Ип

— Да, хочу, — ответил ему учитель.

Эллиот вскочил и стал бегать от стола к столу, освобождая одного за другим пучеглазых пленников, и те, прыгая по полу к двери, стали покидать помещение.

Вытянув под столом длинные ноги. Тайлер грустно покачал головой. Впервые за время, что он знал Эллиота, Тайлеру его стало жаль: что теперь с ним будет? Эллиот изменился, он уже совсем не та скаредная крыса, какой был раньше. Если говорить честно, Эллиот теперь почти хороший. И вот он на глазах у всего класса сошел с ума!

— Сэр, — сказал Тайлер, пытаясь отвлечь внимание учителя от Эллиота, — в ваш пакет с завтраком прыгнула лягушка!

Учитель схватил пакет и вытряхнул из него содержимое; ветчина и сыр из сандвича упали в раствор формальдегида и, мгновенно замариновавшись, опустились на дно. Никакой лягушки в пакете не оказалось. Последнюю из них в эту минуту сталкивали с подоконника за окно, и делал это Грег, на губах которого от возбуждения пузырилась слюна.

Разъяренный учитель вытащил Эллиота из класса. Стив достал свою крылатую бейсбольную шапку, надел ее и подвигал крылышками.

— Исключат, уж это как пить дать, — сказал он.

И задумался над тем, что может случиться с человеком, когда им начинает управлять сестренка.

А тот, кто на самом деле управлял сейчас Эллиотом, тот, кому Эллиот был обязан временной потерей разума, бестолково переключал телевизор с одной программы на другую. Потом Ип, уже совсем опьяневший, уселся поудобнее в кресло, и теперь оттуда торчали не уместившиеся на мягком сиденье две большие ступни. Передавали последние известия, и этот великолепный для Ипа день омрачило сообщение об аварии в шахте:

— …южная штольня обвалилась, — говорил в микрофон обсыпанный пылью спасатель. — Думаю, что мы подняли наверх всех, но состояние этих людей критическое.

Послеполуденному миру крупным планом показали пострадавших шахтеров. Не вылезая из кресла, маленький домовой поднял палец. Кончик пальца засветился розовым светом.

Пострадавшие поспрыгивали с носилок. С криками изумления они задвигали руками и ногами, а потом бросились обнимать друг друга.

Ип раскупорил новую бутылку пива.

Разъяренный учитель тащил Эллиота по коридору. Жизненный путь учителя биологии вообще не усыпан розами, а орды подростков, с которыми учителю приходилось каждый день иметь дело, уже расшатали его нервы; иногда ему приходила мысль, что в эфир, возможно, ему стоило бы погрузить собственную свою голову. А уж о голове Эллиота и говорить нечего, ее бы он погрузил в эфир, не раздумывая. С трудом подавляя в себе это желание, он решил передать Эллиота в руки директора школы в надежде на то, что директор высечет Эллиота сам или прикажет это сделать другим. Но, разумеется, современная система образования таких мер воздействия не допускает, и, когда дрожащий и надломленный учитель вышел, пошатываясь, из кабинета директора, у него было чувство, что с детьми ему не справиться.

А в кабинете директора сейчас претворялись в жизнь мягкость и либеральный подход. Директор, педагог с передовыми взглядами, достал свою сделанную из корня эрики трубку, закурил и стал создавать атмосферу взаимного доверия.

— Скажи, сынок, что с тобой было? — Он погасил спичку и не спеша затянулся. — Такие, как ты, мой мальчик, сами создают для себя преисподнюю. Ты отвечаешь за свою жизнь…

Директора понесло; для него не было собеседника более приятного, чем он сам, и оттого, что аудитория в лице Эллиота слушала как зачарованная и не шевелилась, уверенность его в себе только росла. Он сек мальчика штампами, цепочками штампов, позаимствованных у телевидения, из газет, из скучных специальных журналов, и сек также перлами, рожденными его собственным неглубоким умом.

— …Пойми, что в нашу эпоху человек должен поднимать себя за шкурки собственных ботинок.

Его трубка посылала вверх маленькие самодовольные облачка дыма. Мир стоит прочно. Бунтующая молодежь скоро поймет: оттого, что она раскачивает лодку, ничего хорошего не получится. Вынимая изо рта трубку, он размахивал ею в воздухе. Должность директора в надежных руках. Педагогика неколебима.

Но только Эллиота вдруг стало выталкивать из кресла вверх.

Виноват был, конечно, Ип. Его изрядно хлебнувшая волна, резвясь, носилась по кабинету директора и, наконец, как вода выталкивает вверх пробку, начала толкать вверх бедного Эллиота.

Изо всех сил вцепившись в подлокотники, он пока удерживал себя в кресле: директор не понял, что происходит, ему казалось, что Эллиот просто ерзает.

— …из-за несерьезного отношения к жизни ты и твои друзья теряете драгоценное время. Понятно тебе, о чем я говорю? — Совсем позабыв об Эллиоте, завороженный монотонностью собственной речи, он раскрывал и закрывал рот. — …мир, сынок, величина известная. Оторвись от несуществующего. Именно в этом, мне кажется, корень всех твоих трудностей.

Но настоящий корень трудностей Эллиота был сейчас в том, что его с корнем вырывало из поля земного притяжения. Налакавшаяся волна подбрасывала его, игриво толкала вверх с силой, справиться с которой руки его теперь не могли. И Эллиот всплыл под потолок кабинета.

Директор, повернувшись в другую сторону, в это время протирал очки и бубнил:

— …предсказуемое поведение, мой мальчик. Знаешь ли ты, чего смогло добиться человечество, когда обнаружило, что поведение вещества предсказуемо?

И он посмотрел туда, где должен был сидеть Эллиот.

Эллиота он там не увидел. Эллиот плавал в воздухе под потолком, что и обнаружил тут же директор, чьи выпученные глаза в результате этого открытия выпучились еще больше. Он вжался в свое вращающееся кресло, а его пальцы, впившиеся в очки, выдавили линзу. Его нос распух; ему казалось, что из носа вот-вот хлынет кровь, и еще казалось, что его голову, будто носок, вывернули наизнанку.

Директор поднял руку, призывая к молчанию, хотя молчание и так царило в комнате. Потом еще глубже вжался в кресло и чуть слышно завыл голосом, похожим на голос Харви.

Эллиот плавно опустился в кресло.

— Можно мне идти, сэр?

— Да-да, и-ди…

Мощнее всего пьяная волна была у своего источника, там, где, размахивая руками, слонялся по дому Ип.

Он выпил полдюжины бутылок пива. Для жителя Земли соответствующее количество алкоголя, циркулирующего в организме, не очень велико, но на маленькое, тонко настроенное, прожившее бессчетное множество веков невинное создание с неба это небольшое количество легло тонной кирпичей.

Стукаясь об одни вещи, валя другие, спотыкаясь, он бродил по комнатам. Харви преданно следовал за ним. Благодаря тому, что сейчас поступало телепатически в мозг Харви, пес тоже был в плохой форме, бедное животное не приплясывало, как обычно, а пошатывалось.

— Что с тобой? — спросило его страшилище. — Разве ты не можешь ходить прямо? Ходи, как я. — И Ип перекатился через подушку.

Ип покатался по подушке, потом встал и, пытаясь изобразить танцевальные движения в стиле «диско», которым учила его Герти, запел:

— Пе-реломы буд-дуттт…

Пел он правильно, но казалось, что воздух от его пения светится. Харви слушал, и ему мерещились огромные вырубленные в камне пещеры далеких миров, в них появлялись и исчезали маленькие страшилища, и в конце концов Харви жалобно завыл.

— …но это толллько роккк-н-роллл..

Страшилище раскачивалось, тряся круглым, как мяч, животом. Эта необычная демонстрация достижений в хореографии продолжалась бы, возможно, и дольше, не вернись домой Мэри. Она вошла в дом через переднюю дверь, полистала журнал, который увидела на столике для корреспонденции, и прошла в кухню.

Гость из космоса решил, что настало время оповестить ее о своем существовании. Он принимал все волны, излучаемые ее мозгом; да, теперь он показаться ей может. И он заковылял по коридору.

Харви, хотя странные видения осаждали сейчас его самого, знал: это безрассудно.

Мэри вот-вот должна была уже появиться из-за угла коридора, когда Харви, прыгнув, очутился впереди Ипа. Пес, встав на задние лапы перед Мэри, загородил собой страшилище, высунул язык и так и остался стоять в этой просящей позе.

— Я и не знала, Харви, — сказала Мэри, — что ты так хорошо умеешь служить. Это Эллиот тебя научил?

Пес кивнул.

— Но кормить тебя еще рано, Харви, ты это знаешь.

И, повернувшись, Мэри пошла в сад.

Изнемогая от боли, Харви буквально рухнул на передние лапы; не склонный вообще переутомлять ни разум, ни тело, он никакого удовольствия от своего подвига не получил. Он посмотрел на древнее космическое страшилище. Древнее страшилище посмотрело на него, а потом за него, в направлении двери, ведущей в сад. Нужно, чтобы Мэри узнала, как он мудр.

Он оттолкнул Харви.

Пес антигравитировался, а потом снова опустился на пол, на два шага правее, и в это мгновение в дом с охапкой цветов в руках вернулась Мэри.

