Испытание Ричарда Феверела

ГЛАВА XXXIX Пташка и Сокол[149]: Берри спешит на выручку!

В то время, когда приятный остров на юго-западе привлекает к себе разве что инвалидов и отшельников, любителей ветров и дождей, могущественный аристократ лорд Маунтфокон все еще продолжал оставаться там к неудовольствию своих друзей и постоянно находившегося при нем приживальщика.

«Маунт опять в кого-то втюрился», — говорили они между собой. «Черт бы побрал этих баб!» — естественно следовало за этим. Неужели вы и сами не видите, как стыдно должно быть женщинам разжигать страсти столь легко воспламеняющегося субъекта! Все понимали, что Купидон натянул лук, выпустил стрелу и в пятидесятый раз пронзил ею сердце пэра Англии; однако сколь красноречиво сей пэр ни клялся, что на этот раз чувство его совсем не похоже на все, что бывало раньше, никто этому не придавал значения. Ведь и раньше людям несчетное число раз доводилось слышать от него подобные клятвы. Человеку этому было что сказать, но связно выразить он ничего не умел; как ни был он общителен, он был начисто лишен дара слова. В прежнее время свои высокие чувства он изъяснял громыхающими клятвами. Теперь, однако, все изменилось: сколько ни было в его чувстве силы, оно не прибегало к божбе, и поэтому наш бедный лорд поистине провидчески ощущал, что здесь имеет место нечто совсем иное. Какое это впечатляющее зрелище — грузный мужчина, корчащийся в невыразимых муках, подпавший под чью-то власть, с которой ему не справиться и которую он не в силах понять, и уж во всяком случае объяснить с помощью внятных слов. Сначала наш лорд пытался утвердиться в своем глубоком презрении к женщинам. Купидон дал ему волю. И вот, после того как он все накопившееся в нем зло исчерпал, — прелестное личико врезалось ему в душу и победоносно в нем воссияло; и вот тогда, захваченный гарпуном, кит всплыл на поверхность и после нескольких конвульсий бессильно растянулся во всю свою длину. Милорд влюбился в юную жену Ричарда. Доказательством этой влюбленности было то, что он жил вдали от света ради нее. Для нее, если бы она могла это видеть, еще одним убедительным доказательством его беззаветной преданности была его постоянная готовность сделать все для того, чтобы ей было хорошо. То удивительное обстоятельство, что, находясь возле нее, он становился спокойным и сдержанным, в то время как, оставшись один, бывал обуреваем неистовыми страстями, свидетельствовало о том, что сей располневший аристократ способен соображать.

Достопочтенный Питер, которому надоело ездить взад и вперед, настаивал, чтобы его патрон действовал быстрее. Лорд Маунтфокон был более мудр или более щепетилен, чем его приспешник. Едва ли не каждый вечер он виделся с Люси. Неискушенная молодая женщина не видела в его посещениях ничего худого. К тому же ведь Ричард сам поручил ее попечению лорда Маунтфокона и леди Джудит. Леди Джудит уехала с острова и вернулась в Лондон; лорд Маунтфокон остался. В этом не было ничего худого. Если прежде у нее и появлялись иногда какие-то подозрения, то сейчас она была на этот счет совершенно спокойна. В глубине души ей это даже, может быть, льстило. Лорд Маунтфокон получил то изысканное воспитание, какое достается обычно в знатных семьях на долю наследующего титул старшего сына; он умел разговаривать и поучать; это был истый лорд; и в то же время он дал ей понять, как он порочен, насквозь порочен, и убедил ее, что от общения с ней он становится лучше. У героинь, равно как и у героев, есть свое честолюбие: им тоже хочется приносить людям пользу, героиню тянет творить добро, а задача исправить порочного человека для всякой добропорядочной женщины особенно соблазнительна. Для нежного женского сердца возвратить на путь истинный мужчину — такая же услада, как драгоценный китайский фарфор. У лорда Маунтфокона не было никаких уловок волокиты: его золото, его титул, да и сама внешность до сих пор избавляли его от необходимости воздыхать по ком-либо долго, а, может быть, даже и воздыхать вообще; устройством его любовных шашней занимался достопочтенный Питер. Поведение милорда не вызвало в Люси ни малейшей тревоги, как то могло случиться, если бы он был истинным искусителем. В ее мученической жизни ей было радостно иметь преданного друга, и находить в нем поддержку, и сознавать, что и сама она может что-то сделать для этого друга. Слишком простодушная, для того чтобы задумываться над тем, какое положение занимает его светлость, она как-никак была женщина. «Он, такой знатный аристократ, не считает зазорным общаться со мной и даже меня ценит», — оправдывающая мысль эта, может быть, и мелькнула раз-другой в то время, когда она размышляла о гордой семье, в которую замужеством своим она была введена.

Январь попеременно то поливал старуху землю дождями, то сковывал ее льдом, когда достопочтенный Питер направился к источнику всех своих благ с важными новостями. Не успел он заикнуться о том, что его светлость все еще ни на что не решилась, как Маунтфокон забарахтался в одолевавших его трудностях, точно беспомощный дракон. Чем только он ни клялся, что он повстречал теперь настоящего ангела за свои грехи и не способен его обидеть. Минуту спустя, однако, он уже клялся, что она будет принадлежать ему, даже если будет царапаться, как кошка. Его светлость прибегал не к самым изысканным выражениям.

