Испытание невиновностью

Глава 14

– Ничего, надо полагать, не откопали? – спросил начальник полиции.

– Определенного ничего, сэр, – сказал Хьюиш. – Но все-таки время потрачено не так чтобы уж совсем зря.

– Ну-ну, что у вас там?

– Значит, так. Наши прежние данные и параметры времени не изменились. Около семи миссис Аргайл была жива, она разговаривала с мужем и Гвендой Воэн, а внизу ее видела Эстер Аргайл. Трое не могли заранее сговориться. С Жако Аргайлом теперь разобрались. Остаются только следующие варианты: убить мог муж – в любой момент между пятью минутами восьмого и половиной восьмого;

Гвенда Воэн – когда уходила, то есть в пять минут восьмого;

Эстер – незадолго перед тем; Кирстен Линдстрем – когда пришла, то есть, скажем, чуть раньше половины восьмого. Физическое состояние Дарранта обеспечивает ему алиби, но алиби его жены держится только на его словах, на его утверждении, что она была с ним неотлучно. Между семью и половиной восьмого она могла при желании спуститься и убить мать. Непонятно только, зачем ей это? Вообще, на мой взгляд, мотив для убийства был только у двоих: у Лео Аргайла и Гвенды Воэн.

– Вы думаете, это сделал один из них – или они действовали вместе?

– Вместе они, по-моему, в этом участвовать не могли. Как я себе представляю, это преступление, совершенное в состоянии аффекта, а не с заранее обдуманными намерениями. Миссис Аргайл поднялась в библиотеку и рассказала им, как Жако ей грозил и требовал денег. Допустим, позже Лео Аргайл идет к ней поговорить о Жако или еще о чем-нибудь. В доме тишина. Никого нет. Он входит в кабинет жены. Она сидит за письменным столом спиной к нему. На полу, может быть, валяется брошенная кочерга, которой Жако грозил матери. Такие тихие, сдержанные люди, бывает, вдруг срываются. Обмотать руку носовым платком, чтобы не осталось отпечатков, схватить кочергу и с размаху ударить сидящую по голове – на это ушла бы минута. Потом выдвинуть пару ящиков, чтобы подумали, что искали деньги. И – обратно в библиотеку, ждать, пока кто-нибудь не обнаружит тело. Или же другой вариант. Гвенда Воэн, перед тем как выйти из дома, заглядывает к ней в кабинет. И вдруг такой соблазн. А свалить все можно потом на Жако. И пожалуйста, выходи замуж за Лео Аргайла.

Майор Финни нахмурил лоб и кивнул.

– Да. Правдоподобно. И с сообщением о помолвке не спешили – осторожничали, откладывали до тех пор, пока бедняга Жако не получит приговор за убийство. Да, вполне может быть. Варианты преступлений не отличаются разнообразием. Муж и третье лицо или жена и третье лицо – каждый раз примерно та же картина. Но что можно теперь сделать, Хьюиш? Какие у нас имеются возможности?

– Я не вижу никаких возможностей, сэр, – подумав, отозвался Хьюиш. – Даже если мы совершенно уверены, все равно, где доказательства? На суд выйти не с чем.

– Н-да. Выйти не с чем. Но вообще-то вы уверены, Хьюиш? В глубине души?

– Не так твердо, как хотелось бы, – с грустью признался старший инспектор Хьюиш.

– Да? А почему?

– Не такой он человек, – ответил Хьюиш. – Я имею в виду мистера Аргайла.

– Не такой, чтобы убить?

– Я не столько об убийстве, сэр, сколько об этом Жако. Не думаю, чтобы мистер Аргайл мог сознательно подставить парня.

– Он ему ведь не родной отец, вы помните? Он мог и не питать к нему особо теплых чувств, мог даже ревновать, из-за того что жена уделяла тому столько внимания.

– Может, и так. Хотя как будто бы он хорошо относился ко всем этим детям. Да вроде и теперь к ним привязан.

– С другой стороны, – продолжал рассуждать Финни, – он знал, что мальчишку не повесят... И тогда... тогда совсем другое дело.

– Это мысль, сэр. Возможно, он считал, что десять лет заключения – а к этому и сводится на практике пожизненный срок – пойдут парню на пользу.

– Ну а если вернуться к Гвенде Воэн?

– Если допустить, что убийство совершила она, ее вряд ли мучила бы совесть. Женщины – народ беспощадный.