В один прыжок Харви опять очутился перед Ипом и лихорадочно забил хвостом. Ип уже оторвал ногу от пола, чтобы шагнуть к Мэри; поскольку сохранить равновесие в таком положении трудно, удар хвоста Харви, швырнув Ила вдоль коридора, забросил того в открытую дверь.

Харви снова стоял на задних лапах, было ужасно больно, но он терпел: Мэри остановилась перед ним, из-за цветов почти ничего не видя.

— Что-то ты очень возбужденный сегодня, Харви, — сказала она.

Пес кивнул снова.

Мэри прошла в кухню и поставила цветы в воду, потом подхватила со стола узел одежды, которую привезла из химчистки, взвалила на плечо и направилась к лестнице. Интересно, Харви на самом деле кивал или ей это только показалось?

Ип качнулся, вдохнул побольше воздуха и возобновил движение к намеченной цели.

Ибо кто знает? Быть может, сегодня последний день его жизни. Если ноги его будут и дальше, как сейчас, подгибаться под действием земной гравитации, он не протянет и до вечера. Но, прежде чем умрет, он обязательно расскажет о себе Мэри.

Собрав все силы, он вернулся в коридор и заковылял к лестнице. Негромко, но нервно ворча, постукивая хвостом — тук-тук, тук-тук-тук-тук — по стойкам перил, к нему присоединился Харви Но Мэри уже ушла из своей комнаты в ванную принять душ. Душ успокаивал ее и помогал собраться с силами, помогал продержаться в этом жестоком мире хотя бы еще один день.

Ип медленно поднимался по лестнице, напевая:

— …эт-то толллько роккк-н-ролл…

Но Мэри уже повернула краны, и шум льющейся воды лишил ее возможности насладиться его пением. Ип заглянул в ее спальню, и поникшие растения, которые, возможно, тоже были навеселе и, уж во всяком случае, пребывали в растерянности, попадали с подоконника на пол.

Престарелый путешественник повернулся, ушел, шаркая и переваливаясь с боку на бок, к себе в чулан, упал на подушки, и сознание его покинуло.

Ключник не знал, что уже душит добычу, овладеть которой так стремился, не знал, что телепатический щуп Ипа уже обнаружил батарею изумительной медицинской техники в его «складе», и вернувшийся сигнал свинцовой тяжестью лег на маленькое существо. Ип был не в состоянии сказать точно, что значит этот сигнал, этот асимметричный световой узор, эта сеть из щупов и зондов, появляющаяся снова и снова на периферии его сознания. Но сигнал этот поверг его в тоску, наполнил тысячью смутных опасений. Раскинувшись, не в силах поднять голову, он лежал на спине в чулане и чувствовал, как механические руки тянутся к нему, хватают его. Он спал беспокойно, и его мучили страшные видения. А в источнике этих видений, некоем «складе» неподалеку, кипела работа. У Ключника в ожидании близкого триумфа словно выросли крылья. Настроение у его подчиненных было приподнятое: исторический для планеты Земля миг приближался. Кто-кто, а уж Ключник знал, насколько этот миг знаменателен, ибо сам он каким-то образом соприкоснулся телепатически с цивилизацией, создавшей корабль и им управляющей. Сказочные грезы посещали теперь его, они намного превосходили все, о чем он мечтал в детстве, и странная любовь взросла в нем, любовь к этому прекрасному, заинтересовавшемуся Землей разуму.

Группа уже была приведена в состояние готовности, начался отсчет времени. Но все происходящее Ключник воспринимал сквозь призму чувства, не покидавшего его теперь ни на миг, — чувства, что он, корабль и экипаж корабля неразрывно связаны. Над ним все время стояла, наблюдала за всеми его действиями их психическая волна. Ну, что ж, пусть убедятся, что и сочувствия, и готовности помочь у него в избытке. Он делает все, что в его силах, чтобы спасти их оставшегося на Земле товарища. Его автопарк сверкал, а когда дверцы машин открывались, становилось видно и сверкание внутри: вспыхивают цифры, пляшут стрелки, светится сложная электронная аппаратура.

И все это ради одинокого инопланетного существа.

В сопровождении всезнайки Лэнса, который не отставал от него ни на шаг, Эллиот вошел к себе в дом.

— Эллиот, что с тобой случилось на уроке биологии? Ты ведь был не в своем уме, ты это знаешь?

— Знаю.

— Странное поведение, Эллиот. Не кажется ли тебе, что не очень-то умно привлекать к себе внимание, да еще в такое время?

И всезнайка поглядел на Эллиота многозначительно, как мышь, которая проела насквозь головку сыра и смотрит по сторонам.

Эллиот опять подавил в себе желание пнуть Лэнса, вздохнул и пошел к лестнице. Лэнс за ним — как жвачка, прилипшая к подошве ботинка.

— Но нашему биокретину, Эллиот, ты задал жару, уж это точно. Ребята из класса, который занимался там после нас, говорят: они вошли и видят — он совсем чумной.

К двери чулана в комнате Эллиота им пришлось перебраться через рассыпанный по полу хлам: Ип был в чулане, он лежал на подушках, и длинные пальцы ног его торчали вверх.

Лэнс изменился в лице.

— И ты спокойно оставляешь его одного? Ты что, спятил? Ведь он самое ценное, что есть в мире, а сюда кто угодно влезет и его похитит!

Эллиот взял старого путешественника на руки.

— Он наклюкался.

Ип открыл глаза:

— Скажи по буквам: «шесть бутылок».

— Больше чем достаточно, Ип.

Лэнс, все еще негодуя, заговорил снова:

— И зачем вообще нужно его прятать? Ведь на него народу захочет посмотреть больше, чем даже на «Нью-йоркских янки»! Это же настоящая золотая жила, Эллиот! Он, ты и я. Все оформим юридически.

Эллиот, поставив Ипа на пол, его поддерживал, но все равно вечный странник стоял на ногах нетвердо.

— Тебе нужен администратор, Эллиот, — простонал Лэнс, — нужен обязательно: ты никакого представления не имеешь о том, как надо обращаться с инопланетянами.

Эллиот, поддерживая Ипа под руку, ощущал тяжесть в теле древнего существа, тяжесть странную, глубокую: ничего похожего его руки не чувствовали никогда.

— Ип!

Он тряхнул инопланетянина, и тот на него посмотрел, но космические видения, которые сейчас открылись Эллиоту в его глазах, отличались от всего, что Эллиот за все эти недели таи наблюдал. Это были самые чудные знаки, какие только можно себе представить. Они обрушились на Эллиота со всех сторон, и тяжесть Ипа стала его собственной тяжестью.

— Ип, что… происходит?

Существо, прожившее бессчетные века, повисло на руке Эллиота. Плотность его тела менялась. Раздавливаемый земным тяготением, он был теперь как центр коллапсирующей звезды, превращался в черную дыру в пространстве.

То, что обрушилось на Эллиота, обрушилось и на Лэнса, который взял Ипа под другую руку: вес Ипа тянул его вниз, и Лэнс, и так небольшой, стал еще меньше.

— Слушай, он со всеми общается через тебя. Он твой. Но нужно оформить все юридически Мой папан юрист. Он что-нибудь придумает. Мы станем миллионерами, поедем куда только захотим. Все будут стараться с нами познакомиться, ведь мы будем самые знаменитые мальчишки в мире. Все захотят увидеть Ипа, а принадлежать он будет нам!

Но принадлежал Ип только гравитации. Голова у него была уже совсем чистая: он нейтрализовал, сфокусировав на миг свои скрытые силы, весь алкоголь, который был у него в организме. Но вот другому процессу, глубокой имплозии своего тела, он обратного хода дать не мог.

Да, кончается его жизнь среди звезд, внутри у него все съеживается до размеров булавочной головки. Его время истекает.

Но нельзя, если ему суждено уйти, допустить, чтобы вместе с ним ушел и мальчик. Однако именно это сейчас и происходило: черная дыра разверзлась, и избежать ее было невозможно. Тот, кто подлетит слишком близко, бывает проглочен — таков закон космоса.

— Скажи… по буквам… «уходите»…

Он хотел, чтобы они оставили его, ушли. Но они к нему льнули, и он чувствовал, как в него втекает их любовь. Глупые дети не понимают, что дорогами, которыми пойдет он, им не пройти. Он древний путешественник по путям бездны, а они всего-навсего несмышленыши…

В чулан прошмыгнул Харви, вид у него был озабоченный, голова опущена вниз: Мэри вернулась, она близко.

Харви посмотрел на существо из космоса, и в его собачьем воображении появилась темная яма; сотканные из света сахарные кости падали в эту яму одна за другой. Что-то прикоснулось к собственным его костям, и он отпрыгнул назад.

— Оставьте меня… — сказал Ип.

Нужно, чтобы он умер один. Но и тогда темная сила окажется, возможно, такой могучей, что начнет всасывать другие оказавшиеся рядом силы. Не вызовет ли он, одинокий пришелец, имплозию всей Земли? Не вывернет ли Землю его смерть наизнанку?

— Скажи по буквам… «опасность»…

Он сфокусировал сознание по очереди на всех космических уровнях, но так и не смог найти формулу, которая позволила бы нейтрализовать темную могучую силу. Он завяз, ему не вырваться, а до корабля много световых лет пути.

Спотыкаясь, мальчики поволокли Ипа через комнату.

— Какой он… тяжелый! — проговорил, тяжело дыша, Лэнс.

Собрав все свои силы, они подняли Ипа и опустили на кровать Эллиота, и тут послышались шаги Мэри на лестнице. Через несколько секунд Мэри открыла дверь в комнату.

