не знал, обрадуют ли Джулию его слова о «самом интересном». – Прости за любопытство, но я не понимаю, почему ты не осталась в Гарварде? Если это связано с чем-то личным, можешь не отвечать.

– Я вообще не собиралась ехать в Торонтский университет, – прошептала Джулия и почувствовала, что оправдывается. – Я знала, что он здесь преподает. Но у меня не было другого выбора. На мне висит долг в несколько тысяч долларов за учебу в Университете Святого Иосифа. Брала студенческий заем и до сих пор не могу расплатиться. Я надеялась, что тут побыстрее сверну магистратуру, а на следующий год снова подам документы в Гарвард. Тогда я смогу рассчитывать на более высокую стипендию. Не хочу влезать в новые долги.

Пол кивал и ободряюще улыбался. Джулия снова взялась листать старинные фолианты. Пол следил за ней, не подозревая, что пропустил мимо ушей очень важные слова, случайно вырвавшиеся у нее. Будь он повнимательнее, он бы узнал не только о финансовых затруднениях, которые вынудили Джулию забрать документы из Гарварда. Для человека проницательного эти слова оказались бы ключом к пониманию Джулии. У Пола Норриса было много замечательных качеств, но проницательность среди них не числилась.

А сейчас Пол смотрел, как Джулия бережно снимает с полок пыльные книги. Он радовался, что она снова улыбается, и удивлялся, до чего же метко прозвал ее Крольчихой. Она здорово напоминала кролика, какие встречаются на лугу или в лесу. Более того, она напомнила Полу персонаж из детской повести «Вельветовый кролик»[5].

Это были лишь мысли. Вслух Пол никогда бы не признался, что читал «Вельветового кролика». Соврал бы, не моргнув глазом, что и названия такого не слышал. Однако Эллисон очень любила эту книгу. В начале их отношений она заставила Пола прочитать повесть, дабы лучше понять ее, Эллисон, характер. И Пол – этот здоровяк с вермонтской фермы – тайком прочел эту довольно скучную вещь, потому что любил свою подругу. И хотя он не восхищался книгой, но сумел полюбить «Вельветового кролика».

Вот и эта Крольчиха страстно мечтает стать настоящей. Ждет, когда ее полюбят. И ожидание не проходит бесследно. К счастью, внешне об этом не скажешь. Правда, по мнению Пола, она была чересчур худой и бледной. Ей бы не помешало несколько месяцев попить свежего вермонтского молока, поесть пшеничного хлеба с домашним вермонтским маслом. Глядишь, стала бы покрепче. Ожидание сказывалось на ее душе – прекрасной и печальной.

До встречи с Крольчихой Пол не очень-то верил в существование души, однако теперь был просто вынужден в это поверить. Он втайне надеялся, что когда-нибудь Джулия станет такой, какой ей хочется быть. И найдется кто-нибудь, кто полюбит ее. Тогда она из Пугливой Крольчихи превратится в смелую и счастливую женщину.

Полет фантазии грозил унести Пола слишком далеко. А он ведь пришел сюда не ради грез. Он обещал показать Джулии библиотеку. Но вначале ее надо успокоить и отвлечь от грустных мыслей. Лучшим отвлекающим средством будет разговор о ее диссертации. Когда Крольчиха занята делом, ей некогда грустить.

Из дантовского отдела они направились в здешнее святилище Эмерсона и остановились перед дверью с медной табличкой. Надпись на табличке, выгравированная изящным старомодным курсивом, возвещала:

Джулия сразу заметила, что такая табличка была только на двери профессорского отсека. Чуть ниже Пол скотчем прикрепил обыкновенную библиотечную карточку со своим именем. Она сразу представила себе разгневанного профессора, сдирающего это нахальное добавление. Затем она заметила полное имя приятеля:

– Как расшифровывается твое В.? – спросила она, указывая на самодельную табличку.

– Я не пользуюсь своим вторым именем, – смутился Пол.

– Я тоже не пользуюсь своим. Не хочешь – не говори. – Она с любопытством посмотрела на запертую дверь.

– Ты будешь смеяться, – пробормотал Пол.

– Я не смеюсь ни над именами, ни над фамилиями. Не мы их выбираем.

Пол переминался с ноги на ногу.

– Обещай, что никому не скажешь.

