Интервью с любовью

Не шут-щекотун, не горлан-куплетист,

а рвущийся к праведным дракам

в поэзии ты, о поэт-пародист,—

борец с производственным браком!

Поэту не враг, но его оппонент,

заслон стихотворному «валу»,

ты бьешь! А удар — не всегда комплимент,

он может прийтись по сусалу!

(А как вы хотите? Нельзя же никак,

чтоб неотразимо и метко

острота стрелою впивалась бы в брак

и… вкусной была, как конфетка!)

Но кто главный критик творений твоих?

Кто скажет — ты плох иль не очень?

Твои же объекты! И тот среди них,

который тобой пропесочен!

Нетрудно предвидеть возможный финал,

ведь ты ж искушаешь поэта,

ему говоря: «Я вас здесь потрепал,

вам очень понравилось это?»

А ты — в его горле застрявшая кость!

В глазу его чистом соринка!

Ты целенаправлен и остр, как… гвоздь,

который торчит из ботинка!

Ну как оценить тут плоды твоих дел?

(О, щедрость не каждому впору!..)

Хорошей оценки не даст бракодел

ни в жисть своему контролеру!

Вот так, пародист! Делай выводы, брат!

Воинственность — вот твое кредо!

Борись и не жди за победы наград:

в твоих пораженьях — победа.

Весь год не соврав никому ни на грош,

мы ждем как небесную манну

тот день, когда можно удариться в ложь,

невинно предаться обману!

Набрав арсенал завиральных затей,

с кощунственным трепетом в теле

мы ловим доверчивых, честных людей,

забывших о первом апреле.

И мы их находим, смиренных ягнят,

простецки развесивших уши,

и стрелы обмана со свистом летят

в их светлые, чистые души.

Но первоапрельский веселый обман —

сердечная наша потеха,

и стрелы не кровь высекают из ран,

а добрые искорки смеха!

О, как же он весел и как же хорош

пришедший на смену метелям

тот праздник, во смех превращающий ложь!

Сограждане, с первым апрелем!

Люблю, когда откажет вдруг

какой-то орган в бренном теле

и прикует тебя недуг

к больничной горестной постели!

Потоки дружеских забот

соединяются в лавины!

Таких забот, каких за год

не испытаешь половины.

Оставив счеты на потом,

идет и прошен, и непрошен,

пылая мыслями о том,

какой ты милый и хороший.

Несут и щедро, и легко

лимоны, яблоки, вниманье,

газеты, птичье молоко

и блюда из небесной манны!

Несут пешком, везут в метро,

едва ль не в пятитонных «ЗИЛах»

бифштексы, пудинги, ситро

(а кто осилить это в силах?).

Приносят блоки папирос,

вино, как для большой попойки!

Ну, словом, чувств апофеоз,

поход любви к больничной койке!

Я болен, но не обездолен!

И я готов сказать врачу,

что жизнью я такой доволен

и поправляться не хочу!

Эй, ровесники! Салют вам и привет!

Обратиться к вам есть веские причины!

Мы вступили с вами в пору бабьих лет,

хоть частично мы, естественно, мужчины.

Бабье лето — украшение Земли,

бабьим летом мы в красе еще и в силе!

Но уже, увы, частично отцвели

и, что делать, даже отплодоносили.

Наши ноги, правда, крепки, как шасси,

долг свой тоже выполняем аккуратно!..

Годы щелкают, как счетчик у такси:

быстро, весело, но слишком безвозвратно!

Мы одеты, сыты, благом — пруд пруди!

Наши «тачки» словно ласточки летают!

Столько счастья позади и впереди!

Но чего-то почему-то не хватает.

А ведь каждый наш удел — большая честь!

Жизнь — такая непомерная награда!..

Не хватает — больше в десять раз, чем есть,

ну, а есть (чего лукавить?) все, что надо.

До чего же все на свете непонятно:

почему, к примеру, совы не поют?

Почему, скажите, есть на солнце пятна,

но они на землю тени не дают?

Почему в метро толкаться неуместно,

а в хоккее неуместно не толкнуть?

До чего же все на свете интересно,

если только повнимательней взглянуть!

До чего же в нашей жизни все не просто!

Почему летит по небу самолет?

Почему все дети — маленького роста,

а родители — совсем наоборот?

Почему порою больше ценят кресло,

чем того, кто в нем устроился сидеть?

До чего же все на свете интересно,

если только повнимательней смотреть!

До чего же все на свете любопытно:

почему зимой — мороз, а летом — зной?

