Исторический обзор попытки Александра I восстановить Польское королевство

1

Теперь, когда дипломатический поход на Россию окончился и шум, поднятый в Европе польским вопросом, начинает стихать, когда нам предстоит отбиваться не столько от чужих нападений, сколько от своих ошибок, теперь всего полезнее, кажется, будет вместо теоретических рассуждений о возможных решениях польского вопроса обратиться к истории. Как бы ни были беспристрастны мнения, вызываемые текущими событиями, в этих мнениях противники всегда хотят слышать голос страсти и увлечения. Вот почему в подобных случаях не худо прислушаться к голосу минувших событий; об этом голосе нельзя уже сказать, что он увлекается или что он пристрастен. Послушаем же, что говорит история.

Было время, когда нынешнее Царство Польское, составившись под именем великого герцогства Варшавского из областей, отнятых Наполеоном I у Пруссии, пользовалось правами отдельного и самобытного государства, имело своего государя, великого герцога, в лице короля саксонского, своих особых министров, свои законодательные палаты (сенат и палату нунциев, или депутатов), свою армию сначала в 30 000 человек, а потом, по расширении пределов, в 60 000 человек. Это было в промежуток времени от 1807 по 1813 г. Самое основание этого самобытного государства польского было актом, в высшей степени враждебным для России, хотя и сопровождалось присоединением к ней новой области, входившей некогда в состав польского королевства, именно области Белостокской; оно совершилось по Тильзитскому миру 25 июня (7 июля) 1807 г. после неудачной войны, которую Россия вела против Наполеона I в союзе с Пруссией, после разгрома прусских армий и несчастного для нас сражения под Фридландом. Герцогство Варшавское, таким образом, было следствием и плодом наших военных неудач и невзгод, и эта первая попытка восстановить политическую самобытность поляков была рассчитана на дальнейшие наши невзгоды и бедствия. Такова была мысль Наполеона I, пользовавшегося поляками как средством для замешательств на севере Европы. Первым и ближайшим следствием этой попытки восстановить политическую самобытность Польши, или, лучше, поиграть в эту самобытность, было возрождение надежд на восстановление польского королевства в прежнем его объеме и невозможность искреннего примирения поляков, остававшихся в подданстве России и Австрии, с тою участью, какую судила им история. Сотни и тысячи поляков действительно стали уходить из России в новое польское государство, усиливая его военные и финансовые средства, но не с тем чтобы, переселившись в новый край, оставить русские области в покое, а с тем чтоб увлечь их по возможности за собою и отторгнуть от России. Герцогство Варшавское стало тотчас же средоточием всевозможных интриг и усилий, направленных против неприкосновенности и целости Русской державы. Из него отправлялись во множестве эмиссары с целью сеять смуты и неудовольствие в западных областях России против правительства императора Александра I и вербовать сторонников отторжения края и присоединения его к герцогству Варшавскому.

Но если уже одно существование самобытного польского государства, сопредельного с западными областями России, возбуждало в них будущих явных врагов России, то, с другой стороны, надежды, возбужденные им в высшем польском классе этого края, получили особенную силу лишь вследствие того, что знатные поляки ожидали осуществления их с помощью императора Александра I. Еще будучи великим князем, император Александр I испытал на себе влияние льстивых обращений князя Адама Чарторыйского к его рыцарству и честолюбию. Вступив на престол, он отличал его, облек доверием, почти насильно сделал министром иностранных дел России и потом предоставил ему и графу Фаддею Чацкому заведывание училищами в западных губерниях, в чем они нашли лучшее средство ополячивать западный и юго-западный край. Колоссальная интрига была поведена против русского народа под маской личной преданности русскому императору.

