Искатель. 2004. Выпуск №10

Павел Губарев Золотые нити

Голос рассказчика задрожал. Витнесс, прежде разглядывавший ногти на правой, непокалеченной, руке, поднял глаза и оглядел всех пятерых, сидящих на скамеечках в осеннем парке. Понурые, серьезные лица немолодых мужчин. Никто не смотрит друг на друга. Все заняты своими мыслями, а мысли у всех отнюдь не веселые. Еще бы. И как все же хорошо, что строки Шекспира разрядили этот спор. Прохладный ветерок витиеватых фраз древней поэзии ласково коснулся разгоряченных лбов спорщиков и утихомирил их на несколько минут, даром что зачитали стихи лишь в качестве очередного аргумента.

Рассказчик откашлялся и продолжил:

Дабт захлопнул книжку и торопливо спрятал ее под свой толстый вязаный свитер: в любой момент сюда могла нагрянуть медсестра - и прости-прощай тогда и Шекспир, и привычные «нелегальные» посиделки. В санатории «Хэдж-Сэппорт» за пациентами следили внимательно: как-никак раковые больные. А значит - интенсивная терапия и строжайшее слежение за их психическим состоянием. Последнее выражалось в регулярных «психотренингах» большими группами на свежем воздухе, ритмичном скандировании речёвок, подвижных играх и тому подобной чепухе, заполнявшей каждую минуту жизни пациентов. Чтобы не могла в эту жизнь просочиться ни одна капелька мрачной философии.

Да, за такое нарушение режима, уже вошедшее в привычку, никого бы по головке не погладили. А им - пятерым старикам, случайно обретшим друг друга, узнавшим себе подобных по застывшему выражению вопроса в глазах, - было нужно, до смерти нужно вот так собираться и говорить, говорить, спорить до хрипоты. О чем? Ну о чем могут спорить несколько человек, приговоренных болезнью к смерти?

- Ты замечательный чтец, Дабт, - улыбнулся Витнесс, желая потянуть эту паузу.

- Спасибо, - сухо ответил тот. - Очень жаль, но я это читал, увы, не для того, чтобы мы могли понаслаждаться стихами.

- Вот уж действительно, - отрезал Скепс.

Витнесс даже дернулся от этой реплики. Голос и внешность Скепса были под стать его имени - острые, резкие, режущие. Худое, вытянутое лицо, назойливые серые глаза. Не сказать, чтобы Скепс его раздражал - но держал в постоянном напряжении своими нигилистскими замечаниями.

- Стихи-то, может, и красивые, - продолжил мысль Скепс, - но подобный бред, положи его хоть на гениальную музыку, бредом и останется.

- Ты не согласен с Шекспиром? - миролюбиво спросил толстяк Детто, самый скромный из компании.

- А почему я должен быть с ним согласен? - взвился Скепс, - только потому, что он великий поэт? Бросьте! Да каждый из нас здесь сидящих знает, что такой страх смерти лучше десяти таких Шекспиров. Господа, прекратите прислушиваться к чужому мнению, прислушайтесь к своим ощущениям! Вы же знаете - и ох, как знаете, - что такое животный страх смерти. Слышите слово? Животный! Страх смерти обусловлен только биологически и на самом глубоком уровне. Вспомните тот момент, когда вы узнали, что у вас рак. Вспомнили?

Лица собеседников помрачнели. Никто опять не смотрел друг на друга.

- Вы почувствовали, физически почувствовали, как что-то холодное заползает вам в душу. Комок в горле, щекотки где-то в животе - вот ваши ощущения. Вспомнили? Панический ужас, лишающий рассудка в первую минуту, и постоянный гнетущий страх все эти дни после. Страх липкий, навязчивый, не отпускающий ни на секунду, несмотря на все эти, - Скепс указал кончиком длинного носа в направлении аллеи, - игры да речёвки. Это что - страх неизвестности? Вы хотите сказать, что этот жуткий страх - результат работы мысли? Ах вот, мол, я не знаю, что меня там ждет, и поэтому боюсь? Бред! Наше желание жить, наш страх смерти спрятаны так глубоко в подсознании, что никакие чисто умственные усилия не в состоянии их победить. Вы тут все эти дни только и делаете, что пытаетесь найти более или менее приличное, благородное оправдание своему животному нежеланию умирать и…

- Ну-у-у, - неуверенно потянул Дабт, - человек - это сложное существо, и нельзя его опускать до уровня зверя, который…

- Чушь! - презрительно воскликнул Скепс и мерзко хихикнул. - Не думайте, что вы тут такие высокие интеллектуалы и коленки у вас трясутся только лишь потому, что вы не понимаете, что вас ждет после того, как вы, пардон, копыта двинете. Вы боитесь, и боитесь точно так же, как тот бычок, которого вели на убой, перед тем как сделать из него котлету, которую мы с вами, между прочим, слопали сегодня на завтрак.