– Обещаю. Чтобы у нас было по-честному, я тебе скажу свое второе имя – Хелен.

– Прекрасное имя. – Пол закрыл глаза и перестал дышать. Когда возмущенные легкие потребовали кислорода, он торопливо выдохнул удерживаемый воздух и имя: – Верджил.

– Верджил? – недоверчиво переспросила Джулия.

– Ты же слышала. – Пол открыл глаза. Он боялся, что она действительно начнет смеяться.

– Уму непостижимо! Ты изучаешь творчество Данте и носишь среднее имя Верджил. Вергилий. Ты правда не шутишь?

– Нет. Меня назвали в честь прадеда… Можешь мне верить, Данте он сроду не читал. У него была молочная ферма в Эссексе, штат Вермонт.

Джулия восторженно улыбалась:

– Я считаю, Верджил – замечательное имя. Носить имя великого поэта древности – большая честь.

– Ты ведь тоже можешь считать, что удостоилась не меньшей чести. Вспомни Елену Троянскую. Тебе это имя очень подходит.

По глазам Пола чувствовалось, что он не лукавит. Джулия смущенно отвернулась. Возникла неловкая пауза, и, чтобы ее сгладить, Пол торопливо вытащил ключ и отпер дверь.

– Эмерсон не пользуется своим отсеком. В основном он приходит сюда оставить мне материалы для работы. Но отсек принадлежит ему, и наш профессор исправно платит за это пространство.

– Значит, эти отсеки платные?

– Да. Но они стоят своих денег. Тут тебе и отопление, и кондиционер, и беспроводной доступ в Интернет. Тут ты можешь спокойно хранить книги, не предъявляя их дежурному библиотекарю. Чертовски удобно. Приносишь сюда все, что тебе нужно, и никаких нудных объяснений с библиотечными дамами.

Комнатка была небольшой, но очень уютной. Ничего лишнего, все только для работы. Письменный стол. Полки во всю стену. Из маленького окна открывался красивый вид на центр города и телебашню. Интересно, сколько же Эмерсон платит за этот островок земли обетованной? Джулия вдруг почувствовала, что согласилась бы жить здесь вместо своей «хоббитовой дыры», где профессор не согласился бы поселить даже собаку.

Пол быстро освободил от бумаг одну из полок.

– Теперь это будет твоя. У меня есть дополнительный ключ. Держи. – Он извлек из ящика ключ, потом на клочке бумаги размашисто написал цифры. – Это тебе на всякий случай. Вдруг забудешь номер. – Джулия изумленно озиралась по сторонам. – Что ты раздумываешь? Бери ключ.

– Не могу. Он и так меня ненавидит. Это ему очень не понравится.

– Да пошел он на хрен! – вырвалось у Пола. Джулия вытаращила глаза. – Прости, пожалуйста. Я редко ругаюсь. Во всяком случае, в присутствии девчонок… я хотел сказать, женщин. – Джулия кивнула, однако ее удивило совсем не ругательство, слетевшее с языка Пола. – Послушай, Крольчиха. Эмерсона здесь практически не бывает. Ты можешь оставлять на полке свои книги. Он решит, что это мои. Если уж ты так боишься, что он тебя здесь застукает, не работай одна. Заходи, когда я здесь, а я здесь бываю очень часто. Если он тебя увидит, подумает, что мы тут вместе работаем. Или что-нибудь в этом роде.

Пол робко улыбнулся. Ему очень хотелось привязать Джулию к этому месту. Приятно сознавать, что она может заглянуть сюда в любое время. Приятно видеть ее книги на полке. Приятно просто сидеть рядом с ней.

Но Джулия не хотела быть привязанной ни к какому месту, иначе самый уютный отсек мгновенно превращался в клетку.

– Прошу тебя… бери. – Пол осторожно вложил в ее ладонь ключ и бумажку с номером, потом так же осторожно согнул ее маленькие тонкие пальцы. Он очень боялся неловким движением причинить ей боль. – Настоящее – это не то, кем ты являешься, а то, что с тобой случается. А сейчас очень нужно, чтобы с тобой случилось что-то хорошее.

Джулия чуть не подпрыгнула от этих слов. Знал бы он, насколько они правдивы.

«Неужели он своими словами пересказывает… Такое просто невозможно».