Почему для одного Бетховен — пытка

и не может без Бетховена другой?

Почему моря солены, а не пресны?..

Почему бы эту песню нам не петь:

— До чего же все на свете интересно,

если только повнимательней глядеть!

Мир давно ответа ищет,

но вопрос, увы, не прост:

сколько нужно этой пищи,

чтобы шел духовный рост?

Чем измерить аппетитность

добрых чувств, высоких слов?

Как повысить калорийность

пьес, романов и стихов?

Где критерии и нормы?

Нет критериев и норм!

Видим в душах до сих пор мы

недокорм и перекорм!

Дистрофия душ ужасна,

но и тучность хороша!

Разве менее опасна

ожиревшая душа?

Впрочем, есть ли смысл в рекламе?

Пищу эту надо есть!

В Продовольственной программе

этот факт пора учесть!

Так устроим душам праздник!

От сердец и от умов

зададим хороших, разных

первой свежести кормов!

Чтобы в душах было чище,

должен быть и корм таков…

От плохой духовной пищи —

несварение мозгов.

Другие любят к морю ездить летом,

платить за койку в сутки по рублю,

служить обедни каждый день котлетам,

а я житье раздольное люблю!

Чтоб звездочки цвели на небосводе!

Погода, непогода, ветра свист!

Посол цивилизации в природе —

вот что такое истинный турист.

Мы ходим-бродим, воспеваем дали,

пусть в нашем хоре нет колоратур!

Слыхали вы о Туре Хейердале?

Он не совсем турист, он только Тур…

Но все же он сродни моей породе,

в походах он большой специалист.

Посол цивилизации в природе,

бродяга, путешественник, турист.

Бывает, что порой взгрустнется что-то,

припомнятся недавние деньки:

открытия, квартальные отчеты,

программы, нарукавники, станки…

Но у туристов плакаться не в моде,

и грусть бежит, и вновь улыбкой чист

посол цивилизации в природе,

бродяга, путешественник, турист.

Мне сладок дым костров моих стоянок,

хандра в пути туриста не берет…

Но нет, не по следам консервных банок

меня историк в будущем найдет!

Все беды забываются в походе,

в дороге я дремучий оптимист.

Посол цивилизации в природе.

Бродяга. Путешественник. Турист.

Он — это буря, гром и скрежет.

На нем — правдивости печать.

Он смело правду-матку режет,

не станет в тряпочку молчать.

Худого он ругнет за кости,

того, кто тучен, — за живот

Свою же собственную гостью —

за то, что та не с тем живет

Он, словно центр нападенья,

всегда нацелен на прорыв.

Он вас удержит от паденья

словечком «ласковым», как взрыв.

Приятность он сказать и рад бы,

но только, праведник большой,

он слишком сильно любит правду,

чтоб хоть на грош скривить душой.

Его порыв поймет не каждый,

и беспардонный критикан

о нем, смеясь, другому скажет,

что он не более чем хам!

Ну что ж! Пускай себе смеются.

Но мы-то знаем, что творим!

Не обижайте правдолюбца

неодобрением своим.

Хвала тебе, о головастик!

Тебя сегодня воспою!

Пронес ты гордо сквозь напасти

большую голову свою.

Тебя с охотой бы схватили

и разодрали в пух и прах

эскадры рыб, полки рептилий

и эскадрильи злобных птах!

Покоя нет тебе, я знаю,

ни в добрый день, ни в злую ночь,—

тобою мать твоя родная

порой позавтракать не прочь!

Но все в твоем ничтожном теле

так горячо стремилось жить,

что не сумели, не сумели

тебя схватить и проглотить!

Ты был быстрее, был мудрее,

чем головастая братва…

Ну, так швырни же в мир скорее

свое победное «Ква-ква»!

Тебя из камня надо высечь,

на общий выставить обзор

за то, что ты — один из тысяч —

прошел естественный отбор

в толпе, где не пробиться с пушкой,

где слева друг и справа брат

сам очень хочет стать лягушкой,

а всех других — пускай едят.

Я вечно в долгу у кого-то!

Расчеты совсем запустил:

всегда я в долгу у работы,

у мамы (давно не гостил),

в долгу у добра и у злости,

у тех, кто мне варит обед,

у тех, кто зазвал меня в гости,

а я их — пока еще нет,

в долгу у крупиц и созвездий,

у всех, кто меня полюбил,

в долгу у щедрот и возмездий,

у друга (давно не звонил),

в долгу перед пьяным прохожим,

который настолько нахал,

что дать бы подонку по роже,

а я постеснялся, не дал,

в долгу пред воздушной средою,

я должен воде и земле,

родная, мой долг пред тобою

до гроба не выплатить мне!