— Привет, мальчики!..

Перед ней встал, служа, на задние лапы Харви. Наэлектризованная до невероятности шерсть на нем поднялась, и Мэри, глядя на него, не увидела, как Эллиот набросил одеяло на Ипа.

— Что вы делаете с Харви? — спросила Мэри; пес стоял перед ней, тяжело дыша, на задних лапах.

— Харви, — сказал Эллиот псу, — спокойнее.

А Ип падал глубже и глубже. Он ощущал присутствие тонкого и гибкого существа, хозяйки дома, и знал, что действующая в нем сила затянет и ее, и к общению с ней больше не стремился, ибо пути у них разные. Ей никогда не понять, где она оказалась, если она упадет в открывшуюся в нем бездну. Ее сознание, как и сознание детей, распадется… если он не встанет… встанет… скажи по буквам «встанет»…

Но он не мог пошевельнуться; он мог только слушать, что говорят на своем языке земляне.

— Как дела в школе?

— Хорошо.

— Есть хотите?

— Мы через минуту придем, — сказал Эллиот.

— Есть у вас… сыр? — спросил Лэнс.

Ему срочно нужно было подкрепиться. В голове у него творилось что-то очень странное. Ему казалось, будто он падает, падает в бездну, какой он до этого и представить себе не мог. Как той ночью на велике, но только наоборот: тогда у него было чувство, что еще немного, и он взлетит, а сейчас что-то темное, вязкое тянуло его вниз, и помочь ему мог только швейцарский сыр — так ему, во всяком случае, казалось.

— Кто-то уже съел весь сыр, — сказала, подозрительно глядя на маленького всезнайку, Мэри.

Она чувствовала: что-то происходит с ее мальчишками, материнская интуиция подсказывала ей это, но время для того, чтобы доискиваться истины, было сейчас неподходящее. И… у нее вдруг страшно заболела голова.

Она вышла из комнаты. Эллиот сразу повернулся к Ипу. Гримаса ужаса исказила лицо Эллиота, когда он увидел, какого цвета теперь Ип: почти серый.

Схватив его старческую руку, Эллиот опустился на пол около кровати.

— Вылечи себя, Ип!..

Стемнело. За это время Эллиот перетащил к себе в комнату все лекарства, какие были в их домашней аптечке, но они казались ненастоящими, игрушечными — бессильными против болезни космического существа.

А Ипа втягивал водоворот гравитации. Его мечте о том, чтобы пожить жизнью землянина, и мечте о звездном свете пришел конец. Черное солнце теперь светило ему.

И все из-за того, что он не удержался и стал заглядывать в окна.

Он должен, обязательно должен найти способ сделать так, чтобы его несчастье не стало также несчастьем землян или самой Земли; ведь, возможно — для этой планеты уравнение сформулировано не было, — если не станет его, не станет и ее вместе с ним, ибо тело его скрывает в себе некую великую атомную тайну. Все растения в доме были мертвы. Казалось, что стены комнаты надвигаются на него все ближе и ближе с каждым его вдохом.

— Вылечи себя, — снова попросил Эллиот, ибо у него было чувство, что этот престарелый гений может все. Но и старым богам не все под силу.

Ип медленно покачал головой.

— Тогда пусть эта болезнь перейдет ко мне, — сказал Эллиот.

Он и не подозревал, что она у него уже есть, притом в избытке, и что он располагает теперь силой, нужной, чтобы исчезнуть в совсем чужом для него мире. Но сила эта так стара и непреоборима, что установить над ней контроль Эллиоту не удалось бы никогда, и стремительный переход в другое измерение, как ножницами, разрезал бы его сознание пополам.

— Унеси меня далеко… — прошептал Ип, — и оставь…

— Я никогда тебя не оставлю, Ип, — сказал Эллиот.

Обязательно нужно уговорить, упросить его; и брошенный на Земле путешественник страшным усилием воли заставил себя подняться из бездны.

— Я большая опасность для тебя… — он поднял свой длинный палец, — …и для твоей планеты..

Блестя в лунном свете глазами-звездами, он приподнял голову.

— Но наш передатчик, — сказал Эллиот, — ведь он работает.

— Хлам, — сказал Ип.

Глаза его в темноте сверкали. Их взгляд проникал в глубину стремительно рушащейся внутрь самой себя силы, и Эллиот увидел в этих глазах невероятно сложное движение снующих световых нитей. Потолок над головой у него стонал, в углу скулил Харви, а инопланетные глаза все так же созерцали потоки тех тайн вещества, которые простому ботанику со звезд, увы, неподвластны.

— Ты даже не пытаешься, — напуганный этими глазами и притягиваемый ими, сказал Эллиот. — Ну, пожалуйста, Ип!

Ночь продолжалась. Тело Ипа твердело и становилось теперь уже совсем серым. Его губы шевелились, но слов не было слышно, только из глубины тела доносился похожий на рокот водопада звук предельного сжатия звездного вещества. Тело Ила стало невероятно плотным. И ядро тела всасывало сейчас в себя всю сосредоточенную в этом теле огромную энергию. Звездную сердцевину Ипа сжимало все сильнее и сильнее.

У Эллиота было чувство, будто собственное его тело состоит из цепей и эти чугунные цепи тянут его своим весом вниз. Казалось, что этот вес увеличивается; голова раскалывалась от боли, тяжестью в сто тысяч тонн навалилась беспросветная тоска. Когда проглянул наконец серый свет утра, Эллиот невероятным усилием заставил себя подняться и посмотреть на Ипа. В страшилище будто не осталось никаких живых соков, и оно уже было не серое, а белое — белый карлик. Эллиот выбрался кое-как в коридор и спустился, пошатываясь, к Мэри. Когда он толкнул ее дверь, давящая чугунной плитой тоска и чувство космического одиночества были уже в нем неразделимо смешаны. Он чувствовал себя инопланетянином, кем-то чужим самому себе, и от этого ему было страшно.

Мэри открыла глаза, посмотрела на него.

— Что случилось?

— Все… ничего не стоит, — проговорил он с трудом, проваливаясь внутрь себя падая в какую-то бездну, уносясь в бесконечность.

— Ой сынуля, такого чувства быть не должно, — сказала Мэри, хотя именно такое чувство было сейчас у нее: всю ночь ей снилось, будто она под водой и никак не выплывет на поверхность.

— У меня есть нечто замечательное, — прошептал Эллиот, — и по моей вине оно тоскует.

— У всех временами бывает такое чувство, — сказала Мэри.

Вроде бы подходящая к случаю банальность, но ей самой такое не помогает, так почему оно должно помочь Эллиоту? Она похлопала по постели, показывая на место рядом с собой. Тепло лучше, чем слова, в этот серый рассвет ей было холодно, холод пронизывал ее до костей, но ей стало еще холоднее, когда рядом лег Эллиот.

Что происходит в доме? Что-то таится в нем, безымянное, ужасное и притягивает к себе все остальное.

— Можешь ты… рассказать мне? — спросила она.

— Потом.

Свернувшись, Эллиот прижался к матери, но у него по-прежнему было чувство, что они падают все ниже, глубже в водоворот, где не протянется к ним ничья рука, потому что там никого нет.

— Поспи, — сказала Мэри, гладя его лоб. — Поспи…

Эллиот уснул, и ему приснился железный шар, который сначала увеличивался, а потом стал уменьшаться, уменьшаться; а потом Эллиот понесся на нем через пустоту.

Когда в семь тридцать зазвонил будильник, Мэри тихонько поднялась, не будя Эллиота, спавшего крепким сном. Она знала, Эллиот умеет притворяться, что у него температура, однако сейчас, похоже, никакого притворства не было. Надевая халат, она почувствовала, что веки ее смыкаются снова. С трудом, но она разомкнула их, стряхнула с себя сон и остановила взгляд на Эллиоте. Да, что-то с ним сегодня не то. Не похмелье ли это? Неужели ее малыш пошел по стопам непутевого отца? Она нашла несколько пустых бутылок из-под пива…

Дверь открылась, и вошел Майкл.

— Где Эллиот?

— Не буди его, — сказала Мэри и, выталкивая Майкла, вышла вместе с ним в коридор. — Ты не знаешь, что его мучает? — Она плотнее закуталась в халат. — Какой-то он подавленный.

— Из-за школы, наверно, — сказал Майкл. — Школа очень подавляет.

И он, обернувшись, бросил взгляд в глубь коридора. Что-то происходит с Ипом, что-то происходит с Эллиотом, и раскалывается от боли собственная его голова.

— Так или иначе, — сказала Мэри, — я хочу, чтобы он отдохнул.

— Можно, я с ним останусь? — попросил Майкл. — У меня в школе сегодня только половина уроков. Очень прошу, мам…

Мэри достала из кармана халата аспирин.

— Ладно. Может, ты выведешь его из этого состояния.

И, пытаясь сбросить с себя оцепенение, она пошла к лестнице.

— Ну, просыпайся теперь. Ладно?

И Майкл сел около Эллиота на кровать. Он поднял веко Эллиота, и открывшийся глаз ответил ему взглядом, какого он не видел у брата никогда, — каменным.

Майкл издал стон и начал трясти Эллиота.

— Ну, пожалуйста. Эллиот, проснись.

