Искатель. 1979. Выпуск №6

Нога болела. Проводник заметил это по лицу Махмудбека. В теплом, пропахшем дымом доме с низкими закопченными потолками было уютно и спокойно. — Я позову мулло. У памирцев мулло — просто грамотный человек. Он, конечно, может и прочесть молитву, и оказать помощь. Мулло был нестарым и, видно, знающим человеком. Он осторожно стал толочь две драгоценные горошинки в глиняной пиале. Потом добавил какие-то травы, налил горячее молоко, всего несколько капель. И стал натирать ногу Махмудбеку. О своем лекарстве мулло ничего не сказал. Но Махмудбек догадался, что в снадобье был змеиный яд.

— К утру пройдет… — коротко сказал мулло. И только после этого прочитал молитву.

Утром мулло даже не спросил о самочувствии больного. Он был уверен, что ночь прошла благополучно, гость может двигаться дальше.

— Я вот принес вам… — сказал мулло и протянул кусочек бересты памирской березы.

На ней были нацарапаны несколько слов молитвы. С такими амулетами можно часто встретить людей в горах.

Махмудбек серьезно принял амулет и спрятал его на груди.

Щедрую плату мулло долго не хотел брать. Но Махмудбек настоял на своем. Снова послышалась молитва, а на прощание мулло деловито, как хороший врач, посоветовал:

— Избегайте простуды. В горах не надо ночевать.

Проводник ничего не возразил. Он задумался: успеют ли дойти до следующего поселения? Мулло объяснил, как лучше и быстрее добраться.

— Там есть чужие люди? — спросил проводник.

— Их сейчас много… — вздохнул мулло. — Что поделаешь?

Махмудбек понимал местный язык. Здесь, на Памире, многие диалекты относятся к восточно-иранской языковой группе.

— Давно появились чужие люди? — спросил он.

— Появились… — неопределенно ответил мулло и, простившись с гостями, ушел.

Проводник сумел незаметно вывести Махмудбека и Адхама из поселка. Уже за поселком Ад хам попросил:

— Можно мне вернуться?

— Что случилось?

— Я только взгляну на тех… ну… на пять минут. — У него были какие-то свои соображения.

Вскоре Адхам догнал Махмудбека.

— Те? — спросил Махмудбек.

Адхам вздрогнул от неожиданного вопроса.

— Из «Моррисонов»?

— Да… Один бывал у нас там, внизу… — сказал Адхам.

Больше он не вспоминал о чужих людях. Итак, фирма «Моррисон» пытается надежно обосноваться в горах.

Адхам больше, чем думал Махмудбек, знал о делах и людях этой фирмы. Ах, если бы Махмудбек был на месте Адхама, он давно загнал бы лохматую лошадку. Но Адхам пытался скрыть свое нетерпение. Он ловил каждое слово Махмудбека. И уже с большим интересом поглядывал по сторонам. За короткое время встретилась третья группа чужеземцев. Теперь не было сомнения: идут изыскательские работы. Вероятно, когда-нибудь хорошая дорога проляжет вместо этих троп к границе советской Средней Азии.

Адхам сам понял, насколько важны сведения о стратегической дороге чужеземцев. Не ради горных племен и народностей старается иностранная фирма.

Махмудбек при нем, при Адхаме, переспрашивал названия населенных пунктов. Проводник знал эти названия на местных диалектах и на языке страны. Так будет легче в случае надобности на любой карте показать трассу будущей дороги.

Это был хороший дом, крепкий и теплый. Вдоль стен тянулись глинобитные нары, разделенные на отсеки. Слева от входа были малые нары, а напротив — большие, занимавшие все пространство стены. Махмудбека и Адхама усадили на почетное место, ближе к очагу.

Хозяин подал на глиняном блюде жареные зерна пшеницы — ритуальное угощение памирцев. И в то же время сытная пища. Ее когда-то в старину давали ослабевшим людям, прошедшим долгий путь.

Махмудбек вспомнил, что у киргизов эти зерна называются — бадрак. Есть и легенда, как вождь выдавал своим людям, одолевшим очередной перевал, по зернышку. Именно одно зернышко помогало преодолеть и следующий перевал.

Зерна оказались вкусными. Махмудбек, с удовольствием хрустя ими, осматривал комнату с низким потолком.

Хозяин хлопотал у очага.

— Ош… — не скрывая гордости сообщил он проводнику.

Он имеет возможность сварить для гостей ош — похлебку с лапшой, приготовленной из бобовой муки, одно из самых богатых и вкусных у памирцев угощений.

Пусть люди знают, в каком они оказались доме!

Очень хотелось спать… Махмудбек старательно разглядывал комнату. Надо было заставить себя отвлечься. Заплакал ребенок. Его колыбель, грубоватая, по видно служившая не одному поколению, стояла почти рядом.

Хозяин открыл дверь и кого-то позвал. Вошла женщина с миской, в которой был толченый, просеянный сушеный навоз. Она ловко подняла ребенка одной рукой, уложила на нары. Из колыбели собрала влажный навоз, заменила сухим, осторожно, равномерно насыпав его из миски. Навоз впитывает влагу и согревает ребенка. Так же молча женщина ушла. Ребенок несколько раз пискнул и засопел. Скрипнула дверь. Вошел благообразный, медлительный старик.

— Халифа, — шепнул проводник и торопливо поднялся с нар.

Халифа — важная фигура в поселке. Он не только священнослужитель, но доверенное лицо кира — главы религиозной общины исмаилитов. С хозяином халифа обменялся рукопожатием. После чего хозяин поцеловал каждый палец своей правой руки. Гостей халифа поприветствовал обычным поклоном.

Разговор начался с незначительных тем — с погоды, с цен на базарах, которые, как праздники, бывают очень редко. И к поездке на базар люди готовятся несколько месяцев. Такая подготовка шла сейчас и в этом горном поселении.

Только часа через полтора, когда подали ош, халифа сообщил Махмудбеку, что его (наверное, его!) разыскивает человек.

Этот человек шел за ними из долины… И, конечно, может подождать до утра, если так будет угодно господину, занятому важным делом, как он слышал, решившим навестить Живого Бога.

Махмудбек спокойно отпил из миски обжигающий ош, качнул головой. Да, пожалуй, встречу с каким-то человеком можно отложить до утра. Не этими мирскими делами заняты его сердце и голова. Однако…

— Человек проделал длинный путь. Было бы большой неучтивостью откладывать встречу.

— Да… — согласился халифа.

— Да… — подтвердил хозяин.

Но никто не кинулся звать нового гостя. Все наслаждались похлебкой, с присвистом тянули тонкие ниточки бобовой лапши.

Надо было терпеливо ждать.

Человек, проделавший долгий путь вслед за ними, шел с большой новостью.

Халифа прочитал молитву, пожелал гостям и хозяину дома спокойной ночи. Махмудбек, стараясь не выдавать своего нетерпения, ждал, когда появится гонец.

Парень, казалось, взлетел в комнату. Увидев спокойных людей, он смущенно потоптался, разглядывая комнату. Потом, прислонив винтовку к степе, поздоровался, — С проводником, как с человеком своего племени, он обнялся, спросил о самочувствии. Проводник усадил гонца и вопросительно посмотрел па Махмудбека.

Хозяин уже занимался своим делом, перетаскивал посуду. Адхам понял неловкую паузу и поспешил выйти из дома.

— Что случилось? — спросил проводник у своего земляка.

— Сейчас… — ответил гонец.

Ему нужно было восстановить в памяти все слова, которые он с большим вниманием выслушал от вождя.

Гонец слишком добросовестно выполнял поручение: рассказ был длинным. Почти после каждой фразы подчеркивалось: «как сообщили порядочные люди», «что видел один честный человек». — По этому потоку фактов и событий Махмудбек смог представить картину событий, которые произошли после его отъезда из столицы.

…К дому кази Самата подошла большая группа эмигрантов, которую возглавлял чайханщик.

Люди проклинали бывшего сподвижника Джанибека-кази, требовали, чтоб он убирался из города, не мешал жить бедноте.

Расталкивая толпу, вскоре появились полицейские. Офицер, узнав, в чем дело, попросил людей разойтись.

— Вы правы, — сказал он и махнул на дом, — этот человек мешает всем жить. И нам…

Толпа притихла, расступилась. Кази Самата вывели из дома. Старик шел, опустив голову, он не мог смотреть людям в глаза не могу кого-нибудь просить защиты. Чайханщик увел толпу к Старому караван-сараю.

— Старому? — переспросил Махмудбек.

— Да, господин.

Махмудбек, кажется, догадался о причине появления гонца.

— Ну и что?

— В Старом караван-сарае искали еще одного человека.

Искала и полиция.

— Не нашли? — прошептал Махмудбек.

— Не нашли, господин. Тот. Его зовут… — Гонец наморщил лоб.

— Усманходжа, — подсказал Махмудбек.

— Да, господин. Его зовут Усманходжа.

— Это просил передать вождь?

— Да, господин. Вождь просил передать, что Усманходжа бежал и, наверное, к Джанибеку-кази. Вот с такой новостью шел гонец. Пулатходжаеву удалось ускользнуть и на этот раз.

— Через несколько дней Усманходжа может быть здесь? — спросил Махмудбек у проводника.

Он ожидал конкретного ответа, который успокоил бы его: через два, через три дня. Проводник подозрительно молчал, опустив голову.

— Здесь горы, хозяин… — неопределенно сказал проводник.

Они замолчали. Надо было принимать решение. Надо было немедленно двигаться дальше.

— Ты знаешь горы хорошо, — сказал Махмудбек, — могут ли нас обогнать? Прийти к Джанибеку первыми?

Проводник продолжал молчать.

— Ну? — торопил Махмудбек.

— Я хорошо знаю горы… — задумчиво проговорил проводник. — Но ведь могут найтись люди, которые знают лучше.

Живой бог

О нем ходили легенды… И трудно было отличить, где правда, а где невероятный вымысел, рожденный безудержной фантазией исмаилитов.

Агахану приписывались великие дела, безграничная доброта к верующим, забота о племенах, разбросанных в горах.

Агахану прощались мирские забавы и грехи. О них даже не говорили, не вспоминали. Ну и что, если он пускается в дальний путь, в какой-то непонятный Лондон? Значит, нужно. Ну и что, если он женится на англичанке? Значит, нужно.

За длинную дорогу Махмудбек услышал от проводника несколько самых достоверных историй. Эти истории ему рассказывал еще старый вождь в тюремной камере. А вождь сам был свидетелем многих событий.

Однажды люди большого горного племени принесли много золота. Они построили огромные весы. И в присутствии верующих попросили Агахана взойти на одну чашу весов. На другую положили золото… Так этот драгоценный металл, которым определили вес Живого Бога, сразу стал дороже в десятки раз.

Золото продавали граммами. Горное племя получило огромную прибыль.

К Агахану трудно пробиться бедному человеку. Но иногда добреет Живой Бог и разрешает пропустить первого же просителя.

— Что у тебя?

— Вот! — показал бедняк свои лохмотья. — Не знаю, как дальше жить.

— Жить надо… — посоветовал Агахан.

— Но как?

— Очень просто. Я тебе помогу.

— Я за этим и пришел, владыка… — поклонился бедняк.

— Встань! — приказал Живой Бог. — Возьми вон ту чашку и принеси мне воды.

Бедняк немедленно выполнил просьбу.

Агахан взял чашку, отпил один глоток. Присутствующие при этой церемонии замерли.

— Теперь возьми чашку. Иди… Ты будешь богатым и счастливым.

Осторожно, опасаясь пролить хотя бы каплю воды, которая отныне стала святой, бедняк вышел с глиняной чашкой в вытянутых руках.

Слух о святой воде опередил бедняка. За каждую каплю ему предлагали бешеные деньги, богатые, редкие вещи. В свой поселок человек вернулся на хорошем копе, в дорогой одежде, с деньгами. Он вез с собой остаток воды на донышке чашки. И эта вода охраняла его от самых дерзких бандитов.