Пол смотрел на нее, в его теплых, дружелюбных глазах не было никакой задней мысли, никакого корыстного расчета. Этот человек не имел двойного дна и не играл с ней. Может, она ему действительно нравилась. А может, он просто ей сочувствовал. Впрочем, сейчас это было не столь важно. Намерения Пола были совершенно честны. Джулии захотелось поверить, что Вселенная – не такое уж мрачное и унылое место. Есть в ней уголки, где светло, тепло и безопасно, где добрые поступки совершаются не ради выгоды, а по доброте душевной.

Она взяла ключ и опустила голову, чтобы Пол не видел ее слез.

– Ты чего, Крольчиха? А плакать зачем?

Полу очень хотелось смахнуть с ее лица еще не упавшую слезу. Он протянул руку, но остановился. Не надо. Она сейчас и так на пределе.

«Неужели я дошла до того, что готова реветь от каждого доброго слова?» Но все это было так неожиданно. Ключ. Строчки из любимой детской книжки. Неужели этот парень читал «девчоночьи» книги?

Чтобы побыстрее успокоиться, Джулия стала рассматривать книги на полках. Ее глаза наткнулись на одинокую коробку с CD-диском. Коробка лежала плашмя. Джулия взяла ее. Это был «Реквием» Моцарта.

– Ты любишь Моцарта?

Пол отвел глаза.

Может, он тоже не любит, когда без спроса трогают его вещи? Джулия уже хотела вернуть коробку на место, когда Пол задержал ее руку.

– Все нормально. Просто это не мой диск. Собственность Эмерсона. – И вновь ее обдало холодом. Пол это сразу заметил. – Ты только никому не говори. Этот диск я у него стащил. – Час от часу не легче! – Знаю: нельзя брать чужие вещи. Но он гонял этот диск не переставая. Причем не весь, а один фрагмент. Четыре с небольшим минуты. Снова и снова. Эта пытка происходила в его кабинете. Я в это время составлял каталог его личной библиотеки, и было никак не уйти. Представляешь? Lacrimosa, Lacrimosa… у меня в мозгу заноза! Я уже не мог это слышать. Чертова Lacrimosa вгоняла меня в жуткую депрессию. И тогда я украл диск из его кабинета и принес сюда. Проблема была решена.

Джулия засмеялась. Она смеялась с закрытыми глазами, представляя себе несчастного Пола, терроризируемого Моцартом.

Пол облегченно вздохнул.

– Но ты плохо спрятал «орудие пытки». Я почти сразу нашла. Спрячь получше.

Пол осторожно откинул несколько прядей ее волос. Ему хотелось видеть ее лицо.

– Вот ты и спрячь у себя дома, – вдруг предложил он. – Уж там Эмерсон точно искать не будет.

Джулия вдруг сжалась и попятилась назад. Пол встревожился. Ведь всего минуту назад она смеялась, а теперь стоит, опустив голову, и кусает губы. Может, он зря дотронулся до ее волос? Или она испугалась, что Эмерсон узнает, к кому попал его треклятый диск?

– Джулия, – тихо позвал Пол, не пытаясь к ней подойти. – Прости меня. Я сделал что-то не так?

– Нет. Все нормально. – Она торопливо вернула диск на полку. – Я тоже люблю «Реквием», и Lacrimosa – мое любимое место. Я не знала, что и ему нравится. Это все очень… очень… странно.

– Ну, раз любишь, возьми на время, – предложил Пол. – Если Эмерсон спросит, скажу, что это я взял. А ты послушаешь дома. Можешь на свой iPod закачать. В понедельник вернешь.

Джулия растерянно смотрела на коробку:

– Даже не знаю…

– Я стащил диск неделю назад, а он даже не хватился. Может, настроение изменилось. А эту пытку он мне устроил, когда вернулся из Филадельфии. И что на него нашло?

Джулия молча запихнула диск в карман своего ветхого рюкзака.

– Спасибо.

– Всегда рад помочь.

Ему хотелось взять ее за руку или хотя бы на несколько минут стиснуть ее ладонь. Но она была Пугливой Крольчихой, и он мог все испортить.

Экскурсия по библиотеке продолжалась.

– Кстати, в выходные начинается Торонтский кинофестиваль, – сообщил Пол, когда они шли к лифтам. – У меня есть пара билетов на субботу. Хочешь пойти? – Он старался, чтобы его приглашение звучало как можно непринужденнее.