– Но в целом вы склоняетесь к тому, что это либо он, либо она?

– Да, сэр. В целом склоняюсь.

– Но не более того? – уточнил начальник полиции.

– Не более. Там что-то такое происходит. Подводные течения, так сказать.

– Что вы имеете в виду, Хьюиш?

– Что мне по-настоящему хотелось бы знать, сэр, это какие у них самих мысли? Друг про друга.

– А-а, теперь ясно. Вас интересует, не знают ли они, кто совершил убийство?

– Да. Никак в толк не возьму. Если знают, то все ли? И не сговорились ли они помалкивать? Едва ли. Вполне возможно, что у каждого имеются свои собственные идеи и подозрения. Эта шведка, например, – сплошной комок нервов. Все время настороже. Может, она сама и убила? Она в таком возрасте, когда у женщин немного ум за разум заходит. И не поймешь толком, то ли она за себя боится, то ли за кого-то еще. Мне лично кажется – я, конечно, могу ошибаться, – что она не за себя боится.

– За Лео?

– Нет, не думаю. По-моему, за младшенькую, за Эстер.

– За Эстер? Гм. А Эстер не могла убить?

– Вроде никакого мотива. Но у нее горячий нрав, и – как знать – может, она немного неуравновешенна.

– И Линдстрем известно про нее куда больше, чем нам...

– Само собой. Потом еще есть та чернявенькая, что работает в библиотеке.

– Но ее в тот вечер в родительском доме не было, верно?

– Верно-то верно. Но у меня такое впечатление, что она что-то знает. Может быть, знает, кто убил.

– Догадывается? Или знает?

– Она обеспокоена. Нет, похоже, тут не просто догадка...

Хьюиш помолчал.

– И еще есть второй сын, Микки. Он тоже в тот вечер отсутствовал. Он проверял машину, но никого с ним не было. Говорит, что обкатывал ее у Минчинского холма. Приходится верить ему на слово. Но на этой же самой машине он мог подъехать к родительскому дому, совершить убийство и быстренько уехать. Гвенда Воэн упомянула одну подробность, которой не было в ее первоначальных показаниях. Она говорит, что, когда она дошла до угла, с улицы Ред-Лайон завернул автомобиль. На улице, ведущей к дому Аргайлов, четырнадцать домов, автомобиль мог направляться к любому из них, и теперь, когда прошло два года, конечно же никто этого не вспомнит. А вдруг это был автомобиль Микки? Мы ведь не можем исключить подобный вариант.

– Зачем ему было убивать свою приемную мать?

– Вроде бы незачем. Но, возможно, мы чего-то не знаем?

– А кто же может знать?

– Все они. Но нам ничего не скажут. Разве что случайно проговорятся.

– Угадываю ваш дьявольский замысел, – сказал майор Финни. – Кого же вы намерены первым делом взять в оборот?

– Линдстрем, я думаю. Только бы удалось сломить ее сопротивление. Еще очень надеюсь выяснить, не было ли у нее давней обиды на миссис Аргайл. И наконец, этот парализованный малый, – заключил Хьюиш. – Филип Даррант.

– А он-то что?

– Чувствую я, что он составил себе некоторое представление обо всей этой истории. Со мной он, конечно, откровенничать не станет. Но попробую уловить, в каком направлении работает у него мысль. Парень он с головой и, я бы сказал, весьма наблюдательный. Он мог обратить внимание на кое-какие интересные детали.

– Давай выйдем. Тина, немного подышим свежим воздухом.

– Подышим? – Тина, запрокинув голову, с сомнением заглянула в лицо Микки. – Холодно ведь, Микки. – Она зябко передернула плечами.

– Мне кажется, ты не любишь свежий воздух. Тина. И поэтому способна целый день торчать в четырех стенах у себя в библиотеке.

Тина улыбнулась.

– Я не против торчать в четырех стенах, когда зима. Тут тепло, уютно.

– Вот я и смотрю – сжалась вся в комок, как котенок у очага. И тем не менее тебе будет полезно немного прогуляться. Пошли, Тина. Я хочу поговорить с тобой. Я хочу... Господи, вздохнуть поглубже и отвлечься от всей этой истории, которую полиция снова вытащила на свет!

Тина плавным, лениво-грациозным движением поднялась со стула – она действительно была похожа на изящную кошечку.

В вестибюле она закуталась в твидовое пальто с меховым воротником, и они вышли на улицу.

– А ты, Микки, даже без пальто?

