Искуситель

Глава 6 Сильвия

Восемь лет назад

Наша семья редко собирается вместе: у папы полно работы, и он едва успевает проводить время дома – планировщик забит совещаниями, деловыми обедами, научными конференциями и встречами с коллегами; мама же предпочитает проводить время в одиночестве, заниматься живописью или встречаться с подругами в городе, а периодически – уезжать обратно к родителям, в Италию.

Вот и сегодня я сижу дома одна, а родители вновь разбежались кто куда. Чем занимается на работе отец, я давно уже не спрашиваю – он вечно отвечает односложно, будто у меня не хватит мозгов понять, что он управляет делами колледжа, как и дедушка когда-то. Неужели в его глазах я настолько глупенькая? Недовольно поджимаю губы и поудобнее устраиваюсь на диване, крепче перехватив руками геймпад от игровой приставки.

Роскошная квартира в Бруклине обставлена по последнему слову моды и техники: на стене минималистичной гостиной сверкает яркими кадрами видеоигры огромный плазменный телевизор, по потолку вьется длинная змееподобная люстра, состоящая из мелких круглых ламп на металлической раме, а центральное место в комнате занимает трехместный диван из кожи. Я ерзаю на нем, покачиваюсь, стараясь уследить за происходящим на экране.

Ну, давай же, почему ты повернул направо, я ведь другую кнопку нажимала! Чертово управление.

Дома время от времени появляется горничная – миссис Говард, – но сегодня и она ушла пораньше: в квартире идеальный порядок, выделяется только брошенный у дверей рюкзак. Из-за расстегнутой молнии торчит небольшой ноутбук и ярко-красный пиджак, скомканный и запихнутый в рюкзак минут сорок назад, когда я вышла из школы. Мне тесно в форме, не по душе с гордостью носить на груди герб частной школы «Тринити», как делают некоторые одноклассники. Учиться периодически откровенно скучно.

В прихожей едва слышно хлопает дверь, и я, поставив игру на паузу, вскакиваю с дивана. Бегу по гостиной и сворачиваю в коридор, скользя по полированному паркету, едва не сшибаю подставку для зонтиков по пути и натыкаюсь на стоящую в коридоре мать. Длинные темные волосы аккуратно уложены и спадают на плечи крупными локонами, кремовое платье под наброшенным на плечи черным пиджаком едва заметно переливается в ярком свете потолочной лампы. Как и всегда, мама выглядит так, словно сошла со страниц модных журналов.

Иногда я ей завидую. Я, такая нескладная в свои тринадцать, частенько поглядываю в зеркало и замечаю острые плечи, дурацкую школьную форму – красный пиджак, свободную блузку и уродливую шерстяную юбку, – выступающие колени и прыщи на лице. Как вышло, что рядом с мамой я такая дурнушка? Когда папа бывал дома почаще, то постоянно повторял, будто я копия матери. Со зрением у него явно проблемы.

– Снова тебе на месте не сидится, Сильвия, – цокает языком мама и качает головой. Легким, изящным движением смахивает пиджак с плеч и вешает в шкаф. – Сколько раз я говорила, не торопись и не иди на поводу у любопытства. Ты только посмотри на себя, принеслась сюда, будто на пожар, а могла бы спокойно подождать меня в комнате.

Мама шагает в гостиную мимо кухни, и стук каблуков по паркету заполняет собой всю квартиру. Я послушно иду следом и умышленно повторяю каждое движение: покачиваю бедрами в такт шагам, держу спину ровно и задираю нос повыше. Получается скверно. Хорошо еще, в гостиной нет зеркал, иначе не выдержала бы. Представлять себя такой же невесомой и женственной, как мама, – одно дело, а видеть, что рядом с матерью я похожа скорее на семенящую следом креветку, – совсем другое.

Нахмурившись, я пробую выпрямить спину еще сильнее, но ничего не выходит.

– Нам сегодня табели выдавали, – говорю тихо, словно опасаясь, что мама и в самом деле услышит. Она даже не оборачивается. – Я думала, как обычно, отдать их миссис Говард, но она уже ушла, когда я вернулась из школы. Ты не хочешь посмотреть?

Мама не произносит ни слова. Бродит по гостиной, подходит то к длинному металлическому книжному стеллажу, то к высокому панорамному окну, заглядывает за легкую полупрозрачную занавеску и качает головой. Неужели и правда не услышала? Но в то же мгновение она бросает на меня такой пронзительный взгляд, что я тут же сажусь на диван и жмусь поближе к углу.

