Исторические портреты

ПАТРИАРХ ГЕРМОГЕН

роисхождение патриарха Гермогена достоверно неизвестно. Известно лишь, что в миру его звали Ермолаем, а своё церковное имя он писал «Ермогей».

Польские источники утверждают, что в молодости Гермоген был донским казаком. Ермолай участвовал в боях, грабил и т. д., а позже стал попом.

Некоторые русские историки XIX века утверждают, что Гермоген принадлежал к княжескому роду Шуйских или Голицыных, но не приводят никаких фактов в подтверждение своей версии.

На мой взгляд, польская версия более достоверна. Известны десятки случаев, когда донские казаки и даже атаманы, вволю нагулявшись и нагрешив, уходили замаливать грехи в монастырь. Княжеское же происхождение Гермогена исключено. Родословные княжеских родов того времени достаточно хорошо изучены, да и просто невероятно, чтобы в Смутное время никто не знал о родственных связях такой крупной фигуры, как Гермоген.

Первое достоверное упоминание о Гермогене относится к 1579 году, когда он был приходским попом казанской церкви Святого Николая в Гостином дворе. К этому времени Гермогену было около пятидесяти лет.

Гермогену приписывают участие в «чудесном обретении» одной из главных православных святынь — иконы Казанской Богородицы. Также ему приписывают и сочинение «Сказания о явлении иконы и чудесах её», отправленного духовенством Ивану Грозному.

В середине 80-х годов XVI века Гермоген потерял жену. В 1587 году он отправился в Москву и постригся в Чудовом монастыре. Затем Гермоген возвращается в Казань и быстро делает головокружительную карьеру. В 1588 году он уже игумен, а затем архимандрит казанского Спасо-Преображенского монастыря. 13 мая 1589 года в новоучреждённой Казанской и Астраханской митрополии Гермоген, возведённый в сан епископа, становится первым митрополитом.

Современники утверждают, что у Гермогена не было столь громкого голоса, как, к примеру, у патриарха Иова, звучавшего, «аки дивная труба». Но Гермоген был «словесен и хитроречив, но не сладкогласен», «нравом груб», «прикрут в словесах и возрениях».

Гермоген был вспыльчивым, властным и жестоким человеком. А как раз эти качества больше всего и учитывались в казанских священнослужителях. Во второй половине XVI века власти проводили массовое обращение в христианство населения Казани и окрестных земель. Местные жители — мусульмане или язычники — активно и пассивно сопротивлялись насильственному обращению в православие. То же самое можно сказать о немцах и чухонцах, взятых в плен в ходе Ливонской войны и сосланных на жительство в Казанский край.

В 1593 году казанский митрополит Гермоген писал царю Фёдору, что «в Казани и в уездах Казанском и Свияжском живут новокрещёные вместе с татарами, чувашами, черемисами и вотяками, едят и пьют с ними, к церквам божиим не приходят, крестов на себе не носят, в домах образов и крестов не держат, попов не призывают и отцов духовных не имеют. Обвенчавшись в церкви, перевенчиваются у попов татарских, едят скоромное в посты. Живут мимо своих жён с немецкими пленницами». Гермоген «призывал их и поучал, но они ученья не принимают и от татарских обычаев не отстают, и совершенно от христианской веры отстали, о том сильно скорбят, что от своей веры отстали, и в православной вере не утвердились, потому что живут с неверными вместе, от церквей далеко. И видя такое неверье в новокрещёных, иные татары не только не крестятся в православную веру, но и ругают её. Да прежде, в сорок лет от казанского взятья, не бывали в татарской слободе мечети, а теперь стали мечети ставить близ посада на лучный выстрел». Гермоген писал далее, что многие русские люди живут у татар, черемис, чувашей, вступают с ними в браки. Много русских живёт в слободах и деревнях у немцев, причём добровольно и «при деньгах». И все эти люди от православной веры отошли, живущие у татар приняли мусульманство, а у немцев — католичество и лютеранство.

Царь Фёдор, разумеется, с подачи Годунова, приказал казанским воеводам переписать всех новокрещёных, велел выделить им слободу в Казани с православной церковью и полным причтом. А если кто из них не захочет добровольно переселяться и строиться на слободе, тех отдавать на поруки богатым и благонадёжным православным, а кого и в тюрьму сажать. Царь велел воеводам выбрать надёжного сына боярского и поставить его за этой слободой следить, чтобы новокрещёные православные были крепки в вере, женились бы только на русских и дочерей своих выдавали за русских. А которые будут замечены в неверности, тех усмирять всеми способами: сажать в тюрьму, ковать в железа и в цепи, бить батогами, на особенно же неблагонадёжных Гермогену велено было налагать епитимью. А все мечети царь Фёдор велел воеводам разрушить, чтоб и следа от них не осталось.

Далее царь приказывал воеводам запретить русским людям жить у татар и у немцев. Русских, отрабатывающих долги, по возможности выкупать, а задолжавших крупные суммы отправлять к новокрещёным в обмен на чухонцев, которых отдавать иноверцам. Последним запретить впредь русских людей нанимать на работу и денег им взаймы не давать.

Указания царя Фёдора казанским воеводам значительно укрепили авторитет Гермогена. Митрополиту удалось навести порядок в Казанском крае. До нас дошло «Послание наказа-тельное всем людям», где митрополит возмущается нарушением чинности церковной службы, когда попы и дьяконы для скорости читали и пели разные тексты хором (до пяти-шести голосов), а миряне в это время скучали, дремали или разговаривали. Гермоген стращал паству, утверждая, что «всё ведает и зрит».

Бдительный Гермоген не мог не заметить и куда больший беспорядок: в такой огромной Казанско-Астраханской митрополии — и не было своих святых! Митрополит ретиво взялся за дело. Для начала Гермоген составил поимённый список русских ратников, погибших при взятии Казани. Параллельно было найдено три случая убийств мусульманами православных в ходе конфликтов на религиозной почве. Один из погибших, Иван Новый, оказался русским из Нижнего Новгорода, а двое других, Стефан и Пётр, крещёными татарами.

9 января 1592 года Гермоген отправил патриарху Иову в Москву длинное послание, в котором просил установить «особую память» героям казанского взятия: «Умилосердись, государь Иов, повели и учини указ свой государев мне, богомольцу своему — в который день повелит мне святительство твоё по тех православных благочестивых воеводах и воинах, пострадавших за Христа под Казанью и в пределах Казанских в разныя времена... по всем божиим церквам во градах и сёлах Казанской митрополии пети по них панихиды и обедни служите, чтобы, государь, по твоему государеву благословению память сих летняя (ежегодная) по вся годы была безпереводно».

Далее Гермоген просил Иова канонизировать трёх казанских мучеников: Ивана, Стефана и Петра.

Патриарх не мог отказать Гермогену, поскольку личные интересы казанского митрополита полностью совпадали с интересами государства. Павшие под Казанью и мученики за православную веру были внесены в Большой синодик, читаемый в неделю православия. Поминать воинов Иов повелел в субботу после Покрова Пресвятой Богородицы (в честь взятия Казани 2 октября), а день поминовения мучеников Ивана, Стефана и Петра должен был назначить Гермоген. Торжественно объявляя о решении патриарха по епархии, митрополит велел повсеместно служить по ним литургии и панихиды и поминать на литиях и обеднях ежегодно 24 января.

Затем Гермоген взялся за канонизацию Германа Полева. Герман был архимандритом монастыря в Свияжске и первым из архиереев прибыл во взятую в 1547 году Казань. В 1564 году он был назначен архиепископом Казанским. В 1566 году по приказу Ивана Грозного Герман прибыл в Москву. В 1568 году после сведения с престола митрополита Филиппа Колычева на его место был поставлен Герман Полев, но через два года новый митрополит был найден мёртвым у себя во дворе. Иван Грозный утверждал, что Герман умер от «моровой язвы», но москвичи были уверены, что митрополит погиб от рук опричников. Тело Германа было похоронено в простой могиле в Москве у церкви Святого Николая Мокрого. Существует версия, что сам Гермоген был учеником Германа Полева.

В том же 1592 году Гермоген обратился к царю и патриарху с просьбой перевезти мощи Германа в Казань. И эта просьба казанского митрополита была уважена. 25 сентября 1592 года Гермоген лично близ Свияжска встретил поезд с мощами Германа. Мощи были торжественно захоронены в Успенском монастыре в Свияжске. Герман Полев стал общероссийским святым, его поминают 23 июня.

Гермоген построил в Казани и окрестностях десятки церквей и монастырей. В 1594 году был достроен Казанский девичий монастырь, и по сему поводу митрополит написал новую редакцию «Сказания о явлении и чудесах иконы Казанской Богоматери». В ней Гермоген подробно рассказал, как, ещё будучи простым попом, удостоился с благословения тогдашнего архиепископа Иеремии первым принять из земли и торжественно перенести в ближайшую церковь Святого Николая Тульского. Далее рассказывалось о многочисленных чудесах, творимых иконой до 1594 года, свидетелем которых был сам автор «Сказания...».

