Ип

Зацепившись за поверхность Земли широким лучом бледно-лилового света, корабль повис над ней, слегка покачиваясь.

Тот, кто случайно бы его увидел, подумал бы, наверно, что с ночного неба упало огромное елочное украшение; корабль был круглый как шар и отражал сеет, а в опоясывавшем его тонком узоре было что-то готическое.

Открылся люк, члены экипажа, спустившись, разбрелись вокруг и теперь вонзали в землю какие-то инструменты, словно гномы работали в залитых лунным светом, окутанных туманом садах. Пастельный свет, исходивший от корабля, падал на гномов, и становилось видно, что это вовсе не гномы, а другие существа. И существа эти отличал интерес к ботанике, иначе бы они не собирали бережно образцы растений — цветы, мхи, кустарники, молодые деревца. И, однако, глядя на их уродливые по человеческим понятиям головы, болтающиеся длинные руки, круглые животики и несоразмерно короткие туловища, землянин подумал бы в первую очередь о гномах, но ни одного землянина поблизости не было, и похожие на гномов ботаники из космоса могли работать спокойно.

Однако стоило пискнуть летучей мыши, ухнуть сове, залаять вдали собаке, как они замирали испуганно. Дыхание их учащалось, а от кончиков длинных пальцев рук и ног начинал подниматься туман, и этот туман их окутывал; тогда обнаружить их становилось очень трудно; даже в лунную ночь никто бы не заподозрил, что в тумане скрывается прибывший из седого космоса экипаж: обычная поляна, обычный туман.

С кораблем же, разумеется, дело обстояло по-другому. Огромные елочные украшения в викторианском стиле спускаются на Землю не так уж часто. Локаторы или другие средства наблюдения могут их обнаружить, и этот громадный елочный шар засекли. Уж слишком он был велик: лежи он на земле, виси на дереве ночи, при его размерах никакого тумана не хватило бы на то, чтобы его скрыть. Еще немного, и встреча произойдет. Уже мчатся машины, уже идет надбавка за ночную работу, люди переговариваются по радио, окружают гигантскую елочную игрушку со всех сторон.

Однако маленький экипаж старых ботаников не очень этим встревожен, во всяком случае, пока. Они знают, что у них есть время, знают с точностью до мельчайшей мыслимой единицы. Они не в первый раз на Земле, ибо Земля велика и надо собрать множество растений, если хочешь, чтобы твоя коллекция была полной.

Они продолжали собирать образцы, а когда кто-нибудь из них с выкопанной из почвы Земли желанной добычей возвращался к кораблю, казалось, что это плывет небольшое облачко тумана.

Они поднимались вверх по трапу, к люку — и вот они уже внутри прекрасной елочной игрушки, в пастельном свете. Не обращая никакого внимания на чудеса техники вокруг, они проходили по пульсирующим коридорам и оказывались наконец в главном чуде корабля — в огромном храме земной растительности. В этой гигантской оранжерее были цветы лотоса из индийских лагун, африканские папоротники, крохотные ягоды из Тибета, кусты ежевики с обочины дороги где-нибудь в американском захолустье. Здесь было представлено по одному растению всех видов, какие только есть на Земле, или, точнее, почти всех, ибо работа еще не была завершена — все пышно росло. Окажись в этой оранжерее ученый из какого-нибудь большого ботанического сада Земли, он бы обнаружил здесь растения, которые до этого видел лишь отпечатавшимися в каменном угле. Он бы не поверил своим глазам, увидев живыми растения, которые служили пищей динозаврам, растения из первых садов Земли. От изумления он бы упал без чувств, и в сознание бы его привели травами из висячих садов Семирамиды.

По стенам стекала влага, в ней были растворены питательные вещества для бесчисленных образцов флоры, за которыми не видно было стен.

Вот один из ботаников сюда вошел, в руках у него какое-то местное растение, листья которого уже поникли. Он поместил растение в жидкость, и вмиг листья ожили, корни зашевелились. Тут же круглое окошечко наверху загорелось мягким светом, свет этот омыл растение, и оно поднялось и стало около своего соседа, маленького цветка из числа тех, которые давным-давно исчезли с лица Земли. Несколько секунд инопланетный ботаник смотрел на ожившее растение, а когда убедился окончательно, что все в порядке, повернулся и пошел к выходу из оранжереи. Он прошел под японской вишней, под гроздьями цветов с берегов Амазонки и мимо обычного хрена, стебель которого ласково к нему потянулся, ботаник погладил его листья, двинулся дальше по пульсирующему коридору и вышел через светящийся люк наружу.

Снаружи, под ночным небом, тело его опять выделило туман, и, окруженный этим туманом, он отправился за новыми растениями. Навстречу ему шел, возвращаясь на корабль с корнем дикого пастернака в руке, один из его собратьев, взглядами они не встретились, зато произошло другое: у обоих разом грудь начала светиться, тонкую кожу пронизал идущий изнутри, с левой стороны груди, красный свет. Тот, что нес пастернак, продолжал свой путь к кораблю, а другой, который шел за новыми растениями, стал спускаться вниз по пологому каменистому склону. Окутанный туманом, он вошел в высокую, с него ростом, траву и вынырнул уже на опушке рощи, под секвойями. Там, совсем крошечный рядом с огромными деревьями, он повернулся к кораблю лицом, и свет-его-сердца загорелся снова, будто сигнализируя кораблю, этой милой старой елочной игрушке, в которой ботаник летал уже много столетий. На ажурных галереях, в открытом люке над трапом засветились в ответ, словно светлячки, другие сердца. Удостоверившись, что спасительное убежище близко, и зная, что пока еще можно работать, ничего не опасаясь, он вошел в рощу.

Землянам облик его едва ли показался бы привлекательным, взять хотя бы эти большие перепончатые ноги, что высовывались прямо из-под свисающего до земли живота, или длинные, как у обезьяны, руки. Именно поэтому он и его собратья уже миллионы лет, прилетая ка Землю, держались в тени и никогда не были склонны вступать в контакт с кем-либо, кроме растительности. Они наблюдали Землю уже достаточно долго и знали, что для землян их прекрасный корабль прежде всего мишень, а сами они материал для чучел, которые будут выставлены за стеклом на всеобщее обозрение.

Поэтому инопланетянин пробирался крадучись, и его встревоженные глаза, большие и выпученные, как у огромной лягушки, зорко оглядывали все вокруг. Он знал, как мало надежды для такой «лягушки» уцелеть на городской улице. А передавать человечеству знания, выступая на какой-нибудь международной конференции землян, когда нос у тебя как раздавленная брюссельская капуста, а сам ты похож на грушевидный кактус вида «опунция», — об этом и речи быть не может. Пусть человечество учат другие, более похожие на землян гости из космоса. Лично его сейчас интересует только молодое деревце секвойи.

Добравшись до деревца, он оглядел его внимательно и начал выкапывать осторожно, бормоча на своем напоминающем стук камешков космическом языке диковинные, не по-земному звучащие слова; но маленькая секвойя, судя по всему, поняла, и, когда легла в большую морщинистую ладонь, состояние шока у ее корней сразу прошло.

Инопланетянин повернулся, и глаз его достиг слабый свет, свет огоньков поселка в долине за секвойями; эти огоньки давно уже вызывали у него любопытство и манили его, а ночь была последней, когда он мог рассмотреть их близко, так как через несколько часов ботанические исследования закончатся. Корабль покинет Землю и снова прилетит только тогда, когда в земной растительности произойдет следующая большая мутация, то есть не раньше чем через много столетий. Сейчас у него последняя возможность заглянуть в окна жилищ, где горят эти огоньки.

Он вышел крадучись из-под гигантских деревьев и очутился на склоне холма, у края грунтовой дороги, переходившей в лесную пожарную просеку. Задевая животом низкий кустарник, он вышел на дорогу, пересек ее; на долгом обратном пути он расскажет товарищам о своем приключении, о том, как «опунция» отправилась рассмотреть желтые огни поближе.

Неслышно переставляя большие перепончатые ноги с длинными пальцами, он побрел по краю дороги. Увы, Земля оказалась для него местом далеко не идеальным; он был сыном планеты, где кругом вода и нужны как раз такие ноги, как у него.

Огоньки мерцали, и на миг, отвечая им, ярко загорелся рубиновый свет-его-сердца. Он был влюблен в Землю, особенно в растительную ее жизнь, земляне нравились ему тоже, и, как бывало всегда, когда загорался свет-его-сердца, ему хотелось указать им правильный путь, передать им накопленные за тысячелетия знания.

Впереди него в лунном свете двигалась его тень: на длинном стебле шеи похожая на баклажан голова. В складках на ней скрываются уши, похожие на молодые побеги лимской фасоли. Нет, только представить себе, как хохотали бы земляне, если бы увидели, как он ковыляет по проходу к трибуне международной организации! Все знания во Вселенной не помогут остановить хохот, вызванный тем, что твое тело очертаниями напоминает грушу.

Мозга его достиг предупреждающий о скором отлете сигнал с корабля, но он знал, что пока еще можно не торопиться, что сигнал этот предназначен не ему, а другим, более неуклюжим и медлительным членам экипажа. Куда им, неповоротливым, до него! Нет, что ни говори, а он удивительно быстроногий!

По земным меркам он, конечно, передвигается страшно медленно, любой ребенок землян ходит раза в три скорее; ему вспомнилась ужасная ночь, когда один из них чуть было не переехал его велосипедом…

Но сегодня все будет иначе. Сегодня он будет осторожен.

Он остановился, прислушался. Снова предупреждающий сигнал с корабля, теперь это было глухое биение в груди — сигнал тревоги. Свет-его-сердца замерцал: новый сигнал — все члены экипажа должны вернуться на корабль. Но для быстроногих времени еще предостаточно; левая, правая, снова левая, — переваливаясь, он неутомимо двигался к домам городка. Да, он немолод, но идет быстро, быстрее, чем другие ботаники возрастом в десять миллионов лет и с ногами как у болотной утки.

Его огромные выпуклые глаза, непрерывно вращаясь, обегали взглядом все вокруг: дома впереди, небо, деревья и дорогу. Никого кругом, он один, и идет он, чтобы хоть краешком глаза взглянуть на жизнь землян, а потом — прощай, Земля!

Что это? Впереди на дороге появился свет, за ним другой! И тут же лихорадочно засигнализировало в груди: всем возвращаться — опасность, опасность, опасность!

Он попятился, повернул в сторону, растерявшийся от приближающегося света. Свет слепил его, безжалостный земной свет, холодный и жесткий. Ботаник споткнулся, упал с обочины дороги в кусты, а свет лег между ним и кораблем, отрезал его от огромного елочного украшения.

Опасность, опасность, опасность!

Свет-его-сердца вспыхивал часто-часто. Нужно поднять молодое деревце, которое он выронил; оно лежит на дороге, и корни громко кричат, зовут его на помощь.

Он протянул было руку с длинными пальцами, но тут же ее отдернул: прямо по ней ударил слепящий свет, вплотную надвинулся рев двигателя. Он откатился в кусты, судорожно пытаясь прикрыть свет-сердца веткой. Его огромные глаза, сейчас выпученные до предела, видели все, что происходит вокруг, но страшнее всего было то, что произошло с маленькой секвойей: самодвижущаяся повозка землян проехала по ней, молодые листочки были раздавлены, а сознание ее все еще кричало ему: «Опасность, опасность, опасность!»

А потом еще и еще свет на этой дороге, которая, обычно безлюдная, теперь была заполнена урчанием моторов и криками землян, возбужденными, полными азарта погони.

Прикрывая рукой трепещущий свет-сердца, он с трудом продирался сквозь кусты. Мудрость семи галактик не смогла бы помочь ему передвигаться быстрее в этой чужой для него среде. Как бесполезны, нелепы здесь его перепончатые ноги! Зато как быстро движутся по привычному для них твердому грунту, приближаясь со всех сторон, ноги людей! Теперь он понял, как глупо и неосторожно он себя вел.

Земляне громко перекликались друг с другом на своем странном языке, а один из них, тот, у которого на поясе все время что-то звенело, явно напал на его след. Промелькнувший луч осветил пояс этого землянина, и старый ботаник увидел на поясе кольцо, а на кольце связку чего-то вроде зубов с неровными краями — не трофеи ли это, вырванные изо рта какого-нибудь несчастного существа, прибывшего на Землю с другой планеты?

«Скорей, скорей, скорей!» — все еще звал корабль, и, пытаясь пронырнуть под снующими лучами, старый ботаник ринулся назад к дороге.

Здесь и там на довольно большом ее отрезке стояли самодвижущиеся повозки землян, а земляне, которые на них прибыли, рассыпались кругом. Он выпустил туман и, окутанный им, скользнул в лунном свете через дорогу сквозь вонючие выхлопные газы (ядовитое облако на миг даже улучшило маскировку) — и вот, уже по ту сторону дороги, он съехал в неширокий овраг.

Тут же, словно почувствовав, где именно он пересек дорогу, лучи холодного света повернулись в его сторону. Земляне стали один за другим перепрыгивать овраг, а он вжался в песок и камни. Взгляд его, снова и снова обегавший все вокруг, обратился вверх, и он опять увидел страшное кольцо с нанизанными на него звенящими зубами — это хозяин кольца перепрыгивал через канаву; зубы щерились в наводящей ужас улыбке.

Он вжался еще сильнее в камни, скрытый по-прежнему туманом, неотличимым от того, который можно увидеть ночью в низких сырых местах. Не задерживайте взгляда на облачке, ведь это всего лишь клочок обыкновенного тумана, не тыкайте в него лучом, ведь внутри облачка длинная-предлинная шея и две перепончатые ноги, а пальцы у этих ног такие же длинные и тонкие, как корни розового хвоща. Вы, земляне, наверняка не догадаетесь, что существо это прибыло на вашу планету для того, чтобы спасти образцы растительности, пока вы не уничтожили ее всю, и их сохранить.

А земляне в это время прямо над ним перепрыгивали овраг, недобрые голоса их звучали громко, земляне получали от охоты огромное удовольствие и все были вооружены.

Когда овраг перепрыгнул последний землянин, старый ботаник выкарабкался наверх и двинулся следом за людьми в лес.