О благе своих подопечных Живой Бог не думал. Но Махмудбек знал, что с ведома Агахана, при его помощи, банда снабжается иностранным оружием. Агахан держит под своим контролем тропы, ведущие к советской границе. Именно с ведома Живого Бога живет, процветает и действует шайка Джанибека-кази.

Агахан служит Великобритании. Любой свой поступок он может оправдать перед верующими. Может… Но не будет. Разве Бог обязан перед кем-нибудь оправдываться?

Без благословения, без разрешения Агахана нельзя ничего сделать в горах. И даже с опытными проводниками Махмудбек не сможет добраться до становища Джанибека.

Какая-нибудь беда, например шальная пуля или просто камень, приостановит движение маленькой, никому не известной группы.

Агахан должен знать планы этой группы.

Поселок, где возвышался огромный, неуклюжий дворец Агахана, был прикрыт горами от злых ветров. Здесь находилась широкая базарная площадь, на которой тосковали несколько упрямых продавцов. Настоящий базар здесь бывает два раза в год. С гор спускаются люди. Они продают и покупают, а точнее, меняют вещи и продукты, запасаются самым необходимым на долгую зиму, на рабочее лето.

Махмудбек и Адхам остались в маленьком пустом караван-сарае.

— Сидите здесь, — предупредил проводник.

В поселке каждый новый человек хорошо заметен. И нужно ли шляться по базарной площади, обращать на себя внимание жителей и верующих, пришедших на поклонение к Агахану.

— Был бы Живой Бог здоровым и в хорошем настроении, — прошептал, словно молитву, проводник.

Он потоптался у двери, смущенно поглядывая на Махмудбека.

— В чем дело? — спросил Махмудбек.

— Хозяин, до Живого Бога трудно дойти. Там столько слуг! Охрана! Меня пропустят, но долго буду идти…

Махмудбек вытащил деньги, отсчитал несколько ассигнаций.

— Английские? — спросил проводник.

— Да, настоящие английские.

— Они их любят… — .сказал проводник и, спрятав деньги, ушел.

Адхам покосился на дверь, расстелил халат, решил лечь. Он избегал оставаться наедине с Махмудбеком. Адхам старался не выказывать своих чувств к этому человеку, но и не умел их прятать. Единственным спасением для Адхама были привалы и ночевки. Он притворялся усталым, ложился и сразу закрывал глаза.

Агахан был удивительно тучный, с красным лицом, с маленькими, внимательными глазками. О своей вере Живой Бог не распространялся. Он заговорил о судьбе народов Востока, о беспощадной борьбе с неверными.

Агахан старался быть предельно сдержанным, говорил коротко, весомо. Но порой он забывался. И от волнения еще больше краснел, терял свой величественный, как подобает богу, вид. Он рад был приезду Махмудбека Садыкова, ближайшего помощника муфтия Садретдинхана. Вести о делах этих людей дошли до его скромной обители… Но…

Агахан должен высказать свое мнение о неумелой работе антисоветских организаций, о тех ошибках, которые совершались в течение многих лет.

— Вам надо было держаться за японцев… — горячо говорил Живой Бог. — Япония могла возглавить движение на Востоке. У них был опыт. Они еще в прошлом веке перестроили свою разведку по немецкому образцу. Великий разведчик Вильгельм Штибер по просьбе японцев сумел организовать одну из лучших в мире тайных служб.

— Мы пытались с ними связываться… — сказал Махмудбек.

— Вы не воспользовались их помощью в полной мере, — оборвал Агахан. — Здесь, в соседних странах, японцы создали общество «Черный океан». У него была одна цель — подрывная работа в Средней и Центральной Азии. В Шанхае «Колледж Тунь Веня» имел четыре тысячи студентов. Они пригласили Курбан-Али, знатока тюркских языков. Вот как тянулись японцы к мусульманам! В самой стране, в Японии, стал процветать ислам. Тридцать тысяч человек приняли эту веру…

Встречал Махмудбек этих людей. Приходилось с ними работать. Агахан, наверное, знал об этом. Он был недоволен, что руководители мусульманских организаций шарахаются от одних хозяев к другим. Да и среди этих руководителей идут вечные дрязги из-за власти.

— В Берлине ваши дела очень плохие. — Агахан прищурился, провел ладонью по красным, пухлым щекам. Зачем-то потер их. — Плохо в Берлине… — Он посмотрел на закрытую дверь, протянул руку к низенькому столику и безошибочно выбрал одну из бумаг.

Махмудбек понял, что Агахан подготовился к встрече с ним. — Это знакомо вам?

На бумаге был адрес: Берлин, Ноенбергштрассе, 14, телефон 176619. Туркестанский национальный комитет.

— Знакомо… — ответил Махмудбек.

— Вы связаны с ними?

— Плохо. После смерти Мустафы Чокаева, по существу, связь оборвалась…

— Надо связаться. Надеюсь, этот комитет уйдет от немцев?

Махмудбек пожал плечами.

— Русские уже около Берлина… — как-то спокойно, рассудительно произнес Агахан.

— А Япония?

Махмудбек постарался этот короткий вопрос задать как можно спокойнее.

— Япония пока потеряет свое значение. Но у мусульман есть искренние, старые друзья…

— Именно, старые…

На маленьком восточном столике лежали английские газеты. А слуги Живого Бога хорошо относятся к бумажным английским деньгам. Это здесь, высоко в горах, где па базарной площади в самый шумный день редко звучат монеты, идет только обмен товаров на продукты…

— Мы возлагаем большие надежды на старых друзей, — смиренно сказал Махмудбек.

— Если вы докажете на деле свою верность им, то…

Он покачал головой, давая понять: мусульманские организации получат хорошую помощь в борьбе против Советов.

— Одна война кончится, другая начнется. Таков этот беспокойный мир.

Агахан поднял глаза к резному потолку. Такую тонкую резьбу по дереву Махмудбек видел очень давно, еще в Самарканде.

— Все в руках пророка… Надо служить великой Британии…

Агахан устал. Вначале он настроился на длинную деловую беседу. Но выдохся. Устал.

Ему было приятно, что руководители туркестанской эмиграции постепенно собирают силы под его крылом. А главное, это нужно великой Британии. Агахан вытащил из-под стопки газет свою фотографию и протянул ее Махмудбеку. Он лениво пошевелил губами, благословляя Махмудбека на большие дела.

Прижимая фотографию к груди, Махмудбек поклонился.

В этом краю, диком и огромном, населенном неграмотными людьми, религиозными фанатиками, самыми разными бандами, фотография Агахана была документом огромной силы, охранной грамотой, пропуском на всех дорогах.

Махмудбек, как научил его проводник, вышел с фотографией в руках. Десятки людей, живущих неделями в ожидании Живого Бога (хотя бы увидеть издали!), вставали на колени, кланялись счастливому человеку.

Махмудбек с проводником прошли несколько шагов, не спеша, не обращая внимания на людей. Наконец проводник прошептал:

— Теперь спрячьте…

Теперь можно было прятать фотографию Живого Бога. Молва еще об одном счастливом человеке уже вылетела за пределы поселка.

На краю базарной площади ютилась низкая закопченная харчевня. Люди, имеющие деньги, не могли обойти это на вид неказистое здание. От одного запаха кружилась голова…

В харчевне орудовал ловкий, юркий японец. Он проносился с грязной, промасленной тряпкой, вытирал длинный шаткий стол одним ловким движением руки. Потом, отбросив тряпку, вырастал у плиты и черного большого котла.

В котле бурлил красноватый острый бульон. На плите поджаривались длинные тонкие ленточки лапши, похожие больше на дунганский лагман.

Японец ухитрялся вовремя переворачивать (чтоб не сгорели!) это ювелирное изделие из теста, схватывать на лету одной рукой глиняную миску, а другой деревянный черпак. Он наливал бульон с подчеркнутой небрежностью. Затем в касу ловко спускались вкусные, уже рыжеватые пряди лапши.

Никто толком не знал, как называется это аппетитное блюдо и когда оно появилось в закопченной харчевне.

— Вкусно-о! — протяжно-ласково произносил японец.

В его заведении было что-то от японской кухни. Но хозяин давно понял, каким успехом пользуется у памирцев ош-похлебка с лапшой. Наверное, так и родилось это острое, душистое блюдо. На радость местным жителям и чужим людям. На все вкусы и запросы. Какая судьба занесла сюда, в горный край, этого человека? Японец, конечно, давно принял веру исмаилитов.

Махмудбек знал таких людей. Японская разведка направила за рубеж сотни своих офицеров под видом врачей, поваров, парикмахеров, лавочников, грузчиков. Подобные профессии давали возможность ежедневно общаться с населением, с гостями этих стран.

Совершенно искреннее почтение выказывал японец европейцам, занявшим основную часть длинного деревянного стола. И не грязная тряпка мелькала перед глазами уважаемых посетителей, а полотенце. Пусть не первой свежести, а все же полотенце…

Японец, разумеется, знал английский язык. В разгар беседы европейцев он слишком часто вырастал за их спинами.

В углу харчевни лежали планшеты и полевые сумки.

— Эти люди непохожи на строителей, — сказал Адхам Махмудбеку. Он с первой минуты косился на планшеты.

Хозяин метнулся к новым посетителям с грязной тряпкой. Но вдруг замер. Какая-то доля секунды ушла на то, чтобы с ловкостью фокусника заменить тряпку на полотенце. И откуда только японец его извлек.

Стол был чистым. Едят здесь аккуратно. Не уронят крошки, не прольют капли. Хозяин все-таки протер гладкие потемневшие доски. Махмудбек пришел с проводником и, наверное, со слугой. Так решил японец. Важный, а значит, заслуживающий внимания, гость.

Они долго, со вкусом, наслаждались лапшой, тянули ее со свистом, причмокивая от удовольствия.

— Не строители, — повторил Адхам.

Его интересовало все. И рассказы Махмудбека о националистических организациях, о руководителях, о их связях с чужеземцами, и эти деловитые европейцы, шныряющие в горах.

— Не строители… — наклонив голову, тихо ответил Махмудбек. — Они делают съемку местности. Делают географическую карту. Потом расскажу.

За спиной угодливо появился японец. Он, конечно, знал местные диалекты, мог знать и фарси и пушту… Махмудбек повернулся к японцу.

— Что еще угодно господину? — почему-то шепотом спросил хозяин харчевни.

— Чай…

— У меня есть хороший китайский чай. Из далекого Нанкина. Зеленый, душистый…

Европейцы поднимались. Шумные, довольные. Один из них вытащил кожаный бумажник. Вместе с деньгами в бумажнике лежала и фотография Живого Бога. Махмудбек мельком увидел знакомый снимок. Даже эти люди, представители могучей державы, не могли обойтись без «охранной грамоты».

Проводник вернулся в караван-сарай, покосился на Адхама и замер.

— Рассказывай… — разрешил Махмудбек.

— Как вы приказали, хозяин, — начал проводник, — я разговаривал с японцем.

— Кто он?

— Он давно здесь… Очень давно. Его знал еще мой отец.

Японец там, в темноте, кажется молодым. Но живет давно. Молится Живому Богу. И, наверное, все о нем знает.

— Для чего?

— Он обо всех знает, — добавил проводник.

— Для чего? — опять спросил Махмудбек.

— Ему все надо знать, — туманно ответил проводник. — Такой он человек.

— Обо мне спрашивал?

— Я сам сразу сказал. Как вы учили. Но он все равно спрашивал. А я молчал. Только говорил, что вы сказали.

— Кто-нибудь бывает здесь из туркестанцев?

— Бывают. На базаре… Приходит узбек из Гульташа Акбар.

— Ты знаешь его?

— Знаю… — уклончиво ответил проводник. — Бывают и другие. От Джанибека.

Юноша опустил голову, стал рассматривать свои стоптанные, порыжевшие сапоги. Врать он не умел. Наверное, еще недавно ему доводилось ходить к границе. И неведомый Акбар вместе с тихим услужливым японцем были причастны к какому-нибудь делу.

