Ислам. образ жизни и стиль мышления

Глава X Влияние ислама на ход истории

К исламу как явлению общественной жизни и культуры следует подходить, как и к любому историческому явлению, диалектически. Вначале, в момент возникновения и на первых этапах развития влияние ислама на ход истории было прогрессивным. Во-первых, он заменил прежние языческие культы арабских племен общей монотеистической религией, чем способствовал консолидации арабов в народность. Во-вторых, дал мощный стимул для распространения арабов за пределы Аравийского полуострова, что привело к образованию обширной державы средневековья — Арабского халифата. С точки зрения развития культуры ислам как бы собрал в едином этническом и религиозном «поле» — арабо-исламском обществе — урожай всех тех культурных и научных достижений, которые были к тому времени накоплены в разных странах — в византийских провинциях Северной Африки и Восточного Средиземноморья, Иране, государствах Средней Азии, Индии, даже в Западной Европе (в Испании, например).

Как отмечает И. Гаури, «арабы первой эпохи ислама располагали средствами, какие едва ли имелись в руках правящих классов даже во времена Римской империи. Во власти их очутились сокровища трех частей света... Ислам вызвал к жизни великие города — средоточия, в которые стекались все блага мира; многие страны, до того чуждые друг другу по языку, религии, обычаям и политике, он объединил под одним общим скипетром» [59].

Правда, еще вопрос, был ли связан с исламом прогресс тех народов, которые оказались объектом арабской экспансии, равно как и народов, ставших объектами других завоеваний под флагом ислама — турецкого на Балканах и в Малой Азии, иранского в Закавказье. В связи с этим правомерен вопрос о роли ислама вообще в мировой истории. Естественно, что ответ здесь будет по крайней мере далеко не однозначным. Но тем не менее в самом своем историческом дебюте ислам был прогрессивен для арабских племен. Однако в позднее средневековье и особенно в Новое время, начиная с XVIII века, ислам стал одним из тормозов общественного развития арабских и других стран мусульманского Востока — Турции, Ирана, Афганистана, Индии.

Одна из особенностей мусульманской религии состоит в том, что она не различает светского и духовного начал, не разделяет — в политическом плане — власть на мирскую и религиозную. И в Новое время в любом мусульманском государстве имело место теснейшее слияние, сложнейшее переплетение политической и конфессиональной власти. В этом резкое отличие такого государства от государств в христианском мире, где действовал принцип: «богу богово, кесарю кесарево». Ислам с самого начала выдвинул в качестве принципа государственности сочетание монархии и теократии, эмирата (светской власти) и имамата (власти духовной). Осуществление этого принципа было продолжено в Арабском халифате, а также в Османской империи (начиная с XVI века халифское звание присвоили себе турецкие султаны) как сочетание султаната и халифата. Причем здесь претензии предъявлялись уже и на духовную власть над всеми мусульманами мира.

Нерасчлененность имамата и эмирата в исламском государстве узаконена традицией неуклонного следования прецеденту, которая лежит в основе всего мусульманского права, в том числе и государственного. Ведь именно посланник Аллаха был главой и мусульманской общины — имамом, и мусульманского государства — эмиром, олицетворяя неделимость духовных (религиозных) и светских (политических) функций. Поэтому принцип слитности религии и политики изначально присущ исламской концепции верховной власти. В других же конфессиях история распорядилась иначе. Так, в христианском мире государственная власть никогда непосредственно не сливалась с церковной организацией. В Римской империи вначале даже шла жестокая борьба с новой верой, и лишь в IV веке христианство стало официальной религией. Но и тогда государство и община (церковь) имели свои собственные системы власти, свои иерархии, во главе которых стояли соответственно император и первосвященник. И позже, например, в Европе, эти две системы не только существовали порознь, но нередко находились в антагонизме: во Франции — кардиналы и короли, в России — цари и патриархи. Исключение из общего «христианского» правила — Ватикан, карликовое теократическое католическое государство, где религиозньш и светским главой является папа римский. Нет слияния государственности и конфессиональности и в буддизме, что также обусловлено его историей. Буддийские общины возникли в VI — V веках до н. э., а государственной религией буддизм стал в некоторых странах лишь в начале I тысячелетия н. э., когда государство признало исключительно духовную функцию буддийской общины и ее иерархии.

Совершенно иная ситуация была в Арабском халифате, Османской империи, других мусульманских государствах. Ислам здесь был не только религией, он пронизал всю жизнь своих приверженцев, охватывая идеологическую, государственно-политическую, административную, фискальную, военную, судебную и бытовую сферы человеческой деятельности. У мусульман общими были не только культовые учреждения и обычаи. Законодательство, юриспруденция, аппарат суда и фиска, армия, школа — все это действовало на основе принципов ислама. Взять, например, фиск — систему налогообложения. Размеры налогов определялись религиозной принадлежностью подданных: христиане и другие немусульмане платили гораздо более высокие налоги, чем мусульмане. Шариат регулировал все поступки мусульманина и в правовом и в морально-этическом отношениях. Кадий, мусульманский судья, судил и разбирал на его основе все преступления и проступки правоверного.

