Иное небо

13.06.1991. 5 часов утра.

Ферма Сметанина

Мне снился скверный сон, причем я прекрасно понимал, что это именно сон, но не мог его пересилить и не мог проснуться. Все происходило на каком-то плацу. Посередине плаца стоял наш "лавочкин", только он был почему-то раза в три больше, чем на самом деле. На краю плаца прямо в асфальте зияли узкие щели, и не сразу я понял, что это могилы. Рядом с могилами расположился сводный оркестр, музыканты играли, но не было слышно ни звука. Зато отлично слышались шарканье ног, неразборчивые голоса, скрип, завывание. От "лавочкина" и до могил протянулась шеренга офицеров всех родов войск, стоящих "смирно" и отдающих честь. Позы их были абсолютно одинаковы, я присмотрелся к лицам: лица тоже. Это были манекены. Вдоль шеренги манекенов маршировали солдаты в парадной форме – в две колонны по три человека в каждой. Они маршировали в странной позе, одной рукой давая отмашку, а другую держа у плеча, и я долго не мог понять, что к чему, пока они не подошли к могиле и не стали опускать в нее невидимую ношу – гроб. Гроб, понял я, невидимый гроб... или нет никакого гроба, а они только притворяются, что есть. Солдаты сделали свое дело, отдали могиле честь и плотным маленьким каре двинулись в обратный путь. Они так и ходили, туда и обратно, и я, страшно злясь, смотрел на это все и вспоминал наши похороны, и видел, какая злая пародия эти похороны на те, наши. У нас в архиве хранятся маленькие керамические контейнеры, в которых спрятаны по пряди волос каждого из нас и по фотографии. И если человек гибнет там, откуда его тело доставить нельзя, то контейнер помещают в печь, а потом пепел пересыпают в урну, и урну эту ставят в колумбарий... и мне всегда казалось, что это правильно. Солдаты отдали честь предпоследней могиле, но возвращаться к самолету не стали, а попрыгали в последнюю и оттуда, изнутри, стали засыпать себя землей. И глухо, как из-под толстого слоя войлока, стали появляться отдельные звуки музыки, выстраиваться в нечто, и вдруг это нечто явилось целиком: спит гаолян, ветер туман унес, на сопках...

Я проснулся мгновенно и мгновенно оказался на ногах. В доме был чужой – я знал это каким-то десятым чувством, спинным мозгом, кожей... Из окон цедился голубовато-серый полурассветный свет. Рука сама скользнула под подушку, достала пистолет: "столяров" калибра двенадцать и семь. Медленно-медленно, чтобы не повредить тишину, я оттянул и вернул на место затворную раму. Мягкие, кошачьи шаги за дверью: два шага, еще один... стоп. А вдруг это Вероника... с пьяных глаз... вот смеху-то будет... Еще два шага – под самой дверью. Нет, не Вероника: она пришла бы босиком или в туфлях на высоком каблуке, а здесь что-то легкое, типа теннисок... Дверь медленно, по миллиметру, стала приоткрываться. Ну, смелее, смелее... В образовавшуюся щель просунулась рука с темным квадратиком в пальцах зеркальце, догадался я. Зеркальце поворачивалось, сейчас тот, кто за дверью, увидит меня... Я выстрелил в стену – туда, где, по моим расчетам, были его колени. Не теряя времени, я вылетел за дверь. Кто-то слабо ворочался на полу, и кто-то другой удирал вниз по лестнице. Я прыгнул через перила, сократив себе путь на два лестничных марша, но не достав убегавшего – он был быстрый, как крыса. Когда я выкатился на крыльцо, он уже стоял шагах в десяти, ловя меня стволом. Сделать тут ничего нельзя было, пришлось бить на поражение. Дульная энергия у "столярова" колоссальная, парня отшвырнуло шагов на пять. Тут же на дороге появилась набирающая скорость машина. Я успел упасть – очередь прошла выше. Зазвенели стекла. Я дважды выстрелил вдогон – заднее стекло покрылось густой сеткой трещин. Из машины больше не стреляли. Через секунду она скрылась за поворотом. Я подошел к убитому. Очень короткая стрижка, очень молодое лицо. Дыра в груди, крови почти нет. Немного в стороне, отлетел при ударе – "парабеллум" образца тысяча девятьсот девятнадцатого...

В доме стояла мертвая тишина, и у меня все мгновенно замерзло внутри – а что, если и вправду – мертвая? Если они успели?.. Нет, слава Богу. Просто у меня после стрельбы вата в ушах. Вот они все, мои дорогие... что? Нет, там все в порядке. Что? Ох, дьявол... Я поднялся по лестнице. Вот он, лежит. Тоже мальчик, тоже короткая стрижка... ноги превращены в кровавое месиво, особенно колени... и маленькая треугольная дырочка над левой бровью. Осколок то ли кирпича, то ли пули... наповал. Все.

