Искатель. 1963. Выпуск №5

ОДНА МИНУТА ШЕСТОГО

В такси Куин раздумывал над сложным маневром Холмза. Тот боялся попасть в ловушку и, чтоб избежать ее, заставил Куина уйти из того места, откуда он звонил, в кафетерий. Там он, невидимый, осмотрел его, но так как не был абсолютно уверен, что Куин один, хотя и казалось, что это так, перенес встречу в третье место. Это давало Холмзу возможность приехать туда раньше и удостовериться, что вокруг никого нет. Куину пришлось бы расставлять сообщников на виду у своей богатой жертвы.

Куин доехал до 51-й улицы за пять-шесть минут, не больше. Этот бар походил на старомодный ночной клуб, какие существовали три десятилетия назад. Он помещался в первом этаже каменного дома, а вход был через подвал. Над дверью висела неоновая вывеска, освещающая вход, но официальное время закрытия уже давно прошло, и вывеска не горела. Большинство посетителей уже ушло. Но он выскочил из такси и вошел. Все равно.

В маленьком кабинете лицом ко входу в одиночестве сидел человек. Его волосы серебрились у висков, он носил очки без оправы, что придавало ему довольно солидный вид — слишком солидный, чтоб сидеть с таким видом в одиночестве в баре около пяти часов утра. Он обхватил рукой бокал. Второй стоял на другом краю стола. Когда вошел Куин, он незаметно поднял палец. Куин подошел, остановился и посмотрел на него. Тот сидел, глядя снизу вверх. Минуту они молчали. Человек за столом заговорил первый:

— Вы Куин, надо думать?

— Я Куин. А вы Холмз?

— Сколько вам стоило такси?

— Шестьдесят центов.

— Вот деньги.

Он выкатил монеты из желобка ладони, будто монеты были чем-то жидким. Куин сбегал к такси и сразу вернулся. Холмз жестом указал ему на стул.

— Садитесь.

Куин неуверенно сел, придвинувшись к столу, подальше от стены. Снова они посмотрели друг на друга, парень лет двадцати пяти и мужчина, которому было пятьдесят, а может быть, и больше. Холмз был более опытен. Это проявилось почти тотчас. Он держал ситуацию в руках, даже эту ситуацию, которая была не в его пользу. Даже добродетель не может заменить жизненный опыт.

— Вот, выпейте, — сказал он. — Я должен был заказать заранее, чтобы мне разрешили здесь остаться. Бар закрывали.

Смешно — вдруг он что-нибудь насыпал в бокал? Это было бы похоже на 1910 год.

Холмз, видно, прочел его мысли.

— Возьмите мой, — сказал он, — я еще не пил.

Он взял бокал, который стоял перед Куином, и отпил из него.

— Когда вы выскажетесь? — спросил Холмз насмешливо.

Куин осмотрелся. «Неподходящее место, чтобы его сцапать. Я здесь с ним ничего не сделаю. Нельзя было позволять ему выбирать место».

Снова Холмз, казалось, прочел его мысли:

— Хотите выйти отсюда? Сядем в машину, а?

— Не знал, что у вас есть машина. Почему же вы не посадили меня сразу, а гоняли туда и обратно?

— Хотел сначала узнать кое-что о вас.

«И до сих пор не знаешь», — со злорадством подумал Куин.

Холмз выпил свой бокал до дна, поднялся, снял с крючка светло-серую шляпу и надел ее с такой тщательностью и точностью, будто покидал деловой завтрак, состоявшийся в полдень, а не место вынужденного свидания почти на рассвете. В шляпе он выглядел немного менее солидным, но только немного. Это все еще был с ног до головы достойный, надменный деловой человек. Он направился к выходу, невидимые вожжи всей ситуации все еще были крепко зажаты в его руках. Куин поднялся и шагнул следом, оставя свой бокал нетронутым. Затем оглянулся и посмотрел на бокал. «Это мне может пригодиться, если что-нибудь произойдет, — подумал он. — У меня внутри какое-то ощущение пустоты».

Он вернулся к столу, двумя длинными глотками осушил бокал и направился за Холмзом. Сразу же ему стало лучше, он почувствовал, что справится. Машина стояла недалеко от входа. Холмз уже был возле нее.

— Я не собирался торопить вас, — сказал он светским тоном.

Куин разрешил ему тронуть машину с места, затем спросил строго:

— Куда вы едете?

— Просто покатаемся немного. Я подумал, что мы не можем разговаривать, если машина стоит у тротуара в такое время, — подойдет полицейский и станет совать свой нос.

— Ну и что в этом такого? — отрезал Куин.

Холмз улыбнулся асфальту, простиравшемуся перед их наступающим буфером, будто видел что-то смешное, а там ничего не было — асфальт, как и всякий другой. Машина направилась на запад. Оба молчали. Куин подумал: «Я разрешу ему начать. Почему я должен облегчить ему положение? Он должен будет начать рано или поздно. Это игра. А у меня на руках — карты, несущие тюрьму и казнь, — так, во всяком случае, предполагается».

Что бы там ни думал Холмз, на лице его это не отражалось. Он повернул на север, на 60-ю улицу. Они проехали ее, затем наугад повернули на восток. Все экспромтом. Куин мог догадаться об этом по резкому повороту руля в самый последний момент. Они проехали прямо примерно к 5-й авеню, затем повернули на север; наконец он, очевидно, что-то решил и завернул на какую-то улицу, которая упиралась в склон, сбегавший под мост через Ист-ривер, и остановился у самого края, у воды. Здесь, где не было никакой ограды. Просто своего рода причал, поднимающийся над блестящей темнотой реки. Он остановился только тогда, когда передние шины прижались к низкому каменному бортику пристани. Куин молчал. Он думал: «В твою игру могут играть двое».

Холмз заглушил мотор и выключил фары. С воды исчезла филигранная инкрустация, но вода чувствовалась по запаху, а время от времени она издавала коротенькие хихикающие звуки, как маленький ребенок.

— Вы довольно близко подъехали к краю, не правда ли?

— Тормоза в порядке. Вы не волнуетесь, а?

— Нет, я не волнуюсь, — сказал Куин спокойно. — А что, мне следует волноваться?

Холмз немного наклонил голову.

— Зачем вы смотрите на часы?

— Я пытался сосчитать, сколько времени прошло с тех пор, как мы увиделись в баре.

— Двадцать минут, — сказал Куин, — и все должно было бы уже кончиться.