— Я не продвинулся ни на шаг, — жаловался он. — Послушайте, Брейдер! Право же, эта маленькая женщина может вить из меня веревки. Клянусь честью, я женился бы на ней хоть завтра. Я вот вижусь с ней здесь каждый день, и, как бы вы думали, о чем мы с ней говорим? Об истории! Ведь от одного этого можно сойти с ума! И вот, черт возьми, я теперь подвизаюсь в роли читающего лекции ученого педанта! И, клянусь честью, заниматься ее просвещением мне приятно. Но стоит только выйти за порог ее дома, как меня так и подмывает кого-нибудь пристрелить. Что там говорят в городе?

— Ничего особенного, — многозначительно ответил Брейдер.

— Когда же этот малый… ее муж… думает вернуться?

— Надеюсь, все устроится так, что он вообще не вернется, Маунт.

Аристократ и приспешник переглянулись.

— Что ты этим хочешь сказать?

Брейдер начал было что-то насвистывать, но вдруг перебил себя:

— В мгновение ока он сделался донжуаном — вот и весь сказ.

— Вот так черт! Выходит, Белла его окрутила? — испытующе спросил Маунтфокон.

В ответ Брейдер только протянул его светлости письмо. Оно было помечено побережьем Сассекс[150], подписано «Ричард» и гласило:

«Моя прелестная Нечистая Сила…

Коль скоро дьявол сидит в нас обоих и мы открыли его друг в друге, приезжайте ко мне сейчас же, не то я куда-нибудь немедленно же уеду. Приезжайте, моя светящаяся адским пламенем звезда! Я убежал от вас, а теперь я зову вас к себе! Вы научили меня дьявольской любви, и теперь я не могу без вас жить. Приезжайте через час после того, как получите это письмо».

Маунтфокон перевернул лист, чтобы посмотреть, нет ли еще чего на обороте.

— Восторженное любовное письмо! — воскликнул он; он встал с кресла и принялся расхаживать по комнате, бормоча: — Ну и собака! Как подло он поступает с женой!

— Подлее некуда, — подтвердил Брейдер.

— Как ты это раздобыл?

— Забрел в гардеробную Беллы, пока ее ждал, на всякий случай заглянул под подушку. Вы же знаете ее повадки.

— Черт побери! По-моему, она это делает нарочно. Слава богу, я уже целую вечность не пишу ей писем. И что же, она к нему едет?

— Как бы не так! Но, странное дело, Маунт!.. Видели вы когда-нибудь, чтобы она отказывалась от денег? Она очень эффектно разорвала чек и протянула мне обрывки со всеми изысканными выражениями, которым ваша академия ее научила. По мне, так это хорошо, когда женщина умеет выругаться. Ее это украшает!

Маунтфокон посоветовался со своим приспешником касательно того, какую пользу можно будет извлечь из этого письма. Оба решительно признали, что поведение Ричарда в отношении жены низко и что он, во всяком случае, не заслуживает снисхождения.

— Только нет, — сказал его светлость, — письмо это ей показывать нельзя. Сначала она будет клясться, что это подлог, а потом еще крепче ухватится за него. Бабы все таковы.

— Как раз наоборот, — небрежно заметил Брейдер. — Она должна своими глазами увидеть, что он ей изменил. Они верят своим глазам. Вот вам и удобный случай, Маунт. Тут вы вступаете в игру — мстите за нее и приносите ей утешение. Они как раз это любят.

— Ты осел, Брейдер, — вскричал его патрон. — Ты отъявленный мерзавец. Ты говоришь об этой маленькой женщине так, как будто она такая же, как все остальные. Нет, не думаю, чтобы это поганое письмо помогло мне чего-нибудь добиться. Ее муж скотина — в этом сомневаться не приходится.

— Так, может быть, вы предоставите это мне, Маунт?

— Будь я проклят, если я на это пойду! — пробормотал милорд.

— Благодарю покорно. Увидите сами, к чему это все приведет. Слишком уж вы мягкосердечны, Маунт. Останетесь в дураках.

— Говорю тебе, Брейдер, с этим ничего не поделать. Если я увезу ее… — а мне каждый день не терпится ее увезти — то что тогда? Она на меня посмотрит… а я не в силах вынести ее взгляда… я буду чувствовать себя дураком, и с ней мне будет хуже, чем без нее. — Маунтфокон уныло зевнул. — Как по-твоему? — продолжал он. — От такого заскрежещешь зубами, как по-твоему? Дело в том, что она… — он едва слышно произнес какие-то слова и густо покраснел.

— Гм! — Брейдер надулся и стукнул набалдашником трости по подбородку. — Неприятная это история, Маунт. Вам это совершенно не подходит. Не та у вас роль. Чушь несусветная!

— Неужели ты думаешь, что я из-за этого люблю ее хоть капельку меньше? — вскипел милорд. — Черт побери! Да я бы сидел у ее изголовья и читал ей и рассказывал ей эту страшную историю, если бы она только захотела, весь день и всю ночь.

— По всей видимости, из вас скоро выйдет повивальная бабка, Маунт.

Молчание милорда, казалось, означало, что он соглашается с этим утверждением.

— А что об этом говорят в городе? — опять спросил он. Брейдер ответил, что единственный вопрос, который все себе задают, это — кто она: девушка, чья-то жена или вдова.