– Да. Я вообще не чувствую холода.

– Брррр! – Тина поежилась. – Как мне не нравится здесь зимой! Я бы уехала за границу. Хорошо бы очутиться где-нибудь, где всегда светит солнце и чтобы воздух был влажным, мягким и теплым.

– Мне предложили работу в Персидском заливе, – сказал Микки. – В одной нефтяной компании. Начальником автотранспортного отдела.

– Поедешь?

– Наверно нет... Какой смысл?

Они обогнули дом и пошли по тропе, которая вилась среди деревьев и в конце концов спускалась к реке. Над обрывом на полпути стояла небольшая беседка со скамьей. Не садясь, они просто остановились под ее прикрытием, чтобы спрятаться от ветра, и стали смотреть сверху на реку.

– Красиво тут, верно? – сказал Микки.

– Да, пожалуй, – отозвалась она, но взгляд ее выражал безразличие.

– Но точно сказать ты не можешь, да? – ласково упрекнул ее Микки. – Ты не умеешь чувствовать красоту, Тина, и никогда не умела.

– Ты раньше никогда этим не восхищался, хотя мы прожили здесь столько лет. Ты все время ходил хмурый, тосковал, хотел обратно в Лондон.

– Это другое дело, – покачал головой Микки. – Просто я был здесь чужим.

– Вот именно, – сказала Тина. – Ты всюду чужой.

– Я всюду чужой, – задумчиво повторил Микки. – Должно быть, так оно и есть. Господи, Тина, какая страшная мысль. Помнишь ту старую песню, что пела нам Кирстен? Про голубку:

Девица моя милая...

Голубка моя белокрылая...

Вспомнила?

Тина замотала головой.

– Может, она тебе и пела, а я... нет, не помню. Микки продолжал, то ли декламируя, то ли напевая:

– Девица моя милая,

Голубка моя белокрылая,

Мы уходим в дальнее плаванье,

И назад мы уже не придем.

Не найти мне нигде тихой гавани

Только в любящем сердце твоем.

Он заглянул Тине в глаза.

– Так оно, похоже, и есть.

Тина положила маленькую ладонь ему на локоть.

– Давай посидим тут немного, Микки. Тут не чувствуется ветра и не так холодно. Он подчинился.

– Ну почему ты всегда такой грустный? – спросила она.

– Эх, моя милая, разве тебе понять?

– Я многое понимаю. – Тина покачала головой. – Неужели ты не можешь о ней забыть, Микки?

– Забыть? О ком?

– О матери.

– Забыть о ней! – с горечью повторил Микки. – Поди попробуй забыть после таких расспросов, как сегодня утром. Когда человека убили, он не дает о себе забыть.

– Я не про то, – сказала Тина. – Я имела в виду твою родную мать.

– О ней-то чего мне думать? Я и не видел ее с шести лет.

– Нет, Микки, ты о ней думал. Думал постоянно.

– Я что, когда-нибудь говорил тебе об этом?

– Некоторые вещи можно и так понять. Микки обернулся к ней.

– Ты такая тихая, мягонькая зверушка, Тина. Вроде черного котеночка. Так и хочется погладить тебя по шерстке. Киса, кисонька, хорошенькая, славная. – Он погладил рукав ее пальто.

Тина улыбнулась в ответ. Микки сказал:

– Ты ведь не ненавидела ее, как все остальные, правда?

– И очень несправедливо с вашей стороны! – Она покачала головой и проговорила с чувством:

– Ты посмотри, сколько она нам всем дала! Дом, тепло, любовь, хорошую еду, игрушки, присмотр и уход...

– Да-да, – нетерпеливо отмахнулся Микки. – Блюдечко молока и чтобы гладили по шерстке. Это все, чего ты хотела, кошечка?

– Я была благодарна за это, – ответила Тина. – А вы – нет.

– Неужели ты не понимаешь, Тина, что невозможно испытывать благодарность по требованию? Оттого, что обязан испытывать благодарность, только еще хуже. Я не хотел, чтобы меня привозили сюда. Не хотел жить в роскоши. Не хотел уезжать из родного дома.

– Дом могли разбомбить, – заметила Тина. – И ты мог погибнуть.

– Ну и что? Пусть бы и разбомбили. Я бы погиб у себя дома, среди своих. На своем месте. Видишь, мы снова к этому вернулись. Нет ничего хуже, чем быть чужим, посторонним. Но ты – котеночек, для тебя важны только материальные вещи.

