Искушение любовью

Глава 14

— Джессика!

Ей не хотелось оборачиваться — особенно когда она услышала его голос. Не хотелось смотреть ему в глаза, разбираться с собственными сложными ощущениями, обрушившимися на нее, словно лавина.

Но его шаги звучали все ближе и ближе. Должно быть, он бежал от самой церкви.

— Джессика, — повторил он.

Она остановилась.

— Сэр Марк. Я же говорила вам — не надо меня романтизировать. Вы… вы самый милый глупец на свете.

— Так вот что, по-вашему, происходит? — Он тоже остановился. — Вам кажется, что я вижу не вас, а некий идеальный образ? Разве вы не слышали ни единого слова из того, что я сказал? Дело не в вас.

— Не во мне? Значит, вы только что просто разыгрывали героя?

— Джессика.

— Я совсем забыла. Вы же и в самом деле рыцарь. Вам был пожалован титул. Неудивительно, что время от времени вы хотите ему соответствовать.

Он покачал головой и потер глаз.

— Вы кричите на меня потому, что вы мне нравитесь?

— Да!

— Тогда вам лучше к этому привыкнуть, — отрезал он. — Потому что я не могу выбросить вас из головы. Я думаю о вас постоянно. И вы можете кричать сколь угодно громко — вы все равно не сможете ничего изменить. Вам меня не остановить.

— Хотите пари?

— Давайте. Попробуйте. — Он сунул руку в карман, пошарил там и вытащил наружу часы. — Вот. Сейчас три минуты девятого. Кричите во всю мощь. Не обращайте на меня внимания. Я просто постою здесь и подожду, пока вам не надоест.

С его стороны было излишне напоминать ей о быстро бегущем времени. У Джессики оставалось всего два дня на то, чтобы его соблазнить, и она не могла, просто не могла об этом думать. Марк выжидающе уставился на нее. До нее вдруг дошла вся нелепость ситуации. Марк и она, стоящие посреди дороги… он предлагает ей покричать от души… Она откинула голову и расхохоталась. Он тут же оказался рядом и обнял ее за плечи. Джессика и сама не понимала, плачет она или смеется, она чувствовала только его руку, поглаживающую ее по волосам.

— Ну-ну, — тихо, успокаивающе сказал он. — Вот и все. Неужели никто никогда не был на вашей стороне?

— Может быть, и был… сто лет назад. Так давно, что я уже и не помню.

Она давно перестала сомневаться в том, что в итоге ей придется полагаться только на себя. Вопрос был только один — как больно ей будет, когда кто-то в очередной раз выбьет почву у нее из-под ног и она упадет?

Они медленно пошли вперед по дороге. Когда городские постройки скрылись из вида, Джессика сделала глубокий вдох.

— Сэр Марк. То, о чем вы говорили в своей речи, поразило меня до глубины души. — Эти слова и приблизительно не описывали того, что она почувствовала. Сэр Марк был похож на архангела с карающим мечом, готового обрушить на грешников огненный дождь и камни.

— Что вы говорите, — сухо заметил он.

— Почему вы так яро выступаете именно за мужскую добродетель? Почему не за… скажем, «хлебные законы», или избирательное право, или образование? Существует миллион различных социальных вопросов. И большинство из них не так трудны, как этот.

— Что я могу сказать? — Он искоса взглянул на нее. — Когда мужчины ведут себя нецеломудренно, ответственность за это несут женщины. Видите ли…

Джессика быстро обогнала его и преградила ему путь. Сэр Марк озадаченно остановился. Она прижала ладонь к его губам, не давая ему говорить дальше. От ее перчатки исходил нежный женственный аромат.

— Нет, — сказала она. — Я не хочу слышать теоретические рассуждения. Я читала вашу книгу. Но сегодня, когда вы говорили… Нельзя так разгневаться, если только дело не касается тебя лично. Я не спрашиваю вас, почему мужчина должен вести себя целомудренно. Я спрашиваю, почему вы решили посвятить большую часть своей жизни именно этому?

Кажется, он настолько удивился, что перестал дышать. Во всяком случае, Джессика его дыхания не чувствовала. Она медленно убрала руку. Интересно, не попытается ли сэр Марк поставить ее на место?

Он потрясенно покачал головой:

— Знаете… никто никогда не задавал мне этого вопроса. Даже мои братья.