Приблизительно в то же время Гермоген составил и новую редакцию знаменитого сказания «Повести о Петре и Февронии — муромских чудотворцах». Житие местночтимых муромских святых было основано на народном предании. В конце «Повести...» Гермоген не забывает и себя: «Помяните же и меня, прегрешного, написавшего всё то, что я слышал о вас, не ведая — писали о вас другие, сведущие более моего, или нет. Хотя и грешен я, и невежда, но на божию благодать и на щедроты его уповая и на ваши молитвы к Христу надеясь, работал я над трудом своим».

В 1595 году при личном участии казанского митрополита Гермогена были отрыты исцеляющие мощи святого князя Романа Углицкого. Удельный князь Роман Углицкий был сыном угличского князя Владимира Константиновича. Во время своего правления в 1261—1283 годах[62] Роман построил пятнадцать церквей в Угличе, ничем иным, ни хорошим, ни плохим, он не отличился. Строительство церквей и нетленные мощи стали поводом для его канонизации. Подругой версии, мощи Романа были обнаружены в 1485 году угличским князем Андреем Васильевичем.

При строительстве храма в Спасо-Преображенском монастыре в Казани были случайно найдены могилы первого Казанского архиепископа Гурия и епископа Тверского Варсонофия, который жил в сей обители на покое. Гермоген не растерялся, собрал клир, лично вскрыл гробы и явил свету нетленные мощи обоих старцев. Далее в Москву ушло послание к патриарху с описанием чудес и мощей. В результате оба были причислены к лику святых. Память Гурия православная церковь отмечает 5 декабря, а Варсонофия — 11 апреля. В 1596—1597 годах Гермоген написал «Житие...» новым казанским святым.

Историк Р. Г. Скрынников утверждает, что патриарх Иов умышленно задержал прибытие Гермогена в Москву на избрание на царство Бориса Годунова. Судя по всему, казанский митрополит был враждебно настроен к Борису. Возможно, с этим было связано и разделение Казанской епархии на две — Казанскую и Астраханскую. По официальной церковной версии, сам Гермоген ходатайствовал перед патриархом о разделении епархии и предложил Феодосия в качестве кандидата в астраханские архиепископы. От себя замечу, что Феодосий был абсолютно предан Иову и Борису Годунову.

Взойдя на престол, Лжедмитрий I решил приблизить к себе казанского митрополита, подобно другим светским и духовным лицам бывшего в опале у царя Бориса. Гермоген приехал в Москву, но тут же проявил свой крутой и агрессивный нрав. Гермоген и коломенский архиепископ Иосааф заявили царю Дмитрию, что его венчание с католичкой Мариной не будет законным, если невеста не примет православия.

Гермоген ещё в Казанском крае изрядно поднаторел на обращении иноверцев в православие. Он ещё в 1598 году составил Сборник чинов крещения мусульман, католиков и других иноверцев. Согласно этому Сборнику христиан иных конфессий и католиков в особенности необходимо было крестить заново, так как их «обливательное, а не православное погружательное крещение истинным таинством не является».

Однако остальные православные иерархи отказались поддержать Гермогена и Иосаафа. По приказу Лжедмитрия Гермогена отправили в Казань и там заточили в монастырь. А может, и не заточили, и церковники написали об этом для красного словца, благо сана митрополита его никто не лишал. По неведомым причинам Иосаафа оставили в покое.

После убийства самозванца Гермоген из опального митрополита превращается в патриарха. Но когда Гермоген приехал из Казани в Москву, когда и при каких обстоятельствах стал главой русской православной церкви, доподлинно неизвестно. Светские историки Соловьёв, Костомаров, Скрынников и другие дают каждый свою версию. Церковные же историки вообще стараются обойти сей деликатный вопрос.

Вот, к примеру, Д. Лавров в книге «Святой страстотерпец, благоверный князь угличский царевич Дмитрий, московский и всея России чудотворец», изданной в типографии Троице-Сергиевой лавры в 1912 году и утверждённой ректором Московской Духовной академии епископом Фёдором, пишет о перезахоронении мощей Дмитрия Угличского 6 июня 1606 года: «Три дня стоял гроб (с Дмитрием. — А. Ш.) открыт для удостоверения народа и в ожидании окончания приготовления к торжественным похоронам. Для предания тела царевича земле раскопана была засыпанная могила Годунова в приделе, где лежали царь Иоанн Грозный и его два сына.

Похороны однако не состоялись, потому что „как поставили его царевича в церкви Архангела Михаила, и от его святых мощей пролились реки милосердия, много расслабленных великим чудом уздоровились“[63]; вследствие чего царь с собором иерархов решили открыто поставить их в Архангельском соборе для торжественного чествования».

Обратим внимание, Лавров пишет: «...царь с собором иерархов». А где же патриарх? Ранее Лавров писал, что в Углич за мощами царевича «послана была комиссия из людей именитых: посланы были Филарет, митрополит Ростовский (бывший Фёдор Никитич Романов), Феодосий, архиепископ Астраханский и бояре». Важная деталь: Филарет назван митрополитом, и любопытная деталь: как астраханский архиепископ оказался во второй половине мая в Москве?

Во время встречи мощей царевича ни в селе Тайнинском, ни в Москве патриарх не упомянут. По Лаврову получается, что с середины июня 1606 года патриарха в Москве не было.

А вот в «Сказании о чудесах царевича Дмитрия» (из рукописного сборника конца XVII века) говорится совсем иное: «Когда, 3 июня 1606 года, мощи новоявленного чудотворца царевича Дмитрия, для поддержки сильно шатающегося трона нового московского царя Василия Ивановича Шуйского, были при торжественной обстановке перенесены в Москву и временно поставлены посреди Архангельского собора-усыпальницы собирателей московского самодержавия, царь и патриарх, по долгом обсуждении, мощи царевича после показа народу решили предать погребению в приделе „Иоанна Списателя Лествицы“ и заказали каменотёсам вытесать гроб, который по изготовлении оказался слишком малым.

Заказали второй; но второй, несмотря на точно снятую мерку, оказался слишком большим.

Наконец царь и бояре заказали третий и, не дожидаясь его изготовления, приступили к рытью могилы в приделе Иоанна Лествицы. Когда могила была вырыта и гроб был готов, его принесли в собор, а когда он оказался соответствующим размеру мощей — только хотели приступить к положению их в каменный гроб, как случилось новое чудо: земля из только что вырытой могилы ушла обратно и совершенно закрыла могилу.

Видя это чудо, благочестивый царь и патриарх узрели нежелание святого покоиться в земле и решили новоявленные мощи оставить в соборном храме у правого столба открытыми, где они и доныне зрятся».

Как видим, в небольшом отрывке «Сказания...» дважды упоминаются царь и патриарх. Кто это — Филарет или Гермоген?

Теперь обратимся к польским источникам. 28 мая Василий Шуйский получил извещение из Углича, что мощи царевича найдены. А накануне, 27 мая[64], польские послы от бояр узнали, что мощи Дмитрия скоро будут перевезены в Москву патриархом Филаретом. Слово «патриарх» не было опиской в посольском дневнике 1606 года, что доказывает один из документов. В 1608 году польские послы писали боярам, что в Москве нет должного уважения даже к патриаршему сану: «За Бориса Иов был, и того скинуто, а посажено на патриарховство Игнатия Грека; потом за нынешнего господаря Грека того скинуто, а посажено на патриарховство Фёдора Микитича, яко о том бояре думные по оной смуте в Ответной палате нам, послом, сами сказывали, менуючи, что по мощи Дмитровы из Углеча послано патриарха Фёдора Микитича; а говорил тые слова Михайло Татищев при всих боярах. Потом в колько недель и того скинули, учинили есте Гермогена патриархом. Итак теперь живых патриархов на Москве чотырех маете». Понятно, что писать заведомое враньё в посольской грамоте радные паны не решились бы.

В какой-то мере данное свидетельство поляков совпадает с датой официального постановления Гермогена патриархом — 3 июля. Но как тогда быть с полуофициальным документом «Историческая хрестоматия церковнославянского и русского языка» А. Галахова, изданным в Москве в 1848 году, где цитируется речь Гермогена на царском венчании 1 июня 1606 года?

При такой неразберихе в истории единственный путь попробовать самостоятельно реконструировать события. Начнём с того, что Гермоген мог прибыть в Москву из Казани не ранее, чем через 16-18 дней после убийства Лжедмитрия I, то есть между 3 и 5 июня. Но возникает вопрос: почему он не мог быть в Москве 16 мая или выехать заранее из Казани, узнав о заговоре против самозванца? Почему к 16 мая в Москве были митрополит Новгородский Исидор, архиепископ Астраханский Феодосий и другие иерархи? Их мог собрать Лжедмитрий на свою свадьбу. Гермоген мог быть сослан и не в Казань, а ближе, а может, и в Казань, да ехал медленно и во время переворота оказался где-нибудь между Москвой и Владимиром.

