Герберт Уэллс
ПОЛЛОК и ПОРРО

Окруженная болотами деревушка на берегу речной лагуны за полуостровом Тэрнер — вот где Поллок впервые повстречал порро. Женщины этой страны славятся своей красой. Это представительницы народности галлина с примесью европейской крови, которая влилась в жилы их предков во времена Васко да Гамы и английских работорговцев. Благородная стать порро, возможно, тоже в какой-то степени объясняется присутствием кавказской крови (забавно думать, что кое у кого из нас есть дальние родственники, которые занимаются людоедством на острове Шербро или совершают разбойничьи набеги в компании софов).

Как бы там ни было, порро пронзил сердце женщины кинжалом, будто какой-нибудь заурядный итальяшка из низших сословий, и едва не прикончил самого Поллока. Но тот сумел парировать револьвером молниеносный выпад, имевший целью поразить его дельтовидную мышцу, выбил у нападавшего железный кинжал и выстрелом ранил его в руку.

Поллок пальнул еще раз, но промазал, и пуля вышибла весьма некстати подвернувшееся окно хижины. Порро сделал кувырок в дверях и, прикрыв голову руками, бросил на Поллока быстрый взгляд. Перед глазами англичанина мелькнуло искаженное лицо, залитое светом вечернего солнца, и мгновение спустя он остался один. После волнующего приключения, которое заняло куда меньше времени, чем рассказ о нем, Поллока мутило и трясло.

Женщина была мертвее мертвой. Удостоверившись в этом, Поллок подошел к дверям хижины и выглянул наружу. Все вокруг ослепительно сверкало. Полдюжины носильщиков, обслуживавших экспедицию, сгрудившись, стояли возле отведенных для них зеленых хижин и пялились на Поллока, гадая, что означает вся эта пальба. За их спинами вдоль берега тянулась широкая полоса черного ила со стоящими вплотную друг к дружке плотами из папируса и камыша, а дальше за ними виднелись свинцовые воды реки. На противоположном берегу потока смутно маячили в синей дымке заросли ризофоры. В деревушке, состоявшей из приземистых хижин, обнесенных изгородью, которая была лишь чуть-чуть выше, чем тростник на поле, не наблюдалось никаких признаков тревоги.

Поллок опасливо вышел из хижины и зашагал к реке, время от времени оглядываясь через плечо. Но порро исчез. Тем но менее Поллок нервно сжимал в ладони рукоять револьвера.

Один из носильщиков пошел навстречу, на ходу указывая рукой в сторону кустов за хижиной, в которых скрылся порро. Поллок пребывал в досадном убеждении, что выставил себя круглым дураком; он был и огорчен, и взбешен тем, как обернулось дело. А ведь еще придется рассказать обо всем Уотерхаузу, высоконравственному, достойнейшему, осторожному Уотерхаузу, который наверняка отнесется к этой истории очень серьезно. Поллок с горечью проклял свое невезение, Уотерхауза и особенно — западное побережье Африки. Ему осточертела эта экспедиция, а тут еще в глубине сознания свербила мысль: где это его носит.

Поллока нимало не расстроило только что совершенное убийство. За последние три месяца он видел столько зверств, столько мертвых женщин, сожженных хижин и иссыхающих скелетов, оставленных конницей софов выше по течению реки Киттам, что чувства его притупились. И беспокоила лишь уверенность в том, что случившееся сегодня — только начало.

Поллок злобно обругал чернокожего, рискнувшего обратиться к нему с вопросом, и вошел в палатку, разбитую под апельсиновыми деревьями. В палатке лежал Уотерхауз. Поллок испытывал отчаяние сродни тому, которое чувствует мальчишка на пороге кабинета директора школы.

Уотерхауз еще дрых после очередного приема левомицетина, и Поллок опустился на стоявший рядом с ним ящик. Раскурив трубку, он стал дожидаться пробуждения Уотерхауза. Вокруг валялись горшки и орудия труда, которые Уотерхауз собрал в племенах менде и теперь паковал, чтобы переправить на каноэ в Сулиму.

Наконец Уотерхауз проснулся и, потянувшись, рассудил, что вновь чувствует себя прекрасно. Поллок принес ему чаю и поведал об утренних событиях, предварительно малость походив вокруг да около. Уотерхауз отнесся к услышанному даже серьезнее, чем он ожидал. Он не просто осудил Поллока, а набросился на соотечественника с бранью и оскорблениями:

— Вы — один из тех чертовых дурней, которые вовсе не считают чернокожих за людей. Стоит захворать на один день, и вы тотчас же впутываетесь в какую-нибудь грязную историю. За последний месяц вы уже в третий раз схлестнулись с туземцами, а теперь еще сделались мишенью их мщения. Порро! Они и так уже имеют на вас зуб из-за того, что вы начертали свое дурацкое имя на фигурке их божка. А порро — самые мстительные дьяволы на всем белом свете! Вы позорите цивилизованных людей! А еще из хорошей семьи, подумать только! Да чтоб я еще раз связался с таким тупым, порочным и сопливым мужланом…

— Спокойно! — зарычал Поллок тоном, от которого Уотерхауз неизменно впадал в бешенство. — Спокойно!