По мере того, как он приближался к своим, свет-его-сердца разгорался все ярче, питаемый общим энергетическим полем его товарищей; и не только их сердца, но и все растения, собранные на корабль за сто миллионов лет, кричали: «Опасность, опасность, опасность!»

По единственной расчищенной лесной тропинке он продвигался так быстро, как только мог. В этом лесу он знал каждый лист, каждую паутинку. Они вели его через лес, ласково шептали: «вот сюда, теперь сюда, а теперь сюда».

Холодный свет остался позади, лучи его застряли в ветвях, с готовностью пропустивших инопланетянина, но преградивших путь его преследователям; ветви вдруг сцеплялись намертво, и пройти между деревьями было уже невозможно; какой-то корень, проросший наружу, слегка приподнялся, и землянин, на поясе у которого было кольцо с нанизанными зубами, споткнулся и упал; другой корень захватил ногу его подчиненного, и тот шлепнулся ничком, ругаясь на своем языке, а растения в это время кричали ботанику: «Беги, беги, беги!..»

Поляна была уже совсем близко.

Великолепная елочная игрушка, жемчужина Галактики, ждала его. Он ковылял к ней, к исходящему от нее спокойному и прекрасному свету, ничего подобного которому не видели ка Земле. Сказочная энергия корабля собиралась сейчас вся в одной точке, пульсировала невиданной красоты волнами, одаряла сиянием все вокруг. Инопланетянин пробирался, раздвигая траву — может быть, с корабля его увидят, может, заметят свет-его-сердца, — но длинные пальцы его ног запутались в каких-то сорняках, которые не хотели его отпустить.

«Останься, — говорили они, — останься с нами».

Вырвавшись, он снова заспешил вперед, в сияющий ореол корабля, к поляне. Куда бы он ни повернулся, он встречал блеск этого прекрасного елочного украшения, радужные блики пронизывали траву насквозь. Он уже видел люк, еще открытый, в нем стоял один из его товарищей, и свет-сердца у того звал, обезумело искал его.

«Иду, иду…»

Он ковылял, путаясь в траве, но отвисающий до самой земли живот мешал ему идти; и вдруг все его существо пронизал сигнал — групповой разум принял решение.

Люк закрылся, будто лепестки завернулись внутрь.

Корабль поднялся в то самое мгновение, когда он, размахивая длиннопалой рукой, вынырнул из травы. Но с корабля уже не могли увидеть его: сейчас включалась вся невероятная мощность двигателей, и все вокруг затопил ослепительный свет. На миг корабль замер над деревьями, потом, вращаясь, взмыл ввысь; прекрасная елочная игрушка отправилась повиснуть на самой далекой ветке ночи.

Несуразное существо стояло в траве, и свет-его-сердца испуганно вспыхивал.

Он был один, и от дома его отделяло три миллиона световых лет.

Положив ноги повыше. Мэри сидела на кровати, и одна половина ее головы читала газету, а другая прислушивалась к голосам двух ее сыновей и их приятелей, которые играли на кухне в настольную игру «Подземелья и драконы».

— …Ты добрался до края леса, но совершил глупую-преглупую ошибку, и теперь я зову Ходячих Мертвяков.

Ходячих Мертвяков, вот как? Мэри перевернула газетную страницу.

— Если я подружусь с Домовым, Ходячие Мертвяки уйдут?

— Домовой помогал Бандитам, так что еще спасибо скажи, что это только Ходячие Мертвяки, а не кто-нибудь похуже…

Она сложила газету, вздохнула. Каждый вечер все они собираются здесь, в ее кухне, где, как руины фантастического города, лежат бутылки из-под фруктового сока, горы целлофановых пакетов из-под жареного картофеля, книги, тетради, счетные машинки, а к доске, на которой ока записывает, чтобы не забыть, предстоящие дела, приколоты кнопками бумажки с ужасающими выражениями.

— Теперь Хозяин Подземелий Стив. У него Абсолютная Власть.

Абсолютная Власть. Мэри вытянула ноющие ноги. Абсолютной Властью должка бы обладать она, глава семьи. Но она не в состоянии добиться даже того, чтобы они мыли за собой тарелки.

А в это время в «подземелье» под ее спальней по-прежнему разыгрывалось сновидение умалишенного.

— Какие они, эти Ходячие Мертвяки?

— Они похожи на людей, — ответил Хозяин Подземелья.

— Ха! Тогда совсем плохо. Послушай, какие у них качества: мания величия, паранойя, клептомания, шизойность.

— Не шизойность, а шизоидностъ, — сказала Мэри стене.

Как раз то, что, кажется, начинается у нее самой. Для чего она растит своих детей? Чтобы они стали Хозяевами Подземелий? Неужели ради этого работает она по восемь часов в день?

А может, неплохо было бы, если бы и в ее жизни было больше игры, больше неожиданностей? Неожиданные звонки от поклонников, например.

Писклявый голосок ее младшего сына. Эллиота.

— Я бегу по дороге. Они за мной. Злющие-презлющие, вот-вот меня схватят, но тут я бросаю на землю свою переносную яму…

Переносную яму? Чтобы слышать лучше, Мэри свесилась с кровати.

— …прыгаю в нее и задвигаю крышку. Меня уже здесь нет.

О, если бы такая яма была у нее! Чтобы каждый день около половины пятого она могла туда забираться.

— В переносной яме, Эллиот, можно оставаться не дольше десяти миллициклов.

Резким движением она спустила ноги с кровати, полная решимости встретить приближающийся вечер без тревоги и страха.

Но где ей найти романтическую любовь?

Где мужчина, который перевернет ее жизнь?

Он ковылял по дороге. Теперь здесь было тихо, его преследователи исчезли, но все равно на этой планете ему долго не протянуть. Земная гравитация возьмет верх и, прижимая его к твердому грунту, перекрутит позвоночник: потеряют упругость мышцы, и потом где-нибудь в канаве найдут что-то большое и раздутое. Нечего сказать, хороший конец для галактического ботаника!

Дорога пошла под уклон, и он двинулся по ней к огонькам пригорода внизу. Чего ради он к ним спускается? И почему снова вспыхивает и гаснет рубиновый свет-его-сердца? Неужели там, среди чужих, он найдет сочувствие, найдет помощь?

Дорога кончилась, дальше шел низкий кустарник. Инопланетянин углубился в него, наклонившись, прикрывая рукой вспыхивающий свет-его-сердца, стараясь двигаться бесшумно. А свет-его-сердца вспыхивал все ярче, все чаще, и старый ботаник мысленно выбранил и его.

Прямо впереди были странные жилища землян, удерживаемые на поверхности их планеты гравитацией; разве можно сравнить их с прекрасными плавающими террасами планеты, имя которой…

До чего же больно думать о доме! Просто невыносимо!

Огоньки в жилищах землян стали ближе и крупнее, они притягивали его как мотылька. Спотыкаясь, он вышел наконец из кустарника и начал спускаться с крутого песчаного склона, и длинные пальцы его ног чертили на песке невиданные узоры.

Перед ним ограда, через нее нужно перелезть. Так… хорошо… Когда пальцы рук и ног длинные, как у него, преодолевать такие препятствия совсем нетрудно.

Как вьющееся растение взобрался он на ограду, но, перевалившись на другую сторону, не удержался, свалился вниз и покатился, как тыква, по газону.

Зачем он здесь? Уж не сошел ли он с ума?..

Дом землян был теперь до ужаса близко, огни и тени этого дома плясали прямо перед глазами. Почему свет-его-сердца привел его сюда? Ведь дома землян — это жуть какая-то, невесть что.

Но тут он почувствовал где-то рядом что-то ласковое и дружелюбное.

Он повернулся и увидел огород.

Ботва приветливо шевелилась; едва не зарыдав от радости, он пополз к грядкам и обнял артишок.

Затаившись между двух грядок, он стал советоваться с растениями. Они настаивали на том, чтобы он подошел к окну кухни и заглянул туда, но ему этот совет пришелся не по душе.

«Все мои беды оттого, — ответил он растениям, — что мне хотелось заглянуть в окна. Больше я этого не хочу».

Ласково ворча, артишок настаивал, и наконец инопланетянин согласился и пополз; взгляд его вращающихся с невероятной скоростью глаз снова и снова обегал все вокруг.

Под окном кухни на подстриженной траве лежал квадрат света.

Посередине комнаты старый ботаник увидел стол.

За ним сидело пять землян, и они совершали какой-то ритуал. Они громко кричали и передвигали по столу крошечные фигурки. Они размахивали листами бумаги, на которых, по-видимому, были запечатлены какие-то страшные тайны, ибо каждый землянин скрывал от остальных, что именно записано на его листе.

Потом бросили куб, небольшой, но, видно, наделенный скрытой силой, и все пятеро смотрели на него во все глаза, когда он упал с громким стуком на одну из своих граней; больше с этим кубом не произошло ничего. Опять поднялся крик, в ночном воздухе снова звучала непонятная речь землян, а сами они, поглядывая каждый на свой лист, начали снова переставлять на столе маленькие фигурки.

Инопланетянин перестал смотреть и, опустившись под окном на землю, погрузился во мрак.

Планета оказалась невообразимо странной.

Научится ли он сам когда-нибудь этому ритуалу, доведется ли ему бросать такой куб, примут ли его как равного? По земным мерам времени он прожил уже десять миллионов лет, и где он только за это время не бывал, но ничего более непонятного он не видел нигде.

Ошеломленный, он крадучись двинулся к огороду: мозгу его было необходимо отдохнуть на грядках, среди овощей. Ему и раньше случалось заглядывать в окна земных жилищ, но никогда прежде он не ощущал так ярко диковинность рождающихся у землян мыслей.

«Но ведь это всего лишь дети», — сказал огурец.

Из груди старого ботаника вырвался стон. Если мыслительные волны, которые он принимал, исходили от детей землян, каковы же они должны быть у взрослых! Справится ли он с их расшифровкой?

Опустив голову, нахохлившись, он сидел на земле возле кочана капусты.

Все кончено. Пусть земляне придут утром, схватят его и сделают из него чучело.

Чтобы взбодрить себя, Мэри приняла душ. Потом, накрутив на голову полотенце, стала на поролоновый коврик, из которого их пес Харви вырвал зубами клочья.

Она вытерлась, надела кимоно из синтетического шелка, наложила на лицо невероятно дорогостоящий крем для смягчения кожи и мысленно попросила у всевышнего для себя покоя.

Но покой тут же нарушил Харви: в своем уединении на заднем крыльце он зашелся вдруг в неистовом лае.

— Харви! — закричала Мэри в окошко ванной. — Замолчи!

Пес до смешного подозрительно относился ко всему, что двигалось в темноте; от этого у Мэри было чувство, будто округа буквально кишит преступниками. Если бы Харви лаял только на преступников, он бы, безусловно, был полезен.

Но пес лаял на фургончик, доставляющий на дом пиццы, на самолеты, на еле видные в небе спутники и страдал, опасалась она, «психическим расстройством с галлюцинациями».

А уж болезненным пристрастием к поролоновым коврикам — наверняка.

Дело, которым ей предстояло сейчас заняться, не вызывало у нее никакого восторга, но деваться было некуда, надо было взять себя в руки и вое сделать.

Она отворила дверь в комнату Эллиота.

Комната была завалена всяким бесполезным хламом, который того гляди начнет гнить. Типичная комната мальчишки. Затолкать бы ее в переносную яму.

Мэри взялась за дело.

Что-то выкинуть, что-то разложить по местам; космические корабли подвесила к потолку, баскетбольный мяч закатила в чулан. Непонятно, зачем Эллиоту дорожный знак? Во всяком случае, учитывая, что дети растут без отца, а он вообще какой-то унылый и его как магнитом притягивают к себе эти Ходячие Мертвяки, с психикой у Эллиота явно не все в порядке.

А может, это период такой, и только?

— Эллиот!.. — позвала она его.

Разумеется, ей никто не ответил.

— Эллиот! — закричала она истошно и этим наверняка подняла себе кровяное давление и углубила еще больше морщины вокруг рта, которые неизбежно появляются от постоянного крика.

Шаги Эллиота прогрохотали по лестнице. И вот он уже стоит в проеме двери, все его четыре фута; иногда они радуют глаз, но сейчас, когда он исподлобья смотрит на то, что она сделала с его коллекцией хлама, эти четыре фута ее глаз совсем не радуют.

— Посмотри, Эллиот, как хорошо теперь выглядит твоя комната.

— Ага, только теперь мне в ней ничего не найти.

— Нет грязных тарелок, одежда убрана. Кровать застелена. На столе порядок.

— Ладно, ладно.

— Считается, что комната любого человека должна выглядеть именно так.

— Почему?

— Потому что мы не должны жить в мусорной яме. Договорились?

— Ага, договорились.

— Это от твоего отца? — Мэри показала на письмо, лежащее на столе; сколько раз она видела этот почерк на неоплаченных счетах, которые ей приходили. — Что он пишет?

— Ничего.

— Понятно. — Она перевела разговор на другую тему: — Ты не хочешь покрасить комнату заново? Краска уже облупилась.

— Конечно, хочу.

— В какой цвет?

— В черный.

— Замечательно. Признак душевного здоровья.

— Мне нравится черный цвет. Он мой любимый.

— Ты опять косишь. Почему ты перестал носить очки?

— Мэри! — донесся снизу голос Хозяина Подземелий, — Передают твою любимую песню!

Двигаясь в такт музыке. Мэри пошла вслед за Эллиотом вниз.

— Твой отец приглашает тебя с Майклом у него погостить?

— На День Благодарения.

— На День Благодарения? Но ведь он прекрасно знает, что в День Благодарения вы со мной.

Но разве относился их отец когда-нибудь серьезно к чему бы то ни было? Только, пожалуй, к необходимости подписывать магазинные счета — не сосчитать шариковых ручек, которые он на это извел. Все покупал части для мотоцикла.

Несется сейчас где-нибудь сломя голову на своем мотоцикле, мотор ревет, в лунном свете блестят глаза под тяжелыми веками… Она вздохнула. Что сделаешь, такой уж он есть.

Инопланетянин распластался на земле между грядок, и за ботвой его не стало видно.

«Бояться нечего, — сказал помидор. — Это всего лишь фургончик с пиццами».

Что такое «фургончик с пиццами»? Нет, лучше пока побыть здесь, за ботвой.