— Я всегда славилась особенным нахальством.

Их глаза встретились. В его взгляде не было ни капли наглости. Он не таращился на ее декольте, не раздевал глазами, словно уже готовился уложить ее в постель. И тем не менее в нем была странная, отчаянная, почти яростная жажда.

— Нахальство вам к лицу, — заметил сэр Марк и снова подставил ей руку.

Джессика оперлась на нее, и они неторопливо пошли дальше.

Несколько минут он молчал. Только по тому, как напряжен был его локоть, Джессика понимала, что он не забыл о ее вопросе и думает над тем, как ответить.

— Причина в моей матери, — наконец выговорит он.

— Я слышала кое-какие разговоры. Люди… иногда вспоминают ее.

— Что вы слышали? — поинтересовался он.

— Что она была праведной, щедрой, очень набожной женщиной, — осторожно ответит Джессика. Она знала, что мужчины терпеть не могут, когда кто-то критикует их мать, даже если сами они только что делали то же самое.

— Ха. Конечно же сплетники рассказывают гораздо больше.

— Она была женой владельца фабрики. Я слышала, что, когда ваш отец умер, она очень горевала. И что горе… сделало ее немножко странной.

— Она сошла с ума.

Джессика понимающе кивнула.

— Должно быть, вам пришлось нелегко. Иметь мать, которая так сильно скорбит по отцу…

— Она сошла с ума не от горя, — прервал ее Марк. — Она ненавидела отца. Мать всегда была религиозна — даже слишком религиозна. А он, напротив, крайне редко ходил в церковь. Уже одного этого было бы достаточно. Но вдобавок ко всему он еще и не был ей верен. И она вбита себе в голову, что он принуждал женщин, работавших на фабрике много лет назад, спать с ним, чтобы получить место. А потом, когда они стали жаловаться и протестовать, привез и установит прядильную машину, чтобы можно было спокойно увольнять тех, кто не соглашался на его условия.

— О…

— Нельзя сказать, чтобы она все выдумала, — добавил Марк. — С некоторыми из них он действительно спал. Но со всеми ли? Конечно нет. Но мать твердо решила, что благосостояние семьи основывается на разврате. Она начала видеть грех повсюду. Она стала ненавидеть деньги, ненавидеть все, что связано с отцом. Если она видела женщину-попрошайку на улице, то немедленно убеждала себя в том, что это жертва отцовского распутства. Потом она принялась продавать вещи из дома. Сначала только вещи. А затем… она стала раздавать направо и налево довольно приличное состояние, накопленное отцом. Когда заболела моя сестра, мать отказалась платить доктору, сказав, что на все есть Божья воля и пусть Господь решает, жить ей или умереть.

Солнце уже заходило за горизонт. Огромный багровый шар наполовину скрылся за полем, окрасив его щеки оранжевым, а волосы красновато-золотым.

— Сестра умерла. Я плохо это помню, я был еще маленьким. Но думаю, мать приняла ее смерть за знак свыше. После этого она совсем лишилась рассудка. От того, что оставил отец, уже почти ничего не осталось… ничего, кроме моих братьев. Я говорил, что они оба очень похожи на отца? От этого им пришлось только хуже. Я был больше похож на нее. И вот… она стала бить их, а меня брать с собой, когда навещала бедных. Так я познакомился с обездоленными, больными и несчастными.

— Она была безумна.

— Я знаю, — тихо подтвердил он. — Но в этом безумии крылось и зерно истины. В том, что она говорила, была своя правда. Я видел людей, чьи жизни разрушило чужое распутство. Кому как не мне знать, что мужчины получают удовольствие, а женщины и дети страдают от последствий. Моя мать — ярчайший тому пример. Какой бы она была, если бы отец ей не изменял? Наверное, все равно неспокойной, нет, это было не в ее натуре, но, во всяком случае, она не стала бы пытаться…

Он резко замолчал и уставился прямо перед собой. У него был такой несчастный вид, что у Джессики сжалось сердце.

— Ага, — тихо сказала она. — Ну, теперь вы все выложили?

Она хотела вывести его из этой грустной задумчивости, заставить улыбнуться. Но он только печально посмотрел на нее.

— Нет, — так же тихо ответил он. — Не все.

Они продолжили путь.

