Искатель. 1965. Выпуск №1

1

Славное было утро, когда, плотно позавтракав, я вышел на палубу. Легкая зыбь лениво и мерно покачивала корабль. Небо было чистым и синим, море сверкало под солнцем. От иллюминаторов и надраенных поручней по волнам танцевали веселые «зайчики».

По палубе, топоча сапогами, сновали матросы. Скрипели тали, где-то на баке постукивала лебедка. Начиналась станция.

Станцией мы, океанографы, называем каждую остановку в море для производства научных наблюдений. Иногда она бывает короткой, иногда — продолжительной. Порой приходится стоять на одном месте целые сутки, регулярно повторяя наблюдения, чтобы знать, как живет океан в этом месте и днем и ночью.

Но сегодня станция была необычайной. Под нами Курильская впадина — огромная трещина в морском дне с глубинами до десяти с лишним километров. И вот в нее-то и предстояло нам нынче нырнуть.

На юте трое матросов готовили к спуску дночерпатель, широко разинувший свои стальные челюсти-ковши. Когда он сядет на дно, челюсти захлопнутся, захватив кусочек грунта со всеми обитателями морского дна, подвернувшимися по неосторожности.

Рядом, придерживая одной рукой фуражку, опускал за борт вертушку для измерения скорости подводных течений мой приятель Павлик Зарубин. Проходя мимо, я успел вытащить у него одну папироску: они, как газыри, торчат из карманов куртки.

Увернувшись от его дружеской затрещины, поспешил дальше — туда, где виднелся из-за мачты наш батискаф, подвешенный на талях на специальной площадке возле кормовой рубки.

Мы с ласковой фамильярностью называем его «лодочкой». Он действительно напоминает маленькую подводную лодку. Такой же прочный стальной корпус, узкий и заостренный. Наверху — рубка, антенна — все, как у настоящей подводной лодки. Только стальная кабина, выступающая полушарием снизу из корпуса, придает батискафу необычайный вид. Зато он может спускаться на такие глубины, какие совершенно недосягаемы для обычных подводных лодок.

Возле нашей «лодочки», конечно, уже суетился Базанов с гаечным ключом в руках, Обычный светло-кремовый костюм он сменил на синюю рабочую курточку, но менее щеголеватую. Она вся «механизированная», на сплошных застежках-«молниях». И галстук у него опять новенький…

Откуда-то из-под батискафа вылез и третий непременный член нашего дружного экипажа Мишка Агеев.

Перед каждым погружением он становится оживленнее и веселее.

Обязанности между нами точно распределены раз и навсегда, и теперь мы без лишних слов принялись за дело.

Михаил полез наверх, чтобы наполнить бензином стальной корпус «лодки». Бензин легче воды и заставляет батискаф всплывать, подниматься, словно воздушный шар. Кроме того, большая упругость бензина по сравнению с водой позволила сделать стенки корпуса тонкими, всего в четыре миллиметра. А толщина стенок полукруглой кабины, наростом торчащей внизу корпуса, гораздо больше — девять сантиметров.

Я лезу в кабину, чтобы проверить электрооборудование. Она тесновата, но мы уже привыкли к ней и почти не замечаем тесноты. Три иллюминатора, покрытые прочными решетками. Возле каждого оконца — откидной столик и крохотное, совсем детское креслице. Оно тоже откидывается.

Вообще с каждым новым погружением мы все больше восхищаемся, как Базанов и его товарищи — конструкторы — здорово все продумали, до мелочей.

Прежние гидростаты болтались на привязи у буксирующего корабля. А наша «лодочка» вполне самостоятельна. У нее своя электростанция из батареи мощных аккумуляторов. Она может плавать на любой глубине при помощи двух винтов, установленных по бокам корпуса. Правда, батискаф не может развить большую скорость, но быстрее плыть и не надо, иначе ничего не увидишь. Пять сильных прожекторов так установлены снаружи кабины, что из каждого иллюминатора открывается хороший обзор.

Я проверяю, как работают наши «руки». Нажимая цветные кнопки на пульте, мы заставляем особые манипуляторы, вмонтированные в корпус глубоководного снаряда, брать пробы грунта и воды, измерять температуру ее, скорость и направление течений.

Кажется, все в порядке. Я выбираюсь через люк наверх, чтобы поразмять ноги на палубе. Под водой ведь не погуляешь.

Михаил тоже закончил свои дела и уже успел сходить на камбуз за продуктами. Я помогаю ему спустить в кабину термосы с крепким чаем и какао, шоколад, пирожки и фрукты. Базанов занят самым ответственным делом: проверяет затворы бункеров с балластом. Этого он никому не доверяет. Чтобы менять глубину погружения, мы то заполняем водой, то опорожняем особые баки, вмонтированные в корпус. Их продувают сжатым воздухом из балконов. Но есть и еще один балласт — аварийный: железная дробь, засыпанная в три больших бункера с электромагнитными затворами. Стоит только выключить ток — затвор откроется, дробь посыплется из бункера, и «лодка» наша начнет всплывать.

— Ну, мальчики, кажется, все, — вытирая замасленные руки, говорит Базанов. — Остается десять минут. Вполне достаточно для перекура.

Мы садимся прямо на палубу и закуриваем, с наслаждением подставляя лицо легкому ветерку. Торопливо, жадно затягиваясь, Базанов объясняет нам предстоящее задание:

— Сегодня будем опускаться на привязи. Лобов приказал установить на палубной площадке телевизионный аппарат. Хочет старик непременно сам заглянуть в эту трещину.

Значит, нас свяжет с кораблем кабель, питающий съемочную камеру электроэнергией. Ну что ж…

Базанов бросил окурок за борт и встал.