Сначала Уотерхауз утратил дар речи, йотом вскочил на ноги.

— Слушайте, Поллок, — заявил он, не без труда обретая способность нормально дышать, — вы должны уехать домой. Тут я вас больше не потерплю. Я и так уже весь больной из-за вас.

— Вам нет нужды рвать на себе волосы, — ответил Поллок, уставившись в пространство. — Я охотно уеду отсюда.

Уотерхауз немного успокоился и присел на походный стул.

— Очень хорошо, — проговорил он. — Я не хочу ссориться с вами, Поллок, но вы понимаете, что, когда из-за таких столкновений рушатся все планы, это чертовски раздражает. Я поеду с вами в Сулиму, чтобы убедиться, что вы взошли на борт корабля в целости и сохранности…

— Не нужно, — заявил Поллок. — Я и один доберусь отсюда до Сулимы.

— Нет, далеко вы не уедете, — возразил Уотерхауз. — Вы не осознаете, что значит эта история с порро.

— Почем мне было знать, что эта женщина принадлежит порро? — с горечью воскликнул Поллок.

— А ведь так оно и было, — ответил Уотерхауз, — и тут уж ничего не поделаешь. «Я и один доберусь!..» Нет, право! Интересно, что они с вами сотворят? Вы, похоже, не понимаете, что этот мошенник порро — здешний правитель. Он тут и закон, и вера, и конституция, и колдовство, и врачевание… Порро назначают вождей племен. Инквизиция в ее лучшие времена в подметки не годилась этим ребятам. Возможно, ваш порро науськает на нас Авахале, местного вождя. Нам повезло, что паши носильщики из парода менде. Придется перебазироваться… Будьте вы неладны, Поллок! Да, разумеется, вам надлежит постараться избежать встречи с ним в пути.

Уотерхауз задумался, но в мыслях его царил хаос. Наконец он поднялся и взял ружье.

— Я бы на вашем месте спрятался куда-нибудь, — бросил он через плечо, выходя на улицу. Пойду разузнаю, что к чему.

Поллок остался сидеть в палатке в глубокой задумчивости.

— Мой удел — цивилизация, — грустно сказал он себе, набивая трубку. — Поэтому, чем скорее я попаду в Лондон или Париж, тем лучше.

Его взгляд упал на запечатанный короб, в который Уотерхауз сложил отравленные стрелы без оперения, купленные в стране менде.

— Лучше бы я прострелил этому жалкому типу какой-нибудь жизненно важный орган, — со злостью проговорил Поллок.

Уотерхауз вернулся не скоро. Он был не расположен к беседе, и Поллок напрасно засыпал его вопросами. Похоже, его порро был видным членом своего загадочного общества. Обитателе деревни вымазывали любопытство, но вели себя отнюдь не угрожающе. Колдун, несомненно; скрылся в кустах. Причем он считался великим колдуном.

— Вне всякого сомнения, он что-то задумал, — сообщил в заключение Уотерхауз и умолк.,

— Но что он может, сделать? — спросил Поллок.

Уотерхауз не ответил.

— Я должен вывезти, вас отсюда. Что-то назревает, иначе тут не было бы так тихо, — сказал он после долгого молчания. Поллоку очень хотелось бы знать, что именно «назревает».

— Они отплясывают, обложившись черепами, — отвечал Уотерхауз. — В медном котле кипит какое-то вонючее варево.

Но Поллок требовал подробностей и все настырнее наседал на Уотерхауза, а тот наверняка темнил. Наконец Уотерхауз потерял терпение.

— Откуда мне знать, черт возьми! — воскликнул он, когда Поллок в двадцатый раз спросил его, что будет делать порро. — Он уже пытался убить вас там, в хижине. Теперь, наверное, придумает что-нибудь похитрее. Скоро сами увидите. Не хочу добавлять вам страхов. Может, все это вообще чепуха.

Вечером, когда они сидели у костра, Поллок опять попробовал завести разговор о порро и их повадках. Однако Уотерхауз, заметив, что его соотечественник слишком уж настойчив, сказал:

— Ложитесь лучше спать. Завтра отправляемся чуть свет, и вам может понадобиться все ваше присутствие духа.

— Но какую линию поведения он изберет?