Фургончик остановился перед домом. Дверь дома открылась, и из нее вышел молодой землянин.

«Это Эллиот, — сказал зеленый горошек. — Он здесь живет».

Инопланетянин чуть приподнялся и посмотрел. Землянин выше его, но ненамного. Однако ноги у земляника до смешного длинные, а живот не свисает красиво до земли, как у представителей некоторых других, более высоких форм жизни, но смотреть на него все-таки не очень страшно.

Эллиот пошел по асфальтированному въезду и исчез за поворотом.

«Иди в ту сторону, — сказал помидор. — Когда он пойдет назад, ты его хорошо рассмотришь».

А как же собака?..

«Собаку привязали, — успокоил его помидор. — За то, что она изгрызла сапоги Мэри».

Он вылез из огорода и пошел туда, куда сказал помидор. Но тут фургончик, разворачиваясь, осветил фарами весь двор, и инопланетянина охватил ужас: метнувшись к ограде, он вцепился в калитку и начал через нее перелезать. Нечаянно он нажал длинным пальцем ноги на щеколду, и калитка открылась во двор.

Юный землянин стоял совсем близко и смотрел в его сторону.

Инопланетянин мгновенно прикрыл рукой свет сердца, соскользнул с калитки на землю, юркнул в сарай, где хранились садовые инструменты, и затаился там, испуганный, закутавшись в облачко тумана.

Он сам загнал себя в ловушку, но в сарае были садовые инструменты, и они были похожи на те, что находились у них на корабле, — садоводство есть садоводство. Он схватил вилы и приготовился защищаться. Пусть знают: с галактическим ботаником, если загнать его в угол, шутки плохи.

«Не проткни себе ногу», — сказал в маленьком горшке плющ.

До инопланетянина докатилась волна тревоги из сада, от апельсинового дерева: юный землянин сорвал с дерева плод.

Через мгновение апельсин, влетев в сарай, ударил инопланетянина в грудь.

Маленький, древний, тот покачнулся и сел от удара на свой большой мягкий зад.

Чтобы в маститого ученого кинули апельсин? Неслыханно!

Рассерженный, он длинной сильной рукой схватил апельсин и швырнул его назад, в ночь.

Землянин издал крик и убежал.

— Мама! Помогите!

Игроки повскакивали на ноги. Мэри похолодела. Что еще на этот раз?

— Там кто-то есть! — завопил Эллиот, врываясь в кухню. Он сразу захлопнул за собой дверь и запер ее изнутри.

Чувствуя внезапную слабость во всем теле. Мэри посмотрела на «Подземелья и драконы» на кухонном столе и очень пожалела, что у нее нет большой переносной ямы, куда вместилась бы не только она, но и ее дети. Что ей делать?

— …в сарае! — захлебывался Эллиот. — Оттуда бросили в меня апельсином!

— У-ууиии, — паясничая, завыл Тайлер, нынешний Хозяин Подземелий, — как страшно!

Мальчишки, позабыв про игру, ринулись к двери, однако Мэри преградила им путь.

— Подождите. Оставайтесь все здесь.

Но они пролезли боком мимо нее, открыли дверь и кинулись во двор, к сараю.

Вцепившись в Эллиота и не отпуская его, она последовала за ними.

— Кого ты видел?

— Не знаю, он там, внутри.

Эллиот показал на сарай.

Она посветила внутрь фонариком — ничего, только горшки, удобрения, мотыги, лопаты.

— Тут никого нет.

Послышался голос Майкла:

— Кто-то открыл калитку!

— Смотрите, какие следы! — прокричал, бросаясь к калитке, Хозяин Подземелий.

Их невнятный неблагозвучный язык звучал для него абракадаброй, но их самих древний путешественник хорошо видел из своего нового укрытия на песчаном склоне холма за домом. Пятеро были дети, а с ними…

Что это за удивительное существо?

Свет-сердца снова начал вспыхивать, и инопланетянин поспешил прикрыть его.

Чтобы получше рассмотреть сопровождающее детей гибкое существо, которое было намного выше его ростом, он заковылял назад к дому так быстро, как только мог.

Увы, нос у этого похожего на иву существа не как раздавленная брюссельская капуста, да и очертания совсем не те, что у него… Наверно, мать этих детей.

Где же их отец, огромный и сильный?

«Она его выгнала несколько лет назад», — ответили ему с грядки зеленые бобы.

Тревога, похоже, оказалась ложной, но на всякий случай Мэри загнала детей в дом.

— Кто-то там был, мам, клянусь.

Тайлер фыркнул насмешливо.

Чувствуя себя ужасно, смертельно усталая, Мэри потащилась к лестнице. Сейчас она ляжет, положит на глаза примочки из трав и начнет считать игуан.

На верхней площадке она повернулась и сказала:

— Покончите с пиццей — и по домам.

В ответ она услышала глухое урчание.

Споткнувшись на пороге, она шагнула в комнату и повалилась как подкошенная на постель.

Еще один веселый вечер в жизни разведенной женщины.

Страхи, потрясения и Бродячие Мертвяки.

Она положила на глаза примочки из трав и обратила невидящий взгляд к потолку.

Оттуда в ответ будто кто-то на нее посмотрел.

Понятно: разгулялись нервы.

И если этот проклятый пес не замолчит, она оставит его где-нибудь на обочине дороги с запиской в пасти.

Она сделала глубокий вдох и начала считать своих игуан. А те проходили мимо, не отрывая почему-то ног от земли и дружелюбно на нее посматривая.

«Подземелья и драконы» перебрались в комнату для игр; играли все, кроме Эллиота, он почему-то скуксился и ушел к себе. Он заснул и видел теперь тревожащие, странные сны: линии, сходясь под углом, образовывали огромные схемы пространственной перспективы и очерчивали контуры дверей, все новых и новых, и эти двери вели… в космос. Он пробегал сквозь них, но дверям не было конца.

Надо сказать, что тревогу испытывал не он один: Харви перегрыз наконец веревку и сбежал со своего поста на заднем крыльце. Он проскользнул в комнату Эллиота и подошел к кровати, внимательно осмотрел спящего Эллиота, потом его полуботинки: может, съесть их? Нет, себе дороже. Но как-то неуютно сейчас: совсем неплохо было бы развлечься. Полаял на луну, но никакого удовольствия не получил. Что-то странное появилось у них во дворе, и шерсть у Харви от этого стояла торчком, а сам он временами негромко поскуливал. Что же там такое? Непонятно. Без особого усердия он начал, негромко причмокивая, себя вылизывать, потом внезапно услышал звук, который уже слышал до этого.

Эллиот услышал тоже и приподнялся в кровати.

Харви зарычал, ощетинился, его взгляд испуганно заметался. Очень захотелось укусить кого-нибудь, но кусать было некого, и он затрусил рядом с Эллиотом из спальни вниз по лестнице к черному ходу — на задний двор.

А не первой молодости существо из космоса, поспав на песчаном склоне, встало и направилось опять к дому.

Во всех окнах было темно. Он нашел калитку, на ней щеколду, нажал на нее пальцем ноги, как, очевидно, полагалось нажимать, и вошел в калитку так, как вошел бы землянин. Однако его напоминающая очертаниями грушу тень на залитой лунным светом лужайке напомнила ему, что он и земляне далеко не одно и то же. По какой-то причине животы землян не обрели в процессе развития той приятной направленной книзу округленности, которая отличала его живот, не стали животами основательными, связанными, так сказать, самым непосредственным образом с местностью. Мышцы землян, и в том числе мышцы живота, были натянуты на решетку из костей так туго, что, казалось, еще немного — и разорвутся.

То ли дело он: центр тяжести у него расположен низко, поэтому тело у него устойчивое, а сам он склонен к созерцательности.

Размышляя об этом, он заковылял через двор туда, где росли овощи: было абсолютно необходимо еще раз увидеться с ними и обсудить свои дальнейшие планы. Но его нога наступила на металлический конец мотыги, и ее черенок, мгновенно поднявшись, стукнул его по лбу.

Инопланетянин издал вопль и повалился навзничь, а потом нырнул в кукурузу, росшую рядом; в эту минуту распахнулась задняя дверь дома, и оттуда выскочил тот же молодой землянин, а с ним съежившийся от страха пес.

Светя фонариком, Эллиот кинулся через двор к сараю и направил свет внутрь.

Снова холодный луч остановился, вздрагивая, на садовых, инструментах; Харви прыгнул в него и вцепился зубами в мешок с торфом, и хотя настроение у пса после этого заметно улучшилось, пасть у него теперь была набита мхом. Ввергнутый в немоту, он заметался, бросаясь на тени.

В это время старый ботаник в кукурузе приник к земле, крепко сжимая в руке большой огурец, приготовившись драться.

Стебли кукурузы раздвинулись, показалось лицо мальчика; мальчик пронзительно закричал и бросился ничком на землю.

Космический гость, пятясь, вылез из кукурузы и, шлепая по земле большими ступнями, заспешил к калитке.

— Не уходи!

В голосе мальчика было тепло, такое, какое бывает в голосах молодых растений, и старый ботаник обернулся.

Их взгляды встретились.

Пес носился по кругу, лаял, из пасти у него вылетали куски мха.

«Какое странное питание!» — подумал престарелый ученый. Зубы Харви поблескивали в лунном свете, но мальчик схватил собаку за ошейник и крикнул опять:

— Не уходи!

Однако старый ботаник уже выходил за калитку, во мрак ночи.

Мэри проснулась, примочки из трав по-прежнему лежали на ее веках, и почему-то ей показалось, будто дом не стоит прямо, а опрокинулся набок. Она встала, надела халат и вышла в коридор.

Из комнаты для игр доносились детские голоса.

Ее малютки… Она вздохнула. Уже подходя, она услышала голоса Тайлера. Стива и Грега, которым было сказано идти домой. Конечно, как и следовало ожидать, ее словами пренебрегли. И, конечно, они остались ночевать в ее доме.

Терпение ее иссякло.

Она закуталась в халат и приготовилась перейти в наступление, но дверь была наполовину открыта и внутри в такт тихой музыке вспыхивал красный свет: работало их самодельное светомузыкальное устройство.

Действует успокаивающе, нельзя не признать.

И вообще… в этом есть что-то творческое, ведь так?

И тут, вихрем взлетев по ступенькам и промчавшись мимо нее, в комнату ворвался Эллиот:

— Ребята!.. Я видел на заднем дворе чудище!

— Чудище? Ха-ха!

— Это… домовой! Фута в три ростом, руки длинные-длинные! Он сидел в кукурузе.

— Закрой дверь, а то мама проснется.

Дверь закрылась. Мэри побрела в свою комнату. Дом вовсе не перевернулся, перевернулось в голове у Эллиота. Перевернулось вверх дном.

— Здесь, на этой самой поляне…

Инопланетянин прислушивался к голосам людей, до сих пор рыскавших у места приземления корабля.

— …буквально выскользнул у меня из рук!

Тот из них, кто, по-видимому, был главным, со связкой звенящих, нанизанных на кольцо металлических зубов, поворачивался во все стороны. Остальные с глупым видом кивали. Потом главный сел в свою самодвижущуюся повозку и уехал, остальные последовали его примеру. Был уже день, и теперь здесь не осталось ни одного землянина.

Инопланетянин печально смотрел на следы приземления.

Теперь даже для того, чтобы только поднять руку, ему приходилось напрягать все силы. Сказывалось отсутствие пищи. Чудодейственных питательных таблеток, содержащих в себе все необходимое для него и его товарищей, на Земле не было. Он попробовал было ягоды кизила, но их вкус его крайне разочаровал, к тому же в них были косточки. Уже десять миллионов лет он собирал дикие растения, но за это время ни разу не возникала необходимость выяснить, какие из них съедобны, а какие нет, и начинать выяснять это теперь было поздно.

Чего бы он только не дал сейчас за одну крошечную питательную таблетку с заложенным в нее запасом жизненной силы!

Он забился глубже в кусты и там съежился, ослабевший, подавленный. Конец явно был близок.

Эллиот мчался на велосипеде по направлению к холмам. Почему туда, он сам не знал. Будто его велосипед туда притягивает магнитом. Ощущение у Эллиота было такое, будто велосипед сам знает, куда ехать, а его просто на себе везет.

Эллиот был из тех мальчишек, кого сверстники называют дрянцом. Он плутовал в игре. А в голосе его вдруг появлялась, как джинн из бутылки, невыносимая, режущая уши пронзительность, и каждый раз, будь то дома или в классе, Эллиот этим противным, пронзительным голосом говорил то, чего говорить как раз не следовало.

Все обязанности, какие только можно было переложить на плечи других, он перекладывал, надеясь, что за него все сделают мать или старший брат, Майкл. Было и другое. Можно было составить длинный-предлинный список всякого другого, и в этот список среди прочего вошли бы и очки с толстыми стеклами. Короче говоря, Эллиот был невротик в самом расцвете заболевания — настоящее дрянцо. Уготованный ему судьбой жизненный путь вел в никуда, а если бы на карте человеческой души можно было указать какое-то место назначения, то Эллиота ожидали впереди заурядность, мелочность и подавленность. Но случилось так, что в этот день жизненный путь Эллиота, отклонившись от первоначального направления, повел его к холмам.

Велосипед привез его в лес. Эллиот спрыгнул на землю и перевел велосипед на другую сторону усыпанной сухими ветками просеки. Странно: велик ржавый, весь во вмятинах оттого, что он так часто бросал его где придется, оставлял под дождем, но сегодня катит легко, как никогда. И казалось, несмотря на ржавчину, что велосипед блестит как новенький.

Эллиот вел его через лес, по извивающейся тропинке. Дойдя до поляны, он сразу всем своим существом ощутил: здесь произошло что-то невероятное. Все здесь хранило память об огромном космическом корабле. Близоруко щурясь сквозь очки на траву, где эта память неизгладимо отпечаталась, Эллиот почти видел корабль, который еще недавно был здесь.

Сердце Эллиота громко стучало, и если бы у него в груди был свет, этот свет бы уже горел. Немыслимо огромная энергия, витавшая до сих пор над поляной, коснулась лба Эллиота, и лоб запылал.

Старый ученый в кустах неподалеку старался не обнаружить своего присутствия. Вот-вот он испустит дух, и зачем видеть это посторонним?