— Так и будет. У вас есть чек? Сколько вы хотите за него?

«Что-то не так. Я веду себя неправильно, я занимаю не ту позицию. Интересно, как это ему удалось взять верх?» — подумал Куин.

Холмз ущипнул себя за переносицу, нагнулся вперед и зашелестел какой-то бумагой возле самой приборной доски.

— Вот двести долларов, — сказал он. — Давайте чек.

Куин не ответил. Холмз повернулся и посмотрел на него.

— Двести пятьдесят.

Куин не ответил.

— Сколько вы хотите?

Куин заговорил медленно и тихо, теперь был его ход.

— Почему вы думаете, что я хочу за него деньги?

Холмз вопросительно посмотрел на него.

Куин продолжил:

— Вот что я за него хочу: я хочу получить письменное признание, что вы сегодня ночью убили Стивена Грейвза. Если я не получу этого, тогда я и вас и чек — обоих — отвезу в полицию.

Нижняя челюсть Холмза пыталась сомкнуться с верхней и все время отваливалась.

— Нет, обождите, — повторил он два или три раза, — нет, обождите!

— Вы там были сегодня ночью, мистер Холмз?

Внезапно челюсти крепко сомкнулись — так крепко, что ни слова не проходило сквозь них.

— Он там лежит мертвый, и вы тот человек, который это сделал. Ведь вы же не думаете в самом деле, что я нашел этот чек катающимся по городу в такси? Неужели вы так думаете? Где, вы полагаете, я нашел его? Там, где я его нашел, лежал труп Стивена Грейвза.

— Вы лжете! Вы пытаетесь провести меня на том, о чем вы не можете знать никак!

— Я был там.

— Вы там были? Вы лжете!

— Вы и он сидели лицом к лицу в кожаных креслах, в комнате на втором этаже, в кабинете. Он выпил, а вам не предложил. Он закурил сигару, но вам не предложил. Вы сжевали свою собственную в клочья. Я даже могу вам сказать, какой марки была сигара, — «Корона». Я даже скажу вам, как вы были одеты: на вас был коричневый костюм. Когда вы пошли на свиданье со мной, вы переоделись в серый, но тогда на вас был коричневый костюм. На левом рукаве нет пуговицы. Не пытайтесь сунуть руку в задний карман! Ну что, лгу? Теперь вы верите, что я там был? Теперь вы верите, что я видел его мертвым и знаю, что вы убили его?

Холмз не отвечал; он снова наклонил голову.

— Бросьте смотреть на часы, ваши часы вас не спасут.

Холмз, наконец, заговорил:

— Нет, мои часы меня спасут. Вы еще ребенок, вот что! Господи, мне почти что жаль тебя, сынок. Не знал я, что ты так молод, когда говорил с тобой по телефону.

Куин мигнул несколько раз.

— У тебя неприятности с глазами, а? Огни на приборной доске окружены кольцами, а? Как большие мыльные пузыри. Вот что…

— Что — «вот что»?

— Видишь, ты слишком много говорил. Ты договорился до могилы. Если бы ты держал язык за зубами, я бы и в самом деле поверил, что ты нашел этот чек в такси. Ты бы заснул здесь, в машине, и через два часа проснулся бы на берегу реки, здесь, без чека, но в остальном невредимый, даже, может быть, с десятидолларовой бумажкой в кармане. Что, голова очень много весит? Слишком тяжела для твоей шеи? Она все время опрокидывается, словно сделана из камня, а?

Куин ткнул себя в подбородок; голова откинулась. Холмз отечески улыбнулся.

— Если бы ты пил из своего бокала, этого бы с тобой не случилось, все было бы в порядке. Ты был подозрителен, но недостаточно подозрителен. Ты взял не свой бокал, а мой. Я шахматист, а ты, очевидно, нет. Играть в шахматы — значит уметь разгадать ход противника еще до того, как он его сделает.

Он замолчал и снова посмотрел на Куина.

— Что, галстук слишком тесен? Правильно, опусти узел. Порви ворот рубашки. Правильно! Хотя это не очень помогает, а? Ничем не могу помочь. Ты заснешь здесь, в машине, а потом отправишься в реку, и от тебя не останется никаких следов. Я заберу у тебя чек прежде, чем это произойдет; не беспокойся, я найду его, он ведь у тебя здесь. Ты не пришел бы, если бы его у тебя не было с собой. Вероятно, ты его засунул в башмак? Это именно то место, которое молодой человек твоего типа посчитал бы очень подходящим тайником.

Куин оторвался от сиденья и стал нащупывать ручку дверцы, но повалился. Холмз ухватил его за пояс и подтащил обратно на сиденье, как мешок.

— Какой смысл пытаться вылезти? Даже если бы тебе удалось это сделать, ты все равно не сможешь больше стоять. Ты упал бы на мостовую, только и всего.

Нога Куина согнулась раза два, пытаясь поднять его. Холмз повернул рычажок и опустил оконное стекло.

— Пытаешься выбить стекло? У тебя нет сил для этого!

Внезапно он обернулся и схватил Куина за руку.

— Что это? Столовый нож? Что ты можешь им сделать?

Он выбросил нож в окно.

— Слышал плеск? Там перед нами вода — вот эта прямая черная полоска, которую ты видишь как раз над радиатором.

Он откинулся к стенке с видом терпеливого ожидания.

— Теперь ты уже совсем не можешь двигаться, да? Вот и правильно. Водишь рукой так лениво, будто отмахиваешься от комаров. Вот почти и все, что ты еще можешь сделать.

«Все-таки я успел узнать, — подумал Куин, — что я был на правильном пути… но я узнал слишком поздно».

— Вам не удастся это сделать, мистер! — пробормотал он сквозь сон, в то время как его голова опустилась в последний раз. — Брикки все знает. Нас двое, я не один… теперь…

ДВАДЦАТЬ ОДНА МИНУТА ШЕСТОГО

Брикки стояла в темноте стенного шкафа, связанная, беспомощная. Теперь уж они наверняка не успеют на автобус. Бедный Куин! Будет ждать ее там, в доме Грейвза, в обществе мертвеца, пока не наступит день, пока кто-нибудь не заглянет туда. И начнется суматоха, и его арестуют… И все кончится. Ему никогда не удастся победить город. В конце концов ни эта женщина, ни ее партнер не оставили ничего такого, что могло бы их уличить. Ничего похожего на взломанный сейф — след, который оставил Куин. Она может потом обвинять их сколько угодно, если, конечно, она останется в живых. Но это ничему не поможет. Ее слово ничего не стоит.