— Японец знает Джанибека?

— Он всех знает, хозяин… — Не поднимая головы, повторил проводник.

Пока не надо продолжать этот разговор. Его следует отложить до более удобного времени.

— Что японец сказал о людях Пулатходжаева?

— Никто не приходил еще, хозяин. А другой дороги нет.

— А вдруг нашли дорогу…, — улыбнулся Махмудбек.

— Нельзя… — серьезно заверил проводник. — Только здесь можно пройти в Гульташ.

Махмудбек промолчал.

— Только здесь, — повторил проводник. — Другие дороги длинные. Много нужно времени.

— Японец не обманывает?

— Не-ет… — не очень уверенно протянул проводник. — Я дал, как вы приказали, ему деньги.

Он, казалось, успокаивал этим сообщением Махмудбека. Но сам, видно, не мог отделаться от сомнения. Слишком уж старательно рассматривал свои сапоги.

— Я сейчас приду. Вы отдыхайте. Рано утром пойдем, — сказал проводник и стремительно вышел из комнаты.

Адхам шелестел сухой травой, взбивал ее, как курпачу — теплое, стеганое одеяло, — раскладывал халат. Шумно работал парень. Но сейчас было не до него. Японец и Джанибек. И, конечно, проводник…

— Почему, господин, вы так боитесь Пулатходжаева и его людей? Кто он такой? — спросил вдруг Адхам.

Махмудбек посмотрел на Адхама. Заложив руки за спину, прошелся по комнате.

— Я не боюсь Пулатходжаева, хотя он очень опасен. И в этих горах он сможет расправиться со мной.

— У вас есть картинка с Живым Богом… — Адхам не скрыл усмешки.

— Он не посчитается с Живым Богом, — сказал Махмудбек. — Ни с каким богом не посчитается.

— Все-таки боитесь?

— Не хотел бы его увидеть, — сознался Махмудбек. — Но дело не в этом.

— Ав чем же?

— Он может много причинить зла людям.

— Людям? — уже открыто усмехнулся Адхам. — Людям… -

И он повернулся к стене. — Отдыхайте, господин. Завтра трудная дорога.

— Да… Трудная… — согласился Махмудбек и снова подошел к окну.

Японец, Джанибек, проводник…

Не заснет, пожалуй, Махмудбек, пока не узнает у своего проводника о человеке, который еще недавно мог уйти через границу.

Проводник вернулся с каким-то свертком.

— Это хорошее мясо… — объяснил он. — Жареное. Можно долго нести в горах.

— Дал японец?

Проводник кивнул: японец.

— А еще кого ты видел?

— Спрашивал слуг, хозяин, стражников у дворца. Никто не проходил. Мы первые идем за весной.

— Чужие люди обязательно должны зайти к Живому Богу? За его картинкой?

— Обязательно. Дальше без нее трудно идти…

Махмудбек вздохнул.

— Все ясно…

Проводник, помолчав, отрицательно помотал головой.

— Не ясно, хозяин.

— Почему?

— Картинку Живого Бога можно было получить раньше.

И год назад, и два года назад.

День Победы

Проводник уже накормил и напоил лошадей. Сейчас он внимательно осматривал седла, сбрую.

— Хозяин, — сообщил проводник, — все готово. Сейчас будет дело. Вон…

Под котлом билось пламя, жадно пожирая прошлогодний кустарник.

— Мне надо знать о том человеке, которого ты вел в прошлом году, — сказал Махмудбек.

— Он уже начинал болеть. Он говорил, что в это время ему всегда плохо. То холодно, то жарко.

— Малярия?

— Да, малярия. Так сказал доктор в Гульташе…

— Тоже японец?

Проводник удивленно замигал глазами и кивнул.

— Да, японец. Вы знаете о нем?

— Слышал… — сказал Махмудбек и спросил: — Ты проводил того человека?

— Мне надо было возвращаться домой. До снега оставалось очень мало.

— Он успел уйти?

— Не знаю, господин. Он очень болел.

— А сейчас смог бы уйти?

— Уже пять-семь дней назад можно было пройти через перевал, к границе Советов.

В щели и трещины скал умело, с удивительной точностью, вбиты колья. На кольях не очень прочный настил из хвороста, камней, земли. Это и есть овринг, участок горной тропы, которая тянется вдоль отвесной скалы.

Махмудбек и Адхам молча наблюдали, как проводник, поглаживая по шее, успокаивая, вел первого коня. Потом вернулся за вторым. За третьим. Проводник словно доказывал, как прочна и удобна эта шаткая дорога. На всякий случай он уверенно сказал:

— Четыре, пять манов выдержит…

Маны — на Памире чуть больше 35 килограммов.

Махмудбек и Адхам пошли, изредка касаясь ладонями отвесной скалы, ощущая ее вечный холод. Солнце сюда не заглядывает, по скале постоянно стекают тонкие, почти незаметные ручейки… Где-то Тает снег, и вода находит трещинки среди плотных камней.

Казалось, искусственная тропка пружинисто прогибается под ногами, испытывая нервы…

— Как, Адхам? — спросил Махмудбек.

— Хорошо, господин… — с показной небрежностью ответил юноша.

Он пройдет этот страшноватый овринг. Вечером ждет Гульташ. А там еще один переход. И все… Парню становится труднее скрывать свое нетерпение. Скоро… Очень скоро он будет дома.

Не наделал бы глупостей у Джанибека. Надо будет настоять, чтобы Адхама сразу же переправили через границу…

Джанибек… Как он встретит Махмудбека? Что дошло в эти дикие горы о нем, о муфтии Садретдинхане, о размолвке с Пулатходжаевым?

Махмудбек уже убедился: вести из долины, несмотря на грозные непроходимые перевалы, каким-то чудом просачиваются в горы. Пусть по капле… Будто вода через плотные, покрытые зеленым лишайником скалы.

Маленький караваи вновь пополз в горы. Вновь зацокали копыта послушных, выносливых животных…

Было очень тихо. И вдруг странно, неожиданно в этой тишине, раздался постепенно нарастающий рокот самолета. Наконец он, небольшой, юркий, вынырнул из-за вершины, качнул крыльями и скрылся.

Проводник восхищенно помотал головой.

— Как быстро… — и вздохнул: — Интересно…

Махмудбек не успел осмотреться в комнатке караван-сарая, не успел умыться, как прибежал Акбар, плотный, сильный мужчина лет сорока. Он без стука ворвался в комнатку, раскрыл руки и, шагнув, обнял Махмудбека.

— Это вы! Вы! Узбек! Кого аллах наконец-то послал в это проклятое место. Узбек! Скажите что-нибудь… Дайте услышать родные слова…

Акбар заплакал.

— Я единственный узбек. Единственный в Гульташе… Вы сейчас пойдете ко мне. — Он не давал возможности Махмудбеку даже ответить на приветствие. — Вы знали Барат-хана? Я его старший сын… Я растерял своих братьев. Их четверо. Вы слышали о моем отце?

Махмудбек слышал и об этом курбаши.

— Я рад вас видеть, — наконец сказал Махмудбек.

Он действительно был рад такой встрече. Акбар должен многое знать о путниках, которые здесь проходили, о становище Джанибека-кази там, рядом с советской границей.

Махмудбеку выделили отдельную комнату. В нишах стояли лаганы, касы, чайники, пиалы разрисованные искусными мастерами. Высилась горка из сложенных ватных одеял — курпачи, атласных, шелковых, бархатных. Все свидетельствовало о достатке, об умении жить и встречать гостей. Гости в этом доме бывали. Из горячих, шумных рассказов Махмудбек понял, что у Акбара останавливаются люди Джанибека.

Махмудбек расспросил о здоровье Джанибека, о его делах.

— Самого я видел давно. Три года назад… — ответил хозяин. — А его люди бывают, когда идут на базар.

Чувствовалось, что Акбар не сотрудничал с Джанибеком. Да и говорил о главаре банды без особого почтения, как о простом смертном: коротко, общими словами.

— Прошлогодний гость ушел? Как его здоровье?

Махмудбек задал два вопроса подряд, спокойно, без особого интереса, в то же время показывая свою полную осведомленность о последнем «госте».

— Ушел… Совсем недавно. Пять дней назад. Болел долго в прошлом году. Японец дома у себя держал. Никого к нему не пускал. Тот, когда трепала малярия, много говорил. А поправился, уже перевалы закрылись, К Джанибеку японец гостя тогда не отпустил. Только недавно.

— До Джанибека можно было дойти? — спросил Махмудбек.

— В прошлом году? Можно… Не отпустил японец. Держал у себя.

Ясно, что это их человек. Японцам не хотелось на всю зиму оставлять своего агента в банде Джанибека-кази. Сейчас агент только отдохнет перед уходом за границу. На это уйдет день-два.

— В Гульташе все видно. Очень маленький город. А японец хитрый. Следит за каждым новым человеком. С кем встречается, куда ходит. Все хочет знать… — продолжал Акбар.

— Японец — наш враг.

— Враг? — удивился Акбар.

— Да…

— Тогда нам нужно держаться с англичанами! — шумно вздохнул Акбар.

Он любил их, англичан. Как и его отец, Барат-хан.

— Значит, тот гость…

— Да, да, Акбар. Нам надо купить слугу японца. Надо узнать, что говорил гость в горячке.

— Слуга… — пожал плечами Акбар, давая понять, о чем может сказать простой памирец, что он запомнил.

— Надо…

— Хорошо, — кивнул Акбар, — я постараюсь…

Махмудбек стал укладываться. Удобнее положил подушки.

— А вчера мы еще проводили гостей… — между прочим сказал хозяин.

— Кого? — насторожился Махмудбек.

— Они мало были. Кажется, братья… Один почти сумасшедший. Глазами сверкает. Зубами скрипит. Кого пугает? Не знаю.

— Другой?

— Другой обыкновенный. Его Шукуром звали… Умывался…

Я видел шрам.

— На правом плече?

— Да… Вы их знаете, господин?

— Знаю… — Махмудбек опять поправил подушку. — Как они попали сюда?

— На самолете, господин. Как важные люди. Это же очень дорого.

— Братья ушли?

— Сразу… Они, наверное, уже у Джанибека. Скоро мы об этом узнаем.

— Как? — невольно вырвалось у Махмудбека.

— Дня через два люди Джанибека придут в Гульташ.

Мы вместе пойдем на базар. Ведь скоро… — Акбар стал по пальцам подсчитывать дни. — Скоро пятница. Там, у дворца Агахана, базар.

За сытным, большим завтраком шел ленивый разговор о жизни в горах. Поднимался ароматный пар над большими кусками баранины с белым рыхлым салом. Баранина была приправлена какими-то травами. И в прозрачном бульоне плавали темные точки тмина, барбариса.

Горячий, наваристый бульон пили короткими глотками.

После такого завтрака можно пускаться в любой трудный путь. Адхам с надеждой поглядывал на Махмудбека. Можно понять его нетерпение. Два-три дня дороги, пусть самой сложной, и он будет на той, родной стороне.

Как себя поведет Адхам?

Махмудбек был почти уверен, что юноша сам пойдет к советским пограничникам и на следствии выложит все факты, имена, даты, которые так старательно запоминал в эти дни.

Так и не узнает Адхам, что за человек, с которым он шел… Будет, наверное, всю жизнь считать Махмудбека злейшим врагом.

Хозяин часто вставал, внимательно осматривал дастархан и уходил в соседнюю комнату. Он приносил новые лаганы, касы, тарелки с другими, более вкусными закусками — печенкой, хаспой — горячими колбасками. В завершение Акбар, вытянув руки, внес лаган с головой барана. Лаган поставили перед почетным гостем и подали ему острый нож. Начался торжественный ритуал. Махмудбек отрезал кусочки и раздавал своим спутникам.

Завтрак явно затягивался. И Адхам уже не скрывал своего нетерпения. Он начинал отказываться от угощений. Прикладывал руку к груди и клялся, что сыт, что уже больше не может съесть ни одной крошки. Хозяин вышел, загремел чайником.