Выбор нового патриарха был очень сложным вопросом для Шуйского. 1 июня 1606 года он венчался без патриарха, роль которого исполняли митрополиты Пафнутий и Исидор. Оба были отъявленными интриганами и мошенниками. О Пафнутии мы уже знаем как о покровителе монаха Григория (Отрепьева), с которым он когда-то жил в одной келье, а затем вместе с Шуйским подготовил его убийство.

Исидор же в 1614 году устроил фарс с мощами князя Фёдора Ярославовича, родного брата Александра Невского. А дело обстояло так. Шведские солдаты грабили Юрьев монастырь в двадцати верстах от Новгорода. Кому-то пришла мысль вскрыть гробницы в древнем Георгиевском соборе. В большинстве могил лежали лишь рассыпавшиеся кости, но, подняв очередную надгробную плиту, шведы остолбенели: там лежал... живой человек. Через несколько секунд испуг солдат прошёл — это был мертвец. Он был одет в роскошные княжеские одежды, которые здорово истлели от времени, но сам труп не подвергся тлению. Шведы забрали все драгоценности, а тело поставили у церковной стены «яко живо». Шведский командир расценил это как курьёз и звал сослуживцев в церковь, как в кунсткамеру.

Слух об этом дошёл до новгородского митрополита Исидора, и тот обратился к шведскому главнокомандующему Якобу Делагарди с просьбой отдать нетленное тело. Дела к тому времени у шведов пошли неважно, и ссориться из-за пустяков с митрополитом Делагарди не захотел. Тело перенесли в Софийский собор в новгородском Кремле. Не мудрствуя лукаво, Исидор признал тело за нетленные мощи князя Фёдора Ярославовича, который княжил в Новгороде с 1228 по 1233 год. Мощи были торжественно захоронены в Софийском соборе.

Исидора нимало не смутило, что хорошо сохранившийся труп принадлежит мужчине лет сорока. Между тем князь Фёдор умер в возрасте 14-15 лет. Уже в советское время историки и криминалисты занялись изучением «святых мощей» и выяснили, что они принадлежат великому князю Дмитрию Юрьевичу Шемяке, умершему в 1453 году. Судебно-медицинская экспертиза выдала заключение, что князь был отравлен мышьяком, это привело к сильному обезвоживанию организма и мумификации трупа. Самое забавное, что в 1446 году Дмитрий Шемяка собором русской церкви был предан анафеме.

Надо ли говорить, что ни Исидор, ни Пафнутий не удовлетворяли царя Василия. Слабому царю нужен был сильный патриарх. На эту роль среди всех иерархов русской церкви подходил только Гермоген. Но тут хитрый царь решил сблефовать и предложил патриарший престол своему недругу — ростовскому митрополиту Филарету. Официально Филарет не был поставлен в патриархи, но о его избрании сообщили боярам, народу и даже польским послам. Как уже говорилось, царь предложил Филарету разыскать и привезти в Москву мощи царевича Дмитрия. Филарет и сам был заинтересован в экскурсии в Углич, поскольку его сторонники готовили свержение Шуйского.

Попытка переворота 25 мая сильно скомпрометировала Романовых, и ко времени приезда в Москву (3 июня) Филарет уже не считался патриархом (формально — кандидатом в патриархи), а таковым стал Гермоген.

Митрополит Гермоген мог присутствовать при венчании Василия Шуйского 1 июня и произнести речь, а мог и вообще не быть в Москве. Речь же Пафнутия или Исидора могли впоследствии приписать Гермогену.

Гермоген не захотел участвовать или, по крайней мере, проявлять активность в глупейшем фарсе с чудесами вокруг гроба царевича Дмитрия в Архангельском соборе. И лишь когда весь спектакль закончился, 3 июля Гермоген официально принял сан патриарха.

Новый патриарх мог по мелочам конфликтовать с Шуйским, но во всех важных внутриполитических вопросах он безоговорочно поддерживал царя Василия. Естественно, делалось это не из любви к Шуйскому, а потому что Гермоген считал царскую власть единственной опорой русской государственности и православной церкви.

Одной из первых совместных акций патриарха Гермогена и царя Василия стала реабилитация царя Бориса Годунова и патриарха Иова. Раз царевич Дмитрий оказался расстригой Гришкой Отрепьевым, то все его акции по свержению династии Годуновых и патриарха Иова были незаконны.

Поздней осенью 1606 года царь и патриарх устроили народу новое шоу. По их приказу при огромном стечении народа вынули тела Годуновых из ямы в ограде Варсонофиевского монастыря. Останки Годуновых были уложены в гробы. Бояре и монахини пронесли гробы через всю Москву. Ксения Борисовна (инокиня Ольга) провожала гробы своих родных и по обычаю громко рыдала о своих несчастьях: «Ах, горе мне, одинокой сироте. Злодей, назвавшийся Дмитрием, обманщик, погубил моих родных, любимых отца, мать и брата, сам он в могиле, но и мёртвый он терзает русское царство, суди его, боже!»

Похоронили Годуновых в Троице-Сергиевом монастыре. Шуйский решил не хоронить Бориса в усыпальнице русских царей в Архангельском соборе, где уже покоились мощи царевича Дмитрия. Тогда получилось бы, что тела убитого и убийцы лежали бы рядом.

В начале 1607 года Шуйский придумал ещё одну душещипательную церемонию. 3 февраля царь вызвал к себе патриарха Гермогена и других высших духовных лиц, чтобы обсудить с ними государственные дела, а также велел привезти в Москву из Старицы бывшего патриарха Иова. Иов должен был простить всех православных христиан в их клятвопреступлениях.

В Старицу за Иовом отправился крутицкий митрополит Пафнутий с грамотой от Гермогена.

14 февраля Иова привезли в Москву в роскошной царской карете, подбитой соболями, и отвели ему покои на подворье Троицкого монастыря. 16 февраля Иов с Гермогеном и архиереями написали следующую грамоту: «Царь Иван Васильевич повелел царствовать на Российском государстве сыну своему Феодору Ивановичу; а второму сыну своему, царевичу Дмитрию Ивановичу, дал в удел город Углич, и царевича Дмитрия в Угличе не стало, принял заклание неповинное от рук изменников своих. По отшествии к богу царя Феодора Ивановича мы и всякие люди всего Московского государства целовали крест царю Борису Фёдоровичу. Во времена царства его огнедыхательный дьявол, лукавый змей, поядатель душ человеческих воздвиг на нас чернеца Гришку Отрепьева. Когда царя Бориса Фёдоровича не стало, все православные христиане целовали крест сыну его Фёдору Борисовичу; но грех ради наших расстрига прельстил всех людей божиих именем царевича Дмитрия Ивановича; православные христиане, не зная о нём подлинно, приняли этого вора на Российское государство, царицу Марью и царевича Фёдора злою смертью уморили, множество народа вошло в соборную церковь с оружием и дрекольями во время божественного пения и не дав совершиться литургии, вошли в алтарь, меня, Иова патриарха, взяли и, таская по церкви и по площади, позорили многими позорами, а в царских палатах подобие христова тела, богородицы и архангелов, что приготовлено было для плащаницы, раздробили, воткнули на копья и на рогатины и носили по городу, забыв страх божий. Потом этот враг расстрига, приехавши в Москву с люторами, жидами, ляхами и римлянами и с прочими осквернёнными языками и назвавши себя царём, владел мало не год и каких злых дьявольских бед не сделал и какого насилия не учинил — и писать неудобно. Люторами и жидами христианские церкви осквернил и, не будучи сыт таким бесовским ядом, привёз себе из Литовской земли невесту, люторской веры девку, ввёл её в соборную церковь, венчал царским венцом, в царских дверях святым миром помазал. Видя достояние своё в такой погибели, воздвиг на него бог обличителя, великого государя нашего, воистину святого и православного царя, Василия Ивановича: его промыслом тот враг до конца сокрушён был, а на Российское государство избран был великий государь Василий Иванович, потому что он от корени прежде бывших государей, от благоверного великого князя Александра Ярославовича Невского. Святая наша вера в прежний добрый покой возвратилась и начала сиять, как солнце на тверди небесной, святые церкви от осквернения очистились, и все мы, православные христиане, как от сна воспрянув, от буйства уцеломудрились. Но прегордый сатана восставил плевелы зол, хочет поглотить пшениценосные класы. Собрались той же преждепогибшеи Северской Украйны севрюки и других рязанских и украинских городов стрельцы и казаки, разбойники, воры, беглые холопы, прельстили прежде -омрачённую безумием Северскую Украйну, и от той Украйны многие и другие города прельстились и кровь православных христиан, как вода, проливается, называют мёртвого злодея расстригу живым, а нам и вам всем православным христианам смерть его подлинно известна...»