Не сразу, но сознание вернулось к Эллиоту, и Майкл, стукаясь о него и, как и он, пошатываясь, повел брата в его комнату; ощущение у Майкла было такое, будто он тащит чугунный шар. Что за странная сила тянет их вниз? Что происходит с братом? Что происходит с домом? Рушится он, что ли?

Майкл потрогал стену на всякий случай, но стена двигалась в других измерениях, внутри древесных волокон танцевал черный свет.

— Брось, Эллиот, ну что ты так…

Он с трудом втащил брата в его комнату: Эллиот был теперь твердый, как чугун.

А Ип под одеялом на кровати у Эллиота стал уже совсем белым.

Майкл положил Эллиота рядом с Ипом: внутри Майкла тек и разливался страх.

Ип дышал вглубь, внутрь своей огромной атомной мощи. Ничто больше не было ему подвластно.

«Спаси меня!» — воззвал он к своему Капитану, который в далекой ночи мчался на Корабле Наиудаленнейшего Света.

«Приди, мой Капитан, приди за слабеющим ботаником первого класса».

«Растения умирают».

«И я… боюсь, что я тоже умираю».

— Теперь мы обязательно должны обо всем рассказать. Эллиот, — заговорил Майкл. — Без помощи нам не обойтись.

Эллиот повернулся к Майклу: в глазах у младшего брата плавали, сверкали угрожающе, блестели щупальцами медузы-аурелии.

— Нельзя, Майкл. Не делай этого.

Эллиот знал: от остального мира ничего хорошего Ипу ждать не приходится. Армия не поймет. Правительство тоже. Они схватят чудесное существо и начнут делать с ним всякое.

— Он будет наш с тобой… пополам, — сказал хрипло Эллиот. — На это я могу согласиться.

Майкл вытер пот с лица, судорожно пытаясь понять, что в моральных пределах их игры означает половинное право владения. Исходившая от постели сила раскачивала его взад-вперед, двигала, как марионетку, по комнате, и Майкл знал, что даже с половиной этой силы им не совладать. Уж слишком велика она по сравнению с их собственной силой. Стены пульсировали тьмой, и в каждой волне этой тьмы Майкл видел тысячу маленьких силуэтов Ипа: за каждым из них горел космический огонь. Не собирается ли космическое существо сжечь весь мир?

— Эллиот… — Пытаясь укрыться от дикого танца перегруженных избыточной энергией атомов, Майкл неверными шагами отошел от кровати. — Если нам не помогут, мы его потеряем. И… тебя тоже, Эллиот.

Глаза Эллиота были теперь как красные физалии, это их красноватые щупальца двигались в его взгляде. Земля и вообразить себе не могла бы ту энергию, которая сейчас была в этих глазах. Эллиот светился, как раскаленный в горне металл. Он и так умел притвориться, что у него высокая температура, но на этот раз…

Майкл подхватил одной рукой Эллиота, а другой поднял Ила.

Майкл был большой и сильный, но вес этих двух существ для его рук…

Только чудом держал он железный шар Эллиота и космическое солнце Ипа. От энергии, сосредоточенной внутри Ипа, пальцы Майкла дергались. Волшебное электричество, накопленное за десять миллионов лет изучения Вселенной, перетекало сейчас к нему.

Майкл втащил их обоих в ванную и поставил под душ. Нужно погасить этот огонь, охладить Эллиота…

На Ипа и Эллиота хлынула вода.

Пошатываясь, Ип шагнул под водопад… но ведь это водопад на Венере, в потаенном гроте, во тьме которого пляшут невидимые реки. Ип закрыл глаза, и реки на него хлынули. Он думал, что будет прилетать сюда снова и снова но нет, скоро для него все кончится.

И ничего он не сберег, забыл, что «горе тому, кто любопытен», а ведь эту поговорку хорошо знают все, кто летает к дальним мирам.

Хочешь, заглядывай в измерение, хочешь, выглядывай из него, но смерти остерегайся.

Какой же он глупец, что не сберег своего бессмертия! Много звездных миль гладко протопал, а все равно оступился.

И вот теперь… последний душ.

Перепончатыми ногами Ип шлепал по воде и напевал чуть слышно: ему казалось, что он в одной из древних пещер космоса и эхо откликается под ее сводами:

— …Пе-реломы буд-дуттт…

Колени его были как из свинца, казалось, тонны свинца спрессованы в них, и он, не в силах больше стоять, опустился на дно ванны.

С ним вместе опустился и Эллиот.

— Ип, вылечи себя…

Эллиота пронизывали мощные разряды энергии, но управлять этой энергией он не мог; для него она была просто огнем, обезумело прыгающим в его теле, и целительный луч был погребен в волнах пламени.

Дверь внизу отворилась, и в дом вошла Мэри, а с нею Герти.

— Пойди развесели своего брата, — сказала Мэри.

Мэри поставила сумку с продуктами на стул: едва она вошла в дом, невыносимая головная боль возобновилась. Будто в лоб, прямо в его середину, вонзили нож.

Пытаясь хоть как-нибудь уменьшить боль, она подвигала головой, сжала виски.

Вниз по лестнице чугунно загрохотали шаги Майкла, который перед ней тут же и появился.

— Потише, милый, — сказала Мэри, — а то пол проломишь.

— Мам, я кое-что должен тебе сказать. Только ты сядь.

Мэри начала медленно опускаться в кресло. О боже, лишь бы не какое-нибудь новое несчастье с ее детьми, лишь бы не сегодня, лишь бы не укусы или еще что-нибудь жуткое, мальчишечье, с драками!

Она тяжело села, и кресло заскрипело под ней, как сухожилия, которые вот-вот лопнут.

— Что-нибудь серьезное?

— Такое серьезное, что ты и представить себе не можешь.

Она вскочила: голова кружилась, что-то ужасное надвигалось на нее со всех сторон.

— Помнишь домового?

Теперь глаза, как медузы, были у Майкла.

На лестнице послышались шаги Герти, и Мэри почувствовала, как в доме сотрясается пол от веса пятилетнего ребенка.

— Мамочка, — закричала Герти, — они ушли! В чулане их нет!

— Их? — Мэри посмотрела на Майкла.

— Лучше я тебе просто покажу, — сказал Майкл.

Он повел ее на второй этаж, к ванной.

— Дай самое торжественное обещание, какое только можешь, что… — начал он.

— Майкл… — Как заколки, выскальзывающие из волос, остатки мыслительных способностей покидали ее голову, а тут еще Майкл заговорил на языке «Подземелий и драконов». — О чем идет речь?

Майкл сдвинул занавеску ванны. Мэри моргнула, и мгновение глаза ее были закрыты, потому что она боялась их открыть: ей сперва показалось, будто на дне ванны шевелится клубок рептилий. Но когда Мэри открыла глаза, она увидела в ванне Эллиота и…

— Мы болеем… — Эллиот поднял руку. — …Мы умираем…

По ним текла вода, по Эллиоту и этой страшной маленькой фигуре, башне кошмаров в три фута вышиной. Башня кошмаров обнаружила признаки жизни: губы существа задвигались, и Мэри услышала надтреснутое эхо огромных пещер:

— …тон… ко… е… и… гиб… ко… е… су… ще… ство…

— Он с Луны, — сказала Герти.

Мэри схватила Эллиота и рывком вытащила из ванны. Только бы убежать скорей, откуда бы ни была эта мокрая, похожая на рептилию тварь, такая страшная, что на нее смотреть невозможно, и цеплявшаяся, как ей показалось, за Эллиота.

— Все вниз! — крикнула она, заворачивая Эллиота в полотенце и толкая детей вперед.

Разум сейчас не управлял ее поведением, ее вело только чувство. Страшилище в ванне может там оставаться — ее с детьми через минуту в доме не будет. Ни о чем другом она сейчас не думала.

— Мы не можем оставить его одного, — запротестовал Эллиот.

Не отвечая ему, Мэри по-прежнему толкала детей вперед. Она открыла наружную дверь, и последний остаток разума тут же ее покинул: по ту сторону двери стоял космонавт.

На космонавте был скафандр с круглым прозрачным шлемом. Она захлопнула эту дверь и бросилась к боковой. Ту уже открывал другой космонавт.

Мэри кинулась к окну. С наружной стороны опустилось полотнище из прозрачного пластика, и она увидела, как третий человек в скафандре прикрепляет его к оконной раме.

А через несколько мгновений весь дом накрыл огромный пластиковый колпак.

К наступлению темноты дом был весь упакован в прозрачный, но непроницаемый для воздуха винил; воздух поступал через огромного диаметра трубы из гибкого пластика, опоясывавшие дом кругом и сверху. Со всех сторон, закрепленные на специально для этого воздвигнутых лесах, дом освещали прожекторы. Улица была перекрыта, а на асфальтовом въезде стояли грузовики и трайлеры. Появлялись и исчезали люди в светло-синих тренировочных костюмах.

Войти в дом можно было только через фургон.

Сейчас в фургоне был Ключник, он как раз надевал тренировочный костюм и шлем. Потом он открыл заднюю дверь фургона и вошел в одну из прозрачных труб. Пройдя по ней, он оказался перед переходной дверью на «молнии»: открыв эту дверь, он вступил в находящийся на карантине дом.

— …невероятно… просто невероятно…

Скептически настроенный микробиолог в герметическом шлеме разговаривал сам с собой, голос его странно хрипел, а лицом он напоминал золотую рыбку, оказавшуюся в слишком маленькой баночке; растерянный, он стоял в части дома, отведенной его бригаде специалистов; они изучали соскобленные с Ила образцы поверхностных тканей, первое же знакомство с которыми лишило их дара речи; и дар этот не спешил к ним возвращаться теперь, когда они пытались хоть что-нибудь в организме Ипа понять.