- И все же… Дабт потер лысину и оглянулся на собеседников в поисках поддержки. - Человек - это не зверь, он в состоянии бросить вызов… он может… ведь неоднократно люди подвергали себя риску смерти из любопытства…

- И много таких? - совершенно серьезно спросил Скепс.

- Ну… Я… Э-э-э… вот возьмем сейчас даже не самоубийц, а…

- Я ДУМАЮ, ЧТО ШЕКСПИР БЫЛ ПРАВ.

Голос Витнесса прозвучал так неожиданно, что все сидящие на скамейках вздрогнули и уставились на него. За много дней споров Витнесс говорил крайне редко, словно бы и не касались его их общие проблемы. Лишь сидел на своей любимой скамейке, привычно пряча изуродованную руку под темно-зеленым пиджаком, да поминутно расчесывал свои седеющие, но по-прежнему густые волосы.

- Я думаю, что Шекспир был прав, и могу это доказать, - все так же отчеканил Витнесс, но тут же пожалел об этом. Теперь уж точно придется рассказать все до конца.

Собеседники смотрели на него, не мигая. Вслух никто ничего не говорил, но и так было понятно, что от Витнесса ждут продолжения. Выдержав паузу, чтобы собраться с духом, он начал говорить, стараясь быть как можно тише и смягчая свои обычно металлические интонации.

- Так вот слушайте. И имейте в виду: то, что вы сейчас услышите, я никому не рассказывал. Ни разу. И пусть это останется между нами. Ладно? Смутная это история, да и те соображения, что называют этическими, не давали… - Витнесс запнулся, не зная, с чего начать. - Вот, кстати говоря, именно при тех событиях, - он высунул из-под пиджака покалеченную руку и помахал ею в воздухе, - я и получил эту травму.

- Да? - обиженно воскликнул Детто. - Ты всегда говорил, что это работа космозоологом тебя так наградила. А я-то уши развесил. Такая увлекательная байка про алайского тигра была…

- Это все было, - поморщился Витнесс.

- И алайский тигр?

- Было, было, - успокоил его Витнесс, - и тигр был. Да только это не он меня тяпнул - я его тогда раньше прибил. А это… это дело рук человека.

Удивленный вздох.

- Однако ж он тебя, - только и сказал Детто. - И как же это было?

Витнесс прикрыл глаза, колеблясь, но через мгновение уже начал говорить так, словно бы уже рассказывал это сто или двести раз - четко, слово за словом, выстраивая по кирпичикам здание правды.

- Я действительно начинал карьеру космозоологом, но это было еще в начале прошлого века. В 2105-м меня - еще довольно молодого ученого - заприметили некие спецслужбы. Надо сказать, это для меня не было неожиданностью: и те времена, как и, скорее всего, в наши дни, космос кишмя кишел всякого рода организациями, занимавшимися разработками различной степени секретности. Черт его знает почему. Может, и вправду много опасного и заманчивого было тогда на чужих планетах, а может, необжитые места были всего-навсего очень удобным местом для нечистоплотных экспериментов. Так или иначе, но я и пикнуть не успел, как оказался втянут в работу одной из спецлабораторий, деятельность которой, мягко говоря, не афишировалась. Как и следовало ожидать, вивисекцией космических зверушек наши доблестные спецслужбы занимались в таких масштабах, что десятой части увиденного мной за несколько лет хватило бы на то, чтоб от злости лопнуло три-четыре гринписовца.

И наша лаборатория была едва ли не самым страшным местом во всей организации. На нас сваливалась, пожалуй, самая жуткая, неприятная работа, на которую не отваживались обычные исследователи. Ежедневно мы резали инопланетных тварей, поливали их кислотой, жгли, травили газами, замораживали, выкидывали в вакуум… да мало ли. Десятки копошащихся в прозрачных контейнерах созданий отдавали своим инопланетным богам душу во имя земной науки. Было ли нам их жалко? Не знаю. Не задумывались мы тогда. Только работали без устали, выдавая мегабайты ценнейшей исследовательской информации. В те годы человечество было словно большой тысячерукий ребенок, первый раз в жизни попавший в бескрайний диковинный зоопарк. И вот он перебегает от клетки к клетке, глазеет, охает, хватает все без разбору, осматривает, бросает, бежит к следующей клетке… Ведомо ли ребенку чувство жалости?