Уходили драгоценные минуты, минуты, которые можно сравнить с каплями крови из сердца. Должно быть, сейчас уже половина шестого. Через десять минут она и Куин должны были отправиться на автобусную станцию… Теперь уж этого не произойдет. Ей следовало догадаться, что город их все равно перехитрит. Городу всегда это удавалось. Они ведь просто парень и девушка из маленького городка. Как могли они бороться против такого врага?! Куина казнят на электрическом стуле, а она навсегда останется грубой, злой наемной партнершей в дансинге — в заведении, больше похожем на конвейер, чем на место для развлечения. Навсегда. Без надежд, без мечтаний…

Проходили драгоценные минуты, которые нельзя было остановить и нельзя было выкинуть.

Внезапно дверь в комнату отворилась, и кто-то вошел. На мгновение дикая надежда мелькнула у нее в голове. Ага, счастливый конец, как в рассказах, как в кинофильмах! Кто-то пришел сюда, чтобы освободить ее в последнюю минуту. Пьяница-дежурный решил посмотреть, что произошло, — он заподозрил их, потому что она не вышла с ними. Или даже, может быть, сам Куин, которого привело сюда какое-то чудесное шестое чувство…

Потом раздался голос, голос, хрипящий от бешенства. И все надежды исчезли. Это был Грифф, сообщник Бристоль. Они вернулись, чтобы прикончить ее тут же, на месте!..

— Почему ты об этом не подумала раньше, дура?! Башка у тебя не работает?!

— Сейчас я из нее все вытрясу, — пригрозил решительный голос Бристоль. — Я бы и тогда у нее узнала, да ты вышел из ванной слишком рано. Ведь что-то подсказало ей — как могла она узнать мой адрес?..

Дверца шкафа открылась, и ослепляющий свет заставил ее на минуту закрыть глаза. Она почувствовала, что ее освобождают от петли, которая держала ее у стены. Ее вытащили, сорвали повязку, чтобы она могла говорить.

— Попробуй только крикни, и я тебя быстро… — угрожающе сказала Бристоль и подняла руки.

Брикки не могла кричать, даже если бы захотела.

Бристоль схватила ее за волосы и оттянула голову назад.

— Ну, только не увиливай! Я вот что хочу знать: откуда ты узнала обо мне? И откуда ты узнала, где я живу? Я буду рвать твои волосы, пока ты мне не скажешь всю правду!

Брикки ответила сдавленным, но решительным голосом:

— Ты уронила там счет за гостиницу. Я его нашла в комнате, там, где он лежал.

Удар. Она услышала звук, как будто бумажный пакет, наполненный водой, упал с третьего этажа. Но это не ее, это он Джоан ударил.

— Ах, ты… — хрипел он. — Я так и знал, что ты что-нибудь в этом роде выкинешь! Могла бы оставить свою визитную карточку у него в кармане. Одно и то же.

— Она врет! — взвизгнула Джоан Бристоль. Одна сторона ее лица медленно краснела, словно покрывалась экземой. — Я готова поклясться, что видела счет у себя в сумке, когда вернулась сюда.

— Ты вынимала счет из сумки, показывала ему? Вынимала?

— Да, вынимала! Ты сам знаешь: мы решили, что я покажу ему, как мне нужны деньги. Но я положила его назад, Грифф! Я принесла его сюда!

Брикки покачала головой.

— Он, видимо, выпал. Счет на семнадцать долларов восемьдесят девять центов. На нем написано «просрочен» фиолетовыми чернилами. На нем был даже помер твоей комнаты.

Грифф рванул Брикки за волосы.

— Ты его принесла сюда? Что ты с ним сделала? Где он?

— Я его оставила там, где он был. Я боялась до чего-нибудь дотрагиваться. Я все оставила как было.

Подошла Бристоль.

— Не верь ей. Она могла взять его с собой. Обыщи ее.

— Обыщи ты. Ты знаешь, где вы, женщины, прячете.

Ее руки быстро и тщательно стали обшаривать каждый дюйм. Ноги Брикки были стянуты вместе. Счет лежал в чулке, с внутренней стороны ноги. Бристоль проверила чулки с наружной стороны.

— Счета у нее нет.

— Тогда придется пойти туда и достать его. Его нельзя там оставлять. Это нас выдаст. Ах ты, идиотка!

— Обожди минутку, Грифф! — сказала Бристоль быстрым, тихим шепотом, но Брикки слышала. — Мы ее возьмем с собой и оставим ее там, с ним. Устроим так, чтобы выглядело, будто она сама… — Она мотнула головой в сторону Брикки и сказала еще тише, но Брикки все равно слышала — так напряжено было все в ней. — Ты можешь сделать то, что хотел с самого начала, но сделай это там. Пускай-ка они распутают эту историю! Тогда все не будет иметь к нам никакого отношения.

На мгновение он задумался. Глаза его горели.

— Это единственный выход для нас, Грифф! Они подумают, это сделала она, а потом покончила с собой.

Он кивнул.

— Хорошо. Нам нужно провести ее мимо стола ночного дежурного, как будто она пьяная, понимаешь! И ее приходится поддерживать. Я его все-таки заставлю отойти от стола, как я тебе раньше говорил. Мы просто провожаем ее домой, вот и все. Не трогай руки, пусть будет так, как есть, а ноги развяжи, чтобы она могла идти.

Бристоль взяла свое пальто и набросила его на плечи Брикки, закрыв связанные руки.

— Сними полотенце с шеи, — сказал мужчина. — Вот, возьми это. — Он передал Джоан Бристоль что-то черное, поблескивающее. Наверное, из этого револьвера он застрелил Грейвза.

Револьвер — под пальто, и левая рука Бристоль прижала его к спине Брикки, будто хотела вдавить его в тело — тупоносый черный револьвер.

— Теперь обожди здесь. Я пойду вниз, выведу машину из гаража и избавлюсь от этого дежурного. Дай мне десять минут. Потом пойдешь вниз.

Дверь за ним закрылась, и женщины остались одни.

Они не разговаривали. Они не сказали друг другу ни слова. Они стояли рядом — молча, напряженно; пальто приподнялось сзади маленьким шалашиком — там, где левая рука Бристоль прижимала к спине Брикки револьвер.

