Исчезнувшие зеркала

Глава 3. Исчезнувшие зеркала

Неизвестно, зачем это Тане надо было, но зачем-то вот надо — давай, говорит, примем к себе ШП.

Ничего себе заявочки! Но спорить Алёшка даже не пробовал. Он сказал, что вообще-то согласен, только надо сперва как следует «продать» ШП секрет «Девочки, проникающей сквозь стены». Таня в ответ неопределённо пожала плечами, и тогда Алёшка стал излагать свой план.

Вот ШП приходит к Тане (у Смелых днём никого, значит, можно спокойно проводить опыты), и они сидят минут пять, ждут в полном молчании. Если ШП начинает заводить беседы, ему не отвечают, только палец к губам. На людей это действует очень неплохо.

Потом звонок в дверь. Входит «Девочка, проходящая сквозь стену». Шторы полузанавешены. Девочка раскланивается, причём не только с ШП, но и со стульями, со шкафом, с письменным столом. Это тоже неплохо действует.

Потом Алёшка сажает её в коробку из-под цветного телевизора «Рубин», накрывает коробку каким-нибудь покрывалом, шепчет что-то неслышимое. Они выходят в другую комнату. Там на диване возвышается какой-то непонятный предмет, тоже под покрывалом. Алёшка срывает это покрывало — на голове стоит «Девочка, проходящая сквозь стену».

Лёгким касанием руки Алёшка ставит её на ноги, делает несколько пассов, выходит из комнаты, заперев дверь на ключ. Они возвращаются в первую комнату, где коробка от «Рубина». Коробка, естественно, пуста! Вдруг раздаётся звонок в дверь. Таня говорит: «Неужели мама? Всё испортит!» Входит «Проходящая сквозь стены». Алёшка властным движением опять сажает её в коробку из-под «Рубина», шепчет, набрасывает покрывало. Они идут опять во вторую комнату. Алёшка сдёргивает покрывало со странного предмета, стоящего посередине. А это «Проникающая сквозь стены» в гимнастической позе «ласточка».

Они снова выходят из комнаты и снова запирают дверь. Возвращаются в первую, коробка опять, конечно, пуста! Садятся, ждут, несколько раз Алёшка напряжённо смотрит на входную дверь. ШП уже начинает злорадствовать. И вдруг раздаётся стук в балконную дверь. Алёшка вскакивает, отдёргивает шторину — на балконе стоит «Проникающая»!

Они снова засаживают её в коробку, снова возвращаются во вторую комнату и там находят «Проникающую», которая стоит, распластавшись вдоль стены… И так далее и тому подобное, пока, наконец, этот осёл не догадается, что «Проникающих» двое. И тогда все собираются в одной комнате и начинают смеяться до полусмерти.

Всё это Алёшка рассказывал очень ярко и красочно, а Таня не спеша мыла посуду. Было утро, совершенно свободное. Ни экскаватор новый не нашёлся, ни в лифте не появилось новых надписей. Да и вождение за нос ШП могло состояться не раньше, чем недели через две, потому что двойняшки были в лагере… Так что Алёшка чувствовал себя абсолютно спокойно. Он не хотел иметь с этим ШП никаких дел. Но ведь за две недели много чего может случиться. Например, Таня поймёт, что с таким типчиком водить знакомство — это же позориться на весь двор…

— Нет, — Таня покачала головой, — две недели — плохо. За две недели уж всё лето пройдёт.

Алёшка, который на то и рассчитывал, что «всё лето пройдёт», невинно пожал плечами: мол, не я же придумал, что в августе всего тридцать один день, а не сорок восемь, например.

— Значит, надо его просто так принять! — Таня громко поставила очередное, вымытое блюдце на сушилку. — Без этой твоей «Проникающей». А «Проникающую» можно и потом устроить! Если уж ты так сильно хочешь над кем-нибудь поиздеваться.

Алёшка с Таней спорить обычно не решался. Но тут он сказал:

— А без «Проникающей» я тоже не согласен!

Наступило тяжёлое и затяжное молчание. По кухне стало расползаться то ужасно нелюбимое Алёшкой Пряниковым чёрное облако, которое называется ссора. Алёшка не любил ссориться, он любил, чтоб его любили.

Желательно все. А уж чтобы Таня к нему хорошо относилась — это обязательно!

Алёшка сам не знал, зачем это и почему, но ему нравилось приходить к Тане, о чём-нибудь с ней разговаривать, куда-нибудь ходить. И кстати, он уже прикидывал, удобно ли это будет со следующего года носить её портфель. Некоторые четвероклассники, кажется, носят… некоторым четвероклассницам… Да, пожалуй, можно: уроков-то прибавится и учебников прибавится. Значит, и портфель потяжелеет.

В общем, Алёшка готов был уступить ей в любом деле. Только не с этим треклятым ШП, которого никто не любил, которого все гоняли, причём за дело! И вдруг Алёшка пойдёт с ним рядом… Да тогда ни один пришелец с Алёшкой в контакт не вступит!

Тане этот ШП тоже не слишком нравился. Но ей было… неловко как-то! Ведь что получалось? Презираем человека за вынюхивание — вроде правильно делаем. А сами заставляем его… снова вынюхивать! Разве не так было дело, когда узнавали про «лифтовые стихи»?.. Алёшка нехотя пожал плечами… Вот и выходит, что все пользуются этим несчастным ШП, кому как выгодно.

— Подлым ШП! — поправил Алёшка.

— Да пусть подлым. Пусть даже вообще Кощеем Бессмертным! А вдруг он подлый из-за таких, как ты и я?

— Глупости!

— И если ты честный, ты должен его перевоспитывать!

— Я не учительница! — Вид у Алёшки был уж совсем хмурый.

— А я не сказала: «Если ты учительница», я сказала: «Если ты честный!» Так что выбирай!

Наступил в их дружбе очень трудный момент, очень! Ссориться Алёшке — смерть как не хотелось. Но и с этим ШП…

И тогда… да здравствуют умные мысли! Перво-наперво Алёшка сделал вид, что молчит он не почему-нибудь, а потому только, что обдумывает некий план. Таня, которая тоже, конечно, совсем не хотела ссориться (мы ведь помним, что она зачем-то вышивала на Алёшкиной футболке слово «Динамо»), сразу догадалась, что Алёшка не дуется, а думает. Однако чтобы оставаться честной и… оставаться командиром в их дружбе, сказала строго:

— Только прежде чем врать, ты сперва подумай.

Дальше всё было ясно, как в мультфильме. Алёшка стал говорить, что он и не собирался врать, что он вообще… Ну и тому подобное. Наконец он поведал Тане тайну (о которой минуту назад и представления не имел): оказывается, готовясь к общению с инопланетянами-пришельца ми-тарелочника ми, он разработал некоторые особые способы связи — при помощи облаков. Если долго думать об одном и том же, мысль вылетает из головы, ударяется в облако и летит туда, куда ты ей прикажешь.

И вот Алёшка предлагал — чтобы всё было у них без спору, без драки — вызвать при помощи облаков сестёр из лагеря, устроить цирк под названием «Проникающая», а потом, если уж так хочет Таня, законтачить с этим… несчастным ШП.

— А при чём тут всё-таки облака? — спросила Таня подозрительно.

— Ну, на небе же ничего другого нету.

— А при чём тут небо?

— Ну, этот вопрос ещё до конца не изучен.

Таня не верила ему. В тот раз по облакам из леса выходили, теперь…

Хотя из леса действительно вышли… И по телевизору она видела кино про спутники связи: из Москвы посылают сигнал, он в спутник как бы ударяется, а во Владивостоке смотрят передачу… Хм…

Помнится, Таня как-то заметила, что Алёшкино лицо — телевизор души: все мысли можно увидеть. Однако и сама Таня тоже была не очень-то скрытным человеком. И хитромудрый Алёшка усек: вроде бы она ему не верит, но вроде бы и начинает сомневаться — вдруг всё-таки правда?

— Давай хотя бы опыт поставим, Тань! Дня на три-четыре. (А за четыре дня, хе-хе, сколько воды утечёт!)

— Почему так долго-то?

— Во-первых, им из лагеря не так-то легко сорваться, правда? А во-вторых, мне облако нужно подходящее.

— Какое?

— Ну, погуще и чтобы такое… покруглее….

Таня вдруг вышла на балкон:

— О! Пожалуйста! Сам напросился! Вон тебе висит, как по заказу. Густое — раз и круглое — два.

Дело в том, что с того места, где сидел Алёшка, вообще ничего, кроме синего неба, видно не было, поэтому он совершенно спокойно рассуждал про облака. Но как мы уже могли заметить, его «изобретения» часто против него же и поворачивались.

Вслед за Таней Алёшка Пряников вышел на балкон. Облако действительно было что надо. Высокое, курчавое. И в то же время тяжёлое, с тёмным таким днищем, словно напоминало: осень, граждане, уже не за горами. Да, попался так попался!

— Ну, чего же ты? Посылай свои мысли!

— Посылаю-посылаю, — нехотя ответил Алёшка. А всё же по крайней мере дня два у него будет! Пусть не четыре, но всё-таки два. Тоже немалое время. Так думал Алёшка, а сам хмурил лоб, кусал губу в общем, делал вид, что долбит мыслями это бедное облако.

В дверь позвонили.

— Неужели мама? — сказала Таня удивлённо. И Алёшка подумал, что и этот звонок, и эти Танины слова были точно, как в Алёшкином предполагаемом розыгрыше, — странно. Только в дверь должна была войти не мама, а «Проникающая».

Каково же было его изумление и даже ужас, когда в дверь действительно вошла Иринка… А может, Маринка.

— Привет!

Посмотрела на побледневшее Танино лицо, на Алёшкину отвисшую челюсть.

— У вас что, в квартире пожар случился? Или убежала змея-гадюка? — и улыбнулась выжидательно.

— Ты как сюда?.. — Алёшка говорил, словно камни ворочал. А Таня так вообще не могла слова вымолвить.

— Я к тебе захожу, а мне Альбина говорит, что ты…

— Нет! Как ты вообще приехать догадалась? Ты мой вызов услышала?

— Какой вызов?

Тут Алёшка наконец взял себя в руки, сделал значительное лицо и сказал:

— Ладно, после! Я хочу сказать, зачем же ты конспирацию не соблюдаешь? Я же предупреждал: со мной пока общаться только с помощью телефона!

— Но мы не могли доверить телефону нашу тайну! — сказала Ирина-Марина строго.

— Почему?

— А потому что у нас в лагере телефона нету! — И она засмеялась.

И Таня засмеялась, она уже пришла в себя, поняла, что просто получилось сумасшедшее совпадение, вот и всё.

— А если тебя ШП увидит? — продолжал ругаться Алёшка.

— Так я же одна. Иринка же в лагере осталась…

Наконец-то Таня и Алёшка узнали, что перед ними Марина.

— У нас, понимаете, происходят такие довольно-таки странные чудеса в лагере, что без вас не разобраться… Только дай мне чего-нибудь поесть, пожалуйста, Тань. А то я даже не завтракала.

Лагерь «Рассветный» от Москвы недалеко. На электричке минут сорок пять. А если доехать до последней станции метро и оттуда на автобусе, то и вовсе минут двадцать. Москва ведь растёт. И к бывшим далёким загородным речкам, к бывшим дремучим лесам подползают под землёй тоннели метро, подкатывают троллейбусы. Того и гляди, на какой-нибудь остановке медведица войдёт: мальчик, скажет, уступи тёте место!

Но Москва действительно велика, и как раз от дома, где живут Алёшка и Таня, до того лагеря — сперва час на метро да потом ещё этот автобус-экспресс. Потому что они живут на юге нашего города, а лагерь на севере. Расстояние почти сто километров. А как это себе представить сто километров? Да никак не представишь. Но понятно, что очень много!

И они решили тогда: поедем лучше на электричке. На электричке как-то интереснее — пахнет настоящим путешествием. Вокзал, народу полно. И все откуда-то приехали, из какой-то страшной дали. Стоят, озираются. Или, наоборот, уезжают, спешат, с ног до головы обвешанные чемоданами и сумками. Глянешь — да таких людей можно принимать в сборную по тяжёлой атлетике.

А ты идёшь себе, пробираешься среди этих могучих человеческих рек пусть и маленькой, но упорной лодочкой. И билет у тебя в кармане, и на душе у тебя спокойно, потому что ты едешь в официальную командировку на три дня!

На три дня?! Да как же это получилось?.. А вот как!

Когда Маринка стала звать их в лагерь, чтобы… чтобы участвовать в той истории, о которой мы все узнаем немного погодя, они, конечно, сказали: «Ну как, Марин, как? Разве родители отпустят?»

— А вы что-нибудь придумайте! — говорит Маринка.

И Таня тут поняла, что Марина с Ириной довольно-таки часто что-нибудь «придумывают» для своих родителей, для учителей, для воспитателей в лагере.

— Я же, видите, приехала! — говорит Марина, словно в подтверждение Таниной мысли. — Одна, из такой дали. А вы втроём не можете? Сможете!

— А почему втроём-то? — спросил Алёшка, предчувствуя недоброе.

— А потому что там работы ровно на троих!