Что же касается землянина, то он теперь делал что-то непонятное. Он достал небольшой мешочек, вынул из мешочка что-то совсем маленькое. Положил это на землю, прошел несколько шагов, положил точно такое же, сделал опять несколько шагов и опять положил, и еще раз, и еще, и в конце концов землянина не стало видно, он исчез за поворотом.

Древний путешественник, собрав последние силы, пополз из кустов посмотреть, что молодой землянин положил на землю. Любопытство было наихудшей чертой его характера, но в его возрасте менять себя было поздно.

Он выполз на поляну и увидел, что оставил там молодой землянин круглую таблетку, удивительно похожую на космические питательные таблетки, служившие пищей на корабле. Он перевернул ее у себя на ладони. На ней было отпечатано нечто не поддающееся расшифровке: М&М[1].

Он взял таблетку в рот и подождал, пока она растворится.

Восхитительно!

Сказочный вкус!

Он заковылял вслед за Эллиотом, подбирая и съедая одну таблетку за другой, и силы возвращались к нему, а с ними и надежда…

Мэри подала ужин. Сегодня она приготовила одно из своих фирменных блюд, консервированные макароны с сыром, и туда бросила (завершающий штрих, чтобы придать блюду изысканность) горсть орехов кэшью.

— Эллиот, ешь.

Эллиот сидел, как всегда сгорбившись, над тарелкой, и вид у него был такой, будто он приготовился, надев маску с трубкой, в эту тарелку нырнуть.

Увы, ребенок у нее депрессивный.

Мэри вспомнились другие обеды, когда Эллиот был совсем маленький, а она и отец Эллиота швыряли друг в друга ножи для масла. Куры отскакивали от стен, с потолка сталактитами свисало пюре, и соус капал прямо на головку Эллиота. Конечно, это не прошло для него бесследно.

Она попыталась разрядить атмосферу непринужденной болтовней:

— Кстати, какие костюмы вы придумали себе на Хэллоуин[2]?

Этот жуткий вечер уже не за горами; в ее доме побывает несколько сот детей, они будут фальшиво петь и нахально на нее пялиться.

— Эллиот будет домовым, — съязвил Майкл.

— А пошел ты!.. — огрызнулся Эллиот.

— Молодой человек, — Мэри постучала вилкой по стакану Эллиота, — ешьте ваши макароны.

— Никто мне не верит, — с горечью сказал Эллиот, и взгляд, которым он смотрел на аппетитное кушанье, стал еще сумрачней.

Мэри ласково погладила его руку.

— Не то что совсем не верим, милый, но…

— Он был настоящий, клянусь!

Эллиот смотрел на нее через толстые линзы полными мольбы глазами.

Мэри повернулась к Герти, младшей в семье; ей было всего пять, но она уже требовала себе все.

— Герти, детка, кем ты будешь на Хэллоуин?

— Бо Дерек[3], мамочка.

Изнемогающее под бременем забот сознание Мэри заполнил целиком, вытеснив все остальное, образ ее малютки дочери: она представила себе, как та голышом, мокрая, шествует по тротуару мимо их дома. Бо Дерек! Чтобы отвлечься от этих мыслей, она занялась едой, но Майкл решил снова клюнуть Эллиота.

— Может, — сказал Майкл свысока, как он часто разговаривал с младшим братом, — это была игуана?

— Игуан мне и так девать некуда, — сказала Мэри тихонько одному из орехов кэшью.

— Никакая это не игуана, — обиженно буркнул Эллиот.

— А ты знаешь, — сказал Майкл, — некоторые думают, что в канализационных трубах водятся аллигаторы.

«Вот именно, аллигаторы, — подумала Мэри. — Может, вместо игуан начать считать аллигаторов? Все-таки разнообразие».

Она повернулась к Эллиоту.

— Эллиот, Майкл хочет только сказать, что тебе, наверно, просто показалось. Такое бывает. Нам всем, и очень часто, мерещится всякая всячина…

Ей, например, очень часто мерещится, будто она входит в магазин самообслуживания и видит в отделе двухдолларовых вещей попавшее туда по ошибке платье от Диора. И потом в кафе-автомате ослепляет всех своим видом.

— То, что я видел, померещиться не могло, — стоял на своем Эллиот.

— А может, — предположил Майкл, — это был маньяк?

— Прошу тебя, Майкл, — сказала Мэри, — не засоряй голову Герти такими разговорами.

— Мамочка, а что такое маньяк?

— Человек в плаще, детка, всего-навсего.

Почему головы у детей забиты всякой чушью?

Почему приходится слушать за столом бесконечные споры? Где милая болтовня, которая должна бы стать приправой ко второму блюду — замороженным рыбным палочкам?

— А может, — бубнил Майкл, не обращая внимания на ее мимический приказ умолкнуть, как не обращал никогда внимания на все другие ее приказы, — а может, это был эльф?

Эллиот отбросил вилку.

— Какой эльф, дерьмо?!

— Эллиот, ты никогда больше не употребишь этого слова за столом. И вообзе в нашем доме.

Поставив локти на клеенку, Эллиот навалился на стол.

— Папа бы мне поверил.

— Так почему бы тебе не позвонить ему и не рассказать? Если у папы до сих пор не отключили телефон, а скорее всего отключили.

— Не могу позвонить, — ответил Эллиот. — Он в Мексике вместе с Салли.

Когда имя ее бывшей подруги было произнесено вслух, Мэри постаралась не обнаружить своих чувств, а только ниже склонилась над тарелкой с рыбными палочками. Какими жестокими бывают ее дети, особенно Эллиот!

— Если увидишь ЭТО снова, чем бы оно ни оказалось, не подходи близко. Крикни меня, и мы позовем кого-нибудь, чтобы от нас ЭТО убрали.

— Кого-нибудь вроде собаколова? — спросила Герти.

— Совершенно верно.

На заднем крыльце негромко зарычал Харви.

— Но ведь ему сделают лоботомию, — сказал Эллиот, — используют для опытов или еще чего-нибудь.

— Что же, — сказала Мэри, — будет знать, как лазить по чужим огородам.

Городок уже спал, когда ЭТО крадучись двинулось от опушки к домам. О том, что существует лоботомия, инопланетянин не знал, зато знал, что из него могут сделать чучело.

Перепончатые ступни обремененного годами существа неслышно несли его к дому мальчика. Инопланетянин спустился по песчаному склону, и тот, кто увидел бы его след, мог бы подумать, что два утконоса проволокли здесь большую дыню.

В доме Эллиота было темно, свет горел только в одном маленьком окошке.

Вращая огромными глазами — вверх, вниз, в одну сторону, в другую, — он заглянул через ограду. Собаки нигде не видно.

Так… упереться в задвижку пальцем ноги, как, видимо, принято на Земле… и все в порядке, верхом на калитке он въехал внутрь.

Да, чудодейственные М&М вернули ему силы и волю к жизни. Через тысячу лет корабль вернется; если таблеток М&М хватит на это время, он, быть может, как-то дотянет.

Глупый старик!

Никогда ему не вернуться туда.

Он поднял глаза к небу, но тут же их опустил: слишком стало грустно. Нет, никакое количество М&М его не спасет, раз товарищи по экипажу о нем забыли.

Почему они его оставили?

Неужели не могли подождать его чуть дольше?

Закрыл за собой калитку он тоже ногой. Очень важно усвоить, как у землян принято делать то или другое и как надо вести себя в тех или других случаях, только тогда сможет он подружиться с ними.

На цыпочках он пересек задний двор. К своему удивлению, обнаружил, что юный землянин спит в мешке около грядки с овощами.

Землянин спокойно дышал. Из полуоткрытого рта выходил прозрачный туман: ночь была холодная.

Внезапно глаза мальчика открылись.

Эллиот посмотрел вверх в огромные глаза, глаза как две медузы-аурелии с едва различимыми щупальцами энергии в глубине, в глаза, заполненные до краев древним и страшным знанием, в глаза, зрению которых, казалось, доступны все атомы его тела.

А инопланетянин, не отрывая взгляда, смотрел на мальчика, испуганный тем, что он теперь видел так близко: нос у землянина выступает вперед, уши большие и торчат наружу, но безобразней всего глаза, маленькие и темные, как глазки кокоса.

Но тут глубоко сидящие маленькие глаза молодого землянина замигали, и старый ученый прочитал в них ужас. Чтобы успокоить землянина, он протянул ему длинный палец.

Эллиот завизжал, судорожный рывок — и он освободился от спального мешка; потом, не выпуская мешка из рук, вскочил на ноги; инопланетянин отпрыгнул в сторону и, споткнувшись о собственную ногу, издал сверхзвуковой писк, в ответ на который из темноты явилась летучая мышь, но лишь на короткий миг, ибо встреча со страшилищем из космоса отбросила воздушного грызуна назад в ночь, где он и исчез, стуча зубами от ужаса и лихорадочно работая крыльями.

Зубы у Эллиота в это время отбивали дробь, ноги дрожали, волосы на затылке встали дыбом.

А где же защитник дома, Харви?

Он на веранде, выходящей на задний двор, и у него тоже зубы отбивают дробь, ноги дрожат, а шерсть стоит дыбом. До смерти перепуганное животное то прижмется к полу, то, бросившись на дверь, отскочит от нее, как мячик; нос его наполнен запахом, непохожим ни на один из тех, что он узнал за свою жизнь, запахом беспредельных пространств, которые ни одному здравомыслящему псу никогда не захочется исследовать. Он снова лег на живот, попытался сквозь щель в двери просунуть морду наружу, но просунулся только кончик носа; до него докатилась новая волна того же неизвестного запаха, и он сжался от страха и начал грызть щетку.

Существо из космоса снова шагнуло неуверенно к Эллиоту.

Огромные глаза видели всю его суть, он ощущал их взгляд в самых потаенных глубинах; энергия этого взгляда, пронзая его, спрашивала, вычисляла, анализировала. Губы страшного существа сложились в пугающую гримасу, острые маленькие зубы заскрипели. Что ему нужно? Похоже, это существо пытается что-то объяснить.

Древний путешественник вытянул вперед руку и раскрыл ладонь. На ней, огромной и чешуйчатой, лежала последняя остававшаяся у него лепешечка М&М, уже начавшая таять.

Эллиот посмотрел на конфетку, потом на лицо страшилища. Страшилище показало длинным пальцем на свою ладонь, потом на рот.

— Ладно, — тихо сказал Эллиот.

Он расстегнул куртку, достал из кармана пакетик М&М и стал, пятясь, медленно отступать к дому, через каждые несколько шагов кладя на землю конфетку. Ноги у него все еще дрожали, и вовсю стучали, портя дорогую ортодонтическую работу, неподвластные его воле зубы.

Следуя за Эллиотом, старый ботаник подбирал с земли одну за другой лепешечки М&М и жадно их глотал. Пища богов, царей, завоевателей! Если ему посчастливится и он переживет это тяжкое испытание, выпавшее на его долю, он сбережет образчик чудодейственной пищи для своего Капитана, ибо, обладая ею, можно лететь без страха за любые пределы, пересекать вселенные.

Растаявший шоколад капал из уголков рта космического путешественника, покрывал его пальцы. Путешественник лихорадочно их облизывал, и чувствовал, как восстанавливаются его силы; чудодейственное вещество растекалось по его жилам, несло таинственную свою химию в мозг и претворялось там в искры радости и света. Теперь он понимал предназначение жизни на Земле: десять миллиардов лет ее эволюции нужны были для того, чтобы появились М&М.

Можно ли ждать большего от планеты?

Жадно подбирая с земли конфетки, он довольно быстро пересек газон и сам не заметил, как оказался в доме землянина.

Его охватил ужас, и глаза его начали вращаться.

Чужой, незнакомый мир окружал его теперь со всех сторон; каждый угол, каждый предмет, каждая тень сокрушительно били по его нервной системе. Но нужно все это вытерпеть, иначе как он сможет добывать для себя и дальше чудесные М&М?

Так, подбирая их, он поднялся по лестнице и прошлепал в комнату мальчика.

Там Эллиот вознаградил его целой пригоршней. Инопланетянин проглотил их все разом. Возможно, это неосмотрительно с его стороны, но кто знает, что его ждет завтра?

Голосовое устройство мальчика заработало:

— Меня зовут Эллиот.

Ничего не понятно. Но тому, кто готов поделиться с тобой своими М&М, доверять можно. Изнемогая от усталости, инопланетянин опустился на пол. На него легло одеяло, и он уснул.

Эллиот долго лежал, боясь заснуть. Уродливое существо спало на полу около кровати Эллиота, и даже под одеялом контуры его казались нелепыми. Откуда оно взялось? Одно Эллиот знал наверняка: таких, как оно, на Земле нет.

Волны энергии наполняли комнату, их было видно, как в пустыне бывает виден зной: вверх поднимается мерцание. Внутри этого мерцания двигался сверкающий разум; инопланетянин спал крепким сном, а в это время будто часовой стоял внутри мерцания и зорко следил за комнатой, и за окнами, и за ночью.

Из коридора донеслось тихое повизгивание, и Эллиот услышал, как зубы Харви грызут косяк, а хвост глухо бьет по полу.

«Что там, в комнате?» — спрашивал себя, нервно грызя дерево, озадаченный пес. Мерцание, которое видел Эллиот, теперь прикоснулось и к нему, проникло в путаные собачьи мысли; было очень любопытно, но и страшно тоже, и Харви снова улегся на пол перед дверью.

Эллиот повернулся на бок и сунул руку под подушку. Его одолевал сон, веки отяжелели, и он соскальзывал сейчас куда-то, соскальзывал, соскальзывал…

Он был на доске для игры в парчизи, игры, в которой он всегда плутовал, и ноги его в этой доске вязли. Но потом он увидел тропинку, намеченную пунктиром из маленьких конфет, каждая конфетка блестела как золотая; это была тропинка, которую он наметил маленькими М&М для своего нового, такого страшного на вид друга, и тропинка эта вдруг стала широкой, неописуемо красивой дорогой через весь мир, и он зашагал по ней.

Проснувшись на следующее утро, инопланетянин не сразу вспомнил, на какой он планете.

— Поднимайся, тебе надо спрятаться.

Легонько подталкивая существо из космоса, Эллиот подвел его к небольшой, в прорезях, как у жалюзи, двери на другой стороне комнаты и закрыл эту дверь за старым ученым.