— Пора. Вон и «дед» шагает…

Старик всегда непременно сам провожал нас под воду. И сейчас он подошел вразвалочку, спросил, все ли в порядке, каждому до боли потискал руку, потом неожиданно ласково погладил холодный стальной бок нашей «лодочки» и вздохнул.

— Черт! Хорошо молодым, — сердито сказал он.

— Все равно бы вас не взяли, Григорий Семенович, — засмеялся Базанов.

— Это почему же?

— Габариты у вас не те. Вы только в корпусе уместитесь, да и то лежа.

Запела сирена, и мы друг за другом полезли по узкому трапу наверх, к люку — впереди Михаил, за ним я, последним Базанов.

Прежде чем нырнуть в люк, я окинул взглядом море и палубу. Снизу уже подталкивал нетерпеливый Базанов. Последний раз как следует хлебнув свежего морского воздуха, я начал протискиваться в узкий люк.

Михаил уже пристроился на своем месте возле иллюминатора. Неудобно ему с такой медвежьей фигурой в детском креслице. Хотя он привык сгибаться в три погибели над микроскопом. Наверное, — поэтому и сутулится. Кажется, медики называют это профессиональными приметами: у ювелира всегда сточен ноготь на большом пальце правой руки, у чертежника — затвердение подушечки правого мизинца. Где-то я читал об этом? Интересно, а у меня в чем профессия проявляется?..

Философствовать некогда. Я включил рацию. Через несколько минут, завернув болты люка, к нам присоединился Базанов.

— К погружению готовы, — негромко сказал он в микрофон.

— Добро, — пробасил репродуктор. — Глубина по судовому эхолоту 5639. На лебедке — вира помаленьку!

Сквозь стальные стенки слышно, как загремела лебедка, скрипнули тали. Нас качнуло и плавно понесло по воздуху. Сейчас весь экипаж корабля провожает нас глазами.

Стрела развернулась, и мы начали опускаться за борт.

По всей кабине, заставляя нас жмуриться, запрыгали солнечные зайчики.

И вдруг сразу погасли. Иллюминаторы потемнели, кабина погрузилась в зеленоватый полумрак. Мы опустились на воду.

— Дать свободу! — приказал Базанов.

— Есть дать свободу! — послушно ответил репродуктор.

Топот ног по палубе над нашими головами. Это матрос отцепляет трос.

И вот уже наша «лодочка» свободно закачалась на волнах рядом с «Богатырем».

Базанов включил моторы, чтобы отвести ее подальше от судна. Потом он взялся за штурвал балластных цистерн. В них хлынула вода. Мы начали погружаться.

Черт, я совсем забыл о своих обязанностях! Надо же сделать первые записи в судовом журнале…

2

Я уже много раз спускался в морские глубины, но все равно, когда дневной веселый свет меркнет в иллюминаторах, сменяясь зеленоватой полутьмой, сердце, честно говоря, всегда немного екает.

На светящихся циферблатах приборов чуть заметно вздрагивают стрелки. Мягко шипит кислородная смесь, вырываясь из баллонов, — ее хватит нам на двадцать часов подводного плавания. Успокоительно подмигивает оранжевый глазок эхолота. Все идет хорошо, и мы приникаем к иллюминаторам.

То, что мы видим, трудно пересказать человеку, никогда не бывавшему под водой. В этом удивительном мире совсем иные законы оптики и освещения. Мы привыкли, что на земле свет льется сверху, с неба. А здесь он струится отовсюду — и сверху, и с боков, и даже откуда-то снизу, из глубин. Свет неверный, зыбкий, постоянно переливающийся.

Интересно, что в самых верхних слоях воды бывает светлее в пасмурный день, когда солнце прикрывают легкие облака. Мы не раз это замечали.

Свет, яркий вначале, становится слабее на глубине примерно пятнадцати метров. Бывает, что к двадцати метрам делается почти совсем темно, а потом вдруг свет опять становится ярким, слабея с увеличением глубины уже мягко и постепенно. Он почти совсем лишен теплых красных и оранжевых лучей, которые поглощаются у самой поверхности моря. Если бы в воде сейчас плыл какой-нибудь красный предмет, мы видели бы его серым.

Но за иллюминатором, у которого я сижу, пусто. Только изредка промелькнет прозрачный колокол ушастой медузы — аурелии. Кажется, будто она всплывает, пересекая поле зрения снизу вверх. Но это не так: просто мы погружаемся все глубже и глубже.

Стрелка указателя глубин уже переползла за сто метров. В кабине еще так светло, что можно, не включая лампочки, делать записи в журнале наблюдений. Хотя записывать пока вроде и нечего.

Я наклоняюсь к Михаилу и заглядываю через его плечо. Нет, в его иллюминаторе тоже пока не видно ничего любопытного.

Время от времени, нажимая кнопки на пульте, Михаил берет пробы воды, чтобы потом исследовать их в лаборатории. Лапищи у него огромные, пальцы толстые, грубые, но залюбуешься, как ловко и бережно подхватывает он пинцетом какого-нибудь крошечного усатого рачка или манипулирует хрупкими пробирками. Тоже профессиональная тренировка…

Ловкий, а недогадливый. Или просто увлекся работой? Уже с трудом различает кнопки, а свет зажечь не догадается.

Я включаю ему лампочку. Она прикрыта колпачком, пропускающим только узкую, как лезвие ножа, полоску света.

Глубина 188 метров. Теперь за окном почти пропали зеленые тона. Все вокруг залито густым, сияющим, синим цветом.

