Исчезновение слона

Заводная птица и женщины в пятницу

Женщина позвонила мне, когда я стоял на кухне и варил спагетти. Спагетти были уже почти готовы, а я насвистывал прелюдию из оперы Россини «Сорока-воровка» в такт радио. Это самая подходящая музыка для приготовления спагетти.

Услышав телефон, первым делом я хотел проигнорировать его и варить себе спагетти дальше. Спагетти были уже почти готовы. А дирижер Клаудио Аббадо вместе с Лондонским симфоническим оркестром приближались к кульминации. Но несмотря на это, я убавил огонь на газовой плите и с палочками в правой руке пошел в гостиную, чтобы снять трубку. Я вдруг подумал, что это может быть мой друг, по поводу новой работы.

— Мне нужно десять минут, — внезапно сказала какая-то женщина.

— Извините? — удивленно переспросил я. — Что вы только что сказали?

— Я сказала, что мне хватит и десяти минут, — повторила она.

Я совершенно не помнил ее голоса. У меня практически безошибочная память на голоса, а по поводу ее голоса никакой ошибки не могло быть. Это был голос незнакомой мне женщины. Низкий, мягкий, не поддающийся описанию голос.

— Извините, а кому вы звоните? — Я постарался быть как можно более вежливым.

— Какая разница. Все, что мне нужно, — это десять минут. Я думаю, так мы сможем лучше понять друг друга, — сказала она быстро и настойчиво.

— Понять друг друга?

— Наши чувства, — сказала она лаконично.

Я заглянул на кухню через открытую дверь. Из кастрюльки со спагетти весело поднимался белый пар, а Аббадо продолжал дирижировать «Сорокой-воровкой».

— Извините, я сейчас как раз спагетти варю. Они скоро будут готовы, а если я проговорю с вами десять минут, спагетти разварятся. Можно, я повешу трубку?

— Спагетти? — спросила она озадаченно. — Сейчас же половина десятого утра. Зачем варить спагетти в полдесятого? Разве это не странно?

— Странно не странно, вас это не касается, — сказал я. — Я почти не завтракал и уже проголодался. Я сам для себя готовлю. И это мое дело, когда и что есть.

— Ладно, все ясно. Тогда я вешаю трубку, — сказала она, и ее голос лился гладко, словно масло. Удивительный голос. Небольшой эмоциональный скачок, и тон голоса меняет высоту, будто по сигналу переключателя. — Я потом еще перезвоню.

— Подождите, — поспешно сказал я. — Если вы торговый агент, то, сколько бы вы ни перезванивали, я ничего не куплю. Я сейчас без работы, у меня нет лишних денег.

— Я это знаю, поэтому не стоит беспокоиться, — сказала она.

— Знаете? Что вы знаете?

— То, что ты без работы. Я знаю. Давай доваривай свои спагетти.

— Послушайте, а вы, собственно говоря…

Не успел я договорить, как связь оборвалась.

И оборвалась как-то резко. Не просто положили трубку, а пальцем нажали на кнопку.

Не зная, о чем и думать, я некоторое время стоял и смотрел на трубку в руке, а затем вспомнил про спагетти, положил трубку на рычаг и вернулся на кухню. Выключил газ, вывалил спагетти в дуршлаг, полил томатным соусом, подогретым в маленькой кастрюльке, и съел. Из-за этого несуразного телефонного звонка спагетти оказались уже слишком мягкими, хотя и не совсем разварившимися, но я был слишком голоден, чтобы придираться к тонкостям приготовления спагетти. Под звуки радио я медленно отправил в желудок все двести пятьдесят граммов.

Пока я мыл тарелку и кастрюлю, в чайнике закипела вода, и я заварил чай из пакетика. Попивая чай, я мысленно прокрутил в голове недавний телефонный разговор.

Понять друг друга?

Зачем, собственно говоря, она мне звонила? И кто она такая?

Какая-то загадочная история. Не припомню, чтобы мне когда-нибудь звонили неизвестные женщины, да и представить, что ей от меня нужно, я не мог.

В любом случае, решил я, у меня нет ни малейшего желания понимать какую-то там неизвестную мне женщину. Что мне от этого проку. Самое важное для меня сейчас — найти новую работу. А затем начать новый цикл собственной жизни.

И все же, вернувшись в гостиную на диван, чтобы почитать взятый в библиотеке роман Лена Дейтона, я время от времени бросал взгляды на телефон. Мысль о том, что же можно понять за десять минут, не давала мне покоя. Как можно понять друг друга за десять минут?

Если так подумать, женщина с первых слов ограничила время десятью минутами. Мне показалось, что она была довольно уверена, ставя именно такое ограничение по времени. Вероятно, девять минут было слишком мало, а одиннадцать слишком много. Точно как для спагетти al dente.

Погрузившись в эти мысли, я перестал улавливать ход повествования в романе, поэтому решил сделать несколько упражнений и погладить рубашки. Когда у меня неразбериха в голове, я часто занимаюсь глажкой рубашек. Уже давно у меня так заведено.

Весь процесс глажки рубашки разделен на двенадцать частей. Начиная с воротника (1) (внешняя часть), заканчивая манжетой (12) (левый рукав). Я никогда не отклоняюсь от этого порядка. Пересчитывая номера, я разглаживаю рубашку по порядку. В противном случае отгладить как следует не удается.

Наслаждаясь шипением пара и специфическим запахом горячего хлопка, я выгладил три рубашки, проверил, не осталось ли складок, и развесил их на вешалках в шкафу. Когда я выключил утюг и убрал его вместе с подставкой в кладовку, моя голова значительно прояснилась.

Мне захотелось пить, я пошел на кухню, и тут опять зазвонил телефон. Ну и ну, подумал я. Немного замялся, не зная, пойти ли мне на кухню или вернуться в гостиную, но в результате решил вернуться и снять трубку. Если перезванивает та женщина, я скажу, что сейчас глажу, и повешу трубку.

Однако звонила моя жена. Часы на телевизоре показывали половину двенадцатого.

— Все в порядке? — спросила жена.

— В порядке, — сказал я с облегчением.

— Чем занимался?

— Гладил.

— Что-то случилось? — спросила она.

В ее голосе послышались едва уловимые нотки напряжения. Она прекрасно знала, что я всегда глажу, когда чувствую себя растерянно.

— Ничего. Просто решил рубашки погладить. Но ничего не случилось, — сказал я, сел на стул и переложил телефонную трубку из левой руки в правую. — А что ты звонишь?

— Я по поводу работы. Кажется, наклевывается одна работенка.

— Хм, — сказал я.

— Ты же умеешь писать стихи?

— Стихи? — переспросил я с удивлением. — Стихи? При чем тут стихи?