Почти сразу после этого начали просыпаться и все остальные в доме. Существо из космоса услышало голос старшего мальчика, а потом голос матери.

Мать вошла в комнату Эллиота и заговорила, и ботаник в чулане замер.

— Пора в школу, Эллиот.

— Я заболел, мам…

Инопланетянин посмотрел сквозь прорези в двери чулана. Мальчик снова лежал в постели и, похоже, упрашивал о чем-то высокое, тонкое и гибкое существо, свою мать. Мать сунула в рот мальчику небольшую трубочку и вышла. Мальчик быстро поднял трубочку к источнику света над своей кроватью, нагрел жидкость внутри и, когда за дверью послышались шаги, опять взял трубочку в рот.

— У тебя температура.

— Похоже, да.

— Ты, наверно, ждал ЭТО ночью во дворе?

Мальчик кивнул.

Мать повернулась к чулану. Инопланетянин в углу съежился, но в чулане показалась только рука, протянувшаяся за стеганым одеялом, которое лежало на полке. Мать накрыла этим одеялом мальчика.

— Ты останешься жив, как, по-твоему, если я пойду на работу?

Наверняка он опять ее обманывает, прикидывается больным, но последние дни для него нелегкие; он явно не в себе.

— Ладно, — сказала она, — можешь остаться дома. Но никакого телевизора, понятно? Совсем разболеешься, если будешь целый день торчать перед ящиком.

Она повернулась и шагнула в коридор, но взгляд ее упал на нижнюю часть косяка.

— Эта проклятая собака опять все грызет! Придется надеть ей на зубы резиновые коронки.

Она зашагала по коридору, но вдруг ее качнуло; восстановив равновесие, она пощупала свой лоб. Что-то едва ощутимо его коснулось, будто легко дотронулась кончиками пальцев фея. Но длилось это только миг.

Она открыла дверь в комнату Герти.

— Поднимись и засияй!

Моргая, девочка села в постели и, уже веселая, спустила ножки.

— Мамочка, а мне приснился маньяк!

— Неужели?

— У него была чудная длинная шея и большущие выпученные глаза.

— Он был в плаще?

— Он был ни в чем.

— Пора завтракать. Иди скорей, помоги Майклу.

Мэри проследовала дальше, в ванную, там ей предстояло недолгое утреннее мытье невероятно дорогим мылом, которое тает быстрее льда: за два дня большой кусок превратился в крохотную прозрачную пластинку. Но подруга говорит, что это мыло предотвращает появление морщин, пятен, прыщей и бородавок.

Она намылилась, и жалкий обмылок перестал существовать; ну, вот и все, ушли в сток еще шесть долларов.

Она вытерлась досуха — и из тумана, который бродит утром в голове, всплыл сон: ей приснился мужчина, очень невысокий, у него был большой живот, и двигался этот мужчина как-то странно, переваливаясь с боку на бок.

Завтракала она, как всегда, стоя, потом бросилась к воротам, где задним ходом уже выводил машину на улицу Майкл.

— Садись, мам, — сказал он, вылезая.

— Спасибо, милый.

Сев за руль, она ухватилась за него с обычной для нее мрачной решимостью; резко отпустила сцепление, прибавила газ, и под одобрительные возгласы Майкла машина с визгом сорвалась с места.

Эллиот, услышав, что мать уехала, встал и открыл дверь чулана. Инопланетянин отпрянул назад.

— Ну, выходи, — сказал, протягивая ему руку, Эллиот.

Переваливаясь, страшилище вышло из чулана и огляделось вокруг. Инопланетянин увидел множество непохожих один на другой предметов, все очень странной формы. Единственным предметом, назначение которого он знал, оказался письменный стол, слишком высокий, однако, для существа с такими короткими ногами, как у него. Ну, а вообще-то не все ли ему равно, какой высоты этот стол? Что ему, письма за ним писать и отправлять на Луну?

— Как же мне тебя называть? — Эллиот посмотрел в огромные блестящие глаза безобразного существа, в глубине которых непрерывно расцветали, увядали и расцветали опять крохотные цветки энергии. Существо двигалось, пыталось освоиться с незнакомой обстановкой, и мальчик, чтобы не мешать ему, отступил назад. — Ты инопланетянин, да?

Инопланетянин мигнул, и Эллиот ощутил, что огромные выпуклые глаза что-то сказали в ответ, но сказанное прозвучало всего лишь жужжанием у него в голове, будто в нее залетела муха.

Эллиот открыл дверь из комнаты в коридор. Инопланетянин неуклюже отпрыгнул назад: по другую сторону двери пускала слюну маленькая противная земная тварь; глаза глупые, полные любопытства, язык — болтливый и злой.

— Харви! Веди себя прилично! Не кусайся, и вообще… Хоро-о-ошая собака. Хоро-оший Харви…

— …ррррргггггг… ррррррррггггггг…

Речь маленького злобного существа оказалась коммуникационным средством более низкого, нежели речь мальчика, уровня, а звук был такой, будто заклинило двигатель космического крейсера.

— Ну, видишь, Харви? Он добрый. Он тебе ничего не сделает. Видишь?

Из пальца ноги нелепого существа появился клочок редкого тумана. Харви сунул в туман свой нос, и псу открылись измерения мира, к восприятию которых его собачье сознание готово не было: огромная сотканная из света суповая кость неслась сквозь ночь, сверкала, вспыхивала, и завывание ее эхом отдавалось во всех закоулках древнего космоса.

Пес съежился, в голове у него все помутилось. Из собачьей пасти вырвался полный ужаса стон. Опустив голову, Харви попятился.

— Ты говорить умеешь? — И Эллиот подвигал двумя пальцами, изображая ими говорящий рот.

Престарелый ученый мигнул снова, а потом сам задвигал пальцами, рисуя в воздухе формулы галактических наук, сверхъемкие космические коды выживания, усвоенные им за десять миллионов лет.

Эллиот моргал растерянно, а пальцы инопланетянина молниеносно чертили в воздухе миниатюрные орбиты, спирали, углы, формулируя и иллюстрируя физические законы.

Видя, что землянин ничего не понял, старый ученый опустил руки, но досада его прошла, когда он вспомнил, что перед ним всего лишь ребенок.

Как ему быть? Древний ботаник обдумывал ситуацию. Разница между его интеллектом и мыслительными возможностями мальчика так велика, что непонятно, как приступить к делу.

Вся беда в разнице между уровнями их знаний. Постой… постой…

Он попытался было дезорганизовать свое мышление до бестолковости земного, но вскоре отказался от бесполезных попыток. Как он мог надеяться, что земляне поймут переданные жестами великие формулы, эти высшие постижения, рожденные сверхдлинными отрезками времени? Хорошо хоты он М&М умеет попросить.

Эллиот подошел к приемнику, включил его.

— Эта музыка тебе нравится? Нравится рок-н-ролл?

Из радиоприемника неслись звуки, подобных которым космический скиталец никогда не слышал; похоже было на грохот скатывающихся вниз камней. Он закрыл чувствительные уши руками и, съежившись, опустился на пол.

Эллиот огляделся вокруг: что еще следует показать существу из космоса? Он выудил из копилки двадцатипятицентовую монету.

— А вот какие у нас деньги.

Старый ученый не сводил глаз с мальчика, пытаясь понять его речь, но язык землян казался невнятицей.

— Это двадцатипятицентовик.

Мальчик протянул ему маленький, плоский блестящий кружок; цвет не такой, как у М&М, но, может, это еще лучшая пища, может, с ней еще верней выживешь?

Он попытался откусить.

Мусор какой-то.

— Ага, точно, — сказал Эллиот, — это есть нельзя. А ты, видно, опять проголодался? Я тоже, пойдем поедим. Харви, — и Эллиот погрозил собаке пальцем, — уходи с дореги.

Харви заскулил и, поджав хвост, неслышно отошел в сторону, потом потрусил вслед за Эллиотом и страшилищем вниз, на кухню. Там он лег возле своей миски и постарался довести до сведения Эллиота, что ему, Харви, чтобы успокоиться, необходимы собачьи консервы «Алпо», и хорошо бы целую жестянку, хотя и жестянка для него сущие пустяки. Но Эллиот не обратил на него внимания, и Харви осталось только грызть края миски, чем он и занялся.

А Эллиот доставал что нужно для приготовления своего любимого утреннего блюда.

— Вафли сделаю, — сказал он и начал взбивать и перемешивать тесто. — Мое коронное блюдо. Ты когда-нибудь пробовал?

Старый ботаник смотрел, как один за другим появляются незнакомые ему предметы, но к полетам в космосе ни один из этих предметов отношения не имел. Он смотрел, и его огромные выпуклые глаза вращались, фиксируя подробности происходящего, которые все были ему непонятны.

А Эллиот тем временем уже перелил тесто в вафельницу.

— Видишь? Печется.

Ноздри у древнего путешественника задвигались, и, переваливаясь, он подошел к вафельнице. Пахло восхитительно, как от М&М, только сильнее.

Эллиот вынул готовую вафлю и стал выдвигать ящики в буфете.

— …сироп, масло, фруктовые консервы, а сверху на вафлю, может, взбитых сливок?

Безобразное существо подпрыгнуло: в воздухе вдруг прибавилось озона, а из руки мальчика ударила белая струя.

— Не бойся, это вкусно. — Эллиот увенчал все лепешечкой М&М и протянул тарелку с вафлей древнему путешественнику. — И вот вилка. Умеешь ей пользоваться?

Ученый преклонных лет посмотрел на длинные сверкающие зубцы. Лучший в смысле механики предмет, какой он до сих пор видел в этом доме. Будто огоньки замерцали у него в голове. Вот именно, предмет с четырьмя параллельными зубьями… прикрепленными… к чему? На какой-то миг он почти увидел устройство, которое его спасет, — словно яркая вспышка осветила глубины его сознания, где возникал сейчас образ этого устройства.

— Ею едят. Видишь? Смотри, как я делаю…

Повозившись, ученый вытащил из взбитых сливок М&М. Он съел драже и принялся за сливки, ощущая во рту ошеломляющие сочетания чередующихся по-разному химических элементов; снова и снова вилка его погружалась в нечто легкое как облако, и формулы сочетаний одна за другой выскакивали в его сознание. Лучшей пищи просто не может быть!

— Молока хочешь? На, выпей стакан.

Белая жидкость заплясала, выплескиваясь на пальцы инопланетянина; форма его губ плохо подходила к форме стакана, поэтому бо́льшая часть жидкости вылилась ему на грудь, на ту ее сторону, где помещался свет-его-сердца.

— Ой, ты ничего не умеешь, да?

Втыкая вилку в хрустящую вафлю, старый ученый не отрывал глаз от четырех острых зубцов. «Дзик, дзик», — постукивали о тарелку зубцы.

Эллиота вдруг качнуло, будто могучая волна прокатилась над ним; его переполнили незнакомые чувства, словно он утратил что-то несказанно прекрасное, что должно было бы принадлежать ему, принадлежать всегда.

Дзик, дзик, дзик…

Устремив внутренний взор к высотам знания, древнее существо закрыло глаза. А может, все-таки найдется где-нибудь в дальних далях ухо, которое услышит песню четырех зубцов? Но как привлечь его внимание? Как этот маленький предмет поможет перекинуть мост через Вселенную? Жаль, что он никогда не прислушивался к разговорам навигаторов и связистов, ведь они знают об этих вещах куда больше, чем он.

— Сейчас повеселимся, — сказал Эллиот, стряхнув с себя грусть, и взял страшилище за руку. — Пошли.

Длинные пальцы, похожие на корни растений, сплелись с его пальцами, и на мгновение Эллиоту показалось, будто он ведет за руку ребенка младше себя, но тут снова накатилась бесшумная волна, в ней были тайны звезд и законы космоса, и Эллиот понял, что существо это старше его, и на очень много старше. Что-то изменилось в Эллиоте, сдвинулось совсем чуть-чуть, словно повинуясь силе такой же таинственной, какая возвращает в правильное положение гироскоп; он заморгал в изумлении от охватившего его чувства, что и он дитя звезд и никогда, никогда не совершал ничего во вред другому.

Он повел ковыляющее страшилище к лестнице. Харви последовал за ними, в зубах он держал миску: вдруг по дороге попадется что-нибудь вкусное.

Эллиот, возглавляя шествие, вошел в ванную и сразу же направился к зеркалу: интересно, видело себя когда-нибудь это существо?

— Видишь? Это ты.

Звездный путешественник преклонного возраста посмотрел на свой облик в грубом отражающем стекле Земли. Он не увидел ауры, благодаря которой для него возможны более высокие уровни общения; в стекле не видно было, как пульсируют, сверкая, над его головой радужные прозрачные волны. Зеркало не показывало самого красивого, что в нем есть.

— Смотри: это рука…

Эллиот поднял свою верхнюю конечность. В элементарном жесте космический путешественник тоже поднял руку и молниеносными движениями пальцев начертил в воздухе формулы теории сверхскоростных ракет, кратчайших маршрутов между звезд и космического прорицания.

— Ой, какие же чудные у тебя пальцы!..

Моргая по-земному медленно, молодой землянин разглядывал сами пальцы, в то время как следить нужно было за их наполненной смыслом виртуозной жестикуляцией. Какой ужас, этот землянин глупее огурца!

— Отсюда мы берем воду, — сказал, поворачивая краны, Эллиот. — Смотри, горячая. А это холодная. А? Там, откуда ты прилетел, вода есть?

Старее существо набрало вода в ладонь и поднесло к лицу. Глаза его перефокусировались для микроскопического ви́дения и, через секунду адаптировавшись, стали изучать мир обитающих в воде крохотных организмов.

— Нравится вода, да? А посмотри теперь. Правда, здорово? — Эллиот пустил воду в ванну и показал рукой инопланетянину, чтобы тот залезал. — Лезь, это неопасно.

Древний путешественник наклонился над ванной; она очень напоминала исследовательские резервуары на родном корабле, куда ученые погружаются, чтобы наблюдать живущие в воде микроорганизмы.

Зазвенел звонок. Ученый в ванне подпрыгнул, расплескав воду большими ступнями. Что это? Не является ли эта вода средством тайного наблюдения за ним? Не лаборатория ли это, не хотят ли здесь измерить излучаемые им волны?