— Так нас же двое — Таня и я…

— А вы прихватите того мальчишку, который следить умеет.

Тут у Алёшки такое лицо сделалось, что Таня, сама того не желая, начала смеяться, как будто ей показали пластилиновый мультфильм. Действительно: ШП буквально окружил Алёшку со всех сторон!

Ещё продолжая смеяться над Алёшкой, Таня сняла телефонную трубку, стала набирать номер… Видали! Даже номер уже наизусть помнит!

— Да нету его, — сказал Алёшка с презрением и тоской. — Шпионит небось где-нибудь!

Но ШП оказался дома. Был у человека нюх, что там говорить! А может, он и правда исправляться начал?

Через пять минут ШП был на месте, смотрел и слушал. И уши его, казалось Алёшке, слегка поворачивались, как чаши радиолокаторов, в сторону того, кто говорил. Верно замечено, что работа накладывает на человека свою печать. У рабочего, например у честного кузнеца, руки большие и мускулистые. А у ШП вот уши разрослись. Так тебе и надо! У

Однако делать было нечего. Лучше уж, рассудил Алёшка, уехать отсюда с ШП на несколько дней, чтоб никто лишний хотя бы их не видел… И пусть Таня сама убедится кое в чём!

Но как пропасть из дома на два, а то и на три дня? Способ Ирины-Марины по пропаданию из лагеря тут не годился. Сёстры воспользовались своей похожестью. Оставшаяся в лагере Иринка на завтраке сперва поела за себя, потом говорит: «Ой, пойду Маринку позову, она в туалете застряла: никак руки отмыть не может!»

Воспитательница у них добрая, а ребята уже тут как тут — стали быстро рассказывать (вернее, «лапшу на уши вешать») про клетку для морских свинок да про жутко пачкучую краску…

Иринка тем временем майку переодела, бант из волос вынула ив столовую. Ей кричат: «Давай быстрей ешь, весь отряд задерживаешь»! А для Иринки, между прочим, съесть два завтрака — это одной левой, не снимая пиджака.

Потом у них была подготовка к общелагерному сбору под названием «Я умею». Иринка должна была участвовать в хореографической шутке «Танец маленьких медвежат» (под музыку «Танец маленьких лебедей»), а Маринка была занята в пирамиде, где один первоклассник должен был держать шесть человек (на самом деле они все висели на полуневидимых канатах).

Иринка сперва отпросилась в балетном кружке будто бы помочь сестре на пирамиде, а потом (уже в виде Маринки) отпросилась у физрука «помочь сестре танец разучивать».

А сама сидела в кустах перед отрядным домом и ждала, куда её позовут. Если в балет, она бежала как Иринка, а если в акробатику — как Маринка.

Хороший способ, но у ШП, Тани и Алёшки не было похожих братьев и сестёр… Собственно, у них вообще была «одна сестра на троих» — Альбина. Но она для таких вещей совсем не годилась.

Хм… Тут Алёшку как раз и осенило! Альбину всё-таки можно использовать! Но только, конечно, совсем по-другому.

— У тебя рюкзак есть, ШП?

— Есть, — ответил ШП и убрал голову в плечи, уж очень решительно Алёшка его спросил.

— Тогда иди собирайся, чтоб тебя не ждать! Встреча через пятьдесят восемь минут!

Он мог бы сказать, и через час, но тогда какой же он был бы Алёшка Пряников!

— И ты тоже, Тань, собирайся.

Сам он кинулся на четвёртый этаж, в свою квартиру с заколдованным номером 313. Он придумал, чтобы сестрица Альбина позвонила Алёхину, а тот бы пришёл и сказал, будто он вожатый и берёт Алёшку, Таню и ШП в поход на три дня… Дело в том, что в песчаном карьере обнаружено древнее лежбище динозавров. Школа начинает там археологические раскопки, поэтому несколько наиболее опытных ребят… В общем, дальше Алёшка мог плести, как говорится, отсюда до завтра.

— Никуда я звонить не буду! — строго сказала Альбина. — И никуда ты не поедешь!

Но по тому, как сестра отвернулась, Алёшка понял: она и рада бы позвонить Алёхину хоть даже по такому поводу, однако гордость не позволяет.

Чтобы проверить себя, Алёшка сказал:

— Только ты не забывай, что тебя кое-кто спас!

— Никто меня не спасал! — крикнула Альбина. — И это неблагородно — напоминать подобные вещи!

Глаза её при этом стали такие, как будто Алёшка — это директор школы, а Альбина — провинившаяся ученица первого класса. Да теперь уж и первоклассниц-то не бывает таких пугливых. Он даже хотел пожалеть Альбину. Но кто же это жалеет старших сестёр-восьмиклассниц, которые: в кино — пожалуйста, вечером допоздна — сколько хочешь, денег на проездной билет (а на самом деле на тушь для ресниц) — на, милая девочка… Нет, сестёр-восьмиклассниц жалеть нечего. И Алёшка молча ушёл. Правда, не сказав Альбине ни одного колкого слова.

Мама Алёшкина была сегодня дома до полдня, и если она уйдёт, если не успеет Алёшка и всё затянется до вечера, то может вообще сорваться. Почему? Да потому что в рискованных и хитроумных делах лучше действовать сразу: эти дела не клубника, они «вызревать» не любят. Уж коли сравнивать, то они больше похожи на спичку. Чиркнул — загорелось.

Но в том-то и дело — надо было чиркать…

Алёшка поднялся на девятый этаж, позвонил в рыжиковскую дверь. Эх, погода слишком хорошая, на прудиках небось!.. Нет, представьте себе, дверь открылась, на пороге Рыжикова. И из квартиры дым, как на пожаре: этот Витя Алёхин, он и так-то хиловатый, да ещё курит. Во, надо Тане что сказать: с курением бороться!

Рыжикова между тем сделала такое лицо, с которым обычно говорят: «Мальчик, тебе чего?» Но слишком она хорошо знала, что Алёшка не просто «мальчик». Он её от очень неприятной вещи избавил. И поэтому взрослая Таня просто ждала, что скажет этот полноватый, взъерошенный маленький человек, немного странный мальчик…

И «немного странный» сказал «немного странное»:

— Тебя мы знаем лучше, чем его. — Алёшка уверенно кивнул на закрытую дверь. — Поэтому я тебе расскажу, что надо, а ты объяснишь ему.

Потом он всё рассказал про якобы поход и про якобы вожатого. Рыжикова старалась улыбаться, но это у неё не очень получалось.

— Послушай, а я могу быть уверена, что…

— Можешь!

— Но ведь мы теперь несём за вас…

Алёшка остановил её взглядом, полным такого спокойствия, что у бедной Рыжиковой только и хватило мужества как бы равнодушно пожать плечами:

— Ладно, сейчас… — И она ушла в ту дверь, за которой, наверное, продолжал дымить её милый Витечка.

Прошло сколько-то времени, Алёшка стоял в крохотном предбанничке между открытой дверью на лестницу и закрытой в комнату. Ему было неуютно и очень хотелось уйти. Но он знал, что сейчас-то как раз всё и решается: не согласится этот Витя-курящий, и привет! Алёшка собрал всю силу воли и представил себя каким-то неизвестным даже ему самому человеком, который пришёл из ДЭЗа, чтобы проверить жировку за свет. А хозяева никак эту бумажку найти не могут и волнуются там за дверью, тихо ругаются друг на друга. А он, Алёшка — неизвестный человек, стоит себе, в ус не дует, его дело маленькое: найдут — молодцы, не найдут — штраф будут платить!

Так он себя старался веселить, ни капли при этом не веселясь, а только чувствуя в сердце тоскливое и медленное желание. Елки-палки, придёт он наконец?

И наконец ОН пришёл. От него этим дымом несло вонючим, как от Змея Горыныча после битвы… Алёшка во втором классе имел такую глупость — покурить для пробы. Его, конечно, сразу поймали… Ну и так далее. Остальное рассказывать неинтересно. А под конец мама сказала, что дети — кто курит — перестают расти.

Но Алёшка уже тогда был довольно высокий и упитанный ребёнок, так что мамино запугивание на него не сильно подействовало. А вот теперь он посмотрел на этого Витю и понял, что правду мама говорила, не растут!

Однако чувствовал себя этот Витечка, как будто он по крайней мере мастер спорта по плаванию. Хотя они с Алёшкой… не одного, конечно, роста, но чуть ли не одного! Подходит эдак почти вплотную — тоже как-то неприятно — и спрашивает:

— Это ты, что ли?

Как будто здесь, кроме Алёшки, ещё человек десять. Сразу весь страх и тоска пропали, и Алёшка сказал:

— Не, это не я. Он за дверью стоит, — и мотнул головой на лестничную площадку. Да так натурально, что даже сам испугался. Сейчас этот Витечка выглянет, никого не увидит, поймёт, что Алёшка просто нагло острит, ну и пиши пропало.

Однако Алёхин вдруг улыбнулся — оценил Алёшкин суровый юмор:

— Ладно, пойдём. Ты меня по дороге ещё раз проинструктируешь.

В результате он оказался даже довольно толковым. Сразу отмёл Алёшкину идею про динозавров, а сказал, что в школе будет проводиться в начале сентября туристическая игра и им надо выбрать место для палаточного лагеря.

— Что, правда? — не понял Алёшка.

— Жди! — ответил Алёхин и нажал кнопку звонка над цифрой 313. — Как твою маму звать?

Дальше всё получилось отлично. Во-первых, Алёшкина мама знала этого Витечку. И даже не просто знала, а с намёком на Альбину! Во-вторых, когда «ребёнок» летом застрял в Москве, родители чувствуют себя перед ним виноватыми. И мама легко отпустила Алёшку. Да ещё сказала, что всё передаст Смелым и Степановым (родителям то есть Тани и ШП) и, конечно, им объяснит.

Послушно обещав маме, что он выполнит её наказ и пойдёт в поход со старшим товарищем Витей, Алёшка в изумительном настроении позвонил Тане: мол, давайте там, обедайте по-быстрому с Маринкой, и я за вами захожу. Потом позвонил ШП — в том же отличном настроении, но говорил уже другим голосом:

— Вам надлежит через двадцать пять минут быть у метро! — и разъединился. И подумал, что не успеет ШП поесть: двадцать пять минут — только-только домчаться. А ничего! Немного ослабить противника неплохо. Это во-первых. А во-вторых, никто во дворе не увидит, что они едут куда-то вместе.

Благополучно добравшись до вокзала, они все четверо сели в электричку. И тут чувство свободы, которое опасливо пряталось по закоулкам души, вырвалось на свободу. Да, вот так вот, понимайте как хотите: чувство свободы вырвалось на свободу! Весёлое такое, лёгкое, вольное. Трое суток сам себе господин. Как хочешь, как можешь, так и живи! И родители за тебя спокойны — значит, совесть по ним не скулит.

И вместе со свободой в лицо тебе веет ледяной холодок опасности… Неплохо! Это так Таня думала.

ШП был решителен, серьёзен и, говоря по-взрослому, сосредоточен. Три дня свободы были для него и тремя днями экзаменов. Он что есть силы мечтал выдержать эти экзамены и… понравиться одному человеку.

Таня и Алёшка не замечали, а на самом деле он был довольно симпатичный мальчик. Маринка, которая не знала странной биографии ШП, смотрела на него и старалась не влюбляться до сестры Иринки. Так уж у них было заведено: если влюбляться, то вместе!

Алёшке, признаться, не очень улыбалось встречаться с опасностями. Не то чтобы он был труслив нет. Кстати, многие случаи из его жизни, здесь уже описанные, говорят, что он был как раз достаточно решительным человеком… когда надо. Но Алёшка не любил приключений, не лежала у него к этому душа.

Например, скрипка — достаточно крепкая вещь, и ею можно при случае забить гвоздь. Только ведь она не для этого родилась на белый свет. Так думал Алёшка. А пример этот он вычитал в какой-то книжке, а в какой — забыл. И считал его уже как бы своим собственным.

На всякий случай он решил ещё раз всё продумать, чтобы, может быть, уже сейчас найти какое-то умное и безопасное решение.

— Давай-ка, Марин, расскажи нам по-новой, как там дело было…

Произнёс он это негромко, без всякого нажима. Но сейчас же весь бывший до того разговор прекратился, показавшись им посторонним и лишним. У Алёшки просто огромнейший авторитет вырос после того, как он столь замечательно добыл им три дня свободы.

А история действительно заслуживала того, чтобы не спеша поломать голову, а не бросаться в неё, как некоторые неумные «смельчаки» прыгают с обрыва в речку.

— Ну я вам уже сказала… — начала Маринка.

— Не, — перебила её Таня, — ты говори, как будто ты нам ещё ничего не рассказывала!

Учёный Алёшка, ШП, специалист по «шэпэвским делам», Таня — просто умный, внимательный человек, знали, что подробности дорогого стоят. И дважды послушать одну и ту же историю бывает очень и очень полезно.

Лагерь «Рассветный» жил своей накатанной жизнью, какая бывает в третьей смене, когда все друг друга знают, все друг к другу привыкли, а редкие новички быстро становятся в строй общего порядка. И вдруг в лагере пропали зеркала! Можно сказать, мгновенно, за два дня.

