Искатели жребия

Глава 1. СЕКУНДА

Господин Калинов?

На дисплее появилось лицо мужчины, показавшееся ему знакомым. Но прежде чем он сообразил, где видел этого человека, звонивший представился:

— Доктор Зуев. Здравствуйте! Калинов кивнул.

— Вы меня помните?.. Я наблюдающий врач вашей жены, Марины Васильевны.

Сердца Калинова коснулась холодная волна.

— Что с ней?

— Видите ли, в чем дело… — Зуев замялся. — Вы только не волнуйтесь!.. Пять минут назад исчез сигнал эскулапа, и аппаратура подняла тревогу. — Зуев сделал попытку улыбнуться, но неудачно. — Я понимаю, это еще ни о чем не говорит, но тем не менее… Счел необходимым поставить вас в известность.

— Благодарю вас! — Калинов соорудил железобетонное лицо. — Если сигнал появится, будьте добры сообщить.

Врач покачал головой:

— Вынужден вас огорчить… Очень похоже на то, что эскулап попросту уничтожен.

— Даже так? — вырвалось у Калинова.

— Да. — Зуев еще раз попытался сложить губы в виноватую улыбку и прервал связь.

Калинов откинулся на спинку кресла, потер виски указательными пальцами. Вот чертова девка, что она еще придумала!..

В последние дни обстановку в семье идеальной назвать было никак нельзя. Не Содом и Гоморра, конечно, но… Марина капризничала, а Вита почему-то стала очень нервной. Обе разряжались на Калинове. Ему же оставалось только помалкивать, и это стоило немалых сил.

На работе тоже наблюдалась ярко выраженная запарка. В преддверии выборов надвигалась очередная волна монистских выступлений, и к ней надо было основательно готовиться. Следовало ожидать дальнейшего нарастания противоречий в среде священнослужителей. И хотя эти противоречия были головной болью самой церкви, их отголоски неизбежно проявлялись в мирской жизни, а потому тоже требовали пристального внимания.

С тех пор как Калинов сменил свой кабинет на кабинет Рассела, отдел был полностью переориентирован на изучение проблем полигинии. С одной стороны, таким было решение руководства Социологической комиссии, а с другой, Калинов и сам стремился к подобной направленности, поскольку был, так сказать, стороной заинтересованной…

И вот эти проблемы, кажется, вплотную вошли и в его семью. Что взбрело секунде в голову? Где ее теперь искать?

Калинов позвонил в Кокорево. К тейлору подошла Анфиса. Доложила обстановку по-военному, четко. Сельма и Сережка занимались, Женьку Анфиса собиралась выводить на прогулку.

— Ладога сегодня теплая, — сказала она. — Думаю, нам с ним невредно будет искупаться.

— Валяйте, — разрешил Калинов, сменив железобетон на сахарную вату. — Только не перекупайтесь. — И поинтересовался равнодушно: — А где младшая хозяйка?

Виту Анфиса уважала, а Марину любила. Лицо няни озарилось улыбкой.

— Отправилась в город, погулять в Летнем саду.

— Давно?

— Часа полтора назад. Я ее предупредила, чтобы избегала многолюдных мест. Еще толкнет кто-нибудь…

— Хорошо, — сказал Калинов. — Когда она собиралась вернуться?

— К обеду.

— Как появится, пусть позвонит. — Калинов отключился.

Беспокоить Виту не хотелось. Вчера ночью он не зашел к ней и теперь представлял, какое у нее с утра настроение. Глупость, конечно… Вполне можно было составить Вите компанию, тем более что Марина, с ее нынешним животом, сейчас любовница и вовсе никакая… Так нет же, попала мужику вожжа под хвост, решил посчитаться с примой за придирки! Сколько раз убеждался, на чем основано семейное счастье… Хотя, если быть с собой честным до конца, тело Виты его уже так, как в молодости, не волновало. Возраст не сделал ее пышнее: все та же худенькая девочка… А с другой стороны, что еще надо: поджарая прима и аппетитная секунда…

Калинов просмотрел перечень дел на сегодня. А вот слабо нам урвать часик от работы? Взять да и пригласить приму на холостяцкую квартиру? Как четверть века назад… Впрочем, тогда он был влюблен в нее без памяти! Сейчас уже того не будет.

Калинов с сожалением помотал головой и набрал рабочий номер примы. Вита ответила сразу. Увидела его, зеленые глаза блеснули и потухли.

— Привет! — сказал Калинов, нарисовав на железобетоне любовь.

— Здравствуй!

— Ты извини, я вчера немного устал.

Жена натянуто улыбнулась. Потом поджала губы. Промолчала.

Калинов крякнул. Виновато подмигнул:

— Хочешь, приглашу тебя сейчас к себе на огонек?

— Нечем заняться? — спросила Вита подчеркнуто-участливо. — Или приспичило?

— Будем считать: приспичило.

— А у меня дела! — В глазах Виты мелькнул вызов.

Калинов вздохнул:

— Поговорили супруги… Тогда я тоже по делу. Ты не знаешь, куда собиралась моя вторая супружница?

— А что, ни минуты без нее прожить не можешь? — Вита опустила голову, помолчала. — Извини!.. Мне она ничего не говорила. Впрочем, какие могут быть дела у беременной женщины? Прогулка или свидание с врачом.

«Не стоит ей сообщать, — подумал Калинов. — Или сказать?..»

— Виточка, будь ты с нею поласковее. Сама ведь когда-то находилась в таком положении.

Да и с нею в первый раз была, как мама родная… Но вслух этого не произнес.

— Хорошо. — Вита кивнула. И, вздохнув, добавила: — ты, муженек, прав. Как всегда!

«Нет, — решил Калинов, — не буду я ей ничего говорить. К обеду-то секунда всяко объявится. Если не будет характер выдерживать…»

— У нас сегодня гости, — сказала Вита. — Марину я предупредила. Постарайся не опаздывать. Они будут к семи.

Вита выключила связь. Калинов посидел, тупо глядя в окно. Надо было работать, но в голову лезла всякая чушь. Что за муха укусила маму-два? Кому она хочет досадить? Ему?.. Так он и так ее чуть ли не на руках таскает. Таскал бы и в буквальном смысле — да тяжеловата на сносях стала!

Он знал, что беременные иногда уничтожали своих эскулапов. Эскулап — не врач, только и разговоров от него: то нельзя да это не рекомендуется. А иногда так хочется чего-нибудь вредненького попить или скушать! Спасу нет! И вреда особенного тоже… Сняла браслет — и каблучком его. Эскулапу много не надо, он на такие перегрузки не рассчитан. Не водолазов эскулап, а беременной женщины. Опять же, доктора понервировать своего да мужа подергать… Всем им в беременности внимания не хватает. А у нас работа! И другую жену обхаживать надо — тоже ведь прекрасного пола представитель. Вот они и ломают браслетики — урон невелик, а сразу убедишься, что весь мир вокруг тебя вращается.

Ладно, решил он, подожду до обеда. Что там у нас на повестке дня?

Через полтора часа, расправившись с очередным звонившим, он в очередной раз убедился, что голова занята не работой. Маринина выходка беспокоила, на сердце лежал каменюга размером с постамент Медного всадника, и Калинов тщетно пытался убедить себя, что совершенно не волнуется. Ну подумаешь, уничтожила приборчик!

Но не выдержал. Переключил свой служебный канал на Милбери, а сам отправился в Летний сад. За двадцать минут обшарил все уголки, которые любила Марина, и, нигде ее не обнаружив, вернулся назад.

На тейлоре горел сигнал ожидания. Кого-то не устраивало общение с Милбери, кому-то требовался «сам» собственной персоной.

Калинов сел за стол, привел в порядок дыхание, справился об абоненте. Связи с ним ждал секретарь ЕПСП. Калинов дал согласие. Через несколько секунд удовлетворенное лицо Петера Крайчика проявилось на дисплее. Поприветствовали друг друга, поговорили о том о сем. А потом Петер выдал новость:

— Алекс! Мы намерены выдвинуть вашу кандидатуру в члены Совета Планеты от Северного Европейского округа.

Калинов опешил. Он не состоял в Европейской партии сторонников полигинии, поскольку быть работником Социологической комиссии значило быть беспартийным. И хотя полностью избежать влияния политической раскладки сил не удавалось, но к этому всегда стремились. Социологическая комиссия должна учитывать интересы людей, а не партий.

— Я понимаю, — говорил Крайчик, — что вы не вступите в ЕПСП, но этого и не требуется. Вы все равно душой наш, даже будучи беспартийным. И кто, как не вы, способен в достаточной степени отстаивать интересы многоженцев?

Калинов поблагодарил за доверие, обещал подумать и хотел было раскланяться, как вдруг к нему явилась беспокойная мысль.

— Простите, Петер! Могу ли я знать, когда было принято решение о моей персоне?

Крайчик удивился, но ответил:

— Решение обратиться к вам было принято вчера на секретариате. Особенных прений оно не вызвало.

— А журналисты были поставлены в известность?

— Да, по окончании секретариата состоялась пресс-конференция.

Калинов еще раз поблагодарил, и они распрощались. Само по себе известие было приятным, но теперь события сегодняшнего дня сразу стали видеться под иным углом, и Калинов обеспокоился еще больше.

Снова позвонил домой. Анфиса сказала, что младшая хозяйка еще не возвращалась, а с Женькой они уже искупались, и он, такой потешный, затеял…

Калинов, не дослушав, переключился на Виту.

— У тебя сегодня что, — осведомилась Вита, — день усиленного общения с примой?

— Подожди! — оборвал Калинов. — Дай мне номер Марининого доктора.

— А что случилось? — встревожилась Вита.

— Пока не знаю. Давай номер!

Мегера исчезла, с дисплея на Калинова смотрела теперь заботливая супруга, продиктовала номер. Зуев отозвался сразу.

— Сигнал не возобновился?

— Нет. — Зуев развел руками. — Наверное, она сломала браслет.

— А вы не могли бы взглянуть на последний кусок записи? Перед самым исчезновением сигнала…

Лицо врача исчезло с дисплея. Калинов увидел его правое ухо, полуприкрытое черными волосами.

— Что именно вас интересует?

— Меня интересует, нет ли в записи перед исчезновением сигнала чего-либо странного, — раздельно произнес Калинов.

С минуту на экране красовалось ухо. Врач что-то мурлыкал себе под нос. Потом замолк, удивленно посмотрел на Калинова и снова отвернулся. Еще полминуты тишины. Наконец Зуев протяжно свистнул.

— Ничего себе!.. — На дисплее появились его округлившиеся от удивления глаза. — Никогда такого не видел! Графики имеют такую форму, словно Марина Васильевна уснула. Только не так, как обычно — в течение нескольких минут, — а сразу. Продолжительность участка изменения ритмов — всего две секунды. Интересно…

«Очень интересно, — подумал Калинов. — А главное, очень понятно».

— Вы давно работаете? — спросил он.

— Год. А что?

«Зеленый, — подумал Калинов. — Не встречался еще с подобными ситуациями. А в институте не изучали».

— Ничего, — сказал он. — Спасибо вам.

— А что это значит-то? — воскликнул врач. Калинов пожал плечами, демонстрируя абсолютное спокойствие, и отключился. Снова вызвал Виту.

— Ты мне скажешь, что случилось? — В глазах Виты стояла тревога. — Или семейные проблемы у нас тоже секретны?

— Ее похитили.

— Как это похитили?! — Вита была поражена. — Разве беременных похищают?

Калинов потер рукой лоб, с трудом унял дрожь в пальцах. Зачем все это? Кому надо?

— Выходит, похищают!

— Так чего же ты сидишь?! — взорвалась прима. — Надо же что-то делать!.. Позвони в Службу безопасности…

— Нет! — Калинов замотал головой. — Нельзя в Службу безопасности, нельзя. Ждать надо…

— Ты в своем уме? Чего ждать?

— Ждать, пока похитители сообщат свои требования.

Вита выпучила глаза:

— Так они тебе и сообщили!

— Сообщат! — Калинов все еще тер рукой лоб. Поймав себя на этом, тут же убрал руку под стол. — Сообщат… Людей без причин не похищают. Тем более жену такого человека, как я. Обязательно сообщат, и очень скоро.

Было видно, как Вита пытается успокоиться. И когда ей это удалось, Калинов с укором подумал, что она сумела взять себя в руки слишком быстро. У не го вот до сих пор рука трясется под столом.

— Ты думаешь, похищение связано с политикой?

— Уверен!

— М-да-а, — протянула Вита. — И как долго ты намерен ждать?

Калинов пожал плечами:

— Время покажет. Вита фыркнула:

— Знаешь, дорогой мой… Тебе никогда не приходило в голову остаться холостым? Если бы я была мужчиной и у меня украли жену, я бы не знаю что сделала… А он сидит себе и рассуждает о политике! — Она вдруг помотала головой. — Послушай, а с чего ты взял, что ее похитили?

Калинов объяснил.

— Ну, знаешь! — сказала Вита. — Все это еще вилами на воде писано…

— Я уверен. Такие случаи бывали.

— Даже так?.. И кто же это может быть?

— Монисты.

Вита захлопала длинными ресницами. Потом сказала:

— Надо отменять вечеринку.

— Нет. — Калинов снова принялся тереть рукой лоб. — Пусть все идет, как должно идти. И я тебя прошу… Никто не должен ничего знать. Я уверен, что это провокация.

Лицо Виты вдруг исчезло с дисплея. Тишину пронзило сдавленное рыдание. Когда она снова посмотрела на него, в глазах ее блестели крошечные бриллиантики.

— Господи! — простонала она. — Ну что ты за человек?! — Она помолчала и вдруг сказала севшим голосом: — Сашенька, ты не слушай меня… Что бы ни случилось, я с тобой, рядом.

Кровь бросилась в лицо Калинову, и он едва нашел в себе силы благодарно кивнуть жене.

Он возвращался домой около шести. Вышел из джамп-кабины, поздоровался со спешащим навстречу соседом, пересек сосновую аллею, идущую вдоль берега, и спустился на теплый песок. Ветерок был слабым, и в полукилометре от берега неспешно ползли по белесой глади десятка полтора яхт. Разно цветные паруса их то и дело заполаскивались, а порой и откровенно обвисали. Горизонта не было видно: вдали Ладога плавно превращалась в небо. На пляже в живописном беспорядке валялись прокопченные фигуры любителей солнечных ванн.

Калинов закатал до колен штаны, разулся, зашел по щиколотки в воду и побрел вдоль берега, поднимая со дна песок. По правую руку от него тянулись вдоль сосновой аллеи пестрые домики обитателей Кокорева. Крыши-энергопанели на домах все еще были подняты: аппаратура никак не могла насытиться даровой энергией дневного светила.

Калинов специально воспользовался одной из дальних кабин, чтобы удлинить дорогу до своего дома. Надо было подумать.

За вторую половину дня ничего не произошло. Марина не объявилась. Предполагаемые похитители признаков жизни не подавали. Вита несколько раз звонила ему, утешала, требовала утешений сама и всячески мешала до четырех часов, когда наконец отправилась домой, потому что у Анфисы кончался рабочий день. Из дома она, слава создателю, не звонила.

Молчание похитителей Калинова не удивляло. Видимо, они решили помотать ему нервы, чтобы потом легче было добиться выполнения требований.

По правде говоря, вся эта история сногсшибательной не была. Время от времени монисты похищали женщин из полигамных семей и выдвигали перед руководством Социологической комиссии различные требования. Как правило, в обмен на похищенную приходилось выпускать из-под административного ареста кого-либо из активных проповедников моногамии, задержанных за нарушение общественного порядка. Нарушителей отпускали, женщин обнаруживали утром где-нибудь на скамеечке неподалеку от жилья, похитителей найти не удавалось. Да, честно говоря, никто их особенно и не искал, поскольку беременных до сих пор еще ни разу не похищали. Это была некая игра между сторонниками моногамии и властями, и она вполне устраивала власти, поскольку монисты имели право на собственные взгляды, так же как имели право и выражать эти взгляды. А что в подобных ситуациях нарушались права личности, так на это закрывали глаза. Вреда женщинам никогда не причинялось. Конечно, они ничего не помнили, но похитители пользовались безопасными слип-препаратами. Мужья, разумеется, возмущались, но, со своей стороны, тоже понимали: лучше уж такое развитие событий, чем то, что происходило лет пятнадцать назад, когда секунд и насиловали, и убивали. И если бы похищенной была не Марина, Калинов, скорее всего, и не узнал бы об очередном похищении. Эти проблемы разрешались на местах, низшими чинами Социологической комиссии. И лишь когда исчезала жена кого-либо из высокопоставленных лиц, к делу подключался Калинов. Впрочем, такое случилось всего раз или два: высокопоставленные лица в массе своей были людьми консервативными и предпочитали вместо второй жены иметь старую, добрую, прошедшую через многие века любовницу. У немногих же двоеженцев вполне хватало средств, чтобы нанять для своих близких охрану.

Калинов не был очень богатым человеком, а привлечь к охране свою собственную организацию значило нарваться на обвинения в использовании средств налогоплательщиков на личные нужды: пресса спит и видит такие ситуации. Да и не охранять же даму, решившую погулять в Летнем саду, в местах, которые знакомы с детства и никогда не отличались повышенной криминогенной обстановкой. И часто ли она теперь встречается на Земле, повышенная криминогенная обстановка? Это ведь не спутники внешних планет, куда тянется разный сброд и где пока нет возможности снимать некроотпечатки с трупов. Благодаря этой методике Службы общественной безопасности на Земле в последний год достигли практически стопроцентной раскрываемости опасных для личности преступлений, а стирание агрессивных экстремумов индивидуума — слишком страшное наказание… Вот и подались убийцы и насильники за пределы пояса астероидов. Там хоть есть шанс избежать наказания (а в скобках заметим, и немалый шанс, но таковы правила тамошней социальной среды обитания, и каждый отправляющийся туда знает, чего опасаться). На Земле же в основном остались лишь экономические преступления.

И все-таки Калинов беспокоился. Было у него ощущение, что исчезновение Марины — не обычная вылазка монистов. Он и сам не понимал, откуда это ощущение взялось. Интуиция…

Вода приятно холодила ноги и успокаивала. Вокруг с визгом носились полуголые дети. Они бесшабашно бросались в утробу Ладоги, поднимая тучи брызг. Такие же полуголые мамаши, возлегая на песке, самодовольно поглядывали на отпрысков. Полные груди прятались в бюстгальтерах, маленькие выставлялись на всеобщее обозрение. Прокопченные мужчины напропалую флиртовали с обладательницами неразвитых бюстов: вернулась мода на плоских.

Все было как всегда. Вот только не ждала Калинова дома Марина. И потому чувствовал он, что его лишили изрядного куска привычной жизни. А в сердце время от времени толкался острыми локтями самый примитивный страх.

Лет пять назад, когда удалось наконец обуздать вспышку насилия, связанную с распространением полигинии, Калинову довелось столкнуться кое с кем из так называемых «апологетов моногамии».

Католический священник по имени, кажется, Гед Бенедикт оказался в числе приглашенных на вечеринку, в которой участвовали и Калиновы. Марина тогда только-только перестала кормить Женьку, и супружеское трио, впервые за последние полтора года, гуляло в полном составе.

Отец Бенедикт, наряженный в мирской фрак, с самого начала празднества приглядывался к Калинову, да так откровенно, что тому не стоило большого труда обнаружить сей интерес. В конце концов назойливое внимание незнакомца Калинову надоело, и, когда все уже изрядно набрались, он попросил хозяина представить его соглядатаю.

Познакомились. Хозяин тут же смылся обхаживать свою очередную пассию.

— Вы веруете в господа? — спросил отец Бенедикт после начальных, как всегда, малозначащих реплик.

— Не вполне, — уклонился от прямого ответа Калинов.

— Я так и думал… А храм божий хотя бы посещаете?

— Да вот руки, знаете ли, не доходят! — Калинов пьяно ухмыльнулся. — Или, скорее, ноги…

Отец Бенедикт нахмурился:

— Печально, что миром руководят не обретшие веры в господа нашего! Потому и зло по миру проистекает!

Калинов хотел было заметить, что наибольшее зло в мире в последние два века проистекало на почве религии, но решил не обострять разговор. Упоминание о Великих религиозных войнах всегда уязвляло священников.

— Так ли это? — сказал Калинов.

— Так, сын мой, воистину так! Паства видит, как вы предаетесь греху, и легко впадает во искушение.

Калинов уже понял, к чему ведет служитель церкви. Стоило бы осторожно выйти из разговора, но Калинова понесло.

— В чем же грех мой, святой отец?

Отец Бенедикт доверительно положил руку на плечо Калинова и сказал с проникновенной укоризной:

— В прелюбодеянии, сын мой, ибо сказано в Писании: «И прилепится к жене своей, и будут два одной плотью, так что они уже не двое, но одна плоть». И далее: «Всякий женящийся на другой прелюбодействует».

— Но ведь я не совращал чужой жены, святой отец!.. Что же касается многоженства, так ведь и у Иакова была не только Рахиль, но и Лия! Да еще Валла! — Калинов поднял указательный палец. — Да еще Зелфа! Так что я праведник по сравнению с Иаковом[3]. — Калинов не выдержал и усмехнулся.

— Не смейтесь, сын мой!.. Смеяться над учением господа — еще один грех…

— И потом, насколько я знаю, святой отец, не вся церковь придерживается вашего мнения о многоженстве.

— Я понимаю, о ком вы говорите, сын мой. Слаб человек, и священнослужители — всего лишь люди… Те, о ком вы говорите, уже отлучены от Святой Церкви. — Отец Бенедикт возвысил голос. — И судимы будут страшным судом перед лицом господа нашего!

На них начали оглядываться, и Калинов постарался избавиться от общества священника. Однако тот не унимался и, распаляясь, заревел, как иерихонская труба:

— Покайтесь, грешники, ибо грядет суд господень!

Пришлось хозяевам утихомиривать разбушевавшегося служителя культа. Впрочем, минут через двадцать, приняв еще пару чарок, он уже мирно почивал на диванчике в комнате для гостей.

К Калинову подошла Марина. Лицо ее раскраснелось, глаза блестели.

— Покайся, грешник, зачем искушаешь святого отца диавольскими помыслами?

Калинов коснулся губами ее руки:

— С таким симпатичным диаволом я бы грешил до скончания века. И даже дольше…

Марина счастливо рассмеялась, но погрозила ему пальчиком:

— И все-таки не стала бы я столь открыто конфликтовать со священником.

— Да не конфликтовал я с ним. Он сам ко мне привязался. И потом… Разве мыс тобой раскололи церковь? Поскольку есть паства, приверженная идеям полигинии, естественно, появляются и священники, призванные быть ее пастырями. Так было всегда… Вспомни: во времена автомобилизации в Америке создавались специальные церкви для автомобилистов. В них можно было принять участие в службе, не покидая машины… Противостоят социальным процессам только глупцы! И не забывай, что на Земле, помимо христианства, существуют и другие вероисповедания. И они относятся к полигинии совсем по-другому.

— Да знаю я, знаю! — Марина потерлась носом о его плечо. — Поцелуй меня, грешник!

Тут же подлетела, блестя глазами, Вита, всегда следившая в компаниях, чтобы ей не досталось от мужа поцелуев меньше, чем секунде.

История со священником просочилась в печать, и через день Калинов получил от начальства нагоняй «за отсутствие государственной мудрости». А несколькими месяцами позже случайно узнал, что отец Бенедикт переметнулся к раскольникам и обзавелся сразу двумя матушками из своих новых прихожанок.

Так что церковь тоже была вынуждена подстраиваться под настроение своей паствы. Впрочем, далеко не все священники оказались такими легкими на подъем, как отче Бенедикт, и потому христианская церковь постоянно требовала внимания Социологической комиссии…

Федора Салова Калинов встретил не на вечеринке. Салов сам напросился к нему на аудиенцию. Фамилия не соврала — он оказался бесформенным жирным мешком с лысым черепом и тремя подбородками. Уселся в кресло для посетителей, заплывшие жиром глазки не мигая разглядывали Калинова.

— Я — Адепт Восточноевропейского филиала Всемирной Организации Одиноких Мужчин, — проговорил наконец Салов.

Калинов коротко кивнул. Информация для него новостью не была: ему уже докладывали, что Салов быстро выдвигается из низов монистских масс. Салова поддерживали те несчастные, кого современная медицина не смогла избавить от физических уродств.

— Я уполномочен заявить вам решительный протест, — сказал с апломбом Салов, — в связи с разгоном демонстрации наших сторонников в Тамбове.

— Протест не принимается, — сказал Калинов. — Демонстрация являлась несанкционированной.

— А чем мы виноваты, если тамбовские власти спят на ходу? Заявка нами была подана вовремя.

— Тем не менее это не дает вам права на нарушение закона. — Калинов развел руками. — И вообще этот вопрос следует решать в Тамбове, в тамошнем суде. Свобода не должна вступать в конфликт с общественным порядком. Салов фыркнул:

— Понимаю!.. Не любите вы нас. Наша организация вам как кость в горле.

— Кто это «мы»? — спросил Калинов.

— Да хотя бы вы лично. Вы же сам извращенец. Потому нас и боитесь. Украли чужую женщину. — Салов сжал кулаки и упер их в жирные ляжки. — Неужели вам не приходит в голову, что кто-то по вашей вине остался неженатым? — Салов подался вперед, и его объемистый живот перекатился чуть ли не на колени.

— Вы женаты? — спросил Калинов. Салов поперхнулся:

— Я не о себе беспокоюсь. По миру и без меня холостых хватает. Имеющий глаза да увидит.

«Дурачком прикидывается», — подумал Калинов с неприязнью. Но сдержался.

— Хорошо, — сказал он. — Давайте посчитаем… Известно, что четыре из пяти землянок желают иметь семью. Известно также, что, в противовес этому, жениться готовы не более сорока процентов мужчин. Таким образом, на две потенциальные невесты приходится только один жених. В чем виноваты те, кому женихов не достанется? Почему они должны перебиваться случайными связями и в одиночку растить детей?

— Ничего, у нас общество богатое. Последствия войн давно изжиты — вырастим…

— Подождите! — оборвал Калинов. — Я еще не закончил. Экономических сложностей, конечно, нет. Действительно вырастим. А психологические?.. Но посчитаем дальше. Известно, что по сексуальным характеристикам только двадцать пять процентов мужчин способны содержать полигамную семью.

Так что даже если каждый из них будет женат на двоих — а это далеко не так, — то и в этом случае двадцать процентов женщин останутся свободными, не желая этой свободы. И они и в самом деле останутся, потому что все, что вы можете им дать, — это два раза в неделю переспать с кем-нибудь из них и гордо уйти утром, всем своим видом показывая: вот, снизошел до тебя…

— Эко вы повернули! — сказал Салов. — Но ведь раньше-то так жили… И почему вам все, а нам ничего? Где свобода?

Калинов усмехнулся:

— Ну, в любовных-то делах свободы никогда не было, был исключительно взаимный интерес… Впрочем, дело не в этом. Что вы дурачком прикидываетесь? Почему бы вам не задать подобный вопрос чемпиону мира Фрэнку Фостеру, по какому праву он толкает четыреста килограммов, а вам не поднять и пятидесяти? Подождите! — рявкнул он, увидев, что Салов хочет что-то сказать. — Странное дело!.. Я могу еще понять калек, биологические особенности организмов которых не позволяют им воспользоваться пересадкой конечностей. Они действительно обделены судьбой… Но вы-то, вы! Что мешает вам избавиться от вашего живота — да какое там живота! — от этого безобразного пуза? Ведь вы же молоды и здоровы, я знаю! Физические нагрузки, правильный режим питания, и через год вас знакомые не узнают.

Салов презрительно фыркнул:

— Какое вам дело до моей жизни? Я живу как хочу! Знаю я эту вашу философию! «Лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным», — прогнусавил он, передразнивая кого-то.

— Я тоже живу как хочу. И как могу! — Калинов бросил со стола невидимый мусор. — Вы думаете, я не понимаю, чего вы добиваетесь? Вы же к власти рветесь. В нормальных видах человеческой деятельности вы рыльцем не вышли. Так почему бы не пролезть в мировой парламент на голосах инвалидов и тех, кому не справиться с комплексом неполноценности? Вы тут говорили о свободе. Так в этом и есть свобода! Вы свободны валяться на диванчике и накачиваться пивом, а я свободен иметь столько жен, сколько со мной согласятся жить! — Калинов встал, демонстративно посмотрел на часы.

Старая как мир история, подумал он, успокаиваясь. Раньше искали врага по расовому, национальному, экономическому или культурному признаку. Теперь вот — по сексуальному. А подоплека, она как была, так и осталась…

Салов тоже поднялся, криво усмехаясь.

— Ну смотри, Калинов! — Лицо его перекосилось от ненависти. — Я буду не я, если мы не трахнем хотя бы одну из твоих шлюшонок!

— Трахалкой ты не вышел! — процедил Калинов. — С таким боровом в постель ни одна женщина не ляжет. Ты их животом подавишь, и больше ничего!.. Вон отсюда, и не дай бог тебе лично нарушить общественный порядок!

Третьей была корреспондентка журнала «Уорлд секс-мэгэзин». Она оказалась симпатичной блондиночкой лет двадцати пяти, с длинными ресницами и голубыми глазами. Имени ее Калинов не запомнил — не то Лорина, не то Лавиния. Журналу потребовалось интервью с одним из многоженцев, сотрудников Социологической комиссии. Лорина-Лавиния остановила свой выбор на Калинове и сразу взяла быка за рога.

— Мистер Калинов, как вы пришли к полигинии?

— Я к ней не приходил, — сказал Калинов. — Мы встретились случайно.

— Но ведь каким-то образом у вас появилось такое желание!

Калинов усмехнулся:

— Подобные желания мужчинам присущи изначально. Только не все способны и не все решаются. Ну, и не у всех есть экономические основания.

— Вот-вот… Существует мнение, что, если бы не экономические ограничения, отряд многоженцев изрядно вырос бы за счет двадцатилетних. Как вы к этому относитесь?

— Думаю, вырос бы, но не изрядно. Дело в том, что молодые мужья, даже из тех, кто предрасположен к браку, переносят потерю свободы с определенными трудностями. Поэтому вряд ли они захотят в первые годы семейной жизни жениться еще на одной. По-моему, к этому более склонны мужья со стажем в десять-пятнадцать лет. По статистике, именно такой период требуется мужчине, чтобы переориентировать свои психологические установки на семью, да и то не до конца. В определенном смысле семья не является для мужчин приоритетом, в жизни есть много гораздо более интересных направлений общественной деятельности, не требующих к тому же подобной самоотдачи.

— Другими словами, вы согласны с тем, что все мужчины — эгоисты.

— Несомненно, но не стоит осуждать их за это. Эгоизм заложен в представителях сильного пола самой природой, он неразрывно связан с традиционно слабым развитием эмоциональности и объясняется отсутствием биологической ответственности за вновь рождающуюся жизнь. Ведь биология низводит роль мужчины лишь к зачатию. Зато мужчины менее консервативны, чем женщины. Ведь отцовство, в отличие от материнства, не зависит от стабильности окружающей обстановки… Я не слишком заумен?

Лорина-Лавиния улыбнулась очаровательной улыбкой:

— Не слишком! Уровень читателей нашего журнала довольно высок. Кстати, вы не читаете его?

— Нет, знаете ли. — Калинов виновато развел руками. — Мое время посвящено в основном практике.

— Тогда другой вопрос… Каков ваш сексуальный коэффициент?

«Каков вопрос — таков ответ», — подумал Калинов.

— При нерегулярных свиданиях хватит и на вас. На лице корреспондентки появилось неудовольствие.

— Вряд ли мне это необходимо… Я — член Ассоциации Лесбийской Любви.

Калинов мысленно присвистнул:

— А вот интересно, как вашаассоциация относится к распространению полигинии?

— Довольно холодно! Распространение полигинии ограничивает рост нашей организации.

— Это каким же путем? Лорина-Лавиния протянула руку и выключила диктофон.

— Вам я скажу… Дело в том, что немалое количество женщин предрасположены как к гетеросексуальным, так и к гомосексуальным контактам…

«Точно, — вспомнил Калинов. — Учил когда-то». Журналистка продолжала:

— И многое зависит от случайности: с кем она переспит впервые, с другом или подругой. Распространение многоженства резко уменьшило контингент таких женщин, усложнив этим нашу деятельность.

Калинов снова мысленно присвистнул. «А ведь тут может потребоваться внимание нашей комиссии», — подумал он.

Лорина-Лавиния включила диктофон, и интервью продолжалось.

Поравнявшись со своим коттеджем, Калинов снял рубашку и брюки и бросился в прохладную воду. Выкупавшись, отправился домой.

Через год после второй свадьбы Калинов перестроил коттедж, увеличив его до десяти жилых комнат, и поставил новейшее кухонное оборудование, потому что Марина, в отличие от первой жены, любила готовить. «На мне лежит печать прошлого», — говорила она.

Калинов вздохнул. Сегодня придется обойтись услугами линии «Сэплай»…

Вита встретила его на пороге.

— Ну?

Калинов лишь помотал головой. Лицо Виты скривилось, на лбу родились тонкие — ниточками — морщинки.

«Стареет», — не к месту подумал Калинов, без слов, дежурно, обнял приму и отправился в ванную.

Уныло поворачиваясь под колкими струйками душа, он размышлял. Итак, помимо маловероятной уголовщины, кандидатами в похитители являются как минимум три организации монистов: ортодоксы-церковники, мальчики из Всемирной Организации Одиноких Мужчин и девочки из Ассоциации Лесбийской Любви. Хорошо хоть «голубым» от сильного пола наплевать на многоженство… Впрочем, Церковники пока еще не докатились в своей борьбе до похищений, их оружием являются проповеди. Однако где гарантия, что кто-нибудь из прихожан, причастившись к слову божьему, не выразит таким образом свое отношение к греховодникам?..

Приняв душ, он включил массажер, а потом, не спускаясь вниз, отправился в свой кабинет. Сел за стол, открыл окно.

За окном оживленно переговаривались птицы, время от времени с глухим стуком падали на траву сосновые шишки: поднимался ветерок.

Калинов повернулся к тейлору и, набрав серию кодов и свой личный номер спецдопуска, вышел в информационный банк своей организации. Поинтересовался, кто по их ведомству находится сейчас под административным арестом в связи с нарушением общественного порядка: не верилось, что похищение предпринято только для того, чтобы заставить его отказаться от участия в выборах. Обнаружил несколько лесбиянок — активисток АЛЛ. Никто из Одиноких под арестом не содержался. Калинов сбросил информацию и запросил данные по Адепту Восточноевропейского филиала Организации Одиноких Мужчин Федору Салову. Разочарованно хмыкнул. Толстяк вел себя тише воды ниже травы.

В дверь постучали. Калинов отключился и крикнул:

— Войдите.