В другой части дома бригада медиков работала с членами семьи. В гостиной, переоборудованной в палату «скорой помощи», у Мэри сейчас брали кровь на анализ.

— Наблюдались ли какие-либо изменения среды в доме с тех пор, как этот… ЭТО… у вас находится? Изменения в температуре, влажности, интенсивности света?

Не желая или не будучи в состоянии говорить, Мэри смотрела на врача и молчала. Рядом другой врач измерял кровяное давление Майкла.

— Ты не замечал каких-нибудь изменений в цвете кожи, в дыхании этого существа? Выпадения волос, выделения пота?

— А у него никогда никаких волос не было.

— По-видимому, — сказал один врач другому, — детям удалось наладить с этим существом примитивное языковое общение.

— Это я научила его говорить, — заявила Герти врачу, отстригавшему в это время прядь ее волос.

Перед ней присел на корточки психиатр.

— Говорить его научила ты?

— Моей игрушкой «Скажи по буквам».

Психиатр, по-видимому, этой игрушки не знал.

— Обнаруживал твой друг какие-нибудь чувства? Смеялся, плакал?

— Плакал, — ответила Герти. — Он хотел домой.

А руководитель всех бригад тем временем прошел в столовую, где рентгенологи, изучая скелет Ипа, почесывали свои шлемы. Открыв еще одну пластиковую дверь на «молнии», Ключник вошел в комнату, которая была на карантине более строгом, чем все остальные. Пол, стены и потолок в этой комнате были затянуты пластиком, и внутри нее была еще одна комната, переносной бокс размером десять на десять футов, тоже из прозрачного пластика. Внутри бокса лежали Ип и Эллиот, и над ними работала бригада медиков высокой квалификации.

— Записываю ЭКГ, не имеет ничего общего с человеческой.

— Есть зубцы Q, R, S?

— Нет.

— Ну, а вообще какие-нибудь зубцы есть?

— Не… не знаю.

Запись на ленте не соответствовала ничему, что можно увидеть в руководствах по кардиологии. Но врачи — люди странные: дайте им побыть несколько минут наедине с любым отклонением от биологической нормы, и они исследуют ее своей аппаратурой так спокойно, что успокоятся и все кругом.

— Интересно… — только и сказал один из врачей.

А сказать можно было гораздо больше. В существе, лежавшем на столе перед ними, одно не соответствовало другому; некоторые области тела напоминали мирные овощи, другие обладали плотностью камня.

— Сонар, вы определили, где находится сердце?

— Не могу понять.

— Ну, а вообще-то сердце у него есть?

— Освещен весь экран. Выглядит так, будто сердце заполняет всю грудь.

Они тыкали в него инструментами, сгибали и разгибали его конечности. Кололи иглами в поисках вен, другие иглы проверяли рефлексы. Были найдены ушные клапаны, открыты нежные слуховые стебельки. В его просматривавшие вселенную, сверхчувствительные глаза направлены были лучи безжалостного света. Бригада лихорадочно работала, пыталась расшифровать Ипа, исследовала его истерзанное тело всеми способами, какие есть у медицины для раскрытия тайн живой материи.

Возглавлявший бригаду врач то и дело поднимал руку, чтобы вытереть пот со лба, но рука натыкалась на пластик шлема. Он был расстроен, Ипа он воспринимал как лишенное разума морское чудовище, как в корне отличное от человека существо, чей смысл и назначение ему так и не удастся раскрыть.

Да, облик его леденил кровь; но главная беда была в том, что несказанное безобразие этого существа убивало во враче, возглавлявшем бригаду, свойственную этому врачу мягкость. Усталое сознание врача наполняли сейчас образы птеродактилей, первобытных ящеров-уродов, которые вообще не должны были бы появиться и, к счастью, перестали существовать. Эта тварь на столе была из их числа, холодная, бесчувственная, настоящее порождение кошмара.

— Он живой, — сказал техник рядом, — но я не могу обнаружить дыхания…

— …пульс ровный…

Престарелый путешественник лежа безмолвствовал, как мертвая луна какой-нибудь безвестной планеты. Сверху в него бил из нескольких ламп яркий флюоресцентный свет землян, безжалостный, слепящий, проникающий в самую глубь нервов. Он, беспомощный, был сейчас целиком во власти врачей Земли, а ведь их инструментарий так груб по сравнению с медицинскими приборами Великого Корабля!

«Где ты, настоящая медицина?» — вздохнул он, взывая к Большой Ночи, тьма которой унесла собственных его врачей.

— Запишите: умеренная экзофтальмия…

— С двух сторон симптом Бабинского…

— Регистрирую вдох, всего один…

Он попытался нащупать путь к кораблю, к своей высокой цели, для осуществления которой он так нужен Вселенной. Неужели он все это потеряет?

Да, теперь конец.

Он закован в чугунные цели Земли, и под их тяжестью его жизненная сила проваливается в самое себя.

— Какие-нибудь микроэлементы обнаружены?

— Мы установили, что радиоактивность на пределе допустимого. Но в семье нет никаких признаков ожогов кожи, никаких изменений костного вещества.

— Хоть какое-нибудь кровообращение обнаружили, Допплер?

— По-моему, да — мы видим что-то похожее в области паха.

— А у нас записываются экстрасистолы, одновременно у этого существа и мальчика.

И опять главный доктор нервно провел рукой по шлему. Мальчик и страшилище каким-то непонятным образом связаны; впечатление такое, будто жизнь ребенка служит пищей страшилищу. Ребенок приходит в сознание и снова сознание теряет, галлюцинирует, бормочет что-то нечленораздельное, впадает снова в бессознательное состояние. «Я бы перерезал то, что их связывает, — подумал врач, — если бы знал, что это такое».

Он опять вернулся к своим приборам. Инопланетное существо умирает, это ясно; сейчас важно сласти мальчика. Сердце у мальчика бьется аритмично, пульс слабый, и все это каким-то непонятным образом синхронизировано с происходящим в безобразной твари — один каким-то образом сцеплен с другим.

«Черт побери, — подумал доктор, глядя на прозрачную стенку бокса, — неужели никто еще этого не понял?»

Сквозь пластик он увидел головы в прозрачных шлемах, склоненные над приборами, и понял, что никаких ответов ни у кого нет.

Он посмотрел на лицо страшилища. Если существовало когда-либо во Вселенной бесчувственное, безразличное ко всем, холодное, никого не любящее существо, то вот оно, это маленькое чудище, которое лежит сейчас перед ним. Каким-то образом чудищу удалось обрести разум (ведь прибыло оно на космическом корабле), но те, кто на корабле прилетел, — паразиты, хищники, не знающие сострадания, доброты, лучших человеческих качеств. Это так же верно, как то, что он сейчас около страшилища стоит; как хорошо было бы задушить урода! Ведь тот опасен; он не знал, почему, но чувствовал, что урод опасен для всех.

В кожу Ипа вонзилась игла. У Эллиота, лежавшего рядом, лицо исказила боль, как если бы укололи его. Эллиот повернулся к единственному знакомому лицу, к Ключнику.

— Вы делаете ему больно. Вы нас убиваете…

Ключник не отрываясь смотрел на Ипа. Столкнувшись с уродливостью инопланетянина, представление Ключника о благородном облике существ из космоса радикально изменилось; и однако сознание Ключника до сих пор пылало от прикосновения к нему психических волн высшего порядка. ЭТО, лежащее перед ним, как оно ни уродливо, появилось с Корабля, а Корабль не ограничен ничем в своем движении и мощи. Ключник видел свое предназначение в том, чтобы Кораблю служить.

— Мы сделаем для него все, что только возможно. Эллиот. Ему нужна наша помощь.

— Он хочет остаться со мной. Он вас не знает.

— Эллиот, твой друг — необычное существо, и мы очень им дорожим. Мы хотим с ним познакомиться. Если мы с ним познакомимся, мы узнаем очень много о Вселенной и жизни. Ты спас его и был к нему добр. Дай же нам сделать то, что должны сделать мы.

— Он хочет быть со мной.

— И будет. Куда бы он ни отправился, ты отправишься с ним. Я тебе это обещаю.

Но последовать за Ипом туда, куда он теперь отправлялся, не мог бы никто. Взвихренная сила в глубине его тела не успокаивалась ни на миг. Старый ученый ощущал огромность этой силы, силы древних драконов. Этот огонь, эту жизнь взнуздали когда-то подобные ему существа. Неужели все кончится катастрофой? Неужели по его вине погибнет Земля? Нет, этого нельзя допустить! Что может быть страшнее, чем оказаться виновником гибели прекрасной планеты? Вселенная его проклянет.

Но дракон в центре его существа плясал, и глаза дракона, слепящие, как солнца, были полны страшных тайн. Могучая сила вырвется на свободу и выбросит врачей и приборы, друзей и врагов, все и вся сквозь крышу космоса.

— Мальчик опять потерял сознание.

— Позовите мать.

Ип висел на краю пропасти, держался на последней тоненькой ниточке энергии. В ушах у него ревело, а под ним зияла разинутая пасть дракона; вселяющие ужас черные языки космического пламени рвались вверх, готовые глотать планеты, солнечные системы — все, что окажется на пути. Ип чувствовал, как разрывается оболочка его личности и оттуда бьет струей, вылетает быстрее и быстрее накопленное среди звезд знание.