Интересно, будет ли она стрелять, если я вдруг сделаю шаг в сторону, чтобы оторваться от этого револьвера?

Однако Брикки такой попытки не сделала, и не только потому, что боялась. Они собирались отвезти ее туда, куда она с самого начала хотела повести их, — на место преступления. Так почему же не обождать? Правда, может быть, ей никогда не представится возможность убежать. А здесь эта возможность как будто бы есть. Но все-таки почему не обождать? Ведь туда придет и Куин.

Бристоль, наконец, заговорила:

— Ну, достаточно. Теперь пойдем. Но я хочу тебя предупредить: если ты хоть пискнешь на лестнице, или когда мы будем проходить через холл, или на улице, когда мы будем ждать машину, я выстрелю. И не думай, что я шучу. Я никогда не шутила. И вообще я родилась без чувства юмора.

Брикки не ответила. Она подумала, что это, наверное, правда. Это ужасно — быть всегда злой, злой на весь мир.

Они вышли из комнаты и пошли по вонючему коридору.

За одной из дверей зазвонил звонок будильника. И обеим показалось, что электрический ток прошел между ними, а револьвер был проводником. Она почувствовала, как Бристоль тяжело задышала за ее спиной. Она поняла. Ей не надо было говорить, какая случайность спасла ее от того, что Бристоль не выстрелила, вздрогнув от этого звонка…

Они свернули на боковую лестницу. Они уже слышали голос Гриффа — где-то там, внизу. Гулкий, пустой голос.

— Ну, выпей еще! Не ломайся.

— Стой! — прошептала Бристоль, когда они дошли до последних ступенек, Стола дежурного отсюда не было видно.

Кто-то поперхнулся, закашлялся. И снова прозвучал голос Гриффа: «Легче, легче, не выпей всю бутылку!»

— Ну, — прошептала Бристоль и толкнула ее револьвером, как будто это была ручка, управляющая движениями Брикки.

Грифф был там один; он навалился на стол, положив голову на руки.

Странное существо: двухголовое, четырехногое, со странным горбом, — вот что представляли собой эти две женщины. Эти две женщины и револьвер. Грифф даже не обернулся.

Они были уже в машине, когда он присоединился к ним. Машина стояла недалеко от выхода. И Бристоль велела ей сесть сзади и села рядом.

Грифф сел на переднее сиденье, и они все еще не сказали друг другу ни слова. Бристоль передвинула револьвер, и теперь он упирался в бок Брикки. Брикки сидела тихо, совершенно не сопротивляясь.

Ночь вокруг раскололась на кусочки. Появились какие-то щелки и полоски света. Их становилось все больше и больше.

Они доехали быстро. Когда они завернули на 70-ю улицу, Бристоль сказала:

— Смотри не останавливайся, если ты не уверен.

Они проехали мимо дома, как будто ехали не сюда, а куда-то еще.

Дом хорошо хранил свою тайну. Он был таким же, каким был вчера утром, в этот же самый час. Утром. До того, как это случилось.

Все трое повернулись к дому, когда машина проезжала мимо. «Куин уже, должно быть, вернулся. Он уже там. О боже! — Только теперь, вот теперь начинала она чувствовать страх. — А вдруг еще нет?»

Когда миновали дом, Грифф развернулся и поехал назад. Наконец он затормозил. Они снова посмотрели из окон автомобиля. Ничего.

— Мы можем туда подняться, — прошептал он, не разжимая губ. — Пошли.

Ее сердце было как испуганный зверек, когда ее вытащили на тротуар, зажали с двух сторон, как сандвич, и быстро повели к дому. Они поднялись на крыльцо и вошли в тамбур, оглядываясь по сторонам, чтобы убедиться, что никто не смотрит на них. Никто не смотрел.

— Все в порядке, — с облегчением сказала Джоан Бристоль.

— Где ключ, который был у нее? Быстрее!

Они втолкнули ее внутрь и снова закрыли за собой дверь. Она делала все, что ей говорили. Но теперь конец. Теперь, когда они закрыли эту дверь, в счет пойдет каждая секунда. Даже если он вернется через пять минут, он все равно опоздает. Он ее найдет здесь, как нашел Грейвза. Даже если он вернется сейчас же, и это не поможет. Просто здесь будут еще два трупа. Эти люди вооружены, а у нас ничего нет.

Может быть, может быть, он совсем не вернется? Может быть, что-нибудь такое случилось и с ним?

Темнота в доме была такой же непроницаемой, как и прежде. Бристоль сказала Гриффу, как и она сказала Куину, когда они пришли сюда в первый раз: «Не зажигай свет, пока мы не подымемся наверх». Ей казалось, что это было много лет назад. Но тогда здесь не было убийц. Здесь были только двое молодых людей, которые пытались начать жизнь сначала.

Грифф зажег спичку, прикрыл ее руками и повел их за собой. Брикки шла вслед за ним — в накинутом пальто, с револьвером, припаянным к спине.

А что, если он ждет там, наверху, в темноте? А что, если он сейчас выйдет и скажет: «Брикки, это ты?» Тогда она будет виновницей его смерти. Она принесет ему смерть. А если его там нет, тогда она принесет смерть себе. Но из двух этих возможностей она предпочитала последнюю. Да и вообще какая разница? Все равно уже слишком поздно — они опоздали на автобус. Город оказался победителем. Как всегда.

Вход в комнату, где лежал убитый, казался мрачной черной ямой в слабых лучах его спички. Потом он зажег свет в комнате, и ее втолкнули туда. К мертвому человеку. В пустоту, где не было Куина, чтобы помочь ей.

Грифф сказал:

— Теперь быстро ищи счет, и смотаемся отсюда.

Бристоль посмотрела на пол и с угрожающем видом повернулась к Брикки.

— Ну, где он?

Она все еще держала револьвер в руке, хотя он теперь уже и не упирался в спину Брикки.

— Там, около него, как я и сказала, — ответила Брикки безжизненным голосом. И, помолчав, добавила: — И ты мне поверила.

— Так ты, значит, не… — взвизгнула женщина. Она повернулась к своему сообщнику. — Видишь, я тебе говорила!

Кулак мелькнул в воздухе.

— Где счет? У тебя? — проревел Грифф.

Брикки покачнулась от удара, потом мрачно улыбнулась.

— А уж эту проблему решать придется вам.

Его голос внезапно стал совершенно спокойным. Спокойный голос убийцы.