– А что за фильмы?

– Один французский, другой – немецкий. Я предпочитаю европейские фильмы, – признался он, осторожно улыбаясь. – Но если тебе они не нравятся, я обменяю билеты на англоязычные картины.

– Не надо менять. Я тоже люблю европейские фильмы, но только когда в них есть субтитры. Мой французский считай что на нуле, а по-немецки я умею лишь ругаться.

Пол нажал кнопку вызова и очень внимательно поглядел на Джулию:

– Ты умеешь ругаться по-немецки? Где ж ты этому научилась?

– Все в том же Университете Святого Иосифа. Меня поселили в международном общежитии. Моей соседкой по комнате была немка из Франкфурта. Приехала по программе обмена. Хорошая девица, но жутко любила ругаться. К концу семестра мы все великолепно ругались по-немецки. – Джулия слегка покраснела и уткнулась глазами в свои далеко не новые кроссовки.

Она только-только пришла в магистратуру, а Пол учился в докторантуре. Это означало, что он наверняка посещал обязательные курсы французского и немецкого. Джулия хорошо помнила, как однажды после семинара Криста язвительно высмеяла ее «любительские лингвистические способности». Вдруг и Пол отпустит сейчас какую-нибудь шуточку или пренебрежительно махнет рукой?

Но Пол лишь улыбался, придерживая для нее раскрытые двери лифта.

– Слышала бы ты мой немецкий, – улыбнулся он. – У меня самого уши вянут. Думаю, мне стоит выучить немецкие ругательства. Все хоть какая-то польза от этого языка.

На этот раз Джулия улыбнулась ему широко и весело:

– Попробуем. Думаю, моя диссертация не загнется, если я в субботу пойду с тобой в кино. Спасибо за приглашение.

– Мы не дадим твоей диссертации загнуться, – пообещал Пол.

Он был доволен собой. Пугливая Крольчиха пойдет с ним в кино. А потом он поведет ее обедать. Он ведь еще не познакомил ее со своим любимым индийским рестораном. Или нужно было позвать ее в кино сегодня, не дожидаясь субботы? На двойной сеанс, чтобы подольше сидеть рядом с ней. Потом он показал бы ей местный Чайна-таун и угостил бы домашним мороженым в заведении Грега. А пока они будут есть мороженое, можно будет завлечь ее походом в Галерею искусств Онтарио. Там открывается выставка архитектурных проектов Фрэнка Гери.

Хорошенько подумав, Пол решил быть терпеливым. Очень-очень терпеливым. И осторожным. Нужно помнить об этом всякий раз, когда он протягивает Крольчихе морковку и пытается погладить ее мех. Иначе он спугнет ее и лишится возможности помочь ей стать настоящей.

Прошел еще один день. Наступило утро пятницы. Джулия сидела на своей узкой кровати со стареньким ноутбуком на коленях и добросовестно составляла план диссертации. Под Моцарта. Ее и сейчас удивляло, почему профессор Эмерсон выбрал именно Моцарта. Удивлял резкий переход от «Найн инч нейлз» к «Реквиему». Может, он истязал себя Lacrimosa, оплакивая Грейс? Или были иные причины, заставлявшие его без конца гонять единственный и далеко не радостный фрагмент моцартовского «Реквиема»?

Джулия закрыла глаза. Многоголосый хор дробил латинские слова на слоги, и каждый становился ударом молота по душе. Или по сердцу…

«Что же происходит с Габриелем, если он терзает себя Lacrimosa? И почему я ощущаю странную близость к нему, когда слушаю эту музыку? Я всего лишь заменила его фотографию его же диском. Только что не кладу этот диск под подушку. Я даже не Крольчиха. Я глупый больной щенок».

Джулия тряхнула головой и попыталась вернуться к плану диссертации. Но моцартовская музыка не отпускала. Чтобы это утро тоже не стало полным слез, она переключилась на мысли о Поле и их вчерашнем походе в библиотеку.