— Не бойся, это телефон.

Эллиот выбежал из ванной, а существо из космоса, убаюканное тихим журчанием, успокоенное танцем крохотных организмов, погрузилось с головой, отключило легкие и вытянулось. Сфокусировав зрение на расстояниях порядка атомных, ученый начал разглядывать молекулу воды, наблюдать скрытую в ней энергию. Нельзя ли как-нибудь ее использовать?

Харви, ступая осторожно, как бы случайно оказался возле ванны. В ней во время ежегодного вымывания блох он пережил некоторые из худших моментов своей жизни; встав на задние лапы, он посмотрел теперь через край ванны на того, кто, пребывая в ней сейчас, от этого, по-видимому, совсем не страдал. Разглядывая это существо, Харви вспомнил большую и кусачую старую черепаху, на которую когда-то попытался напасть сзади; встреча кончилась для него плохо, итогом ее явился страшный укус, от которого потом очень долго болел нос Харви. Так что… на этого чужака, с головой погрузившегося в воду, лучше смотреть издали. Интересно, будет его Эллиот мыть шампунем от блох или нет?

Эллиот вернулся, заглянул в ванну и рывком поставил космическое существо на ноги.

— Эй, так и захлебнуться можно!

Харви понял, что мыть шампунем не будут. По-видимому, у чужака блох нет.

— Что же ты за гном? Может, ты полуводяной? — спросил Эллиот.

«Лишь бы не кусачая черепаха», — подумал Харви и на всякий случай осторожно прикрыл лапой нос.

— Вот полотенце, ты ведь знаешь, для чего оно?

Видавший виды, знавший соседство сверхновых путешественник растерянно смотрел на протянутый ему предмет и не мог понять, зачем тот нужен: ведь его собственный кожный покров обладает водоотталкивающими свойствами. Он взял полотенце, посмотрел на него, посмотрел на мальчика.

— Ну, вытирайся же, болван!..

Руки мальчика коснулись его тела. Пальцы землянина вжались в его ноющую спину, и он сразу ощутил наличие целительных составляющих. Спасибо, молодой человек, это очень мило с вашей стороны.

— Смотри, у нас у каждого свое полотенце. Это мое, это Майкла, это Герти, это мамино. Это раньше было папино. Он сейчас в Мексике. Ты туда летал хоть раз? — Существо из космоса моргнуло, приняв в коммуникационном диапазоне мальчика волну грусти. Мальчик шагнул к нему и вытянул руки в стороны, изображая крылья. — Ты ведь летаешь в своем корабле в самые разные места, правда? У тебя ведь есть корабль?

В сознании инопланетянина появился его корабль, от корпуса, опоясанного древними письменами, исходил мягкий бледно-лиловый свет. Свет-его-сердца чуть заметно вспыхнул в ответ и погас, и теперь грусть мальчика стала собственной его грустью.

— Это полотенце пусть будет для тебя, — сказал Эллиот. — Оно твое. Мы сделаем на нем метку ИП — инопланетянин. — Он опять потрогал страшилище: до чего же у того странная кожа! Снова сквозь Эллиота прокатилась волна, и теперь Эллиот знал, что существо это древнее Мафусаила, старее самой старости. — Ты еще и вроде змеи, да? До чего же ты чудной, скажу я тебе!

«Ж-жж, ж-жж, ж-жж», — втекала в него энергия мальчика. У землян эти силы необычайно интересны: дай им малейшую возможность проявиться, и ты увидишь, что они у землян хоть и неуправляемые, но добрые.

Древний ученый ответил движениями пальцев, объяснив ими на этот раз строение атома, любовь звезд и происхождение Вселенной.

— Опять захотелось поесть? Печенье «Орео» годится?

Харви завилял хвостом. «Орео» так «Орео» — не самая любимая его еда, но собака, которая обгрызает щетки, привередничать не станет.

Харви прошел за ними по коридору в комнату Эллиота, там гостю дали печенья. Пес заворчал и начал стучать миской об пол.

— Ты и так растолстел, Харви.

Это он растолстел?! Смотрите, как ребра вылезли! Но обманывать Эллиота становилось все труднее; теперь любимчиком стало непонятное существо.

Эллиот в это время уже открывал дверь чулана и говорил:

— Нужно оборудовать тебе здесь место. Будет все, что нужно.

Но старый-престарый межзвездный путешественник смотрел не на него, а на застекленный потолок чулана. На стекле был нарисован дракон, крылья у него были широко расправлены, и сквозь рисунок в комнату проникал мягкий солнечный свет.

— Нравится? А вот посмотри еще.

Эллиот раскрыл книгу, лежавшую на полу, и они со страшилищем стали рассматривать в ней картинки.

— Это домовые… а это гномы…

Глаза инопланетянина прошли через несколько последовательных перефокусировок, и одна из них позволила ему установить происхождение волокон, из которых состоит бумага, а потом глаза перефокусировались в прежнее состояние, к масштабу нарисованного маленького пузатого существа, не лишенного сходства с ним, которое смотрело на него со страницы.

Не приходилось ли другим космическим путешественникам когда-то давным-давно оставаться здесь тоже по воле случая?

Эллиот оставил инопланетянина рассматривать картинки в книге, а сам начал раскладывать в чулане одеяла и подушки. Ему и в голову не приходило спросить себя, почему он прячет страшилище или в чем вообще заключается смысл происходящего; он сейчас был как самолет, который идет на автопилоте, не задавался вопросами, не хитрил с самим собой, не придумывал для себя отговорок. Он знал одно: ЭТО доверено ему звездами, и он должен доказать, что доверия заслуживает, или же умереть.

— Тебе здесь понравится, — сказал он громко из-за двери.

Повинуясь пульсирующим внутри него сигналам, разум и тело Эллиота совершали все свои движения как-то очень легко. Он не мог знать, что его коснулся и направил на новый для него путь некий космический закон; он знал только, что так хорошо ему еще не было никогда.

Харви, увы, ничего подобного не ощущал; обгладывание каблуков мало дало его душе, еще меньше — желудку. Утешила только мысль, что еще до полудня он сможет укусить за ногу почтальона.

Внутри чулана перед дверью Эллиот выставил шеренгу мягких игрушечных животных.

— Это для маскировки. Если ты станешь с ними в ряд, никто не заметит разницы.

Представитель сверхвысокой цивилизации ошеломленно смотрел на происходящее.

Эллиот внес в чулан настольную лампу.

— Свет. Видишь?

Он включил лампу, и ее резкий слепящий свет больно ударил в сверхчувствительные глаза путешественника. Инопланетянин попятился и угодил в стоявший сзади проигрыватель — задел длинной рукой иглу и, сдвинув ее, поцарапал пластинку. Но хотя звук царапающей пластинку иглы был ужасен, в голове у него снова затанцевали огоньки и замелькали планы спасения, все лучшие и лучшие. Взять вилку и… что-нибудь крутящееся, вроде этой штуки, которую он задел нечаянно… Что-то должно крутиться, а что-то… царапать…

Он во все глаза смотрел на проигрыватель, надеясь, что именно в нем найдет решение, и в голове у него прокручивалось все, что он знал о коммуникационных устройствах.

Он топтался, поворачивался то туда, то сюда, отыскивая взглядом металлические предметы, которые могли бы ему пригодиться. Вытащил ящик из письменного стола, вывалил его содержимое на пол.

— Эй, поосторожней, — сказал Эллиот. — От меня требуют, чтобы в комнате был порядок.

Взгляд древнего ученого остановился на приколотом кнопками к стене плакате, изображавшем полуобнаженную принцессу-марсианку, лишь кое-где прикрытую полосками чудом держащегося на ней сверкающего металла.

Он пристально разглядывал ее самоё, ее лучевой пистолет, ее шлем, ее сапоги цвета электри́к.

— Нравится? — спросил Эллиот.

Старый путешественник поднял руки, сблизил их и стал медленно опускать вниз, разводя в стороны, очерчивая в воздухе более классический тип красоты — грушевидный, расширяющийся книзу силуэт.

— Такие у нас тоже есть, только их не очень много, — сказал Эллиот, потом взял старого ботаника за локоть и осторожно потянул к чулану. — Будь там, ладно? Там.

Источенный временем путешественник проследовал, шаркая, в свое убежище. Он, в чьем ведении были когда-то растения в самых великолепных дворцах космоса, теперь вынужден ютиться в чулане!

Сгорбившись, он опустился на пол. Где его корабль, это чудо Вселенной? Он так ему нужен!

— Посмотри, — сказал Эллиот, — здесь даже окошко есть. — Он показал на небольшой квадрат стекла над головой. — И вот настольная лампа. — Он включил ее. — Ну, пока. Пойду куплю еще печенья и другого чего-нибудь.

Дверь чулана закрылась. Путешественник зажмурился от резкого света лампы, потом взял с полки красный носовой платок и покрыл им абажур. Свет смягчился и стал пастельно-розовым, очень похожим на мягкий свет внутри корабля.

Во что бы то ни стало нужно подать о себе весть, сообщить товарищам по экипажу, что ты жив.

Снова возник образ столовой вилки, четыре зубца ползли по кругу: жжик, жжик, жжик…

Въезжая к себе, Мэри задела крылом баки для мусора, они повалились, а мусор, высыпавшись, образовал огромную кучу. Но какое это имело значение? Важно, что она наконец дома. Выключив зажигание, она не вылезла из машины, а осталась сидеть за рулем: все силы, физические и душевные, были исчерпаны. Может быть, ей нужен женьшень? Или обыкновенный джин?

Она открыла дверцу и чуть не на четвереньках вылезла из машины. Остановила взгляд на окошке чулана Эллиота на втором этаже — на днях Эллиот поселил туда одного из своих игрушечных домовых.

Ну и игрушки делают теперь для детей! Посмотришь — и у тебя начинаются галлюцинации.

Она пошла к дому. В дверях ее встретил Харви, он держал в зубах миску.

— Не смотри на меня так, Харви, я и без твоих взглядов чувствую себя кругом виноватой.

Обойдя клянчащего пса, она подошла к столику для корреспонденции.

Вдруг письмо от какого-нибудь тайного вздыхателя? От Бродячего Мертвяка, например?

Ничего стоящего, только счета, просроченные счета, давно просроченные счета и еще письмо от какого-то общества, собирающего пожертвования. Нет уж, она скорей удавится, чем пожертвует.

Она крикнула своему маленькому племени:

— Кто-нибудь дома есть?

Ответил ей только Харви.

— Брось миску, — сказала она ему.

Усталая, она не могла заставить себя подняться кресла около столика для корреспонденции. У лба ее зажужжала муха, она отмахнулась, не помогло, она отмахнулась еще раз и поняла, что никакой мухи нет: жужжит у нее в голове.

Теперь она начнет слышать телефонные звонки, а пройдет еще немного времени — и голоса.

Ну, довольно: для нервного срыва время сейчас самое неподходящее. Она поднялась наконец, прошла на кухню и там, взглянув на пол, сразу поняла, что Эллиот снова готовил для себя полноценный завтрак. Она стерла потеки и сварила себе чашку крепкого кофе.

Потом стала пить его не спеша, одновременно рассматривая свои ступни. Усталые ступни. Ступни, которым так хочется забастовать.

— Эй, кто-нибудь дома есть? — повторила она.

Разумеется, они ей не ответили.

Задняя дверь распахнулась, бабахнув, как пушка, и появился Майкл — словно въехал на слоне.

— Привет, мам, как прошел день?

— Хорошо. А у тебя как?

Майкл пожал плечами; что он хотел этим сказать, она не поняла.

— Пойду в регби поиграю, — сказал он, и было ясно: ничто, ну абсолютно ничто не помешает ему свое намерение осуществить.

— Прекрасно, — сказала она. — Топай, развлекись.

Небрежно, будто давая разрешение, которого у нее никто не спрашивал, она махнула рукой. Потом снова уставилась в свою кофейную чашку…

Надев наплечники, Майкл нахлобучил шлем; сегодня ему хотелось все крушить, накопившаяся энергия требовала выхода. Два широких шага — и он уже на втором этаже, но там стоял, загораживая ему дорогу, Эллиот.

— Майкл…

— Как поживаешь, мошенник? — пробормотал, отталкивая его, Майкл.

— Есть важное дело.

— Дело? Какое?

— Помнишь домового?

— Домового? А ну-ка, дай дорогу!

— Постой, Майкл, дело это очень серьезное. Он вернулся.

— Эллиот… — Майкл был совсем не в восторге от того, что у него есть младший брат. Для него Эллиот был маленьким хищником с мелкими, гнусными хитростями, вроде ласки — именно так, например, он играет в парчизи. — Пусти меня.

— Я тебе его покажу, но только он все равно мой.

Майкл заколебался.

— Ну, давай, только быстро.

— Сперва поклянись самой страшной клятвой какую знаешь.

— Ну ладно, ладно, покажи. Скунс, наверно, или что-нибудь похожее? Он у тебя в комнате? Мама тебя убьет.

Эллиот повел Майкла по коридору к себе.

— Сними наплечники, — сказал он, когда они вошли в комнату. — А то он может испугаться.

— Эллиот, не сходи с ума.

Эллиот подвел его к чулану.

— Закрой глаза, — сказал он Майклу.

— Зачем?

— Просто так — ну, прошу тебя.

В чулане в это время инопланетное существо пыталось вспомнить все, что оно знало о передатчиках: во что бы то ни стало нужно было сделать передатчик. Оно слышало, как двое молодых землян вошли в комнату Эллиота, но, роясь в памяти, пытаясь найти там схему передатчика, их приближение игнорировал.

Войдя, Эллиот обнял ботаника за плечи и кивнул ободряюще.

— Пойдем, я познакомлю тебя со своим братом.

Они вошли в комнату, и в этот миг из коридора в нее вбежала только что вернувшаяся из детского сада Герти. Увидев страшилище, она завизжала, как завизжало само страшилище и завизжал, открыв глаза, Майкл. Их одновременный визг пронзил дом насквозь и достиг его командного центра, где сидела и пыталась вывести себя из состояния оцепенения Мэри.

— О боже!..

Еле передвигая ноги, она поднялась по лестнице и пошла к комнате Эллиота. За день вымотаешься на работе, а когда вернешься домой, тебя ждут сюрпризы.

Хорошо хоть, что он поддерживает теперь в комнате порядок.