— Не мору сказать. Порро — народ смекалистый, они знают массу разных уловок. Поговорите лучше с этим медным дьяволом, Шекспиром.

Во тьме за хижинами сверкнула яркая вспышка, раздалось громкое «бум», и совсем рядом с головой Поллока просвистела глиняная пуля. Что ж, такой образ действий был, по крайней мере, Весьма, прямолинеен. Чернокожие и метисы, болтавшие возле своего костра вскочили на ноги, кто-то из них выстрелил во тьму. Уотерхауз по-прежнему неподвижно сидел на месте.

— Зайдите лучше в одну из хижин, — тихо посоветовал он.

Поллок встал и вытащил револьвер. Чего-чего, а сражения он не боялся. Нр темнота — лучше любой брони. Осознав всю мудрость совета Уотерхауза, Поллок отправился в палатку и улегся там.

Спал он урывками, его мучили кошмары. Они были весьма разнообразны, но в основном Поллоку снилось лицо порро, перевернутое вверх тормашками, как в тот миг, когда он кубарем выкатывался из хижины и смотрел на англичанина из-под руки. Странное дело, по этот мимолетный образ накрепко застрял в памяти Поллока. Кроме того, его беспокоили боли в руках и йогах.

Когда они загружали каноэ в белой утренней дымке, в землю возле самой ступни Поллока вонзилась дрожащая стрела с шипами. Носильщики бросились в чащу, но поиск велся очень поверхностно, и они никого не схватили.

После двух этих событий члены экспедиции решили предоставить Поллока его собственной судьбе, и он впервые в жизни был вынужден искать общества чернокожих. Уотерхауз взял себе одно каноэ, и Поллоку, несмотря на желание поболтать с соотечественником, пришлось сесть в другое. Туземцы оставили англичанина одного на носу, и ему стоило немалых трудов заставить людей, недолюбливавших его, держаться середины реки и плыть в сотне с лишним ярдов от обоих берегов. Тем не менее Поллоку удалось заманить Шекспира, метиса из Фритауна на нос каноэ, чтобы послушать байки о порро. Поняв, что ему не отделаться от Поллока, Шекспир мало-помалу разошелся и принялся рассказывать с большим смаком и без всякого стеснения.

Так Поллок скоротал день. Каноэ быстро скользило по длинной ленте лагуны, между водяными смоковницами, поваленными деревьями, пальмами и зарослями папируса. Слева темнели поросшие ризофорой болота, из-за которых время от времени доносился рев атлантического прибоя. Английский Шекспира звучал мягко и невнятно, когда он рассказывал Поллоку о том, как порро умеют накладывать заклятия, как чахнут люди под действием их злых чар, как насылают порро кошмары и демонов, как мучают и убивают сыновей иджибу, как они похитили в Сулиме белого торговца, обманувшего одного из членов его секты, и на что было похоже тело бедняги, когда его наконец отыскали. После каждого такого рассказа Поллок отпускал тихое проклятие в адрес миссионеров, чье рвение и сделало возможными все эти ужасы, и ленивого британского правительства, которое властвовало здесь, на черных языческих берегах Сьерра-Леоне. К вечеру они добрались до озера Казн и согнали два десятка крокодилов с острова, на котором экспедиция решила устроить ночной привал.

На другой день прибыли в Сулему и вдохнули морской бриз, но тут Поллоку пришлось задержаться на целых пять дней, прежде чем отправиться во Фритаун. Посчитав, что здесь его соотечественник в относительной безопасности и под защитой фритаунских властей, Уотерхауз оставил его и возвратился с экспедицией в Гбемму. Поллок очень сдружился с Переа, единственным белым купцом, постоянно живущим в Сулиме. Англичанин не отходил от него ни на шаг. Переа был низкорослым португальским евреем. Когда-то он жил в Англии, и поэтому ему очень льстило дружеское расположение британца.

В первые два дня ничего особенного не произошло; почти все время Поллок и Переа играли в «наполеон» — единственную игру, правила которой были знакомы им обоим, — и Поллок влез в долги. А вечером второго дня он получил весьма неприятную весть о прибытии порро в Сулиму. Весть эта пришла в виде раны в плечо, нанесенной отшлифованным железным шариком. Стреляли издалека, и снаряд угодил в Поллока уже на излете, но тем не менее предупреждение было достаточно красноречивым. Поллок всю ночь просидел в своем гамаке с револьвером на изготовку, а наутро частично посвятил в свои беды маленького англо-португальца.

Переа отнесся к этой истории очень серьезно. Он был прекрасно знаком с местными обычаями.