— Мы завтра пойдем… — наконец сообщил о своем решении Махмудбек.

— Почему? — не выдержал Адхам.

— Туда ушел человек. Японец послал. Пусть пока переправит его. Здесь можно лучше отдохнуть, чем у Джанибека, — объяснил Махмудбек.

Адхам вновь вытянулся. Махмудбек заметил за ним эту странность. Так вытягиваются, замирая, школьники, когда услышат что-нибудь интересное. Эту привычку может заметить и Джанибек. Слишком любопытным покажется парень.

Слуга японца прикидывался дурачком. Он делал вид, что ничего не понимает.

— Больного поил, кормил… Плохо ел.

— Когда больной терял сознание, он что-нибудь говорил? — спросил Махмудбек.

— Без сознания? — усмехнулся слуга. — Он бывал без сознания.

Махмудбек вытащил деньги и положил их перед слугой. Тот равнодушно посмотрел на ассигнации.

— Английские… — объяснил Махмудбек.

Парень понимающе кивнул: вижу. Он откровенно набивал цену. Махмудбек положил еще три ассигнации.

— Что нужно знать господину? — деловито спросил слуга.

— Слова, которые ты слышал от больного. Он мог их говорить, когда трепала малярия.

Лицо у парня спокойное, а глаза бегают. Как пуговки, черные, острые глазки. Шныряют глазки… Перескакивают с Мах-мудбека на дверь. Парню надо побыстрей уйти. Сделка состоялась.

— Да, господин… Он часто повторял: Ош, Ассаке, Шамурад.

— Его так звали?

— Нет… Его звали Турсун. А к Шамураду он шел.

Через полчаса пришел Акбар. Он тяжело сел, вытер рукавом лоб. И снова на лбу моментально выступили капли пота.

Хозяин дома сидел перед гостем не шевелясь, замерев, будто в молитве, тупо уставясь на худое, усталое лицо Махмудбека.

— Что случилось? — спросил Махмудбек. — Японец догадался, что его слуга был здесь?

— Японец? — как-то странно переспросил хозяин. — Какой японец? А… японец…

Опять рукавом халата вытер пот.

— Японцу не до нас… — наконец сообщил Акбар. — Плохо с ним. Лежит. А радио все работает. Работает, кричит…

Махмудбек смутно догадался о причине, которая свалила японца. «А радио все работает, кричит!» Неужели…

Он боялся поверить в эту долгожданную весть. Что же могло еще свалить резидента японской разведки!

— Значит… — несмело начал Махмудбек.

— Да… — шумно вздохнул хозяин и вдруг закричал отчаянно, истерически, схватившись за голову руками, покачиваясь: — Да! Русские взяли Берлин. Гитлера нет. В Москве праздник.

Махмудбек рванулся к хозяину, схватил за плечи, потряс.

— Тише, Акбар!

— Я и так тихо жил! Тихо! — надрывался хозяин. — Они обещали, немцы! Все обещали! Столько лет…

— Успокойтесь… Успокойтесь… — машинально повторял Махмудбек.

Он думал о другом. Он немедленно принимал новое решение.

— Не могу! А-а-а! — бился в истерике Акбар. — Всему конец. Большевики в Берлине…

Он начал хлопать ладонями по щекам. Так поступают при известии о гибели близкого.

— Когда это случилось? — спросил Махмудбек.

— Вчера! Вчера! Девятого мая!

В комнату ворвался Адхам. За его спиной, вытянув шею, стоял проводник-

— А что же они врали! — крикнул хозяин.

Он бросился к одной из ниш. Достал из-под атласных курпачи несколько журналов «Миллий Туркестан».

Махмудбек сразу узнал эти потрепанные издания. Наверное, не раз их листал хозяин дома, веря щедрым обещаниям высокопарных статей, веря каждому слову журнала, на котором стояло: «Издатель и главный редактор Вали Каюмхан».

— Что же они врали!..

Хозяин швырнул журналы в угол комнаты. Махмудбек собрал их, аккуратно положил на подоконник.

— Дорогой Акбар — сказал он. — Дорогой наш друг…

Спокойный, торжественный голос отрезвляюще подействовал на хозяина. Он поднял голову и печально посмотрел на гостя.

— Борьба продолжается! Мы были готовы к поражению немцев. Но борьба продолжается. Завтра вот этот джигит, — он кивнул на Адхама, — уйдет к Советам. За ним пойдут другие…

— Да, да… — прошептал Акбар. — Борьба продолжается. В эти слова он сам не верил…

Махмудбек повернулся, взял за локоть Адхана и вывел в соседнюю комнату.

— Завтра утром пойдешь. На всякий случай должен знать, что совсем недавно туда, к Советам, прошел человек японца — Турсун. В бреду он, вероятно, выдал свои явки: Ош и Ассаке… Имя — Шамурад.

— Ош, Ассаке, Шамурад, Турсун… — повторил юноша и вдруг подозрительно спросил: — Зачем мне это, господин?

— На всякий случай. Вдруг твоя явка провалится… — не очень доказательно ответил Махмудбек. — Ясно? Ош, Ассаке, Шамурад, Турсун.

— Ясно, господин… А вы?

— Увы! — вздохнул Махмудбек. — Обстановка так изменилась, что мне надо побыть здесь… — неопределенно ответил Махмудбек. — И нога. Нога очень болит…

Махмудбек говорил правду. Опять острая боль не давала покоя.

Японец долго массировал ногу, втирал пахучую желтоватую мазь. Потом принес тряпку, от которой шел пар. Прижал тряпку к ноге, подержал, словно испытывая терпение Махмудбека.

— Сейчас…

Закончив эту не очень сложную процедуру, он принес небольшой приемник, подключил к нему батарею. Все делал молча, спокойно, не обращая внимания на больного, не интересуясь его самочувствием.

Приемник стоял рядом с топчаном. Махмудбек имел возможность крутить шкалу настройки. Старенький, облезлый ящик. Но в него вмонтирована мощная аппаратура. Мигал зеленый огонек. Двигалась шкала, раздались треск, обрывки заунывных песен, непонятной музыки, чужие слова… Все это неслось в тесную комнатку через горы, через сотни километров. А японец, взглянув на Махмудбека, только сказал:

— Сейчас…

Он ушел и не появлялся до полуночи.

Махмудбек нашел советскую радиостанцию, слушал задорные солдатские песни. Из Москвы транслировался концерт. Он надеялся, что важнейшие документы все-таки будут переданы еще раз.

И наконец через треск донесся торжественный голос диктора.

Снова треск… Но сквозь шум продолжали прорываться строгие строки акта о безоговорочной капитуляции Германии.

Вошел японец. Прислушался к русским словам и показал па ногу.

— Сейчас…

И выключил приемник, сказав, что бережет батареи.

Японец оказался опытным знахарем. И чувствовалось, что он спешит отделаться от своего неожиданного пациента, быстрее поставить его на ноги.

Махмудбек понял: японцу не хотелось, чтобы он встречался с людьми Джанибека, которые скоро появятся в Гульташе.

От денег японец отказался. Он приложил руку к сердцу и поклонился. Потом поправил очки и сказал:

— Сейчас…

Вернулся японец с небольшой баночкой желтоватой мази. Показал на больную ногу и произнес:

— Надо…

Все наставления японец передал Акбару. И основной совет: немедленно покинуть Гульташ, добраться до большого города. Лучше это сделать самолетом.

— Возможно? — спросил Махмудбек у хозяина.

— Да. Нужны деньги и… карточка Живого Бога, Айганхана.

С Адхамом было короткое прощание.

— Будь осторожен, — сказал Махмудбек,

— Вы не хотите встречаться с Джанибеком? — Адхам вызывающе смотрел на Махмудбека.

И в который раз Махмудбек не без тревоги подумал о дальнейшей судьбе юноши. Что с ним будет в становище Джанибека? Как предупредить Адхама об осторожности?

— Присядь, — предложил Махмудбек. Пожалуй, немного нужно откровеннее быть с этим парнем. — Присядь и послушай… — Он улыбнулся и по-отечески заметил: — Если ты так будешь сверкать глазами при встрече с Джанибеком, он тебе отрежет голову. Он умеет это делать. За одну минуту…

Адхам беспокойно оглянулся.

— Здесь ты в безопасности. Здесь за тебя отвечаю я. Там меня не будет. Там сейчас мои враги… братья Асимовы. Даже мое имя может погубить. Ты просто шел с нами. И ты не любишь меня. Все! Об этом достаточно. У тебя свои дела на той стороне. И я ничего не хочу о них знать. Не должен знать и Джанибек.

— Его дело переправить меня… — напомнил Адхам.

— Там он хозяин… — вздохнул Махмудбек. — Мало ли что придет ему в голову. Ему может не понравиться твой взгляд. Он у тебя бывает злым, настороженным. Пока будешь в становище, спи, отдыхай.

Махмудбек вышел во двор… Наступила ночь. Одна из вершин, с матовым мерцающим снегом, была похожа на родной Айкар. Над этой вершиной тоже повисли большие близкие звезды.

Очень давно так неожиданно, легко не рождались строки.

Махмудбек понял, что ему сегодня трудно будет заснуть…

А когда он заснет, то на рассвете обязательно приснится Айкар, тот самый, по склонам которого, казалось, скатываются, сверкая, крупные звезды.

Подул легкий, на редкость нежный ветерок…

За долгие годы на чужбине Махмудбек, кажется, впервые почувствовал его. Почему-то всегда врывались лихие ветры пустыни и в дом, и в тюремную камеру… Надсадно, будто срывая непонятную злость именно на нем, Махмудбеке, ревели зимние ветры, гнали колкие снежинки, перемешанные с песком.

Откуда только брались эти ветры, жгучие, неожиданные, сильные на пути Махмудбека! А ведь есть же такие тихие ветры весны, первых осенних вечеров, ветры, пропитанные запахами сада, гостеприимного очага… Или их было так мало на чужой земле, в беспокойной, напряженной жизни Махмудбека? До обидного мало. Даже не вспомнишь.

Махмудбек поднял ладонь: захотелось убедиться в спокойной беззаботности осеннего дыхания гор, очень похожего на дыхание Айкара.

Джамшид был сподвижником Джанибека. Он еще совсем молодым парнем прислуживал курбаши, таскался за ним по чужим дорогам, первым начинал хохотать и хлопать себя по коленям при самой глупой шутке бандита. Джанибек этому парню, одному из своих многочисленных племянников, обещал богатую жизнь и славу. Шли годы… Джамшид взрослел, стал разбираться в делах, увидел и понял, на чем держится авторитет прославленного Джанибека.

Нигде не мог найти пристанище курбаши. Свою шайку, состоящую из родных и близких, он увел в горы. Его мечтой было первым ворваться в долины Средней Азии, захватить обширную территорию, стать владыкой городов и кишлаков.

Эти города и кишлаки он щедро разделил между ближайшими помощниками. Надо было только дождаться, когда гитлеровские войска войдут в Москву.

— А здесь наше дело, — авторитетно заявил Джанибек. — Мы первые спустимся с гор…

Слушал эти речи и Джамшид. Слушал и мечтал о будущей власти. Ему очень хотелось попасть в Таджикистан. Например, в богатый город Ходжент. Он слышал, что большевики рядом построили электростанцию, какие-то заводы. А дядя подарил ему лишь два маленьких горных кишлака.

— Еще молод… — сказал Джанибек и, как мальчишку, потрепал грязной ладонью по щеке. Джамшиду уже сорок три года. Всю свою молодость он отдал Джанибеку. Таскал ему чайники, подавал пиалу, чистил сапоги, раскуривал чилим. В тайне от других бандитов Джамшид мял комочки анаши, смешивал их с табаком. О новой страсти Джанибека не говорили вслух, боялись вспыльчивого курбаши.

Но разве утаишь от людей и сладковатый дымок, и бессвязную речь, и мутные, бессмысленные глаза.

