Исповедник

8 Озеро Гарда, Италия

К северной оконечности озера Гарда Габриель подъехал уже после полудня следующего дня. По мере того, как он, следуя вдоль берега, спускался на юг, климат и растительность постепенно менялись, альпийская зона уступала место средиземноморской, а в открытое окно врывался прохладный влажный ветерок. Солнечные лучи ложились на серебристо-зеленоватые листья оливковых деревьев. Озерная гладь раскинувшегося внизу озера по-прежнему напоминала отполированную гранитную глыбу.

Городок Бренцоне только начинал приходить в себя после сонной сиесты, зевая открывающимися окнами растянувшихся вдоль берега баров и кафе; торговцы раскладывали незатейливый товар на узких мощеных улочках, поднимающихся вверх по отлогим склонам Монте-Бальдо. Габриель ехал до тех пор, пока не увидел «Гранд-отель» – шафранового цвета виллу на краю города.

Во дворе его встретил коридорный, энтузиазм которого позволял предположить, что бедняга давно лишен радости человеческого общения. Фойе выглядело так, словно перенеслось из какого-то другого времени. Габриель даже подумал, что, пожалуй, не удивился бы, увидев примостившегося в темном углу на краешке пыльного старомодного кресла Франца Кафку с блокнотом на коленях. В примыкающей к фойе столовой пара скучающих официантов неспешно расставляли на столах обеденные приборы. Судя по всему, большинству столов предстояло остаться незанятыми.

Портье у стойки при приближении гостя выпрямился. Габриель взглянул на приколотую к блейзеру серебристо-черную табличку с именем – Джанкомо. Светловолосый и голубоглазый, с квадратными плечами прусского вояки, Джанкомо смотрел на посетителя не без любопытства.

Габриель назвался Эхудом Ландау из Тель-Авива, продемонстрировав при этом неплохое, хотя и далекое от совершенства знание итальянского. Портье, похоже, даже обрадовался. Когда же Габриель упомянул профессора Штерна, человека, побывавшего здесь примерно два месяца назад и забывшего свои очки, Джанкомо медленно покачал головой.

Память его несколько улучшили пятьдесят евро, которые гость положил на стойку.

– Герр Штерн! – Голубые глаза ожили. – Писатель из Мюнхена. Да, я хорошо его помню. Он останавливался здесь на три ночи.

– Профессор Штерн был моим братом.

– Был?

– Его убили в Мюнхене десять дней назад.

– Примите мои соболезнования, синьор Ландау, но, может быть, я должен говорить о профессоре Штерне с мюнхенскими полицейскими, а не с его братом.

Когда Габриель сообщил, что проводит собственное расследование, портье задумчиво нахмурился.

– Боюсь, что не смогу рассказать вам ничего ценного. Я лишь уверен, что его смерть не имеет никакого отношения к пребыванию в Бренцоне. Видите ли, большую часть времени ваш брат провел в монастыре.

– В монастыре?

Консьерж вышел из-за стойки.

– Идите за мной.

Он провел Габриеля через фойе, отворил дверь на террасу, с которой открывался вид на озеро, и остановился у балюстрады. Недалеко от них, на выступающей над краем озера скале, виднелось что-то похожее на окруженный зубчатой стеной замок.

– Монастырь Святого Сердца. В девятнадцатом веке там помещался санаторий. Сестры появились перед Первой мировой войной да так и остались.

– Вы не знаете, что делал там мой брат?

– Боюсь, что нет. Но почему бы вам не спросить мать-настоятельницу? Прекрасная женщина. Не сомневаюсь, что она будет рада помочь вам.

– У вас есть номер ее телефона?

Портье покачал головой:

– Нет. У сестер нет телефона. Они не любят, когда нарушают их уединение.

По обе стороны от высоких железных ворот стояли похожие на часовых высокие кипарисы. Габриель нажал кнопку звонка, и в это мгновение порыв холодного ветра с озера вихрем ворвался во двор и тронул ветви оливковых деревьев. Через секунду появился старик в черном замасленном комбинезоне. Когда Габриель сказал, что хочет поговорить с матерью Винченцей, старик молча кивнул и скрылся в монастыре, но вскоре вернулся, снял цепь с ворот и жестом пригласил Габриеля следовать за ним.

В холле гостя встретила монахиня с округлым лицом под серым с белым капюшоном и твердым взглядом из-за толстых стекол очков. Стоило Габриелю упомянуть имя Бенджамина, как ее лицо расплылось в радушной улыбке.

– Да, конечно, я его помню, – сказала она, беря Габриеля за руку. – Такой милый человек. Такой интеллигентный. Я вспоминаю его с большим удовольствием.

Услышав о том, что случилось с профессором Штерном, мать Винченца перекрестилась и задумчиво сложила руки под подбородком. Ее большие глаза наполнились слезами. Она взяла Габриеля за локоть.

– Пойдемте со мной. Вы должны все мне рассказать.

Возможно, сестры обители Бренцоне и дали обет бедности, но сам монастырь, несомненно, владел одним из самых дорогих объектов недвижимости на территории Италии. Общая комната, в которую привели Габриеля, представляла собой большую прямоугольную галерею с расставленной в виде отдельных уголков мебелью. Через высокие окна гость видел террасу и балюстраду и яркий ноготь поднимающейся над озером луны.

Они расположились в креслах у окна. Мать-настоятельница позвонила в маленький колокольчик и, когда в комнату вошла молоденькая монахиня, попросила принести кофе. Женщина кивнула и удалилась совершенно беззвучно, как будто ее монашеское платье было подбито бобровым мехом.

Габриель рассказал о смерти Бенджамина, старательно опуская наиболее мрачные подробности, чтобы не шокировать мать-настоятельницу. Тем не менее, пожилая женщина то и дело тяжело вздыхала и крестилась. К тому времени, когда он закончил, она пребывала в состоянии крайнего расстройства. Крошечная чашечка сладкого эспрессо, принесенного молоденькой монахиней, похоже, помогла ей успокоиться.

– Вы знали о том, что Бенджамин работал над книгой? – спросил Габриель.

– Конечно. Именно поэтому он и приезжал в Бренцоне.

– Он собирал какие-то материалы?

– Да.

Мать Винченца замолчала, потому что в комнату вошел сторож с охапкой дров.

– Спасибо, Личио, – сказала она, когда тот сложил дрова в корзину у камина.

Старик молча вышел.

– Если профессор и впрямь ваш брат, то почему же вы не знаете, над чем он работал? – поинтересовалась настоятельница.

– По каким-то неизвестным мне причинам Бенджамин держал свой нынешний проект в тайне. Даже от друзей и родных. – Габриель вспомнил разговор с профессором Бергером в Мюнхене. – О теме его исследования не знали и на факультете в университете Людвига-Максимилиана.

Мать Винченца, похоже, приняла это объяснение и после недолгого раздумья сказала:

– Ваш брат работал над книгой о евреях, нашедших убежище в церковных владениях во время войны.

Габриель задумчиво кивнул.

Книга о евреях, скрывавшихся в монастырях?

Возможно, хотя вряд ли эта тема могла вызвать интерес у Бенджамина и уж никак не объясняла той атмосферы секретности, которой он окружил свое исследование. Габриель решил подыграть.

– Что же привело его сюда?

Настоятельница взглянула на него и, наверное, приняла какое-то решение.

– Допивайте кофе, а потом я покажу вам, зачем ваш брат приезжал в Бренцоне.

Освещая путь фонариком, они спустились по крутой каменной лестнице. Внизу их встретил запах сырости и холод. Прямо перед ними лежал узкий коридор с арочными порталами. Что-то в этом мрачном, неприветливом подземелье заставляло вспомнить о катакомбах. На мгновение Габриель представил тусклый свет факелов, неясные фигуры скрывающихся от преследователей беглецов, осторожный шепот…

Мать Винченца повела его по коридору, ненадолго останавливаясь у каждого портала и освещая фонариком крохотные помещения, более похожие на кельи. Повсюду были видны следы сырости и ощущалась близость озера. Габриелю даже показалось, что он слышит, как над их головами плещутся о камень холодные воды.

– Сестры считали, что это единственное безопасное для беглецов место, – сказала наконец настоятельница, нарушая мрачную тишину. – Как вы сами понимаете, зимой здесь было ужасно холодно. Они, наверное, жутко страдали, особенно дети.

– Сколько же их укрывалось здесь?

– Обычно около дюжины человек. Иногда больше. Иногда меньше.

– Почему меньше?

– Некоторые перебирались в другие монастыри. Одна семья попыталась добраться до Швейцарии. На границе их схватил швейцарский патруль и передал немцам. Мне говорили, что они умерли в Аушвице. Сама я во время войны была еще маленькой девочкой. Моя семья жила в Турине.

– Должно быть, то были тяжелые дни.

– Да, очень. Фашистские банды рыскали по всей стране, искали евреев. Несчастных выдавали за вознаграждение. Те, кто прятал евреев, сами подвергались суровым наказаниям. Так что сестры принимали этих людей с риском для себя.

– Тогда почему они это делали?

Она улыбнулась и положила руку ему на плечо.

– В церкви существует великая традиция, синьор Ландау. Священники и монахи считают себя обязанными давать приют беженцам и гонимым, помогать несправедливо обвиненным. Сестры Бренцоне укрывали евреев из христианского милосердия. И еще потому, что так повелел святой отец.

– Папа Пий повелел давать евреям приют в монастырях?

Она удивленно взглянула на него.

– Разумеется. И не только в монастырях, но и в церквах, больницах и школах. Все церковные учреждения получили распоряжение открывать свои двери перед евреями.

Луч фонарика вырвал из темноты толстую крысу с крохотными желтыми глазками, которая тут же юркнула в щель, царапнув когтями по каменному полу.

– Благодарю вас, мать Винченца, – сказал Габриель. – Думаю, я увидел достаточно.

– Как пожелаете. – Монахиня, однако, не тронулась с места, продолжая сверлить гостя пронзительным взглядом. – Не надо печалиться, синьор Ландау. Благодаря сестрам Бренцоне скрывавшиеся здесь люди смогли выжить. Это место не для слез. Это место радости. И надежды.

Не дождавшись ответа, она повернулась и стала подниматься вверх по ступенькам. Усилившийся к вечеру ветер хлестнул по тяжелой юбке ее платья.

– У нас сейчас ужин, так что, если пожелаете, можете присоединиться.

– Вы очень добры, но мне не хотелось бы докучать вам своим присутствием. Я и так отнял у вас слишком много времени.

– Вовсе нет.

У ворот Габриель остановился и повернулся к матери Винченце.

– Вы знаете имена тех, кто скрывался здесь? – неожиданно спросил он.

Вопрос удивил настоятельницу. Она еще раз внимательно посмотрела на гостя и покачала головой.

– Боюсь, их имена унесли годы.

– Жаль.

Она медленно кивнула.

– Да, очень.

– Позвольте мне задать вам еще один вопрос, мать Винченца.

– Разумеется.

– Вы испрашивали у Ватикана разрешение на разговор с Бенджамином?

Настоятельница гордо вскинула голову.

– Мне не требуется разрешение какого-то бюрократа из курии. Я сама знаю, с кем разговаривать, а с кем нет. Только Бог может повелевать мной. И Он приказал мне рассказать вашему брату о евреях Бренцоне.

Кабинет матери Винченцы помещался в уютной комнате с видом на озеро на втором этаже. Закрыв и заперев за собой дверь, она села к скромному письменному столу и выдвинула верхний ящик. Там, скрытый картонной коробкой с карандашами и скрепками, лежал сотовый телефон. Вообще-то хранение такого устройства противоречило строгим правилам монастырской жизни, но человек из Ватикана уверил ее, что с учетом обстоятельств данный случай не будет рассматриваться как нарушение.

Осторожно, точно следуя полученным инструкциям, настоятельница включила телефон и набрала некий номер в Риме. Через несколько секунд она услышала гудок. Это ее удивило. Но прозвучавший вслед за этим мужской голос удивил женщину еще больше.

– Это мать Винченца…

– Я знаю, кто это, – по-деловому коротко и строго произнес голос.

Только тогда настоятельница вспомнила, что ее инструктировали никогда не называть в телефонном разговоре ничьих имен. Какая же она дура!

– Вы просили позвонить, если в монастыре появится человек, расспрашивающий о профессоре. – Она сделала паузу, ожидая, что тот, кто снял трубку, скажет что-то, но он молчал. – Приходили сегодня во второй половине дня.

– Как он себя назвал?

– Он представился Ландау. Эхудом Ландау, из Тель-Авива. Братом профессора.

– Где он сейчас?

– Я не знаю. Возможно, остановился в старом отеле.

– Можете узнать?

– Думаю, что да.

– Узнайте и перезвоните мне.

Связь прервалась.

Мать Винченца осторожно убрала телефон на место, прикрыла его картонной коробкой и задвинула ящик.

Габриель решил переночевать в Бренцоне и вернуться в Венецию утром следующего дня. Покинув монастырь, он пешком возвратился в отель и прошел в свою комнату. Перспектива обеда в унылой гостиничной кантине показалась ему слишком невеселой, поэтому Габриель предпочел прогуляться по берегу и съесть рыбы в небольшом ресторанчике, где ужинали местные жители. Белое вино тоже было местное и очень холодное.

Мысли невольно возвращались к тому, с чем он столкнулся в Мюнхене: руны и свастика на стене в квартире Бенджамина; кровавое пятно на полу, там, где умер друг; детектив Вайс, преследовавший его по ночному городу. Теперь к этим образам добавились новые: угрюмый, сырой подвал монастыря Бренцоне; мать-настоятельница, спускающаяся по крутой каменной лестнице.

Габриель не сомневался, что Бенджамина убили те, кто хотел заставить его замолчать. Только это объясняло отсутствие компьютера в квартире, как и отсутствие вообще каких-либо свидетельств того, что убитый писал книгу. Зная, над чем работал покойный, Габриель сумел бы определить, кто и почему убил его. К сожалению, у него не было почти ничего, за исключением свидетельства пожилой монахини, утверждавшей, что Бенджамин собирал материалы о евреях, нашедших во время войны убежище в монастырях и других церковных учреждениях. В общем, эта тема не казалась настолько опасной, чтобы устранять разрабатывающего ее человека.

Расплатившись по счету, Габриель направился к отелю. Он не спешил и не смотрел по сторонам, а брел по узким извилистым улочкам туда, куда они вели. И мысли его, как будто отражая это блуждание по вечернему городку, тоже текли наугад, тычась в тупики. Инстинктивно он подошел к проблеме с точки зрения реставратора. Книга Бенджамина стала для него картиной, пострадавшей настолько сильно, что осталось только полотно с несколькими пятнами цвета и фрагментом первоначального наброска. Если бы Бенджамин был одним из старых мастеров, Габриель изучил бы все другие его работы. Проанализировал бы технику и основные тенденции письма того периода. Короче говоря, прежде чем приступать к реставрации, собрал бы как можно больше самого разного рода сведений о самом художнике.

Пока в распоряжении Габриеля было слишком мало материала, чтобы браться за дело, зато прогулка по улицам Бренцоне преподнесла ему еще одно малоприятное открытие: во второй раз за последние дни его взяли под наблюдение.

Свернув за угол, Габриель быстро миновал ряд уже закрытых магазинчиков и, оглянувшись, обнаружил преследователя – неясную тень худого и сутулого человека, передвигавшегося с ловкостью бродячего кота.

Габриель проскользнул в темный подъезд жилого дома и замер, прислушиваясь. Шаги стали затихать, а потом и вообще растаяли в ночи. Габриель вышел на улицу и направился к отелю. Хвост исчез.

Консьерж по имени Джанкомо все еще дежурил за стойкой. Бережно, словно бесценную реликвию, протянув гостю ключ, он поинтересовался, как понравился синьору ужин.

– Спасибо, все было замечательно.

– Может быть, завтра вечером вы почтите своим вниманием нашу кухню.

– Возможно, – небрежно бросил Габриель, опуская ключ в карман. – Мне хотелось бы взглянуть на счет Бенджамина за те два дня, которые он провел здесь. Меня особенно интересуют телефонные звонки. Не исключено, что они помогут мне в расследовании.

– Конечно, синьор Ландау, я понимаю, но, боюсь, предоставление такого рода информации является нарушением проводимой отелем политики полной конфиденциальности. Уверен, вы и сами это прекрасно понимаете.

Габриель указал на то, что поскольку Бенджамин уже не числится среди живых, то и беспокойство по поводу нарушения тайны его частной жизни несколько неуместно.

– Извините, но правила распространяются как на живых, так и на мертвых, – заявил консьерж. – Вот если такого рода информацию затребует полиция, то мы, разумеется, будем обязаны ее предоставить.

– Эта информация очень важна для меня, – пояснил Габриель. – Я бы даже хорошо заплатил за нее.

– Вы бы заплатили? – Портье потер подбородок. – Полагаю, эти сведения обойдутся вам в пятьсот евро. – Он выдержал паузу, давая гостю возможность переварить услышанное. – И конечно, авансом.

– Конечно.

Габриель отсчитал деньги и положил их на стойку. Джанкомо провел над банкнотами рукой, и они исчезли.

– Идите в номер, синьор Ландау. Я сделаю распечатку и сам ее принесу.