— Кровяное давление падает.

— …и пульс пропал…

— Увеличьте кислород.

— Этот зубец просто перешел в зубец U!

— В зубец U или помеху? Как можно их отличить, если нет Q, R или S?

— Сердце не бьется.

— Дефибриллируйте!

К груди Ипа приложили дефибриллятор. Стали пропускать электрические разряды через его грудную клетку, впрыскивать адреналин, молотить по его телу руками.

— Ничего… Пусто…

ЭКГ старого космического путешественника представляла собой теперь четкую ровную линию; сердечная деятельность прекратилась. Ип лежал мертвый, но зашевелился Эллиот; как только перестало биться сердце Ипа, к Эллиоту вернулись все его силы. По крайней мере одну из формул, которые Ип искал, он сумел найти — формулу щита, и щит этот, опустившись за Ипом сразу после того, как тот погрузился в забытье смерти, не дал мальчику за ним последовать.

Эллиот сел рывком, закричал:

— Ип, не уходи!

— Никакой реакции, — сказал врач. — Дыхания нет.

— Он умеет сдерживать дыхание! — закричал Эллиот.

Врачи качали головами. Существа, которое они пытались спасти, не стало, и их чувства и разум, уже и без того подвергшиеся тяжелым испытаниям, стояли теперь перед новой загадкой; над кем же именно в конце концов они только что работали?

Они почти не обратили внимания на то, что свет мигнул, выключились и тут же снова включились приборы, и они также не заметили, как вздрогнул дом и вздрогнула вся долина. Это заметили другие люди, другие приборы — те, что следят за происходящим в земном ядре.

Ключник, как ребенок, который не может поверить, что существует смерть, наклонился к инопланетянину и прошептал:

— Как нам связаться с твоими собратьями?

Эллиот не чувствовал руки матери у себя на плече, не чувствовал ничего, кроме своей утраты.

— Лучше его… никого не было, — И Эллиот зарыдал.

Он смотрел на умершего друга полными слез глазами. Он не видел, как в бокс, не обращая внимания на протесты возглавлявшего бригаду врача, вошли Майкл и Герти.

Герти подошла к столу и стала на цыпочки, чтобы лучше видеть страшилище.

— Он умер, мамочка?

— Да, дорогая.

— А можем мы пожелать, чтобы он ожил?

Меньше всего на свете желала Мэри, чтобы маленькое страшилище ожило. Она смотрела на страшную съежившуюся фигурку, на огромный рот, на длинные пальцы, при виде которых мурашки бегут по коже, на безобразный живот — сплошное уродство, и ведь это именно он едва не убил Эллиота.

— Желаю, — сказала Герти, — желаю, желаю, желаю…

«Желаю», — подумала Мэри, повторяя детский стишок и сама не зная, почему она это делает.

Бокс освободили от всех, включая Эллиота, и Эллиот стоял теперь снаружи и смотрел через прозрачную стенку, как Ипа кладут в пластиковый мешок на «молнии» и сыплют в мешок сухой лед. В других комнатах уже складывали медицинское оборудование и снимали со стен виниловые полотнища.

В бокс внесли небольшой свинцовый гробик. В него положили инопланетянина.

Ключник подошел к Эллиоту и положил руку ему на плечо.

— Хочешь увидеть его в последний раз?

Жестом он приказал всем, кто был в боксе, чтобы они оттуда вышли, и пустил Эллиота; тот приподнял пластиковое полотнище и вошел.

Эллиот стал над гробиком. Смахнул сухой лед с лица Ипа. Слезы Эллиота, стекая, падали на пластиковую пленку, закрывавшую изрезанный морщинами лоб страшилища. Как он ошибался, думая, что Ип будет около него вечно! Он мог бы показать Ипу столько интересного! Ведь Ип был его сбывшимся заветным желанием. Такое желание было у него всегда, но понял он это, только когда около него появился Ип. Где ты теперь, Ип?

Гипл гиипл сннннннннннн орг…

Сквозь космос ударил луч золотого света. Историки Вселенной расходятся в вопросе о том, с какой стороны этот луч пришел. Луч был старше Ипа, древнее самых древних ископаемых Некоторые утверждают, что это всеисцеляющая душа самой Земли сверкнула жилкой, всего лишь одной, накопленных ею знаний. «Не заглядывай больше в окна», — сказал якобы этот луч и исчез.

Другие утверждают, что Земля была обречена погибнуть и сама бы не могла сласти себя, и спасшую ее, усмирившую ядерного дракона силу послала в помощь ей планета-сестра.

А некоторые слышали: дриипл зунннннн ггггггг у мммммтврррдссс… — прилетевшее, очевидно, из бесконечных далей.

Что бы это ни было, оно коснулось исцеляющего пальца Ипа, и палец засветился.

И Ип исцелил себя.

Как это случилось, он не знал и сам.

Но его внутреннему взору предстал Капитан, такой прекрасный, что и вообразить невозможно.

«Добрый вечер, Капитан», — сказал Ип.

«Не заглядывай в чужие окна», — услышал он в ответ.

«Больше никогда не буду, мой Капитан», — ответил Ип.

Яркий свет наполнил все его тело, и у Ипа появилось чувство, будто он весь, с головы до ног, золотистый, но особенно там, где свет-его-сердца; золотой цвет стал красным, красный снова золотым и цвета начали чередоваться. Пар над сухим льдом стал цветным. Заметив это, Эллиот смел лед с груди Ипа и увидел, как то одним, то другим цветом вспыхивает свет-его-сердца.

Эллиот повернулся к двери; по ту сторону ее стояли и разговаривали Мэри и Ключник. Эллиот быстро закрыл свет-сердца Ипа руками.

Глаза Ипа открылись.

— Ип звонить домой.

— Хорошо, — ответил веселым шепотом Эллиот. — Хорошо. — Он снял с себя рубашку и набросил на свет-сердца Ипа. — Нужно как-то вытащить тебя отсюда… Пока лежи…

Эллиот снова посыпал Ипа сухим льдом и задернул «молнию». Потом, закрыв лицо руками и всем своим видом выражая печаль, задев плечом Мэри и Ключника, он вышел из бокса. Через мгновение он был уже в кухне рядом с Майклом, у стола, заваленного хирургическими инструментами, микроскопами и масками. На этом же столе стояла и увядшая герань Ила. Когда Эллиот зашептал Майклу, герань, как и Майкл, подняла голову, и почти сразу же ее мертвые стебли покрылись зелеными листьями. Появились бутоны. Герань опять расцвела.

Майкл кому-то позвонил, поговорил вполголоса и выскользнул через боковую дверь из дома.

Эллиот стоял в главной виниловой трубе, в том месте, где она выходила из дома, и мимо него пронесли свинцовый гробик. Открыли запертую на «молнию» дверь, и человек с ключами придержал пластиковое полотнище. Его помощники поставили гробик в фургон и вернулись.

— Я еду с Ипом, — сказал Эллиот.

— Ты и твоя семья поедете со мной, Эллиот. Мы едем в одно и то же место.

— Куда он поедет, туда и я. Вы обещали. Я еду с ним.

Ключник вздохнул, открыл дверь, снова запертую на «молнию», и выпустил Эллиота. Эллиот влез в фургон и постучал в заднюю дверь кабины водителя. Майкл обернулся.

— Я забыл сказать, Эллиот; до этого я ездил только задним ходом.

Майкл включил сцепление, дал газ, и фургон сдвинулся с места. Раздался ужасающий треск, это система пластиковых труб отрывалась от дома, и, когда она оторвалась, пластиковый колпак над домом осел. Фургон занесло, но сейчас он был уже у ворот и тащил за собой двадцать футов главной трубы, мотавшиеся из стороны в сторону, — казалось, будто дракон бьет хвостом.

Майкл налег на клаксон. Полицейские заметались, спеша отодвинуть от ворот барьеры, и толпа, пропуская фургон, шарахнулась в стороны. Бросая Эллиота от одной стенки кузова к другой, фургон выехал на улицу. И только тут Эллиот заметил внутри куска трубы, волочившегося за фургоном, двоих помощников Ключника — хватаясь за ребра трубы, они пытались вскарабкаться в фургон.

Если бы он смотрел не из фургона, а из волочащегося куска трубы, он бы увидел, как вместе с Герти прыгнула в свою машину Мэри.

Минуя машины, принадлежащие ведомству Ключника, она сейчас выезжала из ворот, отправлялась в погоню за фургоном, очень надеясь, что угон его, только что совершенный ее детьми, не является преступным действием, хотя в душе она сомневалась, что он таковым не является.

— Куда мы едем, мамочка? — спросила Герти.

— За кремом из плаценты, — ответила Мэри, и машина, скрипнув тормозами, проехала между раздвинутыми полицейскими заграждениями.

— Эллиот и Майкл украли фургон?

— Да, детка.

— А почему они не взяли с собой меня?

— Потому что таким маленьким, как ты, нельзя воровать фургоны, — ответила, мчась на полной скорости, Мэри.

Взвизгнув шинами, ее автомобиль завернул за угол, преследуя удаляющийся фургон. Мэри чувствовала теперь, что страшилище ожило, чувствовала каждым окончанием своих истерзанных нервов. И независимо от того, что именно — случайность или их горячее желание, чтобы он ожил, — вернуло его к жизни, она была рада, ибо, хотя это еще больше осложняло ее жизнь, хотя за ней гнались сейчас полицейские машины, она чувствовала, что… лучше его никого нет.