— Надо, чтобы вы знали: это — личная месть. Разумеется, он спешит, поскольку вы покидаете страну. Никто из туземцев или мулатов не станет всерьез препятствовать ему, разве что вы сумеете заинтересовать их в этом. Внезапно напав на порро, вы могли бы застрелить его, но и он ведь тоже может застрелить вас. А еще есть это чертово колдовство. Я в него, конечно, не верю. Обычное суеверие. И все же неприятно думать, что где-то есть черный человек, который пляшет лунными ночами у костра, чтобы наслать на вас кошмары… У вас были кошмары?

— И немало. Я все время вижу перевернутую голову бедолаги. Он ухмыляется мне во всю пасть, как там, в хижине. Голова надвигается на меня, потом удаляется куда-то и приближается опять. Бояться тут нечего, но я почему-то впадаю в оцепенение от ужаса, когда сплю. Странная штука эти сновидения. Я все время сознаю, что это лишь сон, но пробудиться не могу.

— Вероятно, это просто игра воображения, — сказал Переа. — А еще мои негры говорят, что порро умеют науськивать гадов. Вы последнее время видели змей?

— Только одну. Сегодня утром на полу рядом с гамаком. Я ее прикончил. Едва не наступил на эту тварь, когда вставал.

— О! — вскричал Переа, но потом ободряюще добавил: — Конечно, это простая случайность, но все равно я бы на вашем месте смотрел в оба. А еще эти боли в костях.

— Я думал, они из-за испарений, — проговорил Поллок.

— Вероятно. Когда они начались?

Поллок вспомнил, что впервые почувствовал ломоту ночью после схватки в хижине.

— По-моему, он не хочет вас убивать, — сказал Переа. — Во всяком случае, пока. Я слыхал, они любят стращать человека своими заклятиями, болями, кошмарами, сделать так, чтобы его жизнь повисла на волоске. И так до тех пор, пока она ему не опротивеет. Конечно, все это лишь молва, вы понимаете. Но стоит волноваться… Только вот интересно, что он выкинет в следующий раз?..

— Я должен первым придумать что-нибудь, — ответил Поллок, угрюмо глядя, как Переа выкладывает на стол засаленные карты. — Унизительно, когда за тобой повсюду следуют по пятам, когда в тебя стреляют и отравляют жизнь. Интересно, может, этот мошенник порро расстраивает мою карточную игру? — Он подозрительно взглянул на Переа.

— Вполне возможно, — участливо сказал тот, сдавая карты. — Порро — удивительный народ.

В тот день Поллок убил двух змей, забравшихся в гамак, и наблюдал необычайный прирост полчищ рыжих муравьев, которыми кишели дом и двор. Все это преисполнило его решимости обсудить дело с одним головорезом из народа менде, с которым он уже имел случай встретиться раньше. Головорез показал Поллоку маленький железный кинжал и научил бить им в шею, от чего англичанина бросило в дрожь. В ответ Поллок пообещал надарить менде двустволку с затвором, украшенным резьбой.

Вечером, когда Поллок и Переа играли в карты, в дом вошел головорез, неся в руках какой-то окровавленный узелок из местной материи.

— Не здесь! — воскликнул Поллок. — Только не здесь!

И все же он не успел остановить туземца, которому не терпелось увидеть, как англичанин выполняет свои обязательства по заключенной между ними сделке. Менде развернул лоскут и бросил на стол голову порро. Она свалилась на пол, оставив на картах багровую полосу, и закатилась в угол, где и застряла макушкой вниз, устремив на Поллока тяжелый взгляд горящих глаз.

Когда голова упала на карты, Переа подпрыгнул и в страшном волнений затараторил по-португальски. Менде поклонился, сжимая в руке кровавую тряпку.

— Ружье! — воскликнул он.

Поллок неотрывно смотрел на голову в углу. На мертвом лице было точно такое же выражение, какое он видел в своих кошмарных снах. Ему показалось, что в мозгах что-то щелкнуло.

Наконец Переа вновь обрел способность изъясняться по-английски.

— Его убили по вашему наущению? — спросил он. — Вы не сами это сделали?

— Почему я должен был делать это сам?

— Но теперь он не сможет снять его?

— Что снять?

— И все карты испорчены!

— Что значит «снять»? — снова спросил Шллок.

— Вы должны прислать мне из Фритауна новую колоду.

— Но что значит «снять»?

— Это просто суеверие. Я уж и запамятовал. Ниггеры говорят, если колдуны… а он был колдуном… Но все это чепуха… Вы должны были либо заставить порро снять заклятье, либо убить его своими руками. Хотя, все это глупости.

Поллок тихо чертыхнулся, по-прежнему не отводя глаз от головы в углу.

— Не могу вынести этот взгляд, — сказал он и, внезапно бросившись к голове, ударил ее ногой. Голова откатилась на несколько ярдов и остановилась в том же положении, что и раньше, макушкой вниз; глаза все так же смотрели на него.