Она распахнула дверь. Все вещи Эллиота были вывалены на пол. Мэри посмотрела на Эллиота. Как он может стоять среди всего этого разгрома с таким невинным выражением лица?

— Что здесь произошло?

— Где здесь?

— Где? Это не комната, а свалка.

Старый космолог, сжавшись, сидел в чулане между Герти и Майклом.

Через одну из щелей в двери чулана он разглядывал мать этих детей — она показывала сейчас на вещи, которые он, когда искал детали для передатчика, побросал на пол.

— Эллиот, я слышала, как визжала Герти. Почему она визжала?

— Не знаю — просто вбежала в комнату, завизжала, и все.

Мэри задумалась. А как сама она, когда была маленькая, вбегала в комнаты, визжала безо всякой на то причины? Такое случалось, и часто. И сейчас ей тоже хочется завизжать. Может, повизжать на него, а потом уйти?

— Я не хотела на тебя орать, Эллиот. Извини меня. Но убери комнату, пока я тебя не убила.

Мэри повернулась и вышла. Когда она уже спускалась по лестнице, дверь чулана открылась, и Майкл, Герти и древний ботаник снова появились в комнате.

Майкл из чулана вышел с чувством, будто он бежит на дистанцию пятьдесят ярдов и ему преградил внезапно дорогу паровой каток; от неподвижного сидения тело у него онемело, и его не оставляла мысль, что все это ему снится, а может, он-таки пошел играть в регби, столкнулся с кем-то головами и лежит без чувств. Однако рядом Герти, как всегда надоедливая, и Эллиот в натуральную величину. И страшила.

— Эллиот, мы должны рассказать маме.

— Нельзя, Майкл. Она захочет поступить как полагается. А ведь ты понимаешь, что это значит, да?

— Он хоть говорить умеет?

— Нет.

— Ну, а зачем он на Земле?

— Не знаю.

Мальчики одновременно посмотрели на Герти, которая, широко открыв глаза, смотрела на существо из космоса.

— Он ничего тебе не сделает, Герти. Можешь его потрогать.

Инопланетянин не стал противиться, он позволил детям ощупывать его, тыкать в него пальцами; послания детских пальцев ритмичными пульсациями шли к рецепторам в глубине его тела, и хотя послания эти были сбивчивые, путаные, назвать головы, их родившие, глупыми было никак нельзя. Но по силам ли им поднять его в Великую Туманность?..

— Не рассказывай о нем никому, Герти, ладно? Даже маме.

— А почему не рассказывать?

— Потому… потому что взрослые его не видят. Его видят только дети.

— Ты врешь.

Эллиот взял из рук Герти куклу.

— Знаешь, что будет, если ты скажешь?

Он вывернул руку кукле за спину.

— Не надо! Не надо!

— Обещаешь, что не будешь рассказывать?

— А он откуда, с луны?

— Ага, с луны…

Лежа на полу в спальне. Мэри повторяла упражнения, передававшиеся сейчас по телевизору. Показывали пятидесятилетнюю шведку без единой морщинки на лице и ее партнера, наихудший вариант дебила.

— …и — раз… два… три…

Мэри старательно повторяла их движения, но сбилась с ритма, выключила звук и теперь просто лежала на ковре.

Из комнаты Эллиота глухо доносились голоса детей. Не может быть, чтобы чутье ее обманывало, они явно что-то замышляют; в доме какое-то напряжение. Не потому ли в голове у нее снова жужжит?

Пора кормить ее голодных малюток.

— Ну-ка, — крикнула она им, уже идя по коридору, — пошли, поможете мне с обедом!

Ответа, естественно, не последовало.

Сегодня у нее будет индейка в тесте и… минутку… картофельное пюре-полуфабрикат, это будет чудесно, и соленое сухое печенье.

Она принялась за стряпню, поглядывая время от времени в кухонное окно на свой двор и на соседний, где, будто спятивший великан на детском автомобильчике, разъезжал на газонокосилке хозяин. В ее дворе травы не было из-за Харви: тот перекопал всю землю в поисках несуществующих костей. Сейчас Харви смотрел на нее и клянчил, как он это умел, ушами — одно торчит вверх, другое свисает.

— Кто изгрыз щетку, Харви? Не знаешь? Наверно, кто-нибудь из наших знакомых?

Харви облизнул нос.

— Что, Харви? Что ты такое увидел? Может, мимо нас опять прошла эта крошка с бантом, французский пудель?

Харви опустил голову и негромко зарычал, потом заскулил. День скоро кончится, а обеда до сих пор нет. Все забыли о самом важном — кормлении собаки. Что происходит? Не из-за уродины ли это, которая теперь живет наверху?

Видно, придется ее съесть.

Мэри пошла к лестнице и, как любящая мать, позвала семейство обедать:

— А ну, спускайтесь, не то…

Немного погодя по лестнице затопали носороги, и появился наконец ее выводок; вид у всех троих был таинственный.

— Что вы затеяли? Выкладывайте, я ведь вас насквозь вижу.

— Ничего мы не затеяли, мам.

Герти посмотрела на куски индейки.

— Ньям-ньям!

— Сейчас, дорогая Эллиот, передай, пожалуйста, соль.

— Я сегодня оборудовал свой чулан под жилье, — сказал, избегая ее взгляда, Эллиот.

— Под какое еще жилье?

— Ну, вроде как логово.

— Скажи правду, Эллиот, тебе это логово нужно не для того, чтобы прятаться от жизни? Мальчикам не следует проводить все время в чулане.

— Не все время. Только некоторое.

— Я должна это обдумать, — сказала Мэри, и все поняли, что выбора у нее нет, что Эллиот будет приставать к ней с чуланом до тех пор, пока она не сдастся. Она попыталась незаметно перевести разговор на другую тему: — Пюре просто восхитительное, правда?

— Ньям-ньям!

— Пожалуйста. Герти, раз нравится, бери еще.

— В детском саду я ем лучше, — сказала Герти. — Нам дают большие шоколадные пончики.

— Да? Мне придется поговорить об этом с директором сада.

— Он маньяк.

— Герти, не употребляй слова, которых не понимаешь.

— Ма-а-ньяк, ма-а-ньяк, — запела Герти негромко, и Мэри закрыла лицо руками.

Инопланетянин крадучись вышел из чулана. Сфокусировав глаза на расстояниях порядка атомных, он окинул комнату взглядом. В поле его зрения появились танцующие по кругу электроны; но от вихрей микрокосма никакого проку в этом случае нет. Нужны твердые тела, такие, как… как проигрыватель.

В один миг он перефокусировал глаза на обычное зрение и направился, шаркая, к вышеназванному предмету. На диске ничего не было. Он поставил на него палец и крутанул.

Как приспособить сюда столовую вилку?

«Жди ответа, он будет», — сказал голос в глубинах его сознания.

Старый путешественник кивнул. Спасение придет через сигналы, нитями выпрядаемые в ночь, через нити надежды, через сотни миллионов таких нитей, блестящих, как шелковистые волокна на голове гибкого существа.

С нижнего этажа доносилось звяканье вилок (теперь он узнавал этот звук сразу), а также звон посуды и искаженная расстоянием тарабарщина.

— Мамочка, почему дети все могут видеть, а взрослые не могут?

— Что же ты такое видела, Герти?

— Мамочка, а что это за люди, которые непохожи на людей?

Что-то говорило человеку, который не был похож на человека, что намеренно дети его не предадут, но от маленькой девочки можно ожидать неприятностей: ведь она не понимает, что необходимо скрывать факт его пребывания в доме.

Пока, однако, он вроде бы в безопасности. Обед, похоже, кончается; наверняка съели огромное количество М&М. Может быть, скоро их принесут и ему? Хорошо бы!

— Ну ладно, кто будет мыть посуду?

Одновременно с голосом гибкого существа он воспринял телепатически и ее образ — голову, обрамленную сиянием волос, которые тоньше и мягче шелка. Вот если бы еще нос у нее… был больше похож на раздавленную брюссельскую капусту…

Он снова крутанул пальцем диск проигрывателя.

На лестнице послышались шаги Эллиота, и с подносом в руках мальчик появился в комнате.

— Вот твой ужин, — прошептал он.

На тарелке были листья латука, яблоко и апельсин. Древний ботаник взял апельсин и, не снимая с него кожуры, съел.

— Ты их всегда так ешь?

Инопланетный путешественник нахмурился; орган химических анализов внутри его организма советовал ему в следующий раз апельсин вымыть.

— Ну, как вообще жизнь? Хорошо себя чувствуешь? — Взгляд Эллиота упал на крутящийся диск. — Хочешь послушать что-нибудь?

Страшилище дало понять, что хочет. Эллиот поставил пластинку и опустил на нее иглу.

— Переломы буду-ут, но ведь это рок-н-ролл…

Старый звездопроходец слушал диковинные звуки, смотрел, не отрываясь, как крутится пластинка, а сам думал о передатчике. Нет, на этот звук камней, скатывающихся с горы, Корабль Наполненной Чудесами Ночи не откликнется. Передавать нужно на своем языке. Как смодулировать его звуки? Как преобразовать их в частоты микроволнового диапазона?

Из коридора донесся голос гибкого существа:

— Что ты собираешься делать, Герти, милочка?

— Я иду поиграть в комнате Эллиота.

— Не разрешай ему тебя мучить.

Девочка вошла в комнату, ока везла маленькую тележку, полную игрушек. В тележке был также горшочек с геранью, она взяла его и поставила у ног старого ботаника.

Он смотрел на подарок и не мог оторвать глаз. Свет-его-сердца замерцал.

Благодарю тебя, девочка. Очень мило с твоей стороны.

Появился Харви. Он обнюхал страшилище, потом направился к герани. Может быть, нужно ее полить?

— Меньше эмоций, Харви, — сказал Эллиот.

Заглянул Майкл, в душе надеясь, что страшилище исчезло, но оказалось, что оно на месте, по-прежнему нужно иметь с ним дело. Майкл посмотрел на него внимательно, потом повернулся к Эллиоту:

— А может, это просто какое-нибудь животное из тех, которых считают вымершими?

— Не придумывай, Майкл.

— Но я в инопланетян не верю!

— А я теперь верю. Да и всегда верил.

Герти высыпала перед страшилищем на пол свои приношения.

— Вот пластилин. Ты им умеешь играть?

Инопланетянин взял пластилин и поднес ко рту, явно собираясь откусить.

— Да нет же, глупый, из него лепят!

Герти показала, как, и он скатал между ладонями шар.

— У меня мысль, — сказал Эллиот. — Где глобус?

Майкл подал ему. Эллиот повернул глобус Северной Америкой к космическому путешественнику.

— Смотри, вот здесь мы.

Путешественник кивнул: он узнал этот кусок суши, он часто видел его, когда под примерно таким же углом пролетал а Корабле Веков над планетой. Да, он знает эту планету, знает ее хорошо…

— Ага, — сказал Эллиот, — здесь мы и живем. А где живешь ты?

Старый ученый повернулся к окну, устремил взгляд на усыпанное звездами небо.

Эллиот открыл атлас и показал схему Солнечной системы.

— Ты из нашей части Вселенной?

Инопланетянин разделил пластилин на шесть частей, скатал шесть шариков и разложил их на схеме Солнечной системы, один на месте Солнца, а пять вокруг.

— Пять? Ты не с Юпитера?

Он не мог понять, что они говорят, он понимал только, что они его о чем-то спрашивают. Он показал на пять шариков и позволил течь энергии из кончиков его пальцев. Шарики поднялись в воздух и поплыли над головами детей.

Шарики кружили по своим орбитам, а дети издавали короткие нечленораздельные звуки.

— Ой… как же это…

Что с ними, уж не обидел ли он их?

От отключил силовое поле, и шарики попадали на пол.

После этого, взяв горшочек с геранью, он удалился в чулан.

— Мамочка, — сказала Герти. — у Эллиота в чулане страшила.

— Прекрасно, дорогая.

Мэри лежала на диване в гостиной, положив ноги повыше, и старалась не слышать детей, что вскоре стало совсем невозможно: Эллиот ударил Герти свернутой в трубку газетой.

— А-аааааааааааа! — завопила Герти. — Я тебя не люблю, Эллиот!

— Эллиот, прекрати сейчас же! — Мэри повернула лицо, покрытое толстым слоем крема. — Не трогай Герти.

— Почему?

— Потому что она твоя сестра.

— Пошли, Герти, — сказал, внезапно меняя тон, Эллиот. — Мы с тобой поиграем во дворе.

— Так-то лучше, — сказала Мэри и вернула голову в прежнее положение. Прислушалась: Эллиот выводил Герти во двор. Ведь может же быть с сестренкой любящим и ласковым, когда захочет…

— Скажи еще хоть словечко о страшиле, — прошипел Эллиот, когда они с Герти сошли с крыльца, — и я повырываю волосы у всех твоих кукол!

— Попробуй только, — сказала Герти, упершись маленькими кулачками в бока.

— Герти, этот страшила… ведь это подарок нам, да еще какой!.. — Эллиот с трудом продирался сквозь собственные мысли, пытаясь найти слова, которые передали бы владевшее им чувство, что в их жизнь вошла некая высокая цель и лучше того, что происходит сейчас, с ними еще никогда ничего не бывало. — Мы обязательно должны помочь ему, ясно?

— А для меня он все равно как большая игрушка, — сказала Герти.

— Он совсем не игрушка. Он удивительное живое существо оттуда.

И Эллиот показал на небо.

— Все равно он как игрушка. — Герти надула губы. — А мама говорит, что мы должны делиться игрушками друг с другом.

— Ты сможешь им играть. Но только это должен быть наш секрет.

— Се-екрет, се-екрет, я зна-аю секрет!.. — пропела Герти. Когда она снова посмотрела на Эллиота, в глазах у нее прыгали чертики. — А что ты дашь мне, если я не скажу?

— А чего ты хочешь?

— Твое маленькое радио, по которому ты разговариваешь с ребятами. — И Герти торжествующе улыбнулась.

Такой радости в ее жизни не было еще никогда: теперь она может заставить брата, хоть он и старше ее, делать все, чего она потребует.

— Ладно, — сказал он, — бери.

— И еще ты будешь играть со мной в куклы.

Эллиот смотрел на нее как затравленный зверь.