Поперек стекла иллюминатора, заставив меня вздрогнуть, быстро проносятся несколько креветок, похожих на сверкающие точки. Что их вспугнуло?

Ага, понятно. За ними гонится большая сардина. Вряд ли им удастся ускользнуть от такой прожоры.

Больше за иллюминатором пока ничего не видно. Да и не моя, собственно, забота — вся эта живность. Я наблюдаю за ней больше из любопытства и чтобы помочь Михаилу не пропустить что-нибудь интересное. Но следить за всем этим пестрым хозяйством и разбираться в нем — его задача. Моя область-гидрохимия и морская геология. Для меня пока работы почти нет, только предстоит взять несколько проб воды на разных глубинах. А вот когда прибудем на дно, тогда я стану главным наблюдателем.

Можно пока послушать голоса моря. Я надеваю наушники гидрофона. Кто-то громко и настойчиво стучит в воде, потом хрипит и курлычет, как журавль. А вот где-то далеко словно захрюкал поросенок.

Я уже немного научился различать голоса морских обитателей. Стучат морские рачки-алфеусы, выбрасывая при этом струйку воды, чтобы отпугнуть противников, — это нам удалось подсмотреть однажды. А хрюкает, наверное, рыба-солнце, похожая на мельничный плоский жернов, или крупная ставрида, которую рыбаки называют «лошадиной макрелью».

В открытом океане, вдали от берегов, шумов в воде меньше. Но здесь, хотя и велики глубины, недалеко Курильские острова, в подводных скалах которых обитают самые шумливые морские животные.

Долго я слушаю этот концерт. А свет за стеклом все меркнет и меркнет.

На глубине 260 метров приходится включить прожекторы. Светящиеся конусы врезаются в густеющий мрак. Видимость до десяти метров, дальше — беспросветная ночь морских глубин. А на глубине пятисот метров мгла за иллюминаторами становится так густа и черна, что после нее самая темная ночь на земле уже кажется полумраком.

Не верится, что где-то над нами сейчас весело светит солнце, рассыпая искры по волнам, нежно голубеет высокое небо и свежий ветерок гонит по небу белые, как пена, облачка…

— Где же планктон? — вдруг озабоченно бормочет над самым моим ухом Михаил. — У тебя тоже нет? Уже около шестисот метров. Забавно…

Мишка буквально прилип к стеклу, высматривает свой заветный планктон. А Базанов невозмутим по-прежнему. Удобно откинувшись в кресле, вытянув через всю кабину длинные ноги, он даже мурлычет себе под нос что-то явно симфоническое.

Внезапный свет за окном заставил меня прильнуть к иллюминатору.

Сначала вдалеке вдруг вспыхнуло слепящее белое пламя. Оно медленно облачком разошлось по воде и потухло. Потом вспышка повторилась уже значительно ближе. Кто это может подмигивать нам из подводной мглы?

Внезапно прямо в упор на меня глянуло такое страшилище, что я невольно отпрянул. Это была как бы сплошная жадно разинутая пасть, из которой торчали мелкие острые зубы. А вся рыбешка, как я теперь рассмотрел, была совсем крошечной, не больше пятнадцати сантиметров длиной. Она упрямо тыкалась своей уродливой пастью в стекло, словно пытаясь проглотить наш батискаф.

Надо ее сфотографировать. Я сделал несколько снимков и позвал Михаила, чтобы он тоже полюбовался.

— Хаулиодус слоанеи, — забормотал он над моим ухом. — Забавно. Чего она так глубоко забралась?

Первое время меня злило, что Мишка то и дело ввертывает в разговор латинские термины. Как будто от этого мне станут понятнее его объяснения! Но потом я понял, что он вовсе не пытается «свою образованность показать». Для него это самые обыкновенные, совершенно точные названия, и он даже просто не представляет себе, что кто-то может не знать латыни…

— Сделай еще снимок, — попросил Михаил.

Но в тот же момент, словно вспугнутая его голосом, уродливая рыбешка исчезла. А еще через мгновение мимо иллюминатора прошмыгнули в полосе света три крупные креветки, смешно помахивая своими длинными усиками и извиваясь всем телом, будто танцуя. Через секунду в полосу света влетела еще одна креветка. Но она не стала убегать, а вдруг резко повернулась навстречу преследователю.

За ней гналась крупная глубоководная рыба, похожая на длинную прозрачную ленту, светившуюся нежным голубоватым сиянием. Мгновение — и креветка вдруг выбросила облачко светящейся слизи. Вспышка была такой яркой, что мы с Мишкой зажмурились.

А когда я открыл глаза, ни рыбы, ни креветки уже не было. Только, постепенно затухая, расходилось в воде светлое облачко.

На больших глубинах, где царит вечная ночь, даже каракатицы вместо «чернильной жидкости» выбрасывают такие светящиеся облачка. Под их прикрытием легко ускользнуть от врагов.

Так мы медленно продолжали погружаться все глубже и глубже, не отрываясь от иллюминаторов, чтобы не прозевать что-нибудь интересное. Это требовало много внимания, так что мы почти не разговаривали, только изредка перебрасываясь короткими фразами:

— Миша, вижу глубоководного угря. Проследи, пожалуйста.

Или:

— Константин Игоревич, прибавьте, пожалуйста, воздуха. Что-то в висках постукивает.

— Планктон! — вдруг радостно крикнул Михаил. — Стоп! Еще немножечко вниз, Константин Игоревич. Так, хорошо. Гаси прожектор, Сергей!

Нажимая одну за другой кнопки на пульте, Базанов уравновесил нашу «лодочку». Мы неподвижно повисли на глубине в 630 метров.