Габриель поднялся по лестнице, вошел в комнату, закрыл дверь и, подойдя к окну, выглянул на улицу. Никого. По крайней мере, так ему показалось. Он сел на кровать и начал раздеваться. Под дверью появился и проскользнул в комнату синий конверт. Габриель подобрал его и вынул листок, потом включил настольную лампу и внимательно изучил счет. За два дня пребывания в отеле Бенджамин сделал всего лишь три звонка. Два – в свою мюнхенскую квартиру, чтобы прочитать поступившие на автоответчик сообщения, и один – в Лондон.

Габриель поднял трубку и набрал номер. Ему ответил автомат:

– Вы позвонили в офис Питера Мэлоуна. Извините, но меня сейчас нет. Пожалуйста, оставьте сообщение…

Питер Мэлоун? Известный своими расследованиями британский репортер. Зачем Бенджамину связываться с таким человеком? Габриель сложил счет, убрал листок в конверт и уже собирался открыть дипломат, когда зазвонил телефон.

Он протянул руку, но заколебался. Никто не знал, что он здесь, не считая портье и человека, следившего за ним в городе. Возможно, телефон Мэлоуна определил его номер, и теперь репортер перезванивает сам. Лучше узнать, чем остаться в неведении. Габриель снял трубку и прислушался.

Тишина.

– Да?

– Мать Винченца лжет вам, как лгала и вашему другу. Найдите сестру Регину и Мартина Лютера. Тогда вы узнаете правду о том, что произошло в монастыре.

– Кто вы?

– Не возвращайтесь обратно в отель. Здесь небезопасно.

Щелк.

9 Гриндельвальд, Швейцария

Мужчина, живший в большом шале в тени Айгера, считался нелюдимым даже по стандартам горных районов Центральной Швейцарии. Поставив своей целью быть в курсе того, что о нем говорят, он узнал о себе много интересного. В барах и кафе Гриндельвальда высказывались самые разные версии относительно его рода занятий. Некоторые считали отшельника удачливым частным банкиром из Цюриха, другие называли его владельцем крупного химического концерна в Цуге. Кое-кто полагал, что, родившись в богатой семье, он вообще ничем не занимается. Ходили безосновательные слухи о его причастности к нелегальной торговле оружием или отмыванию денег. Девушка, приходившая убирать в шале, рассказывала, что видела на кухне много дорогих медных горшков и всевозможных поварских инструментов. Эти рассказы послужили источником для выдвижения версии о том, что затворник на самом деле шеф-повар или ресторатор. Последнее предположение нравилось ему больше всех прочих. Он всегда думал, что если бы не ступил на нынешнюю стезю, то с удовольствием посвятил бы жизнь кулинарии.

Небольшое число поступавших в шале почтовых отправлений были адресованы Эрику Ланге. Он говорил по-немецки с акцентом жителя Цюриха, но с певучими модуляциями, свойственными уроженцу долин Центральной Швейцарии, а все покупки делал в городском супермаркете «Мигрос», причем всегда расплачивался наличными. К нему не приезжали гости, и его никогда не видели в компании женщины. Иногда он надолго исчезал. Когда его спрашивали о роде занятий, он отделывался общими фразами о некоем бизнесе. Когда же собеседник проявлял настойчивость, серые глаза становились вдруг такими холодными, что лишь немногим доставало храбрости продолжать разговор на затронутую тему.

Вообще же он производил впечатление человека, у которого слишком много свободного времени. С декабря по март, когда на склонах лежал снег, его видели катающимся на лыжах. Лыжником он был умелым, катался быстро, но без лихачества и обладал как силой и выносливостью бегуна, так и подвижностью и ловкостью слаломиста. Экипировка у него была первоклассная, но подобрана так, чтобы не привлекать внимания. Поднимаясь вверх на подъемнике, он ни с кем не разговаривал. Летом, когда снег сходил, он каждое утро покидал шале и отправлялся в горы. Высокий и плотный, с узкими бедрами и широкими плечами, мускулистыми ногами и скульптурными икрами, он, казалось, был создан именно для таких долгих пеших прогулок. По каменистым горным склонам он передвигался с грацией большой кошки и, похоже, никогда не уставал.

Обычно он останавливался у подножия Айгера, делал несколько глотков из фляги и, прищурясь, смотрел вверх, на обдуваемый ветром крутой склон. Сам он никогда не поднимался и считал тех, кто бросал вызов Айгеру, величайшими идиотами. Иногда до шале долетал шум спасательных вертолетов, а иногда и сам он, вооружившись цейсовским биноклем, видел болтающихся на веревках мертвых альпинистов, раскачиваемых знаменитым айгерским ветром. К горе он относился с величайшим уважением. Айгер, как и человек, известный под именем Эрика Ланге, был непревзойденным убийцей.

Незадолго до полудня Ланге соскочил с подъемника, чтобы совершить последний в этот день спуск. Внизу он свернул в небольшую сосновую рощу, откуда скатился прямо к задней двери шале. Снял лыжи и перчатки и набрал код на панели рядом с дверью. Вошел. Сбросил куртку и брюки. Поставил лыжи на специальную стойку. Поднялся наверх. Там принял душ и переоделся в плотные брюки, темно-серый кашемировый свитер и ботинки на толстой подошве. Укладывать дорожную сумку не было необходимости – она всегда стояла наготове.

Ланге задержался у зеркала, чтобы еще раз убедиться в том, что все в порядке. Волосы – переплетение светлых, будто выгоревших на солнце, и седых прядей. Глаза, лишенные природного цвета и хорошо сочетающиеся с контактными линзами. Лицо, черты которого периодически подвергались изменениям в одной частной клинике под Женевой. Он надел очки в толстой оправе, втер гель в волосы и зачесал их со лба назад. Удивительно, как незначительные, казалось бы, детали способны изменять внешность.

Ланге прошел в спальню. Там, внутри большого платяного шкафа, находился сейф. Повернув несколько раз диск, он набрал нужную комбинацию и потянул на себя тяжелую дверцу. В сейфе хранилось все то, что требовалось человеку его профессии: фальшивые паспорта, большая сумма денег в валютах разных стран, разнообразное оружие. Ланге набил бумажник швейцарскими франками и взял девятимиллиметровый пистолет Стечкина, свой любимый. Потом положил оружие в сумку, запер сейф, спустился вниз, вышел из дома и сел в седан «ауди». Его путь лежал в Цюрих.

Человек по кличке Леопард. В жестокой истории европейского политического экстремизма не было другого террориста, которого подозревали бы в большем количестве пролитой крови. Наемный убийца, одинокий волк, он действовал по всему континенту и оставлял за собой след из мертвых тел и взрывов бомб от Афин до Лондона, от Мадрида до Стокгольма. Леопард работал на «Фракцию Красной армии» в Западной Германии, на «Красные бригады» в Италии, на «Аксьон директ» во Франции. Он убил британского генерала по заказу Ирландской республиканской армии и испанского министра для баскской сепаратистской группировки ЭТА.

Долгим и плодотворным было сотрудничество Леопарда с палестинскими террористами. Он совершил ряд похищений и убийств по приказу палестинского фанатика-диссидента Абу Нидаля. Именно Леопард, как предполагалось, стоял за осуществленными одновременно нападениями на римский и венский аэропорты в декабре 1985 года, в результате которых погибло девятнадцать и было ранено сто двадцать человек.

Со времени его последней операции – убийства французского промышленника в Париже – прошло девять лет. Многие в западноевропейских службах безопасности и разведки считали, что Леопард мертв, что его убили в ходе разборки с одним из прежних клиентов. Некоторые вообще сомневались в том, что он когда-либо существовал.

К тому времени, когда Эрик Ланге приехал в Цюрих, на город спустилась ночь. Он припарковал машину на одной весьма неприятной улочке севернее железнодорожного вокзала и пешком добрался до отеля «Сен-Готар», неподалеку от Банхофштрассе. Комнату для гостя зарезервировали заранее. Отсутствие багажа не удивило портье. Ввиду своего месторасположения и репутации тихого заведения отель часто использовался для деловых встреч, слишком конфиденциальных, чтобы устраивать их даже в кабинетах какого-нибудь частного банка. Ходили слухи, что в «Сен-Готаре» останавливался даже Гитлер, приезжавший в Цюрих для переговоров со швейцарскими банкирами.

Поднявшись на лифте в свою комнату, Ланге завесил шторы и немного переставил мебель. На середину комнаты он передвинул кресло, повернув его в сторону двери, а перед креслом поставил низенький круглый кофейный столик. На стол Ланге положил два предмета: небольшой, но мощный фонарик и пистолет. Потом сел в кресло и выключил свет. Темнота была полная.

В ожидании клиента Ланге попивал красное вино из мини-бара, оказавшееся не самого лучшего качества. Он никогда не встречался ни с курьерами, ни с посредниками. Если кто-то желал воспользоваться его услугами, то должен был набраться смелости предстать перед ним лично, показать свое лицо. Настаивая на этом, Ланге руководствовался не самомнением, а заботой о собственной безопасности. Он ценил себя дорого, так дорого, что нанять его могли только очень богатые люди, люди, искушенные в искусстве обмана и предательства, хорошо знающие, как заставить других расплачиваться за их грехи.

В 20.15, ровно в назначенное им время, в дверь постучали. Ланге взял в одну руку фонарик, в другую пистолет и позволил посетителю войти в темную комнату. Когда дверь снова закрылась, он включил свет. Луч фонарика уперся в маленького, хорошо одетого человека с обезьяньим клочком жестких седых волос. Ланге знал его: генерал Карло Касагранде, в прошлом шеф антитеррористической группы карабинеров, а ныне хранитель секретов Ватикана. Многие из бывших врагов генерала были бы счастливы оказаться на месте Ланге с пистолетом, наведенным на великого Касагранде, могильщика «Красных бригад», спасителя Италии. «Бригадисты» пытались убить его, но на время войны генерал ушел в подполье, жил в бункерах, скрывался в казармах. Не преуспев в охоте на него, террористы убили его дочь и жену. С того времени старый генерал уже никогда не был прежним, что, вероятно, и объясняло, почему он пришел сюда, в темную комнату цюрихского отеля, чтобы нанять профессионального киллера.

– У вас здесь как в исповедальне, – сказал по-итальянски Касагранде.

– Верно, – на том же языке ответил Ланге. – Можете, если хотите, опуститься на колени.

– Предпочитаю остаться на ногах.

– Досье у вас с собой?

Касагранде поднял дипломат. Ланге чуть сместил руку, так, чтобы гость из Ватикана увидел пистолет. Генерал делал все очень медленно, словно обращался со взрывчаткой. Он открыл дипломат, достал из него большой пакет из плотной бумаги и положил на стол. Ланге пододвинул пакет той рукой, в которой держал пистолет, и вытряхнул содержимое на колени. Чуть погодя он поднял голову.

– Я огорчен. Рассчитывал, что меня попросят убить папу римского.

– Вы бы и это сделали, да? Убили бы вашего папу?

– Он не мой папа. Но на ваш вопрос отвечаю – да, я бы убил его. И если бы наняли меня, а не турка-маньяка, Поляк умер бы тогда на площади Святого Петра.

– Мне остается лишь благодарить Господа, что КГБ не воспользовался вашими услугами. Одному Богу известно, сколько грязных дел вы совершили по их заказу.

– Вы говорите о КГБ? Думаю, они ни при чем. Полагаю, вы тоже так думаете, генерал. КГБ, конечно, не питал к Поляку теплых чувств, но они не были настолько глупы, чтобы убивать его. Насколько мне известно, вы считаете, что заговор с целью убийства папы родился в недрах самой церкви. Потому-то результаты вашего расследования так и остались засекреченными. Перспектива явления миру личностей истинных заговорщиков выглядела слишком опасной для всех заинтересованных сторон. Куда удобнее указать пальцем в сторону и возложить вину, пусть даже не имея на то доказательств, на Москву, чем назвать подлинных врагов Ватикана.

– Времена, когда мы устраняли разногласия, убивая пап, закончились со Средневековьем.

– Пожалуйста, генерал, не надо. Такие заявления недостойны человека вашего интеллекта и опыта. – Ланге бросил досье на столик. – Связь между этим человеком и профессором-евреем слишком очевидна. Я не возьмусь. Найдите кого-нибудь другого.

– Другого такого нет. И у меня нет времени на поиски приемлемого кандидата.

– Тогда это обойдется вам подороже.

– Сколько?

Пауза.

– Пятьсот тысяч. Авансом.

– Вам не кажется, что это чересчур?

– Нет, не кажется.

Касагранде сделал вид, что раздумывает, потом кивнул.

– Я хочу, чтобы вы, убив его, обыскали офис и уничтожили все материалы, имеющие отношение к профессору и книге. Я также хочу, чтобы вы доставили мне его компьютер. Привезите все в Цюрих и положите в тот же депозитный сейф, где оставляли материалы из Мюнхена.

– Перевозить компьютер только что убитого человека – не самое безопасное для убийцы занятие.

Касагранде посмотрел на потолок.

– Сколько еще?

– Дополнительно сто тысяч.

– Договорились.

– Я возьмусь за дело, когда деньги поступят на мой счет. Есть какой-то крайний срок?

– Это нужно было сделать вчера.

– Тогда вам следовало прийти ко мне двумя днями раньше.

Касагранде повернулся и вышел из комнаты. Эрик Ланге погасил фонарик и еще долго сидел в темноте, допивая вино.

Касагранде шел по Банхофштрассе, отворачиваясь от подувшего с озера холодного ветра. Как бы ему хотелось опуститься на колени и рассказать о своих прегрешениях какому-нибудь священнику, облегчив душу покаянием. Но сделать это он не мог. По правилам Учреждения его исповедником мог быть только член братства, а учитывая особенный характер работы генерала, в исповедники ему был назначен не кто иной, как сам кардинал Марко Бриндизи.

Выйдя на Тальштрассе, Касагранде прошел еще немного по тихой улочке с молчаливыми строениями из серого камня и современными административными зданиями и остановился наконец перед неприметной дверью. Латунная табличка на стене рядом с ней гласила:

Генерал нажал кнопку звонка и, подняв голову, посмотрел в рыбий глаз камеры наружного наблюдения, потом отвернулся. Через несколько секунд замок щелкнул, и Касагранде вошел в небольшую прихожую.

Герр Беккер уже ожидал его. Чопорный, суетливый и лысый, Беккер даже в тщательно скрываемом от посторонних глаз мире банкиров имел репутацию человека абсолютно благонадежного. Произошедший обмен информацией был короток и сводился к ненужной формальности. Касагранде и Беккер вели дела на протяжении нескольких лет и хорошо знали друг друга в лицо, хотя швейцарец не имел ни малейшего понятия ни о том, кто такой Касагранде, ни о том, откуда у него деньги. Даже при обычном разговоре генералу приходилось напрягать слух, чтобы расслышать голос банкира, говорившего едва ли не шепотом. Следуя за Беккером по коридору к хранилищу, Касагранде как ни старался, так и не уловил звука его шагов по полированному мраморному полу.

Они вошли в помещение без окон и практически без мебели, если не считать высокого стола. Герр Беккер оставил посетителя одного, но быстро вернулся с металлическим ящиком.

– Когда закончите, оставьте его на столе, – сказал банкир. – Если что-то понадобится, я за дверью.

Швейцарец вышел. Касагранде расстегнул пальто и снял подкладку, под которой находились пачки денег – та самая любезность, оказанная Роберто Пуччи. Итальянец переложил пачки в металлическую коробку.

Закончив, Касагранде позвал герра Беккера. Маленький швейцарец проводил его до двери и пожелал приятного вечера. Возвращаясь по Банхофштрассе, генерал поймал себя на том, что повторяет заученные наизусть и такие утешающие слова покаянной молитвы.

10 Венеция

Ранним утром следующего дня Габриель вернулся в Венецию. Он оставил «опель» на автостоянке возле железнодорожного вокзала и на речном такси доехал до церкви Святого Захарии. Как обычно, не сказав ни слова коллегам, реставратор поднялся на подмостки и скрылся за пологом. После трехдневного отсутствия они – он и Дева Мария – встретились как чужие, но с неспешным течением часов мало-помалу начали снова привыкать друг к другу. От нее исходило ощущение покоя, а полная концентрация, необходимое требование такого рода работы, понемногу отодвинула проблему расследования смерти Бенджамина в дальний уголок сознания.

Габриель сделал перерыв, чтобы приготовить свежие краски, и мысли на короткое время перенесли его от Беллини к маленькому городку на берегу озера. Утром, позавтракав в отеле, Габриель прогулялся до монастыря и попросил позвать мать-настоятельницу. Когда она появилась, он попросил разрешения поговорить с сестрой Региной.

Мать Винченца заметно смутилась и объяснила, что в монастыре нет никого с таким именем. Когда же Габриель спросил, была ли когда-нибудь в обители женщина, которую звали Региной, она покачала головой и предложила синьору Ландау уважать обычаи монастыря и больше не приходить. После этого мать-настоятельница повернулась, пересекла двор и исчезла за дверью.

Заметив подстригавшего кусты сторожа, Габриель попытался привлечь его внимание, но старик, едва услышав голос гостя, поспешно скрылся в глубине сада. Подумав, Габриель пришел к выводу, что именно Личио следил за ним накануне и он же звонил ему вечером в отель. Похоже, старик сильно испуган. Усугублять положение сторожа было – по крайней мере в тот момент – ни к чему. Более перспективным представлялось сосредоточить внимание на самом монастыре. Если мать Винченца говорила правду и в обители действительно скрывались преследуемые нацистами евреи, то сей факт должен был упоминаться где-то еще.