Таким образом, выяснилось, что во всех бедах государства Московского виноват сам «прегордый сатана». Соответственно, нечего друг на друга пальцем тыкать, кто и кому сколько раз крест целовал и сколько раз клятву нарушал. Сразу два патриарха дали всем желающим отпущение грехов.

19 февраля 1607 года патриарх Гермоген по указу царя Василия разослал записи во всей Москве по всем сотням к старостам и сотским, чтобы из сотен и из слобод посадские, мастеровые и все люди мужского пола явились в Успенский собор на следующий день, 20 февраля.

В указанный день огромная толпа заполнила собор и прилегающую к нему площадь. Гермоген начал служить молебен, после которого гости и торговые люди начали у экспатриарха Иова с плачами и воплями просить прощение: «О, пастырь предобрый! Прости нас, словесных овец бывшего твоего стада; ты всегда хотел, чтобы мы паслись на злаконосных полях словесного твоего любомудрия и напоялись от сладкого источника книгородных божественных догматов, ты крепко берег нас от похищения лукавым змеем и пагубным волком. Но мы окаянные отбежали от тебя, предивного пастуха, и заблудились в дебре греховной и сами себя дали в снедь злолютому зверю, всегда готовому губить наши души. Восхити нас, богоданный решитель! От нерешимых уз по данной тебе благодати!»

После этой речи купцы и гости подали Иову челобитную, написанную таким же витиеватым слогом: «Народ христианский от твоего здравого учения отторгнулся и на льстивую злохитрость лукавого вепря уклонился, но бог твоею молитвою преславно освободил нас от руки зломышленного волка, подал нам вместо нечестия благочестие, вместо лукавой злохитрости благую истину и вместо хищника щедрого подателя, государя царя Василья Ивановича, а род, благоцветущий его отрасли корень сам ты, государь и отец, знаешь, как написано в Степенной книге. Но и то тебе знать надобно, что от того дня до сего все мы во тьме суетной пребываем и ничего нам к пользе не спеется. Поняли мы, что во всём перед богом согрешили, тебя, отца нашего, не послушали и крестное целование преступили. И теперь я, государь царь и великий князь Василий Иванович, молю тебя о прегрешении всего мира, преступлении крестного целования, прошу прощения и разрешения».

Гермоген велел успенскому архимандриту взойти на амвон и громко прочитать эту челобитную, а затем прочитать разрешительную грамоту. Народ обрадовался, попадал к ногам Иова со словами: «Во всём виноваты, честный отец! Прости, прости нас и дай благословение, да примем в душах своих радость великую».

Таким образом, Гермоген с помощью Иова совершил большое идеологическое действо — объяснил народу сложившуюся ситуацию и провёл реабилитацию духовенства и народа. Обратим внимание, во всём этом деле торжественного разрешения действуют одни и те же люди — гости и купцы. Они просят устно о прощении, они же подают челобитную. В собор не пригласили ни бояр, ни дворян, ни даже стрельцов. Но и среди простого народа возникли сомнения в искренности речей царя и патриархов. Ведь царь Василий неоднократно прилюдно свидетельствовал, что царевич Дмитрий сам закололся в припадке падучей болезни, а тот же патриарх Иов подтверждал это. А теперь вдруг оба говорят, что царевича Дмитрия убили изменники! Тем не менее, на большинство населения акция Гермогена произвела успокаивающее действие.

Осенью 1606 года Гермоген проводит новую пропагандистскую кампанию. К патриарху явился благовещенский протопоп Терентий и сообщил, что какой-то «муж духовный» видел во сне, что сам Христос явился в Успенском соборе и грозил страшной казнью москвичам, «этому новому Израилю, который ругается ему лукавыми своими делами, праздными обычаями и сквернословием: приняли мерзкие обычаи, стригут бороды, содомские дела творят и суд неправедный, правых насилуют, грабят чужие имения, нет истины ни в царе, ни в патриархе, ни в церковном чине, ни в целом народе». Далее сей «муж духовный» побежал к Терентию, тот подробно записал рассказ о видении и отправился к патриарху. Причём «муж духовный» заклял Терентия именем Божиим не сообщать никому своего имени.

Протопоп Терентий был личностью довольно сомнительной. Ранее он прославился тем, что встречал в Кремле Лжедмитрия I восторженной речью: «Уподобляяся богу, подвигнись принимать, благочестивый царь, наши мольбы и не слушай людей, влагающих в уши твои слухи неподобные, подвигающих тебе на гнев, ибо если кто и явится тебе врагом, то бог будет тебе другом. Бог, который освятил тебя в утробе матерней, сохранил невидимою силою от всех врагов и устроил на престоле царском, бог укрепил тебя и утвердил, и поставил ноги твои на камне своего основания: кто может тебя поколебать?»

Как видим, это бесстыдное враньё, граничащие со святотатством. Тем не менее, Гермоген сделал вид, что поверил мошеннику, впрочем, не исключено, что затеял видение и сам патриарх.

По приказу Гермогена описание видения было торжественно зачитано в Успенском соборе «всему народу». По сему случаю Гермоген устраивает для москвичей дополнительный пост с 14 по 19 октября 1607 года. Во время поста было велено во всех храмах «молебны петь и бога молить за царя и за всё православное христианство, чтобы господь бог отвратил от нас праведный свой гнев и укротил бы межусобную брань».

30 ноября 1606 года Гермоген рассылает патриаршьи грамоты митрополитам и епископам, получившие должны были размножить их и разослать по своим епархиям. В грамотах вновь обличался Гришка Отрепьев: «Божиим попущением, за бесчисленные наши всенароднаго множества грехи, над Московским государством и на всей великой российской земле учинилась неудобьесказаема напасть: в прошлых годах, вражиим советом, отступник православные нашия хрестианския веры и злый льстец, сын дьявол, еретик, чернец-расстрига Гришка Отрепьев, бесосоставным своим умышлением назвав себя сыном великого государя нашего царя и великого князя Ивана Васильевича всея Руси, царевичем Дмитреем Ивановиче всея Руси, и злым своим чернокнижьем прельстя многих литовских людей и казаков, пришёл в северскую украйну и прельстил северские многие городы и Рязанскую украйну. И дерзнул без страха к Московскому государству, и назвав себя царём, а после и цесарем, и коснулся царского венцу. И владея таким превысоким государством мало не год, и которых злых дьвольих дел не делал, и коего насилия не учинил? Святителей от престола сверг. Преподобных архимандритов, и игуменов, и иноков не токмо от паств, но и от монастырей отлучил. Священнический чин от церквей, аки волк, разогнал. Бояр, и дворян, и приказных людей, и детей боярских многих городов, и гостей, и всяких служивых и торговых людей многих крови пролил и смерти предал, а у иных имение аки разбойник разбил. И многим всяким жёнам и детям злое блудное насилие учинил. (Избрав оружием своим Василия Шуйского. — А. Ш.) После чего бог, не хотя нас, создания своего, видети конечной и расхищенной погибели, воздвиг от прежеизбывшего царского корени благоцветущую ветвь, и избра по своей ему воли, и посла нам, его же возлюби: царя благочестиваго, и поборателя по православной нашей христианской вере, и велегласно оного врага злокозному его пронырству обличителя. И за сию проповедь не токмо множество бед претерпе от того злодея, но и мученные смертные главные сосуды пред очима своима видев, и преславно от смерти богом избавлен, воистину свята и праведна истиннаго христианского царя государя и велика князя Василия Ивановича всея Руси самодержца».

Далее Гермоген пишет, что хотя царю Василию покорились люди всех вер в Московским государстве, но нашлись и злодеи, верящие в спасение Дмитрия. «А ныне, по своим грехом, забыв страх божий, воста плевел, хощет поглотити пшениценовные класы. Окопясь разбойники, и тати, и бояр и детей боярских беглые холопи в той же прежепогибшей и осквернённой северской украйне, и сговорясь с воры с казаки, которые отступили от бога и от православные вери и повинулись сатане и дьявольским четам».