Теперь за иллюминатором словно засияло звездное небо. Сплошная россыпь ярких огоньков, точно Млечный Путь, сверкала за холодным круглым стеклом. Но то были не звезды. Это сверкали в лучах наших прожекторов мельчайшие рачки, креветки, бактерии. Сколько их тут? Мириады! Вода буквально кишит ими, она кажется густой…

— Как суп, — неожиданно говорит за моей спиной Базанов и вкусно причмокивает. — Мне нынче снилась солянка. Эх, стосковался по берегу, по Ленинграду, по «Астории», по настоящей, братцы, соляночке.

Мы с Михаилом смеемся.

— Да, этот суп не для вас, Константин Игоревич, — шутит Михаил. — Вот киту он по вкусу… Ну что ж пробы я взял, надо доложить. Включи-ка телефон, Сергей!

Я включаю микрофон и докладываю:

— Мы на «ложном грунте». Глубина шестьсот тридцать один. Пробы взяты.

Репродуктор отвечает голосом «деда»:

— Вижу. Попробуйте двинуться чуток к норд-норд-осту. Только очень немножко и медленно…

Переглянувшись со мной, Базанов, косясь на гирокомпас, пускает в ход моторы. Руля у нас нет, мы поворачиваем, включая попеременно то один мотор, то другой.

Я знаю, что сейчас наверху, в затемненной рубке, все столпились перед экраном эхолота. На экране, между дном и поверхностью моря, темнеет тоненькая полоска. Это наш подводный кораблик, нащупанный ультразвуком. Вот полоска чуть заметно поползла к краю экрана…

— Стоп! — командует репродуктор. — Что за бортом?

— Чисто, Григорий Семенович, — отвечает Михаил.

— Планктона нет?

— Очень мало.

Пауза, потом новая команда:

— Возьмите пробу и спуститесь метров на сорок, только не выходите из этой плоскости.

— Есть, — отвечает Базанов, берясь за штурвал балластных цистерн. Я не свожу глаз с указателя глубин.

— Есть дно! — восклицает Михаил.

— Какое дно? — бурчит репродуктор. — До дна вам еще как до неба.

— Простите, Григорий Семенович, «ложное дно», — смущенно поправляется Мишка.

— Стоп! Да остановитесь же, черт вас возьми! — бушует «дед». — Берите скорее пробу.

«Ложным грунтом» называют особый слой воды, насыщенный планктоном — различными микроорганизмами, мельчайшими креветками и рачками. Он встречается во всех морях и океанах, хотя и на разной глубине. Ультразвуковые колебания, посылаемые эхолотом, даже частично отражаются от него, словно от настоящего дна. Именно благодаря эхолоту и удалось, кстати говоря, открыть это явление.

Ну, Мишке теперь раздолье…

Было такое ощущение, словно мы попали в самый центр фейерверка. За стеклами иллюминаторов вспыхивали и мелькали бесчисленные яркие искорки — зеленые, синие, ослепительно белые, голубые. Их отблески бегали по нашим лицам, заливая всю кабину каким-то волшебным светом.

— Сколько раз собираюсь захватить с собой мольбертик под воду, специально сделал такой маленький, складной… Но как это передашь на картине? — неожиданно прошептал над самым моим ухом Базанов. — Где взять краски?

Только приглядевшись можно было рассмотреть, что каждая искорка — крошечное живое существо.

Мерцая, как голубые звезды, и извиваясь, проплывали прозрачные гребневики.

Помахивая длинными хвостиками, колыхались в темной воде ночесветки — не то микроскопические животные, не то плавающие растения. И все эти ниточки, комочки, ромбики пылали холодным призрачным огнем, при свете которого в кабине хоть читай.

Но так же внезапно свет за окнами померк.

Мы снова зажгли прожекторы, но в их свете но появлялось ничего интересного. Только изредка сверкала, точно лезвие ножа, одинокая рыбешка.

— Проба взята, — докладывает Михаил. Репродуктор некоторое время молчит, только слышно хриплое старческое дыхание. Наконец начальник экспедиции коротко разрешает:

— Ладно, ищите край желоба и спускайтесь дальше.

— Есть, адмирал! — весело отвечает Базанов, берясь за свой штурвал. Видно, уже заскучал без работы.

3

Я смотрел на эхограф. За стеклом в черной прямоугольной рамке медленно ползла голубоватая бумажная лента. Тонкое стальное перо непрерывно чертило на ней жирную коричневую линию из отдельных косых штришков. Это был профиль дна, проплывающего на огромной глубине под нами.

— Кажется, подходим, — тихо кому-то сказал Лобов в репродукторе, наверное капитану.

Линия дна на ленте все круче загибалась кверху. Местами она прерывалась резкими уступами подводных скал. Значит, подходим к самому краю впадины.

1417 метров. Наступает ответственный миг. Скоро будет обрыв ущелья.

Базанов включил моторы вертикального движения, и спуск наш заметно замедлился.

Теперь нужно не прозевать момент, когда появится дно, чтобы не стукнуться о него слишком сильно. Правда, у нас есть на днище кабины специальный амортизатор, и никакой опасностью такой толчок не грозит. Но, задев донный ил, мы замутим воду. Придется ждать, пока муть осядет, а время терять жалко.

Базанов не отрывался от дрожащей стрелки эхолота, а мы с Михаилом до боли в глазах высматривали дно. Вода переливалась и словно клубилась в лучах прожекторов.

И вдруг в полной, настороженной тишине знакомый хрипловатый голос задумчиво пропел:

Это было до того неожиданно, что мы прямо подскочили на своих местах. Не сразу сообразили: да ведь телефон, связывающий нас с кораблем, включен! А Лобов там задумался, глядя на экран телевизора, забыл обо всем на свете и запел…

Замахав руками на товарищей, с трудом сдерживавших смех, я поскорее выключил телефон. И мы дружно расхохотались.