— Вечером я к ней пойду, — изрек Маунтфокон после глубокого раздумья, о чем можно было заключить по выражению его лица. — Вечером я к ней пойду. Пусть она узнает, какие адские муки она заставляет меня терпеть.

— Вы хотите сказать, что она ничего про это не знает? Понятия не имеет: считает меня просто другом.

И так оно и есть, клянусь небом!

— Э-хм! — воскликнул достопочтенный Питер. — В добрый путь! Прямиком на красный фонарь, милые дамы!

— Ты что, хочешь, чтобы я выбросил тебя из окна, Брейдер?

— Хватит и одного раза, Маунт. Спасатель силен. Я, кажется, уже забыл, как мне удалось тогда удержаться на ногах. Ладно же… ладно! Я готов присягнуть, что она неслыханно невинна и считает вас бескорыстным другом.

— Вечером я к ней пойду, — повторил Маунтфокон. — Пусть она знает, какая для меня мука видеть ее в таком состоянии. Я больше не вытерплю. Обманывать такую, как она, что может быть отвратительней! Мне легче было бы выслушивать из ее уст проклятья, чем вынести ее речи, ее взгляды. Бедная девочка! Она ведь сущий ребенок. Ты не представляешь себе, какое у этой маленькой женщины доброе сердце.

— А вы-то представляете? — спросил хитрец.

— Я убежден, Брейдер, что среди женщин есть ангелы, — сказал Маунтфокон, стараясь не встречаться с приживальщиком глазами.

В свете у лорда Маунтфокона была репутация человека вконец порочного, а у приживальщика — просто ловкого распутника. Было немало священников, которые считали, что отвратить от порока достопочтенного Питера — задача более легкая.

В комнате, где Люси приняла своего знатного покровителя, горел камин; сама она сидела в тени. Сначала она хотела зажечь свечи. Он попросил, чтобы в комнате все осталось, как было.

— Мне надо кое-что вам сказать, — торжественно провозгласил он.

— Сказать… мне? — встрепенулась Люси.

Лорд Маунтфокон знал, что ему надо много всего сказать ей, но как это сделать и что именно он скажет — он все еще не знал.

— Вы отлично умеете это скрывать, — начал он, — но вы, должно быть, чувствуете себя здесь очень одинокой и, боюсь, очень несчастной.

— Я бы действительно чувствовала себя одинокой, если бы вы не были так добры ко мне, милорд, — ответила Люси. — Ну, а несчастной я чувствовать себя никак не могу. — Лицо ее было в тени и не могло выдать ее чувств.

— А может ли ваш друг хоть чем-нибудь помочь вам, миссис Феверел? — спросил он.

— По-моему, никто и ничем мне не поможет, — ответила Люси. — Может ли кто-нибудь нам помочь искупить наши грехи?

— Во всяком случае, вы могли бы позволить мне заплатить мои долги, коль скоро именно вы помогли мне очиститься от некоторых моих грехов.

— О, милорд! — не без удовольствия сказала Люси. Женщине всегда бывает приятно думать, что она вырвала у змия жало.

— Я вам говорю сущую правду, — продолжал лорд Маунтфокон. — Чего ради я стал бы вас обманывать? Я ведь знаю, что вы не падки на лесть — и этим вы так отличаетесь от всех других женщин!

— Прошу вас, не надо так говорить, — перебила его Люси.

— Ну, во всяком случае, мой опыт позволяет мне это утверждать.

— Но ведь вы же говорили мне, что встречали таких… очень плохих женщин.

— Да, встречал. Ну а теперь на мое несчастье я встретил хорошую.

— На ваше несчастье, лорд Маунтфокон?

— Да, и даже больше того.

Его светлость многозначительно умолк.

«Какие все-таки мужчины странные! — подумала Люси. — Его, как видно, грызет какое-то тайное горе».

Том Бейквел, у которого была привычка под разными предлогами вваливаться к ней в комнату во время посещений знатного гостя, предотвратил признание, если его светлость вообще собирался делать ей признание.

Когда они снова остались вдвоем, Люси с улыбкой сказала:

— Знаете, ведь мне всегда бывает стыдно просить вас начать читать.

Лорд Маунтфокон изумленно на нее посмотрел.

— Читать?.. Ах да! Да, конечно! — он вспомнил о своих вечерних обязанностях. — Разумеется, я рад буду этим заняться. Дайте только вспомнить. На чем мы остановились?

— На жизни императора Юлиана[151]. Но, право же, мне очень стыдно просить вас читать мне вслух, милорд. Я ведь ничего этого не знаю; мне открывается целый мир… когда я слышу об императорах, и об армиях, и о событиях, происходивших на земле, по которой мы ходим. Я вся этим полна. Только, верно, вам это уже наскучило, и я уже подумывала о том, что не стану вас больше мучить.

— То, что приятно вам, приятно и мне, миссис Феверел. Поверьте, я готов читать, пока не охрипну, единственно ради того, чтобы слышать, что вы скажете о прочитанном.

— Вы надо мной смеетесь?

— Разве это на меня похоже?

У лорда Маунтфокона были красивые большие глаза, и ему достаточно было слегка опустить веки, чтобы в них появилось задумчивое выражение.

— Нет, это на вас совсем не похоже, — сказала Люси. — Я должна благодарить вас за ваше долготерпение.