По пути в Венецию на глаза ему несколько раз попадалась серая «ланчия». На подъезде к Вероне Габриель свернул с автострады и проехал к историческому центру города, где совершил ряд проверенных маневров, рассчитанных на то, чтобы оторваться от хвоста. То же самое он повторил в Падуе. Через полчаса, вырвавшись на дорогу к Венеции, Габриель прислушался к ощущениям – тревожное чувство ушло.

Он работал над алтарем весь день и значительную часть вечера, а в семь часов вышел из церкви и отправился в офис Франческо Тьеполо на Сан-Марко. Руководитель проекта сидел за широким дубовым столом, обложившись стопками бумаг. В свое время высококлассный реставратор, Тьеполо давно оставил кисти и палитру, чтобы полностью посвятить себя дающему хорошую прибыль бизнесу. Увидев гостя, он улыбнулся ему и пригладил спутанную черную бороду. На улицах Венеции туристы часто принимали его за Лучано Паваротти.

За стаканчиком рипассо Габриель сообщил, что вынужден снова покинуть город на несколько дней для урегулирования личных дел. Закрыв лицо руками, Тьеполо выдал целую серию сочных итальянских ругательств и лишь затем посмотрел на реставратора наполненными отчаянием глазами.

– Марио, через шесть недель почтенная церковь Святого Захарии должна снова открыться перед публикой. Если она не откроется через шесть недель, восстановленная в прежнем величии, меня отволокут в подвал Дворца дожей и предадут ритуальной казни, выпустив кишки наружу. Я достаточно ясно выражаюсь? Если ты не закончишь Беллини, моя репутация будет погублена.

– Мне уже немного осталось, Франческо. Надо лишь уладить кое-какие личные дела.

– Что за дела?

– Смерть близкого человека.

– Правда?

– Не задавай мне больше вопросов, Франческо.

– Делай то, что нужно, Марио, но запомни одну вещь. Если я посчитаю, что Беллини в опасности, что ты можешь не успеть отреставрировать его к сроку, то сниму тебя с проекта и передам дело Антонио.

– Ты не хуже меня знаешь, что Антонио не тот человек, который в состоянии отреставрировать Беллини.

– А что еще ты мне предложишь? Заняться этим самому? Ты не оставляешь мне выбора.

Гнев Тьеполо, как обычно, быстро улетучился, и он налил себе еще рипассо. Габриель взглянул на стену за спиной хозяина офиса. Среди фотографий отреставрированных фирмой Тьеполо церквей и школ одна привлекла внимание гостя. На ней Тьеполо прогуливался по ватиканскому саду с самим папой римским Павлом VII.

– Ты удостоился личной аудиенции у папы?

– Вообще-то это никакая не аудиенция. Все было не так формально.

– Расскажи.

Франческо опустил голову, потом сдвинул в сторону бумаги и порылся в ящике стола. Даже малоопытный дознаватель понял бы, что он не горит желанием отвечать на этот вопрос.

– Я не люблю об этом говорить, но мы с его святейшеством старые друзья.

– Вот как?

– Когда святой отец был патриархом Венеции, мы довольно тесно сотрудничали с ним. Его самого можно назвать в каком-то смысле реставратором. О, какие между нами вспыхивали баталии! Сейчас у нас прекрасные отношения. По крайней мере раз в месяц я езжу в Рим, чтобы поужинать с ним. Он всегда готовит сам. Специализируется на тунце и спагетти, но каждый раз пересыпает красного перца, так что потом мы всю ночь потеем. Настоящий боец! И кулинарный садист.

Габриель поднялся и улыбнулся.

– Ты ведь не подведешь меня, Марио? – с надеждой спросил Тьеполо.

– Подвести друга il papa? Конечно, нет, Франческо. Увидимся через пару дней.

Старое гетто казалось вымершим – дети не играли на площади, в кафе не сидели старики, из высоких жилых домов не доносилось ни единого звука. Только в нескольких домах горел свет, и лишь на мгновение на Габриеля пахнуло ароматом мяса и жарящегося в оливковом масле лука. Если бы не эти мимолетные признаки жизни, он вполне мог почувствовать себя человеком, забредшим в город-призрак, место, где сохранились дома и магазины, но которое уже давно покинули люди.

Булочная, где он в последний раз встречался с Шамроном, была закрыта. Габриель прошел дальше по улице, до дома номер 2899, табличка на двери которого сообщала, что здесь расположена еврейская община Венеции. Он нажал кнопку звонка, и ему почти сразу же ответил женский голос невидимого интеркома:

– Да, чем могу помочь вам?

– Меня зовут Марио Дельвеккио. Мне нужно встретиться с раввином.

– Подождите секундочку, пожалуйста.

Габриель повернулся спиной к двери и оглядел площадь. Секундочка растягивалась. На оккупированных Израилем территориях шла война. Все нервничали. По всей Европе еврейские общины усиливали меры безопасности. Венеция пока оставалась в стороне, но в Риме, во французских и австрийских городах уже осквернялись кладбища и синагоги, а сами евреи подвергались нападениям на улицах. Газеты писали, что такой волны открытого антисемитизма, захлестнувшей континент, не было со времен Второй мировой войны. В такие времена Габриель сожалел о том, что вынужден скрывать свою национальную принадлежность.

Наконец за спиной что-то загудело, и замок щелкнул. Габриель вошел, закрыл за собой дверь и оказался в темном коридоре, в самом конце которого виднелась еще одна дверь. Когда Габриель приблизился, она тоже открылась.

Его впустили в крохотную комнатушку. Наверное, находясь под впечатлением царящей в гетто атмосферы запустения и упадка, он приготовился к встрече с итальянской версией фрау Ратцингер, устрашающего вида старухой, облаченной в траурные вдовьи одеяния. Однако, к немалому удивлению гостя, его приветствовала высокая, очень красивая женщина лет тридцати. В ее черных блестящих вьющихся волосах мелькали золотисто-каштановые и медно-рыжие пряди. Едва удерживаемые сзади заколкой, они рассыпались мятежными струями по крепким, атлетическим плечам. В глазах цвета жженого сахара поблескивали золотые крапинки. Губы выглядели так, словно за ними постоянно таилась улыбка. Незнакомка, похоже, вполне сознавала, какое впечатление производит ее внешность на гостей.

– Рабби сейчас в синагоге, на вечерней службе. Меня попросили занять вас до его возвращения. Я – Кьяра. Хотите кофе? Я только что сварила.

– Спасибо.

Женщина налила кофе из кофеварки, положила сахар, не спрашивая гостя о его предпочтениях, и передала чашку. На его пальце она заметила следы краски. Габриель отправился в гетто сразу после разговора с Тьеполо и не успел как следует вымыть руки.

– Вы художник?

– Не совсем. Я реставратор.

– Как интересно. Над чем работаете сейчас?

– Участвую в проекте восстановления церкви Святого Захарии.

Она улыбнулась:

– Это одна из моих любимых церквей. И над чем же именно трудитесь? Уж не над Беллини ли?

Габриель кивнул.

– Вы, должно быть, хороший мастер.

– Мы с Беллини, можно сказать, давние друзья, – скромно пояснил он. – Сколько людей собирается сейчас на Маарив?

– Обычно несколько стариков. Когда чуть больше, когда чуть меньше. Иногда по вечерам в синагоге нет никого, кроме рабби. Он же убежден в том, что день прекращения вечерней службы станет последним днем существования общины.

В этот момент в комнату вошел раввин. И снова Габриеля удивила его относительная молодость. Священник был примерно одного с ним возраста, энергичный и бодрый, а из-под узкополой шляпы струилась грива седых волос. Он крепко пожал протянутую руку и оценивающе посмотрел на Габриеля через стекло очков в стальной оправе.

– Я раввин Цолли. Надеюсь, моя дочь любезно приняла гостя в мое отсутствие. Последние несколько лет она провела в Израиле, и это не лучшим образом сказалось на ее манерах.

– Она была вполне любезна, но не сказала, что вы ее отец.

– Вот видите? Вечно у нее на уме какие-то проказы. – Раввин повернулся к дочери: – Ступай домой, Кьяра. Посиди с матерью. Мы не задержимся надолго. Идемте, синьор Дельвеккио. Думаю, в моем кабинете вам будет удобнее.

Женщина надела плащ и посмотрела на Габриеля:

– Меня очень интересует искусство реставрации. Хотелось бы взглянуть на Беллини. Можно мне как-нибудь заглянуть к вам в церковь, понаблюдать, как вы работаете?

– Ну вот опять, – вздохнул раввин. – Никакой обходительности. Все напрямик. Какие уж тут манеры.

– Я с удовольствием покажу вам алтарь. Сообщу, когда это будет удобно.

– Вы всегда можете застать меня здесь. Чао.

Раввин Цолли проводил Габриеля в свой кабинет с просевшими под тяжестью книг полками. В основном здесь была представлена иудаистская литература, причем, судя по разбросу представленных языков, раввин, как и Габриель, мог считаться полиглотом. Они сели в кресла, и раввин начал с того, на чем они закончили.

– Вы упомянули, что хотели бы поговорить о евреях, нашедших во время войны убежище в монастыре Святого Сердца в Бренцоне.

– Верно.

– Мне показалось интересным, что вы сформулировали вопрос именно так.

– Что же здесь странного?

– Дело в том, что я посвятил жизнь изучению и сохранению истории евреев в этой части Италии и никогда не сталкивался со свидетельствами того, что им предоставляли убежище в названном вами монастыре. Собственно, материалы, попадавшие мне на глаза, скорее позволяют предположить обратное: евреи попросили убежище и получили отказ.

– Вы абсолютно в этом уверены?

– Я уверен в этом настолько, насколько вообще можно быть в чем-то уверенным в подобной ситуации.

– Одна из монахинь рассказала, что во время войны в монастыре укрывалось около дюжины евреев. Она даже показала мне подвальные помещения, в которых они жили.

– Как зовут эту добрую женщину?

– Мать-настоятельница Винченца.

– Боюсь, мать-настоятельница сильно ошибается. Или, что гораздо хуже, намеренно вводит вас в заблуждение, хотя я и не решился бы выдвинуть такое обвинение против человека ее духовного звания.

Габриелю вспомнился поздний телефонный звонок в его номер в отеле.

Мать Винченца лжет вам, как лгала и вашему другу.

Раввин подался вперед и положил руку на плечо гостю.

– Скажите, синьор Дельвеккио, какой интерес представляет для вас это дело? Чисто академический?

– Нет, это личное дело.

– Тогда вы не будете возражать, если я задам вам личный вопрос? Вы еврей?

После некоторого колебания Габриель ответил, не солгав.

– Много ли вам известно о том, что произошло в годы войны? – снова спросил раввин.

– Мне стыдно в этом признаться, но мои знания определенно недостаточны.

– Поверьте, я к этому привык. – Раввин тепло улыбнулся. – Вам нужно кое-что увидеть.

Они пересекли темную площадь и остановились у ничем не приметного жилого дома. За открытым окном какая-то женщина готовила ужин в маленькой кухне. В соседней комнате три старушки сидели перед включенным телевизором. Над дверью Габриель заметил дощечку с надписью: «Израильский дом призрения». Здание было еврейским приютом.

– Прочитайте вот это.

Раввин зажег спичку и поднес к мемориальной табличке. Приют был основан в память о евреях, арестованных немцами и депортированных во время войны. Раввин погасил спичку и посмотрел на старых евреек.

– В сентябре тысяча девятьсот сорок третьего года, незадолго до падения режима Муссолини, немецкая армия оккупировала всю северную часть полуострова. Через несколько дней глава здешней еврейской общины получил распоряжение СС составить и передать немцам список всех проживающих в Венеции евреев.

– И что же он сделал?

– Он предпочел совершить самоубийство, предварительно оповестив общину, что времени почти нет. Сотни человек покинули город. Многие нашли убежище в церквах, монастырях или в домах простых итальянцев. Некоторые попытались перейти швейцарскую границу, но их не пропустили.

– И никто не нашел убежища в Бренцоне?

– У меня нет никаких доказательств того, что евреи из Венеции или, если на то пошло, откуда-то еще, скрывались в монастыре Святого Сердца. Напротив, в нашем архиве имеются письменные показания одной семьи, которая обратилась в этот монастырь, но получила отказ.

– Кто же остался в Венеции?

– Старики. Больные. Бедные, не имевшие средств, чтобы пуститься в путь или дать взятку. Ночью пятого декабря в гетто вошли итальянские полицейские и фашистские банды. Сто шестьдесят три человека были арестованы. Жителей подняли с кроватей и посадили на грузовики. Их отправили сначала в лагерь Фоссоли, а потом, в феврале, перевели в Аушвиц. Оттуда живым никто не вышел.

Раввин взял Габриеля за локоть, и они вместе медленно двинулись по краю площади.

– Облаву на римских евреев устроили двумя месяцами раньше. В пять тридцать утра шестнадцатого октября на территорию гетто ворвались более трех сотен эсэсовцев из дивизии «Мертвая голова». Переходя от дома к дому, они стаскивали евреев с постелей и загоняли в грузовики. Сначала их временно разместили в бараках военного училища примерно в полумиле от Ватикана. Некоторым из эсэсовцев захотелось увидеть купол большой базилики, и по их желанию маршрут был соответственно изменен. Когда конвой проходил мимо площади Святого Петра, некоторые из сидевших в кузовах грузовиков несчастных умоляли папу римского спасти их. Все указывает на то, что он был прекрасно осведомлен о случившемся в то утро в гетто. В конце концов, эти ужасные события разворачивались у него под окнами. Но он и пальцем не пошевелил.

– Сколько же их тогда взяли?

– Только в ту ночь более тысячи. Два дня спустя римских евреев погрузили в железнодорожные вагоны на станции Тибуртина и отправили на восток. Через пять дней тысяча шестьдесят душ погибли в газовых камерах Аушвиц-Биркенау.

– Но ведь многим удалось спастись, не так ли?

– Да, примечательно то, что четыре пятых итальянских евреев пережили войну. Как только немцы оккупировали север страны, тысячи человек устремились на юг, находя убежище в монастырях, католических школах и больницах. Других приютили простые итальянцы. На суде Адольф Эйхман показал, что каждый из переживших войну евреев обязан своей жизнью тому или иному итальянцу.

– Но разве они, итальянцы, не исполняли распоряжение Ватикана? Разве не права мать Винченца, говорившая о папской директиве?

– Церковь хочет, чтобы мы поверили именно в это, но, боюсь, не существует никаких свидетельств того, что Ватикан отдавал подобного рода указания, направленные на спасение евреев. Есть как раз основания полагать, что Ватикан не отдавал таких инструкций.

– Что же это за доказательства?

– У нас есть свидетельства многих евреев, которые пытались найти убежище на территории церковной собственности и получили отказ. Другим было предложено ради получения убежища перейти в католичество. Если бы папа распорядился открыть двери церквей и монастырей перед ищущими спасения евреями, никто, ни один монах и ни одна монахиня, не посмел бы его ослушаться. Спасавшие беглецов итальянские католики поступали так из сострадания и доброты, а не потому, что исполняли директивы верховного понтифика. Если бы они ждали инструкций, то, боюсь, еще больше итальянских евреев погибли бы в Аушвиц-Биркенау. Нет, никакой директивы не было. На самом деле, несмотря на неоднократные призывы со стороны союзников и обращения еврейских лидеров по всему миру, Пий так и не набрался мужества открыто выступить против массовых убийств европейских евреев.

– Но почему? Почему он молчал?

Раввин развел руками.

– Он оправдывался тем, что ввиду универсальности церкви не может становиться на ту или иную сторону, даже если одна из сторон – нацистская Германия. Осудив жестокости Гитлера, говорил Пий, ему пришлось бы осуждать также жестокости союзников. Он утверждал, что, высказавшись открыто, только усугубил бы положение евреев, хотя трудно представить, что могло бы быть хуже убийства шести миллионов. Пий видел себя государственным деятелем и дипломатом, актером на сцене европейского театра. Ему хотелось сыграть свою роль в таком урегулировании, чтобы в центре континента сохранилась сильная антикоммунистическая Германия. Впрочем, у меня есть на этот счет и собственная теория.

– В чем она состоит?

– Несмотря на публичные заявления о любви к еврейскому народу, его святейшество, на мой взгляд, был безразличен к нашей судьбе. Не забывайте о том, что он вырос в католической церкви, для которой антисемитизм является вопросом доктрины. Он приравнивал евреев к большевикам и придерживался того мнения, что евреев интересует только материальное. На протяжении тридцатых годов прошлого века, когда он исполнял обязанности государственного секретаря, официальные издания Ватикана печатали ту же антисемитскую мерзость, которую можно было найти в «Дер штюрмер». В одной из статей в ватиканском журнале «Ла Чивильта католика» всерьез обсуждалась возможность истребления евреев. По-моему, Пий искренне считал, что евреи получают по заслугам. С какой стати рисковать своей головой и тем более церковью ради народа, совершившего, на его взгляд, величайшее в истории преступление – убийство самого Бога?

– Тогда почему так много евреев после войны благодарили папу римского?

– Потому что евреи, оставшиеся в Италии, стремились сблизиться с христианами, а не задавать неудобных вопросов, касавшихся прошлого. В сорок пятом году более важным представлялось предотвратить еще один холокост, а не доискиваться правды. Для разметанных осколков сообщества речь просто шла о выживании.

Габриель и раввин Цолли вернулись туда, откуда начали круг по площади, и снова остановились у приюта, чтобы еще раз посмотреть на трех старушек перед телевизором.