Хотя ислам не приемлет в принципе идею существования посредников между человеком и богом, в мусульманских странах сложилась социальная группа священнослужителей, так называемые улемы (от арабского «уляма» — ученые богословы-правоведы; единственное число — алим). Эта прослойка стала играть важнейшую роль во всей общественно-политической и государственной жизни, выполняя функции толкователей и исполнителей исламских законов, которые были и законами государства. Так, в Османской — империи шейх-уль-ислам, высший мусульманский богослов, имевший право толковать и религиозные каноны, и юридические положения шариата, был, по сути, верховным прокурором. Без его «освящающего указа» — фетвы ни один султанский закон, ни одно нововведение не были действительны, не считались законными. Помимо этого шейх-уль-ислам ведал и делами просвещения, был как бы главным инспектором всех учебных заведений — от начальной до высшей школы. Шейх-уль-исламу подчинялись муфтии, функции которых тоже были комплексными: это были богословы, прокуроры и инспектора просвещения на местах. Под его надзором были и кадии — мусульманские, а следовательно, и государственные судьи. Шейх-уль-ислам и другие улемы пользовались в стране деспотического правления важнейшей прерогативой — неприкосновенностью собственной жизни. В Османской империи это были единственные лица, которым гарантировалась жизнь до их естественной смерти. Таким правом не обладал даже падишах — султан и халиф — и члены османской династии. Падишаха можно было свергнуть с престола и убить, причем фетва шейх-уль-ислама обычно освящала задним числом это действие. Правда, все-таки два шейх-уль-ислама за всю историю Османской империи были повешены, но это исключение из правила. Других же высших официальных лиц, включая садразамов и везиров — «премьер-министров» и «министров» — казнили десятками.

Такие привилегии мусульманского духовенства, его громадное влияние и всепроникающая власть имели весьма отрицательные последствия для прогресса исламского общества. Прежде всего отношение мусульманского духовенства к немусульманским народам, как к «второсортным», стремление оградить мусульманскую общину от связей с иноверцами привели к замкнутости мусульманского мира. А это стало причиной того, что ислам в лице своего духовенства препятствовал освоению мусульманскими странами достижений западной цивилизации.

Действительно, перенятию новаций европейской науки, техники и культуры мешала фанатичная неприязнь мусульманских ретроградов к любым «мудрствованиям гяуров». Все, что исходило от «неверных», было богопротивным делом, ересью, встречало самое яростное сопротивление не только духовенства, но и феодалов, сановников, власть которых освящалась исламом и покоилась на устоях ислама. Современные турецкие историки приводят многие примеры того, как в XVI — XVII веках религиозный фанатизм, вдохновляемый духовенством, легко одерживал победы над рациональными науками, что усиливало отставание Османской империи (то есть Турции и подчиненных ей арабских стран) от Европы. Это сказывалось даже в военном деле. Например, до реформ Махмуда II, то есть до 30-х годов XIX века, турецкие правители отвергали все достижения военной техники и тактики европейцев. Турецкая армия не имела квалифицированных артиллеристов, военных инженеров и саперов.

Наука в мусульманских странах была скована духовенством, оберегавшим свои привилегии. Светского обучения не существовало. Мусульманские школы в XVIII веке окончательно превратились в очаги схоластики и обскурантизма. Население оставалось почти сплошь неграмотным. До XVIII века у мусульманских народов Османской империи — арабов, курдов, турок и других — не было книгопечатания, одной из необходимых, по словам К. Маркса, предпосылок буржуазного развития. Хотя типографское дело буквально стояло у границ империи. Например, первая типография в Венгрии открылась в 1473 году, до оккупации ее турками, в Черногории — в 1493. Больше того, на территории самого турецкого государства первая типография появилась в 1494 году у евреев-эспаньолов — они привезли печатный станок из Испании, откуда бежали, спасаясь от инквизиции. У армян в Стамбуле типография открылась в 1565 году, у греков в этом же городе — в 1627 году. И только в 1729 году была напечатана первая мусульманская книга — аработурецкий словарь. Мусульмане освоили книгопечатание спустя почти триста лет после его изобретения в 1445 году Иоганном Гутенбергом.

Пренебрежение к книгопечатанию объяснялось тем, что, во-первых, ислам считал грехом разымать на отдельные литеры священное письмо — арабицу; во-вторых, в народе распространилось поверье, что в типографской краске содержится свиное сало, а краску на литеры наносят щетками из свиной щетины. Свинья же, по исламу, самое мерзкое животное. Но главной причиной было то, что против книгопечатания выступили мусульманские переписчики книг — хаттаты (каллиграфы), опасавшиеся за свои заработки. Они были тесно связаны с духовенством. Рукописные же книги стоили очень дорого, они были редки и малодоступны. Естественно, что ими пользовался лишь ограниченный круг лиц. К тому же основная масса книг была религиозного содержания — Коран, его толкования (тафсиры), сборники хадисов, вопросники шариата и т. п.

Развитие культуры у мусульман тормозилось и отсутствием женского образования. Неграмотные и малокультурные матери мало что могли дать своим детям, за исключением элементарного воспитания. Женское образование важно не только само по себе. Оно имеет огромное значение для поднятия общего уровня грамотности и образованности в стране, в том числе и среди мужчин. Об этом великолепно сказал Махатма Ганди: «Обучая мужчину, вы обучаете одного человека; обучая женщину, вы обучаете целую семью».

Отсутствие книгопечатания, светского образования (а женского — вообще) привело к парадоксальному итогу: даже в начале XX века 90% турок — господствующей народности в Османской империи — были неграмотны, тогда как среди угнетенных турками народов эта цифра была значительно меньше — среди греков неграмотных было 50%, среди армян — только 33%.

Ислам тормозил также развитие производственных отношений.

Мусульманский феодализм застрял на стадии, для которой характерна ленная система землевладения. Это проистекало из отношения к земле как к общегосударственной собственности, отдельные участки которой давались во временное пользование — держание феодалам, обязанным за это нести государственную службу — военную, административную, духовную. К. Маркс писал по этому поводу: «Государство здесь — верховный собственник земли. Суверенитет здесь — земельная собственность, сконцентрированная в национальном масштабе. Но зато в этом случае не существует никакой частной земельной собственности, хотя существует как частное, так и общинное владение и пользование землей»[60].

Действительно, в Арабском халифате верховным собственником всех земель было государство. Земли делились на казенные (савафи), общинномусульманские (вакуф) и немногочисленные частные (мульк). Были и другие категории земель — территории кочевых племен, участки земледельческих общин, но они даже вместе с мульками составляли незначительную часть земельного фонда, пригодного для обработки.