— Дай-ка его, — сказал он Бристоль, — я сам.

Револьвер перешел к нему.

— Отойди от нее.

И вот она оказалась одна — совсем одна, загнанная в угол.

Он подходил к ней все ближе. Он, наверное, хотел стрелять в упор, чтобы было похоже на самоубийство.

Ему потребовалось только одна или две секунды, чтобы подойти к ней, но ей они казались часами. Сейчас она умрет. Может быть, это к лучшему. Все равно теперь уже поздно. Автобус ушел, Автобус домой. На часах уже…

БЕЗ ЧЕТВЕРТИ ШЕСТЬ

Это последнее, что она видела. Она закрыла глаза и ждала, ждала.

Звук выстрела заставил ее раскрыть глаза. Ей казалось, что громче она никогда ничего не слышала. Непонятно, почему ей не больно. Всегда смерть бывает такой — каким-то онемением и ощущением глухоты?

Грифф странно покачивался перед ней. Это он покачивается или она? У него слишком много рук, слишком много ног. Его слишком много… Револьвер, все еще дымящийся, дрожал в его поднятой руке. А другая рука держала его руку. Еще какой-то рукой он был схвачен за горло. Его лицо? — искаженное, красное… А за ним — другое лицо, тоже искаженное, но не настолько, чтобы его нельзя было узнать.

Мальчишка из соседнего дома дрался за нее. Дрался за нее так, как и должен драться мальчишка из соседнего дома. Внезапно задрожал пол. Что-то рухнуло. Уже не было Гриффа. Не было рук и ног и голов перед ней. Ничего не было. Два тела извивались на полу.

Мимо нее пронеслась Джоан Бристоль с кочергой в руке, которую она схватила у камина и держала высоко над головой.

У Брикки были связаны руки. Но если мальчишка из соседнего дома мог броситься на револьвер с голыми руками, то она может броситься на кочергу вообще без рук.

Она вытянула ногу.

Джоан Бристоль упала вперед, а кочерга отлетела в сторону и ударилась где-то о стенку.

Она бросилась на Бристоль и прижала ее коленями к полу.

Она не могла разглядеть, что происходит с мужчинами. Она слышала звуки ударов. Один, второй, третий. Внезапно тела разделились. Один из них поднялся, а другой остался лежать. Тот, кто поднялся, держал в руке револьвер.

— Сейчас я тебе помогу, Брикки, — сказал он, задыхаясь.

Тогда она увидела: на полу лежит Грифф. Он немного вздрагивал. Поднял руку и прикоснулся к голове, но все еще лежал. Куин наблюдал за ним. Это у него был револьвер.

— Я могу ее удержать, — сказала Брикки.

Он подошел к письменному столу Грейвза, что-то там взял, потом подошел к ней и разрезал полоски, связывающие ее руки. Они — оба еще так задыхались, что не могли разговаривать.

Затем он взял эти полоски, снова связал их и стянул руки Джоан Бристоль за спиной.

— И ему, — задыхаясь, сказала Брикки.

— Еще бы! — Он пошел в спальную, вернулся с простыней, которую сдернул с кровати Грейвза, разорвал ее и принялся за дело.

— Я увидел из окна, как они шли с тобой по улице. Ты шла так напряженно, что я понял: они угрожают тебе револьвером. Я спрятался в ванной…

— Это они, Куин. На этот раз мы поймали кого нужно.

— Я знаю, что Холмз ни при чем. Но я попал там в тяжелое положение… — Он поднялся и оглядел свою работу. — Ну, это их удержит некоторое время. Нет смысла завязывать им рты. Пускай кричат сколько хотят. Да это, собственно говоря, нам и нужно. Мы даже им поможем в этом.

— Куин, какой теперь смысл? Вот они здесь. Но какая разница? Посмотри, уже две минуты седьмого…

— Давай попробуем, поедем туда. Может быть, если не этим автобусом, каким-нибудь другим…

— Бесполезно, Куин. Я тебе говорила. Видишь, город уже просыпается.

— Полиция тоже просыпается. Мы здесь попадемся, если будем терять время. Пошли, Брикки. Давай попробуем. — Он схватил ее за руку и потянул за собой вниз, по ступенькам.

— Возьми свой чемодан, открой дверь и стой там, в дверях. Я сейчас позвоню по телефону. Это займет не больше минуты.

Он поднял трубку.

— Ты готова?

Она стояла в тамбуре, держа чемодан в руке, готовая броситься бежать.

— Приготовиться! Внимание! Начал!

Он сказал в трубку:

— Дайте полицию! — Потом он сказал ей: — Держи дверь широко открытой, чтобы и я успел. — Она оттолкнула дверь и подставила ногу.

— Алло, полиция? Произошло убийство. Дом номер… — Он назвал номер дома. — Ист-Сайд, семидесятая улица. Вы найдете Стивена Грейвза мертвым, на втором этаже. В той же самой комнате вы найдете двух людей, которые это сделали. Они связаны, и вы застанете их, если не будете мешкать. В письменном столе в той же комнате вы найдете письмо и из этого письма узнаете почему. Да, и еще одно! Револьвер, которым они это сделали, лежит в тамбуре, род ковриком. А? Нет, это не шутка. Хотел бы я, чтобы это было шуткой. Я? Я нет. Я просто прохожий.

Он бросил трубку мимо рычага, крикнул ей: «Беги!» — и бросился вслед.

На миг он остановился, сунул револьвер под коврик и побежал за ней.

— Их машина! — крикнула она через плечо.

— Он оставил в ней ключ!

Он прыгнул за ней, захлопнул дверцу, и машина рванулась. Не успели они завернуть за угол, как услышали звук приближающейся сирены.

— Быстро они работают, — сказал он. — Если бы мы не сели в машину, они бы нас сцапали.

С бешеной скоростью они неслись вдоль Мэдиссон-авеню, еще пустынной. Дважды Куин проскакивал под красным огоньком светофора.

— Мы все равно не успеем, Куин, — сказала Брикки.

— Попытаемся по крайней мере!

Становилось все светлее. На востоке начинался еще один день. Еще один день в Нью-Йорке.

Ты выиграл. Ты рад? Тебе, приятно знать, что ты нас поймал, что ты нас разбил? Парня и девушку из маленького города. У нас были равные шансы, не правда ли? Как всегда. Ты, страшный, дробящий кости город!.. Равные шансы! Еще бы! Ты, гнилой город!.. Ты, ты, Нью-Йорк!