Не столько герцогство Варшавское, сколько успех этой интриги взволновал и поднял на ноги всех поляков. Началась дружная деятельность, к которой очень способны поляки до тех пор, пока еще не имеют власти в своих руках. Наш западный край сделался гораздо более, чем герцогство Варшавское, театром этой деятельности. Во главе движения стоял тогда князь Михаил Огинский, одно из влиятельнейших лиц Литвы, бывший ее великий скарбий. Он и его партия старались всячески склонить императора Александра I в пользу своих планов, задуманных в национальном польском духе, прикрывая их интересами самой России, возбуждая в императоре властолюбие и надежду завладеть герцогством Варшавским, лишь бы только добиться отторжения западно-русских областей от России. Огинский взялся за это дело энергически и ловко. Интересна его переписка с императором Александром в 1811 году. Сначала (в письме от 3 мая 1811 г.) Огинский говорит как бы совершенно в интересе России. Он обращает внимание государя на меры, которые, по его мнению, были необходимы, чтобы в случае войны с Наполеоном I не опасаться его приверженцев в Литве и не иметь дела в одно и то же время с врагами внешними и внутренними. Он только старается убедить императора, как было бы полезно восстановить официяльное значение имени Литвы, сосредоточить управление краем в руках одного лица, которое имело бы свой двор, и учредить особый сенат или высшее безапелляционное судилище для края. Но только что эти предложения были благосклонно приняты Александром I, тотчас же сказалась, с истинно польскою нетерпеливостью, задняя мысль: к письму от 10 октября 1811 г. Огинский приложил целый проект указа об организации великого княжества Литовского. Это великое княжество долженствовало обнимать собою ни много ни мало губернии Гродненскую (Ковенской губернии тогда не было), Виленскую, Минскую, Витебскую, Могилевскую, Киевскую, Подольскую и Волынскую и области Белостокскую и Тарнопольскую (в то время принадлежавшую к России, а по Венскому трактату отошедшую к Австрии) и состоять под управлением особого административного совета под председательством наместника, который имел бы свою резиденцию в Вильне и на содержание которого назначена была бы часть государственных имуществ края, причем польский язык был бы языком официальным, употребительным во всех делах великого княжества, а чиновники назначались бы исключительно из туземцев и помещиков, то есть из поляков; верховный суд, учрежденный в Вильне, ведал бы все дела на основании литовского статута. Не более как через месяц (12 ноября 1811 г.) Огинский препроводил к императору Александру I благодарственное письмо за подписанием губернского и всех уездных предводителей дворянства Виленской губернии, в котором они по уполномочию общего и частных дворянских собраний губернии изъявляют полное сочувствие планам князя Огинского. Император Александр I отвечал на это письмо высочайшим рескриптом с довольно неопределенными, правда, обещаниями, но с поручением Огинскому перевести этот рескрипт на польский язык и представить его в этом виде на высочайшее подписание. Такая любезность к польским притязаниям сообщила им еще большую силу, и 1 декабря 1811 года Огинский представил императору Александру уже мемуар, где, намекая на возможность воссоединения под его властью всех некогда польских областей, убеждал его немедля составить из восьми русских губерний уже не Литву, а королевство (или царство) Польское, и провозгласить себя польским царем, обещая дать этому королевству конституцию, которая близко подходила бы к польской конституции 3 мая 1791 года. Так, едва наш русский Киев успел превратиться в Литву, как на месте Литвы явилась Польша. Дело было выведено начистоту.

Князь Огинский в своих «Записках» передает таким образом словесный ответ, данный ему императором Александром Павловичем: «Восстановление Польши, сказал будто бы государь, в том виде, как вы мне предлагаете, нисколько не противно интересам России; это — не отчуждение завоеванных провинций; напротив, Россия имела бы могущественную для себя ограду, привязавши к своим интересам миллионы людей, которые не могут еще забыть своего прежнего независимого существования; они были бы счастливы и довольны, получив свою особую конституцию. Что же касается до титула, отчего же мне и не принять титула короля польского, если это может доставить удовольствие всем полякам?.. Но пока еще должно ожидать хода событий»… Таким образом, благодаря темным проискам над Россией готова была разразиться беда: ей сериозно грозила опасность отторжения восьми губерний, ополячения и обращения в латинство миллионов православного русского люда и, наконец, еще большая опасность — лишиться своего Царя и увидеть его в преимущественном качестве короля польского. — Россию выручили события.

Опасности мирных интриг и происков уступили на время опасностям и тревогам отечественной войны 1812 года. Поляки, так увивавшиеся около императора Александра I, сделали разом volte-face [поворот на сто восемьдесят градусов (фр.)]. Они держались русского правительства, пока употребляли его как орудие для своих действий, направленных против русского народа. Теперь они бросили русское правительство как ненужную подставку. В самый день вступления Наполеона в Вильно, 16 (28) июня 1812 года, варшавский сейм преобразился в генеральную польскую конфедерацию, приглашая всех подвластных России поляков присоединиться к конфедерации, покинуть русскую службу, и уже провозглашал восстановление прежнего королевства Польского. Во главе конфедерации стоял староста Подолии, на которого Литва смотрела как на своего представителя, князь Адам-Казимир Чарторыйский. 2 июля Вильно, 12 сентября Минск торжественно приступили к этой конфедерации. В самом виленском соборе Иосиф Сераковский взывал к полякам идти на Москву под знаменами Наполеона и на стенах Кремля водрузить старинное польское знамя. От 400 до 500 студентов Виленского университета немедленно изъявили желание образовать из себя полк волонтеров. Священники, дворянство, женщины, как сказано было в 6-м бюллетене «великой армии», все требовали независимости их родины от России. Шесть пехотных полков были навербованы в Литве для этой «великой армии», а дворянство добровольно предложило от себя Наполеону I еще четыре кавалерийские полка, и все это несмотря на холодный прием, оказанный им в Вильне депутации от варшавской генеральной конфедерации, несмотря на то что он не обещал ей восстановления прежней Польши, а прямо указал, что поляки должны всего ожидать от собственного единодушия и не должны никаким движением, никакими происками тревожить Австрию в спокойном обладании Галицией (речь 30 июня (11 июля) в Вильне).