Ну, не все, конечно. Осталось огромное и, наверное, старинное трюмо в клубе, остались зеркала, привинченные к стенам умывальни… Но личные зеркала, которые обычно зовут зеркальцами, исчезли!

Нет, кое у кого они сохранились: бывают ведь такие девчонки, которые без зеркальца минуты прожить не могут и вечно таскают его с собой. Но, как говорится, девяносто девять и девять десятых процента людей зеркалец своих лишились!

«Свет мой, зеркальце, скажи да всю правду доложи…» Дождёшься от него!

Само собой, в основном пострадали девчонки В лагере пять отрядов, около ста двадцати человек. Девчонок… ну, около шестидесяти. И примерно пятьдесят пять зеркал исчезли. Серьёзная история. Тем более зеркало — такая вещь… Если о нём долго думать, на душе становится как-то неспокойно и даже жутковато: например, почему это в них всё отражается, кто ходит внутри зеркал, когда мы не видим, и много другого, о чём обычно начинаются разговоры в темноте, после отбоя, когда наконец удаётся убедить вожатую, что все спят, и она уходит…

Вдруг теперь эти зеркала исчезли!

— Пойдём к решению загадки постепенно, — сказал Алёшка. — Сороки совершенно исключены? Они ведь сверкательное любят…

— Сколько же надо сорок! — Маринка усмехнулась. — И потом, исчезновение произошло сперва в пятом и четвёртом отряде, а потом в третьем, втором и первом! Значит, сороки знают обратный счёт? Как на космодроме?

— А случайностью это не могло быть? — спросил ШП, которому тоже хотелось «принимать участие».

— Могло. — Маринка улыбнулась. — Только ведь так не бывает.

— Сперва украли у маленьких, — сказал Алёшка с глубокой задумчивостью в голосе, — у них же всегда неразбериха, что-то теряется. А потом у взрослых. Так?

Маринка кивнула, подтверждая его проницательность и своё уважение к ней.

Между тем они приехали, сошли вместе с небольшим облачком народа, которое тут же растаяло среди зелени и узких улиц. А впрочем, зелени здесь было не больше, пожалуй, чем в их московском районе. Но что прохладней — это точно. Всё-таки загород, да и потом по сравнению с тем местом, где жили Таня, Алёшка и ШП, северней почти на сто километров.

Таня, которая обычно редко задумывалась о таких вещах, первый, может быть, раз в жизни поняла, что север и юг это не только родина белых медведей Арктика и родина солнечного моря Крым, но и такое вот совсем будто близкое: проехал на метро, на электричке и попал с юга на север! Интересно… Хотя и совсем не сказочно.

Они пошли по серому асфальтовому шоссе, вымытому дождями, присыпанному жёлтыми листьями. Такого асфальта в Москве не встретишь. В Москве он всегда чёрный, истоптанный автомобильными бегучими ногами. А здесь машины проносились редко, но зато уж действительно проносились как бешеные, будто все они пожарные или милицейские. Зачем это им надо?

— А зачем это ему надо? — вдруг спросил Алёшка.

Таня даже вздрогнула от такого совпадения.

— Кому? — откликнулась Марина.

— Ну этому, зеркальному преступнику. Есть у вас какие-нибудь досье по этому вопросу?

Вообще-то слово «досье» имеет совсем другое значение. Но Маринка отлично поняла, что юный учёный хочет спросить про подозрения. А слово это — просто, чтоб интересней было. И она стала рассказывать, что есть «досье» про одну девчонку из их третьего отряда., такая противная! В неё никто влюбляться не хочет, и она за это на всех злится. Вот и украла., небось.

— Кто-нибудь видал? — не понял ШП.

— Да нет. Это же досье.

— А-а…

— А есть ещё мальчишка злой, из второго отряда. Он с одной девочкой ходил, а потом она говорит: «Я не хочу с тобой дружить!» И он стал всем грубить. Мимо идёт — обязательно или толкнёт, или заденет: «В хоккей играешь?.. Значит, учись!»

Оба случая, получалось, из-за любви, и Тане как-то неудобно было слушать, и она не верила в такие «досье», и ещё было странно, что Маринка старше её всего на год, а так спокойно говорит про это! Алёшка и ШП стали рассуждать, могут те мальчишка и девчонка быть зеркальными преступниками или не могут. И совсем не стеснялись. Может быть, впервые Таня почувствовала, что она самая младшая из них!

И скорее, чтобы не быть такой «малюткой» и «крошкой», Таня тоже заговорила своим обычным командирским голосом. А вместе с голосом пришли и правильные слова: нельзя обвинять кого попало! Подумаешь, человек тебя толкнул — это ещё совсем не доказательство. Так очень легко можно весь лагерь записать в подозреваемые!

У Маринки на примете было ещё несколько личностей из тех, которые смотрятся в зеркальца каждую минуту и у которых не украли. А может, у которых даже были запасные зеркала. Теперь они ходят по лагерю и разрешают желающим посмотреться за десять копеек… Так, может, думала Маринка, они нарочно это сделали, чтобы с людей деньги сдирать?

— Я в это тоже не верю! — сказала Таня.

— А во что же ты веришь тогда? — спросила Маринка довольно резко. Наверное, ей обидно стало: думала-думала, подозревала-подозревала, а тут приезжает какая-то бывшая третьеклассница…

Но ссориться и даже просто обменяться неприязненными взглядами оказалось уже некогда — они пришли. Было, надо сказать, довольно удобное время — тихий час, можно пробраться в лагерь под покровом сна… Это так в первую минуту им показалось, а потом они быстренько сообразили, что взрослые-то не спят и, наоборот, сразу увидят, что трое каких-то подозрительных бродяг крадутся по территории лагеря.

Маринка посмотрела на часы:

— До горна ещё сорок пять минут. Мне здесь тоже светиться… — она усмехнулась, — не светит. Пойдёмте пока на дачу!

Лагерь, оказывается, стоял среди обычных дачных участков. С лицевой, самой длинной стороны — улица, а с боков и со спины — дачи. Всё огорожено забором, всё нормально, живут, не ссорятся. Хотя особенно и не дружат. У пионерских лагерей ведь свои законы, свой режим и так далее.

А одна дача пустая — здоровенный старый дом среди моря травы. Здесь, говорят, какой-то профессор живёт. Только он в экспедицию уехал, чуть ли не в саму Антарктиду. И дача стоит пустая, на калитке замок.

Из лагеря сюда под покровом темноты или под покровом тихого часа пробираются отдельные личности для особо секретного разговора, для мужского выяснения отношений… да мало ли! В лагерно-дачном заборе проделано для этой цели несколько дырок.

Они юркнули в лагерную калитку, потом прокрались за кустами вдоль забора… дырка. Через высокую дикую, уже профессорскую траву тянется тропинка, заворачивает за большой и старый двухэтажный дом. Перед ним заросшая клумба и лавочка, старая, но ещё крепкая вполне.

— Здесь будете жить, — сказала Маринка.

— Где?!

— Ну вот хоть на террасе. У нас у двух девочек есть лишние матрасы. А вторые одеяла мы с Иринкой уже попросили, нам сегодня дадут.

— А если нас заметят? — Алёшка покачал головой. — Скажут: «О! Профессор из Антарктиды!» И к нам…

— Ну так вы не шумите…

Алёшка посмотрел на Таню, она чуть заметно пожала плечами: если другого выхода нет… ШП сидел, закусив губу. Он, как и Алёшка, побаивался, но говорить об этом ни в коем случае не хотел.

— А как мы в лагере будем появляться? — спросил Алёшка. — Под видом голубей?

— Здесь тебе не Москва, — сказала Маринка с обидой, — здесь голуби не водятся!

Хотя обижаться ей бы следовало на себя. Ну действительно: возникают на территории лагеря три неизвестные фигуры. Чем заняты? Неясно. От всех зачем-то прячутся… Да их через пять минут обнаружат, ещё через пять отведут к начальнику лагеря. Тогда вообще всё пропало!

— Не знала я, что вы такие смелые! — сказала Маринка, и она бы сразу ушла, но осталась, потому что до горна не могла появляться на территории лагеря.

Таня изо всех сил старалась на неё не сердиться и продумывала какой-то сказочный вариант, чтоб устроить общий сбор и честно дознаться до истины. Только это всё была, конечно, полная ерунда. Значит, ничего не оставалось, как идти на риск — прятаться, ползать, ходить на цыпочках. И неминуемо попасться… Но что же было ей делать? Сказать: «Да, я боюсь». И уехать?

А Смелая-то боится!

И Таня сказала:

— Я лично остаюсь тут и буду искать «Зеркального»!

ШП молчал, глядя на Алёшку. И Алёшка молчал, глядя в землю. Как будто надеялся увидеть червяка, который невидимо и неслышимо пробирается там внутри по своему червячиному метро. Потом он вдруг улыбнулся, словно действительно сумел увидеть под землёй того червяка. И Таня с облегчением и с беспокойством поняла: придумал!

— Вы знаете, кто мы! — Алёшка почти строго посмотрел на Маринку. — Вот мы трое?.. Мы внуки профессора… как его там фамилия-то?

— Чуркин…

— Отлично! Дедушка Чуркин, а мы его чуркинята!

Маринка, которая только что собиралась сказать «всё, что она думает» про Алёшку и его команду, теперь рассмеялась так громко, что её, пожалуй, и в лагере могли услышать.

— Нас дедушка попросил землю вскопать. Чтобы на следующий год сорняки не росли, и мы пришли к вам в лагерь за лопатами, за гвоздями, за пилами — за чем хочешь. Дайте взаймы, по-соседски… Здорово?! А потом дедушка, когда из Антарктиды приедет, он вам за это лекцию прочитает и кино покажет…

— Вы вообще можете по лагерю гулять! — закричала Марина.

— Правильно! — закричал Алёшка.

— Только мы совсем не похожи, — очень тихо сказал ШП.

— Ну и что? — сразу заспорила Марина. — Бывают и непохожие внуки! Что, не бывают, что ль?

Как будто если она сейчас докажет ШП, то и взрослые в лагере поверят. Но взрослые не такие дураки!

— Да спокойно вы! — опять улыбнулся Алёшка, и Таня поняла, что он опять придумал. — Приехал внук Алексей Пряников и два его школьных товарища, которые… ну, в общем, тимуровская помощь!

Пока Алёшка, Марина и ШП веселились над новой Алёшкиной хитростью, Таня успокаивала себя, что, может быть, по-другому не бывает, когда идёт расследование, без некоторого обмана никак не обойтись. Вот, например, Шерлок Холмс в телеспектакле «Собака Баскервилей», он ведь тоже то прикидывался стариком, то прятался в пещерах!

На Танино счастье, тут и горн заиграл. Марина унырнула через дырку в близлежащий туалет. Оттуда ей легко будет выйти на глазах у всех, как будто она никуда и не ездила. Алёшка посмотрел на Таню и на ШП весёлым, лихим взглядом, потому что очень уж он был сейчас боевой, Алёшка, очень уж, как будто он сидит на верном скакуне и осматривает свой отряд. ШП откликнулся взглядом «верного отряда», что, мол, он готов в огонь, в воду, в медные трубы и вообще куда прикажут. Таня же просто отвела глаза… «Ладно, переживём как-нибудь», — подумал Алёшка.

— Ну… пошли? — И сам первый ринулся в дырку, на территорию лагеря.

Он шагал впереди, Таня и ШП — невольно вместе, как говорится, плечом к плечу, слегка сзади. Такой действительно получался «боевой отряд» Причём шёл Алёшка быстро и решительно, будто у него времени ну буквально в обрез!

Впереди замаячил какой-то взрослый. Он был в шортах, в майке с надписью «Хэппи тайм» и с баяном. Он только хотел развести мехи своего баяна, чтобы все дружнее тянулись на полдник, но тут как раз к нему и подшагал Алёшка Пряников со своим сопровождением:

— Здравствуйте, товарищ! Где я могу видеть начальника лагеря?

— Здравствуйте… А вы кто такие?

— Я внук профессора Чуркина. — Алёшка кивнул в сторону пограничного забора. — А это мои друзья.

Баянист как-то немного потерялся. Не потому ли, что и он хаживал по каким-то своим делам на нейтральную профессорскую территорию?

— Начальник?.. — Баянист сделал какой-то слишком предупредительный жест рукой. — Вот, пожалуйста, в том домике.

Сказав «Спасибо», Алёшка произвёл чёткий поворот, словно ему скомандовали: «На пра-ву!» — и зашагал к указанному домику. А баянист, глядя им вслед, чуть не заиграл вместо бодрой песни «Вставай, вставай, дружок!» грустный вальс «На сопках Манчжурии». Но сдержался…

Если одеть мушкетёра Арамиса в джинсы, современную рубашку и дать ему прямую, так называемую капитанскую трубку, — как раз и получился бы начальник лагеря «Рассветный» Евгений Евгеньевич Белов. Однако Алёшке некогда было даже и полсекунды про это подумать. Он чётко, как пишущая машинка, отбарабанил свою легенду.