Из казенных земель служилым людям выдавались лены, то есть земельные наделы с условием несения службы. Они не передавались по наследству, не подлежали продаже. Такой надел назывался икта‘ (буквально «нарез», от глагола «ката‘а» — «отрезать», «нарезать»). Это было условное феодальное владение, но не частно-феодальная собственность. Правда, необходимо сделать следующую оговорку: у арабов икта‘ не сразу получила статус лена. Вначале, как в самой Аравии, так и в других странах, подвергшихся арабской экспансии, икта передавалась временному или наследственному владельцу не на условиях служебного лена. Ее владелец обязан был, во-первых, обеспечить обработку этой земельной площади, а во-вторых — уплачивать государству налог-ренту. И лишь впоследствии икта‘ приобрела характер лена. Тем не менее очевидно, что с самого начала своего существования икта‘ была условным земельным держанием, а отнюдь не частной собственностью.

Не вызывает сомнения типологическое сходство икта‘ с бенефицием, основным видом лена в Западной Европе в раннее средневековье. Начиная с VIII века бенефиции жаловались королем или иным сеньором в пользование вассалам на условии несения военной или административной службы. Но уже в XI веке бенефиции превратились в феоды, наследственные поместья, обговоренные, правда, еще обязанностью их владельцев нести государственную службу, а вскоре они стали и частнофеодальными владениями без всяких условий с правом передачи наследникам, продажи и т. п. Таким образом, в Европе частная собственность на землю установилась довольно рано, что было одной из предпосылок развития капиталистических отношений.

Однако такой ход развития не был характерен для мусульманского мира. Естественный процесс движения от условных феодальных владений к частнофеодальной собственности здесь постоянно прерывался. При воцарении новых династий происходил даже попятный процесс: согласно исламским канонам землевладения, частнособственнические земли в основной своей массе возвращались в казенный фонд, обращались в условные держания, передаваемые новым феодалам, ставленникам воцарившейся династии. Этот процесс можно проиллюстрировать конкретными историческими примерами.

С середины VII века, когда Иран был завоеван арабами, формы собственности на землю складывались здесь согласно арабо-мусульманским концепциям. В VIII — IX веках в Иране существовал фонд государственных земель, из которого зоинам предоставлялись небольшие наделы вместе с крестьянами на условии несения службы. Эти участки назывались икта В ряде случаев они постепенно превращались в наследственные владения. Были также земли, принадлежавшие халифскому роду (савафи), мусульманской общине (вакуф), было и частное землевладение (мульк). После раздела Ирана между Буидами и Саманидами в государственных образованиях на территории Ирана (это уже X век) существуют те же категории феодального землевладения, что и в VI-II — IX веках, но соотношение между ними меняется в пользу икта‘. Буиды конфисковали многие мульки и превратили их в икта‘. Увеличилось число икта‘ и во владениях Саманидов. Вместе с тем опять началось их превращение в наследственные владения. Сельджукское завоевание прерывает этот процесс: в XI — XII веках старинная знать — дихканы — исчезает, а их мульки переходят на правах икта‘ к тюркской военно-кочевой верхушке. Икта‘ становится преобладающим видом землевладения. Снова начинается процесс превращения их в наследственные феоды. Держатели крупных икта‘ становятся фактически независимыми феодальными князьками.

Как раз в это время на арене истории появляются монголы. К концу 30-х годов XIII века они подчиняют почти весь Иран. И вновь возрождается ленная система: эмиры Кулагуидов получают икта‘. Соотношение между категориями землевладения снова меняется в пользу ленов: часть прежней знати уничтожена, ее частновладельческие земли конфискованы, за их счет увеличен фонд государственных земель (дивани) и лично государевых (хассе, или инджу). Затем опять идет стихийный процесс постепенного увеличения частновладельческих земель — либо на правах наследственных икта‘, либо мулька. Растут крупные феодальные владения, что в итоге приводит к распаду державы Хулагуидов в 1353 году и появлению в Иране независимых государств — Чобанидов, Джалаиридов, Мозаффаридов, Куртов и др. Дальнейшим развитием икта‘ в это время стал союргаль, что по-монгольски значит «пожалование». Он давался на правах наследственного лена, но при условии несения военной или гражданской службы.

К середине XV века в Иране усиливаются духовные феодалы — шейхи ордена Сефевийе. В XVI веке Иран переходит во власть династии Сефевидов, потомков основателя этого суфийского братства. Но опять-таки почти ничего нового не появляется в системе землевладения. Только в этот период руководящее положение получает новая знать — верхушка тюркских и курдских племен, которые были военной опорой шейхов Сефеви. Их вожди получают в «кормление» определенные территории — улька; существуют и «общие» земли кочевых племен — юрты. Но в остальном все остается по-прежнему: государственные земли (дивани), шахские (хассе), союргали, вакуфы, мульки. Причем происходит новое перераспределение земель в пользу хассе, юртов, дивани, в ущерб мулькам. Знати и служилым людям выделяются земельные пожалования, получившие название «тиуль» — на время исполнения должности или пожизненно, но без права наследования. Иными словами, налицо еще один возврат к первоначальной ленной системе. При сефевидском шахе Аббасе I (1587 — 1629) окончательно (в который раз!) складывается ленная система. Затем снова начинается стихийный процесс превращения условных держаний в безусловные, наследственные Нашествие афганских племен — гильзаев прерывает его. При шахе Надире, изгнавшем гильзаев, вновь увеличивается фонд государственных земель. Но ход истории опять привел к усилению частнофеодальной тенденции, появились крупные земельные собственники, и к 1751 году Иран распался на несколько фактически независимых государств.