Ее знатный гость принялся громко разуверять ее.

Теперь Люси надлежало усадить его за книгу — ради него, ради себя самой и ради кое-кого третьего; и этот третий являлся, может быть, во всем этом главным лицом. Чтением этим лорд Маунтфокон как бы оправдывал свое присутствие у нее в доме; и хотя у нее не было никаких сомнений и подозрений, ей все же становилось легче на душе, когда она вовлекала его в это почтенное занятие. И на этот раз она поднялась, взяла книгу, раскрыв, положила ее на стол прямо перед ним и принялась спокойно ждать, пока он надумает приступить к чтению, чтобы тогда сразу же позвонить и велеть принести свечи.

В этот вечер лорду Маунтфокону было трудно войти в свою роль, его охватила жалость к этому невинному беззащитному созданию, над которым сгустились такие тучи, что слова или намеки, которые готовы были вырваться, замерли у него на устах. Он сидел неподвижно, погруженный в молчание.

— А знаете, что мне в нем не нравится, — раздумывая, сказала Люси, — то, что он изменил своей вере. Он был бы настоящим героем, если бы не это. Я могла бы его полюбить.

— Кого это вы могли бы полюбить, миссис Феверел? — спросил лорд Маунтфокон.

— Императора Юлиана.

— Ах, вот оно что! Императора Юлиана! Ну так он был отступник; только ведь от веры своей он отступил из искренних убеждений. Он сделал это даже не ради женщины.

— Не ради женщины! — вскричала Люси. — А какой мужчина решился бы на такое ради женщины?

— Я бы решился.

— Вы, лорд Маунтфокон?

— Да. Я бы завтра же перешел в католичество.

— Вы делаете меня очень несчастной этими вашими словами, милорд.

— Раз так, то я от них отрекаюсь.

Люси слегка вздрогнула. Она взялась за звонок — велеть, чтобы принесли свечи.

— Так вы, значит, отвергаете новообращенного, миссис Феверел? — спросил ее знатный гость.

— Да! Отвергаю! Я не хочу иметь дело с человеком, который поступает против совести.

— А если он поступает по велению сердца и отдает себя целиком, то чего же еще вы от него хотите?

Люси позвонила. Ей было неприятно сидеть впотьмах с человеком, который оказался столь циничным. Никогда еще лорд Маунтфокон не разговаривал с ней в таком духе. К тому же сама его манера говорить сейчас была приятнее. В его голосе теперь уже больше не слышно было легкой аристократической гнусавости, остановок в поисках нужного слова и той величественной небрежности, с какой он преодолевал возникавшие вдруг затруднения.

Едва успела она позвонить, как дверь распахнулась и появился Том Бейквел. В ту же минуту кто-то два раза постучал во входную дверь. Люси было уже не до свечей.

— Неужели это принесли письмо, Том?.. Так поздно? — сказала она, побледнев. — Беги скорей и узнай.

— Нет, это не почтальон, — заметил Том и побежал открыть дверь.

— А вы так ждете письма, миссис Феверел? — спросил лорд Маунтфокон.

— Нет, что вы!.. Да, да очень жду! — отозвалась Люси. Ее чуткий слух уловил звуки столь знакомого ей голоса.

— Это она, моя дорогая приехала! — закричала она, вскакивая с кресла.

В комнату вслед за Томом ввалилась копна черного шелка.

— Миссис Берри! — вскричала Люси, кидаясь к вошедшей и осыпая ее поцелуями.

— Да это я, моя милая! — ответствовала миссис Берри, едва переводя дух, вся порозовевшая от дороги. — В самом деле это я, коли лучше никого не нашлось, не по нутру мне сидеть сложа руки и дать дьяволу творить свое черное дело!.. Просыпала же я соль на мое свадебное платье, а это худая примета. Да, слава тебе боже! Ах, вон он, — она заметила в полутьме фигуру мужчины и, колыхая свое грузное тело, двинулась прямо к нему. — Вот негодник! — пригрозила она сидевшему своим толстым пальцем. — Я как стрела сюда принеслась, и все для того, чтобы заставить тебя исполнить свой долг, шалопут ты этакий! Дите ты мое дорогое, — вдруг ни с того, ни с сего смягчилась она, как с ней это всегда бывало, — ну, как я могу тебя увидать и не расцеловать по-матерински.

И, прежде чем лорд Маунтфокон успел что-то возразить ей, она обхватила его шею и припала к его роскошным усам.

— Да что же это такое! — Испустив сдавленный крик, она отпрянула назад. — Это что за волосы?

Как раз в эту минуту Том Бейквел принес свечи и она могла увидеть, кого сжимает в своих объятиях.

— Боже ты мой! — в ужасе завопила миссис Берри. — Выходит, я незнакомого мужчину поцеловала.

Люси, едва сдерживая смех и в то же время очень волнуясь, попросила своего знатного гостя извинить эту прискорбную ошибку.

— Помилуйте! Я весьма польщен, — изрек его светлость, поправляя свои помятые усы. — Может быть, вы будете так добры и представите нас друг другу?

— Это милая старая няня моего мужа миссис Берри, — отрекомендовала ее Люси, взяв ее за руку, чтобы немного приободрить. — Лорд Маунтфокон, миссис Берри.

Миссис Берри рассыпалась в извинениях, без конца приседая и вытирая вспотевший лоб.