– Как это сказал Христос? «Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне». Посмотрите на нас: старейшая в Европе еврейская община сократилась до нескольких десятков человек. Несколько семей, несколько больных стариков, которые не уезжают, потому что смерть уже слишком близка. Все чаще и чаще я провожу вечернюю службу в полном одиночестве. Даже в Шаббат приходят немногие. Большинство присутствующих в Венеции – приезжие.

Он повернулся и внимательно посмотрел в лицо Габриелю, словно мог обнаружить там явные следы детства, проведенного в долине Джезриил.

– Каков ваш интерес в этом вопросе, синьор Дельвеккио? И прежде чем отвечать на мой вопрос, вспомните, что вы разговариваете с раввином.

– Боюсь, мое дело подпадает под категорию неприятных вопросов, которые лучше не задавать.

– Я боялся, что вы ответите нечто подобное. Помните одно. Память в этой части мира живет долго, а ситуация сейчас не самая благоприятная. Война, шахиды-самоубийцы… Может быть, не стоит ворошить осиное гнездо. Так что будьте осторожны, друг мой. Ради всех нас.

11 Рим

«Живая вода» была одним из немногих мест в Риме, где Карло Касагранде чувствовал себя в безопасности и без телохранителя. Вход в это заведение, расположенное на виа Монтероне, около Пантеона, отмечали лишь два шипящих газовых фонаря. Пройдя внутрь, Касагранде оказался перед большой статуей Девы Марии. К нему тут же подошла какая-то женщина и, назвав гостя по имени, взяла у него пальто и шляпу. Кожа у нее была цвета кофе, а яркое платье выдавало уроженку Берега Слоновой Кости. Как и весь обслуживающий персонал заведения, она принадлежала к членам «Миссии непорочного зачатия» – светской женской организации, связанной с кармелитами и включающей в себя в основном выходцев из Азии и Африки.

– Ваш гость уже здесь, синьор Касагранде, – сказала она на беглом, хотя и с сильным акцентом итальянском. – Следуйте, пожалуйста, за мной.

За скромным входом вполне мог скрываться темный и тесный зал с десятком столиков, но помещение, в которое провели Касагранде, было просторным и открытым, с бодряще-белыми стенами и высоким потолком. Все места, как обычно, были заняты, но в отличие от других римских ресторанов клиентура состояла исключительно из мужчин, причем преимущественно служащих Ватикана. Касагранде заметил по крайней мере четырех кардиналов. Многие из прочих походили на простых священников, но наметанный глаз генерала легко обнаруживал золотые цепи епископов и пурпурные канты кардиналов. К тому же обычный священник просто не мог позволить себе перекусить в «Живой воде», если, конечно, не получал поддержки от какого-нибудь зажиточного родственника. Даже его скромный по ватиканским меркам доход не выдержал бы обеда в этом ресторане. Однако сегодня Касагранде пришел сюда по делам, а деловые расходы покрывались со специального, весьма внушительного текущего оперативного счета.

Разговоры в зале стихли, когда Касагранде направился к своему привычному угловому столику. Объяснялось это просто. Часть его обязанностей заключалась как раз в том, чтобы насаждать строгий кодекс молчания. Ресторан «Живая вода», хотя и пользовался репутацией надежного места, был также рассадником разного рода слухов. Предприимчивые журналисты обряжались порой в сутаны и заказывали здесь столики только для того, чтобы подобрать хотя бы крошки свежих ватиканских скандалов.

Завидев Касагранде, Ахилл Бартолетти поднялся. Он был на двадцать лет моложе отставного генерала и находился сейчас на пике профессиональной карьеры и в расцвете сил. Неброский, тщательно выглаженный костюм, ухоженное смуглое лицо, крепкое и уверенное рукопожатие. Седины в густых волосах было ровно столько, чтобы придавать серьезности, но не старить. Плотно сжатые губы и мелкие, неровные зубы намекали на наличие в его натуре жестокости, что, как знал Касагранде, было недалеко от истины. И уж если на то пошло, то шеф безопасности Ватикана знал об Ахилле Бартолетти едва ли не все.

Такая осведомленность объяснялась просто: именно генерал обеспечивал успешное карьерное продвижение Бартолетти. Последний умел держать рот на замке, избегал споров, пользовался успехами других и оставался в стороне от их неудач. Будь Бартолетти священником курии, а не полицейским, он вполне мог бы уже подняться на самый верх. Благодаря великодушному покровительству Касагранде он занимал пост директора СИСДЕ – Службы разведки и безопасности Италии.

Касагранде сел, и разговоры за соседними столиками постепенно возобновились.

– Впечатляющее появление, генерал.

– Одному Богу известно, о чем они говорили до моего прихода. Но теперь, можете быть уверены, речи поостынут.

– Здесь сегодня много красного.

– Именно они меня больше всего и беспокоят. Прелаты курии просиживают здесь целыми днями в окружении подобострастных священников, которые им только поддакивают: «Да, ваше преосвященство. Конечно, ваше преосвященство. Как скажете, ваше преосвященство».

– Превосходно, ваше преосвященство, – добавил Бартолетти.

Он уже взял на себя смелость заказать первую бутылку и теперь налил вина в бокал Касагранде. Кухня в «Живой воде» была французская, вина тоже. Бартолетти сделал выбор в пользу превосходного «медока».

– Скажите, генерал, это только мое воображение или завсегдатаи действительно чем-то возбуждены?

«Неужели это так заметно?» – подумал Касагранде. Заметно настолько, что даже посторонний, в данном случае Бартолетти, обратил внимание на напряженную, предгрозовую атмосферу «Живой воды»? Поразмыслив, он решил, что, отмахнувшись от вопроса, поступил бы явно нечестно и тем самым нарушил бы хрупкие правила их сотрудничества.

– Для нового папства всегда характерен некоторый период неуверенности, – ответил Касагранде тщательно выверенным нейтральным тоном. – Люди присягнули и ждут, что будет дальше. По традиции, он обещал продолжать дело предшественника, но память о Поляке быстро уходит. Лукчези переделал папские апартаменты. Завсегдатаи, как вы их назвали, выжидают, что же будет дальше.

– И что будет дальше?

– Святой отец не посвящает меня, Ахилл, в свои планы относительно церкви.

– Но у вас же есть собственные надежные источники.

– Скажу так: он обособил себя от мандаринов курии и опирается на проверенных помощников из Венеции. В курии их называют Советом десяти. Слухи же ходят всякие…

– Например?

– Поговаривают, что он намерен осуществить программу «десталинизации» с целью ослабления посмертного влияния Поляка. Ожидаются крупные перемены в секретариате и конгрегации по доктрине веры. И это только начало.

И еще он собирается обнародовать самые мрачные из тайн ватиканских архивов, подумал Касагранде, но не поделился этим знанием с Бартолетти.

Шеф секретной службы подался вперед, горя желанием услышать больше.

– Но он же не подступится к Святой Троице самых животрепещущих вопросов, нет? Контроль за рождаемостью? Целибат? Возведение в сан женщин?

Касагранде покачал головой:

– Не осмелится. Эти проблемы настолько горячи и вызывают такие споры, что курия просто восстанет, и тогда его судьба предрешена. Релевантность – вот какое слово в ходу сейчас в Папском дворце. Святой отец хочет, чтобы церковь играла бо́льшую роль в жизни миллиарда католиков всего мира, многим из которых не всегда хватает даже хлеба. Старую гвардию это никогда не интересовало. Для них слово релевантность звучит примерно так же, как гласность и перестройка. Это сильно их нервирует. Старой гвардии нравится покорность, подчинение, послушание. Если святой отец зайдет в своих устремлениях настолько далеко, то заварит такую кашу, что сам черт не разберется.

– Помяни черта…

Все вокруг вдруг замолчали, но на этот раз виновником тишины оказался не упомянувший черта Касагранде. Повернув голову, отставной генерал увидел кардинала Бриндизи, направляющегося к одному из расположенных в задней части зала отдельных кабинетов. Казалось, он никого не замечает и не слышит приглушенных приветствий сидящих тут и там чиновников курии, но Касагранде знал, что безошибочная память Бриндизи фиксирует присутствие каждого.

Касагранде и Бартолетти не стали терять время даром. Бартолетти просмотрел меню бегло, словно рапорт заслуживающего доверия агента. Касагранде выбрал первое из приглянувшихся блюд. Следующие два часа они ели великолепную пищу, пили прекрасное вино и обменивались информацией, слухами и сплетнями. Они встречались так ежемесячно, выработав за годы что-то вроде ритуала. Именно о такого рода сотрудничестве думал Касагранде двадцать лет назад, когда согласился принять предложение Ватикана. В то время, после победы над «Красными бригадами», его положение в Риме было столь высоко, что едва ли не каждое произнесенное им слово воспринималось итальянским правительством как откровение.

Касагранде получает все, чего только пожелает.

Теперь органы итальянской государственной безопасности стали руками Ватикана, а Ахилл Бартолетти рассматривался как один из важнейших проектов. Крохи со стола ватиканских интриг, которые подбрасывал шефу тайной полиции отставной генерал, превращались в чистое золото. Бартолетти использовал их, чтобы производить впечатление и развлекать начальство, как использовал и возможность организовать частную аудиенцию у папы или достать билет в первый ряд на Рождественскую полуночную мессу на площади Святого Петра.

Но Касагранде предлагал не только слухи. Ватикан располагает одной из самых эффективных и крупных разведывательных служб в мире. Касагранде часто получал информацию о том, что прошло мимо внимания Бартолетти и его людей. Именно он первым получил сведения о том, что некая тунисская террористическая организация готовит во Флоренции нападение на американских туристов в период пасхальных праздников. Данные об этом были направлены Бартолетти, который отреагировал незамедлительно. Ни один американец не получил даже царапины, а глава секретной полиции приобрел влиятельных друзей в ЦРУ и даже в Белом доме.

Наконец, когда уже подали кофе, Касагранде перешел к самому больному для него вопросу, касавшемуся израильтянина по имени Эхуд Ландау, который посетил Мюнхен под видом брата убитого профессора Бенджамина Штерна. Израильтянина, который побывал в монастыре Святого Сердца в Бренцоне. Израильтянина, ушедшего от шпиков Касагранде с такой легкостью, словно они были не агентами, а деревенскими пастухами.

– У меня серьезная проблема, Ахилл. Мне требуется ваша помощь.

Бартолетти сразу уловил нотку озабоченности в голосе собеседника и опустил чашку на блюдце. Без патроната и поддержки знаменитого генерала он никогда бы не стал директором разведывательной службы Италии, а так бы и остался аппаратчиком среднего звена. Ни при каких обстоятельствах Бартолетти не мог отказать Касагранде в просьбе. И все же отставной генерал подошел к делу осторожно, демонстрируя уважение к своему протеже. Меньше всего ему хотелось смутить чиновника грубым требованием или прямолинейным напоминанием об оказанных услугах.

– Вы же прекрасно знаете, генерал, что всегда можете рассчитывать на мою преданность и поддержку. Если вы лично или Ватикан попадете в беду, я сделаю все, чтобы помочь.

Касагранде вытащил из нагрудного кармана пиджака фотографию и положил ее на стол перед собеседником. Бартолетти взял фотографию и поднес к пламени свечи, чтобы рассмотреть получше.

– Кто это?

– Мы пока не уверены. В одном случае представился как Эхуд Ландау.

– Эхуд? Израильтянин?

Касагранде кивнул.

– В чем проблема? – не сводя глаз с фотографии, спросил Бартолетти.

– Мы полагаем, что он намеревается убить папу.

Бартолетти резко вскинул голову.

– Наемный убийца?

– Его видели несколько раз на площади Святого Петра. Потом он как-то странно вел себя на общей аудиенции в среду. Замечали его и в других местах, где появлялся папа, как в Италии, так и за границей. По нашей информации, в прошлом месяце он приезжал в Мадрид именно для того, чтобы убить святого отца.

Бартолетти повернул фотографию так, чтобы ее увидел Касагранде.

– Откуда это?

Касагранде объяснил, что один из его людей заметил убийцу в базилике неделей раньше и сделал фотографию уже на площади. Конечно, это была ложь. Снимок прислал Аксель Вайс, детектив из Мюнхена, но Ахиллу Бартолетти знать это было ни к чему.

– В последние недели получено несколько писем с угрозами, писем, написанных, как мы предполагаем, этим человеком. Мы считаем, что он представляет серьезную угрозу жизни его святейшества. Естественно, найти его необходимо прежде, чем он сумеет реализовать свои планы.

– Завтра же утром создам оперативную группу.

– Спокойно, Ахилл. Меньше всего святой отец хотел бы уже в начале своего папства пугать общественность опасностью столь громкого убийства.

– Можете быть уверены, что охота на этого человека будет вестись так незаметно, как если бы ею руководили вы сами.

Касагранде наклонил голову в знак признательности за прозвучавший из уст протеже комплимент и почти незаметным движением руки привлек внимание официантки. Как раз в этот момент портье, встречавшая генерала у входа, вышла на середину зала с микрофоном в руке. Опустив голову и закрыв глаза, женщина прочитала короткую молитву. Вслед за этим официантки собрались вокруг статуи Мадонны и, взявшись за руки, запели «Непорочную Марию». Вскоре к ним присоединились все посетители. Даже Бартолетти и тот пел во весь голос.

Через минуту музыка смолкла, и кардиналы и епископы вернулись к своим разговорам, немного разгоряченные как возвышающим душу гимном, так и добрым вином. Подали счет. Касагранде ловко перехватил его, опередив своего гостя. Бартолетти ограничился слабым протестом.

– Извините, генерал, но если мне не изменяет память, в этом месяце моя очередь.

– Возможно, Ахилл. Не стану спорить. Но наш сегодняшний разговор оказался особенно плодотворным, так что пусть за обед заплатит святой отец.

– Благодарю его святейшество. – Бартолетти взял лежавшую на столе фотографию наемного убийцы. – Уверяю вас, если этот человек появится в радиусе сотни миль от папы, мы его арестуем.

Касагранде задумчиво посмотрел на гостя.

– Вообще-то, Ахилл, я бы предпочел, чтобы его не арестовывали.

Несколько озадаченный таким пожеланием, Бартолетти нахмурился.

– Простите, генерал, я что-то не понимаю. Что я должен сделать?

Касагранде подался вперед, к самому пламени свечи.

– Будет лучше – для всех заинтересованных лиц, – если он просто-напросто исчезнет.

Ахилл Бартолетти опустил фотографию в карман.

12 Вена

Меры безопасности в отношении организации под несколько туманным названием «Военные претензии и расследования» были ужесточены еще задолго до войны на оккупированных территориях. Размещалась эта организация в бывшем жилом доме в старом еврейском квартале Вены; входная дверь не несла на себе никаких табличек и была надежно укреплена, а выходившие на заброшенный внутренний дворик окна имели пуленепробиваемые стекла. Исполнительный директор организации, Эли Лавон, не был параноиком, но отличался предусмотрительностью и осторожностью. В прошлом он помог выследить с полдюжины бывших охранников, служивших в концлагерях, и одного крупного нацистского чиновника, уютно устроившегося в Аргентине. Наградой за эти усилия стал неослабевающий поток угроз.

То, что Лавон был евреем, не требовало объяснений. На его израильское происхождение указывало непохожее на немецкое имя. А вот о том, что он некоторое время работал на израильские спецслужбы, знали лишь с десяток человек в Тель-Авиве, большинство из которых давно ушли в отставку, и никто в Вене. В период проведения операции «Гнев Божий» Лавон был айином – охотником. Он выслеживал членов «Черного сентября», изучал их привычки и изобретал способы их устранения.

В обычных обстоятельствах офис «Военных претензий и расследований» открывал свои двери только перед теми, кому было предварительно назначено и кто прошел тщательную негласную проверку. На Габриеля эти формальности не распространялись, и его сразу провели в кабинет Лавона.

Если принимать во внимание пропорции и обстановку, это была классическая венская комната: высокий потолок, полированный деревянный пол, книжные полки, прогибающиеся под тяжестью бесчисленных фолиантов и папок. Опустившись на колени, Лавон рассматривал разложенные на полу старые документы. Археолог по образованию, он, прежде чем полностью отдаться своей нынешней работе, посвятил несколько лет раскопкам на Западном берегу. Сейчас Лавон с удивлением и изумлением, словно перед ним был осколок керамики пятитысячелетней давности, рассматривал потрепанный клочок бумаги.

Когда Габриель вошел в комнату, Лавон поднял голову и приветствовал его озорной улыбкой. Лавон никогда не заботился о том, как выглядит; вот и сейчас на нем, похоже, было то, что оказалось под рукой, когда он скатился утром с постели: серые вельветовые брюки и коричневый свитер с потертыми на локтях рукавами. Взлохмаченные седые волосы придавали ему вид человека, всю ночь мчавшегося куда-то в открытом автомобиле. У Лавона не было собственного автомобиля, и он никогда не делал ничего в спешке. Несмотря на озабоченность проблемами безопасности, он ездил по Вене на трамвае. Общественный транспорт не вызывал у него никакого беспокойства. Как и те, за кем он охотился, Лавон в совершенстве освоил искусство передвигаться по улицам города незамеченным.

– Дай-ка угадаю, – сказал он, бросая сигарету в кофейную чашку и тяжело, как страдающий от хронических болей старик, поднимаясь на ноги. – Шамрон поручил тебе расследовать смерть Бени. И раз уж ты здесь, то, значит, нашел что-то интересное.

– Примерно так.

– Тогда садись и обо всем мне расскажи.