Арамис, Евгений Евгеньевич, отложил трубку, погладил правый ус. Видно, он не хаживал на нейтральную территорию и вообще у него хватало своих забот, кроме ещё Алёшкиных.

— Это мои друзья, — сказал Алёшка уверенно, но как-то не очень. — Татьяна Смелая и ШП…

— Что-что? — Арамис поднял правую бровь.

— Шота Пастухов, — быстро поправился Алёшка, и ШП глотнул воздуха, словно карась, оказавшийся на берегу.

— Ну, а мы — то… что? — Арамис посмотрел на бумаги, лежащие перед ним на столе…

Если тот баянист, судя по его бодрому виду, провёл тихий час в постели, то начальник-Арамис сидел вот здесь, за этим столом. И дыму тут табачного хватало, несмотря на то, что распахнутое за спиною Евгения Евгеньевича окно исправно глотало этот адский дым.

Очень и очень неловко было Тане врать такому человеку. И подумалось, что, может, не такая уж и глупая явилась ей мысль — устроить общий сбор. Или просто всё рассказать — вот прямо здесь, вот прямо в данную минуту, вот прямо этому усталому начальнику. Ведь они приехали не за плохим! И могли бы действовать с ним заодно.

Но ведь так не бывает! Не бывает, чтобы ребята подошли к взрослому, к начальнику лагеря: «Мы приехали расследовать тут у вас одно странное дело…»

— Мы приехали… — начал Алёшка, — в общем-целом, дед просил меня подготовить грядки к будущему году… Но я ключи забыл. Так разрешите я буду пользоваться вашей калиткой и… нашей общей дырой в заборе. И вообще мы будем иногда появляться на вашей территории… И ещё: нам бы три лопаты.

— Что ж, появляйтесь. — Евгений Евгеньевич посипел трубкой, выпустил синий, с извивающимися лапами шар дыма, тут же разогнал его рукой, словно чтобы лучше видеть ребят. — Лопаты на нашей биостанции попросите… Н-да… А я ведь знавал Олега Дмитриевича… Вам, кстати, помощь не нужна?

Так они узнали, что «дедушку» зовут Олег Дмитриевич.

Вечером детективы сидели на профессорской террасе при свете двух фонарей, покрытых Таниным платочком чтобы в глаза не лезло, — и подбивали бабки, то есть рассказывали, кто что сумел сделать.

Алёшка, сказавшись шестиклассником, познакомился с той девчонкой, которая выпендривается и никого не любит за то, что её никто не любит. Её и звали подходяще — Галя Неверова.

Алёшка попросил достать четыре зеркала, которые ему нужны якобы для фотонного отражателя на приёме космических сигналов. И эта Галя очень хотела помочь Алёшке: ведь с ней уже день десятый никто не хотел иметь никаких дел, плюс Алёшка ещё был якобы шестиклассник.

Но она единственно, что могла придумать— зеркало в умывальной комнате. Говорит: хочешь, я его утащу, а ты разобьёшь на четыре куска. Алёшка едва отбоярился: мол, ему нужны не осколки, а ровные отражатели.

— Неужели она может девчонок совершенно без зеркала оставить? — не поверила Таня.

— Ну, она же на них злится! — Алёшка пожал плечами.

— Она что, такая некрасивая?

— Я не знаю, Тань… Я не приглядывался.

Двойняшки, которые сидели тут же, о чём-то быстро пошептались, но вслух говорить ничего не стали.

ШП то ли по привычке своей, то ли случайно сидел в углу, вдали от света, поглядывал то на сестёр, то на Алёшку и улыбался: никак он не мог успокоиться, что у секрета «Проходящей сквозь стену» такая простая отгадка. Странно было Тане, но тем не менее ШП ничуть не обиделся на Алёшку. Вообще такой послушный был и тихий. Что Алёшка прикажет, сейчас же бросается исполнять…

— А у тебя что, Тань? — спросила Иринка.

Таня вступила в контакт с теми двумя девчонками из четвёртого отряда, которые давали посмотреться за десять копеек. Таня им сказала, что хочет купить зеркало, цена пять рублей. Эти две дурочки стали ругаться, и каждая подсовывала своё. А Таня оба посмотрела и говорит: мутные, другие достаньте, чтоб были яркие. Можете? А те: можем! Таня говорит: через час! И ушла. А через час приходит, они ей подают те же свои зеркалишки несчастные, только стёкла протёрты зубной пастой, а с другой стороны обёрнуты золотой бумагой… Глупые же, четвёртый отряд!

Но ясно: если б у них были другие зеркала, они бы Тане их обязательно принесли.

— А у тебя, ШП?

— Никаких данных, — ответил ШП, всё так же оставаясь в темноте.

Какое-то время они молча глядели, как бабочки и огромные некусачие комары — их иногда называют карамора — толкутся вокруг Таниного платка, под которым горят фонарики. То взлетают, то снова падают на пятно света. И странно так было на это смотреть и немного жутковато. И невольно думалось: зачем это им надо?.. И в погрустневшем вдруг сердце шёпотом отдавалось: до чего же это осенние августовские приметы: на небе крупные переспелые звёзды — того и гляди, упадут, а у лампы или вот у фонаря эти бабочки, и какие-то мошки, и огромные комары.

— Ладно, ешьте. — Сёстры стали разворачивать полиэтиленовые пакеты с припасённым для детективов ужином и двумя-бутылками сладкого чая. — У вас ещё три дня впереди!

— Вернее, два, — откликнулся Алёшка.

— А может, и три, если сегодня за день не считать, — сказала Таня. — Мы же родителям точное число не говорили.

Сёстры ушли — опасались, что вожатая заглянет в палату после вечернего педсовета. Да и потом они чувствовали себя не совсем складно: ведь действительно позвали людей помочь в расследовании. А зачем, почему?.. Придумали каких-то первых попавшихся подозреваемых… Хорошо ещё, Алёшка сообразил, как в лагере появляться!

Поужинав, Таня, Алёшка и ШП стали ложиться спать. А это было не очень весёлое занятие — ложиться на голый матрас, и укрываться застиранным одеяльцем, и класть под голову рюкзак, у которого с одной стороны всё пряжки да пряжки, а с другой — жёсткие ремни.

Таня замечала у себя такое настроение и знала, как от него избавляться. Надо сказать, что утро вечера мудренее, что завтра что-нибудь да придумается… Придумается же! Она отсюда не уедет, не поймав зеркального жулика! Вот и всё. Значит, надо спать, чтобы завтра подняться бодрой и решительной.

Алёшка, наоборот, считал, что отсюда надо сматываться, пока хозяева не явились, пока соседи из других дач не заинтересовались, пока собственные родители не хватились. Он был почти уверен: ничего не получится с этим «Зеркальным»! Народ они не знают, а сёстры — бестолковые, хотя и верные товарищи, но подозревают не того, кого надо, а того, кого они лично не любят. Так преступника не поймаешь! Свою боевую задачу Алёшка видел в том, чтобы отсюда уехать и чтобы Таня на это согласилась. А ШП?.. Что ему скажут, то он и сделает!.

Один ШП продолжал заниматься детективной работой. Он думал про своего «подшефного», про того мальчишку из второго отряда: настоящий шестиклассник, с ним не познакомишься, как с Неверовой или с теми «продавщицами взглядов», — он взрослый и гордый. Что было делать ШП? Забиться куда-нибудь в мышиный угол да следить — авось чего-нибудь пронюхаешь?.. Так бы ШП непременно поступил неделю и даже три дня назад. Но теперь нельзя. Надо человеком становиться. Об этом Смелая Таня его строго предупредила, и Алёшка утвердительно нахмурил брови… Главное-то, что Алёшка!

Ладно, человеком так человеком. Но что это значит? А наверное, это значит, что надо вступить с тем «подшефным» в человеческий контакт. Без подсматривания… Например, надо его попросить о чём-нибудь, подумал ШП, всё же младший просит старшего — должен помочь, а там разговоримся…

ШП пошёл на биостанцию, которая оказалась просто огородиком в пять или шесть грядок плюс полиэтиленовая теплица, плюс небольшой сарай с инструментом. ШП попросил три лопаты, с удовлетворением заметил, что они тупые, попросил ещё напильник и отправился во второй отряд.

«Подшефный» — его фамилия была Истратов — сидел на террасе отрядного дома и играл сам с собой в довольно-таки скучную игру, которая называется йога, что-то вроде шашек, где вся задача «запереть» противника. Кругом никого больше не было.

ШП, признаться, редко удавалось поговорить с людьми по-человечески, и он немного позабыл, как это делается.

— Мальчик, ты мне лопаты не поможешь поточить? — сказал он неуверенно. Дальше он готовился изложить историю про «чуркинят» и про знаменитого профессора, с которым был знаком даже начальник «Рассветного».

Однако Истратов никакими подробностями интересоваться не стал. Вообще сделал вид, что ничего не слышал.

ШП попробовал сказать всё снова — поскладней и поуверенней. Истратов поднял глаза от своей увлекательной игры и произнёс слова, которые ни в одной книжке печатать нельзя. Если же эти слова перевести на более человеческий язык, то получилось бы примерно так: «Отстань, дубина!»

Вот тебе и контакт… Но деваться ШП было некуда, он примостился на пеньке перед отрядной верандой, на которой сидел Истратов.

— Иди отсюда! — сказал тот, причём опять на своём «особом» языке. И лучше было действительно уйти от греха!

Но ШП не ушёл. Его досада взяла: первый раз он решил действовать не «по-шэпэвски», такое, можно сказать, событие, а ему — нате! И ШП крикнул, что будет точить здесь! Что ему сам начальник разрешил! И если Истратов его только пальцем тронет…

— Пальцем не трону, — сказал Истратов. — Трону кулаком… Не сейчас, а найду случай, понял? Пока точи.

И опять уткнулся в свою йогу, как колдун. ШП с его лопатами и напильниками для Истратова больше не существовало. Как и отряда, как и всего на белом свете… Вожатая, бедная, заглядывает:

— Истратов Игорь, у тебя нога всё ещё болит?

— Болит-болит! — отвечает он с особо противной небрежностью.

А сам, когда на обед шли, даже похромать забыл!

Но это, наверно, и вожатая видела. Просто не хотела с ним связываться. Он же не балуется, не убегает, просто сидит, как… действительно, как колдун. Да и пусть сидит. У вожатой двадцать человек хорошие, так будет она себе из-за одного дуралея настроение портить!

А вот чего вожатая не видела и не знала — это что Истратов жадный. ШП пока лопаты точил, невольно за ним наблюдал. У-у, думает, жадоба так жадоба! Хотя Истратов ничего такого не сделал… «жадного». Просто ШП умел определять человеческие недостатки. Нормальные люди чаще всего замечают, что в людях есть хорошего, а у таких, как ШП, появляется с годами «профессиональное заболевание» — видеть в людях плохое. И ШП точно знал: этот жадина!

Жадность — такое чувство, которое внутри человека долго сидеть не может. Однако за всё немалое время, пока ШП скрёб напильником, Истратов свою жадность никак не ублажил. Да и понятно — могут же заметить.

Э, скажут, да ты, оказывается, жадный. Ну тогда понятно!

А так к нему не придерёшься. Он просто не желает с отрядом иметь никаких дел. Он такой вроде исключительно гордый…

Но всё-таки когда же Истратов свою жадность по шёрстке гладит?.. А зачем мне это знать, подумал ШП, опять для выслеживания?

Нет! Хотя Истратов, вернее всего, зеркала не воровал, но как-то он здесь замешан, это ШП всем сердцем чуял, точно замешан. И значит, мог пригодиться.

Жадность, жадность… Может быть, ночью она выползает, эта змея? Несколько раз ШП подходил к профессорско-лагерному забору, сквозь темноту приглядывался, прислушивался к домику второго отряда. Вроде тишина, вроде все спят.

Но это, конечно, несерьёзные наблюдения. Надо бы… Да нельзя: если Смелая прознает, если Алёшка рассердится… ШП вернулся на террасу. Кряхтя и вздыхая, залез под одеяло. Его командиры уже спали. А он всё думал про этого дылду Истратова, довольно-таки, кстати, крепкого парня, значит, уж мог бы в отряде занять какое-нибудь приличное место. Но вот надо же: он был во зле на весь свет!

Да и «свет» не больно его жаловал. Поэтому, поэтому… Хм! Вряд ли Истратов будет по ночам куда-то скрываться, дисциплину нарушать. Ведь одно дело — если у тебя в отряде все друзья, другое — если все враги.

Так когда же он со своей жадностью дружит?!

И вспомнил ШП старый рассказ, услышанный им, между прочим, тоже в лагере пионерском. Была ночь. Щербатая луна светила в окно отрядной спальни. А некий странный человек, чем-то — как понял сейчас ШП — похожий на Алёху Пряникова, рассказывал, как вольному человеку надо в лагере жить.

Он объяснял, тот Лёня Сергеев, что это глупо — не спать допоздна, напрашиваться, чтоб тебя вожатая грызла. Никакого удовольствия, если только ты не любишь взрослых доводить, как некоторые придурки.