— Коронный номер: адмирал в роли подводного Соловья-разбойника, — сказал Базанов и тут же схватился за свой штурвал, а мы бросились к иллюминаторам.

Снизу медленно наплывало морское дно, покрытое зеленоватым диатомовым илом…

А вот зияет и темный провал подводного ущелья. Когда мы приблизились и повисли над этой пучиной, сердце невольно забилось сильнее.

Теперь моя очередь.

Крутые скалистые откосы уходили вниз и терялись во мраке. Вид подводных скал был так угрюм и необычен, словно мы попали куда-то на другую планету.

Базанов решительно повернул штурвал, и мы начали спускаться в ущелье…

Наше сегодняшнее погружение — одно из многих исследований, какие ведутся в эти дни по всей планете по плану международных научных работ, получившему название «Проект Верхней Мантии». Всеми способами пытаются геологи узнать, что же скрывается под этой «мантией»: бурят сверхглубокие скважины, устраивают искусственные землетрясения, ныряют на дно океанов, как мы. И кто знает: может, именно образцы, добытые мной сегодня, окажутся особенно интересными и ценными.

Мы опускались, держась все время метрах в двух от скалистой стены. Она была изрезана трещинами и глубокими провалами. Какие страшные геологические катаклизмы так искорежили, смяли, порвали земную кору, прежде чем залить ее слоем воды толщиной в несколько километров?

Отвлекаться на размышления некогда. Сейчас моя задача — отобрать самые интересные образцы. Анализировать их будем потом, в лаборатории.

— Стоп!

Надо захватить несколько конкреций, лежащих на уступе скалы. Миллиарды тонн таких шариков покоятся на дне океана. Они состоят из марганца, никеля, меди, железа, кобальта. Когда-нибудь мы до них доберемся и построим настоящие подводные рудники…

Но подцепить их стальной клешней не так-то легко, срываются…

Прихватить и немножко ила для анализа? Похоже, что он обычный, известковый… Но цвет может быть обманчив. Ладно, поехали дальше.

Через несколько метров новая остановка. Мое внимание привлекает странный цвет вкраплений в одной из расщелин. Неужели это эклогит?!

Приходится пустить в ход алмазный бур, чтобы вырезать из скалы небольшой керн.

Моторы натужно урчат…

Чертовски хочется тут же рассмотреть образец, пощупать собственными руками. Но пока он не доступен для меня. Механическая «рука» прячет его в один из наружных контейнеров.

Я вздрагиваю оттого, что Михаил вдруг проводит какой-то влажной тряпкой мне по лбу.

— Чего ты?

— Ничего. Пот тебе вытираю. У тебя весь лоб мокрый.

Ах вот почему щипало глаза!..

— Тронулись!

И опять я высверливаю, соскребаю, откалываю от проплывающих за иллюминатором скал неподатливые образны. Один за другим они укладываются в контейнеры, а автомат отмечает, когда и на какой глубине взят каждый образец.

2000 метров… 2200… А до дна ущелья далеко, судя по эхолоту. Мы словно спускаемся прямо в недра планеты. Здорово!

Изредка в поле моего зрения попадают рыбы, но теперь мне не до них. А они так и лезут в глаза, потому что каждая светится, да еще по-разному.

Вот из мрака в полосу света высовывается пасть, усаженная острыми зубами. И каждый зуб мерцает розоватым светом.

Другая рыба, быстро промелькнувшая мимо иллюминатора, была даже словно украшена разноцветными фонариками. Один из них сиял красноватым, другой, — голубым, а третий — зеленым светом.

Потом медленно проплыла медуза — как глубоко она забралась! Внутри нее переливались бесчисленные зеленые искорки, так что можно было легко рассмотреть не только малейшие подробности ее строения, но и проглоченных ею рачков.

Но одна рыбина была столь необычной, что я не удержался, попросил Базанова на миг остановить батискаф и подозвал Михаила. Она была небольшая, но с какой-то длинной нитью, свисавшей с ее нижней зубастой челюсти совсем на манер бороды. «Борода» казалась раз в семь длиннее самой рыбы!

— Что это за чудилище? Видишь? — спросил я Михаила.

— Лампротоксус флагеллибарба, — «пояснил» он по своему обыкновению.

— А если по-человечески сказать? — мне было немножко обидно, что эта рыба, оказывается, давно имеет название и, похоже, вовсе не удивила Михаила.

— Очень точное название, — обиженно сказал он. — В переводе означает «вымпелобородая».

— Ладно, а зачем ей борода?

— Точно пока не известно. Но, вероятно, выполняет какую-то биологическую функцию…

— Спасибо за исчерпывающие, объяснения. Подвинься, я ее все-таки щелкну.

Но сфотографировать бородатую рыбу мы не успели. Она пугливо метнулась и растаяла в тумане.

— Двинулись дальше, — сказал я. — Сколько на глубиномере?

— Шесть тысяч четырнадцать, — ответил Базанов.

— Чуть правее, командор. Мне хочется захватить на память вот тот черный обломок. Похоже, это базальт.

Я уже потянулся к образцу стальной «рукой», но из этой затеи ничего не вышло.

Конечно, как всегда бывает, уже, оказывается, забиты все контейнеры! Быстренько проверил — так и есть, ни одного пустого, все заполнены образцами. Я даже выругался в сердцах.

— Чего же ты его не берешь? — спросил Базанов.