Чилим доверяли только Джамшиду. Он оставался по-прежнему мальчиком, слугой и в тридцать и в сорок лет. Особой почестью считалось, когда курбаши, накурившись, двигал чилим в сторону Джамшида.

Через несколько лет Джамшид уже с радостью, с большой благодарностью хватался за чилим. Торопливо проводил рукавом халата по мокрому мундштуку и, прикрыв глаза, слушал клекот воды, затягивался. В эти минуты он забывал о тоскливых, монотонных годах, проведенных в горах, о пропащей жизни, о той жалкой подачке, которую обещает Джанибек в случае победы Гитлера.

Особой милостью за верную службу считалась и поездка на базар в поселок Агахана. В третий раз такой милости удостоился Джамшид.

Прибыв в Гульташ, сам он поселился в доме Акбара. Небольшая группа рядовых бандитов расположилась на ночевку в караван-сарае.

Акбар знал о страсти Джамшида. После ужина он с почтением преподнес чилим новому гостю. У Джамшида было плохое настроение. Махмудбек, почтенный, умный человек, рассказал о трудной борьбе с Советами. Борьба еще будет продолжаться, и нет ей пока конца.

Русские в Берлине. Гитлер подох… На кого теперь надеяться? На самих себя? Не такой дурак Джамшид, чтобы поверить в силы пусть жестокой, но небольшой шайки Джанибека.

Джамшид жадно затянулся, прикрыл глаза и не спеша выпустил струйку дыма. Минуту он молча наслаждался пьянящим зельем, потом благодарно кивнул хозяину. Акбар не пожадничал, положил в табак хорошую порцию анаши.

После очередных двух-трех затяжек появилось желание продолжить разговор, поспорить, рассказать какую-нибудь веселую историю. Только где взять эти истории? Скучно у них в горах.

— Разжирел Джанибек… — неожиданно сорвался Джамшид. — Уже головы не поворачивает. Только бровью поводит, только глазами-косит на тех, кто рядом. Слушает и все мимо ушей пропускает. Наплевать ему на родных и друзей.

Сам Джамшид тоже отяжелел. С солидным брюшком, краснощекий. Но, как понял Махмудбек, Джамшид обвиняет своего главаря не в тучности, а в зазнайстве.

Махмудбек высказал надежду, что когда-нибудь шайка Джанибека много сделает в борьбе против большевиков.

— Когда? — зло прошептал Джамшид.

— Придет время.

— Мы стареем… А Джанибек посылал сюда вниз человека с золотом. У него в городе, в банке, есть деньги.

— Наверное, хранит для вас, для будущей армии.

Махмудбек пил чай короткими глотками, наслаждаясь покоем, изредка поглаживая больную ногу.

— Для армии у нас все есть. Сейчас мы у Агахана получим новое оружие, динамит…

— Зачем динамит? Вы живете спокойно.

— Осенью Джанибек думает спуститься вниз, к Советам.

— Сам?

— Так он и пойдет сам… — взорвался Джамшид. — Он наши головы подставит под советские пули.

Махмудбек похвалил осторожного опытного курбаши, который зря не будет посылать на гибель людей.

— Зря? Он за это получит. От них! — Куда-то в сторону резко махнул рукой Джамшид.

Конечно, от Джанибека требуют каких-то настоящих действий. Кто будет зря снабжать шайку оружием, одеждой, продовольствием. Джамшид тяжело сопел. Он выдержит разговор еще несколько минут. Потом его потянет в сон.

— У нас есть люди в горных кишлаках? Там, на той стороне. Мне надо послать своих. Я, конечно, заплачу. Наверное, вы-то знаете?

— Есть… — с готовностью ответил Джамшид.

Он назвал горные кишлаки, имена людей с подчеркнутой небрежностью. Давая понять Махмудбеку, что тот имеет дело не с рядовым бандитом, а с человеком, который сам, без Джанибека, может заниматься большими делами.

Еще затяжка. Еще одна, слишком жадная… Она, наверное, доконает Джамшида. Толстоватые пальцы вздрогнули, разжались, опустили длинный отполированный мундштук.

Махмудбек подхватил чилим и позвал хозяина. Взглянув на беспомощного Джамшида, Акбар вздохнул.

— Погибает… У них там, — он кивнул в сторону двери, - у них плохо. Если они не займутся настоящим делом…

Махмудбек промолчал. «Настоящее дело» — вылазка на советскую территорию — будет концом Джанибека и его шайки.

— Вы думаете вместе с ними ехать на базар? — спросил Махмудбек.

— Было бы хорошо… — виновато сказал хозяин.

Ему неудобно бросать гостя, Махмудбека, в Гульташе. Но базары бывают редко. И ехать туда надо с хорошо вооруженной группой. Так спокойней.

— Если бы вы подождали… — продолжал Акбар.

— Нет… Японец прав. Мне надо немедленно вернуться в город. — Махмудбек погладил больную ногу и твердо повторил: — Очень надо достать место в самолете…

Деньги и фотография Живого Бога произвели впечатление на английского чиновника. Он пока считался с суровыми законами горного края, с его властелином, Агаханом.

На другое утро небольшой самолет поднялся с площади Гульташа, сделал круг над поселком. Вон в той стороне, в двух днях пути, лежала родная страна… Там сейчас большой праздник… А он, Махмудбек, вновь удаляется от Родины. С каждым часом все дальше и дальше…

Махмудбек повертел в руках билет… Потом карандашом записал опознавательные знаки самолета. Так, на память записал… Билет долгие годы хранился у него, напоминая о самом счастливом дне, о празднике Победы, который он встретил в далеких горах… Почти рядом с родной землей.

Новые знакомства

Город был взбудораженным, тревожным…

И не надо присматриваться к людям, чтобы понять их беспокойство или озабоченность. Далеко, за тысячи километров отсюда, прогремел московский салют… Но его хорошо услышали во всей Азии.

До открытия банков, куда прежде заходили не спеша, степенно, с чувством собственного достоинства, теперь толпились потерявшие прежний лоск господа, покусывали губы, перебирали четки.

Не очень уверенно вступали в солидные конторы колониальные чиновники, уже по-настоящему чувствуя недоброжелательные взгляды местных жителей.

В городе стали появляться эмигранты из Европы. Они надеялись здесь, за тридевять земель, найти спокойный уголок, отсидеться, выждать.

В банках, на биржах, в конторах самых различных фирм открыто спорили о третьей мировой войне.

Но более трезвые головы понимали, что пушки не скоро заговорят… Борьба с Советами будет пока носить совсем другой характер. Сейчас по тайным тропам вновь двинутся агенты — и диверсанты.

Авантюристы всех мастей поднимут крик о гибели цивилизации, об угрозе человечеству, которую несут большевики. Пусть все это бездоказательно. Но кто в базарной суматохе начнет вдумываться и проверять факты, о которых надрываются дервиши!

Надо отойти от базара, отдохнуть от сутолоки, подумать о своих делах. Не каждый человек сумеет сразу так поступить. Некоторые до позднего часа толкаются, очумев от криков, от ругани.

Махмудбеку хотелось просто походить по улицам города, посмотреть на этот растревоженный улей. Но Аскарали приказал лежать.

Вновь богатый отель с пышным названием «Тадж-Махал». Далеко отсюда знаменитый памятник индийской архитектуры. Однако хозяин не проиграл, выбрав это название. В «Тадж-Махале» живут состоятельные, уважаемые гости.

— Нам будет здесь легче работать… — сказал Аскарали.

Изменился за последнее время «преуспевающий коммерсант».

Он только кажется бодрым, а на самом деле очень устал. Возможно, даже болен.

— Ну как? Ты только представь Берлин. Обгорелый труп Гитлера… Берлин! И на каждом балконе белый флаг. Представь!

Аскарали расхаживал по номеру, потирал ладони, потом, резко повернувшись, садился у постели Махмудбека.

— Представь! Помнишь, как писал Гафур Гулям в сорок втором? Хотя откуда ты помнишь. Ты далее не знаешь… Аскарали снова поднялся. Провел ладонью по белым, совершенно белым и поредевшим волосам, пригладил их и твердо объявил:

— Мы сегодня устроим праздник.

Аскарали начал двигать шикарную европейскую мебель с такой небрежностью, словно все это происходило в караван-сарае.

— Сейчас Шамсутдин принесет бутылку водки. Ох, как я ее доставал! Целая операция! Посложнее твоих! — В его словах и движениях теперь уже не было усталости.

— Мы сегодня даже не вспомним о том сброде, с которым ты встречался. Не будем вспоминать! Не будем работать. Сегодня устроим праздник. — И он крикнул в сторону соседней комнаты: — Фарида!

Она вошла, с трудом скрывая беспокойство. Аскарали — хороший человек. Фарида уважает его. Но не случилось ли еще чего-нибудь?

— Фарида! Сейчас я вызову официанта. Он принесет самый вкусный обед «Тадж-Махала». И мы будем праздновать. Ты не против?

Она улыбнулась.

— Мы будем вместе говорить. Совсем о другом. И выпьем! Выпьем за праздник! За нового человека, который скоро родится в этом городе.

Фарида смутившись, опустила голову.

— Я пока там побуду, Аскарали-ака… — тихо попросила она.

— Конечно. А я вызову официанта.

Она торопливо ушла в соседнюю комнату. Наклонившись к Махмудбеку, Аскарали тихо произнес:

— Выпьем за нового советского человека! Понимаешь, Махмудбек? Ведь на нашей улице праздник… Самый большой праздник! На фронте полагалось сто граммов водки. Их ты получишь по праву. И я. После боя…

— А перед боем? — улыбнулся Махмудбек.

— Бой почти кончился. Наш, — серьезно сказал Аскарали. — Почти.

— Что-нибудь еще? — спросил Махмудбек.

— Об этом завтра! А сегодня праздник… И ни слова о делах…

Он подошел к двери и нажал кнопку, над которой был нарисован силуэт человека с подносом.

Разбор поездки Махмудбека завершился.

— Хорошо, если бы Джанибек сам пошел на нашу территорию. Это стало бы его концом… Но если даже он и не решится, то провалы агентов, которых он пересылает, будут его провалом… — сделал вывод Аскарали.

Он вновь выглядел усталым, озабоченным. Это был совершенно другой человек, непохожий на вчерашнего.

— Слушай… — сказал Аскарали спокойно, рассудительно. — Слушай, мой дорогой Махмудбек. Война кончилась. Ты имеешь полное право уехать сегодня или завтра. Врач советует лечиться в Италии. Но у нас ведь не хуже курорты. Хотя бы даже из-за Фариды нельзя пускаться в такой дальний путь.

— Из-за Фариды? — весело переспросил Махмудбек.

— Из-за нее тоже…

— А еще?

— Появились первые эмигранты из Европы. Те, кто сотрудничал с немцами. Конечно, Туркестанский комитет будет продолжать действовать. Эмигранты много о нем знают. Знают о ближайших планах.

— Мне надо с эмигрантами встретиться?

— Они сами будут искать возможности встретиться с тобой.

— Может, переехать на квартиру?

— Нет, — решительно сказал Аскарали. — Здесь хорошая прислуга. На вызовы «Тадж-Махала» моментально откликаются лучшие врачи. Живи здесь. Дня через два ты будешь выходить. Я сделаю все, чтобы о тебе узнали в эмигрантских кругах.

— Хорошо…

— А Фариду успокой. Вы действительно скоро, очень скоро вернетесь на родину. — Аскарали поднял ладонь. — И все! И теперь никакие твои уговоры и доводы не подействуют. В Центре принято окончательное решение.

Они замолчали.

— Ты давно пробовал писать стихи? — неожиданно спросил Аскарали.

— Бывало… — сознался Махмудбек. — Но не записывал.

— Ты еще…

— Не надо, Аскарали… — понял друга Махмудбек. — Сам знаешь, что над стихами надо работать каждый день. Теперь вряд ли что получится. Давно я отошел от литературы. Очень давно. Кажется, прошла жизнь.