Это была Сельма. Подбежала, чмокнула отца в щеку, затараторила:

— Мама-раз сказала, чтобы ты спускался вниз. Гости уже явились.

Калинов обнял дочку, потом отодвинул от себя, оглядел с ног до головы. Хорошая у них с Витой девчонка получилась, лицом похожа на мать, но пофигуристей — с узкой талией и высокой грудью. Будь здоров девочка!

Будь здоров девочка еще раз чмокнула отца.

— Как дела? — спросил Калинов.

— Сегодня сдала социальную психологию.

— Молодец! А как Сережка?

— А что Сережка? Он же школьник! У них экзамен сдать — раз плюнуть!

— Ну уж так и раз плюнуть? — усомнился Калинов.

— Конечно… Так что мне сказать маме?

— Скажи, через пять минут буду. Переоденусь и спущусь.

Но Сельма не тронулась с места. Лицо ее помрачнело.

— Мама-раз сказала, что мама-два заболела и ее положили в клинику. Это правда?

— Конечно. Почему это ты сомневаешься в словах матери?

— Я не сомневаюсь… Но почему мама-раз волнуется?

— Потому и волнуется. Хоть медицина и сильна, изредка случается всякое. Но с мамой-два все будет в порядке, у нее же не первый ребенок.

Сельма снова заулыбалась и опять чмокнула отца в щеку.

— У тебя есть парень, дочка? — спросил Калинов.

— Конечно. — Сельма крутанулась на одной ноге, взметнула колоколом юбку. — У кого же их нет!

«Не влюблена», — подумал Калинов и спросил:

— Скажи, дочка, ты уже изучила элементарную сексологию?

Сельма кивнула.

— Скажи мне тогда, как ты относишься к лесбиянкам?

— А я к ним не отношусь, папа! — Сельма фыркнула. — Чего это ты ими заинтересовался?

— Кажется, они начинают доставлять мне неприятности… Ну ладно, иди, я сейчас буду.

Он быстро переоделся, нацепил галстук. Потом заглянул в детскую, к Женьке. Там оказалась Анфиса.

— Здравствуйте, Александр Петрович!

— Здравствуй, здравствуй!.. У тебя же давно закончился рабочий день.

Анфиса махнула рукой:

— Ой да ладно! Я посижу с Женькой, пока уснет. Потом отгуляю.

Женька сразу полез к отцу на руки:

— А где мама-два?

— Заболела, сынок.

— А она придет меня поцеловать?

— Обязательно! Дня через три.

— Долго ждать. — Женька вздохнул и тут же принялся делиться дневными впечатлениями: — А мы с Анфисой сегодня опять купались на озере…

С трудом, но вырваться из детской удалось. Уж лучше бы с сыном поиграть, подумал Калинов, чем сидеть там с гостями. Он любил Женьку совсем не так, как Сельму или Сережку. Впрочем, наверное, причиной было то, что старшие выросли. Сережка вон ходит по дому, словно незнакомый посторонний мужик. Ростом-то с отца стал… Калинов никак не мог привыкнуть к этому.

Гости уже собрались. На сегодня Вита пригласила четверых: чету Крыловых, с которыми давно уже не встречались, и незнакомую Калинову пару из Москвы, с которыми Вита была каким-то образом связана по работе. Калинов познакомился с москвичами, пожал руку Игорю, чмокнул Аллу. Игоря за последнее время немного разнесло, а вот «мисс миллионерша» была по-прежнему хороша. Для брюнетки возраст сказывался на ней очень мало.

— Хорошо выглядишь, — сказал Калинов. — Не я ли тебе говорил, что ребенок красит женщину?

Алла счастливо рассмеялась, прижалась к мужу. Калинову ее движение показалось несколько наигранным.

— А где же твоя вторая? — спросил Игорь.

— В клинике, на обследовании.

— Богатый ты будешь папа, — сказала Алла. — А Игорь вот никак не хочет второго.

«Он и первого-то не хотел», — подумал Калинов.

— Зря, шнурик, — сказал он. — Дети украшают и мужчину.

— И я ему доказываю, — защебетала Алла. — Все равно ведь на Земле сидит!

— Ты так и не решил вернуться? — ляпнул Калинов и тут же пожалел: Зяблик насупился, для него это был больной вопрос.

— Ладно, шнурик, извини, — сказал Калинов. — Вы поговорите тут, я пока помогу Вите накрыть до конца стол.

Он пошел на кухню, сбегая от прямолинейности своего вопроса. Вита доставала из рисивера блюда. Зеленые глаза ее были грустными. «Рыжеволосая тростиночка с хрустальным голосом», — вспомнил Калинов, но в сердце почему-то ничего не отозвалось.

— Надо было все-таки отменить вечеринку, — сказала Вита.

Калинов замотал головой:

— Нет, пусть все идет, как должно идти… Полагаю, ей ничто не грозит. — Фраза звучала полуутверждением-полувопросом.

Вита вскинула брови:

— Как знаешь… Она твоя жена, не моя.

Это было безжалостно, и Калинов с размаху ухнул кулаком по столу.

— Знаю!.. — Он прищурился. — Ты-то чего беспокоишься? Отдохнешь от нее… Ты же радоваться должна!

Вита уронила руки, села на стул. В глазах — слезы.

— Ты стал жестоким, Саша, — сказала она дрожащим голосом. — По-моему, ты и Марину не любишь.

— Глупости! — рявкнул Калинов. — Я люблю вас обеих и ни от кого из вас не собираюсь отказываться! Меня вполне устраивает наша семья… А тебя что не устраивает? Все не можешь побороть свою ревность?

Вита покачала головой:

— Неправда, Саша. Ревности у меня давно нет. Меня устраивает все, что устраивает тебя… Я и Марину полюбила, потому что ее любишь ты.

— Ну вот! — проворчал Калинов. — То любишь, то не любишь — не поймешь вас, женщин!

Звякнул сигнал на пульте рисивера: прибыла очередная партия заказанных закусок.

Веселья за столом не получилось. Вита сидела весь вечер с потухшими глазами. Москвичи чувство вали себя откровенно не в своей тарелке и оживились, лишь когда Вита увела их в гостиную на какие-то переговоры. Игорь выглядел странно-напряженным, а глядя на него, не могла веселиться и «мисс миллионерша». Калинов из кожи лез вон, чтобы раз влечь гостей, пока Зяблик не сказал ему:

— Угомонись, шнурик! Я же вижу — тебе сейчас нелегко. Что случилось?

Калинов беззаботно улыбнулся ему:

— Ерунда, шнурик. Мелкие неприятности…

— Странный ты мужик, Саша, — сказал Крылов. — Я понимаю, твоя работа требует, чтобы на твоем лице было не то, что на сердце…

— Оставь! — перебил Калинов и решил сменить тему. — Ответь мне лучше, почему ты до сих пор не вернулся в Космический Флот? Неужели завершение того дела так тебе ничего и не доказало?

Он ждал, что Зяблик сейчас взовьется, вспыхнет, как порох. Но Зяблик не взвился. Он отложил вилку, взял бокал и сделал изрядный глоток.

— А ты уверен, что дело завершилось? — спросил он. — А может быть, нас оставили в покое именно потому, что я решил уйти из Внеземелья?

Алла перестала жевать и поднялась:

— Я вас, пожалуй, покину на время. Пойду побеседую с москвичами.

Калинов проводил ее глазами, покрутил в пальцах бокал. Игорь некоторое время смотрел в пространство, потом перевел взгляд на Калинова.

— Послушай, Саша!.. А почему я должен быть уверен, что все так и получилось, как ты расписал? — Он смотрел не мигая.

— Но ведь ты видел тогда уничтоженных мною четверых зомби. А остальные тут же прекратили атаку и удалились в свои морги.

— Это ты мне уже рассказывал… Но тебе не кажется странным, что ты остался жив? И я вместе с тобой… Ведь это не соответствует теории, которую ты передо мной тогда разложил. И почему спиритосфера взялась только за нас пятерых? Разве в Космическом Флоте не было других, подобных нам? На Земле хватает безотцовщины…

Калинов загадочно улыбнулся, но почувствовал, что улыбка получилась скорее жалкая, чем загадочная.

— Вот то-то и оно, — сказал он тихо. — Безотцовщины хватает… И после того как дело завершилось, я проанализировал все случаи гибели, внезапной смерти и исчезновения космонавтов. И обнаружил, что вы не были исключением. До происшедшего с вами абсолютно все бездетные космонавты, вышедшие из неполных семей, либо самостоятельно свели счеты с жизнью, либо умерли, либо погибли. Все до единого. Накануне тридцати трех лет… Просто никогда не было такой плотной обоймы, как пятеро с «Нахтигаля», и в масштабах всего Флота отдельные случаи не выглядели связанными друг с другом и не привлекали внимания.

Глаза Крылова стали по-совиному круглыми.

— Ты серьезно?.. Что-то я об этом никогда не слыхал!

— Анализ был закрытым. Тебе я об этом рассказал только потому, что ты все равно давал подписку о неразглашении по делу «Пятеро с «Нахтигаля». Иначе бы ты черта с два это узнал!

Крылов с оскорбленным видом пожал плечами. Потом спросил:

— А после нашего случая?

— После вашего случая смертей не было. Результаты моего анализа показались убедительными руководству Космической комиссии. Наверное, поэтому потенциальные покойники за пределы Земли теперь не попадают, служат на земных объектах, пока не изменится их семейное положение.

— Что же, им рассказывают правду? — Крылов фыркнул.

— Зачем?.. Просто намекают о желательности иметь детей для благополучного развития карьеры. Этого хватает…

Крылов задумался. Калинов потягивал коктейль, молчал.

— Ну хорошо, — сказал наконец Крылов. — Но почему мы с тобой все-таки остались живы?

Калинов пожал плечами:

— Кто знает?.. Есть у меня одно предположение… Может быть, ты кое-что приобрел в ту ночь?

Крылов снова задумался.

— Ты хочешь сказать, что сумел заменить собой тогда и моего отца, и моего не родившегося ребенка?.. Что твое желание спасти мою жизнь обеспечило меня какими-то Нитями?

— Кто знает? — Калинов снова пожал плечами. — Факт один: мы оба остались живы. И потому мне кажется, что ты вполне мог бы вернуться в Космический Флот. Тем более что стал-таки отцом!

Крылов молчал.

— Впрочем, — сказал Калинов, — тебе, по-моему, и на Земле неплохо живется. Солидная работа, жена души не чает, любит тебя, вон и возраст ее не берет…

«И к Вите ты перестал приставать, — закончил он мысленно. — Угомонился наконец!» Крылов покачал головой:

— Все не так безоблачно, шнурик. Бывают и у нас раздраи. Последние несколько дней живу вот отдельно от семьи.

— А что такое?

— Да надо немного отдохнуть друг от друга. Снял небольшой коттеджик около Комарова.

«А у меня вот жену похитили», — хотел сказать Калинов. Но представил себе, что за этим последует… «Аллочка, ты представляешь?!» — «Да как такое могло случиться?!» — «Ах!.. Ох!..» — «Зря ты так, шнурик… Марина и нам не чужая». — «Сашенька, зачем ты им об этом сказал?» И желание поделиться с другом бедой умерло. Словно неспетая песня…

Сверху по лестнице спустилась Анфиса.

— Александр Петрович! Женьку я уложила, спит… Я пошла. Завтра буду как обычно.

Из гостиной выглянула Вита и отправилась вслед за Анфисой в прихожую. Гости снова перебрались в столовую. Калинов сочинил еще по коктейлю. Он оставил надежду пустить вечеринку хоть в некое подобие веселья и только вздохнул облегченно, когда гости, прикончив коктейль, засобирались домой. Распрощались у ближних джамп-кабин.

— Давай немножко пройдемся, — предложила Вита. — Сельма последит за Женькой. А Сережка все равно еще с гулянки не вернулся.

На Ладогу опустился вечер. Белые ночи на днях закончились, но темнота не наступила: на востоке поднималась над озером полная луна. От нее протянулась по воде отливающая серебром дорожка. Запоздалая яхта кралась куда-то с опущенными пару сами. С яхты доносились смех и песни.

Калинов обнял приму, и они пошли вдоль кромки воды. Волны чуть слышно шуршали по песку, облизывая берег. Ветра снова не было.

Когда-то, на заре семейной жизни, они гуляли, не произнося ни слова. Потом умение обмениваться мыслями неожиданно пропало, и пришлось снова научиться общению привычным порядком.

— Что ты решил? — спросила Вита.

— Решать надо будет завтра… Да ты не волнуйся, ничего они ей не сделают. Не те теперь времена… Вот на заре моей первой жизни были преступники! А сейчас… — Он махнул рукой.

Вита зябко передернула плечами. Он снял пиджак и накинул ей на плечи. Вита благодарно потерлась носом о его щеку.

— Ты знаешь, меня иногда удивляет, что, прожив столько, ты порой ведешь себя, как мальчишка.

— Я не раз размышлял об этом. Наверное, тело молодого жеребца победило психику старого деда.

— Возможно… Только сегодня, по-моему, старый дед берет верх над жеребцом.

— Ты думаешь? — Он сжал жену в объятиях и положил ладонь на ее левую грудь.

— Не надо! — Вита осторожно высвободилась. — Я не об этом. Я о Марине.

Калинов вздохнул. Все они были заодно и все против него.

— Ничего с нею не случится, — сказал он, сдерживая набежавшее раздражение. — Я тебе обещаю.

Они дошли до мыса и повернули обратно. Вита молчала, но позволила обнять себя. Калинов не обижался: обижаться было не на кого. Разве что на собственное мужланство.

Когда поравнялись с домом, их окликнул Сережка:

— Эй, родители! Часом, не утопиться ли решили?

— Пошли спать, — сказала Вита.

Когда ввалились в дом, Сережка спросил:

— Как мама-два?

— Все хорошо, сынок, — сказала Вита. — Врачи обещают дня через два отпустить ее домой.

Сережка умчался наверх. Калинов закрыл наружную дверь, переключил автоматику на ночной режим, чмокнул приму в щечку и, глядя в сторону, проговорил:

— Ты знаешь, я не приду к тебе сегодня.

— Я понимаю, — прошептала Вита. Но подбородок все-таки вскинула.

Сон не шел. Через полчаса Калинов заэкранировал окно, оставив лунный свет за пределами спальни, но и это не помогло. Мысли раз за разом возвращались к Марине.

Когда Марина появилась в семье, Вита встретила секунду чуть ли не в штыки. Это удивило Калинова, поскольку Вита спокойно относилась к систематическим встречам мужа с новой симпатией: ведь появление соперницы освежило и любовь «изменщика» к своей жене. Правда, ночевать Калинов исправно возвращался домой. И прежде чем сделать Марине предложение, посоветовался с первой женой. Переписали брачный контракт, отпраздновали свадьбу, и потекла жизнь двоеженца. Сложностей возникла масса, и Калинов крутился как белка в колесе. Первые два месяца Вита просто не замечала секунду. Марина понимала ее состояние и постоянно сдерживала себя, что при ее характере, наверное, было не так просто. Со своей стороны, Калинов старался ничем не выделять ни одну из жен. Однако, уходя на работу, первой целовал приму. Марина возилась с Сельмой и Сережкой, как со своими собственными детьми, и Вита постепенно оттаяла. Секунда с удовольствием проводила вечернее время на кухне, и Вита тоже стала заглядывать туда. Ночи с женами Калинов строго чередовал, и если такой распорядок срывался, то исключительно по их вине. Вита была менее сексуальна, но после появления в семье секунды старалась не пропускать своей очереди. Вот только на утро после Марининой ночи у нее всегда портилось настроение. Так прошел целый год. Наконец Калинов решил принять меры. Как-то он подпоил обеих жен и в семейном спортивном зале, на большом ковре, устроил ночь группового секса. И жизнь изменилась. Вита стала такой, какой была раньше.

Много позднее, уже через несколько лет, она все объяснила мужу.

— Когда ты уходил к ней, — сказала она, — я зубами скрипела от ревности. Мне всякий раз казалось, что ты предпочитаешь Маринку мне. А в ту ночь я убедилась, что ты одинаково нежен с нами обеими.

Как бы там ни было, а с той поры ночи Калинова, за редким исключением, стали делиться сразу на обеих жен, и в семье возникла долгожданная гармония. А когда Марина решила наконец обзавестись ребенком, Вита возилась с секундой, как с родной дочерью. Беременность сопровождалась некоторыми осложнениями, и Вита даже осунулась за те несколько месяцев. «Как будто сама выносила», — сказала она, взяв на руки упакованного в конверт Женьку. Она же заставила Марину выкормить ребенка грудью, хотя секунда, вопреки нажиму педиатров, чуть было не поддалась вернувшейся в очередной раз моде на искусственников. Правда, Калинов тогда тоже вмешался. «Это с твоей-то лактацией кормить искусственно! — грозно орал он на секунду. — Ты мне что, задохлика вырастить хочешь?!» И Маринка сдалась. И еще шесть лет все трое прожили душа в душу. Теперь секунда ходила со вторым, а между Витой и Калиновым пролегла трещинка. Он никак не мог понять природы возникшего в их отношениях холода и, естественно, не знал, каким клеем следует склеивать эту трещинку. А склеивать надо! Тем более что отношения между женами оставались теми же — лучше некуда. И даже старомодно воспитанные тещи стали менять отношение к судьбе дочерей…

«Вот кого надо бы давно пригласить в гости», — подумал Калинов.

Сон не шел. В два часа ночи Калинов не выдержал и отправился на кухню — искать снотворное.

В девять часов утра он вошел в свой кабинет и первым делом бросился просматривать поступившую за ночь информацию. В принципе, просмотреть ее можно было и дома, но что-то удержало его от этого. Наверное, хотелось оказаться в привычной, располагающей к решительности обстановке.

То, чего он ждал, оказалось чисто текстовым сообщением. Сообщение гласило:

«Если тебе дорога жизнь жены, переведи пятьдесят тысяч на счет Северо-Американского Континентального Банка. Сумма должна быть перечислена до десяти часов московского времени на получателя. Если в течение получаса после истечения срока мы не сможем снять деньги со счета, твоя жена будет мертва. В этом случае мы сообщим тебе, где ты найдешь ее тело. Код получателя…»

Далее следовала группа цифр вперемежку с латинскими буквами.

Калинов выругался и тут же вызвал к себе Милбери. Едва тот прочел текст, Калинов спросил:

— Что мы можем сделать, Рэн?

— Боюсь, ничего, — сказал Милбери, садясь. — В общем-то, это и не по нашему профилю, но, думаю, и Служба общественной безопасности вряд ли бы стала что-либо предпринимать до ее возвращения. Когда она пропала?

— Вчера, в первой половине дня. Милбери укоризненно качнул головой:

— Что же ты молчал?

— Я полагал, это дело рук монистов. Решил дождаться, пока они выставят свои требования.

— Не похоже, чтобы это были монисты. — Милбери потер кончик носа. — Больше смахивает на уголовщину, надо бы сообщить в полицию. С уголовниками шутки плохи, они в подобных случаях ни перед чем не остановятся.

«Это я и без тебя знаю, — подумал Калинов. — Это мне первый же встречный посоветовал бы, зная, что я все равно не воспользуюсь таким советом».

— Ладно, свободен, — сказал он. — Я буду заниматься этим делом сам.

— Не лучше ли хотя бы посоветоваться с кем-нибудь из специалистов?

— Пока я буду советоваться — все отпущенные сроки пройдут… Свободен!

Милбери чуть заметно пожал плечами и удалился.

Калинов задумался. В общем-то, Рэн был прав. У Северо-Американского Банка более полусотни крупных филиалов в разных местах да несколько тысяч мелких. Чтобы взять под контроль все филиалы… Нет, это нереально! Да и не даст ничего: похитители просто убьют Марину. Профессионалы умеют организовывать все так, что жертва и не увидит убийц, а стало быть, некроотпечаток расследованию не поможет. Если еще труп найдешь…

Он повернулся к тейлору, и через три минуты его личный счет стал на полста тысяч легче.

Пискнул сигнал вызова. Это был Милбери.

— Где твоя жена вчера находилась, когда ее похитили?

— Предположительно в Летнем саду.

— Как была одета?

— Костюм для беременных розового цвета.

— Девочку ждете?.. Ладно, я пошлю туда кого-нибудь из ребят. Пусть покрутятся. Там, как правило, очень много пенсионеров. Может, какая-либо бабуля и заметила что-нибудь.

— Хорошо, — сказал Калинов.

Он посидел немного, размышляя, и связался с Джимом О'Коннором. Объяснил суть дела и спросил:

— Что я, по-твоему, должен сделать?

— Твое обращение ко мне можно рассматривать как официальное заявление? — задал встречный вопрос О'Коннор.

— Н-нет, — поспешно сказал Калинов. — Не думаю.

— Тогда у меня нет оснований заниматься этим делом.

— Я понимаю. Я просто хочу с тобой посоветоваться… У тебя ведь опыта в подобных делах побольше.

О'Коннор кивнул:

— Ты сделал все правильно. Надо ждать, пока она вернется… Но после этого ты будешь делать официальное заявление?

— Без сомнения.

— Тогда я займусь кое-какой подготовкой… Нет-нет, никаких оперативных мероприятий! — сказал О'Коннор, заметив, как дернулся Калинов. — Только обработка компьютерной информации. Посмотрю, кто из наших подопечных, находящихся сейчас на Земле, мог бы пойти на такое дело. Хотя, честно говоря, на наших подопечных не похоже, наши из-за такой маленькой суммы и пальцем не пошевелят. Впрочем, в жизни все бывает… Когда твоя жена вернется, займемся этим делом вплотную.

— А есть шанс, что она вернется?

— Раз выкуп уплачен, скорее всего вернется. Они ее наверняка усыпили, и никакой угрозы она для них не представляет: все равно ничего не помнит… Во всяком случае, в последние годы большинство киднэпов не приносили жертвам никакого вреда. За исключением изрядных дыр в бюджетах их родственников. Организованный преступный мир стремится обходиться без убийств… Тут наблюдается интересный психологический эффект: угроза потерять мужественность страшит этих громил гораздо больше, чем тюрьма или смертная казнь. Для них стать педерастом — хуже, чем умереть…

О'Коннор был ярым сторонником наказания методом стирания агрессивных экстремумов и сейчас сел на своего конька.

— А как с раскрываемостью киднэпов? — перебил Калинов.

О'Коннор поперхнулся и вернулся к действительности.

— По-разному… Если похитители действуют грамотно, следов они не оставляют. Через час твои денежки будут уже в кармане преступника. Можно, конечно, обратиться к руководству банка с просьбой наложить запрет на выдачу такой суммы по внутрибанковским причинам, но, во-первых, банк на это не пойдет без достаточных оснований — а представить основания мы уже не успеваем, — а во-вторых, преступник может снять со счета вместо пятидесяти тысяч сорок девять тысяч девятьсот девяносто пять или любую другую приемлемую сумму.

— А если обусловить запрет кодом получателя?

— Вот на это банк не пойдет ни при каких условиях. Это же нарушение закона о свободе передвижения капиталов… Тут потребуется решение суда. Пока ты его получишь, денег давно уже и след простынет.

— Получается, я тебя втягиваю в глухое дело?

— Если преступник окажется грамотным — да. Впрочем, моей службе все равно надо отрабатывать деньги, которые платят налогоплательщики.

Калинов нашел в себе силы улыбнуться:

— И все-таки забудь об этом, пока я не сделаю официального заявления.

О'Коннор внимательно посмотрел ему в глаза.

— Видишь ли, Алекс, ты снова меня не понял… Ты парень опытный, и я не собираюсь ничего от тебя скрывать… Я начну заниматься не делом о киднэпе, а предполагаемым убийством. Бывают ведь и такие исходы — особенно если похищение совершил новичок. Крайне редко, но бывают.

— Ну спасибо, успокоил! — Калинов фыркнул.

— Кому-либо другому я бы этого не сказал, — О'Коннор печально улыбнулся, — но ведь ты не мальчик в наших делах.

Калинов задумался, потом повторил:

— И все-таки ничего не предпринимай, пока я не обращусь к тебе официально… Или пока не будет найден труп.

Когда минула половина одиннадцатого, он запросил Северо-Американский Банк о судьбе перечисленной суммы. Деньги все еще находились на счету. Ничего не изменилось и в половине двенадцатого. Потом с докладом явился Милбери:

— Ребята отыскали с десяток бабулек, отдыхающих вчера в Летнем саду.

— Ну и?.. — встрепенулся Калинов. Милбери виновато развел руками:

— Ничего. Кое-кто обратил внимание на беременную женщину в розовом костюме, однако это и все. Она гуляла, сидела на скамеечке, но, когда ушла, куда и с кем, никто не заметил.

— И выкуп до сих пор не получен, — тихо сказал Калинов.

— Не получен?! — удивился Милбери. — Странно… Может, похитителей что-то напугало?

— Нечего им пугаться! Вчера я вообще никаких активных действий не предпринимал. Да и сегодня, можно считать, тоже.

— Странно…

— Странно, — согласился Калинов. — И потому все происходящее мне очень и очень не нравится.

— Может, задействовать нашу агентуру у монистов?

Калинов встал из-за стола и принялся мерить шагами кабинет. У него опять начали дрожать руки, и он засунул их в карманы брюк. Милбери провожал его глазами и молчал, понимая состояние, в котором находится сейчас начальник.

— Нет, — сказал наконец Калинов. — Никаких активных действий!.. Честно говоря, я попросту боюсь.

Милбери понимающе покивал, и Калинов отпустил его, повторив:

— Никаких активных действий!

Когда Рэн удалился, он решил выяснить, откуда был передан текст послания. Никакой полезной информации выяснение не добавило: работали с уличного терминала Глобального Информационного Банка где-то под Стокгольмом. Служебным номером не пользовались — текст адресовался методом «на деревню дедушке», но это могло быть сделано и специально.

«Черт возьми, — подумал Калинов, — как все-таки просто у нас преступникам! Бросил несколько монеток в кассу терминала, и никакая Служба без опасности тебя никогда не отыщет! Правда, ни одно преступление не ограничивается бросанием монеток в кассу. Потому серьезные преступления всегда и раскрываются. Сядь преступнику на хвост, а дальше государственная машина размотает ниточку до конца. Впрочем, иначе и быть не может, иначе бы наш мир давно рухнул…»

Посидев еще немного, он попробовал взяться за работу.

Тейлор ожил в семнадцать часов.

Все послеобеденное время ушло псу под хвост: «взяться за работу» Калинов так и не сумел. В голову постоянно лезли самые идиотские мысли. То Калинову казалось, что Марина сама отправила утреннее послание, решив основательно помотать ему нервы, то он видел ее в своем воображении истерзанной и убитой. Почему-то с отрубленной головой и вспоротым кривой саблей животом…

Пока шипел принтер, он стоял у окна не дыша, словно боялся вспугнуть неведомого корреспондента. А потом, когда прозвучал сигнал об окончании приема, со всех ног бросился к аппарату.

Послание гласило:

«Мы не сомневаемся, что ты выполнил наши условия, выдвинутые утром. Однако нам не нужны твои деньги. У нас нет никаких материальных требований, нам нужно только одно: чтобы ты развелся с одной из своих жен. Такой поступок высокопоставленного чиновника подаст пример всем, кто, разочаровавшись в двоеженстве, в силу разного рода субъективных причин не находит в себе решимости изменить свое семейное положение. Ты найдешь жену в целости и сохранности. Мы даем тебе одну неделю. Полагаем, ты отыщешь возможность ускорить бракоразводный процесс. При невыполнении нашего требования твоей секунде будет грозить смертельная опасность. Решимости у нас хватит, не сомневайся!»

Подписи под текстом не было. На этот раз его отправили с уличного терминала ГИБа в Лондоне.

Калинов вздохнул с некоторым облегчением. Теперь ясно, что это все-таки монисты. Впрочем, торопиться с выводами еще рановато: может, истины в этом послании не больше, чем в первом. Чем черт не шутит, пока бог спит… Странно, правда, что они не требуют отказаться от участия в выборах. Хотя, если он подаст на развод, нынешние выборы для него и так станут недоступны.

Он вызвал Милбери, познакомил его с текстом. Милбери прочел, покачал головой.

— Все же это дело, оказывается, по нашему ведомству.

— Если только не дымовая завеса, — сказал Калинов.

Милбери наморщил лоб:

— Вряд ли… Что можно прикрыть такой дымовой завесой? Денег они так и не взяли?

Калинов повернулся к тейлору, использовал уже ставший привычным за сегодня набор команд. Деньги по-прежнему получены не были. Он вернул их на свой счет и сказал:

— Кажется, материальный выкуп их действительно не интересует.

Милбери усмехнулся:

— Любопытный поворот… Видимо, господа монисты решили перейти в наступление. Твой развод был бы для них прекрасным рекламным трюком… Надо проверить, не было ли где-нибудь еще подобных ситуаций. Я займусь? — Он встал.

— Хорошо, но я прошу тебя: без активных действий!

Милбери по-солдатски — через левое плечо — сделал поворот и зашагал к двери.

— Подожди-ка, — сказал вдруг Калинов. — У нас ведь сейчас проводится кодовый контроль джамп-связи?

Милбери остановился, обернулся.

— Да, мы следим за одним из членов петербургской организации Одиноких. Возможно, через него осуществляется координация действий различных организаций…

— Да, я помню. Ты подозреваешь, что в целях конспирации Одинокие отказались от компьютерной связи?

— Подозреваю.

Калинов вытянул губы куриной гузкой.

— Прокуратура дала разрешение на полгода, — сказал Милбери.

— Прокуратура… — пробормотал Калинов. — Слушай, поставь-ка на контроль мою жену.

— Которую?

— Похищенную, конечно же! Сможем выяснить, около какой кабины они ее прятали. Вдруг это наведет на след!..

Милбери состроил кислую гримасу:

— Но разрешение…

— Разумеется, под мою ответственность! — Калинов набросал на листочке группу цифр. — Вот ее генокод. Поставь немедленно.

Милбери забрал листочек и молча вышел.

«Что ж, голубчики, — подумал Калинов, — поглядим, чья возьмет! Я никому не позволю хватать себя за горло!»

Как и вчера, Вита встретила его на пороге.

«Ничего я ей пока не скажу», — решил Калинов и отрицательно помотал головой.

Вита вздохнула — продырявленная надувная игрушка! — отвернулась. Калинов сделал над собой усилие и обнял ее. Вита не отпрянула, но и не прильнула к мужу. Словно простенькая, бесчувственная кукла…

— Вообще-то кое-какие события произошли, — неожиданно для себя проговорил Калинов. — За нее потребовали выкуп.

Они прошли в столовую.

— И что? — спросила Вита с надеждой.

— А ничего! Деньги я перечислил, но они их не взяли. Вита села на стул, задумалась.

— Может быть, это чья-нибудь шутка? — спросила она после некоторых размышлений.

— Хороша шутка! Хотел бы я посмотреть на человека, который способен так шутить!

— Взгляни в зеркало! Калинов вытаращил глаза:

— Что ты имеешь в виду?

Вита встала, выпрямилась, вскинула голову. — Вспомни Дримленд. — Голос ее зазвенел металлом. — Если бы ты остался стариком, это тоже была бы шутка. Только мне было бы совсем не смешно…

— Но ведь так же не случилось! — воскликнул Калинов.

— Не случилось… Только планировать заранее то, что произошло, ты не мог. А значит, с самого начала «шутил»…

«Боже, — подумал Калинов. — Ведь столько лет прошло, а она помнит. Все-таки я, наверное, никогда не научусь понимать их, этих женщин».

— Ты не подумай, — продолжала Вита, — что я собираюсь осыпать тебя упреками. Просто в таких делах возможны самые различные «шутки».

«В каких это делах? — хотел поинтересоваться Калинов и вдруг вспомнил вопрос, заданный ему Милбери. «Которую?..» — Черт возьми, — сказал он себе, — неужели она? Хорошенькое дело!..»

Он медленно приблизился к жене, взял ее за руку. Рука была холодная. Как у зомби.

— А скажи, — проговорил он, глядя ей прямо в глаза, — ты бы смогла так пошутить?

Вита грустно улыбнулась:

— Лет двадцать назад смогла бы. Теперь уже нет. Возраст не тот… — Голос ее дрогнул, она отвернулась.

Но он понял, о чем она не договорила. Спина стала пониже, а чувства пожиже… Он уронил ее руку и опустил голову. Вита тут же ушла на кухню.

«Нет, — сказал он себе, — конечно, это не она. Но лет двадцать назад — точно, смогла бы. Правда, лет двадцать назад мысли о второй жене мне и в голову не приходили…»

Он поднялся наверх, переоделся. Потом зашел к Женьке, поиграл с ним в «Морской бой».

К ужину вернулись из города старшие дети.

Ужинали молча. Вита не поднимала глаз от тарелки. Сельма, взявшая на себя обязанности официантки, время от времени с удивлением поглядывала на мать. Даже Женька, чувствуя настроение взрослых, вел себя за столом на редкость примерно.

Когда приступили к чаю, Сельма спросила:

— Кто-нибудь наведывался к маме-два?

— Я был, — сказал Калинов. Сельма повернулась к Вите:

— А ты, мама?

Вита наконец подняла голову:

— Я тоже была… Вместе с папой.

— И как она? — спросил Сережка.

— Все хорошо, — сказал Калинов. — Через день-другой ее отпустят домой.

— Да, через день-другой ее отпустят домой, — эхом подтвердила Вита.

Все несколько оживились. Женька было заныл: «Хочу к маме-два-а-а!» — но его пристыдили, засомневались, мужчина ли он с этаким нытьем, после чего парень взялся доказывать, что он мужчина, согласившись отвезти на кухню грязную посуду. Чаю он не хотел, хотел мороженого.

— После ужина я обязательно закажу тебе мороженое, — пообещал Сережка.

Допили чай, убрали со стола.

— Кто еще будет мороженое? — спросил Сережка. Взрослые отказались, Сельма — как почти взрослая — тоже.

— Мама, мне нужно с тобой поговорить, — сказала она.

Дамы удалились наверх, Сережка с Женькой направились к рисиверу за мороженым. Впрочем, через минуту они вернулись, неся каждый по приличной порции орехового. Калинов пошел на кухню. Конечно же, Женька оставил посуду на сервировочном столике. Калинов зарядил посуду в мойку и сел на стул. Внезапно навалилась неподъемная усталость. Словно на плечи угнездили земной шар.

Чуть слышно звякала посуда, в столовой переговаривались сыновья. Потом там все затихло: наверное, парни отправились к себе. А потом на кухню заглянула Вита, села рядом с Калиновым, прислонилась к его плечу.

— Мне кажется, Сельма что-то подозревает, — сказала она чуть слышно.

— С чего ты взяла?

— Она так странно смотрела на меня, когда мы разговаривали… Словно думала совсем о другом.