Следующий цикл — 1750 — 1770 годы: Керим-хан из лурского племени зендов захватывает власть в Иране. Затем следует воцарение династии Каджаров. Итог таков: в конце XVIII — начале XIX веков Иран — феодальная страна с преимущественно государственной собственностью на землю. Шах, верховный собственник земель, жалует тиули — временные условные держания и союргали — наследственные условные владения. Вся земля делится на земли казенные, государевы, ханские (тиули и союргали), племенные. Есть и частные владения — арбаби, или мольк, и хордемалек, но их удельный вес невелик. Таким образом, формы земельной собственности в Иране XIX века оказались как бы законсервированными на уровне VII века. Вновь начинается процесс разложения ленной системы, и в конце правления Каджаров Иран вступает в следующую стадию феодализма, для которой характерны раздробленность страны на самостоятельные уделы и отсутствие сильной центральной власти. Неудивительно, что, задержавшись на этом долгом пути феодальной эволюции, Иран становится легкой добычей европейских колонизаторов, превращается в полуколонию капиталистических держав. Если взять арабский Ближний Восток, то и здесь при каждой смене династий происходил попятный процесс в развитии аграрных отношений. А династий тут сменилось немало: Омейяды (661 — 750), Аббасиды (750 — 945), Бунды (945 — 1055), Сельджукиды (1055 — 1256), Хулагуиды (1256 — 1350). Кроме того, в Египте и Сирии правили Айюбиды (1174 — 1238) и мамлюки (1250 — 1517). В XVI веке весь арабский мир, включая Ближний Восток и Северную Африку, кроме Марокко и аравийских областей Неджда и Омана, оказался под властью турецкой династии Османидов.

В самой Турции развитой феодализм Византии был сменен сначала, в XI веке, сельджукской ленной системой, затем, в XIII веке, развившийся было сельджукский феодализм заменила ленная система монголов, а в XIV — XV веках ленную систему обновили Османиды. И при первых Сельджукидах, и при первых Османидах земля в Турции считалась государственной, формально принадлежала султану, который жаловал феодалам и сановникам лены — икта‘ (в сельджукском государстве), тимары и зеаметы (в османском). Сохранились архивные документы, свидетельствующие о том, что при завоевании бывших сельджукских областей в Малой Азии Османиды превращали многие мульки заново в условные земельные держания — тимары, то есть реставрировали начальный этап феодального развития.

В Индии в XIII веке после образования Делийского султаната (1206 — 1526) преобладающей категорией землевладения также было временное служебное держание — икта‘. Но в середине XIV века икта‘ стала наследственной. Окончательно владельцы икта ‘ добились этого права при Фироз-шахе Туглаке (1351 — 1388). Термин «икта‘» был в ходу до 30 — 40-х годов XVI века, когда его вытеснило из документов персидское слово «джагир», новое название лена. Это было связано с тем, что к власти пришла другая мусульманская династия — Великие Моголы (1526 — 1858), учредившие свои раннефеодальные порядки. Собственность на землю вновь получила отчетливую государственно-феодальную форму.

Великий Могол считался верховным собственником земель всего государства, и большая часть их раздавалась в виде ленов, не передававшихся по наследству. Только к середине XVIII века джагир стал наследственным, а в конце этого же столетия был уравнен английскими колониальными властями с другими наследственными землевладениями — вотчинами индусов, земельными участками откупщиков и сельской элиты.

Афганистан также испытал немало династийных перемен. Не считая арабов в VII веке и монголов в XIII, здесь правили Тахириды (826 — 873), Саффариды (861 — 900), Газневиды (977 — 1186), Тимуриды (1370 — 1507). Кроме того, в Афганистане., как и в Иране, в свое время владычествовали династии Саманидов, Сельджукидов, Куртов. Все это также растянуло эволюцию феодализма на длительный срок, вплоть до новейшего времени.

Таким образом, если учитывать только период власти мусульманских правителей, феодальная формация в Афганистане, Иране, арабских странах существовала 13 столетий, с VII до второй половины XX века, в Турции — 9 столетий, с XI до начала XX века. Но в границах Турции феодализм утвердился еще в византийское время, в VII веке, поэтому и для этой страны период феодальной формации также равен примерно 13 столетиям.

Помимо того, что прерывистое и даже попятное движение феодальных форм земельной собственности в мусульманских странах задержало становление частнофеодального землевладения, как одной из предпосылок развития капиталистических отношений, оно затормозило в этих странах и приход абсолютизма — высшей стадии феодализма.

С этой точки зрения интересно проследить, как развивался феодализм в Европе. Здесь, как и на Востоке, после возникновения раннефеодальных государств, в которых ведущую роль играет военно-служилая знать, складывание ленной системы с господством государственно-феодальной собственности на землю также было закономерным явлением. Этой стадии феодализма соответствовала политическая система в виде военно-деспотической, или варварской, монархии с характерной для нее сильной центральной властью, обусловленной еще сравнительно слабым развитием феодальных отношений. К таким монархиям можно отнести империю франков VII — начала IX века, Киевскую Русь IX — первой половины XI века. Так, в государстве франков уже первые короли, например Хлодвиг и его преемники, были как бы распорядителями всех земель, которые и раздавали от своего имени дружинникам и служилым людям. Четкое оформление ленной системы началось здесь при Карле Мартелле (717 — 741), введшем условное пожизненное земельное держание — бенефиций, дававшийся за военную или гражданскую службу, и закончилось при Карле Великом (768 — 814), в империи которого верховным собственником всех земель считался король.