Москва узнала на опыте, каково отзывается на России этот польский патриотизм, ею же подогреваемый. Изо всех солдат Наполеона польские солдаты производили на Русской земле самые большие неистовства. Казалось, что по крайней мере теперь Россия не возьмет на себя забот о возбуждении в поляках тех самых притязаний, которые привели их на Москву. Но судьба судила иначе. Война уже приближалась к концу; для наполеоновских полчищ началось позорное и гибельное отступление. Стало явно, что ни собственною силой, ни с помощью Наполеона полякам не удастся отторгнуть от России ее исконное достояние и восстановить свое прежнее королевство. С изумительною бесцеремонностью они обратились к прежним своим проискам, и еще 7 октября 1812 г. князь Михаил Огинский представил императору Александру I проект воззвания к полякам, подданным России, герцогства Варшавского и Галиции, о том, что он восстановляет королевство Польское в пределах 1772 г. с конституцией 3 мая 1791 г. и не только дарует всепрощение за присоединение к неприятелю и за враждебные действия против России, но и обнадеживает их особенною своею милостью и покровительством, если только они действовали против России из одного лишь польского патриотизма, и сверх всего обещает вознаграждение из русского государственного казначейства за ущерб, нанесенный польским провинциям переходами и стоянкою русских войск. Это был уж чересчур либерально: император Александр I ограничился дарованием прощения (12 декабря 1812 г.); впрочем, в то же время в письме к князю Адаму Георгию Чарторыйскому (от 1 января 1813 г.) заявил, что он остается верен своим планам, но что образ действий польской армии при разорении Смоленска, Москвы и т. д. возбудил старую национальную ненависть и что герцогство Варшавское, заключив союз с Россией, должно наперед примирить с собой эту последнюю. Между тем и этого союза не потребовалось. Русские войска заняли герцогство Варшавское, которое не имело ни малейшей возможности сопротивляться. Герцогство Варшавское, имевшее еще большие размеры, чем нынешнее Царство Польское, фактически, по праву войны, было уже во власти России.

В таком положении было польское дело, когда открылся Венский конгресс. На Венском конгрессе никто и не думал оспаривать у России обладание значительнейшею частью герцогства Варшавского. Без малейшего сопротивления со стороны европейских держав и без всяких условий теперешнее Царство Польское могло бы быть присоединено к России в качестве ее провинции. Поляки оспаривают это, но они искажают истину. Вся Европа не только соглашалась, но и настаивала на том, что было в интересе России и в интересе всеобщего спокойствия. В первом официальном документе по этому предмету, именно в письме к императору Александру I от 14 октября 1814 г., к которому присоединен был еще подробный мемуар, лорд Кассльри, представитель Англии на конгрессе, прямо говорит: «Умоляю Ваше Величество не думать, что я против значительного увеличения ваших владений со стороны польских границ или что я без удовольствия стал бы смотреть на такое увеличение. Возражения мои касаются только пределов и формы такого увеличения. Ваше Величество можете получить очень обширный залог благодарности к вам Европы, не требуя от ваших союзников и ваших соседей условий, несогласных с их политическою независимостью». Британский посол, точно так же как Австрия и Пруссия, заботились только о том, чтобы предостеречь императора Александра от восстановления пышного титула королевства (или царства) Польского, и поставляли ему на вид, что это событие будет иметь пагубные последствия для самой же России, для пограничных областей ее. Они понимали, что для поляков это непременно будет лишь промежуточною станцией. Устами лорда Кассльри говорила мудрость опытного политического человека. «Все, чего желают ваши союзники и Европа, — писал лорд Кассльри в том же документе, — клонится к тому, чтобы Ваше Величество ради сохранения мира шли путем постепенного усовершенствования административной системы в Польше, и если вы не решились на полное ее восстановление и на предоставление ей совершенной независимости, то отказались бы от пышного титула (короля польского), который распространил бы тревогу в России и в соседних странах и, льстя честолюбию небольшого числа знатных лиц, в сущности, доставил бы менее свободы и благоденствия, чем более умеренная и более скромная перемена в административной системе страны». Далее в своем мемуаре от того же числа он говорит: «По-видимому, Ваше Величество имеете намерение присоединить герцогство Варшавское к русским провинциям, доставшимся России по первым разделам Польши, и образовать из них отдельную монархию, управляемую Вашим Величеством в качестве короля польского на условиях, которые покажутся пригодными для восстановления королевства под властью русской династии… Этот проект должен был сильно встревожить и смутить дворы австрийский и прусский и вообще породил опасения во всех государствах Европы… Такое приглашение, обращенное ко всем полякам, собраться под знаменем России для восстановления их королевства, новые надежды, им даруемые, новый пыл, в них возбуждаемый, новое поприще, открываемое для деятельности и крамол этого легкомысленного и беспокойного народа, возможность возобновления в будущем тех борений, в которые так долго вдавались поляки как друг с другом, так и с своими соседями, все эти и многие другие соображения бросаются в глаза каждому и оправдывают опасения Европы».