Любопытна и интерпретация патриархом восстания Болотникова, войска которого подошли в то время к Москве. «Да к Москве же ноября в 15 день от них, злых еретиков, и грабителей, и осквернителей, из Коломенского приехали к государю царю и великому князю Василию Ивановичу всея Руси с винами рязанцы Григорий Сумбулов да Прокопей Ляпунов, а с ними многие рязанцы дворяне и дети боярские, да стрельцы московские, которые были на Коломне. И милосердный государь царь, по своему царскому милосердному обычаю, приемлет их любезно, аки отец чадолюбив, и вины их вскоре им отдаёт. И после того многие всякие люди от них, воров и еретиков, из Коломенского и из иных мест прибегают. И государь царь, милостивым оком на них взирая, жалует их не по их винам своим царским жалованьем. А тех воров, которые стоят в Коломенском и в иных местах (царские советники и народ) государя молят беспрестани и бьют челом, чтобы государь их пожаловал, велел им идти в Коломенское. Тем временем умыслили, бесом вооружаемы, те проклятые богоотступники и христианские грабители бесом собранный свой скоп разделити надвое. И послали половину злого своего скопу из Коломенского через Москву реку к тонной к Рогожской слободе. И ноября в 26 день, на праздник великого страстотерпца христова Георгия, вниде слух во уши государю царю и великому князю Василью Ивановичу всея Руси, что те злодеи перешли Москву реку. Он же, милосердный государь, не на них, злодеев, на оборону загородных слобод послал за город бояр своих и ратных людей. А велел с великим терпением оберегати слобод, а ждати их, чтобы ся обратили ко спасению. Те же злые и суровые, бесом подстрекаемы на свои души, забыв бога, пришли от слободы гонныя яко за поприще. Московская же богом собранная рать, видя бесстыдный их приход, положа упование на бога и призывая в помощь великомученика христова Георгия, и вооружася каждый ратным оружием, опернатев яко напоборнии орли в шлем спасения, ополчася по достоянию и устремилися на них, проклятых злых грабителей. Пойма елико надобет живых всяких многих воров прислали к государю царю, а тех всех без остатка побиша. И корысти их всякия поймали, по писанному: „Ров изры и ископа и впадеся в яму, юже содела“, и „обратися болезнь их на главы их“. И государь царь и о тех побитых всего мира супостат душею скорбит и молит бога о достальных, чтобы их бог обратил ко спасению».

В конце 1606 года митрополит Казанский Ефрем публично отлучил от церкви дворян и посадских людей, выступивших на стороне Лжедмитрия II и нарушивших крестное целование царю Василию. В результате жители города Свияжска, поцеловавшие было крест Лжедмитрию II, принесли повинную Василию Шуйскому. Конечно, сейчас трудно сказать, что более повлияло на свияжцев — анафема Ефрема или поражение Болотникова под Москвой?

22 декабря 1606 года Гермоген отправил разрешительную грамоту митрополиту Ефрему. Гермоген представил дело так, что он уговорил царя не карать строптивых свияжцев за измену На самом деле Шуйскому было политически не выгодно карать перебежчиков, да и сил у него недоставало. А теперь их прощает и сам патриарх, снимая проклятие Ефрема: «И великий государь... по своему царскому милосердному обычаю и по нашему прошению их пожаловал, вины их им отдал. Да и мы, полагаюся на судьбы, паче же и на щедроты божия, их також соборне простили и разрешили... А свияжен бы еси, сыну, дворян, и детей боярских, и всяких людей простил и разреши и приношение у них к церквам божиим приимати велел по прежнему».

А Ефрему патриарх даёт конкретное указание следить за своими подопечными, причём называет конкретных попов, правда, не по именам, а по названиям церквей: «Да и в Казани б если оберегал от тое смуты накрепко, чтобы люди божии не погибали душою и телом. Да смотрел бы еси и над попы накрепко, чтобы в них воровства не было. А больши всех смотри над Софейским, да над Покровским, да над Ирининским — тольке они не переменят своих обычаев, и им в попах не быти!»

Гермоген оказывает Шуйскому не только моральную, но и материальную поддержку. Он передал царю Василию большую часть патриаршей казны, обложил самые богатые монастыри огромным принудительным безвозвратным займом в пользу царя. Особенно пострадали Иосифо-Волоколамский и Троице-Сергиев монастыри. Келарь последнего Авраамий Палицын писал «о последнем грабеже в монастыре от царя Василия».

«Благочестивый царь» немедленно пустил на переплавку драгоценную церковную утварь, чем добыл довольно приличные запасы золота. В результате церковных экспроприаций Василий Шуйский первым из московских властителей стал в начале 1607 года чеканить золотые монеты. Естественно, что большинство этих золотых монет ушло на оплату русских и иностранных наёмников.

7 июня 1607 года войска князя Андрея Голицына разбили войско Болотникова на реке Восме. Получив известие о победе, Гермоген немедленно разразился «богомольной» грамотой. В грамоте традиционно обличались противники Шуйского, «восстающи на церкви божии и на христианскую нашу истинную веру». Замечу в скобках, что в войске Болотникова почти не было поляков. Было, правда, несколько немцев-лютеран, которые исправно служили ещё царю Борису. Победу на Восме, по мнению патриарха, обеспечило вмешательство свыше: «И такая, сыну, великая победа благочестивому государю нашему... совершилась милостью небесных сил».

После взятия Тулы и пленения Болотникова и «царевича Петра» царь Василий распустил войско, а сам отправился в Москву, считая войну законченной.

Гермоген был возмущён, всеми силами он пытался заставить царя идти на Стародуб Северский, занятый Лжедмитрием II. Причём обвинить лично Василия Шуйского в глупости и трусости патриарх не решился, зато вволю обличал «советников лукавых», которые «царя уласкали в царствующий град в упокоение возвратиться, когда грады все украинные в неумиримой брани шли на него» и «ещё крови не унялось пролитие».

Но всё было напрасно. Пятидесятипятилетнему царю попал бес в ребро. 17 января 1608 года состоялась царская свадьба. Василий Иванович женился на Марье Петровне Буйносовой-Ростовской, которая была почти втрое моложе него. В летописи сказано, что патриарх молил царя отказаться от сочетания браком, но юная Машенька была куда милей царю, чем суровый старец.

Вскоре дела Шуйского пошли совсем плохо. Лжедмитрий II стал с войском в Тушине, его признали десятки русских городов. Царь Василий надоел и многим москвичам.

Первая попытка переворота произошла 17 января 1609 года в субботу на Масленице. Большая толпа заговорщиков во главе с Григорием Сунбуловым, князем Романом Гагариным и Тимофеем Грязным ворвалась в Кремль. Заговорщики обратились к боярам с требованием свергнуть Шуйского, но бояре разбежались по домам ждать исхода переворота. Один только боярин князь Василий Васильевич Голицын явился на площадь. Заговорщики ворвались в Успенский собор и потребовали от Гермогена идти на площадь, но тот отказался. Тогда патриарха потащили силой, по дороге обсыпая его песком и мусором, хватали за грудки и трясли. Заговорщики поставили Гермогена на Лобное место и объявили собравшемуся народу, что Шуйский избран царём незаконно.

Гермоген горой встал за Шуйского: «Сел он, государь, на царство не сам собою, выбрали его большие бояре и вы, дворяне и служилые люди, пьянства и никакого неистовства мы в нём не знаем. Да если бы он, царь, вам и неугоден был, то нельзя без больших бояр и всенародного собрания с царства свести». Тогда заговорщики закричали: «Шуйский тайно побивает и в воду сажает братью нашу, дворян и детей боярских, жён и детей, и таких побитых с две тысячи». Патриарх спросил их: «Как же это могло случиться, что мы ничего не знали? В какое время и кто именно погиб?» Заговорщики продолжали своё: «И теперь повели многих нашу братью сажать в воду, за это мы и стали». Гермоген опять спросил: «Да кого же именно повели в воду сажать?» В ответ заговорщики закричали: «Мы послали уже ворочать их, сами увидите!»

Потом заговорщики зачитали грамоту, написанную ко всему миру из московских полков: «Князя Василья Шуйского одною Москвою выбрали на царство, а иные города того не ведают, и князь Василий Шуйский нам на царстве не люб и для него кровь льётся и земля не умирится: чтоб нам выбрать на его место другого царя?» На что Гермоген сказал: «До сих пор Москве ни Новгород, ни Казань, ни Астрахань, ни Псков и ни которые города не указывали, а указывала Москва всем городам. Государь царь и великий князь Василий Иванович возлюблен и избран и поставлен богом и всеми русскими властями и московскими боярами и вами дворянами, всякими людьми всех чинов и всеми православными христианами».

Сказав это, Гермоген демонстративно отправился на своё подворье. Он сделал своё дело. Пререкания мятежников с патриархом дали возможность Шуйскому срочно подтянуть стрельцов и немцев к своему дворцу. И когда мятежники потребовали царя, тот вышел на крыльцо и закричал: «Зачем вы, клятвопреступники, ворвались ко мне с такою наглостью? Если хотите убить меня, то я готов, но свести меня с престола без бояр и всей земли вы не можете».

Но заговорщиков смутила не сия грозная речь, как писал С. М. Соловьёв, а сотни пищалей и мушкетов, направленных на толпу. Хватило бы ума у Сунбулова и Гагарина подтащить хоть пару пушек, то картечь бы быстро решила исход переговоров. Но ни кромвелей, ни бонапартов среди заговорщиков не оказалось. Они просто спокойно разошлись по домам, поругивая «шубника», стрельцов и нехристей немецких.

На следующий день Сунбулов, Гагарин, Грязной и около трёхсот их сообщников спокойно отправились в Тушино, а Василий Васильевич Голицын как ни в чём не бывало заявился в Боярскую думу.

Гермоген был взбешён и в гневе отправил две грамоты в Тушино. Первая грамота была адресована тем, кто ушёл к Лжедмитрию II после 17 февраля, а вторая к тем, кто оказался в Тушине ещё раньше.