— Вот урод, — молвил британец португальского происхождения. Тот еще урод. Они кромсают себе физиономии маленькими ножичками.

Поллок хотел еще раз ударить по голове, но тут менде коснулся его плеча.

— Ружье, — повторил он, нервно глядя на свой трофей.

— Два ружья, если ты унесешь прочь эту чертову штуковину, — сказал Поллок.

На это менде, качая головой, заявил, что ему полагается только одно ружье, которого вполне достаточно, и он примет его с огромной благодарностью.

Поллок убедился, что менде не проймешь пи лестью, ни угрозами. У Переа нашлось ружье, которое он готов был уступить втридорога, и в конце концов менде отбыл восвояси с этим ружьем. Глаза Поллока против его воли обратились к страшному предмету в углу.

— Интересно, почему голова все время стоит вверх тормашками? — с нервным смешком спросил Переа. — Должно быть, мозги у него были такие же тяжелые, как свинцовые грузила, которые кладут в те маленькие фигурки, чтобы они все время стояли торчком. Когда будете уезжать, прихватите эту башку с собой. Впрочем, можете хоть сейчас ее уносить. Все карты испорчены! Во Фритауне есть один парень, у которого можно купить новые. А в комнате какая грязища! Вы должны были сами убить его.

Поллок собрался с духом и поднял с пола голову, намереваясь подвесить ее на крюк для лампы в своей комнате и тотчас же вырыть могилу. Ему казалось, что он подвесил голову за волосы, но, по-видимому, это было не так, потому что, когда Поллок, выкопав яму, вернулся за ней, голова болталась на крюке макушкой вниз.

На закате он похоронил ее к северу от отведенной для него хижины, чтобы, возвращаясь ночью от Переа, не проходить мимо могилы. Прежде чем лечь спать, Поллок убил двух змей, а в самый темный час ночи вдруг вздрогнул и проснулся. Что-то скреблось и постукивало по полу. Поллок тихонько сел ц нащупал под подушкой револьвер. Послышался сдавленный рык, и англичанин выстрелил на звук. Раздался визг, и в окутанном синей дымкой дверном проеме мелькнула темная тень.

— Собака! — пробормотал Поллок, вновь принимая лежачее положение.

На рассвете он проснулся опять и почувствовал странное беспокойство. Снова эта тупая боль в костях. Какое-то время он лежал, глядя на потолок, покрытый колышущейся шубой из рыжих муравьев, а когда немного рассвело, перегнулся через край гамака и увидел на полу что-то темное. Поллок вздрогнул так сильно, что выпал из гамака.

Он приземлился в каком-нибудь ярде от головы порро. Ее откопала собака, и нос был ужасно расплющен. Голову облепили муравьи и мухи. По странной случайности она по-прежнему стояла на макушке, а в перевернутых глазах было все то же дьявольское выражение.

Некоторое время Поллок в оцепенении созерцал это жуткое зрелище. Потом поднялся, обошел вокруг головы и выбрался из хижины. Ясный свет зари, шелест листьев, колеблемых стихающим ветерком с суши, пустая яма, испещренная следами собачьих лап, — все это немного развеяло его тяжкие думы.

Переа он преподнес историю о ночном приключении как шутку, но рассказывал ее с побелевшими губами.

— Не надо было вам пугать собаку, — сказал Переа с явно притворной веселостью.

Следующие два дня до прибытия парохода Поллок провел в поисках более надежного места захоронения своего страшного трофея. Подавляя отвращение, он взял голову, отнес к устью реки и бросил в море, но она каким-то чудом не стала добычей крокодилов, и ее вынесло приливом на илистый берег чуть выше по течению. Тут голову нашел неплохо образованный мулат из Аравии и предложил Поллоку и Переа купить ее в качестве диковинки. Это произошло перед самым наступлением ночи. Туземец околачивался вокруг весь вечер, все больше снижая цену. Наконец, заметив явный страх, в который его товар повергает обоих белых ученых мужей, продавец и сам испугался и отбыл восвояси. Проходя мимо хижины Поллока, он подбросил свою ношу внутрь в надежде, что наутро англичанин обнаружит голову.

Тут уж Поллок впал в совершенное неистовство. Он вознамерился предать голову огню. Выйдя из дома на заре, он сложил из хвороста большой погребальный костер. В разгар работы до него донесся гудок маленького колесного парохода, проплывавшего меж песчаных наносов в устье реки. Суденышко совершало очередной рейс из Монровии в Батхерст.

— Благодаренье Господу! — благочестиво воскликнул Поллок, когда до него дошло, что означает этот звук. Дрожащими руками он торопливо запалил охапку хвороста, бросил на нее голову и пошел паковать свой чемодан и прощаться с Переа.