Следующая стадия развития феодальных отношений — развитой феодализм, Этот этап отличается сильнейшей феодальной раздробленностью, слабостью центральной власти, которая часто лишь номинальна. Так, если взять Францию X — XI веков, то бенефиции здесь превратились в феоды, наследственные земельные владения, дававшиеся, правда, еще при условии несения службы. Но тенденция концентрации огромных земельных владений в одних руках все сильнее проявляла себя. При этом крупные феодалы становились фактически независимыми от короля. Кроме Франции XI века, такое же положение складывалось на Руси во второй половине XI века, а в XII веке она превратилась фактически в конгломерат независимых удельных княжеств. Аналогичная картина была и в «Священной Римской империи» XI — XV веков.

Завершающая стадия феодализма в Европе отмечена, как правило, установлением абсолютистской монархии. Центральная власть монарха-самодержца усиливается до крайности, что наиболее кратко выражено словами Людовика XIV: «Государство — это я». Для абсолютизма характерно создание новой армии, целиком подчиненной в отношении и формирования, и командования непосредственно центру. Нет больше ополчения местных феодалов, которые, являясь прежде ко двору «людно, конно и оружно», составляли основное войско страны. В силу этого подавлен сепаратизм крупных феодалов. Централизованы также сбор налогов и административное управление. Феодалы превращены в послушное монарху дворянство, военная и гражданская служба которого оплачивается преимущественно жалованьем из казны, а не правом сбора налога-ренты с поместья, как прежде. Союзником монаршей власти выступают города, где зреет и набирает силы будущий могильщик феодализма — буржуазия. Примеры абсолютной монархии — это Англия и Франция XV — XVII веков, Россия, где абсолютизм начал утверждаться в XVI веке при Иване Грозном и победил в царствование Петра Великого в начале XVIII века. Итак, основные европейские страны пришли к абсолютизму в XV — XVII веках, эволюция феодализма заняла у них около восьми столетий, на 500 лет меньше, чем в мусульманских странах.

Что же касается мусульманских стран, то, например, в Османской империи абсолютизм пустил корни только в первой трети XIX века, при султане Махмуде II (1808 — 1839), достигнув наибольшего развития при Абдул Хамиде II (1876 — 1909), то есть уже в конце XIX — начале XX века. В Европе и Северной Америке к тому времени господствовали капиталистические отношения и сложился империализм. Абсолютистская феодально-теократическая Османская империя, отставшая на целую эпоху, на целую формацию, стала легкой добычей империалистических держав и была превращена в полуколонию.

В Иране абсолютизм утвердился еще позже, в 1925 году, при воцарении шаха Резы Пехлеви, когда страна уже давно попала в полуколониальную зависимость от Запада. Афганистан, мусульманские государства Индии, Индонезии, Северной Африки так и не пришли к абсолютизму, став колониями, полуколониями или зависимыми от Запада странами. Таким образом, различие в уровнях общественно-экономического развития, ставшее к началу колониальной экспансии весьма существенным, явилось одним из обстоятельств, облегчивших закабаление мусульманских народов капиталистическими странами.

В заключение следует подчеркнуть, что основной причиной затяжной эволюции феодализма в странах ислама были не сами по себе частые смены царствующих династий. Во Франции, если считать от государства франков, их тоже было немало — Меровинги, Каролинги, Капетинги, Валуа, Бурбоны. Главное было в том, что мусульманские династии — каждая из них — с приходом к власти заново перекраивали всю систему землевладения, возвращая ее из сложившихся было отношений частнофеодальной собственности к государственно-феодальной. И опирались они при этом на мусульманскую концепцию земельной собственности и поземельных отношений. Действовал и еще один фактор, усиливавший правомочность этой концепции в глазах мусульманских правителей и поддерживавшей их знати: все они или почти все были по происхождению кочевниками. В Иране это арабы, сель-джуки, монголы, тюрки и курды (Сефевиды), туркмены и узбеки (шах Надир), луры (хан Керим), снова тюрки (Каджары); в Турции это сельджуки, монголы, даже турки-османы — выходцы из туркменского племени кайы. Основатель династии Великих Моголов — Бабур по происхождению тюрк. Сходное положение было и в Афганистане, и в арабских странах. Отношение же кочевников к земле полностью совпадает с мусульманской концепцией земельной собственности.

Прерогативы мусульманского государства распространялись не только на земельную собственность, но и на другое недвижимое имущество, а часто — и на все имущество подданных вообще. Советский арабист Н. А. Иванов собрал массу фактов о негативном влиянии ислама на развитие арабского и турецкого общества, начиная от правовых и экономических концепций, мешавших вызреванию капиталистических отношений, и кончая мировоззренческими установками, сдерживавшими проявление личной инициативы[61]. В отношении мусульманских правовых норм он приводит очень точную их характеристику, данную русским исламоведом И. Г. Нофалем: «Всюду, где господствует мусульманское законодательство, нет и не может быть другой личной собственности, как только в виде известного, постоянного и непрерывного исхождения ее от верховной власти. От нее зависит продлить или прекратить по своему произволу свое изволение, которое устанавливает право собственности... Всякий личный владелец… есть только как бы временный владелец, или владелец одного только разрешения пользоваться вещью на определенных и обязательных условиях для него, но на условиях случайных и необязательных для верховной власти. Акт, которым государство лишает кого-либо собственности или которым, выражаясь сильнее, оно отнимает свое дозволение пользоваться вещью, не есть акт насильственного отобрания или конфискации, а лишь простое взятие государством назад дарованной им милости и восстановление общественного достояния»[62].

Нетрудно понять, что такое юридическое положение оправдывало любой произвол не только верховного правителя, но и местных властей. Вот почему многие историки обращали внимание на плохую обеспеченность частной собственности в мусульманских странах и на пагубные последствия этого обстоятельства в отношении экономического развития. Действительно, важнейшим препятствием на пути внедрения капиталистических отношений, буржуазных порядков была необеспеченность частной собственности из-за произвола центрального правительства и местных правителей — пашей, вали, ханов, беев и т. п. Широко практиковалась конфискация имущества по любому поводу. Торговая буржуазия, в руках которой скапливались капиталы, не могла вложить их в промышленность, банковское дело, а старалась скрыть свое богатство, упрятать подальше свои барыши. «Турецкое, как и любое другое восточное господство, — писал Ф. Энгельс, — несовместимо с капиталистическим обществом; нажитая прибавочная стоимость ничем не гарантирована от хищных рук сатрапов и пашей; отсутствует первое основное условие буржуазной предпринимательской деятельности — безопасность личности купца и его собственности» [63].