— Жизнь… — согласился Аскарали и машинально пригладил свои редкие белые волосы.

Они встретились в знойный день в небольшом ресторанчике.

— Здесь делают хороший кофе… — сказал Аскарали. — А я так тебя и не приучил.

— Да. Равнодушен. А вот зеленый чай. Сейчас бы. И… — мечтательно произнес Махмудбек.

— Горячую самаркандскую лепешку. И виноград… — подсказал Аскарали.

— Не дразни…

— Сядешь скоро в какой-нибудь чайхане.

— А ты? — серьезно спросил Махмудбек.

— И я… Куда я денусь. Ты знаешь, сколько мне лет?

— Не задумывался, — сознался Махмудбек.

— И не надо…

В ресторанчике было прохладно и тихо. Официант в мягких остроносых туфлях двигался неспешно, появляясь неожиданно и всегда вовремя.

— Я больше в «Тадж-Махал» не зайду, — перешел к делу Аскарали. — Так лучше. К тебе уже присматриваются. Живи как подобает усталому и больному человеку.

Махмудбек отпил глоток черного густого кофе. Невольно вспомнился караван-сарай, первая встреча с «преуспевающим купцом», с человеком, который направлял работу Махмудбека, приходил на помощь, был всегда рядом.

— Ты оказался прав. Адхам явился с повинной. Он выложил всю информацию, которой ты его снабдил… — Помолчав, Аскарали продолжил: — И главное, кроме некоторых эмигрантов, с тобой будет искать встречи Баймирза Хаит, важная фигура в Туркестанском комитете, бывший эсэсовец.

— Он здесь?

— Пока нет. Пока собирается… Надо узнать об их планах. А потом домой. Сразу же! Не ожидая приказа.

Они допили кофе.

— Ну что же, простимся… — вдруг сказал Аскарали.

— Как? — не понял Махмудбек.

— Я уезжаю. До встречи на родной земле. Уезжаю. Надо.

Я должен успеть довести одно дело до конца…. За тебя я теперь спокоен.

Он положил перед Махмудбеком книгу.

— Это тебе… «Бустон» Саади. Одна из редчайших рукописей. Посмотри па работу каллиграфов.

— Такой подарок… — смутился Махмудбек.

— Бери, бери. Читай. У тебя скоро будет на это время.

Махмудбек не мог, да и не имел права спрашивать, куда торопится Аскарали, какие дела и где его ждут.

Прощались скупо, почему-то торопливо. Аскарали обнял Махмудбека, похлопал его по спине, словно успокаивая. — Мы увидимся… там… у себя? — спросил Махмудбек.

— Конечно, конечно… — ответил Аскарали.

Пряча глаза, он зашагал к двери и лишь на пороге обернулся, махнул рукой.

Смутная тревога долго не давала покоя. Обычная фраза: я должен успеть. Но в ней Махмудбек почувствовал совсем другой смысл. Он допил остывший кофе и машинально стал листать рукопись в богатом кожаном переплете. Перевернул несколько страниц. На этих книгах во многих странах Востока люди гадали. Первая строка на открытой странице удивила, даже потрясла своей точностью.

«Ты мудростью войну предотвращай…». Аскарали всю жизнь это делал. Всю свою жизнь.

…Махмудбек узнал о смерти друга через несколько месяцев. Аскарали никогда, никому даже слова не говорил о тяжелой болезни. Продолжал бесконечные дела и поездки до самой последней минуты своей редкой, удивительной жизни.

Шамсутдин не любил эти шикарные комнаты «Тадж-Махала». Он терпеливо ждал, когда Махмудбеку и Фариде надоест разгуливать по мягким дорогим коврам, сидеть на европейских стульях за столом, покрытым белоснежной скатертью.

Но и он понимал: пока Фариде нужно находиться здесь.

Шамсутдин являлся к Махмудбеку с новостями. В город приезжали из Европы узбеки, таджики. Многие из них бросались искать своих соотечественников. Было о чем поговорить, поспорить. Было о чем вспомнить…

Махмудбек еще не бывал в кварталах эмигрантов. Но туркестанцы знали, что он вернулся в город. Расспрашивали Шамсутдина о здоровье господина, передавали пожелания и приветы. Сегодня Шамсутдин сообщил Махмудбеку, что его очень хочет видеть Азими.

— Кто это такой?

— Культурный человек… — коротко ответил Шамсутдин.

— Почему ты так решил? — улыбнулся Махмудбек.

— Он доктор. Был советским доктором, военным. Сдался в плен к немцам. Жил… Говорит, хорошо жил.

— Чего же приехал сюда? Нашим помогать?

— Помогать? — переспросил Шамсутдин и задумался. Потом решительно заключил: — Не будет помогать.

— А об этом как ты догадался?

— Он лечит одного, берет деньги.

— Ясно! — сказал Махмудбек. — Он хочет со мной увидеться?

— Да, господин. Очень… Он хочет вас пригласить на свадьбу.

Свадьба… Это уже интересно. Значит, соберутся люди. Самые разные. Обязательно возникнут разговоры. И о прошлом и о будущем.

— Пусть заходит… — разрешил Махмудбек.

И вдруг какая-то невероятная, совсем неожиданная мысль мелькнула в голове Махмудбека. Он даже испугался этой мысли. Попытался от нее отделаться. Но она беспокоила, заставила его сорваться с места, зашагать вокруг стола.

— Что с вами? — удивился Шамсутдин.

— Ничего, ничего… — ответил Махмудбек. — А ты передай этому доктору, что я очень хочу его увидеть.

«Это свой!» Может, действительно свой. Тот самый, кто должен приехать сюда, в мир еще опасных врагов. Кто должен заменить его, Махмудбека. Свой! Свой!

Нет… Азими действительно сдался в плен при первом удобном случае. До создания Туркестанского легиона он мотался по гитлеровским концлагерям. Узнал голод и холод. Его били… От смерти спасла профессия врача, а затем согласие служить фашистам.

— Звери… — с неприкрытой злостью сказал Азими. — Я к ним пришел с поднятыми руками. А они… Какой-то краснощекий солдат ребром ладони полоснул меня по шее. Как ножом. «Я же доктор… — кричу по-немецки. — Настоящий доктор!» А он, собака, мне в лицо: «Ты азиат. Мы вас уничтожим». — Азими взялся за чашечку, отпил глоток кофе. — Собаки бешеные. Так им и надо.

Рука заметно дрожала. Видно, что это честолюбивый человек. В Красной Армии он занимал обыкновенную должность. Все врачи становились хирургами. В санбате, в полевом госпитале, ему приходилось работать днем и ночью. А он считал, что способен на другие, более почетные дела, на более высокое звание, чем капитанское.

— Так им и надо… Подохнут все, собаки! — заключил Азими.

Ясно… Азими сразу же отошел от немцев. Он бросился в азиатские страны. В Турции нашел невесту. Привез девушку сюда, в чужую страну. Почему же не остался в Турции?

— Как наши живут в Мюнхене? — спросил Махмудбек.

— Научились у немцев… — с прежней злостью ответил Азими.

— Не очень дружно?

Азими усмехнулся.

— Сейчас расскажу. Я заходил к ним в комитет. Видел все… Разрешите закурить? — Азими покосился на закрытую дверь соседней комнаты. — Ваша жена, как я слышал…

— Ничего… — сказал Махмудбек. — Здесь можно. Курите.

— Я только одну сигарету.

А сигареты английские. Азими к ним привык. Он стал рассказывать о работниках Туркестанского комитета, о дрязгах, интригах, скандалах.

— Мы так на них надеемся… — сказал Махмудбек.

— Зря! — почти выкрикнул гость. — Зря! Они подведут.

— Но как же быть одним?

— Почему? — поднял брови Азими. — Вы же чувствуете, что происходит в мире. Вы знаете, с кем надо дружить.

— Знаю…

— И я выбрал свою дорогу. Скажу вам. Уже это не секрет. Со вчерашнего дня я майор. Приглашен в колониальную армию. Разумеется, как врач.

Возможно, когда-нибудь Азими разочаруется и в новых хозяевах. Но сейчас у него довольное, сытое лицо. В эти минуты он забыл о гитлеровцах. Откинувшись на спинку стула, небрежно вертел изящную пачку «Честерфильда» и говорил о будущем.

Большинство эмигрантов давно не бывали на тихой, щедрой, богатой свадьбе. Вначале гостей смущало присутствие трех европейцев. Но те вели себя с подчеркнутой простотой, обращались с эмигрантами как с равными. Почтительно выслушали молитву.

Один из европейцев оказался рядом с Махмудбеком.

Азими делал вид, что не смотрит в их сторону. Но, вероятно, сейчас для хозяина на его собственной свадьбе было главным: состоится ли знакомство Махмудбека с сотрудником разведки той самой колониальной армии, где Азими уже получил чин майора.

Знакомство состоялось…

Махмудбек был счастлив от встречи с офицером, образованным, знающим Восток человеком. И они, Махмудбек и майор Харбер, говорили о судьбах мусульман, эмигрировавших из Средней Азии.

Разговоры за столами становились все оживленней. И откуда-то из угла двора, где разместился народ победнее, вырвался резкий голос:

— А чего ждать? Новой такой свадьбы? Когда она будет? Не все умеют продавать свою душу, свою совесть.

Солидные гости, с которыми сидел Махмудбек, попытались не обратить внимания на разгневанного человека, на откровенную горячую речь, Махмудбек не мог повернуться и хотя бы мельком взглянуть на гостя, который нарушил торжественную, праздничную обстановку. На человека, который уже не хотел больше молчать.

С жизнью и работой Махмудбека Садыкова они были хорошо знакомы. Офицер начал конкретные разговоры о программе дальнейшей деятельности антисоветских организаций.

— Разобщены… Мы вас поддержим только в том случае, если вы сможете вести настоящую, действенную борьбу. Если вы начнете ее немедленно.

— Советский Союз вышел победителем из большой войны, — сказал Махмудбек. — А мы пока… — Он развел руками.

Офицер промолчал, потом пододвинул коробку «Честерфильда».

— Курите, — предложил он.

— Я не курю, — слабо улыбнулся Махмудбек. — К сожалению, здоровье мне не позволит по-настоящему заняться работой, которую вы планируете.

— А какую мы… планируем? — ответил с улыбкой майор Харбер.

— Вы не будете заниматься мелкими делами, — сказал Махмудбек:

— В этом вы правы. А по поводу вашего здоровья мы знаем. Да… Вам следует подлечиться.

— Хочу пока поехать в Турцию.

— Неплохо. Но вы еще в силах помочь нам. Найти подходящих людей, опытных, здоровых, преданных вашему делу.

— Еще в силах, — согласился Махмудбек. — Но люди стараются отходить от борьбы. Я же сказал, что Советский Союз победил сильную державу.

Харбер подошел к шкафу, открыл дверцу и вытащил стопку газет.

— Здесь есть советские. Из некоторых материалов можно почерпнуть нужную информацию. Скудные пайки. Тяжелые условия. Непосильный труд. Есть фотографии разрушенных городов… Можно с твердой уверенностью говорить о том, что страна не скоро встанет на ноги. Средняя Азия вынуждена кормить и одевать жителей этих разрушенных городов… Почему мусульмане должны это делать? Почему мусульмане не могут позаботиться о своих братьях, которые живут в нищете здесь, в чужих странах?

Широкие, обдуманные планы. Целая программа идеологической обработки туркестанских эмигрантов, подготовки из них диверсантов, агентов, создание новых антисоветских организаций.

— Мы желаем вам хорошего здоровья, — на прощание сказал офицер. — Но если… — он не договорил. — Мы с радостью встретимся с человеком, которого вы пришлете к нам…

У входа в отель Махмудбека ждал встревоженный Шамсутдин.

— Фарида в больнице, — почему-то шепотом сообщил он. — Отвезли вечером.

Махмудбек ворвался в вестибюль, подбежал к стойке, за которой стоял, весело поблескивая зубами, портье.