Обе грамоты написаны, на первый взгляд, весьма эффектно, но при внимательном рассмотрении это не более чем набор слов, в котором нет ни реальных угроз, ни реальных предостережений. В игре с самозванцами ни у Шуйского, ни у Годунова не было козырей.

Отметим ещё один любопытный момент — в обеих грамотах нет персоналий, то есть никто не упомянут поимённо, кроме Филарета, да и то вскользь. Не только в этих грамотах, но и в других документах Гермоген обличает тушинского царя, но старательно обходит тушинского патриарха. Это дало повод дальнейшим официальным историкам говорить, будто Гермоген понимал, что Филарет содержится в Тушине силой, что его заставляют подписывать патриаршьи грамоты, составленные другими людьми, и т. д. На самом деле и царь, и патриарх от лазутчиков и перебежчиков досконально знали обо всём, что делается в тушинском лагере. Гермоген не обольщался насчёт роли патриарха Филарета, но, будучи умным политиком, понимал, что нападки на Филарета и других Романовых могут лишь повредить делу Шуйского.

В Тушине на грамоты Гермогена никто просто не обратил внимания. На переходах дворян и служилых людей из Тушина в Москву и обратно они никак не отразились. Интенсивность переходов зависела от жалований царя Василия и самозванца, цен на продовольствие в Москве и Тушине и многих других факторов, среди которых мнение патриарха Гермогена если не отсутствовало вовсе, то было на последнем месте.

Смерть Скопина-Шуйского и поражение у Клушина лишило Василия Шуйского последних сторонников. Царь в ходе бескровного переворота 17 июля 1610 года был попросту сведён с престола. Гермоген делал всё, что мог, чтобы оставить царя Василия на престоле, но теперь его никто и слушать не хотел.

Через два дня свергнутый царь был насильственно пострижен в монахи. Гермоген немедленно заявил, что насильственный постриг не имеет силы, и назвал монахом князя Василия Тюфякина, который произносил за Шуйского монашеские обеты.

После переворота власть в Москве оказалась в руках семибоярщины, или, как писалось в грамотах, «князя Мстиславского со товарищами». Заметим, что ранее в аналогичных ситуациях, как, например, после кончины царя Фёдора Иоанновича, правителями Москвы впервые назвали бояр, а не патриарха со Священным собором.

Власть семибоярщины юридически не была легитимной, а фактически висела на волоске. В Можайске с польским войском и отрядами русских ратников, присягнувших королевичу Владиславу, стоял гетман Жолкевский, а в селе Коломенском с «воровским» войском — Лжедмитрий II.

Гермоген предложил семибоярщине выбрать царя среди московской знати. Сразу же всплыли две кандидатуры: Василий Васильевич Голицын и четырнадцатилетний Михаил Романов. В принципе, патриарх был согласен на обоих претендентов. Но глава семибоярщины Фёдор Иванович Мстиславский заявил, что сам не хочет быть царём, но и не хочет видеть на престоле никого равного себе по знатности. Под знатностью он подразумевал совокупность происхождения (он был Гедиминович) и должностей и званий, которые имели его предки у московских правителей.

Отказ Мстиславского от престола не был ни ломаньем, ни данью московским традициям. Фёдор Иванович явно не хотел повторять судьбу «принца крови» Василия Шуйского, который в 1606 году имел куда большую популярность в стране и большую легитимность, чем Гедиминович Мстиславский, а главное, ситуация в стране была на порядок стабильнее. Да и Мстиславский во многих аспектах проигрывал Гедиминовичу В. В. Голицыну. К тому же Мстиславский хоть и был женат дважды (на Ульяне, умершей в 1586 году, и на Домне Михайловне Темкиной-Ростовской, пережившей мужа на шесть лет и умершей в 1630 году), но потомства не имел. Не имели потомства и его ближайшие родственники. Со смертью Фёдора Ивановича род Мстиславских пресёкся. Так что в случае избрания Мстиславского на престол надо было сразу готовиться к новому династическому кризису. Зато в случае избрания королевича Владислава Мстиславский мог стать регентом, то есть фактическим правителем государства при малолетнем царе, который даже не знал русского языка.

Ф. И. Мстиславский тайно вступил в сношения с гетманом Жолкевским. 20 июля 1610 года польское войско выступило из Можайска к Москве.

Гермоген всеми силами противился избранию Владислава, не без оснований видя в этом угрозу самому существованию православной церкви. С ведома патриарха, но без его подписи пошла по городам грамота, направленная против избрания Владислава: «Видя меж православных христиан междоусобие, польские и литовские люди пошли в землю государства Московского и многую христианскую кровь пролили, и церкви божии и монастыри разорили, и образам божиим поругаются, и хотят православную христианскую веру в латинскую превратити. И ныне польский и литовский король стоит под Смоленском, а гетман Жолкевский... в Можайске, а иные литовские люди и русские воры пришли с вором под Москву и стали в Коломенском. А хотят литовские люди, по ссылке с гетманом Жолкевским, государством Московским завладеть и православную христианскую веру разорить, а свою латинскую веру учинить».

Наконец, и сам патриарх тряхнул стариной, вышел на Лобное место и начал уговаривать народ избрать на престол православного человека. Гермоген стращал народ примерами из древней и новой истории: «Помните, православные христиане, что Карл в великом Риме сделал!» Но народу было не до Карла и не до великого Рима, а современник по этому поводу отметил: «Все люди посмеялись, заткнули уши чувственные и разумные и разошлись».

Тушинский патриарх Филарет, попытавшийся бежать в Польшу, но силой возвращённый в Москву, тоже полез на Лобное место и обратился к людям: «Не прельщайтесь, мне самому подлинно известно королевское злое умышленье над Московским государством: хочет он им с сыном завладеть и нашу истинную христианскую веру разорить, а свою латинскую утвердить».

Естественно, что народ и это увещевание оставил без внимания. Замечу, что Филарет в отличие от Гермогена действовал корыстно и лицемерно. Он параллельно вёл агитацию и за своего сына Михаила, и за королевича Владислава, в зависимости от ситуации и компании, в которой он находился.

В августе 1610 года большинству жителей Москвы, от бояр до посадских, представлялась единственная альтернатива: Тушинский вор или королевич. А всякие разговоры об избрании на престол третьего лица казались бредом. Да и кого мог предложить патриарх в цари? Честолюбивого и беспринципного, а вдобавок и глупого князя В. В. Голицына? Или четырнадцатилетнего подростка Михаила с его тушинской родней? Надо сказать честно, не только семибоярщина, но и большинство жителей Москвы желали Владислава. И в чём-то их можно было понять: утопающий хватается за соломинку. В такой ситуации Гермогену ничего не оставалось делать, как уступить.

27 августа 1610 года на полдороге между Тушином и Москвой состоялась торжественная присяга москвичей королевичу Владиславу. В первый день присягнули десять тысяч человек, а гетман Жолкевский, со своей стороны, от имени Владислава присягнул в соблюдении договора. На следующий день присягали уже в Москве, в Успенском соборе Кремля в присутствии Гермогена. Туда пришли русские тушинцы, прибывшие под Москву с Жолкевским: Михаил Салтыков, князь Мосальский и другие. Когда они подошли для благословения к патриарху, тот сказал им грозно: «Если вы пришли правдою, а не лестию, и в вашем умысле не будет нарушения православной вере, то будь на вас благословение от всего вселенского собора и от меня грешного, если же вы пришли с лестию, с злым умыслом против веры, то будьте прокляты». Салтыков со слезами на глазах стал уверять Гермогена, что будет у них истинный государь, и патриарх благословил его. Но на Михаила Молчанова Гермоген закричал: «Окаянный еретик! Тебе не след быть в церкви», — и велел немедленно выгнать его.

С гетманом Жолкевским бояре подписали вполне приемлемые условия (кондиции), при которых мог быть коронован Владислав. В частности, он должен был вначале принять православную веру, а затем получить корону. Отец же его король Сигизмунд полностью отстранялся от русских дел и даже не мог приезжать в Москву. Если бы поляки чётко выполнили все условия договора, то со Смутой в Русском государстве было бы покончено в считанные недели, а на московским престоле утвердилась бы династия Ваза. Эх, забавная ситуация сложилась бы в Европе: в трёх сильных государствах на престолах сидели бы родственники из семейства Ваза. На Руси — православный царь Владислав Ваза, в Польше — его отец-католик, а в Швеции — его двоюродный братец-протестант.

Но вероятность такого исхода с самого начала была равна нулю. Подписывая договор с боярами, Жолкевский знал, что король Сигизмунд никогда не согласится с его условиями. Причём тут имело место не превышение Жолкевским своих полномочий. Вспомним, как Сигизмунд ещё год назад рассылал грамоты, где представлял себя радетелем православия. И Сигизмунд, и Жолкевский прекрасно понимали, что без обмана им никогда не удастся завладеть Московским государством. Всех войск короля и всех частных польских армий не хватило бы, чтобы взять Москву. Да и одна попытка сделать это сплотила бы страну в борьбе против ляхов.