— А куда мне его брать? В карман, что ли? Все контейнеры заполнены. Откатались, можно возвращаться. Говорил я вам, командор, что надо сделать контейнеры повместительнее…

Базанов примирительно хмыкнул. Да я и сам уже чувствовал, что зря напал на него. Ни в какой контейнер ведь не запихнешь все океанское дно.

— Будем всплывать? — виноватым голосом спросил Базанов.

— Надо запросить «деда», как он решит.

— Подождите хоть минут пять, — взмолился Мишка. — Я понаблюдаю за погонофорами.

За иллюминатором на черных ребристых скалах одиноко торчат кольчатые, невзрачные на вид тонкие трубочки. Они выглядят такими же мертвыми, как и камни. Но из каждой трубочки пышным султаном высовываются кверху светлые нити. Они лениво покачиваются, словно ковыль под легким ветерком. Но на такой глубине нет ни ветра, ни течений, которые могли бы их колыхать. Если верить Мишке, это вовсе не растения, а живые существа — погонофоры.

Мишка уверяет, будто погонофоры сами строят себе из солей морской воды вот такие защитные трубочки и находятся в них в пожизненном заключении. Животное приковано к одному месту, но щупальца его постоянно в движении — выискивают добычу. У погонофоры есть мозг, есть мускулистое сердце, которое гонит по сложной системе сосудов такую же алую кровь, как наша, но совершенно отсутствуют рот и кишечник. Пищеварительный аппарат заменяют мельчайшие ворсинки на щупальцах…

Любопытное существо. Поразительно все-таки разнообразие природы. Но что можно узнать о погонофорах новенького, рассматривая их вот так, как это делает сейчас Мишка, через иллюминатор?

Словно угадав мои мысли, Михаил вздыхает и с завистью говорит:

— Мне бы такие «руки», какими ты образцы берешь…

— Ничего, когда-нибудь командор придумает и тебе длинные «руки», — утешаю его я. — А пока давайте все-таки всплывать.

Базанов запросил по телефону Лобова, что делать дальше.

— Немедленно поднимайтесь, — ворчливо приказал начальник.

Мне вспомнилось, с какой завистью он сказал нам при отправлении: «Черт! Хорошо молодым…»

Я представил, как «дед», сгорбившись, сидит сейчас перед экраном телевизора, ерошит свои седые волосы и злится, что экран так мал, а он уже не молод и не может сам спуститься сюда вместе с нами…

— Есть, — ответил Базанов.

Теперь серая скалистая стена стала уходить вниз.

Вот этот образец надо бы взять… Проклятые контейнеры, почему они не «резиновые», как троллейбус в часы «пик»?! Лучше не смотреть в иллюминатор, только слюнки текут.

— Фу, устал, шея затекла, — сказал я, потянувшись к термосу. — Какао хочешь, Мишка?

Он помотал головой, продолжая глядеть в иллюминатор. Я отвинтил колпачок, наполнил его еще дымящимся густым какао, но выпить не успел. Не отрываясь от работы, Базанов протянул руку через мое плечо, отобрал стаканчик и вежливо сказал:

— Благодарю вас, синьор… Если не затруднит, дайте и пирожок.

Какао и легкая приятная усталость от успешно выполненной работы опять настроили меня на философский лад. «Какие мы все-таки разные, — подумал я, — а неплохо сработались».

При первом знакомстве Базанов мне не понравился: вечные шуточки, не по возрасту пижонистый костюмчик. А оказался превосходным товарищем, отзывчивым и умным. И дело свое знает досконально. По-моему, вся эта сложная техника, которой битком набит батискаф, его попросту боится, как беспощадного укротителя. Или любит и уважает, потому и покорна ему?

Всегда он подтянут, иронично спокоен… А Мишка совсем другой. Медлительный, неторопливый, немножко тугодум… Молчаливый и застенчивый и будто вечно немного сонный. И как забавно в его характере уживаются противоположные качества! Во всем, что касается науки, наблюдений, он страшный педант и аккуратист, а так, в жизни, безалаберный какой-то. Со своими козявками пунктуален до тошноты — а неряха: форма на нем сидит мешковато, фуражка всегда мала для лобастой лохматой головы. Пожалуй, Базанов даже в своем кормовом костюмчике выглядит рядом с ним бывалым «морским волком».

А каким, интересно, кажусь им я?

— Акула! — вдруг вскрикнул Михаил.

— Врешь?! Где?

Я подскочил к нему, пытаясь тоже заглянуть в иллюминатор. Сзади на нас навалился заинтересованный Базанов.

В самом деле, это была акула. Правда, небольшая, всего метра в два. Она держалась на самой границе досягаемости наших прожекторов, но все-таки ее удалось сфотографировать. Глаза у нее были совершенно белые и фосфоресцировали, как светлячки.

— Что вы там задержались? — буркнул из репродуктора «дед».

— Замечена акула, Григорий Семенович! — доложил Михаил. — Похоже на Кархариас Огилби, но какой-то новый подвид.

— Где она? Покажите мне ее! — рявкнул старик. Ага, акула не попадает в поле зрения телевизора. Базанов начал осторожно поворачивать нашу «лодочку», пока старик не сказал:

— Вижу. Верно. Очень любопытно. Белоглазая акула, так и назовем…

В тот же момент акула вдруг резко рванулась в сторону и исчезла во мгле.

— Куда же… — крикнул ей вслед Лобов, и голос его оборвался на полуслове.

Я услышал треск над головой.

Кабина дернулась, наполнилась гулом, словно колокол от удара, и полетела вниз. Сердце мое сжалось, как бывает, когда самолет вдруг проваливается в «воздушную яму».