Подпрыгивая внутри пластмассовой трубы, судорожно вцепившись в ее ребра, двое снова и ома пытались вскарабкаться в фургон. Наверху, откуда шла труба, они видели Эллиота; он, лихорадочно спеша, что-то делал.

«Ой-ой, — подумал один из агентов, — уж не отцепляет ли мальчишка трубу?»

Через мгновение оба агента барахтались, запутавшись в пластике, посреди улицы, а фургон от них удалялся.

Майкл воевал с управлением мчащегося фургона.

— Мы убьемся, Эллиот! — крикнул он через плечо. — И еще мне никогда не дадут водительские права!

Его изумляло, как это другие машины, столкновения с которыми, казалось, уже не избежать, ухитряются уйти в сторону, а он благополучно мчится дальше. Эллиот между тем взобрался на ящики к подпрыгивающему свинцовому гробику Ипа, открыл его и расстегнул пластиковый мешок.

Ип сел, стряхнул с себя сухой лед и огляделся вокруг.

— Ип звонить домой.

— За тобой летят? — спросил Эллиот.

Зиип зипл звак-звак…

Глаза Ипа горели, но еще ярче горел свет-его-сердца, ответивший Эллиоту сиянием, которое наполнило весь фургон.

Не сбавляя скорость, Майкл свернул с улицы на боковую дорогу, поднимавшуюся на холм, который местные жители называли Наблюдательным Пунктом. И с Наблюдательного Пункта наблюдала сейчас вся компания игроков в «Подземелья и драконы» — именно им он звонил за полчаса до этого. Они приехали на велосипедах, захватив еще два складных велосипеда с собой, и теперь ждали.

Въехав ка вершину холма, фургон резко остановился, и Майкл с Эллиотом помогли Ипу спуститься на землю.

«Подземельщики» (Грег, Тайлер и Стив) стояли, разинув рот, и смотрели, как к ним ведут маленькое страшилище.

— Он из дальнего космоса, — сказал Эллиот, — и мы отвозим его к кораблю.

Хотя «подземельщики» уже совсем ничего не понимали, они помогли усадить Ипа в корзину на велосипеде Эллиота, а потом вместе с Эллиотом помчались по одной из четырех дорог, спускавшихся с Наблюдательного Пункта.

Впереди несся Тайлер, его длинные ноги сгибались и разгибались с головокружительной скоростью. Он посмотрел через плечо на немыслимое существо в корзине и Эллиота и завертел педалями еще усердней, чтобы как можно скорее избавиться от ЭТОГО, что бы ЭТО ни было. А то размножится, и что тогда делать?

— Эллиот! — взвизгнул Грег. — Что… что…

Но язык его не слушался, и он, крутя педали изо всех сил, только и мог изумленно пускать слюну. Рядом с ним склонился над рулем своего велосипеда Стив, на голове — шапка с крылышками, ветер их откинул назад. Стив тоже посмотрел на страшилище, и почему-то у него исчезли все сомнения в том, что оно, что бы ЭТО ни было, причастно к тому, что сестренка заставляет человека печь для нее из глины пирожки. Детали он выяснит потом. Но сейчас он решил, и решил твердо, до конца жизни держаться подальше от всех сестер, даже своей собственной. От сестер можно ждать чего угодно. Он пригнулся еще ниже к рулю; ноги на педалях взлетали, как птицы, а юное сознание Стива терзали вопросы, ответов на которые у него не было.

Едва исчезла эта странная группа велосипедистов, как верхушка холма ожила снова: ее заполнили машины полиции и машины, принадлежащие ведомству Ключника; среди них была и машина Мэри. Машины, визжа тормозами, окружили фургон и остановились; из них выскочили вооруженные полицейские. Выскочила из своей машины и Мэри и бросилась к полицейским, крича:

— Не трогайте их, это дети!

Голос ее звенел напряжением и страхом, накопившимися за многие месяцы, и казалось, что она на грани помешательства; полицейские растерянно уступали ей дорогу.

Эта заминка позволила велосипедистам еще больше увеличить расстояние между ними и преследователями; те все еще осматривали снаружи фургон и сухой лед, который из него сыпался. Но когда двери фургона распахнули, все увидели, что внутри никого нет.

Тут из-за кустов появилась еще одна фигура, почувствовавшая каким-то непонятным образом, что сегодня вечером на Земле нет места более важного, чем это.

— Они на велосипедах! — завопил Лэнс. — Я знаю, куда они поехали!

Мэри зажала рукой полный торчащих наружу зубов рот маленького всезнайки и втащила того в свою машину. Но Лэнс опустил окошко и закричал:

— Гоните на озеро, они поехали на ту сторону озера!

И полиция вместе с агентами, работавшими в ведомстве Ключника, отбыла к озеру.

Лэнс повернулся к Мэри:

— Нам нужно в лес, я покажу вам, куда.

— Но… а к озеру?

— Если я и всезнайка, то это еще не значит, что я дурак.

Ип и компания мчались по извивающемуся шоссе.

«Подземельщики» то и дело оглядывались на Ипа, но разуму, ошеломленному его видом, сердца их хоть и безмолвно, говорили им другое: что он их друг и что наконец они играют в Игру с большой буквы. И они еще яростней нажимали на педали, везя Ипа к месту, где его ждала судьба.

Полицейские машины огибали в это время озеро, проезжали мимо кемпингов, коттеджей, мимо домика, в котором жил сторож автомобильной стоянки.

— Нет, никто не проезжал… — Сторож, разинув рот, таращился на машины.

Завертелись рули, в сторожа полетели из-под колес грязь и камни, и группа захвата поползла по грунтовой дороге вокруг озера назад на асфальтированное шоссе.

«Куда теперь?» — думал водитель головной машины.

У этого сержанта полиции дергалось веко, дергалось с утра, и казалось, будто оно сигнализирует. Так же судорожно, как веко, дернулись руки сержанта и повернули руль влево, повинуясь приказу локатора, который работал сейчас у него в голове.

Остальные машины последовали за первой и теперь неслись назад по шоссе. Люди из ведомства Ключника настояли на сложном прочесывании: шла большая охота, и нужно было исключить любые случайности.

— Развилка… разъезжаемся…

Переговариваясь по рациям, полицейские машины разъезжались в разные стороны, образуя веер, проходивший через сетку улиц, и веер этот, прочесывая квартал за кварталом, вращался, открывался, складывался.

— …поворачивай, поворачивай…

Дергалось веко, и дергались автомобильные колеса, снова и снова поворачивались на неосознаваемый сигнал, а шел этот сигнал к водителям от преследуемой ими жертвы, инопланетянина, чей психический радар, лихорадочно обшаривавший небеса в диапазоне телепатической связи, сейчас ощущали даже камни.

Ип, вцепившийся длинными пальцами в проволочную сетку, подпрыгивал в корзине Эллиота. В голове у него жужжали сигналы: знакл нерк нерк снакл ты нас слышишь?

Да, мой Капитан. Очень прошу вас, поспешите, зинггг зингл нерк нерк.

Длинные ноги Тайлера слились с педалями в одно колеблющееся пятно, выкачивая из велосипеда все его десять скоростей; Тайлер по-прежнему несся впереди, а сразу за ним, сгорбившись над рулем, Майкл. Сейчас Майкл услышал звук полицейской сирены, пока еще слабый.

— Догоняют!

Взгляд его метнулся к Эллиоту.

— В проезд между домами! — закричал Эллиот.

И ринулся вбок, а за ним повернули все остальные.

Тонкие резиновые шины взвизгивали, подпрыгивая на разбитом асфальте узкого, как коридор, проезда; проезд этот был кратчайшим путем к дальним холмам, до которых нужно было добраться и которые сейчас казались далекими, как никогда.

Велосипеды перепрыгивали трещины в асфальте, резко поворачивали, и задние стены домов, выходившие на проезд, глазели на них, моргали окнами, поднимали сонные веки.

— Правее, — показал пальцем человек рядом с сержантом полиции, и казалось, что кончик его пальца светится.

Он не мог понять, откуда он знает, куда ехать. Но, как ни удивительно, он знал это точно. Вон туда… и туда…

Полицейские машины въехали в проезд почти одновременно в семи разных местах, потом, образовав цепочку, понеслись вперед по искореженному асфальту. Головная машина, которую по-прежнему вел сержант с дергающимся глазом, стрелой промчалась по узкому коридору; сирена ее выла, не умолкая ни на миг, а хороший глаз сержанта работал с двойной нагрузкой, но… помогай бог старой леди, подумал сержант, если таковая выйдет вдруг из-за мусорных баков покурить.

На внешнем краю веера, в противоположном конце проезда, появились, отрезая выход, люди Ключника.

— Вон они!

Эллиот спрыгнул с велика и вкатил его вверх по бетонным ступенькам к какому-то старому гаражу. За ним последовали Майкл и Тайлер, и все четверо, включая Ипа, оказались на заднем дворе, огороженном с двух сторон деревянными заборами.

По тем же ступенькам взобрались со своими велосипедами Грег и Стив, крылышки на шапке у Стива торчали сейчас концами вверх; оба остановились перевести дыхание, а потом, снова вскочив на велосипеды, в один миг оказались в проезде, параллельном первому.