Слеза намочила ей висок, поползла почти до уха — на такой скорости был сильный ветер.

Его рука на миг оторвалась от руля и крепко стиснула ее руку.

— Не плачь, Брикки, — сказал он, смотря вперед, с трудом проглатывая комок в горле.

— Я не плачу, — сказала она. — Этого удовольствия я ему не доставлю. Пусть делает что хочет, а я ему не покажу, что мне плохо.

Здания впереди становились все выше. С каждым кварталом они, казалось, вырастают. От восьми-десятиэтажных до пятнадцатиэтажных, от пятнадцатиэтажных до двадцатиэтажных, от двадцатиэтажных до тридцатиэтажных — все выше и выше. Все время выше, захватывая небо, пока им не показалось, что они находятся в сточной яме с неприкрытой крышкой. Там, наверху, было ярко-голубое небо, а внизу — тусклая серость, вечная серость и лабиринты из бетона, лабиринты, из которых нет выхода…

Оли мчались уже по 7-й авеню, по направлению к 30-й улице. Справа на них надвигался Бродвей. Потом внезапно, около 40-й улицы, Бродвей образовал двойной треугольник, который все называют Таймс-сквером.

Здание газеты «Нью-Йорк таймс» выросло перед ними. А справа — странный брус, неизвестно зачем поставленный на фоне светло-голубого утреннего неба.

Она схватила его за руку так внезапно, так резко, что руль повернулся, и они чуть не въехали на тротуар.

Она стояла на коленях и смотрела в заднее окно и трясла его за плечо.

— Куин, посмотри! О Куин, посмотри! Часы на башне «Парамоунт» показывают без пяти шесть! Сейчас только без пяти шесть! Часы в комнате, должно быть, спешили…

— А может быть, эти отстают? Ты сейчас вывалишься из машины!

Она посылала часам воздушные поцелуи. Она была в каком-то экстазе благодарности.

— Нет, эти часы правильные. Эти часы правильные! Это мой единственный друг в этом городе! Я знала, что он мне поможет! Значит, мы можем успеть. У нас еще есть шанс…

Она больше никогда не увидит небоскреба газеты «Нью-Йорк таймс»!.. Она больше никогда сюда не приедет!

— Сядь, сейчас поворот!

Острый, как бритва, поворот поднял два колеса машины, и они уже на 34-й улице. А там, впереди, в двух кварталах от них, между 8-й и 9-й авеню, там, впереди, уже выехал большой междугородный автобус… Он только что выехал из ворот автобусной станции, развернулся и начал набирать скорость — на запад, к реке, к тоннелю, в сторону Джерси… К дому.

Такой близкий и такой далекий. На минуту раньше они бы успели. У нее вырвался какой-то крик, маленький и жалкий. Она его подавила. Она не спросила его, что им делать. И он ее не спросил. Он просто рванул машину вперед.

Он не хотел сдаваться. Усилием воли бросил он вперед легкий, маневренный автомобиль за автобусом. Они настигали его. Они поравнялись с ним. Автобус замедлил ход, чтобы свернуть в тоннель, и он остановил машину около автобуса. Им помог дружелюбный красный огонек светофора; он остановил и тяжелый автобус и легкий автомобиль.

Они выскочили из машины и стояли перед автобусом, умоляюще стуча в дверь.

— Откройте, пустите нас! Пожалуйста, пустите нас! Не оставляйте нас здесь… Куин, покажи ему деньги!

Шофер покачал головой и нахмурился. По выражению лица и жестам они поняли, что он ругается. А красный свет все держался и держался. И он не мог уехать. Он должен был сидеть и смотреть в их страдающие лица! Любой человек, у которого есть сердце, должен был сдаться. И у него, разумеется, было сердце. Он посмотрел на них в последний раз — хмуро оглянулся, не видит ли кто, а потом дернул за ручку, и дверь с шипением открылась.

— Почему вы не садитесь где полагается? — стал кричать он. — Вы что, думаете, это городской трамвай, который останавливается на каждом углу? — И прочие слова, которые люди обычно говорят, когда боятся, что их сочтут добрыми.

Она пошла, пошатываясь, по проходу и нашла, два свободных места. Через мгновение Куин сел рядом с ней, а брошенная машина осталась стоять у тротуара. В руках у Куина были автобусные билетики; он крепко сжимал их в руке. Билетики до самого конца. Билеты домой. Автобус тронулся.

Они ехали по полям Джерси. Позади был тоннель. Позади был Нью-Йорк. И только теперь она смогла говорить.

— Куин, — сказала она вполголоса, чтобы их никто не услышал, — интересно, посчитает их полиция виновными, не смогут ли они отговориться как-нибудь? Ведь в конце концов нас там не будет, чтобы рассказать, что произошло.

— Нам не надо там быть. Там будут другие, которые смогут это сделать так хорошо, что они никогда не выпутаются.

— Другие? Ты хочешь сказать — свидетели?

— Нет, свидетелей убийства нет. Никто этого не видел. Но есть один человек в семье Грейвзов, чьих показаний будет достаточно, чтобы осудить их.

— Откуда ты знаешь?

— Там, в письменном столе Грейвза, есть письмо от его младшего брата Роджера, который учится где-то в колледже. Помнишь, я тебе говорил? Грейвз, должно быть, получил это письмо вчера. Я нашел его, когда ждал тебя. Парень пишет Грейвзу, что если к нему обратится женщина по имени Бристоль и будет его шантажировать, чтобы он не поддавался.

— Откуда он знал?

— Он был женат на ней.

Мгновение она не могла закрыть рот.

— Теперь понятно, почему в ее записке написано:

— Вот именно. Знаешь, бывают такие браки под винными парами. Только это далее был не настоящий брак, все было подстроено. У нее где-то есть муж, и она боялась, что ее обвинят в двоемужестве. Поэтому она устроила фальшивое бракосочетание. Ничего подобного я в жизни своей не слышал!

— А как он вообще связался с такими подонками?

— Она выступала в небольшом кафе — неподалеку от его колледжа. И он там бывал в субботние вечера со своими товарищами. Там он с ней и познакомился. Он же мальчишка. Влюбился в нее и сделал ей предложение. Она и ее сообщник узнали, что он из видной семьи и что у Грейвзов есть деньги. И вот они подстроили это бракосочетание, разыграли его.

— Такие вещи делались в прошлом веке!

