На орхестру вступает хор трезенских женщин.
Холодна, и чиста, и светла
От волны океана скала,
Там поток, убегая с вершины,
И купает и поит кувшины.
Там сверкавшие покровы
Раным-рано дева мыла,
На хребет скалы суровой,
Что лучами опалило
Колесницы дня багровой,
Расстилая, их сушила:
О царице вестью новой
Нас она остановила.
Ложу скорби судьбой отдана,
Больше солнца не видит она,
И ланиты с косой золотою
За кисейною прячет фатою.
Третий день уж наступает,
Но губам еще царица
Не дала и раствориться,
От Деметры дивной брашна,
Все неведомой томится
Мукой, бедная, и страшный
Все Аид ей, верно, снится.
Что нам думать? Уж не Пана ль
Гнев тебя безумит, Федра?
Иль Гекаты? Иль священных
Корибантов[7]? Иль самой
Матери, царицы гор?
Мнится, верней: Артемиду,
Лова владычицу, жертвой
Ты обошла нерадиво:
Властвует над побережьем,
И над пучиною моря
И над землею она.
Иль владыку Эрехтидов,
Благородного супруга,
Тайная в твоих хоромах
Связь пленила – и ему
Стала неугодна ты?
Иль из родимого Крита
В гавань, что гаваней прочих
Гостеприимнее[8], прибыл
Вестник с посланием грустным
И приковала царицу
Что ей печаль и мука
Злая кручина к одру?
Жребий несчастный жен,
Разве он тайна мне?
Немощи робкие, сколько таится в них
Мрака душевного,
Сколько безумия —
Носят, как мать дитя… Этот порыв
Прихоти немощной в сердце и мне проник.
Но к Артемиде, деве небесной,
Стрелы носящей, я,
В родах хранящей, я
Громко взывала.
И Артемида мне между бессмертными
Всех и теперь милей.