Искупление Дабира

Дети громко кричали в селении Ар-Разик, а он стоял и слушал, задрав голову, и глядел поверх стены в белое небо. Где-то у самой кромки начал зарождаться горячий вихрь. Готовая надломиться вершина его неясно покачивалась, приближаясь к солнцу...

Втянув вдруг голову в плечи, он огляделся по сторонам и, скрытый деревьями, торопливо пошел вдоль стены. Поросшие травой ступени вели вниз, и там спал мушериф, приложившись щекой к железной скобе. Тайный ход это был из кушка.

Снаружи сидел под стеной еще один мушериф, и не заметна была среди кустов тропа, ведущая к большой дороге. Два или три раза задевал он халатом за ветки шиповника. Приходилось задерживаться и отдирать пальцами клейкие тугие бутоны. Полосатые ящерицы с шорохом ускользали из-под самых его ног. Потом раздвинулись кусты, и явственней сделался детский крик. Совсем близко увидел он старое дерево посредине селения Ар-Разик...

Какой-то старик с двумя мешками травы проезжал на ишаке, но даже не посмотрел в его сторону. Едкой дорожной пылью обдало его, и тонким слоем осела она на халат и бороду. Что-то забытое возвращалось к нему.

И опять проплыл мимо ишак, проехала высокая арба с мальчиком и закутанной до глаз женщиной. Даже не объезжали они его, и к краю дороги становился он всякий раз. А когда свернул к площади, то встал в неуверенности. Старый кедхода селения шел прямо на него. Надо было с ним поздороваться. Важно ответил ему старик, и ничего не отразилось в его коричневых глазах.

В недоумении осмотрел он тогда себя сверху донизу. Все было такое же надето на нем, как и в прошлый раз' чарыки, халат, малая чалма на голове. Но почему-то не узнавали его эти люди...

Все ту же птицу увидел он опять на другом берегу хауза. Мутная вода колыхалась там вместе с гнилой соломой и какими-то палками. Но он знал, что все это не так. Нужно лишь наклониться и посмотреть.

А дети кричали и бегали на площади, обсыпая друг друга пылью Чей-то пронзительный голос выделялся из прочих. Мальчик с клоком волос, на счастье, это был. Он раскладывал в ямках альчики и кричал что было сил.

С любопытством посматривали они на него, не оставляя игры. И вдруг он увидел, что вовсе не одинаковые у них глаза. Лишь у одного, который кричал громче всех, были они коричневые У других -- мальчиков и девочек -- глаза были черные, зеленые, голубые, синие. А когда вокруг он посмотрел, то и там все преобразилось. Птица на другом берегу стала голубой, и розовые перья торчали у нее в хвосте. Ветки деревьев за дувалами оттягивали фиолетовые сливы, оранжевая джида гроздьями висела среди серебряных листьев. И только ломающийся столб пыли у самого солнца оставался бесцветным.

Теперь он уже не удивился тому, что вода в хаузе сделалась прозрачной, когда пришел он к ней. Все опрокинулось в мире, и дерево росло в глубину, озаренное солнцем. Кричали за спиной дети. Их неровные голоса означали какой-то порядок. Для чего-то бог все же допускает это...

Сияние источала бездна Пыльный столб продвинулся там к солнцу и распался сразу на несколько частей. Ветки дерева ожили, яркие блики побежали по воде. Крепко зажмурил он глаза, предчувствуя некий ответ. Горячий ветер коснулся лица его, растрепал бороду. И понял он, что это Тюрчанка.

Так и не подняв глаз, пошел он от хауза. Где-то в стороне остались дети. Налетевший вихрь крутил и бросал вырванную с корнем траву. А он шел уже через кусты, отрывая полы халата от колючих прутьев

Встревоженные лица мушерифов промелькнули сквозь оседающую пьыь Беспомощно подрагивали под ударами ветра в саду остриженные деревья. Прямо по траве шел он к маленькой калитке в гарем.

Охраняющий вход хадим захотел побежать вперед и предупредить о его неожиданном приходе, но он сделал ему знак остаться Лежали на земле поваленные ветром розы, и растерянно открыла рот Фатияб, державшая в руках расшитые красные штаны маленького Ханапии. Мальчика не было с ней..

Он взял шитье из рук младшей жены, повел ее к окну. Поставив Фатияб возле себя, придвинул к стене столик | для посуды и принялся снимать с нее одежду Потом, "? подтолкнув ее на столик, правильно расставил ей локти, | на должном уровне расположил грудь. Свернутое одеяло ' вместо книги подложил он ей под одно колено. Все так он делал, как видел у Тюрчанки с гуламом.

Не понимая, зачем это, старалась встать, как ему хочется, Фатияб. Колено ее сползло с одеяла, и она по- спешно приподняла его снова. Локти разъезжались у нее, и тыкалась она всякий раз подбородком.

Руки на Фатияб положил он, не снимая халата. Испуганно притихла она, боясь сдвинуться с места. Все такое же, как у Тюрчанки, было у нее, и ждал он, когда же появится некий свет.

- Шорох опадающего песка явственно слышался на ай-ване. Бедра Фатияб возвышались, и неудобно приходилось ему. Долго возился он при ней и отошел в расстройстве. Дрожали от усталости ноги, и нехороший вкус был во рту...

IV. ВАЗИР (Продолжение)

Неясными волнами лежал на аллее в саду песок, оставленный вихрем. Сорванные листья валялись на земле Не зная почему, остановился он у кучи сломанного дерна. Некий мальчик, которому он дал хлеб, оставался еще в мире

Рука неуверенно потянулась, отвернула угол кошмы Зеленая трава уложена была там четко нарезанными квадратами. На одном -- том, что лежал сверху, -чуть подрагивали красные колокольчики...

V. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА

Про все он стал теперь забывать, останавливаясь посредине дороги Голубая сорока кричала на дереве при султанском питомнике, и пчелы летали в столбах света Где-то громко кудахтала курица, призывая цыплят Он стоял и слушал, не зная, что делать с собой Значит, это и есть радость7

Утром, когда промывал он песок для аллеи султанского сада, представилось вдруг, как идет по нему тюркская жена султана. И сразу засветилась струя воды, в которую окунал он ведро Неужто и на расстоянии действуют дьявольские ухищрения?

Ночь перед подвигом надлежит провести ему вместе с дай Кийя -- его наставником Ни одной грязной мысли не должно у него остаться, так как чище льда в заоблачных горах обязана предстать душа в ином, светлом мире Но ни о чем не спросил еще великий дай, и как сказать ему про радость, опоганившую душу перед уходом туда? Мерзкое это нечестие, и знают все, что сайид-на бросил со скалы своего сына за один лишь придорожный цветок

-- Что дороже радости?

Вот это слово Не поворачивая головы, спрашивает великий дай, а он молчит Что-то следует сказать в ответ Но не умолкает в ушах сорочий крик. Тень устада в комнате без окон склоняется в его сторону.

-- Тайна. .

Будто не его голос произнес это. Великий дай Бузург-Умид и старый устад, чье назначение -- даи-худжжат Хорасана, сидят неподвижно, положив руки к свету На кошму он опускается в стороне от них По-прежнему $ кричит сорока Зажать себе уши хочет он, чтобы уйти от ^ разнообразия мира Устад замечает это, и печальны его глаза

Луч света пересекает лицо великого дай от глаза к подбородку, и в тени все остальное Ровный голос утверждает предопределенное семью имамами в горах Дейлема Всем причастным нужно быть готовыми к завтрашнему дню Число его делится на три, и трижды в этот день будут повергнуты гонители учения.

Сразу умолкает сорока Три имени называются в тишине Первое -- чья нисба "Устройство Государства". Некоему рафику представляется право свершения приговора над ним. Если не выйдет на свою обычную прогулку в сад вселенский гонитель, то в дом к нему принесет этот рафик нож в рукаве

Второе имя -- мухтасиба, который ездит со стражей по городу По приказу его казнят на столбах людей учения, и страх охватит всех при виде постигшей его кары. Но старый тюрок всегда настороже Некоему фидаи следует применить хитрость

Третье имя называет дай, и отклоняется вдруг от устада пламя светильника. Ученый имам это с луной и звездами на халате, который ходит к гябрам От них у него прозвище .

- Нет'

Тихий голос устада -- мастера цветов прерывает речь великого дай Тот умолкает лишь на мгновение и потом продолжает говорить, словно не услышал возражения Приближенный к гонителям этот имам и налим самого султана Не трогая близких султану людей, нужно тем не менее показать, что все во власти великого сайида-на.

- Нет'

Опять не замечает возражения устада великий дай. Он говорит, что противен учению считающий звезды имам, и строптивость в его взгляде На дороге к гябрам следует встретить названного имама. Известно, что каждый день навещает тот гнездо разврата.

- Нет'

Теперь скрытый дай вдруг быстро наклоняется к самому лицу устада

- Хорошо, праведный даи-худжат, -- соглашается он -- Мы заменим звездочета кем-то другим!

Устад остается сидеть, глядя в огонь светильника, а они уходят.

Стража кричит в городе на башне Абу-Тахира, и откликается ей стража при Шахристанских воротах. В лунной тьме идет он с великим дай, чувствуя исходящую от него силу. Громадные листья нарисованы на светлой земле. Через чей-то виноградник пробираются они, минуя дорогу.

Ночь очищения предстоит ему, и в последний раз видит он этот несовершенный мир. На деревьях, на земле и на руках у него свет. Он отстает на мгновенье, и томительной радостью наполняется тело. Холодную гроздь отрывает он от лозы, и серебряной делается она. Светлые капли стекают с ладони...

Руку вытирает он о халат и поспешно догоняет имама-наставника. Сомнение покидает его, мерзостный дух ударяет в лицо. К текущей от рабада клоаке вышли они. Осторожно, по камням, переходит великий дай на другую сторону. Жирный блеск источают нечистоты.