Он ей очень помог. Мало того что Пол открыл ей доступ в профессорский отсек, он, по сути, рассказал ей, как правильно составлять план, на что обратить внимание и все такое. Ему даже удалось ее рассмешить, причем несколько раз. Джулия уже и не помнила, когда она в последний раз столько смеялась. Пол вел себя как настоящий джентльмен: открывал ей двери и таскал на плече ее уродца. Этот парень из вермонтской провинции обладал рыцарскими манерами. Он просто не мог не понравиться Джулии. И его покровительство не было чем-то навязанным ей. Оно предлагалось с достоинством и без малейшего намека на то, что с ней нужно возиться, как с малым ребенком. После вчерашнего Джулия стала мысленно называть его Вергилием. Кто лучше Вергилия смог бы провести Данте по всем лабиринтам Ада? И кто лучше Пола – скрытого Вергилия – проведет ее по всем лабиринтам плана диссертации?

Ей действительно хотелось, чтобы ее план понравился Эмерсону. Более того, чтобы он произвел на профессора сильное впечатление. Может, тогда уважаемый профессор сообразит, что она не напрасно взялась изучать творчество Данте? Может, признает у нее наличие ума? Едва ли. Профессор Эмерсон уже составил о ней свое мнение, которое не изменят даже слова Грега Мэтьюса.

По правде говоря, она ведь не столько хотела поразить его своим планом, сколько мечтала о том, чтобы он наконец вспомнил, кто она.

Что хуже: то, что Габриель ее забыл? Или то, что он превратился в профессора Эмерсона? Джулия часто терзала себя этими вопросами, и они всегда приводили ее в отчаяние. Милый, нежный Габриель, забывший ее, был все же лучше, чем Габриель, продолжавший ее помнить, но превратившийся в профессора Эмерсона с его букетом пороков.

Глядя на себя со стороны, Джулия удивлялась: чем, собственно говоря, она стремится впечатлить профессора? Замысел ее диссертации был прост и прямолинеен. Все строилось на сравнении между куртуазной любовью, представленной целомудренными отношениями Данте и Беатриче, и плотской страстью, раздирающей Паоло и Франческу. Эти двое, как известно, томились в круге Ада, отведенном для прелюбодеев. Ей хотелось рассмотреть все достоинства и недостатки целомудрия (эта тема серьезно ее занимала) и сравнить проповедь целомудрия с подсознательным эротизмом, лежащим в основе всей «Божественной комедии».

Нещадно выжимая «воду» из абзацев плана, Джулия поглядывала то на репродукцию Холидея, то на открытку с изображением скульптуры Родена «Поцелуй». Губы роденовских Паоло и Франчески не соприкасались, однако сама скульптура воспринималась чувственной и эротичной. Джулия была в парижском Музее Родена, но сувенирную копию знаменитой скульптуры покупать не стала, сочтя ее слишком возбуждающей и невыразимо печальной. Ограничилась открыткой, украшавшей сейчас стену «хоббитовой норы».

Джулия не блистала разговорным французским и едва могла бы объясниться в булочной и молочном магазине. Но она достаточно знала о двойственности некоторых французских слов. Даже во французском названии роденовской скульптуры – «Le Baiser» – был скрыт противоречивый смысл. Слово «baiser» могло означать как невинный поцелуй, так и совокупление в его самом неприкрытом, животном качестве. Если сказать просто «le baiser», это будет означать поцелуй, а вот «baise-moi» – это уже просьба «оттрахать по полной». В позах Паоло и Франчески ощущалось и то и другое. Любовники, которым никогда не коснуться друг друга даже губами. Джулии хотелось помочь им, и втайне она надеялась, что ее диссертация дарует им освобождение из Ада.

Все эти годы Джулия иногда позволяла себе думать о заброшенном яблоневом саде, о первом поцелуе Габриеля и отдельных эпизодах того удивительного вечера и ночи. Чаще ей это снилось. Но она почти никогда не вспоминала то, что было потом. А потом было утро, слезы, истерика. Ощущение, что тебя предали. Это ей тоже снилось, причем гораздо чаще. Джулия была не властна над кошмарными снами, однако ей не хотелось пережить кошмар наяву, и потому она никогда не пыталась разыскать Габриеля.

Ее мысли прервал звонок мобильника.

– Привет, Джулия. Какие у тебя планы на вечер?

Звонила Рейчел. Помимо голоса подруги из телефонного динамика доносилось ворчание Габриеля. Джулия моментально выключила звук на компьютере. Только еще не хватает, чтобы он услышал Моцарта. Он ведь не слышал? Или все-таки слышал?