Совершенно иным было отношение к частной собственности в «христианских странах», например в Западной Европе. Здесь основы юриспруденции были заимствованы, через принятие христианства, из поздней Римской империи. Римское право: — юс Романус — содержало стройную, разработанную систему норм, регулировавших различные виды имущественных отношений; оно было, по выражению К. Маркса, «классическим правом общества, где господствует частная собственность». Иначе и быть не могло; ведь оно отразило реалии развитого классового общества, каким был рабовладельческий Рим. В этом его коренное отличие от шариата, сохранившего черты патриархальщины, неразвитости классовых отношений.

Разбогатевшие мусульмане были вынуждены скрывать свои богатства, превращать их в сокровища и зарывать в землю. «Кубышка» — вот куда шли все эти накопления. «Все североафриканские народы, — писал один русский морской капитан, посетивший страны Магриба в 1776 — 1777 годах, — живут весьма убого и скрывают свои сокровища в землю: ибо когда начальники узнают о богатстве которого-нибудь жителя, то без всякия вины отнимают оное». Больше того, Франсуа Бернье, в XVII веке по заданию французского министра финансов Ж. Б. Клебера обследовавший положение в Османской империи, Иране и государстве Великих Моголов, отмечал, что ремесленники и купцы из страха, что их сочтут богатыми, не смеют даже «иметь вид человека, скопившего хотя бы какие-нибудь гроши, не смеют носить красивой одежды или вкусно есть и пить».

Однако все это позволяли себе «сильные мира ислама» — султаны, шахи, ханы, паши, вали и т. п., то есть вся феодальная иерархия, которая не жалела денег на роскошь дворцов, содержание многочисленных гаремов и дворовой челяди. Но это были непроизводительные расходы, не имевшие отношения к первоначальному накоплению.

Другим тормозом развития капиталистических отношений в мусульманских странах стал исламский запрет ростовщичества. Христианская церковь тоже осуждала высокий процент при выдаче кредита, но это оставалось благим пожеланием, категорией нравственной добродетели. В мусульманском же государстве запрещение ростовщичества, канонизированное шариатом, было государственным законом. Это обстоятельство породило уродливые формы кредитных операций. Ростовщичество не исчезло, оно ушло в подполье. Ростовщики при выдаче займов прибегали к оформлению фиктивных документов на якобы совершенную торговую сделку. Ведь в одном из аятов Корана (2:276) сказано весьма определенно! хотя Аллах запретил рост (лихву, ростовщический процент), он разрешил торговлю. Кредитование под видом торговой операции настолько распространилось в мусульманских странах, что существует и теперь, хотя во многих из них уже функционируют кредитные банки. Так, например, турецкий социолог Доган Авджиоглу описывает, как ростовщики обходят исламский запрет на лихву в современной Турции[64]. Они оформляют предоставление наличных денег в долг в виде фиктивной торговой сделки: продают клиенту в кредит какой-либо товар (холодильник, телевизор) по цене, скажем, 10 тысяч лир, а затем покупают у него тот же самый товар за наличные, но уже за 5 тысяч лир. Расписка на 10 тысяч остается у ростовщика, хотя клиент получает, разумеется, лишь половину указанной суммы. Долг же возвращается полностью, и лихва составляет 50%. Подобным образом ростовщики оперируют огромными суммами: фиктивные сделки совершаются по очень крупным объектам — домам, автомобилям, тракторам и т. п. Иногда в эти сделки втягивают и третью сторону. Например, крестьянин Ахмед, нуждающийся в деньгах, обращается в торговую фирму, продающую автомашины, и покупает в рассрочку грузовик за 600 тысяч лир. Затем он продает этот грузовик купцу Мехмеду за наличные 300 тысяч. В свою очередь купец может продать этот же грузовик за 450 тысяч еще кому-либо. В итоге настоящий покупатель грузовика платит за него на 150 тысяч меньше. Купец же и фирма имеют прибыли по 150 тысяч. А общую сумму этой прибыли — 300 тысяч лир, фактически ростовщический процент — выплачивает из своего кармана крестьянин Ахмед.

Такое тайное ростовщичество наносило огромный вред мусульманскому обществу, тормозило развитие производительных сил, порождало слой эксплуататоров, паразитирующих на нуждах целых классов и социальных групп — крестьян, ремесленников, торговцев. О его разрушительном воздействии на экономику писал К. Маркс: «Ростовщичество не изменяет способа производства, но присасывается к нему, как паразит, и доводит его до жалкого состояния. Оно высасывает его, истощает и приводит к тому, что воспроизводство совершается при все более скверных условиях» [65].

В то же время исламский запрет на взимание процентов с долга имел отрицательные последствия для развития банковского дела и вообще для первоначального накопления капитала в мусульманских странах. Ибо ростовщичеством можно заниматься тайно, а вот банк, банковское предприятие тайно не заведешь. Для этого необходима официальная, открытая постановка дела: вывеска, контора, штат служащих, банковские книги, разветвленная система финансовых связей в разных городах и даже странах.