Как тягостно быть виноватым!

Отдать бы долги хоть сейчас!..

Я все отдаю, но куда там —

трещит мой платежный баланс!

Кто вынесет эти поборы?

Нет, я бы не вынес и дня!

Но, к счастью, мои кредиторы

в таком же долгу… у меня.

О наука, наука! Великое пламя идей!

Я призывам твоим всеми чувствами трепетно внемлю!

Без тебя не прожить бы пяти миллиардам людей,

населившим собой нашу общую родину — Землю!

Мы — слепцы без тебя. В этом мире ты наш поводырь.

Каждый шаг свой вперед мы вершим, на тебя уповая!

Без тебя не взметнуться умом до прочтения тайн черных дыр

и до Чистых прудов не доехать на старом трамвае.

Авиация! Космос! Компьютер! Генетика! Свет!

Побежденная оспа и телемультяшки для внука —

миллионная доля твоих триумфальных побед,

чудотворица наша, кормилица наша, наука.

Наша жизнь нелегка, это вечный с невзгодами бой!

Нам победы нужны, чтобы выжить в борьбе, как известно.

Без тебя, о наука, нельзя нам прожить! А с тобой?

И с тобой нелегко, говоря откровенно и честно!

Мы с тобою забыли о том, что такое покой!

Нас метанья твои с каждым днем стали больше тревожить!

То, что ты созидаешь одною своею рукой,

ты другою рукою готова навек уничтожить!

Уничтожить нас всех ты способна за огненный миг!

Тем, чем лечишь и греешь, сметешь без остатка и сразу!

Словно Янус двуликий великий твой атом двулик,

словно Янус двуликий двулик твой блистательный лазер.

Ну, давай поднатужь своих мудрых и верных жрецов!

Пусть они пораскинут мозгами, твои человечки!

Речь идет ведь о жизни планеты в конце-то концов,

это много важней перебоев с поставками гречки.

Так спасай пас скорей! И спасись от себя же сама,

чтобы нам в виде быстрых нейтронов

в глубины Вселенной не мчаться!

Много горя пришло к человеку, увы, от ума!

А зачем это нужно — не знал, может быть, даже Чацкий.

Ханжа меня осудит, знаю,

пурист придет в ажиотаж,

но я сказал и повторяю:

да здравствует подхалимаж!

Порою мы не знаем даже,

какой он смысл в себе таит!

Весь мир на том подхалимаже,

как на фундаменте, стоит.

Он щедр не в меру?

Ну и что же?

Нам всем урок поэтом дан:

«Тьмы низких истин мне дороже

Нас возвышающий обман…»

Он тихий враг тех низких истин!

Корыстен он? Но, боже мой,

неужто менее корыстен

его противник — мордобой?

Про приторность его забудем:

нужны и хина, и халва!

Но как порой нужнее людям

не хлесткий кнут, а похвала!

О подхалим! Тебя все рвутся

казнить. Но ты живи, дыши!

Избавь себя от лизоблюдства

и… подхалимствуй от души!

И будет форменное свинство

тебя хлестать: мишень не та!..

Без лизоблюдства подхалимство

и есть, быть может, доброта.

Хорошо было прежде служить сатирическим Музам!

Сколько тем и сюжетов! Как луж и ручьев по весне:

вот бежит Архимед голышом по своим Сиракузам,

вот Калигула въехал в сенат на любимом коне.

Солнце светит, слепя посильнее струи автогена,

и народу вокруг — ни проехать тебе, ни пройти!

Но идет по Земле человек с фонарем Диогена

и не может в огромной толпе человека найти!

А какой же подарок карающей глупость сатире

преподнес Диоген, когда он одичал, обнищал

и ютился в своей однобочковой грязной квартире,

хоть ему Македонский полцарства отдать обещал!

Нет теперь для сатиры подобной сюжетной нирваны.

Может, я ошибаюсь, но все-таки кажется мне,

что, открывши закон, не помчится наш физик из ванны:

ох, недолго б пробегал чудак без трусов по Дубне!

Стали люди умней. Рассудительней мыслят и шире.

Может, поняли четче, чего от них общество ждет.

И никто уж не въедет в сенат на любимой машине,

а из принципа в бочке давно уж никто не живет.