Сегодня я и не помню тех зверей. Они слились для меня в один смутный образ. Что-то непрестанно шевелящееся, мокрое, истекающее какой-то белой дрянью, агонизирующее. Только иногда снятся те, невесть откуда взявшиеся мыши с красными шляпками, которые, если их бросить в воду, надувались изнутри, пока не превращались в белый с красным кружком шарик. Сам не верил, пока не увидел своими глазами. В моих снах они раздуваются, раздуваются все больше и больше, до гигантских размеров. А я все боюсь, что они лопнут, обдав меня чем-то мерзким…

Витнесса передернуло.

- Впрочем, все эти страсти - ничто по сравнению с тем, что мне пришлось пережить потом. Спустя пять с половиной лет меня перевели из родной спецлаборатории в другую - под начальство профессора Штейфера. Я поначалу даже обиделся: Штейфер, на мой взгляд, занимался вполне безопасными и скучными вещами. По крайней мере именно так сперва и казалось, пока меня не посвятили в суть исследований. А не посвящали меня довольно долго, так что я вынужден был сам строить догадки. А догадки сводились главным образом к тому, что Штейфер испытывал действие особого рода наркотических веществ. Да и как иначе можно было объяснить эксперименты, которые заключались в том только, что зверей внутривенно пичкали препаратами из невесть откуда поставляемых пробирок.

Пробирки, кстати, были на редкость любопытными: особой формы - вытянутые, запаянные с двух сторон, без малейших опознавательных знаков. Вся работа с находящейся в ней зеленоватой жидкостью проводилась с необыкновенной осторожностью: Штейфер настолько ревностно следил за тем, чтобы она не соприкасалась ни с воздухом, ни (о Боже!) с кожей исследователей, что это наводило на определенные мысли. Я пару раз украдкой пытался уловить подручными приборами исходящую от них радиацию или еще какое-либо излучение, но попытки оказались тщетными.

Что бы ни было в пробирках, а эффект, производимый этой жидкостью, был налицо. Подопытные натурально сходили с ума: в течение трех минут с момента введения препарата они по большей части начинали вести себя так, как если бы их обуревали галлюцинации. Носились по клетке без видимых причин, выли и рычали, а то вдруг забивались в угол или же их тошнило. Штейфер, видимо, уже уловивший какую-то систему во всем происходящем, был воодушевлен и заинтересован. По крайней мере, когда я приносил ему очередную стопку отчетов о безумствах его подопытных, он хватит их с такой жадностью и нетерпением, что казалось, будто от этих результатов зависело, состоится ли открытие, скажем, формулы бессмертия или, на худой конец, всеобщего счастья.

Но я не видел ничего любопытного в одуревших зверьках, разбивающих себе головы о клетки. До тех пор, пока короткая беседа с самим Штейфером не заставила меня посмотреть на эксперименты совсем другими глазами.

Беседа состоялась месяца через два после того, как меня перевели на работу в эту злополучную лабораторию. Поздним вечером Штейфер вызвал меня к себе в кабинет, оторвав от клетки с неотимским многоногом, который орал как резаный без видимых причин. Профессор вопреки обыкновению не прохаживался по кабинету, а стоял напротив зеркала, пристально вглядываясь в свое отражение. Интересно, нравилось ли ему то, что он видел? У него была классическая внешность ученого. Вот, не поверите, точно такая же, какая бывает у ученых в фильмах, - образ, не изменившийся за несколько сот лет: очки, бородка, седые жиденькие волосы, неизменный свитер и галстук. Не переставая смотреться в зеркало, он быстро заговорил. Сказал, что ему нравится то, как я работаю, что за время, проведенное мной в лаборатории, я успел себя проявить, не дал поводов усомниться в своей компетенции и так далее, и так далее… И даже характеристики с предыдущих мест работы подтверждают, что я человек грамотный и надежный. И что, мол, все вышеуказанное позволяет теперь, после испытательного срока, подпустить меня к основной части проекта. Отвернувшись от зеркала, Штейфер посмотрел на меня в упор и спросил, понимаю ли я, над чем мы работаем. Получив честный ответ, что не имею ни малейшего представления о сути экспериментов, Штейфер удовлетворенно хмыкнул и, пригласив сесть в одно из кресел, повел рассказ. Едва ли я в своей жизни слышал что-либо более фантастическое. Как оказалось, штейферовские снадобья и в самом деле воздействовали лишь на психику подопытных. Но как! Не галлюцинации их мучили, нет! И не запрещенные антидепрессанты волновали их кровь. Дело в том, что подопытные в моменты воздействия препарата начинали чувствовать то, что чувствовали ранее или будут чувствовать позже. Эдакое путешествие во времени - но одним только настроением, одними только беспредметными эмоциями.