Запрет на лихву привел также к тому, что в мусульманских странах первыми банкирами стали почти исключительно немусульмане. В Турции это были преимущественно христиане — греки, армяне, левантинцы, в Египте — евреи, копты, в Индонезии — китайцы. Помимо этих «иноверцев и инонационалов», тесно сотрудничавших с иностранным капиталом, в слаборазвитую экономику стран мусульманского Востока внедрились европейские банкиры. Дело дошло до того, что иностранные банки в ряде мусульманских стран стали главными финансово-кредитными организациями, получили монопольное право выпуска бумажных денег — банковских и казначейских билетов, контроля за монетным двором, определения курса иностранной валюты. К числу таких банков относятся, например, Оттоманский банк, основанный англо-французским капиталом в 1863 году в Турции, Шахиншахский банк, основанный англичанами в 1889 году в Иране; кроме того, в этой стране большим финансовым влиянием обладал Учетно-ссудный банк Персии, основанный российским капиталом в 1890 году.

Лишь на рубеже XIX — XX веков реалистически мыслящие мусульманские идеологи стали приходить к пониманию того, что некоторые исламские запреты мешают общественному прогрессу. В Египте в самом конце XIX века главный муфтий этой страны Мухаммед Абдо пытался приспособить ислам к требованиям новой, буржуазной, эпохи. В своей фетве 1899 года он обосновал допустимость процентного кредита — разрешил вкладывать деньги в банк и получать проценты с капитала. Как считают многие историки, это было началом реформации в исламе, которая свелась в основном к отдельным реформам в области шариата. Снова оправдалось обобщающее высказывание К. Маркса о том, что «всякий раз, когда развитие промышленности и торговли создавало новые формы общения... право вынуждено было их санкционировать как новые виды приобретения собственности»[66]. Однако, даже если не считать того, что все эти реформы мусульманского права имели половинчатый характер, они начались слишком поздно — когда мусульманские страны уже были закабалены западным капиталом.

В Османской империи реформация шариата началась лишь после младотурецкой революции 1908 — 1909 годов, в Иране — после революции 1905 — 1911 годов. Полной же реформации в исламе, как это произошло в христианстве в XVI веке, так и не было. И до сих пор единственной мусульманской страной, где нормы шариата полностью исключены из юридической практики, является Турция. Здесь после кемалистской революции 1918 — 1924 годов ислам не только отделен от государственных дел, но и введено западноевропейское право: турки поступили в этом отношении довольно просто — они перевели на турецкий язык гражданский кодекс Швейцарии и уголовный кодекс Италии и сделали их, с небольшими поправками, основой современного турецкого права.

Сторонники мусульманского ригоризма выступают против лихвы и в наши дни. Но их практические дела терпят крах. Так, в Пакистане был создан мусульманский беспроцентный банк, но он лопнул через пять лет. Потерпели неудачу аналогичные попытки и в Индонезии. Тогда мусульманские идеологи нашли выход в том, что стали оформлять кредит как торговую сделку ( Аллах разрешил торговлю!), то есть применять тот же обходной маневр, что и подпольные ростовщики-мусульмане. Такая операция, в которой обычно участвует несколько партнеров, получила название «мушарака» (партнерство,соучастие).

Она стала ныне одним из принципов так называемой мусульманской экономики. Мушарака осуществляется несколькими методами: мурабаха (перепродажа) — прифинансировании исламскими банками внешнеторговых операций; мудараба (взаимное преумножение) — при операциях с ценными бумагами; муфавада (взаимодоверие) и кирад (взаимоодолжение) — при кредитовании. При этом проценты, получаемые с капитала, рассматриваются как торговая прибыль.

Мусульманское вероучение тормозило общественный прогресс еще по одной причине — оно пронизано духом фатализма. Кисмат (рок), кадар (предопределение), таваккуль (упование на судьбу) — вот во что верит мусульманин гораздо больше, чем адепт какой-либо иной религии. Судьба каждого человека, по учению ислама, предопределена Аллахом заранее, «запечатлена на лбу» со дня рождения. Жизненный путь, время и причина смерти установлены раз и навсегда. Да и само слово «ислам» значит «покорность» — покорность богу, судьбе, покорное следование предписанному свыше. Даже сказки «Тысячи и одной ночи», сюжеты которых были почерпнуты в основном из фольклора и мифологии покоренных арабами народов, оказались пронизанными мусульманским фатализмом. Редко встретишь в них изречение, побуждающее к действию. Зато очень часты высказывания такого рода: «Зачем разум и мудрейшим из мудрых? Ведь все уже определено заранее Всемогущим»; «Счастье и благосостояние наперед предуказаны: так, в одной стране изобилие, в другой — бедность»; «Одна птица облетает всю Землю с Востока до Запада, а другой, бескрылой, назначено передвигаться лишь понизу»; «Хвала моему Господу! Он одаряет одного и отказывает другому. Один ловит рыбу, другой ее ест». Видимо, справедливо считают этнопсихологи, что мусульманский фатализм нанес вред экономике, подрывая предприимчивость, глуша инициативу. Отрицательное отношение к инициативе, личному риску, вообще ко всем формам проявления индивидуализма создавало в мусульманском обществе обстановку, которая формировала особый социально-психологический тип личности. Такой человек совершенно не склонен был проявлять свои индивидуальные качества и стремления, в том числе личную ответственность, инициативу, желание рискнуть. Европейских путешественников всегда поражала инертность жителей мусульманского Востока, отсутствие у них духа предпринимательства. Им было свойственно стремление избежать открытой конкурентной борьбы и личного риска, даже нежелание материального благосостояния. Уже упомянутый российский капитан писал: «Народ к снисканию богатства не ищет способов»[67].

В противоположность этим мусульманским мировоззренческим принципам многие христианские вероисповедания, возникшие в XVI веке после Реформации, проповедовали идеал человека-деятеля. Особенно прямолинейно проявился буржуазный дух в кальвинизме, который видит божественное предписание человеку в деятельности, направленной не только на благо общества, но и на приобретение и приумножение личного богатства, частной собственности. Кстати, реформатор ислама Мухаммад Абдо выступил против фатализма, признал за человеком свободу воли, но все же в рамках предопределения.