В меня понемногу просачивались нормальные звуки: речь, дыхание, плач. Все целы? Все, все, Витю только стеклом немного порезало, немного, ничего, заживет... заживет как на собаке, верно я говорю? Дети? Ничего, ничего, поплачут и успокоятся, ничего... Игорь, тормошит меня за плечо дед, тут такое дело... полицию надо вызывать. Надо, тупо соглашаюсь я. Так лучше бы, чтобы это все я сделал. Я хозяин, имею право... Да, дед, соглашаюсь я, да вот поверят ли? Поверят, вон сколько свидетелей. А ты пока у Дитера пересидишь, Вероника тебя свезет... свезешь, Вероника? Я смотрю на них всех – будто больше никогда не увижу. Бледная, как стена, и очень решительная Стефа, ей некуда уходить отсюда, это ее земля... дробовик-многозарядку она держит чуть небрежно, как вещь привычную. Дед пергаментно-коричневый, глаза светятся, как у кошки, опирается на ручной пулемет неизвестной мне системы: откопал, наверное, на своих полях. Дитер, очень деловой, спокойный, подтянутый. Один револьвер в руке, два за поясом. Ольга: спавшая с лица, заплаканная, готовая на все. На плече двустволка. Даша и Витя, Витя в крови и бинтах, прижимает к лицу пятнистую тряпку. Оба с МП-39. Тоже, наверное, откопали... Ребята, говорю я, они не вернутся. Они меня искали. А теперь – все. Как знать, говорит дед. Ты поезжай лучше. Поезжай. С полицией мы сами все уладим. Верка, возьмешь мотоцикл – и вдоль речки, чтоб вас никто не видел. Да, дядь Вань. Ну, Игореха, обнял меня дед, спасибо тебе. Мы-то спали, как сурки – я, старый филин, и то спал. Сейчас, дед, сказал я, сейчас, надо еще посмотреть... Я склонился над убитым, проверил карманы его парусиновой курточки. В правом боковом лежал пружинный нож, очень хороший золингеновский нож. В левом боковом – штук пять пустых пластиковых мешочков. А в левом нагрудном – моя фотография шесть на девять...

Это, пожалуй, меняет дело, засомневался дед. Я смотрел на фотографию и никак не мог понять, откуда она такая. Потом вспомнил. Нет, дед, сказал я, ничего не меняется, давай играть как задумали. Это я все забираю... А это? – подняла с пола Вероника. А, зеркальце... нет, это что-то другое. Какой-то прибор... непонятно. Тяжелый металлический квадрат примерно семь на семь, с одной стороны матовое темно-серое покрытие, с другой – полоска жидкокристаллического индикатора. Интересно... ну, очень интересно.

Вообще все понемногу складывается в забавную картину... и еще моя фотография с медицинской карты... Да, господа, неладно что-то в Датском королевстве...

Впрочем, как говаривал Тарантул, не начать бы делать поспешные выводы из слишком ярких предпосылок...

Пока Вероника переодевалась в рабочее и выводила мотоцикл, я обыскал второго убитого. У него тоже была моя фотография и пара тонких резиновых перчаток. Дитер, расстроенный, ходил вокруг "испано-сюизы". В нее попало несколько автоматных пуль. Да заварим, сказал Виктор, пригоняй ее сегодня к нам. Сто двадцать тысяч мне за нее предлагали, сказал Дитер, не взял. Ну и правильно, сказал Виктор, деньги что – тьфу, и нет их, а это надолго. Так что заварим, закрасим – с лупой не найдешь, где дыры были. Спасибо, Виктор, я видел, как ты варишь – это высокий класс, сказал Дитер. Поэтому я не расстраиваюсь. Вероника подкатила на легком "тиере", похлопала по сиденью: садись. Витя, сказал дед, дай Игорю пока свой автомат – мало ли что. Виктор протянул мне МП и запасной рожок. Спасибо, сказал я. Пустяки, сказал Виктор и отошел. С Богом, сказал дед. Вам того же – я помахал рукой.

С дороги Вероника почти сразу свернула вправо, в поля, заросшие чем-то густым и высоким, выше колена – пшеницей, ячменем?.. Мотор глухо рокотал, во все стороны летела грязь. Ноги мгновенно промокли. Крепче держись, не болтайся! – крикнула Вероника. Я забросил автомат за спину и обнял ее обеими руками. Теперь другое дело! Она повела плечами и добавила газу. Мы неслись к извилисто тянущейся через поля полосе черемуховых зарослей.