Как сатирик — я в грусти. Но мне — человеку — отлично!

Дисциплина всегда и везде соблюдаться должна.

Человек должен жить, как положено. Смирно. Прилично.

Чтоб сатира со временем стала совсем не нужна.

Кто без ошибок жить на свете может?

Довольно часто бьют они под дых!

Но страшен человек, который множит

своей ошибкой бедствия других!

Сам сподличал — сам и живи без чести!

Лез под трамвай — ходи с одной ногой!

Попался на крючок не к той невесте —

сам виноват. Живи всю жизнь с каргой.

Но вот хирург дрожащими руками

спасает вас, и вскрыт не тот сосуд…

И вас уже, увы, вперед ногами

в последний путь ошибочно несут.

Вот первофизик в тьме науки шарит

с огнем в глазах и бредом на устах…

Ошибка — и Земля совсем не шарик

и медленно плывет на трех китах!

Вот штурман рассчитал единым духом

курс корабля. Ошибся в запятой.

И ваш корабль уже с дырявым брюхом

идет на дно. К земле. Увы, не к той…

Пусть повар не доложит в борщ сметаны!

Пусть музыкант нарушит строй октав!

Но мудрецы, врачи и капитаны

Ошибок делать не имеют прав.

Вот я и говорю всем людям — Братцы!

(И сестры, ну куда же мы без них?)

Давайте сколько надо ошибаться!

Но только за себя. Не за других.

На душе — и тоска, и досада:

все действительно тает, как дым!

Я — вчерашний отличник детсада

(я — вчерашний отличник детсада!),

я — вчерашний отличник детсада,

становлюсь, так сказать, пожилым.

Я немножечко старости трушу,

пью по праздникам больше ситро…

Мне волнуют красавицы душу

(мне волнуют красавицы душу!),

мне волнуют красавицы душу,

уступая местечко в метро.

Но пускай голова поседела,

я не стану проситься назад:

моя молодость мне надоела

(моя молодость мне надоела’),

моя молодость мне надоела

за мои вот уже пятьдесят.

Наша молодость, в сущности, служба:

нужно бегать, ухаживать, плыть,

нужно в боги, в начальники нужно

(нужно в боги, в начальники нужно!),

нужно в боги, в начальники… нужно

в каждой бочке затычкою быть!

Пятьдесят мне сегодня пробило!

Жизнь пора, наконец, начинать:

раньше жить просто некогда было

(раньше жить просто некогда было!),

раньше жить просто некогда было:

нужно было везде поспевать.

Старость — мудрый период мужчины,

не беда это и не вина.

Налетайте, склерозы, морщины

(налетайте, склерозы, морщины!),

налетайте, склерозы, морщины,

и сгибайся дугою, спина!

Правда, меньше, чем было, осталось,

ну, да помнить об этом тщета…

Принимаю тебя, моя старость

(принимаю тебя, моя старость!),

принимаю тебя, моя старость

и «приветствую звоном щита»!

Не слушайте друзей подчас,

когда восторженно и пьяно

они дымами фимиама

вовсю окуривают вас.

О фимиама сладкий яд!

Нам платят больше.

чем мы стоим,

а мы наивно замки строим

из воздуха хмельных тирад!

Мы ходим гордо, грудь горой.

но под ударом вражьих залпов

развалины воздушных замков

нас погребают под собой.

Ругай нас, враг, хамей, грубя,

пороков наших аналитик.

Враг — это лучший в мире критик

для тех, кто хочет знать себя.

Среди клевет, нападок, врак

дорогу к собственной защите

в атаках вражеских ищите!

И да поможет в этом враг.

Когда солнце взойдет, небосвод голубя,

и когда вы друг другу еще не постылы,—

расставайтесь любя, расставайтесь любя,

расставайтесь, чтоб губы от губ не остыли.

Расставайтесь любя, расставайтесь, пока

не угасла хотя бы последняя искра!

Уплывайте, как за горизонт облака,

без угроз, и проклятий, и крика, и визга.

Расставайтесь тепло, а придут холода —

вы согреетесь, вспомнив, как все это было!..

Я люблю тебя, милая, как никогда!

Значит, время расстаться уже наступило.

Желания, как псы, голодным лаем

волнуют наши слабые сердца.

Мы весь свой век желанья утоляем,

а утолить не можем до конца.

Голодный молит: —Только корку хлеба!

А жаждущий: — Глоток воды испить!