– Возможно, что это и так, в каком-то смысле, – сказала Тина. – Возможно, потому я и не испытываю таких чувств, как вы все. У меня нет в душе этой странной обиды, которая есть у всех остальных, – и больше всего у тебя, Микки. Мне не трудно чувствовать благодарность, потому что я не стремилась обязательно быть самой собой. И не хотела оставаться там, где была. Я, наоборот, хотела освободиться от себя. Хотела стать другим человеком. И она превратила меня в другого человека. В Кристину Аргайл, у которой есть дом, которую любят. Которая живет обеспеченной жизнью и может ничего не бояться. Я любила маму за то, что она дала мне все это.

– А твоя родная мать? Ты что, никогда о ней не думаешь?

– Чего мне о ней думать? Я ее почти и не помню. Не забудь, мне было всего три года, когда я очутилась здесь. У нее я все время боялась, мне было страшно: эти шумные драки с пьяными матросами, и она сама тоже... теперь, став взрослой, я понимаю, что она, по-видимому, тоже почти всегда была пьяна. Тина говорила равнодушно, как о ком-то постороннем. – Нет, о ней я не вспоминаю и не думаю. Моей матерью была миссис Аргайл. И мой дом – здесь.

– Да, тебе легко, Тина, – вздохнул Микки.

– А тебе почему обязательно должно быть трудно? Ты сам создаешь трудности! Только имей в виду: ты не миссис Аргайл ненавидел, а свою родную мать. Да-да. Я знаю, что так оно и есть. И если это ты убил миссис Аргайл, то на самом деле ты хотел убить свою мать.

– Тина! Что за вздор ты плетешь?

– А теперь, – спокойно продолжала Тина, – тебе некого больше ненавидеть, и поэтому тебе стало очень одиноко. Но ты должен научиться жить без ненависти, Микки. Это, наверное, трудно, но возможно.

– Не понимаю, что ты такое болтаешь? Что значит:

«если это ты убил»? Ты прекрасно знаешь, что в тот день я находился далеко отсюда. Я проверял автомобиль клиента на Мур-роуд, у Минчинского холма.

– Да?

Тина поднялась и подошла к самому краю обрыва, откуда видна была река внизу.

– На что ты намекаешь? – спросил Микки, подойдя и встав рядом.

Тина указала на реку.

– Кто эти двое там внизу? – спросила она. Микки кинул быстрый взгляд.

– Эстер и этот ее доктор, по-моему, – ответил он. – Тина, что ты сейчас такое сказала? Бога ради, не стой ты над самым обрывом!

– Почему? Тебе хочется меня столкнуть? Тебе это проще простого. Я маленькая. Микки хрипло проговорил:

– Почему ты сказала, что я мог быть здесь в тот вечер? Тина молча повернулась и пошла обратно вверх по дорожке к дому.

– Тина!

Она отозвалась тихим, ровным голоском:

– Я беспокоюсь, Микки. Я очень беспокоюсь за Эстер и Дона Крейга.

– Оставим пока Эстер и ее дружка.

– Но я правда волнуюсь за них. Боюсь, что Эстер сейчас очень страдает.

– Но мы же не о них говорим.

– Я, например, говорю о них. Понимаешь, они для меня очень много значат.

– Ты что, все это время считала, что я был здесь в тот вечер, когда убили мать? Тина не ответила.

– Т о г да ты ничего про это не сказала.

– А зачем? Не было нужды. Тогда ведь было очевидно, что это Жако убил.

– А теперь так же очевидно, что это не он. Тина кивнула.

– А раз так? Значит, что? Не отвечая, она пошла дальше.

Внизу у самой воды Эстер загребала песок носком туфли.

– Не понимаю, о чем тут говорить, – сказала она.

– Мы должны поговорить об этом, – повторил Дон Крейг.

– Зачем?.. Разговоры ничего не дают. От них нисколько не легче.

– По крайней мере, расскажи, что было сегодня утром.

– Ничего, – ответила Эстер.

– Что значит, ничего? Приезжали люди из полиции, верно?

– А... ну да. Приезжали.

– И что же? Они вас всех расспрашивали?

– Да, они нас расспрашивали.

– Какие вопросы задавали?

– Обычные, – ответила Эстер. – Честное слово, те же самые, что и тогда. Где мы были, и что делали, и когда последний раз видели маму живой. Мне не хочется больше об этом говорить. Дон. Все уже позади.