— Она почти убила моего брата Смайта. Хотела наказать и… Не намеренно, конечно, все же я так не думаю. Но все равно это перешло все границы. Она заперла его в подвале и спрятала от меня ключ. Эш в то время был в Индии и написал, что вроде бы скоро вернется домой. Когда мне все же удалось вытащить Смайта, мы пешком отправились в Бристоль, за тридцать миль, чтобы дожидаться его там.

Сэр Марк смотрел в сторону, но, когда Джессика положила руку ему на локоть, он сжал ее пальцы.

— Мы ждали три месяца. Деньги, что взяли из дома, жалкие шиллинги, кончились в первый же месяц. Следующие два мы провели на улице. Я не знаю, понимаете ли вы, что это такое — умирать с голоду. Не недоедать, даже не голодать, а медленно умирать. Тебя перестает заботить вообще все — кроме еды. Мораль, законы, добро и зло — не важно ничто. Мир вокруг словно исчезает. Остаешься только ты и постоянная борьба за пищу. За любую пищу.

Джессика никогда не опускалась так низко. Она даже не приближалась к этой черте и поэтому сейчас слушала его с ужасом.

— Во всяком случае, так чувствовал себя я. Что же касается моего брата… Смайт бы отдал последнюю корку хлеба голодной кошке. У него никогда не было инстинкта самосохранения — даже когда жизни угрожала серьезная опасность. Это было сильнее его. Однажды мы ночевали в каком-то переулке. Я проснулся посреди ночи и увидел в полутьме фигуру женщины. Она меня не заметила. В конце прохода была свалена куча мусора. Страшные вонючие объедки, в которых даже я не рискнул бы рыться, гниющие тряпки, кости… Женщина подошла к куче, положила на нее какой-то сверток и быстро удалилась, даже не оглянувшись.

У Джессики засосало в желудке. Она уже знала, что последует дальше. В жизни куртизанок, проституток и шлюх были вещи, которые не менялись никогда.

— Я тоже подошел, — продолжил Марк. — Я хотел посмотреть, что там, — ну конечно же. В свертке оказался ребенок — крошечный, сморщенный, красный ребенок. Должно быть, ему было всего несколько часов от роду.

Он снова замолчал. Солнце закатилось, напоследок обведя холмы красной линией.

— Даже умирая с голоду, в полном отчаянии, без крыши над головой, я знал, как правильно поступить. У нас с братом не было ничего, мы были абсолютно бессильны, но все же мы имели больше, чем это несчастное дитя. Мы могли сделать хоть что-то. И насколько я знаю Смайта, он непременно сделал бы это. — Его рука сжалась в кулак. — Я понимал, как должен поступить. И еще я очень хорошо понимал, что, если сейчас подниму этого ребенка, мой брат ни за что не позволит ему умереть с голоду. Скорее умрем мы оба. И поэтому я ушел. И ничего ему не сказал.

Повисла еще одна пауза.

— Но вы же не можете винить себя за это. Сколько вам было лет?

— Достаточно, чтобы отличать плохой поступок от хорошего.

— Четырнадцать? Пятнадцать?

— Десять.

Джессика зажала рот рукой и больно прикусила палец. Десятилетний мальчик, умирающий с голоду на улице!

— В тот же день приехал Эш. Я настоял на том, чтобы мы вернулись в тот переулок, но ребенка там уже не было.

— Вам было десять лет. Вам нечем было его накормить. И в любом случае такому крошке нужно было грудное молоко, а не ваши последние корки хлеба.

Марк ничего не ответил.

— И скорее всего, ребенка там не было потому, что кто-то подобрал его и отнес в приют.

— Но я не подобрал. Каждый раз, когда на меня находит искушение — а с тех пор это случалось тысячи раз, — я вспоминаю этот никому не нужный, выброшенный, живой сверток. Я думаю о женщине, оставившей свое новорожденное дитя на куче мусора. Но еще больше я думаю о том, как одинока она была. И о мужчине, которого в том переулке не было. И я не собираюсь стать этим мужчиной.

Рука Джессики, сжимавшая его локоть, скользнула ниже. Она нашла его пальцы и стиснула их.

— Я понимаю, — сказала она. Он заработал свой титул много лет назад.

Он сжал ее ладонь в ответ. Его рука была живой и теплой.