Люси усадила ее в кресло; лорд Маунтфокон принялся расспрашивать ее о том, как она ехала до острова; полученные сведения смутили его обилием подробностей, из которых явствовало, что у его новой знакомой не только чувствительное сердце, но и слабый желудок. За этим обстоятельным рассказом миссис Берри понемногу успокоилась.

— Ну, а где же, где же мой… где мой Ричард? Где, милая моя, твой муж? — от рассказа миссис Берри перешла к расспросам.

— А вы думали, что он тут? — дрогнувшим голосом сказала Люси.

— А где же еще, моя милая, коли уже целых две недели как в Лондоне его нет.

Люси молчала.

— Давайте отложим императора Юлиана на завтра, так будет лучше, — сказал лорд Маунтфокон, поднявшись и откланиваясь.

Люси молча протянула ему руку: во взгляде ее была благодарность. Он сдержанно коснулся ее руки и отвесил миссис Берри прощальный поклон, после чего Том Бейквел его проводил.

Едва только он успел уйти, как миссис Берри всплеснула руками.

— Видали вы, чтобы с порядочной женщиной приключилась такая страшная напасть! — воскликнула она. — Я чуть не разревелась! Есть от чего! Подумать только, целоваться с чужим усатым мужчиной! Боже ты мой! Что-то еще теперь будет! Усы! Я-то ведь уж знаю, какие они на ощупь… это ведь не то что волосы на голове… вот, думаю, когда это он их отрастил, и тут как спохвачусь, ведь это же не он, я обозналась! А как свечи принесли, вижу перед собой большого такого усатого мужчину… прошу прощения, — лорда! Сквозь землю бы мне провалиться от мужчин, пропади они все пропадом, да только куда ни сунешься, они тут как тут!

— Миссис Берри! — остановила ее Люси. — Неужели вы в самом деле думали, что он здесь?

— И ты еще спрашиваешь? — накинулась на нее Берри. — Кто это он? Твой муж? Ясное дело, думала! Да, верно, он все-таки где-нибудь тут.

— Уже две недели, как я ничего не знаю о моем муже, — сказала Люси, и слезы ручьем полились по ее щекам.

— Ничего не знаешь?.. Две недели! — изумленно повторила миссис Берри.

— О, миссис Берри! Милая моя, добрая миссис Берри! Так, выходит, у вас нет никаких новостей? Вы ничего не можете мне о нем рассказать? Столько времени я терпела, ждала. Они жестоко со мной обошлись, миссис Берри. Как вы думаете, может быть, я обидела его… моего мужа? Пока он еще писал, я не жаловалась. Я могла долгие годы ждать, были бы только письма. Но так, чтобы ни единой весточки! Думать, что это я причина его несчастья и теперь он раскаивается во всем! Неужели они решили его у меня отнять? Неужели они хотят моей смерти? О, миссис Берри! Мне ведь все это время некому было излить душу, и вот сейчас я ничего с собой не могу поделать и плачу!

После всего, что она услыхала от Люси, миссис Берри едва не поддалась унынию; мрачные предчувствия одолевали ее, однако эта удивительная женщина никогда не позволяла себе унывать на людях. Стоило ей столкнуться с чужим горем, которое еще может быть и поправимо, и еще не доказано, как она решительно принялась уговаривать Люси.

— Все это пустяки, — сказала она. — Хотела бы я посмотреть, как он будет раскаиваться! Нигде ведь ему не найти такой красавицы, как его милая женушка, и он это знает. Послушай-ка, да ты не плачь, касатка моя… мужчина, коли увидит тебя растрепанную такую и в слезах, да еще когда он законный муж, да чтобы он не кинулся к тебе и не обнял тебя крепко-крепко, да такого и мужчиной-то не назовешь; а уж с моим дитяткой никогда этого не случится! Вот что, послушай-ка меня, да успокойся немного; не иначе, как он что-то для тебя приготовил. Да и я тоже, кошечка ты моя! Вот что я тебе скажу! Отец его приехал в город, как и положено человеку рассудительному и порядочному, и хочет благословить ваш брак и навек соединить вас под одним кровом, и будете вы вместе, как сейчас вместе ваши сердца. Это ли еще не новости?

— Боже ты мой! — вскричала Люси. — Вы отнимаете у меня последнюю надежду. Я-то ведь думала, что он поехал к отцу. — И она снова залилась слезами.

Миссис Берри какое-то время молчала; она была в замешательстве.

— Так, может статься, он поехал за ним, — проговорила она.

— Но ведь пятнадцать дней прошло, миссис Берри!

— Да за таким человеком можно и пятнадцать недель гоняться. Сущий метеор он, этот сэр Остин Феверел из Рейнем-Абби. Послушай-ка, что я тебе скажу. Я-то его уж как-нибудь знаю; так вот что я думаю: я ведь уверена была, мое дитятко сейчас у себя, в своем гнездышке, где ему и следует быть. Ну, думаю, баронет ни за что на свете не напишет и не позовет вас обоих к себе приехать и прощения у него просить, а раз так, то поеду-ка я за вами сама. Это ведь ты маху дала, моя милая, без году неделю замужем и вдруг мужа от себя отпустить. Это головы надо не иметь, не положено это делать. И теперь тебе надо только меня слушать, чтобы делу помочь. Какое у меня ни мягкое сердце, случись что, я спуску не дам. Слушайся меня и коли не завтра — то все одно совсем скоро будет тебе счастье.