После полудня Поллок с чувством безграничного облегчения смотрел, как плоские болотистые берега Сулимы исчезают вдали. Брешь в длинной стене морского прибоя делалась все уже и уже. Казалось, она затягивалась, отсекая Поллока от источника всех его бед. Страх и волнение мало-помалу оставляли его. В Сулиме вера в зловредность чар порро прямо-таки витала в воздухе; сам Поллок ощущал их присутствие, и ощущение это пронизывало его насквозь, повергало в ужас, наполняло зловещим предчувствием. Теперь обиталище порро представлялось ему маленьким клочком земли между морем и окутанными дымкой горами Менде.

— Прощай, порро! — проговорил Поллок. — «Прощай», а не «до свидания»!

Капитан парохода подошел к Поллоку, стал рядом и облокотился о поручень. Он пожелал англичанину доброго вечера и сплюнул в пену, взбиваемую колесом судна.

— Удачный рейс, — сказал он. — Я тут нашел на берегу одну диковинку. Впервые вижу, чтобы по эту сторону Индии делали такие вещи.

— Интересно, что бы это могло быть? — полюбопытствовал Поллок.

— Отрезанная голова, — отвечал капитан.

— Что?! — вскричал англичанин.

— Голова. Прокопченная голова порро, вся разукрашенная шрамами. Эй, что это с вами? Ничего страшного? Не сказал бы, что вы из слабонервных. Да у вас физиономия позеленела, никудышный вы мореход, черт возьми! Так вот, странная она какая-то голова эта. Я храню ее в чане со спиртом вместе со змеями у себя в каюте. У меня есть специальный жбан для всяких диковин. И голова эта плавает макушкой вниз, чтоб мне в петле болтаться! Эй!

Поллок издал какое-то странное восклицание и вцепился пальцами в свою шевелюру. Он бросился к кожуху, прикрывавшему гребное колесо; у него мелькнула мысль выпрыгнуть за борт, но потом Поллок более трезво оценил положение и опять повернулся к капитану.

— Эгей! — воскликнул тот. — Не приближаться! Больше ни шагу, мистер! Что с вами такое? Вы спятили?

Поллок прижал ладонь ко лбу. Объяснять что-либо было бессмысленно.

— Наверное, иногда меня заносит, — сказал он. — Это все из-за боли. Накатывает временами.

Он побледнел. Тело покрылось испариной. Внезапно Поллок осознал, какой опасностью чревато любое сомнение в здравости его рассудка. Он заставил себя ответить на проникнутые сочувствием вопросы капитана и таким образом вновь заручиться его доверием. Поллок опроверг все предположения моряка, даже подержал за щекой ложку неразбавленного бренди. А потом принялся расспрашивать капитана о том, как он ведет торговлю диковинками. Моряк по-дробпо описал ему голову. Поллок, как бы нелепо это ни выглядело, старался убедить себя, что судно прозрачно как стекло и что он ясно видит обращенное к нему перевернутое лицо в каюте под палубой.

На борту парохода Поллок пережил едва ли не худшие времена, чем в Сулиме. Весь день ему пришлось держать себя в руках — Поллок остро ощущал присутствие этой ужасной головы, мысли о которой, казалось, помутили его разум. Ночью к Поллоку вернулись кошмары и мучили до тех цор, пока он отчаянным усилием воли не заставил себя проснуться; Англичанин одеревенел от ужаса, а в горле его застрял хриплый вопль.

Он отделался от жуткой головы в Батхерсте, пересев на корабль, идущий в Тенерифе, но кошмарные сны и ломота в когтях не покидали его. В Тенерифе Поллок сел на лайнер из Кейптауна, но наваждение и тут продолжало преследовать его. Он попробовал играть сперва в рулетку, потом в шахматы, даже начал читать книжки, но в пьянство не ударился, ибо сознавал его опасность. Однако в каждом круглом темном предмете, попадавшемся на глаза, Поллок неизменно видел пресловутую голову. Он прекрасно понимал, что это — лишь игра предательского воображения, и тем не менее временами ему казалось, что и корабль, и попутчики, и матросы и бескрайнее море — только частица некой фантасмагории, которая, будто тонкая пленка, худо-бедно отделяет его от страшного мира. И единственной неоспоримой реальностью была дьявольская физиономия порро, свободно проникающая сквозь эту тонкую завесу. Впадая в такое состояние, Поллок ощупывал окружающие предметы, пробовал что-нибудь на вкус, обжигал себе спичкой руку или колол ее иголкой.