— А о чем вы разговаривали?

— О ее кавалерах. Девочку беспокоит, что она не может решить, кто ей больше нравится.

Калинов улыбнулся — земной шар свалился с плеч, — встал и принялся доставать из мойки высушенную посуду. Вита продолжала сидеть. Когда он сложил посуду в буфет, она вдруг спросила:

— Саша, неужели ты подумал, что я и в самом деле могла?..

— О чем ты? — Калинов медленно повернулся к ней. Как цветок к солнцу.

— Ты прекрасно знаешь, о чем! — Солнце было настойчиво.

— Нет, конечно! — соврал Калинов. — Глупости какие!

— Нет, не глупости, — сказала Вита равнодушно. — Ты подумал, я знаю. Раньше бы так не подумал.

В душе Калинова проснулась ярость, подняла голову, огляделась. Он сжал кулаки и медленно сосчитал до десяти.

— Хочешь ударить меня? — спросила Вита тихо. — Если будет легче, ударь…

Калинов через силу улыбнулся:

— Не говори ерунды! Ты-то тут при чем?

— Все мы при чем! — Вита встала, подошла к нему. — Наверное, мне надо было развестись с тобой тогда… А я решила попробовать… Как же: модная семья! Вита — прима Калинова. Звучит-то как!

Ярость улеглась. Калинов поднял руку и погладил жену по голове.

— Милая, я бы все равно не дал тебе развода. Ты мне была нужна тогда, нужна и теперь. — И вдруг почувствовал, что, кажется, покривил душой.

— Нужна! — сказала Вита сквозь слезы. — Наверное… Только в качестве кого?.. Ты меня сейчас погладил по голове, словно маленького капризного ребенка. — Она всхлипнула. — Эх, Сашенька, Сашенька! Как мало в твоих ласках стало нежности!..

Она повернулась и выбежала из кухни. Калинов вздохнул.

«Чушь какая-то, — подумал он. — Ну ничего, вернем Маринку, и все будет по-прежнему. Столько лет жили…»

Но интуиция подсказывала ему: по-прежнему уже не будет. А интуиции он привык верить. Что-то сломалось в их жизни в последние два дня. А может, и не в последние… Может, это «что-то» ломалось уже давно, многие годы, и похищение Марины лишь ускорило процесс…

Он выключил аппаратуру и вышел в столовую. Виты не было. Калинов сел. В доме стояла мертвая тишина. Как будто здесь и не жили. А через открытое окно доносился шелест листьев и пение птиц. И Калинов вдруг понял, что прислушивается — не раздадутся ли за входной дверью тяжелые в последние месяцы, чуть шаркающие шаги второй жены.

Так он просидел с полчаса. Ничего за входной дверью не раздалось. Тогда он встал и пошел спать.

«Надо бы хоть ступеньки сделать скрипучими, — подумал он, поднимаясь по лестнице. — А то как в склепе…»

— Папа! — Из дверей своей комнаты выглядывала Сельма. — Папа, мне надо с тобой поговорить.

Он зашел к ней.

— Слушаю тебя, дочь.

Дочь смотрела на него широко открытыми глазами, словно ждала чего-то. Но, по-видимому, не дождалась.

— Скажи мне, папа… — Она помедлила мгновение и вдруг словно выстрелила: — Мама-два ушла от нас?!

Калинов сел на кровать, посадил Сельму рядом с собой.

— Почему ты так решила?

Она пристально смотрела ему прямо в глаза. Калинов расслабил мышцы, улыбнулся.

— Я наводила сегодня справки, — сказала Сельма. — Мамы-два нет ни в одной из питерских клиник. Более того, ее нет ни в одной из клиник всей планеты! Где она?

Вопрос был задан требовательным тоном. Калинов почувствовал, что, если он соврет, дочь обязательно это поймет. Он снова улыбнулся.

— Мама-два не ушла от нас, — сказал он спокойно. — Она вернется через несколько дней… Она в клинике, под псевдонимом… Я, к сожалению, не могу сейчас сказать тебе всей правды. Ты узнаешь ее через некоторое время, обязательно узнаешь, я тебе обещаю. Но волноваться нет никаких причин, просто возникли определенные сложности…

— Это связано с твоей работой?

— Да, — коротко сказал Калинов. Сельма кивнула. С лица ее исчезло напряженное ожидание, на щеках распустились ямочки: она улыбнулась.

Калинов наклонился и поцеловал дочку в лоб.

— А в губы можешь? — спросила она.

— Зачем? — удивился Калинов. Она пожала плечами:

— Просто интересно, как ты целуешься. Наверное, хорошо, раз у тебя две жены… У нас мальчишки, как телята с мокрыми губами!

«Глупышка, — подумал Калинов. — Вот ты и выросла».

— Они научатся, Сельма, — сказал он и подмигнул. — Они обязательно научатся. Любви ведь тоже приходится учиться.

Похоже, учиться ей приходится всю жизнь, добавил он про себя и погладил шелковистые дочкины волосы.

— Ложись спать, девочка. Все будет в порядке. Выйдя от нее, он заглянул в спальню примы. Вита лежала на кровати спиной к двери и, кажется, спала. «Ну и слава богу», — подумал Калинов.

Разбудили его знакомые тяжелые шаги. Он быстро натянул трусы и выскочил из спальни. По коридору шла Марина, шла медленно, полуприкрыв глаза. Как сомнамбула. Едва он подскочил к ней, она рухнула ему на руки. Он подхватил жену и отнес в ее комнату. Положил на кровать прямо поверх покрывала.

Марина лежала с закрытыми глазами. Дыхание ее было ровным, черные волосы разметались по кровати, розовый костюм рельефно обтягивал круглый живот.

— Что с ней?

Калинов обернулся. В спальню вошла Вита в ночной рубашке.

— Не знаю, — сказал Калинов. — Я ее только что обнаружил в коридоре.

Вита тронула ладонью Маринкин лоб.

— Вызови доктора.

Калинов бросился в кабинет. Взглянул на часы: четыре утра. Разыскал домашний номер наблюдающего врача.

Зуев, по-видимому, спал очень чутко: уже через пятнадцать секунд его слегка опухшее со сна лицо появилось на дисплее.

— Что случилось? — спросил он сквозь зевок. — Извините…

— Моя жена нашлась!

— Поздравляю, — сказал Зуев. — Что дальше? Надеюсь, не ради этого сообщения вы разбудили меня.

— Она появилась дома только что. И, по-моему, не очень здорова. Ей нужна ваша помощь.

Доктор помотал головой, стряхивая остатки сна. — Хорошо, — сказал он без энтузиазма. — Через несколько минут я буду у вас.

Натянув шорты и рубашку, Калинов вернулся в спальню Марины. Вита уже раздела секунду и уложила под одеяло. Сидя у кровати на пуфике, она держала Марину за руку.

— Как она? — спросил Калинов.

— По-моему, просто спит, — сказала Вита. — Ты вызвал врача?

— Обещал быть через несколько минут.

— Надо бы встретить его у джамп-кабин. Калинов спустился вниз. Входная дверь зияла открытой черной пастью. Калинов вышел наружу. Над Ладогой уже наливался рассвет, но в тени деревьев было еще совсем темно. Калинов зашагал к калитке. Выпавшая роса холодила ноги, и Калинов вдруг обнаружил, что отправился встречать доктора босиком. Он бегом вернулся в дом, надел туфли. И тут его осенило. Он поднялся в кабинет, взял фонарик. А выйдя на улицу, осветил песчаную дорожку перед дверью. На сыром от росы песке были неплохо видны следы Маринкиных туфель. Вот только вели они не к калитке. Цепочка отпечатков уводила куда-то за дом, в сад. Калинов двинулся по следам. В конце дорожки отпечатки обрывались, но все равно было видно, откуда пришла Марина: роса на траве была сбита. Выставив перед собой фонарь, Калинов двинулся дальше. Через пятнадцать метров ему все стало ясно. Трава на лужайке у фонтана была изрядно помята.

Он внимательно осмотрел лужайку и пошел встречать доктора.

Ознакомившись с показаниями своих приборов, Зуев сказал:

— Она просто спит. Думаю, ничего страшного нет. Пусть выспится, а утром милости прошу в клинику, на более тщательное обследование.

Он поправил на руке Марины новый браслет и начал собирать аппаратуру в чемоданчик. Вита посмотрела на Калинова.

— Я бы сделал ей анализ крови, — сказал тот. — И поторопился бы.

— Полагаете, могут быть следы препаратов?

— Да! Иначе с какой стати она спала бы в такой ситуации!

Доктор немного подумал, кивнул. Когда он приставил анализатор к обнаженному плечу Марины, та вздрогнула, но не проснулась. Анализатор чуть слышно защелкал. Зуев внимательно смотрел на дисплей.

— Есть следы, — сказал он наконец. — Похоже, она находится под действием волюнтофага… Но следы очень слабые. По-видимому, использован препарат, который быстро распадается в крови.

Калинов закусил губу. Вита посмотрела на него:

— Что это означает?

— Это означает, что она сейчас выполняет указания того, кто сделал ей инъекцию, — сказал Зуев. — Волюнтофаг — это препарат, полностью подавляющий волю человека. Ей приказали спать — вот она и спит. К счастью, этот препарат не представляет опасности для физического здоровья человека.

— Для физического? — Вита подняла брови. — А для какого же тогда здоровья он представляет опасность?

Зуев беспомощно посмотрел на Калинова.

— Видишь ли, Вита… — Калинов подошел к жене и взял ее за руку. — Если бы ей, скажем, приказали сойти с ума, она бы не сумела избежать этого.

Вита сунула кулак в рот и прикусила костяшки пальцев.

— Не думаю, чтобы так было на самом деле, — поспешно сказал Калинов. — Какой смысл?

Вита замотала головой. Калинов обнял ее и сказал:

— Я уверен, все будет в порядке… Иди-ка поспи еще.

Вита ушла. Зуев укоризненно покачал головой:

— Зря вы пустились в объяснения… Калинов поморщился:

— Да я и сам понимаю, что зря… Черт знает, что меня дернуло! Наверное, эта история все-таки сказалась на моих нервах. Ну а вы?.. Больше не будете спрашивать меня, почему графики имели такую странную форму?

— Не буду, — буркнул Зуев. — Коллеги просветили!

Он собрал свой чемоданчик и ушел. Калинов проводил его до джамп-кабины.

Вернувшись обратно, он взял плавки и отправился купаться: все равно уснуть теперь можно было только со снотворным, а снотворное за три с половиной часа до работы используют только абсолютные кретины.

На пляже было пусто, лишь далеко справа виднелась одинокая фигура такого же раннего купальщика.

Калинов вошел в воду и неторопливым брассом поплыл вдоль берега. Как всегда, в объятиях ладожской воды хорошо думалось. Он не сомневался, что здоровью Марины не нанесено никакого ущерба. Не для того ее похищали и снова вернули. А вот угроза, высказанная во втором послании похитителей, откровенно беспокоила его. Ему вдруг пришло в голову, что он практически не знает Марининого прошлого, а зря… Ведь были же у нее мужчины до встречи с ним: в двадцать четыре года девочек не бывает. И она девочкой не была. Что, если виновник случившегося — кто-то из ее бывших ухажеров? Разумеется, думает, что он, Калинов, конечно же, разведется с секундой: ведь с примой его связывает гораздо больший отрезок жизни!.. Хотя нет, чушь все это, отъявленнейшая чушь! Тогда и условие было бы поставлено совершенно конкретно: развестись с Маринкой. Разумеется, чушь! Кто же может надеяться, что Калинов разведется с беременной женой? На такое может рассчитывать только сумасшедший.

Он перевернулся на спину и лег на воде, раскинув руки.

«Надо все-таки браться за монистов, — подумал он. — Пусть Милбери поработает с агентурой. А моих всех под охрану. На всякий случай… Кому же все-таки выгодно, чтобы начальник отдела аномалий Социологической комиссии развелся с одной из жен? Ортодоксам-церковникам?.. Разумеется! Какой материал для проповедей! Господь наш вразумил грешника и направил его на путь истинный. Искусителю не удалось удержать в когтях свою жертву. Истинная вера — это вера в господа нашего, а истинный супруг — это супруг единственной жены. И так далее… Вот только не верю я, что церковь докатилась до киднэпа… Лесбиянкам выгодно?.. Конечно. Вот только выгода у них не прямая. Им это выгодно стратегически. Если увеличится количество незамужних женщин, им проще вербовать новых подруг… Одиноким выгодно?.. Без сомнения, но их выгода, как и у лесбиянок, стратегическая. Если бы не один аспект, психологический. Ревность самца-неудачника к самцу-баловню судьбы. И утоление этого чувства — вещь уже сиюминутная. А ревность, как известно, — одна из классических причин для умышленного убийства. Так что есть тут материал для раскопок, есть!»

Его мысли вернулись к Марине.

Применение волюнтофага объясняет многое. После инъекции с нею можно было делать что угодно. Даже увести из супружеской постели… А уж из Летнего сада — и вовсе не проблема. И саму инъекцию сделать — никаких сложностей. Царапнули чем-нибудь в толпе руку… А вот вытащить теперь из Марины информацию — проблема еще та! Наверняка перед расставанием ей приказали все забыть: хемогипнотический блок. Не идиот же Калинов, чтобы пытаться снять такой блок у беременной жены! Он бы и в другое время поостерегся его снимать: на стадии опытов три четверти тех, на ком отрабатывалась методика, закончили помешательством. Они были добровольцами, но это не спасло разработчиков методики от решетки… А вот ниточку здесь найти можно: не так-то просто достать такой волюнтофаг. Хотя, конечно, труды предстоят немалые…

Он перевернулся на живот и поплыл назад. Сделал небольшую пробежку — километра два. Дома первым делом отправился под душ. А потом заглянул к Марине.

Она проснулась, едва он вошел. Увидела его, улыбнулась, протянула к нему руки. Калинов наклонился, поцеловал ее в губы, погладил по голове. Губы были мягкие, а волосы жесткие. Как и всегда…

Марина снова улыбнулась:

— Ты со мной, как с маленьким ребенком!

Она села, свесив ноги с кровати. Но тут же снова легла, прислушалась.

— Она там бьется! — Марина взяла руку Калинова и, откинув одеяло, положила на свой круглый живот. — Чувствуешь?

Толчки были довольно ощутимыми. Калинов, не удержавшись, погладил живот, потом осторожно убрал руку и набросил на жену одеяло.

— Хорошо, — сказала она, потянувшись, и за крыла глаза.

— Хорошо, — согласился Калинов. И осторожно спросил: — Где ты была?

— Когда?

— Вчера.

Она открыла глаза:

— Ты же знаешь… Гуляла по Летнему саду. Смотрела «Амура и Психею». Разве ты забыл? Я же тебе вчера вечером рассказывала!

— Да нет, не забыл, — сказал Калинов. Все было ясно. — Это я так… Кстати, твой врач хочет, чтобы ты сегодня легла в клинику на обследование.

В глазах Марины проснулась тревога.

— Почему? Я же себя хорошо чувствую… И почему он мне ничего не сказал? Я у него была на днях, ты знаешь.

— И тем не менее врача надо слушать. — Калинов сконструировал на лице выражение «строгий папочка».

— Хорошо-хорошо, — сказала Марина подчеркнуто-послушно и вновь потянулась к нему.

— Вот и умница! — Он еще раз коснулся ее губ, а потом пристально посмотрел в глаза.

Зрачки у нее были слишком большие. Тогда он, все так же пристально глядя ей в глаза, сказал гранитным голосом:

— Спать… Немедленно спать… И проснуться после десяти часов утра… А потом отправиться в клинику…

Лицо ее исказилось, взгляд окаменел, рука, лежащая у Калинова на затылке, судорожно дернулась, соскользнула и упала на одеяло. Марина спала.

Калинов вышел из спальни и закрыл дверь на замок. Воровато оглянулся. Свидетелей преступления в окрестностях не наблюдалось. Он посмотрел на часы: было половина седьмого. Он спустился вниз. В ванной шумела вода. Через несколько минут оттуда вышла Вита, одетая в халат. Подошла, прижалась к плечу мужа.

— Ты от нее? Как она?

— Спит.

Вита вздохнула.

— Она все еще под действием этого зелья. Я приказал ей спать до десяти.

— Она просыпалась?

— Да… Она ничего не помнит. Считает, что вчера была в Летнем саду, а вечер провела дома.

Вита, ничего не ответив, поднялась наверх. Калинов пошел на кухню, заказал стакан апельсинового сока. Сел и медленно выпил, бездумно глядя в стену. Минут через пять Вита вернулась, одетая в домашний комбинезон. Села рядом.

— Надо, чтобы никто не задавал ей никаких вопросов, — сказал Калинов. — Постарайся к десяти сплавить детей и Анфису из дома. Доктор просил положить ее в клинику на обследование. Проводишь ее?

— Да, конечно… Ты запер дверь в ее спальню?

— Запер. Вот ключ. — Калинов опустил ключ в карман Витиного комбинезона. — Надо, чтобы никто не задавал ей никаких вопросов, — повторил он. — Врача я предупрежу. Ты поняла?

— Поняла… Долго она будет в таком состоянии?

— Одна инъекция волюнтофага действует не более шести часов. Так что, в худшем случае, часов в девять действие его прекратится. Спать она будет до десяти и больше чужих приказов выполнять не станет. Проследи тут за всем.

— А ты?

— А я буду искать того, кто так с нею обошелся.

— Черт бы вас всех, мужиков, побрал! — сказала Вита со слезами в голосе и подошла к рисиверу. — Завтракать будешь?

— Буду. — Калинов встал, приблизился к жене и вдруг шлепнул ее по круглому заду. — Ничего, мать! Прорвемся!

— Я просмотрел результаты контроля джамп-связи за вчерашний вечер и ночь, — сказал Милбери. — Пусто. Никаких следов.

Калинов раздраженно побарабанил пальцами по столу.

— Ее вернули на флаере, — сказал он. — Сегодня ночью, с трех до четырех, прямо в мой сад… — Он покачал головой. — Такой наглости я не ожидал!

Милбери после некоторых размышлений предложил:

— Можно попробовать выйти на этот флаер через компьютеры системы безопасности полетов. Ночью не так много флаеров летает.

— Если только они шли на автопилоте. Впрочем, проверь… Хуже не будет.

— А могу я задействовать агентуру у монистов?

— Теперь можешь, но… Действовать аккуратно, наши агенты ни в коем случае не должны знать сути дела. Пусть все выглядит, скажем, как мероприятие по статистической обработке различных случаев киднэпа. Нечто вроде секретного социологического исследования. Подробности проработаешь сам.

Милбери, кивнув, встал, но, словно вспомнив о чем-то, тут же сел. Калинов поднял на него равнодушные усталые глаза.

— А ты не намерен, — проговорил Милбери, — взять под охрану членов семьи?

— Намерен. Но этим я займусь сам!

Милбери ушел.

Калинов связался с О'Коннором. После дежурных приветствий сообщил, что Марину вернули.

— Очень рад, — сказал О'Коннор. — Ты делаешь официальное заявление?

— Нет. Хочу заняться похитителями сам. Твои предварительные проверки принесли какой-нибудь результат?

Кажется, О'Коннор даже обрадовался:

— Практически никакого. Кое-кто из специалистов по киднэпу сейчас на Земле, но они лежат в глубоком дрейфе. Личные дела, романы, отдых, финансовые операции… Все исключительно в рамках закона.

— Они не взяли денег, Джим! О'Коннор удивленно присвистнул:

— Зачем же они ее похищали?

— Не знаю, — соврал Калинов.

— А тебе не кажется, что все это похоже на глупую шутку?

— Возможно… Ладно, буду разбираться.

В два часа Калинов отправился в клинику. Зуев встретил его в вестибюле.

— Мы ничего ей не сообщили.

— Как ее состояние? — спросил Калинов.

— Обследование уже закончено. Никаких следов волюнтофага в организме ко времени обследования не сохранилось. Все анализы соответствуют самочувствию нормальной женщины, ждущей ребенка. Девочка тоже в полном порядке. Я бы вашу жену хоть сейчас отпустил домой, но пусть полежит до завтра. На всякий случай… Должен сказать, похитители оказались на редкость гуманными людьми. Не ожидал!

— Вы что, встречались раньше с похищениями? Доктор улыбнулся:

— Нет, конечно… Литература, видео… Там они выглядят несколько иначе.

Теперь улыбнулся Калинов.

— Пойдемте, — сказал Зуев. — Она сейчас на крыше. Нет причин отменять солнечные ванны.

— Послушайте, доктор. — Калинов взял Зуева под руку. — А вы уверены, что волюнтофаг не скажется на ребенке?

Доктор поскреб пальцами подбородок:

— Результаты обследования опасений не подтверждают. У вас будет очень крепкая девчонка… Впрочем, если желаете, мы можем оставить вашу жену в клинике до самых родов.

— Нет-нет! — быстро сказал Калинов. — Вряд ли подобная перспектива ее обрадует. Будем надеяться, вы правы.

— Ее обследовал сам профессор, — сказал Зуев подчеркнуто-равнодушно. — Можете поговорить с ним.

— Извините, доктор… Я полагаю, он скажет мне то же, что и вы.

— Разумеется. — Зуев сразу оттаял. — Если бы он мог сказать что-нибудь другое, он бы с вами уже поговорил… Кстати, вы просили посоветовать вам, как объяснить Марине Васильевне исчезновение из ее памяти вчерашнего дня…

— Да-да, я и сам ломаю над этим голову.

— Не ломайте! Мы перед обследованием усыпили вашу жену, а когда она проснулась, я сказал, что была применена новая методика, требующая длительного времени, и что вашей жене пришлось посвятить сну целые сутки. Я оформил ее поступление вчерашним утром.

— Спасибо, доктор! — Калинов крепко пожал Зуеву руку.

— Не за что, Александр Петрович. Ради здоровья матери и плода можно пойти и на большие нарушения. Только предупредите тех, кто может заронить в душу Марины Васильевны сомнение в моих словах.

— Не беспокойтесь, доктор!

Они еще раз обменялись рукопожатием, и Зуев проводил Калинова до лифта.

Выйдя на крышу, Калинов чуть не ошалел от такого количества полуобнаженных беременных женщин, собранных в одном месте. Ничем не прикрытые неестественно круглые животы дозревающих матерей приводили Калинова в некоторую оторопь. Он вспомнил, какое раздражение вызывала у него под конец беременности изменившаяся фигура Виты, его худенькой стройной Виты. И когда родилась Сельма, радость новоиспеченного отца смешивалась с восторгом мужа, получившего назад свою привычную и желанную живую игрушку. Впрочем, с той поры прошло уже восемнадцать лет, и теперь он относился к излишне крупным округлостям по-другому. Что поделаешь — такова природа!..

Он нашел Маринку очень быстро. Никогда не менявшая цвет своих волос, она оказалась здесь единственной брюнеткой. Пока он пробирался к ней между часто стоящими ложами, будущие мамаши бросали на него любопытные взгляды.

Марина лежала на правом боку и жарила спину, держа в руках книгу. Она любила красное, и купальник на ней был, естественно, алым. Грива черных волос рассыпалась по изголовью ложа. Едва тень от Калинова упала на нее, Марина повернула голову.

— Ой, Сашенька! — Карие глаза засветились. — Наконец-то ты пришел!

Она села. Калинов осторожно обнял жену.

— Здравствуй, малышка! Как дела?

— Врач говорит, все в порядке, завтра отпустят. — Она прижалась щекой к его плечу. — Как там Женька?

— Скучает по маме-два. Ждет не дождется, когда вернешься… Что читаем?

Она протянула ему книгу.

— «Архитектура Петербурга середины XIX века», — прочел Калинов.

— Надо понемножку восстанавливать знания, — пояснила Марина. — За шесть лет все позабыла.

— Ты хочешь вернуться в экскурсоводы?

— Да. Ты же знаешь, я всегда любила водить людей по нашему городу.

— Знаю. Десять лет назад ты хотела устроить экскурсию по Питеру некоему Калинову из Твери.

— А он вместо экскурсии пригласил меня в ресторан. — Она вздохнула.

— И теперь ты жалеешь об этом, — сказал Калинов со смешком.

— Никогда я об этом не жалела.

— Отчего же такой тоскливый вздох? Она снова положила голову на его плечо.

— Мне почему-то страшно, — прошептала она. — У меня такое ощущение, будто скоро произойдет что-то непоправимое.

— Глупости! — Калинов потрепал секунду по щеке. — Что может с тобой произойти? У тебя не первые роды!

— Нет, не со мной. Я почему-то боюсь за тебя.

— И давно у моей женушки такие страхи? — спокойно спросил Калинов, старательно расслабляя мышцы лица.

— Нет. Мне стало страшно сегодня, после того, как я проснулась. Я даже не могу объяснить, откуда он взялся, этот страх. Просто стало страшно, и все. Не хочется расставаться…

— Но я никуда не улетаю!

— Да? — Лицо ее стало растерянным. — А мне кто-то говорил, что тебе надо во Внеземелье.

Калинов коснулся теплых мягких губ, провел рукой по гладкой обнаженной спине.

— Тебе приснилось, малышка! Черт бы побрал этих врачей с их новой методикой! Нормальному человеку нельзя столько спать!

— Девочки, время! — На крыше появилась дежурная сестра. — Пожалуйте вниз!

Марина осторожно встала, отобрала у Калинова книгу.

— Я никогда никуда от тебя не улечу! — прошептал Калинов ей в самое ухо, и она счастливо зажмурилась.

— Девочки, прошу вас! — снова подала голос сестра.

Будущие мамаши зашевелились, загомонили, выражая неудовольствие краткостью процедуры.

— Я провожу тебя, — сказал Калинов. Марина кивнула, одарив мужа таким взглядом, что у того зашлось от нежности сердце.

— Пошли по лестнице, — сказала она. — Не хочу в лифт! Как будто в стену замуровывают…

Когда спустились на ее этаж, Калинов спросил:

— А что еще снилось?

— Какой-то дурацкий сон был… Вроде бы я где-то долго сидела, чего-то ждала. Какой-то мужчина со мной был…

— Что еще за мужчина? — Калинов шутливо погрозил ей пальцем. — Никаких мужчин!

— Незнакомый, бородатый, толстый… Или без бороды… Не помню! Дурацкий сон! Словно меня украли… — Она мотнула головой. — Нет, не помню… Да и бог с ним!

Калинов проводил ее до палаты, но внутрь заходить не стал. Распрощались у дверей.

— Поцелуй меня! — попросила она, не выпуская из руки его пальцы, и прильнула к нему.

Около лифта он обернулся. Она стояла в дверях, не сводя с него глаз. Словно прощалась навсегда. Спустившись вниз, он зашел к Зуеву.

— Ее что-то страшит, — сказал он. — И, по-моему, она смутно кое-что помнит… Может, дадите ей успокоительного? Я боюсь, у нее будет шок, если она вспомнит…

— Вряд ли она что-нибудь вспомнит… Но в любом случае не беспокойтесь, мы примем все меры.

Покинув клинику, в здание Социологической комиссии Калинов вернулся не сразу. Около часа он прогуливался по парку, окружающему клинику, срывал с деревьев листья, валялся на траве, принюхивался к цветам. Но так ничего и не решил.

А когда вернулся в свой кабинет, на принтере его ждало очередное послание:

«Напоминаем тебе — первый день прошел!»

Ближе к ночи, когда дети дружно улеглись спать, он позвал Виту в кабинет. Достал из сейфа браслет-протектор.

— Надень на левую руку.

— Что это? Часы?

— Протектор. Охранное устройство.

— Ты думаешь, теперь похитят меня? — Вита усмехнулась. Сегодня она выглядела куда более веселой.

— Надень, пожалуйста! — попросил Калинов проникновенно.

Вита взяла браслет, нацепила на левую руку. Чуть слышно щелкнул замок.

— Он выполнен в форме часов, — сказал Калинов. — Чтобы не привлекать внимания. Время, кстати, он тоже показывает.

Вита копалась с замком, пытаясь открыть.

— Бесполезно, — заметил Калинов. — Теперь его можно снять только вместе с рукой.

Вита оставила протектор в покое, с удивлением посмотрела на мужа. Брови ее сошлись над переносицей.

— Ну и зачем он мне?

— Такие штуки используют агенты спецслужб. В случае необходимости он может поставить круговую защиту, непроницаемую даже для лайтинга. Достаточно нажать кнопочку с правой стороны… Одновременно с этим подается сигнал тревоги, и немедленно будет организована помощь.

Вита заморгала:

— Неужели положение так серьезно? Калинов подошел к ней, обнял, взъерошил рыжие кудри.

— Не думаю. Но на всякий случай… И постарайся в ближайшие дни не исчезать из нашего региона.

Вита взяла в обе руки его подбородок, заглянула прямо в глаза. Смотрела внимательно и долго.

— Мне кажется, ты что-то недоговариваешь, — сказала она наконец. — А как же дети? Им ты тоже наденешь такие штуки?

— Нет! — Калинов постарался не отвести взгляд, и это ему удалось. — Детям совершенно ничего не грозит.

Вита, судя по всему, поверила, отпустила подбородок мужа.

— Тебе что-то удалось узнать сегодня?

— Ничего особенного, — соврал Калинов. — Просто береженого бог бережет… Завтра я такой же браслет дам и Маринке.

— Как же ты ей все объяснишь?

— Еще не решил, но придумаю… Кстати, ты говорила с детьми?

— В общем, нет. Сережка все равно ни о чем не догадывается. А Сельма, едва я завела разговор, сказала, что ты сам обещал ей все объяснить, когда придет время. Но я все-таки предупредила ее, просила не задавать маме-два лишних вопросов. Чтобы не повредить…

— Умница, — сказал Калинов. — Пойдем спать. Вита потерлась носом о его щеку:

— Пойдем. Сегодня и мне хочется.

Она ушла в ванную, а он спустился вниз и вышел в сад. Постоял, послушал, как поет соловей. Воздух был вязок и недвижен, деревья тянулись в небо облитыми лунным светом кронами. Калинов вышел на берег озера, сел на скамеечку. Ладога умиротворенно шепталась с песчаным берегом, на севере подмигивал любопытным глазом маяк. Калинову вдруг показалось, что предстоящая ночь — последняя спокойная ночь, которую он проведет дома.

Наверное, поэтому, когда он пришел к Вите, она, эта ночь, получилась такой радостной, каких не было уже давно.

Утром Милбери ждал его с докладом.

— Шеф, я проверил флаеры.

«Было бы слишком удачно, — подумал Калинов. — И слишком глупо было бы надеяться».

— Увы, порадовать нечем. — Милбери виновато развел руками. — Ни один аппарат в режиме автопилота вблизи твоего дома не пролетал.

— Конечно… Не дураки же они! Ей-богу, иногда начинаешь жалеть, что флаеры — бесшумные аппараты. В былые времена полпоселка бы проснулось.

— В былые времена они бы ее на флаере не привезли, — заметил Милбери. — А у тебя нет ощущения, что похищение твоей жены — дело рук нечеловеческих?

— У нечеловеков руки отсутствуют.

Милбери фыркнул: похоже, шефова попытка сострить показалась ему не слишком своевременной.

— Конечно, — сказал Калинов. — Я думал об этом. Очень заманчиво ухватиться за такую версию: тогда легко объяснить любые странности.

— Но ведь ты помнишь дело «Нахтигаля»… Калинов жестом остановил его:

— Рэн, я помню все! Однако полагаю, что в любых странностях сначала надо искать дела рук человеческих. В противном случае большинство преступлений никогда не будут раскрыты. И потому я прошу тебя подготовить мне список всех, кто брал напрокат флаеры в течение последней недели.

— В каком районе?

— Ну, скажем… — Калинов поднял глаза к потолку. — В пределах полутора сотен километров от моего дома. Думаю, они держали ее не далее чем в часе полета… Кстати, ты уже задействовал агентуру в монистских организациях?

— Да. Задание выдано вчера.

— Когда должна поступить информация?

— Исходя из имеющихся сведений… Я не давал конкретных сроков, но просил сделать побыстрее, если это не будет грозить агентам провалом… Полагаю, дня три им понадобится.

— Дня три… — Калинов покусал губы. — И никакой гарантии успеха!

Милбери только растерянно развел руками.

— Ладно, — сказал Калинов. — Занимайся флаерами.

Милбери ушел. Калинов связался с бюро охраны и поставил на контроль протектор, который нацепил на руку Виты. Потом получил еще один браслет и отправился в клинику.

Марина выглядела молодцом: лицо розовое, глаза живые. Потянулась к нему.

— Сашенька, я так рада, что ты пришел! Калинов поцеловал ее, поговорили о здоровье, о самочувствии младшего сына.

— Доктор меня сегодня отпускает, — сказала Марина.

— Да, я заходил к нему… За тобой явится Вита. — Калинов посмотрел на часы. — Уже скоро… И я прошу тебя: сегодня из дома ни на шаг.

— Почему? — удивилась Марина. — Я хочу на Ладогу.

— На Ладогу пойдешь через пару дней… Ну я прошу тебя — будь умницей!

Она внимательно посмотрела ему в глаза:

— Но почему? Неужели я не в порядке? Ты что-то от меня скрываешь?

— Глупости! — Калинов не отвел взгляда. Как разведчик на допросе. — Ты в полном порядке, иначе бы доктор оставил тебя в клинике.

— Да, я знаю. — Она опустила глаза, заморгала. — Но ты от меня что-то скрываешь… Или эти дурацкие сны во всем виноваты? Мне как-то не по себе. И ты не очень хорошо выглядишь. У тебя усталый вид.

— Неприятности на работе, — сказал Калинов, чертыхаясь про себя, потому что ни о каком протекторе теперь и речи идти не могло: он бы только насторожил Марину. Или того хуже — напугал.

— Бедный Саша! — Она погладила его по голове. — Опять тебя монисты достают?

— Ничего! — Он подмигнул ей. — Не достанут! Историческая перспектива не на их стороне. — Он снова подмигнул и снова откровенно посмотрел на часы.

Она вздохнула:

— Ладно, иди. Я вижу, тебе сейчас не до меня… И не спорь с беременной женщиной!

Спорить с беременной женщиной Калинов не стал: она, как всегда, была права.

Подумав немного, он связался с бюро охраны. Начальник бюро его другом не был, но Калинов не сомневался, что просьба будет удовлетворена. И действительно, когда он описал ситуацию, начальник бюро немедленно отдал приказы. Пришлось, правда, со старшим наряда смотаться к дому, объяснить, где лучше выставить охранников, покумекать на пару, как их замаскировать, чтобы не очень лезли в глаза. Соседи — народ всезнающий и всевидящий… Потом понаблюдал издалека, как прима привела домой секунду. Для наблюдения использовали флаер и оптические спецсредства. Сердце Калинова дрогнуло: Маринка выглядела такой несчастной, что он чуть не прослезился.