Люси хотелось какого-то утешения. Она устала от мученической жизни, на которую добровольно себя обрекла, и рада была безраздельно подчиниться чьей-то воле.

— Но почему же все-таки он мне не пишет, миссис Берри?

— Потому как, потому как… да кто может сказать, почему мужчина поступает так или эдак, милая моя! Только, ей-богу же, он любит тебя и тебе верен. Не стонал он, что ли, не плакался мне недавно, что не может приехать к тебе?.. Ах, он несчастный! Не клялся он, что ли, мне, как он тебя любит, голубка ты моя! Но виновата во всем ты, моя милая. Что верно, то верно. Надобно было тебе поначалу еще меня слушать, не хорохориться. — Тут миссис Берри высыпала на нее целый ушат новых своих сентенций касательно брака и особенно по части молодоженов. — Я бы просто дура была, не доведись мне все это на себе испытать, — призналась она, — вот почему, ежели мне удастся тебя малость вразумить, то я должна благодарить за это моего Берри.

Люси погладила ее пухлые красные щеки и с нежностью заглянула в устремленные на нее добрые карие глаза. Каждая старалась приободрить другую. И в то же время, когда миссис Берри смотрела на Люси, та покраснела, как будто у нее была какая-то важная тайна, очень радостная, очень неожиданная, но такая, которой она все никак не решалась с ней поделиться.

— Да! Только мне и довелось целовать за всю мою жизнь, что этих вот трех мужчин, — сказала миссис Берри, слишком поглощенная своим необыкновенным приключением, чтобы заметить, что Люси тяжело дышит, — троих мужчин и из них одного дворянина! Усы-то у него побольше, чем у моего Берри. И что только он обо мне подумал! Не иначе что рада я была такому случаю — они же все бахвалы, будь они хоть лорды, хоть простые. А откуда мне было знать? Ясное дело, другого у меня и в мыслях не было — мол, муженек ее в кресле сидит. Да еще в темноте, да еще вдвоем с тобой? — Тут миссис Берри нахмурила брови и пристально посмотрела на свою любимицу. — А мужа-то нет! Что же это значит? Скажи мне, дитя мое, что же это такое, как это приключилось, что вы тут с ним вдвоем сидели и свечки даже не зажгли?

— Лорд Маунтфокон — единственный друг, который у меня тут есть, — ответила Люси. — Он очень ко мне добр. Он почти каждый вечер ко мне приходит.

— Лорд Маунтфокон… так вот это кто! — вскричала миссис Берри. — Я так опешила, что поначалу и не поняла ничего. Каждый вечер он является сюда, а мужа твоего все нет и нет. Боже праведный! Дело-то становится все хуже и хуже. И скажите на милость, чего это ради он сюда приходит, сударыня? Ты мне по совести скажи, чем это вы занимаетесь с ним впотьмах?

Миссис Берри строго на нее посмотрела.

— О, миссис Берри! Прошу вас, не говорите со мной таким тоном… мне это не нравится, — сказала Люси, надув губы.

— Я спрашиваю тебя, зачем он сюда приходит?

— Да потому, что это добрый человек, миссис Берри. Он видит, как я одинока здесь, и хочет меня немного развлечь. И он рассказывает мне о таких вещах, о которых я ровно ничего не знаю и…

— И чего доброго, хочет тебя кое-каким вещам научить, не так ли? — возмущенно прервала ее миссис Берри.

— Вы очень гадкая, подозрительная, и всё ко мне придираетесь, — упрекнула ее Люси.

— А ты — глупенькая еще, желторотая пташка, — в свою очередь отрезала миссис Берри. — Ты так и не сказала мне, что вы делаете вдвоем и чего ради он к тебе приходит.

— Ну так знайте, миссис Берри: почти каждый вечер, когда он приходит, мы читаем вместе Историю и он рассказывает мне, какие бывали битвы, и про великих людей. И он-то как раз говорит, что я вовсе не глупа, миссис Берри.

— Вот ты уже крылышки-то свои в грязь окунула, птичка моя! История, как бы не так! История — вот чем, оказывается, занимаются в темноте с молодой и красивой замужней женщиной! Нечего сказать, хороша история! Я-то ведь знаю, что это за человек, моя милая. Этот лорд Маунтфокон — известный распутник. Ни одной юбки не пропустит.

— Да, но он же не обманывает меня на этот счет, миссис Берри. Он ведь и не выдает себя за добродетельного человека.

— Это все хитрости, — молвила ее многоопытная наставница. — Итак, выходит, вы читаете впотьмах Историю, милая моя!

— Я себя неважно чувствовала сегодня, миссис Берри. Мне не хотелось, чтобы он видел мое лицо. Вот, поглядите! На столе лежит книга, она открыта для того, чтобы, как только принесут свечи, он сразу же начал читать. А сейчас, моя милая, добрая душенька, позвольте мне поцеловать вас за то, что вы приехали сюда. Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

— Ну уж так и быть, — ответила миссис Берри, сердце которой немного смягчилось от ласки, — поговорим о другом. Скажите на милость, лорд! Один с молодой женщиной впотьмах, да еще с такой красавицей! Так вот, говорю тебе, с этим надо кончать, раз и навсегда! Не перехитрить ему Бесси Берри, как бы он ни ловчил. Все, не буду больше о нем! Умираю, пить хочется, чайку мне дай, дорогая.