— Все в порядке, господин Махмудбек. — Портье кивнул на телефонный аппарат. — Я справлялся через каждые десять минут. Я сделал все, как вы просили… — Портье знал, что последует хорошее вознаграждение за новость. — Совсем недавно… — он посмотрел на часы, — пятнадцать минут назад, у вас родилась дочь. Мы желаем, чтобы она была самой счастливой.

— Спасибо… — Махмудбек прислонился к стойке. — Спасибо.

Она должна быть счастливой.

Последний перевал

Муфтия Амин аль-Хусейна хорошо знали на Востоке.

Это был подвижный старик невысокого роста. Он очень походил на европейца: светлое лицо, зеленые глаза, живые, любопытные за толстыми стеклами очков, желтая аккуратная бородка.

Он умело скрывал свое настроение, этот энергичный агент, долгие годы выполнявший задания гитлеровской разведки. Приход Махмудбека обрадовал муфтия.

Деньги у Амин аль-Хусейна ещё были Он снял хороший дом на тихой, но приличной улице. Муфтий позвал слугу п вопросительно посмотрел на гостя.

— Наверное, чай?

— Лучше, — согласился Махмудбек.

— Да, да… — улыбнулся муфтий. — Мне приходилось встречаться с вашими соотечественниками. Они никогда не пили кофе, но вынуждены были терпеливо держать чашечку на весу.

Вот так…

Муфтий хорошо изобразил неуклюжую позу какого-то туркестанца.

— Да еще живот мешает, — рассмеялся муфтий.

— Я не смог привыкнуть к кофе.

— И не надо. Оставайтесь самим собой.

Кажется, этот незначительный разговор, непринужденность, которая была в поведении Махмудбека с первой минуты появления в доме, понравились старику.

— А я все же выпью чашечку кофе, — сказал муфтий.

Он тоже решил быть искренним даже в мелочах.

Начался знакомый Махмудбеку разговор о судьбах мусульман. Сколько раз слышал он подобные речи! Речи разных людей — туповатых и умных, злых и хитрых. И всегда думал: почему этому человеку хочется взвалить на свои плечи огромную ношу, почему он беспокоится о судьбе народа, которого не знает и никогда знать не будет?

Муфтий Амин аль-Хусейн, он же муфтий Амин-Палистини, считался одним из опытнейших сотрудников гитлеровской разведки в арабских странах. Англичане несколько раз пытались схватить муфтия. Но он ускользал буквально из рук. Пользуясь авторитетом среди верующих, Амин-Палистини находил убежища в любом поселке.

Разрабатывались специальные операции английской разведкой или постоянные розыски, а муфтий продолжал разъезжать по Востоку, выполняя задания Берлина.

Теперь Амин-Палистини прибыл в страну, где пока хозяйничала Великобритания. Прибыл и снял видный дом в центральной части большого города. Невероятная наглость. Откровенный вызов колониальным властям. Или он идет напролом, ищет встречи с англичанами.

Махмудбек решил опередить события. Почему бы ему, Махмудбеку, первому не представить англичанам борца за «счастье мусульман»? Несколько дней назад из Мюнхена пришло письмо от Вали Каюмхана. Это было уже второе послание руководителя Туркестанского комитета.

Первое письмо президента носило общий характер. Вали Каюмхан без конкретных ссылок на страны и людей писал о новой борьбе против Советов. Он выражал уверенность, что в этой борьбе примут участие тысячи «обездоленных туркестанцев», находящихся в Азии. «Готовьтесь к совместной работе…» — заключал Вали Каюмхан. Это не было приказом. Это было предложение, от которого, по мнению президента, вряд ли кто откажется.

Второе письмо, короткое, деловое, сообщало о скором приезде муфтия Амин аль-Хусейна, важной и нужной особы.

«Постарайтесь встретиться с этим человеком, — писал Вали Каюмхап. — Подружитесь с ним…»

— Я узнал о вашем приезде от уважаемого Вали Каюмхана… — сообщил Махмудбек.

— Да, да. Это благородный человек… — туманно ответил муфтий. — Он много отдает сил нашему общему делу.

Сейчас пойдет разговор о том деле, которое беспокоит муфтия Амин аль-Хусейна.

— Если я найду общий язык с англичанами, — сказал муфтий, — мы сумеем заняться настоящими делами. Муфтий задумался… Он погладил бородку. Конечно, есть риск. Возможно, Амин аль-Хусейн так в свое время насолил англичанам, что те не пойдут на примирение. Интересно, служит кто-нибудь здесь в разведке, кто имел неприятности из-за муфтия Амин аль-Хусейна?

— Совсем недавно было другое время. Я знаю, что вам пришлось много скитаться. Уходить от опытных разведчиков, — сказал Махмудбек.

— Уходил! — улыбнулся муфтий.

Он с удовольствием вспоминал тревожные дни. И конечно, знал, что о его делах слагаются легенды.

— Под Калькуттой меня пытался взять сильный человек, — не без гордости продолжал муфтий. — Он в который раз подходил ко мне, капитан Стоун. Ему оставалось сделать один шаг. А я исчез… — Муфтий погладил бородку, качнул головой. — В два раза моложе меня. Опытный человек. А я у него на глазах провалился сквозь землю.

Ему стало весело. Он рассмеялся. Сейчас эта история муфтию казалась смешной.

— Говорят, капитан топал сапогами по полу…

Махмудбек предупредил Азими о приезде муфтия Амин аль-Хусейна.

— Обстановка изменилась. Англичане должны принять его.

Азими, не задумываясь, твердо ответил:

— Они примут его.

— Не сомневаюсь, — согласился Махмудбек. — Но у муфтия может быть личный враг.

— Какой… личный? — спросил Азими.

— У которого из-за муфтия могли быть неприятности в свое время. Надо узнать, не участвовал ли кто-нибудь из сотрудников разведки в розысках муфтия.

— Узнать? — Азими удивленно посмотрел на Махмудбека. — Как узнаешь в разведке? Кто это сделает?

— Вы, Азими. Только вы, майор Азими. И это ваш долг — сберечь муфтия.

— Но…

— Давайте лучше вместе подумаем, как и с кем в первую очередь поговорить.

— С Харбером, — выпалил Азими.

— Да. Харбер давно на Востоке, — кивнул Махмудбек. — Правильно. Кстати, Харбер и будет заниматься им. Но вдруг на пути встанет другой человек?

Махмудбек попросил узнать об офицерах, которые более года находились на Востоке.

Азими справился с этим заданием. Среди англичан был и лейтенант Стоун.

— Кажется, нашему муфтию ничего не грозит, — сказал Махмудбек. — Попросите Харбера принять завтра этого почтенного человека. А я предупрежу муфтия. Он решился на встречу с англичанами.

Лейтенант Стоун был взбешен. Он уже написал третий вариант рапорта об отставке. И в третий раз порвал лист бумаги. Сложил стопкой клочки перед собой. Бессмысленное занятие… Надо теперь, как принято у них, сжечь эти клочки. Никто его не отпустит из армии. Да еще унизят.

— У вас полное непонимание сложившейся обстановки. Вы бросаетесь по анонимному телефонному звонку арестовывать человека, о котором мы уже давно знаем, — так сказал ему Харбер.

— Знаете? — удивился лейтенант.

— Знаем, что он в городе. И ждем, когда явится к нам. Сам явится. А теперь я должен извиниться перед ним.

— Извиниться? — побагровел лейтенант.

— Да… Он нужен нам.

— Я гонялся за этой сволочью несколько суток. Старый лис выскользнул из капкана. С меня сняли капитанские погоны. А теперь перед ним надо извиняться?!

Стоун от бешенства задыхался. Он рванул воротник кителя.

— Лейтенант… — строго сказал Харбер. — Что с вами? Возьмите себя в руки.

Встречи последних дней не были такими напряженными, не требовали больших усилий! И все же Махмудбек устал. Сейчас он понял, что устал вообще. Нужен какой-то длительный отдых. Нужно на время отойти от дела.

Эта формулировка показалась смешной. О каком отпуске может идти речь! Вопрос решен. Аскарали предупредил Махмудбека, что Центр не посчитается ни с какими самыми вескими доводами. Махмудбеку нужны отдых и лечение.

Махмудбек представил себя в кресле, в уютной комнате, с хорошей книгой в руках… Он давно не читал… За эти годы родилась и выросла новая литература в его родной республике. Изданы сотни книг.

Махмудбек зажег лампу и сел за низенький столик. На столик, как только они переехали в частный дом, Махмудбек положил стопку бумаги. По вечерам ему казалось, что вновь родятся строки. Он пробовал писать. Однако утром эти стихи ничем не радовали. Беспомощные рифмы. Ни одного удачного поэтического образа. Он рвал страницы. И не было горькой обиды. На что обижаться?

Не давали покоя и другие мысли. Где сейчас Аскарали? Что с ним? Махмудбек не заметил, как появилась первая строка, за ней другая. Еще одна… Еще…

Тихо скрипнула дверь. Вошла Фарида. Увидев Махмудбека, склонившегося над столиком, она нерешительно остановилась.

— Я помешала вам? — виновато спросила Фарида.

— Нет… — Он отодвинул бумаги и поднялся навстречу жене. — Я хотел зайти. Но боялся потревожить.

— Она спит, — улыбнулась Фарида. — Удивительно спит.

— Что же удивительного в ее сне? — тоже улыбнулся Махмудбек.

— Она спокойно спит, — сказала Фарида. — Очень спокойно. Я даже не знала, что так можно спать.

— Ты знала… — вздохнул Махмудбек. — Просто забыла. Это я виноват.

При тусклом свете лампы видны морщинки у глаз. Фарида заметно похудела. Он провел пальцем по ее лицу, едва касаясь этих морщинок.

— Только я виноват…

— Не-е-ет… — протянула она. — Вы не можете быть в чем- нибудь виноваты. Все хорошо. Все очень хорошо. Здесь, рядом, в соседней комнате, спит наша дочь.

— Давай посмотрим на нее, — прошептал Махмудбек.

— Только тихо! — Фарида приложила палец к губам. — Очень тихо. Махмудбек, придерживая Фариду за локоть, пошел к двери.

Баймирза Хаит заправил салфетку за воротничок сорочки, осмотрел ресторан и похвалил:

— Ничего. Красиво, уютно…

— Я жил в этом отеле. Здесь удобно, — поддержал Махмудбек.

Обедали они не спеша. Говорили о пустяках, обсуждали посетителей. Но в то же время присматривались друг к другу.

Баймирза Хаит, вероятно, в душе был разочарован, увидев уставшего, больного человека. Очень худого. Человека, у которого смешно торчали уши.

Махмудбек сказал несколько лестных слов в адрес Туркестанского комитета, работники которого делают все возможное, чтобы сплотить силы эмигрантов.

— Дел достаточно… — солидно согласился Баймирза Хаит.

Он в светлом костюме, подтянутый… За салфеткой спрятался модный, неяркий галстук. Здоровый, энергичный, с хорошими манерами господин. Баймирза только один раз провел по волнистым темным волосам, слегка коснулся белоснежного воротничка сорочки. Баймирза будто хотел удостовериться, все ли в порядке. В его движениях проскальзывала знаменитая немецкая аккуратность.

«Быстро он усвоил их манеры…» — невольно подумал Махмудбек.

У доктора Азими Махмудбек видел фотографию. Строй — десяток туркестанских легионеров в помятой, мешковатой форме. Перед ними в легком пальто, с открытой головой выступал Вали Каюмхан. Позади президента, отступив на шаг, в эсэсовской форме, сложив руки на груди, небрежно стоял Баймирза Хаит. Фуражка надвинута на лоб.

В этой форме Баймирза очень походил на европейца. Он и сейчас с гладко выбритым светлым лицом больше похож на англичанина. Только глаза восточные, темные…

Баймирзу Хаита не ошарашил стилизованный шикарный ресторан «Тадж-Махал». Он давал понять Махмудбеку, что привык к «светской жизни». Он не путался в ножах и вилках, умел не замечать официанта в ярком тюрбане, который скользил за спиной.