— Вот это я и имею в виду, когда говорю, что я не святой.

— Вы гораздо лучше, сэр Марк.

Он поймал ее другую руку и повернул Джессику к себе. Их пальцы переплелись. Уже почти стемнело, и Джессика не могла разобрать выражения его лица.

— Нет.

— Да.

— Да нет же. После того, что я вам рассказал, вы уже обязаны звать меня Марк. Просто Марк.

— Вы никогда не будете для меня просто Марком. Ни за что на свете, — горячо возразила она. — Вы… вы…

— Вы считаете, что, если я немножко понимаю, что такое целомудрие, это сделает мир лучше? Я не открыл ничего нового, все это давно известно каждой женщине. Скажите, миссис Фарли, если бы мистер Фарли хранил вам верность, какой была бы сейчас ваша жизнь?

Мистер Фарли… Мистера Фарли никогда не существовало. Но был мужчина, который…

Джессика закрыла глаза.

— Он соблазнил меня, — сказала она. — В том возрасте я еще ни о чем не задумывалась. А если и задумывалась, то считала себя достаточно сильной. В юности не верится, что с тобой может случиться что-то плохое. Плохое происходит с другими людьми. Не с такими умными и красивыми, какой была я… это я так думала. Нормы поведения и морали, как мне казалось, были придуманы для невзрачных дурочек.

Она нервно сглотнула.

— Я полагала, что со мной никогда не случится ничего дурного… но оно вдруг взяло и случилось. Он поцеловал меня, и в тот момент я не думала ни о целомудрии, ни о том, что хорошо и что плохо. И уж тем более мне не пришла в голову мысль о последствиях или о том, как мои поступки могут повлиять на жизнь родителей или сестер. Я даже не успела опомниться, как скомпрометировала себя настолько, что моя семья просто не могла оставить меня под своей крышей. Так что… все оказалось правдой. А я оказалась той самой дурочкой.

Он сжал ее руку и погладил ладонь, а потом очень медленно снял с нее перчатку. Прохладный ночной воздух коснулся ее обнаженной кожи.

— С тех пор я несчастна.

— Сколько вам было лет?

— Четырнадцать.

Марк молча потянул ее за руку и привлек ближе к себе, как будто они танцевали какой-то танец. Другой рукой приподнял ее подбородок.

— Джессика, — серьезно сказал он. — Я буду вашим героем, если вы захотите. Если бы мне пришлось выбрать роль рыцаря, я стал бы вашим рыцарем. Позвольте мне защищать вас. Предложить вам свое покровительство.

Эти слова привели ее в полное замешательство.

— Вы предлагаете мне свое покровительство? Но мое… общество не сделает вам чести.

Вместо ответа, он поцеловал ее. Это был не короткий целомудренный поцелуй. И даже не долгий, нежный и все равно целомудренный поцелуй. Это была сама страсть. Пожар. Весь его так долго сдерживаемый голод. Он прижал ее к себе, не оставляя никаких тайн, не скрывая своего состояния, и овладел ее губами.

Она словно растворилась в его объятиях, растаяла, когда он обхватил ладонями ее лицо. То, что происходило сейчас, было далеко от целомудрия, как небо от земли; это была прелюдия к греху и скандалу. И совсем не вязалось с тем, что он только что рассказал.

— Пропади она пропадом, эта честь, — пробормотал он и припал к ее шее. — И моя репутация. Мне все равно, что обо мне подумают.

Он прижал ее крепче. Его слова опьяняли так же сильно, как поцелуи, и она почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног.

Джессика уперлась ладонями в его грудь и слегка оттолкнула.

— Вы не можете говорить серьезно. Вы просто потеряли голову от поцелуя. Вы же не хотите сказать, что готовы отказаться от славы и положения в обществе…

— Вряд ли до этого дойдет, но… да, Джессика. Если это будет означать счастье быть с вами. — Он глубоко вздохнул и покачал головой. — Я слишком тороплюсь. Разрешите мне сделать все как полагается. Могу ли я навестить вас завтра вечером? — Он понизил голос. — Вас… одну.

Завтра вечером. У нее как раз останется один день, чтобы разрушить его жизнь. Как удобно.

Да, сэр Марк. Приходите. Я уничтожу вас.

Да, сэр Марк. Я встречу вас одна и затащу вас в свою постель.

Да, сэр Марк. Я разрушу ваше доброе имя, погублю вашу честь и продам все это за тридцать сребреников.

— Пожалуйста, не будьте ко мне холодны. Я не мог думать ни о чем, кроме вас, все эти дни. И ночи тоже.

О да. Она победила. Но это была совсем не та победа, о которой она мечтала, когда этот план впервые возник у нее в голове. Тогда ей хотелось, чтобы сэра Марка привела к ней животная страсть, покорность инстинкту, а не это осознанное решение. Чтобы ее собственные чувства молчали, а голова оставалась холодной и ясной. Чтобы то, что произойдет между ними, было не более чем циничным актом физической любви между мужчиной и женщиной.

Как это было не похоже на нынешнее ощущение от прикосновения его руки к ее щеке. Она чувствовала, что дышит одним воздухом с ним, и в этом не было ничего от вожделения. И он хотел не только ее тела.

Вы не одна. Позвольте мне защищать вас.

Это была горькая победа. Победа, которая ранила больнее поражения.

Она посмотрела ему в глаза. В вас есть определенного рода чистота. И честность.

Он ошибался. Он так ошибался. Но что еще ей оставалось делать? Если сейчас она уйдет, то не получит ничего. Если нет…

Был ли у нее выбор? В Лондоне Джессику не ждало ничего хорошего — только еще больше долгов, еще больше позора. Она не могла сделать такое с ним, но не могла и вернуться к своей прежней жизни. Это было выше ее сил.

Нет, Джессика. Если ты смогла пережить смерть Амалии, то переживешь и это.

— Джессика? — Марк снова дотронулся до ее щеки. — Я очень этого хочу. Я хочу вас.

Она будет проклята навеки за то, что предала доверие единственного хорошего человека, который встретился на ее пути. Но ведь ее в любом случае ожидал ад. Когда ты знаешь, что тебя приговорят к повешению за кражу одной овцы, не лучше ли украсть сразу все стадо?

— Да, Марк, — тихо сказала она. — Вы можете навестить меня. Скажем, в семь вечера? Я позабочусь о том, чтобы нас никто не побеспокоил.

Он коротко кивнул, потом наклонил голову и еще раз быстро поцеловал ее. Его губы были нежными и теплыми, но Джессике показалось, что над головой раздался заунывный похоронный звон. Ее судьба была решена.

Она разрушит его жизнь. Оставалось только надеяться, что тем самым она не разрушит и свою.

Джессика уповала на то, что Марк все же передумает и не придет. Но он не только пришел, но и принес ей цветы. Он сам нарвал букет, буйную смесь купыря и лилий. Когда он передал его Джессике, она почти услышала, как ее сердце разбилось на тысячи кусочков.

Пока она искала, куда бы поставить цветы, Марк снял шляпу и перчатки. Он долго вертел их в руках, не зная, куда положить, и наконец неловко приткнул на кофейный столик. В первый раз за все время Джессика заметила, что он смущен и как будто бы стесняется.

— Вы волнуетесь. Не стоит.

Он слабо улыбнулся.

— Я не до конца уверен в вашей ко мне благосклонности.

Она подняла бровь:

— В самом деле, Марк?

Его улыбка вдруг исчезла. Он решительно выдвинул вперед подбородок и шагнул к ней. Но против ожиданий Джессики он не заключил ее в свои объятия, не привлек к себе и даже не поцеловал. Вместо этого он взял обе ее руки в свои и нежно сжал.

К ее ужасу, он опустился на одно колено, снял с руки перстень и положил его в ее ладонь.

— Джессика, — тихо сказал Марк. — Не окажете ли вы мне честь стать моей супругой?

Джессика похолодела.

Значит, она его не соблазнила. Она думала, что подготовилась ко всему, что может произойти в этот вечер, но этого предвидеть никак не могла. Даже если бы она не была падшей женщиной, если бы оставалась прежней Джессикой Карлайл, добродетельной дочерью викария, Марк никак не мог стать подходящей для нее партией. Они находились на разных ступенях социальной лестницы, их разделяли сотни миль! Брат Марка был герцогом. Королева Виктория пожаловала ему титул. Джессика же была никем.

Она не знала, что ей делать.

Скажи «да».