Люси встала, чтобы позвонить, а миссис Берри, которая никак еще не могла разделаться с мыслями о лорде, все еще говорила и говорила:

— Пусть теперь ходит и хвастает, что я его целовала; нечего ему стыдиться поцелуев женщины чистой, да еще негаданных, не очень-то часто такие поцелуи достаются мужчинам, пусть они это знают. — Тут она окинула Люси с ног до головы взглядом и что-то приметила.

А как только та вернулась, миссис Берри обняла ее и крепко-крепко к себе прижала.

— Какая же ты счастливая! — в восторге вскричала она. — Такой и пристало быть хорошей женушке.

— Что это вы, миссис Берри! — лепечет Люси, глядя на нее своими широко открытыми голубыми глазами.

— Думаешь, я ничего не вижу, голубка моя! Кабы я так не опешила, я бы и сразу заметила. Ты что думаешь, меня обмануть можно?

Во взгляде миссис Берри сквозила тысячелетняя мудрость. Люси смущенно потупила глаза, густо покраснела и уткнула лицо в подставленную ей пышную грудь.

— Милая ты моя, — прошептала добрая женщина, гладя ее и качая. — Ты что роза! И на стебельке свежий бутон. А муж ничего не знает? — поспешно спросила она.

В ответ Люси только покачала головой. Во взгляде ее было лукавство, но вместе с тем и смущение.

— Вот и хорошо. Будет для него сюрпризом; пускай это свалится ему на голову и пусть он ахнет от удивления и крикнет: «Я отец!» Ты даже не намекнула ему об этом?

Люси покачала головой в знак того, что она хранит свою тайну.

— Какая же ты милочка, — сказала Бесси Берри и стала ласкать ее еще нежнее.

После этого между ними состоялся разговор шепотом, при котором мужчинам следует удалиться — и по крайней мере на милю.

Вернувшись в положенное время, мы видим, что миссис Берри что-то высчитывает на пальцах. Закончив подсчет, она голосом прорицательницы возвещает:

— Ну вот, ребенок и выправит! Послушай, это же ангелочек сходит к нам с небес. Это посланец божий, детка моя! И ничего нет плохого в том, что я так говорю. Господь считает тебя достойной его иметь, иначе бы его не было, ведь мало ли женщин хотят, бедняжки, иметь ребенка, а вот его нет и нет! Давай же мы с тобой радоваться и веселиться! Мне так и смеяться и плакать хочется. Вот она, благословенная печать, что скрепляет брак. Мне этого так и не довелось увидеть от Берри. Будем ждать мальчика. Коли баронет станет дедом, а внук его — твоим сыном, ты победишь его сердце, и он будет на твоей стороне. По мне, так это и есть счастье, и ради такого события выпью-ка я сегодня чайку покрепче.

Вот так миссис Берри говорила и говорила. Чай она себе заварила действительно крепче, чем обычно. Она ела и пила; она радовалась и веселилась. Так радуются чужому счастью люди с чистой душой.

— Теперь вы понимаете, почему я читаю Историю и книги в этом роде, — сказала Люси.

— Понимаю ли я? — ответила Берри. — Сдается, что понимаю. Коль скоро ты так хорошо себя повела, моя милая, мне нравится все, что бы ты ни делала. Наплевать мне на всех лордов! Они и близко не подойдут к ребенку. Можешь спокойно читать с ним путешествия по морю и суше, и про любовь, и про войну. Ты сама так славно все устроила, что мне больше ничего не надо.

— Да нет, вы же меня не поняли, — стоит на своем Люси. — Я читаю теперь одни только разумные книги и говорю только о вещах серьезных, потому что убеждена… потому что слыхала… Милая миссис Берри! Неужели вы и теперь не понимаете, что я хочу сказать?

Миссис Берри хлопнула себя по коленам.

— Подумать только, до чего же эта девочка рассудительна! А еще католичка! Так нечего мне толковать, что люди одной веры хуже, чем те, у кого вера другая. Вот оно что, ты хочешь, чтобы он стал человеком ученым, докой, не иначе! А этот распутный лорд, что приходит сюда волком в овечьей шкуре, как видно, и знать не знает, что он в материнской утробе малыша обучает. Ну и ну! И после этого еще будут говорить, что маленьким женщинам не обвести вокруг пальца самых хитрющих господ. Да! Теперь-то я уж смекнула. Впрочем, я ведь и сама знавала одну женщину, вдову священника: ребенок родился уж после смерти отца; перед тем как ему родиться, его мать одну только Блеровскую «Могилу»[152] читала и перечитывала снова, с начала и до конца; а книга-то ведь серьезная!.. Не каждый ее осилит! И что же, в четыре года мальчик оказался примером благочестия. Это был готовый маленький викарий. Воздевал глаза к небу; вел такие серьезные разговоры. — Миссис Берри попыталась изобразить, как выглядел этот маленький викарий и как он говорил. — Сумела же своего добиться!

При этих словах Люси не могла удержаться от смеха.

Болтали они до самой ночи. Люси уложила миссис Берри спать вместе с собой.