— Издательство, где работает один мой знакомый, выпускает литературный журнал для молодых девушек, они ищут человека, который будет отбирать рукописи и редактировать стихи. Также нужно ежемесячно писать по одному стихотворению, открывающему рубрику. Ничего сложного, а платят неплохо. Конечно же, это работа временная, однако, если все сложится удачно, они, может, предложат тебе редакторскую ставку и…

— Простая? — сказал я. — Постой-постой. Я же ищу работу в адвокатской конторе. Когда я говорил, что хочу редактировать стихи?

— Разве ты не рассказывал, что в старших классах что-то там писал?

— В газету. В школьную газету. Я писал дурацкие статьи о том, какой класс выиграл футбольный матч, о том, что учитель физики свалился с лестницы и попал в больницу. Не стихи. Я не умею писать стихи.

— Громко сказано — «стихи». Ведь эти стихи будут читать школьницы. Ничего особенного. Никто тебя не заставляет писать стихи, как Аллен Гинзберг, просто что-нибудь подходящее по случаю.

— Я не смогу написать вообще никаких стихов, — сказал я как отрезал. С чего это я смогу писать?

— Хм, — сказала жена с сожалением. — Но ведь работы в юридической конторе пока не вырисовывается.

— Я уже закинул несколько удочек. На этой неделе мне должны ответить. Если не получится, тогда и подумаем.

— Да? Ну, пусть будет так. Кстати, какой сегодня день недели?

— Вторник, — сказал я, задумавшись на секунду.

— Сможешь сходить в банк и заплатить за газ и телефон?

— Хорошо. Все равно собирался идти за продуктами для ужина, зайду по пути.

— А что у нас на ужин?

— Ну, пока не знаю, — сказал я. — Пока не решил. Схожу в магазин и подумаю.

— Слушай, — сказала жена официальным тоном. — Я вот что думаю. Может, тебе вообще не искать работу?

— Почему? — спросил я, вновь удивившись. Кажется, все женщины мира звонят специально, чтобы удивить меня.

— Почему мне не надо искать работу? Через три месяца закончится выплата пособия по безработице. Не время болтаться без дела.

— У нас есть моя зарплата, и с подработками все в порядке. У нас с тобой достаточно сбережений. Если не будем транжирить, то вполне проживем…

— А я буду заниматься домашними делами?

— Не хочешь?

— Не знаю, — честно ответил я. — Я не знаю. Подумаю.

— Подумай, — сказала жена. — Кстати, кот не вернулся?

— Кот? — переспросил я и тут понял, что с самого утра и не вспоминал о коте. — Нет, не вернулся.

— Не сходишь поискать его по округе? Ведь его уже четвертый день нет.

Я ответил что-то уклончивое, а затем вновь переложил трубку в левую руку.

— Я думаю, он может быть в саду заброшенного дома, в глубине прохода. Сад, в котором каменная фигура птицы. Я его там несколько раз видела. Знаешь это место?

— Не знаю, — сказал я. — А когда это ты одна лазила в проход? Я ни разу от тебя не слышал…

— Ой, извини, вешаю трубку. Пора трудиться. Не забудь о коте.

И она дала отбой.

Я несколько секунд смотрел на трубку, а затем положил ее на место.

Откуда жена знает о проходе, подумал я с недоумением. Чтобы попасть туда, нужно из нашего сада перелезть через довольно высокий бетонный забор, и какой смысл делать это лишь ради того, чтобы оказаться в проходе?

Я пошел на кухню, выпил воды, включил радио, подстриг ногти. По радио шла передача о новой пластинке Роберта Планта. От первых двух композиций у меня заныли уши, и я выключил радио. Вышел на открытую галерею вокруг дома, проверил кошачью миску: сушеная рыба, которую я положил прошлой ночью, так и осталась нетронутой. Кот не вернулся.

Стоя на галерее, я оглядел наш маленький садик, залитый ясным светом раннего лета. Не тот садик, чтобы от одного его вида душа успокаивалась. В течение дня солнце сюда почти не попадает, поэтому земля здесь всегда черная и влажная, а из растений только по краю растет пара-тройка невыразительных кустов гортензии. А я не большой любитель гортензий.

С дерева неподалеку слышалось ритмичное птичье пение «ги-и-и-и-и», будто пружину в механизме заводили. Мы называли это заводной птицей. Название придумала жена. Настоящего названия я не знаю. Не знаю и как эта птица выглядит. Но невзирая на это, заводная птица каждый день прилетала на деревья неподалеку, чтобы опять завести пружину в нашем тихом мирке.

Почему я специально должен идти на поиски кота, подумал я, слушая голос заводной птицы. А даже если бы я и нашел кота, что мне делать дальше? Прочитать ему лекцию о том, что он должен вернуться домой? Или попросить: мол, все так волнуются, не вернешься ли ты домой?

Ну и ну, подумал я. На самом деле — ну и ну. Почему не дать коту возможность идти, куда ему хочется, и жить, как ему хочется? Мне уже тридцать лет, и что я здесь делаю? Стираю, придумываю ужин и ищу кота.

Раньше, подумал я, я тоже был толковым человеком, у которого были мечты. В старших классах я прочитал автобиографию Кларенса Дарроу и решил стать адвокатом. У меня были неплохие отметки. В третьем классе старшей школы я занял второе место в голосовании «Он станет самым важным человеком». Я поступил на юридический факультет в сравнительно приличный университет. В какой момент я все испортил?

Я подпер щеки руками, облокотившись о кухонный стол, и стал размышлять о том, когда и где стрелка компаса моей жизни начала врать. Но понять я этого не мог. По крайней мере, ничего подходящего не шло на ум. Никакого перелома, связанного с политическими движениями, ни разочарования в университете, никаких особых проблем с девчонками. Я жил совершенно обычной жизнью. И когда подошло время оканчивать университет, я вдруг осознал, что перестал быть таким, как прежде.

Наверное, в самом начале это расхождение было таким мизерным, что его просто было не видно. Но с течением времени оно становилось все больше и больше, и наконец я оказался на границе, за которой уже не было изначального. Если взять для примера Солнечную систему, сейчас я, должно быть, нахожусь где-то между Сатурном и Ураном. Еще чуть-чуть, и будет виден Плутон. Что же меня ждет дальше, подумал я.

В начале февраля я бросил работу в юридической конторе, в которой работал уже давно, однако на это не было никакой особой причины. Не могу сказать, чтобы мне не нравилась моя работа. Пусть от такой работы сердце и не замирает в восторге, но зарплата была неплохой, а атмосфера в офисе — вполне дружелюбной.

Если описать мою роль в этой конторе парой слов, то я был клерком на побегушках.

Я считаю, что хорошо выполнял эту работу. Наверное, странно такое говорить о себе самом, но я довольно компетентный человек, когда речь заходит об исполнении практических офисных поручений. Я быстро схватываю, проворно двигаюсь, не жалуюсь, реально смотрю на вещи. Поэтому, когда я сказал, что хочу уволиться, главный адвокат — наша контора принадлежала отцу и сыну, так вот я сказал об этом отцу, — предложил даже увеличить мне жалованье, чтобы я остался.