Во всяком случае, теперь не требовалось надевать ей на руку протектор, требовалось только проследить, чтобы она не покидала дома. К Сельме и Сережке приставили «скрытую мобильную охрану в пределах города». Конечно, не бог весть что, но иного выхода не было: иначе детей пришлось бы сажать под замок. Впрочем, охранники были опытные, а дети пользовались джамп-связью лишь по дороге из дома и домой.

Едва Калинов вернулся к себе в кабинет, последовал вызов под индексом «Пресса». С прессой Калинов никогда не конфликтовал — себе дороже.

С экрана взглянули знакомые глаза. Это была она, Лорина-Лавиния. За прошедшие два или три года она практически не изменилась: наверное, личная жизнь не ставила перед нею больших проблем. Во всяком случае, ее жен, думается, не крали.

— Здравствуйте, мистер Калинов! Корреспондент журнала «Уорлд секс-мэгэзин» Лоренсия Нейпир.

— Я вас помню. — Калинов заставил себя раз улыбаться. — Рад вас видеть. Хорошо выглядите.

— Спасибо, вы очень любезны! — Комплимент подействовал на Лоренсию: она расцвела. Все-таки женского в ее душе было гораздо больше, чем мужского. — Мне бы хотелось взять интервью, но на этот раз не у одного вас, а у всей вашей семьи. Я имею в виду ваших жен и старшую дочь.

— С каких это пор Ассоциацию Лесбийской Любви интересует жизнь полигамной семьи? — не сдержался Калинов.

Мисс Нейпир не оскорбилась.

— Я выполняю задание журнала, а не ассоциации. Ассоциацию жизнь вашей семьи и в самом деле не интересует… Так когда я могла бы с вами встретиться?

Коря себя за несдержанность, Калинов срочно сыграл отступление. На корреспондентку смотрел привычный, улыбчиво-корректный чиновник.

— Видите ли… э-э… мисс Нейпир… Боюсь, что в ближайшее время организация интервью будет крайне затруднена. Моя вторая жена ждет ребенка, и врачи запрещают ей какие бы то ни было беспокойства. Может быть, позднее, после рождения дочери?

Мисс Лоренсию, похоже, такой исход переговоров не очень устроил, но она не настаивала: по-видимому, заранее поинтересовалась семейными делами Калиновых. Раскланиваясь, она чуть ли не шаркала ножкой. А может, и шаркала — через тейлор было не видно.

Когда она отключилась, Калинова вдруг осенило. А в самом ли деле она выполняла редакционное задание? Может, просто вынюхивала, как он выглядит?

Он связался с Милбери:

— Рэн! Мне бы хотелось знать, получала ли некая Лоренсия Нейпир, корреспондент «Всемирного сексуального журнала», задание взять интервью у меня и моей семьи.

— Будет сделано, шеф! Полагаешь, проверяют, как сказывается давление?

— Не удивлюсь, если ты окажешься прав.

В семнадцать часов принтер отшелестел: «Напоминаем — прошел второй день. Торопись!» Послание было отправлено из Вены.

Маму-два обхаживала вся семья. Ей помогали спускаться и подниматься по лестнице, ей рассказывали стихи и сказки, ее даже к кухне не подпускали. В конце концов она возмутилась:

— Вы со мной словно с грудным младенцем!

— Ой! — воскликнула Сельма. — Да я бы согласилась, чтобы вокруг меня так всю жизнь бегали.

Впрочем, возмущение Марины было наигранным, в глубине души она испытывала удовольствие. Даже согласилась не выходить несколько дней за пределы усадьбы. Тут, правда, помог Зуев. Он был так красноречив, так настойчив, что восхищенный Калинов мысленно аплодировал. «Вы же понимаете, дорогая, все мы только добра хотим и вам, и вашему ребенку. Два-три дня без купания в естественном водоеме вам не повредят. — И так далее… — Если же вы будете плохо себя вести, я снова заберу вас в клинику». Последняя угроза, по-видимому, оказалась наиболее действенной: Марина смирилась.

За ужином все были милы и внимательны друг к другу. Даже Сережка ходил по струночке. И только Калинов замечал тревогу, скрытую в глазах примы. В отличие от остальных, он слишком хорошо знал Виту, чтобы не заметить этой тревоги.

После ужина ему позвонил Петер Крайчик, поинтересовался, что Калинов решил, будет ли баллотироваться. Пришлось отбрехаться, что еще раздумывает, что шаг чрезвычайно серьезен и с бухты-барахты подобные шаги не делаются. Крайчик нарисовал на физиономии понимающую мину, согласно кивал головой. Но времени на окончательное решение дал всего два дня. «Семь бед — один ответ», — подумал Калинов.

— Скажите, Петер, — начал он, — как ваша партия относится к разводам в среде полигамных семей?

Вопрос, похоже, удивил Крайчика. А возможно, и насторожил. Во всяком случае, ответил он следующим образом:

— К разводам наша партия относится нормаль но. Порой развод — такая же жизненная необходимость, как и брак. Но к разводам политических деятелей мы относимся отрицательно. Политик не имеет права совершать ошибки ни в юности, ни в старости!

Калинов в душе чертыхнулся. Неужели этот партдеятель что-то заподозрил?.. Однако если «этот партдеятель» и заподозрил что-то, виду он не подал. Ничего не добавил, ничего не спросил. Обменялись десятком ничего не значащих фраз и тепло распрощались.

Отключившись, Калинов задумался. Подумать было о чем. Он уже являлся когда-то членом Совета Планеты, давно, еще в первой жизни. Возможности члена Совета были велики… Но и внимание к нему велико, особенно со стороны прессы. А интерес к кандидату в члены Совета даже выше, чем к уже избранному. Время ли сейчас подвергаться такому интересу? Он решил подождать два дня и отказаться. Не подходящий ныне этап в жизни для подобного выдвижения. Вместо стремительного взлета может получиться не менее стремительное падение. Без надежды когда-либо подняться. Ведь он даже не уверен, что ему удастся сохранить семью. Как бы не пришлось с одной из жен расстаться…

Глядя в потемневший экран тейлора, он вдруг поймал себя на том, что впервые сформулировал эту мысль. Еще неделю назад ему и в голову такое не могло прийти. Он никогда не видел себя иначе, чем мужем Виты и Марины. Боже, неужели он поддастся на шантаж банды каких-то сволочей?! Да ни в жизнь! Им его не запугать — не в таких переделках бывал!

Разделавшись таким образом со своей тревогой, он отправился к Марине.

Секунда уже была уложена в постель. Обрадовалась, потянулась к нему. Его всегда удивляла эта ее способность — радоваться ему, как в первые дни знакомства, как невеста радуется жениху. Но кто был бы против такой радости!..

Он посидел с ней. Говорили о всякой чепухе. За дверью Вита разгоняла детей по спальням.

— Ты меня не бросишь? — спросила вдруг Марина. Калинов чуть с кровати не упал, захотелось заорать на дуру, затопать ногами, застучать кулаком…

Спросил тихо:

— Разве у тебя есть причины задавать мне такой вопрос?

Марина тряхнула черной гривой, улыбнулась мягко:

— Нет у меня причин, но скажи: ты меня не бросишь?

— Никогда! — прошептал Калинов, и она снова расцвела, от удовольствия зарделась маковым цветом, прижала его ладонь к своей щеке.

Когда дыхание ее стало ровным, Калинов осторожно высвободил ладонь, переключил кондиционер на ночной режим и вышел, осторожно прикрыв дверь.

Дом был объят покоем. Дети если и не спали в своих комнатах, то вели себя тише воды ниже травы. Идти купаться сегодня не было никакого желания, но Калинов решил не поддаваться слабости. Виты внизу не оказалось — наверное, уже легла.

Вечер опять был хорош: метеослужба плевала на проблемы Калинова и не собиралась приводить погоду в соответствие с его настроением. Над поселком со стороны Борисовой Гривы проплыл флаер, Демонстрируя знающим, что охрана не дремлет. Калинов прошел по саду. Наземные посты были уже сняты.

Искупавшись, он зашел к приме. Вита еще не спала, встретила его холодновато. Во всяком случае, неуемной Марининой радости у примы не наблюдалось.

Спросила озабоченно:

— Тебя что-то беспокоит еще?

Калинов с легкомысленным видом помотал головой.

— Похитители так ничего и не потребовали?

— Нет… Сам не пойму, чего ради было организовывать такое похищение, рисковать свободой.

Вралось легко, как в каком-нибудь профессиональном деле, но Вита, похоже, верила не очень. Впилась мужу в глаза долгим взглядом. Калинов взгляд выдержал, даже не моргнул.

— Странно ты на нас смотрел сегодня за ужином.

— И в чем выражалась эта странность?

— Как будто сравнивал.

— Да я же всегда так смотрю. Не могу понять, кто мне больше нравится. Иногда та, с кем сегодня спать, иногда та, с кем спал вчера.

— Нет. — Вита опустила глаза. — Так, как сегодня, ты на нас смотрел, когда женился на Маринке. Тогда я все время чувствовала, что ты нас сравниваешь. Скажи, ты меня не бросишь?

О господи!!! Калинов чуть вслух не выругался.

— Никогда! — сказал он тем же тоном, что и час назад.

— Правда?

Вместо ответа он сжал ее в объятиях, стараясь вложить в ласку как можно больше страсти. Но, наверное, не сумел, потому что она очень мягко, но настойчиво отстранилась.

— Устала я… Маринка сегодня жутко капризничала, ничем не лучше Женьки. Может, они все-таки задели ее психику?

— Вряд ли… Просто у нее состояние сейчас такое. Ты же сама знаешь. Родит, и все кончится.

— Да… Скорее бы все кончилось! — Она произнесла фразу таким тоном, что Калинов не понял, что именно она имела в виду.

Утром, скоренько проинспектировав наружную охрану, он отправился на работу. Перед уходом дал задание Анфисе ни под каким видом не выпускать секунду на Ладогу. И во все прочие места. Анфиса вопросов не задавала. Дети вопросы обязательно бы задали, но он обеспечил их «жучками» так, чтобы они ничего не заметили.

Милбери ждал его с новостями.

— Шеф! Вчерашняя журналистка действительно выполняла задание своей редакции.

Калинов почесал бровь:

— А не проверил, от кого исходила инициатива относительно интервью?

— Проверил. Инициатива исходила от подписчиков журнала. Конкретные имена, к сожалению, установить не удалось.

Калинов потер подбородок. Информация не давала возможности прийти к однозначным выводам. Такое предложение редакции могли сделать и лица, похитившие Марину. Всего-навсего для того, чтобы бросить тень на АЛЛ.

— Есть информация и от нашей агентуры. К сожалению, она ничего не дает. Никаких действий по организации похищения твоей секунды агенты не обнаружили.

— Я хотел бы сам проверить эту информацию.

— Пожалуйста. — Милбери не сдержался и пожал плечами. — Я передал донесения на твой тейлор… Но это еще не все. Готов список тех, кто брал напрокат флаеры.

У Калинова заколотилось сердце. Предчувствие было настолько острым, что потемнело в глазах. Почему-то он был уверен: имя одного из похитителей обязательно окажется в этом списке.

Милбери сообщил код материала, и Калинов набрал номер на клавиатуре. На дисплее появились фамилии и адреса.

Список был не слишком велик — двести четырнадцать человек. Встретилось несколько знакомых, но когда он наткнулся на Зяблика, у него потемнело в глазах во второй раз. Даже Милбери заметил:

— Что с тобой, шеф?

Калинов опустил голову, зажмурился и сделал три глубоких вдоха. Отныне он знал виновника своих волнений. Но и похищение из события общественной важности сразу превратилось в его личное дело.

— Свободен!

Милбери удивился, но промолчал. По-видимому, объяснил все естественной нервозностью шефа.

Когда он вышел из кабинета, Калинов шарахнул кулаком по крышке стола. «Черт бы тебя, Зяблик, подрал! Конечно, это твоих рук дело! Ты врач, а по тому у тебя есть возможности раздобыть волюнтофаг. И ясно теперь, для каких целей тебе потребовался «небольшой коттеджик около Комарова». И поскольку ты врач, я наверняка не найду никаких следов того, что ты использовал волюнтофаг в преступных намерениях. А «коттеджик около Комарова» сам по себе уликой не является… Теперь мне понятно, почему Марина так легко дала себя увести из Летнего сада. А когда мы с тобой беседовали у меня на вечеринке, в душе ты смеялся мне в лицо. Я представляю, сколько удовольствия ты тогда получил. И это после всего, что я для тебя сделал в жизни!.. Господи, а я еще чуть ему все не рассказал!»

Бешенство переполняло Калинова. Он даже набрал рабочий номер Крылова, но, вовремя спохватившись, выключил канал. Конечно, можно сказать Зяблику все, что он о нем думает, но в ответ Зяблик расцветет майской улыбкой и с легкой укоризной прогудит: «Шнурик! Да как ты мог подумать обо мне такое!» И будет прав.

Калинов посидел, успокаиваясь. Потом связался с Милбери и попросил его начать проработку новой версии — «Похититель-одиночка». В качестве подозреваемого был назван Игорь Сергеевич Крылов, смотри также дело «Пятеро с «Нахтигаля».

Как ни странно, на этот раз Милбери не удивился. У Калинова даже возникло ощущение, что заместитель ждал от него именно такого задания.

В конце дня Калинову напомнили: «Прошло три дня. Нам жаль одну из твоих жен».

Вечером он без зазрения совести рассказал о своих подозрениях Вите. Вита выслушала внимательно, долго молчала и наконец произнесла:

— Ты знаешь, если бы это оказалось правдой, я бы не удивилась. Зяблик, вообще-то, способен на поступки.

— Ну, знаешь! — Калинов возмущенно фыркнул. — Мне всегда казалось, что все как раз наоборот. Кто позволил «мисс миллионерше» женить его на себе? Кто после той истории десятилетней давности навсегда засел на Земле? Хотя, я уверен, ему давно уже ничто не грозит…

— Извини, — перебила Вита, — но ты не знал Зяблика до своего появления в Дримленде. Ты сразу и навсегда стал длянего моим парнем, моим женихом, моим мужем, а он всю жизнь был в меня влюблен. Как же он мог раскрыть перед тобой свою сущность?

— Откуда ты знаешь, что он всю жизнь был влюблен в тебя?

Вита грустно улыбнулась:

— Сашенька! Женщина всегда знает это. Даже если мужчина и молчит о своих чувствах… Я скажу тебе больше — Зяблик влюблен в меня и сейчас.

— И ты думаешь, он способен?..

— Способен, Саша. С отчаяния влюбленный способен на что угодно. Я удивляюсь, что ты забыл об этом. Помню, и некий Калинов допускал кое-какие выходки.

— А почему с отчаяния? Разве раньше у него была надежда?

Вита посмотрела на него долгим взглядом. Словно раздумывала — говорить или не говорить. А может, удивлялась мужской самонадеянности.

— Милый мой, конечно, была. Он ведь был уверен, что наш с тобой брак окажется недолговечным. Я знаю это… Он не считал нас гармоничной парой. Потому с Алькой и детей не хотел заводить. Но года уходят, а ты все не собираешься меня бросать. Вот, полагаю, он с отчаяния и решил тебя пошантажировать: вдруг да выгорит!

«А ведь я уже слыхал нечто подобное, — вспомнил Калинов. — Десять лет назад от самого Зяблика. Выходит, он не юродствовал тогда? Или я все забыл?»

Но соглашаться с женой почему-то не хотелось, и он проговорил упрямо:

— Не понимаю, откуда у него могла появиться такая надежда. Я вроде бы не давал поводов.

— Тебе так кажется. На самом деле, женившись во второй раз, ты тут же дал ему повод надеяться. Он ведь однолюб и даже не может понять, как это возможно — любить сразу двух женщин. Тебе бы влезть в его шкуру, но ты просто не способен на такой подвиг. По чисто психологическим причинам…

— А ты способна? — ядовито осведомился Калинов.

— Я женщина, а стало быть, влезть в шкуру мужчины тем более не способна, но не забывай, что я тоже однолюб.

Калинов крякнул: ему показалось, что последние слова прозвучали как укор.

— Я ни в чем тебя не обвиняю, — поспешно проговорила Вита. — Меня вполне устраивает наша семейная жизнь.

«Я не раз это слышал, — подумал Калинов, — но так ли оно на самом деле? Если ты уверена, что Зяблик всю жизнь любит тебя… Ведь такая любовь способна растопить сердце любой женщины! А твое сердце, Виточка, тоже не камень».

— Что ты собираешься делать? — спросила Вита. Калинов сложил губы куриной гузкой и поднял взор к потолку:

— Пока хочу собрать улики. А потом…

Ему вдруг пришла в голову мысль: а не выложит ли она все, что он ей расскажет, Зяблику? Эта мысль потрясла его настолько, что он потерял дар речи.

Вита расценила молчание мужа по-своему:

— Если это служебная тайна, то лучше не рассказывай.

Однако лицо ее помрачнело.

«О господи, — сказал себе Калинов, — неужели теперь и от собственной жены придется скрываться!»

Тут в гостиную вошла Марина, и разговор сам собой перешел на другие темы. Впрочем, секунда некоторое время подозрительно смотрела на мужа и приму, но никаких вопросов себе не позволила. Разговор сразу стал легким и беззаботным, и к Калинову, впервые за последние дни, даже вернулось хорошее настроение: он вдруг вновь почувствовал себя героем-любовником. Марина села рядом с Витой, положила головку на плечо примы, а та обняла ее за плечи, и Калинову очень захотелось оказаться между ними.

Ночью Вита пылала страстью. Словно к ним вернулась юность времен Дримленда. Калинов тоже старался быть на высоте. Однако даже в моменты величайшего наслаждения его не покидало ощущение, что он в постели у чужой женщины. Отсюда и такой восторг, и явившееся потом раздражение. Как будто он изменил… А уже утром, когда он, собираясь вставать, осторожно вытаскивал из-под шеи жены правую руку, неизвестно откуда к нему вдруг пришла уверенность, что это было между ними в последний раз. Сожаления почему-то не возникло.

Когда он вышел из ванной, Вита встретила его приготовленным завтраком. Села напротив, смотрела, как он ест. Сама разделить с ним завтрак отказалась, и Калинов был ей за это благодарен. Совместный прием пищи объединил бы их, и пришлось бы о чем-нибудь разговаривать. Сложившаяся же мизансцена позволяла молчать. А молчать было так хорошо! Уходя на работу, он ограничился легким кивком и братским поцелуем.

Когда Милбери явился с докладом, выражение его лица не обещало ничего хорошего.

— Проверка проведена, шеф… К сожалению, ничего определенного она не дала. В самом деле, накануне похищения Крылов снял в Комарове коттедж, взял напрокат флаер. Все это зарегистрировано должным образом, без малейших попыток что-либо скрыть. Он вполне мог по-тихому увезти твою жену из Летнего сада и точно так же, по-тихому, мог привезти ее в Кокорево. Поскольку он бывал у вас и хорошо знал дорогу, ему совершенно не требовалось пользоваться автопилотом… Но никаких улик мы не обнаружили. Я рассчитывал, что удастся снять этот коттедж и провести в нем тщательный обыск, но Крылов заплатил за месяц вперед и пока о расторжении договора не заикался. Соседей мы аккуратно порасспросили, но ничего определенного они сказать не могут. Если Крылов там и бывает, то всегда без шума. Флаер удалось осмотреть, использовали искатель запаха и дактилоанализатор. Кабина флаера оказалась залита одеколоном, отпечатков пальцев твоей жены не обнаружили.

Нетерпение, все утро терзавшее Калинова, вдруг сменилось апатией. Он молча смотрел сквозь Милбери. Удивленный Милбери кашлянул и продолжил:

— Думаю, надо произвести обыск в коттедже. Не может быть, чтобы там не осталось никаких следов… Конечно, санкции с такими данными мы не получим, но я готов на свой страх и риск. Если ты не против…

— А почему ты думаешь, что мы там найдем следы? Ведь он вполне мог их уничтожить…

— Да ну, шеф! Что он, рецидивист, что ли? Ведь одну-то ошибку он совершил!

— Это какую же? Милбери улыбнулся:

— Ему надо было уничтожить эскулапа до применения химических средств, и тогда бы у вас быстрых подозрений не возникло. Он же сделал наоборот.

Калинов встал, прошелся по кабинету. Подошел к заместителю, похлопал его по плечу.

— А какой смысл в том, чтобы у меня не возникло быстрых подозрений? Наоборот, подозрения должны были возникнуть. И время было выбрано так, чтобы я попенял на политических соперников. И думаю, дальше все сделано так, чтобы с определенностью сказать, кто виновник, было невозможно. Так, чтобы даже если я и стал подозревать Крылова, все равно оставался бы шанс, что это не он. А стало быть, моя семья должна ходить под дамокловым мечом.

— Тем более надо отыскать улики против Крылова, — сказал Милбери.

— Нет! Я не пойду на нарушение закона в деле, касающемся моей личности.

— Тогда остается наблюдение в надежде на ошибку фигуранта.

Калинов задумался. Если бы он был на сто про центов уверен в виновности Зяблика!.. Но, по большому счету, все это вилами на воде писано. Конечно, если за последними событиями стоит Зяблик, то в случае, если Вита станет свободной, он обязательно попытается сблизиться, и вот тогда можно будет его на чем-нибудь поймать. С другой стороны, если похищение — дело рук не Зяблика, а кого-то из монистов, развод, кроме безопасности Маринки, ничего не даст. Впрочем, разве безопасность Маринки — это мало? К тому же что мешает потом, когда все успокоится, аннулировать развод?.. Правда, Крайчику вся эта возня очень не понравится, но ведь нынешние выборы — не последние в жизни. Тем более что, если Крайчик узнает о причине такого решения, он никогда не скажет о Калинове дурного слова. Такая ситуация даже может сыграть на руку… Видите, человек ради безопасности беременной жены был вынужден развестись с другой, хотя и любил ее. Это пахнет мелодрамой, а избиратели очень любят мелодрамы. Нет, здесь явно что-то есть… Придется, правда, вытерпеть целую череду не очень приятных разговоров, но действительно неприятный на самом деле только один — с Витой. Ей-то вся эта затея вряд ли понравится, потому что создается впечатление, что муж предпочел одну из жен. Впрочем, тут он ее укоротит очень легко… Маринка беременна, и Вите крыть будет нечем! А там посмотрим…

Он подошел к окну, прислонился лбом к стеклу, невидящими глазами вперился в небо.

Будет, правда, еще одна проблема: как все объяснить Маринке… Ну, Маринке-то можно соврать, что они решили расстаться на самом деле. Она в своем положении сейчас вряд ли будет слишком беспокоиться о приме. А если ей рассказать правду о похищении, то она и вообще будет думать в первую очередь о себе… Хотя этого, конечно, лучше бы избежать… Значит, избежим, найдем способ!

Он отошел от окна и сел за стол, посмотрел на заместителя. Милбери ждал.

— Значит, так! — сказал Калинов. — Никакого незаконного обыска мы устраивать не будем — не того калибра дело.

На лице Милбери можно было прочесть разочарование — как будто не он всегда цеплялся к начальнику по поводу нарушений.

— Второе, — сказал Калинов. — Наблюдение за Крыловым продолжать. Я, со своей стороны, предприму кое-какие меры, чтобы спровоцировать его на неосторожные действия.

— Что это за меры? — Милбери смотрел на начальника с подозрением.

— Я бы пока не хотел о них распространяться. Поживем — увидим… Вот, наверное, и все.

Милбери выкатился из кабинета явно недовольным: он так хотел помочь начальнику, а тому, дураку, видно, наплевать на безопасность своей семьи.

«Решение принято, — сказал себе Калинов, сжимая кулаки. — Надо сегодня же переговорить с Витой. Надеюсь, она все поймет…»

Он лгал сам себе и понимал это: он не надеялся — он был уверен в Вите как в себе самом. Но уверенность его шла не от чувств.

Глава 2. ПРИМА

Вызов из бюро охраны последовал сразу, едва Калинов вернулся с обеда. На дисплее появилось лицо дежурного. Калинов похолодел — неожиданно для самого себя.

— Что случилось?!

— Только что пропал сигнал от вашей жены. Калинов автоматически посмотрел на часы: 13.54.

— Как пропал? Это же невозможно. Дежурный сделал попытку улыбнуться. И не смог. Лишь развел руками:

— Тем не менее сигнала нет. Я отправил оперативную группу к месту его исчезновения.

— Где это случилось?

— В течение последних двадцати минут ваша жена находилась на углу Литейного и Невского, четная сторона Литейного, пятьдесят три метра от перекрестка. Судя по всему, это закусочная «Аквилон».

— Спасибо! — Калинов отключился и рванул прочь из кабинета.

Подбегая к служебным джамп-кабинам, обнаружил, что его правая рука за каким-то чертом сжимает рукоятку парализатора, а под левой мышкой уже угнездилась кобура. Оказавшиеся в коридоре коллеги с тревогой оглядывались на него. Калинов выругался, но возвращаться не стал. Засунул парализатор под мышку. Едва подбежал к кабинам, очередь у ближайшей сразу отступила в сторону: наверное, его лицо было выразительней всякого парализатора. Молча кивнул коллегам и шагнул в освободившуюся кабину. Справиться об адресном номере закусочной «Аквилон» было делом пятнадцати секунд.

Однако джамп не состоялся: кабина в закусочной оказалась занятой. И не освобождалась. Тогда Калинов отыскал номер одной из ближайших на Владимирском. Попытка получилась удачной. Он выскочил и, едва не сбивая людей, пересек Невский.

По-видимому, опергруппа уже пахала вовсю. В закрытые двери закусочной скреблись проголодавшиеся завсегдатаи. Вышибала-швейцар вешал на дверь табличку. Прочитавшие сообщение кандидаты в клиенты тут же отваливали.

Расталкивая голодных, Калинов подбежал к закусочной. Табличка гласила: «Закрыто по тех. причинам. Извините, пожалуйста!» Калинов заколотил в стекло. Вышибала погрозил кулаком. Калинов достал из кармана и показал ему служебный жетон. Вышибала пригляделся и махнул рукой, подзывая кого-то из недр заведения. В роли этого «кого-то» выступил Довгошей. Калинова впустили.

Из зала доносились взволнованные голоса, перекрываемые хорошо поставленным басом, призывающим господ клиентов успокоиться. Довгошей принялся докладывать обстановку:

— Она здесь обедала. Клиенты за соседними столами — те, кто обратил внимание, конечно, — говорят, к ней подошел мужчина лет сорока. Они пообедали и вместе вышли из зала. Беседовали спокойно, ничего похожего на ссору, и все выглядело так, будто они хорошо знакомы.

Калинов оглянулся. Вышибала, прищурившись, смотрел на него ласковым взглядом. Как на приятного глазу богатого клиента. Дверь джамп-кабины была открыта. Внутри находился оперативник — обрабатывал дактилоанализатором клавиатуру пульта.

— Швейцар обратил на них внимание, потому что мужчина дал ему на чай. Они вошли в джамп-кабину. Ваша жена не проявляла никаких признаков беспокойства.

«Обнаглел Зяблик, — подумал Калинов. — Даже внимание к себе привлекать не боится…» Он повернулся к вышибале:

— Вы смогли бы опознать того клиента? Если я покажу вам голографию?.. У вас в закусочной есть где-нибудь тейлор?

Вышибала улыбнулся, подмигнул:

— Зачем тейлор, командир? Зачем голография? У меня хорошая память на лица. Я тебя и так сразу узнал!

Калинов опешил. Довгошей забормотал растерянно:

— Вы хотите сказать, уважаемый…

— Я его сразу узнал. — Вышибала перестал улыбаться. — Такие чаевые дают раз в сто лет, и подобных клиентов запоминаешь надолго. — Он снова подмигнул Калинову и повернулся к Довгошею: — Нет, я точно вам говорю: ту рыжую красотку с зелеными глазами сопровождал именно этот парень.

Калинов закрыл глаза и принялся медленно считать до десяти.

— Что показал дактилоанализатор? — спросил Калинов.

Довгошей чуть развел руками, но тут же положил их на колени и сцепил пальцы. Милбери смотрел в окно, куда уже собиралось заглянуть вечернее солнце.

— К счастью, после них никто кабиной воспользоваться не успел. Так что пальчики выглядели превосходно… К сожалению, это были отпечатки вашей супруги. Адресный индекс набирала она.

— Надо искать среди тех, кто мог воспользоваться дисивером, — сказал Милбери.

— Вы думаете, у него был дисивер? — удивился Довгошей.

— Нет! — Калинов саркастически рассмеялся. — Это я собственноручно похитил свою собственную жену. Развлечься захотелось. А заодно проверить, как работает оперативная группа. Теперь личному составу можно объявить благодарность, а потом отправиться домой — кушать окрошку, приготовленную похищенной женой.

Довгошей слегка смутился. Милбери по-прежнему внимательно разглядывал небо за окном.

— Крылов вряд ли мог достать дисивер, — заметил он.

— Разумеется! — воскликнул Калинов. — Он и мою секунду не похищал. Она сама от меня спряталась, сама наглоталась волюнтофага.

— Но вина Крылова не доказана. Все подозрения по-прежнему остаются лишь подозрениями.

«Да знаю я и без тебя», — подумал Калинов. И тут же понял, что Милбери сказал это для того, чтобы хоть что-то сказать.

Звякнул сигнал вызова. Это был дежурный бюро охраны.

— Я провел глобальный поиск, как вы просили.

— И что? — Калинов догадывался, каков будет ответ.

— Нигде на Земле сигнал протектора перехвачен не был. Продолжать поиски?

— Да! Конечно!

Дежурный отключился. Калинов смотрел в потемневший экран. Довгошей шевельнулся в своем кресле:

— Шеф! Вы подходили к джамп-кабине в закусочной?

Калинов с трудом оторвал взгляд от экрана:

— Да, подходил.

— К чему-нибудь притрагивались?

— Нет, конечно. За кого ты меня принимаешь?

— На наружной ручке кабины дактилоанализатор обнаружил отпечатки ваших пальцев.

Калинов остолбенело уставился на подчиненного. Милбери вдруг хмыкнул, снова посмотрел в окно.

— Ребята, — сказал Калинов, — я вам честное слово даю: я в этой закусочной в последний раз был, наверное, два года назад. А с женой, по-моему, и вообще никогда не был.

— Остается предположить, что Крылов подделал еще и отпечатки пальцев. — Милбери снова хмыкнул.

Калинов начал медленно закипать.

— Свободен, — сказал он Довгошею.

Довгошей выкатился. Калинов встал, вышел из-за стола, аккуратно сгреб Милбери за грудки, поднял из кресла и прошипел:

— Ты всерьез полагаешь, что я мог похитить свою собственную жену?!

Милбери осторожно освободился от железной хватки начальника, улыбнулся. Улыбка была добродушной.

— Выпейте воды, шеф! Она, говорят, успокаивает. Калинов молча вернулся за стол, буркнул:

— Извини!

Милбери заправил в брюки вылезшую рубашку, сел в кресло.

— Чудак ты, Алекс! — Он снова улыбнулся. — Кто говорит, что это твоих рук дело? Это дело рук нечеловеческих…

— Ты недавно уже выдвигал подобную версию, а потом оказалось, что в похищении может быть замешан и человек!

Милбери смотрел на Калинова невозмутимо.

— Сейчас я вряд ли ошибаюсь. Отпечатки пальцев можно нанести специально, согласен… Если есть образец. Можно искать, кто мог использовать дисивер, но, мне кажется, только потеряем время. Тем более что похитителю надо было бы каким-то образом и просканировать тебя… Нутром чую: здесь для нашего отдела работы нет.

— Для какого же отдела, по-твоему, здесь есть работа?

Милбери чуть заметно пожал плечами. Словно удивился, что ему достался такой непонятливый собеседник.

— Я думаю, Алекс, здесь есть работа непосредственно для тебя. Персонально для тебя. Ведь это ты десять лет назад воевал с трупами.

Калинов быстро взглянул на него, но Милбери, кажется, не шутил.

— И что я, по-твоему, должен делать? Милбери снова, на этот раз явно, пожал плечами:

— А вот этого я не знаю. На сей вопрос, полагаю, сможешь ответить только ты сам!

«Черт возьми, — подумал Калинов, — неужели он прав? Неужели спиритосфера по какой-то при чине вспомнила обо мне?»

— Нутром чую! — сказал Милбери.

— Твое бы нутро да древним сыщикам вместо служебных собак!.. Ладно. Глобальный поиск мы отменим, но наше бюро пусть держит сигнал на контроле. Если, как ты думаешь, началась чертовщина, она может и продолжаться.

Когда Милбери удалился, Калинов позвонил домой. К тейлору подошла Марина, обрадовалась:

— Это ты?..

Снова надо было подбирать слова, снова надо было врать.

— Малышка! Ты не жди нас сегодня с Витой, мы будем очень поздно. А может быть, и вообще не явимся ночевать.

— Почему?

— Есть срочные служебные дела.

— Вместе с Витой? — не поверила Марина. Калинов добродушно-удивленно улыбнулся:

— Конечно. Ведь такое уже было! Или ты мне не веришь?

Такое действительно уже было лет пять назад. Марина пристально смотрела мужу в глаза. Потом сказала:

— Я чувствую, ты меня обманываешь. Что случилось?

— Ровным счетом ничего! — отчеканил Калинов. — Большего я тебе объяснить не могу. Это служебная тайна. Целую! — Он прервал связь: врать становилось невыносимо.

А потом задумался.

Крылова он нашел быстро. Зяблик оказался в своей городской квартире.

— Привет, шнурик! — сказал Калинов. — Ты очень занят? Надо бы поговорить… Могу я заявиться к тебе в гости?

Крылов был само радушие. Он совершенно не занят и готов встретиться со старым приятелем хоть сейчас. Калинов заявится один или с женами?

— Один, — сказал Калинов. — Разговор сугубо деловой. Я буду у тебя через полчаса.

Через полчаса он сидел в уютной гостиной городской квартиры Крыловых. Алла с ребенком где-то пропадали, и Зяблик был один. Стряпал у бара какой-то коктейль, время от времени поглядывая на гостя. Взгляд его порой казался Калинову странным: словно за знакомой внешностью прятался незнакомый человек. Но когда Крылов подал ему стакан и, улыбаясь, сказал: «Твое здоровье, шнурик!» — Калинов понял, что у него слишком разыгралось воображение. Зяблик был Зябликом, и никто за его внешностью не скрывался. Впрочем, Калинов все равно бы ничему не удивился.

— Как дела? — спросил Крылов. Улыбка его таяла, как майский снег.

Калинов крутил в пальцах стакан. Мысли вдруг куда-то разбежались. Словно стадо без пастуха. И собирать их было некому, потому что пастух потерял кнут.

— Я ведь знаю, что это ты похитил мою вторую жену!

Зяблик выпучил глаза и чуть не выронил коктейль. Во всяком случае, содержимое стакана плеснулось ему на брюки.