В этой мрачной безмолвной борьбе со своим разыгравшимся воображением Поллок проделал весь путь до Англии. Он сошел на берег в Саутгемптоне, приехал в Лондон и, взяв такси у вокзала Ватерлоо, отправился прямиком на Корнхилл, к своему банкиру. Уединившись с управляющим в комнате для посетителей, Поллок уладил кое-какие дела, причем пресловутая голова, будто украшение, висела под черной мраморной каминной доской. На решетку очага с пее капала кровь. Поллок слышал стук капель и видел, как решетка окрашивается в багровый цвет.

— Красивый папоротник, — сказал управляющий, проследив за взглядом Поллока. — Только вот решетка из-за него ржавеет.

— Очень красивый папоротник, — ответил Поллок. — Благодаря ему я кое-что вспомнил. Не порекомендуете ли вы мне врача-психиатра? У меня иногда бывают эти, как их… галлюцинации.

Голова дико и злобно захохотала. Поллок удивился, увидев, что управляющий ничего не заметил. Он лишь неотрывно смотрел на своего клиента.

В конце концов Поллок получил адрес врача и вышел на Корнхилл. Такси поблизости не было, и он зашагал в западный конец улицы, где попытался преодолеть перекресток напротив Мэншн-Хаус. Перекресток этот весьма труден даже для лондонских старожилов: кэбы, фургоны, экипажи, тележки почтальонов, омнибусы проезжают через него сплошным потоком, который вполне может повергнуть в растерянность и лишить рассудка человека, только что вернувшегося из безлюдных малярийных болот Сьерра-Леоне. А когда под ногами внезапно появляется перевернутая голова, скачущая, будто каучуковый мяч, и оставляющая яркие кровавые пятна при каждом ударе о землю, вряд ли можно надеяться избежать несчастного случая. Поллок судорожно поднимал то одну ногу, то другую, стараясь не коснуться головы, а потом яростно ударил ее ногой. И тут что-то с неистовой силой вонзилось ему в спину. Руку обожгла острая боль.

Его задело дышлом омнибуса, копыто одной из лошадей раздробило ему три пальца на левой руке — пальцы, которые Поллок в свое время отстрелил у порро. Его вытащили из-под лошадиных ног. Изувеченной рукой Поллок по-прежнему сжимал листок с адресом врача.

Следующие два дня Поллок непрерывно ощущал едкий и приторный дух хлороформа; он переносил болезненные операции, не чувствуя боли; неподвижно лежал на кровати и в этом положении принимал пищу и питье. Потом его слегка залихорадило, пришла мучительная жажда, вернулись кошмары. Только после этого Поллок осознал, что в течение суток кошмаров не было.

— Если бы мне раскроило череп, а не раздробило пальцы, эти кошмары прекратились бы совсем, — проговорил Поллок, задумчиво глядя на темную подушку, которая в этот миг приняла форму головы.

При первой же возможности он поведал врачу о своем умственном расстройстве. Поллок прекрасно понимал, что лишится рассудка, если не произойдет какое-нибудь спасительное для него событие. Врачу он наврал, что, будучи в Дагомее, стал очевидцем смертной казни через обезглавливание, и с тех пор одна из отсеченных голов беспрестанно преследует его. О том, что случилось на самом деле, он, разумеется, рассказывать не стал.

Лицо врача сделалось очень серьезным, и он нерешительно проговорил:

— Скажите, много ли внимания уделяли родители вашему религиозному воспитанию, когда вы были ребенком?

— Очень мало, — ответил Поллок.

По лицу врача пробежала тень.

— Не знаю, слыхали ли вы о чудесных исцелениях в Лурде, хотя, возможно, они вовсе и не «чудесные».

— Лечение верой? Боюсь, это вряд ли мне поможет, — отвечал Поллок, не отрывая взгляда от темной подушки.

Черты испещренного шрамами лица исказились в отвратительной гримасе.

Врач попробовал зайти с другого конца.

— Все это — игра воображения, — неожиданно бодро заявил он. — Тут-то вам как раз и нужно исцеление верой. У вас сдали нервы. Вы сейчас в сумеречном состоянии, в котором человек наиболее восприимчив ко всяким там духам и привидениям. Вам оказалось не под силу безболезненно пережить столь яркие впечатления. Я составлю вам микстуру, которая укрепит нервную систему и в особенности рассудок. Кроме того, вам надо побольше бывать на воздухе.

— Поны-целители — не для меня, — упорствовал Поллок.

— Вот поэтому мы и должны сами восстановить ваш тонус. Поезжайте куда-нибудь, где есть живительный свежий воздух. В Шотландию, Норвегию, Альпы…

— В Иерихон, если угодно, — ответил Поллок. — Помнится, туда отправился Нееман[59].