4

Тонем!

Но в кабине, казалось, все было по-прежнему. Горели лампочки под черными колпачками, подмигивал оранжевый глазок указателя глубин, шипел воздух, вырываясь из баллонов… И тут я увидел Базанова.

Он стоял на коленях, поддерживая голову Михаила неподвижно лежавшего на стальном полу каюты. Я бросился к ним на помощь.

— Приподними ему голову, — сказал Базанов.

— Что случилось?

— Не знаю. Сейчас разберемся. Сначала надо ему помочь. Вроде никакой раны нет.

Базанов достал из аптечки фляжку со спиртом и смочил Михаилу губы. Тот тихо застонал.

Постелив резиновый матрасик у стены, мы положили Михаила на него.

— Подожди, пока он не придет в себя, — сказал Базанов. — А я займусь техникой.

Через его плечо я взглянул на указатель глубины. Стрелка замерла на цифре 4042 метра.

Базанов включил локатор.

— Что за черт! — вырвалось у него. — Мы на дне! Оба мы, как по команде, глянули в иллюминаторы. Они были совершенно темными.

— Включите прожекторы, Константин Игоревич!

— Они включены, — ответил Базанов, но все-таки несколько раз пощелкал выключателем.

Ни один проблеск света не мелькнул за окном.

— Не могли же они все разом выйти из строя? — буркнул Базанов. — Хоть один-то должен гореть?

Мишка снова застонал и вдруг открыл глаза.

— Где мы? — спросил он.

— Все в порядке, лежи спокойно.

— Не хочу. Я сейчас встану, — и он опять закрыл глаза.

— Телефон оборван, рация пока бесполезна. Попробуем акустическую систему, — задумчиво сказал Базанов, подключая к пульту микрофон.

Медленно разгорался зеленый огонек индикатора. Базанов взял в руки микрофон, оглянулся на меня…

— Алло, алло, «Богатырь». Говорит Базанов!

Репродуктор молчал. Базанов несколько раз повторил свой призыв, меняя настройку.

— Не понимаю, — пробормотал он, — чего она хочет?

Есть у него такая забавная привычка: говорить в минуты задумчивости о машинах, словно о живых существах.

— Не понимаю, — повторил он. — Все нормально, а связи нет.

Подумав немного, он выключил аппарат.

— Не стоит зря переводить энергию, она еще пригодится. Давайте лучше попробуем разобраться, что с нами случилось. «Переноска» цела?

Базанов зажег сильную переносную лампу и поднес ее к иллюминатору.

Мы оба заглянули в окно, но ничего не могли рассмотреть. В темном стекле, слепя глаза, только отражалась сама лампа.

Жмурясь, Базанов приблизил се к самому стеклу.

Теперь мы поняли, почему не сиял за окном свет наших прожекторов: иллюминатор был забит снаружи слоем липкого зеленовато-серого ила…

— Попробуем всплыть, — сказал Базанов, выключая лампу и решительно берясь за рубильник аварийных балластных цистерн. — Ты придержи Михаила, рывок может быть резким.

Я сел на пол и обнял Мишку за плечи. Базанов рванул рубильник…

Никакого толчка не последовало.

Кабина оставалась неподвижной. Только дрогнули пальцы Базанова, когда он их медленно, словно нехотя, отнял от рукоятки рубильника.

— Подводный обвал! — вскрикнул я.

Базанов молча кивнул.

Мы оба и без слов понимали опасность.

Откуда-то сверху на нас обрушилась лавина тяжелого ила. Под ее тяжестью оборвался, как нитка, кабель, соединявший нас с судном, и батискаф полетел вниз, Он мог бы расколоться о скалистое дно, как орех, но, видимо, мы упали на пружинистую подушку из того же ила, это нас спасло.

Надолго ли?

Спасло от мгновенной гибели, по обрекло на медленную, мучительную.

Это отсрочка, а не спасение.

Мы не можем всплыть, липкий ил плотно забил отверстия цилиндров с аварийным балластом, железная дробь не могла теперь высыпаться оттуда…

— «Мы на лодочке катались…», — задумчиво пробормотал Базанов, вынимая платок и вытирая лицо. — И динамик, видимо, залепило этим проклятым илом. Поэтому нас и не слышат.

Представляю, что творится сейчас на «Богатыре». Как переполошились там, когда вдруг померк экран телевизора и внезапно обмяк, стал бессильным оторвавшийся кабель!

У нас осталась только рация. Но она не может связать нас с кораблем, пока не всплывем на поверхность.

Мы глухи и немы…

Догадываются ли наверху, что случилось? Или наша гибель так и останется навсегда одной из загадок моря?

Видимо, эти мрачные мысли отразились на моем лице, потому что Базанов хлопнул меня по плечу и сказал:

— Неудобство — это просто неправильно воспринятое приключение. Давайте так и будем рассматривать наше положение. Мы еще поедим с тобой соляночки в «Астории», не сомневаюсь…

— Я в полном порядке, командор, — ответил я. — Просто теперь ощутил на собственной шкуре, какой хороший обычай существует насчет подводников.

— Какой обычай?

— Говорят, когда куда-нибудь входит подводник, все другие моряки встают, выражая этим свое сочувствие его мужеству и нелегкой доле.

— Очень неплохой обычай, — задумчиво пробормотал Базанов. — Но не воображай себя старым подводником.

Он уже не слушал меня. Встал, минуту подумал, потом неторопливо взялся за штурвал балластных цистерн. В тревожные минуты Базанов становился особенно подтянутым, собранным, словно сжавшаяся пружина.

Что он задумал?