— Ты что, Сашка! Как ты мог подумать обо мне такое! Полнейшая чушь…

Хорошо разыграл парень изумление. Вполне мог бы претендовать на Оскара за лучшую мужскую роль года.

— Не-ет, не чушь! — Калинов впился взглядом в лицо Зяблика и погрозил пальцем. — Я ведь все-е-е знаю!

Зяблик глаз в сторону не отвел. Не глядя, отряхнул брюки, возмущенно фыркнул:

— И что же ты знаешь?

— Знаю, что у тебя был волюнтофаг. Это раз. Знаю, что ты взял напрокат флаер как раз перед тем, как была похищена Марина. Это два. И в это же время ты арендовал коттедж под Комаровом. Это три. В коттедже легко было скрывать похищенную. И похитить ее тебе было нетрудно: Марина не стала бы опасаться друга семьи… А гипнотический блок напрочь спрятал тебя в ее памяти. Ты хорошо все рассчитал. — Калинов помолчал, уже сожалея, что все выложил преступнику. Но отступать теперь было некуда, и он продолжил: — А может, все было несколько иначе? Может, ты умудрился где-то достать дисивер? Что, если копнуть поглубже?

Пока он говорил, возмущение Крылова улеглось. Зяблик успокоился, на губах его зазмеилась усмешка, он сделал глоток и сказал:

— Копай! — Он пожал плечами. — Можешь хоть всю планету насквозь прокопать. Жаль только денег налогоплательщиков… Волюнтофаг и дисивер — это плоды твоей болезненной фантазии, а флаер и коттедж под Комаровом — не преступления. Флаер мне нужен, чтобы летать к любовнице, а в коттедже я могу ее принимать. Не беспокоя жену…

— У тебя нет любовницы!

— Откуда ты знаешь? — Крылов ухмыльнулся. — Неужели ты занялся моей личной жизнью?.. Странный интерес для отдела аномалий! Мне кажется, наличие у мужчины любовниц аномалией не является.

— У тебя нет любовницы! — повторил Калинов. — Так что придумай что-нибудь поинтереснее. Мне только непонятно, зачем тебе сталкивать меня с монистами. Какой тебе в этом прок? Ведь тебе же всегда было глубоко наплевать и на монистов, и на полистов!

Крылов единым махом проглотил коктейль и сказал:

— Мне и сейчас на них наплевать. Если это все, что ты хотел мне сказать, можешь выметаться. Впрочем, как гостеприимный хозяин, предлагаю повторить. Допивай!

Калинов кивнул и освободил стакан. Крылов удалился к бару, снова взялся за колдовство. Калинов внимательно изучал его широкую спину.

«Ничего, что грудь впалая — зато спина колесом», — вспомнилась вдруг услышанная где-то фраза. Он усмехнулся и спросил спину:

— Не возбудить ли мне против тебя уголовное дело?

— Валяй! — Крылов даже головы не повернул. — Если все твои доказательства на уровне флаера и коттеджа в Комарове, это будет очень веселое для моего адвоката дело.

«Да, — подумал Калинов, — тут ты, голубчик, прав: зацепить тебя и в самом деле пока нечем. Пока…»

Зяблик наконец разобрался с коктейлями и вернулся в кресло. Протягивая стакан, посмотрел Калинову прямо в лицо. Да, Оскара он явно заслуживал. Вот только жило в его глазах, в самой глубине зрачков, какое-то легкое беспокойство. А может, ему просто хотелось в туалет и подчеркиваемое гостеприимство мешало исполнить желаемое…

Калинов сделал хороший глоток и сказал тихо:

— Ладно, если бы дело было в Марине, я бы тебя легко простил: Марина тебе не нужна. Но то, что случилось сегодня…

— А что случилось сегодня? — Зяблик спокойно выдержал взгляд Калинова. Даже не моргнул.

— Куда ты дел Виту?

Зяблик фыркнул:

— Так… Теперь я еще и Виту украл! А двоюродную бабушку твою я случайно не убил?!

Калинов смотрел на него во все глаза. Усмешка медленно сползла с губ Зяблика, он вдруг поежился:

— Подожди-ка, Сашка, ты о чем?!

Калинов слегка опешил: Зяблику снова можно было вручать Оскара, но, кажется, сейчас он и не думал играть. И тревога, выплеснувшаяся из его глаз, не была беспокойством за свою шкуру.

— Разве ты сегодня не встречался с нею? На углу Литейного и Невского?

Крылов растерянно замотал головой:

— Нет. В последний раз я ее видел, когда мы с Алей были у вас в гостях. — Он снова замотал головой. — Подожди-ка! Ты меня не разыгрываешь?

И тогда Калинов, сам не зная почему, все ему рассказал о сегодняшних событиях. Без раскрытия служебных тайн, но достаточно подробно.

Когда он закончил, Зяблик несколько минут просидел, вперив остановившиеся глаза в пространство. Словно скоропостижно скончался. Потом ожил, встал, отряхнул брюки, подошел к бару и, достав бутылку коньяку, приложился прямо к горлышку.

— Дурак ты, Сашка! — сказал он, и голос его дрогнул. Интересная это была дрожь: словно от радости, что сбылась наконец вековая мечта. — Дурак ты, дурак! Она же просто сбежала от тебя, а ты, шнурик, этого даже не понял! Достал ты ее, вот она и сбежала!

Он сказал это таким тоном, что Калинов встал и отобрал у него бутылку. Подумав, тоже сделал глоток из горла.

— Куда она могла?.. — Он осекся, потому что Зяблик просто лучился радостью.

— Куда? — Зяблик погрозил ему пальцем. — Шалишь… Так я тебе и сказал!

Вернувшись на работу, Калинов зашел к дежурному. Радостных новостей не было: сигнал Витиного протектора в эфире не объявился. Тогда Калинов отправился к себе в кабинет и достал из стола искатель-файндер. Включил. Прибор молчал. Калинов ввел в него код протектора, который предназначался для Марины и лежал сейчас в сейфе. Файндер сразу ожил, запищал, на маленьком экранчике появился румб. Калинов перестроил прибор обратно, на частоту Витиного браслета. Тишина.

«Значит, ты догадался, куда она сбежала», — мысленно обратился он к Зяблику. Ответа, естественно, не получил.

Он сунул файндер в карман и вышел из кабинета. У джамп-кабин в этот час уже никого не было. Он вошел и закрыл за собой дверь. Кровь колотилась в виски. Он прислонился лбом к холодной панели пульта и постоял так, уговаривая себя успокоиться. Потом набрал индекс, даже не удивившись, что так хорошо его помнит. И тем более не удивился, когда стены кабины затянуло серым туманом.

А потом туман исчез, и пришлось зажмуриться. Как когда-то. Наконец открыл глаза.

Ничего здесь не изменилось. Луг с незнакомыми — или теперь знакомыми? — цветами был все тот же. И те же купы темно-зеленых деревьев на горизонте. И синее солнце по-прежнему висело над слепящей гладью озера.

«Ты кто?.. Новьёк?»

Знакомый голос раздался так явственно, что Калинов, похолодев, оглянулся. Однако сзади никого не было. Причуды памяти. И луг был пуст, и на пляже никто не визжал. Стояла такая тишина, что даже озноб пробрал. Калинов тряхнул головой, отгоняя навязчивые воспоминания. Но воспоминания отгоняться не желали. Тогда он закусил губу и достал из кармана файндер. Включил. Писк прибора прозвучал для него как колокольный звон. Вот тут с воспоминаниями удалось наконец справиться, хотя солнце так и осталось синим.

Калинов сунул файндер в карман и представил возникающее в руках прохладное ложе арбалета. Однако арбалет после первой попытки не появился. Не появился он и после двадцать первой.

Калинов улыбнулся. Снова достал файндер, послушал его голос.

«Ладно, — подумал он. — И на этом спасибо». И пожелал серого тумана вокруг себя. Вот туман по-прежнему был безотказен.

Выйдя из джамп-кабины, Калинов вернулся к себе в кабинет.

«Видно, фантазия сорокатрехлетнего мужика слабее фантазии пацана», — подумал он и стал прикидывать, что из оружия нужно взять с собой. А потом ему пришло в голову, что оружие оружием, но и помощник в деле был бы как нельзя кстати.

Он повернулся к тейлору и набрал домашний Довгошея. И тут же понял, что спешить теперь, собственно, некуда: детектива не будет, а посему не будет и опозданий в оперативной работе. И когда Довгошей отозвался, Калинов просто предупредил его, что завтра с утра их ждет совместная работа, начало в девять тридцать, продолжительность — до вечера, оружие — лайтинг, прочие условия будут на его тейлоре. Потом он пожелал Довгошею спокойного отдыха и проверил принтер. И убедился, что привычного ежедневного напоминания на сей раз не последовало.

В девять утра он уже был в своем кабинете.

Вчерашний вечер выдался на удивление спокойным. Все легко поверили, что мама-один отправилась в командировку за пределы Земли, а участия папы в оной командировке не потребовалось. Сельма, правда, поначалу смотрела на отца с подозрением, и он ждал, что она явится к нему за объяснениями. Но обошлось. Секунда, скорее всего, песням мужа тоже не поверила, однако вопросов не задавала, и он был ей за это благодарен.

В 9.10 в кабинет зашел Милбери.

— Шеф, куда отправляешь Довгошея? Поздоровались.

— Я его не отправляю. Беру с собой. Мне будет необходим помощник.

— А куда ты собрался?

Калинов задумался. Конечно, правда была не более странной, чем подоплека событий десятилетней давности, и Милбери был привычен к любого рода правдам… Но что-то удержало Калинова, и он сказал:

— Я и сам не знаю… На этот вопрос смогу ответить, только побывав там, куда собираюсь.

Милбери понимающе покивал. Лишь поинтересовался:

— И как долго собираетесь отсутствовать?

— Думаю, к вечеру управимся… А если не управимся, все равно вернемся. Продолжим завтра. Так что остаешься за меня. Приказ я уже подготовил. — Калинов кивнул в сторону тейлора. — Массив на сегодня просмотрел. Все дела тебе знакомые, планы известны… Единственное изменение: можете не заниматься похищениями моих жен.

Милбери удивился:

— Почему?.. Я думаю, надо все-таки искать улики против Крылова. Не помешает…

— Не надо! Можешь расценивать это как приказ! Милбери пожал плечами, но пререкаться не стал.

Хозяин, как говорится, барин…

Выставив его за дверь, Калинов начал собираться. Надел полевой комбинезон, украсил голову защитным шлемом, нацепил на левую руку вибрас и часы-компас, положил в нагрудный карман файндер, а в другой — коробку с сухим пайком. Потом открыл сейф и достал парализатор, сунул в кобуру. Подумав немного, достал и пистолет с серебряными пулями, не бывший в употреблении вот уже десять лет, но в течение этих десяти лет всегда на операциях лежавший в кармане. Вспомнил, как палил из него в девичью грудь, и содрогнулся. Однако в карман сунул — а вдруг пригодится… Вроде бы больше ничего не требовалось.

Ровно в девять тридцать явился пунктуальный Довгошей. Калинов по привычке осмотрел экипировку подчиненного, удовлетворенно хмыкнул.

— На кого идем? — спросил Довгошей. — Надеюсь, привидений не ожидается?

— Надейся, Володя, надейся. — Калинов достал из рисивера сети «Сэплай» еще одну коробку с сухим пайком. — Надежды юношей питают… Это тебе вместо надежд. Обед. Ужинать будешь дома.

— Куда хоть отправляемся?

— Скоро увидишь. Не лезь вперед батьки в пекло!

Вышли из кабинета. Перед кабиной на двоих стояла очередь, пришлось несколько минут подождать: коллеги разбредались на задания. Наконец ввалились в кабину. Довгошей больше вопросов не задавал, но внимательно смотрел на клавиатуру, пока Калинов набирал индекс. И только когда кабину стало затягивать серым туманом, он издал удивленное восклицание.

Туман исчез, а вместе с ним исчез и Довгошей. Калинов стоял на знакомом лугу, под лучами знакомого синего солнца, крутил головой, с изумлением осознавая, что напарника с ним нет. А потом обнаружил, что с ним много чего нет. Кобуры с парализатором, например… И пистолета против зомби… И даже коробки с сухим пайком!..

Впрочем, бог с ней, с коробкой, а вот то, что на руке нет ни файндера, ни часов-компаса, лишало предприятие всякого смысла. Что ему тут делать без файндера?.. Хорошо, хоть комбинезон при джампе не сняли! Великолепен бы он был тут, голяком-то!

Он представил себе обнаженного начальника от дела аномалий и ухмыльнулся. А потом представил арбалет в руках. Как вчера. И, как вчера, его не получил. Тогда он представил себе обычный, примитивный парализатор, но и эту незамысловатую штуку постигла судьба музейного арбалета.

— Черт бы вас побрал! — пробормотал он неизвестно кому. — Придется возвращаться.

Однако, похоже, сегодня в Дримленде был особый день. Во всяком случае, серый туман возникнуть тоже не пожелал.

Через пять минут, устав представлять себе внутренности стандартной джамп-кабины, Калинов сел прямо на траву и принялся вытирать носовым плат ком вспотевшее лицо. Хоть платок, слава создателю, из кармана не испарился…

А еще через четверть часа он понял, что все сроки прошли и ждать появления Довгошея больше не стоит. Он не сомневался, что Довгошей запомнил индекс и наверняка уже не раз набрал его на пульте.

И кабину, наверное, уже не одну поменял. А может, и тревогу поднял… Хотя это вряд ли — нет причин.

Калинов вздохнул. Значит, он должен быть здесь в одиночку, нужен тут он, а не Довгошей. Вот только кому нужен?

Он огляделся. И луг, и озеро были пусты, как и вчера. Так что сидеть тут нечего, нужно идти. Вот только куда? Вчера, помнится, файндер показал, что сигнал идет откуда-то из тех зеленых куп на горизонте. Помнится, там гулял когда-то с рыжей девчонкой, и были у той девчонки звонкий голосок и зеленые глазищи. И стала в конце концов та девчонка носить известную миру фамилию…

Он приложил руку ко лбу козырьком, глядя на далекий лес. И вздрогнул: над лесом, в голубой дали, горел неяркий, но заметный огонек. Как в детские годы, когда в созвездии Северной Короны вспыхнула Новая.

— Ишь ты! — проронил он. — Просто Вифлеемская звезда, да и только!

Он представил себе, как переносится отсюда, с луга, прямо в сказочный лес, по ветерку, без долгих пешеходных трудов. И понял: черта с два без пешеходных!

Он с раздражением сплюнул и направился к озеру. Вода в озере была абсолютно неподвижна: как будто кто-то бросил среди зеленых трав осколок гигантского зеркала. Калинов напился с ладошки, снова достал из кармана носовой платок, намочил его и пристроил на голове в качестве некоего подобия панамки. Надолго, конечно, такой панамки не хватит, но ничего не поделаешь. Не сидеть же здесь весь день!

«Вифлеемская звезда» по-прежнему висела над далеким лесом.

Калинов выругался и пустился в путь.

В лес он вошел, по прикидкам, часа через два, изрядно поджарившись на чернильном солнышке. Импровизированная панамка давно высохла, комбинезон под мышками, пропитавшись солью, начал хрустеть. В общем, не прогулка, а десять казней египетских. И наверное, как награда за труды, в лесу его ждал родничок.

Ух, и хороша была водичка, аж зубы заломило! Напившись, Калинов скинул комбинезон и, повизгивая да покрякивая, сполоснулся по пояс ледяной водой. Пожалел, что нет с собой фляжки. И тут же успокоил себя: слишком уж вовремя подвернулся родничок, чтобы это было случайным. По крайней мере, умереть от жажды ему здесь не позволят.

Он оделся и, подняв голову, выругался: «Вифлеемская звезда» самым дьявольским образом светила сквозь сплошную листву. Он двинулся за ней и вскоре, продравшись сквозь заросли кустов, наткнулся на грунтовую дорогу. Теперь звезда висела над дорогой, и он прибавил шагу. А потом что-то заставило его оглянуться, и он обмер: сзади был глухой лес, дорога начиналась всего в пяти шагах за спиной, словно возникала из небытия.

«Дьявольщина, — подумал Калинов, — я же не подросток, чтобы играть в такие игры. Зачем это все?.. Неужели Зяблик сумел воссоздать в одиночку Дримленд? И зачем? Чтобы спрятать свою юношескую любовь? Или не только за этим?.. Или это вообще не Зяблика рук дело?»

Последняя мысль ему не понравилась. Как и идея о юношеской любви. Он вновь выругался и зашагал дальше. И тут же обнаружил в дорожной пыли четкий отпечаток ботинка. А дальше еще один, и еще… Ноги здесь прошагали крупные, мужские, такие же, как у него. Он внимательно оглядел дорогу, но тщетно: Витины ножки почему-то следов не оставили.

Калинов ступил в пыль рядом с обнаруженным следом и хмыкнул: следы были очень похожи и отличались лишь рисунком на подошве. Впрочем, чужой отпечаток был все-таки поменьше — чуть-чуть, на пару номеров. Как раз Зябликов размер.

А потом вдруг налетел из-за деревьев ветер, взметнул пыль над дорогой и умчался обратно в лес, мгновенно, со свистом, как по заказу. Словно кто-то включил за деревьями гигантский пылесос. Пылесос этот очистил дорогу от пыли — преступник, заметающий следы…

И только звезда не исчезла, она по-прежнему висела над дорогой, и Калинов, кажется, даже начал слышать ее зов.

Самым гнусным оказалось то, что у него не было часов. Создавалось ощущение полной беззащитности, левая рука казалась голой и чужой, на миг возникло дикое желание отрубить ее и выбросить. Желание было таким отчетливым, что даже мурашки пробежали по спине. И тут же рука снова стала своей. Калинов расстегнул пуговицу на рукаве и обнаружил часы. Они показывали половину второго дня. Или ночи: циферблат был двенадцатичасовым. Не привычно легкие и плоские, без компаса, без механизма постановки силовой защиты. Те, которые он носил четверть века назад, в конце своей первой жизни. Тем не менее это были часы, и Калинов благодарно кивнул неизвестно кому. А потом пожелал, чтобы они исчезли. Это пожелание не исполнилось.

Калинов вздохнул: по-видимому, Дримленд выполнял нынче не его желания. Волшебная палочка была в руках кого-то другого, и оставалось лишь надеяться, что этот другой незлопамятен. Но верилось в незлопамятность с трудом.

Если часы показывали истинное время, Калинов шагал уже около трех с половиной часов и пора было бы давать сигнал на обед. Однако кормить его пока что не собирались. Во всяком случае, скатертью-самобранкой не пахло.

Калинов вдруг улыбнулся. Слова-то какие! «Волшебная палочка», «скатерть-самобранка»… Давным-давно забытые. Словно выкинутые за ненадобностью и внезапно обретенные детские вещи. Вот только зачем? Впрочем, по общему стажу жизни самое время впадать в детство! «Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана…»

Откуда-то вдруг донесся посторонний звук. Калинов прислушался. В чаще леса кто-то пел. Человек. Хотя, может быть, и дракон, зеленый, покрытый странной стеклообразной чешуей, с ярко-красной пастью… Поющий унылые незнакомые песни на незнакомом языке.

Калинову отчаянно захотелось взять в руки лайтинг. Или, на худой конец, хотя бы парализатор ПР-2. Но не тут-то было.

Дракон приближался: песня становилась все громче. Вот зашевелились придорожные кусты.

Дракон оказался человеком. Длинные черные вьющиеся волосы, перехваченные на лбу красной ленточкой, короткая борода, бледное лицо, глаза карие, лет тридцати-тридцати пяти, особых примет нет, одет в полевой комбинезон, такой же, как у начальника отдела аномалий Социологической комиссии.

Песня оборвалась: незнакомец увидел Калинова. Улыбнулся, улыбка была приятная, добрая и открытая.

— Вот и сотрапезника судьба послала, — сказал незнакомец хорошо поставленным голосом. — Сотрапезника и попутчика.

— Откуда вы знаете? — Калинов поджал губы. — Может быть, я направляюсь в противоположную сторону.

— По этой дороге все идут только в одну сторону.

Калинов ухмыльнулся, пожал плечами и повернулся спиной к «Вифлеемской звезде». Через несколько шагов он понял, что незнакомец прав: дорога аккуратно укладывалась ему под ноги, но придорожные кусты и деревья за ними относительно Калинова своего положения не меняли.

— Эксперимент — двигатель прогресса! — Незнакомец за спиной рассмеялся. — Но иногда можно и просто поверить на слово.

«Кто ты такой, чтобы тебе верить на слово?» — подумал раздраженно Калинов.

— Садись, человече, — продолжал незнакомец. — Чай, с утра дорогу-то ногами попираешь.

Он сел на обочину, спустил ноги в придорожную канаву и приглашающе похлопал ладонью по траве. Калинов оставил пешеходные эксперименты и угнездился рядом. Незнакомец запустил руку в нагрудный карман комбинезона и принялся там шарить. Карман был явно пуст. Однако не прошло и пяти секунд, как незнакомец вытащил из него стандартную коробку с сухим пайком. А потом и еще одну. Калинов почесал затылок: похоже, перед ним был здешний обладатель волшебной палочки. Впрочем, в Дримленде ведь удивляться нечему. Удивительно лишь то, что сам он на этот раз волшебной палочки лишен.

— Ты ешь, Саша, ешь, — сказал незнакомец, протягивая Калинову коробку с пайком.

Особые приметы у обладателя волшебной палочки все-таки имелись. Запястье его правой руки было украшено солидным шрамом, не иначе как вену себе вскрыл когда-то.

— Откуда вы меня знаете?

— Да я тут всех знаю. — Незнакомец снова улыбнулся.

Калинов внимательно посмотрел ему в лицо. Что-то в облике незнакомца показалось знакомым, но что именно, он так и не понял.

— Знайка шел гулять на речку, перепрыгнул через овечку! — продекламировал Калинов и с удовольствием принялся за бутерброды.

— Кстати, — сказал обладатель волшебной палочки. — Меня зовут Джоc.

Обед продолжался в молчании. Джоc жевал без особого энтузиазма, словно выполнял некий обязательный обряд. Калинов ел с жадностью, сожалея, что коробка с пайком так невелика. Когда все было съедено, Джоc взял пустые коробки и запихал их обратно в карман. Карман не оттопырился.

— Теперь самое время утолить жажду, — сказал Джоc, вытирая носовым платком губы.

И тут же из-за кустов донеслось журчание ручейка. Когда попили, Калинов спросил:

— Скажите, Джоc, моя жена здесь?

— Здесь. — Впервые Джоc не улыбался. — Где же ей еще быть?

— Как мне найти ее?

— Ищущий да обрящет, — сказал Джоc. И исчез. Калинов пожал плечами, продрался сквозь кусты и пустился вдогонку за «Вифлеемской звездой».

Лес кончился, когда уже начало смеркаться. Калинов шагал целый день, целый день его окружали деревья, и ему казалось, что всю оставшуюся жизнь теперь так и придется провести в лесном походе. Но лес кончился, кончился, как жизнь, — неожиданно и мгновенно. И даже за спиной его не оказалось.

Калинов стоял на высоком холме. Дорога перед ним устремлялась вниз, перескакивала по мостику через неширокую речку и поднималась на другой холм, на вершине которого стояло странное двухэтажное здание. Слева пылал в полнеба фиолетовый закат.

Между холмами, где текла река, было уже темно. Там в полумраке кто-то стоял.

Калинов побежал вниз. Страха не было, было любопытство. А узнав стоящих на мосту, он рассмеялся. Люди держали коней и не обращали на него внимания: они были, бронзовые, а мост был Аничков. Вот только текла под ним не Фонтанка.

Поэтому Калинов не стал тут задерживаться и быстренько поднялся на противоположный холм. На двухэтажном здании висела древняя, позеленевшая от времени вывеска: «Гостиница». Двери гостиницы были заперты, кнопка электрического звонка отсутствовала. Зато присутствовал старинный бронзовый молоток. Калинов постучал. Тишина. Постучал еще раз, настойчивее. Вскоре за дверью послышались явные признаки жизни и раздался голос:

— Кто крещеный?

— Я! — лаконично отозвался Калинов.

После небольшой возни дверь отворили. Калинов увидел перед собой унылую личность с повязкой на левом глазу. Ему почему-то вдруг вспомнилась сказка о Лихе Одноглазом, и он улыбнулся про себя: четверть века назад у обитателей Дримленда тоже была буйная фантазия.

— Чего тебе? — проскрипело Лихо, сделав малозаметное ударение на последнем слове.

Калинов решил принять правила игры:

— Ночевать не пустите, хозяин? Лихо проскрипело что-то неразборчивое, а потом обрадовано поинтересовалось:

— Платить есть чем?

Калинов безнадежно сунул руку в карман. И обнаружил кредитную карточку.

— Вот!

— Заходи. — Лихо неохотно посторонилось. Гостиница была под стать своему хозяину. Во всяком случае, его засаленный передник вполне гармонировал с закопченными стенами и загроможденным всяким хламом вестибюлем. «Хорошо, хоть в углах не навалено», — подумал Калинов.

Лихо отправилось за стойку, протянувшуюся вдоль стены слева. Калинов подошел. Лихо писало гусиным пером в огромном запыленном талмуде, а ближе к стойке на столе сверкал никелем модерновый кассовый аппарат. Завершив писанину, Лихо сунуло в приемную щель калиновскую кредитку, и касса с аппетитом и благодушным урчанием сжевала ее.

— Ужин?

Есть почему-то не хотелось, и Калинов помотал головой.

— Пошли! — Лихо встало из-за стола.

Они поднялись по неширокой лестнице на второй этаж. Ступеньки истошно скрипели, будто жаловались на жадность хозяина. На втором этаже обнаружился самый обычный гостиничный коридор с рядами дверей по зеленым стенам. Двери были из коричневого пластика, а коридор казался раз в пять длиннее, чем само здание. Но этим Калинова было не удивить: он уже почувствовал некое удовольствие от здешних чудес. Как четверть века назад.

— Еще постояльцы есть?

— Есть, — ответило Лихо.

— Кто?

— А тебе что за дело?

— Скучно одному спать! — весело сказал Калинов.

Лихо одобрительно хмыкнуло:

— Ничего, тут не соскучишься! — И вдруг подмигнуло единственным глазом. Подвело Калинова к одной из дверей. — Вот твой номер.

Калинов вошел и ошалело замер: это была гостиная его холостяцкой квартиры. Его письменный стол, его книжные шкафы, в углу его диван, на котором он когда-то достаточно близко познакомился с обеими своими женами.

«Черт, — вспомнил он, — а ведь Маринка будет волноваться».

— Располагайся, — произнес за спиной Лихо. — Апартаменты по заказу!

Калинов стремительно обернулся:

— По чьему заказу?

— Тебе виднее. — Лихо снова одобрительно хмыкнуло и выкатилось в коридор.

«Маринка будет волноваться, — подумал Калинов, — но в данный момент я ничем не могу ей помочь».

Первым делом он поплелся под душ. Когда вернулся, диван был уже застелен, но следов присутствия горничной в номере не наблюдалось.

Калинов погасил свет и с удовольствием растянулся на хрустящей простыне. Умиротворенный, он повернулся лицом к стене и сунул руки под голову.

Интересно, кто же сейчас заправляет в Дримленде? Что-то он не слыхал, чтобы вымышленный тинэйджерами мир, когда-то с его, Калинова, помощью уничтоженный, вдруг возродился. Однако он явно возродился. И что-то в нем делает Вита. И Джос… И еще неизвестно кто. И сам Калинов, но он-то пока не знает, что тут делает. Обстановка навевала воспоминания, яркие и соблазнительные. Жаль, горничная не дождалась его…

А потом, когда сон уже почти одолел Калинова, он услышал за стеной голоса. Женский и мужской. Слышно было очень хорошо, и он улыбнулся: за стеной трахались. Потом вдруг понял, что голоса эти ему знакомы, и затаил дыхание. Точно, там явно были Вита и Зяблик. Ну и бог с вами, лениво подумал Калинов, от любви в Дримленде дети не рождаются.

Он снова попытался заснуть, но голоса за стеной стали громче, а потом появились и другие звуки, откровенные и знакомые. Тогда Калинов встал, натянул трусы и вышел в коридор. Подошел к соседней двери, прислушался. Да, он не ошибся, здесь явно Вита и Зяблик. Он осторожно постучал. Звуки тут же прекратились, Вита испуганно вскрикнула. Потом зашлепали по полу босые ноги, и дверь открылась. На пороге, не щурясь, стоял курчавый Джос. Ниже пояса он был завернут в некое подобие простыни. Или широкой набедренной повязки. Джос пристально смотрел на Калинова. Его карие глаза, казалось, стремились проникнуть беспокойному соседу в душу.

— У вас моя жена… Я слышал ее голос.

Джос совсем не удивился. Сделал приглашающий жест. Калинов вошел в номер. Здесь была совсем другая обстановка. Деревянная скамья у стены, накрытая каким-то тряпьем, деревянный же, слегка обструганный стол, на столе свеча. От свечи по углам мечутся неверные тени. Калинов пожал плечами и повернулся к Джосу. Тот опять пристально смотрел на ночного гостя. Потом сказал:

— У меня нет женщин. Тебе послышалось, человече. — И печально улыбнулся.

Калинов извинился и отправился восвояси. Лег, прислушался. За стеной снова раздавался Витин голос, но теперь там не трахались. Теперь Вита читала стихи:

Сон пришел неожиданно.

Утром касса еще раз с аппетитом сжевала кредитку, и Лихо накормило его завтраком. Ничего особенного: омлет, бутерброды, чашка кофе. Само Лихо сидело за этим же столом.

Отдав должное омлету, Калинов спросил:

— А кто ночевал в соседнем со мной номере? Я знаю, что его зовут Джос.

Лихо непонимающе уставилось на него:

— Как это кто? Джос, он и есть Джос.

— А давно он здесь?

— Давно. Всегда.

Яснее не скажешь. Калинов подумал и спросил:

— А не останавливалась ли у вас женщина? Лет сорока, рыженькая, глаза зеленые, стройная такая…

— Останавливалась, — равнодушно сообщило Лихо.

— Одна?

— С мужчиной.

— С мужчиной, — пробормотал Калинов. — И каков он из себя, этот мужчина?

— А точь-в-точь как ты. Но не ты.

— Но не я, — пробормотал Калинов. — И давно они покинули ваши пенаты?

— Вчера утром.

— Странно. А я слышал ее голос сегодня ночью. Из-за стены, где этот ваш Джос…

— Ты не голос слышал. Ты слышал ее желания.

Калинов едва не подавился: такого он не ожидал даже от Дримленда. Таковы, значит, ее желания, подумал он. Как будто ей спать было не с кем.

Снаружи вдруг процокали копыта.

— Они на лошадях были? — спросил Калинов.

— Пешие.

— А у вас есть лошади? Лихо кивнуло.

— Могу я купить одну?

— Купить можешь. Голову сломать тоже можешь. — Ничего, — легкомысленно сказал Калинов. — Авось не сломаю. А без лошади я их неделю догонять буду… Кстати, а оружие у вас нельзя купить?

— Нельзя. У меня не оружейная лавка.

Через полчаса Калинов взгромоздился на оседланного жеребца каурой масти и принялся вспоминать уроки выездки, полученные когда-то в первой жизни. Жеребец прядал ушами и радостно фыркал, пританцовывая от нетерпения. Лихо равнодушно разглядывало лихого наездника.

— Прощайте! — сказал Калинов. — С вами было очень приятно побеседовать. Вы очень разговорчивый человек. Полагаю, во времена социальных потрясений из вас получился бы превосходнейший оратор.

Лихо взмахнуло рукой и растаяло. Растаяла и гостиница. Вокруг снова размахнулся лес, населенный незнакомыми деревьями, а перед глазами болталась «Вифлеемская звезда».

Игрища тинэйджеров продолжались.

Бессмысленная скачка длилась до самого обеда. Проносились мимо деревья, палило солнце, клубилась столбом пыль, убегала вперед путеводная звезда. И здорово ныла задница…

Поэтому, когда на обочине возник Джос, Калинов даже обрадовался. В продолжение скачки он через каждые полчаса представлял себе джамп-кабину, такую прохладную, такую знакомую, такую родную… И всякий раз убеждался, что Дримленд по-прежнему не собирается выполнять его желания.

Карман Джоса сегодня вновь играл роль скатерти-самобранки. Когда голод был утолен, Калинов спросил:

— Послушайте, Джос! Как долго еще это будет продолжаться? Вчера я шел пешком, сегодня скачу на лошади. Куда?

Джос улыбнулся:

— Вчера ты шел, сегодня скачешь, а завтра, может быть, полетишь на крыльях.

— Но куда?

Джос пожал плечами:

— Этого я не знаю. Тебе виднее.

Калинов стал закипать. В конце концов, он — солидный человек, не мальчишка какой-нибудь, чтобы его водили за нос.

— Послушайте, Джос! — сказал он. — Если вы не перестанете морочить мне голову, я вам по шее накостыляю.

— Боюсь, это будет несколько сложновато. — Джос не переставал улыбаться. — Боюсь, руки у тебя коротковаты…

— Ничего, дотянусь. — Калинов понимал, что его подначивают, но уже не способен был сдерживаться. — Работа такая, кое-чему меня научила.

— Здесь не твой кабинет, командир!

Это было уже издевательство. Калинов изобразил все профессионально. Сделал шаг вперед, вложил в удар тяжесть тела. Запоздало подумал: «Не сломать бы челюсть парню!..»

И промахнулся: Джоса перед ним уже не было.

Не было его и позади. Лишь медленно таял в воздухе добродушный смех да откуда-то донеслись слова:

— Вот это мне уже нравится. Indifferens nihil est[5].

«Ну и черт с вами, — подумал Калинов. — Все равно я больше никуда не двинусь. Пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что. Не пойду и искать не буду. С места не сдвинусь, пока не объясните, куда вы меня заманиваете!»

Он перебрался через придорожную канаву туда, где неторопливо похрупывал свежей травой привязанный к дереву конь. Отыскал небольшой пригорок и улегся. Закрыл глаза.

Стало хорошо. Шуршала листва на деревьях, хрупал конь, ветерок овевал лицо.

«Вот так и буду лежать, пока не выпустите меня отсюда. У меня беременная жена дома осталась, с ума там сойдет…»

И тут под ним вздыбилась земля. И пришлось сделать шаг, чтобы не покатиться кубарем, а потом другой, третий… Заржал призывно конь. Он уже стоял на дороге и нетерпеливо бил копытом. А на севере плясала в небе «Вифлеемская звезда».