Следует до конца убить в себе радость, и прямо в клоаку ступает он ногой. Постыдный звук разносится далеко вокруг. Невыносимым становится тяжелое зловоние. Голову приходится поднять ему к небу, и рукавом халата закрывается он от сияющей луны...

Куда-то в сторону гябров идут они. Ни разу не оглянулся и не спросил дороги великий дай. Рядом будут они всю ночь, и особое место есть для этого у сподвижников учения в каждом городе.

Полнеба закрывает тень цитадели на горе. Виден становится им тайный огонь у гябров. Великий дай вдруг останавливается и делает ему знак рукой. Кто-то спускается с горы. Слышен уже голос идущего, и черепки сыплются от его шагов.

-- Человеком будь... Будь человеком!

Это кричит им возникший в лунном сиянии ученый имам. Звездный халат распахнут, и большой кувшин в его руке. Стороной обходят они пьяного имама, а он смеется им вслед.

VI. СУД ИМАМА ОМАРА

Еще на горе почуял он приход дабира. Испуганные гябры суетились по-особому. Ничего нет для них страшнее калама, ибо от письма, по их разумению, все несчастья. Только устное слово почитают огнепоклонники. Впрочем, и правоверные вздрагивают, слыша троекратный костяной стук.

Все собрано в дорогу у гябров, но кувшин в руку все же сунула ему встревоженная Рей. Ждут кого-то важного они сегодняшней ночью. Уж не этого ли писаря под ширванской накидкой, что встретился ему у подножия горы?

Кто-то еще был там, кажется шагирд из султанских садов. Слова правдолюбивого пророка прокричал он им обоим в напутствие. Слишком много скрытых даби-ров появилось в благословенном Мерве, и не к добру это...

* ГЛАВА ДЕСЯТАЯ *

I. ВАЗИР

О совещаниях государя о делах с учеными и мудрецами...

О муфридах личного сопровождения, об их содержании, снаряжении, порядке дел и обстоятельствах...

О распорядке в отношении формы и оружия, украшенного драгоценными камнями, во время государственного приема...

Относительно послов и их дела... О заготовлении фуража на остановках... О ясности в имущественном состоянии войска... О содержании войска всякого рода... Надо, чтобы войско было составлено из разных народов. Так, при доме государя должны пребывать две тысячи хорасанцев и дей-лемцев, которые опасаются друг друга...1

Он постучал каламом по столу и сказал гуламу, чтобы послали за шагирдом. Косые лучи солнца упали на гору дерна в саду. Каждый день он ждет его прихода, но держат шагирда вдалеке от него.

----

Сиасет-намэ, с 97, 99, 101, 105-108

Где-то за стенами кушка кричали дети. Скоро придет сюда Магриби, чтобы взять написанное им с утра. Он отвел наконец глаза от окна, приблизил калам к бумаге.

Повторялись от правого края листа к левому завитки букв. Можно расположить такие строки треугольником или звездой, как делал он некогда молодым дабиром. Имеет ли все это отношение к хаузу, в котором опрокинут мир?

Золотой стержень не ускользал больше из пальцев. Чего же не знал он в жизни из того, что знают блудящая женщина, иудей или имам-звездочет? Нет, не в них, беспутных и умствующих, а в шагирде правильность мира. И должен увидеть опять он его, чтобы окончательно убедиться в этом. .

О совещаниях государя о делах с учеными и мудрецами... Что же, устройство совещаний доказывает рассудительность, полноту разума. Государь может сравнивать свое тайное мнение с мнением других, а потом уже выскажется окончательно Того, кто не делает так, называют своевольным.

О муфридах, коих двести человек должно быть при государе... Не так для охраны содержатся они, ибо это дело мушерифов, тайных и явных. Муфриды же обязаны быть высоки ростом, приятной внешности, с большими и ухоженными усами. И оружие при них пусть будет хорошо прилаженным и красивым. Из этого оружия двадцать перевязей и щитов -- серебряные, пики же хаттий-ские, из особого тростника, что там растет. Когда приедет иностранный посол или гость государя, пусть проходят муфриды под музыку, являя мужественность и красоту шага. Всем станет видно тогда, что порядок в этом государстве.

Ныне во всем свете нет государя более величественного, чем наш, ни у кого нет большего царства. И хоть достиг он такого положения, что может пренебречь условностями, однако посольские приемы следует проводить с подобающей торжественностью. От послов разносится по всему свету слава о державном величии, мудрости, правосудии и прочих качествах государя. Все, что нужно из речей и разговоров на таких приемах, напишут ему особые дабиры с хорошим слогом и пониманием дела. Государю надлежит лишь прочесть это внятно и с глубокомыслием на лице.

Относительно послов это еще не все. Не только для мнения чужеземных правителей, но и для своего народа важна пышность посольских приемов. Люди каждодневно видят их и говорят" "Вот как велик и славен наш государь, со всех концов земли едут к нему!"

В свою очередь государь тоже отправляет своих послов в ближние и дальние страны. Для этого избираются рассудительные люди, умеющие скрывать свои мысли и выведывать все про ту державу, куда они прибыли: каково положение дорог, проходов, рек, рвов, питьевых вод, может или нет пройти войско, в каком количестве имеется фураж, каково войско того царя, а также его численность, снаряжение и местопребывание. А еще должны они знать, какие там водятся угощения и собрания, распорядок чина, сидения и вставания при государе, игры, охоты, какой у него нрав, повадки, поступки, пожалования, правосудность и неправосудность, стар он или молод, учен или невежествен, склоняется ли более к серьезному или веселому, предпочитает женщин или красивых мальчиков-гуламов, бдителен он в делах или беспечен, разрушаются или процветают его владения, каков достаток народа, довольно ли войско, достойный ли у него вазир, опытны ли в делах войны сипах-салары, сколь учены и даровиты его налимы, каков делается государь при питии вина, соблюдается ли порядок в его гареме и про все остальное, что относится к жизни государя, вазира, сановников и народа той страны. Если же предстоит война, то посол должен всячески скрывать это, представлять себя мягким и уступчивым, заискивать, делать дорогие подарки. Тогда покажется тому государю, что от слабости такое поведение, и не будет он серьезно готовиться к отпору...

О фураже следует только указать, чтобы загодя припасали его на всех путях, куда захочет вдруг двинуться государь с войском, и чтобы не растаскивали, а сохраняли там в неприкосновенности...

О ясности и имущественном состоянии всего войска подробно говорится в "Ден-намаке". Предпочтительнее, чтобы не от держателей икта, а прямо от государя получали они жалованье четыре раза в год. И награды пусть самолично раздают им. Когда государь своей рукой сыплет в руки и полы их, в сердцах войска устанавливаются истинные любовь и преданность.

В древних книгах Эраншахра многое сказано и о содержании войска всякого рода. Если состоит в нем тысяча дейлемцев, то должна быть рядом тысяча хорасанцев, а также тюрков, индусов, арабов, армян, эфиопов и прочих. Коль затеют мятеж одни, то сразу можно направить на них других. Войско тем вернее, чем дальше страна, откуда оно набрано. Посему дейлемцев лучше всего направлять служить в Хорасан, а хорасанцев -- в Дейлем. Самого же государя и его дом пусть охраняют купленные еще в детском возрасте гуламы, не ведающие своего происхождения.

Что же относится к сипахсаларам войска, то тут необходимо особо тонкое разумение. Не так важно назначить хорошего сипахсалара, как величественного, с высоким ростом и громким голосом. Такой обычно послушен государю и не мыслит ни о чем больше, как только угодить ему. В случае же войны надо пока отстранить его, а во главе войска поставить дельного, храброго военачальника. Тот быстро сделает что нужно и победит врага. Когда же война закончится, опасен становится такой сипахсалар. Все войско любит и доверяет ему, так что многое может произойти. Надо сразу же вызвать его к себе, наградить и отправить в какое-нибудь дальнее место.

Лучше всего, когда сам государь находится при войске. Если отступает оно, то обвинить следует сипахсала-ров. Трех или четырех можно предать смерти. Когда же войско побеждает, то это благодаря мудрости государя. Сипахсалары в таком случае как бы только выполняют его предначертания.

II. ВАЗИР (Продолжение)

Уже записать приготовился он все про сипахсаларов, но сидел неподвижно, глядя в ровную плоскость листа. Казалось, ток крови прекратился в руке, и не ощущает она больше калама. Он вдруг понял, что со вчерашнего дня продолжает лишь по обязанности писать книгу.

Некое прозрение пришло к нему. Простой костяной палочкой с позолотой сделался калам. Навсегда ушло необъяснимое, и не явятся уже более Тюрчанка, имам Омар, лукавый иудей. Кому же противопоставлять теперь эти ясные положения о необходимости государства?..

Так и не записав про сипахсаларов, взялся рукой он за коврик-саджжад, до половины развернул его и опять стоял в раздумье. Следовало выбрать для молитвы главу из поучения Пророка, но ничего к месту не приходило в голову. Выпустив из руки коврик, пошел он в сад.

Вчерашний песок, что нанесло ветром, уже убрали с аллеи. Как всегда, начал считать он деревья, но остановился на полпути. Незачем было идти ему сегодня к дальней стене. Где-то за ней колючий шиповник, пыль на дороге. А еще есть там хауз с грязной водой, и громко кричат бегающие вокруг дети...

Откуда-то прилетела птица и села на дерево. Он узнал сороку, которая копалась при хаузе в селении, и начал разглядывать ее. Серая была она, как все другие птицы, которых видел он в жизни.

Совсем рядом находился покрытый кошмой дерн. Осторожно ступил он через арык, приподнял угол. Зеленая трава была там, и серебрились капли воды у примятых стеблей. Он тихо провел ладонью, ощущая, как расправляются они от его руки. Розовые колокольчики скользнули между пальцами, затрепетали от солнечного света. Тогда он поднял голову и увидел идущего к нему шагирда.

Чьи-то крики донеслись от ворот со стороны города, но ничего уже больше не слышал он. Иссиня-белое было лицо у подходившего юноши, и прямо на него смотрели растерянные, умоляющие глаза...

III. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА

-- Будь человеком!..

В последний раз доносится из сияющей тьмы крик ученого имама, и каменная тень поглощает их. Старый гябр возникает из стены, склоняется перед великим дай. Не в ворота к разгорающемуся костру идут они, а куда-то в сторону. На ощупь приходится ставить ноги. Потом где-то далеко, в самом чреве горы, появляется свет. Начинается ночь очищения.

На возвышении сидит он рядом со скрытым дай, и бронзовый светильник не в силах озарить весь огромный каменный зал. Во тьме теряются проходы между колоннами, непонятные звериные морды таятся в нишах. Когда же наступит время говорить о своем сомнении?..

Не разглядеть лица у великого дай. Грозное безмолвие исходит от его неподвижной фигуры. Сквозь стену прошли они внутрь горы, потому что нет невозможного для дейлемских имамов.

Возвращается все тот же гябр, кланяется им издали. Великий дай резко поднимается и идет к нему. Видно, как говорят они о чем-то в боковом проходе. Все время кланяется гябр и протягивает руку. Черные морщинки на его лице собираются все вместе. На базаре уже видел он этого гябра.

Великий дай отворачивает полу плаща, отсчитывает гябру в ладонь круглые динары. Но тот не убирает руки. Еще и еще раз прибавляет по динару великий дай, потом сердито вскидывает руки к небу. Гябр исчезает, а имам-наставник идет назад, аккуратно подвязывая кошелек к поясу. По-прежнему невидимым остается его лицо.

Два прислужника расстилают дастархан, зажигают светильники в нишах. Каменные звери выдвигаются вперед, на стенах проступают голубые слоны, красные лошади, люди в богатых одеждах с мечами и копьями. Потом приносят белую волокнистую халву, виноград, печеную тыкву, ставят посредине большой серебряный кувшин с танцующими на боках женщинами. Он вспоминает, что все позволено в последнюю ночь идущему на подвиг.

И великий дай Бузург-Умид наливает себе и ему в большие чаши питье из кувшина, делает знак. Он смотрит за рукой учителя, но не видно в ней шарика. Тогда вслед за великим дай приставляет он чашу к губам. Что-то сладкое, обжигающее льется в горло. Прерывается дыхание, кашель раздирает грудь...

Пальцы сделались липкими от пролившегося питья. Но опять наполняется чаша. Сам великий дай уже трижды пил. Всякий раз после этого он звучно ест круто запеченную тыкву. Прислуживающие гябры заносят на блюде сваренный по их обычаю рис с мясом.

Все надо делать, как имам-наставник. С усилием доносит до рта он свою чашу, и сразу извергается из него все выпитое. В сторону наклоняется он для этого. В нишах качают головами звери.

А имам-наставник как будто забыл про него. Рука его протянута к гябрской еде. Пальцы захватывают мясо, уверенно скатывают в плотный ком. Жир стекает обратно на блюдо. Мягкие золотые волосы на пальцах у великого дай. В недоумении поднимает он глаза. Глухая накидка сползает с головы наставника. Виден уже двигающийся рот и черные усики с налипшими зернами риса.

-- Эй, гябр... Все давай!

Великий дай тычет в спину прислужника, подтирающего пролитое питье. Где-то в нишах застучал барабан, играет музыка. Гябры несут корзину с цветами, рассыпают на полу. Огонь загорается на подставке посредине зала.

-- Что дороже радости?

Словно камнем ударяет его по голове. Глаза великого дай смотрят в упор. Запах вареного мяса исходит из его рта.

Нет, не для отзыва сказано это слово. Великий дай громко смеется, потом отталкивает его, пьет из чаши. Не глядя машет он рукой старому гябру в проходе. Появляются женщины...

Они все танцуют, выгибаясь, протягивая к нему руки. И та, с которой был он в горах, среди них. Других женщин он тоже узнает. Дыни и хлеб приносят им из города в уплату.

-- Кого хочешь выбирай, да!..

Вовсе открыто теперь лицо имама-наставника. Пот струится по нему, и морщится маленький нос в оспинках. Обычная чернильница висит у него на шее и калам заткнут за ухо...

Женщины танцуют, одинаково выгибая колени. И на кувшине продолжается их бесконечный танец. Босыми ногами наступают они на цветы, и грязные пятна остаются на полу. Может быть, опять снится это ему?

Но где же великий дай? Надо обязательно найти его. Он встает, обходит растоптанные цветы, у выхода оглядывается. Женщины не танцуют больше. Сбившись в кучу, они смотрят ему вслед.

Во тьме он идет теперь совсем один, упираясь в глухие стены, сворачивая куда придется. В каменные углы на стыках попадают руки, паутина застилает глаза. Но Р пустоту проваливается ладонь, и свет на ней.

На самую середину двора гябров выходит он. Луна стоит прямо над головой. Костер потух, и лишь слабый огонек видится на айване по ту сторону двора. Он подходит и заглядывает в дверь. Кто-то лежит там, развалившись, с женщиной...

Широкая светлая полоса обозначилась по горизонту, но луна по-прежнему сияет среди меркнущих звезд. Все быстрее уходит он от пристанища гябров Ноги спотыкаются в чье-то тело, и едва не падает он вниз головой Звездный имам поднимается с земли, отряхивает свой халат. Кувшин у него в руке

О чем-то предупредить нужно этого имама, но лишь беззвучно шевелятся губы Так и не сказав ничего, пере-ходит он сточную канаву, и не тошнит его уже от нечистот. Куда же ему идти теперь?

Первый луч солнца в городе попадает на башню Абу-Тахира, и голубой огонь загорается в небе. С лязгом открываются Шахристанские ворота Он оборачивается и видит ученого имама, идущего следом

IV. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА (Продолжение)

Показалось ли ему... или это разносчик горшков идет впереди... Он ускоряет шаг, но нет там уже никого На другую улицу переходит он, возвращается обратно и в десяти шагах от себя вдруг видит Большегубого

Так и не успевает он крикнуть что-нибудь Старый тюрок-мухтасиб в сопровождении десяти стражников проезжает к мечети на пятничную молитву. Большегубый с размаху ударяет шестом о землю Гремят, рассыпаясь, горшки.

-- О, остались ли в этом городе мусульмане? . Где вы, люди, э-эй!

По земле катается Большегубый и кричит тонким голосом, требуя защиты. Мухтасиб строго поднимает палец вверх, потом слезает с коня и подходит к нему. А когда наклоняется, фидаи сует ему нож в живот

Все застывает на мгновение. Старик мухтасиб в согнутом состоянии тычется головой в пыль. А Большегубый лезет на дувал. Подскочивший стражник сбивает его копьем на землю, и тот бежит вдоль улицы, стремясь найти выход. Навстречу ему уже бегут люди. Большегубый мечется между ними, а его бьют с разных сторон палками.

Громко, болезненно вскрикивает каждый раз Большегубый. Он пытается увернуться, но палки достают до него. Ногу перебивают ему, потом руку, и он ползает в пыли, крутясь на одном месте. И вдруг затихает, увидев его среди толпы.

Безмерное страдание во взгляде умирающего фидаи. Что-то шепчут вымазанные грязью губы Все палки сразу поднимаются в небо Отчаянный вопль раздается в наставшей тишине

За ноги волокут по базарной пыли то, что осталось от Большегубого Надвое расколота голова у него, и что-то белое вываливается кусками Вверх его подтягивают арканами, надевают задом на оструганный столб.

Все пятится он среди толпы, не в силах отвернуться На чью-то ногу наступает он и опять видит ученого имама в халате со звездами Зачем ходит за ним этот человек?

И вдруг некая мысль заставляет его содрогнуться. Жив до сих пор ученый имам, потому что не захотел устад его смерти А приехавший с гор дай, который лежит сейчас с женщиной, посмотрел тогда в лицо устаду.

V. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА (Продолжение)

Какие-то люди стоят у знакомой калитки в рабаде огородников Они расступаются, и он заходит во двор. На тахте среди винограда сидит старый мастер, прислонившись спиной к дереву.

Ближе подходит он. Покойно, как обычно, лицо уста-да, ровно опущены веки. Приветствие дому произносит он, потому что люди вокруг И потом только видит нож в груди устада.

О корни спотыкается он в незнакомом саду, падает лицом в траву. Следует прикрыть голову руками, чтобы ничего больше не видеть и не слышать. Но как только делает он это, то возвращается вдруг на подворье гябров Женщина из другого мира лежит там Дейлемский имам развалился с ней, и мерзко движется его жирное тело ..

И тут же крутится в пыли Большегубый. Со стуком ударяют по нему палки, и мольба в его глазах Устад сидит в своем саду, покойно положив руки.

Он вскакивает, оглядывается по сторонам. Луна и звезды движутся среди дувалов. Всепонимающий имам идет следом, не отставая. Ничего больше не остается в этом мире. А ему куда-то нужно пойти и что-то сделать...

VI. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА (Продолжение)

ВВсе загораживает протянутый кусок. Он силится затолкать его в себя весь без остатка, и 'камнем останавливается хлеб в горле..

В недоумении смотрит он на свою руку, зарывшуюся среди травы Красные колокольчики подрагивают совсем рядом. А старик все гладит его голову, не ведая ни о чем.

На место становится мир. Медленно убирает он пальцы с холодного дерна, поправляет кошму. Смертная тоска отступает от горла, слабые, глухие звуки пробиваются наружу. Потом склоняется он и целует добрую, спасительную руку, опять возвратившую ему жизнь.

VII. СУД ИМАМА ОМАРА

Теряется знак агая в сумятице звуков. С протяжным криком об убийстве подлетает к воротам кушка стражник мухтасиба. Но старый вазир не слышит. Опустив руки, смотрит он на идущего к нему шагирда...