Развитию буржуазного предпринимательства в среде мусульман препятствовала также исламская концепция внешнеэкономических отношений. В XVI — начале XIX века она . была прямо противоположна экономической политике западноевропейских стран. Действительно, в этих странах в период раннего капиталистического развития (1500 — 1750 годы) государство проводило политику меркантилизма, который сыграл большую роль в утверждении нового способа производства. Эта политика заключалась прежде всего в стремлении иметь активный торговый баланс во внешней торговле, то есть продавать больше, чем покупать; затем — в протекционизме, то есть защите своей промышленности от конкуренции извне путем введения высоких пошлин на импортные товары и всяческого поощрения развития отечественного производства; наконец — в поддержке торговой экспансии своего купечества, завоевании им новых рынков сбыта.

А если взять, например, Османскую империю, то она проводила совсем другую экономическую политику, прямо противоположную, которую можно назвать политикой антимеркантилизма. Пользуясь современной терминологией, это была политика «открытых дверей», политика свободных рынков.

Исходя из исламской концепции «священности» торговли, мусульманские идеологи считали, что благоденствие страны определяется обилием потребительских товаров на внутреннем рынке. В связи с этим всячески поощрялся импорт и ограничивался экспорт. Власти не чинили никаких препятствий для ввоза в страну любых иностранных товаров. Более того, иностранным купцам, прежде всего импортерам предоставлялись различные льготы. Естественно, в силу этого местная промышленность — мануфактурная и ремесленная — была поставлена в неблагоприятные условия, лишена протекционистской защиты государства от иностранной конкуренции. А эта конкуренция, в основном европейская, была неотразима: фабрично-заводские товары были намного дешевле, чем мануфактурные и ремесленные. В дальнейшем такое отношение к иностранной торговле привело к созданию режима капитуляций, режима огромных привилегий для иностранных купцов. Эти привилегии заключались в следующем: низкие ввозные пошлины; отсутствие внутренних пошлин для товаров, продаваемых иностранцами; экстерриториальность, то есть неподсудность иностранных купцов местным судам.

Название «капитуляции» происходит от латинского слова «капитулюм» (глава, статья договора), так что этимологически оно не содержит смысла «сдачи на милость победителя». Возникновение капитуляционного режима было связано также и с отношением ислама к иноверцам. Это отметил К. Маркс, он писал: «Так как Коран объявляет всякого чужеземца врагом, то никто не отважится появиться в мусульманской стране без мер предосторожности. Первые европейские купцы, бравшие на себя риск торговать с таким народом, пытались поэтому вначале обеспечить лично за собой исключительные условия и привилегии, которые, однако, распространились впоследствии на всю их нацию. Таково происхождение капитуляций. Капитуляции — это имперские дипломы, грамоты о привилегиях, выданные Портой (то есть правительством Османской империи. — Д. Е.) различным европейским государствам и разрешающие подданным этих государств беспрепятственно въезжать в магометанские земли, заниматься там своими делами и совершать богослужение по своему обряду. От договоров они отличаются той существенной чертой, что не являются актами, основанными на взаимности, не обсуждаются совместно заинтересованными сторонами и не утверждаются ими на основе взаимных выгод и уступок. Наоборот, капитуляции являются льготами, односторонне дарованными правительством, которое, следовательно, может по своему усмотрению отменить их»[68]. Но в дальнейшем, по мере ослабления некогда могучих мусульманских держав, таких, например, как Османская империя, положение изменилось в корне: капитуляции превратились в международные договорные обязательства, отказаться от которых правительства мусульманских стран не имели права. Так обстояло дело не только в Турции, но и в Египте, Иране.

Действительно, первая капитуляция была дарована турецким султаном Сулейманом Великолепным Франции в 1535 году, в эпоху наивысшего могущества Османидов. В 1740 году Франция получила «Генеральную капитуляцию» — свод всех тех капитуляций, которые были ей предоставлены ранее. Затем капитуляции чаще всего навязывались Турции западными странами. Россия получила капитуляционные права в 1774 году, после поражения Османской империи в русскотурецкой войне, Североамериканские Соединенные Штаты — в 1830 году, Бельгия — В 1838. В этом же году Порта подписала англо-турецкую торговую конвенцию, окончательно закрепившую привилегии иностранных купцов. К этой конвенции присоединились и другие западные державы. Теперь уже именно капитуляциями в полном смысле этого слова можно было назвать все эти кабальные соглашения.

Из-за режима капитуляций мусульманские страны были лишены единственного оружия против иностранной конкуренции, к которому обычно прибегают слабые в промышленном отношении государства, — оружия протекционизма. Они не имели права ни увеличить импортные пошлины, ни обложить иностранную торговлю налогами, ни привлечь иностранца, имевшего тяжбу с мусульманским подданным или даже совершившего преступление, к местному суду (иностранцев судили коллегии своих собственных консульств). Насколько убийственными стали для местной промышленности привилегии иностранных купцов, показывает хотя бы такой пример: европейский торговец-импортер платил пошлину в размере 3 — 5% от стоимости товара (как правило, это были промышленные товары) и после этого мог свободно продавать его в любом уголке Османской империи; а купец-мусульманин должен был платить от 12 до 50% стоимости товара при перевозке его для продажи из одной провинции в другую внутри своей собственной страны. Естественно, что местная промышленность была задушена, не успев выйти из стадии ремесла и мануфактуры. Исключение составляли лишь те предприятия, которые принадлежали иностранному капиталу, а таких становилось все больше, что в свою очередь также усиливало зависимость мусульманских стран от Запада, пока наконец кризис, а затем и крах колониальной системы не дали им возможности повести борьбу за свою политическую и экономическую независимость.