Взгляд у нее и правда говорящий, и кому, как не мне, знать: не к добру это.

Общаемся мы редко, а по душам не говорим и вовсе никогда: мама предпочитает болтать с подругами по телефону или чинно прогуливаться в новом с иголочки платье среди коллег отца, когда те закатывают светские приемы. Некоторые из них проходили у нас дома, и тогда я закрывалась в своей комнате на втором этаже.

«Такие мероприятия не для маленьких девочек, дорогая», – сказала тогда мама и улыбнулась мне одной из самых холодных улыбок. Но ведь я тоже могла бы надеть платье, пройтись по тогда еще полупустой гостиной, улыбнуться гостям, как учил папа, или тихо посидеть с миссис Говард и официантами на просторной кухне. Но мама предпочитала делать вид, что дочери у четы Хейли нет или она настолько мала, что пускать ее на корпоративные встречи – дурной тон. Сейчас, хмуря тонкие светлые брови, я думаю, что у матери просто нет на меня времени.

Маме не хочется учить меня быть женщиной, потому что едва ли у меня получится. Девочки из «Тринити», те, что постарше, выглядят ничуть не хуже даже в дурацкой школьной форме, а я рядом с ними похожа на гадкого утенка – несуразная, прыщавая, лишенная природного шарма.

Я тяжело вздыхаю. Надеюсь, мама не станет об этом говорить.

Пусть просто бросит беглый взгляд на табель, подожмет губы, как она умеет, вежливо улыбнется и попросит меня подняться к себе. У нее же наверняка куча дел: зайти к косметологу, встретиться с кем-то из подруг по клубу живописи на Манхэттене, решить пару вопросов с цветочными магазинами, которые купил ей в прошлом году папа.

Сколько бы родители ни думали, будто я еще мала и наивна, я все-таки не дура и замечаю очевидные вещи. Мне вовсе не наплевать, что происходит в жизни мамы и папы.

Это им нет до меня никакого дела. Работа, работа, работа – и ничего больше. Бабушка с дедушкой, которые приезжают только на Рождество и День Благодарения, и то проводят со мной больше времени. Не говоря уже о миссис Говард. Когда в прошлом году я впервые столкнулась с месячными, бежать за прокладками пришлось именно к горничной. Она же объясняла мне, как себя вести и что делать, еще и книжку глупую всучила. Как будто обо всем нельзя прочесть в интернете.

Но мне до жути хотелось бы обсуждать такие вопросы с мамой. Иметь возможность прийти к ней вечером и сказать, что я теперь девушка и… Что и? Настроение окончательно портится. Мама просто взглянула бы на меня свысока и сказала бы, что приличные девочки не поднимают такие вопросы на людях. И неважно, что мы могли бы сидеть на кухне собственного дома, где не было бы никого, кроме нас двоих.

– Сильвия.

Голос матери заставляет едва заметно вздрогнуть и поднять голову.

Она вышла из ванной комнаты для гостей – в длинном шелковом халате, с забранными наверх волосами, но все с тем же идеальным макияжем. Наверное, если бы Мэрилин Монро была брюнеткой, выглядела бы точно так же. Удивительно, как мама не додумалась пойти в кино или модельный бизнес. Высокая, худая, с острыми, нестандартными чертами лица, которые удивительно гармонично сочетаются с ее образом. Имя Лауры Хейли точно было бы у всех на устах, как имя той же Кейт Мосс.

Я вновь ерзаю на диване. Меню паузы мигает на широком экране телевизора, когда-то яркая картинка стала черно-белой.

– Нет, нет, нет, – вскидывает руки мама, когда я встаю, чтобы достать из рюкзака табель. – Оценки можешь оставить миссис Говард. Она внесет их в журнал, чтобы твой отец мог полюбоваться на них, когда изволит приехать домой. Но мы-то с тобой знаем, что ничего особенного в этих оценках нет.

Она улыбается – не холодно и вежливо, как обычно, а спокойно и деловито, будто собирается обсудить цветочный магазин не с кем-то из нанятых помощников, а со мной, – и садится на диван. Только сейчас я замечаю бокал на тонкой ножке у мамы в левой руке. Внутри плещется темно-бордовое вино, источая едва ощутимый, но противный кисловато-сладкий аромат.

– Но…

– Тише, Сильвия. Мы с тобой редко говорим как женщина с женщиной, но тебе уже тринадцать лет, и самое время узнать, как устроен этот мир.