В утреннем сне набежал на него этот шагирд, уходящий от гябров. Сомнение появилось наконец у него в глазах. Что-то шептали губы, и острый запах крови ощутился вдруг в полную силу. Отбросив кувшин, пошел он следом за шагирд ом...

Человеческий вопль не умолкал в розовом небе. Окровавленная плоть падала в базарный прах, и шагирд отступал, наталкиваясь на людей. Кого-то другого вздевали на столб...

И опять увидел он шагирда в рабаде огородников. Бедный устад нашел свой конец от взращенного им же семени. Это дабиры снова выхватили факел из рук правдолюбцев, и ни к чему стали им свидетели...

В сады метнулся шагирд. Словно у слепого были выставлены вперед его руки. И вдруг понял он, куда тот побежал.

Поздно было уже что-нибудь делать. Неверными шагами шел шагирд к агаю. Старый вазир ждал, ничего не подозревая...

В траве, подойдя, начал искать шагирд и вдруг пошатнулся. Агай протянул руку. Что-то неясное произошло между ними. А шагирд вдруг наклонился, припал к руке агая, затрясся от плача.

Он приблизился, стараясь рассмотреть, что же случилось с агаем. Прямой и строгий, стоял великий вазир, прижимая к себе голову юноши. В круглых глазах его было торжество.

* ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ *

I. ВАЗИР

О пребывании за чожников и содержании войска разных народов при дворе...

О необходимости иметь на службе туркмен т положении гуламов...

О неутруждении служащих во время службы и распорядке их дел. .

Относительно государевых приемов...

О распорядке собрания для питья вина и правилах при этом...

О порядке стояния служащих во время службы...

О нуждах и требованиях войска, о службе свиты...

Об устройстве внешнего вида, оружия и снаряжения, боевого и походного...

О выговорах сановникам в случае ошибок и проступков... Тем, кого удостаивают высоких мест в государстве, кого возвеличивают, приходится переносить много невзгод в наше время. Если выговаривать им открыто -получится нечестие и подрыв власти. Предпочтительнее действовать другим образом...

-----

1 Сиасет-намэ, с 108-110, 124, 126, 128-131

Не меняя положения, повернул он голову к окну и посмотрел, что делает шагирд. Тот укладывал назад на арбу привезенный накануне дерн.

Да, не для себя пишет он книгу, но в пользу таких, как этот шагирд. Им, простым и богобоязненным, в первую очередь нужен порядок в государстве. Когда все на своем месте, то садовник растит цветы, райят идет за плугом, кузнец выковывает орудия труда, купец усердствует в торговле, воин побеждает в сражениях, а да-биры смотрят, чтобы все делалось по закону. Разве плохо, когда все это так?

В труде суть человека, и хлеб в основе всего. Какие еще чувства могут обуревать людей, коль сыты они? Это -- естественное поведение простого человека. Им дают хлеб, и они благодарны за него. Лишь всяким умствующим имамам и лукавым иудеям присуще беспокойство. И женщинам с их нетвердым естеством все хочется чего-то необыкновенного, призрачного...

На глазах у некоего имама вчера произошло это. К нему пришел шагирд и поцеловал руку за хлеб, протянутый некогда. Значит, все в мире делается правильно. Тверда его рука -- рука дабира, и в дым обратились пустые видения...

О пребывании заложников при дворе сказано во всех старых книгах Эраншахра. Не так важны они в качестве прямых заложников, ибо и сына своего не пожалеет задумавший измену правитель. Но если в столице при дворе постоянно находятся три-четыре высокородных сановника от какой-то страны, да и к тому же смещенных там со своих постов, то обязательно станут они докладывать о происходящих там непорядках. А тамошний правитель будет знать, что есть кем заменить его.

О туркменах... С ними нужно поступать, как некогда с персами. Они -главный народ этой державы, храбры в сражениях и неприхотливы. Но хоть числятся ныне туркмены первыми в государстве, а беднее всех прочих, коих сами завоевали. Даже коня имеет не всякий, и пусто в их шатрах. Посему следует громко хвалить их, почаще называть великим народом. Им по простоте большего не надо.

О неутруждении служащих во время службы... ле-дует запретить вызывать всякий раз ко двору всех, кто служит, ибо мешает это повседневному делу. Каждый чин должен знать свое место и час прихода, и не будет тогда пустого времяпрепровождения.

Тем не менее нет лучшего средства для укрепления власти, чем частые приемы. Когда не происходит их долгое время, начинают говорить о слабости или болезни государя. Сановники становятся подозрительны, начинают злоумышлять, смутьяны наглеют, и все государство впадает в тревогу.

О правилах при винопитии... Отнюдь не противопоказаны государю непринужденные удовольствия. Следует лишь делать такие вещи не на глазах народа, а в должном кругу приближенных и надимов. Лучше всего пить вино в загородных кушках, кои строятся для этого в разных красивых местностях державы. Там пусть будут сар-добы, цветники, фонтаны и все необходимое для увеселения.

По времени полезно устраивать более широкий прием с питьем вина, на который приглашаются разные служащие люди государства, в том числе из областей. Так они не будут завидовать более высоким сановникам и станут чувствовать себя тоже причастными к правлению. Всего от богатств государства должно хватать на таких приемах, и не нужно задерживать, если уносят с них что-нибудь в полах халатов.

Каждому при подобных мероприятиях раз и навсегда определено свое место. Коль восходит на помост государь для наблюдения за парадом войска, то сначала идет он один. Потом только всходят сановники, а если забежит кто не по чину впереди другого, должен быть наказан.

Так же и в войске -- не смеет младший обращаться с просьбой через голову старшего, ибо подорвано станет тогда уважение к службе. Соответственно положению должно выделять каждого убранство, красивое оружие и прочее. Всякому положено свое.

Что необходимо, написано и о выговорах высокопоставленным сановникам. Никто не должен слышать этого, пока не будут они смещены со своих постов. Тогда уже можно в достойной форме рассказать о некоторых их проступках, но так, чтобы не поколебать основы. Ибо скажут: что это за государство, где возможны подобные беззакония...

II. ВАЗИР (Продолжение)

Магриби приподнялся в своем углу, лишь только поставил он точку. Бьы незыблем на середине стола золотой куб. Все делалось в установленном порядке, и уверенность обрел калам. Разъяснив, какие следует внести дополнения к написанному, встал он на молитву.

Ничто не мешало сегодня. Выбрав сунну о пчелах созидающих, шептал он установленные слова. Сами собой подгибались колени, соединялись руки, лоб касался саджжада. Встав с молитвы, он подумал: а не те же ли пчелы -кружащиеся по земле люди? Бог послал в пример порядок в улье, и изгоняются оттуда беспокойные.

Да, в подлинном государстве, что строится по образцу Эраншахра, противопоказаны те, кои одержимы талантом. Во всем друг на друга должны походить люди, ибо -- как и у пчел -- одно у них предназначение. Кто же выделится в чем-нибудь -- не найдет тут себе ни дома, ни корма...

Прямая линия деревьев уходила к дальней стене, и он принялся считать их, четко отделяя одно от другого. Ша-гирд ехал к воротам со старым дерном, но, как и положено, не стал привлекать внимание поклоном. Великая преданность была в его чистых глазах.

Где-то за стеной кричали дети. Все же некому присмотреть за ними в этом селении. Следует сказать, чтобы выделили там для наблюдения за детьми ушедшего на покой старого дабира, и пусть сидит каждодневно у хауза...

В обратную сторону просчитал он деревья и тотчас же сел за работу. Указание для мушериф-эмиров на ближайшие дни принялся он писать. Теперь, после убийства мухтасиба, султан увидит, насколько правомерны были его действия.

Прежде всего надлежит переловить убежавших гя-бров, так как у них обычно находят приют те, кто скрывается от закона. В ночь накануне убийства выехали они все из города, и посланы люди вслед за ними. Тем же утром в рабаде был зарезан дейлемским ножом со знаками батинитов старый устад-садовник. Видимо, сам был он из них.

По всем городам и селениям на пути войска следует произвести облавы. О дне его выхода из Мерва стало известно нечто дейлемским имамам, и забеспокоились они. Поэтому не через месяц, как намечалось, а к концу нынешней недели выступит войско, чтобы не успели приготовиться враги веры. Сегодня уже нужно будет объявить о большом смотре. И в утверждение крепости и^мощи державы провезут на этом смотре через площадь Йездан великий диваркан -- Разрушитель городов.

Все будет делать Абу-л-Ганаим, чтобы отговорить султана. С Тюрчанкой объединится он снова, и конечно же заболеет она в день похода. Султан не расстается с ней, так что будет упорствовать. Но к спасению царства делается это, и настоит он на назначенном им сроке.

Пока же надо неукоснительно соблюдать порядок во всем. В ответственную для государства минуту должны быть натянуты поводья. А чтобы дать понять это народу, можно использовать иудеев. Сами же они не пожелали включить знак Величайшего Султана в субботнюю здравицу, а следовательно, замышляют измену. Пусть же придет к ним в синагогу с розыском специальный да-бир со стражниками. Иудеи, как всегда, начнут громко кричать о нарушении закона, и люди поймут, что следует в эти дни проявлять осторожность.

И всевозможным умствующим тоже придется укоротить языки. Когда предстоит война за веру, то не к месту шататься с кувшином по базарам и восславлять порок. С двух сторон затачивает стрелы своих стихов некий имам, взявший себе гябрское имя, но сам думает не пораниться при этом. Сейчас он придет сюда, и надо дать ему почувствовать, что недовольны его поведением...

III. СУД ИМАМА ОМАРА

Непререкаем троекратный стук кости о дерево. Знак агая первенствует в мире. Видно по всему, что дейлем-ские убийства пришлись к пользе делу порядка. Так оно и бывает всегда. Он переступает порог, но великий вазир не смотрит в его сторону.

Сухой ладонью накрывает агай буйный месяц урдби-хишт. Круглые глаза останавливаются сегодня на многозвездном Теленке. Брыкливый наваст делается смирным, будто чует, что его ждет.

Потом агай оглядывается на окно и ровным голосом говорит, что божье стадо включает в себя разных по уму людей. В этом, по его мнению, нет чего-либо ошибочного, как и в том, что мир расположен меж двумя Тельцами. Сочиняющий стихи вправе допускать такие вольности...

Ага, значит, до старого вазира уже дошло рубои, что составил он вчера в чорсу у красильщиков. Имам Джаф-фар из их мечети принялся громко утверждать свои обычные глупости о божьем смысле в жизни. Тогда он постучал ладонью по донышку кувшина и сказал что-то в рифму о великом множестве ослов, которых пасет господь в сем преходящем мире между двумя Тельцами. Видимо, поручается уже мушерифам смотреть не только в рукава, где может таиться нож. Но что здесь обидного для агаевой идеи государства?..

Великий вазир между тем указывает ему, что бог един и непознаваем. Увидеть, представить или осознать его невозможно. Но некоторые безответственные люди дерзают изображать бога реальным пастухом, да еще пасущим неких длинноухих животных, возящих поклажу. И есть сведения, что, пересказывая уже эти легкомысленные стихи, враги порядка называют среди божьего стада богопротивных свиней, что прямо ведет к посрамлению веры...

Тут агай наконец поднимает голову и смотрит ему в глаза. А он, не в силах скрыть свою проклятую усмешку, быстро прячет ее в бороду. Так всегда бывает с ним. Сначала кривится рот, и только потом вспоминает он о пользе осторожности...

С навастом же в Нишапуре делали так. Когда бычок подрастал и рожки во лбу вылезали больше, чем на полпальца, приглашали особого человека. Беспокойного наваста излавливали, валили на землю и каленым железом лишали того, что рождает буйство в крови...

У клоаки, что течет по дороге к гябрам, видит он вдруг шагирда. Арбу, груженную дерном, останавливает тот на берегу. Нарезанная квадратами трава еще достаточно свежая, да и к чему было везти ее сюда?..

Перейдя канал с нечистотами, идет он вверх, думая об этом шагирде. Некая просветленность сегодня в красивом лице юноши. Когда-то в Тусе найден он агаем среди умерших от голода людей. Но может ли понять великий вазир, сколь обидно благодеяние...

Придя к подножью горы, он спохватывается. Нет уже там гябров, так как уехали все в утро убийства. Нужно идти назад. Но что это происходит там, у перехода? Во весь свой рост становится на арбе шагирд и с размаху бросает пласт дерна на середину клоаки...

IV. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА

Всхлипывает, расступаясь, густая омерзительная жижа. Медленно погружается пласт дерна, и лишь стебелек шакальей травы краснеет еще некоторое время на поверхности. А он уже раз за разом швыряет в жирную текущую грязь остальной дерн, и где-то на самом дне остается прямой нож со знаками дейлемских имамов.

Даже крошки выметает он с освободившейся арбы. Обычное солнце стоит в небе. Конь тянется к нему из по-стромков, доверчиво жует руку теплыми губами...

Халат ученого имама синеет среди развалин. Не видно дыма на горе у гябров, и в сторону города поворачивает он голову. Там, рядом с башней Абу-Тахира, высоко в небе стоят столбы. На одном из них - Большегубый.

А звездный имам уже тут и смотрит -- будто все знает о нем. Куда бы ни шел, встречается ему этот имам. Странный у него взгляд, и невозможно долго смотреть ему в глаза...

Теплый запах хлеба ощущается все яснее, и в ворота кушка заводит он арбу чистого, нового дерна. В углу двора большой тамдыр, а гуламы там месят тесто. Обернутую влажной тряпкой руку опускает один из них в темнеющий зев печи и достает огромную -- больше его самого -- лепешку. К горе хлеба кладет он ее на тахт, и чуть дымится она на солнце.

В саду он слышит ровные размеренные шаги. Это идет прямой строгий старик с добрыми глазами, которому обязан он жизнью. Лишь на мгновение нестерпимым становится запах хлеба. Потом удушье проходит, и пот проступает на лбу. Со страхом думает он, что лишь вчера прятал здесь нож, чтобы убить этого человека.

* ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ *

I. ВАЗИР

Относительно дела стражников, часовых и привратников...

О добром устройстве стола и распорядке питания у государя...

О вознаграждении достойных слуг и рабов...

О мерах предосторожности по отношению к тем, кому даны владения в икта, и делах народа...

О неторопливости государя в делах государства... Не следует спешить...1

Про тех, кто охраняет особу и дом государя, а также хранилища и тюрьмы для преступников, есть соответствующее разъяснение в "Ден-намаке". Как всякие люди, кто идет в охрану, ленивы, жадны и подлы характером они. Пусть больше всего боятся потерять службу. Так как ничего другого делать они не умеют и привыкли к хорошему положению, то будут с рвением относиться к своим обязанностям...

В доме государя, как принято, с утра должна быть готова добрая еда для своих и чужих. Тот, кто отведает что-либо там, никогда этого не забудет. Даже если целый век потом станет ходить он голодным и не иметь по причине бедности и медного обола на покупку хлеба, то все равно будет говорить: "Велик и щедр наш государь, слава ему". Все, кто известен в мире любовью народа, по большей части приобрели ее, раздавая хлеб из собственной руки. А плохими всегда считали амилей, собиравших налоги...

По поводу вознаграждения достойных слуг и рабов нужно сказать Магриби, чтобы нашел примеры из жизни царей Эраншахра, прежде всего Ануширвана Справедливого, а также у китайских фангфуров.

То же относится и к чиновным людям от государства, которые сидят в областях. Их следует награждать или наказывать, в зависимости от состояния тамошних дел. Обычно, когда жалуются на них, приводят они всякие отговорки: у нас, мол, враги! Слушать это надо вполуха, не то обнаглеют. Все лучшее будут забирать они себе, и не с кого станет брать государю...

-----

1 Сиасет-намэ, с. 134, 135, 138, 140, 141.

О пользе неторопливости в делах государства лучше всего свидетельствует случай с Алп-Арсланом, отцом нынешнего султана. Как-то в Герате тот не стал спешить с казнью одного ученого старца, пока не выяснил всех обстоятельств дела. Пусть написано здесь будет и об этом, хоть в расправе как раз необходима скорость. Зато все прочие дела лучше решать медленно. Когда человек походит первый, и второй, и третий раз в одно и другое место, то почувствует свое ничтожество перед лицом государства. А это всякий должен ощущать каждодневно.

Все было на месте в мире. Новый дерн привез шагирд и укладывал его в ряд, аккуратно подбирая траву по единому цвету. Каждый пласт ложился в назначенное место и становился неразличим среди прочей травы.

Не время еще было подходить к шагирду. Деревья он тоже не стал считать. Сделав все распоряжения на вечер, пошел он в сторону по малой дорожке. Ибо был сегодня день гарема...

II. ВАЗИР (Продолжение)

Фатияб ждала его, но не легла сразу на свое место. Стоя посреди комнаты, смотрела она в угол. Стол для посуды стоял там, плотно прислоненный к стене. Значит, сама она передвинула его туда.

К ее постели пошел он и начал снимать халат. Еще раз оглянувшись на стол, она приняла все из его одежды и легла, как обычно. Но что-то новое показалось ему в ней, когда совершал он необходимое. Не устраивалась она удобней для него и о ребенке на этот раз не беспокоилась Фатияб, словно ждала еще чего-то. И снова он заметил, как скосила глаза она туда, на стол.

В доме старшей жены Рудабы сидели они потом. Все было по-прежнему. Ханапия прыгал на коленях у матери и тянулся к ханум, которая кормила его халвой. Старший сын Али, приехавший из Нишапура, рассказывал, что все в Хорасане готовятся к смотру войска. Обозы с фуражом уже вышли на дорогу к Серахсу, и говорят, что прямо с площади Йездан двинется войско в поход. Внук Осман-раис опять жаловался на эмира Кудана. Пользуясь присутствием султана, вовсе перестал считаться с городской властью этот шихне. Вчера его гуламы до смерти избили двух стражников мухтасиба, пожелавших отобрать у них вино...

Обе жены пошли провожать его к калитке, и Фатияб, строго по закону, шла немного позади ханум.

III. ВАЗИР (Продолжение)

Теперь предстояло ехать к султану. Вчера тот уже согласился, что прямо со смотра пойдет войско в поход, и завтра с утра должны быть собраны шатры. Кругом говорят об этом, так что нетерпимо промедление. Но рядом с султаном Абу-л-Ганаим, и передумано может быть все за ночь. Тем более что здесь Тюр-чанка.

Нет, нельзя стало полагаться на слово Малик-шаха, и непонятное истощение духа произошло в доме Сельджуков. Видом и статью схож с отцом нынешний султан, но никогда не менял своих решений грозный Алп-Арс-лан. Даже если предстояло умереть, как в теснине у Мелазгерда...

Пятнадцать тысяч конного войска было тогда с Алп-Арсланом, и донесли, что румийский кайсар привел туда войско в двести тысяч. Но дал уже себе слово султан, что начнет битву, и не стал уклоняться. Как атабека, его вместе с наследником отправил Алп-Арслан в Хамадан, сам же вышел к войску и заплакал. Увидев это, заплакали пятнадцать тысяч тюрков. "Кто хочет уйти -пусть уйдет, ибо нет здесь сейчас султана, который приказывает и запрещает!" -- вскричал Алп-Арслан и бросил на землю лук и стрелы. Взял он меч с булавой и собственной рукой завязал в знак траура по себе хвост своего коня. То же вслед за ним сделали тюрки. Потом султан надел на себя белую одежду и надушился, как поступают с покойником. А подъехав к бесчисленным рядам румий-цев, слез с коня, посыпал себе лицо землей, плакал и молился.

Знал Алп-Арслан время и место. Сокрушены в тот день были румийцы, а кайсар Роман Диоген приведен на аркане. Трижды кнутом ударил его султан и отпустил на волю. Вот так делалось им в подобных случаях. Откуда же неуверенность у его сына?..

Но надо было подойти к шагирду. Тот заканчивал укладывать привезенный дерн, и серость травы радовала глаз. Все становилось на свое место. Как нетронутая бумага чисты были глаза юноши...

IV. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА

Где-то затерялся бесчувственный сон, в котором к небу вздымаются ледяные горы и железо таится в рукаве. Добрый старик ежедневно подходит к нему, а он все больше привыкает к запаху хлеба. Лица людей начали отличаться одно от другого, и радостное предчувствие охватывает его.

К дому в султанском саду позвали его опять, и сразу легкими делаются руки и ноги. Он идет, не замечая дороги. Солнечные столбы теснятся в садах, выстраиваются вдоль улиц. И вдруг ударяется он о невидимую стену. Высоко в небе повис Большегубый...

Медленно проходит он через площадь, глядя лишь вниз на присохшие черные комья. Но потом убыстряет шаг. Караван преграждает ему путь, и солнечный звон разносится от мерно ступающих верблюдов. Снова с разбега скачет он через арык и забывает про все...

У клумбы с тюльпанами стоит тюркская жена султана. Все обыкновенное у нее: глаза, нос, губы. И царапина еще не прошла у локтя. Он срезает для нее сочные стебли, складывает в корзину, которую держит старый маленький человек с пухлыми щеками.

И голос такой же у нее, как и в прошлый раз. Она смеется и, выбирая тюльпаны, трогает его за руку. Потом говорит ему, чтобы завтра был здесь, в саду...

V. СУД ИМАМА ОМАРА

Гул бесчисленных нашествий назревает и прорывается вдруг совсем рядом. Туркан-хатун, младшая жена султана, идет из сада. Знак ее в мире подтверждается огромной корзиной с тюльпанами, что несет за ней мудрый Шахар-хадим. На ступенях розового дома она оглядывается, и победно оттопыривается у нее нижняя губа. Там, куда она смотрит, стоит красивый шагирд, и руки опущены у него...

Заметив потом и его, стоящего среди колоннады ай-вана, она доверительно улыбается. Некая тайна всегда была между звездным небом и этой женщиной. Не случайно выделяет она его из всех прочих надимов. И он запахивает свой синий халат, улыбается в ответ.

А шагирд продолжает стоять неподвижно среди поредевших тюльпанов, еще не понимая всей глубины счастья, отпущенного ему богом. Свет от великой женщины разлит в саду, и на шагирде отблеск его...

Снова видит он маленькую Туркан-хатун у площадки для наблюдения неба. Большой непослушный султан рядом с ней, а сбоку, будто на шелковой нитке, новый ва-зир Абу-л-Ганаим. Но появляется агай в утверждение порядка. Она фыркает и уходит, не спросившись султана...

Вселенский календарь собрались они обсудить по желанию великого вазира, и он дает объяснения всем троим о связи движения планет и светил с человеческим временем. Отныне по всей земле оно будет едино, а распорядок по поясам для царств и народов установят "Таблицы Малик-шаха". Сонно внимает султан его речи, ибо все предложенное агаем правильно. Только крупные зеленые глаза подлинного сельджука ищут что-то в закатном небе.

Но не для этого собрались султан и оба вазира. В созданной агаем системе ничто не делается прямо. Только повод -- звездные таблицы, а речь идет о другом.

Подобен сказке их разговор, и таковы правила. О некоем решении султана говорит великий вазир, которое должно быть исполнено. Не называет он ничего по имени, хоть все знают, что прямо с площади Йездан пойдет завтра войско в поход. И новый вазир Абу-л-Ганаим тоже ничего не говорит про это. Он касается бронзовой чернильницы, висящей через шею, и соглашается с агаем: "Да, это так... Ударим завтра камнем по кувшину, посмотрим, что произойдет!"

Неумолим стук калама о дерево. Султан сидит посредине, не поворачивая головы. Такова пирамида агая, что и ему некуда деться. Войско выступит, как намечалось, и будет война с дейлемскими исмаилитами. Великий вазир касается в подтверждение своей золотой чернильницы -- давата.

Но в прочем вынужден уступить агай, чтобы сохранилось равновесие. Каждый должен получить свое согласно правилам, и новый вазир говорит об иудеях, которые взбудоражены чьим-то требованием к их субботней здравице. Уже проникли они к новому вазиру...

Султан кивает головой с явно довольным видом. Хоть в этом принудил он своего учителя. Агаю нечего делать, и он молчит. А султан быстро прибавляет, что и завтра садовник-шагирд, в чьем ведении тюльпаны, обязан прийти в этот сад...

Величайший султан и его вазиры, как приличествует, говорят еще о вечности, о таинствах души, о быстролет-ности земной славы, которую перерастает простое дерево в саду. Соблюдая свое место, не участвует он в разговорах великих мира сего. Лишь некий маленький звездочет здесь он, чье гябрское прозвище -- Хайям.

* ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ *

I. ВАЗИР

Об эмирах тюрьмы, людях расправы и орудиях наказания...

О том, чтобы не приказывать двух должностей одному человеку, о представлении их людям с чистой верой, достойным, а маловерам и плоховерам должностей не давать, от себя удалять...

Относительно женщин... И в прошлые времена, когда жена государя верховодила над ним, ничего не бывало, кроме мятежей, смут, восстаний и зла. Мы вспоминаем относительно этого лишь немногое, чтобы взгляд упал на многое. Первым мужем, подпавшим под власть женщины, отчего и впал в невзгоды и трудности, был Адам -- мир ему! Подчиняясь приказу Евы, поел он пшеницы, за что изгнали его из рая. Двести лет он плакал, пока Всевышний не сжалился над ним и не принял его раскаяния...\

Он зовет к себе шагирда, так как в ночь выезжают оба они за войском. Всегда при нем будет находиться тот отныне. Руку опять кладет он на голову шагирду и говорит, чтобы шел еще сегодня в султанский сад, к тюльпанам. Бледнеет по-обычному юноша и припадает к руке.

----

' Сиасет-намэ, стр. 143, 161, 179.

Ему же предстоит написать до полудня три главы, потому что не будет в дороге времени на это. Останется тогда на дорогу лишь поучение в отношении батинитов и прочих нынешних врагов веры. Из Эраншахра -- от древних маздакитов выведет он их корни. И будет показано в книге, как век за веком прорастало тут и там это отравленное растение. Ибо хоть закопал их в землю ногами вверх Хосрой Ануширван, но дал разлететься семени по свету. И когда потом злокозненный Муканна восставал на государство в Мерве, и вернувшийся к поклонению огню Бабек 1 неистовствовал в Дейлеме, и карматы в своей пустыне делали все наоборот божьему порядку, то прямо от маздакитов было это. Теперь же одним ударом уничтожено будет гнездо порока, и нельзя дать выбраться оттуда ни одному вероотступнику. Там, когда войско придет на место, и закончит писать он свою книгу...

Особое значение необходимо уделить в ней сейчас людям тюрьмы и расправы. В великом Эраншахре, у праведных халифов, при знаменосце веры Махмуде эмиры расправы и палачи-исполнители считались первыми людьми в государстве. Свое знамя, барабан и караул у дверей были у таких эмиров, а боялись их больше, чем самого государя. На чем же еще, как не на человеческом страхе, покоится государственный порядок...

В нынешние же времена эта должность понизилась, и отменили блеск этой службы. Упадок чувствуется во всем. Нужно, чтобы восстановлено было уважение к ним. Пусть постоянно находятся при эмире расправы не менее пятидесяти исполнителей, которых бы отличала голубая чалма на голове: двадцать из них с золотыми палицами, двадцать -- с серебряными, а десять -- с большими железными палицами для дела. И все для проживания пусть имеют они из еды, питья и одежды.

Способы же наказания должны быть перечислены в особых книгах: отсечение головы, отсечение рук и ног, повешение, ослепление, ломание костей, заточение в темницу, опускание под землю для рытья водоводных кари-зов и другие. Для врагов веры наказания особые: надевание на столб, варка в котле, сдирание кожи, завязывание в мешок с пчелами, топтание слонами. Болтающим и умствующим следует урезывать языки, вливать кипяток, лишать кормящего их калама, изгонять. Точно всегда известно в государстве -- за что какое наказание.

----

1 Муканна, Б а б е к -- руководители народных движений-в средние века.

О назначении на должности... Самое важное это в делах правления. При бдительном государе и осмотрительном вазире всегда должен быть особый список всех служащих людей - как при доме,так и в областях. О каждом там пусть будет сказано, тверд ли в вере и предан государю. Затем: где служил, когда, как справлялся с делом. В этом случае не будет трудностей с назначением на должность. Посмотрел в список, приказал одному приступить к делу, другого же послал в соседнюю область или взял ко двору. В таком случае закрыт будет путь к власти людям неизвестным, умствующим, маловерам и плоховерам, а должности станут исполнять способные, преданные, обладающие хорошим почерком, имеющие заслуги перед сей державой.

Пополнять же такой список тоже надлежит не случайными людьми, а из тех же семейств сановников и усердных дабиров. Всегда это было в персидском государстве: если отец служил вазиром, то сын или брат его становился раисом, амилем или хаджибом при каком-нибудь деле, так как понятно, что такой семье богом даны особые способности к управлению.

Ни в коем случае нельзя включать в список плохове-ров: иудеев и христиан. Ибо сказано у Пророка: "Верующие! В друзья себе не берите ни иудеев, ни христиан: они друзья друг другу". А когда говорят, что почему-либо нет замены иудею, как утверждал вчера Абу-л-Га-наим, то следует отвечать: "Иудей умер!"

Пусть подробно будет записано здесь это. Когда праведному халифу Омару донесли из Басры, что управляет там ими амил-иудей, он тотчас же приказал написать сподвижнику Пророка -- Сааду, сыну Ваккаса: "Отреши от должности того иудея и назначь правоверного!" Но сколько ни выбирал из правоверных Саад, сью Ваккаса, не смог найти такого, кто бы по уму и деловитости сравнился с тем иудеем. Так и написал он праведному халифу. Возмутился подобным непониманием халиф Омар, взял калам и самолично приписал на послании эти два слова: "Иудей умер!"