— Ну и черт с вами! — сказал Калинов вслух. Вторая половина дня была похожа на стекающий с ложки в стакан сироп. Тягучая, бесконечная, унылая. Унылые деревья, уныло прыгающая перед носом синяя тень, унылые мысли… «Куда скачу? Зачем?..» Молчание… «Что им от меня нужно?..» Молчание… «Скоро ли кончится дорога?..» Молчание… И те же самые мысли по новой…

А потом вдруг наступил вечер, и лес, как и вчера, неожиданно кончился. Но не было ни холмов, ни Реки между ними, ни Аничкова моста. А вот гостиница была. Двухэтажная, та же, что и сутки назад.

«Кажется, я целый день бежал по кругу», — подумал Калинов.

Бег по кругу продолжался. Снова пришлось колотить в двери молотком. Появившееся Лихо сделало вид, что не узнало старого знакомца. А может, и в самом деле не узнало. А может, и Лихо было не вчерашнее. Тем не менее, снова касса жевала кредитку Калинова, пытаясь уличить его в неплатежеспособности, снова вели гостя по коридору и снова привели в его собственную холостяцкую квартиру. Единственное отличие — сегодня пришлось платить еще и за постой коня. За постой и за кормежку… Да и себе ужин заказал. Для разнообразия…

Тягомотина эта уже перестала его раздражать. Ему вдруг пришло в голову, что он сам гонит себя по кругу. А все остальные лишь исполняют расписанные им, Калиновым, роли. И чтобы привлечь к надоевшему спектаклю внимание пресыщенных зрителей, надо бы режиссеру чуть-чуть закатать рукава… Не ограничивать изменения заказом ужина.

И потому, когда за стеной вновь начали трахаться Вита и Зяблик, он не стал делать вид, что это его не касается. Он тихо встал, тихо вышел в коридор и вышиб дверь в соседнем номере.

Он успел заметить разметавшиеся на подушке рыжие волосы, успел увидеть обнаженное тело, застывшее в знакомой позе на белоснежных простынях, успел услышать испуганный возглас. А потом ударом сзади ему развалили надвое череп…

Очнулся он в своем номере. За стеной было тихо, а вот где-то на улице вовсю заливался горластый петух. Надо полагать, разгонял по углам нечистую силу. Или будил своих кур…

Калинов сел, свесив ноги с дивана. Голова раскалывалась на части. Осторожно ощупал ее. Повязки не было. Более того, на затылке не было ни малейшего следа вчерашнего зверского удара. Он встал, прошел в ванную и посмотрел в зеркало.

На него смотрело лицо хорошо выспавшегося человека. Не наблюдалось ни ран, ни фонарей. Наблюдались слегка расширенные зрачки. Калинов тяжело вздохнул. Наверняка и голой Виты в соседнем номере не наблюдалось. Проклятое Лихо подмешало ему в ужин какого-то галлюциногена.

Калинов привел себя в порядок, напялил комбинезон. И вдруг заметил, что под мышками обычная мягкая ткань, нет этой противной жесткости солевых отложений. Все-таки роптать на жизнь не было оснований: кто-то явно заботился о нем в теперешнем Дримленде. Словно давал понять — ты делай свое дело, а все остальное — наша забота. Хорошо придумали, мерзавцы! Загнали его в беличье колесо, а сами обтяпывают свои мерзкие делишки.

Он вдруг вспомнил, как четверть века назад здесь, в Дримленде, скрывались от неуютного мира несчастные тинэйджеры, и слегка опешил. А кто, собственно говоря, дал гарантию, что Дримленд не открыт для несчастных всегда? И фиктивный индекс — лишь один из ключей, открывающих сюда дорогу? И несчастные попадали сюда и после того, как они с Паркером закрыли этот индекс? И не только подростки… Индекс-то мы закрыли, а что узнали о природе Дримленда?

Вот и Вита опять сумела попасть сюда, когда вновь стала несчастной. Да и сам он был далек от счастья в последние дни…

Он помотал головой. Чушь! С чего Вите быть несчастной? Ведь он ничего не успел сказать ей о своем решении, а вниманием со стороны мужа она никогда не была обделена. Уж что-что, а супружеские обязанности он, с его сексуальным коэффициентом, выполнял будь здоров! Влюбленность же, при их семейном стаже, — блажь… Нет, приму просто похитили, и его задача — догнать похитителя. А все остальное — блажь!

Он вспомнил ночную галлюцинацию и вдруг ощутил укол ревности: где гарантия, что все это не происходило в это самое время где-нибудь в другом месте? Но самое интересное было в том, что укол ревности оказался как нельзя кстати, он был словно капля нектара, омывшая душу.

Калинов улыбнулся и вышел в коридор. И застыл, пораженный: соседний номер зиял разверстой пастью входного проема. Вышибленная дверь стояла снаружи, прислоненная к стене. Калинов заглянул в проем. Кровати с белоснежными простынями не было. Все выглядело, как сутки назад. Джос угрюмо сидел за деревянным столом, сцепив пальцы, смотрел прямо перед собой. Заметив гостя, улыбнулся.

— Э-э-э, — сказал Калинов. И добавил: — Мда-а…

— Кажется, вы проснулись, сударь. — Джос расцепил пальцы и довольно потер руки. — Я весьма рад.

— А может, я все еще сплю? — сказал Калинов, сглотнув слюну. — Но в любом случае сны мне здесь снятся странные.

— Счастливчик! — сказал Джос. — Мне вот вообще не снятся. Да и никому тут не снятся, насколько мне известно.

— А что у вас с дверью?

— Не знаю, — сказал Джос. — Вчера засыпал, была на месте. А сегодня проснулся — и вот. Наверное, ночью кто-то что-то у меня искал… Не понимаю! Что здесь можно искать, кроме деревянной лавки и такого же деревянного стола?

Калинов сочувствующе покивал головой. Говорить было нечего: слова были пусты, как опрокинутый под стол стакан. Во всяком случае, слова Джоса точно ничего не стоили. И потому Калинов коротко попрощался и отправился вниз.

Завтрак выглядел стопроцентной копией вчерашнего. Допив кофе и расплатившись, Калинов спросил:

— Что это вы мне вчера подмешали в ужин? Лихо удивилось, его единственный глаз сверкнул.

— Не понимаю…

— Ну да, конечно, — спохватился Калинов. — До вечера!

Каурый встретил его как лучшего друга, приветственно заржал, нетерпеливо переступил копытами.

«Пора тебе, друг, и на новый круг», — сказал себе Калинов. И, оседлав каурого и махнув рукой Лиху, поскакал за «Вифлеемской звездой».

То, что к седлу приторочена сумка, он обнаружил лишь часа через два, когда топот копыт вновь стал привычной уху музыкой, а несущиеся по сторонам деревья — не бросающимися в глаза статистами. Калинов остановил каурого, соскочил на дорогу и расстегнул замысловатую, похожую на двенадцатиногого жука пряжку. Сумка была практически пуста, лишь на самом дне он нащупал небольшую коробочку.

«Вот и награда за сегодняшнее поведение», — сказал он себе. Знать бы только — за что!.. Неужели за вышибленную дверь?

Коробочка оказалась футляром прибора, который во Внеземелье обзывали «индикатором смерти». В малонаселенных мирах — спутников больших планет — этот прибор был способен определить, присутствует ли в районе его действия обладатель заданного генокода. Разумеется, должен быть живым: у трупов генокод отсутствует. Поэтому, если, скажем, на каком-нибудь Ганимеде исчезал вдруг человек, поиски продолжались до тех пор, пока «индикатор» показывал, что обладатель данного кода где-то рядом, на этом самом Ганимеде. К сожалению, на Земле, с ее плотностью населения, прибор был бесполезен из-за паразитных шумов. Если только вы не ищете свою жену в пустыне…

Калинов ввел в индикатор три контрольных кода: свой, Виты и Крылова. И не удивился, когда прибор указал на наличие в данном «мире» всех троих. «Что ж, — сказал он себе, — значит, Зяблик все-таки раздобыл где-то дисивер. Ладно, Игорек, посчитаемся… Во всяком случае, теперь ясно, что болтаюсь я тут не зря!»

Калинов сунул прибор обратно в сумку и снова взгромоздился на коня. И за первым же поворотом чуть не задавил одинокого пешехода, едва успевшего убраться на обочину.

Это был сутулый, костлявый, бородатый старик с трясущимися руками и слезящимися глазами. Одет он был в рубище и брел Калинову навстречу. Калинов остановил каурого:

— Что же это вы, дедушка, шагаете посреди дороги? Так ведь и под копыта угодить недолго.

Старик достал из складок одежды грязный, но по-современному выглядящий носовой платок и высморкался.

— На этой стезе, сынок, я еще ни одного конька не встретил. Твой первый… А уж, почитай, целую седмицу шагаю.

— Издалека шагаете-то, дедушка? Старик пожевал губами, словно не слыша, потом проговорил:

— Издалече.

Калинову показалось вдруг, что где-то он уже видел этого замшелого старца. Как знакомы эти слезящиеся глаза!..

— А не встретились ли вам двое: мужчина и женщина?

Старик посмотрел прямо в глаза Калинова, и тому стало не по себе: словно в душу заглянула смерть.

— Видел я тех двоих, — сказал старик. — Мужик, собой странен, и баба с ведьмиными очами.

— Мужик, собой странен, — повторил Калинов. — На меня похож, да?

— Похож. Но не ты.

— А давно они вам встретились?

— Сразу после обеда. — Старик зашагал дальше, как будто внезапно потерял всякий интерес к разговору.

— Как после обеда? — воскликнул Калинов. — Почему после обеда? Обед еще и не наступал.

Старик даже не оглянулся. Он неторопливо удалялся, костлявый, сутулый, и начало дороги — или ее конец? — бежало в пяти метрах перед ним.

И тут Калинов удивленно присвистнул. Таким стариком, несомненно, станет лет через восемьдесят Джос. Если доживет…

— Эй, Джос! — крикнул Калинов. — Остановись! Старик продолжал уходить.

«Ладно, — подумал Калинов, — топай! А мы сейчас твой генокод зафиксируем… А потом с генокодом самого Джоса сравним».

Он расстегнул сумку и пошарил в ней. Прибора не было. Калинов растерянно оглянулся.

Старика уже и след простыл. И дорога снова начиналась сразу за спиной. И солнце действительно садилось: в лесу темнело. Тут старик был прав — обед явно миновал.

Калинов хотел удивиться. И не удивился. Значит, все, что должно было случиться с ним сегодня на дороге, уже случилось. И что-то случилось еще… Что-то такое, от чего сегодняшний круг оказался изрядно урезанным. Вот только гостиницы почему-то поблизости не наблюдалось. Уходящая в сумрак дорога, немеркнущая звезда над ней, тревожно шепчущийся вокруг лес.

Гостиницу он обнаружил уже ближе к ночи, когда над ним навис беззвездный черный экран. Впрочем, пройти мимо такой гостиницы было попросту невозможно: она сияла, как рождественская елка. Ее бы следовало заметить за несколько километров, но она возникла на обочине неожиданно и близко. Словно кто-то поднял театральный занавес и открыл наконец декорации. Наверное, всю эту иллюминацию просто не включали до его приближения. Или саму гостиницу построили минуту назад.

В любом случае это была громадина в несколько десятков этажей. Огромная, светлая, просторная. И безлюдная. По крайней мере, когда двери перед Калиновым отворились, его никто не встретил: швейцаром и не пахло. Портье за стойкой тоже не пахло. И никто не выбежал принять у постояльца чемоданы. Слава богу, не пахло и чемоданами.

Встревожено заржал оставленный снаружи каурый. Заржал и замолк. Процокали, удаляясь, копыта; все стихло. Калинов подошел к стойке. На стойке одиноко устроился ключ с большой биркой. На бирке сияли три семерки. Ключ на стойке смотрелся откровенным пижонством: в отеле подобного класса должны быть магнитные дактилозамки. Ладно, нам не трудно дверку и ключиком отпереть. Калинов схватился за бирку и растерянно оглянулся, надеясь, что сейчас из-за какого-нибудь угла вытащится знакомая одноглазая физиономия.

Лихо не появилось, но зато справа от стойки с легким шипением разинул свою пасть лифт. Как голодный бегемот. Легкомысленно помахивая ключом, Калинов вошел внутрь. Бегемотьи челюсти сомкнулись и снова разомкнулись. Калинов оказался в самом обычном гостиничном коридоре. Тут тоже никого не было. Ноги вязли в длинноворсном ковре. Коричневые стены убегали в бесконечность. Тишина призывно, по-женски раскрывала свои объятия. Пришлось сдобрить ее насвистыванием — иначе становилось слегка страшновато.

А вот и номер семьсот семьдесят семь. И тут Калинов понял, что сегодня все будет хорошо, сегодня он обязательно увидится с женой. Уж очень встретиться захотелось! Тем более что уже три ночи пришлось спать одному, а либидо, оно, знаете ли, не награда за послушание. И вообще…

Он открыл дверь с тремя семерками. За дверью оказался самый обычный гостиничный номер — ничего похожего на знакомую холостяцкую квартиру. Вот только номеру этому явно не хватало рук горничной, даже постельного белья в шкафу не нашлось. Калинов вышел в коридор и постучал в соседнюю дверь: надо же у кого-нибудь узнать, какие здесь порядки. На стук никто не откликнулся. Калинов постучал еще в несколько номеров — с тем же успехом. Ладно, можно поспать и без свеженьких простынок, главное — душ принять. Калинов вернулся к трем семеркам, взялся за ручку. Слева что-то мелькнуло. Он резко повернул голову.

Коридор теперь бесконечным не был. Теперь он упирался в перпендикулярный проход, образуя два угла, и за правым быстро скрылась мужская фигура. Быстро, но не настолько, чтобы Калинов не узнал шпиона.

— Зяблик! — заорал он, бросаясь в погоню. — Стой, сволочь!

Завернул за угол. Перпендикулярный коридор был пуст. В оба конца. Загрохотал в двери ближайших номеров. Ни ответа, ни привета.

— Будьте вы прокляты! — крикнул Калинов. — Джос, я тебе шею сверну!

Откуда-то донесся знакомый голосок, напевающий знакомую песенку. Витин голосок и песенка Витина, любимая… Вот только звучал знакомый голосок сразу со всех сторон. Как на стадионе.

Понурив голову, Калинов вернулся к себе в номер, сбросил комбинезон прямо на оранжевый ковер, потащился в ванную. Без удовольствия пополоскался, без удовольствия обсушился. Когда смолкло гудение горячего воздуха, прислушался.

Знакомый голосок звучал снова. Песня Сольвейг. Но доносилась она теперь прямо из-за двери. Калинов напялил на себя висящий на стене халат и вышел из ванной.

Над кроватью, застилая простыню, склонилась горничная. Короткая голубая юбка, аппетитно обтягивающая круглый зад, такого же цвета блузка, рыжие волосы. Горничная перестала напевать, оглянулась.

— О боже! — воскликнул Калинов. — Вита! Широко распахнулись зеленые глазищи.

— Слушаю вас, сударь! На лице удивление, во взгляде непонимание…

— Вита, но это же я! Что они с тобой сделали?

— Мне кажется, вы обознались, сударь. Я Вита, но мы с вами незнакомы. И вам не стоило бросать одежду на пол…

— Молчи, метелка, — прошептал Калинов, кладя ей руки на плечи и прижимая к себе стройное девичье тело.

— Убери свои грязные лапы, старый козел! — прошипела по-змеиному Вита.

— Нет! — Калинов отчаянно замотал головой. — Ты моя жена…

Вокруг него крутанулись стены, куда-то улетел потолок, перед глазами неожиданно возник оранжевый ковер и стремительно воткнулся в физиономию.

Он пришел в себя оттого, что его похлопывали по щекам. Нечеловеческим усилием поднял веки. Она озабоченно заглянула ему в глаза.

— Ну вот и слава богу, сударь. Пришли в себя…

Калинов, кряхтя, сел, прислонился спиной к кровати. Вита с тревогой смотрела на него, попирая ковер круглыми коленками.

— Кто это так меня? Ты?

— А зачем вы лапаться? Не могу же я с каждым постояльцем…

Калинов потер ладонью лоб. Голова быстро переставала гудеть, сердце карабкалось из низа живота на место.

— А разве я — каждый? Я твой муж, неужели ты меня не узнаешь?

Она встала с колен, заправила за поясок вылезшую блузку, одернула форменную юбку, откинула со лба рыжую прядь.

— Я не замужем, сударь. Только собираюсь.

И тут Калинов понял. Это была не его Вита, этой Вите было не больше двадцати. Но выглядела она так, как когда-то выглядела его Вита. Калинов тяжело поднялся с ковра, сел на кровать.

— Извините, сударь… Вы не могли бы пересесть в кресло? Мне надо достелить постель.

— Да пропади она пропадом, эта постель! Я и сам достелю. Кстати, меня зовут Александр.

— Ой! — воскликнула она. — Моего жениха тоже Сашей зовут.

Калинов усмехнулся:

— А тебе не кажется странным такое совпадение? Она смешно скривила мордашку:

— Какое же тут совпадение? Мало ли Александров на белом свете! Мой Саша такой… такой… Если хотите знать, мы даже мысли друг друга слышим.

«И мы когда-то слышали, — вспомнил Калинов. — Как давно это было… И было ли вообще?..»

— Любишь, стало быть, своего Сашу?

— Ага! — Она не сумела сдержать счастливый смешок. — И он меня тоже. — Она снова одернула юбку. — Я свободна, сударь?

Калинов встал:

— Да, конечно. Скажи только, каким образом я могу у вас поужинать.

— О, это просто. Позвоните по телефону ноль-пять-ноль, и у вас примут заказ. Ужин доставят прямо в номер.

— А если я не желаю ужинать в номере! Ресторан тут есть?

— Ресторан? — Она наморщила миленький лобик. — Ресторан… — Губы ее дрогнули, словно она собиралась расплакаться. — Я… не помню, сударь. — Она принялась теребить воротничок блузки. — Никто никогда не спрашивал меня о ресторане, сударь.

— Ну ладно, иди.

Когда девушка открыла дверь, он бросил ей в спину:

— Скажи, а в соседних номерах кто-нибудь живет?

Она обернулась:

— Конечно.

— А не живет ли тут некий Джос?.. Джоузеф? Или Игорь Крылов?

— Мы не можем запоминать всех постояльцев, сударь. Ваше имя я, правда, запомню, но это только потому, что так же зовут моего будущего мужа.

— А нет ли здесь женщины примерно моего возраста, но носящей твое имя?

Она снова наморщила лобик:

— Старуха по имени Вита?.. Нет, сударь, не помню. Она давно поселилась?

— Думаю, сегодня.

— Тогда я просто еще не успела ее повстречать. Но вы легко можете узнать по справочному. Номер ноль-четыре-ноль.

Она скрылась за дверью. Калинов тут же набрал номер справочного, задал вопрос.

— Вита Калинова в отеле не регистрировалась, — сказал равнодушный голос. — Может быть, она назвалась другим именем?

— Может быть. — Калинов дал отбой и набрал ноль-пять-ноль.

— Дежурный метрдотель слушает. Калинову показалось, что ответил тот же самый голос.

— Могу я заказать ужин на одного?

— А почему нет?! Хоть на десятерых… Только десять человек вряд ли поместятся в номере.

— Мне нужен ужин на одного… Что-нибудь мясное, бутылку пива, холодную закуску на ваш вкус. Пиво, желательно темное.

— Заказ принят, сударь!

Несомненно, это был тот же голос, что и в справочном.

Комбинезон Калинов нашел в шкафу. Тот был уже чист и выглажен. Калинов отправился в ванную, переоделся, причесался. Когда вышел из ванной, удивился: за окном был теперь ранний вечер, ночной мрак как языком слизнуло. Только-только село солнце, и вдоль горизонта по небу растянули сиренево-фиолетовую полоску. Калинов подошел к кровати и начал сворачивать простыни — до сна было еще далеко. И тут его как громом поразило. Он вспомнил картину, виденную прошлой ночью. Снесенная с петель дверь, распятая на белоснежной простыне Вита… Не его Вита, Вита Сорокалетняя, а Вита здешняя, Юная, Незамужняя.

Раздался деликатный стук. Калинов подошел к двери и распахнул ее. В номер въехал сервировочный столик на колесиках, а за ним… Белая блузка, белая юбка, рыжие волосы, зеленущие глаза.

— Ужин!

Официантка принялась накрывать на стол. Закуски, бутылка десертного вина, коньячок, фрукты, два фужера…

— Что это? — спросил Калинов.

— Ваш ужин. Как заказывали…

— Я заказывал на одного.

— Вы заказывали на двоих. Правда, я что-то не вижу вашего гостя. Или гостью? — Официантка игриво улыбнулась, повела кокетливо плечиком.

Калинов смотрел на нее, покусывая нижнюю губу. Официантка закончила работу, подняла глаза:

— Что вы на меня так смотрите? Если хотите, могу убрать второй прибор.

— Нет, подожди! — Калинов прикрыл глаза. Белые простыни, полураскрытые губы, рыжие волосы, разметавшиеся по подушке. — Я хотел бы, чтобы ты была моей гостьей.

Зеленые глазищи широко распахнулись. Точь-в-точь как у горничной полчаса назад.

— Я?.. Но ведь… — Она замялась.

— Вам ни в коем случае нельзя ужинать с постояльцами! — сказал утвердительно Калинов.

— Почему?.. Можно, но… Я просто боюсь оставаться с вами наедине. — Она снова игриво улыбнулась.

«Ах так, — подумал Калинов. — Ладно!»

— Подожди меня, пожалуйста.

Он вышел в коридор. Дверь с надписью «Горничная» нашлась на удивление быстро. Распахнул ее. Вита в голубом ужинала бутербродами, повернула голову в сторону незваного гостя, удивилась, перестала жевать.

— Прости, малышка, — сказал Калинов. — Я приглашаю тебя на ужин к себе. В компании принимать пищу веселее.

Вита поднялась из-за стола, на краю которого лежала высокая стопка постельного белья.

— Но я… — У горничной был изумительно растерянный вид.

— Не бойся. Мы будем не наедине.

— А я и не боюсь! — Она гордо вздернула носик. Калинов умилился: как она похожа на его жену.

Когда они вошли в номер под тремя семерками, Вита-официантка уже сидела за столом. Тут же неведомо откуда явился третий фужер. Обе Виты поприветствовали друг друга, как и полагалось старым знакомым.

— Ну не прелесть ли этот дядечка! — воскликнула Вита-официантка.

Вита-горничная покивала, но от комментариев воздержалась.

Разлили вино, коньяк. Выпили. Калинову стало вдруг хорошо-хорошо. Словно с мылом и мочалкой вымыли душу. Начисто. Обе Виты весело болтали друг с другом. Калинов неспешно пережевывал какое-то мясо, даже не прислушиваясь к щебету дам. Вечер напоминал домашние вечера, только не бегали вокруг стола дети да жены были помоложе. Он вдруг почувствовал, что глупо улыбается. Как жених на свадьбе… Тогда он налил еще, и снова выпили.

— А вам не кажется странным, что вы так похожи друг на друга? — спросил Калинов.

— Не кажется, — сказала Вита-горничная. — Все счастливые женщины похожи друг на друга.

— Тем более что мы и не совсем похожи, — добавила Вита-официантка. — Я стерва, она недотрога.

— Чепуха! — не согласился Калинов. — Одна и та же женщина может быть и стервой, и недотрогой. Все зависит от того, любит она или нет.

— Дядечка хорошо знает женщин, — сказала Вита-стерва.

— Дядечка их совсем не знает, — сказала Вита-недотрога.

— Пожалуй, ты права, малышка, — проговорил Калинов. — И ты тоже права.

Содержимое бутылки с вином не иссякало. Обе Виты раскраснелись. Официантка поглядывала на Калинова все более благосклонно, да и горничная теперь не прятала глаз, когда он смотрел на нее. После очередного тоста, поднятого Калиновым за рыженьких зеленоглазых девушек, он повернулся к телефону и набрал номер справочного.

— Справочное слушает!

— Джос, это ты?

— Вы ошиблись номером, — отозвался Джос.

— Если я и ошибся, то не номером… Но зачем ты прислал ко мне двух этих куколок? Что я буду с ними делать?

В ответ раздались частые гудки.

Ужин закончился вполне закономерно — постелью. Кровать оказалась неожиданно широкой, и они поместились на ней все трое. Калинов начал с недотроги. Она была трогательно-неумела, некоторое время сопротивлялась, но получилось все хорошо. Официантка, вопреки своим репликам, тоже оказалась неумелой девушкой. Но и с ней все получилось хорошо.

Он проснулся, когда за окном уже было светло. Открыл глаза, посмотрел в белый потолок.

Ему было хорошо. На груди лежали две горячих девичьих руки. В предплечья ему упирались остренькие, тугие молокозаводики. Тоже горячие. Век бы так лежал, в коконе из девичьих тел. Он осторожно повернул голову направо. Вита-горничная (а может быть, официантка) чему-то улыбалась во сне. Он осторожно повернул голову налево. Вторая Вита чему-то хмурилась. Он перевел взгляд дальше, через копну рыжих волос. На спинке кресла висели две юбки: белая и голубая. Как две сестрички.

Калинов осторожно снял со своей груди девичьи руки и медленно, напрягая брюшной пресс, сел. Аккуратно перелез через Виту, лежащую на краю кровати. Обе девушки одновременно вздохнули, пробормотали нечто неразборчивое и, не просыпаясь, повернулись на другой бок. Калинов улыбнулся: это движение принадлежало его приме, она всегда поворачивалась на другой бок, когда он вставал на утреннюю пробежку. Калинов укрыл обеих любовниц одеялом и пошел в ванную. Справив привычные утренние дела, взглянул в зеркало. И отшатнулся: из зеркала на него смотрел молодой парень. Заспанный. Взъерошенный. Голый. Небритый. Еще не забытый.

— О господи! — воскликнул Калинов. — Опять?!

Он выскочил из ванной как ошпаренный с воплем: «Я не хочу!» — и бросился к кровати.

Кровать была пуста. Одеяло по-прежнему покрывало ее, но теперь оно лежало плоско. Калинов растерянно огляделся. Номер тоже был пуст. На столе отсутствовали всякие признаки вчерашнего ужина. Однако, дабы хозяин номера не подумал, что ему все приснилось с пьяных глаз, две сестрички — белая и голубая — все так же висели на спинке кресла. А в самом кресле лежали остальные дамские причиндалы, каждый в количестве двух штук. Калинов потянул за белую бретельку, взял в руки полупрозрачный бюстгальтер. И тут же в номере зазвучал тихий Витин голос:

— Сашенька! Мне бы тоже хотелось, чтобы ты всегда оставался двадцатилетним, но после сорока не живут мечтами.

Голос, казалось, звучал прямо из чашек бюстгальтера. Как из динамиков.

Калинов насторожился, принюхался. От бюстгальтера явно пахло Витиными любимыми духами, но не теми, какими она пользовалась четверть века назад, а нынешними — «Серебряной звездой». И тогда Калинов неожиданно для себя улыбнулся: он понял, что наконец-то встретился — один на один — с желаниями своей первой жены.

«Кажется, она вообразила, что причина в ее возрасте, — подумал он. — Не может понять, что все гораздо проще: я к ней охладел».

Однако он тут же должен был признаться себе, что эта простота уже не соответствует действительности. Что-то изменилось за эти три дня. Во всяком случае, сегодня развод уже не кажется выходом из сложившейся ситуации.

Он бросил Витин бюстгальтер в кресло, потом вытащил из-под кучки предметов женского туалета свое белье и принялся одеваться. Натянул комбинезон, открыл дверцу платяного шкафа, посмотрелся в зеркало. Ухмыльнулся: не было никакого молодого человека, там находился солидный, широкоплечий начальник отдела аномалий Социологической комиссии А. П. Калинов, глава большой семьи, отец почти четверых детей. Он понюхал воздух в номере.

— Удивительно, — сказал он вслух, — как я не разобрался в этом запахе еще ночью.

Он закрыл дверцу платяного шкафа и вышел из номера.

В коридоре, как и вчера, было абсолютно пусто и тихо. Он приблизился к двери с табличкой «Горничная», постучал. Ни ответа, ни привета. Толкнул дверь. Закрыто. Как он и предполагал.

Зато лифт ждал пассажиров с открытой пастью. Но тащился вниз сегодня почему-то долго.

«Значит, никакого похищения не было, — думал Калинов. — Она все почувствовала и, как когда-то, убежала в Дримленд зализывать раны. И все-таки, вероятно, Зяблик принимал участие в ее побеге, ведь был в «Аквилоне» с нею мужчина при моей внешности и при моих отпечатках пальцев. Кроме того, в Дримленде человек в одиночку не появляется… Но кто же тогда эти двое — Джос и Лихо? Что им здесь надо?»

Первобытный лифт наконец дотащился до первого этажа, дверцы со скрипом разъехались, и Калинов обнаружил знакомый пейзаж. Вчерашнего холла и в помине не было, из-за стойки щерилась ставшая уже привычной одноглазая физиономия.

— Привет! — восхитился Калинов. — Это опять ты?

— Я. — Лихо поклонилось. — Куда ж без меня?

— Завтрак, как вчера. — Калинов сел за привычный стол, положил рядом с собой кредитку.

Лихо принесло на подносе завтрак, кивнуло на кредитку:

— Эта валюта с сегодняшнего дня хождения не имеет.

— Вот как?! — Калинов недоуменно заморгал. — А чем же мне с тобой расплатиться?

— Годами. — Лихо ощерилось в гримасе, которая, по-видимому, должна была изображать довольную улыбку. — За исполнение желаний принято расплачиваться годами жизни.

Калинов чуть не подавился, закашлялся.

— Сегодняшняя ночевка двадцать пять лет стоит. — Лихо подмигнуло Калинову. — Ладно, не журись! Не твои желания — не тебе и платить!

Лихо постучало Калинова по спине, и тот наконец сумел откашляться. Медленно поднялся из-за стола.

— Это что же? — спросил он, слегка задыхаясь. — Это что же… ты у моей жены двадцать пять лет жизни отнимешь?

— Да сядь ты! — крикнуло Лихо. — Ешь! При чем тут твоя жена? Это было наше с Джосом желание. — Лихо снова подмигнуло. — А с нас с Джосом много не возьмешь.

Калинов вернулся к омлету. Лихо село напротив, смотрело, как гость ест, гримасничало.

— Ты бы лучше себе второй глаз пожелал, — проворчал Калинов. — Тоже мне, Джон Рэйнберд! Вот только росту маловато…

Лихо встрепенулось:

— А хочешь, расскажу, как я его потерял? Калинов только рукой махнул. Лихо не обратило на его жест ни малейшего внимания.

— Случилось это больше полутора тысяч лет назад. Я тогда около Ильмень-озера жил. Недалеко от города Словенск Великий бортничал. И была у меня невеста Радимира, рыбакова дочка. Мы уже свадьбу ладились играть, желтых листьев на деревах ждали. И вот однажды, после гульбища, спал я в овине, чтобы мать не будить. Ночью, весь в холодном огне, явился передо мной Сварог и говорит: «Хочешь, чтобы Радимира жива была, отдай око и красу свою». Утром я проснулся в этом самом виде.

Калинов перестал жевать:

— А Радимира?

— А Радимира вышла замуж за моего соседа, родила ему двенадцать ребятишек и в свой срок упокоилась.

Калинов фыркнул:

— Стоило красоту отдавать за такую!

— Стоило. — Лихо изобразило на кривой физиономии гримасу, похожую на печальную улыбку. — Да и не за одну Радимиру Сварог волновался, он еще о двух с лишком сотнях миллионов думал.

Калинов непонимающе хлопал глазами.

— Столько тогда по планете людишек бегало, — пояснило Лихо. — Не об одних же словенах Сварог пекся.

— Брешешь ты все! — сказал Калинов и залпом выпил кофе.

— Брешут собаки, а я байки складываю… Каждый верит, во что верит. — Лихо уставилось в угол. Из одинокого глаза выползла вдруг маленькая слезинка, скатилась, оставив на морщинистой коже серебристую дорожку.

— Ну извини! — Калинов встал, положил руку на плечо собеседника. — Я не хотел тебя обидеть… Как тебя хоть зовут-то?

— Как словене величали, то быльем заросло, а Джос зовет Медовиком. Так и ты зови. Покрасивее Лиха будет.

Калинов чуть не выронил поднос.

— Не журись, — сказал Медовик. — Не ты первый, не ты последний… А глаз — ничто, некоторые жизнь отдавали. И поднос не трогай, сам уберу.

Калинов вернул поднос на стол и сказал:

— Слушай, Медовик! Где мне найти этого твоего Джоса? Поговорить надо… Может, он в соседнем с моим номере?

— Нет его там! И не ищи… Когда придет время, он сам найдется. Оглянуться не успеешь — а он уж тут.

— А когда придет время?

— Этого я тебе, милок, не скажу. — Медовик пожал плечами. — Это только от тебя зависит. Может, выйдешь сейчас из гостиницы да и столкнешься с ним.

И Калинов вышел. Но столкнулся он не с Джосом, столкнулся он с Зябликом.

Зяблик был в туристском комбинезоне и горных ботинках. Не хватало, пожалуй, лишь рюкзака да альпенштока — и был бы перед Калиновым натуральный горовосходитель.

— Привет, шнурик, — сказал Зяблик. Спокойно так сказал, без дрожи в голосе, без сарказма и подозрительности. Как будто явился на дружескую пирушку.

— Ну здравствуй, — ответил Калинов мирным тоном: ссориться сегодня почему-то не хотелось. Наверное, сказывалась ночь.

— Нашел Виту?

Ох, как не хотелось ссориться! Но когда так спрашивают о твоей собственной жене…

— А тебе что за дело?! Если и нашел, тебе не покажу!

Зяблик ухмыльнулся. Нехорошо так ухмыльнулся, гаденько, как будто хотел сказать, что ему показывать не требуется — он и так все видел.

— Никого ты не нашел, Калинов! Чтобы здесь кого-то найти, его любить надо. А твоя любовь только в кровати и живет.

Калинов сжал кулаки, сделал шаг вперед, остановился.

Зяблик еще раз ухмыльнулся:

— Ну давай! Давай! Бей! Ты же у нас мужчина! Калинов замахнулся. Зяблик не опускал глаз, не зажмуривался. Смотрел с обреченностью, но без страха. И Калинов опустил руку: настоящее желание воевать так и не возникло. Это стало откровением. Еще вчера он вполне мог бы убить Зяблика, если бы обнаружил его в соседнем номере. Но с тех пор что-то произошло.

— И все? — сказал Зяблик. — Слабо, шнурик! Не в тему!

«Да сгинь ты, — подумал Калинов. И Зяблик сгинул. Калинов оторопел. — О боже, — подумал он, — неужели мне возвращают волшебную палочку? Но за что?..»