Ей не нужно будет губить его репутацию. С помощью брата Марк мог бы получить специальное разрешение на брак уже через несколько дней. Они смогли бы пожениться до того, как правда о ее прошлом выйдет наружу. Ей не нужно будет торговать своим телом. Она получит свободу — и заодно Марка.

Но разрушить репутацию и сломать жизнь — разные вещи. Если бы она соблазнила сэра Марка и сделала этот факт достоянием общественности, то поднялась бы целая буря. Он подвергся бы всеобщему остракизму, но разговоры затихли бы уже через несколько месяцев. Но женить на себе обманом? Таким образом она лишила бы его всякой надежды на счастливое будущее, не омраченное ложью и предательством. И от этой лжи она не избавится за всю свою жизнь, и не важно, сколько денег у нее будет.

Она не могла совершить такое с ним. И с собой тоже.

— Джессика, дорогая. — Марк продолжал стоять на коленях. — Вы должны ответить «да», только тогда я смогу снова вас поцеловать.

Она не разрешала себе думать об этом раньше. Любовь казалась такой же иллюзорной, как и надежда. Какой смысл размышлять о том, что никогда не сбудется? Но в эту секунду все стало понятно. Она любила Марка. За то, что его не заботила разница в их социальном положении. За то, что она так и не смогла совратить его, заставить отказаться от собственных принципов.

Но как выяснилось, любовь не была нежной. Любовь не была доброй. Любовь была невероятно, отчаянно ревнива. Джессика не могла согласиться на предложение Марка, и это означало, что уже через несколько минут она станет ему не нужна. Все то хорошее, что появлялось в ее жизни, рано или поздно безжалостно у нее отнималось. А Марк был самым лучшим, самым невероятным чудом… как когда-то Амалия.

Она осторожно отняла у него руку.

— Сэр Марк.

— Марк. — Его глаза затуманились.

— Сэр Марк, — продолжила Джессика. — По правде говоря, я не предполагала, что вы хотите навестить меня, чтобы сделать предложение руки и сердца.

Он озадаченно нахмурился.

— А что же еще я мог вам предложить?

Она посмотрела ему в глаза.

— Вчера вы предложили мне свое покровительство. Сказали, что хотите меня.

— Так и было. Так и есть. — Он неловко поднялся с колен. — Что такое? Я сделал что-то не так?

— Покровительство не означает брак. Это… это то, что мужчины обычно предлагают своим любовницам.

Марк ошеломленно покачал головой:

— Поскольку я никогда не предлагал ни одной женщине стать моей любовницей, полагаю, это объясняет мое невладение терминами. Но, Джессика. Я говорил с вами о браке с того самого первого дня, когда мы устроили прогулку к Фрайарз-Авен.

Он был прав.

Она заметила это еще тогда. Возможно, сегодняшнее не должно было стать для нее сюрпризом. Но каждый раз, слыша слова Марка, Джессика мысленно продолжала его предложение. Он сделал ей обещание. Но не «то самое» обещание, шепнуло ее воображение. Он сказал, что она не одна. Пока не одна, послышалось ей.

Он прямо заявил, что мечтал бы узнать ее ближе; чтобы их знакомство продлилось дольше, чем три танца, — потому что хотел понять, подходит ли она ему в жены. Но все же ей и в голову не приходило, что он рассматривает ее кандидатуру всерьез. Джессика была не из тех женщин, на которых женятся, и она знала это более чем хорошо. А он, по всей видимости, нет.

Если бы только можно было вернуться обратно. Начать с правды. Рассказать ему все… Но нет. Невозможно было отменить прошлое или приукрасить его, скатать в аккуратный ровненький колобок. Ложь тянулась за ней, как длинный грязный шлейф.

Джессика отвернулась от Марка и подошла к окну.

— У меня никогда не было мужа, — сказала она. Ее глаза налились слезами, но, к счастью, он этого не видел.

— Что вы сказали? — Он сделал шаг в ее сторону.

— Вы расслышали все правильно, — сказала Джессика, обращаясь к оштукатуренной стене. — Я никогда не была замужем. Я просто… отдавала свою честь. Много раз. Снова, снова и снова. Я лгала вам с самого начала.

— Но… наверное… конечно же этому есть объяснение, — растерянно ответил он. — Разумеется. У вас были причины так поступить. — Он приблизился еще на один шаг.

Не подходи ко мне.