Растянувшись на чересчур пухлом зеленом диванчике Лавона, положив ноги на подлокотник, Габриель подробно рассказал о ходе расследования. Начал он с визита в Мюнхен, а закончил встречей с раввином Цолли в венецианском гетто. Лавон расхаживал взад-вперед по комнате, и дымок от сигареты тянулся за ним, словно дым из трубы паровоза. Сначала он ходил неспешно, но по мере того, как рассказ гостя становился все более интересным, шаги его убыстрялись. Когда Габриель закончил, Лавон остановился и покачал головой:

– Да, скучать тебе не пришлось.

– Как по-твоему, Эли, что все это означает?

– Давай вернемся к тому телефонному звонку в отеле. Как ты думаешь, кто звонил?

– Раз уж ты спрашиваешь, предполагаю, что звонить мог старик, работающий в монастыре. Его зовут Личио. Он заходил в комнату во время нашего с матерью Винченцой разговора, а потом, похоже, следовал за мной по городу.

– Интересно, почему он оставил анонимное сообщение, вместо того, чтобы поговорить с тобой?

– Может быть, боялся?

– Логичное объяснение. – Лавон сунул руки в карманы и уставился в потолок. – Ты уверен, что он назвал тебе именно это имя? Мартин Лютер?

– Абсолютно уверен. Он назвал два имени. Сестра Регина и Мартин Лютер. Найдите сестру Регину и Мартина Лютера. Тогда вы узнаете правду о том, что произошло в монастыре.

Лавон рассеянно пригладил взлохмаченные волосы, как делал всегда, когда размышлял.

– Насколько я могу судить, есть два возможных объяснения. Немецкого монаха, надравшего уши Римско-католической церкви, полагаю, можно вычеркнуть. Следовательно, зона поиска сужается. Подожди здесь, я скоро вернусь.

Он исчез в соседней комнате, и следующие несколько минут Габриель слышал только шелест бумаг да проклятия на нескольких языках. Наконец Лавон вернулся с толстенной папкой с надежной металлической пряжкой. Он положил папку на кофейный столик перед Габриелем и повернул ее так, чтобы можно было прочитать ярлычок:

Лавон достал из папки фотографию и поднес к лицу Габриеля.

– Второе объяснение. Речь шла вот об этом Мартине Лютере. Школу не окончил, работал перевозчиком мебели, а в двадцатые годы вступил в нацистскую партию. Занимаясь переустройством виллы Иоахима Риббентропа в Берлине, случайно познакомился с его женой, а потом и с ним самим. Когда в тридцать девятом Риббентроп стал министром иностранных дел, Лютер получил работу в министерстве.

Габриель посмотрел на фотографию. На ней был изображен человек, похожий на какого-то грызуна: безвольное лицо, очки с толстыми стеклами, слезящиеся, невыразительные глаза. Он вернул фотографию Лавону.

– В министерстве иностранных дел Мартин Лютер сделал головокружительную карьеру, что объясняется его слепой преданностью Риббентропу. В тысяча девятьсот сороковом году он был шефом Abteilung Deutschland – Германского отдела. На этом посту Лютер отвечал за всю деятельность министерства, имевшую отношение к делам нацистской партии. В отделе Лютера существовал и так называемый департамент Д-три, занимавшийся еврейским вопросом.

– То есть ты хочешь сказать, что этот Мартин Лютер заведовал в министерстве делами по евреям?

– Вот именно, – сказал Лавон. – Недостаток ума и образования он с лихвой возмещал усердием и жестокостью. Его интересовало только одно: усиление собственной личной власти. Когда стало ясно, что первейшим приоритетом режима является уничтожение евреев, Лютер сделал все, чтобы министерство иностранных дел не осталось в стороне от этого процесса. В знак признания заслуг его пригласили на один из самых гнусных приемов в истории.

Лавон сделал паузу, отыскивая в папке нужный лист. Найдя то, что нужно, он положил документ на столик перед Габриелем.

– Протокол Ванзейской конференции, подготовленной и организованной не кем иным, как самим Адольфом Эйхманом. Протокол существовал всего в тридцати копиях. Все они были уничтожены, за исключением вот этой, номер шестнадцать. Ее обнаружили уже после войны, во время подготовки к Нюрнбергскому процессу. Оригинал находится в архиве министерства иностранных дел Германии в Бонне. Это, конечно, фотокопия.

Лавон взял документ.

– Встреча состоялась двадцатого января тысяча девятьсот сорок второго года на одной вилле в Берлине с видом на Ванзее. Она продолжалась всего тридцать минут. Присутствовали тринадцать человек. Принимавший гостей Эйхман позаботился о том, чтобы все хорошо поели. В роли церемониймейстера выступил Генрих. Вопреки имеющему широкое хождение мифу, идея окончательного решения по еврейскому вопросу зародилась отнюдь не на Ванзейской конференции. Гитлер и Гиммлер уже решили, что евреи в Европе подлежат уничтожению. Встреча в Ванзее скорее походила на производственное собрание, бюрократическую планерку, на которой речь шла о том, как объединить усилия различных ведомств нацистской партии и германского правительства для скорейшего и наиболее эффективного достижения цели.

Лавон протянул Габриелю первый лист.

– Обрати внимание на список участников. Узнаешь кого-нибудь?

Габриель пробежал глазами по перечню присутствовавших.

Габриель поднял голову и посмотрел на Лавона.

– Лютер был в Ванзее?

– Да, конечно. И получил именно то, чего так отчаянно добивался. Именно министерству иностранных дел было поручено сыграть ключевую роль в депортации евреев из стран-союзниц нацистской Германии и стран-сателлитов, таких как Хорватия и Словакия. Такое решение принял сам Генрих.

– Я считал, что депортацией занималось СС.

– Позволь кое-что напомнить. – Лавон склонился над столиком, как будто это была карта Европы. – Подавляющее большинство жертв холокоста – это люди, жившие до войны в Польше, странах Балтии и западной части России, то есть в районах, оккупированных и управлявшихся нацистами. Они устраивали облавы и убивали евреев, не встречая никакого сопротивления со стороны местных властей, потому что таких властей просто не существовало.

Он помолчал, провел одной рукой над воображаемым югом, а другой – над воображаемым западом.

– Но Генриха и Эйхмана не устраивало то, что евреев убивают только на территориях, находящихся под прямым управлением Германии. Им нужны были все евреи, каждый из примерно одиннадцати миллионов. – Лавон постучал по столу указательным пальцем правой руки. – Им были нужны евреи на Балканах… – он постучал указательным пальцем левой руки, – и евреи Западной Европы. В большинстве этих стран им приходилось иметь дело с местными правительствами, которые должны были дать согласие на депортацию и последующее уничтожение. За это-то и отвечал отдел Лютера. В его обязанности входило проведение переговоров с соответствующими министерствами других стран и оформление депортаций с соблюдением всех дипломатических формальностей. Надо признать, у него это чертовски хорошо получалось.

– Ладно, давай предположим, что старик имел в виду именно этого Мартина Лютера. Тогда что, по-твоему, он мог делать в монастыре в Северной Италии?

Лавон пожал своими узкими плечами.

– На мой взгляд, старик пытался сообщить, что во время войны в монастыре что-то происходило. Что-то такое, что старается скрыть сестра Винченца. Что-то, о чем узнал Бени.

– И из-за чего его убили?

Лавон опять пожал плечами:

– Может быть.

– Но кто станет убивать в наше время из-за какой-то книги?

Лавон ответил не сразу. Он взял со стола протокол, положил листы в папку и лишь затем, глубоко вздохнув, посмотрел на Габриеля.

– Было одно правительство, которое вызывало у Эйхмана и Лютера особое беспокойство. Во время войны оно поддерживало дипломатические отношения как с союзниками, так и с гитлеровской Германией. Его представители находились везде, где проходили облавы и депортации. Эти представители, при желании, могли бы сильно осложнить проведение задуманных нацистами мероприятий. По вполне понятным причинам Эйхман и Лютер считали крайне важным сделать так, чтобы это правительство не выступило ни с какими возражениями. Гитлер придавал ему такое значение, что направил в качестве посла второго по рангу человека в министерстве иностранных дел, барона Эрнста фон Вайцзекера. Ты ведь уже понял, о каком правительстве я говорю, не так ли?

Габриель закрыл глаза.

– Ватикан.

– Верно.

– Тогда кто те клоуны, которые следили за мной?

– Хороший вопрос.

Габриель встал, прошел через комнату и, подняв трубку телефона, набрал номер. Лавон не спрашивал, кому он звонит. Это было понятно – достаточно посмотреть на решительное выражение лица и напрягшиеся руки. Когда сталкиваешься с неизвестным противником, лучше иметь рядом друга, который умеет драться без правил.

Человек, стоявший на ступеньках знаменитого Венского концертного зала, воплощал собой как бодряка-австрийца, так и интеллектуала-венца. Если бы случайный прохожий обратился к нему с вопросом, то услышал бы ответ на прекрасном немецком, в котором прозвучали бы тягуче-ленивые модуляции не стесненного в средствах человека, проведшего немало часов в постижении богемных наслаждений этого города. Он не был австрийцем и вырос не в Вене. Детство Эфраима Бен-Авраама прошло в грязном поселении, затерянном в глубине пустыни Негев, месте, весьма далеком от того мира, в котором он вращался теперь.

Он посмотрел на часы и еще раз оглядел раскинувшийся перед ним Бетховенплац. Эфраим нервничал. Нервничал сильнее обычного. Дело-то пустяковое: встретить агента и доставить его в комнату связи посольства. Но тот, кого ему предстояло встретить, не был простым агентом, и резидент выразился по этому поводу вполне ясно.

– Облажаешься, и Ари Шамрон найдет тебя на краю земли и задушит сам, голыми руками. И что бы ты ни делал, не заводи с ним разговоров. Он не из тех, кто любит поболтать.

Бен-Авраам сунул в рот американскую сигарету, достал зажигалку и в этот самый момент увидел сквозь голубой язычок пламени появившуюся из темноты легендарную личность. Он бросил сигарету на мокрый тротуар и растер ее каблуком, все это время не спуская глаз с человека, совершившего по площади два круга. За ним никто не следил, если не считать растрепанного, невысокого роста мужчины с всклокоченными волосами и морщинистым лицом. Еще одна легенда: Эли Лавон, мастер слежки и наблюдения. Бен-Авраам видел его однажды в Академии, когда Лавон читал на семинаре лекцию по уличной слежке. До трех часов ночи они слушали его рассказы о нелегких днях операции «Черный сентябрь».

Бен-Авраам с восхищением наблюдал затем, как эти двое кружили по площади, двигаясь в вечерней толпе абсолютно синхронно. Конечно, то, что они делали, было рутиной, описанной в десятках учебников, но и в этом простом деле проявлялись стиль и точность, которые приходят только с опытом работы в ситуациях, когда один неверный шаг может стоить тебе жизни.

Наконец молодой офицер спустился по ступенькам и направился к цели.

– Герр Мюллер, – окликнул он. Герой из легенды поднял голову. – Рад вас видеть.

Лавон уже растворился, как будто его скрыл опустившийся занавес. Бен-Авраам взял легендарного героя за руку и потянул по направлению к Штадтпарку. Минут десять они прилежно бродили по темным тропинкам, проверяя, нет ли хвоста. Поглядывая на своего спутника – невысокого, поджарого, худощавого, похожего на велосипедиста, – Эфраим никак не мог поверить, что вот этот самый человек ликвидировал половину боевиков «Черного сентября», что это он проник на виллу в Тунисе и застрелил Абу Джихада, второго из руководителей ООП, на глазах его жены и детей.

Герой молчал. Как будто прислушивался. Его ноги ступали по тропинкам парка совершенно беззвучно. Эфраиму казалось, что рядом с ним идет призрак.

В квартале от парка их ждала машина. Бен-Авраам сел за руль и еще двадцать минут кружил по центру города. Резидент был прав – с таким человеком не поболтаешь о погоде. Он вообще заговорил всего один раз, когда вежливо попросил Эфраима потушить сигарету. В его немецком чувствовался резкий берлинский акцент.

Убедившись, что слежки нет, Бен-Авраам свернул на узкую улочку в северо-восточной части Вены, улицу под названием Антон-Франкгассе. Дом номер двадцать за последние годы не раз становился мишенью для террористов, а потому был надежно укреплен. Кроме того, за ним постоянно наблюдали сотрудники австрийских спецслужб. Когда машина повернула к въезду в подземный гараж, человек, сидевший рядом с Эфраимом, наклонил голову, буквально прижавшись лицом к его коленям. Лоб у него оказался горячий, словно у больного лихорадкой.

Комната связи находилась в помещении за пуленепробиваемыми стеклами, расположенном на втором подземном уровне. Чтобы дозвониться до дома Шамрона в Тивериаде, оператору понадобилось несколько минут. С подключенным скрэмблером голос его звучал так, словно доносился со дна стальной бочки. На дальнем фоне Габриель слышал шум льющейся воды и звон столовых приборов и посуды и представлял, как многострадальная жена Шамрона, Гела, моет в раковине посуду.

Выслушав рассказ Габриеля, Шамрон спросил, что он намерен делать дальше.

– Собирался съездить в Лондон и спросить у Питера Мэлоуна, зачем Бени звонил ему из Бренцоне.

– Мэлоун? А почему ты думаешь, что он станет с тобой разговаривать? У Питера Мэлоуна свой бизнес. Если у него есть что-то, он не отдаст это никому.

– Вот я и думаю, как подойти помягче.

– А если он не захочет открывать перед тобой свою записную книжку?

– Тогда придется искать другой подход. Не такой мягкий.

– Я ему не доверяю.

– Других зацепок у меня сейчас нет.

Шамрон тяжело вздохнул. Хотя их разделяли тысячи километров, Габриель услышал, как заклокотало в груди у старика.

– Я хочу, чтобы все было организовано по правилам, – сказал Шамрон. – Никаких авантюр, никаких приключений. Без поддержки – ни шагу. За ним установят круглосуточное наблюдение. В противном случае умывай руки и возвращайся в Венецию, заканчивай своего Беллини.

– Если настаиваешь…

– Помогать предложениями не буду, не мой стиль. Сегодня же свяжусь с лондонской резидентурой, пусть к нему приставят человека. Держи меня в курсе.

Габриель повесил трубку и вышел в коридор, где его поджидал Эфраим Бен-Авраам.

– Куда теперь? – спросил молодой оперативник.

Габриель взглянул на часы.

– Отвезите меня в аэропорт.

13 Лондон

Вечером второго дня своего пребывания в Лондоне Габриель зашел в букинистический магазинчик на Чаринг-Кросс-роуд и купил книгу. Сунув ее под мышку, он направился к станции метро «Лейстер-сквер». У входа в подземку снял поношенный пиджак и бросил его в мусорный ящик. Спустившись вниз, Габриель купил билет в автомате и съехал на эскалаторе к платформе Северной линии, где, как положено, задержался минут на десять. Он пролистал купленную книжку и, найдя нужный абзац, обвел его красным и заложил страницу.

Поезд наконец подошел, и Габриель втиснулся в переполненный вагон, где сразу зацепился за стальную стойку. Ехать предстояло до «Слоун-сквер» с пересадкой на «Набережной». Вагон дернулся, и он еще раз посмотрел на книгу, по корешку которой шла почти стершаяся надпись, сделанная утратившими блеск золотыми буквами:

Мэлоун… Одно из самых ненавидимых в Лондоне имен. Обличитель злодеяний, человек, раскрывающий тайны самых темных махинаций, ломающий карьеры и жизни. Репортер, занимающийся журналистскими расследованиями для «Санди таймс». Список жертв Мэлоуна длинен и интересен, кого только в нем нет: два министра кабинета, высокопоставленный чиновник МИ-5, множество нечистых на руку бизнесменов и даже главный редактор конкурирующей газеты. Кроме того, на протяжении последнего десятилетия он опубликовал целую серию сенсационных биографий и политических разоблачений.

Купленная Габриелем книга была посвящена операциям Конторы. В Тель-Авиве она вызвала бурю, в первую очередь по причине поразительной точности. В ней говорилось, например, о том, что Ари Шамрон нашел информатора даже в высшем руководстве МИ-6. За этими откровениями последовал скандал, который сам Шамрон характеризовал как худший со времен взрыва в отеле «Царь Давид».

Через десять минут Габриель уже шел по улицам Челси, держа в руке книгу Мэлоуна. Сгущались сумерки. Он пересек Кадоган-сквер и задержался у входа в красивое белое здание времен короля Георга. В окнах второго этажа горел свет. Габриель поднялся по ступенькам к передней двери, положил книгу на плетеный коврик, повернулся и быстро зашагал прочь.

На другой стороне площади стоял серый фургончик американского производства. Когда Габриель постучал в затемненное заднее окошко, дверца открылась, явив темное пространство, слабо освещенное мерцанием приборной панели. Перед ней сидел высокий, жилистый, чем-то похожий на раввина парень по имени Мордехай. Он протянул гостю костлявую руку и помог подняться. Габриель закрыл за собой дверцу и примостился рядом с ним. На полу валялись обертки от батончиков и пустые пластиковые стаканчики. Последние тридцать шесть часов Мордехай прожил в этом фургончике.

– Сколько людей в доме? – спросил Габриель.

Мордехай протянул руку и повернул регулятор звука. Из динамиков донесся слабый голос Питера Мэлоуна, разговаривающего с одной из своих ассистенток.

– Трое, – ответил Мордехай. – Мэлоун и две женщины.

Габриель набрал номер репортера. Звуки, вырвавшиеся из динамиков, напоминали пожарную сирену. Мордехай снова покрутил ручку. Мэлоун снял трубку после третьего звонка и представился. Говорил он с мягким шотландским акцентом.

Габриель даже не попытался скрыть свой израильский акцент.

– Я оставил перед дверью вашу книгу. Советую взглянуть. Перезвоню ровно через пять минут.

Габриель повесил трубку и протер запотевшее окно. Входная дверь приоткрылась на несколько дюймов, из-за нее высунулась, словно из-под панциря черепахи, голова Мэлоуна. Голова повернулась влево, потом вправо – репортер высматривал звонившего. Потом он наклонился и подобрал книгу. Габриель взглянул на Мордехая и улыбнулся. Победа. Через пять минут он нажал кнопку повторного вызова. На этот раз Мэлоун не заставил себя ждать и ответил после первого же звонка.

– Кто вы?

– Вы видели подчеркнутый абзац?

– Убийство Абу Джихада? Ну и что?

– Я был там в ту ночь.

– На чьей стороне?

– На стороне хороших парней.

– Так вы палестинец?

– Нет, Абу Мэлоун, я не палестинец.

– Так кто же вы тогда?

– Агент, носящий в вашей книге кодовое имя Меч.

– О Боже, – прошептал Мэлоун. – Где вы? Что вам нужно?

– Мне нужно поговорить с вами.

– О чем?

– О Бенджамине Штерне.

Долгая пауза.

– Мне нечего вам сказать.

Надо немного нажать, подумал Габриель.

– Мы нашли у него ваш телефонный номер. Знаем, что вы помогали ему в работе над книгой. Полагаем, что вы можете знать, кто его убил и почему.

Еще одна пауза, на этот раз более долгая. Мэлоун обдумывал следующий шаг. Габриель умышленно употребил местоимение мы, и, похоже, это произвело нужное впечатление.

– А если я что-то знаю?

– Мне хотелось бы знать это тоже.

– Что я получу взамен?

Репортер остается репортером всегда, и англичанин намеревался продать свой товар подороже.

– Я расскажу вам о той ночи в Тунисе, – сказал Габриель и, помолчав, добавил: – И о других таких же.

– Серьезно?

– Бенджамин был моим другом. Я сделаю почти все, чтобы отыскать тех, кто его убил.

– Договорились, – коротко, по-деловому, бросил Мэлоун. – Как организуем?

– У вас в доме кто-то есть? – спросил Габриель, хотя ответ знал заранее.

– Две девушки-ассистентки.

– Отошлите их. Входную дверь не запирайте. Я войду сам, когда увижу, что они вышли. Никаких магнитофонов. Никаких камер. Никаких фокусов. Вы меня понимаете?

Габриель оборвал разговор прежде, чем репортер успел ответить, и опустил телефон в карман. Две минуты спустя дверь открылась, и из дома выпорхнули две молодые женщины. Подождав, пока они удалятся, Габриель вышел из фургона и зашагал через площадь. Входная дверь была не заперта, как они и договорились. Он повернул ручку и вошел.

Они стояли в отделанном мрамором холле и оценивающе, даже с вызовом, смотрели друг на друга, как капитаны двух соперничающих футбольных команд. Теперь Габриель понимал, почему британские телевизионщики так любят брать у него интервью или приглашать на свои передачи. Понимал и то, почему его считают одним из самых завидных холостяков. Ухоженный, с тонкими, выразительными чертами, безупречно одетый – сейчас на нем были шерстяные брюки и кардиган цвета кларета. Габриель – в джинсах и кожаной куртке, солнцезащитных очках и бейсболке – казался человеком из другого мира или, по крайней мере, из другого района города. Руку гостю Мэлоун не протянул.

– Можете снять эти дурацкие очки. У меня нет привычки выдавать свои источники информации.

– Я бы предпочел их оставить, если вы не возражаете.

– Как хотите. Кофе? Или что-нибудь покрепче?

– Нет, спасибо.

– Кабинет наверху. Думаю, там нам будет удобнее.

Они поднялись в длинную прямоугольную комнату с книжными стеллажами во всю стену и восточными коврами на полу. Два антикварных библиотечных столика – один для ассистенток, другой для хозяина. Мэлоун опустился в кресло возле газового камина и жестом предложил Габриелю сделать то же самое.

– Должен признаться, у меня довольно странные чувства. Быть в одной комнате с таким человеком, как вы… Я столько слышал о ваших подвигах. Мне даже кажется, будто я знаю вас на самом деле. Вы – живая легенда. «Черный сентябрь», Абу Джихад и бог знает сколько других. Убили кого-нибудь в последнее время?

Габриель не поддался на уловку, и Мэлоун, немного выждав, продолжал:

– Вы меня интересуете, в вас есть нечто притягательное, нечто завораживающее. И все же должен сказать, что нахожу ваши деяния отвратительными с моральной точки зрения. По-моему, государство, допускающее политическое убийство, ничем не лучше того врага, которого оно пытается разгромить. Во многих отношениях оно даже хуже. В моей книге, не буду скрывать, вы представлены убийцей.

Габриель уже начал думать, что, пожалуй, допустил ошибку, явившись сюда. Он давным-давно понял, что истину в таких спорах не найти, потому что и сам много раз спорил с самим собой. Сейчас он просто сидел, глядя на Питера Мэлоуна через темные очки и ожидая, когда же репортер перейдет наконец к делу. Англичанин закинул ногу на ногу и убрал со штанины ниточку. Жест выдал его беспокойство. Габриелю это доставило удовольствие.

– Полагаю, прежде чем продолжать, нам следует обговорить детали соглашения, – сказал Мэлоун. – Я расскажу вам все, что знаю об убийстве Бенджамина Штерна. Вы же, со своей стороны, ответите на мои вопросы. Мне уже приходилось заниматься такого рода делами, так что правила я знаю. Никаких деталей, которые помогли бы установить вашу личность, ничего такого, что могло бы поставить под угрозу текущие операции. Вас устраивает?

– Вполне.

Мэлоун посмотрел в окно, за которым было уже совсем темно, потом перевел взгляд на гостя.

– Вы правы в отношении Бенджамина. Я действительно помогал ему в работе над книгой. Наше партнерство носило конфиденциальный характер. Я удивлен тем, что вы нашли меня.

– Почему Бенджамин обратился к вам?

Мэлоун поднялся и подошел к стеллажу. Возвратившись, он протянул гостю книгу.

– У Бенджамина было что-то очень серьезное, что-то по-настоящему важное и имеющее отношение к Ватикану и войне.

Габриель взял книгу.

– И, как я понимаю, к «Крус Вера»?

Мэлоун кивнул.

– Ваш друг был замечательным академическим ученым, о понятия не имел о том, как вести журналистское расследование. Он попросил меня поработать одновременно консультантом и исследователем. Я согласился, и мы обговорили условия. Я должен был получить деньги двумя порциями: первую – авансом, вторую – после завершения и приема рукописи. Не стоит, наверное, и говорить, что до второго платежа дело так и не дошло.

– Что у него было?

– К сожалению, информация так и осталась для меня закрытой. Ваш друг был очень скрытным в этом вопросе. Честно говоря, не знай я, что он профессор, принял бы его за одного из ваших.

– Что ему нужно было от вас?

– Он хотел получить доступ к материалам, которые я собрал, работая над книгой о «Крус Вера». И еще я должен был попытаться отыскать двух священников, работавших в Ватикане во время войны.

– Как звали этих священников?

– Монсеньоры Чезаре Феличи и Томазо Манцини.

– Вы нашли их?

– Пытался. Но узнал лишь то, что они оба пропали и считаются мертвыми. Однако самое интересное даже не это, а то, что римский детектив-полицейский, занимавшийся расследованием этих случаев, был отстранен от дела и получил другое задание.

– Как его зовут?

– Алессио Росси. Но, ради Бога, не говорите ему, откуда получили эту информацию, ведь мне надо заботиться о репутации.

– Если вы так много знаете, почему не напишете книгу?

– А что я знаю? Да, есть серия убийств и исчезновений, связанных, как я полагаю, между собой, но у меня нет твердых доказательств. А без серьезной доказательной базы обвинять в убийстве Ватикан или кого-то близкого к нему я бы не рискнул. Кроме того, ни один уважающий себя издатель не осмелился бы прикоснуться к такому «горячему» материалу.

– Но у вас есть своя теория насчет того, кто может стоять за этими убийствами и исчезновениями.

– Не забывайте, речь идет о Ватикане, – сказал Мэлоун. – Люди, имеющие отношение к этому почтенному учреждению, занимаются интригами и заговорами почти две тысячи лет. Они играют в эти игры лучше, чем кто-либо еще, и в прошлом религиозное рвение и доктринальные разногласия часто побуждали их совершать смертный грех убийства. В церкви полным-полно тайных обществ и сект, которые, как я подозреваю, занимаются чем-то подобным.

– Вы можете их назвать?

Питер Мэлоун широко, как будто стоял перед телекамерой, улыбнулся.

– На мой взгляд, ответ у вас в руках.

Габриель опустил глаза.

Мэлоун вышел из комнаты и через пару минут возвратился с бутылкой «медока» и двумя большими хрустальными кубками. Щедро наполнив оба, он протянул один Габриелю.

– Говорите на латыни?

– Вообще-то мы говорим на другом древнем языке.

Мэлоун усмехнулся, отпил вина и продолжил рассказ.

– «Крус Вера» в переводе с латыни означает Истинный Крест. Так же называется тайный орден, существующий в Римско-католической церкви, что-то вроде церкви внутри церкви. Упоминаний о нем вы не найдете даже в ватиканском ежегоднике. Обратитесь в пресс-службу, и вам скажут, что это фабрикация, измышление, клевета, распространяемая врагами церкви с целью ее дискредитации. Но если спросите меня, то я отвечу: да, «Крус Вера» существует, что и доказано в моей книге. Щупальца этой тайной организации проникли на самые верхние уровни Ватикана, сторонники ее пользуются влиянием и властью во многих странах мира.

– Так что же все-таки представляет собой эта организация?

– Она возникла в Испании во время гражданской войны. Ее основатель – священник-антикоммунист Хуан Антонио Родригес. Монсеньор Родригес очень тщательно подходил к отбору людей, которым позволялось вступать в его группу. Подавляющее большинство из них были мирянами; многие и раньше знали друг друга по бизнесу или политике. Родригес привлекал банкиров и юристов, промышленников и министров, шпионов и агентов спецслужб. Понимаете, Родригеса не интересовало спасение душ. По его мнению, этим могли заниматься обычные приходские священники. Он же считал своим долгом совсем другое: защищать Римско-католическую церковь от ее смертельных врагов.

– Что же это за враги?

– Большевики, – сказал репортер и тут же быстро добавил: – И конечно, евреи. В тридцатые годы «Крус Вера» быстро распространилась едва ли не по всей Европе. Ее филиалы обосновались в Италии, Франции, Германии, на Балканах и даже в самой римской курии. Во время войны члены «Крус Вера» работали при папском дворе и в секретариате. Организация расширялась, расширялась и миссия монсеньора Родригеса. Ему уже было мало просто защищать церковь от врагов. Он хотел вернуть ей абсолютную власть и полное верховенство во всех сферах, вернуть то положение, которое она занимала в Средние века. Эта же цель стоит перед «Крус Вера» и сейчас: взять реванш за поражения Реформации и Просвещения и снова подчинить государство церкви. И конечно, они хотят отменить решения Второго Ватиканского собора, которые рассматриваются ими как еретические реформы.

– Как они намерены это сделать?

– «Крус Вера» ненавидит КГБ, но во многих отношениях является его двойником; отсюда и название моей книги. Эта организация ведет тайную войну против тех, кого считает врагами, и действует внутри церкви наподобие тайной полиции, насаждая строгую приверженность доктрине и подавляя инакомыслящих. Да, конечно, диссидентам и реформаторам разрешено время от времени выпускать пар недовольства, но как только они начинают представлять реальную угрозу, «Крус Вера» выходит на сцену и помогает им увидеть свет истины.

– А если они не желают смотреть в нужном направлении?

– Скажем так, несколько человек, ставших «Крус Вера» поперек дороги, умерли при весьма туманных обстоятельствах. Прелаты, посмевшие выступить против «Крус Вера», умирали от внезапных сердечных приступов. Журналисты, пытавшиеся подобраться к ордену, бесследно исчезали или совершали самоубийства. Та же участь постигла некоторых членов организации, которые пожелали покинуть ее ряды.

– И как же религиозный орден оправдывает применение насилия?

– К насилию прибегают отнюдь не священники «Крус Вера». Они подсказывают, направляют, руководят, а грязную работу берут на себя миряне. В ордене их называют milites Christi – солдаты Христа. Вот им-то и разрешено прибегать к грязным методам, pilleria, ради достижения целей организации. Под pilleria понимается все – от шантажа до убийства. А когда дело сделано, священники отпускают грех. Кстати, солдатам Христа не позволяется исповедоваться посторонним священникам, так что неприятные секреты ордена остаются, так сказать, в семье.

– Как они относятся к нынешнему папе?

– Насколько я знаю, весьма прохладно, если не сказать больше. Папа Павел Седьмой говорит о возрождении и обновлении. Для «Крус Вера» эти слова означают реформы и либерализацию, поэтому они нервничают.

– Почему вы считаете, что «Крус Вера» имеет отношение к убийству Бенджамина Штерна?

– У них мог быть мотив. Если «Крус Вера» чего и опасается, то только того, что мрачные тайны Ватикана станут достоянием общественности, что кто-то доберется до его грязного белья. Орден в первую очередь рассматривает себя, как стража церкви. Если бы ваш друг раздобыл какие-то опасные доказательства, он вполне мог бы попасть в категорию врагов. И «Крус Вера», конечно, позаботился бы о том, чтобы принять к нему самые жесткие меры – разумеется, во благо церкви.

Мэлоун допил свой бокал и налил себе еще. Габриель к своему так и не прикоснулся.

– Если вы разговариваете с людьми, задаете вопросы, суете нос в дела, которые вас не касаются, то скорее всего рано или поздно появитесь на радаре «Крус Вера». Если они посчитают, что вы представляете для них угрозу, то убьют вас без малейших колебаний.

– Ценю вашу откровенность.

– Уговор есть уговор. – Мэлоун взял блокнот и ручку, и роли вдруг переменились. – Теперь моя очередь расспрашивать.

– Только не забывайте о правилах. Если вы предадите меня…

– Не беспокойтесь. Я хорошо понимаю, что «Крус Вера» не единственная секретная организация, прибегающая к pilleria. – Мэлоун открыл блокнот на чистой странице. – Господи, у меня к вам столько вопросов… я даже не знаю, с чего начать.

Следующие два часа Габриель неохотно отвечал на расспросы репортера, выполняя обязательства по своей части сделки. Когда он наконец вышел из дома Мэлоуна, его встретил проливной дождь. Перейдя Кадоган-сквер и свернув на Слоун-стрит, Габриель вытащил из кармана сотовый телефон и набрал номер Мордехая, остававшегося в фургоне.

– Продолжай наблюдение. Если Мэлоун куда-то поедет, следуй за ним.

В своем кабинете наверху Мэлоун сидел перед компьютером, лихорадочно записывая то, что только что услышал. Надо же такому случиться! Репортер давно понял, что удача – это трудноуловимое сочетание упорной работы и чистого везения. Иногда сенсационные истории просто падают тебе в руки. Разница между обычным журналистом и великим заключается в том, что каждый из них сделает дальше.

Результатом напряженной часовой работы стала пара меморандумов. Первый был посвящен подвигам агента под кодовым именем Меч. Второй содержал основные положения беседы о профессоре Бенджамине Штерне. Независимо от своего желания и, конечно, не догадываясь об этом, израильтянин дал Мэлоуну то, чего ему так не хватало. Израильская разведка занялась расследованием обстоятельств убийства жившего в Мюнхене историка. Утром он позвонит в Тель-Авив, задаст несколько вопросов, получит вполне ожидаемые ответы от тупиц-чиновников, а потом соединит все загадочные детали этого странного дела. Разумеется, он не сказал гостю всего, что знал об убийстве профессора, как и израильтянин – репортер в этом не сомневался – не открыл ему все свои тайны. Таковы правила игры. Только опытный газетчик способен отделить правду от дезинформации, просеять кучу словесного песка, чтобы обнаружить золотой самородок. Если повезет, материал будет готов к уик-энду.

Он еще раз тщательно просмотрел записи и решил позвонить Тому Грейвсу, редактору «Санди таймс», чтобы зарезервировать место на первой странице. Он потянулся к телефону, но не успел взять трубку, потому что что-то сильно ударило его в грудь. Мэлоун опустил голову и увидел на рубашке быстро расплывающееся темное пятно. Он поднял глаза. Прямо напротив него, в пяти футах от письменного стола, стоял светловолосый мужчина с бесцветными глазами. Захваченный срочной работой, репортер даже не услышал, как он вошел в дом.

– За что? – прошептал он, чувствуя во рту вкус крови.

Киллер наклонил голову, словно озадаченный таким вопросом, и обошел стол.

– Ego te absolve a peccatus tuis, – произнес он, небрежно поднося пальцы ко лбу. – In nominee Patris et Filii et Spiritus Sancti. Amen.

Потом неизвестный приставил дуло к голове Мэлоуна и выстрелил еще раз.

На жаргоне Конторы подслушивающее устройство, установленное Мордехаем в кабинете Мэлоуна, называлось «стеклом». Спрятанное в электронной начинке телефона, оно позволяло не только прослушивать все звонки репортера, но и быть в курсе того, что говорилось в кабинете. Так что Мордехай слышал разговор Мэлоуна с Габриелем. Слышал он и то, как после ухода гостя журналист печатал что-то на компьютере.

В начале десятого до Мордехая донеслось бормотание на каком-то незнакомом языке. Следующие пять минут он слышал звук выдвигаемых и задвигаемых ящиков. Агент отнес эту активность на счет Мэлоуна, но когда немного погодя передняя дверь открылась и из дома вышел высокий широкоплечий мужчина, Мордехай сразу понял – случилось нечто ужасное.

Мужчина быстро спустился по ступенькам и двинулся через площадь, прямиком к фургону. Мордехай запаниковал. Оружия у него не было, только направленный микрофон и фотоаппарат «Никон». Он потянулся за «Никоном» и, когда незнакомец подошел ближе, спокойно поднял фотоаппарат и быстро щелкнул три раза.

Последний кадр, как ему показалось, получился вполне удачным.

14 Рим

Ватикан – самое маленькое и малонаселенное государство в мире. В нем работают более четырех тысяч человек, но постоянно проживают за его стенами едва ли четыре сотни. Одним из этих четырехсот был кардинал и государственный секретарь Марко Бриндизи. Его личные апартаменты в Апостольском дворце находились совсем недалеко от апартаментов святого отца. Некоторые кардиналы приравнивали жизнь в эпицентре ватиканской власти к жизни в золотой клетке, но Бриндизи не разделял этого мнения. Ему там нравилось. У него были прекрасные комнаты, ему не приходилось далеко ходить на работу, а небольшой штат священников и монахинь заботился обо всем необходимом.

Единственным недостатком можно было считать близость папских слуг. Находясь во дворце, кардинал практически не имел возможности укрыться от глаз папских секретарей. И хотя отдельный кабинет в «Живой воде» позволял проводить многие встречи личного характера в относительной безопасности, та, что была назначена на этот вечер, требовала более строгой конспирации.

Во дворе Сан-Домазо, рядом со входом в Папский дворец, Бриндизи поджидал «мерседес». В отличие от других кардиналов курии ему не приходилось рассчитывать на удачу в гараже для служебных машин. «Мерседес», а также водитель и агент «Вигиланцы» – службы безопасности Ватикана, были закреплены за ним на постоянной основе. Бриндизи расположился на заднем сиденье, и машина тронулась. Она медленно проехала по виа Бельведер, мимо Папской фармацеи и казарм швейцарских гвардейцев, а затем проскользнула через ворота Святой Анны и оказалась уже на территории Рима.

Автомобиль пересек пьяцца делла Читта и повернул к въезду на подземную автостоянку, расположенную под принадлежащим Ватикану жилым комплексом, в котором жили многие из кардиналов курии. Еще несколько подобных комплексов находились в других частях Рима.

«Мерседес» остановился рядом с серым фургоном марки «Фиат». Как только Бриндизи вышел из машины, задняя дверца фургона открылась, и из него появился мужчина, одетый в такую же, как у Бриндизи, сутану с алым поясом. Правда, в отличие от Бриндизи, он не имел ни малейшего права носить это одеяние. Мужчина не был кардиналом; вообще же он не был даже рукоположен в священнослужители. Кардинал Бриндизи не знал его имени, но знал, что до прихода в службу безопасности «Вигиланца» этот человек работал некоторое время актером.

Выступив из тени, двойник на секунду задержался и посмотрел на кардинала. Как всегда, Бриндизи стало немного не по себе от его взгляда, по спине даже пробежал холодок. Он словно увидел себя в зеркале: те же черты лица, круглые очки, золотой нагрудный крест, даже кардинальская шапочка так же слегка сдвинута набок. На лице незнакомца застыла равнодушная улыбка – точная копия характерной улыбки кардинала.

– Добрый вечер, ваше преосвященство.

– Добрый вечер, – машинально повторил кардинал.

Двойник коротко кивнул, уселся в «мерседес», и седан отъехал. В фургоне кардинала поджидал его личный секретарь, отец Масконе.

– Пожалуйста, поспешите, ваше преосвященство. Долго задерживаться небезопасно.

Священник помог кардиналу влезть в фургон, провел к сиденью и закрыл дверцу. Машина выехала из гаража и свернула на улицу. В следующее мгновение она уже катила по Риму в направлении Тибра.

Отец Масконе расстегнул дорожную сумку и вытащил мирскую одежду: серые брюки, пуловер с воротом под горло, дорогой светло-коричневый блейзер и пару черных туфель. Бриндизи начал раздеваться. Через минуту на нем не осталось ничего, кроме белья и цепочки с шипами на правом бедре.

– Может, снимете власяницу, ваше преосвященство?

Кардинал Бриндизи покачал головой.

– Я и так уже зашел слишком далеко, отец Масконе. Власяница останется, пусть даже и будет проступать… – он немного помедлил, – под брюками.

– Хорошо, ваше преосвященство.

С помощью секретаря Бриндизи быстро натянул непривычную одежду. После этого он снял свои маленькие круглые очки и заменил их другими, со слегка затемненными стеклами. Теперь он полностью преобразился и походил уже не на одного из князей церкви, а на богатого римлянина с не очень чистой репутацией, возможно, даже такого, который не прочь поразвлечься с молодыми женщинами.

Пять минут спустя фургон остановился на пустынной площади, расположенной на другом берегу Тибра. Отец Масконе открыл дверцу. Кардинал Марко Бриндизи перекрестился и ступил на землю.

Во многих отношениях Рим – та же деревня. При обычных обстоятельствах Марко Бриндизи вряд ли удалось бы пройти по виа Венето неузнанным, даже если бы он надел простую сутану приходского священника. Но в этот вечер, прокладывая путь через шумящие толпы и минуя переполненные кафе, он оставался совершенно незамеченным, как будто превратился в еще одного обычного горожанина, отправившегося на поиски приятной компании и вкусной еды.

Славные для виа Венето времена давно миновали. Она оставалась тем же милым бульваром с красивыми деревьями, шикарными магазинами и дорогими ресторанами, но интеллектуалы и кинозвезды уже покинули ее ради более изысканных и не выставляемых напоказ утех. Теперь толпа состояла главным образом из туристов, бизнесменов и итальянских тинейджеров на мотороллерах.

Dolce vita, сладкая жизнь виа Венето никогда не манила к себе кардинала Марко Бриндизи, даже в шестидесятые, когда он был молодым чиновником курии, только что приехавшим в Рим из небольшого умбрийского городка, а тем более сейчас. Обрывки достигавших его ушей застольных разговоров казались совершенно пустыми и мелочными. Он знал, что некоторые кардиналы – и даже папы – любили прогуливаться по улицам Вечного города в мирском облачении, чтобы посмотреть, как живет другая половина. Что касается его самого, то другая жизнь никогда не вызывала у него ни малейшего интереса. За редким исключением, он находил представителей той, другой половины грубыми и аморальными и считал, что им бы стоило – ради собственного блага – почаще прислушиваться к тому, что говорит церковь, и пореже к тому, что денно и нощно исторгают из себя телевизоры.

Привлекательная средних лет женщина, сидевшая за столиком открытого кафе, бросила на него восхищенный взгляд. Вынужденный играть роль, Бриндизи улыбнулся в ответ и тут же мысленно обратился к Христу с мольбой о прощении. Ему доводилось слышать покаянные признания священников, павших жертвами сексуального соблазна. Священников, содержавших любовниц. Священников, совершавших непотребные, противные естеству акты с другими священниками.

Бриндизи никогда не сталкивался с искушениями плоти. Поступив в семинарию, он отдал сердце Христу и Деве Марии. Священники, которые не находили в себе сил оставаться верными обету, вызывали у него отвращение. Он полагал, что всех тех, кто не мог справиться со слабостью плоти, следовало бы лишать духовного сана. Но, оставаясь прагматиком, Бриндизи понимал, что такая политика определенно сократила бы ряды духовенства.

Дойдя до пересечения виа Венето и Корсо, кардинал взглянул на часы. Он прибыл точно в назначенное время. Через несколько секунд у тротуара остановился автомобиль, из которого вышел Карло Касагранде.

– Извините, что не целую ваше кольцо, – сказал Касагранде, – но это, наверное, выглядело бы неуместным в данных обстоятельствах. Погода сегодня на редкость тихая и теплая. Вы не хотите прогуляться до виллы Боргезе пешком?

Касагранде перевел кардинала через широкий бульвар, по которому, словно жаждая человеческой крови, проносились ревущие мотоциклы и машины, подвергнув жизнь второго по могуществу человека в Римско-католической церкви смертельной опасности. Благополучно добравшись до противоположной стороны, они неспешно зашагали по посыпанной гравием дорожке. По воскресеньям парк обычно наполнялся крикливыми детьми и мужчинами, слушающими трансляции футбольных матчей по переносным приемникам. Сейчас же здесь было довольно тихо, и только с Корсо доносился приглушенный шум проносящихся автомобилей. Кардинал шел так, как будто на нем была привычная сутана: заложив руки за спину и опустив голову – богач, потерявший деньги и делающий вид, что пытается их найти. Когда Касагранде сообщил о смерти Питера Мэлоуна, Бриндизи пробормотал короткую молитву, но подавил в себе импульс перекреститься.

– Этот ваш убийца действует весьма эффективно.

– К сожалению, у него большая практика.

– Расскажите мне о нем.

– Мои обязанности как раз в том и заключаются, чтобы оберегать вас от такого рода вещей, ваше преосвященство.

– Я спрашиваю не из нездорового любопытства, Карло. Мне лишь хочется убедиться в том, что это дело ведется так, как надо.

Они подошли к галерее Боргезе. Касагранде сел на мраморную скамью перед входом в музей и жестом предложил своему спутнику сделать то же самое. Кардинал долго вытирал воображаемую пыль, после чего осторожно опустился на холодный камень. В течение последующих пяти минут Касагранде рассказывал кардиналу то, что узнал о наемном убийце по кличке Леопард за годы сотрудничества. Долгое время Леопард сотрудничал с левыми и палестинскими террористическими группировками, но в конце концов окончательно превратился в высокооплачиваемого профессионала.

– Его настоящее имя? – спросил кардинал, которому эта мимолетная встреча со злом, похоже, доставила некое удовольствие.

– Мы не знаем наверняка, ваше преосвященство.

– Национальность?

– В европейских службах безопасности полагают, что он швейцарец, хотя это тоже до конца не ясно.

– Вы знакомы с ним?

– Мне приходилось находиться с ним в одной комнате, ваше преосвященство. У нас деловые отношения, но я бы не сказал, что мы по-настоящему знакомы. Сомневаюсь, что кто-то вообще знает его достаточно хорошо.

– Он умен?

– Очень.

– Образован?

– Есть свидетельства, что до того, как уступить зову насилия и террора, он непродолжительное время изучал теологию в университете Фрайбурга. Есть также основания считать, что, будучи молодым человеком, он проходил послушничество в Цюрихе.

– Хотите сказать, что это чудовище училось на священника? – Кардинал медленно покачал головой. – Надеюсь, сейчас он не считает себя католиком?

– Леопард? Не думаю, что он верит в кого-то, кроме самого себя.

– Получается, что человек, убивавший некогда по заданию коммунистов, работает теперь на Карло Касагранде, того, кто помог папе-поляку сокрушить Империю Зла.

– В политике случаются самые странные альянсы. – Касагранде поднялся. – Пойдемте.

Они пошли по дороге, обсаженной пиниями. Кардинал возвышался над своим спутником на целую голову. Церковное облачение несколько смягчало его наружность. Сейчас же, одетый в мирское, он странным образом преобразился в человека, внушавшего не доверие, а страх.

Они сели на скамью, с которой открывался вид на пьяцца ди Сьена. Касагранде думал о жене, о том, как они сидели однажды на этом самом месте и смотрели на конный парад. Ее руки пахли клубникой. Анжелина любила лакомиться клубникой и пить спуманти.

Отдаться нахлынувшим воспоминаниям помешал Бриндизи, заговоривший о человеке, который называл себя Эхудом Ландау. Касагранде рассказал кардиналу о посещении Ландау монастыря Святого Сердца в Бренцоне.

– Боже мой, – прошептал Бриндизи. – И как держалась мать Винченца?

– Судя по всему, вполне достойно. Рассказала придуманную нами историю и выпроводила. Но на следующее утро он вернулся и спросил о сестре Регине.

– О сестре Регине? Это же катастрофа! Откуда он узнал?

Касагранде покачал головой. Он и сам не раз задавал себе этот вопрос после второго звонка матери Винченцы. Откуда израильтянин мог узнать о сестре Регине? Квартира профессора Штерна была обыскана самым тщательным образом. Все, что имело какое-то отношение к монастырю, было уничтожено. Очевидно, какая-то улика все же осталась незамеченной и, избежав заброшенной Касагранде сети, попала в руки его противника.

– Где он сейчас? – спросил кардинал.

– Боюсь, мой ответ вас разочарует. Не имею ни малейшего представления. В Бренцоне его взяли под наблюдение, но он оторвался от моего человека в Вероне. Несомненно, высококлассный профессионал. С тех пор его не видели.

– Что вы намерены делать?

Касагранде отвел взгляд от древнего ипподрома и посмотрел в бледные, почти бесцветные глаза кардинала.

– Как государственный секретарь, вы, ваше преосвященство, должны знать, что служба безопасности подозревает этого человека в подготовке покушения на святого отца.

– Считайте, что я уведомлен. Какие шаги вы намерены предпринять для того, чтобы помешать ему осуществить задуманное?

– Я задействовал Ахилла Бартолетти. Его реакция оказалась вполне предсказуемой. Сформирована оперативная группа, на этого человека открыта круглосуточная охота.

– Полагаю, на каком-то этапе святого отца придется предупредить о нависшей над ним угрозе. Возможно, тем самым нам удастся повлиять на его решение относительно посещения синагоги на следующей неделе.

– Я тоже так думаю, – согласился Касагранде. – Что-нибудь еще?

– Остался еще один вопрос. – Кардинал рассказал Касагранде о репортере из «Републики», которого заинтересовало детство святого отца. – Если он уличит Ватикан в обмане, пусть даже и незначительном, это может отрицательно повлиять на развитие событий. Подумайте, что можно сделать, чтобы поставить этого чересчур дотошного репортера на место.

– Я этим займусь, – сказал Касагранде. – Что вы посоветовали святому отцу?

– Сказал, что было бы неплохо, если бы он подготовил меморандум с указанием подробностей того злополучного периода своей жизни.

– Что он ответил?

– Согласился, но я не хочу ждать, пока он соберется. По-моему, вам бы стоило провести собственное расследование. Нам нужно узнать правду до того, как она появится на страницах «Републики».

– Сегодня дам такое задание одному из своих людей.

– Очень хорошо. Ну, вот теперь, пожалуй, все.

– Вас проводят. Фургон будет в назначенное время. Вас доставят в Ватикан, если только вы не хотите прогуляться по виа Венето. Мы могли бы выпить по стаканчику фраскати или просто пройтись по городу.

Кардинал улыбнулся – такая перспектива его не прельщала.

– Вообще-то, Карло, я предпочитаю любоваться видом Рима из окон Папского дворца.

С этими словами он повернулся и зашагал прочь. Через пару секунд кардинал растворился в темноте.

15 Нормандия, Франция

Ранним утром следующего дня Эрик Ланге пересёк пролив на пароме Нью-Хейвен–Дьеп. Он оставил взятый напрокат «пежо» на платной стоянке возле паромного терминала и направился в «Набережную Генриха IV», чтобы позавтракать. В кафе с видом на бухту Ланге взял бриошь и кофе с молоком и устроился за столиком с утренними газетами. Никаких сообщений об убийстве английского репортера Питера Мэлоуна еще не было, в новостях по радио об этом тоже не сказали ни слова. Вероятнее всего, тело еще просто не обнаружили. Ланге предполагал, что это произойдет примерно в десять по лондонскому времени, когда в дом Мэлоуна придут ассистентки. Подозреваемых у полиции будет хоть отбавляй. За годы работы репортер успел нажить немало врагов, каждый из которых с удовольствием сократил бы его жизнь.

Ланге взял еще булочку и еще кофе. Спешить было некуда. Он провел за рулем почти всю ночь, и теперь ему хотелось спать. Мысль о том, что впереди еще далекий путь в Цюрих, угнетала его. Он подумал о Катрин, о ее уединенной вилле на краю густого нормандского леса, об удовольствиях, которые сулила ее огромная, под балдахином, кровать.

Ланге оставил на столе несколько евро и, выйдя на набережную, зашагал по направлению к Пуазоннери – старейшему в Дьепе крытому рыбному рынку. Он неторопливо переходил от лотка к лотку, тщательно осматривал рыбу, легко переговаривался с торговцами на прекрасном французском. В конце концов выбор Ланге пал на двух морских окуней и нескольких моллюсков. После рыбного рынка он взял курс на Гран-Рю, главную торговую улицу Дьепа. Здесь Ланге купил хлеб и немного свежего деревенского сыра. Последние покупки он сделал в винном магазине, где пополнил припасы полудюжиной бутылок вина и бутылкой кальвадоса – знаменитого нормандского яблочного бренди.

Сложив покупки на заднем сиденье «пежо», Ланге продолжил путь. Дорога пролегала у самых скал, то взлетая вверх, то круто падая вниз вместе с контуром береговой линии. Еще ниже тянулся каменистый пляж. Вдалеке виднелись возвращающиеся в порт рыбацкие лодки. Он проехал через несколько прибрежных городков, то и дело откусывая от длинного французского батона. К тому времени, когда «пежо» въехал в Сен-Валери-он-Ко, машина уже пропахла креветками и мидиями.

За милю до Сен-Пьера Ланге свернул на узкую проселочную дорогу, уводившую его в сторону от моря и пролегавшую между яблоневыми садами и полями льна. Сразу за Бальмонтом он повернул еще раз и, проехав около километра по еще более узкой дороге, обсаженной с обеих сторон буками, уперся в деревянные ворота. За воротами высилась каменная вилла, укрытая тенью высоких буков и вязов. На посыпанной галькой площадке стоял красный джип Катрин. Сама она, наверное, еще спала. Катрин редко поднималась до полудня, и заставить ее встать раньше могла лишь очень веская причина.

Ланге вышел из машины, открыл ворота и въехал во двор. Не постучав, он попытался открыть переднюю дверь, но она оказалась заперта. У него было два варианта: колотить в дверь, пока Катрин не откроет, или начать визит с шутки. Ланге выбрал второе.

Вилла имела форму буквы U и была окружена беспорядочно разросшимся садом. Летом здесь царило буйство красок, но сейчас, в последние дни зимы, в саду преобладал умеренно-зеленый цвет. Дальше начинался лес. Деревья стояли голые, ветви застыли, словно прислушиваясь к утренней тишине. Пробравшись через минное поле заброшенных клумб, стараясь не шуметь, незваный гость стал переходить от окна к окну. Пятое из шести оказалось незапертым на задвижку. Глупая Катрин… Что ж, он преподаст ей урок, который она не скоро забудет.

Ланге влез в дом, пересек полутемную гостиную и, поднявшись по лестнице, подошел к комнате Катрин и приоткрыл дверь. Женщина спала, волосы разметались по подушке, из-под белого пухового одеяла виднелись голые плечи. У нее была оливковая кожа южанки, голубые глаза и светлые волосы нормандской девушки. Рыжеватый отлив, как и взрывной темперамент, достался Катрин в наследство от бабушки-бретонки.

Ланге шагнул вперед и протянул руку, чтобы разбудить Катрин щекоткой, но в тот момент, когда он уже собирался дотронуться до лодыжки, женщина открыла глаза, схватила лежавший рядом «браунинг» и, как и учил ее Ланге, дважды спустила курок. В ограниченном пространстве спальни выстрелы прогремели неестественно громко. Ланге бросился на пол. Пули просвистели над головой и попали в дорогое старинное зеркало.

– Не стреляй, Катрин! – крикнул, трясясь от смеха, Ланге. – Это я!

– Поднимись! Так, чтобы я тебя видела!

Он медленно встал, держа руки на виду. Катрин включила прикроватную лампу и наградила гостя негодующим взглядом. Потом отвела руку назад и бросила в него пистолет, целя в голову. Ланге легко увернулся, и «браунинг» упал среди осколков, не причинив никому вреда.

– Чертов ублюдок! Тебе еще повезло, что я промахнулась! Лежал бы сейчас с дыркой в голове.

– Я был бы не первый.

– Мне так нравилось это зеркало!

– Оно было старое.

– Не старое, а старинное, идиот!

– Я куплю тебе новое.

– Мне не нужно новое – хочу то, прежнее.

– Тогда мы просто вставим другое стекло.

– А как я объясню следы от пуль?

Ланге погладил подбородок, изобразив глубокую задумчивость.

– Да, это уже проблема.

– Конечно, проблема! Придурок!

Катрин натянула на себя одеяло, словно только теперь вспомнила, что на ней ничего нет. Гнев уже начал остывать.

– Кстати, что ты здесь делаешь?

– Проезжал мимо.

Она пристально посмотрела на него.

– Ты снова кого-то убил. По глазам вижу.

Ланге наклонился, подобрал «браунинг», поставил его на предохранитель и положил пистолет на край кровати.

– Работал неподалеку. Надо бы пару дней отдохнуть.

– А почему ты думаешь, что можешь приезжать вот так, без предупреждения, когда тебе захочется? А если бы у меня был другой мужчина?

– Такой вариант не исключался, но шансы были в мою пользу. Я ведь прекрасно знаю, что большинство мужчин, за редким исключением, ужасно тебя утомляют. Как интеллектуально, так и в постели. Если бы у тебя кто-то и появился, он не задержался бы надолго. В общем, я решил, что игра стоит свеч.

Катрин едва сдерживала улыбку.

– И почему я должна позволить тебе остаться?

– Потому что я буду для тебя готовить.

– Ну, в таком случае нам надо нагулять аппетит. Иди ко мне. Вставать еще рано.

Катрин Буссар была, возможно, самой опасной женщиной во Франции. Она училась в Сорбонне, где получила степени по литературе и философии, а потом вступила во французскую левацкую группировку «Аксьон Директ». Политические цели экстремистов постоянно менялись, зато тактика оставалась постоянной. В восьмидесятые эти террористы наделали немало шуму, совершив несколько убийств, похищений и взрывов, в результате которых погибли десятки человек, а нация была повергнута в ужас.

Под руководством Эрика Ланге Катрин Буссар стала одним из лучших киллеров группы. Ланге лично работал с ней в двух случаях: в 1985-м, когда был убит высокопоставленный чиновник из министерства обороны Франции, и в 1986-м, когда жертвой экстремистов стал крупный французский бизнесмен. В каждом из этих случаев именно Катрин Буссар наносила coup de grace.[13]

Обычно Ланге работал один, но ради Катрин изменил своим правилам. Она оказалась прекрасным напарником, холодным, расчетливым, безжалостным и дисциплинированным. Объединяло их и еще одно. Стресс пробуждал в них сексуальное желание, и они использовали друг друга для его удовлетворения. Они не стали любовниками – оба повидали слишком многое, чтобы верить в такую банальную вещь, как любовь. Скорее их можно было сравнить с мастерами-ремесленниками, стремящимися к совершенству.

Природа наградила Катрин телом, которое служило ей неиссякаемым источником самых изощренных удовольствий. Как всегда, она с готовностью ответила на первое же прикосновение, но лишь тогда, когда партнер удовлетворил ее голод, сама пустила в ход весь свой разнообразный арсенал. Ее игры напоминали пытки, и каждый раз, подводя Ланге к порогу наслаждения, Катрин оставляла его в муках, не позволяя найти облегчение. Когда чаша терпения уже переполнилась, он взял инициативу в свои руки, сжав ее бедра и войдя в нее сзади. Победа была уже близка, но в тот момент, когда Ланге, откинувшись на спину, издал торжествующий вопль конкистадора, она оглянулась через плечо и посмотрела на него с выражением глубочайшего удовлетворения – все снова получилось так, как хотелось ей.

Потом Катрин лежала, положив голову ему на грудь, и ее волосы закрывали его живот. Он смотрел через окно на деревья. Из-за пролива пришел шторм, и ветер гнул могучие вязы. Ланге играл волосами Катрин, но она не шевелилась. Они убивали вместе, а потому он мог заниматься с ней любовью без боязни, без страха каким-то образом выдать себя. Вообще же Катрин была, пожалуй, единственной женщиной, которой он по-настоящему дорожил.

– Мне так этого не хватает, – пробормотала она.

– Чего тебе не хватает, Катрин?

– Войны. – Она повернулась к нему. – Я сижу здесь, в Бальмонте, трачу деньги из фонда, оставленного отцом, которого презираю, и жду старости. Не хочу стареть. Хочу драться.

– Мы были глупыми детьми. Теперь стали умнее.

– И ты работаешь на любого, кто бы он ни был – главное, чтобы заплатили хорошо, да?

Ланге прижал палец к ее губам.

– У меня ведь нет трастового фонда.

– Поэтому ты профессиональный убийца?

– У меня есть определенные умения, на которые существует спрос.

– Ты говоришь как настоящий капиталист.

– А ты разве не слышала? Капиталисты победили. Силы добра сокрушены и раздавлены пятой наживы и жадности. Теперь везде можно поесть в «Макдоналдсе» и посетить Диснейленд. Ты заработала право на тихую жизнь и прекрасную виллу. Расслабься и пользуйся плодами достойного поражения.

– Какой же ты лицемер!

– Правда? А вот я почему-то считаю себя реалистом.

– На кого ты работаешь?

«На тех, кого мы когда-то презирали», – подумал он.

– Ты же знаешь правила, Катрин. Закрой глаза.

Когда Катрин уснула, Ланге встал с постели, неторопливо оделся и вышел из дома. Он открыл багажник, достал ноутбук Питера Мэлоуна и, сунув его под пальто, бегом вернулся под крышу. Потом развел огонь в камине и, устроившись на удобном диване, поставил компьютер на колени. По соглашению с Касагранде компьютер, как и прочие захваченные из дома репортера материалы, нужно было доставить в Цюрих и положить в известный обоим депозитный сейф. Но прежде чем отдавать что-то другим, не вредно проверить, нет ли чего, представляющего интерес и для тебя лично.

Ланге открыл папку с документами и обнаружил, что за час до смерти Мэлоун создал два новых файла: один под названием «Израильский киллер», а второй – «Убийство Бенджамина Штерна». Ланге ощутил знакомое волнение, проявившееся, в частности, в том, что пальцы словно запорхали над клавиатурой. Ветер за окном завывал, как проносящийся экспресс.

Он открыл первый файл. Документ оказался весьма интересным. Оказывается, незадолго до смерти Мэлоун принимал у себя гостя, утверждавшего, что он и есть израильский киллер. Ланге прочел файл с глубоким профессиональным интересом и восхищением. Карьера израильтянина впечатляла: «Черный сентябрь», пара ливийцев, иракский физик-атомщик… Абу Джихад…

Он поднял голову и посмотрел в окно на клонящиеся под ветром деревья. Абу Джихад? Неужели убийца Абу Джихада действительно находился в доме Мэлоуна за несколько часов до прихода туда Ланге? Если да, то что, черт побери, он там делал? Ланге не верил в совпадения. Поразмышляв, он решил поискать ответ во втором документе.

Через пять минут Ланге снова поднял голову. Все оказалось куда хуже, чем он предполагал. Израильский агент, хладнокровно проникший на виллу Абу Джихада в Тунисе и убивший хозяина на глазах жены, вел расследование смерти профессора Штерна. Интересно, почему убийство человека, жившего в Мюнхене и занимавшегося академическими исследованиями, так заинтересовало израильскую разведку? Ответ пришел сам собой: профессор тоже был их агентом.

В Ланге вспыхнула злость на Карло Касагранде. Если бы итальянец сказал, что профессор имеет отношение к израильским спецслужбам, он, наверное, отказался бы от контракта. Израильтяне заставляли Ланге нервничать. Они вели игру по иным, чем западноевропейцы и американцы, правилам. Они выросли в другом мире, и над каждым принятым ими решением все еще висела мрачная тень холокоста. Вот почему израильтяне расправлялись со своими врагами жестоко и безжалостно. Однажды они уже шли по следу Ланге после операции с похищением и выкупом, проведенной им по поручению Абу Джихада. Тогда ему удалось проскользнуть у них между пальцев, но только лишь потому, что он пошел на крайнюю меру, убив всех своих сообщников.

Знал ли Касагранде о причастности к делу израильтян, и если знал, то почему не поручил Ланге заняться и этим парнем? Вероятно, у Касагранде просто не было необходимой информации. Ланге же благодаря обнаруженным в компьютере репортера документам знал, где искать израильтянина, и не собирался ждать приказа от итальянца. Теперь у него было преимущество, но действовать предстояло быстро, иначе момент будет упущен.

Ланге скопировал оба документа на дискету и стер их с жесткого диска. Катрин, завернувшись в одеяло, вошла в комнату и села на диван. Ланге опустил крышку ноутбука.

– Ты обещал что-нибудь приготовить, – сказала она. – Я проголодалась.

– Мне нужно в Париж.

– Сейчас?

Ланге кивнул.

– А до утра это подождать не может?

Он покачал головой.

– И что такого важного в Париже?

Ланге выглянул в окно.

– Мне нужно найти одного человека.

Рашид Хусейни совсем не походил на профессионального террориста. У него было круглое полное лицо и большие карие глаза под тяжелыми, усталыми веками.

Помятый твидовый пиджак и свитер с воротом под горло придавали ему вид утратившего молодость аспиранта, который никак не может закончить диссертацию. В общем-то это было недалеко от правды. Хусейни жил во Франции по студенческой визе, хотя редко находил время, чтобы посещать занятия в Сорбонне. Он преподавал английский в языковом центре в унылом мусульманском пригороде Парижа, иногда подрабатывал переводами и время от времени пописывал пламенные статейки в разного рода левые французские журналы.

Эрик Ланге хорошо знал настоящий источник доходов Рашида Хусейни. Тот работал на палестинские власти, точнее, на одну их весьма специфическую ветвь. Лишь немногим было известно, что Хусейни – студент, переводчик и журналист – является шефом европейского отдела разведслужбы Организации освобождения Палестины. Именно к нему и приехал Эрик Ланге.

Он позвонил палестинцу по телефону на квартиру, которую тот снимал на улице Турнон. Час спустя они встретились в почти пустом ресторанчике в Латинском квартале. Хусейни, палестинский националист старой школы, пил красное вино. Алкоголь делал его разговорчивым. Он уже успел прочесть Ланге лекцию о страданиях палестинского народа. Лекция эта почти точь-в-точь повторяла гневные диатрибы, которыми он и Абу Джихад потчевали Ланге в Тунисе двадцать лет назад, когда пытались привлечь его на свою сторону. Земля, оливковые деревья, несправедливость и унижение.

– Евреи – это новые нацисты, – жаловался Хусейни. – Там, на Западном берегу и в Газе, они действуют наподобие СС и гестапо. Израильский премьер-министр? Военный преступник, достойный Нюрнбергского трибунала.

Ланге выжидал, помешивая кофе маленькой серебряной ложечкой и молча кивая в подходящие моменты. Ему было жаль Хусейни. Война шла теперь без него. Когда-то эту войну вели люди, похожие на самого Рашида, интеллектуалы, читавшие Камю на французском и трахавшие глупых немецких «телок» прямо на скамейках. Теперь старые солдаты жирели на подачках от американцев и европейцев, тогда как дети, бесценное будущее Палестины, подрывали себя в кафе и на рынках израильских городов.

Наконец Хусейни беспомощно развел руками, словно старик, сам отлично понимающий, что превратился в зануду.

– Извини, Эрик, но чувствам не прикажешь. Понимаю, ты приехал сюда не для того, чтобы обсуждать со мной проблемы моего народа. Что случилось? Ищешь работу?

Ланге подался вперед.

– Меня интересует вот какой вопрос. Не хочешь ли ты помочь мне найти человека, убившего в Тунисе твоего друга?

Уставшие глаза палестинца мгновенно ожили.

– Абу Джихада? Да, я был там в ту ночь. Я первым вошел в кабинет после того, как этот израильский зверь сделал свое грязное дело. Крики жены и детей Абу Джихада до сих пор звучат в моей голове. Будь у меня такая возможность, убил бы негодяя своими руками.

– Что ты о нем знаешь?

– Его настоящее имя – Аллон. Габриель Аллон. Но имен у него с полдюжины. Он реставратор. Использовал свою работу как прикрытие для убийств в Европе. Двенадцать лет назад один мой старый товарищ, Тарик Аль-Хурани, заложил бомбу в машину Аллона в Вене. При взрыве погиб его сын. Что случилось с женой, мы до сих пор точно не знаем. Пару лет назад Аллон поквитался с Тариком в Нью-Йорке, на Манхэттене.

– Помню, – сказал Ланге. – Тот случай с Арафатом.

Хусейни кивнул.

– Значит, ты знаешь, где он?

– Нет, но знаю, куда он собирается.

– Куда же?

Ланге рассказал.

– Рим? Друг мой, Рим – большой город. Мне нужно что-то еще.

– Израильтянин расследует убийство своего друга. Он приедет в Италию для того, чтобы встретиться с итальянским детективом по имени Алессио Росси. Установи наблюдение за Росси, и Аллон сам придет тебе в руки.

Хусейни записал имя в маленький блокнот и посмотрел на собеседника.

– Кто он, этот Росси? Карабинеры? Государственная полиция?

– Второе.

Палестинец кивнул и записал две буквы – ГП. Потом поднял стакан, выпил вина и молча посмотрел на Ланге. Киллер понимал, какие вопросы вертятся в голове Рашида. Откуда Ланге известно, что израильтянин собирается приехать в Рим? Почему он хочет его убить? Пожалуй, лучше ответить на них сейчас, не дожидаясь, пока палестинец начнет спрашивать.

– Он охотится за мной. Это личное дело. Я, как и ты, хочу достать его первым. Так что у нас с тобой общий интерес. Если поработаем вместе, решим проблему к общему удовольствию.

Губы Рашида растянулись в улыбке.

– Ты всегда отличался завидным хладнокровием. Никогда не позволял чувствам брать верх над рассудком. Мне будет приятно с тобой поработать.

– У тебя есть возможность взять под наблюдение этого полицейского?

– Я могу взять под наблюдение самого папу римского. Если израильтянин в Риме, мы его найдем. Но это все. Сейчас не то время, чтобы устраивать громкие акции на территории Европы. – Он подмигнул. – Не забудь, что мы осудили терроризм. Кроме того, европейцы теперь наши лучшие друзья.

– Твое дело – найти его, – сказал Ланге. – А все остальное я беру на себя.