Штейфер объяснял это примерно так (простите мне вольный пересказ): душа (так - весьма спорно - он именовал «информационный сгусток, формируемый нашими эмоциями») находится в тех слоях Вселенной, что лежат вне пространства и времени. Собственно, именно через этот клочок нематериальной ткани и притекает к нам интуитивная информация. Через него же работают те загадочные механизмы связи наших эмоций с событиями, о которых столько написано в дешевых эзотерических книжках. И существуют те информационные каналы, что связывают нас с этими тончайшими слоями. Подобно тому, как троллейбус скользит «рогами» по проводам, так и мы соединены с «душой» некими вполне реальными связями, природу которых понять чрезвычайно трудно. Вот на эти-то «золотые нити», как их называл Штейфер, и действовали его препараты. Вводим один - заново переживаем прошлое. Как вам несколько часов непрерывного дежа-вю? Вводим другой - чувствуем то, что будем чувствовать в будущем…

Пока я переваривал все сказанное и судорожно пытался сопоставить новые знания со всем виденным в лаборатории ранее, Штейфер делился со мной бесчисленными мечтами, почву которым готовило его открытие. И надо отдать ему должное, мечты Штейфера были самыми светлыми и благородными. Имея под руками такой инструмент, размышлял он, можно было бы выкачивать информацию из будущего, получив таким образом интуицию в квадрате. А там уже что помешает менять жизнь в лучшую сторону? «А быть может, получится связать эти нити так, чтобы чувствовал человек лишь счастье и ничего более?» Фелицитология - так он назвал свою науку. Науку делать людей счастливыми. И надо сказать, тогда я ему поверил…

Как выяснилось позже; то, чем я занимался два месяца в лаборатории, было уже последними экспериментами, когда уточнялись химические свойства препаратов да выбиралась дозировка. Все основные эксперименты были уже давно проведены. Часть из них - на людях. Сам Штейфер уже единожды вкалывал себе 5 кубиков своего «жидкого счастья» и с гордостью рассказывал о том, как, почувствовав неудовольствие от порезанного пальца за несколько часов до пореза, смог предотвратить неприятность. При этом размахивал этим пальцем перед носами сотрудников, как если бы он был сделан из чистого золота.

Спустя два дня после судьбоносного разговора меня перевели работать в другой корпус в качестве непосредственного помощника самого Штейфера. Тут-то и выяснилось, почему он проводит эксперименты не на Земле, а на других планетах. Оказывается, на них не распространяется действие меморандума, запрещающего смертную казнь. И именно над приговоренными к смерти преступниками проводятся все наши опыты. Впервые за много лет работы я почувствовал холодок, пробежавший по спине. Одно дело было работать над бессловесными животными, другое - убивать человека. Осознав это, я зажмурился. Потом подумал о замысле Штейфера, представил золотые нити, уходящие одним концом в душу человеческую, а другим - в облако бесконечного счастья… и больше к той мысли не возвращался. Ладно, уж простите мне мои неуклюжие сантименты, я продолжу.

Очевидно, сам «материал» для исследований подсказал Штейферу ход того рокового эксперимента, участником которого я стал. У нас имелся десяток ампул готового внутривенного препарата, дающего устойчивый «сдвиг» эмоций на шесть - шесть с половиной часов вперед. И если раньше человека после проведения эксперимента возвращали в тюрьму, не беспокоясь о его дальнейшей судьбе, то теперь Штейфер, предварительно похлопотав о гарантированной казни, решил посмотреть, как будет человек заранее переживать свою смерть и… что он будет чувствовать после нее.

Сомнительная и смелая идея, не правда ли?

Скепс буравил рассказчика взглядом, но Витнесс, похоже, так углубился в воспоминания, что никак на него не реагировал.

- Наших «подопечных» казнили на электрическом стуле. У меня откровенно не было никакого желания смотреть ни на казнь, ни даже на то, как человек будет переживать эти мгновения, сидя у нас в лаборатории. Но профессиональный долг и жуткое любопытство пересилили страх, и я с тяжелым сердцем дал согласие помогать Штейферу в эксперименте.

Черт, зачем я это сделал?

И сейчас перед глазами стоит комната. Белые стены, плотные занавески, лампы дневного света. Видеокамеры. Вот человек из охраны. Вот в дальнем углу кушетка, тоже белая. Вот мы с профессором. А в центре - кресло. Неровное, коричневое, с зеленым пятном. В кресле осужденный. Глаза завязаны, рот заклеен. Руки и ноги надежно прибинтованы к креслу. Поодаль от него - аппаратура, регистрирующая состояние человека. Человека, умирающего заранее. И еще небольшой столик на колесиках со шприцами и прочими медицинскими инструментами - откати мы его чуть подальше, и рука бы моя была цела.

