Инсталляция

Диктатики

Максимка Первый, девяти лет отроду, был реформатором.

— Мебель, — командовал он. — Двигаем!

— Кресло, — говорил он. — Не туда! Ложки с вилками поменять местами! Картины перевернуть вверх ногами! Пианино разукрасить! А меня…

Максимку тут же хватали и несли.

— Нет! Меня поставьте на место! Меня поставьте на место! Отпустите меня!!!

Но никто не стал отменять реформу в ходе её выполнения.

Катя Вторая восседала на подушках.

— Принесите мне кашу, — повелевала она.

— Позовите-ка мне сюда бабушку, — требовала Катя.

— Мячик! Кладите рядом. Теперь шапку.

К вечеру в комнате собирались: каша, борщ, пельмени, бабушка, дедушка, одноклассник Максим-реформатор, шапка, настольная игра «Достань пирата», колесо от грузовика, штора, три кактуса и лошадь.

Лошадь еле помещалась.

Виталька-разбойник был революционером.

Он запирался в ванной и оттуда в щель под дверью кричал:

— Свергнем диктатуру мамы! Всю власть кому-то там! Долой угнетение масс! Отменим домашние задания!

Когда он ползком пробирался из ванной в свою комнату, его хватала грозная рука правительства и отправляла в закуток для неверных.

Виталька-разбойник стоял в углу, думал о судьбах мира и жевал припасённый на случай тюрьмы сахарок.

Александр Девятый был девятым ребёнком в семье.

— Я наследный принц, — врал он всем. — Никого нет кроме меня. Слышишь, ты, старший брат! Я наследный принц. Никого нет кроме меня. Ясно, папа? Я наследный принц, никого нет кроме меня!

Так происходило до тех пор, пока дедушка не отменил монархию и не ввёл республиканское правление.

Стёпка был придворным шутом.

— Тра-ля-ля! Тра-ля-ля! — плясал он в классе. — Тра-ля-ля! Тра-ля-ля!

Было очень смешно.

Максимка Первый, Катя Вторая, Виталька-разбойник и Александр Девятый тоже пускались в пляс.

Олег Полуторный был завоевателем.

— Соседи! — стучал он в двери. — Сдавайтесь. Вы же знаете.

Но соседи не сдавались.

Тогда Олег полуторный звонил в звонок.

— Соседи! — требовал он. — Сдавайтесь немедленно! Ваша судьба предрешена!

Но соседи молчали.

Олег полуторный колотил в дверь кулаками.

— Я сильнее вас! — кричал он. — Моё войско на подходе! Победа будет за мной!

Тут дверь открывалась, и соседи сдавались в плен.

Только за прошлую неделю Олег Полуторный захватил семь квартир и два коридора.

Вероника Великая боролась с невежеством.

— Всю жизнь вас вводили в заблуждение! — пропагандировала она. — Теперь запомните! Конфеты — это полезно! Умываться по утрам нельзя. В школу ходить не обязательно!

Как и всякие правители, Вероника Великая кривила душой.

Когда никто не видел, она умывалась. Перебегая от дерева к дереву, тайком пробиралась в школу. Рассовывала по карманам одноклассников конфеты.

Последнее ошибочно считалось частью правительственной пропаганды.

У Кирилла Одинакового был брат-близнец. Править им приходилось вдвоём.

Когда Кирилл Одинаковый говорил:

— Туда.

Брат-близнец говорил:

— Сюда.

Если Кирилл Одинаковый требовал:

— Принесите.

Брат-близнец повелевал:

— Отнесите.

Таким образом всё их правление сводилось к нулю.

Дима Седьмой был либералом.

— Тебе супчик или картошечку? — спрашивала мама.

— Мне всё равно, — говорил Дима Седьмой.

— Давай заведём собаку! — предлагал папа.

— Делайте что хотите, — махал рукой Дима Седьмой.

— Как ты думаешь, как лучше поступить? — спрашивали его.

— Решайте сами, — вздыхал Дима Седьмой.

Это были смутные времена.

Зато правительство было очень легко водить к стоматологу.

Ванечка Единственный был любим всеми.

— Ванечка то, Ванечка сё, — ласково рассказывала мама.

— Ванечка самый лучший, — радовался папа. — Ванечка самый хороший.

День рождения Ванечки Единственного праздновал весь дом.

На улицах Ванечке Единственному жали руки благодарные старики.

Ванечка Единственный улыбался, помогал маме, папе, всем людям.

Единственной мечтой Ванечки Единственного было уйти на покой и думать о вечном.

Мишка Щербатый был пиратом.

Он захватывал плавучие судна — крейсеры, парусники, одинокие лодки. Грабил их и присваивал себе богатство.

Для этого он на уроках постоянно шептал «Жэ-один! Ве-шесть!», а дома, втайне от мамы, сканировал её книжки и выкладывал в сеть.

Правительством это очень сильно порицалось.

Гена был придворным поваром-экспериментатором.

Он жарил яичницу с кленовыми листьями, вымачивал огурцы в молоке, посыпал пирожные молотым острым перцем.

Обычно все отказывались есть Геной модифицированные продукты.

Сенька был избран электорально.

Его кандидатуру предложили все, однако он отнекивался.

Но с мнением народа не поспоришь.

И вот, в понедельник, в 18 часов вечера новоизбранный выносильщик мусора пошёл исполнять свои обязанности.

Юрка Недовольный решил выйти из состава государства.

Он взял рюкзак, положил туда сухарей, сгущёнку, тушёнку, пшёнку и вышел из дома.

Не успел он пройти и двух кварталов, как навстречу ему — папа.

— Ты это куда? — спросил папа.

— Домой, — сказал Юрка.

— А почему с рюкзаком и в другую сторону?

— Случайно.

Дома Юрка не оставил своих намерений тут же провозгласил независимость своей комнаты. Очень скоро у Юрки Недовольного возникли сложности при пересечении границы для проникновения в ванную и на кухню.

Пришлось прибегнуть к автономиям.

Во всех автономных республиках Юркиного государства процветал туризм.

Маша Безразличная готовила все уроки при помощи мамы и папы.

Папа делал математику.

Мама писала сочинения.

За это Маша Безразличная требовала конфет и мороженого, а в конце каждого месяца — большой торт.

Рабовладельческий строй всегда очень загадочный.

Федя Летучий был великим космическим захватчиком.

Он выходил на улицу, тыкал пальцем в небо и говорил:

— Луна моя! Марс мой! Юпитер мой! Сириус мой!

Захваченные небесные объекты Федя бросал на произвол судьбы, поэтому космос медленно, но верно хирел.

Революционеры, младший состав

Мы с Димкой сегодня от школы ничего уже необычного не ждали. На первом уроке Степцов уронил бутерброд на пол майонезом вверх, а потом переронял, чтобы тот упал правильно. На втором у меня из портфеля хомяк вылез, и мы все его искали. На третьем Димку к доске вызвали, и я ему подсказывал хомяком. А потом меня вызвали за то, что я ему подсказывал. И хомяка, получается, тоже вызвали. Пока я отвечал, он бегал по подставке для мелков — туда-сюда, и вниз опасливо посматривал.

На четвёртом уроке, в самом начале, никого в классе не было, потому что мы с Димкой случайно захлопнули двери в столовую со всеми в столовой внутри. А потом ключ долго искали. Не мы уже искали, а все в школе. И те, кто в столовой сидел, тоже искали. А мы сидели под дверьми и грустили, потому что голодные остались. Оказалось, это очень большая редкость — ключ от столовой. Но мы и правда были не виноваты! Нас все простили, и отделались мы только замечаниями в дневник. Замечания — это что, ерунда, к ним все уже привыкли! Ещё бы, если каждый день замечания носить домой, то любой привыкнет — и бабушки с дедушками, не то, что родители. К ним даже дворник в нашем доме привык, потому что я по натуре хвастливый, и ему каждый день хвастаюсь.

Пятый урок на сегодня был последним! Ничего особенного — русский язык. Никто не падал, не прыгал — скучный получался урок. Хомяк в моём пенале уснул. Ещё пятнадцать минут — и мы свободны. Почти за всеми второклассниками родители приходят, а мы с Димкой самостоятельные, сами домой пойдём. Потому что нам доверяют, и потому что мы «хороший народ», как сказал папа. Конечно, мы хороший народ! Я стал считать минуты до звонка (когда проходила минута, рисовал палку в тетради), а Димка вместо меня слушал, что там рассказывают. И тут он меня локтём как толкнёт в бок! Я сразу учительницу стал слушать — он всегда так делает, чтобы я слушал. А учительница:

— … до завтрашнего дня написать это сочинение. Обязательно! Я понимаю, что тема сложная, но вы можете попросить помочь своих родителей. Все работы будут проверяться местным отделом образования.

— Какая тема-то? — зашептал я Димке в ухо.

— Специально для Гены Итова повторяю тему, — сказала учительница (я сразу покраснел — слишком громко шептал, наверное). — Тема «В надежде славы и добра». Ребята, мы пишем сочинения в рамках региональной программы «Патриотизм в школе» при поддержке одной из политических партий… — учительница выдохнула. — Всем всё ясно?

Мы сказали, что нам всем всё ясно, но не было ясно ничего. Все хотели задать вопросы, но ни у кого не придумывалось, какой вопрос можно задать. Мы ведь во втором классе учимся. Можно сказать, писать совсем недавно научились, а им сочинение сразу подавай! Честно говоря, несколько раз нам уже приходилось сочинять, но один раз — про свою семью, другой — «Мой любимый день в году». Я тогда и написал: «Мой любимый день в году — воскресенье».

А тут — звучит-то как! Мне хотелось по отдельности выкрикивать слова: «В надежде! Славы! И добра!». И снова: «В надежде!»…

— Слушай, Димка, — снова зашептал я, пока учительница что-то там ещё растолковывала. — А что такое этот патриотизм?

— Это, Генка, очень просто, — с готовностью стал объяснять Димка. — Это мне папа объяснял. Он говорит, что «патриотизм — это когда я беру ремень, то ты радуешься тому, что за ремень хватаюсь именно я, а не какой-то незнакомый дядька с улицы».

— Постой, Димка, — говорю я. — Тебя что, лупят?

— Нет, не лупят, — замотал головой Димка. — Просто папа это для примера привёл. Для наглядности, понимаешь? Вот ты же сразу понял, что такое патриотизм?

— Понял, — согласился я. — Это когда у мамы картошка пригорела, и мы радуемся, что она пригорела у мамы, а не в каком-то там кафе, когда мы за неё деньги заплатили.

— Точно, — сказал Димка. — Ты, Генка, молодец, всё сразу на ходу схватываешь.

— А эти партии? — спросил я. — Что за партии?

Димка сказал:

— Ну, тут совсем просто. Вроде как в домино или в шахматы, или в футбол.

— А, — кивнул я, и тут же звонок прозвенел.

Домой мы как-то молча шли, всё думали, думали. Наша Вероника Петровна сказала, что сочинение должно быть большим, страницы на три, это же три часа одной писанины только! А ведь надо ещё придумать!

— Надежда, — задумчиво сказал Димка. — Это дело хорошее. Это когда её ждёшь, ждёшь, а она всё не приходит.

— Что же тут хорошего? — удивился я.

— Не знаю, — сказал Димка. — Я не пробовал. Может, что-то в этом хорошего и есть. Это пробовать надо.

Какое-то время мы шли вперёд и только изредка подпрыгивали, поправляя рюкзаки. И тут Димка сказал:

— А давай так. Я буду сидеть и надеяться. А ты будешь славой и добром. Прячься давай. Потом, когда решишь, что пора — придёшь.

Димка сел на пенёк и колени поджал. И взгляд у него грустный такой сделался. Но он выпятил подбородок и смотрел вверх, как будто оттуда должны на него слава и добро свалиться. Я растерялся, а Димка, не опуская подбородок, говорит:

— Прячься скорее. А то как я могу надеяться, что ты придёшь, если ты тут торчишь?