Джулия сжалась, словно профессор Эмерсон мог выпрыгнуть из мобильного телефона и отчитать ее за то, что она слушает чужой диск.

– Джулия, у тебя что, сигнал пропал?

– Нет, я слушаю.

Похоже, Габриель был либо рассержен, либо просто чем-то раздражен. Ни то ни другое его состояние Джулию не удивляло.

– Ты что молчишь? У тебя неприятности?

– Нет, что ты! Просто кручу в голове план диссертации. А планов на вечер… никаких. Мне заниматься надо.

Габриель был слишком поглощен своей персоной. Джулия облегченно вздохнула, уверив себя, что он никак не мог слышать злополучный диск.

– Я хочу сходить в какой-нибудь клуб, – заявила Рейчел.

– Обязательно сходи. Ты же знаешь, я не любительница тусовок. Танцевать не умею, а от шума потом весь день болит голова.

Рейчел громко расхохоталась:

– Ты сейчас почти в точности повторила слова моего братца. Правда, он думает, что умеет танцевать, но не любит.

Джулия выпрямилась, сняв с колен ноутбук:

– А что, Габриель тоже хочет пойти?

– Я же через пару дней возвращаюсь домой. Габриель решил побаловать меня обедом в каком-нибудь экзотическом месте. Я сказала ему, что обед обедом, а мне еще хочется побывать в здешнем клубе. Взрыва радости это у него не вызвало, но он согласился. Словом, я тебя приглашаю. Договорились?

– Рейчел, я бы рада с вами пойти, но мне совсем нечего надеть.

– Не отнекивайся, – засмеялась Рейчел. – Это не прием у королевы. Надень свое короткое черное платье. Думаю, в твоем гардеробе обязательно найдется что-нибудь подходящее.

В этот момент у Джулии запищал сигнал домофона.

– Рейчел, не отключайся. Мне звонят в дверь… Кто там? – спросила она, нажимая кнопку ответа.

– Служба доставки. У меня пакет для мисс Джулии Митчелл. Это вы?

– Я. Открываю. Поднимайтесь на третий этаж. Я буду ждать вас на лестнице.

Джулия вышла на площадку и вскоре увидела взбегавшего по ступенькам парня в униформе какой-то компании. В руках у него была внушительная коробка. Джулия расписалась в получении и вернулась к себе.

– Рейчел, ты меня слушаешь?

Ей показалось, что подруга как-то подозрительно хихикает.

– Да. И что же тебе принесли?

– Большущую коробку. Странно.

– Так открывай скорее. Не томи душу.

Зажав мобильник плечом, Джулия отодрала скотч, скреплявший створки коробки.

– Странно. Коробка из универмага «Холт ренфрю». Не понимаю, кто это послал мне подарок… Рейчел, случайно, не ты?

Из мобильника донеслись всплески смеха.

Джулия открыла коробку. Внутри лежало то, что называлось платьем для коктейлей: фиолетового цвета, с одной лямкой и косыми вставками близких оттенков. Этикетка «Бэджли и Мишка» ничего ей не говорила. Платье было на редкость женственным. До сих пор подобные наряды Джулия видела лишь в фильмах и на журнальных картинках.

Платье было не единственным содержимым коробки. Под ним Джулия обнаружила черные лакированные туфли от Кристиана Лабутена на высоченном каблуке и с красными подошвами. На каждой туфле был симпатичный бархатный бантик. Туфельки эти стоили никак не меньше месячной платы за ее жилье (если не больше). В самом углу коробки лежала расшитая бисером дамская сумочка.

Джулия сразу же почувствовала себя Золушкой, которую позвали на бал.

– Тебе нравится? – допытывалась Рейчел. – Я целиком положилась на вкус служащей универмага. Но не утерпела, попросила показать мне платье.

Чувствовалось, Рейчел ждет ее реакции.

– Рейчел, это просто сказка. Я про все, что в коробке. Постой, а как ты узнала мои размеры?

– Я ничего не узнавала. По-моему, со времен университета ты ничуть не изменилась. Я тебе говорю, тетенька попалась очень опытная, поняла меня с полуслова. Вот только думаю, не промахнулась ли я с размером платья? Обязательно примерь его.