— Я не леди, которая волею судеб оказалась в трудных обстоятельствах. Я куртизанка. Шлюха. Джордж Уэстон предложил вознаграждение женщине, которая сумеет вас совратить, и я решила участвовать в соревновании. Я собиралась рассказать об этом всем и каждому, в мельчайших подробностях, и разрушить вашу репутацию. — Она проглотила слезы. Любовь была в ярости, любовь рвала и метала — оттого, что ей дали невероятную, ужасную, несбыточную надежду и тут же отняли ее навсегда. Джессика резко повернулась к нему и сжала кулаки. — Я думала, что сегодня я получу свою победу.

Он побледнел. Не просто побледнел, а стал мраморно-белым; и что было страшнее всего, его глаза вдруг превратились в два куска сверкающего льда. Из них исчезло все уже привычное тепло и доброта.

— Джордж Уэстон? — медленно повторил Марк. — Вы целовали меня потому, что Джордж Уэстон заплатил вам за это? Но какого черта? При чем здесь он? Какое ему вообще до меня дело?

— Какая разница. Если бы вы пришли сюда, чтобы лечь со мной в постель, я бы позволила вам сделать это. Я бы позволила вам обладать мной так, как вы захотите, и так долго, как вы захотите, исполнила бы все ваши желания, а потом записала бы все на бумаге и послала в газеты.

— Ага. — Его голос тоже как будто замерз. — Все понятно. Но ведь… вы не… не могли же вы мне лгать во всем.

Было трудно сказать ему правду. Но оказалось, что сложить губы в холодную, безжалостную улыбку и придать лицу самодовольное выражение еще труднее.

— Да, — заявила она. — Это было очень правдоподобно, не так ли? Не могу поверить, что вы проглотили каждое слово.

Больше всего на свете ей хотелось, чтобы он возразил ей. Глупая, глупая надежда — опять. Уголки его губ чуть приподнялись в саркастической усмешке. Он смотрел на нее, словно на змею, которая забралась в его прекрасный сад; как будто пытался преодолеть брезгливость и выкинуть ее вон.

— А я-то думал, что вы сумели превозмочь свою изначальную антипатию ко мне. Как же я ошибался. Должно быть, вы ужасно веселились за моей спиной. Хохотали, когда я вел себя как влюбленный глупец.

Джессика почувствовала, как внутри ее со звоном лопнула какая-то струна.

— Влюбленный? — в ярости прошипела она. — Да вы понятия не имеете, что такое любовь. Если вы называете влюбленностью это, то, значит, вы никогда не испытывали никаких эмоций! Вы же сдерживали каждый свой шаг. Всякий раз, когда я пыталась вызвать у вас страстный отклик, вы отшатывались от меня. И почему же вы это делали, сэр Марк? Потому что вы «не такой» человек. Потому что вы никогда не позволите себе хотеть. Умоляю вас, не притворяйтесь, что я разбила вам сердце, — я просто задела вашу гордость, не более того.

Он мрачно уставился на нее, и она заметила, что он то и дело сжимает и разжимает кулак.

— Я бы простил вам все что угодно…

— Да, — перебила Джессика. — Как счастлива была бы я, скажем, лет через десять. Когда узнала бы, что мой муж наконец-то снизошел до того, чтобы простить меня. Как прекрасно осознавать, что он всю жизнь считал себя выше и лучше меня, что мои грехи всегда были пятном, которое я не могла смыть, как бы ни старалась. Что каждый день он просыпался с мыслью о своем благородстве. Бьюсь об заклад, вы бы очень гордились собой, сэр Марк. Еще бы — какое великодушие! Опуститься до такого создания, как я!

У Марка вытянулось лицо, но Джессика отметила, что он не стал опровергать ее слов.

— Вы знаете, — сказала она, — меня действительно мучили угрызения совести. Мне казалось, что использовать вас вот таким образом — это дурно. Но, честно говоря, сэр Марк… вы заслуживаете того, чтобы вас пару раз макнули носом в грязь. Тогда бы вы подумали дважды, прежде чем заявлять, что готовы простить мне мои грехи.

— Вы не знаете, о чем говорите. — Он понизил голос. — Вы, черт возьми, даже представить себе не можете, через что я прошел. И чего я хочу — хотел — от вас.

Джессика задрала подбородок.