Я спросил:

— А долго прятаться? Сколько вообще надеяться-то надо?

Но Димка загадочно сказал:

— Тебе виднее.

И я спрятался и сделал вид, как будто нет меня на свете — ни славы, ни добра. И подсматривал, как Димка ожидает. Он хорошо ожидал, если не считать, что коленку постоянно расчёсывал и чихал иногда. Это потому он чихал, что на солнце смотрел. Когда надеешься, наверное, всегда надо смотреть на солнце, особенно на его последний луч.

Чтобы мне было проще не приходить, я сначала книжку достал. Я её вовремя достал — потому что хомяк мой проголодался и грызть её начал. Хомяку я подсунул яблоко, а книжку погладил, будто хомяка, и читать стал. Сколько там всего было! Кто-то за кем-то гнался, кто-то кого-то догонял и снова убегал, а потом то прилетал, то не прилетал, в общем, столько всего, пересказать сложно! Я листал страницу за страницей, пока не услышал жалостливое:

— О, слава! О, добро! Почему же вы не приходите? Но я не теряю надежды! Я всё ещё надеюсь! Я всё ещё верю, что вы придёте!

Это Димка кричал. Я понял, что его надежда иссякает, и мне пора появляться. Я выскочил, расставив руки в стороны, и кричу:

— А вот и я! Я добро! Я слава! Я пришёл!

— Ну наконец-то, — вздохнул Димка. — А то я, Генка, думал, что совсем помру — два часа на этом пне сидеть. Кушать уже хочется, какие там слава и добро.

Я тогда его сразу же к нам домой позвал на обед. Мы в одном дворе живём, так что Димке до своего дома совсем бежать недалеко. А то и на балкон может выйти и помахать руками, показывая — мол, мама, я здесь, не волнуйся, меня кормят! И, махая, он всегда ладоши маме показывает, что он их помыл хорошо. Я всегда удивляюсь, какая у него всё-таки зоркая мама.

А пока моя мама нам суп разогревала, я спросил Димку:

— Вот ты, Димка, сейчас на что надеешься?

— Победить тебя, — говорит Димка. — Давай на руках бороться.

Мы отодвинули подальше хлеб и пустые тарелки и стали бороться. Я сначала пытался надеяться на то же, что и Димка — чтобы он выиграл. Но так я отвлекался и не мог его победить. Тогда я перестал надеяться, и три раза подряд выиграл. Один раз с такой силой рукой димкиной по столу стукнул, что подвинутые тарелки чуть не свалились. Мама моя сказала тогда:

— Вы сегодня какие-то не по-доброму буйные.

Я ей сказал:

— Это потому что нам сочинение назавтра писать надо. Большое. Обязательное.

Мы лопали суп, а мама нам телевизор включила. Это такой маленький телевизор, он у нас прямо на столе стоит. Если мой хомяк прямо перед ним усядется, то будет пол-экрана закрывать. Но сейчас хомяк был в клетке, а по телевизору какие-то новости передавали. Мама хотела нам дальше, на мультики переключить, но мы замахали на неё руками.

Мама пожала плечами и ушла в зал. А мы прямо прилипли к экрану, потому что там все, все до одного надеялись на эти славу и добро! И даже ведущая, у которой на шее зачем-то был повязан бант, тоже надеялась! И все люди, про которых рассказывали! Сначала показали какую-то тётеньку, и как у неё потолок в квартире протекает. И она надеялась сначала на славу, а потом на добро. А потом показали рабочих из других стран (их называли очень сложным словом), как их пытались прогнать домой. Так вот, рабочие надеялись на добро, а те, кто их прогонял — на славу. А потом, в самом конце, показали про какой-то театр, и там все уже надеялись и на славу, и на добро, и ещё на что-то.

А потом был прогноз погоды, и даже в этом прогнозе погоды тоже надеялись!

— Понял, Димка?! — закричал я. — Вот где все надеются! И оно ни разу не пришло, ни слава, ни добро! Вот про что нам сочинение задали!