Тем не менее, как только зажили пальцы, Поллок предпринял храбрую попытку последовать совету доктора. Был ноябрь. Он попробовал играть в футбол, но вместо мяча гонял по полю жуткую перевернутую голову. Футболиста из него не вышло. Поллок махал ногами в слепом паническом страхе, а когда его ставили в ворота, с криком уворачивался от летящего прямо в руки мяча. Наслушавшись невероятных историй, из-за которых он и покинул Англию, чтобы отправиться в тропические странствия, Поллок обрек себя на общение исключительно с мужчинами. Но теперь, когда странности в его поведении становились все заметнее, даже мужчины начали сторониться его. Голова была уже не просто видением; она что-то тараторила, обращаясь к Поллоку с невнятными речами. Его охватил жуткий страх. Поллок проникся убеждением, что когда в следующий раз он схватит привидение, в руках у него окажется не какой-нибудь предмет обстановки, а настоящая отрезанная голова. Если поблизости никого не было, Поллок то осыпал голову проклятиями, то бросал взгляды, полные презрения, то умолял оставить его в покое. Как ни старался он держать себя в руках, но один или два раза видение накатывало на него в присутствии знакомых. Он замечал, что и квартирная хозяйка, и прислуга смотрят на него все более подозрительно.

Однажды в начале декабря к Поллоку приехал его ближайший родственник, двоюродный брат Арнольд. Приехал, чтобы проведать и попытаться вызвать на откровенность. Его узкие глазки жадно вглядывались в пожелтевшее, осунувшееся лицо кузена, которому казалось, что шляпа в руке Арнольда — вовсе не шляпа, а перевернутая голова Горгоны, уставившаяся на него своими горящими глазами.

Все же он по-прежнему был полон решимости покончить с этим наваждением. Взяв велосипед, Поллок поехал по обледенелой дороге из Уондсуорта в Кингстон и по пути обнаружил, что голова катится рядом, оставляя за собой темный след. Поллок стиснул зубы и наддал ходу. Когда он мчался вниз по склону холма к Ричмонд-Парк, видение вдруг обогнало велосипед и юркнуло под переднее колесо, да так проворно, что у Поллока не осталось времени на раздумья. Избегая столкновения с головой, он круто вывернул руль, со всего маху врезался в груду камней и сломал левое запястье.

Смерть пришла к нему рождественским утром. Всю ночь Поллока лихорадило, повязка на руке казалась раскаленным обручем, мучившие его кошмары были ярче и ужаснее, чем когда-либо прежде. В холодном, изменчивом и бесцветном предрассветном сумраке он сел на постели и увидел, что голова торчит на консоли, где накануне вечером стоял бронзовый кувшин.

— Но ведь я знаю, что это бронзовый кувшин, — сказал Поллок. Однако сомнение, запавшее в сознание, не давало покоя, и спустя несколько минут Поллок уже не мог с ним совладать. Он медленно встал с кровати, поднял руку и, дрожа, двинулся к кувшину. Сейчас он убедится, что воображение опять обмануло его, сейчас увидит блеск бронзы, который не спутаешь ни с каким другим… Казалось, колебания его длились целую вечность. Но вот пальцы коснулись щеки, покрытой узором из шрамов! Поллок судорожно отдернул руку. Все, это конец: даже осязание изменило ему.

Поллока трясло. Он налетел на кровать, наткнулся босыми ступнями на свои башмаки. Он вконец растерялся, как если бы его подхватил черный вихрь. Поллок ощупью добрался до туалетного столика, достал из ящика бритву и, сжав ее в ладони, сел на кровать. В зеркале он увидел свое лицо — бледное, изможденное и выражавшее лишь лютое отчаяние.

Перед мысленным взором быстро промелькнула вся его короткая жизнь. Жалкий родительский дом, жалкая школа, годы порочного бесчестного существования, грехопадения, на которые его то и дело толкало безудержное себялюбие, убожество и глупость… Все это явственно и беспощадно открылось его глазам в холодном утреннем свете. Вспомнилась хижина, схватка с порро, отступление вниз по реке в Сулиму, головорез менде с его багровым узелком, отчаянные попытки уничтожить отсеченную голову, все более навязчивые галлюцинации. Ведь он знал, что это были всего лишь галлюцинации! Обыкновенное наваждение. На какое-то мгновение к Поллоку вернулась надежда, и он отчаянно ухватился за нее. Он отвел глаза от зеркала и взглянул на консоль. Перевернутая голова гримасничала и ухмылялась. Подняв забинтованную руку, Поллок негнущимися пальцами ощупал шею и отыскал пульсирующую артерию. Стальное лезвие коснулось кожи, будто острая льдинка.

Утро было очень холодное.

Перевел с английского

А. ШАРОВ

Загрузка...