Сердце пропускает удар. Неужели мама наконец восприняла меня всерьез?

– Не знаю, заметила ли ты, но мы с отцом все меньше времени проводим вместе. Как только я улажу все дела в Нью-Йорке, то вернусь к родителям, в Палермо. Естественно, ты останешься с ним, этот вопрос мы уже утрясли.

Пусть сердце и пропустило удар пару мгновений назад, сейчас оно грозится и вовсе остановиться. Воздуха не хватает, а грудь будто стянуло стальными обручами. Мама говорит о своем отъезде с такой легкостью, словно ничего необычного в этом нет. Я до боли прикусываю нижнюю губу, чтобы не распустить нюни раньше времени.

Может, они и не разводятся вовсе. Может, мама просто хочет съездить на родину на пару месяцев. Ездит же папа на конференции в другие штаты? Но что-то подсказывает, что у матери совсем другие планы.

– А без меня рассказать тебе кое о чем будет некому. Не миссис же Говард с тобой об этом говорить, прости господи, – легко смеется она и отпивает немного вина из бокала. – Мы с тобой обе знаем, что у девочек есть всего два способа добиться желаемого в этой жизни: красота и ум. Я видела твои табели, дорогая, и на второе я бы в твоем случае не рассчитывала. Но красота – это совсем другой вопрос, Сильвия. Посмотри на меня и скажи, что ты видишь?

Удивительно красивую, изящную, но жестокую и безразличную женщину. Расчетливую и эгоистичную, сосредоточенную на себе и своих желаниях, которой нет никакого дела до дочери. Но вслух я не произношу ни слова. Хмурюсь и постукиваю пальцами по пластиковому корпусу геймпада в попытках успокоиться, стискиваю его в руках и едва не отбрасываю на пол в один момент.

Нужно держаться.

– Тебя, мам, – выдавливаю из себя спустя пару минут.

– Вот о чем я и говорила, – качает головой мать. – Ты видишь успешную женщину, которая всего добилась благодаря умению себя подать. Думаешь, твой отец взглянул бы в мою сторону, не выделяйся я на фоне десятков таких же глупышек, желающих добиться его внимания? Его семья руководит колледжем «Хейлис» десятки лет, и только дура не рассчитывала наложить руки на этот лакомый кусочек. Но для того, чтобы добиться всего самой, нужно долго и упорно работать, вкалывать как рабыня на галерах, а оказаться в нужное время в нужном месте, правильно себя презентовать и следить за собой – совсем другое дело. Без обид, дорогая, но если ты не научишься себя подавать, то будущее тебя ждет безрадостное.

Зачем она это говорит? В груди ворочается огромный шершавый камень, снова и снова причиняя боль. Разве недостаточно того, что я вижу в зеркале? Или того, что на фоне матери выгляжу невзрачной и даже уродливой? Да, мама с детства доверяет меня личному стилисту, водит в спа-салон и следит за моим внешним видом, но я все еще никто рядом с таким прекрасным лебедем, как она.

Но мама вовсе не лебедь, скорее орел – красивый, изящный, но готовый в любой момент выпустить когти или разорвать в клочья мощным клювом. И сейчас она разрывает меня на части, вместо клюва используя слова. Острые, как иголки, пронзающие насквозь.

– Ты меня в зеркало-то видела, мам? У меня по всему лицу прыщи, и я…

– Видела. Черты лица у тебя что надо, с фигурой все в порядке, и если ты себя не запустишь с возрастом, то все будет замечательно. Если приложишь достаточно усилий, Сильвия, мужчины штабелями будут падать к твоим ногам и молить, чтобы ты обратила внимание именно на них. Поверь мне, это куда надежнее, чем полагаться на деньги отца, которые рано или поздно закончатся. Как и любой мужчина, в конце концов он захочет, чтобы ты выпорхнула из семейного гнезда.

Мама треплет меня по волосам, и прикосновение, о котором я мечтала столько лет, кажется отвратительным. Неприятным, липким, чужим.

– И к тому моменту хорошо бы иметь запасной аэродром, а то и не один.

– Вы с папой разводитесь? – вопрос срывается с языка, хотя мне хотелось бы промолчать.

Я уклоняюсь от новых попыток погладить меня по волосам и отодвигаюсь подальше от матери.