Куда лучше сразу уснуть, а проснуться рано, когда ещё все спят — и вожатые, и воспитатели, и начальник. Даже ещё птицы спят. И получается, что ты — как ночью, потому что таинственность такая же, а спать не хочется. И светло: ни во что не врежешься по запарке. И причём ты совершенно один, совершенно! Хочешь, иди рыбу лови, хочешь — за грибами, хочешь — сиди думай. И никто тебе ничего не скажет, потому что рано вставать никто никогда не запрещает, ни в одном лагере!

И вот ШП теперь подумал, что, может быть, что даже наверное, Истратов пользуется ранним вставанием. И живёт, как ему хочется — ублажает свою жадность…

Что ж, значит, завтра!

Потом, как человек, привыкший себя заставлять, привыкший себе приказывать, ШП приказал себе уснуть и завтра проснуться рано, а вернее, даже очень рано. И он уснул, а потом, показалось ему, сразу проснулся. Было утро, был утренний холод, была утренняя августовская серость, про которую думаешь, что день будет пасмурный, а оказывается, просто ещё солнце не встало.

ШП вылез из-под одеяла, стал надевать кроссовки, и сразу утренняя дрожь начала трясти его, и ШП никак не мог попасть оборванным пушистым кончиком шнурка в нужную дырку. От этого он стал нервничать — ведь необходимо было торопиться. И волнением своим согрелся. Даже малость припотел.

А тут и с кроссовками наконец сладил. Посмотрел на часы. Да нет же, ещё была страшная рань, не мог Истратов подняться. Хотя ни одно дерево уже не спало, и если приглядеться, то можно было заметить, что они настроили свои листья на то место, откуда сейчас — из-за других деревьев — должно было появиться солнце. А трава ещё спала. И крупная роса, по которой сейчас предстояло идти ШП, висела на этой траве, как на неживой проволоке.

И неожиданно ШП подумал, что прав был тот Лёнька Сергеев, что очень это хорошо — просыпаться ранним утром. И потом пойти куда-нибудь… И ШП иной раз ведь тоже просыпался! Только ему всегда было некогда, всё надо было отправляться «на дело»…

Между прочим, он и сейчас торопился, торопливо застёгивал куртку на все пуговицы, потому что сидеть придётся долго и холодно, и закатывал джинсы, чтобы хотя б их не измочить по росе. А потом, уже в засаде, откатать их обратно: у неопытного «шэпэвщика» были бы сырые штанины, а у него сухонькие!

Эта мысль пощекотала у ШП где-то внутри и разбудила его гордость собой. И он вспомнил — так сказать уж заодно, — что, проснувшись, сразу, ни единой секунды не затратя, знал, где находится и что должен делать. У Тани и Алёшки, конечно, не было такой закалки. Куда там!

Таня — это сразу было понятно — вовсю смотрела сны. Нерасплетённые косы её раскинулись в разные стороны и концами свешивались с рюкзака. И ШП подумал, что Таня вообще довольно редкая девчонка — она не только умеет Алёшкой командовать, но вот и с косами ходит. Теперь ведь чуть не все обязательно зачем-то стригутся с первого класса.

Но что же в ней такого редкого и почему? И как это угадать? ШП стал вглядываться в Танино спящее лицо… Неожиданно ему неловко стало: девчонка спит, а ты на неё смотришь!

Алёшка спал по-другому. Он как будто бы и вообще не спал. Он как будто лёг подумать, руки заложил за голову и глаза закрыл на минутку. И само лицо у него было не спящее, а такое, словно бы Алёшка кого-то хотел малость обдурить… ШП даже повнимательней решил приглядеться: спит ли он на самом деле?

И замер. Сердце перестало биться… Потом загрохотало тяжело и громко.

Но не из-за того, что Алёха якобы не спит и всё видит.

ШП совершенно ясно понял вдруг, что снова идёт вынюхивать. И так привычно, так умело готовится к своей «работе». В нём ничего, выходит, не изменилось. Лишь одно: он боится, что его «засекут» на запретном занятии.

Не пойду! К чёрту!

Но не смог остановиться, уверенный, что узнает сейчас важное. Побежал, уже не думая о холодной росе, что висит на траве, как на проволоке. Не думая о Тане и даже об Алёшке. Побежал скорей к заветной дыре.

Так случилось, что он вылезал из той дырки совершенно одновременно с Истратовым, который вылезал из окна. Редкое совпадение, подумал он быстро. Хотя частых совпадений, наверное, вообще не бывает.

Да, вот так: один вылезал оттуда, другой — отсюда. Только ШП Истратова видел, а Истратов его нет.

Истратов спрыгнул в траву, замер, огляделся. Но тоже ни малейшего внимания не обратил на чудо спящего утра. И у ШП сердце вдруг замерло, он подумал: «Неужели и я такой? Не хочу таким быть!»

Лагерь доверчиво спал, а по нему крался Истратов и за Истратовым крался ШП… Недаром говорят, что настоящие злодеи идут на преступление не в полночь, как любят придумывать разные писатели, а именно утром, когда сон особенно крепок и люди особенно беззащитны.

Далеко Истратов не пошёл. Он остановился около… пожарной бочки. В каждом лагере, перед каждым отрядным домиком стоят такие: обычная железная бочка, выкрашенная в красный цвет, а внутри вода. Чего из такой бочки можно потушить — это, конечно, неизвестно. Может быть, коробок спичек? Но факт, что они стоят, пожарным душу согревают

И вот Истратов что-то сделал /ШП не успел рассмотреть, но в руках у него появилась, блеснула в лучах наконец-то взошедшего солнца… леска! Да, это была рыболовная леска. Итак, в бочке на этой леске у Истратова что-то сидело. Но что? Оружие? Золото? Связка с зеркалами?

Осторожно — Истратов вынул какой-то свёрток, укутанный в полиэтилен… Так, сперва камень, ну, это понятно, это грузило, потом… ШП буквально глазам своим не поверил! Истратов вынул коробку конфет — «Вечерний звон», что ли? А может, ещё какие-то. В общем, то, что называют шоколадным набором.

ШП не очень хорошо видел, но всё же конфет было в коробке не меньше половины. Истратов принялся их есть. Брал по две, по три и быстро, сильно жевал — так голодные люди в кинофильмах жуют чёрствый хлеб. И ещё он озирался: не наблюдает ли за ним кто. И был он в этот момент как-то особенно противен, может быть, потому, что голову из плеч не вынимал и крутил ею просто, как шаром.

Не переставая жевать, Истратов проверил содержимое своего свёртка. Там был ещё какой-то кулёк — тоже, по хрусту, с конфетами — и плитка шоколада… Вот, значит, в чём его жадность, в еде! Как же это я сразу не догадался, думал ШП, если такие худые и с такими шеями тоненькими, то это значит жадные в еде!

И всё же он не мог понять, чего уж так Истратову надо было прятаться, с этими невероятными предосторожностями.

А дело, оказывается, в том, что у «Рассветного» испокон веку существовала традиция: заводить в отрядах так называемые «сладкие мешки». Кому чего из дому прислали — яблок, печенья или вот конфет, всё тащи в «сладкий», а проще говоря, в общий котёл И ты мог быть каким угодно хулиганом, но только не это крохоборство, чтобы от ребят утаивать жевательную резинку или шоколадку.

Это всё объяснили приезжим детективам Ирина-Марина… А тем более ещё был позор, что он ведь взрослый парень, из второго отряда! Сёстры рвались в бой буквально как две тигрицы. Тут дело не в том, чтобы наябедничать и посмотреть, как человек мучается позором, а просто пусть народ знает! Ведь этот Истратов уже не первый год в «Рассветном», и такой якобы принципиальный, такой вечно надменный до ужаса.

Сёстры всё это выпалили, как из пушки, и даже ещё быстрее, чтобы не терять времени даром и заняться благородной местью. Но Алёшка вдруг сказал:

— Что ж, человек нам попался неплохой… В смысле — жирная рыбёшка!

— А?! — Сёстры повернули к нему свои серо-зелёные квадратные от удивления глаза.

— Мне нужны бумага и ручка, — сказал Алёшка очень твёрдо.

Дело в том, что он опять кое-что придумал. Ему просто ничего другого не оставалось, как придумать это. Потому что сегодня утром в разговоре с Таней Алёшка осторожно пустил несколько пробных шаров: что, мол, зря только здесь просидим, ничего не добьёмся… Может, говорил он это слишком уж скучным голосом, Таня его даже дослушивать не стала. А может, потому у него и получалось скучно, что он слишком хорошо знал Танино упрямство!

Короче говоря, другого выхода не было, приходилось что-то придумывать, хоть ты повесься. И он все силы старался положить на придумывание.

А Таня, кстати, тоже сидела пол-утра и думала. И кое-что у неё придумывалось, но такое странное, что и не выговоришь.

Славу богу, ей пока не требовалось говорить. Явился ШП, потом сёстры… У них в компании получалась такая довольно странная цепочка: сёстрам нравился ШП, ШП, как гвоздик к магниту, тянулся к Алёшке, а Алёшка старался всё сделать так, чтобы понравилось Тане.

Итак, ШП рассказал про то, что он, якобы случайно, увидел сегодня в предрассветной мгле, сёстры разозлились и рассказали про сладкий мешок… Тут-то в голове у Алёшки и загорелся огонь новой идеи.

Он вот что предлагал. Раз Истратов известный злыдень и раз он здесь давно, от него можно узнать все сплетни про лагерный народ. Самое ценное из этих сведений надо записать…

— А какое самое ценное? — спросила Ирина-Марина.

— Ну самое для нас подозрительное… Кто когда-нибудь чего-нибудь украл. Или кто любит сверкающие предметы. Или кто в библиотеке зачитал книгу «Королевство кривых зеркал»…

— Детство какое-то!

— Детство, потому что я никакого ценного злодейства не могу придумать. А когда он начнёт давать показания, вы сразу поймёте!

Алёшка взял поданные ему ручку и блокнот, написал несколько слов, вырвал страничку, протянул ШП:

— Гони! Прямо к Истратову!

Здорово это у него получилось! Ясное дело, Тане хотелось вмешаться, но просто она как-то не успевала в нужную минуту сказать своё, а потом уж было поздно. Почему же она не успевала? А потому, что командирские погоны сами собой таяли у неё на плечах.

Вот и сейчас она только слышала, как сердце бьётся, да ещё слышала, как в ушах звенят-повторяются Алёшкины слова: «Вы главное, детки, не волновайтесь. Я всё продумал!» Это он вообще-то сёстрам сказал. Но оно и к Тане могло относиться.

Тут на террасу вошёл ШП, а за ним высокий и худой парень с такими глазами, какими обычно смотришь на комара: спокойными и соображающими, как бы его прихлопнуть. Он увидел Таню, Алёшку, а главное — он увидел сестёр. В глазах его прибавилась капелька презрения и… честное слово, Таня не ошибалась… самая маленькая капелька страха.

— Кто здесь внук-то? — спросил он неприязненно. И в то же время был готов показать, что неприязненность его относится только к «простым смертным», а не к внуку профессора.

— Зови меня Прян! — сказал Алёшка очень жёстким голосом. И уж кого он сейчас изображал в эту минуту, он и сам в точности не знал.

Но ведь и Истратов не знал, что Алёшка — совсем другой человек, что это просто его фокусы-мокусы. И он замер, но не как человек, готовый к драке, а скорее, как человек, готовый получить удар.

— Ну вот так-то лучше! — сказал Алёшка тем же не своим, жутким голосом. — Запомни: мы всё знаем… Имеется в виду пожарная бочка. Понял?! Есть свидетели. А есть и вещественные доказательства!

Истратов не мог ни бежать, ни трусливо отнекиваться: ведь он имел дело с ребятами явно младше себя, с «детьми»! И он невольно сел на перила террасы, провёл рукой по лбу, словно стирая пот:

— Чего тебе надо?

Он был тоже не дурак, потому что раз угрожают, а не сразу устраивают общий сбор, значит, чего-то надо!

— Сведения! — сказал Алёшка. — Слыхал ты про исчезнувшие зеркала?

Признаться, Истратов был сильно удивлён, никак не меньше ШП, который увидел, что в полиэтиленовом свёртке не пистолет, а конфеты.

— Чего? Не понятно? — Алёшка усмехнулся. — У нас задание: найти этого зеркальщика. Выкладывай всё, что ты знаешь подозрительного!

Какое-то время Истратов не мог понять, что от него требуется. Но когда понял — эх, тут он начал выкладывать. У него было чем поделиться — только записывай!

Тем более стесняться некого: Ирина-Марина, несмотря на могучее любопытство, были удалены в лагерь — для пользы дела, можно сказать. Тем более и время было у Истратова не ограничено: Алёшка приказал сёстрам зайти к вожатой второго отряда и сказать, что Истратова Игоря попросил помочь внук профессора Чуркина.

Ведь сам Арамис-начальник сказал: «Если надо, ребята нашего лагеря вам помогут».

Она сидела одна на перилах террасы. Кругом был запущенный, почти дикий участок, яблони стояли по пояс в траве. Сквозь листья проглядывали редкие яблоки — такое лето в этом году получилось неурожайное.

«Эх вы, яблони, — думала Таня, — целый год тут росли, а яблок не дали!»