Но Океана, и Земли, и Неба

не хватит их желанья утолить.

И смертные хотят уйти от тлена,

улитки — стать владыками вершин,

а пассажиры метрополитена —

водителями собственных машин.

Сегодня ноль мечтает о немногом,

но завтра страсти разожгут его,

и он взалкает стать бессмертным богом,

а может быть, — и более того:

захочет поохотиться на ланей,

захочет трех в неделю выходных…

Какое горе быть рабом желаний!

Какое счастье быть превыше их!

Когда все пережитое — награда,

и радостью украшено чело…

Я, например, имею все, что надо,

поскольку не желаю ничего.

Грохочет канонада,

плюется смертью дзот,

но есть приказ, что надо

ползти, и он ползет.

Болтается в болтанке,

живет в тылу врага,

бросается под танки,

как черту на рога!

В бою, где всех косило,

он только сам косил,

в упор смеясь над силой

превосходящих сил.

Не сломленный в застенке,

он — мука палачу:

ему и смерти в зенки

раз плюнуть — по плечу.

Он так идет на грозы,

он так в огне горит,

он льет такие слезы,

гневит и веселит,

пороки попирает,

что кажется порой:

не роли он играет,

а сам и есть герой!

И нам все это близко!

Актерские труды…

Сражения без риска.

Страданья без беды.

Дрожат в волненье губы,

глаза огнем горят…

Но хмурятся Гекубы

и опускают взгляд.

Однажды, глядя в потолок

на муху в паутинной сети,

я понял вдруг, что я пророк,

и мне известно все на свете.

Я ощутил в себе накал

каких-то чар, подобных диву,

мой взгляд свободно проникал

и в перспе- и в ретроспективу.

Я раздвигал пласты эпох

и удивленными глазами

глядел, как юный царь Горох

ведет войска на бой с грибами,

я видел побежденный рак,

Сцеволу, города Венеры

и диетический коньяк,

и окончанье нашей эры.

Я знал: грядущий день воздаст

хвалой не всем, кто ныне в лучших,

что друг до гроба не отдаст

червонец, взятый до получки,

я был всевидящ, словно бог,

я видел следствия, причины,

я все свое увидеть смог

от дня рожденья до кончины.

Но, жизнь свою сумев прочесть,

все зная про любое завтра,

я понял: будущее есть

тогда когда оно. внезапно!

Тут удалось проснуться мне,

и я связал себя зароком:

ни наяву и ни во сне

ни в жисть не делаться пророком.

Быстрей, чем друг на звуки зова,

быстрей, чем яростный Борей,

вихреподобного Борзова

и то, простите, но быстрей,

сквозь леденящий натиск ветров,

в предельном напряженье сил,

глотая тонны километров,

навстречу солнцу рвется Ил.

А нам в салоне — тихо, сухо,

старушка скинула платок,

неторопящаяся муха

летит как пуля на восток,

и, грациозны, как принцессы,

творя торжественный уют,

матросы неба, стюардессы,

с улыбкой воду подают

и виноград, спелее воска,

икру, волнующую рты…

На полках яблоки в авоськах

летят со скоростью мечты.

Внизу земля — почти что глобус.

Крюшон. Бумажки от конфет.

Наш конь крылатый, как автобус,

пересекает континент.

По облакам стуча копытом,

вращает мирно небосвод…

На небе, славою покрытом

и пассажирами обжитом,

романтика смешалась с бытом.

А может, так и надо. Вот.

Нет счастья на свете. Удача — буза.

Триумфы сменяет усталость.

В безоблачном небе таится гроза,

в безоблачной юности — старость.

Как в слизи морской был сокрыт мастодонт,

так спрятана горечь в веселье.

Но видит ли кто капитальный ремонт

в бездумном пиру новоселья?

И первый мудрец, и последний ишак

как форма движения пыли

и первый свой шаг, и последний свой шаг

всегда направляют к могиле.

Нас мучает зависть, стяжательства зуд,

нас голод обжорства терзает,

болезни грызут нас, и страсти грызут,

и что еще — черт его знает.

Планета лысеет (гордись, лесоруб!)

и глохнет от грома эпохи,

кассиры неправильно сдачу сдают,

повсюду кишат выпивохи,

нагрянет несчастье, и друг твой — не друг,

и год убегает за годом…

А жизнь — это, в сущности, только недуг

всегда со смертельным исходом.

Неужто все это не кажется мне

в мельканье обыденных сует?

Какое блаженство на нашей Земле

на каждом шагу существует!