— …и все куколки будут пить чай. — Герти накрывала у себя в комнате игрушечный столик. Куклы, большие и маленькие, сидели вокруг него и мило болтали. — …И моя кукла говорит твоей кукле: «Как ужасны мальчишки!» А твоя кукла говорит…

Эллиот безропотно слушал, что именно должна сказать его кукла, а потом это говорил, одновременно заставляя куклу поворачивать голову, тянуться за чаем. С тоской вспоминал теперь Эллиот то прекрасное время, когда он стремительно проезжал на роликах по кукольным чаепитиям Герти и с хохотом уносился прочь. Неужели те времена никогда больше не вернутся?

Мэри проходила мимо открытой двери и заглянула.

— Ой, Эллиот, как мило с твоей стороны! — воскликнула она радостно.

— Эллиот теперь будет играть со мной в куклы каждый вечер! — сказала, сияя от счастья, Герти.

Кукла Эллиота застонала и соскользнула под столик.

Когда Тайлер пришел играть в «Подземелья и драконы», он не поверил своим глазам: с Герти в кухне был Эллиот, который в переднике готовил для нее что-то на игрушечной плите.

— Эй, ты что, того?

Долговязый, преждевременно вытянувшийся Тайлер прислонился к косяку. Одни только длинные руки и ноги.

— Что вкусного стряпаешь, Эллиот? — И Тайлер сложился вдвое над игрушечной плитой, возле которой радостно хлопотала Герти.

— Будь другом, Тайлер, исчезни. — И Эллиот вытер руки о передник с цветочками.

— Могу, но ведь у нас сегодня «Подземелья и драконы». Ты что, забыл?

— Эллиот будет играть со мной до конца своей жизни, — заявила Герти.

Открылась дверь, и вошел Грег, похожий в своей блестящей переливающейся рубашке на многоцветный леденец.

— Привет, что здесь происходит?

— Ничего, — прошипел над «тестом» Эллиот.

— С драконьим мясом мы-ы, — запела Герти, — печем здесь пирожки-и!

Грег повернул стул спинкой вперед и сел на него верхом.

— Да-а, — протянул он, — теперь меня уже ничем не удивишь.

Он во все глаза смотрел на Эллиота, который, насколько он знал, был как все братья на свете: играл с сестрой, только если было интересно ему, например, щекотал ее чуть не до истерики, что любил делать и он, Грег, с собственной сестрой. Играть в такую игру с сестрой нормально. Но в куклы?..

В кухонном окне возник последний недостающий участник игры в «Подземелья и драконы», Стив; на голове у него была бейсбольная шапка, которую украшали два небольших крыла. Взявшись за них, Стив ими покачал. После этого приветствия он вошел.

— Не говори ни слова! — прорычал Эллиот, ставя «сдобу» в игрушечную плиту.

— А что я могу сказать? — Стив опять покачал крыльями на шапке. — Всякое бывает.

Однажды и его шантажировала сестра. С сестрами всегда нужно быть начеку: запирать дверь в свою комнату, выключать свет. Осторожность важней всего.

— У нас с Эллиотом маленькая кондитерская, — сказала нараспев, склонившись над своими глиняными пирожными, Герти. — И все-все покупают наше печенье, даже Санта-Клаус.

Она повернула регуляторы и закрыла дверцу духовки. Потом посмотрела на Эллиота. Того перекосило, и он начал делать новую партию «сдобы».

Ночью инопланетянин, лежа на подушках, увидел, как Эллиот вылезает из окна комнаты на черепичную крышу.

Зачем, интересно, он туда лезет?

В маленькое окошко чулана космический путешественник видел, как Эллиот пересекает покатую крышу и начинает быстро спускаться по приставной лестнице. Мгновение — и Эллиот исчез.

Престарелый звездный скиталец начал наблюдать за мальчиком телепатически. Сейчас Эллиот уже поднимается вверх по склону холма. Не за пищей ли для своего друга, живущего в чулане, отправился он?

Оглядевшись по сторонам, мальчик вышел на страшную дорогу, с которой начались все неприятности.

И тут психические антенны инопланетянина судорожно задергались, ибо ощутили сквозь ночь клацанье металлических зубов, этих страшных, нанизанных на кольцо трофеев.

На лесной дороге Эллиот был не один.

Там был и другой землянин, в руке он держал источник ослепительно яркого света и кого-то искал в темноте.

Кого же?

Да разве не ясно, кого?

Древний ботаник ощущал тяжелые шаги, холодный пристальный взгляд землянина, пронизывающий ночь насквозь.

Звездный путешественник отключил свой психический радар и съежился. Они охотятся за ним, разрезая темноту слепящими лучами. Они ищут его под каждым кустиком, потому что их психический радар говорит им: инопланетянин где-то близко. И они обязательно его найдут.

И сделают чучело.

И оно будет стоять за стеклом.

Он взял шоколадное печенье «Орео» и начал нервно жевать. Нет, нельзя допустить, чтобы они нашли его. Но они так близко! И Эллиот за ними тайком наблюдает. А что если Эллиота поймают? Не придется ли мальчику тогда рассказать о некоем существе с необычной внешностью, живущем у него в чулане?

Он умоляюще посмотрел на герань. Она повернулась к нему. Ее тугие бутоны раскрылись, и она вся запылала ярко-красными соцветиями. Потом вздохнула от огромного усилия, которое для этого потребовалось, и едва было не испустила дух, но звездный ботаник ласково провел по ней длинным пальцем и тихо забормотал. Его космическая речь, вобравшая в себя опыт пережитого на бесчисленных мирах, влила в герань новую жизнь и закрепила ее состояние буйного цветения.

«Твой голос — чудодейственный стимулятор, о Старый Учитель», — сказала герань.

Но сказала не на языке землян.

Престарелый путешественник почесал голову. Язык землян нужно выучить во что бы то ни стало, тогда гораздо легче будет общаться с ними и объяснять, что ему нужно.

Среди предметов, которые привезла на тележке Герти, оказался букварь. Он раскрыл его и медленно обвел длинным пальцем М… и еще раз… М.

Эллиот лежал в кустах у лесной дороги и наблюдал, как, разрезая светом карманных фонариков тьму, ходят люди. Если его заметят, он скажет, что прогуливает собаку.

Дрожащий Харви припал к земле рядом. Было очень трудно не броситься на человека с ключами и не укусить его. Любого, у кого столько ключей, укусить просто необходимо.

— Никого, — сказал один из спутников человека с ключами.

— Похоже. Но все равно у меня чувство, что за нами наблюдают. — Человек с ключами направил свет фонаря вдоль дороги. — Но кто?

«Умирающая от голода собака, вот кто», — подумал Харви.

А Эллиот стал отползать назад, туда, где темнее. Еще минута, и он уже бесшумно съезжал вниз по песчаному склону. Харви катился рядом.

Миллиарды звезд освещали ночь, и Эллиот знал, что одной из великих тайн ночи владеет он; тайна эта сейчас в его комнате. Он никогда не выдаст ее, даже если его поймают и будут пытать.

Что до Харви, то он не задумываясь раскрыл бы тайну за банку собачьих консервов, но, к сожалению, никто его ни о чем не спрашивал.

— Харви, — сказал Эллиот негромко, — у нас бесценное сокровище. Ты это знаешь?

Харви смотрел себе под ноги, на убегающую назад дорогу. Он знал одно: еды для собак на свете очень мало.

— Я люблю его, Харви. Лучшего коротышки, чем он, я в жизни не видывал.

Эллиот посмотрел на звезды: интересно, около которой из них жил его новый друг?

«Он жил около них всех», — прошептал лунный свет.

Харви поднял уши. Услышал он что-то или ему это показалось? Не бросили ли где-нибудь бумажный пакет со съестным?

Харей посмотрел вокруг, однако на улице не было ни души.

Мэри разбудил шум на крыше. Она сняла с глаз примочки из трав и, приподнявшись, села в кровати.

Но шум на крыше прекратился, и в доме опять воцарилась тишина. Мэри подошла к окну. В саду никого нет, если не считать Харви, который остервенело копает ямку. Чтобы не видеть спятившую собаку. Мэри задернула окно занавеской и вернулась в постель. Что-то странное происходит в доме, совершенно определенно. Но что именно? Она поправила подушку и обняла ее, засыпая опять.

Ее веки сомкнулись: зазвучала странная музыка — мелодия, прерываемая паузами и писком, — и вот Мэри кружится в танце, а ее партнера не видно, его нос прижат к ее животу.

— Мы должны рассказать о нем, Эллиот. Дело слишком серьезное.

— Нельзя, он хочет жить у нас.

Братья шли к остановке школьного автобуса. Майкл был в полной растерянности. Все в его мире перевернулось. Снова и снова в голове проносились неведомо откуда взявшиеся мысли о спутниках планет и поверхности Меркурия, а ведь самое важное в жизни, как известно, — это выходы на ворота и финты защитников, ему бы думать только о них.

— Ведь он из космоса. Эллиот. Мы не знаем, что у него на уме и зачем он здесь. Проснемся однажды и уводим, что мы на Марсе или еще где, а вокруг миллионы таких вот болотных груш.

Эллиот не слушал: внимание его приковала к себе новая для утренней улицы фигура.

— Это ведь не наш молочник?

— У нашего, наверно, отпуск.

— Слушай, Майкл, появились люди, которых раньше здесь не было. Посмотри вон на ту машину — в ней сидит человек, читает газету. Они ищут его, это точно.

— Они? Кто они?

— Те, которые повсюду. И на холмах тоже.

— Давай придумывай что-нибудь, Эллиот, да поскорее, пока они о нас не пронюхали.

— Ему нужно время, чтобы разработать план действий.

— А может, он не такой уж и умный, может, он, вроде рабочей пчелы?

— Майкл, ты… ты не представляешь себе, насколько он впереди нас.

— Хорошо, но почему тогда он живет у нас в чулане?

— Ему не повезло. Но мы все исправим.

— Эллиот, мы с тобой всего лишь глупые мальчишки, неужели ты этого не понимаешь? Если кто ему и поможет, то ученые, специалисты. В общем… те, кто поголовастее нас с тобой. Они его обследуют, будут лучше кормить.

— Мы его хорошо кормим.

— Шоколадным печеньем. Эллиот. Что это за питание? Может, ты убиваешь его и сам этого не знаешь.

Эллиот помрачнел.

— Майкл, если мы отдадим его, домой ему никогда не вернуться. Это факт.

— Почему, Эллиот? Почему ты в этом уверен?

— Чувствую, и чувствую так ясно, будто это выжгли у меня на коже. Все время об этом думаю. Он выбрал нас, потому что только мы и можем ему помочь.

— Но почему именно нас? Кто мы такие? Денег у нас нет, умных мыслей тоже. Нет даже отца.

— Это все неважно. Ему виднее. Именно от нас он ждет, что мы поможем ему… собрать это.

— Что это?

— Что-то. Что-то…

Эллиот с трудом подбирал слова, образ необходимого предмета как-то расплылся, а остановка школьного автобуса была уже совсем рядом.

В ожидании автобуса стояли и поддразнивали друг друга Стив, Грег и Тайлер, которые, когда подошел Эллиот, переключились на него.

— Привет, Эллиот, как дела в пекарне? Пирожные есть?

— Тайлер, отцепись.

Грег забросал Эллиота советами насчет Герти. Советами продуманными, серьезными.

— Например, можно посадить ее в платяную корзину, — сказал он Эллиоту.

Стив помахал крылышками на шалке.

— Да, Эллиот, забыл спросить: что с твоим домовым?

Оттого, что все последнее время приходилось играть с Герти в куклы, в настольные игры для малышей, печь бесконечное множество самых разных тортов и пирожков из глины, Эллиот был как натянутая струна, и это его подвело. У него вырвалось:

— Вернулся. И он вовсе не домовой. Он из космоса.

— Что, кто из космоса? — прогнусавил, проталкиваясь к Эллиоту, невысокий рыжий мальчишка. — А ты знаешь, сколько времени нужно, чтобы долететь от Земли до Урана?

Крысиные глазки Лэнса горели: похоже, он учуял что-то.

Подъехал автобус, и мальчишки, влезая в него, увидели, что водитель новый.

— Привет, а что с Джорджем?

— Заболел, — ответил новый водитель, которого дети никогда до этого не видели.

Сегодня Герти от детского сада увильнула, вообще-то она побывала там, но притворилась, что заболела. Теперь она могла наконец спокойно поиграть со страшилой.

Ведь Эллиот, когда был дома, играл с ним один и никого к нему не подпускал.

Герти вытащила на середину комнаты свою тележку и начала складывать в нее игрушки: они, была она уверена, страшиле наверняка понравятся. Как было бы хорошо, если бы он остался жить у них насовсем и женился на мамочке!

Она провезла тележку по коридору, втащила в комнату Эллиота; страшила посмотрел на нее и завращал глазами. Герти захихикала, попыталась вращать своими, а потом, подтащив тележку поближе, села с ним рядом.

— Ты большая игрушка? — Она окинула его взглядом. — Ну, а если не игрушка, то что?

Он попятился и забился в угол; похоже было, что он ее боится. А вот она не боится ни чуточки, потому что видела во сне этой ночью, будто страшила увез ее в красивое место куда-то далеко-далеко, где звезды. Страшила держал ее за руку и показывал прекрасные цветы, и на голову к нему садились странные маленькие птички, а свет вокруг был какой-то необыкновенно приятный.

Герти взяла страшилу за руку.

— Не бойся, — сказала она, — во сне мы тоже держались за руки. — Она погладила его руку так, как гладила Харви. — Мы с Эллиотом о тебе заботимся, и ты ни о чем не беспокойся, даже если ты большая игрушка. Вот мои куклы, водишь? Правда, у них красивые волосы? А у тебя волос нет совсем, ты это знаешь?

Инопланетянин смотрел на щебечущую, как птичка, девочку; ее общество приятней общества Харви, но смогут ли такие несмышленыши, как она, помочь ему связаться с его соплеменниками? Укрыть его — да, могут на время. Но ведь этого мало, для того, чтобы достичь цели, ему будет нужна сложная техника. Тележка с куклами ему не поможет.

— …а это скакалка, а это ковбойский жилет, красивый, правда? А это «Скажи по буквам». Ты видел когда-нибудь такую игрушку?