— Если ты не боишься, моя дорогая, спать рядом с женщиной, — сказала миссис Берри. — А вот мне было это неприятно вскорости после того, как Берри ушел. Все-таки не совсем это ладно, недавно только замужем — и вдруг женщина с тобой в постели! А только мне непременно надо было, чтобы кто-нибудь возле меня был, не то ведь от холодных простыней в дрожь бросает, уж коли ты к теплу попривык.

У Люси такого предубеждения не было, и они поднялись вместе наверх. Там Люси выдвинула ящики комода и вытащила оттуда премилые капоры, кружевное белье для малыша, сшитое ее руками. Миссис Берри похвалила и белье, и ее самоё.

— Ты ждешь мальчика… женщина всегда может угадать, — сказала она. Потом они опять щебетали и целовали друг друга; и обе разделись у камина и стали потом на колени возле постели и молились за будущего ребенка; и миссис Берри крепко обняла Люси в ту минуту, когда та просила господа защитить и благословить существо, которое должно появиться на свет; и Люси прижалась к ней с горячей любовью. Потом Люси первой стала ложиться, предоставив Берри гасить свечи, и, прежде чем она успела лечь, та склонилась над ней и лукаво на нее посмотрела.

— Никогда я тебя в таком виде не видала, — сказала она, — я готова сама влюбиться в тебя, моя красавица! До чего же у тебя чудесные глаза и до чего пышные волосы, когда они так вот на подушку откинуты. Я так никогда бы не простила моему отцу, если бы он пусть даже на сутки меня с тобой разлучил. Быть мужем такой красотки! — Берри выразительно протянула к ней обе руки. — Губы-то твои так и просят, чтобы их целовали. Никогда еще я тебя такой красивой не видела, как сейчас, когда ты в постели!.. Так оно и должно быть. — Люси пришлось сделать вид, что она встает потушить свечи, чтобы остановить наконец этот поток красноречия, исполненный самой благоговейной любви. Потом они лежали в постели, и миссис Берри нежно ее гладила, и уговаривалась с ней поехать наутро в Лондон, и старалась представить ей волнение Ричарда, когда тот узнает, что скоро станет отцом, и намекала Люси на то, как сладостно она вся задрожит, когда Ричард окажется опять на супружеском ложе, которое сейчас захватила она, Бесси Берри; было сказано и еще много всяких таких слов; во всяком случае, достаточно, чтобы опровергнуть старинную истину, что запретный плод — самый сладостный; Берри нарисовала ей такие соблазнительные картины счастья в ладу с законом и совестью, что истомленная усталостью Люси прошептала:

— Пора спать, милая Берри, — и тогда добрая женщина, хоть не сразу, но все же скоро умолкла.

Бесси Берри не спала. Она лежала, думая о бившемся рядом с нею сердце, милом и храбром, и прислушивалась к ровному дыханию Люси; мысли о ней согревали ее, и время от времени она сжимала руку спящей, чтобы как-то выразить эту свою любовь. Над Гемпширскими холмами[153] разразилась буря; слышались завывания ветра, покрывшего белой пеной поверхность воды и раскачивавшего голые стволы деревьев. Потом порывы его улеглись, оставив на промерзшей земле тоненький снежный покров. Ослепительно сияла луна. Берри услыхала, как залаял сторожевой пес. Это был отчаянный неумолкающий лай. Шум этот напугал ее. Ей стало казаться, что по дому кто-то ходит; потом ей почудилось, что открывают входную дверь. Она прислушалась, и в полночной тишине до нее донеслись какие-то голоса. Она мигом соскользнула с кровати, заперла дверь, задвинула засов и на цыпочках подкралась к окну. Деревья к северу все были белым-белы; искрилась покрытая снегом земля: на дворе был мороз. Она обхватила своими пухлыми руками грудь и, плотно прижавшись к стеклу, принялась вглядываться в окутанный мглою сад. Берри была женщиной мягкосердечной, но отнюдь не пугливой; и в эту ночь мысли ее высоко воспарили над всеми суеверными страхами, которыми наполняет душу тьма. Ей явственно слышались чьи-то голоса; любопытство, к которому не примешивалось ни тени тревоги, заставило ее насторожиться; кое-как накинув свое дневное одеяние на шею и на плечи, она стиснула начавшие было стучать зубы и застыла в неподвижности. Глухо гудевшие голоса вдруг замерли; кто-то заговорил громче; потом входную дверь тихо закрыли; видно было, как какой-то мужчина вышел из сада на дорогу. Он остановился прямо напротив ее окна, и тут Берри спустила штору, оставив приподнятым только ее краешек. Человек этот оказался в тени, и не было возможности его разглядеть. Еще несколько минут — и он стремительно ушел, и, когда заледеневшая, как сосулька, Берри вернулась в постель, Люси, ощутившая сквозь сон холод, так и не проснувшись, от нее отодвинулась.

Наутро миссис Берри спросила Тома Бейквела, не будил ли его кто-нибудь ночью. Загадочный Том ответил, что спал, как сурок. Миссис Берри направилась в сад. Кое-где снег растаял. Он остался только в одном месте, прямо у входа в дом, и как раз там она увидела отпечаток мужской ноги. Ей странным образом пришло в голову пойти поискать какой-нибудь сапог Ричарда. Она так и сделала и, никем не замеченная, измерила этот единственный след. Она несколько раз потом проверила длину от пятки до концов пальцев — и все совпало. Сомневаться не приходилось.