Вот как либеральная Европа 50 лет тому назад смотрела на планы и попытки императора Александра, направленные к восстановлению Польского королевства. Кто бы мог подумать, что та же самая Англия и даже Австрия будут ссылаться на акты Венского конгресса, ими колоть нам глаза и во имя их требовать от нас уступок, которые по необходимости они должны признавать невозможными?

В предостережениях недостатка не было; но император Александр I оставался верен либерально-польским планам, и 31 декабря 1814 г. в приложениях к ноте графа Нессельроде, адресованной Меттерниху, Гарденбергу и Кассльри, впервые были формулированы те условия, которые перешли потом в отдельные трактаты России с Австрией и с Пруссией (оба от 21 апреля (3 мая) 1815 г.), а наконец, и в первую статью заключительного акта Венского конгресса, ту самую, которую теперь нам тычут в глаза, хотя русский же император и внес ее в акт. Вот как выражены эти условия в ноте 31 декабря 1814 г.: «Остальная часть Варшавского герцогства отходит к русское державе как единое государство (comme etat uni), которому Его Императорское Величество предоставляет себе дать национальную конституцию и расширение границ, какое признает пригодным. Его Величество Император Всероссийский, желая сделать всех поляков причастными благодеяниям национальной администрации, ходатайствует пред августейшими своими союзниками в пользу их подданных этой нации в видах обеспечения за ними провинциальных учреждений, которые основывались бы на справедливом внимании (egards) к их национальности, и в видах дарования им участия в управлении их страною». В трактате с Австрией эти условия высказаны в том же виде, как в заключительном акте конгресса, но в трактате с Пруссией есть некоторая перемена, а именно — вместо: «Поляки, подданные трех держав, получат представительство и учреждения национальные» сказано: «Получат учреждения, обеспечивающие их национальность».

Не странно ли, что Россия сама хлопотала о сохранении польской национальности, которой вся сущность и вся сила заключаются в отрицании России и в борьбе против нее?

Когда Англия убедилась в непреклонной решимости императора Александра восстановить Царство Польское, тогда лорд Кассльри тотчас же переменил тон. До сих пор он говорил за Россию против ее императора. Теперь он принял враждебный тон против России и заговорил прямо об отторжении Польши.

12 января 1815 г., когда уже оказалось, что император Александр, по словам лорда Кассльри, «неизменно упорствует в своем проекте образовать из отходящих к нему областей великого герцогства Варшавского королевство (Польское), чтобы сделать его частью своей империи, и когда император австрийский и король прусский, наиболее заинтересованные в деле, отказались от своего сопротивления», тогда лорд Кассльри подал объявление для внесения в протокол конгресса, объявление, в котором, соглашаясь в сущности с желаниями императора Александра, он заявляет, будто бы «его двор постоянно обнаруживал желание видеть в Польше независимое государство, более или менее значительное по своему пространству, которое управлялось бы особою династией и составляло бы державу промежуточную (intermediate) между тремя великими монархиями». Как ни мало согласовались подобные желания с интересами Австрии, однако же и она, соревнуя либерализму Александра I, занесла в протокол, что и она «не пожалела бы более значительных пожертвований для благотворного восстановления прежнего порядка вещей», предшествовавшего разделам Польши, в которых она приняла только вынужденное участие. В русском ответе на ноту лорда Кассльри сказано было, что «Его Величество принужден был ограничить свою заботливость в пользу польской нации желанием доставить ей под сенью каждой из трех держав образ существования, который удовлетворял бы ее законным желаниям». Только Пруссия ограничилась простым и сухим заявлением своих добрых намерений, без всякого либеральничанья. Расчеты Англии и Австрии в этом случае были очевидны: серьезного значения своим заявлениям оне не придавали, а имели в виду произвести эффект на поляков и понизить в их глазах цену либерализма Александра, в чем они действительно и успели. Уже в это время дело поляков вступило в сферу бесконечных мистификаций, из которых оно и до сих пор не выбралось. Поляки стали таким же орудием к поддержанию политического равновесия Европы против России, каким служит сохранение жалкого существования Турецкой империи, с тою разницей, что Турцию берегут, а силы поляков расточаются самым бесплодным образом.