— Именно такие старые штуки иногда проходят прекрасно. Вот ты послушай. Ее любовник раньше играл в водевиле, изображал сельского мирового судью. Ему пришлось только повторить роль. А парнишка поверил, что он в самом деле женился. Наверное, не на последнем месте было и виски.

— И ты хочешь сказать, что он не догадался…

— В своем письме он пишет, что он догадался месяца через два. Они держали свой брак в тайне. Парнишка продолжал учиться, а она продолжала выступать в кабаре.

— Какие гнусные люди есть на свете!

— Они виделись только по субботам и воскресеньям. Эти двое выжали его совершенно, как лимон.

— А потом, видно, повадился кувшин…

— Да, примерно так и произошло. Конечно, с самого начала все деньги шли от Стивена Грейвза. А об остальном можешь догадаться сама.

— Да, в общем могу.

— Мальчишка как-то случайно увидел около ее уборной этого типа, узнал его и, наконец, догадался обо всем. Но они немедленно удрали.

— Еще бы!

— Только они на этом не успокоились. У них уже закружилась голова, наверное. Они решили, что могут попытаться еще разок получить деньги, прежде чем Роджер сообщит своему старшему брату и предупредит его. И вот тут-то все и произошло. Письмо от парнишки обогнало их часа на два, и Грейвз был готов к встрече с ними.

— Остальное я понимаю, — сказала Брикки. — Я слышала, когда они разговаривали. Вместо того чтобы поддаться на шантаж, он им пригрозил. Женщина пришла туда первая, оставила мужчину ждать на улице. Грейвз послал ее к черту и сказал, что он обратится в полицию. Она потеряла голову, бросилась к двери и впустила своего сообщника. Он вытащил револьвер. Грейвз пытался отнять его. И поплатился жизнью.

— И я чуть было не поплатился своей жизнью, и ты чуть было не поплатилась своей.

— Ты имеешь в виду, когда дрался там с ним?

— Нет. До этого. Я имею в виду Холмза.

— Почему? Что случилось?

— Холмз!.. Он был ни при чем, конечно, но он так испугался из-за чека, что когда узнал о смерти Грейвза и понял, что его могут обвинить в убийстве, он чуть было сам не стал убийцей.

— Он пытался?..

— Больше, чем пытался. Он почти что прикончил меня. Что-то подсыпал в мой бокал и собрался бросить меня в реку. Кажется, он уже вытащил меня из машины, не знаю. Я уже почти потерял сознание к этому времени. Меня спасло твое имя. Я пробормотал, что ты знаешь про него и, хоть он меня и убьет, это не спасет его. Ну, все изменилось тогда. Конечно, его страх удвоился. Но вместо того чтобы толкнуть меня в реку, он четверть часа отливал мне голову холодной водой и заставлял ходить вокруг машины. Все ходить и ходить, чтобы снотворное перестало действовать. А потом он довез меня быстренько к себе домой и там накачал меня черным кофе… Потом… Я не знаю… Мы вроде стали доверять друг другу. Не спрашивай меня почему. Наверное, мы оба слишком устали от подозрений. Я поверил, что не он убил Грейвза, а он поверил, что я не пытался шантажировать его. Он просто попал в тяжелое положение. У него не было денег, и, чтобы как-нибудь скрыть это, он дал Грейвзу негодный чек. Но вчера он уже достал денег и пошел к Грейвзу, чтобы вернуть их ему. А там узнал, что не может сделать этого, потому что Грейвз не может найти чек. Он перерыл весь стол, но не нашел. Грейвз, видно, очень нервничал — ждал прихода Бристоль. Он, наверное, хотел, чтобы Холмз как можно скорее ушел. С Холмзом-то все было ясно. А Холмз, конечно, беспокоился. Он очень беспокоился. Но он понял, что Грейвз — джентльмен и не заставит его заплатить лишнее за этот чек и не пойдет в полицию. Грейвз отнесся к нему очень холодно после того, что произошло, но они не ссорились, и он ушел от Грейвза, договорившись, что тот не будет его преследовать и что он придет еще раз, а Грейвз поищет чек. Грейвз в это время ждал Бристоль, а Холмз пришел незадолго до нее.

В общем я ему отдал чек. Иначе Холмза бы впутали в это дело. А я был твердо убежден, что Холмз в убийстве не виновен. Он при мне выписал новый чек, пометил его тем же числом, что и негодный, и отправил почтой Грейвзу.

Куин вытащил что-то из кармана и показал Брикки. Она побледнела, увидев столько денег. На мгновение она подумала…

— Нет, не пугайся, — сказал он. — На этот раз это честные деньги. Мне их дал Холмз. Он настаивал, чтобы я их взял, после того как узнал нашу историю, твою и мою. А он чувствовал такое облегчение, что выпутался из этой истории, что дал мне деньги. Двести долларов. Он сказал, что если я захочу, я могу понемногу возвращать эти деньги ему. Во всяком случае, их достаточно, чтобы начать. На двести долларов в нашем городке можно сделать кое-что. Мы могли бы внести первый взнос за…

Она не слышала его. Она больше не слышала его. Ее голова упала к нему на плечо и ритмично покачивалась в такт движению автобуса. Ее глаза были закрыты.

«Мы едем домой, — думала она сквозь сон, — я и мальчишка из соседнего дома. Наконец мы едем домой…»

Далеко, на башне «Парамоунт» часы пробили четверть седьмого.

В ДЖУНГЛЯХ НЬЮ-ЙОРКА

Порой Нью-Йорк выглядит красивым. Вспоминается красочная панорама города, которая развернулась перед нами в один из весенних дней. Мы смотрели со стороны Гудзона, и вдали из зеленой пены Центрального парка поднимались розовые от солнечного света здания Парк-авеню, за ними на фоке ультрамаринового неба дымчатыми колоннами маячили небоскребы Манхэттена, словно исполинские кристаллы, сверкали новые дома из стекла и стали.

Но чаще Нью-Йорк воспринимается иначе: кажется, что в нем беснуется слепая, вулканическая стихия. Она корежит здания, возводит новые, наворачивает горы земли и мусора, без конца дирижирует потоком автомобилей, вышвыривает на улицы толпы людей, гонит их в темные норы сабвея. Судорожный, истерический вихрь нью-йоркской жизни захватывает человека, как пушинку, несет его, крутит, бросает.