Прочел их Саад -- сын Ваккаса и тотчас же отрешил иудея от должности, так как означали они: "Вообрази, что иудей умер!" Такова была сила ума у праведного халифа. С тех пор в мире, когда хотят сказать, что нет незаменимых людей, то и говорят: "Иудей умер!"

Относительно женщин он тоже подробно запишет в книге. Все свидетельства прошлого о том, что нет у них совершенства разума, и только сохранение рода -- цель их существования. Если жены государя станут вмешиваться в дела державы, давать приказы, то разве от себя они станут делать такое? Ум ли будет участвовать в этом9 Нет, только то совершают они, что подсказывает их греховная природа

Изгнание Адама из рая -- первый пример, и известно, кто был там учителем. А разве не похоть женщины разрушила некогда мир между Ираном и Тураном? Суда-ба -- жена шаха Кей-Кауса -- прельстилась сыном его Сиявушем. Когда тот отверг ее притязания, она оклеветала царевича перед мужем. Изгнанный Сиявуш бежал в Туран, породнился там с царем Афрасиабом, но был убит коварным завистником. Тогда воспитатель его -- воитель Ростам -- за косы выволок Судабу из царского дворца и разрубил на части. Так поступали подлинные мужи с блудливыми женщинами еще в незапамятные времена.

Сильные духом государи всегда сторонились женщин. Когда пришел Искандер из Рума и победил Дария, то захватил его гарем. Невиданной красоты дочь имел Дарий, прекрасную, совершенную во всех отношениях. Сподвижники сказали об этом македонскому царю и предложили пойти и посмотреть на женщин, в том числе и на нее. Но Искандер ответил: "Я победил их мужей; не подобает, чтобы жены их победили нас!"

А разве не к месту рассказ про царя Хосроя, жену его Ширин и Фархада. Так полюбил этот царь свою жену, что отдал ей поводья правления. Конечно же сделалась дерзкой Ширин и при таком слабовольном государе влюбилась в постороннего.

Спросили однажды у мудреца Бузурджмихра: "Какова причина разрушения дома Сасанидов?" Был долгое время государственным мужем у них Бузурджмихр и ответил со знанием дела: "Одна причина -- что доверяли в этом доме больше мелким и невежественным мужам, чем старым, опытным вазирам. Другая же -- что давали волю женщинам".

И не сам ли Пророк сказал о женщинах: "Советуйся с ними, но поступай вопреки!" Если бы жены были оделены разумом, Посланник--мир над ним!--не сказал бы такого. Известно, как сам он однажды сделал наоборот тому, что советовала его молодая жена Айша, чья набожность, знание, сподвижничество и добронравие вне подозрений. Каково же поступать тогда с обычными женами!..

В предании рассказывается, как во времена сыновей Израиля было установление, что Всевышний исполнял по три желания всякого, кто сорок лет соблюдал его правила жизни. Нашелся такой муж из сыновей Израиля, который не совершал никаких проступков, молился каждодневно, постился, как установлено, и звали его Юсиф. Жена была под стать ему: скромная, молчаливая, работящая, богобоязненная, по имени Кирсиф. Имея за спиной как раз сорок лет праведности, задумался Юсиф:

"О чем же попросить мне у бога?" А так как не было у него близких друзей, решил посоветоваться с женой.

"Тебе известно, что во всем мире для меня ты один, -- сказала жена. -Ты -- свет моих очей, как и я для тебя, и есть ли большая радость для нас, чем лицезрение друг друга. Попроси же у господа, чтобы даровал мне такую красоту, какой не было еще среди женщин. Ты будешь смотреть на меня и радоваться, так что дни свои мы проведем в счастье".

Так и сделал Юсиф. Всевышний внял его первой просьбе, и, проснувшись на другой день, увидел тот, что стала жена его Кирсиф не виданной еще среди людей красоты. А женщина посмотрела на себя в зеркало и в ту же минуту сделалась надменной, стала капризничать и пренебрегать мужем. "Кто равен теперь мне на свете? -- говорила она. -- А живу я с каким-то бедняком, который ест ячменный хлеб. Стар он уже для меня и не наделен благами мира. Другой бы одел меня в парчу и золото, навесил драгоценные камни, дорожил бы мной!" С утра до вечера продолжалось это, пока не выдержал Юсиф и не обратился к господу со второй просьбой: "Преврати, боже, эту женщину в медведя!"

Стала жена его медведем и принялась бродить вокруг дома, жалобно воя, а из глаз у нее текли слезы. Юсиф же один совсем замучился с детьми и хозяйством, так что не имел даже времени молиться. Тогда он обратился к богу с третьей просьбой: "Сделай так, чтобы этот оборотень-медведь стал той самой женщиной, какой была она до твоих милостей!" Тотчас же явилась перед ним Кирсиф, ласковая, заботящаяся о муже и детях, участливая. Стали они жить по-прежнему, однако сорок лет праведного житья пропали понапрасну. Могли бы лучше устроиться, но три милости божьи уже были пущены на ветер по вине женщины.

Халиф Мамун сказал однажды: "Не дай бог никогда ни одному государю, чтобы женщины говорили с ним о государственных делах, покровительствовали бы кому-нибудь, отстраняли и назначали на должности. Приметив угодливость мужей, а во дворце разглядев столько народа и войска, допустят они себе в голову разные нелепые желания. Немного времени пройдет, как уйдет неизвестно куда величие такого государя, ослабеет блеск его двора, не останется достоинства. Государство же придет в расстройство, вазир откажется от дел, и кто знает, чем такое закончится".

И Кей-Хосрой так сказал: "Всякий государь, желающий, чтобы дом его был крепок, государство не разрушалось, чтобы не терпели ущерба его сан и величие, пусть не позволяет женщинам говорить о чем-либо другом, кроме как о лакомствах и друг о друге, дабы сохранены были древние обычаи и не наступало беспокойство". Омар--сын ал-Хаттаба тоже сказал: "Слова женщин запретны для мужского слуха точно так же, как лицезрение их".

Достаточно и того, что уже приведено здесь относительно сего предмета. Но зачем так смотрела вчера на стол в углу Фатияб? Он сидел еще некоторое время, размышляя об этом, но так ни к чему и не пришел. Потом свернул написанное и отдал Магриби. Все, кроме последней главы о батинетах, успел он сделать к отъезду...

II. ВАЗИР (Продолжение)

Широко открылись железные ворота кушка, затрубили трубы. Золото халата стало нагреваться на солнце, и пыль взметалась от конских копыт. Сотня муфридов с хайльбаши во главе рысила сзади, сопровождая его к месту смотра уходящего в поход войска.

Солнце заполнило уже все небо. Пот потек струйкой из-под каркаса, на который натянут был вазирский тюрбан. Плечи ощущали безмерную тяжесть парадной одежды, и ждал он с нетерпением, когда же онемеют они. Но покойно и хорошо ему было.

Далекий гром донесся от Серахских ворот. С утра уже выстраивалось там войско, стучали барабаны и перекликались сигнальные трубы. Прямо с площади начнется поход, а к вечеру вслед войску двинется султанский дом с гаремом, дома и гаремы сановников. В каждом рабаде на большом царском пути уже приготовлены фураж и припасы. Объявлено, что якобы в Багдад к халифу направляются все они -- совершить осеннее богослужение...

Прогремели трубы стражи Ворот Знаменосца. Остались позади опустевшие улицы, столбы с батинитами, мосты. Потом затрубили у Серахских ворот, и площадь Йездан сразу открылась перед ним вплоть до дальнего канала Хурмузфарр. Еще во времена царей Эраншахра делались здесь смотры Земля была плотно утоптана, полита водой и размечена флажками, а по краям передвигалось войско, готовясь к прохождению перед высочайшим помостом.

III. ВАЗИР (Продолжение)

На своем месте -- у башен Султан-калы -- был устроен помост, и все совершалось правильно. Первым -- отдельно от всех -- взошел на него Величайший Султан. Затем свое место Великого Вазира и атабека занял он. И тогда только быстро, исподтишка толкая друг друга, поднялись сюда вазир Абу-л-Ганаим, чья нисба Тадж ал-Мульк, великий мустауфи Шараф ал-Мульк, великий туграи Маджд ал-Мульск, хаджибы Дома и Совета. Вместе с ними взошли также сипахсалары войска в расшитой одежде, с двойными и тройными золотыми поясами, и встали по другую сторону султана. В то же время внизу и по краям помоста устраивались на специальных скамьях малые эмиры, хаджибы различных служб, налимы и гости. Сзади, насколько хватало глаз, теснились люди Мерва, окрестных рабадов и селений.

Он посмотрел направо от себя и вблизи от помоста увидел некоего человека. Не соблюдая порядка, вышел тот из толпы и остановился впереди мушерифов стражи. Кто-то из них ухватил его за полу, оттащил назад. Мелькнули звезды на синем халате, и был это беспутный имам. Редкая борода его все продолжала дергаться кверху, пока спорил он с мушерифом. Но тот поднял плеть, и многоумный имам быстро отступил к положенной ему скамье для налимов...

И еще дальше, на самом краю, все смотрел кто-то в его сторону. Он сощурил глаза от солнца и увидел, что это иудейский экзиларх Ниссон.

Хорошо еще, что в нарушение правила не пришла на смотр войска Тюрчанка. Такое уже случалось, но сегодня соблюдала женщина закон...

Даже рукой как будто помахал ему назойливый иудей, и он отвернулся. Все вдруг замолчали, вытягивая шеи и вглядываясь в даль. Двадцать слонов с барабанами от сипахсаларов и эмиров войска выступили из Се-рахских ворот. Впереди мерно шагал большой белый слон, на котором были барабан и знамя сипахсалара державы. Слоны встали у башен, и Величайший Султан сделал знак рукой.