Он представил себе джамп-кабину. Однако серый туман вокруг не сгустился. Если ему и возвратили волшебную палочку, то, видимо, лишь маленький ее кусочек. Или только на одно желание. И тут его осенило. «А почему ты так рвешься отсюда, — сказал он себе. — Разве ты пришел сюда для того, чтобы при первой же возможности уйти? Хотя нет!.. Скорее так: разве тебя впустили для того, чтобы по первому же желанию выпустить? Вот только как там Марина?.. Ребята, конечно, найдут что соврать, но все-таки…»

Он обернулся. Над ним нависало мрачное здание гостиницы. «Сгинь, — подумал он. Гостиница исчезла. — Явись, — подумал он. Гостиница возникла из небытия. — Сгинь», — снова пожелал он. Здания как не было.

— Джос! Явись!

— Чего надо? — сказал Джос. Он улыбался. И Калинов тоже улыбнулся.

— Скажи мне, Джос… Зачем сегодняшняя ночь оказалась… такой, какой оказалась?

— Откуда я знаю? Наверное, ты хотел, чтобы она шла по этому сценарию. Спроси себя. А еще лучше — свою жену.

— Да как я могу ее спросить, если вы ее где-то прячете! — взорвался Калинов. — Сколько мне еще ходить по кругу за этой чертовой звездой?

— А ты не ходи по кругу. Иногда путь по лестнице ближе.

— Но где эта лестница? Я до сих пор не видел ни одной ее ступеньки!

— Иногда и постель является ступенькой, — сказал Джос. И исчез.

— Куда?! — взревел Калинов. — Джос! Явись! Ни звука, ни шороха. Вокруг стоял безмолвный лес, а перед глазами сияла «Вифлеемская звезда», равнодушная, как труп.

— Ну нет, — сказал Калинов. — Больше я за тобой не пойду. Ты — указатель для дураков, а я стал умным. Или хотя бы попытаюсь им стать.

Он сел на обочину и спустил ноги в сухую придорожную канаву.

«Так что же изменилось со вчерашнего дня? — спросил он себя. — Впрочем, нет… Не со вчерашнего, а с позавчерашнего. Прошлой ночью я из-за Виты сломал двери, а этой…»

— Вита! — прошептал он. — Явись, пожалуйста!

— Я здесь, — сказала Вита-горничная.

— И я, — сказала Вита-официантка.

Он медленно поднялся на ноги, успокоил заколотившееся ни с того ни с сего сердце. Они стояли перед ним в тех самых блузках и юбках, которые он собственноручно содрал ночью с их горячих тел.

«О боже, — сказал себе Калинов. — Ты забыл, как выглядит сейчас твоя собственная жена. Теперь перед тобой все время будут эти двое. И неизвестно еще, чье желание их материализовало. Может быть, твое. И только твое!»

Они смотрели на него серьезными зелеными глазами, источавшими любовь и обожание.

— Зачем вы остались со мной ночью?

— Ты муж, — сказала горничная.

— И ты хотел этого, — добавила официантка. — Разве можно было отказаться?

Калинов огляделся. Тепло, хорошо, за канавой травка сухая, мягкая.

«А может, этои есть ключик? — подумал он. — Тот самый, что открывает все замки?»

Он подхватил на руки горничную. Она закрыла глаза. Он перешагнул канаву и положил девушку на зеленый ковер. Потом шагнул обратно, подхватил вторую. Она глаз не закрыла. Он положил официантку рядом с горничной и начал расстегивать пуговицы ее белой блузки.

Как ни удивительно, но ключик сработал. Во всяком случае, когда чаша страсти была снова испита на троих, Калинов пожелал. Девочки тут же исчезли, а вокруг него сгустился серый туман, и Калинов обнаружил себя в знакомой джамп-кабине. Карманы комбинезона оттопыривались оружием и приборами — приятная, слегка забытая за дни метаний тяжесть. Он снял с головы защитный шлем и вышел из кабины.

Милбери оказался на месте. Удивленно посмотрел на шефа.

— Как это вы разбежались с Довгошеем? Калинов развел руками.

— Он пошел к себе, — сказал Милбери. Калинов опешил:

— Подожди-ка… А какой сегодня день? Теперь опешил Милбери:

— Как это — какой день? Что с тобой, шеф? — Тут он заметил щетину на щеках Калинова, присвистнул: — Это что же получается?..

— Когда мы с Довгошеем отправились на задание? — оборвал его Калинов.

— Думаю, минут пятнадцать назад… Во всяком случае, и десяти минут не прошло, как Довгошей явился ко мне и доложил, что вы прыгнули, а он по неизвестной причине застрял.

Калинов плюхнулся в кресло, грохнул на пол шлем и облегченно вздохнул:

— Ну и слава богу!

«Однако это что-то новое, — подумал он. — В Дримленде, помнится, время текло синхронно с земным».

— Куда тебя занесло? — спросил Милбери.

— Вряд ли я смогу объяснить…

— А почему Довгошей остался?

— Черт его знает! Похоже, туда пускают только меня…

— Дело «Нахтигаль» за номером два?

Калинов откровенно пожал плечами, потом сказал:

— Крылова, кажется, туда тоже пускают. Если не он и является главнокомандующим…

— Может, его все-таки задержать? — Милбери покусал сустав большого пальца на правой руке. — Чтоб не путался у тебя под ногами. По закону, на сорок восемь часов.

— Не надо, он должен играть свою роль. К тому же ты его просто не найдешь.

— Найду! — сказал Милбери. — Я его под землей достану!

— Рэн! — проникновенно сказал Калинов. — Угомонись! И не ломай голову! Я ничего не могу тебе объяснить. Этим делом занимаюсь я один — и никто больше! Считай это приказом! В конце концов, нынешнее дело можно расценивать как мое личное.

— Ничего себе! — В голосе Милбери зазвучала злость. — Похищение жены у работника твоего ранга… А впрочем, как знаешь!

Посидели, помолчали. Калинов встал:

— Ну ладно, мне надо возвращаться. Послушай… Если я к вечеру не появлюсь… Хотя сомневаюсь, но мало ли… Ты успокой моих, наври им чего-нибудь.

— Не волнуйся, не в первый раз! — Милбери критически осмотрел снаряжение Калинова. — Ты оружие-то взял бы помощнее.

— Обязательно. — Калинов поднял с пола шлем и вышел.

Зайдя к себе в кабинет, он выгрузил из карманов весь свой арсенал, достал из ящика стола тюбик крема «Цирюльник» и свел трехдневную щетину со щек и подбородка.

На этот раз он очутился прямо в седле своего коня. Каурый мчался куда-то по обширному лугу. Во всяком случае, трава виднелась сквозь амбразуры металлического горшка, надетого на голову Калинова. Он тут же остановил каурого и снял горшок.

Снимать пришлось правой рукой, потому что левой что-то мешало. Горшок оказался старинным рыцарским шлемом. И сразу стало понятно, что мешает левой руке. На руку был надет щит с незнакомым гербом. Но вензель над гербом был очень знаком: сам рисовал когда-то в детстве.

Он продолжил осмотр. Справа на поясе висел меч. Да и все тело было упаковано в доспехи, громоздкие, тяжелые, непривычные.

«О господи, — подумал он, — это еще зачем? Чья это дикая фантазия? Я в роли средневекового рыцаря!.. Впрочем, назвался груздем — полезай в кузов!»

Он вернул шлем на голову, тронул поводья, и каурый снова потрусил по лугу.

Чего-то в жизни явно не хватало. Минут через пятнадцать неторопливой езды Калинов понял — чего. Перед глазами не светила «Вифлеемская звезда». Может быть, ее отсутствие и не имело никакого значения, но луг был бесконечен и одинаков во всех направлениях.

Калинов остановил коня, заставил его крутиться на месте. Звезды не было.

После некоторых размышлений Калинов произнес в пространство:

— Я был не прав. Я глуп и самонадеян!

Звезда тут же замаячила в амбразурах, и Калинов пустил каурого вскачь. Сразу возникла дорога, по ее обочинам потянулись ряды деревьев. Скачка длилась минут пятнадцать, а потом стена леса, в которую, казалось бы, упиралась дорога, подсказала, что впереди поворот. «Вифлеемская звезда» вдруг ожила, скользнула за деревья, и из-за поворота донеслось злобное карканье. Повеяло ледяным неуютом.

Калинов пустил каурого шагом, поправил на голове шлем, взял в правую руку меч, закрыл грудь щитом. Конь с опущенными поводьями дошагал до поворота.

Звезда снова висела над дорогой, неподвижная и равнодушная.

На обочине ничком лежал человек в рыцарских доспехах, затылок его был залит кровью, искореженный шлем валялся в придорожной канаве. Над мертвецом, на суку корявого дерева, сидел огромный черный ворон, косил на Калинова желтым кошачьим глазом. Ворон разинул клюв и огласил лес громовым звуком, мало похожим на карканье. Спина Калинова покрылась мурашками. Он подъехал к мертвецу, остановил коня. Каурый захрапел, попятился.

«Можно было бы перевернуть мертвеца копьем, — подумал Калинов. — Если бы копье было…»

Ворон снова хрипло заорал, наверное, радуясь, что у пришельца нет копья. Калинов замахнулся на него мечом, и ворон тяжело снялся с дерева: словно новогодние хлопушки, загрохали о воздух мощные крылья. Калинов осторожно огляделся, потом, стараясь не обращать внимания на холод в груди, слез с коня. С трудом перевернул мертвеца на спину и отшатнулся. Перед ним лежал он сам — крепко сжатые губы, закрытые глаза. Но трупного окоченения не наблюдалось. Калинов снял с правой руки перчатку, подсунул ладонь под голову лежащему. Липкая кровь была теплой.

Веки раненого вдруг дрогнули, глаза открылись, глянули в бездонное небо, потом сдвинулись и остановились на Калинове. Разжались синеющие губы.

— Вита, — прохрипел двойник. — Зяб-лик…

— Кто это так тебя? — спросил Калинов.

— Зяб-лик… У не-го Ви-та… Ту-да… — Раненый указал глазами в сторону равнодушной звезды.

А потом он обмяк, глаза закатились. Калинов сглотнул ком в горле. Тело двойника вдруг начало таять, истекать легкой серой дымкой. Так весеннее солнце съедает снеговика. Вместе с телом сублимировали и рыцарские латы. Последним исчез щит с незнакомым гербом и знакомым вензелем.

Калинов подозвал каурого, взгромоздился на него. Откуда-то из лесу пожаловал ворон, сел на сук и принялся обиженно взрыкивать.

«И все же куда-то мы продвигаемся, — сказал себе Калинов. — Вот уже и не я произнес имя моей жены. Вот уже и не только звезда показывает, где ее искать… А неплохо воевать, когда знаешь: что бы ни случилось, смерть тебе не грозит».

Но тут он снова вспомнил арбалетную стрелу, которую четверть века назад выпустил в него Крылов, и содрогнулся. Сразу стало казаться, что, уверяя себя в полной безопасности, он несколько приукрашивает действительность. А может быть, он только что повстречал на обочине свое скорое будущее?..

Он тронул поводья и пустил каурого вскачь.

Он догнал их через полчаса. Их было четверо: трое конных рыцарей в одинаковых доспехах — как близнецы, — еще один, скрученный в тюк, был переброшен через круп четвертого коня. Калинову бросились в глаза рыжие волосы, волнами колышущиеся у правого стремени.

Калинова заметили. Спокойно, без злобных воплей двое рыцарей повернули коней и поскакали ему навстречу. Третий остался на месте.

Калинов сжал рукоятку меча. Предстоящая схватка опьянила его. Ощущение было знакомым, он испытывал его не раз — в операциях по захвату. Но присутствовала и некая толика сомнений в реальности происходящего. Все-таки все это слишком напоминало театр…

Начало, однако, оказалось не театральным. Рыцари взялись за дело аккуратно и не спеша — знали, что от двоих он не уйдет. Калинов едва успевал подставлять щит под удары слева и отмахиваться мечом от правого противника. Каурый был сообразительным конем, он хорошо чувствовал желание всадника, успевал скакнуть вперед, махнуть в сторону, попятиться назад. И тем не менее Калинов понимал: долго ему не продержаться — не та сноровка.

Спас его каурый. Что он сделал, Калинов так и не понял, но каким-то образом левый противник оказался позади своего товарища. Оставалось воспользоваться неожиданной свободой, и Калинов ударил сплеча, не опасаясь нападения слева. Головы врагу он, конечно, не срубил, но этого и не требовалось. Противник качнулся в седле, шлем его полетел на землю, и Калинов увидел застывшие глаза Зяблика.

«О господи, — подумал Калинов. — Что же это я наделал?!»

А потом тело Крылова начало валиться в сторону, и Калинов забыл о нем: в схватку вернулся второй враг. Впрочем, теперь схватка скорее напоминала избиение младенца. Калинов теснил врага, тот уже с трудом защищался от калиновского меча. И наконец не выдержал. Калинов нанес тот же самый удар, что и несколько минут назад, и вновь увидел застывшие глаза Зяблика.

И тут же услышал радостный крик жены. Настала очередь третьего. Калинов летел на него, подобно всесокрушающему тарану, хмельной от победы над двумя противниками. Теперь он ничего не боялся: все это и в самом деле театр. Со статистами. Вот статист Зяблик поднимает арбалет. Кажется, рыцари не стреляют из арбалетов, но какое это сейчас имеет значение!.. Давай-давай, целься хорошенько, не промахнись. А то ляжешь, как предыдущие двое — с застывшими глазами…

Свистнула стрела, испуганно вскрикнула Вита. У каурого вдруг подкосились передние ноги, и Калинов почувствовал, как его вырывают из седла…

Первым светом жизни было удовлетворение от того, что он не сломал себе шею. А потом он понял, что и без сознания был всего несколько секунд. Во всяком случае, когда Калинов сумел поднять голову, он увидел, что Зяблик — без шлема, с мечом в руке — все еще бежит к нему. Где-то раздалось предсмертное ржание каурого, больше похожее на хрип раздавленного человека. Калинов попытался встать и не смог. Равнодушно смотрел, как Зяблик подбегает к нему, как взметается над его головой тяжелый меч. «Может быть, теперь все», — с надеждой подумал он.

И тут раздался стальной голос:

— Только тронь его!.. До конца жизни будешь жалеть, а конец твой еще не скоро.

Голос был Витин. Калинов еще раз с трудом поднял голову. Вита теперь не висела поперек крупа безжизненным мешком, она сидела в седле. Это была она, Вита Сегодняшняя, похищенная и скрываемая.

Зяблик опустил меч, проворчал что-то нечленораздельное, плюнул на Калинова и пошел назад. Калинов смотрел ему вслед. Зяблик шагал к своему коню как-то странно, словно против своего желания. Калинов сглотнул слюну. Чушь, ничего не против своего желания!.. Вон как он лихо вскочил в седло. Как будто всю жизнь участвовал в играх на ристалище.

— Поехали? — громко спросила Вита.

— Поехали, — ответил Зяблик.

Вита кинула лукавый взгляд в сторону мужа. Словно хотела что-то сказать, но передумала. И тут Калинов снова лишился чувств.

Очнувшись, Калинов без удивления обнаружил себя в знакомом гостиничном номере, том, который не был похож на холостяцкую квартиру. Скорее, теперь он был похож на больничную палату. Во всяком случае, Калинов лежал на кровати, заботливо укрытый одеялом. И оказалось, что встать будет не так-то просто: когда он попробовал вытащить из-под одеяла правую руку, все тело прострелила острая боль. Экспериментировать с левой рукой он не стал. Попытался вспомнить, что могло с ним случиться. Попытка получилась неудачной. Тогда он решил заснуть. Это решение судьба тоже расценила как преждевременное. И сделала по-своему: открылась дверь и вошла медсестра. Все чин чином — белый халат, белая шапочка, стройные ножки… И зеленые Витины глаза.

Глаза смотрели внимательно и с участием. Ничего похожего на недавний… О господи! Калинов вспомнил тот, лукавый, взгляд. А вспомнив тот взгляд, вытащил из памяти и все остальное. А разобравшись с памятью, дернулся и застонал.

— Вам больно? — спросила Вита — сестра милосердия. Калинов нашел в себе силы отрицательно крутнуть головой.

Вита подошла, поправила подушку, положила теплую ладонь Калинову на лоб. Прикосновение было таким восхитительно-заботливым, что Калинов содрогнулся. И снова застонал от боли. Тогда Вита сняла ладонь со лба, пристально посмотрела больному в глаза, и он понял, что снова отправляется в небытие.

В очередной раз он очнулся уже полностью выздоровевшим. По крайней мере, он был в этом уверен. Виты в белом халате и след простыл. В кресле за столом сидел Медовик, приветливо улыбался Калинову. На спинке другого кресла висел любимый комбинезон, рыцарских лат не наблюдалось.

— Чего головой крутишь? — спросил добродушно Медовик и подмигнул.

— Меч ищу.

— А зачем тебе меч? — Медовик оттопырил губы. — Со мной, что ли, драться собрался? Так я заранее сдаюсь… Куда мне, одноглазому, с таким молодцем тягаться? Такой молодец раз махнет мечом, и голова с плеч!

— Разве тебя можно убить? — напрямик спросил Калинов.

Медовик ухмыльнулся:

— Обычному человеку действительно нельзя… Но кто тебе сказал, что ты обычный человек?

«И правда», — подумал Калинов.

— Почему она со мной так обошлась? — сказал он вслух.

— Кто?

— Моя жена. Первая жена… Медовик осклабился:

— Я так понял, что у тебя и первая жена здесь не одна.

— Вот-вот… Хотел бы я знать, по чьему распоряжению появились еще две. — Калинов вспомнил Виту в белом халате. — Или три?

— Ты удивительно недогадлив! — Медовик сокрушенно вздохнул, встал и двинулся к двери.

— Подожди! — Калинов поднялся с кровати, напялил комбинезон.

Медовик ждал, помаргивая хитрым глазом.

— Садись! — Калинов подвинул кресло к столу, уселся.

Медовик последовал его примеру, по-прежнему не произнося ни слова.

— Я бы хотел знать, почему вы с Джосом ходите вокруг да около… Почему не скажете прямо, что вам надо? Ведь зачем-то меня здесь держат!

— Разве? — удивился Медовик. — А я полагал, ты можешь в любое время убраться отсюда.

— Но вы же прячете здесь мою жену! И прекрасно понимаете, что я без нее уйти не могу.

— Вот как? — Медовик встал, потом снова сел. Как будто о чем-то вспомнил. — Может быть, твоя жена тебя здесь и держит? Разве это выглядит невероятным предположением?

«Бесполезно с тобой разговаривать, — подумал Калинов. — Одно словоблудие…»

— А может быть, ты и сам себя здесь держишь? — продолжал Медовик. — Ты не там ищешь ответы на свои вопросы.

— Где же я должен их искать?

Медовик выразительно пожал плечами. Словно с дурачком разговаривает.

— Полагаю, ответы надо искать в себе самом. Куда уж яснее… В крайнем случае у твоей первой жены.

Медовик встал и, не обращая больше внимания на смурную физиономию Калинова, вышел.

Калинов взглянул в окно. За окном был день. Синее солнце заливало таинственными лучами нереальную эту землю.

«Ответы надо искать у своей жены», — подумал Калинов. И захотел, чтобы в кресле рядом оказалась Марина. Очень сильно захотел. Как если бы от этого зависела его жизнь. Обернулся.

Марина была в костюме для беременных, сидела, сложив руки на выпуклом животе. Калинов остолбенел, но тут же успокоился: по-видимому, на этот раз он сделал то, что требовалось. Он хотел спросить, как дела дома, но все слова куда-то потерялись, а времени на поиски не оставалось. Тогда он подошел к ней, наклонился. Она закрыла глаза и глубоко вздохнула. Он осторожно коснулся теплых губ. Поцелуй получился долгим и упоительным, но когда Калинов наконец оторвался, оказалось, что целует он совсем не Марину. В кресле сидела Вита, его прима, прима настоящая.

Она улыбнулась той, лукавой, улыбкой.

— Господи! — потрясенно прошептал Калинов. — Это ты?

На ней было то самое платье, в котором она нравилась ему больше всего, длинное — до пят, — с рукавами и стоячим воротником. Сшито, правда, оно было почему-то из коричневой ткани, но Калинов решил не обращать внимания на такую мелочь. Вита молча взяла его за руку и потянула на кровать. Он с готовностью последовал за ней. А когда он раздел ее, она спросила:

— Ты меня любишь?

Он удивленно отстранился и тут же ответил:

— Конечно. Глаза ее сузились.

— Врешь ты все! — прошептала она, закусила губу и вдруг с размаху залепила ему пощечину.

Он плотоядно улыбнулся и схватил ее за запястья. Преодолевая яростное сопротивление, сжал в объятиях. И вдруг обнаружил, что примы рядом нет. Под ним, зажмурившись и счастливо улыбаясь, лежала Вита-горничная. Или официантка. А может, и сестра милосердия. Жмурилась она, как кошка.

Калинов отшатнулся: внезапно пропало все желание. Она с кошачьей грациозностью метнулась за ним, прильнула к его груди. И тогда он оттолкнул ее, оттолкнул так, что она, отлетев на кровать, ударилась затылком о стенку.

— Уходи! — прошептал Калинов.

— Почему? — Она поморщилась, потерла рукой затылок, грациозно устроилась на кровати.

— Уходи! — заорал вдруг Калинов. — Уходи, дрянь! Уходи!!! Ненавижу!

Она испугалась, вскочила с постели. Он наступал на нее, продолжая вопить:

— Дрянь! Шлюха!!! Убирайся, кукла-подменка!!!

Она схватила коричневое платье, принялась натягивать его на обнаженное тело, запуталась в платье, как муха в паутине. Сжалась, ожидая удара. Калинов продолжал вопить, приближаясь к обреченно замершей девушке. Ее скрючившееся тело бесило его, хотелось схватить этот кусочек упругой плоти, разодрать на части и терзать, терзать, по-волчьи скалясь и захлебываясь горячей кровью.

Но тут в номер ворвался Джос, сграбастал Калинова за левое плечо и, развернув лицом к себе, ахнул кулаком в челюсть.

— Ты с ума сошел! — Джос был откровенно взбешен, однако второго удара себе не позволил.

Впрочем, для того чтобы успокоить буяна, хватило одного. Калинов поднялся с пола, потирая челюсть и с удивлением глядя на Джоса. Вита, всхлипывая и размазывая по лицу грим и слезы, наконец справилась с платьем и выскочила из номера. Джос поднял с пола опрокинутое кресло, передвинул к столу и сел.

— Поговорим?

Калинов, все еще потирая челюсть, молча угнездился на кровати. Он по-прежнему смотрел на Джоса, но выражение удивления медленно сходило с его лица.

— Что это вы себе позволяете, уважаемый? — спросил Джос.

— Нет, это вы что себе позволяете? Какое вам дело до… — Лицо Калинова вдруг озарилось догадкой. — Боже мой, я все понял!.. Ну конечно… — Он погрозил Джосу пальцем. — А я-то голову себе ломаю: что он тут делает…

— И что же я тут делаю?

— Хитрец! — Калинов покачал головой. — Я-то Зяблика подозреваю, а теперь ясно, кто к моей метелке прислоняется.

Джос встал, лицо его превратилось в ледяную маску.

— Вы, кажется, вообразили себе, что у вашей жены со мной любовная связь?

— Конечно! Именно это мы и вообразили. Это и дураку понятно. Только такого болвана, как я, можно было за нос водить. Но больше, Джоузеф, или как там вас, я такого не позволю!

Джос вдруг расхохотался:

— Ты и в самом деле болван, парень. Меня зовут Джошуа, а не Джоузеф…

— Мне один черт! Что Джоузеф…

— Не перебивай!.. Меня зовут Джошуа, и если ты покопаешься в своей памяти, то вспомнишь это имя.

— Никогда в жизни не был знаком ни с одним Джошуа…

— Меня зовут Джошуа, и я отец твоей жены. Я имею в виду Виту.

Калинов разинул рот, замигал. Джос улыбнулся и развел руками, снова сел за стол.

— А… а… а… а чем докажешь? Джос качнул головой:

— Хотя бы могу рассказать, при каких обстоятельствах Джинджер заимела ребенка.

И словно молния сверкнула перед Калиновым. Он вспомнил тот давний разговор со своей будущей тещей, еще при первой жизни.

— Могу рассказать, — продолжал Джос, — но не буду. Замечу только, что обстоятельства были криминальными.

И Калинов сразу поверил. Потому что понял: лица Джоса и Виты были не похожи друг на друга, однако было что-то одинаковое во взглядах, в мимике, в жестах, что-то неуловимое, но реально существующее.

Калинов вскочил, забегал по номеру. Джос с интересом следил за зятем: похоже, ситуация его восхищала.

— Я совсем ничего не понимаю, — заявил наконец Калинов. — Для чего мы все здесь? Вы, я, Вита, Зяблик… И где вы столько лет пропадали? Ведь Джинджер до сих пор любит вас. У нее просто лицо меняется, когда она вспоминает вас. Правда, вспоминает, как свою грезу…

— О нас с Джинджер мы говорить не будем — не время. А вот о вас с Витой стоит… Скажи, ты в самом деле не понимаешь, почему оказался здесь?

— Конечно не понимаю! Зачем все это? У меня вторая жена на сносях, а я пропадаю здесь. Слава богу, хоть время тут течет гораздо быстрее, чем на Земле! А то бы Марина с ума сошла… Меня загнали в лабиринт, показывают картинки, которые во мне бешенство вызывают… Кому это надо? И почему этот мир то слушается меня, то нет?

Губы Джоса тронула грустная улыбка. И с этой улыбкой он стал очень похож на Виту. Или Вита на него.

— Этот мир слушается тех, кто любит.

— Но я же люблю жену!

— Марины здесь нет.

— Я и Виту люблю.

— Так ли?.. Почему же тогда мир не слушается тебя?

Калинов подскочил, схватил Джоса за руку:

— Послушайте, ведь вы все знаете. Почему бы вам не объяснить мне?..

— Горек недозрелый плод, — сказал Джос. — Замечу только, что, при всей дикости твоего поступка, он мне нравится. И добавлю, что твое пребывание здесь зависит только от тебя самого. Насчет Марины не беспокойся, сколько бы тут ни просидел, для нее минет лишь несколько часов. Но вряд ли она обрадуется, если получит в объятия мужа неожиданно постаревшим на несколько лет. — Он встал, потрепал Калинова по плечу. — Думай, сынок, думай. И запомни: от тебя зависит не только твое благополучие.

Калинов думал. Думалось плохо. Мешали подозрения о том, что его опять водят за нос. Но с этим он ничего поделать не мог, слова Джоса приходилось принимать на веру.

Он решил, что главной целью Джоса является восстановление чувств между зятем и дочкой. В принципе, такая цель была понятна, но что стояло за ней?.. И знала ли обо всем этом сама Вита?

Появление молоденьких Вит показывает, что не знала. Ей вряд ли было бы приятно, что мужу подсовывают ее юных двойников, это должно быть для нее унизительно.

Джос сказал, что выходка зятя ему понравилась. По-видимому, он принял ее за проявление ревности, а где ревность — там и… «Только я никогда не был ревнивым, уж Вите-то известно, она не раз могла убедиться. А говорило во мне сегодня лишь оскорбленное достоинство.

И потом — Зяблика-то я все-таки видел. Неужели вместо него был всего лишь статист? Ведь при нашей последней встрече на Земле он явно дал понять, что знает, куда Вита исчезла…»

Однако чем больше Калинов думал, тем сильнее убеждался, что события можно расценивать как угодно. Все, все могут врать. Даже Вите он сейчас был способен не поверить, хотя они никогда по-крупному не обманывали друг друга. Трудно обмануть любящего человека, а когда он стал к тебе равнодушен…

Чем больше Калинов думал, тем больше запутывался. Да, он охладел к своей первой жене, но ведь ее молодые ипостаси вызывали у него тот, давний трепет!..

В конце концов до него дошло, что все его размышления — абсолютно бесперспективное дело. Ничего он не надумает. Выход — только в одном! Во встрече с Витой и в разговоре с ней начистоту.

Он позвал ее, но ничего не произошло. Тогда он позвонил в ресторан и заказал обед. На двоих. Быстренько привел номер в порядок. Сейчас он ей все скажет! А уж она-то передаст все настоящей. Не может быть, чтобы не передала!

Открылась дверь, вкатился в номер сервировочный столик. Официанткой была незнакомая девушка.

— Ой, а где же ваш гость? Я, наверное, поторопилась.

Калинов мысленно выругался. А вслух сказал:

— Накрывайте!

Официантка, бросая косые взгляды на Калинова, принялась исполнять свои обязанности.

— А Вита сегодня работает? — спросил Калинов.

— Нет! — Ответ был таким быстрым, словно официантка только и ждала этого вопроса. — Она больше у нас не работает.

— Уволилась?

— Уволили! — Официантка посмотрела на него долгим взглядом. — За безнравственность.

— И в чем же выразилась эта безнравственность?

— В грязной связи с клиентом.

— Даже вот так, — пробормотал Калинов.

— Есть, знаете ли, козлы, которые так и норовят залезть под юбку. А по рукам двинуть не каждая решается.

— Ну вы-то, разумеется, двигаете. Официантка пожала плечами:

— Попробуйте — узнаете!

— Лучше не буду. — Калинов шутливо поднял руки. — Сдаюсь заранее.

Официантка закончила работу.

— Я вам больше не нужна? Вашего гостя так и нет.

— А может, вы замените мне гостя?

Она фыркнула, как лошадь, и, не говоря ни слова, с гордым видом удалилась. Через несколько секунд снова заглянула:

— Наступит время подавать горячее, позвоните!

Калинов уныло посмотрел на стол. Есть совершенно не хотелось. Искать горничную не имело никакого смысла: ее наверняка тоже «уволили за безнравственность».

И тут в дверь постучали. Калинов встал с кресла и открыл. За дверью стоял Зяблик. Собственной персоной.

Роль гостя Крылов играл хорошо. Поблагодарил за приглашение к столу, не отказался сесть, с удовольствием потреблял закуски. Предложение выпить, правда, отклонил. Решил воздержаться и Калинов. Разговор завязался сам собой.

— Я понимаю, — говорил Зяблик, — ты вбил себе в голову, что это я похитил Виту. Поскольку мое поведение могло показаться тебе странным. Но уверяю тебя, никакого отношения к происходящим в нынешнем Дримленде событиям я не имею.

— И ты не намеревался меня убить давеча. В так называемом рыцарском поединке.

— Нет, конечно… Я хотел спровоцировать твою жену, хотел разобраться в ее поступках. Когда я ее нашел, она повела себя двусмысленно, принялась делать намеки…

«А ведь я ему верю», — подумал Калинов.

— Ты долго ее искал? — спросил он.

— Не больше получаса. Я оказался в Дримленде на том самом месте, где мы когда-то жгли ритуальный костер, устраивая законтачивание дэй-дримов. Обнаружил коня с комплектом рыцарских доспехов. Обстановка, в отличие от былых времен, мне не подчинялась, но доспехи оказались впору, а над лесом светила путеводная звезда. Такие игры у нас с Витой когда-то тут были.

«А может, для Зяблика и зажгли эту звезду?» — подумал Калинов.

— Переоделся, сел на коня и поскакал, — продолжал Крылов. — Не прошло и получаса, как я ее нашел. И воспрянул духом: она начала выдавать авансы, пошли какие-то намеки, недомолвки. Я подумал, что наконец-то одолел шнурика Калинова…

— И чем же вы занимались все это время? — Калинов криво улыбался, с трудом сдерживая ярость. Яриться было нельзя: в руки косяком шла информация.

— Какое время? — удивился Крылов. — Ты появился уже через полчаса.

— Подожди, подожди… Когда все это было?

— Сегодня, когда еще! Мы же только вчера вечером у меня дома с тобой разговаривали… Ты что, не в себе?

— Ничего, продолжай, — сказал Калинов.

— Буду откровенен, когда ты появился, я решил врезать тебе по-настоящему. Но тут началась какая-то чертовщина. Неизвестно откуда возникли два моих двойника, Вита оказалась связанной… У меня сразу появилось подозрение, что это спектакль. И когда ты уложил двойников-статистов, я подстрелил твоего коня и сделал вид, будто собираюсь тебя загасить… Ты помнишь, как повела себя Вита?.. Тут-то у меня глаза и раскрылись!

— И на что же они у тебя раскрылись?

— На все! Она любит тебя, Калинов. Как раньше. А я всю жизнь гоняюсь за вчерашним сном… Не знаю, что в тебе такого, чего нет во мне, но факт остается фактом. Я не нужен даже сейчас, когда ей плохо… Должен признать, я ошибся.

Ярость мгновенно исчезла. Калинов с трудом сдержал самодовольный смешок.

— Как я ошибся! — продолжал Крылов с тоской в голосе. — Мне казалось, между вами возникла трещина, что пришло наконец мое время, что вы вместе только в силу привычки. Как я ошибся!.. Я похитил твою вторую жену, я шантажировал тебя, рассчитывая заставить развестись с Витой…

«Надо бы отреагировать, — подумал Калинов. — Зарычать на него, затопать ногами, пообещать десять казней египетских…»

Он встал, сделал попытку сжать кулаки. Ярость не возвращалась. Крылов поднял голову, вздохнул. Вздох этот и вовсе обезоружил Калинова. Это был предсмертный вздох умирающего.

— Сядь, Саша, — чуть слышно сказал Крылов. — Сядь… Ты бессилен наказать меня больше, чем я сам себя наказал. Я полжизни гонялся за фантомом. Я третировал свою жену, променявшую на меня отцовские миллионы. Я виноват перед своими не родившимися детьми. Дримленд вошел в мою плоть и кровь, я не жил, а играл в дэй-дримы… Ты помнишь обряд обручения с жизнью?.. Я стал взрослым, но так и не обручился с нею! — Крылов уронил голову на руки и издал странный звук: полувсхлип-полушипение.

Калинов молча ковырялся вилкой в тарелке — слов в душе не было. Как не было и недавней злобы. Он вдруг сердцем почувствовал трагедию человека, сидящего напротив.

«А ведь это ты во всем виноват, — сказал он себе. — Ты закрыл им доступ в Дримленд, но забыл вытащить их из Страны Грез. И Зяблик, наверное, не один такой… И жена его, должно быть, по-прежнему живет в Дримленде душой… А Флой, а Клод, а Ирена?.. Ты когда-нибудь поинтересовался их дальнейшей жизнью? Плевал ты на них! Хотя, быть может, всю их жизнь под откос пустил… А Вита? Ты уверен, что и она не живет до сих пор в Стране Грез?

Иначе с какой стати она тебя до сих пор любит? Может, она до сих пор любит свою мечту? А может, она просто не может жить без любви, уж такой она рождена. Любовь для нее — смысл жизни, без нее она умрет…»

Зяблик поднял голову:

— Ты простишь меня, Сашка?

Калинов только кивнул: слов по-прежнему не было.

