Роман Ивана Зорина «Дом» я читала в рукописи.
Прежде всего, «Дом» — это цельное произведение. Совершенно очевидно, что оно выплавлено единожды. Как неоспорима его монолитность, так не вызывает сомнений и содержательная плотность. Не может не радовать роман, где практически на каждую страницу приходится по философскому заключению. Это, действительно, насыщенная, мыслеобразующая проза.
Безусловным достоинством является язык романа. Афористичный, притчеобразный, самобытный. «Стыдила, будто поливала чесночным соусом», «глаза меняли цвет от сказанного, будто цветы на холоде», «в ту зиму небо прохудилось» — это лишь малая толика того удивительного образоряда, которым наполнен «Дом». Ёмкость и уместность образов подтверждается тем, что читательскому воображению не на чем споткнуться, а талант автора подтверждается неповторяемостью созданных картин и их почти феноменальной способностью множиться и перетекать из одной в другую. Такое было подвластно Маркесу с его виртуозным словоткачеством.
Наверное, закономерно, что при чтении «Дома» невольно приходит на ум параллель с романом великого латиноамериканца «Сто лет одиночества». И здесь, и там определено место действия, и здесь, и там мизансцены будут разыгрываться относительно этого места действия. И здесь, и там персонажи крепко стянуты либо нитью родственной связи, либо нитью соседственных отношений. Но это, так сказать, поверхностные признаки схожести. Основное — в попытке изобразить социальный общественный портрет через роман-антиутопию, роман-мистерию, роман-иносказание. У Маркеса это получилось необычайно хорошо, у автора «Дома» — тоже, на мой взгляд, неплохо. Кроме того, как во всяком талантливом произведении, у «Дома» есть предпосылки перекрещиваться линиями судеб и уходить по-павически за границы повествования с тем, чтобы персонажи продолжали существование в реальности.
Любопытно, что под «домом» можно понимать и страну, и, собственно, народ. Суть, в общем-то, не меняется. А, возможно, это единый образ, ведь страну от народа отделить невозможно. Её историю пишут домоуправы — романтический утопист, реформатор и узколобый прагматик. И это, думается, очень точная находка — вложить архивы жизней в руки летописцев-домоуправов, как и вообще, сделать домоуправов — летописцами. Кого каждый из них олицетворяет — задача, отданная на усмотрение интеллектуальной читательской аудитории. Домысливать можно во всех направлениях, кому что нашепчет фантазия. В этом, кстати сказать, большой плюс романа — ничего не навязывать, оставлять поле воображения свободным от пугал-ярлыков. Однако, в то же время, автор не допускает мыслей на отвлеченные темы. Роман для этого снабжён эпизодами, иллюстрирующими и демонстрирующими жизнь такой, какая она есть не на бумаге, а в реальности (разговор в закусочной лысого, толстого и рыжего). И неважно, что разговор идёт между умершими людьми. То, что произошло до их кончины, не требующая пояснений, узнаваемая действительность. Из этой же серии иллюстраций — исповедь врача перед отцом Мануилом. В подобных эпизодических вкраплениях авторская позиция становится выпуклой. В них появляется эмоциональность и экспрессивность. Возможно, они необходимы автору, но поскольку тем или иным ракурсом развернуты к одной и той же проблеме, могут и кажутся избыточными. Так же как и избыточной кажется гротесковость имён-фамилий персонажей — Рябохлыст, Кожакарь, Хлебокляч, Гордюжа, Кульчий, Люсый и т. п. В романе они не обыграны. Возможно, их «говорящесть» и могла бы что-то сообщить читателю, но его неискушенность тому помехой. В этом плане беспроигрышен салтыково-щедринский подход. Правда, одна «говорящая» фигура всё же обнаруживается — Людвиг Циммерманович Фер. По тому, как развиваются события в доме, без него, конечно, не обойтись. Но уподобляться классикам литературоведения и твердить о мистической линии романа будет неверно, поскольку мистицизму здесь отведена едва ли не главная роль. Роман им пропитан, но, если прибегать к сравнению, этот яд не настолько сильной консистенции, чтобы не разглядеть за иррациональностью абсолютно земные, читаемые помыслы, поступки и дела.
На общем добротном полотне романа достаточно ярко выделяются отдельные узоры. В частности, чрезвычайно тонким, щемяще правдоподобным выглядит монолог ожидающего жену писателя. На мой взгляд, это одна из повествовательных жемчужин, заслуживающая статуса отдельного рассказа. Подобные вставки позволяют разглядеть в галерее персонажей-пороков, персонажей-явлений, персонажей-ситуаций портреты обычных людей. Однако, в то же время, они нарушают единый рисунок романа уже тем, что стоят особняком и вообще-то в построении целостности картины не играют важной роли.
Роман «Дом» — серьёзное произведение, и важно, что он, как квинтэссенция мыслей и чувств художника, обладает способностью передавать их читателю. Заставляет размышлять. Но есть в романе одно «но», способное перевесить все вышеобозначенные достоинства. В нём царит и властвует безысходность. Просвета нет. Выбор, правда, есть, однако негустой — сумасшедший дом, кладбище за каналом и заграница. Да, найдутся люди, смакующие и наслаждающиеся болью, но их, всё же, меньшинство. Большинство же ищет света в конце тоннеля или катарсического омовения души. В «Доме», увы, окна зашторены и двери заперты. Лишь единицы могут оказаться среди желающих посетить его…