Король Сигизмунд хотел сделать с Московским государством то, что было ранее сделано с Литвой, с Малой и Белой Русью. Он желал иметь одно государство, одну веру и одного короля. И для этого Сигизмунд и Жолкевский действовали по принципу, «чем чудовищнее ложь, тем больше ей верят».

Подойдя к Москве, Жолкевский постарался удалить оттуда наиболее опасных политиков — Василия Васильевича Голицына и митрополита[65] Филарета. Для этого их включили в посольство, отправленное в Польшу.

Крайне интересно, как реагировал Гермоген на прибытие в Москву тушинского патриарха Филарета. Было ли какое-то церковное решение типа: «С такого-то числа патриарха Филарета вернуть в чин митрополита ростовского»? Вполне возможно, что оно и было и пришлось Филарету каяться, но, видимо, документ об этом был уничтожен самим Филаретом в 20-х годах XVII века. И сейчас у историков создаётся впечатление, что Гермоген напрочь забыл о похождениях тушинского патриарха.

Гермоген пытался вести активную политическую деятельность. Он вместе с послами отправил от себя письмо к Сигизмунду, где умолял короля отпустить сына в православную веру: «Любви ради божией смилуйся, великий государь, не презри нашего прошения, да и вы сами богу не погрубите, и нас богомольцев своих и таких неисчётных народов не оскорбите».

Для защиты себя от войска Тушинского вора, как, впрочем, и от русских ратников, стоявших в Москве, семибоярщина попросила гетмана Жолкевского ввести в столицу польские войска. Жолкевский понимал политическую и военную невыгодность этой ситуации и долго противился настоянию бояр и польских офицеров, мечтавших пограбить Москву. В конце концов, Жолкевский предложил компромисс и послал Гонсевского в Москву к боярам с предложением отвести польскому войску Новодевичий монастырь и слободы. Бояре согласились на это, но Гермоген был категорически против селить рыцарство вместе с монахинями, а выселять их из монастыря посчитал неприличным. Это мнение патриарха сыграло свою роль, и вокруг него стали собираться дворяне, торговые и посадские люди, стрельцы.

Гермоген дважды посылал за боярами, но они не являлись, прикрываясь неотложными государственными делами. Тогда патриарх послал сказать боярам, что если они не хотят сами идти к нему, то он пойдёт к ним, и не один, а со всем народом. Бояре испугались и пошли к патриарху. Разговор бояр с патриархом длился часа два, бояре пытались убедить Гермогена в благонамеренных замыслах Жолкевского. Но Гермоген доказывал, что гетман нарушает условия, не отправляет войско против калужского вора, хочет ввести свои войска в Москву, а русские полки высылает против шведов. Бояре утверждали, что введение польских войск в Москву необходимо, а то чернь сдаст город Тушинскому вору. Иван Никитич Романов сказал Гермогену, что если Жолкевский отойдёт от Москвы, то всем боярам придётся идти вместе с ним, спасая свои головы от расправы, и тогда Москва достанется вору, а патриарх будет за это в ответе. Бояре прочли Гермогену устав Жолкевского, по которому должны предотвращаться и наказываться буйства поляков. Гонсевский, узнав, о чём идёт речь у патриарха с боярами, послал сказать последним, что Жолкевский завтра же высылает войско против самозванца, если только московские полки будут готовы. Это известие дало боярам перевес в споре, и Мстиславский воспользовался случаем, чтобы похвалить гетмана. Бояре решились даже сказать патриарху, что его дело смотреть за церковью, а в мирские дела не вмешиваться, ибо никогда духовенство не управляло государственными делами. Как будто бы предание государства иноверцам не касалось церкви!

Заняв Москву, поляки под различными предлогами раскассировали большое войско, находившееся в городе на момент прихода Жолкевского. В результате семибоярщина и патриарх потеряли всякую власть в столице.

Всё большую власть приобретали ставленники поляков М. Г. Салтыков и простой посадский кожевник Фёдор Андронов, в октябре 1610 года ставший государственным казначеем.

Андронов начал свою карьеру в Тушине, где получил от Лжедмитрия II звание думного дворянина. Естественно, что Салтыков и Андронов стали непримиримыми противниками Гермогена. Они настрочили донос Сигизмунду на патриарха, что-де «...на Москве патриарх призывает к себе всяких людей и говорит о том: буде королевич не крестится в христианскую веру и не выйдут из Московской земли все литовские люди, и королевич-де нам не государь. Такие-де свои словеса патриарх и в грамотах своих от себя писал во многие городы. А москвичи-де посадские люди лучшие и мелкие все поднялися и хотят стоять».

Тут возникает вопрос о знаменитых грамотах Гермогена, рассылаемых им по всей стране и призывавших русский народ на борьбу с поляками. Проблема в том, что первые патриаршьи грамоты не только не сохранились, а известны по другим источникам, но там и не говорится, что они были подписаны Гермогеном.

Так, историки пишут о грамоте Гермогена, датированной началом января 1611 года. О ней известно лишь из грамоты Прокопия Ляпунова, пришедшей в Нижний Новгород 31 января 1611 года. Ляпунов пишет: «...писали вы к нам с сыном боярским с Иваном Оникиевым, что января ж в 12 день приехали с Москвы к вам в Нижний сын боярский Роман Пахомов да посадской человек Родион Мосеев, которые посланы были от вас к Москве, ко святейшему Ермогену патриарху московскому и всея Руси и ко всей земле с отписками и для подлинных вестей. А в распросе, господа, вам сказывали (приехавшие 12 января гонцы. — А. Ш.), что приказывал с ними в Нижний к вам святейший Ермоген патриарх московский и всея Руси речью. А письма, господа, к вам не привезли, что-де у него (Гермогена. — А. Ш.) писати некому, дьяки и подьячие, и всякие дворовые люди пойманы, а двор его весь разграблен... И мы, господа, про то ведаем подлинно, что на Москве святейшему Ермогену патриарху московскому и всея Руси, и всему освящённому собору, и христоименитому народу от богоотступников от бояр, и от польских, и от литовских людей гоненье и теснота великая. И мы боярам московским давно отказали (подчиняться. — А. Ш.) и к ним о том писали, что они, прельстяся на славу века сего, бога отступили и приложилися к западным и к жестосердным, на своя овца обратились. А по своему договорному слову и по крестному целованью, на чём им договоряся корунный гетман Жолкевский королевскою душею крест целовал, ничего не совершили. И на том, господа, мы сослався с колуженскими, и с тульскими, и с михайловскими, и всей Северских и украйных городов со всякими людьми, давно крест целовали, что нам за Московское государство с ними и со всею землёю стояти вместе заодин и с литовскими людьми битись до смерти. А как, господа, мы к боярам о патриархе и о мирском гонении и о тесноте писали — с тех мест патриарху учало быти вольнее и дворовых людей ему немного отдали».

Можно привести ещё ряд грамот из Нижнего Новгорода и других городов, где говорится о призывах Гермогена идти на Москву, но, увы, там тоже нет ссылок на конкретные патриаршьи грамоты, а есть только ссылки на третьих лиц, передававших мнение Гермогена.

С другой стороны, по свидетельству князя И. А. Хворостинина, бояре «возъяришася на архиереа» и не велели пускать к нему народ для благословения. «Он же, пастырь наш, аки затворен бысть от входящих к нему, и страха ради мнози отрекошаяся к его благословению ходити, но сей никако же обычнаго своего учения оставив».

Скорее всего, патриарх вёл закулисную агитацию против поляков, но никаких грамот лично не подписывал. Ляпунову и вождям первого ополчения крайне нужна была какая-то видимость легитимности, и они ссылались на волю патриарха. Вспомним, что через 60 лет Стенька Разин, идя вверх по Волге, утверждал, что получил благословение на поход на Москву у свергнутого патриарха Никона.

Ляпунов с товарищами писал по городам в феврале 1611 года: «И ныне, с божиею милостию, возложа упование на всесильного бога и на пречистую богородицу, по благословению нового исповедника и поборателя по православной вере, отцем отца святейшего Ермогена патриарха московского и всея Руси, втораго великого Златоуста, исправляющего несуменно безо всякого страха слово христовы истины, обличителя на предателей и разорителей нашия христианской веры, мы... и вся земля служивые люди Московского государства, целовали животворящий крест господень на том, что всем стати за образ пречистыя богородицы и великих чудотворцев и за истинную православную веру против злых разорителей веры христианской, польских и литовских людей».

В свою очередь, бояре попытались заставить Гермогена написать Ляпунову грамоту, «чтоб он к Москве не собирался». Патриарх отказался и пригрозил, что если Владислав не примет православия, а поляки не уйдут из Москвы, то он напишет вождям первого ополчения, что «я их благословляю и разрешаю, кто крест целовал королевичу, идти под Московское государство и помереть всем за православную христианскую веру».

