Исчезнувший принц

1

НОВЫЕ ЖИЛЬЦЫ ДОМА № 7, ФИЛИБЕРТ ПЛЕЙС

Много есть скучных, грязных некрасивых домов в разных частях Лондона, но самый старый, запущенный и некрасивый, это, несомненно, дом на Филиберт Плейс. Говорят, правда, что когда-то и он выглядел более привлекательно. Однако это было так давно, что никто об этом не помнит. Он стоит позади мрачных, словно нарезанных узкими полосками, почерневших от копоти крошечных садиков. Их сломанные железные решетки еще как будто пытаются защитить дома от грохота и шума многочисленных омнибусов, кебов, повозок, фургонов и снующих взад-вперед пешеходов в поношенной одежде, а вид у них такой, словно они спешат на свою тяжкую работу, или возвращаются с нее, или ищут хоть какое-то занятие, которое доставило бы им пропитание. Кирпичные фасады домов потемнели от дыма, окна — немытые, с рваными, грязными занавесками, а иногда и вовсе без занавесок, а клочки земли перед окнами, когда-то предназначенные для цветов, так утоптаны, что здесь даже сорняки давно не растут. Один из этих клочков использован камнерезом и заполнен памятниками, крестами и мемориальными табличками, выставленными для продажи. На всех них уже выгравировано «Посвящается памяти…». В других крохотных палисадниках можно видеть груды жестянок, в третьих — подержанную мебель: стулья с покосившимися ножками, продавленные диваны с клочьями конского волоса, зеркала с мутными пятнами или трещинами. Внутри дома так же мрачны и неухожены, как снаружи. И все они совершенно одинаковы. В каждом темный коридор устремляется к узкой лестнице, ведущей наверх, в спальни, а несколько таких же узких ступенек спускаются в подвал, на кухню. Окна одной из спален выходят на маленький, грязный, замощенный булыжником двор, где тощие коты или дерутся, или сидят на кирпичных стенах в надежде, что им перепадет немного солнечного тепла. Комнаты по фасаду смотрят на шумную дорогу, в их окна врывается нескончаемый грохот и скрежет. Даже в самые ясные деньки дома кажутся безрадостными и унылыми, а уж в туманные и дождливые более мрачного, заброшенного места в Лондоне не сыскать.

Во всяком случае, так думал мальчик, стоявший около железной решетки в тот день, когда началась история, о которой мы теперь рассказываем. Именно в утро этого дня отец поселил его в одной из комнат дома № 7.

Мальчику было примерно двенадцать лет, его звали Марко Лористан и относился он к той категории мальчиков, к которым прохожие приглядываются внимательно. Во-первых, это был для своего возраста очень рослый мальчик и очень крепкого сложения, с широкими плечами, сильными руками, длинноногий. Он уже давно привык слышать возглас, которым часто обменивались прохожие: «Какой замечательный, здоровый паренек!» Прохожие неизменно также вглядывались в его лицо, а оно явно не принадлежало ни англичанину, ни американцу и отличалось смуглотой. Черты лица были волевые, черные густые волосы облегали голову, как шапка, глаза — большие, глубоко посаженные, в густых стрельчатых, черных ресницах. Внимательный взгляд отметил бы и замкнутое выражение его лица. Этот мальчик был из молча-ливых.

Замкнутость и молчаливость были особенно заметны этим утром, но о чем он сейчас думал, вряд ли могло сообщить его лицу мальчишескую беззаботность.

Марко думал о длинном, хотя и стремительном путешествии, которое он всего за несколько дней совершил из России вместе с отцом и старым солдатом Лазарем. Сидя в тесноте и духоте вагона третьего класса, они промчались по всей Европе, словно что-то очень важное или ужасное гнало их вперед, и вот теперь они осели в Лондоне, словно собираясь остаться здесь навсегда, в доме № 7 на Филиберт Плейс. Однако мальчик знал, что, даже если они здесь проживут целый год, однажды среди ночи отец или Лазарь разбудят его и скажут: «Вставай и одевайся побыстрее. Мы должны немедленно ехать». И через несколько дней он может оказаться в Петрограде, Берлине, Вене или Будапеште и снова будет прятаться в каком-нибудь маленьком бедном доме, таком же заброшенном и неудобном, как дом № 7 на Филиберт Плейс.

Глядя на омнибусы, мальчик задумчиво потер лоб. Необычная жизнь и близость к отцу сделали его не по годам взрослым, но все же он был еще мальчик и таинственность его жизни иногда очень тяготила и заставляла о многом размышлять.

Он побывал во многих странах, но никогда еще не встречал другого мальчика, чья жизнь хоть в малейшей степени походила бы на его собственную. У других мальчиков были родные дома, где они жили постоянно, год за годом. Они ходили каждый день в школу, и играли с другими мальчиками, и рассказывали всем и обо всем, как живут и что делают и куда ездят. Когда же Марко жил на одном месте достаточно долго, чтобы с кем-нибудь поделиться, он должен был помнить, что все его существование окутано тайной и его безопасность зависит от умения молчать.

Это он обещал своему отцу и обещание помнил с самого раннего детства. Не то чтобы он об этом сожалел или еще о чем-нибудь, связанном с отцом. И Марко гордо вскинул черноволосую голову. Ни у кого из мальчиков не было такого отца, ни у кого. Для Марко он был богом и вождем. Он всегда видел отца одетым бедно и скромно, но, несмотря на его поношенное пальто и старую рубашку, тот все равно сразу выделялся из толпы таких же, как он, бедняков. Он был самый заметный, действительно выдающийся. Когда отец шел по улице, прохожие часто оборачивались, чтобы поглядеть ему вслед, чаще даже, чем они оглядывались на Марко, и дело было не в том, что отец был высок, красив и смуглолиц, а в том, что у него был вид человека, привыкшего командовать армиями, которого никто не смел ослушаться. Однако Марко никогда не видел, чтобы отец хоть кем-то командовал, кому-то приказывал. Жили они всегда бедно, одеты были плохо и достаточно часто недоедали. А все же, где бы, в какой стране они ни жили, где бы ни скрывались, их немногочисленные знакомые всегда относились к отцу почтительно и редко садились в его присутствии, пока он не приглашал их сесть.

«Это потому, что он патриот, а патриотов уважают», — говорил себе Марко.

Он тоже хотел стать патриотом, хотя никогда в жизни не видел своей родной страны Самавии. Тем не менее он хорошо ее знал, потому что отец всегда рассказывал о ней, с того самого дня, как взял с него обещание молчать и никому ничего о Самавии не говорить. Он учил Марко, помогал разглядывать карты страны, ее городов, гор, дорог. Он рассказывал сыну о несправедливостях, причиненных народу Самавии, о его страданиях, борьбе за свободу, и, прежде всего, о его непобедимом мужестве. Когда Марко с отцом говорили об истории своей страны, кровь закипала у сына в жилах и по отцовскому взгляду он понимал, что и его кровь пылает. Жителей Самавии убивали, их грабили, они тысячами умирали от жестоких притеснений и голода, но души их подчинить было невозможно, и несколько веков, когда более могучие народы подавляли самавийцев и обращались с ними, как с рабами, они не прекращали борьбы за то, чтобы снова стать свободным народом, как несколько столетий назад.

— Но почему мы тоже не живем там? — вскричал Марко в тот день, когда обещал хранить тайну. — Почему нам нельзя возвратиться и тоже сражаться? Когда я вырасту, то стану солдатом и умру за свободу Самавии.

— Но мы принадлежим к тем, кто должен жить для Самавии — работая во имя ее свободы день и ночь, — отвечал отец, — отказывая себе во всем, закаляя наши тела и души, пуская в дело наш ум, узнавая то, что принесет наибольшую пользу нашему народу, нашей стране. Даже изгнанники могут быть солдатами Самавии. Я такой солдат, и ты должен стать им тоже.

— Так мы изгнанники? — спросил как-то Марко.

— Да, — последовал ответ. — Но даже если нам никогда не удастся ступить на землю родины, мы должны жить ради нее. Я живу ради Самавии с шестнадцати лет. И буду жить ради нее до самой смерти.

— А ты когда-нибудь жил там?

Странное выражение промелькнуло на лице отца.

— Нет, — ответил он и больше ничего не сказал, и, глядя на него, Марко понял, что спрашивать больше не дозволяется.

Потом отец заговорил о данном сыном обещании. Марко был тогда совсем маленьким мальчиком, но он понимал всю важность его и необратимость и чувствовал, что ему оказали честь, как взрослому человеку, взяв с него обещание молчать и никому ничего не рассказывать.

— Когда ты вырастешь, ты узнаешь все, что захочешь узнать, — сказал тогда Лористан. — Теперь ты дитя и нельзя чрезмерно отягощать твое сознание. Однако ты все равно должен нести часть общей ноши. Ребенок иногда забывает, как опасны могут быть слова. Ты должен обещать, что всегда будешь помнить об этом. Где бы ты ни был, если ты играешь со сверстниками, ты обязан помнить, что надо о многом молчать. Ты не должен рассказывать о том, чем я занимаюсь, и о тех людях, которые ко мне приезжают. Ты не должен говорить о таких вещах, которые делают нашу жизнь непохожей на жизнь других людей. Ты должен постоянно помнить, что существует тайна, которую можно выдать нечаянным глупым словом. Ты самавиец и не должен забывать, что наши патриоты умрут тысячу раз, но никогда не выдадут тайну. Ты должен научиться повиноваться, не задавая вопросов, словно солдат. А теперь ты должен присягнуть на верность.

Отец поднялся со стула и встал в углу комнаты. Потом опустился на колени, отвернул ковер, поднял половицу и что-то достал из-под нее. Это был меч. Он вытащил его из ножен и подошел к Марко. Все маленькое тело мальчика напряглось, он вытянулся в струнку, и его большие, глубоко посаженные глаза засверкали. Он должен был поклясться в верности над мечом, словно взрослый. Он еще не понимал, почему его маленькая рука так крепко и яростно ухватила рукоятку: а потому, что люди его крови в течение долгих веков не расставались с мечом и умели им владеть.

Лористан отдал ему тяжелое обнаженное оружие и выпрямился во весь рост.

— Повторяй за мной фразу за фразой, — приказал он.

И Марко стал ясно и четко повторять:

«— Этот меч в моей руке ради Самавии.

— Сердце бьется в моей груди — ради Самавии.

— Острота моего зрения, быстрота моей мысли, вся моя жизнь — ради Самавии.

— Я человек, который растет во имя Самавии.

— Хвала Господу!»

Лористан положил руку на плечо ребенка, а на его смуглом лице выразилась горделивая радость.

— С этого часа, — сказал он, — мы с тобой соратники. И Марко запомнил на всю жизнь, как произнес слова клятвы, и вспоминал их сейчас, стоя у проржавевшей железной решетки дома № 7 на Филиберт Плейс.

2

ЮНЫЕ ГРАЖДАНЕ МИРА

Марко уже бывал в Лондоне, но жил тогда не в доме на Филиберт Плейс. Он знал, что каждый раз, приезжая в маленький или большой город, он поселится в другом доме, в другом квартале и никогда не увидит людей, которых знал прежде. Связи с другими детьми, одетыми так же бедно, как он, были очень непрочны. Отец никогда не мешал ему заводить случайные знакомства. Он даже говорил сыну, что не возражает против таких знакомств и хочет, чтобы он не отдалялся от сверстников. Единственное, о чем Марко не должен рассказывать, так это о переездах из страны в страну.

Другие мальчики никогда не путешествовали, почему и не догадывались, как много Марко знает о других странах. Когда Марко бывал в России, он вел разговоры только о тамошних местах, событиях и обычаях. Бывая во Франции, Австрии или Англии, он должен был вести себя точно таким же образом. Когда он успел выучить английский, французский, немецкий, итальянский и русский, Марко понятия не имел. Ему казалось, что он рос, зная сразу все языки, так они быстро переезжали из страны в страну. Однако отец неуклонно следил за тем, чтобы произношение Марко и манера речи ничем не отличались от того, как говорят люди той страны, где они проживали в данное время.

— Ты не должен казаться иностранцем. Это просто необходимо, — твердил отец, — если ты живешь в Англии, ты не должен знать ни французского, ни немецкого, ни какого-либо другого языка.

Однажды, когда Марко было семь или восемь лет, один мальчик спросил, а чем занимается его отец.

— Мой папа плотник, и он интересуется, а какое ремесло у твоего?

Марко рассказал об этом Лористану и добавил:

— Я сказал, что ты не плотник. А мальчик спросил, тогда, значит, сапожник, а другой мальчик предположил, что ты, наверное, каменщик или портной, — и я не знал, что ответить.

Они как раз шли по улице, и Марко сжал своей маленькой цепкой ручонкой руку отца и почти яростно встряхнул ее.

— Я хотел им сказать, что ты не такой человек, как их отцы, совсем не такой. Я же знаю, что это так, хотя ты тоже очень беден. Но ты не каменщик и не сапожник, а патриот, — ведь ты не можешь быть поэтому простым каменщиком, правда ведь? Ты особенный!

Марко сказал это запальчиво и с негодующим видом, вздернув высоко черную голову, а глаза его сердито сверкнули.

Лористан зажал ему рот рукой.

— Ш-ш, ш-ш, — ответил он, — разве это оскорбительно, если человек — плотник или портной? Если бы я умел шить, мы были бы лучше одеты. А будь я сапожником, носки твоих башмаков так не сносились бы.

Лористан улыбался, но Марко заметил, что отец тоже высоко поднял голову, а глаза у него заблестели, когда он коснулся плеча сына.

— Надеюсь, ты не сказал, что я патриот, — закончил он. — Но что же ты ответил этим мальчикам?

— Ты все время чертишь карты, и я сказал, что ты писатель, но я не знаю, о чем ты пишешь, но что ты денег этим много не зарабатываешь. Я слышал, как ты один раз сказал об этом Лазарю. Я правильно ответил?

— Да, и всегда так отвечай, если будут задавать вопросы.

С тех пор, если Марко спрашивали, чем его отец зарабатывает себе на жизнь, он мог просто и достаточно правдиво ответить, что тот добывает пропитание своим пером.

В первые дни появления на новом месте жительства Марко много бродил по окрестностям. Он был сильным мальчиком и никогда не уставал, ему интересно было ходить по незнакомым улицам, рассматривать магазины, дома и прохожих. Он не ограничивался большими, шумными улицами и перекрестками, но любил заглядывать и в боковые, узкие улочки, безлюдные кварталы и даже в темные дворы и закоулки. Марко часто останавливался, чтобы поговорить с рабочими, если они были настроены дружелюбно. Таким способом, бродя по городу, он завязывал обширные знакомства и о многом узнавал. Марко питал большую нежность к бродячим музыкантам, и один старый итальянец, который в молодости был оперным певцом, научил его некоторым песням, и Марко иногда напевал их сильным и звучным, приятным голосом. Он хорошо знал песни народов разных стран.

В это первое утро на Филиберт Плейс Марко было очень скучно и хотелось чем-нибудь заняться или с кем-нибудь поговорить. Лондон, с которым Марко был знаком главным образом по Мэрилебон-роуд, казался ему отвратительным и грязным. Он выглядел старым, запущенным, ветхим, полным угрюмых людей.

Но туг Марко повернулся и вошел в дом, чтобы поговорить с Лазарем. Тот сидел в своей каморке на четвертом этаже в задней половине дома.

— Хочу прогуляться, — сообщил он старому солдату. — Пожалуйста, скажи отцу, если он спросит, где я. Он сейчас занят, и я не хочу ему мешать.

Лазарь ставил заплатки на старое пальто Марко. Он вообще часто занимался починкой, иногда даже чинил башмаки. Когда Марко заговорил, Лазарь немедленно встал. Лазарь был старым упрямцем, особенно во всем, что касалось поведения и манер. Ничто не могло заставить его сидеть, если рядом были Лористан или Марко. Мальчик считал, что это у него от старой солдатской выучки. Отцу пришлось приложить немало усилий, чтобы заставить Лазаря не отдавать всякий раз еще и честь.

— Может быть, — как-то сказал Лористан старому вояке почти сурово, когда тот забылся и отдал честь проходящему мимо хозяину возле такого же ветхого, запущенного, со сломанной решеткой дома, как их, — может быть, ты все-та-ки найдешь в себе силы запомнить, что, когда я говорю «это опасно», это действительно опасно и что ты подвергаешь нас опасности! — Вот что однажды сказал отец Лазарю, и Марко это слышал.

И похоже, такие слова помогли старому служаке контролировать свое поведение. Марко помнил, что тогда старик солдат сильно побледнел, хлопнул себя по лбу и разразился целым потоком слов на самавийском языке, полных раскаяния и ужаса. Однако, хотя Лазарь больше никогда не салютовал им на публике, он все так же оставался почтителен и услужлив наедине, и Марко привык к такому обращению, словно был не плохо одетым мальчиком, пальто которого сейчас чинили, а кем-то иным.

— Да, господин, — ответил Лазарь, — и куда же вы имеете желание направиться?

Марко сдвинул черные брови, пытаясь припомнить, куда ходил в предыдущий приезд в Лондон.

— Я был в разных местах и видел так много с тех самых пор, что мне снова надо узнавать улицы и здания, которые я не слишком хорошо помню.

— Да, господин, — ответил Лазарь, — вы с тех пор много где побывали. А последний раз вы были в Лондоне, когда вам едва восемь исполнилось.

— Сначала пойду посмотрю Королевский дворец, а потом погуляю и постараюсь запомнить названия улиц.

— Да, господин, — повторил Лазарь и на этот раз отдал честь.

И Марко поднял руку в знак приветствия, словно сам был молодым офицером. У большинства мальчиков этот жест вышел бы неловким или театральным, но у Марко он был изящен и легок, потому что был ему знаком с младенческих лет. Ему приходилось видеть, как офицеры приветствуют друг друга, случайно встречаясь на улицах; он видел, как принцы и князья спокойно и величественно подносят руку к головному убору, проезжая сквозь толпы приветствующих людей. Бедно одетый Марко, стоя в толпе, видел много королевских особ. Как мальчик энергичный, путешествуя из страны в страну, он не мог, хотя бы случайно, не получить некоторого представления о жизни королей и придворных. Он обычно бывал на запруженных народом перекрестках, когда приезжали с визитами императоры, властвующие на Европейском континенте. Он знал также, где в столицах великих государств стояли на своих постах гвардейцы, охраняя дворцы. Он довольно хорошо узнавал лица некоторых королевских особ, чтобы вовремя отдать честь их экипажам, проезжающим мимо него.

— Это знать полезно. Похвально развивать наблюдательность, тренировать память, чтобы запоминать лица и обстоятельства, — наставлял отец. — Если бы ты был, например, юным принцем или молодым человеком, готовящимся к дипломатическому поприщу, тебя учили бы замечать и помнить людей и вещи и уметь изящно выражать свои мысли, но это имеет большое практическое значение для людей разного звания — и для мальчика в пальто с заплатками, и для завсегдатая придворных кругов. А так как ты не можешь учиться в школе, как все, ты должен познавать людей, путешествуя по миру. Тебе нужно пользоваться каждой возможностью и ничего не забывать.

Учил его всему, главным образом, отец, и Марко уже много знал. Лористан имел талант делать любой предмет не просто интересным, но захватывающим. Марко иногда казалось, что его отцу известно все на свете. Они были слишком бедны, чтобы покупать много книг, но Лористан знал сокровища, хранящиеся в больших городах, достопримечательности в малых. Вместе с сыном он прошел по многим картинным галереям в том нескончаемом потоке людей, который многие века протекал через галереи и залы, созерцая чудесные произведения искусства. В рассказах отца картины, казалось, обретали блеск жизни, люди, изображенные на них, вновь восставали из праха, потому что Лористан умел оживить словом их дела, чувства, страдания, и мальчик так же хорошо знал старых мастеров — итальянских, немецких, голландских, английских, испанских, — как и те страны, в которых те жили и в которых он тоже успел побывать. Для Марко старые живописцы были не просто мастерами, но великими людьми. Отец не всегда бывал с мальчиком в этих походах, но в первый раз они всегда вдвоем посещали галереи, библиотеки, исторические места, овеянные славой, сокровищницы искусства и красоты. И увидев все это как бы отцовским взглядом, Марко потом снова приходил, и не один раз. Он знал, что, учась видеть, наблюдать и все помнить, доставляет большое удовлетворение отцу. Величественные, полные чудесных вещей, дворцы стали его…