Странно, всего за какой-то день, за какие-то сутки этот участок чужой и эта терраса стали ей как будто своими, как будто она и правда профессорская внучка или, по крайней мере, «юная тимуровка», которая помогает внуку профессора.

Сам «внук» в это время отбыл в сопровождении ШП на территорию лагеря — прощупывать подозрительных, которых они узнали от Истратова.

Таня осталась дома. Ей хотелось сказать, что всё это глупости, чем они занимаются, что пусть они вообще это прекратят. Такое она, Таня, даёт им распоряжение. Но ничего не сказала, просто мотнула головой:

— Я пока не пойду…

Мало ли: девочка же может, например, плохо себя чувствовать и никому в этом не давать отчёта. Но ей показалось, Алёшка даже был доволен, что она не пошла. Ему нравилось отдавать распоряжения, а ШП чтобы их исполнял.

Не смогла, как-то не сумела Таня своё слово сказать и когда Истратов выкладывал свои «наблюдения». Между прочим, он сперва так с неохотой вроде начинал, а потом — ух разошёлся! Это уже ему нравилось — наговаривать на людей.

Тане хотелось крикнуть: «А ну, прекратите, вы!»

Не крикнула, неловко — мало ли кому что не нравится, что же, он сразу может кричать?

Теперь, оставшись одна, Таня точно поняла, что ей так не нравилось. Не нравилось, что Истратов из виноватого превратился в почти что помощника. И не нравилось, что ШП опять выслеживал человека. И выследил! Пусть даже и такого, как Истратов. А Таня что? Смолчала!

Дальше. Сидит ШП и записывает на людей всякие подлости. Алёшка в его сторону пальцем ткнёт: мол, ценное сведение — и ШП сразу кидается писать!

Не сумела строгим словом остановить ШП, не сумела пристыдить Алёшку. Единственное, на что решилась Таня, это задать Истратову вопрос. До того она сидела совершенно как немая. Истратов совсем, наверное, про неё забыл, как про куст жасмина, что стоял возле террасы. У Истратова всё внимание было на Алёшку и частично на ШП, который подхмыкивал и подхрюкивал Алёшкиным ловким вопросам и замечаниям.

И вдруг Таня сказала:

— Послушайте, пожалуйста!

Она это сказала Истратову, одному Истратову. Специально обратилась к нему на «вы», потому что на «ты» все-таки как-то хоть и немного, а по-товарищески. Но не хотела с ним быть и самым маленьким товарищем.

ШП и Алёшка, конечно, таких тонкостей не поняли они подумали, что Таня ко всем.

— У меня есть вопрос, — начала Таня не очень ловко потому что раз вопрос есть, ну так и спрашивай чего об этом объявлять, — Я хочу спросить, у вас есть какие-нибудь, ну… странные, чокнутые? Про них расскажите.

— Какие чокнутые? — небрежно улыбнувшись спросил Истратов. Он, видно, Таню за первую чокнутую и сёл.

«Вы говорите, когда вас спрашивают!» — хотела Таня его одернуть. Но не стала она строить из себя Алешку. Сказала с едва заметным ехидством в голосе:

— Чокнутые? Ну, которые, например, с инопланетянами думают встретиться?

Истратов сделал удивлённо-презрительное лицо… Презрение у него вообще редко сходило с лица.

— Ну, или такие, которые ведут себя… вроде как клоуны.

На самом деле Таня не считала «чокнутыми» ни тех, кто с инопланетянами хочет встретиться (как Алёшка, например), ни тем более клоунов. Дед Володя один раз признался со смехом (а по глазам — без всякого смеха), что хотел стать клоуном, да не смог. Он когда в институте учился, в волейбол играл и руку себе вывихнул. И уж не мог потом делать ни кувырки, ни сальто. А без этого клоун получается уже не смешной!

Таня назвала таких людей «чокнутыми», чтобы Истратову с его презрительной физиономией было понятней.

Истратов наконец понял, чего «начальство» хочет. Да, говорит, есть такой в «Рассветном». Называется Русанов Ванька. Иван-болван. Он, например, натянул канат от окна девчоночьей палаты до ближайшей берёзы и стал по нему ходить.

— И чего? — спросил Алёшка.

— Не прошёл!

Потом, оказывается, этот Иван-болван на спор не дышал три минуты. И весь позеленел.

— А почему три? — опять спросил Алёшка.

— А потому, что он должен был сто раз написать слово Ия.

— Что такое «Ия»?

— Имя женское, — сказал Истратов с такой скукой, как будто говорил о насморке. — У нас в отряде есть такая Ийка Иванова.

— Так он, значит, всё из-за девчонки? — спросил Алёшка.

Истратов кивнул:

— Семиклассник, а такой дурак! Да ещё с дерева упал, ангину заработал! Теперь в изоляторе…

— Как это так — с дерева и… ангину? — спросил Алёшка.

— Я же тебе говорю, он дурак!

— А которые конфетами обжираются? — не выдержала Таня. И зря не выдержала. Больше она про Ивана-болвана ничего не узнала.

Но вообще-то ей и того было достаточно. Потому что она подумала — а может, даже и придумала одну странную вещь: зеркала украдены не для наживы, вот в чём дело, и не для злости! Их стащил какой-нибудь странный человек. Да: «Зеркальщика» надо искать среди странных. Вот этот Русанов Ваня ей как раз подходит: с дерева упал и ангину заработал. Так не бывает, а у него получилось!

Дальше вопрос. Их действительно стащили? А может, только взяли на время? Почему Таня об этом думает? Потому что сёстры говорили, будто во втором и первом отрядах нашли непонятные записки. Текст одинаковый: «Взято временно». И никакой подписи.

На эти клочки не обратили внимания, потому что в лагере всякие хохмочки, всякие записки — первое дело. Их подмели вместе с другим мусором, и привет. Только Ирина-Марина, которые стали до всего докапываться, случайно вспомнили про них.

И вот теперь что же получается? Странный человек — есть такой. И почти точно, что зеркала взяты не для наживы. Ведь правда, не для того же их украли, чтобы давать посмотреться за десять копеек! Да ещё записки.

Или это всё Таня лишь выдумала, как Алёшка со своими инопланетянами? А надо пойти в изолятор да проверить, поговорить с этим Иваном-болваном. Так почему же ты не идёшь? В чём дело? Неужели «Смелая боится»?

Пять минут назад Таня могла бы убедить себя, что она просто ещё разок хочет всё продумать и разложить по полочкам. Но ведь всё уже разложено. Эх ты! Настоящего директора не испугалась! А здесь перед тобой просто странный человек, клоун. А клоунов нечего бояться. С клоунами можно только дружить!

Она быстро спрыгнула с перил террасы, словно прыгала так всю жизнь. Но трава и земля оказались тут на редкость мягки и пружинисты. Не теряя больше ни секунды на трусость, Таня сразу пошла к дырке.

Поскольку они, «внуки и полувнуки», разгуливали по лагерю абсолютно свободно, Таня остановила первую попавшуюся девчонку-октябрёнка:

— Где тут у вас изолятор?

И пошла к домику, который охраняли три коренастых сосны. Ей бы остановиться, вздохнуть. Нет! Сразу встала на низкий карнизик, ухватилась рукой за подоконник в открытом окне. Раз-два, и вот она уже головой в больничной палате. Или в чём-то, похожем на больничную палату.

Н-да! А ведь тут мог быть и врач. Вообще мог оказаться какой-нибудь взрослый: «Тебе чего, девочка, надо?» Ответить ей было бы трудно. Вообще всё дело могло пойти насмарку!

Но замечено: рядом со смелыми поступками летит на больших бесшумных крыльях и везение. Таня, конечно, этого не знала, никогда не задумывалась о таких вещах. Она просто скомандовала себе: «Вперёд, ребята!»

В палате было три койки. Две застеленных, а на одной лежал мальчик с рыжеватыми бровями, русыми волосами, конечно, длинными, как у всех мальчишек, которым это уже разрешается. Серо-синие глаза его смотрели прямо на Таню Смелую.

— А ведь ты не из нашего лагеря, точно? — Он так это спросил, как будто ждал, что Таня — именно Таня! — к нему сейчас и придёт.

Таня молчала. Она ещё не опомнилась от своей смелости. А кстати, ничего в этом Иване не было «болванистого». Но ведь у Истратова глаза видели совсем по-другому, чем у Тани!

— Знаю. Ты мне принесла записку!

— Нет! — Таня улыбнулась… Доказательств у неё не было никаких, и Русанов, конечно, мог бы легко отказаться, что это не он стащил зеркала. Но Таня уже точно знала, что он.

— А зачем тогда ты пришла?

— На тебя посмотреть!

— Кто же тебя прислал?

— Сама догадалась! — И опять она не смогла удержать улыбку, потому что ей нравилось, как она говорит.

Но дальше надо было переходить к главному… Они были сейчас с Ваней Русановым, как два наших разведчика, которые встретились где-то во вражеском тылу и оба забыли пароль! Каждый чует, что это свой, наш, а всё-таки первым решиться на откровенное слово не может: права не имеет!

Эх, как бы хорошо было сейчас вынуть зеркальце (хотя бы взятое напрокат у тех тортовщиц) и даже можно ничего не говорить, просто навести на него зайца! Или, когда он спросил про записку, подать ему бумагу, на которой написано, что вещи взяты временно.

И всё в порядке!

Но теперь надо было искать какой-то другой путь. Снова Таня сказала себе, что это он, что сомневаться не надо. Потому хотя бы это он, что с ним легко. Со старшими обычно трудно разговаривать. Но с хорошими старшими — легко. А с этим Ваней было именно легко.

— Ладно, — сказал он наконец, — у меня другого выхода нет. Ты поможешь?

— Мне кажется, я для этого и пришла…

— Ты чего это всё загадками говоришь, а? Ты в «Рассветном» новый массовик-затейник?

Несколько секунд Таня не могла решиться на свой главный вопрос. Наконец решилась:

— А они у тебя где?

Больной внимательно так посмотрел на Таню, снова как разведчик, который без пароля старается распознать, свои перед ним или чужой.

Затем он встал, нисколько не думая о том что оказался перед девчонкой в одних трусах. Да, впрочем, летом все как-то выглядит по-другому: трусы на тебе — уже считаешься вполне одетым.

Ваня Русанов бросил одеяло и подушку на свободные кровати, затем отворотил матрас, и под ним на втором матрасе, лежали сплошной прозрачной лужей маленькие зеркальца.

Да! Такого никто и никогда в жизни не видел это уж можно точно сказать.

Много чего люди видели необыкновенного, в том числе, как в нашем земном небе будто бы вспыхнуло ярко, а через какое-то время погасло второе солнце о чем пишут очень древние рукописи.

Но такого чуда — и простого, и необыкновенного не видывал еще никто.

Ваня Русанов словно бы сам заново изумился этому зрелищу и сказал:

— Вот они!

С огромным удивлением Таня смотрела на эти зеркальца — квадратные, круглые, продолговатенькие а иногда просто осколки, которые бережливые девчонки подобрали неизвестно где. Таня только одно и могла произнести:

— Зачем?!

А Ваня ответил ей. Но не как старший младшеласснице, а как заговорщик заговорщику:

— Есть причина!

И затем он открыл Тане тайну… Как звучит-то здорово! А мы её пока открывать не будем. И на некоторое время попадём в положение Алёшки, ШП и сестер, которые смотрели на Таню удивлённо, однако приказания ее всё-таки выполняли, потому что просто другого выхода не было!

Да, не было другого выхода…

Алёшка и ШП явились на террасу ни с чем. Таня ждала их, сидя на перилах, — будто и вообще никуда с места не сдвигалась:

— А спорим, что у вас ничего не вышло?

И таким голосом, прямо почти радостным. Будь это не Таня, Алёшка бы, конечно, рассвирепел. И ШП тоже рассвирепел бы, если б Алёшка рассвирепел. А так они оба уставились на Таню с великим удивлением, которое больше было похоже не на удивление, а на сильное недовольство.

— Можете не психовать. Просто я всё раскрыла. Но вам я пока ничего не скажу. До завтрашнего утра.

— Не хочешь, не говори!

— Да. Не скажу. За подглядывание! — Таня показала пальцем на ШП. — За то, что пользуетесь подлыми сведениями! — И она показала пальцем на Алёшку.

Очень мальчишкам хотелось ей заметить, что пальцем на людей показывать неприлично. Да решили они, что лучше промолчать.

— И приказываю выполнять мои приказания!

Как-то странно получилось: «Приказываю выполнять приказания», однако ШП и Алёшка опять как бы ничего не заметили.

— Нужны пила и фанера! — отчеканила Таня. — И клей, чтобы склеивалось стекло и дерево… Ничего сейчас не скажу! Фанера нужна, — тут Таня посмотрела в какую-то бумажку, — метр на метр шестьдесят!

— Много, Тань! — покачал головой Алёшка, который, в отличие от Тани, понимал, какой это огромный кусок надо просить в лагере.

— Ничего. Ты же у нас «внук»! И три тюбика этого клея!

— Да что же я им скажу?

— Твоя забота.

— Тань, мы ещё хотели обследовать нескольких подозреваемых, чтобы…

— Не надо! — Таня покачала головой: вот непонятливость. — Происшествие уже раскрыто. Завтра утром вы всё поймёте!

Алёшка посмотрел на ШП: поплелись, мол, а по пути придумаем, чего будем свистеть в «Умелых руках» это во-первых. А во-вторых, запомни, друг ШП, споря с женщиной, ты уменьшаешь своё долголетие…

Мы уже могли заметить, что Алёшка, как человек научный, любил эти «во-первых» и «во-вторых». И вот теперь они даже во взгляде его слышались!

Однако не успели они и шагу ступить, как на террасу влетела Маринка… а может, Иринка:

— Там Альбина по лагерю ходит, понятно?!

— Всё! Попели! сказал Алёшка спокойным голосом командира лопнувшего воздушного шара.

— Их пока там Маринка держит!

Так они узнали, что перед ними Иринка.

— Кого «их», Ир? — спросил Алёшка. — Там чего, две Альбины?

Он не очень расстраивался: преступление не раскрывалось, ну и аллах с ним! Он хотел отсюда уехать и Таню увезти. Так что Альбина как раз вовремя.

— Да, их двое! — раздражённо сказала Иринка. Мы тут болтаем, а Маринка там надрывается их удерживает.

— Каких тебе «их»?

— Ну потому что она с мальчиком!

— С Витькой Алёхиным?! Вот это да!

— Алёша Пряников! — сказала Таня таким голосом, что Алёшка сразу пришёл в себя. — Немедленно доставь их сюда. И обезопась!

Алёшке бы вздохнуть, Алёшке бы подумать: «Эх жизнь моя, жестянка!» Но не было у него на это времени — так Таня строго ему приказала. И через все три ступеньки крыльца довольно-таки грузно Алёшка шагнул на землю — побежал приказание исполнять. А Иринка, которая прыгнула за ним, всё же успела быстро глянуть на Таню Смелую: вот это девочка! Самому Алёшке… А ШП остался на террасе ждать дальнейших распоряжений, которых так и не последовало.

Алёшка вернулся минут через пять. И эти минуты не показались Тане часом или годом, как иногда пишут в книжках. Дело просто в том, что Таня не боялась встречи с Витей и Альбиной, правота ведь была на её стороне, она поступила честно, а значит, всё на душе в порядке. Только необходимо ещё Альбину усмирить. Но это уж Алёшкина забота.

Таня посмотрела на Алёшку и поняла, что молодой ученый А. Пряников уже начал действовать, потому что он вел себя не как простой Алёшка, а как кто-то другой, как… ну, может быть, лётчик-космонавт, у которого через полчаса старт. Он был сдержан, но очень деловит. Да, конечно: к нему приехала старшая сестра, и он готов оказать ей всевозможное уважение, однако сестра должна понять, что он, космонавт Владимир Джанибеков, в данный момент очень и очень занят.

Альбина открыла рот для какого-то там своего «взрослого выступления», Алёшка спокойно и даже как-то не спеша опередил её:

— Сядьте, пожалуйста, посидите. Я скоро вернусь… Я занят сейчас, освобожусь буквально через несколько минут.

И ушёл… Альбина за десять лет совместного житья могла бы, кажется, привыкнуть к его штукам. Но привыкнуть было всё-таки очень трудно, потому что Алёшка всегда чего-нибудь новое придумывал.

И потом, в глубине души Альбина любила своего брата, а уж в самой-самой глубине она ещё и гордилась им. Конечно, о таких вещах никто не знал и знать не мог. Альбина и сама о них как бы не знала. Поэтому сейчас она с возмущением уселась на перила террасы, всем видом своим показывая, что ладно, мол, она и подождёт, она ни одного пока слова резкого не скажет, но она ещё…

Витя же Алёхин с интересом осмотрелся по сторонам таким весёлым и выжидательным взглядом, как будто был фотографом и искал, чего бы ему тут запечатлеть. На самом деле он был, пожалуй, немного сбит с толку или даже немного растерян.

Сегодня ни свет ни заря ему позвонила Альбина Пряникова и сказала, что он, Алёхин, отвечает за пропажу её брата, а также ещё двух малолетних детей. И теперь он должен ехать вместе с нею, выручать всех этих малолеток.

Витя вообще-то догадывался, что Альбина по отношению к нему, как говорится, неровно дышит. Но он сразу сказал, что поедет, потому что действительно (опять же как говорится) вешал лапшу на уши пряниковской маме. А тем более по поручению драгоценной Рыжиковой.

В электричке, однако, Альбина совсем не говорила про исчезнувшего братца, а всё вела с Алёхиным разные намекательные беседы, мол, эх ты, Алёхин, что же мы всю позапрошлую зиму ходили в секцию фигурного катания, а теперь ты бегаешь и виляешь хвостом вокруг этой… не будем говорить какой Рыжиковой, словно собачонка вокруг ириски.

Ну и так далее и тому подобное, что обычно говорится в таких случаях. Кстати, во вторых и третьих классах девчонки в «таких случаях» говорят то же самое, что и в седьмых-восьмых…

Алёхин в основном отмалчивался. А что он мог сказать, когда у него не было способностей к фигурному катанию. Вот и пришлось разлюбить Альбину, а влюбиться в Таню Рыжикову. Но, конечно, про фигурное катание он даже не заикался, а чего-то такое мямлил неясное про то, что сердцу якобы не прикажешь…

Потом они долго искали лагерь, потом на них наткнулась Иринка-Маринка, и Альбина опять вдруг стала заботливой и строгой сестрой. Потом явился Алёшка, притащил их сюда. Причём вёл он себя совсем не так, как ожидал Витя Алёхин, то есть не как забитый и провинившийся младший брат.

По всему этому Витя Алёхин оказался… немного растерян. Он вообще-то был не очень уж такой супер-уверенный в себе человек. Он и курил в основном для того, чтобы на него смотрели поуважительней. Так некоторые младшеклассники учатся, например, ругаться и даже выписывают особо грубые слова на бумажку, чтобы заучить их, заперевшись в ванной. Они тоже надеются — как и «курящий» Витя Алёхин, — что станут от этого как бы взрослее и строже… Зря они, между прочим, надеются… Ну да ладно, речь сейчас не об этом…

Алёхин, кстати, вспомнил о своём курении и подумал, не закурить ли ему для весомости и решительности. Но так и не решился: всё же на чужой террасе. Может, тут взрослых полон дом…

Альбина же, решив, что вполне достаточно побыла сдержанной, принялась говорить про «возмутительно», про «родители с ума сходят», про «исчезнуть на несколько суток», и про «я всё должна покрывать».

Таня послушала сколько могла, потом покашляла — не от какого-нибудь там гриппа или бронхита, а чтобы Альбина помолчала хоть немного. Так уж устроены едва ли не все люди. Вот попробуйте при ком-нибудь покашлять, и, хотя бы человек этот очень увлечён был своим рассказом, остановится и обязательно посмотрит на вас.

То же и с Альбиной случилось. Она остановилась в самой середине фразы и поглядела на Таню. И Таня — молча, но вполне доходчиво — напомнила, что мы ведь тебя от таких неприятностей спасли, Альбин, зачем уж ты так разоряешься? Хотя это было и не очень благородно — напоминать человеку о таких вещах. Но Таня ведь только взглядом коротким. Словами она сказала совсем другое: что никуда они не запропастилась, а всего на один денёк… пока. И не чтобы специально родителей волновать, а чтобы помочь одному хорошему человеку.

Алёхин посмотрел на Таню с удивлением… конечно, с тайным удивлением. Надо же, он думал, маленькая, а уже «хорошему человеку», а уже «помочь»…

Альбина, признаться, тоже была сбита со своего грозного тона. Невольно она ждала, что же Таня дальше скажет? Но Таня как раз абсолютно не знала, что ей дальше-то говорить. И здесь судьба смилостивилась над ней — появился Алёшка.

Вернее, сперва они увидели большой лист фанеры, который дрожал, ходил волнами и производил гудение, одновременно похожее на собачий лай и на звук «У!», который произносят то длинно, то отрывисто.

Только потом из-за этого листа вылез Алёшка. На шее у него, привязанная на верёвочке, висела пила-ножовка, а из карманов он потом вынул два мягких тюбика с клеем.

Алёшка отдышался, вытер пот со лба. Хоть Альбине и Алёхину непонятно было, что это Алёшка такое принёс, однако он невольно вызывал уважение — такой усталый, наработавшийся человек. И Алёшка, хитрец-хитрецович, почувствовал это, спросил солидно:

— Поможешь?

Это он сказал Вите Алёхину. А сам тут же перевёл глаза на Таню, потому что представления не имел, как там надо помогать.

— Выпилить тут кое-что, — сказала Таня. — Две кое-какие буквы…

— Ты умеешь? — Это Алёшка спросил у Алёхина как бы с некоторым сомнением.

В ответ Алёхин неожиданно улыбнулся. Он понял наконец, что имеет дело с довольно-таки жуткими пройдохами. Замок на двери, и весь нежилой вид террасы, и сиротливые три матраса, покрытые казёнными одеялами, — всё говорило, что «пройдохи» здесь незаконно.

— Уметь-то я… это всё в порядке. А вот вы на каком основании оккупировали помещение?

— Ну… — начал Алёшка с несколько излишней беспечностью. — Подметём и уедем, делов-то!

— У тебя бы дома так! — Витя усмехнулся. — Явятся какие-нибудь незваные лица: подумаешь какое дело — подметём и уедем!

Надо сказать, этот Витя Алёхин раз от раза делался всё интересней, как… Как что, подумал Алёшка, может, как Луна? Сперва на неё смотришь невооружённым глазом — просто видна какая-то глупая рожа. Потом вооружаешь глаз биноклем — заметны цепи гор и круглые странные дырки. Потом идёшь в Планетарий, и тебе достаётся счастье посмотреть в настоящий телескоп. И ты уже словно бродишь среди этого жутковатого и потрясающего мира, где тени резкие и тяжёлые, словно вырезаны из железа. А потом вдруг говорят, что прилетела наша автоматическая ракета и привезла лунный грунт. И ты узнаёшь про эту бывшую «глуповатую рожу» такие штуки…

— Ты чего это замечтался? — спросил Витя. Алёшка только улыбнулся и ничего не ответил.

А Таня сказала:

— Надо вырезать две буквы: «Я» и «И».

— И зачем же? — спросил Алёхин, берясь за ножовку.

— А можно, я вам после скажу? Честное слово, так интересней будет.

— И когда же вы отсюда собираетесь уезжать? — спросила Альбина насмешливо, словно бы вовсе и не интересуясь их глупыми детскими планами.

— Вообще-то нам очень нужно остаться до завтрашнего утра! — сказала Таня.

— Хм… — обронила Альбина. Это было и не «да» и не «нет». А то, что называется: посмотрим на ваше поведение.

На самом деле Альбина поняла, что совсем неплохо будет здесь остаться с этой ребятнёй… и с Алёхиным! Вй представлялся какой-то там костёр при свете звёзд, печёная картошка, огромные шаткие тени, которые бродят по поляне то туда, то обратно и что-то там ещё в том же духе… И всё это, конечно, вычитанное из книг

Между тем работа пошла. Бывший военный, ещё дедовский, если не прадедовский, ремень, вынутый из Витиных брюк, превратился в линейку. Они начертили более или менее ровные буквы «И», «Я». Потом с адскими муками стали выпиливать их. А почему с адскими, потому что попробуйте когда-нибудь это сделать, и вы сами убедитесь, какие у вас будут муки.

Когда буквы наконец были готовы, все посмотрели на Таню. На неё, собственно, давно уж поглядывали. Но теперь так посмотрели, что…

Таня взяла свой заранее опустошённый рюкзак:

— Альбина, если можно, помоги мне, пожалуйста!

Нет, не подумайте, что она хотела как-то унизить или обидеть старшую Альбину. Таня хотела ей показать, как между матрасами лежит зеркальное чудо. Всех с собой Таня взять не могла — это будет слишком заметно, но ещё одного человека, наверное, ничего, можно. И Таня подумала: кого? Алёшку? Ему вообще-то нужно, он фантазёр и учёный, потом сам что-нибудь придумает.

ШП? И ШП нужно! Чтобы понял: не только одно подглядывание есть в жизни, а и кое-что куда более интересное

И Витю можно было бы взять — чтоб посмотреть хотя бы, как он изумится такому чуду… если только Таня не ошиблась в нём.

И всё-таки она решила: нет, Альбина! Пусть порадуется немного, поудивляется, а то всё страдает, страдает по своему Алёхину и никакого у неё отдыха. Даже за город его завезла, а он опять ноль внимания — пилит да пилит!

Когда они пролезали в лагерную дырку, Таня вспомнила, что ведь Альбина же ничего толком не знает:

— Если нас спросят, ты, пожалуйста, говори, что мы внучки… Вернее, ты ничего не говори, я сама скажу.

— Что? — И Альбина сделала такое движение, словно собиралась улезть обратно.

— Так у нас получилось, — сказала Таня как можно мягче. — Ну… нам пришлось сказать, что твой Алёша — внук профессора Чуркина. — И Таня кивнула в сторону видневшейся за одичавшими яблонями дачи.

— Что-что-что?