— Поздно я снова попал в Дримленд, — сказал Зяблик. — Иначе бы я все это понял еще раньше. Сколько лет выброшено! — Он встал. — Ладно, пора и честь знать! — Он осторожно протянул Калинову руку. — Желаю счастья, шнурик!

Калинов не смог отказаться — пожал хорошо знакомую руку. Они посмотрели друг другу в глаза. Казалось, Зяблик ищет на дне глаз Калинова что-то, известное ему одному. И наверное, нашел, потому что несмело улыбнулся и исчез.

Калинов крякнул, открыл бутылку коньяка, налил себе целый стакан и залпом выпил. Мысленно позвал Виту. Ответа не получил.

«Что ж, — сказал он себе. — Теперь тебе больше не на кого кивать. Теперь твои проблемы упираются только в тебя самого».

Растолкал его утром Медовик. Калинов с трудом оторвал голову от подушки и обнаружил, что подушки как таковой и следа нет: голова его покоится на охапке мягкой, душистой травы. Огляделся — чисто поле вокруг. Медовик стоял рядом, привычно щерился.

— Оставьте ж вы меня, наконец, в покое! — Калинов сел. — Что, гостиница закрылась?

— Для тебя — да.

— Ну и ладно. — Калинов поднялся на ноги. Чисто поле было бесконечным — до самого горизонта покрытая травой равнина.

— А где же «Вифлеемская звезда»?

Медовик снова ощерился, мигнул шустрым глазом:

— Она тебе теперь без надобности. Отныне заместо звезды у тебя я буду.

Калинов подчеркнуто-изумленно оглядел урода с ног до головы, изогнулся в вежливом поклоне.

— Это за что же мне такая честь?

— Не ерничай!

— Я ерничаю?! — Калинов фыркнул. — А что мне остается? Болтаюсь бог знает где, бог знает зачем… Водят меня на коротком поводочке…

— Водят тебя! — Медовик сплюнул. — Пьешь тут на халяву да с молодыми девками похабными делами занимаешься!

— А ты меня прогони.

— Я тебя прогоню, — пообещал Медовик. И добавил с угрозой: — Я тебя так прогоню — свои не узнают!.. А сейчас пошли!

— Куда?

— На Кудыкину гору.

И Калинов вдруг понял, что перед ним совсем другой Медовик. От привычного — добродушного и спокойного — Медовика не осталось и следа. Теперь это было настоящее Лихо — злое, противное и ненавидящее. Калинов решил, что такого типа не стоит задевать, и пожал плечами:

— Пошли…

Они двинулись в дорогу. Дорога была невеселая. Медовик шел впереди и что-то бормотал себе под нос. До Калинова долетали лишь отдельные обрывки фраз: «…сразу надо было в оборот…», «…вожжайся с ним!», «…у Джоса по-доброму…»

Потом Медовик замолк. Они шагали по полю, и вокруг не было никаких ориентиров. Трава, серое небо, горизонт… Ритм движения завораживал, смотреть по сторонам не было надобности, и взгляд Калинова в конце концов прилип к сгорбленной спине Медовика.

«А ведь все изменилось, — сказал себе Калинов. — Ведь теперь со стороны Зяблика уже не будет угрозы и можно вернуть все в привычную колею. Никто ведь, собственно говоря, ничего не знает. С Витой я в тот день поговорить не успел… Но почему же она тогда сбежала в Дримленд? И если не Зяблик ее увел, то кто?..»

Мысли его метались от Виты к Марине, от Марины к Зяблику, от Зяблика к Петеру Крайчику…

«Если быть честным с самим собой, — думал он, — то я оказался порядочной сволочью. Никакой заботой о беременной женщине не оправдаешься. И хорошо, что Вита всего этого не знает».

— Ты ошибаешься! — прозвучал в мозгу чей-то голос.

— Что?! — Калинов застыл как вкопанный.

— Ты ошибаешься. — Медовик обернулся, единственный его глаз светился грустью. — Страстотерпящие хорошо знают предмет своей страсти.

И Калинов вспомнил, как Вита спрашивала его накануне своего исчезновения, не бросит ли он ее. Но ведь Марина в тот день задавала тот же самый вопрос!..

— Для женщины быть брошенной — все равно, что умереть, — сказал Медовик.

— А ты-то откуда знаешь?! — Калинов заглянул Медовику в глаз. — Ты кого-нибудь бросал?

— Меня бросали, потому и знаю… А у женщин еще больнее.

— Но ведь я-то не бросал, я только собирался, да и то на время.

— Всяк предает сначала в мыслях.

— Всяк предает сначала в мыслях, — повторил, как эхо, Калинов. Сердце его вдруг сжалось, и он с трудом прошептал: — Кто ты, Медовик?

— Кто-кто! Лось в пальто, да и то — не то. Пошли?

Калинов оглянулся. Они по-прежнему стояли в чистом поле.

— Куда?

— К ней.

— Нет! — воскликнул Калинов неожиданно для себя самого.

— Но ведь ты хотел ее видеть!

— Хотел, но… — Калинов замолк.

Медовик ждал продолжения. А не дождавшись, сказал:

— Пошли!

Калинов опустил голову. А когда поднял, поля вокруг уже не было. Они стояли в огромной пещере. По темным стенам метались отсветы пламени костра. Костер горел в центре пещеры. Вокруг костра сидели люди. Калинов пригляделся и замер, потрясенный.

Они все были здесь. Как четверть века назад. И Клод, и Зяблик, и Флой, и «мисс миллионерша». И все остальные. И выглядели они, как четверть века назад. Только Вита и Джос были сегодняшними.

— Побыстрее! — заторопил Клод. Калинов втиснулся между Флой и Иреной.

— Привет! — сказала Флой. — Именно таким я тебя всегда и хотела видеть.

— Как ты тут очутилась?

— Сон… Только всегда ты мне снился таким, каким я тебя помню. А сегодня почему-то совсем другой. Я не раз видела тебя в выпусках новостей, но ты все равно снился мне мальчиком…

— Тебе часто снится Дримленд?

— Почти каждую ночь. И ты. Ты ведь мне нравился, хоть и подкачал тогда… Ты женат?

— Да. На двоих.

— Блюдешь моду?

— Причем здесь мода?

— Ладно, ладно! — Флой потрепала его по плечу. — Дети?

— Трое. Скоро будет четвертый. А у тебя?

— У меня пятеро. Но я единственная.

Калинов почувствовал, что на него кто-то смотрит, поднял глаза. Смотрела на него Вита. Флой перехватила его взгляд:

— Ты счастлив?

— Не знаю. А ты как? В стриптиз-театрах играла?

Она улыбнулась. Посмотрела строго-внимательно. Как учительница на своего ученика.

— Пока не вышла замуж. — Она снова взглянула на Виту. — Странно! Что здесь делает эта дама? Я ее не помню. С какой стати она в моем сне? — Она перевела глаза на Калинова. — Ты ее знаешь?

— Да, это моя жена. Первая. Флой закусила губу:

— Так, может, это твой сон?

— Вряд ли… Скорее это ее сон.

— Вот как! — Флой нахмурилась. — Но я не хочу быть во сне у незнакомой женщины.

— Она тебе знакома. Это Вита. Помнишь?

— А-а-а… Та рыженькая серая мышка? Выходит, она тебя все-таки окрутила?

— Попрошу потише, рубильники! — сказал Клод. — Начинаем.

Все уставились в костер. Калинов смотрел на Виту. Флой с раздражением прошептала:

— Какой смысл?.. Если это ее сон, то и победить должен ее дэй-дрим.

Калинов встал и, пристально глядя на Виту, спросил:

— Может, не стоит?

Молодые люди превратились в восковые фигуры. Джос и Медовик переглянулись и удалились от костра, растворились в полутьме.

— Зачем ты меня мучаешь? — спросил Калинов. Вита удивилась, потом, глядя на потрескивающие сучья, спросила тихо:

— Разве я тебя мучаю?

— Зачем ты меня здесь держишь?

— Разве я тебя сюда звала? Ты пришел сам.

— Но я пришел за тобой.

— Вот как? — Взгляд зеленых глаз пронзил его насквозь. — Разве я тебе нужна?

«Ты мне нужна», — хотел сказать Калинов. И не смог: зеленые глаза выворачивали душу наизнанку. И только когда Вита отвернулась, он сумел выпалить:

— Конечно, нужна! И мне, и Марине, и детям. Она снова посмотрела на него, но на этот раз глаза ее были какими-то мутными, словно подернутыми дымкой.

— Да, Марине и детям я нужна. Тебе — вряд ли. — Она оглянулась по сторонам, словно кого-то искала. — Я думаю, его самое время выпускать. Больше ему здесь делать нечего.

Из полутьмы вывернулись Джос и Медовик, снова устроились в кругу. Зашевелились и остальные. Загомонили, подняли головы, равнодушными глазами поглядели на Калинова. В них не было ненависти, но не было и любви. И потому Калинов не удивился, когда вокруг начал сгущаться такой забытый и такой знакомый серый туман.

И тут мысли Калинова рванулись вперед. Они стремительно заскользили по прошлому, настоящему, будущему… И будущее без Виты было странным, незаконченным, начиненным виной и бесчестьем. И были там обида и ненависть детей, насмешки знакомых, презрение Марины. И сам он был там какой-то ненормальный — то ли без головы, то ли без сердца, то ли без чувств… А может, и без самой жизни. В любом случае ничего хорошего его в таком будущем не ждало.

А мысль скользила дальше. И наконец открылась бездна, в которой не было ничего — ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. И вот тут-то жизни он не видел абсолютно точно. Бездна была такова, что в ней исчезала не только его жизнь. Вместе с ним туда проваливалась и Земля, и Солнце, и все Внеземелье. В бездне не было ничего, даже вакуума, и Калинов оторопел.

Это не смерть, понял он, потому что смерть — продолжение жизни, только другими путями. Это не смерть, понял он, это полное исчезновение жизни, и помешать процессу не могут ни Сути, ни Суперсути, ни те, кто еще выше, кто не имеет даже названия. Но для жителей Земли это будет просто гибель. И все они, эти двадцать миллиардов душ, смотрели на него сейчас как на предателя, сквозь серый туман нуль-пространства, сквозь вибрирующие поля джамп-генераторов, сквозь душу самого Калинова. И он понял, что Дримленд — не убежище несчастных подростков, Дримленд — это мечты, надежды и любовь всех жителей Земли, в силу определенных причин не реализованные, не достигнутые, не прочувствованные. Потому что человек слаб, и журавлю в небе большинство предпочитает синицу в руках, и нет нужды осуждать их за это, ибо в слабости такой сила человечества, в слабости такой — пространство для развития, и пока не достигнут идеал, есть к чему стремиться и рано уходить…

— Мне рано уходить, — произнес вслух Калинов.

И серый туман рассеялся, превратился в полутьму. Калинов снова был в той же пещере, только не было тут теперь музея восковых фигур. Не было и живых товарищей. Как не было и Виты. У костра сидели Джос и Медовик, смотрели в огонь, разговаривали. Калинова они не видели: полутьма у стены прекрасно маскировала его. Калинов осторожно сел на землю и стал слушать.

— Может быть, он все-таки не тот? — говорил Медовик.

— Мы не могли ошибиться, — отвечал Джос.

— Но ты же видишь — связь оборвалась!

— Однако я не теряю надежды на ее восстановление… Мы изменили тактику. Посмотрим на результаты.

— И все-таки, по расчетам, связь не должна была обрываться.

— Милый, он же человек. Их судьбы никогда нельзя сделать полностью определенными. Всегда остается разброс реакции. — Джос наклонился, пошевелил горящие сучья. — Честно говоря, надоела мне эта шкура. Все время приходится контролировать процессы управления… Ты на Земле когда-нибудь ходил по краю пропасти?

— Нет, там, где я жил, была равнина.

— Ну, у нас, честно говоря, настоящих гор тоже не было. Точнее будет сказать — ходить над обрывом.

— По краю оврагов я ходил. — Медовик мечтательно улыбнулся. — И по деревьям лазил, когда бортничал.

Джос поморщился:

— Помнишь, когда стоишь на краю обрыва, появляется такое странное ощущение… Кажется, взял бы и шагнул в пустоту… Аж мышцы от желания сводит.

Медовик покивал.

— Вот у меня такие же ощущения с оболочкой, — продолжал Джос. — Так и хочется взять и перестать управлять телом. И посмотреть, что будет…

— Нос расквасишь, вот и все. Больше ничего не будет.

— Нет, ты до конца не понимаешь. — Джос покачал головой. — Все-таки людьми мы были слишком разными.

— Разумеется… Тебя вся Земля знает, а кому известен медосборщик с берегов Ильменя? Большинство и названия-то такого никогда не слышали!

— Ладно, — сказал Джос, — оставим эту тему. Человеческие тела пробуждают в нас человеческие эмоции. Этак еще немного — и меня потянет в постель к живой женщине… Как думаешь, он надолго ушел?

— Вряд ли. Сомневаюсь, что он вообще ушел. Если он Спаситель, не должен был. Витальная программа должна его ограничивать в поступках.

Калинов внимательно слушал. Говорили, без сомнения, о нем. Но смысл разговора до него не доходил. Понятно было только, что эти двое, кажется, имеют какое-то отношение к спиритосфере, к той страшненькой сказке, в которую он окунулся десять лет назад и которая давно уже стала казаться чем-то нереальным, как будто и не происходившим вовсе. И только присутствие Марины в его жизни говорило о том, что все это действительно случилось.

— Как бы то ни было, — сказал Джос, — провал близится. Изменение энтропии начнется уже через неделю плюс-минус одни сутки.

— Так скоро?

— Ну, здесь-то эту неделю можно растянуть в полвека. Но это добавит кое-какие сложности… Так что, если он ушел, мы дадим ему не больше одного дня. Потом заберем сюда и больше не выпустим.

— Подожди-ка, — сказал Медовик.

Он неуловимо изменился, застыл, словно превратился в камень. Джос ждал. Наконец Медовик шевельнулся, ожил, оттаял.

— Никуда он не ушел. Он где-то здесь, точнее определить не могу — не хочет, чтобы мы знали, где он. Может быть, совсем рядом, затаился где-нибудь и слушает.

— Ты думаешь? — Джос обернулся, посмотрел сквозь Калинова. — Если он способен на такое, то не все еще потеряно. Значит, связь не оборвалась полностью. А с дубль-Спасителями всегда были сложности.

— Ладно, — сказал Медовик. — Пошли в гостиницу. Если он остался, ему придется искать ночлег.

Они исчезли. Калинов подождал немного, потом встал и подошел к костру. Костер догорал, не трещали сучья, не взметались искры, но от него все еще шло приятное тепло. Калинов сел, пододвинулся ближе и попытался осмыслить услышанное.

Что им нужно от него теперь? Если он Спаситель, то кого он должен спасти? Виту?.. Зяблика?.. Свою семью?.. Счастье своих жен и детей?.. Он представления не имел. Но казалось ему, будто он только что побывал на очередном спектакле.

От костра шло странное тепло. Оно согревало не только тело, но и душу. От него становилось хорошо, счастливо, как от несчастной любви, когда ее вспоминаешь через много лет. Что-то шевельнулось в сердце, захотелось, чтобы здесь, у костра, оказалась Вита и чтобы тени бегали по ее лицу.

Он поднял голову. Вита сидела по другую сторону костра, смотрела на огонь. Недалеко от нее расположились Вита-горничная и Вита-официантка. По лицам всех троих скакали быстрые тени. Калинов разглядывал лицо жены. В неверном свете догорающего костра оно казалось ему незнакомым, потерянным, забытым, у глаз резвились морщинки, рыжая челка ниспадала на лоб, длинные ресницы луками загибались кверху. Какая-то мысль колотилась Калинову в мозг, но он отогнал ее, замотал головой.

— Постарела я, правда? — сказала Вита.

— Неправда, — соврал Калинов. Вита покачала головой:

— Не обманывайся.

— Ну а если и постарела, так что?

В глазах Виты блеснули искорки слез. Блеснули и исчезли. Надо было что-то сказать, но слов не находилось. Молодые Виты молчали тоже, но вполне возможно, что в этой мизансцене им была определена роль статисток. Троица смотрелась, как мамаша с дочками: одинаковые волосы, одинаковые глаза, одинаковые ресницы. Вот только… И тут Калинова как громом поразило. До него вдруг дошло, что это не мать с дочерьми; до него дошло, что и мать, и дочери — это один и тот же человек. Он неожиданно для себя увидел в этой сорокалетней женщине обеих молодых девиц. Конечно, время замаскировало их в ней, но они тут присутствовали. Был в ней их голос, их взгляд, их жесты, их желания, и все трое были — она!

И как только он понял это, все три женские фигуры совместились в одну, и Калинов увидел в ней то, что давно перестал различать, — женщину. «Боже мой, — подумал он, — когда же рыжеволосая тростиночка с изумрудными глазами превратилась для меня в привычную постельную принадлежность? Как одеяло или наволочка…» Ему вдруг захотелось сказать ей что-нибудь особенное, такое, чтобы и она увидела в опытном, требовательном, уверенном в себе самце того жизнерадостного парня, какого придумала себе четверть века назад. И удивился, почему он сам ни с того ни с сего стал смотреть на нее совсем другими глазами, ведь он-то ее себе не придумал, он видел ее такой, какой она и была.

Сказать он ничего не успел. Она начала таять, словно кто-то выключил голографический проектор. А потом и костер задуло мощным неощутимым порывом неприлетавшего ветра. И навалившаяся со всех сторон темнота сказала ему: вокруг что-то изменилось. А может, не только вокруг, но и внутри его… И вообще, главное в том, что все-таки похищения не было, а было, по-видимому, «исчезновение по сговору между мнимой жертвой и сообщником». Или сообщниками. И он будет не он, если не узнает причины этого сговора. Пусть даже для решения проблемы ему придется проторчать в Дримленде не один десяток лет.

И если придется применить силу, что ж, он готов. Но только, конечно, не против Виты!

Он вспомнил всю цепочку своих приключений в Дримленде, и истина наконец-то толкнулась к нему в сознание. Он вспомнил Аничков мост, бывший когда-то исключительно важным для них обоих: возле одного из вставших на дыбы коней Калинов-подросток назначал своей рыжей метелке свидания. Он вспомнил, какой разной была Вита в их первые ночи — то дьявольски распущенной, то пуритански-целомудренной, и он не знал, что ждет его в очередной постельной игре, и это несло в себе особую прелесть и особое удовольствие…

Много чего он вспомнил, сидя в безглазой тьме, вся их совместная жизнь прошла перед ним — этап за этапом, событие за событием, желание за желанием, — и причина его пребывания здесь стала совершенно ясной.

Ясность породила стремление. Стремление оформилось, созрело и стало неотвязным.

И тьма вокруг исчезла. Зато под мышкой появилась кобура с парализатором, а в кармане — заряженный серебряными пулями пистолет.

Пора брать за селезенку этих двух субчиков. Надо только пожелать… И он пожелал.

Вокруг начал выстраиваться его служебный кабинет, стены вытекали из серого тумана, стыковались друг с другом, тянули за собой из небытия мебель и аппаратуру. Эти декорации не показались ему подходящими, и он загнал их назад, в серую пелену. Тогда оттуда выплыла обстановка семейного спортивного зала: шведская стенка, гимнастические снаряды, большой ковер, на котором однажды ночью… Это тоже было явно не то. А потом из тумана явился холм, обычный холм, заросший по-весеннему зеленой травкой. Этого холма в своей жизни Калинов не помнил и потому согласился с подобной сценической площадкой. Не пришлось долго ждать и актеров. Появились Джос и Медовик, возлегли на травку — а-ля римские патриции.

Калинов достал из кобуры парализатор, взял субчиков под прицел, заявил спокойно:

— Пора бы нам побеседовать по-серьезному.

Субчики не испугались, не вскочили, не запросили пощады. Джос сел, подтянул к груди колени. Медовик продолжал возлежать.

— Решительный парень, — сказал Джос Медовику. — Он мне все-таки нравится.

— И мне, — отозвался Медовик.

Калинов вдруг словно со стороны увидел всю сцену: лежащего Медовика, сидящего Джоса и себя, нависшего над ними с парализатором в руке. Этакий охранник с пленниками. Вот только неизвестно, кто кого взял в плен. И не похоже ли это скорее на двух взрослых, играющих с ребенком в казаки-разбойники? Он засунул парализатор в кобуру и лег рядом.

— Так-то лучше! — пробормотал Медовик. А Джос сказал:

— Начинайте, молодой человек! Мы вас слушаем. И Калинов начал.

Когда он закончил, Джос сказал:

— Что ж, во многом ты прав и выводы делаешь верные. Почти все… За исключением самого главного — причин происходящих с тобой событий. Все эти разговоры о тесте, желающем вновь свести свою дочь с зятем, — ерунда. Даже если попытаться сделать поправку на принадлежность тестя к спиритосфере… Друг мой, ни я, ни Медовик к спиритосфере не принадлежим.

— Так я вам и поверил! — сказал Калинов. Джос с одноглазым переглянулись.

— Зачем иначе вы подводили меня к возобновлению моих чувств к вашей дочери?

— Хорошо, — сказал Джос. — Придется тебе рассказать… Все дело в том, что периодически наше Солнце проходит в своем постоянном движении вокруг центра Галактики через участки пространства, физические законы в которых отличаются от широко распространенных. Одни участки имеют резко увеличенную энтропию, другие, наоборот, резко уменьшенную, в третьих — отличные от наших законы тяготения, в четвертых — неравномерность течения времени. И так далее, и тому подобное… Естественно, от таких перепадов не поздоровится не только жизни на планетах, но и самой центральной звезде.

— Насколько мне известно, такие гипотезы выдвигались уже давно, — сказал Калинов. — И насколько известно, ни одна из них не подтвердилась.

Джос мрачно покивал:

— Подтвердиться они вполне могли бы, но тогда бы мы с тобой сейчас не разговаривали. Нас бы просто не существовало… Один из таких участков Солнечная система пересекала около двух с половиной тысяч лет назад, другой — немного попозже, были и еще подобные случаи. В скором времени предстоит пересечь очередной такой участок.

— И ничего с Землей не случилось, — сказал Калинов.

— Не случилось потому, что в первом случае на Земле жил я, а во втором случае — Медовик. В каждом случае кто-то жил.

— Разве вы боги, чтобы спасать целую планетную систему?

— Я знаю одного молодого человека, — сказал Медовик, — который десять лет назад спас Землю, не будучи богом.

— Но я спасал планету от людей! — возразил Калинов. — А уж если быть точным, то я вообще спасал друга.

— Но, спасая друга, ты тем самым спас и Землю. Благодаря твоему вмешательству и агнец оказался цел, и волки сыты… Однако это дело прошлого, нас же волнует недалекое будущее. Весь фокус заключается в том, что люди не только бывают угрозой миру, иногда случается, что только они могут и спасти его. Сейчас наступает как раз такой период.

— И естественно, именно я и должен его спасти? — Калинов фыркнул.

— Ничего смешного в этом нет, — сказал Джос. — Мир должны спасти вы с Витой.

— И каким же образом?

— Когда наступает время угрозы окружающему миру, на Земле рождаются люди, противодействующие этому. Такими были мы, а теперь ты и Вита.

— Да кто же вы, черт вас возьми! — воскликнул Калинов.

— Ты знаешь, что меня зовут Джошуа, — сказал Джос. — Но это не совсем так… Я — Иешуа из Ершалаима, мессия.

— А я — Медовик из Словенска Великого, мессия.

— Иешуа из Ершалаима?! — воскликнул Калинов. — Иисус?

— Зовут меня и этим именем. Около двух с половиной тысяч лет назад я спас Землю.

— А за это Израиль распял вас на Голгофе! — сказал Калинов. И вдруг вспомнил след на руке Джоса. — Снимите обувь.

Джос разулся. На подъеме каждой ступни выделялся приличных размеров шрам. И тут Калинов наконец поверил. И в самом деле, чем происходящее сейчас качественно отличалось от того, что происходило десятью годами раньше?

— Возможности Спасителя, — продолжал Джос, — непосредственно связаны с его человеческими эмоциями. Да и с эмоциями всех других людей. Не случайно ведь в местах, где социальная атмосфера заражена злобой и ненавистью, обязательно случаются стихийные бедствия. Эмоциональный фон людей воздействует на природные явления. Я, например, чтобы спасти тогда окружающий мир, должен был любить всех людей. Для этого я и был рожден.

— Святым духом?! — не удержался от сарказма Калинов.

Джос оставил его сарказм без внимания:

— Да, они назвали это Святым духом. Так же была рождена сорок три года назад моя дочь Вита. Так же рождаются и все Спасители.

— И я?!

— И ты, — подал голос Медовик.

Калинов ошеломленно посмотрел на него и вновь повернулся к Джосу:

— Вы хотите сказать, что я тоже ваш сын?

— Нет. Ты не мой сын. Я ведь не один такой. Были и до меня, были и после. В разных народах и на разных континентах. Большинство из них даже не знают, что они мессии, но это не мешает им выполнять свое предназначение.

И Калинов вдруг вспомнил, что давным-давно, на заре своей первой жизни, он так и не смог узнать у матери имя отца. За всеми недомолвками и многозначительными пожатиями плеч, которые позволяли себе его тетушки, эта история так и осталась покрытой тайной. Как и история, рассказанная ему когда-то будущей тещей.

— Значит, мы с Витой тоже мессии?

— Да. И у вас случай особый. Чтобы избежать предстоящей катастрофы, создав вокруг Солнечной системы кокон из пространства с привычными параметрами, два Спасителя должны любить друг друга. Всю их совместную жизнь… С вами вообще необычная история. По объективным причинам ты родился раньше положенного времени. Пришлось давать тебе вторую жизнь. К счастью, эту непростую задачу удалось решить.

— Это что же? — Калинов чуть не задохнулся. — Это что же получается, Дримленд был создан вами для этой цели?

Джос улыбнулся:

— А разве он не мог служить нескольким целям?.. Но мы отвлеклись. Долгое время ваши с Витой отношения нас устраивали, но с некоторых пор все изменилось.

— Это вы увели Виту в Дримленд?

— Я, — сказал Медовик. — Я принял твой облик.

— Но тогда вы не Сути… Сути не способны на такое.

— Да, мы не Сути, — сказал Джос. — Мы те, кто выше Сутей и Суперсутей, хотя и проходим их стадию. Если хочешь, мы все вместе и есть бог.

— Вы бог? — прошептал Калинов. — И это вы заставили Зяблика украсть мою вторую жену, поставить меня перед выбором…

— Ну, впрямую его никто не заставлял, но в определенном смысле вина наша. Зяблик и рожден только для того, чтобы постоянно испытывать на прочность ваши с Витой чувства. Он своего рода индикатор…

— Но это же бесчеловечно! — прошептал Калинов.

— Отчего же?

— Вы же обрекли его на несчастье!

— Кто знает, что такое счастье? — сказал Медовик. — Вита обречена на любовь к тебе. Счастлива ли она? А ты сам? И счастлив ли был Джос, восходя на Голгофу? Абсолютное счастье, наверное, возможно только там, где нет разума. И жалеешь ли ты сейчас о тех временах, когда был безответно влюблен? А ведь тогда ты считал себя самым несчастным человеком на свете.

— Вся беда в том, что ты рано родился, — сказал Джос. — Родись ты в назначенное время, ты бы всегда любил Виту, и у нас не было бы никаких проблем. Но перерождение привело к тому, что стабильность чувства тобою утеряна. Повторный брак, как оказалось, только отодвинул угрозу на более позднее время. Сам понимаешь, мы не могли с этим мириться…

Калинов слушал Джоса и удивлялся. В нем нарастало ощущение, что разговор идет о совершенно постороннем человеке, о ком-то, кого он никогда не знал, не знает и знать не будет. И приходилось все время заставлять себя верить Джосу, а верить ой как не хотелось. Неужели и в самом деле они с Витой сошлись друг с другом только для того, чтобы выполнить какую-то там — даже и чрезвычайно важную для всего мира! — миссию? Тоже мне — мессии для миссии!.. Да чушь это! Он торчал от Виты потому, что она была симпатичной девчонкой, потому что она добра, хороша в постели и любила его самого… Подожди, но ведь она по-прежнему симпатичная девчонка, добра, хороша в постели и любит тебя… Так в чем же дело?! Что изменилось?

Ответа не было. Джос с Медовиком смотрели на Калинова, и тому вдруг показалось, что они запросто читают его мысли и что они знают ответ на вопросы, задаваемые им самому себе. Вот только отвечать, по-видимому, не считают нужным. Потому что некоторые свои проблемы человек должен решать самостоятельно, и даже бог не способен ему помочь.

— А если ничего не возродится? — сказал Калинов.

— Возродится! — ответил Медовик.

— Почему вы так уверены?

— Потому что я — твой отец!

Вита появилась, когда божественные родственники Калинова оставили его наконец в покое. Вита не возникла из небытия, она откуда-то пришла. Погруженный в свои мысли, Калинов заметил ее, когда она уже поднималась на холм.

— Привет! — Она села рядом.

— Здравствуй! — Калинов поднял голову.

Вита была одета в некое странное рубище, напоминающее мешок с дырами для рук и головы. Мешок был почти непрозрачным, но это «почти» позволяло угадываться под тканью различным участкам ее тела. Калинов смотрел на жену и удивлялся: казалось бы, он знал все, скрытое под мешком, вдоль и поперек, но захотелось вдруг узнавать все снова. Наверное, причина была в самом мешке…

— Они все тебе рассказали? — спросила Вита.

— Да, все.

— И что ты думаешь теперь делать?

— Во всяком случае, подчиняться им я не намерен!

Вита вздохнула:

— Мне тоже все это не нравится. Но ведь они не отпустят нас отсюда, пока не добьются своего.

— Плевать!.. По-моему, они крутят. Неужели судьба мира может зависеть от того, любим мы с тобой друг друга или нет?

Мир, который его обитатели не желают сохранить своей любовью, и не заслуживает ничего, кроме гибели.

— Это ты сказал? — Вита с удивлением посмотрела на мужа.

— Нет, не я. И не ты, как я понял… Значит, это они, наши так называемые отцы.

Двое сидящих на холме покрутили головами по сторонам, но никого не увидели.

— Они на нас давят, — сказала Вита.

— Но мы им не уступим? — отозвался Калинов.

— Конечно, не уступим. Я сама не согласна любить по указке сверху.

Вита встала, потянулась, опустила руки. Рубище висело на ней бесформенным мешком.

«Вот бы сейчас ветерок», — почему-то подумал Калинов.

И ветерок родился где-то, прилетел, упруго натолкнулся на Виту. Словно стяг, затрепетал на ветру Витин мешок, плотно обтягивая ее тело.

— Любить по указке… Да ты просто отвратителен мне, — сказала Вита.

— А ты мне, — отозвался Калинов. — И что я в тебе нашел тогда?!

Он поморщился и встал, намереваясь неспешно спуститься с холма и уйти. Но что-то остановило его, какая-то сила приклеила подошвы его ботинок к траве, рядом с Витой.

— Как противно мне твое тело! — сказал он, и та же самая сила подняла его руки и положила их Вите на талию.

Вита затрепетала:

— Как противны мне твои пальцы! — И, трепеща, положила ладони ему на плечи.

По-прежнему бился о бедра подол Витиного мешка, и разлеталась по ветру рыжая грива. Изумрудные глаза закрылись.

— Я просто ненавижу тебя! — крикнула Вита.

— И я тебя! — отозвался Калинов, а неизвестная сила толкнула его к жене.

Вита, не открывая глаз, рухнула в его объятия.

А внизу, у подножия холма, стояли двое, не видимые ни одному глазу, и смотрели вверх.

— Вообще-то не стоило говорить ему и части правды, — сказал Медовик.

— Но я хотел вызвать у него еще большее противодействие.

— Так я и понял. Потому и начал тебе подыгрывать.

— И нам удалось, — заметил Джос.

Калинова передергивало от отвращения, но его руки, перестав ему подчиняться, раздевали жену. Процесс был хорошо знаком, но еще ни разу в жизни не был так противен.

Ветер исчез — как обрезало, — и Вита шептала:

— Оставь меня. Я не хочу. — Но ее тело так и льнуло к его ладоням.

Калинов опустил ее на мягкую траву. Полузакрытые глаза жены смотрели в небо. Как в смерть.

И все началось. Их тела впивались друг в друга с омерзением, но какая-то сила тянула их друг к другу твердо, неотвратимо. И Калинов почувствовал, как внутри его поднимается удушающая волна тошноты.

Двое внизу по-прежнему смотрели на вершину.

— Освобождай его скорее, — сказал Джос. — Ты же видишь: он рвется к ней даже сквозь твое заклятие… Он же лишится разума! Скорее!!!

— Да. — Медовик воздел к вершине холма руки.

— Я люблю тебя, — шептала Вита. — Просто я хотела тебе досадить, вот и говорила, что ты мне отвратителен.

И случилось. Словно кто-то держал Калинова в смирительной рубашке и вдруг распустил завязки.

Тело Калинова вырвалось из узды, тошнота исчезла, и он окунулся в наслаждение.

— И я люблю тебя, — прошептал он. — А все остальное было каким-то наваждением.

Их тела слились так, как ни сливались с самой юности — неистово, но не без страха. Словно в первый раз…

«Как я люблю тебя, мой милый», — подумала Вита.

«А я тебя, — подумал Калинов. — Боже, мы опять слышим мысли друг друга! Как тогда, помнишь?»

«Помню, — подумала Вита. — И мы научим этому Маринку… Теперь мы сумеем».

А потом их мысли умерли, потому что они растворились друг в друге.

Когда все завершилось, Вита, одеваясь, подумала: «Ты не обращал внимания? Когда мы трах… занимаемся этим, наши позы порой напоминают распятие».

«Наверное, любовь всегда кончается распятием», — подумал Калинов, застегивая пуговицы комбинезона.

«Наверное», — согласилась Вита и прильнула к нему.

Так, в обнимку, они и очутились в джамп-кабине. А когда открыли дверь, увидели серую поверхность Ладоги и привычное солнце на небе.

Едва они исчезли, Джос сказал:

— Что ж, теперь можно и нам уходить. Уж коли он прорвался к ней через твое заклятие, миру, пока они живы, ничего не грозит!

— Не согласен, — сказал Медовик. — Миру всегда что-нибудь грозит. Но теперь есть надежда.

Он снова взглянул на вершину холма. Там, устремленный в небо, стоял большой белый крест.

— Это твоих рук дело, Иешуа? — Медовик глаза ми показал Джосу на крест.

Джос поднял голову:

— Нет… Но пусть стоит. Amor omnia vincit[6].

Перед тем как покинуть тело, Джос еще раз оглянулся на холм. Крест ярко выделялся на фоне сиреневого неба и казался похожим на обнаженную человеческую фигуру.