Гром больших барабанов нарушил тишину дня. В ту же минуту им ответили все барабаны войска, и небо словно бы потемнело от столь великого грохота. Взыграли одновременно большие и малые трубы, музыканты ударили в бронзовые литавры, а в начале поля возник сверкающий ряд лошадей и людей. Это шел на рысях развернутым строем первый -- Золотой хайль султанских муфридов...

Хайль за хайлем шли мимо, сверкали золото и сталь, вздрагивала земля от единого удара тысяч копыт. В одинаковые латы закованы были кони и люди, и одноцветные попоны с серебряными пластинами покрывали плечи всадников и лошадиные крупы. Красный султанский флажок трепетал на шлеме у каждого, а четкий ряд копий был словно врезан в небо. Порядок и мощь державы являло войско. И это было лишь начало...

Все происходило, как записано им в главе о парадах войска. Необходимы они, чтобы всякий человек ощутил себя лишь пылинкой в прахе перед государством. А одновременно пусть радуются и машут руками, потому что когда люди видят грозное войско, то подспудно просыпаются в них благие, полезные чувства. Очевидной становится несокрушимость этого правопорядка.

Он повернул голову, нашел глазами хитроумного имама. И даже сразу не понял, что происходит. Тот стоял посреди надимов и смеялся в свою неухоженную бороду...

IV. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА

У клумбы с тюльпанами он стоит, а тюркская жена султана подходит и берет его за руку. Царапинка у локтя сошла у нее, и только розовый след остался на белой коже. Маленький человек с пухлым лицом, который ходит всегда за ней, остается ждать в саду. Совсем рядом, за стеной, слышатся трубы...

Не выпуская руки, ведет она его к дому, где хранятся книги. Чисто промытым песком посыпана дорожка.

А навстречу вдруг выходит ученый имам в халате со звездами, и она улыбается ему...

Высоко под потолком лишь узкое окно, и темно кажется ему здесь после яркого солнца. Большие и малые книги с бронзовыми застежками стоят в нишах. Она вдруг берется за другую его руку и тянется к нему губой. Горячую влажность языка и зубы ее чувствует он.

Радостное тепло возникает в ногах, поднимается кверху. Грудь ее мешает стоять им так. Она переступает с ноги на ногу, толкая его коленом. Все безмерно напрягается, и тяжело становится ему дышать.

Тогда она отпускает его, быстро выбрасывает на пол что-то из ниши. Это кошма с круглыми солнечными разводами. И уже совсем раздетой подходит она к нему.

А он тоже уже без одежды и ложится на нее, сразу ощущая все, что знает у женщины. Но не дает она ему подумать об этом, покоряясь и требуя его снова и снова. Совсем уже вместе они, но опять и опять без перерыва происходит это, и оттопырена у нее губа...

Где-то стучат барабаны. Они лежат, откинувшись, и он смотрит без стеснения. Все такое же у нее, как у всякой женщины. Нет для него нового в этом...

Некий свет появляется от ее груди и колен, перебрасывается выше, и вся она уже светится. Он вдруг склоняется и начинает целовать у нее грудь, колени, бедра, золотые волосы. И нет ничего для него радостнее.

V. СУД ИМАМА ОМАРА

Чтобы лучше увидеть, пробирается он вперед. Невидимые руки хватают его. Он громко призывает бога в свидетельство, и мушериф поднимает плеть. Агай наверху отворачивается.

Боль от удара проникает в мозг, и вся сразу проявляется тяжесть агаевой пирамиды. Ревут карнаи, установленные на огромных стриженых верблюдах. С несокрушимой размеренностью движется войско. Форма обретает душу, и дрожь проходит по телу при виде ее торжества. Где-то в недрах теряется очищающий гул времени...

На дело рук и таланта своего смотрит с помоста великий дабир круглыми глазами. Неистовствуют барабаны. Железные кони и люди, покорные ритму, утверждают идею. Сияние завораживает, и все явственней слышится равномерный стук калама о дерево.

Только лошади в рядах изменяют цвета. Выдвинутые вперед сарханги и хайльбаши поочередно соскакивают перед помостом. Однообразно склоняются они, производя знак целования земли. Шлемы сдвигаются при этом, и словно в ошейник государства продеваются их крепкие бритые головы.

А он все ищет среди них того туркмена, что пел на горе у гябров песню исконной человеческой воли. Но одинаковы у всех лица. О пирамиду агая разбился юный тюркский порыв. Последний Великий Султан сидит, выхолощенный дабирами, и некому раздвинуть тысячелетние камни...

Уже не люди, а машины движутся в ряд, сверкая мертвым железом. По две пары лошадей впряжено в мечущие огонь аррады и по восемь -- в большие манджани-ки. Слоны везут на себе поджигающие дома кашкад-жиры, дивы, раваны с огромными ковшами. Таранящие стены караки волочатся по земле.

И вот ударяют сразу все барабаны, ревут большие и малые трубы. Единый восторженный крик вырывается у тысяч людей. Двенадцать бихарских слонов втягивают на площадь великий диваркан -- Разрушитель городов. Выше деревьев угрожающе покачивается его многоугольная башня, и нет стены в мире, за которой можно укрыться от него.

Вся^содрогается от непомерной тяжести старая площадь Йезден. Маленькими и одинаковыми становятся люди. Бога не существует. Все отчетливее стучит калам дабира, отмеряя жизнь. Ужас бытия без смысла и причины открывается ему. Агай смотрит с высоты помоста.

И вдруг видится некий свет. Опять, когда шел он сюда, встретилась ему в саду маленькая Туркан-хатун. Красивого шагирда вела она за руку, и понимающе улыбнулись они друг другу.

Веселый знак замены проступает на всем окружающем : на железных машинах, на войске, на лбу у тех, что сидят на помосте. Природа не терпит химеры. От собственной тяжести рухнет пирамида агая. Узкая полоска праха останется на площади Йездан.

Нарастающий гул времени снова слышится ему. Будто гигантский крот роется в недрах, обрывая прогнившие корни. И не в силах сдержать свою радость, смеется он в лицо агаю.

* ЭПИЛОГ *

I. СООБЩЕНИЕ ИБН АЛ-АСИРА '

485 года по старому от-1092 года по счету хри-так и не сделались все

Это произошло 10 рамадана счету хиджры, или 14 октября стиан. "Таблицы Малик-шаха" ленским календарем.

Великий Вазир и атабек Величайшего Султана Низам ал-Мульк направился в шатер к своим женам, которые были с ним при войске. Оно стояло уже в двух переходах от Исфагана, напротив Дейлемских гор. Вместе с вази-ром находился молодой шагирд, которому он полностью доверял, так как спас его когда-то от голодной смерти. Они ели на дастархане, простеленном у шатра. Шагирд нарезал дыню простым дорожным ножом. Вазир протянул ему кусок хлеба, и тогда шагирд ударил его этим ножом в сердце.

О том, что был батинитом этот шагирд, объявили всем. Специально будто бы послали его из Дейлема, чтобы совершить это и не дать состояться походу войска. И еще говорят, что сделал он так, потому что не мог простить протянутый ему некогда хлеб...

II. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА

О своем он думает и улыбается, надрезая для старого вазира золотую хузанскую дыню. С легким звоном распадается она, а он начинает освобождать от семени розовую середину. Зайчик с ножа весело пробегает по дастар-хану.

Покойно и хорошо ему теперь. Краски, звуки, запахи переполняют мир, и нет в нем тоскливых видений. В небытие ушел некий фидаи на столбе вместе с тайными имамами, у которых руки обмазаны жиром и кровью.

На солнце всякий раз поглядывает он. Когда скроется оно, придет за ним снова маленький человек с пухлым лицом. Неведомой дорогой будет идти он, потому что отдельно от других стоит знакомый шелковый шатер с лентами. Он войдет туда и ощутит жаркую, радостную плоть женщины. И будут светиться потом у него руки...

----

Ибн ал-Асир -- средневековый историк.

Будто просыпается он и смотрит, еще не понимая. Все та же рука протягивает ему хлеб. Обжигающий запах уже проник в голову, отравил мозг и душу. Жестокой сытостью перехватывает горло, и содрогается он от ненависти. Рычат во тьме собаки...

И сразу приходит освобождение. Добрые круглые глаза с участием смотрят на него. Но бессильно опадает сухая старческая рука. Тогда только видит он свой нож в груди человека, опять протянувшего ему хлеб...

III. ВАЗИР

Ифтар -- первый день после установленного Пророком поста сегодня, и когда сделается темно, войско свернет неожиданно в Дейлемские горы. Тяжелый диваркан пронесут туда на спинах слоны. И пока будут разбивать стены батинитов, допишет он книгу о государстве...

Старательный шагирд уже надрезал дыню, отделил семя и кожуру, аккуратно уложил все на дастархан. Можно начинать есть после столь долгого воздержания. Положенные к месту слова произносит он, разламывает хлеб, протягивает шагирду.

Но не берет почему-то у него хлеб шагирд. Как некогда у мальчика в Тусе, делаются у него глаза. Великая преданность в них, и руки у шагирда мечутся, совсем как у слепого.

Легкий, радостный толчок в сердце ощущает он. Неотрывно смотрят на него любящие глаза юноши. Никто и никогда еще не смотрел так на него...

Все ниже клонится он над хаузом, пытаясь разглядеть там что-то. Рука его протягивается к воде, и некий мальчик с клоком волос, на счастье, тянется навстречу. Морщится лоб у него, и смешно топырятся глаза. Очень важно то, что хочется ему сделать.

Но вот уловил он наконец необходимую напряженность головы. Огромное счастье переполняет его душу. Он поднимает глаза к небу и смеется. Потом снова наклоняется, весь уходя в яркую солнечную воду, и уже свободно, легко двигает ушами. Еще и еще раз делает он это, убеждаясь в своей победе над невозможным...

1972 - 1975