В этот гигантский водоворот судеб постоянно вовлекаются все новые и новые жертвы, сюда приезжают люди со всей страны, из-за рубежа, чтобы заработать на кусок хлеба, «войти» в жизнь. Они пополняют и без того до предела скученные кварталы Гарлема и Уэст-сайда, расселяются по случайным грязным клетушкам и начинают мучительное, скрытое от посторонних глаз единоборство с одиночеством, нищетой. Кончается оно по-разному. Одним удается найти какую-то работу, другие навсегда переселяются в трущобы и промышляют случайными заработками, третьи живут за счет нищенских подачек так называемого «социального обеспечения» (таких в Нью-Йорке 360 тысяч) и т. д. Но бывает и так, что судьбу неудачника венчает пронзительный вой полицейской машины со слепящим «дьявольским глазом» на крыше. Ревущая и нагоняющая страх на прохожих полицейская машина должна утверждать в сознании горожан мысль о том, что правосудие не дремлет, что оно всегда начеку. Полицейскую сирену часто можно услышать на улицах: в 1961 году в Нью-Йорке было совершено около 120 тысяч серьезных преступлений.

Об этой стороне жизни города-гиганта рассказывает повесть Уильяма Айриша «Срок истекает на рассвете».

В современной Америке детективная литература занимает значительное место в потоке книг, рассчитанных на широкого читателя.

Сейчас в США большое распространение получили так называемые «paper book» («бумажные книжки») — дешевые издания в мягких кричащих обложках. Они стоят в пять-шесть раз дешевле обычных книг и расходятся огромными тиражами. Защитники «американского образа жизни» уверяют, будто они выпускаются для «просвещения народа». Знакомство с содержанием типичных образцов этой продукции приводит к иному выводу.

В кафе и магазинах, в аптеках и уличных киосках, на вокзалах и аэропортах — везде блестят яркие обложки таких книжек. Все они на один лад. Это либо полуголая красотка в манящей позе, либо демонического вида гангстер со всеми атрибутами своей недоброй профессии. На то, конечно, немаловажные причины. «Просвещение», «культурный уровень», «художественные качества» — для владельца издательства это все пустые слова. Он коммерсант. У него один «деловой» интерес: менять книжки на доллары. Поэтому он, не задумываясь, будет играть на самых низменных вкусах людей, стремиться увековечить их: когда речь идет о прибыли, то все средства хороши!

Расчет на то, что читатель не сможет справиться с соблазном узнать поподробней о жизни красотки или гангстера, он купит книжку и прочитает, не изведав глубоких переживаний. Ведь при чтении детектива переживания читателя заведомо условны. Как бы ни закручивался сюжет, в какие безвыходные ситуации ни попадал бы герой, опытный читатель знает — рано или поздно все станет на свои места, и преступник окажется в компании полицейских. Так что детектив — это пустячок, его всерьез никто не принимает. Главное, чтобы сюжет был составлен похитрее, и боже упаси, чтобы читатель догадался, как дело будет идти к развязке!

А между тем, как это ни парадоксально, именно этот жанр литературы касается одной из наиболее злободневных для Запада социальных проблем.

Как бы ни развивалось детективное повествование, его пружина — преступление, либо уже совершенное, либо еще предполагаемое. Когда же по следу пока неизвестного преступника крадется прославленный сыщик, он должен прежде всего раскрыть мотив преступления.

Истоки этих преступлений можно назвать естественными для капиталистического общества, где грань между преступлением и бизнесом часто становится неуловимой. Но «естественность» в данном случае — выражение типичных неотъемлемых черт буржуазного строя, и поэтому постановка вопроса об истоках преступлений сразу же вводит нас в круг острых социальных коллизий.

Для современной Америки это весьма тревожная проблема. Кривая преступлений здесь упрямо поднимается вверх. Лишь за 1951–1960 годы число преступлений почти удвоилось и растет в пять раз быстрее, чем численность американского населения. За океаном, разумеется, нет недостатка в теоретиках, которые причину подобных явлений видят в особенностях психики ряда людей. Но тогда закономерно встает вопрос — а каковы корни такой психики?

Наиболее модной в США является концепция, согласно которой преступления объясняются тем, что человек не видит для себя возможности «приспособиться» к жизни общества, не уверен в своих силах. Но все эти рассуждения остаются пустыми фразами, если не дан ответ на главный вопрос — чем вызывается эта неуверенность, почему у людей нет возможности трудиться, выбрать и получить работу.

Особое беспокойство американской общественности вызывает преступность среди подростков. Ведь 40 процентов крупных преступлений совершается людьми, не достигшими 18-летнего возраста, и процент этот постоянно поднимается. Есть суровая истина американской жизни — молодежи труднее всего найти работу. Об этом с тревогой говорил президент Кеннеди в специальном послании о положении американской молодежи (февраль 1963 года). Уровень безработицы среди молодежи в два с половиной раза превышает общенациональный. Он еще выше среди подростков, бросивших школу, а таких в Америке около 35 процентов. Он особо высок среди малообеспеченных людей и негритянской молодежи. Проблема становится все острее. До 1970 года на рынок труда страны вступят свыше 26 миллионов молодых людей, и ни одному из них не гарантирована работа. Никто из них не застрахован от того, чтобы не стать завсегдатаем трущоб и ночлежек, парией «демократического» общества.

Факт роста преступности — наглядное осуждение самих принципов буржуазного общежития. Следует напомнить глубоко справедливые слова Маркса: «Должно быть, есть что-то гнилое в самой сердцевине такой социальной системы, которая увеличивает свое богатство, но при этом не уменьшает нищету и в которой преступность растет даже быстрее, нежели количество населения».

Таков тот невеселый общественный фон, на котором разворачиваются события «развлекательной» детективной литературы, таков социальный смысл каждого преступления в буржуазном обществе. Об одном из них мы и прочитали у Айриша.

Можно, конечно, по-разному оценивать занимательность повести как детективной истории. Думается, что с этой точки зрения в американской детективной литературе можно отыскать и кое-что «позанимательней».

Но повесть Айриша заметно выделяется среди потока стандартно-бездумных детективных историй своим сочувственным и правдивым рассказом о полной драматизма судьбе двух молодых людей, потерпевших крах в своей погоне за счастьем. Немало интересного читатель узнает о той жизни современной Америки, которая редко встречается на глянцевых страницах иллюстрированных рекламных журналов. А между тем она касается судеб миллионов людей.

В этом, на наш взгляд, ценность повести Уильяма Айриша.