Это уже третий. Двое других были вчера и позавчера. В третий раз уже не так страшно. Ведь мы уже убедились, что все проходит в полном согласии с теорией. Человеку вкалывают препарат. Сначала ничего не происходит. Потом он начинает бояться. Безотчетный, беспричинный страх. Липкие ладони. Судороги. Осужденный мочится под себя. Потом ужас. Боль. Я отворачиваюсь. Я утешаю себя тем, что когда его будут казнить на самом деле, боли уже не будет - выйдет вся. Подопытного трясет. Это электрический ток - которого нет, который в будущем, - трясет его душу. А душа сотрясает его здесь, в настоящем. По золотым нитям, открытым профессором Штейфером, бежит к нему волна смертельной боли. Господи, когда это кончится? Сколько боли должны переждать люди, чтобы ты спустил по нитям золотым счастье, а не страх? Костяшки подопытного белеют. Кресло скрипит. Бог мой! Да когда же? Бог…

А вот, кончилось, кончилось. Уф-ф-ф. Больше не будет. Это уже третий. Хватит с нас. А для Штейфера, меж тем, началось самое интересное. Кинулся к аппаратуре и смотрит. Пытается изучить эмоции человека, который уже умер. Чудак. Ну что может чувствовать мертвый? Осужденный, как ему и положено, лежит неподвижно. Переживший смерть не переживает более ни о чем. Штейфер жадно смотрит на аппаратуру. Аппаратура молчит. Осужденный жив, но в беспамятстве. Забавно. Человек жив, а душа его мертва. Куда вы ушли, золотые нити? Куда вы тянетесь? В рай, в ад, в пустоту? Штейфер кусает губы, потом принимается, как всегда, распутывать подопытного. Опять в пустой надежде, что он придет в себя и расскажет. Что? Что человек чувствует после смерти?

Пока, судя по всему, полный покой.

Проходит полчаса. Показатели стабильные. Штейфер кидает на меня тяжелый взгляд, означающий, что, мол, все кончено. Потом мы принимаемся перекладывать тело подопытного на носилки.

Удар!

Мы с профессором обнаруживаем себя на полу, по разные стороны от подопытного, который бьется в судорогах. Мы кидаемся к нему, пытаемся его скрутить, но судороги начинаются с новой силой, и его тело валится на меня. Я вижу его безумные глаза, слышу гортанный крик. Пытаюсь его удержать, оттаскиваю его в сторону, но валюсь вместе с ним на столик с инструментами. Звон. Сотня разбитых склянок впивается в мой бок, рука попадает меж прутьев и хрустит, я придавлен безудержно бьющимся неимоверно тяжелым телом. Тут поспевает человек из охраны. Где его черти носили? Я поднимаюсь с пола, вижу свою кровь - ярко-красное пятно на белом фоне, ощупываю измочаленную левую руку. Падаю без сознания. Последнее, что я вижу, - это наш подопытный на полу и над ним неподвижно склонился Штейфер. Подопытный лежит в странной, очень знакомой позе: свернулся в клубок, колени прижаты к груди, голова наклонена.

Поза эмбриона.

Пока я отлеживался в больнице, Штейфер провел еще два эксперимента и получил такой же эффект. На этот раз все данные были у него на руках. Не сомневаюсь, что он тщательно их изучил и сопоставил. Не сомневаюсь и в том, что он сделал верные выводы, - Штейфер был очень умным человеком. И в том, что правильно он поступил, уничтожив все документы и свернув работы по проекту, я тоже ни секунды не сомневаюсь.

А мне, единственному понимающему свидетелю, Штейфер, навестив меня в больнице, все же сообщил по секрету, что случилось именно то, о чем я подумал. Мы были свидетелями того, как душа несчастного подопытного претерпевала следующее воплощение. И именно момент своего следующего появления на свет он переживал, когда его трясло и скручивало в позу эмбриона.

Доктор Штейфер получил научное подтверждение факту реинкарнации. Быть может, это и не было достоверным. Но он в это верил. Знал, что ждет человека после смерти. Следующее рождение.

И спустя три дня покончил с собой.

Начало смеркаться. Пятеро стариков, сидевших в осеннем парке, молча поднялись со скамеек и разошлись по усыпанным листвой аллейкам в разных направлениях. И только кто-то - наверное, Детто… а может, это был Скепс?! - пробормотал себе под нос: