Исповедь рецензента

След

Одна тогда была защита: укус в ответ. Не в силу возрастных особенностей, нет — все мы были напичканы провинциальным добродушием, искренностью, все мечтали втайне обаять и покорить огромный тоскливый город. Просто никто не думал щадить наши подростковые души…

В учебном корпусе ПТУ, недавно отстроенном и пахнущем терпким запахом клея, на четвертом этаже был актовый зал. Как любили мы, квелые от бесконечных дождей, пробираться на его сцену, тарабанить одним пальцем на пианино «цыганочку» и слушать глухой стук капель по крыше. Бархатный занавес стелился по деревянному настилу, и нам не хотелось думать о том, что существует где-то урок и ведет его химичка, которая, дав нам задачу, ходит меж рядов и жует ванильные бублики. Нас, получающих месячную стипендию в 7 рублей и дерущихся в столовой за добавку постылых макарон, этот сладкий хруст завораживал и угнетал одновременно.

Как-то, застав нас за дурашливыми сценками, где мы изображали из себя, что на ум придет, замполит стал в дверях и скрестил руки на груди. Самая трусливая, Ленка, затараторила оправдания. Остальные молчали. Сухой, строгий замполит выслушал Ленкины невесомые объяснения, постоял еще секунду и, не произнеся ни слова, запер нас в актовом зале на весь вечер. Лишив ужина. Так же монотонно барабанил дождь, так же таинственно мерцало пианино, и, скрючившись в креслах, спали мы, усталые и заплаканные, в любимом месте.

После этого актовый зал стали запирать. Только в замочную скважину можно было поглядеть на пыльные зрачки софитов и на багровое одеяние кресел.

Выдавали нам всем ярко-голубые куртки, костюмы-тройки не по размеру, рейтузы и две пионерские рубашки. Жалкое, должно быть, мы являли зрелище, когда шли строем в кинотеатр. На просмотр серьезного фильма. Сидящие сзади парни плевали нам в спину семечки и хихикали: «Пэтэушницы». Старуха билетерша предупреждала: «Увижу, режете сиденья, руки оторву!» А мастер, надсаживаясь, кричала, чтобы мы запомнили раз и навсегда, что это — не дом терпимости, если хоть одна убежит с сеанса, вся группа останется без завтрака. И мы смотрели. Заплеванные шелухой, под неусыпным оком билетерши. Потом торопились на плохо освещенную остановку, еле успевали на троллейбус. Ехали и знали, что будем ночевать в красном уголке общежития. Соседствуя с крысами. Потому что нарушили положение: «Вход в общежитие только до 21 часа!» Комендант встречала нас с ухмылкой, показывая глазами на стеклянную дверь, а бунтовщицам давала затрещины. Увесистые и звонкие. Приговаривая со сдавленной ненавистью: «Понаперлись тут… из деревень!»

Мягче всех к нам относились математичка и литераторша. Первая курила на переменах в кабинке туалета, сильно кашляла и никогда не кричала. Двоечниц журила по-матерински, а от наших набирающих силу резкости и грубости таяла, пугалась, пропадала. В ней была необыкновенная воспитанность. На каждое гадкое слово она кашляла в аккуратный кулачок, отворачивалась, словно сглатывая услышанное, и продолжала урок. Делясь какой-нибудь забавной жизненной ситуацией, она хитро щурилась над спущенными на нос очками. Любила музыку. Купила мне на свои деньги абонемент в Капеллу. Весь год мы с ней слушали Моцарта. И когда я садилась рядом, в пэтэушной рубашке, в плохо подогнанной, великоватой юбке, она закрывала глаза. Пряча в платок дрожащий подбородок.

Литераторша так беззаветно любила литературу, что не замечала наших глупых комментариев, не видела, как мы красимся на уроках. Она жила стихами и в стихах. Близоруко всматривалась в прогульщиц и вновь улетала в неведомую нам даль. «Среди миров, в мерцании светил, одной звезды я повторяю имя…» На выпускном вечере она подарила некоторым по книжечке стихов Кольцова и сказала, что неудовлетворенность действительностью — это импульс для творчества. И еще сказала, что с удовольствием поможет всякому, кто задумает продолжить обучение…

Прошло уже больше десяти лет. Нет теперь ПТУ. На дрожжах прошлого вырос Лицей. Многие из нас не выдержали. Уехали обратно. В заветную глушь провинции. Две девочки из группы сидят в тюрьме. С одной столкнулась недавно на вокзале. В потоке разномастных дачников мелькнуло вдруг знакомое лицо. Короткая стрижка, круглые карие глаза. Пиджак с чужого плеча. Грязные брюки. Ботинки на босу ногу. Алена. Наша гитаристка-самоучка. С нарочитым азиатским акцентом, мальчишеской походкой. Улыбнулась криво. Хрипло поздоровалась. Из кармана пиджака, как из жерла вулкана, горлышко водочной бутылки. На лице свежие шрамы. «Заходи в гости».

Я не зашла.