— Точно, Генка! — воскликнул Димка. — А то сразу я как-то не понял, про что.

Я возмутился:

— Да могли бы объяснить по-человечески! А то — пишите, пишите! Сами толком ничего не знают!

Мы сбегали в комнату и взяли у мамы интервью, как будто она хочет заселиться в новый дом, а её туда не пускают. Димка был оператором, мы ему дали нашу камеру. А я был корреспондентом. Мы потом прошлись по квартире и показали, в каких ужасных условиях живёт герой нашего сюжета. Особенно красиво получилось, когда мы из-под дивана выудили запыленный носок, и я помахал им перед объективом.

— На что вы надеетесь? — спросили мы маму напоследок.

И она ответила, как мы и учили:

— На славу и добро.

Она молодец, чуть не расплакалась. Мы очень обрадовались всему этому и снова на кухню поскакали.

— Давай ещё новости! — кричал Димка.

И я стал переключать каналы и искать ещё новости. И нашёл!

Там показывали очень интересное. В далёкой-далёкой стране перед каким-то зданием была огромная толпа людей, и они все вместе, хором надеялись на славу и добро! Они махали руками, плакатами, прыгали и надеялись! Я ещё никогда не видел, чтобы столько людей вместе надеялись!

— Надо же, Димка! — закричал я, тыча пальцем в экран. — Как им не тяжело-то так сильно надеяться?!

— Точно, Генка! — сказал Димка. — Вот бы им кто-то помог!

Но им никто не помог. Они хотели, чтобы из этого здания ушли те, кто там находится. Но они остались сидеть на местах. А всех людей домой отправили. Чтобы они дома надеялись. Они разбредались по домам — такие грустные, что мне даже смотреть на это было печально. Димка тоже приуныл и сказал:

— Я, Генка, домой пойду. У меня ботинки не мытые.

Я сказал:

— Делов-то. Вон, иди в ванную и мой себе.

— Нет, Генка, — сказал Димка. — Я у тебя не могу. Они у меня грязные, я тебе раковину заляпаю.

Когда Димка всерьёз задумывается, он постоянно странные отговорки придумывает. В прошлый раз, когда я его кроссворд попросил разгадать, а он последнего слова не мог вспомнить, то сказал, что у него кот охромел, и ему пора. Хотя у него нет ни кота, ни даже собаки. И слонёнка нет, а Димка очень хочет завести слонёнка. А ещё раз он наплёл про инопланетян. Что им срочно требуется посадка. И поэтому ему идти надо. И чем он этим инопланетянам мог помочь?

Димка ушёл, а я вырвал двойной листочек из середины тетради, красиво подписал его (сочинения нам сдавать придётся не в тетрадках, а навсегда), занёс ручку и задумался. Я думал всё про тех людей, которые хотели, чтобы другие люди ушли из большого дома. Они ведь сильно хотели! Зачем их прогнали? А тем, кто в доме сидел — им что, трудно было уйти?

Я и сам не заметил, как нарисовал это всё — и много людей, и как их прогоняют, и зачем-то себя рядом с ними. И ещё нарисовал, как один человек стоит с плакатом, а на плакате написано «В надежде славы и добра». Когда опомнился, то сразу Димке позвонил, и спросил, написал ли он сочинение. Он сказал, что не написал, потому что ему думается про то же, что и мне. Всё-таки мы лучшие друзья и думаем почти всегда одинаково. И сочинения мы решили не писать. А раз мы вместе решили, то тут никакие родители не заставят нас передумать.

Но у меня сегодня никто ничего и не спрашивал, а вечером папа пришёл рассказать мне на ночь сказку. Он всегда мне на ночь сказки рассказывает, про какие-то приключения. Но сегодня я ему сам стал рассказывать. Про то, что такое патриотизм. И как все, оказывается, надеются на славу и добро, и как сложно на это надеяться, если ты два часа подряд на пне сидишь. И про тех людей рассказал, в далёкой стране, у здания.