– Платье как раз по мне. Но, Рейчел… это же стоит безумных денег. Одни только туфли… Я просто не могу…

– Джулия, о чем ты говоришь? Я так рада, что мы снова вместе. Встреча с Габриелем и с тобой – это единственные светлые пятна в моей жизни. Единственная радость с тех пор, как мама вторично заболела. Я устала от беспросветности. Пожалуйста, не отнимай у меня эту радость.

«Рейчел всегда умеет надавить на чувство вины», – подумала Джулия.

– Но ведь это…

– Успокойся. Это не мои деньги. Это деньги нашей семьи. После маминой смерти…

Рейчел замолчала, надеясь, что подруга сама сделает необходимый (хотя и ошибочный) вывод. Так оно и случилось.

– Рейчел, но ведь Грейс наверняка хотела, чтобы эти деньги ты потратила на себя.

– Она хотела, чтобы все, кого она любила, были счастливы. Стало быть, и ты. Она почти не имела возможности побаловать тебя после… после того, что случилось. Уверена, сейчас она слышит наш разговор, улыбается и радуется, что мы снова вместе. Джулия, не порти ей эту радость.

У Джулии глаза были на мокром месте. У Рейчел – тоже, хотя и совсем по другому поводу. Ей было стыдно, что приходится врать лучшей подруге. Глаза Габриеля были совершенно сухими. Чувства вины он тоже не испытывал, однако испытывал нараставшее раздражение по поводу затянувшейся женской телефонной болтовни. Рейчел разговаривала по обычному телефону, а Габриелю самому нужно было позвонить по делу. Его настоятельные требования перезвонить с мобильника сестра игнорировала.

– Рейчел, я могу хотя бы частично возместить твои расходы? Например, заплатить за туфли? Конечно, не сейчас… через какое-то время.

Должно быть, Габриель услышал ее слова, поскольку он разра-зился гневной протестующей тирадой, поминая какую-то крысу, живущую в церкви. Джулия еще соглашалась называться Крольчихой, но уж никак не крысой.

– Габриель, я как-нибудь сама улажу этот вопрос, – послышалось в трубке. Дальше Джулии пришлось некоторое время слушать перепалку между братом и сестрой. – Джулия, давай вопрос денег отложим на потом… Габриель, не топай ножкой, как будто тебя в туалет не пускают! Это наш последний совместный вечер, и я хочу, чтобы ты пошла с нами. Так что наряжайся и вперед. А разговор о деньгах отложим… ну, скажем, до того момента, когда меня выпрут с работы и я сяду на пособие по безработице. Хорошо?

Джулия глубоко вздохнула и про себя вознесла благодарственную молитву Грейс, которая всегда заботилась о ней, как о родной дочери.

– Спасибо тебе, Рейчел. Вот я и снова твоя должница.

– Габриель, она идет с нами! – радостно завопила Рейчел. Джулии пришлось выслушать еще один кусок семейного шоу. – К девяти вечера изволь быть готовой. Мы за тобой заедем. Габриель говорит, что знает, где ты живешь.

– К девяти? А не поздновато ли?

– По меркам этого клуба – ничуть. Клуб мой братец выбирал. Говорит, в девять они только открываются. Так что у тебя полным-полно времени на тщательную подготовку. Ты должна выглядеть неотразимой!

Рейчел отключилась. Джулия достала платье. Его как будто специально на нее шили. Рейчел унаследовала от матери доброе сердце и широту души. Остается только сожалеть, что Габриелю ничего не досталось. Или он не захотел взять…

Глядя на свои новые сексапильные туфли, Джулия подумала, что танцевать в них попросту опасно. Особенно с профессором Эмерсоном.

«Но Рейчел сказала, что он не танцует. Будем надеяться, что до танцев не дойдет».

Воодушевленная подарками, Джулия выдвинула ящик комода, где у нее лежало нижнее белье. Не глядя на фото, погребенное на самом дне, она достала эротическую пару – две полоски материи, которые лишь с определенной натяжкой можно было бы назвать нижним бельем.

Держа полоски на ладони – они вполне умещались даже на ее ладони, Джулия медитировала на них, как на статую Будды… Хватит колебаний и нерешительности! Она наденет это белье. Как талисман или оберег, который придаст ей храбрости и уверенности и поможет сделать то, что необходимо сделать. То, что она хотела сделать: напомнить Данте, как много он потерял, покинув ее.

Хватит оплакивать Беатриче. Lacrimosa закончилась.