В ответ Михайла Салтыков кинулся с ножом на патриарха, но Гермоген «против ножа его не устрашился и рече ему великим гласом, осеняя крестным знамением: „Сие крестное знамение против твоего окаянного ножа. Да будь ты проклят в сём веке и в будущем!“».

Стоявшему же рядом боярину Мстиславскому патриарх посулил: «Твоё есть начало, тебе за то добро пострадати за православную христианскую веру, если прельстишься на такую дьявольскую прелесть — и бог преселит корень твой от земли живых». Мол, будешь противиться ляхам — будет у тебя сын, а нет — умрёшь без потомства. На этом разговор закончился.

Через некоторое время бояре вновь пришли к патриарху с прежними требованиями. И вновь Гермоген отказался писать Ляпунову, чтобы тот не шёл к Москве. Мало того, Гермоген снова начал обличать Салтыкова: «Я к ним не писывал, а ныне к ним стану писать. Если ты, изменник Михайло Салтыков, с литовскими людьми из Москвы выйдешь вон, и я им не велю ходить к Москве. А буде вам видеть в Москве, и я их всех благословляю помереть за православную веру, что уж вижу поругание православной вере, и разорение святым божиим церквам, и слышать латинского пения не могу!» Далее в «Летописце» сказано, что «латинское пение» Гермоген слышал из походного костёла, который ляхи устроили в палатах на старом дворе Бориса Годунова.

Бояре начали «позорить и лаять» Гермогена. В итоге патриарх был заключён под стражу. Гермоген был освобождён лишь на один день — 17 марта 1611 года в Вербное воскресенье. Ему разрешили по обычаю проехать по улицам Москвы на осле (обряд в честь въезда Христа в Иерусалим). Обычно патриарха в Вербное воскресенье сопровождали толпы москвичей. Но на сей раз за Гермогеном никто не пошёл: горожане были уверены, что поляки устроят в праздник резню.

Итак, семибоярщина и поляки лишились духовной власти и тогда вспомнили о сидевшем под надзором в Чудовом монастыре бывшем патриархе Игнатии. Его решили вернуть в сан патриарха. 24 марта 1611 года в Пасхальное воскресенье Игнатий в патриаршьем облачении провёл крестный ход и отслужил все службы в Успенском соборе. Но сей патриарх был, так сказать, местного значения. Он был надобен лишь в пределах Кремля и Белого города. Отправляя 5 октября 1611 года грамоту королю Сигизмунду, бояре даже не рискнули поставить под ней подпись Игнатия. (Естественно, что Гермоген никогда бы не подписал эту грамоту).

Боярская грамота Сигизмунду начиналась так: «Наияснейшему великому государю Жгимонту III и проч. великого Московского государства ваши государские богомольцы: Арсений архиепископ Архангельский и весь овсященный собор, и ваши государские верные подданные, бояре, окольничие» и т. д.

Грек Арсений Елассонский по указанию семибоярщины вёл службы в Архангельском соборе Кремля и посему лихими дьяками был возведён в чин архиепископа Архангельского.

Равно семибоярщина боялась упоминать патриарха Игнатия в грамотах к русским городам. И это понятно: поляки давно смеялись над русскими, что у них слишком много патриархов. А у русских людей в провинциях возник бы резонный вопрос, откуда и как появился новый патриарх, пошли бы слухи о смерти Гермогена и т. д. Вожди второго ополчения получили бы хороший козырь в борьбе с поляками и семибоярщиной.

Патриарх Игнатий не строил иллюзий относительно своего положения в Кремле и с первой же оказией решил бежать. 27 декабря 1611 года вместе с обозом гетмана Ходкевича он отправился к королю Сигизмунду под Смоленск. В ноябре 1612 года Сигизмунд взял «патриарха» Игнатия с собой в поход на Москву. После провала похода Игнатия поселили в униатском Троицком монастыре в Вильне. Архимандриту монастыря Вельямину Рутскому удалось уговорить Игнатия принять унию. В январе 1615 года король Сигизмунд пожаловал Игнатия большим имением. В королевских грамотах он именовался «патриархом Московским, на сей час в Вильне будучим», где «успокоенья нашего с Москвою дожидается».

В 1618 году поляки утверждали, что патриарх Игнатий идёт с войском Владислава на Москву. Это был довольно сильный пропагандистский ход, поскольку царь Михаил с матушкой оставили Русь без патриарха в самые критические для неё годы.

Во время переговоров представителей Владислава с русскими под Москвой в конце 1618 года — начале 1619 года поляки о патриархе Игнатии уже не упоминали. Некоторые историки полагают, что к этому времени Игнатий умер, другие относят его смерть к 1640 году. В любом случае, он уже никому не был нужен.

Между тем Гермоген продолжал находиться под стражей в Чудовом монастыре. Я пишу «под стражей», отдавая дань привычному историческому штампу. Благо нет никаких достоверных свидетельств о конкретных ограничениях свободы патриарха. Например, его не выпускали из кельи, и у дверей стояла вооружённая охрана, или его просто заставляли выполнять строгий устав, обязательный для всех монахов, или его не выпускали из монастыря? Я лично склоняюсь к последнему варианту.

Единственной патриаршьей грамотой, признанной всеми историками, является письмо Гермогена в Нижний Новгород, датированное 25 августа 1611 года. В грамоте сказано: «В Нижний Новгород благословение архимандритам, и игуменам, и протопопам, и всему святому собору, и воеводам, и дьякам, и дворянам, и детям боярским, и всему миру: от патриарха Ермогена Московского и всея Руси мир вам, и прощение, и разрешение. Да писати бы вам из Нижнего в Казань к митрополиту Ефрему, чтоб митрополит писал в полки к боярам учительную грамоту да и казацкому войску, чтоб они стояли крепко в вере. И боярам бы говорили и атаманье бесстрашно, чтоб они отнюдь на царство проклятого маринкина паньина сына... не благословляю. И на Вологду ко властем пишите ж так же, как бы писали в полки. Да и к Рязанскому (архиепископу. — А. Ш.) пишите тож, чтоб в полки так же писали к боярам учительную грамоту, чтоб уняли грабёж, корчму, блядню, и имели б чистоту душевную и братство, и промышляли б, как реклись, души свои положити за пречистыя богородицы дом, и за чудотворцев, и за веру, так бы и совершили. Да и во все городы пишите, чтоб из городов писали в полки к боярам и атаманье, что отнюдь маринкин сын на царство не надобен: проклят от святого собору и от нас. Да те бы вам грамоты с городов собрати к себе в Нижний Новогород да прислати в полки к боярам и атаманье. А прислати с грамотами прежних же, коих естя присылали ко мне с советными челобитными бесстрашных людей: свияженина Родиона Мосеева да Ратмана Пахомова. А им бы в полках говорити бесстрашно, что проклятый отнюдь не надобе. А хоти буде и постражате, и вас в том бог простит и разрешит в сём веке и в будущем. А в городы для грамот посылати их же, а велети им говорити моим словом. А вам всем от нас благословение и разрешеие в сём веке и в будущем, что стоите за веру неподвижно, а аз должен за вас бога молити».

Обратим внимание, что в своей грамоте Гермоген ни разу прямо не выступил против семибоярщины и поляков.

Родион Мосеев привёз эту грамоту Гермогена в Нижний Новгород 25 августа 1611 года, а 30-го копию её отправили в Казань. Получив грамоту, митрополит Ефрем среагировал немедленно: «Со всею землёю Казанского государства, что нам отнюдь на царство проклятого паньина маринкина сына не хотети. А буде казаки того маринкина сына или иного кого учнут на Московское государство выбирати своим произволом, не сослався со всею землёю, и нам того государя на Московское государство не хотети и против его стояти всё Казанским государством единодушно. А выбрати б нам на Московское государство государя, сослався со всею землёю, кого нам государя бог даст».

О смерти Гермогена нам известно из грамоты монахов Троице-Сергиева монастыря, полученной князем Д. М. Пожарским в начале апреля 1612 года. Там говорится, что поляки прислали к Гермогену русских людей, которые пытались уговорить его написать нижегородскому ополчению, чтобы не ходило к Москве. Гермоген отвечал: «Да будут благословенны те, которые идут для очищения Московского государства, а вы, изменники, будьте прокляты». Поляки за это велели уморить патриарха голодом. Умер Гермоген 17 февраля 1612 года и был погребён в Чудовом монастыре.

Заметим, что к февралю 1612 года положение с продовольствием в Кремле стало хуже некуда. Польские солдаты доходили до людоедства. Естественно, что рацион заключённых был крайне скуден, а Гермогену уже было за восемьдесят.

После смерти Гермоген был причислен к лику святых. Царские и церковные историки сделали из него мученика за веру и духовного вождя русского народа в борьбе с поляками. В советское время патриотическая деятельность Гермогена оценивалась положительно, но куда более скромно. Гермоген явно не тянет на роль вождя или даже организатора двух ополчений, его скорее можно назвать символом борьбы русских людей против польской интервенции.