Однако я все-таки уволился. Я и сам не очень понимаю, по какой причине уволился. У меня не было никаких особенных идей или перспектив после увольнения. Еще раз усесться дома, чтобы подготовиться к экзамену по праву, казалось довольно утомительным, к тому же мне вовсе не хотелось становиться адвокатом.

За ужином я выпалил жене: «Я хочу уволиться», на что она ответила: «Ясно». Я не очень понял, что означало это ее «ясно», однако после этого она какое-то время молчала.

Я тоже молчал. Наконец она сказала: «Хочешь уволиться, надо уволиться. Это же твоя жизнь, ты должен поступать так, как хочешь». Сказав это, она принялась палочками отделять рыбные кости.

Жена работала администратором в школе дизайна, неплохо зарабатывала, к тому же периодически получала заказы на иллюстрации от своего знакомого редактора, что тоже приносило хороший доход. Я мог получать пособие по безработице в течение года. А оставаясь дома, мог сократить лишние траты на обеды и прачечную, поэтому ничего особенно не должно было измениться по сравнению с тем временем, когда я работал и приносил зарплату.

Вот так я бросил работу.

В половине первого я, как обычно, вышел из дома за покупками с большой холщовой сумкой через плечо. Сначала зашел в банк, оплатил счета за газ и телефон, в супермаркете купил продукты для ужина, в «Макдональдсе» съел чизбургер и выпил кофе.

Вернувшись домой, я стал раскладывать продукты в холодильник, и тут зазвонил телефон. Мне показалось, что телефон звонит как-то особенно настойчиво. Я положил на стол открытую наполовину упаковку тофу, пошел в гостиную и снял трубку.

— Ты уже закончил со спагетти? — спросила та самая женщина.

— Закончил, — сказал я. — А теперь должен пойти поискать кота.

— Может, поиски кота подождут десять минут?

— Ну, если только десять.

Что я делаю, черт возьми, подумал я. С чего я должен говорить десять минут с неизвестно откуда взявшейся теткой?

— Мы же сможем понять друг друга, — сказала она тихо.

Такое ощущение, что эта женщина по ту сторону трубки — кем бы она ни была — уселась в кресло, положив ногу на ногу.

— Ну, не знаю, — сказал я. — Ведь можно и за десять совместных лет друг друга не понять.

— А если мы попробуем? — сказала она.

Я снял часы с руки, переключил их в режим секундомера и нажал на кнопку. На табло пронеслись цифры от одного до десяти. Итого десять секунд.

— А почему я? — решил спросить я. — Почему вы позвонили мне, а не кому-нибудь другому?

— Есть причина, — сказала медленно женщина, словно тщательно пережевывала пищу. — Мы с тобой знакомы.

— Когда, где? — спросил я.

— Когда-то, где-то, — сказала она. — Но это неважно. Важно только настоящее. Ведь верно? К тому же мы теряем время на такие пустяки. У меня ведь тоже не много времени.

— Докажите. Докажите, что вы меня знаете.

— Например, какие тебе нужны доказательства?

— Мой возраст.

— Тридцать, — мгновенно ответила она. — Тридцать лет и два месяца. Годится?

Я промолчал. Наверное, она и вправду меня знает. Однако сколько я ни думал, никак не мог вспомнить ее голос. Не может такого быть, чтобы я забыл или не мог узнать человека по голосу. Я могу забыть имя или лицо, но голос буду обязательно помнить.

— А теперь попробуй угадать, какая я, — сказала она кокетливо. — Попробуй угадать по голосу. Какая я? Сможешь? Кажется, у тебя были способности к этому?

— Не знаю, — сказал я.

— Ну же, попробуй, — сказала она.

Я бросил взгляд на часы. Прошла всего лишь одна минута и пять секунд. Сдавшись, я вздохнул. Раз я уже принял ее правила, придется идти теперь до конца. Раньше я часто это делал — вероятно, именно об этих способностях она и говорила — и сосредоточился на ее голосе.

— За двадцать пять, выпускница университета, родилась в Токио, в детстве уровень жизни выше среднего, — сказал я.

— Вот это да, — сказала она, чиркнула зажигалкой около телефонной трубки и закурила. По звуку — «Картье». — А попробуй еще.

— Наверное, хороша собой. По крайней мере, сама так думаешь. Однако есть комплексы. Или рост небольшой, или грудь маленькая, что-то вроде этого.

— Почти попал, — сказала она, хихикнув.

— Замужем. Однако не все гладко. Есть проблемы. Женщины, у которых нет проблем, вряд ли будут звонить мужчине, не называя своего имени. Но я тебя не знаю. По крайней мере, никогда не разговаривал. Сколько ни пытаюсь представить, твоего лица не могу припомнить.

— Вот как, — сказала она медленно, с такой интонацией, будто вбивала в мою голову мягкий клин. — Ты настолько уверен в своих способностях? Не думаешь, что где-нибудь в твоей голове есть слепая зона? Не думаешь, что, если бы ее не было, ты бы добился уже куда большего? У тебя же отличная голова и такие способности.

— Ты мне льстишь, — сказал я. — Не знаю, кто ты такая, но я не такой прекрасный человек. Мне не хватает целеустремленности. Поэтому меня все время относит в сторону.

— Но мне ты нравился. Когда-то давно.

— Давно, — повторил я.

Две минуты тринадцать секунд.

Слепая зона, подумал я. Наверное, она права. В моей голове, в теле, во всем моем существе есть нечто вроде затерянного в недрах земли мира, который понемногу ведет мою жизнь под откос.

Нет, вовсе нет, не понемногу. А значительно. Настолько, что я потерял над этим контроль.

— Я сейчас лежу в постели, — сказала она. — Недавно вышла из душа и ничего еще не надевала.

Ну и ну, подумал я. Ничего не надевала. Это уже смахивает на порно.

— Может, надеть нижнее белье? Или чулки? Так тебе больше нравится?

— Мне все равно что. Делай, что хочешь, — сказал я. — Извини, но я не из тех, кто любит такие разговоры по телефону.

— Только десять минут. Всего десять минут. Это же не такая трагическая потеря для тебя? Я больше ничего не требую. Просто ради прошлого. Ответь на вопрос. Тебе больше нравится, когда я обнажена? Или что-нибудь надеть? У меня много чего есть. Пояс с подвязками или…

Пояс с подвязками? — повторил я про себя. Сейчас голова кругом пойдет. В наше-то время пояс с подвязками носят разве что модели из «Пентхауза».

— Оставайся обнаженной. И не двигайся, — сказал я.

Итого четыре минуты.

— Волосы на лобке еще не высохли, — сказала она. — Я не вытерла их полотенцем. Поэтому они еще влажные. Теплые и влажные. Очень мягкие волосы. Черные и мягкие. Поласкай их…

— Слушай, извини, но…

— А ниже, там еще теплее. Словно теплый сливочный крем. Очень тепло. Честное слово. В какой позе, ты думаешь, я лежу? Правая нога согнута в колене, левая отодвинута в сторону. Как будто стрелки часов указывают на десять часов пять минут.

Судя по ее интонации, я понял, что она не выдумывает. Она на самом деле раскинула ноги под углом 10.05, а вагина была теплой и влажной.

— Поласкай губами. А затем открой. Медленно. Медленно поласкай пальцами. Вот так, очень медленно. А теперь одной рукой прикоснись к моей левой груди. Начиная снизу, нежно погладь, а теперь ущипни сосок. И повтори еще раз и еще раз. Пока я не начну…

Ничего не говоря, я повесил трубку. Затем улегся на диван и, глядя в потолок, выкурил сигарету. Таймер остановился на пяти минутах тридцати секундах.

Я зажмурился, и меня накрыла темнота, которую будто как попало намазали разноцветными красками.

Ну почему, подумал я. Почему они просто не оставят меня в покое?

Минут через десять телефон опять зазвонил, но теперь я не снял трубку. Телефон прозвенел раз пятнадцать и затих. Вокруг повисла такая глубокая тишина, словно бы сила тяжести утратила равновесие. Глубокая холодная тишина, будто камень, замерзший пятьдесят тысяч лет назад в леднике.

Пятнадцать звонков телефона совершенно изменили воздух вокруг меня.

Без нескольких минут два я перелез через бетонный забор нашего сада и спустился в проход.

Мы называем эту дорожку проходом, хотя она и не похожа на коридор. Честно сказать, для нее и названия никакого нет. В буквальном смысле она и дорогой не является. У дороги должен быть вход и выход, и, если следовать по ней, можно куда-нибудь прийти.

Но у прохода не было ни входа, ни выхода, а следуя по нему, ты наталкиваешься только на бетонные стены и железную проволоку. Его даже не назовешь тупиком. Ведь у тупика есть по крайней мере вход. Соседи называли его проходом для удобства.

Проход тянулся метров двести, прошивая насквозь задние дворики соседних домов. В ширину он был чуть больше метра, но некоторые заборы были немного смещены, и повсюду валялся всякий хлам, поэтому местами пройти можно было только боком.

По рассказам — рассказывал об этом мой добрый дядя, который сдает нам дом за совершенно смешную цену, — раньше проход имел и вход, и выход и выполнял роль короткой дороги, соединяя улицы. Однако в период строительного бума, когда новые дома росли на любом пустом участке, уменьшилась ширина дороги, будто ее сдавили с двух сторон, да и жителям больше не нравилось, что рядом с их задними двориками бродят чужие люди, потому у этой дороги перекрыли и входы. Сначала входы были перекрыты просто живыми изгородями, пока один из соседей не расширил сад и не поставил бетонный блок, полностью закрывшись от дороги. В другом дворе вход перекрыли железной решеткой, чтобы не лазали собаки. Поскольку почти никто из нынешних жильцов не пользовался проходом как дорогой, никто и не пожаловался на то, что были перекрыты и вход, и выход. А в качестве защиты от воров это было даже и желательно. Потому сейчас эта дорога неизвестна людям, будто заброшенный канал, исполняющий роль буферной зоны между домами. Земля поросла сорной травой, повсюду пауки плетут липкие сети, поджидая свою добычу.

Ума не приложу, зачем моя жена несколько раз лазила сюда. Я был в проходе всего один раз, а она ведь пауков и то боялась.

Однако от мыслей моя голова стала наполняться чем-то газообразным и готова была вот-вот лопнуть. В висках заныла тупая боль. Я же плохо спал прошлой ночью, и погода была слишком жаркая для мая, и в довершение всего — тот странный телефонный разговор.

Ладно, подумал я. Надо поискать кота. А о том, что делать дальше, подумаю потом. Гораздо лучше пойти прогуляться по улице, чем сидеть дома, ожидая телефонного звонка. По крайней мере, буду делать что-то осмысленное.

Чересчур яркое майское солнце бросало на дорогу тени от веток деревьев, торчавших над головой. Было безветрие, и тени казались пятнами, которые навеки останутся на земле. Возможно, Земля будет крутиться вокруг Солнца, пока цифр на календаре не станет пять, а эти маленькие пятна так и останутся на ней.

Я прошел под ветками, эти мелькающие пятна проворно проползли по моей рубашке, после чего опять вернулись на землю.

Вокруг не было слышно ни звука, казалось, вот-вот донесется вздох травы, залитой солнцем. По небу плыло несколько маленьких облаков четкой и правильной формы, будто на средневековой гравюре. Все, что попадалось на глаза, было таким отчетливым, что мое собственное тело казалось мне чем-то неясным и бесформенным.

На мне были футболка, тонкие хлопчатобумажные штаны и тенниски. Однако от долгой прогулки на солнце под мышками и на груди стал выступать пот. Я только сегодня вытащил футболку и брюки из ящика с летними вещами, поэтому при каждом глубоком вдохе в нос ударял запах нафталина, словно вгрызались микроскопические насекомые.

Внимательно глядя по сторонам, я медленно, равномерно шел по проходу. Время от времени я останавливался и звал кота.

Дома, сжимавшие с двух сторон проход, можно было разделить на две категории, смешанные, как жидкости с разным удельным весом. Первый тип — старые просторные дома с большими садами, второй — небольшие дома, построенные относительно недавно. Рядом с новыми домами не хватало места для сада, а рядом с некоторыми не было вообще никакого места. Между козырьком дома и проходом было расстояние, достаточное лишь для того, чтобы разместить две веревки для белья. Местами белье сушилось прямо над проходом, мне пришлось пройти под рядом полотенец, рубашек и постельного белья, с которого еще стекала вода. От домов ясно доносились звуки — телевизор, шум туалетного бачка. Пахло карри.

По контрасту с этим со стороны старых домов не было почти никаких признаков жизни. Заборы были умело замаскированы различными кустами и кипарисами, а через щели в них можно было разглядеть ухоженные садики. Какого только архитектурного стиля тут не встретишь! И японский, с длинной обходной галереей, и западный, с тусклыми медными крышами, и недавно перестроенный модерн. Но общим у них было то, что нигде не было видно людей. Ни звуков, ни запахов. Сохнущее белье также почти не попадалось на глаза.

Я впервые гулял по проходу, внимательно оглядываясь по сторонам, поэтому окружавшие картины были мне в новинку. В углу одного заднего двора одиноко стояла коричневая засохшая елка. В другом дворе валялось столько детских игрушек, словно здесь собрали ценности из детства нескольких человек. Трехколесный велосипед, набор для серсо, пластиковый меч, резиновый мячик, игрушечная черепашка, маленькая бита, деревянный грузовик. Еще в одном дворе было кольцо для баскетбола, в следующем — прекрасный комплект садовых кресел и керамический столик. Белые садовые кресла уже покрылись толстым слоем земли, видимо не использовались несколько месяцев (а может, и несколько лет). Дождем к столу прибило лепестки фиолетовой магнолии.

В каком-то из домов через большую стеклянную дверь в алюминиевой раме можно было рассмотреть всю гостиную. В комнате стояли кожаный диван с креслами цвета печенки, большой телевизор, сервант, на котором виднелись аквариум с тропическими рыбками и какие-то два кубка, декоративная напольная лампа, и во всем этом не было ощущения реальности, будто смотришь на декорации к телевизионной постановке.

В следующем дворе была огромная будка для большой собаки, обнесенная решеткой. Однако собаки внутри не оказалось, а двери были распахнуты настежь. Решетка закрутилась и выгнулась наружу, словно кто-то изнутри висел на ней несколько месяцев.

Пустующий дом, о котором говорила жена, был почти сразу после дома с собачьей будкой. Я сразу же понял, что там никто не живет. С первого взгляда можно было понять, что он не просто пустует месяца два или три. Двухэтажный дом был относительно новым, но деревянные ставни покоробились от дождей, на поручнях рядом с окнами на втором этаже выступила красная ржавчина, казалось, они вот-вот отвалятся. В маленьком садике на постаменте высотой по грудь стояла каменная скульптура птицы, распахнувшей крылья, а все вокруг заросло сорной травой, самые высокие ветви золотарника доходили до птичьих лап. Птица — затрудняюсь сказать, как она может называться, — казалось, не в восторге от такой ситуации и, раскрыв крылья, вот-вот взлетит.

Кроме этой каменной скульптуры, в саду не было никаких украшений. Под козырьком крыши чинно стояли два старых пластиковых кресла, а рядом с ними распустились ярко-красные цветы азалии, казавшиеся ненастоящими. Больше на глаза мне не попалось ничего, кроме травы.

Я облокотился о проволочную сетку по грудь высотой и некоторое время рассматривал сад. Очень похоже на место, которое может понравиться коту, однако, сколько бы я ни всматривался, самого кота видно не было. На антенне сидел голубь, до меня доносилось его монотонное воркование. Тень от каменной птицы падала на густую траву и распадалась на мелкие части.

Я вынул сигарету из кармана, поджег ее спичкой и, продолжая облокачиваться о сетку, закурил. Все это время голубь, сидя на телевизионной антенне, продолжал монотонно ворковать.

Докурив, я затушил окурок о землю и еще довольно долго не двигался с места. Не знаю, сколько времени я стоял, облокотившись о забор. Мне ужасно хотелось спать, в голове была какая-то муть, и я, не думая ни о чем, просто смотрел на тень от каменной птицы.

Хотя, может, я о чем-то и думал. Но даже если и так, эта работа происходила за пределами моего сознания. Что касается моих действий, то я просто стоял и внимательно разглядывал на тень от каменной птицы на траве.

Мне показалось, что сквозь тень птицы ко мне пробивается чей-то голос. Чей это голос, я не знал. Но голос был женский. Кажется, кто-то звал меня.

Обернувшись назад, я увидел, что на заднем дворе дома напротив стоит девчонка лет пятнадцати-шестнадцати. Худенькая, с прямыми короткими волосами. На ней были солнечные очки в толстой оправе янтарного цвета и футболка «адидас» с обрезанными рукавами. Торчавшие из них тонкие руки очень загорели, учитывая, что еще только май. Одну руку девчонка засунула в карман шорт, а другой опиралась о покачивающуюся низкую бамбуковую калитку, высотой по пояс.

— Жарко, — сказала девчонка.

— Жарко, — повторил я.

Ну и ну, подумал я. Сегодня со мной заговаривают только женщины.

— У вас есть сигареты? — спросила у меня девчонка.

Из кармана брюк я достал пачку «Short Норе» и протянул девчонке. Она вытащила руку из кармана шорт, вынула одну сигарету, некоторое время рассматривала ее, а затем засунула в рот. У нее был маленький ротик, а верхняя губа чуть вздернута вверх. Я чиркнул бумажной спичкой и поднес огонь к сигарете. Девчонка нагнула шею, и я смог разглядеть форму ее ушей. У нее были тонкие, гладкие красивые уши, такое чувство, что они только-только появились на свет. Вдоль кромки их блестел короткий пушок.

Привычным жестом она с удовлетворением выдохнула дым, а затем, будто бы только что вспомнила, посмотрела мне в глаза. Я видел, как отражение моего лица разделилось на две части в ее очках. Стекла были такие темные и к тому же с зеркальным напылением, что я совершенно не мог разглядеть ее глаз.

— Вы живете по соседству? — спросила девчонка.

— Да, — ответил я и показал в направлении своего дома, однако сам толком не понимал, где именно он находится.

Я прошел несколько поворотов, изогнутых под странными углами. Поэтому решил просто указать в какую-нибудь сторону. Никакой особенной разницы.

— А что вы все время здесь делали?

— Искал кота. Четыре дня назад он пропал, — сказал я, вытирая потную ладонь о брюки. — Люди видели нашего кота здесь.

— Какой у вас кот?

— Крупный самец. Коричневый в полоску, а кончик хвоста слегка загнут.

— А имя?

— Имя?

— Имя кота. У него же есть имя? — спросила девчонка, пристально взглянув, как мне показалось, из-за своих солнечных очков.

— Нобору, — ответил я. — Ватанабэ Нобору.

— Роскошное имя для кота.

— Так зовут старшего брата жены. Они чем-то похожи, поэтому коту в шутку дали такое имя.

— А чем похожи?

— Движениями. Походкой. Выражением глаз, когда хотят спать.

Первый раз девчонка хихикнула. Когда строгое выражение исчезло, она показалась мне еще моложе, чем по первому впечатлению. Чуть вздернутая верхняя губа под удивительным углом поднялась кверху.

Мне показалось, что я услышал: «Поласкай». Это был голос той женщины из телефона. Не голос девчонки. Тыльной стороной руки я вытер пот со лба.

— Коричневый полосатый кот, с чуть загнутым хвостом, — повторила девчонка, будто хотела еще раз удостовериться. — А ошейник?

— Черный ошейник от блох, — ответил я.

Опираясь одной рукой о калитку, она задумалась секунд на десять-пятнадцать. А затем бросила окурок сигареты мне под ноги:

— Не раздавите? А то я босиком.

Подошвой тенниски я тщательно раздавил окурок.

— Вероятно, я тоже видела вашего кота, — сказала медленно девчонка, делая паузу после каждого слова. — Я не помню, был ли у него загнутый кончик хвоста, но коричневого большого кота с ошейником я — видела.

— И когда ты его видела?

— Хм, когда же? Но видела не один раз. Я все последнее время в саду загораю, поэтому все дни для меня одинаковые, но, как бы там ни было, в один из последних трех-четырех дней. Все местные коты проходят через наш сад, постоянно не один, так другой кот бродит. Вылезают из-под забора дома Судзуки-сан, пересекают наш двор и забираются в сад Мияваки.

Сказав это, девчонка указала на сад пустующего дома. Каменная птица в саду по-прежнему сидела, распахнув крылья, золотарник принимал солнечные ванны в ранних летних лучах, а на антенне монотонно ворковал голубь.

— Спасибо за информацию, — сказал я девчонке.

— Может, вам подождать в нашем саду, все равно кот пойдет через него, а то вы тут болтаетесь, кто-нибудь решит, что вы вор, и вызовет полицию. Недавно несколько таких случаев было.

— Но я же не могу забраться в чужой сад, чтобы подождать своего кота.

— Почему нет? Не берите в голову. Дома, кроме меня, все равно никого, а мне поболтать не с кем и ужасно скучно. Можем загорать вместе и ждать, пока придет ваш кот. У меня зоркий взгляд, я наверняка его замечу.

Я посмотрел на часы. 14.36. Из дел, которые мне осталось сделать до вечера, — снять белье и приготовить ужин.

— Хорошо, тогда побеспокою своим присутствием до трех часов, — сказал я, пока не очень понимая ситуацию.

Пройдя через калитку, я пошел по траве вслед за девчонкой и тут заметил, что она слегка подволакивает левую ногу. Маленькие плечики наклонялись вправо, словно кривошип какого-то механизма, и ритмично подергивались. Сделав несколько шагов, она остановилась и показала мне, чтобы я шел рядом.

— В прошлом месяце попала в аварию, — сказала она будто между прочим. — Меня подвозили на мотоцикле, вот и выбросило. Не повезло.

В центре лужайки стояли два шезлонга из парусиновой ткани. На спинке одного висело большое синее полотенце, на другом валялись пачка красного «Мальборо», пепельница, зажигалка, большой кассетный магнитофон и журналы. Магнитофон работал, и из динамика чуть слышно играла какая-то неизвестная мне хард-рок-группа.

Она сбросила на землю все, что было на шезлонге, пригласила меня присесть, выключила магнитофон. Сев на лежак, я увидел, что между деревьев виднеются проход и пустующий дом. Было видно и белую каменную птицу, и золотарник, и проволочный забор. Я подумал, что девчонка, наверное, все это время отсюда наблюдала за мной.

Сад был большим и простым. Лужайка простиралась под небольшим уклоном, тут и там стояли кустарники. Слева от шезлонгов был большой пруд, окруженный бетоном, но, видимо, последнее время он не использовался, вода высохла, и солнце заливало его дно бледно-зеленого цвета, напоминавшее морское животное, лежащее кверху брюхом. Позади кустарников у нас за спиной стояло старое здание в европейском стиле с изящным фасадом, однако сам дом не был особенно большим и вряд ли строился с шиком. Просто большой сад, который был по-настоящему ухожен.

— раньше я подрабатывал в фирме, которая стригла газоны, — сказал я.

— Да вы что? — сказала девчонка без интереса.

— Наверное, много хлопот с таким большим садом, — сказал я, оглядываясь по сторонам.

— А у вас нет сада?

— Совсем маленький. Пара-тройка гортензий растет, и все, — ответил я. — А ты всегда одна?

— Ага. Днем всегда одна. Утром и вечером сюда приходит одна женщина помогать по хозяйству, а так одна. Не хотите чего-нибудь холодненького выпить? У меня пиво есть.

— Нет, спасибо.

— Честно? Не стесняйтесь.

— Я не хочу пить, — сказал я. — А ты в школу не ходишь?

— А вы не ходите на работу?

— Хотел бы, да работы нет, — сказал я.

— Безработный?

— Как сказать. Сам бросил.

— А чем вы раньше занимались?

— Что-то вроде помощника адвоката, — сказал я и, чтобы прервать этот быстрый разговор, сделал глубокий вдох. — Ходил по разным учреждениям и инстанциям, собирал бумаги, сортировал документы, проверял судебные прецеденты, занимался разными процедурами в суде, вот такая работа.

— Но бросили?

— Да.

— А жена ваша работает?

— Работает, — сказал я.

Я вытащил сигарету, засунул в рот, чиркнул спичкой. На соседнем дереве пела заводная птица. Повернув пружину раз двенадцать-тринадцать, она упорхнула на другое дерево.

— Коты всегда проходят вон там, — сказала девчонка и показала на край лужайки перед нами. — Вон, видите, мусоросжигатель за забором Судзуки-сан. Они вылезают сбоку, проходят через всю лужайку, пролезают под калиткой и отправляются в сад напротив. Всегда один маршрут. А вы знаете Судзуки? Он профессор в университете, часто по телевизору выступает. Знаете?

— Судзуки?

Девчонка принялась рассказывать мне об этом Судзуки, но я никогда не слышал о нем.

— Я и телевизор-то почти не смотрю, — сказал я.

— Неприятная семейка, — сказала девчонка. — Снобы, кичатся своей известностью. Да все, кто выступает по телевизору, сплошные жулики.

— Да что ты говоришь.

Девчонка взяла пачку «Мальборо», вытащила одну сигарету и, не зажигая, покрутила ее в руках.

— Ну возможно, среди них тоже есть несколько неплохих людей, но не в моем вкусе. Вот Мияваки-сан был порядочным человеком. И жена хорошая женщина. У мужа было два или три ресторана.

— И куда они делись?

— Не знаю, — сказала девчонка, постукивая ногтем по кончику сигареты. — Может, что-нибудь с долгами. Такая шумиха тогда была, а потом они исчезли. Уже года два прошло. Дом бросили. Там теперь только кошки плодятся. Неосмотрительно. Мама всегда жалуется.

— Неужели столько кошек?

Наконец девчонка взяла сигарету в рот и прикурила от зажигалки. После чего кивнула.

— Каких только нет. Есть с обожженной шерстью, есть с одним глазом… У него вместо глаза просто мясо наросло. Жуть.

— Жуть, — повторил я.

— У одной моей родственницы шесть пальцев. Девчонка чуть меня старше. Рядом с мизинцем у нее еще один маленький палец, как у младенца. Однако она его все время подгибает, поэтому так и не увидишь. Красивая девчонка.

— Хм, — сказал я.

— Как вы думаете, а это генетически передается? Ну, типа по крови…

— Не знаю, — ответил я.

Несколько минут она молчала. Я курил сигарету и внимательно смотрел на кошачью тропинку. Однако пока не прошло еще ни одного кота.

— Вы точно ничего не хотите попить? Я буду колу, — сказала девчонка.

Я сказал, что мне ничего не надо.

Девчонка встала с шезлонга и, подволакивая ногу, исчезла за деревьями, а я взял журнал, который лежал у ног, и стал его перелистывать. Вопреки предположениям, это оказался мужской ежемесячный журнал. В середине журнала мне попалась фотография женщины, сидевшей в неестественной позе, широко раздвинув ноги, так что сквозь прозрачное белье проглядывали гениталии и волосы на лобке. Ну и ну, подумал я и вернул журнал на место, а затем, сложив руки на груди, вновь развернулся к кошачьей тропинке.

Прошло довольно много времени, прежде чем появилась девчонка со стаканом кока-колы в руках. На ней уже не было футболки «адидас», а только шорты и лифчик от купальника. Фасон маленького лифчика с завязками на спине не скрывал формы груди.

День точно выдался жаркий. Я сидел в шезлонге на самом солнцепеке, отчего на моей серой футболке местами выступили черные пятна от пота.

— А вот если бы у девушки, которая вам понравилась, было шесть пальцев, что бы вы делали? — спросила девчонка в продолжение разговора.

— Продал бы ее в цирк, — сказал я.

— Правда?

— Шутка, — сказал я, вздрогнув. — Наверное, не обращал бы на это внимания.

— Даже если бы это могло передаться детям?

Я задумался на минуту об этом.

— Думаю, что все-таки не обращал бы внимания. От одного лишнего пальца никакого вреда не будет.

— А если бы четыре груди?

Я и об этом задумался.

— Не знаю, — сказал я.

Четыре груди? Я не видел никакой возможности прервать разговор, поэтому решил сменить тему.

— Сколько тебе лет?

— Шестнадцать, — сказала она. — Только исполнилось. Первый год в старшей школе.

— Школу не посещаешь?

— Нога пока болит, когда долго ходишь. И вокруг глаз еще не зажили порезы. У меня школа довольно строгая — если узнают, что я не просто болею, а попала в аварию, упав с мотоцикла, неизвестно, что мне там на это скажут… Я могу хоть год пропустить. Не то чтобы особенно тороплюсь перейти в следующий класс.

— Хм, — сказал я.

— И все же ответьте на мой вопрос. Говорите, что могли бы жениться на девушке с шестью пальцами, а четыре груди вас смущают?

— Я не говорил, что смущают. Я сказал, что не знаю.

— Почему не знаете?

— Не могу себе этого как следует представить.

— А шесть пальцев представить можете?

— Более или менее.

— А в чем разница? Шесть пальцев или четыре груди?

Я вновь задумался об этом, однако никакого толкового объяснения в голову не пришло.

— Я слишком много задаю вопросов? — спросила она и взглянула на меня из-под темных очков.

— Тебе об этом кто-то говорил? — спросил я.

— Иногда.

— Ничего плохого в том, чтобы задавать вопросы, нет. Это заставляет собеседника думать.

— Но большинство не хотят думать, когда я спрашиваю, — сказала она, рассматривая пальцы на ногах. — Просто отвечают первое, что в голову придет.

Я неопределенно покачал головой и опять повернулся к кошачьей тропинке. Что же я здесь делаю, подумал я. Ведь так ни одной кошки и не появилось.

Сложив руки на груди, я закрыл глаза секунд на двадцать или тридцать. С закрытыми глазами я почувствовал, что на разных частях тела выступает пот. На лбу, под носом, на шее какое-то чуть уловимое ощущение несоответствия, словно ко мне прикасаются влажными перьями, а футболка прилипла к груди, как флаг в безветренный день. У солнечного света оказалась странная тяжесть, которая проникала внутрь моего тела. Девчонка потрясла стаканом с колой, лед звякнул, словно коровий колокольчик.

— Если в сон клонит, можете поспать. Как только кот появится, я вас разбужу, — тихонько сказала девчонка.

Не открывая глаз, я молча кивнул.

Некоторое время не было слышно ни звука. И голубь, и заводная птица куда-то исчезли. Не было ветра, не было слышно даже машин. Все это время я думал о той женщине, которая звонила. Неужели я на самом деле ее знал?

Однако вспомнить никак не мог. Лишь ее тень вытянулась через проход, будто на картине де Кирико. Она сама уже где-то далеко, за пределами моего сознания. А в ушах так и звенит звонок телефона.

— Вы заснули? — спросила девчонка тихо, чтобы не разбудить меня.

— Я не сплю, — сказал я.

— Можно подсесть поближе? Мне нравится разговаривать шепотом.

— Мне все равно, — сказал я, не открывая глаз.

Я услышал, как она поставила свой шезлонг вдоль моего и плотно придвинула. Раздался удар от соприкосновения деревянных рам.

Как странно, подумал я. Голос девчонки звучал по-разному, когда его слышишь с открытыми и закрытыми глазами. Что со мной происходит, подумал я. Впервые такое.

— Можно еще немножко поболтать? — спросила девчонка. — Я буду говорить очень тихо, вы можете и не отвечать, можете даже вздремнуть.

— Ладно, — сказал я.

— Когда человек умирает — это так здорово, — сказала девчонка.

Она говорила прямо у моего уха, ее слова вместе с теплым влажным дыханием нырнули внутрь меня.

— Почему? — спросил я.

Девчонка приложила палец к моим губам, будто запечатывала конверт.

— Не задавайте вопросов, — сказала она. — Не хочу, чтобы мне сейчас задавали вопросы. И глаз не открывайте. Хорошо?

В ответ на ее шепот я слегка кивнул. Она убрала палец с моих губ и положила на запястье.

— Интересно, наверное, попробовать разрезать это скальпелем. Не мертвое тело. А сам сгусток смерти. У меня такое чувство, что он должен где-то быть. Как мяч — тяжелый, мягкий сгусток онемевших нервов. Вытащить его из мертвого человека и разрезать. Я часто об этом думаю. Интересно, а что внутри. Может, как в засохшей зубной пасте, когда внутри тюбика что-то твердое. Вам так не кажется? Ладно, ладно, можете не отвечать. По краю хлюпает и только в середине затвердевает. Поэтому сначала я разрежу кожу, вытащу мягкую часть, затем с помощью скальпеля и ложечки начну разбирать мякоть. Чем глубже, тем тверже становится мякоть, и наконец что-то вроде косточки. Такой маленькой, как шарик в шарикоподшипнике, и очень твердой. Вам так не кажется?

Девчонка раза два-три откашлялась.

— Последнее время только об этом и думаю. Наверное, оттого, что делать нечего. Честное слово, так и думаю. Когда нечего делать, мысли сами так и улетают куда-то. Так далеко, что потом сложно назад вернуться.

Затем девчонка убрала палец с моей кисти, взяла стакан и допила остатки колы. По стуку льда я понял, что в стакане пусто.

— Все в порядке, я высматриваю кота. Не беспокойтесь. Как только увижу Ватанабэ Нобору, сразу же вам скажу. Поэтому можете не открывать глаз. Ватанабэ Нобору наверняка бродит где-нибудь неподалеку. Ведь все кошки ходят по одним и тем же местам. Наверняка скоро появится. Давайте представим его себе и подождем. Ватанабэ Нобору сейчас направляется сюда. Проходит через траву, пролезает под калиткой, где-то останавливается, принюхиваясь к запаху цветов, и медленно направляется сюда. Только вообразите.

Я попытался нарисовать кота в голове, как она сказала, но ничего не получилось, кроме ужасно расплывчатого образа, словно на фотографии, снятой на ярком солнце. Лучи яркого солнца проходили сквозь закрытые веки, внося дополнительную сумятицу. Кроме того, сколько я ни пытался, не мог четко вспомнить своего кота. Мой Ватанабэ Нобору, искривленный и неестественный, походил на неудавшийся портрет. Лишь отдельные приметы были похожи, а основные черты совершенно не удались. Я даже не мог вспомнить его походку.

Девчонка еще раз положила палец мне на кисть и на этот раз, чуть касаясь, нарисовала на ней какой-то орнамент. Какая-то причудливая, бесформенная фигура. Когда она рисовала, я почувствовал, что в унисон ее движениям темнота иного характера, чем прежде, проникает в мое сознание. Наверное, я засыпаю, решил я. Мне не хотелось спать, но я понимал: что бы я ни делал, остановить это уже не смогу. Мое тело стало бесформенным и тяжелым, расползаясь по мягкой спинке шезлонга из парусиновой ткани.

В этой темноте я увидел лишь четыре лапы Ватанабэ Нобору. Четыре лапы умеренно коричневого цвета с мягкими, словно резина, подушечками на подошвах. Эти лапы бесшумно ступали где-то по земле.

Где-то по земле?

Но где, я не знал.

Тебе не кажется, что в твоей голове есть слепая зона? — тихонько сказала женщина.

Когда я открыл глаза, то оказался в одиночестве. На соседнем шезлонге, вплотную придвинутом к моему, девчонки не было. Полотенце, сигареты и журнал лежали, где и прежде, а стакан с колой и магнитофон исчезли.

Солнце стало клониться к западу, и тени от сосновых веток закрыли меня до самых лодыжек. Стрелки часов показывали 15.40. Я несколько раз покачал головой, словно потряс пустой банкой, встал с шезлонга и огляделся по сторонам. Картина, окружавшая меня, была точно такой же, как и в самом начале. Широкая лужайка, пересохший пруд, забор, каменная птица, золотарник, телевизионная антенна. Кота нет. И девчонки тоже.

Я присел в тени и, поглаживая ладонью зеленую траву, посмотрел на кошачью тропинку, ожидая возвращения девчонки. Однако прошло минут десять, но ни кот, ни девчонка не появились. Вокруг не было даже признака какого-либо движения. Я не мог толком сообразить, что мне делать. Такое чувство, что за время сна я ужасно постарел.

Я еще раз встал и посмотрел в сторону дома. Однако и там не было никаких признаков жизни. Лишь стекла окон ярко блестели в лучах западного солнца. Ничего не оставалось, как пересечь сад, вылезти в проход и вернуться домой. Пусть я не нашел кота, зато сделал все, что мог.

Вернувшись домой, я снял высохшее белье и сделал приготовления для простенького ужина. Затем уселся на полу в гостиной, облокотился о стену и стал читать вечернюю газету. В половине шестого телефон прозвенел двенадцать раз, но я не стал снимать трубку. Даже когда звонок смолк, его эхо еще плыло, словно пыль, в вечерних сумерках, наполнявших комнату. Казалось, что часы над телевизором бьют по висящей в воздухе прозрачной плите твердыми кончиками ногтей. Этот мир, словно заводной механизм, подумал я. Раз в день прилетает заводная птица и поворачивает его пружину. И в этом мире только я старею и взращиваю в себе смерть вроде мячика. Даже когда я крепко сплю между Сатурном и Ураном, заводная птица выполняет свою работу.

Я вдруг подумал: а что, если сочинить стихотворение про заводную птицу? Но сколько бы я ни думал, первая строчка на ум не приходила. Да и вряд ли старшеклассницы с удовольствием будут читать стихи про заводную птицу. Они ведь даже не знают о ее существовании.

Жена вернулась домой в половине восьмого.

— Извини. Пришлось задержаться, — сказала она. — Никак не могла найти документы об уплате за курсы одного ученика. Девушка, которая у нас подрабатывает, делает все абы как, а мне за все отвечать.

— Да ладно, — сказал я.

А затем пошел на кухню, приготовил жареную рыбу, салат и суп-мисо. Все это время жена читала на кухне вечернюю газету.

— Слушай, а тебя дома не было в половине шестого? — спросила жена. — Я звонила домой, хотела сказать, что немного задержусь.

— Масло закончилось, и я ходил в магазин, — соврал я.

— А в банк сходил?

— Конечно, — ответил я.

— А кот?

— Не нашел.

— Ясно, — сказала жена.

Когда после ужина я вышел из ванной, то увидел, что в темной гостиной без света сидит жена. Она свернулась в клубочек и в темноте в своей серой рубашке напоминала забытый багаж. Мне стало очень ее жаль. Ее просто оставили не в том месте. Будь это другое место, она, вероятно, была бы счастливее.

Я вытер волосы полотенцем и сел на диван напротив нее.

— Что случилось? — спросил я.

— Наверное, кот уже умер, — сказала жена.

— Да нет, — сказал я. — Наверное, где-нибудь развлекается. Проголодается и вернется. Помнишь, как-то раз такое уже было. Когда мы жили в Коэндзи…

— На этот раз все по-другому. Я знаю. Кот сдох и разлагается где-то в траве. Ты искал в саду пустого дома?

— Слушай, ну ты даешь. Даже если это и пустой дом, он все-таки чужой. Не могу же я без спросу туда залезть.

— Ты его убил, — сказала жена.

Я вздохнул и еще раз вытер волосы полотенцем.

— Ты убил его своим отношением, — повторила жена из темноты.

— Что-то я не пойму, — сказал я. — Кот пропал сам по себе. Я тут ни при чем. Ты же и сама это понимаешь.

— Ты его не особенно любил.

— Может, и так, — признался я. — По крайней мере, уж точно не так, как ты. Однако не издевался над ним и каждый день кормил как положено. Я его кормил. Как можно говорить, что я его убил, просто потому, что не особенно его любил? Тогда выходит, что большую часть людей на свете тоже я убил.

— Вот такой ты человек, — сказала жена. — Всегда, всегда одно и то же. Ты столько всего уничтожаешь, даже не испачкав рук.

Я хотел что-то ответить, но, увидев, что она плачет, передумал. Затем бросил полотенце в корзину для белья в ванной, пошел на кухню, достал пива из холодильника и выпил. Дурацкий день. Дурацкий день в дурацком месяце дурацкого года.

Ватанабэ Нобору, где ты? — подумал я. Неужто заводная птица не завела твою пружину?

Получилось что-то вроде стихов.

Когда я выпил полбанки пива, зазвонил телефон.

— Подойдешь? — спросил я, обернувшись в темноту гостиной.

— Нет. Сам подойди, — сказала жена.

— Не хочу, — сказал я.

Мы не снимали трубку, а телефон продолжал звонить. Телефонный звонок перемешал пыль, висящую в темноте. Ни я, ни жена не произнесли ни слова. Я пил пиво, жена беззвучно плакала. Я досчитал до двадцатого звонка, потом бросил. А телефон продолжал звонить. Но не могу же я считать звонки до бесконечности.