– Совсем даже не позади, дорогая. В этом все и дело.

– Но ты-то почему так беспокоишься? Тебя же это не касается.

– Девочка моя, я хочу помочь тебе. Неужели ты не понимаешь?

– Разговорами об этом мне не поможешь. Я хочу только одного – забыть. Вот если бы ты помог мне забыть...

– Эстер, любимая, от реальности не уйдешь. Надо смотреть правде в глаза.

– Правде в глаза, как ты выражаешься, я смотрела все утро.

– Эстер, я тебя люблю. Ты ведь это знаешь, правда?

– Наверно, – ответила Эстер.

– Что значит, наверно?

– Ты все время возвращаешься к этой теме.

– Но я обязан, Эстер.

– Не понимаю почему. Ты же не полицейский.

– Кто из вас последним видел мать живой?

– Ну, я, – сказала Эстер.

– Знаю. Было без нескольких минут семь, да? Как раз перед тем, как ты вышла из дому, чтобы встретиться со мной.

– Перед тем, как я вышла из дому, чтобы ехать в Драймут, в театр, уточнила Эстер.

– Ну а в театре был я, верно?

– Конечно.

– Ты тогда уже знала, Эстер, что я тебя люблю?

– Я еще была не уверена. Я даже не была уверена, что и сама в тебя влюбилась.

– У тебя ведь не было никаких причин – ни малейших – убивать свою мать, да?

– Да, в общем не было, – ответила Эстер.

– Что это значит, в общем не было?

– Мне часто хотелось убить ее, – сказала Эстер, равнодушно пожимая плечами. – Я, бывало, говорила себе:

«Хоть бы она умерла. Хоть бы она умерла». А иногда, – прибавила Эстер, мне даже снилось, что я ее убиваю.

– И каким же образом ты ее убивала во сне? На минуту Дон Крейг из влюбленного превратился во врача, выслушивающего пациента.

– Иногда из пистолета, – жизнерадостно ответила Эстер. – А иногда и ударом по голове. Доктор Крейг застонал.

– Это были всего лишь сны. Я часто бываю в сновидениях ужасно воинственна.

– Послушай, Эстер. – Молодой человек взял ее за руку. – Ты должна сказать мне правду. Ты должна довериться мне.

– Не понимаю, чего ты хочешь, – отозвалась Эстер.

– Правды, Эстер. Я хочу услышать от тебя правду. Я тебя люблю. И ты всегда можешь на меня положиться. Если... если это ты ее убила, я... мне кажется, я смогу найти объяснение. Если так, в этом не было твоей вины. Понимаешь? И конечно, в полицию я не обращусь. Это останется строго между нами. Не пострадает ни один человек. Дело постепенно заглохнет из-за отсутствия каких-либо доказательств. Но мне необходимо знать! – Он с нажимом произнес последнее слово.

Эстер смотрела на него широко раскрытыми глазами, но казалось, что она его не видит...

– Что ты хочешь от меня услышать? – переспросила она.

– Хочу, чтобы ты сказала мне правду.

– Ты ведь думаешь, что правда тебе уже известна, так? Ты считаешь, что убийца – я.

– Эстер, дорогая, не смотри ты на меня так, – Он взял ее за плечи и легонько встряхнул. – Я же врач. Я знаю, как это происходит. Знаю, что люди не всегда могут отвечать за свои поступки. Я знаю, что ты славная, прелестная и, по существу, совершенно нормальная девушка. И я тебе помогу. Буду оберегать тебя. Мы поженимся, и тогда у нас все будет хорошо. Ты никогда больше не будешь чувствовать себя одинокой и никому не нужной, и никто больше не будет тебя тиранить. Причины наших поступков часто восходят к вещам, которых люди, как правило, не понимают.

– Примерно то же мы все говорили о Жако, – заметила Эстер.

– Бог с ним с Жако. Мне важна ты. Я очень-очень люблю тебя, Эстер, но я должен знать правду.

– Ах, правду?

Губы Эстер изогнулись в медленной насмешливой улыбке.

– Прошу тебя, любимая.

Эстер отвернулась и запрокинула голову к небу.

– Эстер!

– А ты поверишь, если я скажу, что не убивала?

– Конечно, я... Конечно поверю.

– А мне кажется, что не поверишь. Эстер повернулась на каблуке и бросилась бежать вверх по тропинке. Он сделал было шаг следом, но остановился.

– О, черт, – вырвалось у него. – Проклятье!