Сейчас он говорил о Востоке, о его природе, музыке, о старом, добром, нетерпеливом Востоке, где шумят красочные базары… А после базаров, в полдень поднимаются дымки над глинобитными домиками. II каждый человек уже влез в свой мир, в свой собственный дом. Этот человек с удивлением прислушивается к стуку кольца на калитке. Хотя ничего особенного в таком стуке нет… Просто идет сосед, чтобы скоротать самое утомительное время — «шоми гарибон» — время тоскливого одиночества. Еще день не кончился, а ночь пока не наступила… И длинные минуты тянутся слишком медленно.

В Европе такого не бывает. Европа бурлит, клокочет, она в делах, в настоящей борьбе.

Что же хочет Баймирза Хаит? Растревожить Восток? Потрясти за плечи эмигрантов, дремавших в непонятном сне?

Обед закончился… Махмудбек расплатился, и Баймирза Хаит, свернув салфетку, положил ее на стол, поднялся, машинально одернул полы длинного пиджака. Привычка военного человека. Так, наверное, Баймирза одергивал китель эсэсовского офицера.

Баймирза Хаит надеялся на более теплый прием. Он проделал огромный путь из Европы в Азию. О его приезде англичане были оповещены. А Харбер скупо поздоровался и взглянул на часы.

Баймирза и Махмудбек опоздали на десять минут. А кто виноват в этом опоздании? Дурацкие строгости… Неужели Харбер не мог дать точное указание охране? Баймирза и Махмудбек проторчали у дверей особняка как нищие просители, ожидающие приема влиятельной особы.

Харбер внимательно выслушал гостя, планы и задачи Туркестанского комитета. Да, он, Харбер, получил указание о сотрудничестве с работниками комитета. И он, и его подчиненные готовы немедленно приступить к конкретной работе.

Но в чем будут выражаться конкретные действия Туркестанского комитета здесь, на Востоке?

Баймирза Хаит был подготовлен к этому вопросу. Он толково, обоснованно изложил программу создания организации, сплочения туркестанских эмигрантов, тщательного подбора агентов и диверсантов, их обучения, в котором, несомненно, примут участие квалифицированные английские специалисты.

Махмуд много знал о делах и планах комитета. Но сейчас он услышал о новых шпионских гнездах в Европе и Азии, фамилии, даты, цифры.

Туркестанский комитет разворачивал работу… Только ему нужны солидные ассигнования.

Однако, если начнутся провалы, если, например, идеологическая обработка эмигрантов не принесет желаемых результатов, англичане не будут серьезно заниматься делами комитета.

И Харбер был честен в своих скупых высказываниях. Он не разбрасывался щедрыми обещаниями. В его словах была одна мысль: время покажет. Как только начнется работа, представители комитета на Востоке получат необходимые ассигнования. Все, что нужно.

Баймирза Хаит не знал, что делать. Это было не простое разочарование. Эта была с трудом скрываемая обида. Баймирза не мог поверить. Сейчас он выйдет. Пройдет по длинному коридору вдоль плотно закрытых дверей. А за ним выскочит майор Харбер. Выскочит, догонит и вернет в свой кабинет. Харбер извинится: его не так поняли, дела обстоят иначе. И вот, пожалуйста, примите чек…

Баймирза Хаит встал и по привычке одернул пиджак. Майор пожелал здоровья, успехов и плодотворной деятельности Туркестанскому комитету.

А что стоит фраза, пусть самая торжественная, но не подкрепленная долгожданным весомым чеком!

За ужином это был совсем другой человек. Он даже немного сгорбился. Он еще был под впечатлением встречи с английским разведчиком.

— Конечно, новая война будет, — рассудительно сказал Баймирза Хаит. — Они без нас не обойдутся. Мы будем нужны им особенно здесь, на Востоке. А пока… Пока придется искать и других… друзей.

Ел Баймирза лениво, без аппетита.

— Завтра же полетим в Карачи, — схватился за спасительную мысль Баймирза. — Этот майор совершенно не разбирается в сложившейся обстановке.

— Майор Харбер опытный разведчик, — сказал Махмудбек. — И он выступал не от своего имени. Разумеется, получена инструкция. Англичане будут давать деньги. Но на каждое конкретное дело. Они щедро заплатят, например, за диверсию. А вообще… — Махмудбек развел руками. — Они никогда не разбрасывались деньгами.

— Я же предлагал наш план… Обширный, большой.

— Вы правы. Но мы не очень твердо стоим на ногах. Поэтому с нами так… не слишком вежливо обходятся.

— Не очень твердо… — рассеянно повторил Баймирза..

— Что с журналом? Я за последнее время видел два-три номера… — сказал Махмудбек. — И то случайно. Что с ним?

— Неважно… — сознался Баймирза. — Нет денег. Мы не имеем связи с соотечественниками. Посылаем по случайным адресам. Я для этого и приехал, чтобы установить связь с эмигрантами. Узнать, как вы живете… И… — Он поднял голову. Внимательно посмотрел на Махмудбека. Трудно произнести вслух свое признание. А надо… — И собрать здесь деньги на… нужды комитета. На издание нашего родного журнала.

Баймирзе не понравилось молчание Махмудбека. Долгое, томительное молчание. Махмудбек старательно отрезает кусочек мяса. Он же не хочет есть. Для чего так терзает бифштекс…

Махмудбек отложил вилку и нож. Вытер ладони.

— Здесь трудно собрать деньги, — твердо сказал он. — Вы должны знать правду, Баймирза. Плохо живут эмигранты.

— А в других местах? — нерешительно начал Баймирза.

— Я был почти во всех странах… Я в Азии живу очень давно, Баймирза. По-моему, всю мою жизнь. И везде сталкивался с нищетой. А богатым хорошо и без нас. Они тратят деньги на другие нужды. Они заняты только собой.

— Но… собрать состоятельных людей. Поговорить с ними… — не очень уверенно предложил Баймирза.

Махмудбек вернулся домой поздно. Фарида, как обычно в таких случаях, не спала. Взглянула на мужа с тревогой, но, увидев спокойное лицо, облегченно вздохнула.

— Вы будете ужинать?

— Нет, дорогая, — ответил Махмудбек. — Я ужинал в шикарном «Тадж-Махале», с почтенным господином. — Махмудбек кивнул на дверь. — Она спит?

— Спит…

— А кофе у нас есть? — неожиданно спросил Махмудбек.

— Есть… — ответила Фарида. — Но вы же…

— Сегодня надо вылить. Обязательно. Иначе моя голова расколется.

— Вы больны? — испугалась Фарида.

— Здоров! Здоров! — успокоил Махмудбек. — Она просто лопается. В ней столько слов… И каких слов!

— Стихи? — несмело спросила Фарида.

Махмудбек вздохнул и грустно ответил;

— Нет… Пока не стихи. Но это очень нужные слова.

— Я сварю кофе. Сейчас…

— И побольше. А утром, когда придет Шамсутдин, меня обязательно разбуди…

— Вы же совсем не отдохнете.

— Скоро отдохнем, Фарида. Очень скоро… — горячо заверил Махмудбек.

— Вы столько раз говорили, — вздохнула она.

— Я говорю в последний раз. А утром мы должны обсудить с Шамсутдином, кого пригласить в гости.

— В гости?

— Вечером будут гости. Будет и почтенный господин из Европы. Я с ним хочу проститься.

— Проститься?

Она ничего не понимала. Что творится с Махмудбеком? Кофе… Гости… И… прощание.

— В чем дело? — с трудом скрывая надежду, спросила она.

— Дня через три мы уезжаем. Точнее, улетаем.

— Куда? — прошептала она.

— Домой… — тоже шепотом ответил Махмудбек. — Домой, родная.

Даже в самолете Махмудбек не мог отделаться от событий последних дней. Конечно, встреча Баймирзы с эмигрантами не дала никаких результатов. Люди прятали глаза, сожалея, вздыхали. Кто-то попросил Баймирзу подождать до лучших времен.

Когда они будут, эти времена!

Баймирза хорошо держался. Он не высказал вслух обиды.

На другой день они снова бродили по городу. Гость в эту жару надел модный европейский костюм. Махмудбек был в легкой местной одежде… Вначале Баймирза критически осмотрел белую широкую поддевку. И даже усмехнулся.

— Вам бы еще тюрбан!

А потом сам понял преимущества этой одежды. Приходилось то и дело доставать носовой платок и прикладывать ко лбу, проводить по шее.

Они двигались по центральной улице. Махмудбек предложил сфотографироваться. Баймирза так и не дождался фотокарточки. Он улетел на следующий день в Карачи.

Махмудбек больше не встретился с Баймирзой Хаитом. Осталась только фотография. Статный господин в светлом костюме. И он, в местной одежде, худой, небольшого роста…

Махмудбек вез с собой и другую фотографию, выпрошенную у доктора Азими. Доктор расстался с этим снимком без сожаления.

— Только у наших воинов вид далеко не бравый, — усмехнулся он.

Азими решил, что снимок нужен для какой-нибудь пропагандистской цели. На фотографии застыл строй туркестанских легионеров. Перед ним выступал Вали Каюмхан. Отступив от него, в эсэсовской форме стоял Баймирза Хаит.

Позже этот снимок появится в зарубежной печати… Тысячи эмигрантов узнают, что собой представляют руководители Туркестанского комитета.

Доктор Азими, сославшись на занятость, не приехал провожать Махмудбека. Не было и других эмигрантов. Махмудбек уезжал как-то тихо, незаметно.

Только тяжелый, грустный разговор состоялся с Шамсутдином. Махмудбек предложил ему ехать дальше.

— Куда, господин?

— Сначала в Турцию… У меня же паспорт этой страны.

— Я вам нужен?

Махмудбек, помолчав, честно сказал:

— Я теперь буду только лечиться, ты же знаешь, Шамсутдин.

— Я знаю, господин, как вы устали. Но я не хочу знать, куда вы едете Может, в Европу…

— Может, дорогой Шамсутдии, поеду в Европу. Если ты хочешь … — Он не договорил.

— Я вернусь назад, — сказал Шамсутдин, — туда, где с вами познакомился. Там меня ждут. Не обижайтесь, господин.

— Это правда?

— Правда, уважаемый Махмудбек. Меня ждет невеста.

— Ты ничего не говорил о ней.

— А зачем? — вздохнул Шамсутдин и улыбнулся. — Некогда было.

— Я помогу тебе купить дом, немного земли. Тебе надо тоже спокойно пожить…

Шамсутдин ничего не ответил. Только наклонил голову.

…Самолет прорвался сквозь облака. Вдали, в тумане, показались горы. Снег был и розоватым, и голубым, и ярко-серебристым.

— Смотри, Фарида, как красиво!

Она еще не привыкла к самолету. Она еще иг могла поверить в то, что произошло.

— Последний перевал… — сказал Махмудбек.

— Что? — не поняла Фарида.

— Я говорю, что за этими горами начнется земля, зеленая равнина. Потом город. Большой город. В нем родилась твоя мать.

— А там? Дальше?

— Синее теплое море. В это время оно совершенно синее…

И еще он хотел сказать, что за морем будет родная земля, родные люди. Самое светлое небо. И самые красивые горы… Одна из вершин с удивительным названием — Айкар.

У него, Махмудбека Садыкова, в паспорте, выданном много лет назад турецким консулом, стоит и этот псевдоним: Айкар-али… Консул выполнил просьбу Махмудбека: приказал записать в паспорт псевдоним, который часто появлялся в разных документах самых разных стран.

Правда, Махмудбек увидит Айкар не сразу.

Но они все равно увидят Айкар — «Лунный снег». Золотистые и розоватые краски на склонах горы. А внизу шумную, беспокойную речку.

Махмудбек молчал. Фарида, не отрываясь от иллюминатора, баюкала дочь. И пела. Тихо, без слов…

А он, Махмудбек, ведь никогда не слышал и даже не знал, что Фарида может петь…