Тайлер и Майкл уже катили бесшумно по правой стороне, а между ними ехал Эллиот с Ипом в корзине. Ип оглядывал все вокруг, его огромные глаза вращались.

Не допусти, чтобы меня поймали ксерксер нарк вмммммммннн ты меня слышишь?

Зерк нергл вммммнннн знакл наш великий Капитан просит, чтобы ты поспешил, опасность, опасность, опасность.

В конце проезд перевернутой аркой уходил вверх, и пять велосипедов понеслись по нему, едва касаясь асфальта, к холмам — как бы с черного хода, по маршруту, лучше известному велосипедистам, нежели водителям машин. А в первом проезде в это время машины, съехавшись, загородили дорогу друг другу, и пришлось, чтобы продолжать погоню, давать задний ход, выползать из проезда, перестраиваться.

— Скользкие маленькие крысенята, — процедил сквозь зубы сержант в головной машине.

Его левый глаз сейчас работал как стробоскоп, моргал со скоростью, на какую веки не рассчитаны. Дав задний ход, сержант опрокинул несколько мусорных баков, моля бога, чтобы за ними или в них не оказалось старушки, собаки, ребенка или алкоголика в бессознательном состоянии, — окажись они там, они обязательно попали бы ему под колеса. Увеличив скорость, он вырвался вперед; сирена истошно выла, а фуражка, надвинутая чуть не до самого носа, придавала сержанту весьма решительный вид. Машина с ревом вылетела из дальнего конца проезда, и, повинуясь своему дергающемуся глазу, водитель снова повернул влево.

— Маленький негодяй, — прошипел Ключник. — Ничтожный маленький сукин сын.

Перед его глазами стояло улыбающееся лживое лицо Эллиота. С таким лицом мальчишка в жизни добьется многого. Ведь как сумел обвести всех вокруг пальца, и это в самый последний момент, когда добыча уже была в руках!

— Поворачивай, поворачивай! — заорал он, ясно чувствуя направление, ощущая его в пальцах рук и ног.

Разрушая рисунок веера, водитель дал задний ход и снова оказался на улице, и в это мгновение из проезда выехали Тайлер и Эллиот.

— А, черт! — воскликнул Тайлер. — Они!

Последний отрезок улицы, который им предстояло проехать, последний квартал, отделявший их от леса, от спасения, неожиданно заполнился людьми: это в машинах открылись дверцы и из них высыпали преследователи.

Эллиот повернул было назад в проезд. Но оттуда высунулось рыло полицейской машины, и она, вращая мигалкой, пошла прямо на него.

Веер сложился, середина его плотно сжалась, деваться было некуда. Длинный Тайлер почти лег на руль своего велика.

— Попробуем проскочить.

Он понесся вперед, рядом Майкл, сразу за ними Эллиот. Впереди был узкий просвет между двумя машинами. Тайлер показал на него, и Эллиот кивнул. Грег и Стив были боковыми углами летящего клина, и впервые в жизни во рту у Грега было сухо.

— У нас ничего не выйдет, — сказал он.

Фаланга велосипедов неслась на плотную стену из полицейских, агентов правительственного ведомства, военизированной охраны. Все пути были отрезаны.

«Еще одна неудача, последняя, — подумал Эллиот. — Больше мы не можем сделать для него ничего».

Ип поднял палец. Велосипеды взмыли в воздух, и машины преследователей оказались внизу, под ними.

— Будь я проклят! — сказал главный полицейский; он стоял и смотрел, разинув рот, руки на бедрах, фуражка сдвинута на затылок.

Пять велосипедов плыли над крышами.

Ощущение у Ключника было такое, будто его желудок провалился, — так бывает, когда вдруг шагнешь в пустоту. Велосипеды пролетели над телефонными проводами, едва их не задев, поднялись над верхушками столбов и растворились в сумерках, оставив на память о себе только бейсбольную шапку с крылышками.

Ил посмотрел вниз, на землю. Да, лучше так, без тряски. Свет-его-сердца сиял опять, пробивался сквозь проволочное плетение корзины в сгустившуюся темноту.

Какая-то сова на дереве проснулась и расправила лениво крылья. Пора, пожалуй, подкрепиться мышкой… Она поднялась в воздух.

Что это такое?

Мимо нее плыли в воздухе пять велосипедов, и она, нервно щелкая клювом, кувыркнулась назад. Ее свирепый взгляд задержался на идущем из груди Ипа свете. Сова уставилась на старого ученого, который щелками суженных на третьем уровне осознания глаз наблюдал ночь.

«Летучие мыши в наших местах становятся крупнее, — подумала сова, — а может, я просто спятила».

Но велосипеды уже исчезли, скрылись в темноте. Эллиот повернул руль, он чувствовал, в какую сторону нужно повернуть, и остальные повернули за ним.

— Скажите, когда кончится, — зажмурив глаза, ныл Грег.

Рядом развевались на ветру волосы оставшегося без шапки Стива; стоило Стиву посмотреть вниз, как волосы у него вставали дыбом.

— Вот что делают сестры, — сказал он негромко самому себе.

На одной стороне с Эллиотом плыл Тайлер, на другой — Майкл, а Ип смотрел в небо, прощупывая психическим зондом пространство за облаками.

Знакк зеркл даргггг о мой Капитан, это действительно ты? знеркл дарггг даргггг.

Внезапно его внутреннему взору предстало лицо, это было лицо самого замечательного, самого совершенного, самого надежного из всех древних путешественников. Оно улыбнулось ему своей черепашьей улыбкой высшего сознания и исчезло в коммуникационных диапазонах стремительного спуска.

— Наш лес, спускаемся! — закричал Эллиот.

Велосипеды сделали в воздухе вираж, и все, кто летел с Эллиотом, увидели впереди, за округлыми холмами, темные тени деревьев.

Хоть и по земле, но машина Мэри двигалась в том же направлении, и сейчас Мэри, следуя указаниям всезнайки, петляя, вела ее вверх по склону холма.

— На пожарную просеку, — буркнул Лэнс.

Самый великолепный, какого еще не знал мир, побег на велосипедах, а он не участвует!

Герти сидела между ними, держа на коленях герань, которую она подарила Ипу. Все новые соцветия распускались на герани в то время, как машина Мэри, подпрыгивая на ухабах, продвигалась по просеке.

Лэнс не отрывал глаз от темных деревьев впереди.

— Сигналы теперь очень сильные, — сказал он вдруг. — Остановите здесь…

Мэри остановила машину, они вылезли и вошли под деревья — впереди Лэнс, за ним, ведя Герти за руку, Мэри. Путь был нелегкий, совсем не такой, как тот, над деревьями, по которому доставил своих спутников к замаскированному передатчику Эллиот.

— Туда, — сказал Ип. Он опустил палец, и велосипеды стали снижаться. Они скользнули в траву, немного проехали и остановились.

Уллллл-лиипл-лиип…

Передатчик гудел. Эллиот бросился было к нему, но замер как вкопанный во вспыхнувшем вдруг широком луче бледно-лилового света. Эллиот оглянулся на Ипа. Древний ученый тоже вошел в свет, и оба одновременно посмотрели в небо.

Светясь мягкими огнями, словно огромное елочное украшение на дереве ночи, Корабль висел у них над головой. Эллиот смотрел и не мог насмотреться на прекрасную космическую колесницу, упивался ее величием и мощью. Это был Ип, помноженный на миллион, величайший свет-сердца, какой когда-либо видел мир. Внутрь Эллиота светили его тайны, и по телу мальчика, расплавляя Эллиота, превращая в ничто, пробегали послания любви и чуда.

Он повернулся к Ипу. Переполненные видом родного Корабля, Царицы Млечного пути, огромные глаза старого путешественника стали еще огромной. Опоясывая корпус узорами, светились огни сигнализации, и у Ипа было чувство, что Корабль несет в себе разум самого космоса, опередивший все другие формы разума во Вселенной.

Ип посмотрел на друга, который помог ему дозваться до своих через немыслимые дали.

— Спасибо, Эллиот.

Голос его звучал громче: в гармонии с Кораблем, с энергией все более и более высоких порядков обертоны становились звучнее.

«Обещаю, — сказал Ип светящемуся люку, — никогда больше не заглядывать в окна».

Но тут он ощутил на поляне еще один энергетический рисунок, увидел тонкое и гибкое существо и надолго задержал на нем взгляд.

К нему подбежала Герти.

— Вот твой цветок, — сказала она и протянула ему герань.

Он взял девочку на руки.

— Будь хорошей.

На краю поляны мелькнула тень, и звяканье ключей наполнило ночь. Ип быстро опустил Герти на землю. Повернулся к Эллиоту, протянул ему руку.

— Полетим?

— Я останусь, — ответил Эллиот.

Старый путешественник обнял мальчика, и Ипа пронизало такое космическое одиночество, какого он не чувствовал никогда. Он коснулся лба Эллиота и кончиками пальцев нарисовал в воздухе над ним сложный волнообразный знак, который должен был освободить ребенка от дурмана звезд.

— Я буду здесь, — произнес Ип, показывая светящимся кончиком пальца на грудь Эллиота.

И древний ботаник заковылял вверх по тралу. Из люка ему светил внутренний свет Великой Драгоценности, и он почувствовал, как снова в нем загорается миллионами огней сознание Корабля; теперь и его сердце, как и сердце Эллиота, было переполнено не одиночеством, а любовью.

С геранью в руках он вступил в мягкий свет внутри Корабля и в нем растаял.