Как счастлив цветок, как блаженствует плод,

как страстно дыханье метелей,

как бурно, неистово радость течет

по жилам слонов и бактерий!

А люди? Вот Труженик, вот Альтруист,

Герой и Мыслитель нетленный!

Удел их возвышен, и подвиг их чист,

они — украшенье Вселенной!

О солнечный луч, убивающий мрак,

а ну жизнерадостней брызни!

Нам горе — пустяк, нам болезни — пустяк,

и смерть — продолжение жизни!

Мы живем в нашем мире, и что же

видим мы с философских высот?

До чего же велик и ничтожен

наш людской удивительный род!

Мы, сошедшие некогда с ветки,

стали главною силой Земли'

Если б к нам волосатые предки

заглянуть на мгновенье смогли!

Поглядеть в телевизор! Как птица

в самолете взлететь к небесам!

На маршрутном такси прокатиться

за покупками в универсам!

Да, мы — Гении, Боги, Герои!

Только мы не во всем велики:

мы — лентяи, мы — трусы порою,

а порою, увы, — дураки.

Мы придумали жизнь на экране,

дали миру романы Дюма,

Парфенон, Сандуновские бани

и другие шедевры ума.

Это наша затея — искусство,

но порой мы такое творим…

Мы придумали ложе Прокруста,

возвели и разрушили Рим!

Мы — защитники. Мы и пираты,

мы — источники света и тьмы.

Мы — Сократы, но и Геростраты —

это мы, это мы, это мы!

Но контраст в нашей жизни уместен,

мрак не менее важен, чем свет:

как узнаешь, что праведник честен,

если рядом мошенника нет?

Красоту не понять без урода,

ум без глупости трудно узнать.

Сущность без своего антипода

просто-напросто нечем назвать!

Черно черное. Белое бело.

Звон щита — это праздничный звон.

Жизнь прожить — очень трудное дело,

но не делать его — не резон.

Когда и как возникли вы впервые?

«Залив глаза», икая и плюя,

совал купец небрежно чаевые

в услужливую руку холуя.

Прислужник отрабатывал монету,

угодливо валяя дурака…

Купцов у нас давно в помине нету,

а чаевые выжили пока.

Преображаясь в качестве и в дозе,

не создавая в душах непокой,

подвергся коренной метаморфозе

ничтожный в дни былые чаевой.

Его порой хватает и на дачки,

и дружит с ним, как и всегда дружил,

лакей — делец, живущий на подачки.

в каком бы он столетии ни жил.

Сегодня он не гнет пред вами выи,

а уж кивнет. — так будто невзначай!

Он так берет с клиента чаевые,

как будто сам дает ему на чай!

Берет без униженья. Просто. Гордо.

Берет свое: ведь ты в его руках!

А не дают — тогда берет за горло,

чтоб умники остались в дураках.

Лакей! Его многообразны грани!

Его всегда гнушались на Руси,

но он живет. Не только в ресторане,

в торговле мебелями и в такси.

Легко узнать лакея позывные,

хоть выполз он сегодня из ливрей:

где есть лакей, там есть и чаевые,

где чаевые — там всегда лакей!

А ты, его наполнивший копилку,

Крез, с четвертным заначенным тайком!

Твой чаевой потратят на бутылку!

А ты — иди побалуйся чайком.

Что жизнь его? Фортуны взбрык!

Ее фатальность и беспечность!

В сравненье с вечным — только миг

В сравненье с мигом — только вечность

Незнание, что ждет с утра,

но упование на праздник…

Ликующий петух «Ура!»

кричит за полчаса до казни.

А может быть, он прав, крикун?

Жизнь, ты продлишься, заклокочешь!

И будет снова вдоволь кур,

побед и зерен — сколько хочешь?

Когда еще придет пора,

и руки, ласковые прежде,

коротким взмахом топора

обрубят голову надежде?

Петушья песенка верна!

Рви глотку, Петя, это надо!

И будет горсточка зерна

за твой надрывный крик награда!

Труби подъем! Зови на бой

меня и целый мир в придачу!

И целый мир пойдет с тобой

клевать по зернышку удачу.

Как нам известно — в жизни все течет:

меняет Время вкусы, нормы, платья,

и ценностям идет перерасчет,

и видоизменяются понятья.

Всего за век (казалось бы, пустяк)

как сдвинулось понятье «честь», к примеру!

Еще вчера — толкни, скажи не так,—

и вмиг: «Подлец!» Пощечина. «К барьеру!»