Папа почесал затылок и рассказал мне сказку с приключениями про парламент, государственный переворот, и ещё многое другое. Было так интересно, и я слушал так внимательно, что уснул. Сквозь сон я почувствовал, как папа поправил мне одеяло, легонько похлопал меня по спине и вышел на цыпочках из комнаты.

На следующий день я проснулся очень рано. Потому что в дверь звонили. Очень часто и беспокойно звонили. И это Димка звонил в дверь. У него на плечах вещмешок висел. И связка бубликов, как будто пояс с боеприпасами.

— Генка, ты готов? — спросил он меня с порога.

А я зевнул, потянулся и сказал:

— Ты чего, Димка? Ещё так рано, даже не рассвело.

— А то, — сказал Димка, — что раз они сами не справляются, то им помочь надо.

Я был ещё спросонья, поэтому не сразу понял, и спросил:

— Это кому?

— Ну тем, у здания, которые больше всех надеются!

— У парламента, — со знанием дела сказал я.

— У парламента, — согласился Димка. — Пойдём и поможем.

— Их же всех домой отправили?

— А мы всё равно поможем! — не унимался Димка. — Так даже лучше, если никто не ждёт. Мы поможем неожиданно!

И тут я подумал — какой же Димка молодец! Как я сам до такой простой вещи не додумался? Конечно, надо помогать! Я Димку завёл к себе в комнату и стал одеваться как попало. То ноги у меня попадали в одну штанину, то свитер шиворот-навыворот одевал. Торопился я. Димка тогда сказал:

— Ты не торопись, Генка.

И я перестал торопиться, и стал собираться медленно. Тогда Димка сказал:

— Но и не медли сильно.

И я сказал:

— Только мы, Димка, сначала в школу пойдём. Надо же сказать, что мы сочинения не написали.

— Это надо, — согласился Димка. — Только рано ещё. Давай тогда подождём немного.

Мы сели на кровать и стали ждать. И сами не заметили, как уснули снова. Прямо в одежде и с вещами. А как только мой будильник прозвонил, тут же скорее в школу побежали!

В классе все разглядывали на наш боевой наряд, но мы с Димкой насупились и на всех грозно смотрели. Нам бы только учительницы дождаться и уйти — причина у нас сегодня уважительная.

Прозвенел звонок, и Вероника Петровна, конечно же, с сочинений начала. Мы с Димкой руки сразу подняли:

— Мы не написали!

— Как это не написали? — удивилась учительница.

— Не смогли! — сказали мы.

Тут все тоже стали руки тянуть и говорить, что не написали. Оказывается, весь класс сочинения не принёс! Хотя, по-моему, Рома Меньшиков написал, только он руку со всеми тянул, потому что он компанейский. Кому-то родители даже не разрешили писать такое сочинение. Кто-то, как и мы, не смог.

Вероника Петровна смотрела на нас, как будто на музейные экспонаты.

— Вы что? — спросила она. — В могилу меня свести хотите?

— Нет, — сказал я. — Там, Вероника Петровна, делать нечего.

А потом поднялся, сумку на плечо закинул и сказал:

— Мы пошли. Дела у нас.

— Какие это дела? — спросила Вероника Петровна.

Я подумал, что нехорошо от одноклассников секреты держать. Поэтому всё им рассказал. Про тех людей в другой стране, про парламент и про то, что они больше всех надеются, а им не разрешают. И все в нашем классе стали кричать:

— И я! И я с вами!

Мы с Димкой посовещались, и подумали, что так даже лучше будет — класс у нас дружный, и вместе мы быстрее справимся.

— Значит, так, — сказал я. — Я буду всех в эту страну поодиночке переправлять. Я в новостях видел — там сбоку площади небольшой парк, вот там все и собирайтесь. И не разбегаться никуда! Ясно?

Все сказали, что ясно. Первым я Рому Меньшикова отправил, потому что он дисциплинированный и сможет всё как следует организовать. А когда осталась одна учительница, я спросил её:

— Вы с нами?

А она сказала:

— Уж лучше в эту неизвестную страну, чем в районный отдел образования без сочинений.