Задумал, явно что-то задумал. Недаром смотрит на пульт с таким выражением, будто хочет спросить у батискафа: «А ну, что ты теперь выкинешь?»

Я зачарованно следил, как Базанов медленно довернул штурвал до предела.

Сжатый воздух выгнал всю воду из цистерн…

Кабина не шелохнулась. Сколько же тонн ила облепило наш батискаф?

— Мы застряли? — вдруг тихо спросил Михаил.

Я и не заметил, как он пробудился от своего полусна-полузабытья.

— Вроде того, — почему-то виновато ответил Базанов и подошел к нам. — Как ты себя чувствуешь?

— Ничего. Только голова болит. А что же все-таки стряслось?

Мы коротко объяснили ему, в какое трудное положение попали.

— Забавно, — машинально пробормотал Михаил.

— Да? Тебе это кажется забавным? — буркнул я.

— Представляю, как там «дед» сейчас всех гоняет, — сказал Базанов и засмеялся. — Один глаз у них мы оторвали, но второй телевизор цел. Место аварии они знают, скоро нас нащупают, подцепят на крючок и поднимут. Прямо в кают-компанию, к обеденному столу.

Честно говоря, я не очень разделял его бодрое настроение. Найти нас, может быть, и найдут довольно скоро. Воздуха у нас остается еще часов на пятнадцать с лишним.

Но вытащить нас из-под многотонной горы липкого ила не так-то просто. Сколько его навалилось на нас? Уж я-то лучше других знал, что местами здесь донные осадки образуют и километровую толщу…

— Где у тебя карта, — вдруг спросил Базанов. — Есть у меня одна мыслишка.

Я достал карту и расстелил ее прямо на полу.

— Мы опускались здесь, — склонился над ней Базанов. Михаил, привстав, заглянул из-под его руки. — Глубина впадины тут около восьми тысяч метров. А застряли мы где-то на половине, так? Значит, сидим на каком-то выступе.

Он встал на ноги и быстро окинул взглядом пульт управления.

— Как говорил один мудрец: «Лучше зажечь одну маленькую свечку, чем проклинать темноту…» Рискованно, но попробовать стоит.

— Что? — хрипло спросил Михаил.

— Попробуем соскочить с выступа. Как считаете? Пустим оба двигателя. Если выступ невелик, мы соскользнем с него.

— И провалимся еще глубже, на дно? — спросил я.

— Может быть. Но зато вырвемся из этой липучки. Вода обмоет нас при падении, и электромагниты должны сработать. А сбросив балласт, мы всплывем.

Несколько минут мы обдумывали эту идею. Мишка тоже молчал, выжидательно поглядывая на нас. Он в технике ничего не понимает и, по-моему, в глубине души даже немножко побаивается ее. Решать надо нам с Базановым.

Конечно, риск велик. Кто знает, как плотно забиты илом аварийные цистерны? Смоет ли вода илистую пробку?

Или мы просто полетим вниз, на самое дно этой гигантской впадины, и достать нас оттуда окажется еще труднее?

— Думайте, мальчики, думайте, — сказал Базанов. — Но, по-моему, рискнуть стоит. Во всяком случае, из этой ловушки мы вырвемся…

И попадем в другую?

— Нас легче будет нащупать эхолотом или телевизионной установкой, — продолжал Базанов.

А если мы совсем утонем в иле, как нас тогда найдут?

— Время не ждет. Даю на размышление пять минут, — Базанов поднес к уху часы.

— Константин Игоревич прав, — сказал Михаил, посмотрев на меня. — Другого выхода нет.

Я молча кивнул. И Базанов, точно он только и ждал этого, сразу же уселся в свое кресло за пультом управления.

Затаив дыхание, мы следили, как он уверенно включил сначала один электромотор, потом и другой.

Я невольно сжался, ожидая толчка — но его не последовало. Кабина начала только чуть заметно дрожать, не двигаясь с места.

Базанов увеличил обороты.

Дрожь кабины усилилась…

И только. Мы не двигались с места.

Тогда он начал попеременно выключать и снова включать моторы, стараясь раскачать нашу застрявшую «лодку».

Левый, правый…

Левый…

Правый…

Моторы глухо ревели. Вибрировали и гудели стальные стенки. Тихонько звенели приборы.

Левый-Правый…

Левый-Правый…

Я глянул на часы. Неужели прошло только сорок минут? Они были длинными, словно жизнь.

Левый…

Правый…

От вибрации и заунывного гуда моторов начало шуметь в голове. Мишка закрыл глаза и болезненно сморщился: видно, ему приходилось туго.

Но кабина — ни с места…

Базанов резким движением выключил моторы и встал. Ноздри его раздувались, он дышал тяжело и часто, словно сам, своими руками пытался столкнуть нашу «лодку» и очень устал от этого.

Он вытер мокрое раскрасневшееся лицо и опустился на пол возле меня. Когда он доставал платок из кармана, оттуда выпала фотокарточка. Я поднял ее и попал ему.

С помятой карточки весело улыбалась белокурая девушка в черном мундире с витыми погончиками на плечах.

— Дочка моя, — сказал Базанов, бережно разглаживая карточку и пряча ее в карман. — Будущий геолог, как ты.

Я смотрел на него, не понимая, о чем он говорит.

«Все кончено, — стучало в голове. — Нас не найдут, не спасут. Мы слишком крепко завязли…»

Люди там, наверху, смеются, улыбаются, как эта беззаботная девушка. Они видят и солнце, и море, и небо, а мы…

В этот миг наша кабина резко качнулась… Наполнилась гулом, накренилась и, заскрежетав, поползла куда-то вниз.

А мы, хватаясь друг за друга, покатились по полу…