Сейчас нам церемонность ни к чему,

и каждому из нас, конечно, ясно,

ступить в трамвае на ногу кому

и выразиться крепко не опасно.

А получив от шефа нагоняй

за плохо сочиненную бумагу,

смешно вскричать: «Вы, сударь, — негодяй!»

и обнажить в негодованье шпагу.

О, если б век прошедший наложил

на нашу жизнь дуэльный отпечаток,

хлестала б кровь рекой из многих жил

и многим не хватило бы перчаток!.

Нам важно трудовую честь беречь,

и, может, потому не всякий знает,

как наказать обидчика за речь,

в которой тот достоинство пятнает —

вести к судье? Не повернуть лица?

Сдержать свой гнев? Отдаться чувству мести?..

А помните: один невольник чести

пошел за честь под пулю подлеца!

Поэзия! Пегаса осади!

Дай тормоза поэмам и балладам.

И от себя в сторонку отойди.

И на себя взгляни сторонним взглядом.

Что происходит — непонятно мне!

Поток твоих ревнителей мельчает'

Читателям числа нет на земле,

но большинство тебя не замечает!

Те, кто тянулся с колыбелей, с парт

к твоим стопам, среди забот и бдений

идут к тебе раз в год. Как в зоопарк.

Взглянуть на хвост метафор и сравнений.

Стихов — моря! Но в них волненья нет!

Нет штормов, шквалов, а порой — прибоя!..

Когда недовзволнован сам поэт,

читатель — воплощение покоя!

Читатель! Тот, который лишь вчера

так жил тобой! Так жаждал загореться!..

Волною шли стихи из-под пера,

но прежде проходили через сердце!

А ты была умна, груба, нежна,

растила веру и кляла отребье!..

Ну, а сейчас — кому ты так нужна,

чтобы бесстишье было как бесхлебье?

Волнуй же нас! Спасай от бед и стуж!

Твоим стараньям нет эквивалента!

И главное — будь хлебом наших душ,

а не закуской к стопке рецензента.

О, как мы все к тебе взываем,

ждем, жаждем, рвемся, наконец!

Какие искры высекаем

из наших каменных сердец!

Без страха, устали и лени,

сметая строй любых преград,

как преклоняем мы колени,

алкая сладостных наград!

Как ловим счастье в каждом слове!

Да, без тебя мы — как без крыл!

Но сколько ж выпустила крови,

о ты, любовь, из наших жил!

Вот ты пришла, прошелестела,

но, если ты пришла как друг,

зачем же мается Отелло

и сокрушает все вокруг?

Тобой обложенные данью,

в победоносный твой поход

зачем обречены страданью

Меджнун, Пьеро и Дон Кихот?

Тем, кто объят огнем влеченья,

твоим вассалам нет числа.

Зачем не счастье, а мученья

ты им в награду припасла?

Они тебе слагают оды,

слепцы, рабы твоих оков,

а ты лишаешь их свободы,

покоя, жизни, кошельков!..

Ответ был точный, краткий, ясный.

Как говорят — и в глаз, и в бровь:

— Любовь не может быть несчастной!

Иначе это не любовь!

Мрачнеем с каждым юбилеем.

Когда грядет его число,

мы очень искренне болеем,

поскольку в жизни «все прошло»,

и нам уже не поискриться,

и все давным-давно в былом…

Так было в двадцать, было в тридцать,

и будет так, пока живем.

Мы ищем тихого причала,

не рвемся в бой, как прежде, вскачь,

забыв, что каждый день — начало

еще не сбывшихся удач,

что по себе не правят тризны,

не копят на себя обид,

что наша лучшая часть жизни

не прожита, а предстоит!

Что возраст — чушь! Хоть он заметен,—

абсурд вести на годы счет…

Что каждый человек бессмертен!

Пока живет.

Вне времени, вне цели, вне пространства,

На самой-самой грани бытия,

Почти готовый с жизнью распрощаться.

За жизнь свою цепляюсь нынче я.

Как космонавт, опутан проводами,

Вниманьем медицины окружен.

Я думаю о пращуре Адаме:

Он долго жил, но тоже был сражен!

Здесь фронт! Здесь мы в своем

окопном мире!

Что смерть? Здесь нет обыденней словца!

Здесь лупит нас судьба в упор, как в тире,

И разбивает вдребезги сердца.

Здесь сестры… — мне такие и не снились!

А я на них (вот дожил!) — не клюю!..

На голубом экране фирмы «Сименс»

Луч пишет биографию мою.

Пока (тьфу-тьфу) рисует без простоя.

Давай, голубчик, дольше продержись!

Ну что тебе твое движенье стоит?

А для меня твое движенье — жизнь!

Дай дописать хотя бы эту строчку!

Ну дай вздохнуть еще разок-другой…

Вот так. Спасибо. Можешь ставить точку.

А может, обойдемся запятой?

Когда тебе семнадцать лет, и впереди сто тридцать,

и ты кудряв, и белозуб, и устремлен вперед,

то это значит — час настал и надо торопиться:

чем в жизни медленней идешь, тем жизнь быстрей пройдет!

Когда тебе за пятьдесят, а позади — сто тридцать,

и редок волос твой седой, и зуб — уже не тот,

то это значит — час настал и надо торопиться:

чем в жизни медленней идешь, тем жизнь быстрей пройдет!

Ах, как же короток наш век! Какие там сто тридцать!

А дел всегда невпроворот на триста лет вперед!

И это значит — час настал и надо торопиться:

чем в жизни медленней идешь, тем жизнь быстрей пройдет!

В эпоху нашу — ускоренья,

когда торопится душа.

как важно не терять терпенья

и ускоряться не спеша!

Не то чтоб встать и размечтаться,

но разгоняться похитрей,

а не бездумно вихрем мчаться

невесть куда, но побыстрей.

В душе, конечно, накипело,

и хочется бежать бегом!

Но бег — ведь это тоже дело,

где надо действовать с умом!

И в беге надобность сноровки

ну просто как нигде видна!

Иначе — после стометровки —

рекорд, триумф, а там — хана!..

Пока плоды на ветке зреют,

их рвать нельзя: не вышел срок!

Цыплят не получить быстрее,

бросая яйца в кипяток!

Ну а в любви — хоть рвись на части,—

но суета вредна и там:

кто терпелив — получит счастье,

кто торопливый — по мордам!

Мы скорость в суете теряем,

когда бежим, не оглядясь…

И жизнь скорее ускоряем,

спеша… слегка не торопясь!

Я для врага — живая сила.

Я — кошелек для продавца.

Я — нудный моралист для сына,

беспутный малый для отца.

Для доктора — больное тело,

объект воздействия пилюль.

Меня ГАИ терзает смело:

я для нее — безликий нуль.

Я для жены немало значу:

что без меня ее очаг?

Я для кассирши — это сдача,

я для начальника — рычаг.

Для мамы я — ее надежда,

для автослужб — автомобиль.

Я для ученого — невежда,

а для уборщицы я — пыль.

Я для сберкассы — накопитель,

для гардеробщика — пальто.

Для Пугачевой — телезритель,

для красной девицы… — никто.

Я для одних — объект заботы,

а для других — наоборот!

И вот себя спросил я: кто ты?

И я сказал себе: — Я тот,

кто в многие мишени целит,

но кто летит то вниз, то ввысь!

Я тот, кого не каждый ценит,

но без кого не обойтись

ни продавцу, ни бюрократу,

ни зам. начальника ГАИ,

ни другу и не супостату

(с кем будет он вести бои?).

Что без меня им в жизни делать —

того не в силах я постичь!

Кого шпынять и звать обедать,

лечить, обманывать и стричь?

Жене я нужен и державе,

врагам и тем, кому помог.

Как правильно сказал Державин:

«Я царь — я раб — я червь — я бог!

Я, люди, ваш, меня вы звали,

и вот я с вами на земле!..

Но если бы вы только знали,

что вы еще нужнее мне!

Жизнь порою — вовсе не потеха,

и весельем надо дорожить.

Человеку не прожить без смеха;

для него смеяться — значит жить!

Смех — глоток прохлады из колодца,

утоленье жажды в жаркий день!

Человек, который не смеется,—

самый разнесчастный из людей!

Смех гремит! Но и журчит, как речка,

в грохоте он слышен и в тиши.

Первая улыбка человечка —

все равно, что первый шаг души!

И успех без смеха не дается,

и тоска скребет тебя весь век!

Человек, который не смеется,—

может, и совсем не человек!

Мы без смеха стали бы немыми,

с шуткой мы на труд идем и в бой.

Мы смеемся часто над другими! —

надо бы почаще над собой!

Там, где смех, там скука не прорвется

там, где смех, там, глупость, берегись!

Человек, который не смеется,—

будь же человеком! Улыбнись!