Я и её переправил, а потом сам переправился. Такая у меня особенность — на большие расстояния могу людей отправлять по одному человеку за один раз (и себя тоже, конечно), а на маленькие — по городу, например, не умею.

Вышел я на площадь этой незнакомой мне страны, и смотрю, что там всё новое. Новая площадь, новые камни на мостовой, новый воздух. Я помахал одноклассникам — все, мол, идите сюда!

И в небольшом парке рассказал им, что мы будем делать.

— Нам, — говорю я, — надо всех людей из этого здания, — и показал на парламент, — вывести. Чтобы все оттуда вышли, а мы туда зашли.

— Точно, — помогал мне Димка.

— Вы их приводите сюда поодиночке, а я буду их к нам в класс переправлять.

— Ясно? — спросил Димка.

— Нужно всячески отвлекать парламент, — деловито сказал я.

— Отвлекать парламент всячески, — повторил Димка.

Тут в их парламенте как раз перерыв на обед случился. И все стали выходить подышать свежим воздухом и подымить на него же. Тут первая Нина побежала к какому-то дяденьке.

— Дяденька! — говорит. — Дяденька! Там у меня собачка потерялась, дяденька, помогите!

И давай реветь. Ничего себе! И ко мне этого дяденьку ведёт. Я его раз — и переправил в школу нашу, за парту. А тут уже Димка ведёт какую-то тётеньку серьёзную. У него котёнок потерялся. Это они правильно. Дяденькам надо про собак, тётенькам — про котят. Если бы я всех парламентариев сюда завлекал, я бы сказал, что у меня хомяк потерялся. Что мне ещё говорить-то?

Одноклассники быстро справились. Всех ко мне привели из парламента. Когда кто-то отказывался помогать, тогда мои одноклассники хватали у них какую-нибудь папку и бежали ко мне. Людям из парламента очень нравилось догонять своих одноклассников. И президенту понравилось. А учительница стояла рядом и смотрела. А Димка подбегал и кричал иногда:

— Молодец, Генка! Давай, Генка!

Когда во всём здании не осталось ни единого человека, мы, выстроившись парами, вошли в парламент. Быстро отыскали там зал заседаний. Ромку Меньшикова назначили президентом, потому что он дисциплинированный. Меня почему-то — министром здравоохранения. Димку, раз он всё затеял — министром славы и добра. И всем остальным раздали должности.

Я вышел к трибуне и сказал в микрофон:

— Уважаемые мои одноклассники! Вот мы и захватили власть. Как-то быстро захватили.

А Димка с места закричал:

— Это правильно! Власть всегда быстро захватывают!

Все зашумели и закричали: «Ура!».

А я сказал:

— Ну, тогда я передам слово… — я посмотрел на одноклассников, но те пригнули головы. — Кому-то ещё.

Я пошёл к Димке, сел рядом, а к трибуне никто не выходил и не выходил. Все возились на местах, дёргали микрофоны и нажимали на кнопки. На экране высветились цифры — что «за» 57, а «против» — чуть поменьше. Все почему-то захихикали. Тогда к трибуне вышла учительница и сказала:

— Ребята, сейчас ровно одиннадцать. Урок математики, — тут учительница достала из сумки колокольчик и позвонила в него. — Все достали учебники и раскрыли его на странице восемьдесят.

Наши одноклассники радостно завозились и зашуршали книжками. Учительница стала рассказывать новую тему и проверять домашние задания, а мы с Димкой сползли под сиденья и сидели там, в темноте.

— Вот, Димка, — сказал я чуть печально. — Слава и добро настали. Ты это чувствуешь?

— Чувствую, — тихо согласился Димка.

— И нам снова есть, на что надеяться, — сказал я. — Сколько там до конца урока?

Димка показал пальцами «четыре», а потом «десять». Значит, сорок минут.

Мы сидели под трибунами, слушали, как гудит класс, хрустели бубликами и ждали, когда же прозвенит звонок на перемену.

Вокруг нас было здание заседаний, а вокруг него — незнакомый город, а дальше — страна, а потом — целая планета. И каждый на ней, как и мы с Димкой, чего-то ждал.