– Да. Наши отношения давно изжили себя, мы еще в прошлом году решили, что нужно попробовать что-нибудь новое, просто нужно было утрясти кое-какие вопросы. Но мы не об этом говорили, Сильвия.

– А почему мне никто не сказал? Я же ваша дочь!

– Дорогая, наши отношения не твое дело. И мы с тобой обсуждаем вовсе не наш с Оскаром развод.

Голос матери становится ниже, жестче. Она злится, но делает это в своей фирменной манере: изящно и стильно, с холодной улыбкой, сложив бледные руки на коленях. Темно-бордовый лак на ногтях переливается в свете похожей на змею люстры.

Внутри поднимается и не утихает ураган. Бушует глубоко в душе, вытаскивает из самых глубин все старые обиды, напоминает обо всех несправедливых поступках родителей, об их безразличии.

Даже о разводе не соизволили сообщить! Будто я не их ребенок, а так, приложение к квартире, где постоянно сижу одна. Такая же неотъемлемая ее часть, как миссис Говард, которую отец нанял черт знает сколько лет назад. Может быть, даже раньше, чем я вообще родилась.

Я вскакиваю с дивана и едва не выбиваю у матери из рук бокал вина. Хочется схватить его и выплеснуть поганую кислятину ей в лицо. Испортить аккуратную прическу, оставить ярко-красное пятно на белом халате, размазать по лицу косметику. Сделать что-нибудь, чтобы ей было так же больно, как мне сейчас.

Страх оказывается сильнее. Кто я такая рядом с матерью? Всего лишь неприметная девчонка.

– Успокойся, – приказывает мать. Ставит бокал на подлокотник и вновь поджимает губы.

– Вы обо мне даже не подумали! Зачем вам вообще дочь, если ни одному из вас нет до меня дела?

– Я сказала, успокойся, – тон матери непреклонен, и я послушно опускаюсь обратно на диван, но крепко сжимаю кулаки, да так, что ногти до боли впиваются в ладони.

Ничего, я еще устрою незабываемые выходные и матери, и отцу. Папа как раз обещал, что мы в кои-то веки соберемся дома всей семьей. Уж тогда-то я им покажу, что значит делать вид, будто их отношения не мое дело.

– Впервые я пытаюсь поговорить с тобой серьезно, а ты паясничаешь. Поверь мне, Сильвия, в жизни случаются вещи и похуже развода родителей. И тебе очень повезет, если ты с ними не столкнешься.

Ураган никак не хочет утихать, еще немного, и он снесет все на своем пути: сохранившиеся еще границы, старательно выстроенные преграды, остатки самоконтроля. Я могу и не дотерпеть до выходных.

– Ты посредственность, Сильвия, и вряд ли чего-то добьешься, но ты можешь попробовать сделать внешность главным своим оружием. Уж это-то у тебя получится. Запомни мои слова, пожалуйста. Договорились?

Договориться с матерью – то же самое, что заключить сделку с дьяволом, и я все-таки не сдаюсь. Сама оборачиваюсь стремительным ураганом и вновь вскакиваю на ноги, на этот раз опрокинув бокал прямо на ослепительно-белый шелковый халат матери. Криво ухмыляюсь.

И эта женщина была для меня примером для подражания? Такой я хотела стать? Самодовольной мегерой с перекошенным от злости лицом? Черта с два. Пусть катится куда хочет, сейчас я согласна отправиться в приют, лишь бы подальше от матери и ее наставлений, подальше от отца, который никогда не принимает участия в жизни семьи. И никакие выходные мне уже не нужны.

– Договариваться будешь с кем-нибудь из своих подружек. Или дружков с запасного аэродрома, – фыркаю я со злостью. – Понятно? Моя жизнь больше не твое дело!

И выбегаю из гостиной. Несусь по коридору, не разбирая дороги, взлетаю по лестнице, едва не скатившись обратно вниз по крутым ступенькам, и запираюсь в своей комнате. Стены ходят ходуном еще несколько мгновений, но и черт бы с ними. Я прижимаюсь спиной к стене и медленно сползаю вниз, на пол, закрывая лицо ладонями.

Горячие слезы бегут по щекам, оседают на губах, теряются в воротнике белой форменной блузки. Я содрогаюсь в рыданиях, икаю и глотаю слезы, но взять себя в руки и успокоиться не могу. Лучше бы мы с мамой никогда не разговаривали. Лучше бы она так и оставалась недосягаемым идеалом.

Лучше бы я никогда не загадывала глупых желаний.