— Я знаю достаточно, чтобы понимать — чего бы вы там ни хотели в глубине своей загадочной души, вы никогда не позволите этому выбраться наружу. Я уверена в этом — точно так же, как и в том, что сейчас вы хотите меня ударить. Но вы никогда этого не сделаете. Нет, сэр Марк. Не важно, что вы чувствуете в эту секунду, — вы засунете все это в большую бутылку и заткнете пробкой, вместе со всеми остальными живыми человеческими эмоциями. Вы слишком долго добровольно запирали себя в клетку, чтобы позволить шлюхе вроде меня вывести вас из себя.

Он сжал зубы.

— Господи боже мой. Если бы вы знали…

Джессика помахала рукой.

— Но я никогда не узнаю, не так ли? Ничего, вы скоро обо всем забудете.

Одним движением он вдруг оказался рядом с ней. Его глаза угрожающе потемнели.

— Не. Смейте. Мне. Диктовать. — Он схватил ее за плечи. — Не смейте мне диктовать, о чем забывать, а о чем помнить. — Если бы это был другой мужчина, она бы всерьез испугалась. Но это был Марк. И даже теперь его тело противоречило его резкому тону. Она невольно начала дышать в одном ритме с ним. Он сжимал ее плечи крепко, но не больно. — Вы ничего не понимаете.

Он впился в ее губы, грубо, безжалостно. Его тело вдавилось в нее, и она почувствовала, как сильно он возбужден.

Любовь была в ярости. Ее уязвили, ей причинили боль. Но она жадно брала все, что могла получить. Он прижимал ее к стене, раздвигая губы языком, так, словно хотел выместить на ней весь свой гнев и разочарование. Сейчас в его прикосновениях не было ни капли любви или удивленного восхищения, как раньше — только вожделение.

Он немного наклонился и прикусил зубами ее шею. Джессика запрокинула голову и закрыла глаза. Она бы позволила ему делать с ней все что угодно.

Я люблю тебя.

Он отстранился от нее и окинул ее презрительным взглядом.

— Давайте. Напечатайте все это в газетах. Уверен, Найджел Пэррет будет счастлив. Расскажите всем, что вы подвели меня к самому рубежу. К крайней степени возбуждения. Что я едва смог от вас оторваться.

— Сэр Марк…

— Расскажите, что я доверил вам тайны, которые не смел открыть ни одной живой душе до вас. — Он медленно поднес руку к ее лицу, словно хотел дотронуться до нее на прощание. — Пусть в газетах напечатают, что вы поставили меня на колени, а когда добились своего, рассмеялись мне в лицо.

Меньше всего на свете ей хотелось смеяться. Ей даже не хотелось плакать. Она была за гранью эмоций, словно только что убила невинное, милое живое существо. Она сделала то, что должна была сделать. И она знала, что все так и случится. Все хорошее не могло длиться долго. С самого начала Джессика была уверена, что расположение к ней Марка, его доброта и внимание испарятся, как только она расскажет ему правду о себе.

— У меня… у меня не было выбора, Марк, — выговорила она. Ее руки затряслись. — Мне нужно было уехать. Мне нужны были деньги, или…

Он покачал головой.

— Или что? Или вам пришлось бы взяться за другого мужчину, не такого простофилю, как я?

Она склонила голову и прижала руки к юбкам, чтобы унять дрожь.

— Вы сможете легко избежать дальнейших встреч со мной. Завтра я уезжаю. — Джессика понятия не имела, куда отправится и что будет делать дальше.

— В этом нет необходимости, — холодно возразил он. — Завтра утром меня здесь не будет. И я не хочу вас больше видеть — никогда.

Она протянула к нему руку, но он сделал шаг назад, и ее рука бессильно повисла в воздухе. Джессика неслышно вздохнула:

— Марк. Будьте… счастливы.

Он коротко поклонился, затем как ни в чем не бывало взял свои перчатки и шляпу и вышел. Он даже не обернулся — как будто они и не прощались друг с другом на всю жизнь. Через несколько мгновений его фигура исчезла в наступающих сумерках.

Он избежал опасности. А она оказалась в невозможной, катастрофической ситуации. Что ж… пусть лучше она, чем он.

Только когда Марк окончательно скрылся из вида, Джессика осознала, что все еще сжимает в руке его перстень.