Но отчего-то Альбина не чувствовала себя рассерженной, не чувствовала себя той взрослой, которую водят за нос плохо воспитанные и насмешливые дети. Она будто попала в сказочную местность, где все не так как в обычной, обыденной жизни. Опускаешь монетку в автомат с газированной водой — на светофоре загорается зелёный. Покупаешь эскимо — на небо выплывает луна, заходишь в телефонную будку — тебе дарят цветы… Алёхин!

Тут дело не только в том, что Альбина сочиняла стихи. Это вообще близко в человеке — чуть-чуть скучные дела раздвинул, а под ними сразу и сказка! Только не все решаются раздвинуть обыденные дела. Танин дед Володя так за всю жизнь их и не раздвинул…

На счастье, Альбину и Таню никто не остановил Может, лагерь здесь был добрый, а может, все в этот момент куда-то спешили. В общем, Альбине не пришлось враньём портить того настроения, которое в ней ожило. И это настроение очень ей пригодилось, когда она увидела зеркала!

Альбина не поняла, для чего это. Но поняла: для чего-то хорошего и странного.

— Ты всё сделала, Тань? — спрашивал этот мальчик. А Таня и Альбина уже собирали зеркальца в рюкзак: к сожалению, надо было торопиться.

— Там нас целая команда! — отвечала Таня бодро. — А ты сам не хочешь, Вань? — Она видела, что он именно хочет.

В ответ Ваня покачал головой.

— Нельзя. У меня опять температура. Ну и заходят, беспокоятся. А если засекут, что я уходил могут догадаться, что это я и сделал, понимаешь. А я не хочу, чтоб тот человек про меня догадался!

— Совершенно не хочешь? — искренне удивилась Таня.

— Совершенно не хочу!

Но теперь уже наконец настало время объяснить, что же собирался сделать Ваня Русанов.

Если какому-нибудь старшекласснику нравится какая-нибудь старшеклассница, он зовёт её послушать — записи или посмотреть видеокассеты — в зависимости от возможностей. Ну и там поесть хороших бутербродиков, попить соку… Так делают все старшеклассники. Но вот бывает глупый такой человек, и он на день рождения старшекласснице, которая кажется ему лучше всех в мире, решает подарить солнечного зайца.

Но не простого!

Надо выпилить фанерные буквы, чтобы получилось её имя (Ия, помните? Ия — так звали эту девочку), обклеить эти буквы зеркалами и повесить на дерево, которое через дорогу от окон её палаты. День рождения у неё девятнадцатого августа, подъём солнца в Подмосковье в шесть часов восемь минут.

Но это так считают астрономы. А на самом деле, пока пока оно выберется из-за крыш, из-за деревьев, ударит лучами в те зеркальные буквы, будет тридцать. Что и требуется доказать!

Горн трубит подъём, а солнечные зайцы на палаты девочек из первого отряда высвечивают: «ИЯ»!

И это будет подарок к дню рождения!

Получше, чем самый шоколадный торт, и получше даже, чем майка фирмы «Адидас»!

А почему лучше?

А потому хотя бы, что этого ни у кого никогда не будет, а только у тебя.

Торт съестся, майка станет тряпкой для мытья полов. А этих солнечных зайцев не съешь, не порвёшь, не потеряешь. Они у тебя навсегда: ведь в памяти это не пропадёт и не забудется.

— А как же он всё-таки с дерева упал и ангиной заболел? — спросила Альбина.

Они обклеивали буквы бумагой и уже на бумагу наклеивали зеркала, чтобы потом хозяевам было легче их отрывать.

— А он долго сидел, — объясняла Таня, — замёрз, а слезть всё не может, всё народ да народ. А он боялся, что его увидят и догадаются. Наконец стал слезать — бух! — и ногу подвернул. Его на ночь оставили в изоляторе. А утром уже ангина подоспела!

— Вы проверьте, они падать не будут. — Витя приподнял букву «И», на которой уже был наклеен первый ряд зеркал.

— Да не будут, он же проверял!

— Но почему он всё-таки не хочет, чтобы она узнала? — спросил Алёшка. — Скромный, что ли?

— Чего ж тебе не понятно-то? — усмехнулась Альбина. — Если она его не любит!

Альбина хотела объяснить младшему брату, что раз эта Ия не любит Ваню Русанова, то, конечно, ему лучше уж не выставляться. Вот я же, например, не выставляюсь, подумала Альбина. И даже сперва с некоторой гордостью.

Да. Но Ваня Русанов делает для своей Ии, чтобы она радовалась.

А я?

А она делала злое, назло, чтобы злить!

Ну что же, мне стихи писать во славу Алёхина? И даже засмеялась. Но тут и самой ей стало понятно, что засмеялась она не от радости.

Потом Альбине очень легко представилось, как эта девчонка, эта Ия, увидит завтра чудо, устроенное в её честь. Все будут ей кричать: «Ийка! Ийка! Смотри!» А она усмехнётся, глянет разок и пойдёт умываться.

Но запомнит навсегда!

А слух разнесётся! И лагерный народ прибежит поглазеть: «А что? Почему? День рождения?.. У-у! Поздравляем!» А тут ещё и зеркала пропавшие обнаружатся — опять праздник!

И взрослые это дело не минуют — могу спорить. Потому что взрослый ты, не взрослый, а Земля, планета наша, через несколько минут повернётся на своей оси — небось проходили? И привет, чудо исчезнет. Уползут солнечные зайцы, будут светить куда-то там в космос, где их и не увидишь.

С какого-то мгновенья Альбина не могла разобрать, что она ещё думала, а что уже видела в праздничном таком сне… И вдруг кто-то громко и очень ясно спросил:

— А если завтра солнца не будет?!

И Альбина сразу проснулась. Это самое «завтра» уже наступило. Но только оно наступило недавно: было раннее-раннее утро. Пять часов десять минут — столько показывали её электронные. Солнце, как мы теперь знаем, должно было выйти из-за горизонта только через час. Но уже рассвело. Все краски пока были густые, какие-то особо красивые, лишь слегка разбавленные светом: темно-коричневые, бархатно-чёрные, густо-зелёные.

Тихо, чтобы не разбудить Таню она с Таней спала на одном матрасе и под одним одеялом, — Альбина поднялась глянуть на небо. Но и так уже чувствовала: небо чистое!

А ведь странно, что этот мальчик, Ваня этот, даже и не думал о такой обычнейшей вещи, как пасмурное утро. Он не сомневался! Он уверен был: девятнадцатого августа будет светить солнце!

Нет, подумала Альбина, просто я не та… ещё не та, чтобы для меня устраивать такие праздники. Да и Витька Алёхин не тот. Ему и в голову даже не приходит что-нибудь такое сделать для кого-нибудь. Даже пусть не для меня, даже пусть для Рыжиковой! Значит, тогда и расстраиваться особенно нечего.

Она посмотрела на Витю Алёхина, который спал, укрывшись с головой и скрючившись, чтобы коротковатого детского одеяла хватило ему на все части тела. И он довольно-таки некрасиво спал, как безжалостно заметила Альбина. Она глянула на часы: до намеченного подъёма в половине шестого оставалось ещё десять минут. Ну и пусть себе спит как хочет.

И отвернулась… Навсегда…

Алёшка спал с ШП… Тут надо пояснить, что ведь у них было всего три одеяла и три матраса, а народу пять человек. Поэтому они и спали такими «коллективами»: Альбина с Таней, Алёшка с ШП. А Витя Алёхин, которому «компании» не было, один.

Алёшка и ШП долго не спали, все перешёптывались — будто бы, чтоб другим не мешать, а на самом деле, чтоб другие не слышали. У Вити Алёхина были часы с будильничком, и, значит, можно не волноваться, что они завтра проспят, можно говорить. А то, что они завтра якобы не выспятся, — это их абсолютно не волновало!

ШП хотелось высказать, какой Алёшка потрясающий человек. А Алёшка рад бы перебить, да очень уж приятно было слушать. Доброе слово, как говорится, и кошке приятно. А ведь над Алёшкой в классе — что? Да в основном подсмеивались: «Ну, ясно. Ты у нас учёный, хвост мочёный!»

ШП, может быть, вообще первый из людей не заметил, что Алёшка… как бы это выразиться… излишне упитанный и что волосы у него торчат в разные стороны. Он заметил в Алёшке самое главное, что и сам Алёшка в себе любил, — умение выдумывать, изобретать, хотя это, может, одно и то же.

Наконец наслушавшись ШП, который, собственно, просто пересказывал Алёшке его же подвиги, только в более красивом виде, Алёшка набрался мужества и сказал:

— Не, ШП. Это всё Танька вообще-то Смелая!

ШП опять начал свои хвалебные песни: ведь и в «Рассветный» они поехали с помощью Алёшки, и на этой даче с помощью Алёшки, и Альбину усмирили…

— Не, ШП, ты не понимаешь, — сказал Алёшка и с удивлением понял, что для Тани ему даже собственной славы не жалко. — Я при ней, как ЭВМ… электронная машина. Человек, инженер или учёный, в неё задачку заложит — ЭВМ решит. А всё главное человек сам решает. И с этими надписями так получилось, которые в лифте были, и с «эксом»…

— С чем?

— Да потом расскажу. И с этим Ваней Русановым. Видишь, она до чего додумалась: что он не преступник. И тебя самого это она мне велела сюда взять, представляешь? — Он помолчал, глядя на крохотную звёздочку, которая с огромным трудом домигивалась к нему сквозь то огромное расстояние, которое их разделяло. — Ладно, ШП, будем уж при ней Эвеэмами, — Алёшка постучал себя костяшками пальцев по лбу, — согласен?

— Да как скажешь! — ШП чувствовал рядом Алёшкино плечо, Алёшкин бок и знал: его больше не прогонят!

Витя Алёхин спал один, в дальнем углу просторной террасы. С его места не было видно звёзд, а только могучие чёрные кроны яблонь, которые сливались в единую стену. И в то же время Витя знал, что никакая это не стена, а живые листья, которые на каждый ветерок сейчас же ответят шорохом и шёпотом. Ему было хорошо, уютно, дышалось свободно. Он залез с головой под одеяло, как любил спать с самого детства, с детского сада, за что его поругивали воспитательницы. А он всё равно любил!

Он стал думать о чертеже, который сделал Ваня Русанов. Сперва дом и нужное дерево. А потом ветки на самом дереве и засечки на ветках, где и как устанавливать буквы.

Витя знал: это ему лезть, и ему устанавливать, и ему искать те засечки. И если зайчики не попадут куда нужно — на стену, над кроватью Ии, он пропал навсегда! Сейчас они его уважают, Алёшка и ШП, но если не получится — они его будут презирать!

Найду, думал Витя, ничего. Другой бы подумал: найду не найду — чихать мне на это. Как получится, так и получится. Но Вите Алёхину было сегодня интересно целый день, интересно с этими ребятами. Разговаривать, следить за их работой, и чего-то там подправлять, и отвечать на вопросы — то спокойно, то строго, то по-дружески.

Неожиданно он подумал: вот кем я стану — учителем! Отец с матерью у него всё интересовались, потому что пора уже было выбирать. Ведь через две недели он пойдёт в восьмой класс, а там уж обязательно: какое ПТУ, какая профессия! Бывают, интересно, такие ПТУ, с педагогическим уклоном? Кажется, педучилища?

Ему представился какой-то зимний день, время — после уроков. Он входит в класс, такой уже чуть вечереющий, с воздухом, в котором ещё не выветрилась усталость после уроков и перемен… Ребята видят своего вожатого: «Привет, Вить!» Алёшка Пряников и другие. И эта Таня Смелая с особым своим лицом… Я буду пока вожатый, подумал Витя и порадовался, что ни разу не покурил сегодня при этих ребятах, я буду вожатый. И потом он уснул, и всю ночь ему снился длинный лыжный поход. И они то по лесу шли, то у костра сидели, то неслись с гор. А горы крутые, и ты как будто даже и не едешь с горы, а летишь!

Таня Смелая, как мы знаем, спала с Альбиной. И ей неудобно было крутиться под боком у взрослой девочки. Она легла «камушком» (деда Володино слово), так и лежала. А когда лежишь без движения, засыпаешь быстро. Попробуйте — сами убедитесь…

И Таня тоже уснула. Лишь перед сном у неё в голове успела промелькнуть мысль, быстро, как птица: Тане как бы позавидовалось, что они с Алёшкой такие ещё… маленькие, и потому он не может ей пока сделать зеркальные буквы. Обычно третьеклассницы (да ещё те, которые уже перешли в четвёртый) никогда не думают о себе: «Маленькие». Но перед сном-то можно.

И потом ей приснился странный сон. Как будто они стоят с Таней Рыжиковой в какой-то комнате, перед какой-то стеной. А на стене яркими солнечными буквами написано: ТАНЯ. И Рыжикова говорит.

— Это про тебя.

А Таня качает головой, улыбается:

— Нет, Тань, это про тебя!

— Ладно, — улыбается в ответ Рыжикова, — сейчас узнаем!

И они ждут. И вот видят, как с дерева слезает… Алёшка!..

Не Витя Алёхин, а именно Алешка.

Пряников!